Ремизов Алексей Михайлович
Из книги "Русские женщины"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Народные образы
    Лепетливая
    Мудрая
    Верная
    Умница
    Лешая
    Несчастная
    Сердитая
    Нелюбая
    Дошлая
    Друг
    Толокно
    Проклянутая
    Хитрая
    Лукавая
    Клещавая
    Костяной дворец
    Тушица
    Кукушка.

Алексей Михайлович Ремизов.
Из книги "Русские женщины"

Народные образы

Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло

Лепетливая

1

   Жил-был человек с женою. Жену Маримьяной звали. Хороша была баба Маримьяна, другие бабы примутся языком чесать, такого нагородят и правды не добьешься, а Маримьяна, чтобы соврать или насочинить чего, такого в жизнь за ней не водилось, -- одну сущую правду. Всем хороша и хозяйственная, -- одно горе -- утаить с такой ничего невозможно, все так и расскажет, как было, не утаит.
   Ходил Яков в лес и нашел клад и взять одному такой клад несподручно, без Маримьяны не обойдешься. А как Маримьяне вколотишь, что клад -- тайность и говорить о таком не годится: выйдет в люди, еще беды наживешь!
   Вот идет он домой, раздумывает, дошел до речки, а в реке забран яз -- загорожена, и в язу вятерь, а в вятерь ту попала щука большая. А был Яков мужик со сметкой: щуку он из верши вынул и пошел себе сторонкой в лесу. Стоят в лесу кляпцы, а в кляпцы попал заяц. Яков зайца из капкана вынул, да на его место щуку и посадил, и опять к речке к язу, и там пустил зайца в вятерь.
   Уже сумеречком пришел Яков домой.
   -- Ну, -- говорит, -- жена, затопляй печку да пеки блинов болей!
   -- А что такое? На ночь глядя, печку топить!
   -- Да уж затопляй: нам сеночи в лес идти за деньгами, я клад нашел!
   Сейчас Маримьяна к печке, затопила печку и стала блины печь. Стала она блины печь, а Яков сел блины есть и котомку с собой рядышком поставил: блин съест, а два да три -- в котомку. Марьимьяна-то не видит, только, знай, печет, -- от печи распыхалась.
   -- И что это ты, Яков, так разъелся, блинов не напечешься!
   -- Глупая, да ведь денег-то сколько, надо поплотнее поесть, не управишься!
   Наелся Яков блинов, а того боле в котомку наклал. И как стала ночь, айда в лес за кладом.

2

   Вот идут они лесом. Яков впереди, сам идет да блины-то из котомки-то вынимает, да по суковью-то вешает, по лесу-то. А Маримьяна сзади, ей и неприметно. Шла, шла и увидала.
   -- Ой, что же это, хозяин, по суковью все блины-то!
   -- Эх, глупая, разве не видала, это блинная пища выпала.
   -- Ой! Я и не видала!
   Дошли до капкана.
   -- Посмотри-ка, Яков, там нет ли чего?
   Якову того и надо, -- из кляпцов щуку и вытащил.
   -- Ой, хозяин! Как рыба-то в кляпцы попала?
   -- Эх, глупая, не видала, есть такая рыба, по суше ходит.
   Дошли до речки, в язу верша там.
   -- Посмотри-ка, Яков, нет ли там кого?
   Яков вытащил вятерь, а в нем заяц.
   -- Ой, хозяин, да что же это в вятере-то заяц!
   -- Эх, глупая, не видала, есть такие зайцы, в воде ходят.
   Так со щукой, что по суше ходит, да с водяным зайцем дошли они до клада. И принялись за работу, наклали денег по такой котомке по большущей и пошли домой.
   А идти им прямей селом было, мимо барской усадьбы. Поравнялись они с барским двором, на дворе козел заблеял.
   -- Ой, хозяин, кто это?
   А Яков не будь дурак.
   -- Беги, -- говорит, -- барина-то черти давят! -- да сам бегом.
   И она за ним.
   Бежали, бежали. Храпит уж, тошно ей, а все бежит. И прибежали. Слава Богу! -- и клад, и щука, и заяц -- цело.

3

   Хороша была баба Маримьяна, хозяйственная, рано вставала, рано печку топила, раностайка. А тут, как ночь-то проходила, поутру поздно стала, поздно затопила печку. Вышла по воду к колодцу. А уж баб немало накопилось у колодца.
   -- Что это ты, соседушка, такая раностайка, а сегодня у вас поздно печка топится?
   -- Ночь проходила, соседушки.
   -- Куда же ты ходила?
   -- Ой, куда муженек: Яков клад нашел!
   Ну, по всей по деревне, как телеграмма пошла: Яков клад нашел. Дошло до десятского, сказали старосте, а от старосты -- к барину.
   И сейчас призывает барин Якова.
   -- Что, голубчик, нашел клад?
   -- Никак нет, ваше благородие. И кто это вам насказал такое?
   -- Жена ваша сказывала. Все знают.
   -- Призовите жену, ваше благородие, клада мы никакого не находили.
   Пошел староста за Маримьяной, привел бабу.
   -- Что, голубушка, нашли клад?
   -- Нашли, нашли, батюшка, нашли.
   -- Ну, а как же это вы нашли?
   -- А шли мы все лесом. И по лесу все блины.
   -- Блины?
   -- Блинная пища выпала. Идем дальше, стоят кляпцы, а в кляпцах-то этакое местище -- щука!
   -- Щука?
   -- Вынули мы щуку, щука по суше ходит, дошли до речки. Забран там яз, в язу заложен вятерь, вытащили вятерь, а в вятере-то этакое местище -- зайчище!
   -- Да в какое же время вы шли?
   -- В самое, в самое-то время, когда тебя, батюшка, черти-то давили.
   -- Как! Меня? Черти... вон! -- осерчал, затопал ногами.
   -- Вот, ваше благородие, слышали? Врет все. Я с ней век так живу.
   Ну, барин видит, чего с такой взять, и отпустил их домой с миром. Клад при них и остался.

Мудрая

1

   Был один купец богатый. Был у него сын Ванюшка и такой умный -- никуда не ходил, ни по пирам, ни по беседам, никуда.
   -- Что это у нас сынок никуда не ходит, никого не знает? Надо женить его!
   -- А ты посылай его на беседы, -- советует мать.
   Отец к сыну:
   -- Что ты, Ванюшка, никуда не ходишь?
   -- Куда я, тятенька, пойду, я никого не знаю.
   -- Ты бы хоть к девушкам на беседу сходил.
   -- Можно, схожу.
   Дал ему отец три рубля денег.
   -- Поди, -- говорит, -- купи гостинцев и иди на беседу, девушек попотчуй.
   Купил Ванюшка гостинцев, идет по городу, раздумывает, куда идти.
   "На господскую беседу неприлично, на купеческую страшно. Пойду-ка я, где мещанки сидят, там попроще!"
   И пошел на мещанскую беседу.
   Девок беседа большая сидит. Все ему рады: не бывал на беседе никогда.
   Одна девка бойкая, Танюшка, выскочила к нему:
   -- Пожалуйте, пожалуйте, вот место тут!
   Ванюшка и сел к ней. Отдал ей гостинцы.
   -- Вот, Танюшка, потчуй подруг.
   Танюшка по разу обнесла подруг, остальное себе. И деньги, что у него остались, отдал он Танюшке.
   -- Мне, -- говорит, -- не надо, у нас, у тятеньки, денег много! -- и пошел домой.
   Дома встречает отец.
   -- Ну, что, Ванюшка, понравилось на беседе?
   -- Да ничего, тятенька, хорошо. Понравилось.
   -- А ты на другой вечер еще сходи. Можно, только мне, тятенька, этих денег мало. Дай пять рублей.
   Отец дал денег.
   И на следующий вечер взял Ванюшка гостинцев, сколько нужно, и пошел на беседу. И опять садится к Танюшке. И опять ей отдал деньги. А она его и провожать пошла.
   И стал Ванюшка ходить каждый вечер. А денег просит отца все вдвое, все вдвое: до двадцати пяти рублей дошел и до тридцати дошел.
   Схватился отец.
   -- Не в добрый час мы послали сына по беседам ходить. Теперь он нас разорит.
   -- Сам послал по беседам ходить! -- отвечала мать.
   -- Не лучше ли его женить?
   -- Так что же, жени.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не желаешь ли ты жениться?
   -- Что же, тятенька, жените.
   -- А кого прикажешь сватать-то?
   -- Сватайте Танюшку. Девка-то хорошая.
   Отец уперся.
   -- Нам такой не надо. Не то, что в дом, а дома не надо.
   -- А мне больше никакая не надобна.
   -- Подзаборная! -- вступилась мать, -- да мы за тебя найдем невест умных-разумных, благочестивых, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым.
   -- Ну, как хотите. Кого возьмете, с тем жить и буду, -- согласился Ванюшка.

2

   Поехали сватать и высватали невесту умную-разумную, благочестивую, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым. И женили Ванюшку. Свадьбу сыграли хорошую, богатую. После пира спать молодых положили. И сами улеглись. Все утихло везде. Никто не стал уж ходить в доме.
   Ванюшка говорит Маше:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   -- Ну, ступай с Богом.
   И пошел и вернулся вовремя: еще все спят. А поутру пришли молодых будить, видят -- двое. Никто не узнал, а она никому не сказала.
   На другой день поехали к Машиной родне, к ее отцу-матери на отводины. Там тоже гуляли. Стали готовить постель молодым на верху. Ванюшка говорит Маше:
   -- Я там не лягу, приготовляйте внизу, к дверям ближе.
   Она упросила мать и им внизу постелили.
   И как улеглись все, как затихло все и замолкло, он опять:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   И так каждую ночь ходит и ходит. А жена, как чужая, -- перстом не дотронется. Ходит, из дому все тащит.
   Стали замечать отец с матерью.
   -- Скажи, Машенька, не ходит куда Ванюшка от тебя?
   -- Нет, никуда не ходит Ванюшка от меня. Постоянно все со мной.
   Ну, да не проведешь стариков, сами дознались.
   -- Нужно его послать заграницу. Может, и отстанет от Танюшки.
   -- Пошли его, -- согласилась мать.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не съездишь ли ты поторговать заграницу? Я тебе нагружу товару корабль.
   -- Что ж! Я, тятенька, поеду.
   Долго дела не откладывали, нагрузил отец товару корабль.
   -- Свои товары продашь, заграничных накупишь и опять домой приезжай.
   -- А какой тебе, тятенька, подарок привезти заграничный?
   -- А привези мне шапку в пятьдесят рублей.
   -- А тебе чего привезти, маменька?
   -- Привези мне во сто рублей шаль.
   -- Хорошо, маменька, привезу.
   Обернулся к жене.
   -- Тебе чего нужно?
   -- Мне ничего не нужно: своего всего много. А привези, Ванюшка, ума.
   -- Хорошо, привезу.
   Побежал к Танюшке.
   -- Заграницу торговать еду. Какой подарочек привезти тебе, Танюшка?
   -- Привези в пятьсот рублей салоп.
   -- Хорошо, привезу. Только как я тебе его передам?
   -- Приходи на пристань, когда вернусь.
   Простился и поехал.

3

   Приехал Ванюшка заграницу. Привалил на пристань корабль. И пошла торговля, такая торговля пошла, и не рядится: что спросит, то и дают. Все товары распродал по самой дорогой цене, а набрал товаров заграничных по самой дешевой цене. И подарки накупил: шапку отцу, шаль матери, Танюшке салоп, и осталось только жене ума купить.
   "Где ума купить?" -- ходит по городу, думает: без ума ему домой невозможно ехать!
   Зашел в один магазин, самый большой, заграничный.
   -- Что, господа, нет ли продажного ума?
   Рассмеялись.
   -- Дурак, -- говорят, -- есть умы у нас, да про себя, дурак!
   Закрыл глаза, со стыдом вышел, идет по городу -- головушка повешена.
   Ай, попадает ему встречу пьянчужка рваная.
   -- Что ты так, голубчик, задумался? Головушка повешена?
   -- Уйди, что тебе за дело! -- отмахнулся от пьянчужки рваной.
   И разошлись.
   А прошел немного и раздумался.
   "Этакие, может, и лучше знают, где ума купить!"
   -- Стой, -- кричит, -- эй, друг, воротись-ка!
   Пьянчужка тут-как-тут.
   -- Ну, что тебе нужно?
   -- А не знаешь ли, где умы продают? Жена наказала ума купить, без ума мне приехать домой невозможно.
   -- Пойдем со мной! Ума сколько хочешь найду.
   Ну, конечно, куда же -- в трактир в Симпатию. Привел его пьянчужка в Симпатию, усадил за столик.
   -- Посиди, -- говорит, -- тут. Я сейчас. Я это дело тебе сделаю, ума доставлю, только ум дорог -- семьсот рублей.
   -- Семьсот, так семьсот!
   Долго ходил пьянчужка. Наконец-то явился, несет узелок под мышкой: в рогожке узелок, укутан веревками накрепко.
   -- Денежки пожалуйте, семьсот рублей.
   Отсчитал Ванюшка деньги, а тот ему узелок.
   -- Не смотри до дома, а то уйдет ум от тебя.
   Взял Ванюшка узелок и на корабль. Там, в каюте закрыл окна и дверь, положил узелок в угол. И стали отправляться в путь.
   Мало ли, много ли места проехали, и стал этот узелок его мучить.
   "За что я семьсот рублей отвалил? Чего я домой жене привезу?" -- только и дума, только и мука.
   И сошел Ванюшка в каюту, заперся, да за узелок. Путал, путал -- распутал. А там -- худые брючишки, рваные-прерваные, да и пиджачонка рвань, да шапчонка рваная, худая, да сапоги оборыши без голенищ, одни коты.
   Хлопнул себя с досады:
   -- Так вот за что я семьсот отвалил!
   Сгреб рвань в охапку и понес -- куда же? -- только в море. И только что замахнулся сбросить в море, вдруг стал. "А не свезти-ка мне лучше домой?"
   И вернулся в каюту, кинул в угол рвань.

4

   Приехал Ванюшка домой на сутки раньше. Привалил к пристани корабль. Сошел в каюту, вытащил узелок, оделся в это ризье, обулся. И пошел с корабля нищим.
   Приходит к отцовскому дому. Помолился у порожка, просит милостыньку Христа ради.
   Вышел отец, тридцать копеек вынес.
   -- Прийми, нищенка, милостыньку! Помолись за моего сына Ванюшку.
   А мать за ним полтинник дает.
   -- Помолись за нашего сына Ванюшку.
   Выходит жена, рубль несет.
   -- Прими, нищенка, милостыньку. Помолись за моего милого мужа Ванюшку, чтобы дал ему Господь ума-разума.
   Поклонился Ванюшка отцу, матери и жене и пошел от двора к Танюшке.
   У Танюшки -- огонь, дверь не заперта. Вошел в дом. А там стол, как буфет. На столе разные закуски, выпивка, рюмки. И сидит у нее за столом такой рыжик. Вот охватываются, целуются. Оба пьяные.
   -- Я, пока жива, от тебя не отстану! -- хлопнула Танюшка об стол кулаком, -- и от Ваньки тоже не отстану, пока его по миру не пущу.
   -- Милостыньки Христа ради!
   Кидком кинула три копейки.
   -- Убирайся к черту!
   Вышел, перекрестился Ванюшка.
   -- Слава Тебе, Господи! Не жаль мне и денег: не рвань, я ум купил!
   Вернулся Ванюшка на корабль. Оделся, сдобился, дожидает света. И как светло стало, едет к нему Танюшка на тройке.
   -- Все ли благополучно? Как поживаешь, Танюшка?
   Заплакала Танюшка.
   -- Про меня-то ты и не спрашивай! Без тебя я переплакалася, перетосковалася. Привез ли ты мне подарочек?
   -- Привез, привез.
   И пошел в каюту и она за ним.
   И как вошли в каюту, он ее схватил и ну мять и топтать. Всю изодрал -- всю в кровь. Как кусок мяса выкинул.
   Извозчики не берут.
   -- У нас, -- говорят, -- дама ехала! А это что? Мяса кусок.
   Не обернулся Ванюшка, пошел к дому -- к отцу-матери.
   Все его встречают -- и отец, и мать, и жена.
   Поздоровался он с отцом, с матерью и с женой. Приогляделся и стал подарки дарить.
   Отдал отцу шапку.
   -- Вот тебе, тятенька, шапка в пятьдесят рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подал матери шаль.
   -- Вот тебе, маменька, шаль в сто рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подает салоп жене.
   -- Вот тебе, милая жена, в пятьсот рублей салоп.
   Как обрадовалась Машенька.
   -- Слава Тебе, Господи! Дал Ты ему, Господи, ума-разума!
   И стали они жить по-хорошему.

Верная

1

   У богатого купца был один сын, малый гораздый. Вот отец и мать говорят ему:
   -- Васенька, надо женить тебя -- время подошло.
   -- Жените.
   -- А люба ли тебе невеста, дочка купца Печникова?
   -- Что ж, люба! Поедемте.
   И отправились все трое к богатому купцу Печникову. Высватали его дочку. Сели родители уговариваться, а Василий в невестину комнату.
   -- Теперь ты, все равно, моя! -- и ну любезничать. Она было отговариваться:
   -- Не долго, ведь, обвенчаемся.
   -- Ну, все равно, и теперь, что моя.
   Она и согласилась.
   А он от нее прочь.
   -- Обожди маленько. Я сейчас схожу к отцу, поговорю маленько и вернусь.
   И вышел к отцу, к матери, да тихонько подговорил их, чтобы домой ехать. И уж к невесте не вернулся.
   Приехали домой.
   -- Не надо мне, тятенька, этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   На другой день старики опять к сыну:
   -- Васенька, поедем к купцу Костерину свататься.
   -- Что ж, поедемте. Мне его дочка нравится.
   И отправились все трое к богатому купцу Костерину.
   Высватали невесту. И опять случилось то самое, что и у купца Печникова.
   Ни с чем вернулись домой.
   -- Не надо мне, тятенька, и этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   -- Обесчестил ты нас, Василий. Стыдно нам будет и встречаться. Теперь, как сам знаешь, так и делай. Хоть холостым живи, хоть женись. Мы с тобой не поедем больше!
   -- Ну, так я сам пойду и выберу себе невесту.
   Идет Василий по городу. Весь город обошел, нет ему по душе невесты. Дошел до неражинкой избушки. И видит, идет с ведром по воду, и такая красавица, что лучше и желать не надо.
   Эта девица бедной вдовы была, Луша.
   Он за ней следом. Она в неражинкую избушку, и он за ней.
   Мать была дома.
   -- Бабушка, я пришел вашу дочку сватать.
   -- Что ты, Василий? Где же нашей дочке за вами быть! У нас нет ничего, а вы такой богатый.
   -- Ну, бабушка, что толковать. Полюбилась мне ваша дочка.
   Помолились Богу и по рукам.
   Вот старуха из избы вышла куда-то, а он опять и к Луше, как к тем своим невестам.
   -- Ты, -- говорит, -- все равно, что моя теперь! И все, что тем.
   А она и слышать не хочет.
   -- Как хотите, возьмете или не возьмете, а пока не повенчаемся, того не будет.
   И как он ни уговаривал, никак не мог уговорить.
   Вернулся Василий домой.
   -- Вот, тятенька, я сегодня высватал себе невесту. Нашел! Будет она и дому хозяйка и мужу верная жена.
   Благословили отец и мать. И поженились Василий и Луша.

2

   Живет Василий со своей Лушей в любви и согласии.
   Живут и лелеют. И никогда один без другого никуда не пойдет. И никогда бы не расстались друг с другом. А пришлось.
   Поехал Василий в иные земли с товаром на кораблях. Распростился с женой и поехал. И так хорошо торговал, расторговал все товары.
   А давал король пир и созвал на пир купцов и своих и приезжих. Пили, гуляли. Разгулялись и ну хвастать: кто богатством, кто мастерством. Только Василий сидит, помалкивает.
   -- А ты что, купец, ничем не хвастаешь?
   -- Да чем же мне хвастать? А похвастаюсь я моей верной женой. У меня жена Луша, ничем не возьмешь!
   Этакий ловкенький тут и вызвался:
   -- Неправда! Я докажу.
   Гости слышали и слова его утвердили и подписали.
   -- Если ты прав, -- сказал король Василию, -- верна твоя жена, большая награда тебе будет, а если не выйдет по-твоему, голову долой!
   А тот ловкенький прямо с пира да на корабль.
   Приезжает он в город и прямо в Васильев дом. И давай склонять Лушу. И деньги ей сулит большие и проходу ей не дает, места никакого. И ничем от него не отвяжешься.
   И говорит ему Луша:
   -- Уж я спрошу, и как скажут люди, так и сделаю.
   И рассказала свекору.
   -- Что, батюшка, посоветуешь?
   -- Что же! Не заметка у мужа положена. Что же, можно.
   -- Нет, вы не ладно судите! -- и пошла к свекрови.
   Рассказала свекрови.
   -- Ежели склоняет, -- сказала свекровь, -- так не заметка у мужа кладена. Можно.
   Пошла к попу. Все ему рассказала.
   -- Не нарушай закона, -- сказал ей батюшка, -- деньги, что он сулит, это все прах, а твою верность, ее ничем не выведешь и не купишь.
   Вернулась домой, а тот уж ждет.
   -- Ну, что сказали?
   Она ему свое, а он свое.
   Ночь подходит, скрыться некуда. Так и пристает. И нечем от него отговориться. Терпела, терпела, невмоготу стало.
   -- Дожидайте ночи, я приду! -- и велела ему идти в свою спальню.
   Он -- в спальню, а она -- на кухню к Ульяше. Любила ее Ульяша, как сестру родную, служила ей верно.
   Со слезами стала Луша уговаривать Ульяшу:
   -- Оденься в мое платье, сходи к нему!
   Не хотела Ульяша идти на такое: тихая была, как монашка, глаз не подымет. А согласилась: очень любила Лушу.
   И нарядила ее Луша в свое платье: все сняла с себя и на нее надела, дала свой именной перстень.
   И пошла Ульяша вместо Луши.
   А тот к ней, и слова не сказал, нащупал только кольцо и давай снимать. А кольцо было туго. Бился он, бился, взял с пальцем и отрезал, да в карман себе. И еще схватил платок именной, на столике лежал. И больше ничего. Скорей в отправку. И след простыл.
   Вернулась Ульяша на кухню, -- только палец отрезан.
   -- Что же это значит? -- ничего не могла понять Луша, -- так долго приставал и только отрезал палец!
   Наутро рассказала она свекору.
   -- Это не иначе, -- сказал старик, -- как сын наш в погибели. Не надо медлить, а ехать нам к нему. Должно, поспорено там чего-нибудь.
   И в тот же день собрались и поехали: свекор-старик, Луша да Ульяша беспалая.
   А тот ловкенький, как приехал домой, так прямо к королю.
   Собрал король купцов, пригласил Василия.
   -- Ну, говорил ты, что никому твоей жены не склонить, а я вот докажу! -- и показывает перстень именной и платок.
   Все поверили.
   Василий поверил.
   И приписали его к смерти: завтра на плаху.
   А к ночи прибыл в ту землю -- в тот самый королевский город, где торговал Василий, старик-отец и с ним Луша и Ульяша, и остановились они на ночлег у одного-то тамошнего человека.
   -- Что у вас, дяденька, в городе деется? -- спросил старик.
   -- А завтрашний день русский купец приписан к смерти. Надо идти смотреть. Похвалился своей женой, что никому не склонить ее, а один ловкач вызвался и доказал: принес королю именной перстень и платок. Завтра и будут вешать купца.
   -- А нам, дяденька, можно сходить посмотреть?
   -- Как же не можно, коли по городу отданы объявки: все должны идти смотреть.

* * *

   Ночь там не долго спалось. Рано утром пошли они в собрание. Оставил старик Лушу с Ульяшей в прихожей, а сам вошел в комнаты, и видит, сидит сын весь-то чернехонький, черен от горя -- сейчас смерть ему.
   -- Что у вас за собрание? -- спросил старик.
   -- Да вот, -- говорят, -- купца надо вешать. Похвастался своей женой, что никто не склонит ее, а один и склонил.
   -- Где тот человек? Покажите-ка мне его сюда!
   Трещов! -- кричат, -- Трещов, выходи!
   -- Пожалуйста, -- просит старик, -- приведите и тех из прихожей.
   Привели Лушу и Ульяшу. Явился Трещов.
   И рассказал старик все, как было: как нарядила Луша в свое платье Ульяшу и как Трещов палец у Ульяши отрезал.
   Ульяша показала руку -- пальца нет, отрезан. Вывернули карман у Трещова, где было кольцо положено, -- карман в крови
   И повеселел Василий.
   И все повеселели.
   И освободили его, прощенья просят.
   А Трещова -- на виселицу. Уж петлю накинули.
   -- Стойте! -- остановил Василий: простил Трещова, -- довольно и того человеку, что на шею ему петлю накинули!
   И отпустили Трещова.
   Василий получил от короля большую награду и сей час же в дорогу.
   И дорогой, пока доехали до дому, много он спасибов сказал жене. А дома наградил Ульяшу и навсегда ее оставил при доме жить. И стали они жить да поживать.
   Умница*
   Деревня была большая, девок много, а на беседу не пускают. Без беседы молодому-то со стариками, что могила. Взяли девки да сами и выстроили избу у озера -- свою, чистую просторную.
   Ходят вечер, ходят другой, ходят третий.
   И сначала-то будто и лучше, чем дома в одиночку, а потом показалось скучно: парней нет, -- не то не знают, не то не хотят, ну, хоть бы какой зашел.
   Вот и сидят вечером девки одни и песен не слышно.
   -- Хоть бы из озера кто пришел! -- толкуют тихонько.
   Скучно. От скуки и не такое затолкуешь.
   -- А пускай из озера, все равно! -- крикнула Орина: люта девка, страсть.
   И оживилась изба: из озера, так из озера, только бы гости.
   А уж стучат.
   Отворили дверь -- парни. И такие все нарядные, при часах и в калошах. И сейчас за гармонью -- завели игру.
   И так стало весело, ну, в жизнь никогда так не было весело. была у Орины с собой на беседе сестренка Улька.
   Сидела Улька на печке, носиком так сторожила, и, видно, заметила что-то.
   -- Нянька, -- кличет, -- иди сюда-то!
   -- Что тебе?
   -- А посмотри-ка, нянька, глаза-то какие?
   Тут Орину ровно холодом обдало: глаза-то у парней и вправду непростые, через все лицо глазищи -- и так и горят, а зубы -- железо.
   -- Как бы уйти нам! -- растерялась девка.
   -- Я запрошусь, ты выведи меня, так и уйдем, -- шепчет Улька.
   Этакая, ведь, умница, догадалась!
   Отошла Орина от печки -- страшно! -- а парни так за ней, так за ней кольцом и кружат, в самую середку загнали: из всех, ведь, любей им Орина!
   Тут слышно, Улька запросилась. Ну, Орина сейчас же к девчонке, сняла ее с печи. А парни-то загородили дорогу, не пускают.
   -- Да что вы, отпустите! Прищемите мне хоть сарафан дверью, никуда я не уйду! -- уж на голос кричит Орина: страшно.
   Согласились, выпустили, да не очень-то верят: прищемили ей подол в дверях: ну-ка, уйди, попробуй.
   А она лямки с плеч, Ульку на плечи, да бежать.
   Бежала, бежала, добежала до бани. И чует Орина, гонится один за ней, вот-вот настигнет. Она в баню. Стала, взмолилась к баннику:
   -- Оборони от смерти!
   Да с Улькой на полок скоконула.
   А из-под полка ровно шмыгнул кто, ухнул, да в дверь.
   И такое поднялось там, не дай Бог, -- драка: банник-то с парнем. И дрались они, пока певун не запел.
   И все затихло. Только сверчок.
   -- Нянька, -- шепчет Улька, -- пойдем домой!
   И вышли они из бани. Светать стало, пришли домой.
   А поутру хватились по деревне девок, никого дома нет. Собрались всем народом и к озеру к беседной избе.
   А там, -- там только по полу костьё да косы -- больше нет никого.

Лешая

1

   Ефим ходил шить. Шитья не может найти. И такая досада взяла, да и не евши тоже.
   -- Мне бы хоть к лешему! -- махнул рукой.
   И вдруг старик навстречу и прямо на него, прищурился:
   -- Ты куда?
   -- А вот шитья ищу.
   -- А пойдем ко мне. Есть одеяло, пошить надо.
   Обрадовался Ефим: нашлось-таки дело!
   И пошли дорожкой: впереди старик, за ним Ефим. Своротили в сторону по тропке -- темно -- и вышли на поляну.
   А там дом -- сколько Ефим по лесу ходил, места знает, а про такое не слыхивал -- большинский.
   И ведет его старик в этот самый дом. Встречает старуха: старая, один только зуб. Осмотрелся Ефим -- богато живут! -- а старика уж нет, старуха одна.
   -- Для чего, -- говорит, -- ты пришел?
   -- Шить. Меня хозяин шить позвал.
   -- Чего шить? -- сердится.
   -- Одеяло.
   -- Получше шей, -- говорит, -- чтобы понравилось. Вашего брата швецов сколько перебывало, все не нравятся. Только расстраиваете! -- ой, сердитая.
   И повела его старуха через весь дом переходами на другой конец в пустую горницу.
   -- Принесет хозяин сколько овчин, ты все и клади, обрезков не делай, да лапочков-то не отрезай!
   Засветила огонек в горнице, постояла, посмотрела.
   -- Горе одно с вами! -- покачала головой на Ефима и пошла, ровно и не сердитая.
   Остался Ефим один -- пустая горница, жутко -- уж дыхнуть боится, сам не знает, что и будет, одно знает, беда.

2

   Утром принес старик овчин цельную ношу, сложил овчины в углу, а сам ушел.
   И взялся Ефим одеяло шить: расклал овчины по полу, так и старается, и нигде никаких обрезков не сделал, лапочков не тронул. За день поспело одеяло.
   Вечером приходит старик: готово. Посмотрел, потрогал -- понравилось.
   -- Вот что, Ефим, сшей-ка ты мне еще тулупчик.
   Доволен старик.
   -- Мне бы изразок, -- попросил Ефим, -- чтобы в акурат было.
   -- Завтра, -- сказал старик, -- теперь погуляй! -- и пошел.
   А как погуляешь, -- дверь на запоре.
   Ефим и постучал. Отворяет старуха, тоже довольна, хвалит.
   -- Понравилось! Молодец!
   И повела его, вывела во дворик. Походил Ефим по дворику, повздыхал и опять назад в горницу.
   Наутро принес старик на образец тулупчик и кусок сукна.
   Вымерил его Ефим, каждое место, и к вечеру сшил точно такой же.
   И опять хозяин доволен.
   -- Сшей мне еще рукавицы да шапку.
   И так всякий день еще и еще.
   Уж терпенья больше нет, извелся Ефим, а все шьет. И год и другой и сколько так мучился.
   И только что старуха Лешачиха, выведет его Уставовна по двору погулять.
   -- Смотри, Ефим, -- учит старая, -- станет тебя хозяин рассчитывать, спросит, много ль за работу надо, а ты не проси ничего, скажи: "Сам, мол, знаешь сколько, не изобидь".
   Кончил Ефим шитье, сидит в своей пустой горнице, одну свою думу думает. Входит хозяин.
   -- Ну, Ефим, много ль тебе за работу?
   А Ефим ему, как Лешачиха-то учила, так и ответил: сами, мол, знаете, постарше меня.
   -- Клади, -- говорит, -- безобидно чтоб было.
   Понравилось старику, вышел он из горницы и скоро назад и не один, а ведет девицу, -- ну, просто б глядел все время, вот какая!
   -- Дам, -- говорит, -- я тебе, Ефим, в приданое за ней тройку и карету. И одежу тебе дам под венец. Еще сто рублей деньгами.
   Ефим уж и сказать ничего не может, только кланяется.
   -- А еще привяжу колоколец к дуге, сбрую на коней серебряную. А пойдешь к венцу, станут у тебя коней отнимать, а ты скажи, запомни: "Кабы где я шил, тот на это время был!" И все будет.
   Простился Ефим с хозяином, поклонился Лешачихе.
   -- Спасибо тебе, Уставовна, без тебя пропасть мне!
   Да сел на тройку с девицей. Залились колокольцы, несут кони, сами на дорогу вывели.

3

   Приезжает Ефим домой, стучит в ворота. Старик отец отворяет.
   -- Господи, не клали и живым! -- плачет: рад-то очень.
   -- Как! Не жив? Я невесту привез.
   Ну, долго не мешкали, на другой же день и за свадьбу. Покатил Ефим на тройке в церковь. Стали венчать. А народ обступил тройку: кто на карету, кто на колокольцы, кто на сбрую, кто на коней -- всякому в диво.
   -- Стой, -- говорят, -- кони-то Ершовские, старосты.
   Да к старосте.
   -- Твои кони нашлись!
   Пришел староста: кони точно его.
   Кончилось венчанье, вышел Ефим с женою домой ехать, а садиться-то в карету им не дают.
   -- Где, -- говорят, -- ты коней взял? Ты их украл?
   Ефим клянется: свои. А те свое: украл.
   "Эх, кабы где я шил, тот на это время был!" -- вспомнил Ефим.
   А хозяин-то и смотрит на него, Леший с народом стоит, откуда ни взялся.
   -- Что у тебя, Ефимушка?
   -- Коней отнимают.
   Старик к старосте.
   -- Ты как, -- говорит, -- признал коней-то?
   -- Признал.
   -- А карету признал?
   -- Признал.
   -- А дочку-то? Аль не признаешь?
   -- Нет, говорит, -- была у меня, да давно уж: грех вышел, из люльки потерялась.
   -- Да это она и есть! Двадцать лет хранил я ее. Вот тебе зять, принимай его с дочерью. Зови ж их, в гости веди. И все ему отдай: хороший парень, работник!
   И пропал. Туда-сюда, нет старика.
   Тут староста Ефима за руку и дочь свою и повел к себе, и наделил Ефима -- спасибо, что дочку вывел!

Несчастная

1

   Жил-был муж с женой. Оба молодые. Жили они хорошо, ладно. И родился у них Петюнька.
   А проходила по тем местам колдовка, приглянулся ей муж, ну, долго такой думать не надо, оборотила она жену рысью -- убежала рысь -- а сама на ее место и стала жить в доме хозяйкой.
   С чужим дитем колдовке ни любви, ни охоты, наняла она няньку. Нянька с Петюнькой и возилась. Днем ничего, а по ночам горе -- кричит ночь Петюнька, ничем его не утешишь. Жили они, как в темнице.
   Добрая была нянька Матвеевна, жаль ей сиротинку. Пошла раз колдовка по гостям, Матвеевна и просится у хозяина.
   -- Отпусти, -- говорит, -- нас в чисто поле погулять с Петюнькой.
   А он при колдовке-то лют, на все сердце, а без нее прежний.
   -- Ну, что ж, идите с Богом!
   Пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу, -- вольный воздух, чистое поле! И так горько старухе: где-то мать, где несчастная рыщет?
   Бегут полем рыси.
   Матвеевна -- стойте!
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли вы младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- во втором стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И дальше побежали.
   Бежит и другое стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Узнала, обрадовалась, одну шкурку с себя скинула и другую скинула, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- век бы не расставалась!
   Пришло время, и опять шкурки на себя надела, опять стала рысью и прощайте.
   А Матвеевна с Петюнькой домой.
   И всю ночь проспал Петюнька, ни разу и не всплакнул за ночь.

2

   Наутро хозяин уж сам посылает няньку.
   -- Подьте, -- говорит, -- в чистое поле, погуляйте!
   И пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу -- вольный воздух, чистое поле!
   Бегут полем рыси.
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- в третьем стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И пробежали.
   И другое стадо пробежало.
   Бежит третье стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Обрадовалась, да скорее с себя шкурки, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- придет срок и опять побежит она рысью!
   А хозяину что-то скучно дома.
   -- Дай, -- говорит, -- пройдусь в чистое поле.
   И вышел и видит: в поле на межице кормит Петюньку, а за кустом и рысьи шкурки висят, узнал Наташу. И так ему ее жалко. Подкрался он потихоньку, снял с куста шкурки, обложил сухим листом да и зажег.
   А она почуяла.
   -- Что-то, -- говорит, -- Матвеевна, смородом больно пахнет.
   -- А дома, видно, колдовка, перемену мужу жарит! -- заплакала Матвеевна: жаль ей сиротинку, еще жальче матери несчастной.
   Пришло время, хватилась шкурок, а шкурок-то нет нигде, и не во что ей одеться.
   Тут он и вышел.
   Взял ее за руку.
   -- Пойдем домой, Наташа!
   И повел ее в дом.
   А уж колдовки и след простыл.

Сердитая

1

   Это было в давнишние времена, когда еще господа над подданными своими мудровали, а подданные рабы господ своих слушали.
   Жила-была барыня Закутина и до того сердитая, ничем не угодишь. Придет поутру староста спросить чего, наряд какой дать, -- и без того, чтобы не отхвостнуть человека, нипочем не отпустит. То староста, а уж простому и совсем житья не было -- драла, как собак.
   И ничего народ придумать не мог, как из беды выйти, -- ну, хоть бы отдых какой положен был, ну, праздник, все едино: лупь, крик и дёрка, хоть пропадай.
   Как скот самый изнавозный, так и жили.
   Проходил солдат домой на побывку, заночевал в деревне. С вольным человеком и отвели душу, -- все ему рассказали про свое житье-бытье под барыней.
   -- Эко горе! -- говорит солдат, -- да я вам ее так размягчу, что твой пух станет.
   -- Сделай милость.
   -- А не найдется ли у вас мужика какого самого рассердитого.
   -- Есть, есть, как же! Сапожник Федосей.
   -- А баба-то его как?
   -- Анисья. Хорошая баба.
   -- Очень лют?
   -- Не дай Бог.
   -- Ну, ладно, только, братцы, уговор: что скажу, то и делай, согласны?
   -- Согласны.
   Послал солдат в усадьбу отыскать верного человека. И явился такой, -- лакей закутинский. Солдат ему сонных капель: как барыня на ночь будет чай пить, чтобы этих самых капель барыне в чай и подпустил, а как заснет барыня, сейчас же ее в коляску и везти, не будя, на деревню к сапожнику. А к сапожнику отрядил солдат другого человека с каплями для Анисьи.
   И как ночь пришла, барыню Закутину с Анисьей и об меняли: Анисью в усадьбу на барынину кровать, а барыни к Федосею под бок.

2

   Поутру проснулась Анисья. Видит, чистота кругом, простор, думала, на тот свет попала. Плохо ей было в той жизни с Федосеем, -- ой, мужик, страсть, весь, как в барыню! -- и такая вдруг тишина. За терпение, видно, послал ей Бог перемену.
   И пока она нежилась да Бога благодарила, вошли служанки: умываться.
   И полотенце несут.
   "Господи, до чего дослужила!" -- удивлялась всему Анисья.
   А умылась, самовар подают.
   "Откуда берется!"
   Села чай пить. Староста на цыпочках входит, кланяется.
   -- Я, барыня, к вам пришел спросить, какой наряд дадите, что работать?
   А Анисья и не знает, что отвечать-то.
   -- Что вчера делали, то и сегодня делайте! -- да сама стала, поклонилась старосте.
   Пошел староста.
   "Вот так барыня!"
   А как барыня настоящая пробудилась у сапожника, кричит:
   -- Дармоеды!
   Федосей сидит шьет, да как вскочит со стула, сдернул с ноги ремень.
   -- Нешто не знаешь своей должности, несчастная. Топи печь!
   Барыня-то ушам не верит, думает, попала в ад. И все это свое вспомнила, да поздно, и живо с кровати да за дровами, принесла дров, затопила печь.
   "Господи, вот чего заслужила-то!"

3

   С месяц так провели время. Анисья жила, как в царстве небесном, Бога благодарила, а барыня Закутина у Федосея, как в пекле, в работе и попреках. Ну, что ж, видит солдат, прок есть. Созвал собрание.
   -- Что, братцы, не пора ли обменить?
   -- Пора.
   И опять велел солдат сонных капель обеим с чаем дать, и, как заснут, перенести.
   Так все и сделали.
   И попала Анисья на старое место к Федосею, а барыня к себе в усадьбу.
   И с той поры сделалась барыня мягкая-размягкая: не то, что драться, а и крикнуть боялась. А Анисья с сапожником век доживала -- судьба такая: в ее доле и солдат не поможет.

Нелюбая

1

   Выйдет Сошка на двор -- одна, ни души, -- и ударит ей по сердцу.
   С мужем неудовольствие было все: наговорят старики на невестку, не люба она им, в дом пускать к себе не хотели, нагородят невесть что, ну, и он к ней спиной.
   Вспомнит Сошка обиду.
   -- Все равно пропадать -- повешусь! Или ножом полоснуть?
   А потом жалко станет, раздумается.
   -- Может, и ничего, поправится.
   А тут во дворе-то, Дуняшка-кобыла, Жучка, Маруська -- станет мило, погладит коров. Погладит, поплачет.
   Поплачет -- отойдет слезами. И в дом.
   А какая Сошка желанная, какая умница, -- цены ей нет. И за что это старик-то со старухой? В чем провинилась? Чем недовольны? -- клещат и клещат. А и Сергей хорош! Всему верит.
   Кот трется к Сошке, курлычет: от него, кота, Сошка только и видит ласку.
   -- Ой, Василий, один ты друг, колобун усатый! -- погладит кота да за работу.
   А какая Сошка работница, какая умница, -- цены ей нет!

2

   Приехали из гостей в чистый понедельник -- от отца, от матери Сошки.
   Вечером старика на сход кликнули, а старуха ненадолго вышла на беседу.
   Сошка сидит у огонька, прядет.
   После родимой Головлинки, дома родного, ой, как постыло!
   Старуха вернулась и сама села прясть.
   Ой, как постыло, нелюбой! А на сердце -- ни слов, ни слез.
   Подняла глаза Сошка -- старуха прядет, муж спит, -- у, постылые стены! И ударило по сердцу:
   -- Все равно!
   Сошка засветила огонька да в сени... Отыскала веревку мочальную простую, наладила петлю, перекинула веревку через перемет, -- петлю на шею. Приладилась. Захватилась руками за веревку...
   Вдруг слышит старуха, невестка как блюет.
   -- Видно, пива напилась!
   И опять слышит: что-то неладно. Стала старуха, засветила огонька, с огоньком в сени.
   А муж дрыхнет, ничего-то не чует: это с блина так ему спится сладко, -- хороши были блины в Головлинке!
   -- Ой, батюшки! Господи поми-лу-уй!
   Старуха назад в избу, тычется от страха, да к сыну. Сергей догадался: неладно, -- выскочил в сени. А там Сошка.
   -- Ох, шельма, что делаешь!
   Стоит Сошка под переметом, петля на шее. Еще туже захватилась за веревку, -- Сергей и рук ей разжать не может.
   -- Шельма!
   Что делать? Скорее за перемет, жердь снял, -- тут она веревку и отпустила.
   И пала она помаленьку наземь, нелюбая, нелюбыми глазами к сырой земле: ей все равно.
   Сергей ее за подпазушку и потащил в избу.
   Старуха-то этакой беды от роду не слыхала: нынешний народ что делает.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!
   Притащил Сергей чан с водой, сам побежал на сход за стариком.
   Осталась одна старуха: зачерпнет кружку, приладится ленуть на Сошку, а та -- той все равно -- кружку-то рукой и оттолкнет к дверям.
   -- Да, что ты, дура, проливаешь воду-то?
   Не понять старухе. Подымет она с полу кружку, зачерпнет и только что приноровится, а та опять -- той все равно.
   Билась, билась, старуха, бросила.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет, -- как мертвая.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!

3

   Вот и бегут со схода: сотский, десятский и полицейский со стариком, да с Сергеем.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   Постояли над ней, постояли. Ну, что они могут сделать?
   -- Сергей, -- говорят, -- поезжай за попом.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сергей живо к попу.
   -- Хозяйка очень трудна.
   Поп ехать не хочет.
   -- Пущай до утра. Помрет, похороню.
   Так и вернулся.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   -- Чего ж ты не сказал, что из веревки вынули?
   И погнали назад к попу.
   -- Батюшка, мы, ведь, ее из веревки вынули.
   Ну, поп и поехал:
   -- Как ее зовут?
   -- Софьей.
   Поп велел всем выйти: исповедать, значит, надо.
   А как вышли и остался поп один с Сошкой -- Сошка, как мертвая, -- взял он ее за руку:
   -- Софья! Софья!
   -- Что, батюшка? -- тихо отозвалась Сошка.
   -- Что ты это делаешь?
   Сошка открыла глаза, приподняла голову: ничего незаметно, только на шее под горлом место красненькое.
   -- Невыносно!
   Тихо она это сказала: "невыносно", -- а и везде было слышно, и в сенях, и на дворе там -- "невыносно"!
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сошка стонала.
   Поп благословил и вышел. Велел Сергею за доктором ехать. А сам домой.
   Пока что дали лошадям маленько перехватить, пока что, подошла полночь.
   А Сошка опять лежит, как мертвая.
   Собрался Сергей: пора ехать.
   Вдруг она села.
   -- Не езди!
   И так хорошо говорить стала, все просила не ездить: ночь, ведь! -- словно с ней ничего и не случилось.
   Сергей положил шапку: стало быть, не ехать!
   И пошел лошадей распрягать.
   А она на печку.
   И больше ни слова.
   Хотел было сотский ее расспросить, дознаться, -- молчит.
   -- Ах, каналья, каналья!
   Так и разошлись: сотский, десятский и полицейский.
   И остался старик со старухой да муж, да на печке Сошка.
   Все заснули, спят, не спит одна Сошка.
   -- Невыносно! -- и красный знак на шее жжет.

Дошлая

1

   Пристала Анфиса к Синкриту:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!
   Анфисе полвека годов, вдовая, покойного мужа-то, сказывают, заколотила в гроб, баба дошлая.
   Худо жил Синкрит с женою: Агафья и молодая, да после Машутки надорвалась, видно, таяла, как свечечка.
   Синкрит и давно б уходил Агафью, да как такое дело обделать не сразумишься, а, главное Машутка: все смотрит -- двенадцатый год девчонке -- все понимает.
   А Анфиса свое ладит:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!

2

   Вечером вышла Агафья в хлев задать корму корове. Девочка в доме за работу села.
   На воле снежок шел.
   Вот Синкрит, не будь глуп, взял веревку, да в хлев. Подкрался с веревкой к Агафье, да сзади на шею ей и набросил веревку. Дернул -- петля есть! -- и потащил.
   Агафья не пикнула.
   Выволок ее на двор -- дело чистое.
   Агафья не пикнула, ошеломило ее вдруг, да руки-то как-то сами под веревку: руки-то она под веревку и подложила.
   Машутка вдруг слышит, на дворе мать кричит, ой, как кричит! Застучала там Машутка, в доме-то, Синкрит поскорей веревку с Агафьи и сдернул.
   Машутка из избы на двор.
   А мать ровно и не дышит, белая такая стала.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты? -- ухватилась девчонка за отца: поняла, от него это.
   И сама, как мать, стала белая.
   Притащили Агафью в избу.
   Тут Машутка догадалась, да за снегом. На воле снежок шел. Принесла снегу и ну матери в рот класть и оттирать ее всю. Агафья вздыхать стала. А та трет ее и трет. И заговорила. За попом просит послать: худо ей.
   А Анфиса тут-как-тут: она себе чует. И сейчас же мужика в аптеку погнала за лекарством.
   Пришел поп, исповедывал Агафью: она ему все рассказала, и как мужик лаял и как давил.
   -- Мне, -- говорит, -- один конец, натерпелась, Машутку жалко, некому девчонку и напутствовать, мачеха-то забьет!
   Поп причастил и ушел.
   К ночи вернулся из аптеки Синкрит, привез лекарство. Там ему велели по капельке давать, а он налил полрюмки.
   Поутру стали -- Агафья умерла.
   3
   Всем распоряжалась Анфиса. Обрядили покойницу. Синкрит к попу.
   -- Вот что, Синкрит, знаю я, отчего она умерла. Ты ее давил!
   А Синкрит ровно оглох.
   -- Надо похоронить.
   -- Не стану хоронить! -- и выгнал поп мужика.
   Что делать? Без попа похоронить невозможно. Перепугался Синкрит, кабы еще беды не было. А тут Машутка, смотрит девчонка, все понимает.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты?
   Да Анфиса-то не такая, у ней на все есть догадка, дошлая: погнала мужика в город к становому за похоронной.
   Поехал Синкрит в город, добился до станового. Трое суток прошло, похоронную достал.
   -- Слава Богу, похоронная есть! -- перекрестилась Анфиса.
   Все по ее. Теперь с похоронной к попу, что скажет? -- похоронную если принес, хоронить надо.
   И похоронили Агафью.
   А после Христова дня обвенчал поп Анфису с Синкритом.

Друг

1

   Ходил Василий в лесу за охотой, идет и слышит, в лесу шум. Стал подходить -- тише и тише.
   Медведь напал на разбойника, и разбойник не может оборониться от медведя.
   Василий прицелился в медведя и убил.
   Разбойник высвободился, отряхнулся.
   -- Ах, голубчик, -- говорит, -- освободил ты меня от смерти, приходи завтрашний день на это самое место, я тебе за добро добром отплачу, да приводи друга, лучше которого у тебя нет на свете.
   Вернулся Василий домой, рассказал старикам. У Василия отец, мать да жена -- все и семейство.
   -- Посулил разбойник добра мне, только чтобы друга привел, которого на свете нет лучше.
   Потолковали, потолковали, а не знают, кого посоветовать, и кто это друг самый лучший?
   А жена и говорит:
   -- Да возьми меня, чего еще лучше? Верно, чего лучше, и толковать не стоило.

2

   На другой день и пошли.
   И приходят на то самое место, а разбойника нет.
   -- Обманул, видно, разбойник. Разбойник и есть!
   А подождать все-таки не мешает. Мало ли, и разбойник, а тоже дела, дела, может, задержали разбойные. Покончит и явится.
   Сели они на поляне. Распарило теплом. Он ей голову на колени и заснул.
   Приходит разбойник.
   Посмотрел разбойник на Василия, посмотрел на Дуню.
   -- Не понимаю, -- говорит, -- и что за охота с таким худым жить? Ты выйди за меня замуж, будешь у меня барыней!
   А сам смотрит -- волоём, здоровущий парень.
   -- А куда я мужика-то деваю? -- оскалилась Дуня.
   -- А на, возьми мою саблю, отруби ему голову.
   Дуня взяла у разбойника саблю, размахнулась, а разбойник в ту минуту ружье подставил, она саблей и ударила о ружье.
   Ружье сбрякало, Василий проснулся.
   -- Вчера ты меня от смерти спас, а сегодня я тебя! -- сказал разбойник.
   А Василий спросонья ничего не разберет: видит, сабля валяется, и Дуня перепуганная.
   Разбойник все ему и рассказал.
   -- Я же тебе говорил, приводи самого лучшего друга. Ну, привел бы собаку! Собаку вдруг не прикормишь, она б зачуяла и залаяла, ты бы и проснулся.

Толокно

1

   Жил один мужик, степенный Павел Андреич, первый охотник. Одно горе, с глушинкой. Все за охотой: не зайца, перо приносил -- добычу. Кормил жену тетерками да рябцами.
   А жена Анисья, баба молодая, веселуха. Болтали про Анисью, непутно говорили, что при муже тихоня, а за глазами ветер.
   Дошло до Павла, -- что ему делать? Конечно, надо проверить: мало ли чего ни наскажут и так, здорово живешь, и по злобе.
   "Не страшен зверь, от человека жди лиха. Скорей зверь дрогнет, человек не поведет усом!" -- про это хорошо знал Павел, первый охотник.
   Ходил Павел в лесу, все думал.
   И как бы это так ему дознаться, чтобы своими глазами увидеть, правду о жене говорят люди или зря?
   Попало ему в лесу дупло большое.
   "Стой, -- думает, -- дай замечу, это мне кстати!"
   Заметил дупло и домой.
   А Анисья ластится.
   -- Что, муженек, много ль настрелял?
   -- Чего настрелял? Не в этом дело. А вот нашел я дупло, в дупле дуплянское чудо. Что тебе хочется, все исполнит.
   -- А где это, Павел, чудо?
   -- А как выйдешь в лес, так на левую руку за орешней, там и будет дупло, там это и есть. Подойди к дуплу, да попроси, да поусердней проси. Что тебе надо, все исполнит.
   Ничего не сказала Анисья. Тихая такая стала, рано и спать легла. Или головушка болит?

2

   Спозаранку поднялась Анисья, да к двери.
   Смекнул Павел.
   А указал ей давеча Павел дорогу к дуплу кривлем, и как только Анисья за дверь и он за ней, да прямиком. Живо до дупла добежал и в дупло.
   Сидит в дупле, ждет.
   Пришла Анисья. Стала на колени.
   -- Баба я молодая. Ну, какое житье мне с псом моим окаянным? День-деньской на охоте. А вернется, дрыхнет. Позовешь, не слышит, тронешь, не шевельнется. Баба я молодая... Дуплянское чудо, ты слышишь?
   А Павел ей из дупла толстым голосом:
   -- Чего тебе надо, все сделаю.
   -- Глухой у меня пёс, ослепи его, будь милосердный! -- и до трех раз кричала Анисья, стучала головой о корневище: -- ослепи! ослепи! ослепи его!
   -- Ступай, баба, с миром. Затопи печку. Пеки оладьи да мажь помасленее. Твой муж ослепнет. Через трое суток с масла совсем слепой будет.
   Поклонилась дуплу Анисья: не узнать -- как повеселела!
   Тут тихонько выскочил Павел да прямиком и поспел домой до жены.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут и без масла ровно ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья?
   Вернулась Анисья.
   -- Где, жена, пропадала?
   -- У соседки.
   И не может скрыться, так вся и пышет. Затопила Анисья печку, стала печь оладьи. И давай поливать их маслом, да Павлу этакую миску.
   -- Кушай, муженек, на здоровье!
   Павел и ну уписывать.
   -- Что-то у меня, жена, глаза стягивает.
   А Анисья схватила масла и еще прибавила.
   -- Ешь, ешь масленее. Ходил в лесу, устал. Поешь, отдохнешь и все пройдет.
   Сама, знай, прибавляет масла.
   Съел еще Павел оладьев -- все лицо в масле.
   -- Что-то, жена, совсем плохо вижу: двоится.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут ровно и вправду со сладкого масла ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья, не чуял, с чего сама, как оладья, пышет?
   И на другой день тоже, опять оладьи. И на третий оладьи, да все жирно, да с маслом.
   На третий день ослепнет Павел.
   Ждет не дождется Анисья, зарумянилась вся.
   -- Ну, Анисья, я теперь ничего не вижу.
   Поверила Анисья.
   -- Чего ты говоришь?
   -- Ой, ничего-то не вижу. Будешь ли ты меня поить-кормить, слепого?
   -- Буду, буду, не беспокойся. Вот как буду!
   Уж как рада Анисья.
   Да и, в самом деле, она будет ходить за Павлом. Бог с ним, только б воля. А теперь ей воля: не слышит Павел и вот не видит -- ослеп.

3

   Прибралась Анисья, умылась.
   В избе выметено, вычищено -- чисто, любо взглянуть.
   И до чего это воля человека красит!
   Сбегала Анисья к дружку. Привела дружка, усадила за стол: полон стол угощенья.
   -- Кушай, Саша, кушай, голубчик!
   Ну, тот всего попробовал.
   -- Еще чего не хочешь ли?
   А дружок и говорит Анисье:
   -- Всем я доволен. А хочется мне толокна, замеси, пожалуйста, я закушу.
   Анисья проворно за толокно: сейчас и готово.
   -- Маслица бы немножко!
   -- Нет, нет, что ты! От масла ослепнешь: мой-то от масла ослеп. Погоди, я тебя послаще угощу.
   Был на деревне кабак. Анисья в кабак и побежала: угостит она дружка послаще.
   А Павел лежит на печке, ружье около -- ив гроб завещал ружье с собой положить. И как вышла Анисья, он за ружье, да в дружка -- хорошо стрелял Павел, первый охотник -- так дружка на месте и уложил. Сам соскочил с печки, закатал такой вот ком толокна, напихал ему полон рот, да опять на печку. И лежит, как ни в чем не бывало.
   Вернулась из кабака Анисья, а дружок -- полон рот толокна. Позвала не слышит, тронула и не дрыгнет.
   Вот тебе толокно какое!

Проклянутая

1

   Богатый жил мельник Рябов -- мельница в трех верстах от деревни. И был у мельника сын, парень на все руки, балалаешник. Раз ввечеру посылает мельник сына.
   -- Поди, -- говорит, -- Саша, сходи-ка на мельницу.
   Забрал Александр балалайку и пошел. И там засыпал молотье, а сам в избушку, сел на лавку да за балалайку. Сидит себе, играет и не заметил, как подошла полночь. А в полночь будто ветер -- полосой прошел по избе ветер. Поднял глаза, глядь -- пляшет...
   Залюбовался Александр -- этакая красавица, -- и звончее пустил плясовую.
   Плясала -- подымала руки -- плыла, заплывала, а то, как волчок.
   -- Как звать тебя? -- крикнул Александр.
   Та засмеялась:
   -- Настасьей!
   Да на него, что метелица, вот-вот вышибет балалайку, так и кружит, и кружит.
   Александр протянул руку -- дай ухвачу -- да носом в пол и ткнулся.
   И нет в избе никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Александр положил балалайку и до утра просидел в избушке, все прислушивался, ждал: не придет ли?
   Нет, вода гремит на плотине.
   Вернулся Александр домой, думает:
   "Возьму молотья на две ночи, доберусь, так не выпущу".
   А отец и говорит:
   -- Что ты, милый сын, не женишься, пора бы.
   -- А вот дайте, невесту выберу.
   -- Где же, сынок, выбирать-то будешь?
   -- Да у нас же, на мельнице.
   Ничего старик не сказал: балагур и смехун Александр, на всю деревню славился.
   К ночи пошел Александр на мельницу, засыпал восемь мер молотья, да в избушку и опять за балалайку.
   И в полночь опять ровно бы ветром, -- и заходила изба.
   Настасья плясала еще пуще, еще краше.
   Александр положил балалайку, привстал: ну, сейчас так и схватит. А она у него из-под рук -- и нет никого.
   Ночь -- ой, какая это долгая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   -- Ну, ладно ж, теперь не уйдешь.
   И решил Александр: очень-то не разбавляться, а как явится, так прямо и хватать.
   На третью ночь так и сделал.
   В полночь на звон балалайки появилась Настасья, зашла в середку, он балалайку об пол, тут и попалась.
   -- Ну, никому не отдам. А она:
   -- Умел схватить, умей и замуж взять.
   -- А где ты живешь?
   -- Ты скажи своему отцу: я нашел себе на мельнице невесту.
   -- Дом твой?
   -- В плотине.
   Александр разжал было руки. Да опомнился: нет, другой ему никакой не надо.
   -- Будут к тебе на свадьбу проситься, отец твой богатый, всякому любо попировать на твоей свадьбе, но поедет вас трое, ты, крестный да кучер, а больше никто не поедет. Да закажи попу, чтобы встретил на полудороге с крестом. Да купи ты себе тройку вороных жеребцов -- с места, что есть прыти, бежали бы. Любишь меня?
   У Александра дух захватило: да кого же еще?
   -- Прок-ля-нутую?
   Рванулась, -- и нет никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Не дождался Александр рассвета, и без балалайки домой.

2

   -- Я нашел себе невесту, -- сказал Александр отцу.
   -- Где, сынок, нашел, чья?
   -- Проклянутая, -- рассмеялся Александр, -- в нашей плотине.
   Старик глаза вытаращил: нет, не шутит.
   -- В нашей плотине. И другой никакой мне не надо.
   Купил Александр тройку вороных жеребцов, съездил к попу, заказал, чтобы встретил на полдороге с крестом, как поедут к венцу, -- погост от деревни за двадцать пять верст. И стал с отцом пиво варить да вино курить.
   Все готово. Рябов дом громок. Вся родня, все соседи явились на свадьбу. Допьяна напились гости. Пора по невесту.
   -- Да где ж у тебя невеста?
   -- Моя невеста -- в плотине.
   -- В плотине?..
   Ну, кто говорит, что спать захотел, кто -- простынуть, мол, выйду, кто чего -- куда хмель! -- и как ветром, все разошлись. Пусто в доме. Один крестный остался да кучер.
   А уж ночь на дворе.
   Кони рвутся, гульлят колокольцы.
   Благословил отец сына, сел Александр с крестным, -- только пыль заклубилась.
   Вот и мельница. Вода гремит на плотине. Остановил коней кучер.
   -- Эй, невеста, -- кричит Александр, -- твой жених готов.
   Ночь -- ой, какая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   И вышла Настасья. А за ней три сундука тащат.
   Сундуки на скамейку. Уселись. Кучер хлестнул лошадей.
   А вдогонку вихорь с громом -- пыль пылит.
   -- Ты не забыл?
   -- Кони видишь.
   -- На полупути?..
   -- Будет, будет.
   Полпути. Гром громнее. Свист и вой. Пыль глаза заслепляет. Небо горит.
   А попа все нет.
   Кони станут. Пропадет надежда. Не гульлят колокольцы, плачут.
   А попа задержали. Слышит, колокольцы плачут. Схватился да бежать. И поспел. Три раза обежал тройку с крестом.
   Ночь -- какая ночь! -- кони -- вихорь, колокольцы гульлят.
   -- Ну, счастливо, -- перекрестилась Настасья, -- не поспей поп к часу, не видать нам света.

3

   Обвенчал поп молодых, зовет чай пить.
   Настасья к попадье. Втащили сундуки. Раскрыла. Выбирает Настасья себе платье нарядиться. Выбрать не может. Попадья тут же, заглянула в сундук -- глазам не верит. Схватила из сундука полотенце, схватила другое -- Господи! -- да к попу.
   -- Отец, наша дочка нашлась. Поп затряс головою.
   -- Наша дочка нашлась.
   -- Не пойму.
   -- Настя! Настя!..
   А была у них дочка, в сердцах прокляла ее мать еще в люльке, а как подросла, ушла с девчонками купаться и пропала.
   Бросился поп с попадьей к Настасье.
   -- Прости ты нас, мать, отца: не со зла, в сердцах.
   А она -- одно щедрое счастье: ей мало простить, все забудет и одарит -- проклянутая и любимая.
   И стали они жить-поживать, да добра наживать.

Хитрая

1

   Рассердился староста на дьякона: староста Чижов не дай Бог -- чуть что, не поглядит, что храм Божий, при всех выговорит. Вот и с дьяконом Дамаском вышло: проштрафился дьякон на паремиях -- забрал больно высоко и на всеобщий соблазн кончил, совсем как петух. Чижов и не вытерпел, да тут же и ляпнул при всем честном народе. Хуже того, воспретил дьякону на вечные времена паремии читать.
   В позорище выстоял Дамаск всенощную и уж как ночь провел, один Бог знает, и обедню служил, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск с повинной к старосте: ведь, старался для благолепия и торжества, но что поделать, такой уж грех, -- не соразмерил, и если другим смех и соблазн, ему пущее горе, и больше никогда он не допустит такого, попридержится, вниз возьмет.
   -- А хочешь вину с себя снять, -- сказал староста, -- научи медведя грамоте! Вот тебе и повинная.
   Вернулся Дамаск домой к дьяконице.
   -- Или в вине ходить до второго пришествия или медведя грамоте выучи!
   Плачет.
   А дьяконица не такая.
   -- Чего ты! Медведя? Да давай мне только медведя, эка!
   Обрадовался Дамаск и скорее назад к Чижову: ведь, всю жизнь на паремиях положил.
   -- Согласен, давай медведя!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- велел выдать дьякону медведя.
   И повел дьякон зверя, Господи помилуй! от страха читает.
   -- Александра Петровна, вот тебе, принимай!

2

   Если и человека, чтобы приучить, надо хлебом обязательно, а зверя и подавно. Дьяконица так и сделала, хлебом Мишу потчевала и привык медведь, перестал фурчать на дьяконицу, а по дьяконице и на дьякона.
   И как стал Миша в доме свой человек, тут его за книгу дьяконица и засадила. Напечет блинов, между листами переложит, даст Мише книгу, а он блины ищет, листы перебирает, мормкочет.
   -- Ну, как настоящий профессор, -- потеха!
   И за какую неделю медведь с книгою, как в лесу с медом, управлялся.
   -- Вот тебе, дьякон, и вся хитрость.
   Дамаск Александре Петровне в ноги: еще бы, теперь-то уж помилуют, станет он по-прежнему под большие праздники паремии читать, заберет верха -- на всю церковь.

3

   В субботу Дамаск служил всенощную. Словно после долгой болезни или после поста на страстях так истово служил дьякон и молебно: сердце его было полно радостных ожиданий. И уж как ночь провел, один Бог знает, едва утра дождался, и как служил обедню, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск к старосте, медведя повел.
   -- Медведь читает, как профессор!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- положил перед зверем книгу.
   А Миша у дьяконицы-то привык к блинам, и сейчас же за книгу, да лапой и ну перелистывать, блинов искать.
   -- Мор, мор, мор, -- мормкочет.
   Ай, да дьякон, ну, и медведь!
   -- Сущий профессор! -- гоготал Чижов, отгоготаться не может.
   А медведь, знай, ищет, листы перебирает, на своем языке мормкочет.
   И не только снял староста вину с Дамаска: читай паремии, хоть всякую субботу, и сколько влезет! -- а и наградил за потеху.
   Да и гости, кто случился у старосты после обедни за чаем из прихожан знатных, дьякона так не пустили.
   И пошел Дамаск домой к дьяконице: рожа во -- сияет!
   Скажет дьякон спасибо Александре Петровне: с такой ничего не страшно, с такой не погибнешь на сем белом и горьком свете.

Лукавая

   По закону жить Вере весь век свой с Ильей.
   И жила Вера с мужем сколько лет в любви и мире.
   Да сердцу-то закон не писан: полюбился ей Никита. Думала она, думала, -- жизнь-то, ведь, одна! -- тайком и сдружилась с Никитой. И все шито-крыто. Уж дите растет, а Илья ничего не подозревает.
   Жили они втроем, как в законе.
   Да не знаешь, где тебя настигнет.
   Поехал Илья в командировку. Что-то не вышло в делах и нежданно вернулся, и вошел в комнату неожиданно -- думал-то жену удивить, а больше сам удивился: сидел с женой приятель Никита, и показалось Илье, уж очень по-домашнему что-то.
   Или это ему показалось?
   Нет, нет, что-то было. И боится Илья признаться, и не может не думать: да неужто ж правда, жена изменяет?
   И совсем не узнать Илью, стал раздражительный, ко всему придирается.
   Да и Вера ходит хмурая, -- захмуришься!
   Пропала жизнь.
   И пропала б, да Вера-то не такая.
   -- Хочу, -- говорит, -- поговеть.
   -- Ну что ж.
   Илье-то будто и полегчало.
   Рассудительный был Илья, понимал: мало ли какой грех наскоком бывает, а покается и опять по-старому жизнь пойдет.
   На исповеди Вера во всем призналась. Выслушал ее о. Спиридон, хороший батюшка, правильный.
   -- Вот что, -- говорит, -- Вера Васильевна, лучше всякого поста и покаяния, откроися-ка ты мужу по всей по правде.
   Хорошо сказать: "откройся" -- только такое дело надо делать очень умеючи, а то не вышло бы такого и на свою да и на чужую голову.
   Вера не такая, стой! -- придумала.
   Да надолго дела не откладывая, после обедни ж зашла в табачную лавку и сторговала себе страшенную маску с сивой бородой, длиннющей, -- вот она какая!
   Вернулся со службы Илья, поздравляет.
   -- Не знаю, -- говорит Вера, -- что с Колькой сделать: плачет и плачет. Надо б его попугать!
   -- А как же это сделать?
   -- А надень ты маску, Колька увидит тебя такого, забоится и перестанет плакать.
   И подала мужу страшенную маску с бородою, сама в детскую. Раздразнила мальчонку, ну, тот и заревел.
   Илья надел маску да тихонько к детской.
   А Вера Кольку на руки да навстречу.
   -- Иди прочь, дед, не дам тебе, не дам! Не твое, дед, дите, другого отца!
   Мальчонка с перепугу и утихнул.
   И Вера повеселела: открылась!
   А Илья на радостях забыл всякое сердце.
   И пошла жизнь у них по-прежнему, как ничего и не бывало.

Клещавая

   Помирая, наказывал Кузьма Орине:
   -- Попомни ж, Орина, как помру, продай ты быка, и сколько возьмешь, пожертвуй в церковь по душу.
   -- Что ты, Кузьма, быка! Я и еще чего из домашнего продам, будет по тебе помин.
   Помер Кузьма, похоронили.
   Поплакала Орина, потужила, да в первый же базарный день и повела быка на торг, да еще и Василия кота прихватила.
   Ну, и идет Орина, а навстречу мясник.
   -- Что, бабка, за быка просишь?
   -- Да мне много не надо: две семитки.
   Посмотрел мясник.
   -- Полно смеяться, говори толком.
   -- Истинная правда, две семитки. Только быка без кота не продаю.
   -- А много ль за кота? -- усмехнулся мясник: бабка-то, видно, того.
   -- Сорок рублей.
   Мясник прикинул: дорогонько за кота, да ради быка купить стоит.
   -- Ну, по рукам! -- и отдал Орине сорок рублей, да еще и две семитки.
   Идет Орина домой -- довольна: кот Василий назад придет и деньги за кота при ней останутся -- сорок рублей, а по душе дар -- цена быка, хозяйству не велика убыль.
   Зашла Орина в церковь, положила две семитки.
   Благодарила Орина Бога:
   -- Душенька упокоится, волю исполнила.

Костяной дворец

1

   У царя Кирбита построен был дворец дубовый, по всей земле чище его дворца не было. Со всех концов наезжали к Кирбиту гости, на дубовый его дворец любоваться.
   А хозяйка его взята была дальняя, баба фуфырная.
   -- Ах, -- говорит, -- царь Кирбит, хорош твой дворец, а ведь изгниет же!
   -- Как так?
   -- А ты бы, Кирбит, такой дворец построил, чтобы не изгнил.
   -- А из чего ж его строить?
   -- Да у тебя лесов, полей, лугов не обозришь, сколько птиц живет там, разные жертвы едят: мясо обирают, а кости не трогают. Собери эти кости, построй ты себе костяной дворец.
   Понравилось царю: костяной дворец!
   -- А как эти кости-то собрать?
   -- А которая птица какую жертву ела, она кости оставила знает где, она и принесет. А потом муравьев напусти, муравьи дочиста выглодут, и кость готова.
   -- А какую же птицу послать, чтобы птиц оповестила.
   -- Синицу! Лучше синички нет никого.

2

   Царь Кирбит жену послушал. А и в самом деле, лесов, полей и лугов у него вдоволь, птицы живут, жертвы едят, костей сколько хочешь -- сколько даром добра пропадает! -- наберет он этих костей, дворец построит костяной.
   И посылает царь синицу оповестить птиц.
   Полетела синица, облетела всех птиц:
   -- Где какое мясо потребляете, кость не бросайте, а несите к царю Кирбиту: перед дворцом свалка.
   Поднялись птицы лесные, полевые и луговые, несут кости к Кирбиту.
   И нанесли птицы из лесов, из полей и лугов разные кости, косточки, костки, -- целую гору костяную перед дворцом наклали.

3

   Призывает Кирбит синицу:
   -- Все ли птицы за работой?
   -- Все, -- говорит синица, -- одного сыча нету.
   -- Почему сыча нету?
   -- А я и не знаю.
   -- Так ступай, повести сыча: если не желает на моей земле жить, пускай вон убирается.
   Повестила сыча синица.
   Сыч к Кирбиту.
   -- Почему, Сычев, костьё не носишь?
   -- Извини, царь Кирбит, я законы просматривал.
   -- Какие еще там законы?
   -- "А кто бабу слушает..."
   -- Стой! -- перебил Кирбит, -- я костяной дворец хочу строить.
   -- Есть такие, по дворам ходят, кости для сахару собирают, костянки.
   Царю и неловко.
   И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, -- неловко!

Тушица

   Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
   Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал, да куда ни попросится -- нигде не пускают.
   А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
   "Дай, -- думает, -- хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю".
   Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, -- баня топлена! -- да на полочек и запрятался. Хорошо -- полеживай!
   Одна беда: есть больно хочется.
   Лежит Василий, -- сосёт: есть больно хочется! -- и вдруг слышит, вошел кто-то.
   -- Семён! Семён!
   -- Чего? -- откликнулся Василий.
   -- На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
   Поставила на лавку, а сама за дверь.
   Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
   "Придет настоящий, даст взбучку!"
   А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
   -- Что ты, -- говорит, -- Дуняшка, так долго?
   -- Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
   -- Никакой бутылки не видал.
   Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
   А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
   Те, как зайцы, и! -- разбежались. А у Василия искры из глаз.
   Нечего делать, вставай и иди, -- и здесь ему не место.
   Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
   -- Нельзя ли погреться?
   -- Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
   Старуха впустила Василия, а сама из избы.
   Влез Василий на печку -- тепло -- разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
   Разгорелись девки на беседе.
   -- Ой, -- говорят, -- сестрица, давай в тушицы поиграем!
   Согласились, хохочут: все им смех.
   Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Хлопают, хохочут, -- весело!
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи -- кирпич полетел, а он с печи да головой об пол.
   Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился -- вот она какая тушица!

Кукушка

1

   Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
   Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя -- и платья ее нету.
   -- Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
   Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
   Выходит Змей из воды.
   -- Вот ваше платье, идите за меня замуж!
   -- Как я пойду? Нельзя.
   -- А ты только слово дай.
   -- Ну, пойду.
   Машутка сказала "пойду", Змей ей платье и отдал.
   Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
   Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
   Слышит Змей -- выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
   Приезжает жених, а Машутки нет -- пропала.
   Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.

2

   Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
   И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
   Змей отпустил.
   Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому -- так близко, рукой подать.
   Увидала старуха, обрадовалась.
   -- Где, дочка, поживаешь?
   Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно -- по родному дому.
   Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
   Стала мать пытать у ней о Змее.
   -- Когда приходишь, разговариваешь с ним?
   -- Как же! Вот вернусь и скажу: "Змей, Змей, отвори мне двери!" Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая...
   Полегли спать.
   А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
   До свету взяла она саблю старикову -- воевал когда-то старик -- да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
   -- Змей, Змей, отвори мне двери!
   Услышал Змей -- Марьин голос! -- пошел, отворил двери.
   А старуха саблей на него, -- все головы и снесла прочь.
   И замутился пруд кровью.

3

   Бежит старуха с пруда -- чуть заря играет -- машет саблей.
   Проснулась Марья: что такое?
   -- Ну, молись, -- шепчет старуха: -- освободила тебя от напасти! Никогда туда не вернешься.
   Догадалась Марья -- Змей не жив! -- ничего не сказала, взяла детей и вышла из дому, а идти уж некуда -- не вернуться в пруд.
   Обняла она сына:
   -- Ой, сынок, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся раком, до века ползай.
   И ударила мальчика о землю и пополз он к пруду.
   Обняла она дочь:
   -- Ой, дочка, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся пташкой, летай до веку.
   И ударила девочку о землю и полетела она синичкой к пруду.
   -- А я, ой, навек я несчастна, полечу я кукушкой, буду век куковать.
   И ударилась Марья о землю -- и слышно, там за прудом по заре закуковала.
   Вот почему кукушка так горько кукует.

Комментарии (И. Ф. Данилова)

Из книги "Русские женщины". Народные образы

   Печатается по изданию: Русские женщины: Народные образы. СПб.: Скифы, 1918.
   Рукописные источники: 1) "Образы русской женщины" -- макет сборника; машинопись, газетные вырезки <1956> -- РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 5. Ед. хр. 15; 2) "Русские женщины" -- печатный текст с авторской правкой -- Собрание Резниковых (Париж).
   Сказки о русских женщинах создавались с 1909 по 1918 год. Тогда же многие из них были опубликованы в периодических изданиях, а также в сборниках "Докука и балагурье" (1914), "Укрепа" (1916) и "Среди мурья" (1917) В последнем цикл назывался "Женская доля". Помещенный здесь авторский комментарий свидетельствует о том, что к 1917 году идея самостоятельной книги уже оформилась в сознании писателя: Ремизов перечисляет не только ранее опубликованные, но и шесть нигде не публиковавшихся сказок, а предлагаемые вниманию читателя в новом сборнике характеризует как "дополняющие это собрание" (Среди мурья. С. 231).
   В начале 1917 года он обратился с предложением напечатать книгу "Русские женщины в народных сказках" в московское "Книгоиздательство М. и С. Сабашниковых", однако получил отказ, мотивированный тем, что она не подходит для включения в предполагаемую серию издательства (см. ответ Ремизову М. Лукина от 15 февраля 1917 года: Ремизов А. М. Переписка с редакциями и издательствами "Разум", "Северные записки", "Унионо" и др. в связи с изданием его произведений. 1909--1920 // ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 12--12, об.). В самом начале 1918 года к редакционной работе над сборником приступило дружественное Ремизову петроградское издательство "Скифы" (см. об этом в письме Р. В. Иванова-Разумника от 20 января 1918 года: Письма Р. В. Иванова-Разумника к А. М. Ремизову (1908--1944 гг.) / Публ. Е. Обатниной, В. Г. Белоуса и Ж. Шерона // Иванов-Разумник: Личность. Творчество. Роль в культуре: Публикации и исследования. СПб., 1998. Вып. И. С. 95). 1 июня 1918 года издательство уведомило его о поступлении книги в продажу (ИРЛИ. Ф. 256 Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 40).
   Окончательное, более лапидарное название сборника -- "Русские женщины" (ранее так назывался цикл сказок в "Докуке и балагурье"), безусловно, является отсылкой к известной поэме Некрасова, так как Ремизов развивает ту же тему русской литературы. О замысле своей книги он говорит в дарственной надписи С. П. Ремизовой-Довгелло: "Тут все, что русским народом сказано. О матери, сестре, жене. От желанного до злого" (Волшебный мир Алексея Ремизова С. 20) Более подробно писатель раскрывает идею сборника в предисловии к немецкому переводу (1923), которое цитируется по-русски в библиографической статье об этом издании: "Открытый к слову русского парода, пользуясь записями изустных рассказов, я сказываю сказку о России -- о матери, о сестре, о жене. Русская женщина проходит со своей разной долей, каждая неся свою тайну. И первая тайна -- тайность сердца -- любовь; любовь -- васильковое поле! -- щедрое одаряющее сердце; и любовь -- там брошенный в подвал! -- безвыходно бьющееся сердце. Марья -- с бессмертной суженой любовью и Маша -- разлученное кукующее сердце. Любава -- с беззаветной воскрешающей любовью, и Маша -- чудодейное мудрое сердце. Нелюбая Сошка, и отчаянная Маша -- бессчастная доля! Федосья -- родное сердце, а любовью крепка до смерти, и верная Ульяша. Какою береженною думой одумана любовь сестры к брату, и как жестоко и какая горечь в слове о подружьей любви -- Варушки и Анюшки И та же беспощадность к ревнивой клевещущей любви Варвары. От старого до малого -- от бабушки-ворожеи, Карасьевпы и Кондратьевны до девчонки-сказочницы Машутки и умницы Ульки. От человека-женщины до лешачихи и водянихи и рыси-Наташи, разлученной с мужем и сыном. Я слышу, Россия -- мать, сестра и жена -- голосом русской земли сказывает свою волшебную сказку" (Благонамеренный (Брюссель) 1926 Кн. 2. С. 165).
   Первые восемнадцать сказок, вошедшие ранее в цикл "Русские женщины" сборника "Докука и балагурье", и пять сказок, помещенных в сборнике "Укрепа" ("Бесстрашная" -- под названием "Банные анчутки", "Обиженная" -- под названием "Урвина", "Шавая" -- под названием "Гол-камень", расположенные в "Русских женщинах" между сказками "Несчастная" и "Сердитая", а также "Пупень" и "Хлебный голос", расположенные между сказками "Клещавая" и "Костяной дворец"), в настоящем издании воспроизводятся в составе этих сборников (см. выше). Алфавитный указатель текстов-источников не воспроизводится.
   Лепетливая*
   Тексты-источники: Соколовы. No 14. Болтливая баба; No 107. Хитрой мужичек.
   Яз -- род плетны, устанавливаемого поперек реки, к которому крепится специальная корзина для ловли рыбы.
   Вятерь -- корзина с колокольцем, прикрепляемая к язу (см. выше).
   Верша -- то же, что и вятерь (см. выше)
   Кляпцы -- капкан.
   Сеночи -- сегодня.
   Мудрая*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Петроградская газета. 1915. 25 дек. No 354 С. 18.
   Текст-источник: Соколовы. No 11. Покупка ума.
   Отводины -- обед в доме невесты на второй день свадьбы.
   Коты -- кожаная или валяная обувь, которая привязывается к ногам с помощью длинных шнуров.
   Ризье -- здесь: одежда как таковая (отриза).
   Сдобиться -- нарядиться.
   Верная*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано. Новая жизнь. 1915. No 12. С. 59--64.
   Текст-источник: Соколовы. No 17. Верная жена.
   Нераясинкая -- невзрачная, неказистая.
   Умница*
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 2. Умница -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: Соколовы. No 64. Как девки на беседе сидели (Былица).
   Певун -- здесь: петух.
   Лешая*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано Орловский вестник. 1916. 3 июля No 143 С 2--3.
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки" No 3 Лешая -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172 Ед хр. 576
   Текст-источник: Соколовы No 124. Лесной и швець.
   Изразок -- здесь: образец.
   Несчастная*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Огонек. 1916. No 20. С. [3--4]; под названием "Младена матерь".
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 4. Несчастная -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: No 14. Рыси (Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии, в 1905--1908 гг. // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. II--IV. С. 248--249).
   Сердитая*
   Текст-источник: Соколовы. No 45. Сердитая барыня.
   Нелюбая*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 71. Как баба давилась. (Правда).
   Чистый понедельник -- первый день Великого поста.
   Дошлая*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 70. Как мужик бабу уходил. (Правдошная).
   Друг*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 99. Охотник и разбойник.
   Толокно*
   Сказка написана до 1917 года.
   Тексты-источники: Соколовы. No 1. Никола Дубленской; Ончуков. No 50. Костя и No 139. Никола Дубенский; No LXVIII. Никола Дуплянской (Афанасьев А. Н. Русские заветные сказки. Валаам, Год мракобесия. С. 194--198).
   Проклянутая*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Вятская речь. 1916. 25 дек. No 269. С. 2--3.
   Текст-источник: Соколовы. No 28. Мельник и его сын.
   Хитрая*
   Текст-источник: No 1. Повесть у премудрых женах, которая жена медведя грамоте научила Глава 5-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах // Летописи русской литературы / Изд. Н. Тихонравов. М., 1863. Т. 5. С. 86--87).
   Паремия -- места из Священного Писания, читаемые на вечернем богослужении.
   Лукавая*
   Текст-источник: No 2. Како жена мужа прелукавила. Глава 6-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 87--88).
   Клещавая*
   Текст-источник: No 4. Как жена мужа поминала. Глава 8-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 88--89).
   Семитка -- две копейки серебром.
   Костяной дворец*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Лукоморье. 1916. No 40. С. 7.
   Рукописные источники. "Хлебный голос и другие сказки". No 8. Костяной дворец -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ Ф. 172. Ед хр 573.
   Текст-источник. No 4. [Костяной дворец] (Восемь сказок Вятской губернии. (Записи Е. В. Поповой, Д. К. Зеленина и М. И. Сунцовой) // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. И -- IV. С 278--279; запись Д. К. Зеленина)
   Тушица*
   Текст-источник. Соколовы. No 92. Мое путешествие.
   ...я в бабки снаряжаюсь... -- т. е. иду к роженице; бабка -- здесь: повивальная бабка.
   Кукушка*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: No 5. Про раков [Легенда о происхождении раков] (Восемь сказок Вятской губернии. С. 279; запись Д. К. Зеленина).

-------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 2. Докука и балагурье. -- М.: Русская книга, 2000. С. 439--488.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru