Lib.ru/Классика: Робертсон Морган. Судно с зерном

Судно с зерном

Рассказ Моргана Робертсона.
С английского пер. А. Булгакова.

Когда оркестр умолк, я невольно стал прислушиваться к разговору за соседним столиком. Мое ухо уловило жаргон моряка, сам-же я всю свою жизнь был связан с морем. Говоривший был седоволосый, загорелый субъект, безупречно одетый; сидевшие с ним были одеты также и обращались к нему, как к командиру. Я решил, что это был отставной капитан какого-нибудь судна.

-- Да, друзья мои, -- говорил он, слегка постукивая пальцами по столу -- это было настоящее хорошее торговое судно, в полном порядке, если не считать некоторых пустых недочетов, вроде сорванного паруса и т. п., судно без всяких следов пожара, или течи, или бунта команды и с достаточным количеством провианта.

В таком виде оно и носилось по волнам Бискайского залива, никем не управляемое, без признаков присутствия человека, и только вся палуба его усеяна была дохлыми крысами.

-- Но отчего-же они подохли? -- спросил один из слушателей, -- И что сталось с командой? -- Этого никто не знает. Быть может влиял тут какой-нибудь ядовитый газ, исходящий из груза; но если это так, то странно, что он не подействовал на нас, когда мы взошли на это судно. Корабельного журнала не оказалось, так что и отсюда нам ничего узнать не удалось. Больше того: все лодки были на своем месте. Казалось, словно какая-то таинственная сила смыла команду и убила крыс. Это было судно с зерном из Фриско (С.-Франциско), а такие суда всегда полны крыс. Я отвел его в Квинстоун, и позже оно было возвращено владельцам. Но до сих пор никто не знает, что случилось на нем. Это было лет 30 назад и, очевидно, навсегда останется одной из необъяснимых загадок моря.

Компания моряков скоро покинула ресторан.

Этот рассказ пробудил во мне совсем другие воспоминания, что-то неуловимое, неясное... Так бывает иногда, когда упорно кажется, что видел известный ландшафт, хотя твердо знаешь, что никогда не бывал в этом месте. Доныне я никогда не слышал о каком-нибудь покинутом судне с лодками на своих местах, но мне казалось, что где-то, когда-то я слышал нечто, хотя и не относящееся к морю и его загадкам. Мысль эта мучила меня, мешала мне спать всю ночь. Но когда я, наконец, забылся и проснулся утром, у меня в памяти вдруг ожило то, что случилось 25 лет назад.

Я перенесся мыслью в бесплодную равнину Аризоны, где я бродил тогда, -- и я вновь пережил мою встречу там с полубезумным бродягой, которого я отвел в свою палатку и который на моих глазах вдруг переродился.

В то время я состоял на службе одного общества скотоводства и моя работа заключалась в разъездах и наблюдениях над пасущимися стадами этого общества. Однажды вечером, когда я уже возвращался в палатку, я увидел на дороге человека. По походке я определил, что это моряк.

-- Товарищ, куда держишь путь? -- крикнул я, склоняясь с седла.

-- Не можете ли сказать мне, -- спросил он меня мягким, немного жалобным голосом, -- где-бы тут можно было поесть?

-- И да, и нет, -- отвечал я. Его походка, его лицо, бородатое, загорелое, все напоминало моряка. Он казался сильным, крепко сложенным, но тем не менее в лице его была какая-то вялость и он как-то сжался под моим взором.

0x01 graphic

Он следил за мной, как кошка за мышью.

-- Я могу покормить тебя, -- сказал я и в это время заметил на его руке вытатуированный якорь; -- моя палатка недалеко отсюда, а ты, видно, шел порядком.

Он двинулся рядом с лошадью, и мы вскоре достигли моего жилища. Оно заключалось в одной комнате, всю обстановку которой составляли простой стол и два ящика вместо стульев. Роскошью этого помещения был деревянный пол -- в то время редкость в этой стране. Под этим полом жило семейство больших крыс, которых мне никак не удавалось извести. Я даже сам кормил их, находя, что это мне обходится дешевле, чем позволять им грызть съестные запасы в мое отсутствие. Крысы эти стали настолько уже ручными, что по вечерам даже при мне выходили из-под пола, держась, конечно, на почтительном расстоянии. Я их не боялся и даже был доволен их обществом.

Дал я корм лошади и приготовил ужин, который мой посетитель с жадностью проглотил; потом я закурил трубку, предлагая и ему последовать моему примеру, но оказалось, что он не курит.

Из разговоров выяснилось, что он вовсе ничего не знает ни о море, ни о моряках, что он совершенно забыл, откуда появился вытатуированный на его руке якорь. Я был немного разочарован тем, что он оказался простым рабочим -- земледельцем, а вовсе не моряком, с которым я мог-бы поболтать на свою любимую тему.

Кончив трубку, я уже приготовился ложиться спать, как из постели вдруг выскочила крыса и, пробежав в угол между очагом и моим гостем, скрылась под полом. Ее появление произвело изумительный эффект. Мой посетитель как-то захлебнулся, поперхнулся, потом заметался и со всего размаха хлопнулся на пол.

-- Что такое? Что случилось? -- спросил я с испугом. Он поднялся на ноги и, дико озираясь, хриплым, грубым голосом, нисколько не похожим на прежний его несколько жалобный тон, спросил в свою очередь:

-- Что это такое? Меня подобрали? Какое это судно?

-- Это вовсе не судно, это палатка.

Он поглядел на стены: -- Я здесь не был никогда. Конечно меня подобрали. А помощника капитана так и не подобрали?

Он был в ужасном состоянии.

-- Послушай, товарищ, -- начал я осторожно, -- у тебя голова не в порядке; или и ранее она у тебя была такой?

-- Я не знаю. Я должно быть был не совсем в себе; я почти ничего не помню с того времени, как выпал за борт. Какой день сегодня?

-- Вторник.

-- Вторник? А это случилось в воскресенье. Ты помог вытащить меня?

-- Нет, -- отвечал я. -- Я встретил тебя на дороге; ты был в каком-то полусонном состоянии и говорил, что ничего не знал ни о море, ни о судах, ни о моряках, хотя я принял тебя за моряка по твоей походке.

-- Да, это так и есть; я вижу, что ты сам моряк и притом американец. Но что ты здесь делаешь? Это должен быть берег Португалии или Испании?

-- Нет, это пастбище в Аризоне.

-- Аризона? 6000 миль оттуда? Сколько же времени я был не в себе?

-- Почем я знаю; я увидел тебя только сегодня вечером, а сейчас с тобой произошла перемена.

-- Какой же сейчас месяц и число?

-- 3-ье декабря.

-- Чорт возми! 6 месяцев назад! Это случилось в июне -- достаточный срок попасть в эти места, но как это произошло, не могу вспомнить. Кто-то, очевидно, должен был привести меня сюда

-- Вовсе нет. Ты сам шел; был голоден. Я привел тебя к себе, чтобы накормить и дать тебе возможность поспать.

-- Ты очень добр, -- и он случайно дотронулся рукой до лица.

-- Что я вижу? У меня выросла борода. Посмотрю-ка каков я с бородой.

Он подошел к зеркалу на стене, взглянул и отскочил.

-- Как! Да это не я, -- воскликнул он с ужасом во взоре. -- Это кто-то другой.

-- Погляди хорошенько, -- сказал я. Он послушался и затем обернулся ко мне.

-- Это должен быть я, -- сказал он. -- Зеркало повторяет мои движения. Но лицо не мое, я другой человек и не узнаю себя.

-- Взгляни-ка на якорь на руке, -- предложил я ему. Он взглянул.

-- Да, он на левой руке, как и был сделан в первое мое плавание, -- сказал он и затем осмотрел свои руки и ноги.

-- Как я изменился, -- пробормотал он, проводя руками по телу.

-- В каком году это было, когда ты прыгнул за борт? -- спросил я.

-- В 1875.

-- А теперь 1884! Друг мой, ты был девять лет без памяти! -- сказал я.

-- Девять лет? Правда ли? Может ли это быть? Ты подумай только: девять лет пропали из моей жизни! Ты понимаешь-ли, что это значит!

-- Я протянул ему истрепанную и выцветшую газету, -- Эта газета вышла месяцев шесть назад, -- сказал я, но она все же этого, 1884 г.

-- Так, -- сказал он с грустью в голосе. -- Есть у тебя трубка? Я должен покурить и подумать над этим. Девять лет и 6000 миль путешествия! Где я был, хотел бы я знать, и что делал? Что так изменило мою внешность? Это похоже на смерть!

-- Я передал ему трубку и табак; он жадно затянулся, дрожа от волнения и медленно приходя в себя. Успокоившись, он отложил трубку, говоря, что она его расслабляет. В то время я был плохим психологом, но теперь думаю, что в период своего второго существования он бросил курить. Я не решался расспрашивать его, зная, что не смогу помочь ему разгадать его загадку; нужно было, что бы он сам все обдумал. Всю эту ночь он не спал и своим ворчаньем долго мешал и мне заснуть. Один раз он даже встал и при свете спички снова начал рассматривать себя в зеркале. Утром я нашел его уже на воздухе; он смотрел на восход солнца и курил.

-- Я начинаю привыкать к своему новому лицу, -- сказал он. -- И снова привыкаю к курению. Даже уже привык. Ничто, кроме куренья, не может помочь в трудную минуту. Чем ты здесь занимаешься?

-- Я наблюдаю за скотом.

-- Трудно этому научиться?

-- Для моряка не трудно. Я здесь только до срока расплаты. Потом отправлюсь в Фриско на корабль.

-- И кто-нибудь, наверное, займет твое место? Я был-бы рад, если-бы ты поучил меня, я мог-бы заместить тебя. Довольно с меня плаванья!

-- Отлично! Мне только стоит сказать об этом, кому следует.

Я принялся обучать его. Он оказался способным учеником, но всегда оставался каким-то мрачным, словно подавленным тяжелыми воспоминаниями, от которых хотел избавиться. И только вечером, накануне моего отъезда, когда мне удалось устроить его на свое место и мы сидели, покуривая пред огнем, он решил рассказать мне все.

В этот раз опять в комнату выскочила крыса и, как тогда, он вскочил и отбежал в другой угол. Потом он снова уселся, сильно дрожа всем телом.

-- Благодаря этой крысе ты пришел в себя в тот вечер, -- заметил я. -- Очевидно, крысы имели для тебя какое-то значение в прошлой жизни.

-- Да, -- ответил он, неистово затягиваясь. -- Я и не знал, что у тебя здесь крысы.

-- Целыя полчища их под полом, но они безвредны. Я даже рад их обществу.

-- Ну, я считаю их плохой компанией. У меня было много такого сорта товарищей во время моего последнего плавания. Хочешь послушать? У тебя волосы станут дыбом.

Я очень просил его и он начал свой рассказ. С начала до конца самообладание не оставляло его; но от его рассказа у меня не только волосы становились дыбом, но и сердце по временам переставало биться. На следующее утро я растался с ним и никогда больше не видал его и не слыхал о нем. Но, вероятно, он так уже и не вернулся больше на море. Я передаю его историю, надеясь, что она дойдет до тех, кто заинтересован в тайне судна, имени которого я не знаю и которое было найдено в полной исправности, покинутым всеми за исключением дохлых крыс.

_____

-- Я нанялся на это судно в Фриско, начал мой товарищ. -- Это было большое судно, груженое зерном в Оклэнде. Шкипер предложил мне место второго своего помощника; я согласился. Судно казалось в полном порядке, насколько можно судить об этом, пока оно еще находится в порту, -- почти новое, хорошо оборудованное. Зерно было нагружено, так что тяжелой работы у нас почти не оставалось. Но я все-же как то колебался, что то мешало мне решиться. Я отправился в Оклэнд к одному приятелю, и, возвращаясь назад, когда уже было темно, зашел в порт еще раз взглянуть на судно. И вот, в это-то время я увидел нечто, что успокоило меня и заставило решиться. Всем известно, что крысы покидают корабль, которому суждено идти ко дну; их чутье всегда правильно, -- неизвестно почему. Я решил, что раз они наполняют судно, его плавание будет благополучно. На другое утро я подписал условие.

До отплытия все было благополучно, кроме разных обычных затруднений с набором команды.

Когда мы прошли миль 10 к югу, шкипер принес мышеловку с большой здоровенной крысой.

Шкипер был маленький, добродушный человек; его спортивные наклонности ограничивались любовью наблюдать за боями крыс с собаками; это зрелище он обожал. У него был маленький чернокоричневый террьер, величиной почти с крысу. Он выпустил его на крысу и некоторое время забавное зрелище их борьбы заняло всех нас. Сперва крыса сильно билась с собакой, но потом, улучив момент, убежала в щель каюты. Но собака, повидимому, укусила ее, так как крыса оставила за собой тонкий след крови.

Собаченка, казалось, вошла в раж и, когда шкипер взял ее на руки, укусила и его. Это был совсем маленький укус, но острый зуб собаки все-же прокусил палец до крови. Шкипер прибил собаченку и вскоре все забыли об этом случае.

Собака была вообще очень живая и обыкновенно сидела на плече у шкипера, пока он расхаживал по палубе; лаяла на нас, как будто что-нибудь понимала в нашем деле. Мы все очень ее любили. Но с того времени, как шкипер ее прибил, она как-то отупела, потом заболела и начала бегать по палубе с грустным видом, не обращая ни на что внимания и ни на минуту не останавливаясь на одном месте. Мы все немного бранили шкипера, который, казалось, был сам несколько смущен и хотел помириться с собакой.

Однажды утром она начала бегать по палубе с высунутым языком и пеной у рта, издавая раздирающий вой и стоны.

-- Бог мой! -- вскричал шкипер, -- теперь я пропал. Ее укусили в Фриско! Она сбесилась и укусила меня! Бегите от нея все! Не подпускайте ее к себе!

Я всегда высоко ставлю шкипера за это: сам он был укушен, но прежде всего думал о других. Мы увертывались от собаки, пока она не упала от утомления; у нея начались судороги. Тогда мы захватили ее щипцами и бросили за борт. Но этим не все было кончено: ведь, шкипер был уже укушен! Он начал читать разные медицинские книги, но не находил выхода. Я слышал, как он говорил своему помощнику, что в судовой аптечке нет средств для такого случая.

-- В сущности, -- говорил он с грустью, -- даже и на суше, при лучшей медицинской помощи, нет надежды на спасение от укуса бешеной собаки. Скрытый период длится от 10 дней до 1 года. Я буду управлять судном, пока не потеряю разсудка, м-р Барнс; и тогда, в ограждение самих себя, вы должны застрелить меня. Я уже приговоренный!

Мы старались разуверить его, но ничто не могло его переубедить. Был ли он уже в то время болен водобоязнью или нет -- еще нельзя было сказать; но мы знали, что постоянная мысль об этом только ускорит проявление болезни. Как после оказалось, все это так и было. Шкипер заболел, как только мы прошли Хорн. Он сделался безпокойным, нервным, возбужденным и, -- как и собака, -- не мог долго оставаться на одном месте. Но он не признавался, что болезнь была в разгаре до тех пор, пока небольшой шрам на его пальце не воспламенился, не стал болезненным и не появились затруднения при питье. Тогда он сдался, но всеже еще выказывал мужество и твердость характера.

-- Я принципиально против самоубийства -- говорил он Барнсу и мне -- я не стану убивать себя. Но я не против убийства бешеного животного, которое угрожает жизни других. Я стану таким бешеным зверем и вы должны убить меня, пока я не повредил вам.

Но мы все-же не убили его; мы также были против убийства бешеного человека, как он был против самоубийства. Мы связали его, когда он начал беситься, и после 3 дней ужасных физических и умственных страданий -- шкипер умер. Мы похоронили его с обычными церемониями и м-р Барнс принял командование. Мы с ним имели совещание. Он стоял за то, чтобы зайти в Монтевидео и телеграфировать владельцам судна о положения дела. Но так как Барнс был опытным мореплавателем, я стоял за то, чтобы продолжать путь. В этом то и была моя ошибка. Он послушался меяя и мы поплыли дальше. Вскоре как то, в полночь, один из матросов вскочил, ругаясь: его укусила крыса. Мы посмеялись над ним, хотя он и показал 4 маленьких следа на кисти руки. Через три недели этот человек бегал по палубе, с пеной у рта, -- словом с теми-же признаками, какие были у шкипера. Он умер той-же ужасной смертью.

Мы поняли, что не только шкипер, но и крыса, укушенная собакой, была заражена ядом и перезаразила других крыс. Мы похоронили матроса и с этого времени спали в сапогах и перчатках, с покрытыми головами, не смотря даже на жаркую погоду в тропиках. Но все было безполезно.

Бешеные крысы появлялись на палубе с мордами в пене, не боясь никого и ничего, сперва в небольшом количестве и после наступления темноты, а потом -- массами, днем и ночью. Мы убивали их насколько могли, но их число все росло. Они забирались в каюты, мы находили их в свертках канатов и на мачтах, -- словом -- повсюду. Везде они ползали то вверх, то вниз. Барнс и я могли еще закрыть двери наших кают и некоторое время спасались от них, пока они не прогрызли себе проходов, но бедняги матросы не имели такой защиты, так как их помещения были открытые.

Один за другим матросы оказывались укушенными во сне или в бодрственном состоянии, на палубе или внутри судна. В темноте повсюду руки матросов натыкались на что-то мягкое, шерстяное, чувствовали на себе зубы. Слышали писк, который пророчил -- смерть.

Через две недели после смерти первого матроса заболело еще 7 человек и у всех были те-же симптомы: безпокойство, болтливость и склонность к отрицанию опасности и серьезности болезни. Но наиболее веским признаком, который сами они не могли отвергать, было отвращение к питью. Страшно было видеть, как эти несчастные бродили с широко раскрытыми глазами, с ужасом во взоре и, подходя к бочке с водой, падали в конвульсиях при виде воды. Мы должны были связать их; все они умерли один за другим. Спасения не было для них.

При начале плавания наша команда состояла из 20 человек, столяра, парусника, эконома и повара, не считая меня и Барнса. Теперь уже не хватало 8; и, так как остальные были переутомлены двойной работой, становилось трудно управлять судном. Все двигались медленно, боясь, что вот-вот почувствуют укус маленьких, острых зубов. Матросы плохо делали свое дело, да и трудно было заставлять работать этих охваченных паникой людей.

Вскоре заболели еще 6 человек, включая и повара. Теперь я уже настаивал на том, чтобы Барнс зашел в Сен-Луи или какой-либо другой порт на Африканском берегу, высадил команду и выждал бы, пока все крысы не перекусают друг друга и не подохнут. Но он не соглашался, так как считал, что высадка команды будет равносильна тому, что все разбегутся и придется ждать присылки владельцами судна новой команды; это повлекло-бы потерю времени и денег и расстроило-бы все планы. Я должен был уступить. Таким образом мы продолжали путь, избегая обезумевших людей, когда болезнь овладевала мозгом. Мы связывали их, когда это уже становилось необходимым, и смотрели, как они умирали, подобно бешеным собакам.

Между тем число больных крыс, которые выбегали на палубу в поисках воздуха и света, все росло. Мы стали прикреплять к сапогам гвозди, чтобы ими отбиваться от крыс, если они оказывались очень близко, но перебить их всех таким способом было, конечно, невозможно. Их было очень много и они очень быстро бегали.

Ранее, чем 6 заболевших матросов умерли, другие были уже укушены крысами. А одного из них укусил даже бешеный товарищ.

Ужасная игра продолжалась; у нас осталось теперь только 7 человек команды, а плотник и парусник должны были бросить свое дело и присоединиться к общей работе; эконом же заменил повара.

Один из матросов, случайно находившийся у руля во время моего разговора с Барнсом о высадке, рассчитывая на мое сочувствие, стал подстрекать других матросов требовать высадки. Ну, а ведь всем известно отношение начальника судна к бунтовщикам. Он во чтобы то ни стало должен подавить мятеж. Поэтому, когда матросы явились к нам, они нашли, что я всецело на стороне Барнса. Мы кое-как уговорили их, обещав только освободить их от всякой работы, кроме надзора за парусами, если они доведут судно до Квинстоуна. Так как им ничего иного не оставалось, то они согласились; мятеж был подавлен. Но совесть мучила меня потом; ведь если-бы я присоединился к ним, несколько жизней могло-бы быть спасено. И какой-бы силой ни обладал Барнс, он ничего не мог бы сделать против меня и всей команды.

Прежде, чем мы вошли в Бискайский залив, вся команда, кроме плотника, парусника и эконома, была перекусана -- кто крысами, а кто взбесившимися товарищами: все они были на пути к смерти. Судно кишело крысами, с болезненным писком и с пеной у рта бегавшими повсюду и кусавшими друг друга... Барнс и я по очереди правили рулем и наблюдали за парусами. Интересно, что за все эти 4 месяца мы не встретили ни одного судна; один раз вдали показался дымок парохода, другой раз мы увидали в отдалении парус -- и это было все: никто не подходил к нам близко.

Мы с Барнсом начали ссориться. Еще раньше оба мы вооружились револьверами на случай возможного нападения кого-нибудь из команды; но теперь казалось возможным, что мы направим оружие друг против друга. Я упрекал Барнса за то, что он не хотел пристать в Сен-Луи; он же ставил мне в вину, что я отговорил его остановиться в Монтевидео. Но последний довод ничего не стоил: ведь в то время еще ни один матрос не был укушен. Все это привело к нашему охлаждению. Мы оба сдерживались однако и избегали взбесившихся людей, пока они не умирали один за другим. И тогда, оставляя судно на произвол, мы бросали трупы за борт без всяких погребальных церемоний: мы стали уже дикарями.

-- Ну, сказал Барнс, когда последнее тело было брошено за борт, -- все кончено. Берись за руль, а я пойду спать.

-- Смотри только, чтобы это не был твой последний сон, -- заметил я мрачно.

-- Что ты хочешь этим сказать, -- спросил он, взглянув на меня с подозрением. -- Ты способен убить спящего?

-- Нет, -- отвечал я, -- но ведь крысы-то именно спящих и кусают. Я предпочел бы, чтобы мы оба остались в живых. Ведь при таком условии нам будет легче усмотреть какое-нибудь судно и дать сигнал. Если-же один из нас умрет, а другой уснет, судно пройдет мимо. Я буду наблюдать.

-- Ну, так и наблюдай.

Он ушел в том-же дурном настроении, я сел у руля и зорко смотрел кругом: ведь в заливе было больше шансов увидеть что нибудь. Но ничто не появилось.

Приблизительно через час пришел Барнс; он сосал кисть руки и глядел на меня диким взглядом.

-- Драпер, -- кричал он, -- пришел мой черед. Я убил крысу, но она укусила меня!

-- Ну, Барнс, -- сказал я, -- мне очень жаль тебя. Но что тут поделать? Чтобы я сделал на твоем месте? Пуля в висок -- больше ничего.

-- Нет, нет, -- кричал он, бешено высасывая кровь из руки, на которой было 4 маленьких следа зубов.

-- Барнс! Последнее время ты был настроен против меня и, когда ты потеряешь разсудок, твоя ненависть разовьется еще больше. Я не убью тебя, пока ты мне не будешь угрожать, но тогда, если только я сам не потеряю разсудка, я застрелю тебя, не только ради самозащиты, но и из жалости к тебе.

-- А ты, -- спросил он, -- ты останешься жив и будешь командовать судном?

-- Нет, -- отвечал я с жаром, -- я не имею права на это. Я хочу только жить и ничего более.

Он покинул меня, ничего не говоря, и пошел. Крысы напали на него, бегали по нем, но он только сбрасывал их. Обходя судно, он снова вернулся ко мне.

-- Драпер, -- сказал он сдавленным голосом, -- я должен умереть, я это знаю, знаю лучше, чем все наши люди знали. И это значит для меня гораздо больше.

-- Нет! И им, и шкиперу жизнь была также мила, как и тебе.

-- Знаешь ли ты, что это плавание было для меня шансом получить повышение. Если-б благополучно доставил судно в порт, я был бы героем и получил бы командование.

-- Так вот как ты смотришь на это, -- отвечал я, возвращаясь к рулю и отбрасывая ногами крыс. -- Герой с помощью 24 смертей! Так вот почему ты противился приставать в Сен-Луи! Ты хотел стать героем! Скажу тебе только одно: мне очень жаль тебя!

В это время выбежала большая крыса и по платью добралась мне до груди раньше, чем я успел ее сбросить кулаком.

-- Вот видишь, Барнс, крыса ничего не понимает, что с нею будет, я не убил ее, ты-же прекрасно все видишь -- и я постараюсь пулей ускорить твою смерть, если ты приблизишься ко мне. Это не будет убийством; это будет благодеянием. Но я не могу этого сделать сейчас. Ты понимаешь, что я должен чувствовать?

-- Боже! -- вскричал он, убегая от меня, но вскоре он снова вернулся.

-- Ружье при тебе, Драпер? Убей меня, убей сейчас-же и все будет кончено. Мне ничего не остается более. Все кончено!

Но я отказался; я знаю, что нужно было подчиниться этому, ради тех страданий, которые ему предстояли в течение нескольких дней. Он был приговоренным и знал это.

На третий день он уже бредил, поминая какую-то черноглазую женщину в Бостоне, обещавшую выдти за него замуж, как только он получит команду. Я достал из аптечки банку с бромом и дал Барнсу хорошую дозу; через час он заснул.

Тогда, обернув голову и надев сапоги и перчатки, я взобрался на мачту, привязал себя к ней и заснул, так как очень нуждался в сне. Поспав 6 часов, я спустился и нашел Барнса в еще худшем состоянии. Он умолял меня застрелить его. Ему не приходило в голову сделать это самому, а я не мог подать ему такой мысли.

-- Драпер, -- сказал он, наконец, -- я умираю; я знаю это. Но если ты уцелеешь, доберись как-нибудь до Бостона; пойди там на площадь Мидльсекс, 24, и повидай эту женщину. Ее зовут Кэт; расскажи, что мы были товарищи и что я прислал тебя. Расскажи ей все; расскажи, что я помнил ее и не хотел умирать только ради нея. Ты обещаешь, Драпер?

-- Обещаю, Барнс, -- отвечал я. -- Я найду ее или напишу ей, если достигну суши. Я все расскажу ей. А теперь иди и ляг.

Но он не мог лежать. Я же опять забрался на мачту, чтобы поспать. Когда я проснулся, я понял, что Барнс выследил меня и каким то образом вытащил у меня оружие. Я видел это по безумному смеху, которым он встретил меня. Я спустился в каюту в поисках оружия, но тут оказалось, что он меня предупредил.

Когда я подошел к рулю, безумный взгляд Барнса все время следил за мной и не сулил ничего хорошего.

-- Собираешься убить меня? -- спросил он. -- Ну, это тебе не удастся, как не удастся получить эту женщину в Бостоне. Я слежу за тобой. И знай, что совет, который ты давал мне, тебе сослужит плохую пользу. Я ведь все записал в корабельный журнал. Слышишь ты?

Он бросился в каюту и возвратился с журналом, который был на его попечении, и с журналом шкипера. Не знаю, что заключалось в них, но он вдруг размахнулся и бросил их за борт.

-- Вот куда пошли твои советы, -- вскричал он. Затем он с яростью бросился на меня, но я не дрогнул. Он был без оружия, но поднял кулаки и я встретил его нападение: к такому состязанию я привык. Однако вскоре я стал слабеть.

Оказалось, что я имел более сильного противника, чем был сам, и надежды на победу у меня не было. И я не малосильный, но Барнс, как я убедился, обладал страшной силой и притом был опытным бойцом. Наконец, мне удалось как-то увернуться и я стал держаться в отдалении от него. Разсудок покинул его окончательно: он следил за мной, как кошка за мышью, иначе я мог бы найти средство убить его и тем покончить с его страданиями, а отчасти и со своими собственными. И в этом не было-бы ничего преступного. Но я не мог этого сделать; он следовал за мной повсюду, готовый броситься на меня при первом моем движении.

Всю ночь я проходил по палубе, сбрасывая с себя крыс, а он следовал за мною по пятам. Я не мог больше взбираться на мачту, так как у меня не было ничего под руками, чем бы закутать голову, да и при первой моей попытке Барнс бросился-бы на меня.

Утром у него была первая конвульсия, которая сильно ослабила его. Он лежал на палубе, тяжело дыша и хватая воздух, и крысы бегали по нем, стараясь укусить его, куда только было возможно.

0x01 graphic

Он полетел вниз, увлекая меня за собой.

Я воспользовался этим, чтобы поесть. Это подбодрило меня, придало мне силы и я вернулся на палубу с намерением связать его, но было уже поздно. Пароксизм прошел, и Барнс был на ногах, и, хотя он и ослабел, все-же мог осилить меня.

Судно катилось по бурным волнам Бискайского моря, с сорванными парусами, переломанными снастями, имея пассажирами полчище бешеных крыс, обезумевшего помощника капитана и полубезумного его товарища.

Я очень боялся Барнса. Он бродил за мной по палубе, угрожая мне смертью и разговаривая сам с собой. Я боялся его больше, чем крыс: ведь от них я мог отбиваться, от его-же взора никуда не мог уйти.

Наконец, мне как-то удалось сорвать спасательный круг и набросить его на себя; Барнс, повидимому, не заметил моего маневра. Я решил в крайнем случае скорее спрыгнуть в воду с такой слабой защитой против смерти в волнах, смерти от голода и жажды, чем рисковать, ожидая нового нападения со стороны безумца или укусов крыс, которых к этому времени развелось тысячи: вся палуба была черна от них и все снасти были ими усеяны.

В последний день все шло также. Барнс продолжал ходить за мной, разговаривая сам с собой и с крысами, а я всячески старался избегать его и все время сбрасывал крыс, ползающих по моим ногам. Я безумно устал, так как очень долго был на ногах, но жажда жизни заставила меня ждать новой конвульсии Барнса, конвульсии, которая могла дать некоторое облегчение моему напряжению.

Наконец, мне удалось убежать от него. Однако вскоре он нашел меня на корме и мне уже ничего не оставалось, как по канатам спуститься к воде, что я и начал делать; но он следовал за мной и схватил меня, все время рыча, как собака, или по временам издавая звуки вроде крысиного писка.

Он не кусался, а просто сжал меня в своих объятиях; из-за этого ему пришлось выпустить из рук канат, за который он держался.

Он полетел вниз, увлекая меня за собой. Едва только мы коснулись воды, его объятия ослабели, так как он столкнулся с тем, что было сильнее его: с видом, шумом и ощущением холодной воды.

Мы погрузились в воду и затем снова всплыли на поверхность, но оказались разделенными друг от друга судном. Я не мог видеть Барнса, но слышал его конвульсивное клокотание и крики по другую сторону судна.

Затем все стихло; должно быть он скрылся под водой; но я так был занят мыслью о себе, что мне было не до рассуждений. Я пытался ухватиться за что-либо, но под руками не было ничего. Мне пришлось плыть за судном, чтобы найти за что можно было-бы схватиться, но спасательный круг мешал мне плыть.

Тем временем судно ушло далеко, и я остался один в море. Я плохо помню, что было после. Вероятно рассудок оставил меня. Я слабо вспоминаю и мне кажется, что это было всего неделю назад, -- что я всю ночь провел на поверхности моря, а затем будто я снова очутился среди крыс, но это было уже, когда я очнулся на полу в твоей хижине.

Затем я увидел тебя и услышал твой голос, когда ты обратился ко мне; я понял, что я жив и невредим.

-- Ну, а та женщина в Бостоне? -- спросил я после некоторого молчания.

-- Я напишу ей, как обещал, но сам не поеду туда, ведь Бостон находится слишком близко от моря.

---------------------------------------------------------------------

Текст издания: журнал "Мир приключений", 1926 г., No 2.

Оставить комментарий Робертсон Морган (перевод: Александр Булгаков) (yes@lib.ru) Год: 1909 Обновлено: 08/11/2022. 34k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы, Приключения Сочинения Иллюстрации/приложения: 4 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: The Grain Ship. Перевод Александра Булгакова (1926).

Робертсон Морган Судно с зерном

Судно с зерном

_____

Робертсон Морган
Судно с зерном