Lib.ru/Классика: Рогова Ольга Ильинична. Сирота

Ольга Ильинична Рогова

Сирота

Колька и Манечка

На дворе большого четырехэтажного дома, в песке и мусоре копался мальчик лет тринадцати. Черные, как смоль, волосы кольцами и кудрями спускались на высокий лоб; на худом, бледном, слегка загорелом лице просвечивали синие жилки; большие, черные глаза то блестели и искрились, то заволакивались задумчивым туманом, то совсем полузакрывались темными ресницами; из под толстых, красных губ порою блестел ряд синевато-белых зубов; под темною кожею голых рук и ног ясно обозначались крепкие, жилистые мускулы. Мальчика этого звали Колькой; он жил у тетки Марsы и дяди Трофима в подвале, в портерной, и приходился им каким-то дальним родственником. Портерщик с женою считались в околотке людьми достаточными, их собственные дети ходили чисто, носили сапоги, имели зипуны и тулупы. Но о Кольке мало кто в семье заботился, о нем вспоминали только тогда, когда надо было "посидеть" в портерной за прилавком. Носил он обноски хозяйских детей, обуви летом и весною ему совсем не полагалось, а зимою давались рваные валенки с чьих-нибудь ног. Колька бегал в школу за город, версты за две; для этого ему долго пришлось выпрашивать позволение у "дяденьки", который считал ученье баловством и поблажкой. Но все равно, Кольку пока некуда было деть, и ему разрешили бегать к учителю. Была школа и в городе, ближе, но туда ходили все соседские ребятишки; они смотрели на него свысока, учитель косился на босые ноги и рваную рубаху; Кольке было стыдно, и он охотнее бегал в пригород, где сидели за столами такие же рваные, босоногие мальчишки, как и он сам.

Колька лепил из глины колодец и обломком ножа строгал что-то из палочек. Он часто поглядывал на окна третьего этажа, при всяком шорохе вздрагивал и оборачивался; по-видимому, он кого-то с нетерпением ждал.

Наконец, из-за угла дома вышла девочка лет девяти, в чистеньком ситцевом платьице и белом переднике. Она была белокурая, толстенькая, невысокая; красные пухлые щеки с ямочками немного лоснились, пальчики и сгибы на руках точно перетягивались нитками; вздернутый носик, быстрые глазки, ротик с пуговку -- все это двигалось, ходило, смеялось, нельзя было уловить минутки, чтобы рассмотреть хорошенько это маленькое плутовское личико. Манечка была далеко не хорошенькая девочка, но нельзя было посмотреть на нее и не улыбнуться: ее розовым ямочкам на щечках часто доставалось от непрошеных поцелуев. Колька бросил и щепочки, и осколок ножа и вприпрыжку побежал к ней навстречу.

-- Манечка, что ты так долго?

-- Нельзя было, Колька, я, ведь, теперь в пансион хожу; приду домой, надо пообедать, переодеться, Киньку накормить. Смотри, какой он стал большой!

Манечка вынула из передника серого котенка. Дети посмотрели на него, погладили и пустили гулять по двору.

Манечка была дочь какого-то чиновника. Она росла не одна у папы и мамы, но все в доме ее особенно любили, даже старшие дети баловали не меньше самих родителей. С Колькой она познакомилась месяца два тому назад, в начале лета, в то время, когда у портерщиковой кошки родились котята. Их некуда было деть, и Кольке велели утопить их. Он бы, может быть, и утопил, да уж очень жалобно они пищали, Кольке стало их

жалко; сидит с ними за углом, у ворот, плачет. Манечка проходила с кухаркой мимо и заметила его. Ей тоже стало жаль котят; она упросила Дарью взять хоть двух.

-- Да куда с ними, Манечка? Ведь они маленькие.

-- Ничего, Дарьюшка, я сама за ними буду смотреть, а как подрастут, одного оставлю, а другого отдам тете Лизе; только бы мама позволила.

Котят взяли; последнего же котенка Колька снес в чулан, под лестницу, и потихоньку от своих выкормил его. Колька стал видеться с Манечкой каждый день. Каждые послеобеда она приходила на двор поиграть с ним, и Кольке казалось, что иначе и быть не может. Без Манечки ему становилось скучно, не по себе; он бродил из угла в угол и не знал, чем заняться.

Дети взялись за руки и расхаживали по двору.

-- А что, Манечка, у тебя в школе хорошо?

-- Да, ничего; так много, много девочек, и больших, и маленьких... Только я еще не привыкла, очень долго надо смирно сидеть, все уроки...

-- Ну, так ведь как же? Без уроков нельзя, на то и школа. А вы играете там?

-- Играем, только бегать мало приходится, всего час отдыха, надо в пары встать, идти в залу на гимнастику на четверть часа, потом позавтракать, и только уж тогда позволяют играть.

-- Ну, известно, у вас школа какая -- не то, что у нас; у вас там, небось, все мадамы обучают, а у нас вот свободно: учитель добрый, сам с нами гулять ходит, сам игры устраивает...

-- Перестань ты со своей школой! -- смеясь, сказала Манечка, -- что это, право, все школа, да школа... Вот тебе, лови!

Она ударила его слегка по руке и мигом отбежала. Он бросился ее ловить, но она увертывалась, как настоящая мышка, со звонким смехом кружилась около него, дразнила, подманивала, а в руки не давалась. Колька запыхался но, наконец, с большим трудом, догнал-таки ее и поймал.

Оба они смеялись.

-- Манечка, зачем ты такая... такая... хорошая? -- спросил ее Колька, заглядывая ей в глаза.

-- А разве я хорошая? -- смеясь, спросила Манечка.

-- Я тебя вот как люблю, вот как, -- и Колька стиснул ее руки в своих.

-- Ай, больно! -- вскрикнула Манечка. -- И я тебя люблю, Колька... Зачем мы не брат с сестрой? Мы бы вместе жили, всегда были бы вместе...

-- Знаешь что, Манечка, -- задумчиво сказал Колька, -- усаживая ее подле. себя на песке, -- знаешь что?.. Назови меня разок не Колькой, а Колей, ну, назови, ну, один раз...

Манечка удивленно смотрела на него.

-- А разве это тебе не все равно... Ведь все тебя зовут Колькой?..

Колька топнул ногой, и глаза его блеснули.

-- Ну, что ж, что все?.. злые они все, вот что... А ты одна добрая, ты и назови.

-- Да зачем тебе?--пристала Манечка.

-- Да так, хочется, ну, просто, хочется, чтобы тоже... и я хоть раз... почеловечески... не как собака, какая нибудь...

Слезы брызнули у него из глаз. и он зарыдал.

-- Коля, милый, Колюшка, что ты? -- испуганно заговорила Манечка. -- Ну, Колечка, ну, голубчик мой, ну, перестань, я тебя всегда буду звать Колей, никогда не назову больше Колькой, ну, право, никогда утешала она его и старалась вытереть ему слезы своим передником.

Колька понемногу перестал плакать и сконфуженно смотрел вниз.

-- Что ты так, Колюшка, зачем ты так? -- спрашивала его Манечка, и, кажется, в первый раз в жизни ямочки пропали у нее на щеках.

Колька никогда не рассказывал ей о своем житье; они бегали, играли, болтали, но всегда о постороннем. Теперь горе вырвалось наружу и полилось, полилось...

-- Манечка, кабы ты только знала, как мне тяжело живется, все-то как люди, у всех, даже у самого последнего деревенского мальчишки есть свой тятька, своя мамка, все кто-нибудь да есть, кто приголубит. А я, как собака, всяк толкнет, всяк обругает, ни от кого доброго слова не дождешься. И поесть дадут обглодки, и надеть нечего -- тряпье старое бросят, и дела то никому до меня нет, хоть пропади, хоть неделю глаз не показывай, еще рады...

Манечка слушала с полуоткрытым ротиком, не сводя глаз с Кольки, и ей стало его очень, очень жаль.

-- Да разве можно так жить? -- спросила она. -- Зачем же ты живешь так?

-- Да куда же я денусь? У меня ни тятьки, ни мамки нету, померли, один родной остался Трофим, куда же я от него пойду? И бьют меня, Манечка, добро бы за что следует били, а то ни за что, ни про что... Что я им сделал? Дадут мне дело сбегать куда, или посидеть в лавке, я все исполняю, за что же они меня бьют?

Манечке, было до смерти жалко Кольки, она его утешала, как могла, ласкалась к нему, вытирала снова выступившая на глазах его слезы.

-- Знаешь что, Колюшка, ты не горюй, я как выросту большая и выучусь всему, дам тебе много, много денег, сколько сама заработаю, и мы вместе будем жить.

-- Нет, Манечка, так не бывает, -- грустно прервал Колька, -- ты станешь барышней, тебя всему научат, а меня в ремесло отдадут, там тоже много, сказывают, бить будут, и за волосья таскать, и всячески...

-- Так как же быть то? -- спрашивала Манечка.

-- Да так, перетерплю, -- гордо подняв голову, выпрямился Колька. -- Вот кабы мне да подольше в школу походить да выучиться грамоте, так я бы сам в люди вышел.

-- Как же так?

-- А так: стал бы книжки разные читать, я и теперь читаю, что достану, только трудного не могу; а тогда бы я стал и трудные читать, вот, науку сам и произошел бы.

-- А разве можно самому учиться?

-- Можно, отчего нельзя? Вот Андрюшка-половой сам читать выучился, даже стихи пишет, таково у него складно выходит, точно в книжке.

Манечка замолчала и задумалась. Колька молча принялся строгать.

-- Что ты это строгаешь, Коленька?

-- Хочу сделать колодец, чтобы он, как настоящий был, чтоб и ведра выточить, и рукав сделать, и столб, вот как я в деревне видел...

-- А ты разве умеешь?

-- Сумею, я уж третий раз за дело принимаюсь.

-- Когда же ты сделаешь?

-- А к завтрему, вот увидишь.

В эту минуту Манечку позвали наверх чай пить.

Она простилась с Колькой и просила его непременно к завтрему кончить колодец, потому что ей очень хочется посмотреть, как это все будет.

-- Мы и воды туда нальем?

-- И воды...

Манечка запрыгала и забила в ладоши, потом повернулась, обняла Кольку, неожиданно перевернула его, схватила подбежавшего Киньку и пустилась бегом за угол.

Колька долго смотрел ей вслед, потом вздохнул и принялся за строганье: он непременно хотел кончить к завтрему, и кончил, -- только Манечке не пришлось увидеть его работу.

Пожар

Двенадцатый час ночи. Все понемногу заснуло: Трофим уже давно запер портерную, в верхних этажах тоже с полчаса как погасли огни, вся улица опустела, сторожа задремали на своих лавках, собаки притихли в своих конурах, городовые тоже присели, кто у домов, кто в сторожках, на всю окрестность спустился первый, крепкий, железный сон... Только в мастерской сапожника, во дворе, мерцает огонек-- верно он шьет кому-нибудь на заказ сапоги, может быть, и всю ночь проработает... Но что это? Огонь у него как будто растет, вот и все окно озарилось желтовато-красным блеском, широкою полосою осветив двор; вот показался свет и в другом, и в третьем окне, и медленно, тихо, одна за другою выползли из окон огненные змейки. Боже мой, ведь это пожар! Неужели никто не проснется? Нет, все спят, никто и не чует беды; у сапожника в квартире только и жили, что он сам, да глухая старуха кухарка; их обоих давно уже задушило дымом, им больше не увидеть Божьего света...

Уже с полчаса горела вся внутренняя стена дома, а никто из жильцов еще не проснулся. Наконец, добрались страшные огненные языки и до наружного фасада и лизнули раз, другой трофимову квартиру.

-- Батюшки, горим! -- выскочил кто-то из окна пивной...

-- Горим, горим! -- пронеслось по всему дому и охватило всех спавших ужасом. В один момент повскакали с кроватей и в верхних, и в нижних этажах; на лестницах большого дома все шумело, толкалось, давило друг друга; все старались спасать свое добро: кто нес шкатулочки, ящички, кто тащил мебель, кто бросал из окон тюфяки, белье, платье; какой-то барин суетился в толпе и уговаривался с двумя мужиками, которые брались вытащить из второго этажа всю его мебель и доставить куда- то по близости, к его знакомым. Прибыли пожарные, им пришлось пробиваться между толпою. Кого-то задавили, кого-то переехали; крик, давка, стоны, плач -- все сливалось в один общий, ужасный гул, от которого мороз подирал по коже.

Огонь, между тем, разросся, окреп и с треском и шумом делал свое дело: горящие балки разлетались далеко по улице и перекидывались на соседние крыши, шипящие головни то и дело отскакивали на тротуар; все вокруг накалилось так, что трудно было дышать; удушливый дым застилал всю улицу и ел глаза, но толпа не расходилась, а росла, топталась на одном месте около пожарища и стонала: всякому было жаль своего добра, хотелось хоть что-нибудь спасти.

Трофим давно уже хлопотал около своего скарба со всеми домашними, только Кольки не было видно.

-- Куда это мальчишка девался? -- говорила портерщица. -- Хоть бы подмог в чем, хоть бы у вещей посидел...

-- Забежал куда от страху, -- равнодушно отвечал Трофим и тревожно переводил глаза с одного сына на другого, как будто желал убедиться, что все они целы... -- Небось, не пропадет, придет...

Но Колька никуда не забежал, он был тут же, на пожаре... -- Услышав крики "горим", он выскочил на улицу, и первою его мыслью была Манечка. Где она? Что с нею? Он взглянул на окна третьего этажа: пламя еще только что добиралось туда, но уже добиралось, еще минута, две, три -- и квартира будет в огне... Скорей, скорей!

Колька побежал было на заднюю лестницу, но вся деревянная пристройка с кухней и лестницею уже обрушилась. Надо было попасть по парадной, и Колька бегом пустился снова на улицу. Вот и лестница: он быстро проюркнул между толпою и пожарными и взбежал по разрушенным ступеням. Вот и дверь, но как туда попасть? Колька стал трясти ее изо всей силы; дверь не подавалась. Что делать? Что делать? Вдруг в голов его мелькнула счастливая мысль: он быстро отворил окно, полез ползком по широкому карнизу и благополучно добрался до окна прихожей. Выбить стекло, влезть в квартиру -- было делом одной минуты. В квартир стоял удушливый угар, такой, как бывает в бане, на полке, когда слишком жарко натоплено. Ни в прихожей, ни в гостиной никого не было. Колька мимоходом отворил окно в гостиной и, наконец, добрался до крайней двери, которая, он знал, вела в детскую. Он отворил... В детской стоял синий угар, он бросился к кроватке: в ней, без дыхания, бледная, лежала Манечка.

Как ее могли забыть, как об ней не похлопотали, Колька не мог себе объяснить: может быть, все выскочили с испугу и ни могли попасть, может быть, сгорели?.. Но думать было некогда. Колька вышиб окно и крикнул, но окно вело на двор, никого не было, кроме двух, трех пожарных, и те за дымом и треском не могли ни видеть, ни слышать его. Тогда Колька приподнял Манечку: он спешил, он сам задыхался в дыму и боялся угореть. Манечка оказалась ему под силу. Он огляделся: на стуле лежало аккуратно сложенное платье, а подле, на полу, стояли сапожки; он прихватил все это, завернул Манечку в простыню, одеяло оказалось слишком тяжело, и медленно пошел со своею ношею в прихожую. Там стоял теперь такой дым, что Колька едва нащупал дверь и замок. Замок щелкнул, дверь отворилась, но... Колька отшатнулся в ужасе, лестницы уже не было: она обрушилась вместе с перилами. Колька вернулся, заглянул в одно, другое, третье окно -- всюду по стенам извивались огненные языки, всюду пламя обхватывало дом и жало его в своих горячих тисках. Колька не знал, как быть: один то он бы как-нибудь спустился по стене, соскочил бы, но с тяжелою ношею это было невозможно. Он положил Манечку у открытого окна и побежал искать выхода: посмотрел на балкон, отворил дверь в кабинет, в спальню, все было пусто, ни откуда нельзя было выбраться. Наконец он вышел из спальни в маленький чуланчик, заглянул в окно, и чуть не вскрикнул от радости: стена еще была цела; она выходила на соседний двор, а у самаго окна лепилась водосточная труба.

Нашел!.. мелькнуло у него в голове, и он бросился к Манечке, которая все лежала без дыхания, как мертвая. Он обвязал вокруг нее платье и чулки, ботинки сунул к себе за пазуху, потом схватил со стены два полотенца и крепко привязал Манечку к своим плечам так, как увязывали тюки носильщики на бирже -- крепко будет, -- подумал он.

Потом он прошел к заветному окну, взглянул вниз, никого на соседнем пустыре не было.

-- Ну, с Богом!..

Он обхватил обеими руками трубу, вылез из окна и повис в воздухе...

-- Вниз не надо глядеть, -- думал он, припоминая, как недавно свалился маляр, потому что посмотрел вниз, и голова закружилась.

Манечка висела у него за спиною и покачивалась в воздухе, а он медленно, бесстрашно стал перебирать руками и ногами, спускаться все ниже, ниже; ноги скользили, руки обдирались о ржавое железо, на них выступила кровь, но до того ли? Колька бодро полз книзу, вот он уже у второго этажа, вот у первого, соскочить бы! Да Манечка может перетянуть -- разобьешь ее, нет, лучше терпенье, и Колька пополз дальше. Слава Богу! вот и земля.

Осторожно отвязал он Манечку, взял ее на руки, как берут детей, и понес в соседний парк. Там он уложил ее под дерево и, глубоко вздохнув, присел подле.

-- А что, как она умерла? Задохлась от дыма...

Эта мысль в суете не приходила ему в голову, но теперь ему ясно представилось, что она мертвая, и он даже вскочил с испугу. Он стал щупать ее руки, ноги, голову, прислушался: не дышит, холодная... Господи!..

Где-то вблизи плескалась вода. Он пошарил в Манечкином платье и нашел в кармане носовой платок. Он сбегал к речке, помочил платок и стал примачивать девочке голову; потом вспомнил, что надо растирать и стал тереть грудь, руки, виски...

Манечка вздохнула и открыла глаза. У Кольки слезы брызнули от радости.

-- Манечка, голубушка, ты жива!.. -- обнимал он ее.

Манечка ничего не понимала и протирала глаза.

-- Что это, Колечка? Где мы? -- со страхом озиралась она на деревья.

-- Ах, Манечка, пожар у вас, ты чуть не умерла... говорил Колечка, задыхаясь от волнения.

-- Пожар?.. А мама? папа? А няня? А братья? -- допрашивала она.

-- Ничего я не знаю, никого в квартире кроме тебя не было, я тебя унес, по трубе спустился... Манечка стала приходить в себя и припоминать...

-- Мама с папой и с братьями уехали вечером к тете, сказали, что поздно вернутся; они, значит, у тети были... А вот няня то с кухаркой...

Ну, а они, верно, забыли тебя, или струсили, к тете твоей побежали.

Колька быстро, нервно, задыхаясь, рассказал все Манечке; она слушала и дрожала, зубы ее стучали, руки тряслись...

-- Оденься, Манечка, экой ведь я дурак, болтаю тут, а тебе холодно...

Но Манечка от слабости ничего не могла делать, все у нее из рук валилось; Колька одел ее, как маленького ребенка, принес ей напиться в горстях, примачивал ей голову, и, наконец, довел до скамейки, Манечке стало лучше.

Она тихо плакала.

-- Колюшка, все сгорело? -- спрашивала она.

-- Видно, что все, ведь некому было и спасать.

-- Ах, Колечка, и Кинька, верно, сгорел...

-- Ну, может быть, и выскочил, Кинька -- кошка, убежит...

-- Колюшка, мама то, ведь, подумает, что я сгорела... плакать будет.

-- Как же с этим быть? Я бы сбегал, да тебя нельзя оставить...

-- Я уж как-нибудь пойду с тобой.

Дети поплелись. По дороге Манечка все еще расспрашивала Кольку.

-- Как же ты меня поднял? Ведь ты сам маленький?

-- А что? Ты не смотри, что я худой да тощий, я сильный...

И Колька сжимал свой кулак, так, что мускулы натягивались под кожею.

Дошли до пожара. Около полуобрушившегося дома теснилась такая толпа, что нечего было, и думать пробраться. Ни папы, ни мамы не было видно. Манечка горько заплакала. Колька утешал ее, как мог.

-- А где твоя тетка живет? -- спросил он.

-- Да я хорошенько не знаю, далеко отсюда.

-- А близко живет кто-нибудь?

-- Да, близко пансион, куда я хожу.

-- Ну, вот, туда я тебя и сведу, а сам отыщу твою маму.

Они пошли. Едва достучались они во втором часу ночи, дворник не хотел их пустить, но Колька объяснил в чем дело, и их провели по черной лестнице в пансион. Там все переполошились, все ухаживали около Манечки, все удивлялись Колькиной храбрости. Кольке стало стыдно.

--Я пойду, Манечка, -- сказал он, -- теперь тебе хорошо...

Его не хотели пустить, но он объявил, что не успокоится до тех пор, пока не отыщет Манечкину маму.

Поздно вернулись Манечкины папа и мама, дом уже был в огне, они увидели это еще издалека. Первая мысль их была о Манечке; но ни Манечки, ни няни, ни кухарки никто не видал. Мать совсем обезумела с отчаяния, отец расспрашивал у всех, и ни у кого не мог добиться толку. Весь третий этаж был объят пламенем, одна за другою рушились балки...

-- Манечка, Манечка! -- звала, не помня себя, мать, бегала между толпою, заглядывала в лицо всем встречным девочкам. Манечки не было, Манечка сгорела!

В отчаянии мать прислонилась к какой-то стене, стонала и плакала. Около нее собралась толпа: кто жалел, кто охал, кто советовал, но она никого не слышала, ничего не понимала.

Вдруг сквозь толпу пробился мальчик.

-- Манечка жива, не плачьте, -- сказал он, тронув несчастную женщину за плечо.

Она вскочила.

-- Кто ты? Откуда? Ты знаешь про Манечку? -- спрашивала она. -- Говори, говори скорей...

-- Жива она, в школе своей сидит, ухаживают там за ней... пойдемте, я вас сведу.

Толпа молча расступилась, и мать с Колькой прошли.

-- Кто этот мальчик? Откуда? Чей? -- слышались расспросы.

Но Кольку мало кто знал, а если и знали, то в чаду, ночью, трудно было признать. Пришел отец, и ему тоже передали слышавшие Кольку, что Манечка жива и теперь в школе. Он пошел туда.

Можно себе представить, как горячо обнимала мать свою спасенную девочку, можно понять, какою благодарностью забилось ее сердце, когда она услышала, как Колька спас Манечку; но где же он? Он исчез, и его нигде не могли отыскать. А Колька забился в темный угол соседнего двора и плакал навзрыд, судорожно, ему было и весело, и легко, и хорошо, и больно, больно... Весело потому, что Манечка была жива, спасена; больно потому, что теперь он больше, чем когда либо, чувствовал себя одиноким: у него, ведь, не было ни крова, ни отца, ни матери.

--------------------------------------------------

Источник текста: Ландыш. Сборник рассказов для детей О. И. Роговой. Изд. 4-е. - СПб: Издание А. Ф. Девриена, 1902.

Распознание, подготовка текста: В. Г. Есаулов, январь 2014 г.

Оставить комментарий Рогова Ольга Ильинична (yes@lib.ru) Год: 1885 Обновлено: 30/01/2014. 23k. Статистика. Рассказ: Проза, Детская Ландыш. Сборник рассказов для детей	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: 1. Колька и Манечка. 2. Пожар.

Рогова Ольга Ильинична Сирота

Ольга Ильинична Рогова

Сирота

Колька и Манечка

Пожар

Рогова Ольга Ильинична
Сирота