Ривароль Антуан
О вежливости нравов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

О вѣжливости нравовъ.

   Вѣжливость, подобно вкусу и пріятностямъ, есть нѣчто такое, что нравится, но чего опредѣлить съ точностію мы не можемъ. Можетъ быть она есть ничто иное, какъ изящный вкусъ въ обращеніи и въ поступкахъ.
   Естьли оно такъ, то разсужденіе, семъ предметѣ составляетъ одну изъ отраслей вкуса; и черезъ опредѣленіе сего начала по ежедневнымъ опытамъ жизни найдемъ мы способъ содѣйствовать можетъ быть въ новымъ открытіямъ въ отношеніи въ искусствамъ и особливо къ словесности
   Въ самомъ дѣлѣ, естьли напомнимъ себѣ, что вѣжливость нравовъ была всегда современною вкусу въ искусствахъ, что блестящими эпохами Аттицизма или учтивости были вѣки Перикла, Августа, Людовика XIV, то не льзя не признать того отношенія вѣжливости къ искусствамъ и къ словесности, о которомъ говорю я.
   Въ младенчествѣ вѣковъ и обществъ люди имѣли между собою рѣдкія сообщенія: домашнія заботы наполняли жизнь ихъ, а свойственная добродѣтели ее украшали. Въ случаѣ ближайшихъ сношеній, руководствовало ими добродушіе во всей чистотѣ своей, когда личность не мѣшала сему чувству: чужой человѣкѣ былъ или гость, или братъ; никогда человѣкъ для человѣка не былъ постороннимъ, или такимъ существомъ, до котораго нѣтъ совсѣмъ дѣла. Были добродѣтели простосердечныя, нравы грубые, страсти свирѣпыя. Каждый имѣлъ тогда свой собственный характеръ, и свои особенный отпечатокъ, явственно означенный, всѣ лица рода человѣческаго, въ общемъ чертежѣ Природы одинакія, отмѣнялись частными и особенными примѣтами, подобно какъ въ лѣсу древесныя листья, имѣя одну форму и связь, отличаются изъ вырѣзкою и цвѣтомъ.
   Успѣхи гражданскаго просвѣщенія, сливѣ людей въ одну великую массу, заключивъ людей въ городахъ, привели ихъ въ тѣснѣйшую связь. Пользы общія смѣшались; потребности человѣческія размножились; дѣла запутались; самыя страсти перемѣнились въ своемъ видѣ, какъ дикія и въ сады наши пересаженныя растѣнія принимаютъ новое приращеніе и новую форму. Сношенія и зависимости разпространились до безконечности; порядокъ Гражданскій составилъ обширную сѣть, которой потрясти не льзя безъ того, чтобы не привести въ движеніе всѣхъ узловъ, одного къ другому прикосновенныхъ. Въ общество вошли женщины; болѣе или менѣе оказалось ихъ вліяніе; онѣ принесли съ собою право самовластія, и тотъ даръ обольщенія, который, по словамъ Монтескье, есть только искусство мѣлкихъ душъ повелѣвать великими умами.
   Тогда искусству уступила сила; безполезно было смирять и властвовать: надлежало привлекать заманчивыми поступками и необходимымъ образомъ нравиться. Безпрерывное треніе въ обществахъ сгладило и притупило всѣ жесткія неровности; образовался общій духѣ кротости и мягкости, которымъ отличились жители городовъ, а особливо столицѣ; грубость казалась уже отвратительною; ее назвали деревенской: rustica progemes nescit habere modum. Ovid.
   Вліяніе женщинъ обнаружилось еще болѣе въ обществѣ, нежели въ дѣлахъ; и черезъ присвоенное себѣ владычество въ обществѣ похитили онѣ власть политическую: пріятности покорилась сила. Бѣглость ихъ ума и воображенія, тонкость ихъ впечатлѣніи, живость ихъ страстей одѣли нѣкоторымъ образомъ нравы блестящимъ покровомъ. Вкусъ былъ ихъ твореніемъ, а тайна Грацій ихъ открытіемъ. Искусство привлекать къ себѣ, не принимая въ другихъ участія, заниматься всѣми и всѣхъ занимать, имѣя иногда вниманіе къ одному; стараніе трогать слабую сторону сердца, умѣнье беречь общее самолюбіе, тонкій дарѣ плѣнять и угождать всѣмъ вкусамъ, скоро пробудили всѣ нѣжныя склонности. Изъ страстей проистекли искусства, а отъ нихъ сами страсти возросли въ свою очередь: чувствительность оживотворила геній, воображеніе родило пріятныя мечты свои, питаемыя въ сердцахъ вдохновеніями Поэзій и музыки, въ одну страсть перелились всѣ страсти, и явилась модель изящнаго для всѣхъ добродѣтелей, для всѣхъ талантовъ, для всѣхъ пріятностей. Подъ тѣмъ же очарованіемъ, и какъ бы по общему вдохновенію, великія души совершили великіе подвиги, которые были преданы безсмертію великими талантами. Тогда воздвигли театры, для художниковъ вознеслись мастерскія, и монументы размножили героевъ. Живописная вѣра сливала небо съ землею въ прекрасномъ смѣшеніи страстей взаимныхъ; въ рукахъ Фидія и Апелла подъ ихъ рѣзцемъ и кистію раждались образа боговъ, героевъ и красавицѣ, среди гимновъ Пиндара, пѣсней Анакреона и повѣствованіи Гомера. Таковъ былъ Греческій Аттицизмъ, который нѣсколько мгновеній просіялъ въ странѣ обильной чудесами и въ воздухѣ растворенномъ всѣми роскошами.
   Римъ, повелитель земли и мучитель народовъ, безпрерывно обуреваемый внутренними бранями и всѣми страстями властолюбія, удержалъ, среди побѣдъ и завоеваній, свои грубые нравы. Сколько безщастная Греція ни украшала послѣдними остатками своими столицу побѣдителей міра, ни любовь къ искусствамъ и наукамъ, ни вѣжливость нравовъ съ нею неразлучная не могла никогда утвердиться въ сихъ душахъ свирѣпыхъ; перенесенные въ Римъ памятники творческаго искусства служили болѣе трофеями, нежели образцами, до того времени, какъ Марій, Сцилла, Помпей и Кесарь, бичи своего народа, привели отечество путемъ крови и злодѣйства подѣ кровъ самодержавія и царства Августа.
   Тогда все перемѣнилось: Янусовъ храмъ затворился; утихли и заснули неистовыя страсти отъ дѣйствія единой воли спокойствіе смягчило умы; изчезла грубость; свойственная человѣку въ спокойной жизни любовь къ наслажденіямъ, произтекающія изъ нее чувствительность вкусѣ, вѣжливость и пріятность возсіяли во всемъ своемъ блескѣ, и опредѣлили сей исторической эпохѣ видное мѣсто въ Исторіи.
   О славномъ вѣкѣ Лудовика XIV можно было сказать съ большею истиною, нежели Виргилій сказалъ обѣ Августѣ: онъ царствуетъ надъ народами, добровольно текущими подъ его державу {...... Jura per volentes. // Dat populos. Virgi.}. Сердца летѣли къ нему на встрѣчу съ любовію, радостію и надеждою; всѣ были готовы питать въ себѣ пріятныя впечатлѣнія. Какія благопріятныя обстоятельства для искусствѣ, наукѣ и вѣжливости нравовъ!
   Но что такое вкусъ и пріятность? какое дѣйствіе имѣютъ онѣ на общество? и какимъ образомъ измѣняются черезъ нихъ поступки и обращеніе?
   Вкусѣ есть нѣжная разборчивость, относящаяся къ вещамъ пріятнымъ. Произносимый имъ приговорѣ родится отъ мгновеннаго впечатлѣнія; по первому движенію онъ одобряетъ, или осуждаетъ; для него нѣтъ ни размышленія, ни разсчета; все зависитъ отъ сердечнаго движенія. Онъ не зависитъ отъ правилъ; ибо самъ былъ ихъ предвѣстникомъ; и прежде нежели разумъ опредѣлилъ соразмѣрности и приличія, вкусъ произнесъ судъ свой, произнесъ его по одному чувству. Можно сказать, что вкусъ есть предвѣденіе изящнаго, какъ совѣсть самочувствіе добра. Въ самомъ дѣлѣ сіи два начала имѣютъ одинъ общій источникъ -- чувствительность, возбуждаемую нравственными чувствами, или чувствами пріятными.
   Изящное въ мысляхъ, свѣтило генія, озаряющее ваятеля и живописца, есть одно съ изящнымъ въ нравственности и въ умозрѣніи относительно къ подражанію искусствъ: тамъ Фидій почерпнулъ форму головы для своего Олимпійскаго Юпитера, Рафаель высокія черты для Господня Преображенія, а Микель-Анджелій мрачныя и величавыя краски для картины Страшнаго суда. Ужасное, пріятное и высокое равно проистекаютъ изъ сего общаго источника.
   Пріятность есть качество души благородной, или до того образованной просвѣщеніемъ и тонкимъ вкусомъ свѣта, что постоянные навыки обращаются въ природную и свободную легкость рѣчей и поступковъ. Въ самомъ дѣлѣ пріятность состоитъ въ безискуственномъ изліяніи чувства или движенія внутренняго: ея источникъ въ истинѣ, а наружность въ небреженіи. Она показывается безъ намѣренія и умысла, какъ цѣломудренная Діана очамъ Эндиміона. Пріятность заключается въ одномъ словѣ, въ одномъ тѣлодвиженіи, въ одномъ взглядѣ, въ одной улыбкѣ, во всемъ, что выражаетъ чувство просто и непритворно. При малѣйшей натяжкѣ она изчезаетъ, какъ пыль слетаетъ съ цвѣтовъ отъ легчайшаго дыханія, отъ малѣйшаго прикосновенія. Такова пріятность въ обращеніи, такова въ слогѣ, такова въ произведеніяхъ искусства. Вездѣ ея украшеніе состоитъ въ безискуственности; вездѣ жеманство и высокопарность перемѣняютъ ее въ каррикатуру и въ уродливость; вездѣ торжество ея заключается въ той нѣжной тонкости, или щастливой природѣ, которая преимущественно отличаетъ Виргилія и Расина между Поэтами, Албана и Корреджія между живописцами.
   Гдѣ чувство нѣжное изъяснено съ простотою и съ истиною, тамъ есть уже пріятность. Пріятность свойственна всѣмъ возрастамъ, всѣмъ состояніямъ, всѣмъ жребіямъ въ мірѣ. Пускай представятъ на картинѣ Генриха IV въ ту минуту, когда передѣ блокадою Парижа онъ разсылаетъ хлѣбы своимъ непокорнымъ подданнымъ, до голодной смерти доведеннымъ: сія картина будетъ имѣть великую пріятность. Требуется только отъ живописца, чтобы онъ выразилъ на Царскомъ лицѣ добродѣтель свыше человѣческой, и подобно Рафаелю представилъ небесную голову на тѣлѣ человѣческомъ.
   Старецъ Пріамъ, на колѣняхъ молящій Ахилла возвратишь ему тѣло Гектора, составилъ бы также пріятную картину. Достоинство великой души выше судьбы возносящейся, отеческая горячности покрывающая стыдѣ побѣжденнаго, смиреніе старца испытавшаго всѣ искушенія рока и только чувствительнаго къ влеченію природы -- всѣ эти обстоятельства украсили бы сѣдины безщастнаго Царя неизъяснимою пріятностію, которую выразить есть дѣло великаго генія.
   И такъ вкусъ есть нѣжное чувство того, что угождаетъ сердцу, а пріятность точное выраженіе сего чувства безъ усилія. Мы означили отношеніе сихъ началъ къ изящнымъ искусствамъ; теперь постараемся представить ихъ отношеніе къ наукѣ обращенія.
   Нѣкто опредѣляетъ такъ Оратора: честный мужъ, имѣющій даръ слова {Vir bonus, dicendi peritus. Quintil. De Oratore.}, и сей великій учитель полагаетъ, что краснорѣчіе есть только выраженіе души благородной и добродѣтельной, которая плѣняетъ и увлекаетъ сердца слушателей красотою чувства. Мы скажемъ также, что вѣжливость есть только выраженіе добрыхъ свойствъ, которыя нравятся и привлекаютъ насъ.
   Чтобы упредить въ свою пользу съ перваго, такъ сказать, шагу, требуется отсутствіе пороковъ гнусныхъ. На лицѣ остаются глубокіе слѣды страстей, и такъ называемая щастливая физіогномія есть только отпечатокъ ясной души, вкушающей мирныя склонности. Одинъ умный наблюдатель сказалъ, что ловкость въ отношеніи, къ тѣлу то же, что здравый смыслъ въ отношеніи къ уму.
   Сей здравый смыслъ не терпитъ ни вѣтрености, ни легкомыслія въ нравахъ, сей здравый смыслъ, выводя каждаго на сцену, указываешь намъ ролю нашу, означаешь приличія мѣста, людей и состояніи, и съ тонкостію опредѣляетъ степени уваженія и кротости, по которымъ образуется наука жизни и свѣта, называемая вѣжливостію. И такъ не должно мѣшать съ нею неосновательности, ничтожности и забвенія всѣхъ правилѣ, которыми гордятся нѣкоторые свѣтскіе невѣжды.
   Многіе почитаютъ вѣжливость излишнею роскошью въ обращеніи свойственною только нѣкоторымъ состояніямъ и нѣкоторымъ вышнимъ людямъ, не подозрѣвая ни мало, что пріятный видѣ есть нѣкоторымъ образомъ стихія спокойной и щастливой жизни. Къ тому же, съ нѣжными навыками возрастаетъ нѣжность чувства, воображеніе пріобрѣтаетъ болѣе живости, способность принимать пріятныя впечатлѣнія увеличивается, а все Это вмѣстѣ опредѣляетъ то неизмѣримое разстояніе, которое находится между вѣжливыми людьми и грубою толпою народа.
   Разговоръ есть обширное поле для ума, вкуса и пріятностей. Нынѣ предпочитаютъ ей игру карточную; ибо искусство говорить слишкомъ трудно для обыкновенныхъ людей, и тайна разговора потеряна, какъ тайна живописи на стеклѣ.
   Но въ разговорѣ обнаруживаются всѣ разнообразности духа человѣческаго, прямодушіе, остроуміе, блескѣ дарованія, простота природы; тамъ, воскрыленное, или необходимостію побужденное воображеніе, изобрѣтаетъ удачные обороты и творческія выраженія, обогащающія источникѣ краснорѣчія; тамъ обычай опредѣляетъ законы языка; тамъ достоинство Свѣтскаго человѣка, или человѣка со вкусомъ, мѣшается пріятнымъ образомъ съ достоинствомъ литтератора -- писателя.
   Въ томѣ кругу, гдѣ образованные люди занимаются удовольствіемъ истиннаго разговора, пустомѣли не скучаютъ своею болтливостію; зловредные языки не колютъ присутствующихъ, не чернятъ отсутствующихъ; тонкость имѣетъ нѣкоторое лукавство, безъ обиды и клеветы; она касается до лица, не зацѣпляя за живое, и кто не имѣетъ самъ дара говорить, тому остается искусство слушать -- рѣдкое искусство, которое не презрѣнія достойно, какъ многіе думаютъ безъ всякаго основанія.
   Вотъ польза вкуса, пріятностей и вѣжливости нравовъ въ отношеніи въ обращенію.
   Изъ сказаннаго нами можно бы вывести заключеніе, что для сего труднаго искусства требуется великое просвѣщеніе разума; но совсѣмъ нѣтъ: оно состоитъ по большей части въ преданіяхъ и въ навыкахъ. Естьли дальновидность, тонкость и скорость умственныхъ соображеній составляетъ то, что мы называемъ умомъ, то не льзя не согласиться, что сія выгода или способность, пріобрѣтается всегдашнимъ обращеніемъ съ людьми и постояннымъ навыкомъ въ свѣтскихъ обыкновеніяхъ безъ всякаго просвѣщенія и познанія,
   Однакожъ просвѣщенный разумъ и пріобрѣтенныя познанія приносятъ великія выгоды даже и въ обществѣ, черезъ многія пріятныя черты, которыя наука и воображеніе приводятъ на память ума; и естьли первый классъ производить любезность людей, то во второмъ классѣ только находятся люди превосходные. Доказательствами тому служатъ Принцѣ Делинь, безсмертный Евгеній и Великая Екатерина,
   Это приводитъ насъ къ другимъ размышленіямъ; надобно поставить фаросъ надъ камнемъ преткновенія.
   Разсудокъ, таланты и добродѣтели суть вѣрныя сокровища души, которыя обезпечиваютъ судьбу ея во всѣхъ перемѣнахъ жизни; но, къ сожалѣнію, надобно сокрывать ихъ отъ глазъ свѣта, которые не могутъ выносить ихъ сіянія. Разсудокъ кажется тамъ холоднымъ и строгимъ; его оспориваетъ вкусъ, и не терпитъ легкомысліе. Люди ласкаютъ добродѣтель, но любятъ обращаться съ нею только въ дѣлахъ. Ея присутствіе тревожитъ; ея лице приводитъ въ робость; ея судъ предусматривается безпокойной совѣстію, и упреждается ненавистію. Сколько ни одѣвается она скромностію, покровъ ея слишкомъ прозраченъ; подобно Гомеровымъ богамъ, добродѣтель должна являться передъ людьми въ самомъ таинственномъ облаченіи и только оказываться по ея благотворнымъ дѣяніямъ. Для талантовъ страшны не одни соперники, но толпы невѣждѣ, которые не терпятъ никакого превосходства, никакой славы. "Мнѣ скучно, что безпрестанно твердятъ о его справедливости" сказалъ Аѳинскій крестьянинѣ, осуждая Аристида на изгнаніе -- и онъ открылъ намъ тайну человѣческаго рода. Зависть,-- подобно тигру, терзаетъ безъ пользы, по одному звѣрскому побужденію къ хищности.
   Можетъ быть умъ человѣческій такъ сотворенъ, что хотя и восхитительно для него всякое совершенство, однакожъ совершенство постоянное утомляетъ его, и ему скучаетъ. Противъ него вооружаются всѣ роды самолюбія. Много ли тѣхъ непорочныхъ и нѣжныхъ сердецъ, въ которыхъ пылаетъ любовь къ истинѣ и къ изящности, подобно священному огню Весты, и которые плѣняются образцами высокой добродѣтели? Нынѣ многіе хотятъ удивляться и хвалить, но для того, чтобы имѣть случай порицать; всегдашнее одобреніе было бы отягощеніемъ для мірскаго лукавства. Свѣтъ есть подозрительный тиранъ; для него ненавистно все, что выше обыкновенной мѣры; и урокъ мудраго будетъ всегда заключаться въ извѣстномъ словѣ отца къ своему сыну: Другъ мой, сдѣлайся человѣкомъ меньшимъ! Не поставляютъ ли въ порокѣ Ричардсону постояннаго совершенства въ характерѣ его Грандиссона? А Грандиссонъ есть только герой романа: публика обличила себя невольнымъ образомъ.
   Люди съ талантомъ! люди съ добродѣтелью! наслаждайтесь втайнѣ вашими склонностями и вашими познаніями! Красоты истины и добродѣтели не многимъ извѣстны. Одни, бесѣдуя съ природою, благоговѣйте передѣ нею: ея блага, какъ дары любви, не сообщаются; тотъ ихъ цѣнитъ, кто ихъ вкушаетъ. Стоите на высотѣ обыкновенной; показывайте любезнаго человѣка; берегите великаго для случая! вы имѣете истинныя достоинства; не возбуждайте мщенія свѣта, Какая вамъ нужда въ суетныхъ похвалахъ? Благоденствіе въ сердцѣ вашемъ; внѣ его одинъ шумъ. Оставьте ничтожный блескъ и односуточную славу любимцамъ фортуны; дань и хвала вѣковъ вѣнчаютъ дарованіе и добродѣтель. Ожидайте солнечнаго заката; тѣнь ваша далеко за вами разпространится; ваше имя будетъ священно... тогда, какъ вы обратитеся въ прахѣ. Вотъ слава и величіе человѣка. Но мыслить, чувствовать и нравиться, быть любимымъ и любви достойнымъ -- вотъ его щастіе.

Изъ Фран. Жур.

-----

   [Ривароль А. де] О вежливости нравов: [Эссе]: Из фран. жур. / [Пер. В.В.Измайлова] // Вестн. Европы. -- 1814. -- Ч.78, N 24. -- С.319-334.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru