Розанов Василий Васильевич
Судьба русского ученого

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°), Фонтанка, 117.
1911.

Статья В. В. Розанова 1).

   1) Эта статья подъ заглавіемъ "Судьба русскаго ученаго" была напечатана въ газетѣ "Новое Время", 14 апрѣля 1904 г., No 10098.
   
   Изданъ первый томъ задуманнаго Московскимъ Психологическимъ обществомъ изданія избранныхъ сочиненій покойнаго своего предсѣдателя Н. Я. Грота. Превосходно выполненный портретъ живо передаетъ черты вѣчно юнаго и вѣчно подвижного этого ученаго; а обширная (60 страницъ) біографія его, написанная В. И. Шенрокомъ, даетъ яркую картину дѣтства, юности, ученія и плодотворной общественной дѣятельности этого любимца общества, друга ученыхъ и писателей. Ниже я займусь исключительно этою біографіею, а пока скажу о самомъ изданіи. Сердце бьется при взглядѣ на первый томъ. Во всякомъ случаѣ, это хорошее чтеніе; а для многихъ, даже чрезвычайно многихъ русскихъ, это будетъ и избранное чтеніе. Я не хочу кривить мыслью даже и надъ гробомъ человѣка и скажу прямо, что лично не имѣю соучастія съ его философіею. Но, оговоривъ и отстранивъ личное свое мнѣніе, я могу тѣмъ свободнѣе сойти въ кругъ мыслей, какія приблизительно существуютъ или возможны у читающаго русскаго общества относительно трудовъ покойнаго. Онъ принадлежитъ къ интереснѣйшей эпохѣ русскаго философскаго движенія, именно: моменту перелома отъ позивитизма къ идеализму. Если, можетъ быть, онъ и мало помогъ внутренно совершиться этому перелому, то зато внѣшнимъ образомъ онъ, такъ сказать, устлалъ розами путь этого перелома, когда онъ могъ быть посыпанъ терніями. Почти вся печать наша (періодическая) въ 70-ые, 80-ые, 90-ые годы, да въ значительной степени еще и сейчасъ, захвачена была позитивнымъ направленіемъ; философіею безъ философіи и даже съ ненавистью къ философіи. И не создай Н. Я. Гротъ "Вопросовъ философіи и психологіи", то даже Вл. Соловьеву не всегда можно было бы найти мѣсто для помѣщенія какой угодно блестящей своей статьи. Идеализмъ былъ у насъ безпріютенъ въ томъ простомъ и самомъ тѣсномъ (и вмѣстѣ ужасномъ) смыслѣ, что онъ не имѣлъ ни дома, ни квартиры, ни даже хоть кой-какихъ меблированныхъ комнатишекъ себѣ, обитая буквально на улицѣ, подъ небомъ, дождемъ и снѣгомъ и безсильно обивая пороги тѣхъ аппартаментовъ, гдѣ засѣдали, реферировали и просвѣщали общество мудрецы "позитивнаго" закала ума. По указанію смѣлаго парижскаго инженера, трудъ философскій, задача философствованія почти свелась къ труду переплетному: переплести "въ одинъ корешокъ" всѣ ранѣе отдѣльно переплетавшіяся и порознь стоявшія въ шкафахъ книжки, начиная съ "ариѳметики" и кончая "подготовительными матеріалами для соціологіи". Такъ какъ такое "переплетаніе" было по плечу всякому, то сразу явились у насъ десятки, сотни, а считая съ окончательно неудачными -- даже тысячи философовъ; ибо всѣ Молчаливы, 80 лѣтъ назадъ пѣвшіе своимъ Софьямъ: "Стонетъ сизый голубочекъ",-- преобразились теперь въ "позитивистовъ", приносившихъ въ одинъ изъ нашихъ ежемѣсячниковъ свои первыя разсужденія: "Еще о классификаціи наукъ по Огюсту Конту" или "Опять о теологическомъ, метафизическомъ и позитивномъ періодахъ умственнаго состоянія человѣчества". Впрочемъ, я впадаю въ сатиру, отъ которой давно далъ себѣ зарокъ. Теперь времена уже измѣнились. И, можетъ быть, сатира моя чрезвычайно несвоевременна. Но я помню же періодъ начала 80-хъ годовъ, и до какой степени душно, скучно, уничижительно было въ то время положеніе каждаго, кто не хотѣлъ войти въ общій "позитивный" табунъ. Тутъ-то Гротъ, эклектическій, мягкій, съ врожденною и неустранимою вѣжливостью въ душѣ, и оказалъ несравненныя свои услуги. Но перейду къ "Сборнику", первый томъ котораго передъ нами.
   Изъ философскихъ статей покойнаго для перваго тома предположеннаго изданія выбраны наиболѣе интересныя статьи, составляющія, такъ сказать, "введеніе" къ мышленію покойнаго Н. Я. Грота и даже, пожалуй, "введеніе" къ его личности. Ибо въ философіи именно, и только въ ней одной, личность мыслителя играетъ первенствующую роль. Вотъ эти статьи: "Философія какъ вѣтвь искусства", "Отношеніе философіи къ наукѣ и искусству", "Къ вопросу объ истинныхъ задачахъ философіи", "О направленіяхъ и задачахъ моей (И Я. Грота) философіи, по поводу статьи архіеп. Никанора", "Значеніе чувства въ познаніяхъ и дѣятельности человѣка" (двѣ статьи на одну тему). Это -- статьи "вводныя". Затѣмъ идутъ чисто философскія, такъ сказать догматическія: "Къ вопросу о критеріяхъ истины", "Къ вопросу о классификаціи наукъ", "Что такое метафизика", "О времени; критическое изслѣдованіе". И двѣ очень важныя статьи полемическаго и критическаго содержанія: "О философскихъ этюдахъ А. А. Козлова" и "О второй части книги Л. М. Лопатина: Положительныя задачи философіи". Какъ можетъ видѣть читатель, и какъ объясняетъ самъ Гротъ въ статьяхъ перваго порядка, покойнаго уже чрезвычайно рано занялъ вопросъ: неужели чувства человѣка, занимающія такую обширную часть его душевной жизни, не входятъ вовсе зиждущимъ началомъ въ построеніе философіи? Пожалуй, это тотъ же вопросъ, какой задалъ себѣ Кантъ о предопытныхъ категоріяхъ разума, но приложенный къ другой части нашего существа; тотъ же, пожалуй, это вопросъ, какой понудилъ Н. Михайловскаго дать мѣсто и соучастіе "субъективному моменту" въ соціологіи. Здѣсь скрытъ вѣчный ростокъ (или вѣчное поползновеніе?) къ идеализму: наше "я" -- не умирающій ангелъ, который никакъ не можетъ допустить ни бездушности, ни загрубѣнія, ни безчеловѣчія (въ соціологіи) въ лучшую изъ дѣятельностей человѣческихъ (умственную). Конечно, допустивъ въ философію такой "субъективный" элементъ, какъ чувство, сердце,-- мы допускаемъ возможность чрезвычайныхъ ошибокъ; таковы были философскія иллюзіи Фихте и Шеллинга, соціальный иллюзіонизмъ Фурье и пр. Но онъ всегда поправимъ, завтра же поправимъ пріятелемъ философа. Онъ зато придаетъ такую живость и философіи, и соціологіи, а вмѣстѣ и такой сообщаетъ имъ практицизмъ, какого никогда безъ "субъективнаго элемента" они не получили бы. Говорятъ, все субъективное не вѣковѣчно, а истина и, слѣдовательно, задача науки и философіи -- въ вѣчномъ. Такъ. Но что вѣчнѣе, камень или растеніе? Растеніе завтра умираетъ, но растительность (какъ родъ) гораздо устойчивѣе камней. Зеленый лугъ, цвѣтущій, напр., около Пестума сейчасъ, какъ и до P. X., гораздо вѣковѣчнѣе давно разрушенныхъ, вовсе разрушенныхъ до песка, до ныли, до невидимости прибрежныхъ скалъ Тирренскаго моря. Цвѣтокъ переживаетъ скалу, какъ, можетъ быть (мы надѣемся), и жизнь переживетъ нашу планету.
   Во всякомъ случаѣ многочисленные любители философіи въ нашемъ отечествѣ найдутъ въ изящно изданномъ томѣ трудовъ покойнаго обильную пищу для размышленія, спора, согласія. Для оцѣнки философской личности покойнаго чрезвычайно цѣнна статья, написанная въ отвѣтъ на нѣкоторые упреки архіеп. Никанора, автора замѣчательной, въ своемъ родѣ единственной у насъ книги: "Позитивная философія и сверхъ-чувственное бытіе". Это, можно сказать, философская біографія Н. Л. Грота, написанная имъ самимъ. Она любопытна, жива, поучительна, и чтеніе тома можно бы начинать съ нея. Мы здѣсь позволимъ себѣ однако остановиться на болѣе для насъ привлекательной житейской біографіи покойнаго; ибо, думаемъ, именно біографія эта и была "субъективнымъ добрымъ ангеломъ" около міровоззрѣнія покойнаго, которое ломалось, какъ тонкій осенній или весенній ледъ всякій разъ, какъ на него ступала чья-нибудь нога. Исторію этихъ "ломаній" своей мысли онъ самъ разсказываетъ такъ трогательно и чистосердечно, что къ краткому резюме: "она -- вся сломалась" намъ нечего прибавить.
   Гротъ кончилъ свою жизнь необыкновенно грустно. Года за три до смерти, помню, я его видѣлъ въ Петербургѣ. Это былъ совершенно цвѣтущій молодой человѣкъ (на видъ), и никакого подозрѣнія о близкой смерти у говорившаго съ нимъ не могло быть. Онъ былъ въ возрастѣ полныхъ силъ, среднихъ лѣтъ, но необыкновенная свѣжесть организма, при замѣчательной красотѣ лица, давала впечатлѣніе не средняго возраста, а именно -- молодости. Однако молодость эта была скорѣе въ вѣчно молодыхъ его надеждахъ. Онъ не скрывалъ страшнаго переутомленія, которое стояло позади, и очевидно оно-то преждевременно и свело его въ могилу. Упомянувъ, что съ каждымъ годомъ семья его возрастаетъ на одного человѣка, онъ сѣтовалъ на чрезмѣрную тѣсноту средствъ, почти нужду. Онъ не жаловался, а разсказывалъ -- и впечатлѣніе получалось тягостнѣе, чѣмъ если бы у него были жалобы. Все сложилось само собою. Профессорскаго жалованья не увеличишь: это -- положенный "штатъ", на которомъ служа одинаково получатъ Поприщинъ и Ньютонъ; за редакторство ("Вопросовъ философіи") онъ или ничего не получалъ или очень мало: это было -- любительство, поэзія, слава его, по безхлѣбная слава. Къ истинному мученію слушателя, онъ разсказывалъ, что было бы совсѣмъ плохо, не приди на помощь приватныя занятія но разбору архива какихъ-то сословно-семейныхъ документовъ {Архива Московскаго дворянства.}: занятіе, не имѣвшее ничего общаго ни съ философіею, ни съ психологіею, ни съ журналомъ, ни съ каѳедрою. Это занятіе было все равно (для спеціалиста), какъ если бы въ добавленіе къ профессурѣ онъ открылъ въ домѣ у себя прачечное заведеніе. "Злая татарщина!" мелькало у меня. Онъ однако надѣялся на нѣкоторую перемѣну матеріальныхъ обстоятельствъ, можетъ быть такъ и не наступившую; отсюда проистекало его оживленіе, можетъ быть на часъ, можетъ быть на дни, можетъ быть и даже навѣрное (судя но сообщеніямъ въ біографіи г. Шенрока) -- обманувшее его.
   "Онъ таялъ, какъ свѣча,-- пишетъ его біографъ,-- постоянный искусственный подъемъ энергіи совершался уже на счетъ основныхъ, а не запасныхъ силъ организма". Почти каждую зиму, начиная съ 91-го года, онъ подвергался нервнымъ припадкамъ удушья, сопровождавшимся упадкомъ силъ. Въ послѣднія двѣ зимы приступы лихорадки, ревматизма и ларингита заставляли его нерѣдко пропускать лекціи. "Но усиленная переписка съ заграничными учеными и необходимость работать, кромѣ исполненія профессорскихъ обязанностей, въ архивѣ московскаго дворянства для нуждъ своей большой семьи неумолимо подтачивали его силы". На 1900 годъ ему обѣщана была годичная заграничная командировка. Это подняло необычайно его энергію, готовую всегда вспыхнуть при первой надеждѣ. У него загорѣлось множество новыхъ плановъ; однако лѣто онъ рѣшилъ посвятить безусловному отдыху, частью по требованію докторовъ, частью подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ трагическаго конца его товарища, професора Корелина, сдѣлавшагося жертвой переутомленія. "Вы не смотрите,-- говорилъ близкимъ людямъ Гротъ,-- что я бодръ и веселъ; у меня всѣ органы поражены, и я нуждаюсь въ основательномъ отдыхѣ, чтобы меня не постигла участь Корелина. Все лѣто буду лежать на травѣ, подъ деревомъ, и только отдыхать, отдыхать"... "Видно было,-- говоритъ біографъ,-- что онъ считалъ близкую опасность благополучно миновавшей". Но это оказалось не такъ. Предстояло принять мѣры противъ опасности, медленнѣе наступавшей и болѣе неотвратимой. Онъ рѣшился покинуть вовсе Москву. "Это была тяжкая уступка его переутомленію. Онъ хотѣлъ устроиться въ Харьковѣ, гдѣ онъ лучше могъ сберечь свои силы, которымъ въ Москвѣ, вслѣдствіе условій жизни, хлопотъ но журналу и Психол. Обществу, многое угрожало. Къ этому присоединялись и практическія соображенія: близость Харькова къ его лѣтнему убѣжищу, возможность болѣе дешеваго устройства и проч. Носились слухи, что къ пріѣзду Грота осенью въ Москву рѣшено было почтить его прощальнымъ обѣдомъ... Многіе были поражены необычайной новостью: "Гротъ оставляетъ Москву!" -- "Какъ же это,-- спрашивали многіе,-- создалъ Психологическое Общество, создалъ журналъ, заслужилъ огромную популярность и уваженіе,-- и все бросаетъ!" Когда эти слова были переданы Гроту, онъ, уже чувствуя себя серьёзно больнымъ, нетерпѣливо возразилъ: "Ну, да! Ну, да! создалъ и Общество, и журналъ, а теперь усталъ; что же тутъ непонятнаго?"
   Онъ торопился выѣхать изъ Москвы и все дѣлалъ самъ, приготовляясь къ отъѣзду. Но это, уже ничтожное для здороваго организма, переутомленіе съ хлопотами выѣзда -- оказалось для надорванныхъ его силъ роковымъ. Едва пріѣхавъ въ деревню, онъ почувствовалъ себя худо и черезъ десять дней (23 мая 1899 г.) его не стало. Въ сущности онъ былъ похожъ на чрезвычайно зарумяненное яблоко, все съѣденное внутри червемъ, т.-е. онъ былъ совершенно боленъ, почти умиралъ, и только (для собесѣдника) кожа его блестѣла молодостью, а глаза -- живостью и предпріимчивостью. Можетъ быть и физическихъ-то силъ ему было отпущено въ мѣру: и онъ только ярко горѣлъ, и быстро сгорѣлъ весь. И трудъ его, и всѣ біографическія перипетіи вынесъ бы человѣкъ "пожиловатѣе". Но этой "жиловатости" вовсе въ немъ не было. Скорѣе его организмъ былъ похожъ на красивую фарфоровую куклу, быстро обтрепавшуюся и, наконецъ, разбившуюся въ рукахъ ребенка-баловня, какимъ была его біографія.
   Объ отъѣздѣ его изъ Москвы, просто по бѣдности и усталости, мы впервые узнаемъ изъ этого теперь вышедшаго перваго тома его сочиненій. "Злая татарщина" -- какъ не сказать этого! Невозможно представить себѣ человѣка болѣе на мѣстѣ, чѣмъ какъ былъ онъ при Обществѣ и журналѣ, единственныхъ точкахъ философскаго идеализма у насъ за промежутокъ болѣе, чѣмъ десяти лѣтъ. Если вообще умственная жизнь Россіи чего-нибудь стоитъ, то безъ всякаго преувеличенія можно сказать, что Гротъ былъ въ этой жизни однимъ изъ важныхъ, необходимыхъ колесъ. Необходимое колесо въ умственномъ движеніи страны, обнимающей шестую часть земной суши и имѣющей 130--140 милліоновъ населенія! И какова его судьба? Онъ, видите ли, не держался ни "zweikinder-system", ни "keinkinder-system"; этотъ рабочій, ломовикъ, не придерживался предостереженія Мальтуса и Д. С. Милля, что "средства пропитанія увеличиваются только въ ариѳметической прогрессіи, тогда какъ населеніе имѣетъ несчастную тенденцію возрастать въ прогрессіи геометрической". И умеръ заработавшись, свалясь отъ усталости, какъ лошадь подъ непосильнымъ возомъ. А какъ было свѣтло начало его поприща:
   "Съ какимъ удовольствіемъ я иногда проѣзжаю черезъ Кремль и размышляю, что нахожусь въ Москвѣ, въ сердцѣ Россіи, составляя одинъ изъ кусочковъ ткани этого сердца. Но я еще не наслаждаюсь Москвою вполнѣ. Сначала надо потрудиться хорошенько, чтобы пріобрѣсти досугъ и возможность жить посвободнѣе. Я еще ни разу не имѣлъ времени пойти погулять безъ цѣли въ Кремль и насладиться спокойно видомъ Москвы: ни разу еще мы не были ни въ музеяхъ, ни на выставкахъ, ни въ галлереяхъ".
   Такъ писалъ онъ переѣхавъ на профессуру въ Москву. Это были дни кануна подъема всѣхъ его силъ, какъ общественнаго дѣятеля и журналиста, въ Первопрестольной. Вотъ строки его изъ Нѣжина, болѣе раннія, когда онъ впервые окружилъ себя семейнымъ кругомъ:
   "Прошла пора, когда я смотрѣлъ на жизнь, какъ на чашу славы и богатства. Самая лучшая цѣль жизни -- уравновѣсить умственныя, теоретическіе моменты съ моментами спокойнаго семейнаго счастья. Нѣмцы давно это поняли, и они на женитьбу смотрятъ, какъ на долгъ, въ тотъ моментъ, когда они пріобрѣтутъ первую трудовую копейку. Это стимулъ къ новой работѣ. Вотъ и теперь у меня серьезная цѣль въ жизни -- сдѣлаться достойнымъ милой, идеальной дѣвушки. Я знаю, что меня ждетъ награда въ будущемъ и это удесятеряетъ энергію моихъ добрыхъ намѣреній".
   Любовь, но словамъ его, отразилась на его дарѣ рѣчи: "Сегодня читалъ лекціи съ особеннымъ одушевленіемъ. Законы Вебера, Фехнера, Вундта излагались мною самымъ краснорѣчивымъ образомъ" (XLII стр.). И вездѣ этотъ ясный, немного наивный, безкорыстный и довѣрчивый духъ чувствуется въ немъ. Вотъ онъ за границей, въ Берлинѣ, и біографъ, пользовавшійся письмами его къ брату, Конст. Як. Гроту, такъ передаетъ первые шаги еще набирающагося учености молодого человѣка:
   "Съ своими новыми друзьями Гротъ прошелъ формальности матрикуляцій и вступилъ въ трудовую университетскую жизнь. Вначалѣ восторженное благоговѣнье передъ свѣтилами германской науки внушило новичку студенту нѣкоторый страхъ. Но это неизбѣжное смущенье скоро уступило мѣсто сознанію собственныхъ силъ, и не далѣе, какъ черезъ мѣсяцъ, мы видимъ Грота центромъ общаго вниманія на разныхъ философскихъ собраніяхъ, гдѣ его уже успѣли замѣтить и оцѣнить, какъ молодую, много обѣщающую силу, и вмѣстѣ съ тѣмъ къ нему уже начинаютъ относиться съ симпатіей, какъ къ человѣку. Его разспрашиваютъ о состояніи философской науки въ Россіи, произносятъ въ честь его привѣтственные тосты въ застольныхъ бесѣдахъ и вообще относятся къ нему сердечно и дружески; нѣкоторые берлинскіе ученые приглашаютъ его къ себѣ и завязываютъ съ нимъ частное знакомство. Въ одномъ письмѣ къ брату онъ очень интересно описываетъ вступленіе свое какъ гостя -- въ Берлинское Философское Общество, на засѣданіе котораго, соединенное съ обѣдомъ, онъ введенъ однимъ своимъ знакомымъ. Здѣсь, въ числѣ 15 человѣкъ, присутствовали выдающіеся философы, напр. Мишле, Меркеръ, Кирхманъ, Шасслеръ, Фредериксъ и др., отнесшіеся къ молодому русскому ученому съ живѣйшимъ сочувствіемъ. Предсѣдательствующій, профессоръ Меркеръ, представилъ Обществу Николая Яковлевича, предложилъ за него, единственный въ этотъ разъ, тостъ, какъ за представителя русской философской науки въ Берлинскомъ Философскомъ Обществѣ. "Чокнувшись со всѣми",-- разсказываетъ Н. Я.,-- "я обратился къ собранію съ выраженіемъ благодарности, и сказалъ небольшую рѣчь о состояніи философской науки въ Россіи,-- рѣчь, которая имъ очень понравилась, такъ что они выразили надежду, что я когда-нибудь буду держать болѣе подробный Vortrag но этому предмету"... Вскорѣ Гротъ завоевалъ въ философскомъ кругу Берлина такое сочувствіе и возбудилъ такія надежды, которыя обязывали оправдать составившееся о немъ лестное мнѣніе и заставляли его усиленно работать. Особенно тепло отнесся къ нему извѣстный Лацарусъ, выразившій желаніе, чтобы Гротъ сдѣлался сотрудникомъ по русскому отдѣлу издаваемаго имъ "Zeitschrift für Völkerpsychologie".
   Въ этихъ отрывкахъ, какъ живой, рисуется Н. Я. Гротъ. Гротъ и дремливость были несовмѣстимы. Гдѣ бы онъ ни появлялся, начиналось движеніе. Не очень сильное, не упорное, не къ которой-нибудь вдругъ выявившейся и ставшей насущною цѣли. Этой черты дѣятельности фанатиковъ въ немъ не было. Начиналось легкое броженіе веселящаго шампанскаго. Скептицизмъ разсѣевался около столь увѣреннаго человѣка, лѣнь спадала около человѣка, вѣчно подвижного. Гулять ли, пѣть ли (въ ученическіе годы) предстояло,-- учиться ли, писать ли диссертацію или образовывать общество, журналъ: для всего былъ хорошъ этотъ человѣкъ, къ которому такъ шелъ бы стихъ старика Богдановича о Психеѣ:
   
   Во всѣхъ ты, Душенька (= Психея), нарядахъ хороша!
   
   И вотъ такой чистый и умный "Ребенокъ", если это нарицательное имя позволено, олицетворивъ его, передѣлать въ собственное, какъ древніе сдѣлали это съ названіемъ "дугаи-Психеи",-- этотъ всѣхъ освѣжавшій "Ребенокъ" упалъ, когда на возъ ему москвичи налолсили тяжелыхъ московскихъ булыжниковъ.
   И пусть читатели всей Россіи исправятъ ошибку или грѣхъ Москвы, ошибку или грѣхъ нашего учебнаго вѣдомства. Какъ мы слышали, самый выходъ послѣдующихъ томовъ сочиненій Н. Я. Грота поставленъ въ зависимость отъ того, разойдется ли и окупитъ издержки изданія 1-й томъ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru