Хотя у Николая Ивановича Синявина, назначенного после свержения большевиков градоначальником города Эн- ска, прием в канцелярии начинается в одиннадцать, однако Синявин все равно, по беженской привычке, приобретенной в Болгарии, встает рано: в половине седьмого.
Не доверяя ванной комнате своего дома и боясь, что во время умывания неожиданно перестанет идти вода, как это нередко происходило в Софии, он спускается вниз, во двор, моет под краном голову, обтирается и возвращается пить утренний чай.
Свободные часы от занятий особенно тоскливы и продолжительны: платье и башмаки вычищены, полы подметены, на носках нельзя для штопки найти ни одной приличной дыры. Чтобы убить время, Николай Иванович идет, обыкновенно, на кухню.
-- Так-с. А ты, братец, умеешь скобелевские котлеты готовить?
-- Никак нет.
-- А по-суворовски? С перчиком?
-- Не могу знать, ваше превосходительство.
-- Эх, братец, братец... Где же ты образование получил? Погоди. В воскресенье после обеда буду свободен, приходи ко мне в кабинет. Научу. Шестнадцати сортам котлет. Если бы ты знал, как я по-суворовски готовлю -- пальчики оближешь! А черняевские? А марешаль? Бисмарковские? Наполеоновские? Котлеты по-хорватски? Полтора года, братец, сам поваром был. Не шутка. Смотри же: после обеда в воскресенье!
Из своего дома Николай Иванович едет в канцелярию не в экипаже, а в вагоне трамвая. Не хочет обращать на себя внимания.
-- Господин, ваш билет!
-- Я же тебе, милый, показывал.
-- А где упомнить, у кого есть, а у кого нет.
-- Изволь. Только ты, дорогой мой, напрасно говоришь: где упомнить. Я вот в Загребе только один месяц кондуктором был, а все запоминал. Никогда ни к кому второй раз не лез. Тут, братец, особая мнемоника нужна: зрительная. Когда ты совершаешь рейс, обращай внимание, прежде всего, на костюм: зеленая дама взяла, темно-красная взяла, господин в белых брюках взял, а с розовым галстухом уклоняется. А если костюм обычный, запоминай по лицу. Бритый не брал, усатый вместе с бородатым -- уже. На носы тоже хорошо взглядывать. Облегчает... В особенности, если бородавки или синие жилки.
В канцелярии у Николая Ивановича работа кипит. Это не то, что прежде: доклады -- резолюции, резолюции -- доклады. Николай Иванович во все входит, все хочет знать сам, любит со всеми говорить лично.
-- Сапожник подал прошение? Позовите сапожника. Может быть, он и шить не умеет, а на полицию жалуется. Ну, здравствуй, голубчик. Садись. Давно ты сапожником?
-- Да сызмальства, ваше превосходительство.
-- Как шьешь: на деревянных гвоздях или с шитой подошвой?
-- На гвоздичках, ваше-ство, на гвоздичках. Мой отец на гвоздичках, так и я тоже, по родительскому благословению.
-- Нехорошо, братец. Гвоздики плохо держат. Я сам на второй месяц работы в Константинополе от деревянных гвоздей отказался: стыдно перед публикой. Отстанет подошва и кажется, будто не башмак, а морда оскаленная. Шитую никогда не пробовал?
-- Никак нет!
-- Это на тебе твоя работа? Покажи-ка. Подними ногу. Милый мой! Да как ты дратву ведешь? Это разве параллель? И каблук, смотри: тут у тебя выступает, а там срезано. Срамник, ранта даже сделать не можешь! Если хочешь, приходи после обеда в воскресенье, принеси инструменты.
Я тебе покажу, как шитую подошву подводить.
До пяти часов Николай Иванович без перерыва работает. И, забрав из канцелярии наиболее важные бумаги для вечерних занятий, возвращается пешком домой.
-- Всякие новости, разные новости... Купите, господин!
-- Ты мне скажи сразу, что самое главное в номере. Не знаешь? Эх ты, газетчик! Я бы тебя из экспедиции на второй день выгнал. Хороший газетчик, дорогой мой, должен знать боевое место. Должен понимать, в чем выигрыш информации. Дай-ка сюда... Вот, смотри: "Англия. Переговоры с индусами о воссоединении в одну империю"... старо. "Афины. Об установлении фашистского образа правления". Было уже. Ну-ка? "Франция. Парижская печать о возобновлении франко-русского союза". Вот! Отлично. Ты и кричи: "Франко-русский союз! Франко-русский союз!" Беги, что есть мочи, и кричи. Я сам в Софии, братец, газеты продавал... Номера тебе дают сфальцованные?
-- Я не знаю...
-- Не знаешь фальцовки? Костяным ножичком никогда не работал? Ну и газетчики! Срам. Погоди... В воскресенье, после обеда, заходи ко мне. В шесть часов. Я покажу. И софийский ножичек подарю, так и быть.
В воскресенье после обеда у Николая Ивановича собирается общество. Повар Степан, сапожник, газетчик, пильщик дров, вялую работу которого градоначальник видел из окна своей канцелярии, монтер, не умевший найти в первом полицейском участке места повреждения провода... Николай Иванович по очереди читает каждому лекцию, объясняет, тут же на инструментах и материале показывает, как следует работать. И поздно к ночи, когда нужно ложиться спать, с сожалением расстается с коллегами, которым горячо и долго жмет руки, просит не забывать, заходить почаще по воскресеньям поболтать о дратве, о пилах, об экспедиции, о беф бризе.
-- Мусинька, -- виновато говорит жене Николай Иванович, ложась спать. -- Ты, кажется, недовольна?
-- Я думаю. Тоже -- учитель!
-- Мусинька... Но... Градоначальник ведь действительно должен быть для населения отцом и учителем! Только тогда ему не страшен никакой Гоголь!