Розанов Василий Васильевич
"Се человек"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

"Се человек"

   На мрачный гроб русской духовной цензуры, очерченный г. Котовичем, мне хочется положить одну маленькую незабудку.
   Это из личных воспоминаний.
   Ах, русское духовенство, русское духовенство: и ненавидишь его, -- иногда ненавидишь всеми силами души, -- и любишь. И нельзя оторвать одного, нельзя заглушить другое.
   Приезжаю я в Александро-Невскую лавру. В бумаге завернут том первый моей книги "Около церковных стен", только что отпечатанный. Насовал я там всяких колючек духовенству под пазуху. Только напечатал и думаю: "Не пропустит цензура, сразу же не пропустит".
   Издание стоило страшно дорого. "Все затраты пропали". Жаль и мыслей: многие были чрезвычайно дороги мне, не по самолюбию, а деловым образом.
   "Умрет моя бессмертная мысль. Книга горит: это душа моя горит".
   Горюю. И боюсь. И стучусь в дверь цензора.
   Долго не отпирали. Потом отпер какой-то засаленный мальчишка. Должно быть, послушник. В длинном.
   Учтиво спрашиваю:
   -- Отец архимандрит дома?
   -- Гуляют!
   -- Гуляют?..
   -- В монастырском саду.
   Ах, Боже мой. Что же теперь делать.
   -- Да где сад?
   -- А вот тут недалече. За стеной.
   -- Да почему же они гуляют?
   -- А пообедали и гуляют.
   "Пообедали!" Но ведь я приехал еще утром и был всего час дня.
   -- Может, пройдете туда? -- это он спрашивает.
   -- Ну, что же. Попробую.
   Прошел. Приотворил калитку. Сад огромный и красивый. Весь пустой, тихий. Приглядываюсь: и вижу далеко-далеко бредет по аллее темная фигурка.
   Не будь я с "виной" под мышкой, -- подошел бы, поздоровался. Но я держу в руках книгу, обвиняющую меня: как же я пойду тревожить с нею начальство? Конечно, рассердится и не пропустит!
   Затворил калитку и вернулся в келью. Сижу мрачнее тучи. На душе мысли скребут. "Целых две тысячи рублей пропало".
   Чей-то голосок спрашивает:
   -- Вам что?
   Поворачиваюсь. Еще монах.
   -- Книгу надо пропустить. -- Называю фамилию и заглавие книги (полный криминал). -- Вот и жду старшего цензора.
   -- Зачем?
   -- Чтобы он подписал. Билет там что ли выдал. Вообще, что духовная цензура не препятствует.
   -- Ну? -- точно не понимает.
   -- Боюсь, цензурна ли. Дорого стоило печатание. Вдруг запретят.
   -- Так зачем же запрещать?
   -- А если не цензурна.
   -- Пустяки. Отчего не цензурна. Давайте сюда.
   Я подал.
   -- Отец архимандрит, при котором я состою помощником, высокой созерцательной жизни человек, и его отвлекать по-пустому не подобает. Он занят богомысленными размышлениями...
   Он взял перо и попробовал о бумагу качество. Обмакнул в чернильницу.
   -- Вот мы ее и пропустим.
   Так красиво растянул слова.
   -- Не читавши??!
   -- А для чего же читать. Ведь вы хорошо пишете?
   И чуть-чуть смеется. Я взглянул на него. Не старый, почти молодой. Волосы белокурые. "Брада" и все такое, как следует. Полон. Бел. Но не очень, в меру.
   "Се человек", -- подумал я. И сказал вслух:
   -- Как бы вам в ответ не попасть. Ведь закон... правила.
   Он улыбнулся совсем широко:
   -- А какие же мне "правила", когда я монах. Мы живем по благодати, а не по правилам. Закон -- для внешних.
   И смеется. Чуть-чуть с лукавством, но добрейшим. И весь он вообще имел что-то деликатно-русское в себе. Ни тени грубости; о цинизме и вспомнить было нельзя.
   -- Только вы мне за это вот что: напишите рецензию на сочинение моего товарища по семинарии, священника (такого-то, имя забыл) -- "Об Арсении Мациевиче". Основательный труд, деньги затратил, а он -- семейный. Писал же по первоисточникам.
   И он "одобрил к обращению" мою -- "Около церковных стен".
   Я взял серенькую книжку об Арсении Мациевиче с самым пылким желанием написать рецензию. Прочел -- полна интереса и труд, конечно, компетентный. Начал я писать рецензию... И лишь оттого, что таковое писанье "по просьбе" мне пуще ада противно и тягостно, я так и не исполнил все-таки долга перед добрейшим отцом А. Вскоре он был переведен куда-то на юг, настоятелем монастыря: и оттуда еще раз напомнил о своем семинарском товарище.
   И еще раз захотел я исполнить. И еще раз не исполнил. Верно, он меня осуждает теперь...

* * *

   Так что на смертных полях цензуры есть и цветы. И когда Господь призовет на Страшном Суде всю духовную цензуру к ответу: "Что ты сделала с русскою религиозною мыслью", то седые старцы и строгие, изможденные постом лица, выдвигая вперед отца А., скажут:
   -- Господи! Но ведь и Содом обещано было пощадить, если в нем найдется десять праведников! Вот отец А., вот и еще...
   И, найдя несколько таковых же, возопиют хором, "соборне":
   -- Не все мы были грубы и жестоки. Были и милостивцы среди нас... Ради сих добрых не взыщи, Боже, и с остальных...
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 29 ноября. No 12112
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru