Розанов Василий Васильевич
Когда начальство ушло...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Розанов Василий Васильевич. Собрание сочинений. Когда начальство ушло...
   М.: Республика, 1997.
   

Когда начальство ушло...

   ...прекрасно, прекрасно, я не спорю, что начальство необходимо, как дымовая труба в доме и самые "нужные" в ней места и комнаты... не спорю...
   И все-таки...
   Какая наступала восхитительная минута, когда, бывало, надзиратель отойдет от стеклянной двери нашего класса ("пошел к другим классам"), а учитель еще в нее не вошел... Электричество, что-то лучше и быстрее электричества, пробегало по нашим спинам и плечам; и "Ал- гебра Давидова" летит через две парты и попадает туда, куда ей нужно -- в затылок склонившегося над Кюнером толстого и ленивого ученика. Он вздрогнул, размахнулся и, может быть, ударил бы ни в чем неповинного соседа: но "несправедливость" предупреждена тем, что кто-то схватил его за волосы и пригнул к задней парте... Теперь он парализован, бессилен и вращает глазами, как Патрокл, поверженный Гектором. В другом углу борются "врукопашную", -- по возможности без шума; летят стрелы в потолок, с мокрою массою на конце их, чтобы повиснуть там; кафедра учителя старательно обмазывается чернилами, а стул посыпается мелом... Кто-то "учит слова", если его сейчас спросят: но благоразумнейшие пришпиливают "слова" к спине товарища, впереди сидящего, дабы "провести за нос" учителя, всепонятно "болвана", и ответить урок на "3-", зная его на "1 + "...
   Счастливые минуты: их одни я помню из поры ученья. Все остальное было скучно, бездарно, не нужно, антипедагогично. Но эта минута "без начальства", когда мы оставались одни... Она была коротка и гениальна. Я ее дурно описал: не всегда было именно то, что я передал. Бывало иначе. Но безусловно всегда пробегало бесконечное оживление по классу: а, ведь, добрый читатель и всякий человек, не есть ли "величайшее оживление", без более тесных определений, что-то самое лучшее, самое счастливое, наконец даже самое добродетельное изо всего, что вообще случается в истории и происходит в жизни? Ибо оно есть именно жизнь, тоже "без более тесных определений": и естественно, что самая высшая точка ее напряжения как "суммы движений в одном моменте" -- и есть "главная добродетель всего"...
   Всего на земле, в царствах, городах, везде, везде...
   Ну, а какое же "начальство" даст оживление, "позволит" оживиться... особенно в "бесконечность"-то?..
   
   Поэтому, я думаю, все люди притворяются, когда говорят, или даже кто-нибудь один про себя говорит, что он "почитает начальство"...
   -- Ну там кухня, ну -- дымовая труба...
   -- Необходимо! неизбежно!..
   -- Стройте, черт с ним!..
   Но -- не более. Врождено человеку давать не более pietat'a "начальству", вообще всякому, от столоначальника и...
   Но мир устроен "с начальством": даже Солнце есть начальник солнечной системы своей -- планет, спутников...
   Склоняю голову, плачу... И говорю: даже в солнечной системе это есть какой-то "первородный грех".
   А кометы? Те "залетают" в солнечную систему, пролетают ее и, не связанные, улетают куда-то "в глубь мира" уже решительно без всякого "начальства"...
   Вот пример. Это тоже природа. Уголок мира создан вовсе без "начальства".
   И это -- человечно.
   Солнечная система все-таки бесчеловечна; уже "павшая"... Кометы одни в мире безгрешны и, от этого, так редко показываются в наш грешный солнечный и земной мир.
   
   Человечность -- это всегда одиночество и братство. Одиночество не затвора, не темницы, не кельи с уставом, а просто "так", чтобы вокруг меня был некий пояс свободной земли, свободной воды, свободного воздуха... И братство в смысле том, что, никем не теснимый, я никому и не враг, а всем друг. В конце концов "свободны и человечны" были патриархи человечества в Месопотамии и Ханаане, да "аввы"-отшельники Верхнего Египта (раннее христианство). Вот -- "кометы", каждая со своим путем. Все остальное "по грехопадению" слагалось "в системы" и строило себе начальство...
   
   Черт бы его побрал.
   Человечность -- братство, одиночество... И как условие этого -- благородство и невинность.
   Люди, -- знаете ли вы единственный и исключительный корень того, что вы все, без исключения все, рабы? Только один: в том, что вы все неблагородны.
   Мы все неблагбродны.
   Мы все не невинны.
   Отсюда "кухня" и "дымовые трубы".

* * *

   Ничего об этом не умею сказать, кроме глубокого вздоха.

* * *

   Для меня несомненно, что исчезновение "начальства", таяние его как снега перед солнцем... вернее -- перед весною... начинается и всегда начнется по мере возрождения в человеке благородства, чистоты и невинности. Это -- тот огонь, в котором плавятся все оковы.
   И только в нем!
   Только в нем!
   Запомни это хорошо, человечество, дабы не маниться ложными призраками.
   Не надеяться ложно.
   Не верить ложно.

* * *

   Благородство -- это деликатность человека к человеку. Ясность души, покой ее. Правда уст и поступков. Мужество.
   Но душа всего этого -- деликатность: вытекающая из какого-то глубокого довольства собою, счастья в себе... неоскорбленности: в силу чего "не оскорбленный человек" не дерет по спине другого, соседа, дальнего, кого-нибудь -- словами, поступками, деяниями.
   Но ужас истории и величайшее ее несчастье, "первородный грех" всего, заключается в том, что человек ужасно оскорблен...
   Все мы...
   Всякие...
   И не можем этого забыть... Изгладить... И скрежещем зубами, и томимся, и ползаем...
   И вот "выбираем себе начальство".
   -- Я не могу укусить соседа. Но если соединюсь с другими и мы все выберем себе начальника, с дубиной и циклопа, -- то я ближнему раскрою голову.
   Мотив всех государств. Начиная еще от Киаксара Мидийского...
   Боже, если бы мы могли забыть обиду... Но мы никогда ее не забудем и не станем свободными.

* * *

   Когда, лет шесть назад, я впервые плыл по Женевскому озеру, мимо закрытых синей дымкой Кларанса и Монтре... было часов 9 утра, и море, небо и вот этот воздух над озером -- все было сине, влажно и мягко... у меня шевельнулась мысль:
   -- Боже, какие дураки швейцарцы: нужно же соединить в "кантон Женева" (знал по географии) такое огромное вместилище берегов!! Второй час плаваем, Женева давно скрылась за горизонтом: а все еще тянется "штат Женева". И эти Clarence, и Veveu, и Montreux, такие восхитительные, до того восхитительные, составляют части какого-то "кантона Женевы"... Возмутительно: да они -- не "части", а прекраснейшее целое... Вот как я... или я со своей семьей (я плыл с семьей): и на кой черт им составлять "кантон Женеву", все равно как бы нашей семье лезть на спину соседних, сидящих на пароходе, буржуа... Боже, до чего глупо!
   И я сказал себе как бы канон:
   "Слияние в систему (солнце и планеты) не должно простираться далее, чем насколько охватывает глаз с самого высокого места данного пункта, города, села и проч.".
   Я думал по-русски: "с колокольни или каланчи".
   Сверх этого, дальше этого -- грех. "От лукавого" и вообще "история грехопадения".
   Все большее -- "неблагородство". Ни один Пифагор или Мафусаил мне не докажет, что "нужно больше". Иначе, чем пунктами "грехопадения":
   1) Что нужно соседу дать больше в морду.
   2) Что кулак тогда будет величиной с дом.
   Но это явно "неблагородство"... Мотивы "от зла" могут быть, "от добра" -- никакого мотива.

* * *

   Кому мне посвятить эту книгу?
   Чиновники на нее обозлятся.
   "Граждане" скажут: "Наивно!"
   И едва ли не все:
   -- Даже нелитературно... Черт знает, что: мечта, безумие.
   Поэтому я посвящу ее могилам... Не всем, но тех, кто в 1905 году думал: "от колокольни до колокольни -- не дальше".
   Тем, кто, по моему убеждению, и были одни гражданами будущего века"...
   Невинным, юным и чистым.
   Спб., 19 февраля, 1910 г.

В. Розанов

   1901 г
   

КОММЕНТАРИИ

   В публикуемых текстах сохраняются особенности авторской лексики. Написание собственных имен не унифицируется и не приводится в соответствие с ныне принятым (пояснения вынесены в аннотированный указатель имен). Цитирование чужих текстов отличается у Розанова неточностями, что в комментариях обычно не оговаривается.
   

КОГДА НАЧАЛЬСТВО УШЛО...

   Печатается по изданию: Розанов В. Когда начальство ушло... 1905--1906 гг. Спб.: Тип. А. С. Суворина, 1910. В Содержании книги автором обозначены заголовки: "Предисловие", "Вместо заключения", которые отсутствуют в тексте.
   Книга Розанова вызвала немало весьма критических рецензий (в "Вестнике Европы", " Историческом вестнике", "Современном мире" и др. периодических изданиях). И все же в "Русской мысли" в ноябре 1910 г., где была напечатана непримиримо резкая статья о Розанове П. Б. Струве "Большой писатель с органическим пороком", в том же номере появилась проницательная рецензия Андрея Белого о розановской книге. Приводим этот никогда не переиздававшийся с тех пор отзыв целиком:
   "Странная, неожиданная книга, как странен, неожиданен сам Розанов; он странен по выбору своих стратем; начнет описывать черные полосы еврейского таллеса, и от описания одежды перескочит к всемирно-историческому вопросу о судьбах еврейства и христианства; или обратно: начнет углублять непонятные тексты "Апокалипсиса", а кончит тончайшими психологическими черточками, характеризующими быт супружеских отношений. От описания костюма -- к концу всемирной истории; от конца всемирной истории -- к Афанасию Ивановичу и Пульхерии Ивановне. В углублении любой житейской мелочи до ее вечного символического смысла видит он свою миссию: таблица из "Изумрудной скрижали" -- "все, что вверху, то и внизу" -- превращается у Розанова в парадокс: в мельчайшем крупнейшее, в конкретнейшем абстрактнейшее; и он весь рассыпается в конкретнейшее; поверхность его писания просто собрание слов, черточек лица, предметов, жестов, цитат; и может показаться, что у него нет мыслей; но у него есть во всяком случае одна мысль, мысль Тота-Гермеса, мысль "Изумрудной скрижали": "Все, что вверху, то и внизу". Эта мысль есть мысль практического оккультизма всех времен и народов: из мужского семени строится мир, история, судьбы народов; деторождение равно мирозданию; половой акт равен творческому слову; быт вытекает из семьи; история -- из быта. Розанов наиболее бытийственный писатель нашего времени; философские, социальные и эстетические задачи нашего времени ставит он в зависимость от быта, быт -- от семьи, как условия деторождения, а семью -- от пола; вот почему в мелких черточках, характеризующих супружескую жизнь, видит он магию религиозного, бытового и исторического творчества; у него одна мысль; он ее многократно, многообразно доказывал; а последние годы он уже только показывает на фактах справедливость своей мысли: вот почему не словами, не мыслями, не идеологией он входит нам в душу; он опрокидывает на нас поток мелких бытовых черточек, так или иначе подобранных; его мысль тонет в потоке черточек, сверкает миллионами живых проявлений, как бесплодный солнечный луч, она сверкает в тысячах живых капельках росы; в этом умении бесконечно вариировать свою тему -- все богатство Розанова-публициста.
   В последней книге Розанова "Когда начальство ушло" -- еще одна вариация на старую тему оправдания революции, но какова новая вариация! Мы привыкли оправдывать освободительное движение наше отвлеченно: этическими, религиозными, политическими и социально-экономическими принципами; мы привыкли видеть правду освободительного движения, высказанную в отвлеченных принципах; наоборот, условия быта казались нам часто элементами консервативными по отношению к отвлеченным лозунгам наших стремлений; и певец быта, Розанов, в силу одной своей темы нам казался певцом отживающего прошлого; не мог не казаться им; да и сам заявлял многократно, многообразно о своем равнодушии к отвлеченным принципам общественности. Мистика Розанова часто казалась мистикой традиции, как чудился подозрительный, недобрый взор Розанова, брошенный в сторону отвлеченных утопий.
   И вот сказал Розанов свое слово о том, что мы все пережили; он сказал это слово так, как никто, кроме него, не мог его сказать; но сказал он то, чего многие от него не могли вовсе и ожидать.
   Ласково улыбнулся Розанов там, где ждали от него угрюмого взора непонимания; в реально происходивших событиях прошлого он прочел жизнь и правду; в тысячах людей, с его точки зрения оторванных от быта, он увидел плоть и кровь этого быта, в "безбожниках" увидел "ангелов". "Явились, как будто "безбожники", а работают, как ангелы, посланные Богом" (стр. 14).
   "Явились, как будто безбожники, а работают, как ангелы, посланные Богом", -- удивляется Розанов и, как всегда, не доказывает отвлеченно правоты своего удивления, а зарисовывает недавнее прошлое в художественных картинах: вот митинг, Дума, Родичев; вот -- кадеты; а вот -- трудовики, -- ряд великолепно исполненных фотографий с натуры, лишь слегка ретушированных лейтмотивов всей книги: "Явились, как будто безбожники, а работают, как ангелы". И эта ретушь превращает живые фотографии в художественные образы.
   Книга Розанова -- живая запись истории; это -- документ; и вместе с тем это -- характеристика событий 1905--1906 года с исключительно редкой точки зрения. Недоставало лишь этой точки зрения на события недавнего прошлого; и Розанов пополнил пробел: сделал то, что только он один мог сделать.
   Но наиболее ценен мягкий пафос гуманизма, дышащий с каждой страницы и редкий у Розанова, писателя скорее жестокого, чем мягкого.
   "Были ли они религиозны? Нет. Но, может быть, они были нерелигиозны? Опять нет. Международны, интернациональны? Снова -- нет и нет. И как сестра милосердия на вопрос об этом ответила бы только: "Я стесняюсь ответом. Я училась перевязывать раны" (стр. 23).
   В событиях недавнего прошлого Розанову открылся прежде неведомый религиозный пафос неведомой прежде религии. И как изображенная им интеллигентка, стесняющаяся ответить на религиозные темы Розанова, сам Розанов лишь зарисовывает поразившие его вопреки ожиданию картины, как бы говоря нам: "Я не стесняюсь ответить". И далее:
   "Я согласен, что "кадеты" почти революционеры: но -- с культурою, за которую держатся"... "Вот вещь, которую нужно держать в уме раньше, чем осудить за что-нибудь кадетов" (стр. 273). "Эстетика, эта проклятая эстетика, которою отравились русские... -- я видел, что она одна управляет суждениями и этих милых (консервативно настроенных) и так глубоко мною чтимых девушек..." (стр. 303). И далее важное признание певца быта: "Сгорели в пожаре Феникса отечества религия, быт, социальные связи, сословия, философия, поэзия. Человек наг опять. Но чего мы не можем оспорить, что бессильны оспорить все стороны, это -- что он добр, благ, прекрасен". Это ли не оправдание революции?"
   Все сочинения Розанова -- мучительный поиск истины, -- поиск ее сначала в среде консервативной журналистики ("Русский вестник", "Русское обозрение"), а в годы после революции 1905 года -- в новых веяниях, которые охватили общество и смели плесень старых предрассудков, прежних догм. Розанов всегда был в поиске -- религиозном, нравственном, утверждая семейно-родовое начало, о котором он писал в своих "мимолетных" записях столь откровенно и необычно, как никто в его время не смел и не решался даже думать.
   Активизация антирусских, антипатриотических настроений в годы, предшествовавшие первой мировой войне, которые он связывал с национально окрашенными чертами развития капитализма в России, заставили Розанова вновь, но уже по-иному продолжить вечный поиск истины, смысла и сущности русской идеи. И поиск этот, отражающий надежды и мечты людей того времени, исключительно остро воспринимается ныне, сквозь призму того, что совершается в России конца XX столетия.
   С. 9. Когда лет шесть назад... -- летом 1905 г. Розанов с семьей путешествовал по Германии и Швейцарии.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru