Розанов Василий Васильевич
Художество испуга и мировой его смысл

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В. В. Розанов

Художество испуга и мировой его смысл

   Пишу на тему, на которую, вероятно, ни один человек в мире не писал: "Почему я боюсь?" Так как мы все чего-нибудь или в каком-нибудь отношении боимся, то тема эта небезразлична для всех. Я думаю, что она даже мучительно любопытна, -- для многих, для некоторых. Вынуждает меня к этому то, что я печатно обвинен в "трусости". Не правда ли, для писателя убийственно? И пикантно, что обвинен со ссылкою на мое собственное признание -- абсолютно ничем не вызванное ("Мечта в щелку", в "Весах"), ни на чье обвинение не сказанное. Можно сказать, "стечение обстоятельств" такое, что в другой раз не встретится.
   И я стал думать, почему мы вообще "трусим" и нет ли какой-то мировой в этом необходимости? Мирового смысла?
   Прежде всего, почему мы "трусости" стыдимся? Все, весь свет?
   -- Не дворянская черта... Хе-хе-хе...
   В ответ смеется толстый "болван" (есть такой тип, такая порода людей, которую в уме формулируешь "болванами"), грузного роста, с огромными кулачищами, которые "сами собой сжимаются".
   -- Да, но из дворян преимущественно ничего не боялся Ноздрев. Лежнев "боялся" гораздо больше его, а Рудин был и совсем пуглив. Потом ничего не боялся Базаров, который вечно "наступал", мнения о всем имел решительные и определенные: напротив, много размышлявший, во многом сомневающийся, всегда колебавшийся Гамлет был заметно его трусливее. Потом, в-третьих, ничего не боялся Дон-Кихот. Этот был святой, правдолюбец и сумасшедший. Вот сколько категорий. "Не боятся" от грубости и от святости. Не боятся те, которым нечего скрывать и они правы перед Богом, и -- просто болваны. Позитивист -- непременно не труслив, но метафизик всегда хоть чуточку, но труслив. "Запутанный ум".
   Крутя папироски и мысленно разрешая проблему, я нашел, что это в самом деле интереснейший вопрос. Ловя себя на чувствах (так как вопрос был поставлен печатно и именно обо мне), припоминая случаи, -- я нашел, что всегда любил в себе эту "трусость", т. е. не редко мысленно сам любовался своим "трусливым поступком", в воображении увеличивал его, т.е. представлял себя еще более испуганным, -- и, помню, всегда весело-весело смеялся при этом, радуясь чисто детской радостью. Как известно, все "трусливое" -- смешно: единственная форма мне понятной комедии и есть "комедия труса". Тут проходит какой-то мертвящий хохот, до упаду, и примиряющий. "Напугав смертельно труса", мы потом его обнимаем и говорим: "Ты -- брат наш. И мы все немножечко боимся, но скрываемся: а ты нам показал это так открыто".
   Такие мысленные опыты я проделывал. Для "метафизики" трусости важно, что я, например, боюсь вовсе не враждебных мне людей, в чем-нибудь угрожающих, но и самих близких, любимых и любящих меня "до самопожертвования" (слава Богу, есть такие). "Труслив" вообще в отношении присутствия человека. Совершенно "храбр" я бываю только с древними монетами, в три часа ночи, -- один в безмолвном дому. Или -- на уединенной прогулке. "Один" -- и храбр; "кто-нибудь" -- и трушу. Со слезами я обвинял себя за это...
   Во всеобщем обмане!!
   "Да не обманываю ли я всех? Отчего же я всех боюсь? Отчего малейшее чье-нибудь присутствие уже ложится на меня легкою, незаметною, но тягостью?"
   И мне было грустно. "Всех боюсь, потому что всех обманываю".
   -- Да в чем? "Откровенность" моя, -- откровенность, натуральность и доверчивость, -- не раз ставила меня в положение мучительное, смешное и опасное, из которого выходил только потому, что люди "отпускали"... Кто из "обманщиков" будет это с собою делать? Обман предполагает преднамеренность и расчет: ни одного, ни другого во мне нет. Явно, источник моей "трусости" другой.
   Почему я не осуждаю себя за "трусость"? Почему она во мне нравится мне? Что такое за "план творения"?.. Ибо я чувствую, что это не случайность во мне, не "благоприобретенное", а натура и от рождения. Что такое?
   Лев, "такой храбрый", нам нравится...
   И вот, все крутя папироски, я вдруг перекинулся воспоминанием к сернам в Зоологическом саду, во Франкфурте-на-Майне, которые, бывало, чуть начнешь подходить, уже отскакивают. И далее у Майн-Рида: "Едва завидев точку, она уже скрылась". "Точка" -- это охотник на горизонте; "она" -- серна, газель.
   "Да просто я боюсь людей потому, что я ни в малейшие связи, дрязги, волокиту какую бы то ни было с ними не хочу вступать: и не хочу не по враждебности, а потому, что это мешает мне размышлять, воображать и мечтать". Именно я завижу "точку" -- и сейчас ухожу. А "свободен", когда никакой "точки" на горизонте: за нумизматикой или в лесу.
  
   Тогда пишу...
   Пером сердитый водит ум...
  
   "Пишу" мысленно, говорю, гневаюсь, мечтаю, люблю. Люблю спящих, "люблю" бодрствующих... Именно на "свободе"-то сердце мое широко раскрывается и я переживаю счастливейшие чувства, как и мысль непрерывно стучит.
   "Вошел кто-нибудь", -- и нет ничего. Вся фата-моргана исчезла. Я груб, холоден и смертельно равнодушен к "вошедшему" и ко всему. Как кто-нибудь "вошел" -- я засыпаю, дремлю. Дремотно слушаю, дремотно отвечаю. Ушли, -- и я весь в огне.
   В таком случае, что же такое "трусость" и где ее мировой смысл?
   Лев -- тому "должно быть храбрым", ибо он всех "победит".
   Но, кроме львов, всем, т.е. вообще-то почти всем живым существам, врождена благодетельная и благородная "трусость, которая защищает от мира" эти существа так же хорошо, как льва его когти и зубы. И Бог, сотворив "крепкое копыто" (для убеганья) у газели, -- подал ей в этом такой же щит, как льву в зубах. "Трусость" есть Божий дар, -- счастливый и вполне благородный, обеспечивающий нашу свободу, уединение и покой. Наше счастье. Наконец, -- нашу философию. "Метафизики" оттого немного (а другие, я думаю, и много) трусливы, что им нужно постоянно размышлять. И они все "уходят" от мира (копыто), "убегают" от него... Тогда как Ноздреву зачем убегать? Он "на всех идет". И у него "зуб", и он "храбр".
   Идет навстречу пьяный. Конечно, я "обойду". Ватага шумящих? "Обойду" же... "Ах, так вы все обходцем?" Да. Прогулка философов. И только.
   Но это на улице. Однако и в жизни так же, в больших делах. Буду вполне откровенен (ибо сам и первый назвал себя "трусом"), что смолоду, с отрочества меня влек инстинкт, что "совершу что-то большое" и даже определенно -- "много и важное напишу". И вот бы шум улицы и хоть "всеобщее восстание". Ни за что бы не пошел. Почему? -- "Убьют". Меня же (инстинкт самосохранения) "ни за что не должны убить, пока не исполню все, что исполню". Поэтому я с детства воображал себе и прелюбовно смеялся мысли, что вот "когда начали все стрелять", то я лягу в милую-премилую бороздку, ровно такую, чтобы пули пролетали надо мною, и встану только тогда, когда "перестанут стрелять". В битве, в восстании -- все равно. "Я ни за что не должен умереть раньше времени". Кроме того: "должен быть всегда свободен" (для размышления) -- и потому "ни в какие споры, личные и житейские, не вступаю". "Всегда всем уступаю" (трусость). "Считаю начальством полицейского и кондуктора" (мое литературное признание), -- чтобы не придрались и не помешали мне размышлять. Очень просто. Инстинкт. И "слава Богу".
   Безобразен ли я в таковой постоянной и непрерывной трусости? Ничуть. "Газель на горизонте". Майн-ридовская "точка". Жажда пустыни и быть "одному". Мудрейшее устроение "копыта".
   Но одно воспоминание...
   В маленьком уездном городе был дифтерит. Шел повально. И кто заболел, все умерли. Случая спасения не было ни одного. Неосторожно близкий человек сошел "вниз" и вошел в квартиру, из которой дня 1 1/2 назад вынесли гроб. И в ночь, три часа ночи сказал, что "что-то болит горло". -- "Открой, я посмотрю". И, поднеся свечку, увидел два серых, грязных пятна (как лепешечки) на миндалевидных железах. "Доктора уже позвать поздно". -- "Ничего нет, -- сказал я, -- легкая краснота". И стал целовать его. Тут я забыл "будущее" и что "напишу сочинения"; я думал: "Он умрет, и я умру". Таким образом, философское самозащищение через "трусость" не враждебно человеческому роду и не безучастно к нему: оно относится собственно только к "спасаемому" и не касается никого, кроме одного его.
   "Трусость" в большей или меньшей степени у всех встречается. Она рассеяна в частицах, в вариантах, большей частью вуалирована. "Все берегут себя"... И слава Богу: мы все должны работать, беречь жизнь, удлинять ее. И уважать с равной мудростью и "зубы" человечества, и "копыта" его. "Все дал Бог" -- и вечная Ему хвала.
  
   Впервые опубликовано: "Новое время". 1910. 3 нояб. No 12445.
   Исходник: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_hudojestvo_ispuga.html
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru