Розенфельд Михаил Константинович
Ущелье алмасов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Константинович Розенфельд
Ущелье алмасов

Повесть

[]

Об авторе этой книги

   Михаил Константинович Розенфельд, автор этой книги, на протяжении более пятнадцати лет был сотрудником "Комсомольской правды". Он пришел работать в "Комсомолку" в дни основания газеты, весной 1925 года, когда ему было девятнадцать лет, и связал с ней всю свою жизнь.
   Розенфельд был корреспондентом отдела информации, репортером. Редакция поручала ему самые разнообразные задания. Вначале это была хроника столичного дня, отчеты о спортивных состязаниях. Потом, еще в 1925 и 1926 годах, вместе с международными делегациями рабочей молодежи он объездил многие города страны, побывал на Украине, в Грузии, на Урале, в родном Ленинграде, где учился и вошел в жизнь. Он не только знакомил иностранных друзей с родной страной, но и сам знакомился с ней, постигал ее широкие планы, пафос великого индустриального строительства, развертывавшегося повсюду. Постепенно у него вырабатывался свой "журналистский почерк", стремительный и вместе с тем экономный и выразительный. Его заметки (даже если они и не имели подписи) всегда можно было узнать. Он писал репортаж со съездов и конференций, его голос не раз слышали москвичи во время передач с Красной площади. Редакция посылала его участвовать в автопробегах и испытании аэросаней, летать на опытных аэростатах.
   Он много путешествовал. Вспоминается большая, красочно оформленная карта, составленная ко дню десятилетнего юбилея "Комсомольской правды". На ней были обозначены маршруты сухопутных путешествий, плаваний и полетов специальных корреспондентов газеты. Маршруты Михаила Розенфельда из края в край пересекали всю страну. Соединенные в одну линию, они; могли несколько раз опоясать земной шар.
   Журналистика, работа в газете были его призванием, потребностью его непоседливой, живой и энергичной натуры. В нем никогда не угасал беспокойный интересно всему новому, что совершалось в стране. Возвращаясь из очередной поездки, он часами мог восторженно и увлекательно рассказывать о людях, с которыми познакомился, о разнообразных случаях и приключениях, которые всегда сопутствовали ему в пути. Блестящий рассказчик, он старался и на страницах газеты говорить с читателями так, чтобы читатель сам переживал вместе с автором взволновавшие его события. С каждым годом его все больше увлекали темы о смелых и находчивых людях, преодолевающих неожиданное и необычное. И вместе с тем ему уже становилось тесно на газетном листе.
   Первые его книги -- "В песках Кара-Кума" и "Клад пустыни Кара-Кум" -- были хроникой интереснейшей экспедиции академика А. Е. Ферсмана и геолога Д. И. Щербакова летом 1929 года в безводные "Черные пески" Туркмении. Розенфельд сопровождал экспедицию.
   Летом 1930 года по приглашению правительства Монгольской Народной Республики в Монголию выехала экспедиция Академии паук СССР. С одной из групп экспедиции Розенфельд за два месяца пересек всю Монголию с востока на запад. Он жадно наблюдал, как пробиваются ростки нового в жизни этой страны, которую в то время, четверть века назад, не без основания считали страной-загадкой. На привалах в степи, на снежных перевалах Гобийского Алтая, в песках монгольских пустынь он вел дневник. Записи о виденном чередовались с документами, справками, выписками из книг. А видел он многое: и зловещие храмовые праздники буддийских лам, и составление первого договора на социалистическое соревнование в монгольском колхозе, и эпитафии Чингис-хана на замшелых камнях, которые разыскал престарелый профессор, и организацию ревсомольцами первого в Монголии детского сада. Потом из этих записей, помимо интереснейших газетных очерков, родилась новая книга -- хроника путешествия: "На автомобиле по Монголии".
   Задания и поездки следовали одна за другой. В 1932 году Розенфельд дважды ездил в Среднюю Азию, на афганскую границу, в Вахшскую долину. Затем летал на первом советском дирижабле. Осень 1932 года он встретил на Ленских золотых приисках, весну 1933 года -- в составе спасательной экспедиции у берегов Шпицбергена, где потерпел аварию ледокольный пароход "Малыгин" (эта экспедиция описана в его книге "Ледяные ночи").
   Осенью 1933 года Розенфельд побывал на подъеме парохода "Садко" в Кандалакшском заливе, весной следующего, 1934 года ушел в кругосветное плавание на ледоколе "Красин", спешившем из Ленинграда через Панамский канал на Чукотку для участия в операциях по спасению челюскинцев.
   В этих плаваниях и путешествиях у Михаила Розенфельда окончательно сложились планы нескольких новых книг для детей и юношества. Он избрал для себя жанр приключенческой литературы.
   "Ущелье алмасов" -- первая его приключенческая повесть.
   Она была издана в 1936 году. Конечно, на картах и в справочниках читатели не найдут ни Алмасских гор, ни самих алмасов. Но, прочитав книгу, веришь, что все описанное в ней было в действительности или, во всяком случае, могло быть. Многие картины природы и люди, описанные в книге, запомнились Розенфельду со времени его путешествия по Монголии в 1930 году.
   В 1937 году была издана вторая приключенческая -- повесть Розенфельда -- "Морская тайна".
   Увлекательный рассказ о тайной японской базе "Крепость синего солнца", приключениях смелого штурмана Головина, веселого и мужественного боцмана Бакуты и амурской рыбачки Нины Самариной с удовольствием читают не только юные, но подчас и взрослые читатели.
   Конечно, обе эти повести не лишены недостатков. Далеко не все поступки героев оправданы. Но при всем этом глубокое знание жизни и талант позволили автору создать интересные и запоминающиеся книги.
   В первые дни Великой Отечественной войны, оставив работу над новыми темами, новыми занимательными приключениями, М. К. Розенфельд ушел на фронт. В 1942 году он пал смертью храбрых в боях с врагом на Харьковском направлении. Фашистская пуля сразила его в самом начале большого творческого пути.

М. Черненко.

0x01 graphic

Ночь на Неве
(Вместо пролога)

   В один из вечеров середины августа, будучи в Ленинграде, я плыл по Неве к Кировским островам. Маленький нарядный пароход, переполненный шумной, праздничной публикой, быстро летел, расплескивая спокойную воду, и среди величавой реки, на фоне массивной гранитной набережной он казался веселой игрушкой. Пароход свернул на Малую Невку, из-под сводов моста раздался гудок, и следом за ним выползло точно такое же суденышко, возвращавшееся с островов. На минуту пассажиры умолкли, стараясь разглядеть на встречном пароходе знакомых, и когда он проходил мимо, сосед подтолкнул меня локтем:
   -- Смотрите, слушайте: вас зовут.
   И действительно, в гуще столпившихся на борту людей выделялась высокая фигура молодого человека. Он энергично махал руками и кричал:
   -- Узнали?.. Висковский!.. Я Висковский! Помните Монголию?
   Быстро уплывал пароход. Кричавший человек перебежал на самый конец кормы:
   -- Слышите меня?.. Я Висковский... Позвоните пятьдесят три сорок восемь... Много интересного...
   ...Висковский... Монголия... В первое же мгновение, как только меня толкнул сосед, услышав голос Висковского, я тотчас узнал его. Однажды встретив человека в бескрайной монгольской степи, вы никогда его не забудете, и мог ли я не помнить геолога Висковского, с которым пять лет назад мы путешествовали по степям и пустыням Западной Монголии!
   В наступившей темноте загорелись огни Парка культуры и отдыха. Но я в это время был далеко от Невы. В памяти проносились курганы, синие горы монгольского Алтая, где мы засыпали под рев голодных барсов и просыпались от хищного клекота орлов. Это было летом 1930 года. В Монголию по приглашению народного революционного правительства приехала комплексная экспедиция Всесоюзной Академии наук. Несколько отрядов геологов, географов и астрономов отправились во все концы огромной страны. Специальный корреспондент "Комсомольской правды" ехал с представителем Министерства народного просвещения Н., который знакомился с работой всех отрядов.
   В течение двух месяцев, передвигаясь на автомобилях, мы совершили рейс в три тысячи километров -- от столицы Монголии Улан-Батора до Кобдо и затем к границе Советского Союза, до Кош-Агача.
   Как-то ночью, не доехав километров пятнадцать до намеченного становища, мы расположились на ночевку в степи. Разведя костер из сухого кустарника и установив монгольскую палатку -- майхан, мы легли у огня. Трое путешественников в непроницаемой мгле ночи чувствовали себя в эти часы одинокими, и представитель министерства старый монголовед Н. долго ворочался на своей медвежьей шкуре. Старик в бессонные ночи имел обыкновение рассказывать различные истории -- он не любил гнетущей тишины и часами предавался воспоминаниям, стараясь удержать нас от сна. Нередко старик поражал нас изумительными фантазиями, и его суровый голос делал правдоподобными самые невероятные случаи.
   -- Завтра будет жара. -- Монголовед, кряхтя, вытянулся на шкуре. -- Придется встать пораньше. Завтра к полудню мы доберемся к Цза-Загтухану. Наконец-то мы увидим живых людей! Даже я, полжизни проведший в степях, начинаю постепенно приходить в уныние. Каково же ваше состояние -- столичных людей, привыкших к шумным улицам и площадям! За пять дней нам не попался ни один всадник. В таких краях поневоле обрадуешься встрече хотя бы с алмасами.
   -- С алмасами? Кто такие алмасы? -- пододвинулись мы к старику, зная, что он сейчас обязательно расскажет что-нибудь удивительное.
   И мы не ошиблись.
   -- Алмасы?.. Но разве вы не слыхали про Алмасские горы и про неведомых людей из недоступных ущелий? О-о! Тогда вы должны узнать загадочную историю, которая занимает меня вот уже тридцать лет... Однажды в селении "Светлая степь", возле Желтой пустыни, -- начал он, -- во время снежного бурана монголы попрятались в юрты. Внезапно все собаки кочевья с безумным лаем кинулись на холмы. Кочевники выскочили за ними и в страхе застыли от того, что им пришлось увидеть. В бушующем урагане, в вихрях падающего снега с диким ревом метался черный волосатый человек.
   "Чекемби?" ("Кто ты?") -- закричали монголы. И таинственный человек, увидев людей, убежал. И сразу метель стихла. На следующий день монголы заметили на снегу его следы -- следы человеческих ног, но странные следы. На снегу четко выделялись когти и оттопыренный большой палец. Следы уходили через степь к Алмасским горам и терялись у обрыва бездонной пропасти.
   Узнав о случившемся, я решил, что это, может быть, дикий человек -- один из алмасов, о которых, повторяю, мне приходилось много слышать. Я мог бы рассказать массу подобных случаев, слышанных от кочевников на протяжении тридцати лет, но боюсь, что все это покажется вам легендой или суеверием темных людей. Однако меня эти рассказы убеждают, что алмасы, возможно, существуют и до сих пор. Знакомясь с описанием путешествий по Центральной Азии, нередко находишь упоминание о диких, неведомых людях. О них рассказывает Марко Поло, затем Плано Карпини. Все эти факты идут из глубокой древности. Но есть и более поздние источники, документы нашего времени.
   В 1906 году петербургский профессор Барадин возвращался из экспедиции со своим караваном. В момент захода солнца каравановожатый, оглядываясь, искал места для ночлега и вдруг с криком упал на колени. Караван верблюдов остановился, и все увидели на песчаном бугре фигуру волосатого человека, похожего на обезьяну. В лучах заходящего солнца он стоял, согнувшись и опустив длинные руки, пытливо рассматривая людей. Взволнованный, Барадин попросил монголов нагнать его, схватить, но никто из проводников не решился. Алмас, медленно отступая, скрылся за песчаными холмами... Ах, если бы нашлось несколько молодых людей! -- мечтательно произнес Н. -- Снарядить экспедицию и отправиться в глубину Желтой пустыни... Нужен испытанный отряд, который не боялся бы лишений и опасностей. Представьте себе: вот мы, например, проникаем в безводные пески, пробираемся в недоступные ущелья скал и... вдруг находим неведомых черных людей!..
   Последние слова старик произнес нараспев, затем он завернулся в халат и сразу же уснул.
   Угасал костер, темнота стала еще гуще.
   Алмасы... Легенда, сказка, суеверие или правда? Можно ли предположить, что где-то в недоступных горах живут дикие люди?
   Беспокойные мысли прервал звук шагов. Кто-то приближался к палатке, и, не отдавая себе отчета, кто это мог быть, вскочив на ноги, я кинулся ему навстречу.
   В глаза хлестнул резкий свет электрического фонаря.
   -- Осторожней, товарищ, -- послышался спокойный голос, -- уберите оружие. К вам идут потерпевшие кораблекрушение.
   Снова сверкнул карманный фонарь, и высокий, худощавый молодой человек, вежливо поклонившись, представился:
   -- Геолог Висковский. Если не ошибаюсь, -- кивнул он на автомобиль, -- вы едете к нам. Как мне повезло! -- рассмеялся он. -- Я спасен. В самом деле, здесь ничего не стоит погибнуть, когда твой конь сбил ногу и ты вынужден идти пешком. Не правда ли, геологический молоток -- плохой компас? Сегодня на рассвете я выехал на разведку, мой конь захромал, и я заночевал среди курганов.
   Приход неожиданного гостя разбудил старика и его секретаря, и мы до утра разговаривали с новым знакомым. С восходом солнца автомобиль поехал вперед, мы же с Висковский пошли пешком. Он вел на поводу хромавшего коня. По дороге я передал геологу ночной рассказ монголоведа, и Висковский, слушая, замедлил шаг.
   -- Да, -- задумчиво промолвил он, -- занятно. Но должен вам сказать, что я склонен подойти ко всему этому серьезно. Алмасские горы, как их называют кочевники, совершенно не освещены. Трудно вообразить и у нас это не укладывается в сознании, но факт остается фактом: в недоступных Алмасских горах не бывал ни один человек. И вполне естественно, почему возникают легенды, суеверия. Но при современных средствах сообщения, по-моему, возможно пробраться к горам... Хорошо снаряженная экспедиция и... -- Дернув повод, Висковский горячо воскликнул: -- Я был бы счастлив участвовать в такой экспедиции!
   В селении Цза-Загтухан геолог во все дни стоянки находился возле монголоведа, и часто, удаляясь от общества они вели продолжительные беседы. Двадцать дней мы ездили вместе, и между нами завязались крепкие приятельские отношения. Вернувшись в СССР, мы нередко переписывались. Висковский писал с Памира и Дальнего Востока, и вот сейчас он промелькнул на невском пароходе.
   ...Пятьдесят три сорок восемь. Номер телефона. Не заходя в парк, немедленно пересев на отходящий к Летнему саду пароход, я вернулся в город. Первая попавшаяся будка телефона-автомата -- и через полчаса мы пожимаем друг другу руки под фонарями моста лейтенанта Шмидта.
   -- Как хорошо, что мы встретились! -- сказал он. -- А я уже хотел было писать вам. Но разве опишешь... Я только три дня назад приехал из Монголии. Два месяца я работал в Ученом комитете и в начале июня должен был вернуться в Ленинград. Но пять лет я не был в отпуску и решил провести его в Монголии. Никогда вы не представите себе, где я побывал... Угадайте, куда... куда я поехал?
   -- К алмасам, -- сказал я в шутку, напоминая о совместных странствованиях.
   Но Висковский с серьезным лицом тихо и твердо ответил:
   -- К алмасам... Да... Я был там!.. Я отправился к алмасам...
   Ночь, всю ночь, мы, не замечая времени, ходили по набережной Невы. Утром, когда по городу двинулись первые трамваи, мы поехали на квартиру к Висковскому, перелистывали тетради дневников и читали документы. Записи подтвердили, дополнили поразительный рассказ геолога. С разрешения Висковского изменив лишь, по его настоянию, фамилии участников происшедших событий, мы передадим читателю все, что было нами услышано на набережной ночной Невы.

У старого Джамбона

   В первых числах июня Висковский закончил свою работу в Улан-Баторе и, твердо решившись совершить поездку в Желтую пустыню, с рекомендательным письмом местных друзей пошел к старому монгольскому ученому Джамбону, надеясь получить у него совет.
   Джамбон, историк и археолог, с весны поселился на горе Богдоул, куда обычно в летние месяцы выезжают на дачи жители Улан-Батора. Богдоул -- единственное место в окрестностях монгольской столицы, где еще сохранились деревья. Народно-революционное правительство республики объявило леса и животных Богдоула государственным заповедником.
   В двух километрах от города Висковский перешел вброд разлившуюся реку Толу. Отсюда начинался подъем, и, приближаясь к своей цели, он впервые призадумался над тем, какой прием ожидает его у Джамбона. Улан-баторские знакомые сочли своим долгом предупредить геолога о странном характере одинокого старика. Двадцать лет назад, оставив кафедру в Петербургском университете, совершенно обрусевший, Джамбон вернулся на родину. Великие события чередовались в стране -- китайская оккупация, нашествие барона Унгерна, установление народно-революционного правительства, -- но Джамбон, запершись в своем доме, не участвовал в политической жизни страны. Двадцать лет он скрывался от мира в своем кабинете. Постепенно старика забыли, между тем как его имя еще продолжают произносить с трибун научных конгрессов и труды его переведены на языки многих стран Европы, Америки и Азии. Окончив образование в Петербурге, Джамбон совершил несколько больших экспедиций по пустыням Монголии, открыл два мертвых города и множество памятников эпохи воинственных походов Чингис-хана. В Китае Джамбону принадлежит честь раскопок у Пекина. Он нашел документы династий минов, основавших Бей-Цзин, как значится Пекин на мандаринском диалекте. В результате своих раскопок Джамбон прославился историческим исследованием названий, какими наделяют Пекин. Так, например, "Северная столица" одновременно именуется "Цзинь-Ду-Янь" (в переводе "Ласточка") и "Шунь-Тянь-Фу". В записях Марко Поло Пекин упоминается в качестве "ханского города" -- Хан-Балык.
   Старик жил на средства, получаемые за переводы его трудов. Монгольское правительство установило ему солидную персональную пенсию, и три года назад, в день шестидесятипятилетия, министерство народного просвещения преподнесло ему автомобиль, которым он и пользовался, переезжая летом на Богдоул.
   По указаниям дачников, Висковский свернул с дороги и попал в густой лес. На мгновение он остановился, услышав у самых ног тонкий, обрывистый свист. Из травы выскочил рыжий сурок -- тарбаган -- и, нисколько не пугаясь человека, приподнявшись на задние лапы, с любопытством глядел на Висковского. Камни сжимали стволы исполинских деревьев. Висковский ползком взобрался на вершину гряды. Внизу, в сплошном мраке, под тенью деревьев, в замшелых расщелинах, звенел невидимый подземный ключ. Оглядываясь вокруг и не находя тропинки, Висковский уже было решил спуститься вниз, но почувствовал, что позади него кто-то стоит. Неслышно ступая толстыми подошвами войлочных туфель, к нему подошел низкорослый китаец с корзиной, наполненной грибами. В узких черных шароварах и кожаной тужурке, он ничем не отличался от городских каменщиков, работающих на новых постройках. Китаец вежливым жестом задержал его и почтительно спросил на отличном русском языке:
   -- Вы ищете дорогу? Если позволите, я укажу.
   И, легко перепрыгивая через камни и придерживая грибы, он вывел Висковского к заросшей, еле заметной тропе.
   -- Спускайтесь вниз. Дорога, -- сказал он, -- автомобили... Увидите город.
   -- Но я иду из города. Я ищу дачу профессора Джамбона.
   Китаец вновь поклонился и пропустил его вперед:
   -- Дача Джамбона очень близко.
   Спустя несколько минут Висковский увидел большую белую юрту. Но здесь проводник опередил его и попросил обождать. В юрте, куда, к удивлению Висковского, вошел китаец, послышался негромкий разговор -- старческий, ворчливый голос, очевидно, бранил вошедшего. Вскоре китаец вернулся с миниатюрной лакированной скамейкой:
   -- Извините... Профессор просит вас обождать.
   В юрте поднялась возня. Под звуки приглушенного ворчанья как будто передвигали мебель; наконец раскрылись деревянные створки, и к Висковскому торопливой походкой вышел маленький, худощавый седой старик с фигурой подростка. Висковский сразу же заметил, что профессор чувствует себя ужасно неловко в длинном черном сюртуке. Огромные манжеты спадали -- с тонких детских рук, и старик, наклонив набок голову, придерживал их кончиками пальцев. Высокий, просторный крахмальный воротник подпирал его подбородок, и когда профессор сделал движение, с его шеи соскочил застегнутый на резинке, галстук.
   -- Умоляю простить меня. Недостойный Ли Чан, совершая свои грибные экспедиции, оставляет меня на попечение духов Богдоула. Я надеюсь на ваше милосердие!.. Прошу...

0x01 graphic

   В просторной юрте, представлявшей собой настоящую круглую комнату с деревянным крашеным полом, стояли письменный стол, книжные полки и узкая тахта, покрытая кошмой. Джамбон пододвинул гостю деревянное резное кресло, после чего и сам сел за стол.
   Китаец, успевший переодеться в черный шелковый халат, принес низкий, как табурет, стол с двумя деревянными полированными чашками.
   -- Спасибо, Ли Чан. Старайся искупить свои грехи, предложи дорогому гостю наш безвкусный, ничтожный чан.
   Не зная, как приступить к разговору, Висковский пытливо разглядывал маленькое скуластое лицо ученого. Большие, совсем ребяческие ясные глаза светились из-под густых белых бровей. Превосходные белые-зубы и тонкие китайские усы.
   -- Освежитесь чаем. -- Профессор передал деревянную чашку. -- Сорок лет назад я вывез ее из Тибета. Розовое дерево когда-то источало дивные ароматы.
   -- Вы здесь живете один? -- неожиданно для самого себя спросил Висковский и тотчас спохватился: -- Прошу извинить меня, если я нарушил...
   -- О нет! -- заметив смущение гостя, перебил его Джамбон. -- Теперь я совершенно свободен. Меня предупредили о вашем приходе, и я вас очень, очень ждал. Со мной Ли Чан, -- добавил он, отвечая на вопрос, -- ив этом году нас, двух отшельников, можно поздравить с разрешением столь долгого затворничества. Я кончил исследование последнего знака с восточных склонов Синих скал. Абсолютно точно установлено, что знак трех линий есть изображение стреляющего из лука охотника. Начертания окончательно расшифрованы, и через два дня я отсылаю сообщение в Российскую Академию паук. Прошу снисхождения, я увлекся... Вряд ли вас может интересовать подобная тема. Итак, мне рассказали о ваших намерениях... Говорите, молодой друг, я слушаю вас.
   Волнуясь, чувствуя на себе пристальное внимание, с каким его слушал профессор, Висковский пересказал ему то, что так долго готовил, и Джамбон, не перебивая, слушал его, потирая ладонями колени.
   -- Поймите... я ни на что не надеюсь, ко мне хотелось бы исследовать эти горы. Степи, пустыни!.. Но при современных средствах сообщения пятьсот -- шестьсот километров, даже по пустыне, -- расстояние не столь далекое. Я хотел бы лишь видеть горы, о которых ходит вековая легенда. Что могло породить предания и суеверия? Я хочу нанять автомобиль. Денег у меня хватит. Поездка займет около месяца. В случае, если встретятся непреодолимые препятствия, я вернусь... Могу ли я рассчитывать на вашу помощь? Расскажите мне об этом загадочном районе и, если возможно, укажите проводника из знакомых вам старых монголов. Одного прошу: не считайте нелепостью...
   -- Как вы смогли подумать! -- запротестовал Джамбон. -- Я необычайно высоко ставлю ваши благородные стремления. Они заслуживают всемерного поощрения, и вы вполне можете рассчитывать на меня. Знайте же, молодой друг: Алмасские горы находятся от нас в пятистах километрах, в глубине Желтой пустыни. На автомобиле этот невыносимо тяжелый путь, возможно, и проходим. Неверно то, что район Алмасских гор никем не посещен. По моим сведениям, несколько экспедиций побывало там, но еще никто не смог проникнуть в горы. Пропасть, словно исполинский крепостной ров, делает недоступными абсолютно отвесные скалы. Из глубины пропасти, как сообщают путешественники, доносится шум, и есть основание предполагать наличие воды. А там, где вода... возможна и жизнь. Горы тянутся на десятки километров цепью голых скал, достигающих тысячи метров высоты. Современный геолог, конечно, может задаться целью найти проходы, но в мои годы мои друзья при одном виде легендарных скал навсегда оставляли свои смелые мечты.
   -- Таким образом, -- осторожно спросил Висковский, -- вы и мне советуете распроститься с надеждой?
   -- Никогда! -- воскликнул Джамбон. -- Никогда я не позволил бы разрушить планы молодого ученого! Тем более, тем более... что я лично вызвался вам помочь.
   -- Итак?
   -- Я ваш! Да-да. Не задерживаясь, мы осуществим ваше желание, и мы будем у Алмасских гор. Двадцать лет добровольного плена закончились. Перед смертью я хочу надышаться воздухом степей и пустынь. Царство древних династий пятьдесят лет было моим уделом. Довольно! В степи, пески и горы я поеду с вами, юный друг! Берите меня, я весь в вашем распоряжении!
   -- Как понять? -- остолбенел Висковский. -- Вы хотите... вместе?..
   -- Коль вы не откажетесь от общества старого саркофага, он двинется за вами. Мои средства мой автомобиль и мой Ли Чан. Он столь же прекрасный повар, как и шофер!
   -- Я не нахожу слов...
   -- Не надо, мой дорогой, молчите. Пять дней на сборы. Разрешите снаряжением заняться нам. Вы согласны? Ваши руки!.. Ли Чан, сюда!
   Джамбон возбужденно захлопал в ладоши. Китаец стал на пороге.
   -- Ли Чан, открой вино, наше старое вино -- отпразднуем минуту согласия, и да будет она счастливой!.. Сколько вам лет? -- спросил восторженный Джамбон, разливая вино из бутылки. -- Двадцать пять? Вино старше вас на двадцать лет. Двадцать лет я не поднимал чаши!
   -- За вас! -- воскликнул Висковский.
   -- За молодых! -- высоко и торжественно поднял профессор чашу. -- За тех, с кем становишься молодым!

* * *

   До поздних сумерек в юрте продолжалась беседа. Старик-ученый и геолог решили сохранить в секрете свою поездку, и в монгольской столице с удивлением узнали о внезапном отъезде Джамбона спустя много дней после того, как профессорский "бьюик" покинул Улан-Батор.

Последняя легенда

   На краю пустыни, в степном становище у монастыря и кумирни Алтан-Цецык, ночью остановился длинный караван китайских купцов, совершавших путь из Калгана в Улан-Батор. Под вечерним небом зажглись костры, разбрелись спутанные верблюды, и вокруг постоялого двора выстроились двухколесные арбы с поднятыми оглоблями. В пламени костров мелькали синие халаты, караванщики тащили к огню блеющих баранов, и пустынная местность огласилась шумом людского нашествия. У бревенчатой изгороди остановилось несколько автомобилей: вместе с караваном в становище прибыл ехавший на гастроли в Монголию бродячий китайский театр. Незаметно для всех в становище приехал еще один автомобиль -- груженный доверху коричневый "бьюик" с привязанными по бокам бочонками воды.
   Старуха из юрты, по обычаю, вынесла связку сухого навоза для костра. Китаец-шофер оставил своих двух пассажиров и ушел в степь, к загону спящего стада.
   -- Последняя ночь среди людей, -- сказал Джамбон, разворачивая плед и вылезая из машины. -- Завтра мы будем спать в песках Желтой пустыни.
   За холмом чернели заборы и крылатые крыши буддийского храма. Исступленные крики доносились издалека.
   -- Вечернее служение лам, -- прислушавшись, сказал Джамбон, и, взяв за руку Висковского, он поднялся на холм.
   С высоты открывалась панорама огромного монастыря Хуре. Из темного входа, где мерцали огни свечей, выбежали ламские ученики -- банди; они путались в длинных одеяниях и, обгоняя друг друга, кричали:
   -- Хоралдай!.. Хоралдай!.. (Соберемся! Соберемся!)
   Барабаны и литавры возвестили час вечерних молений. Ламы уселись на низкие скамьи и приглушенно забормотали молитвы. В глубине храма в огне свечей поблескивал золоченый Будда.
   "Скоро кончится служение, -- сказал про себя Джамбон. -- Я навещу храм".
   Старик и Висковский спустились к костру. Уже совсем стемнело.
   Ли Чан вернулся, неся под мышкой молодого барана.
   -- На один час, не более, я вас покину, мой друг, -- внезапно объявил профессор. -- Как я уже говорил, мне нужно посетить Хуре -- местный монастырь. Я надеюсь найти старого знакомого ламу, если он еще жив. До ужина мы простимся.
   Джамбон церемонно сиял шляпу и, опираясь на палку, удалился. Следя за ним, Висковский заметил на пригорке разукрашенный цветными фонариками балаган. Ли Чан, как будто угадывая его мысли, предложил:
   -- Если угодно, можете пройтись... Я буду смотреть за машиной.
   В переполненном балагане китайского театра сидело и стояло не менее двухсот зрителей. В угарной духоте накалившихся ламп висел дым табака. Висковский прошел в первый ряд и сел на траву у ковра сцены. В тяжелых парчовых одеяниях невозмутимые актеры сражались на мечах, и в гуле громких разговоров было трудно слышать их голоса.
   Но публика гораздо более занимала Висковского. С нагайками в руках важно беседовали степные всадники о скоте и пастбищах. Пожилая монголка в старинной прическе с рогами, надвинув на затылок мужской котелок, стиснув в зубах сигарету, без стеснения кормила младенца. И вдруг наступила тишина, все внимание обратилось на сцену. Застыв на месте, вытянув головы, кочевники и караванщики с волнением уставились на выскочившего из-за ширмы злого духа с белым шестом. Зрители переживали трагический момент.
   -- Каково! -- неожиданно над ухом Висковского раздался смех. -- Уморительнейший кадр.
   Недоуменно подняв голову, Висковский увидел белокурого крепыша в кожаной ковбойке. Не обращая внимания на вопросительный взгляд геолога, не замечая или не желая замечать его изумление, он непринужденно протянул руку.
   -- Из Москвы? Из Ленинграда? -- затараторил незнакомец. -- Будем знакомы. Я кинооператор Телятников. Каким образом вы здесь? Не правда ли, приятно встретиться в этой опере, где не нужно беспокоиться о калошах? Хо-хо-хо! Мы не опоздаем на трамвай?
   В одну минуту человек, назвавшийся Телятниковым, сумел сообщить о себе самые подробные сведения. Командированный в Улан-Батор, он приехал снимать годовой национальный военно-спортивный праздник "надам". Но, черт побери, в Ленинграде не удосужились предупредить его, что надам происходит в августе, а сейчас начало июня. Изволь искать занятий. Не возвращаться же обратно! Шутка ли: около двух месяцев безделья! Подумать только, сколько событий за это время случится в Ленинграде и Москве! В ожидании надама кинооператор решил ознакомиться со страной, и вот на своем "додже" он разъезжает по окрестным кочевьям.
   -- Куда вы едете? Если что-нибудь интересное, я готов хоть сейчас присоединиться.
   -- Небольшая геологическая разведка в степи, -- уклончиво ответил Висковский. -- Для вас она не может быть интересной.
   -- Послушайте, -- воскликнул Телятников, точно они были знакомы со школьной скамьи, -- я, кажется, поеду с вами! Честное слово, мне надоело колесить одному. Клянусь, это получится смешно.
   -- Нет, к сожалению, невозможно, -- сдержанно сказал Висковский: -- я не один, со мной старый ученый. Как у него, так и у меня серьезные задания.
   -- Не один? -- обрадовался Телятников. -- Еще смешней! Конечно, я еду, еду с вами!
   -- Нет, -- теряя выдержку, сердито отрезал геолог. -- Не может быть и речи о том, чтобы ехать с нами. Тяжелый и долгий путь, пески, безлюдная местность...
   -- Да бросьте увиливать! -- возмутился Телятников. -- Прислушайтесь к своим словам. То вы говорите, что небольшая разведка, а теперь чуть ли не каракумская экспедиция. Скажите прямо, что не хотите брать меня в попутчики.
   -- Не хочу, -- вырвалось у Висковского, -- и удивляюсь вашей неуместной настойчивости. Мы не хотим брать лишних и никого не возьмем с собой.
   -- Но меня? -- простосердечно обиделся Телятников. -- Что вы имеете против меня? Вы, если не ошибаюсь, должны быть комсомольцем. Даже вы наверное комсомолец, и я тоже... Что же, вы думаете, я лягу обузой на ваши плечи? У меня свой "доджик", я набью его бензином, и покатим. А?
   Не зная, что еще возразить, чтобы как-нибудь избавиться от кинооператора, возмущенный Висковский отодвинулся от него, стараясь дать понять, что дальнейший разговор бесцелен. Но Телятников не переставал говорить, упрашивать, требовать, и неизвестно, чем бы кончилась встреча двух ленинградцев, как вдруг возбужденный кинооператор, к удивлению геолога, замолчал. Больше того: Телятников как бы забыл про Висковского. Какая-то настойчивая мысль захватила его, и, немного подумав, он быстро направился к выходу. Облегченно вздохнув, оставленный в покое геолог снова принялся смотреть на сцену, в ту же минуту забыв о назойливом соотечественнике.
   Невдалеке от балагана, загруженная брезентами, стояла машина Телятникова. Маленький американский "додж", или, как называл его кинооператор, "доджик", был еле различим в темноте ночи, и, шагая под звуки барабана и флейт, Телятников, отыскав знакомый силуэт, помчался бегом к автомобилю.
   Рванув дверцу, он решительно позвал:
   -- Русалка! Милейшая Русалка, откройте ваши прелестные глаза.
   Никто не отозвался на его призыв, да и трудно было предположить присутствие живого существа в ворохах жесткого брезента. Нетерпеливым движением Телятников дал несколько сильных гудков. Однако, как и прежде, ему не ответили. Тогда кинооператор начал тормошить поклажу. И вот брезент зашевелился, с кожаного сиденья поднялась фигура молодой девушки! Не давая ей прийти в себя после крепкого сна, Телятников с места в карьер объявил:
   -- Немедленно приведите себя в порядок! Три минуты на туалет -- и мы отправимся с вами с визитом. Девушка, которую Телятников называл Русалкой, по-видимому, привыкла к странностям оператора, тем не менее она ошеломленно смотрела на него, очевидно; ожидая более подробных объяснений.
   И Телятников, словно боясь упустить время, оглушил ее потоком еще более непонятных фраз:
   -- Я уверен, тебе он не откажет!.. Уважаемая Русалка, прошу вас следовать за мной... Каменная личность! Но я уверен, что это отличный, свой парень.
   Подхватив девушку на руки, Телятников, не переставая говорить, поставил ее перед фарами и включил свет. И, в то время как она смущенно оправляла платье и приводила в порядок волосы, оператор оглядел ее с ног до головы и, довольный ее видом, убежденно произнес:
   -- Отлично! У тебя, как говорят летчики, видимость прекрасная. Он тебе не посмеет отказать!..
   Потушив фары, Телятников потащил девушку к китайскому театру.
   В короткий промежуток времени, пока они дойдут до балагана, мы успеем рассказать, кем была Русалка, и читателю станут ясными удивительные отношения, существовавшие между этой парой. Но сначала назовем настоящее имя девушки: ее звали Граней, она носила фамилию Телятниковой. Восемнадцатилетняя Граня Телятникова была сестрой кинооператора. И прежде всего нам необходимо описать исключительную любовь, какая с детских лет существовала между братом и сестрой.
   В годы гражданской войны на Киевщине брат и сестра Телятниковы остались круглыми сиротами. Андрей Телятников был старше Грани на семь лет, и когда их определили в детский дом и перевезли в Ленинград, десятилетний малыш превратился в нежнейшую, заботливую мать. Он ни на шаг не отходил от сестренки, зорко следил за тем, чтобы ее не обижали, а впоследствии, когда он подрос и поступил в техникум, ежедневно навещал ее, незаметно уносил с собой ее платья и чулки, чинил ее одежду, никому не доверяя ухода за Граней.
   В семнадцать лет Андрей Телятников был уже самостоятельным человеком, получил отдельную комнату и взял сестренку к себе. Товарищи поражались белокурому здоровяку, который, будучи общительным, веселым парнем, ни с кем не водил дружбы и был занят только своей сестрой. Утром он приготовлял ей завтрак, поил чаем, отводил в школу и, срываясь с работы, бежал, чтобы встретить ее и проводить домой. С течением времени, когда Граня стала взрослой девушкой и, поступив в институт физической культуры, уже могла вести самостоятельную жизнь, Андрей Телятников, с трудом отпустив ее в общежитие, все свободное время проводил в институте и как хозяин распоряжался в ее комнате.
   Граня, высокая, красивая и развитая девушка, сердечно любила своего брата. Она также не могла представить и дня разлуки с ним. Но посторонних искренне изумляло поведение Андрея. Находясь с сестрой, Телятников неизменно выражал суровость, разговаривал с Граней мрачно и грозно, называя ее "мисс", "герцогиня" или "леди". В последнее время, когда она завоевала четыре ленинградских рекорда по плаванию, он стал снисходительно называть ее Русалкой.
   Тяжелое время Телятников переживал, когда бывал в командировках. Где бы он ни находился -- в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в океане, во льдах Арктики, -- он ежедневно писал Гране. Возвращался из путешествий он неожиданно, заставая сестру врасплох. И каждый раз повторялась одна и та же сцена. Вернувшись из поездки, он посреди дня появлялся в комнате Грани и с мрачной подозрительностью перерывал все ее вещи.
   Как-то в один из таких налетов перепуганная подруга, взобравшись на кровать и не смея выйти из комнаты, чтобы позвать Граню, с ужасом наблюдала, как обычно благодушный Телятников со сверкающими глазами переворачивал корзинки сестры, разрывал вещи в шкафу и даже ползал под койкой.
   -- Что вы ищете? -- в страхе спросила она. -- Граня в саду. Я ее могу...
   -- Ни с места! -- рявкнул Телятников. -- Я ищу письма гусаров. Я уверен, что за Русалкой шатаются разные драгуны и уланы. Клянусь жизнью, я им переломаю руки и ноги!
   Таким образом, у самой красивой девушки Инфизкульта, замечательной пловчихи Грани, не было так называемых "ухажоров" и "кавалеров". Никто не хотел рисковать, не решался пригласить ее в парк или кино. Если кто-либо, не зная о существовании Андрея и о его нраве, пробовал пройтись с Граней в саду или по, набережной Невы, тогда, как из-под земли, вырастала угрожающая фигура Телятникова. Не здороваясь, не говоря ни слова, он шагал рядом, затем, взглянув на часы, точно не замечая постороннего, брал Граню за руку и мрачно командовал:
   -- На башне святого Антония пробило полночь! Любезнейшая мисс, налево кругом, домой шагом арш!
   Отправившись в очередную командировку в Монголию, Телятников добился разрешения взять с собой сестру.
   -- ...Он тебе не посмеет отказать, -- твердо повторил Телятников, увлекая Граню в балаган и пробираясь сквозь толпу кочевников к Висковскому. -- Познакомьтесь, -- дружелюбно толкнув геолога, как ни в чем не бывало представил он Граню. -- Моя сестра... Первоклассная пловчиха... Я называю ее Русалкой!..
   Висковский, еще более пораженный, чем раньше, вскинул глаза и встретился со сконфуженным взглядом девушки.
   -- Простите, -- пробормотал он, обращаясь к кинооператору, -- я не понимаю вас...
   -- Проси, -- подтолкнул сестру Телятников. -- Мы надеемся, что вы не откажете...
   -- Я, кажется, уже объяснил вам...
   -- Да, все это так, -- заторопился оператор, -- но поймите: что я буду делать два месяца до надама? И... и... моя сестра, прекрасная пловчиха...
   -- Но в пустыне, -- хитро улыбнулся Висковский, -- ей, кажется, негде будет проявить свои способности.
   Граня окончательно растерялась и почти с мольбой повернулась к брату. Однако Андрей был непоколебим.
   -- Во что бы то ни стало, -- твердил он, -- вы должны нас взять. Мой нюх подсказывает мне, я чую, что это интереснейшая поездка!
   Потерявший терпение Висковский уже хотел было резко оборвать Телятникова, но в эту минуту в балагане Появился Ли Чан.
   -- Вас ждут, -- позвал он геолога. -- Профессор вернулся.
   Обрадованный Висковский, кивнув оператору и его сестре, быстро ушел за китайцем.

* * *

   -- Не хотите ли немного пройтись? -- пригласил геолога стоявший у автомобиля Джамбон. -- К тому же наш баран еще не готов.
   -- С удовольствием, -- все еще слыша голос Телятникова, торопливо согласился Висковский. -- Куда угодно.
   -- Великолепно! Я хочу вам кое-что передать.
   Медленным шагом Джамбон повел геолога в сторону буддийских обелисков, означающих близость монастыря. Вдали засинели крылатые крыши храма.
   Старик-ученый взял Висковского под руку и сказал:
   -- Я хочу вам рассказать одну легенду-сказку, а может быть, и действительный случай. Мой лама Тамби-Сурун жив и благоденствует. Двадцать семь лет назад мы познакомились с ним в этих краях, когда я возвращался из Пекина. Монах пришелся мне по душе, и позднее он не раз навещал меня в Улан-Баторе. Как-то во время беседы он сообщил мне предание, слышанное им от стариков. Лет восемьдесят назад здесь существовало большое становище. Однажды на празднике "цам", когда все население явилось к храму смотреть процессию масок, среди опустевших юрт осталась единственная женщина, которая кормила двухмесячного больного ребенка. Но и она, не вытерпев, оставила на время свое дитя и побежала поглядеть на пляски лам. Вскоре она возвратилась обратно в юрту.
   Праздник в разгаре. Трубят трубы, пение, пляски. Вот вывезли колесницу будущего будды, как вдруг на всю степь пронесся страшный вопль, в толпу ворвалась обезумевшая женщина и без чувств упала на землю. Муж ее поскакал в становище. Он кинулся в юрту и с криком отпрянул назад. Над лежавшим на кошме ребенком склонилось черное чудовище. Черная волосатая женщина кормила грудью дитя. Увидев монгола, она схватила ребенка и убежала в степь, в пустыню...

0x01 graphic

   Слушайте дальше. Лет двадцать спустя, как-то осенью, в вечернюю пору монголы гнали скот с пастбища. Солнце зашло, и вот со стороны пустыни показались два человека. Монголы поехали к ним навстречу... и ужас объял кочевников. То были алмасы. Впереди шагал высокий юноша в звериных шкурах. Старая, сгорбленная алмаска держалась за его руку. Скотогоны в страхе сбились в кучу. На крики высыпало все население становища. Тогда алмасы повернули обратно. Старуха, задыхаясь, отставала. Она задерживала юношу. Он подхватил ее на руки и помчался за холмы. Изнемогая под тяжелой ношей, он упал. Старая алмаска закричала, очевидно приказывая ему бежать, бросить ее, спасаться. Наконец и кочевники пришли в себя. Они соскочили с коней и осыпали алмаску градом камней... Сейчас мы увидимся с ламой, -- внезапно обрывая рассказ, сказал профессор, -- я хочу получить у него дополнительные сведения о пути.
   В воротах монастыря гостей ожидал лама. Он провел их через огромный двор в кумирню. В темном помещении от скудного света обвитых золотыми нитями свеч бородатые великаны-боги, хранители стран света, казались еще выше. Тускло блестели золоченые статуи будд. Держась за руку Джамбона, осторожно передвигался Висковский.
   В одном из залов вдоль стен были расставлены полки сомножеством книг.
   -- Сто восемь томов вероучений Будды, -- горделиво объявил лама, -- двести двадцать пять томов комментариев! Жизни одного человека не хватит для изучения таинств.
   В центре зала с потолка спускался огромный зеркальный шар. Монах величественно поднял руку:
   -- Мудрость Будды отражает мир.
   Старый лама с почтением раскрывал двери залов и ввел гостей в круглую кумирню без окон. Он зажег светильник, и на потолке, как лохматые бороды, закачались пятнистые меха барсов. Сняв со стены щит, лама протянул его Джамбону, и профессор поманил геолога:
   -- Проведите рукой.
   На щите лежала коричневая шкура. Висковский ощупал сухую, пергаментную кожу.
   Джамбон, переговорив с ламой, пожал ему руку, -- и снова через темные залы они прошли во двор и за ограду монастыря.
   Когда лама исчез, Джамбон тихо рассмеялся:
   -- Не сердитесь на меня за то, что я вас увлек в приют монахов. Но лама Тамби-Сурун уверяет, что на щите... шкура, снятая монголами с убитой алмаски...

* * *

   Было еще совсем темно, когда Ли Чан разбудил Висковского. На небе сверкали звезды и блестела луна. Чуть заметно светлел восток, но геолог по опыту знал, что сейчас вспыхнет заря и поднимется солнце. Голубой дым расползался по мокрой траве, издалека брели насытившиеся кони; монголы выходили из юрт и в тишине утра шли к стадам.
   Путешественники направились к одной из юрт. Седоусый монгол грел руки над тлеющими углями и молчаливо приветствовал гостей. Ли Чан разлил по чашкам соленый чай с молоком. В чугунном котле лежала холодная свежая баранина.
   Старик-монгол роздал каждому по куску мяса и закурил длинную трубку.
   По знаку профессора Ли Чан вышел к автомобилю и вернулся с ковшом, полным сухого печенья, жаренного на бараньем сале.
   -- Великодушный Ли Чан, -- торжественно сказал Джамбон, -- одари хозяев боорсуками. Это сделает тебе честь как лучшему хранителю старинных традиций нашей страны. И еще, Ли Чан, принеси сюда маленький бидон бензина.
   Послушный китаец принес и бидон. Глаза старика-монгола заблестели от удовольствия.
   -- Кочевник более всего будет рад этому подарку, -- объяснил Джамбон геологу: -- он смажет бензином хвост табунному жеребцу. Многие уверяют, что волки не выносят запаха бензина и страшатся нападать на стадо.
   Распростившись с хозяевами юрты, путешественники уселись в машину. В этот момент взошло солнце, и автомобиль тронулся в путь.
   Свернув в сторону от караванной дороги, Ли Чан помчался, по степи. Ударяясь о тарбаганьи норы, несся "бьюик" вперед, и с каждой минутой местность становилась все более дикой. За первые два часа путешественники проехали около ста километров. Давно окончились становища кочевников, исчезли стада, и в бескрайней степи в прозрачном воздухе открывался вид на сто километров вперед.
   Солнце, еще не дошло до середины неба, когда из глубины степи показались две черные точки и навстречу автомобилю попались два охотника. Изможденные кони еле передвигали ноги. Охотники были до последней степени истощены, но, ничем не выказывая своего состояния, по обычаю долго приветствовали путников:
   -- Сайн байну! (Добро вам!)
   -- Сайн, -- ответил Джамбон.
   -- Амор сайн соджи байну? (Хорошо ли живете?)
   -- Сайн, -- повторил профессор, -- сайн.
   -- Мал сурук сайн байну? (Скоту и табуну вашему хорошо ли?), -- осведомился второй охотник, но, бросив взгляд на автомобиль, поправился: -- Здорово ли сердце машины?
   Соскочив на землю, монголы спутали ноги изморенных коней, и, усевшись на корточки и закурив трубки, продолжали свои приветствия:
   -- Хорошо ли едете?
   -- Хорош ли путь?
   Джамбон, в свою очередь приветствуя охотников, расспрашивал их о пути и охоте. На всё кочевники отвечали одним словом: "сайн" -- "хорошо", беспрерывно курили, выколачивали трубки и вновь набивали их табаком.
   -- Соин-ю байн? (Что нового?), -- спросил профессор.
   Это означало, что можно приступить к обычному разговору.
   -- Четверо суток мы охотились в степи, -- сообщил охотник, -- охотились на волков.
   -- Нет ли у почтенных путников воды? -- спросил другой. -- Нам будет отрадно принять от вас чашку воды.
   Джамбон сделал знак, и Ли Чан отвязал походный бак.
   -- Сокровенная радость! -- с достоинством поблагодарили охотники, осторожно приникая губами к чаше. -- Четыре дня мы ничего не пили и не ели.
   -- Где же убитые вами звери? -- спросил Джамбон. -- Я не вижу ваших волков.
   -- Плохой воин -- богатырь для своих знакомых! -- рассмеявшись, ответил охотник. Не стоит таить правду: ночью мы не смогли уследить зверя, и стая скрылась в горах. Темные ночи в эту пору..
   Второй охотник добродушно вторил своему спутнику:
   -- Неметкий человек всегда сваливает вину на длинные рукава -- есть и такая пословица. После жары мы уснули в скалах, когда глаза наши должны были быть открыты, и звери ушли.
   -- Однако где их ружья? -- удивился Висковский. -- Спросите их, профессор.
   -- К чему ружья? -- равнодушно ответил охотник Джамбону. -- Вот ташур. Ташуром я рассеку голову самому страшному зверю.
   -- Счастья и благоденствия вам! -- поднялся старший охотник. -- Стыдно возвращаться без добычи. Это у меня впервые...
   -- После неудачи бывает большой успех, -- попробовал утешить его Джамбон. -- В следующую охоту...
   -- А слава? -- с печальной улыбкой покачал головой охотник. -- Нас осудят... Мужчина, которого осуждают люди, -- то же, что белая лошадь, упавшая в грязь. Прощайте!
   И еще три часа ехал "бьюик" по степи. Отныне люди больше уже не встречались.
   Постепенно исчезла караванная тропа. Промелькнули последние придорожные плиты заклинаний и благословений. В спутанных травах блеснул на солнце потрескавшийся плоский камень с письменами:
   "Ом мани патме хум" ("Слава тебе, на лотосе сидящий"), -- прочел Джамбон.
   Позднее встретились еще две такие же каменные плиты, и это были последние знаки людей:
   "Спасайся от злых духов!"
   "Жертвуй злым духам!"
   Джамбон многозначительно посмотрел на Висковского и глухо сказал:
   -- Конец!.. Больше мы не встретим людей!
   Безостановочно ехал автомобиль, переваливая через холмы. Наконец Ли Чан, снизив скорость, высунулся из-за руля. Он как будто к чему-то прислушивался.
   -- Сиди спокойно, любезнейший капитан, -- сказал профессор. -- Мы никого не встретим в этом зеленом океане.
   -- Я выбираю, -- ответил Ли Чан, -- место для остановки.
   У высокого кургана китаец развернул машину, и путники расположились в тени. Снимая кошмы и бредит, путешественники вдруг ясно услышали гул автомобиля. Из-за кургана выехал "додж". Висковский узнал вчерашнего кинооператора. Сорвав с головы пеструю тюбетейку, Телятников ликующе взмахивал рукой:
   -- Привет, друзья! А я вас все-таки нагнал. Куда вы так быстро несетесь? У вас смешной шофер. Настоящие гонки! Вы, вероятно, намерены обедать? Очень хорошо, я тоже чертовски проголодался!

В желтой пустыне

   Ночью, когда автомобили остановились на ночлег и все уснули, Висковский, с досадой поглядывая на примостившегося возле палатки кинооператора, записывал при свете костра дневные впечатления, причем Телятникову посвящались следующие строки:
   "Наглец или нахал? Возможно, однако, что это простодушная личность, и я буквально не знаю, -- как удалить неожиданного спутника и его сестру. Отрицательный тон, каким я разговариваю с ним, нисколько не действует, не производит на него никакого впечатления. Телятников, неизвестно почему, понравился профессору, и Джамбон уверен, что мы с кинооператором -- старые знакомые. Сестра его имеет беспомощный вид. Как объяснить профессору глупое недоразумение? Телятников невозмутимо едет рядом с нами. Он лихо рулит одной рукой и безумолчно рассказывает профессору немыслимые басни и анекдоты. Старику нравится его трескотня, и только вот сейчас, укладываясь спать, он мне сказал про Телятникова:
   -- Странный, забавный, но очень приятный молодой человек.
   Что делать, как избавиться от белокурого болтуна? Остается лишь надеяться, что завтра или самое позднее через пару дней ему наскучит однообразие пути и он возвратится назад. Обязательно вернется!
   ...Но что творится с Джамбоном! -- пишется дальше. -- Затворник с горы Богдоула неузнаваем. Кто бы поверил, глядя на разгоряченную маленькую живую фигурку старого человека, что ему шестьдесят восемь лет и двадцать лет он провел взаперти, схоронившись от людей? Джамбон буквально не может усидеть на месте -- его разжигают воспоминания юношеских лет, на каждом шагу он то и дело останавливает машину и, обводя тростью горизонт, рассказывает нам про курганы и древние развалины разрытых и мертвых городов. И так без конца льются воспоминания давних лет. Задерживаясь у самого неприметного холма, он мечтательно рассуждает:
   -- Кто знает, что схоронили века под выжженной травой? Кто лежит под вековечными камнями: богатырь или певец -- свидетель славных подвигов? -- И т. д. и т. п.
   Вечером он приказал Ли Чану свернуть к разбитой скале и, с увлечением осмотрев ее со всех сторон, допытывался:
   -- Не правда ли, в очертаниях скалы чудится всадник с пикой в руках?
   Задыхаясь от восторга и усталости, профессор облазил скалы. На одном из камней он нашел древние, уже стершиеся, загадочные, неизвестные науке знаки. Надо было видеть, с каким упоением, едва ли не касаясь щекой камней, он всматривался в знаки!
   -- Олени... Оленьи знаки!.. -- бормотал он, срисовывая их в блокнот. -- Предтечи букв! Откуда они появились? В честь знаменитых побед высечены начертания или скорбные события запечатлены на камнях? Мот знак напоминает турецкое "а". О-о-о! А вот это, несомненно, изображение человека. Он что-то несет. Наверно, возвращается с охоты, сгибаясь под добычей! Опять буквы... Нет-нет, это оленьи рога. Тут водились олени? Или пришельцы высекли эти изображения, вспоминая зверей и животных своей родины? Стойте! Да это определенно турецкое "а". Ли Чан, взирай!
   Призраки древних веков преследуют наш "бьюик", зато современные события абсолютно неизвестны старому профессору. Он, например, с детским любопытством слушает о преображенном Советском Союзе; мигая своими ясными глазами, он узнает про фашистские костры, об изгнании ученых из Германии, о расистской теории -- одним словом, сегодня мне пришлось преподать ему первый популярный урок пионерской политграмоты. Старик -- сердечный, обаятельный человек, я искренне рад нашему знакомству и совместному путешествию. Ли Чан -- превосходный шофер и трогательная нянька профессора. Он также вызывает во мне исключительный интерес; надо узнать его поближе.
   Профессор спит в синей монгольской палатке -- майхане..
   Телятников поставил рядом свой "додж" и безмятежно заряжает киноаппарат".
   Далее в дневнике идут записи чисто профессионального содержания -- беглые геологические наблюдения над местностью, которые мы опускаем и продолжаем наш рассказ.
   Улучив удобный момент, Висковский подошел к Гране, молчаливо пригласил ее следовать за собой и отошел от костра настолько, чтобы Телятников не мог его слышать.
   -- Послушайте, -- сурово сказал он, -- вы мне кажетесь серьезной и умной девушкой... Что же касается вашего брата...
   -- Он очень хороший, -- опустив глаза, промолвила девушка. -- Поверьте, он...
   -- Он может быть лучшим из кинооператоров и превосходным братом, судя по тому, что вы сопутствуете ему, но я вам советую поговорить с ним и убедить его покинуть нас.
   Подавленная тоном геолога, Граня пообещала:
   -- Хорошо... я ему скажу... Мы уедем...
   Она повернулась, чтобы уйти, но геолога, по-видимому, тронул жалкий вид девушки:
   -- Постойте... Прошу вас понять меня. Я не имею чего-либо против вас...
   Недовольный собой, он тотчас переменил тон и угрюмо закончил:
   -- Одним словом, я все сказал и, надеюсь, могу быть спокоен, что завтра же с рассветом вы с братом уедете!
   -- Да... -- чуть слышно проговорила Граня, -- можете быть уверены.
   Обеспокоенный отсутствием сестры, Телятников отставил аппарат. Но вот Граня вернулась, и он торопливо расстелил брезент в машине.
   -- Укладывайтесь, моя Русалка. Завтра на рассвете в путь.
   -- Скажи, -- нерешительно спросила Граня, -- не замечаешь ли ты, что здесь недовольны...
   -- Что ты! -- перебил Телятников. -- Превосходные люди! Какие могут быть разговоры? Поедем дальше. Они будут очень рады. Если станет скучно, повернем обратно. А пока -- ехать и ехать! А, как ты думаешь?
   Граня взглянула в сторону Висковского и неожиданно для себя самой заявила:
   -- Конечно!.. Я вполне согласна с тобой.
   Утром Висковский, зайдя в майхан профессора, застал Джамбона за странным занятием. Стоя на коленях, изгибаясь перед осколком зеркала, профессор, ворочая шеей, прилаживал воротник и туго повязывал галстук.
   -- К чему это, профессор? -- поразился геолог. -- В степи?..
   Джамбон оглянулся и многозначительно прошептал:
   -- Среди нас дама.
   С восходом солнца двинулись в путь два автомобиля. Граня сидела, опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с Висковским, зато Телятников чувствовал себя превосходно.

* * *

   На следующий день трава постепенно уступила мертвому пространству, мелкому гравию, и Джамбон, завидев на горизонте осыпающиеся бугры, похожие на горбы лежащих верблюдов, провозгласил:
   -- Прощайтесь, друзья, с благодатными травами. Конец Цао-ди! Древние китайцы, -- разъяснил он, -- называли страну монголов Цао-ди -- Травяная земля.
   Голые, потрескавшиеся плиты отсвечивают на солнце, искрятся волнистые песчаные дюны. Но вот пейзаж резко переменился, и камни затерялись в глубоких сыпучих песках. Неподвижные пышные белые облака, словно изнывая от зноя, стояли над желтыми барханами. Час от часу путь становился трудней. И в жаре, достигавшей шестидесяти градусов, все выходили из застрявшего в дюнах автомобиля. Телятников оставлял свой "додж" и помогал Висковскому подталкивать тяжелый "бьюик". Джамбон в таких случаях выскакивал на ходу и, не выпуская из руки трости и сжимая маленькие кулаки, надув щеки, изо всех сил толкал и толкал машину.
   В течение четырех дней путешественники, против ожидания, успешно проехали четыреста пятьдесят километров.
   Однажды перед заходом солнца профессор, пытливо изучавший карту, внезапно приказал Ли Чану свернуть на восток. Висковский не возражал, терпеливо ожидая разъяснения причины отклонения с пути. В сумерках среди песков показались каменные валуны.
   -- Любезный мой друг, вы простите старика, -- сказал Джамбон, -- но было бы неслыханным преступлением не посетить мировых памятников...
   Джамбон, виновато пряча глаза, слез с машины и отправился к камням. Висковский и Телятников последовали за ним. Как и следовало ожидать, на камнях оказались древние надписи.
   -- Бичик! Письмена! -- восхищенно воскликнул профессор.
   На этот раз и Висковский с Телятниковым пришли в изумление. По гладким глыбам камней извивались настолько четкие письмена, что, глядя на них, казалось, будто вчера их высек острый резец.
   -- Здесь в 1624 году, -- объявил Джамбон, -- князь и поэт Цокто-Тайчи диктовал свои мысли, настроения, и слова его выбили на камнях. Он вспоминал воспитавшую его женщину Холовуту и, из далекого похода выражая ей свои чувства, повелел на века надписать на камнях следующее. -- И Джамбон с пафосом прочел то, что было вырезано на камнях: -- "В год белой курицы, осенью 21-го числа первой осенней луны, Цокто-Тайчи выехал на своем могущественном коне на гору, что на северной стороне Цецерлика, Хангайского хребта. Он поднялся на вершину и стал обозревать... Посмотрел на восток и опечалился и, плача, произнес..."
   Взволнованный Джамбон про себя пробормотал слова, обращенные к Холовуту, и тихо закончил:
   -- "Говоря, он заплакал, и его слова запомнили и записали через четыре года, в год мыши, 18-го числа новой луны, Паж Данчин и Богатырь Хаен, и На скале высекли...
   Паж Данчин и Богатырь Хаен, -- все более и более воодушевляясь, читал профессор, -- в ознаменование славы Хана высекли эту надпись спустя 464 года после рождения Чингис-хана. Год рождения Чингисхана -- год водяной лошади...
   В великий белый день, -- закончил Джамбон, -- на скале, подобной яшме, они написали слова Цокто-Тайчи!"
   Так множество раз во время путешествия профессор приказывал своему верному Ли Чану сворачивать в сторону и находил старинные памятники, надгробия, курганы. Многое узнали его спутники из того, что до сих пор было неизвестно.
   Так, на одном из курганов профессор насчитал восемнадцать высоких камней.
   -- На этом месте, -- объяснил он, -- похоронен могущественный воинственный хан. Он покорил восемнадцать подобных себе ханов и князей!
   Не прошло и двух дней, как Телятников окончательно покорил старика-ученого. Найдя старинное, полузасыпанное песками надгробие, профессор, не смея задерживать машины, с искренним вздохом уселся на свое место, разрешая Ли Чану ехать дальше.
   -- Алмасские горы зовут нас, -- сказал он, -- иначе я бы здесь провел не менее трех дней и ночей и до конца своих дней запечатлел бы эти чудесные памятники.
   -- Уважаемый профессор, -- воскликнул из своего "доджика" Телятников, -- если вам угодно, вы эти гробницы будете всегда иметь под рукой!
   -- Как так? -- нахмурился Джамбон. -- Я ценю ваше остроумие, милый юноша, но... будьте снисходительны к старику, который видит пленительные изваяния в последний раз в жизни.
   -- Вовсе нет! Вы их будете видеть каждый день. Я нащелкаю вам сколько угодно этих Чингис-ханов!
   И Телятников во всех видах заснял надгробье. Джамбон был вне себя от радости.
   -- Какое счастье, -- сказал он Висковскому, -- что к нам присоединился этот обаятельный молодой человек!
   С течением времени Висковский должен был примириться с присутствием кинооператора. Веселый Телятников в самые тяжелые минуты путешествия своей беспечностью поднимал настроение, охотно помогал вытаскивать "бьюик" из песков; его же маленький "додж" ни разу не застревал. Но Граня сильно беспокоила геолога. Чувствуя какую-то непонятную симпатию к молчаливой девушке, Висковский принимал это чувство за жалость и досадовал на себя.
   Сестра Телятникова ничем не давала знать о себе, и чем тише она себя вела, тем более ее поведение вызывало досаду у геолога.
   Желтая пустыня встретила путешественников нестерпимым зноем. В лицо веяло духотой и сильным, сухим жаром раскаленных песков. Под солнцем пустыни Граня быстро загорела, и на смуглом лице ее голубые глаза засветились еще более восхитительным блеском, волосы стали ослепительно золотыми. И старый Джамбон и замкнутый Ли Чан с восхищением смотрели на девушку, точно видя ее впервые. Вполне естественно, что и Висковский заметил эту перемену и часто ловил себя на том, что он невольно следит за машиной Телятникова. В таких случаях выдержанный, "каменный", как называл его оператор, геолог вскипал злобой. Однажды, не вытерпев, он, против воли и что совсем было не в его характере, съязвил. Поравнявшись с машиной Телятникова, он крикнул Гране:
   -- Загорели?
   В ответ Граня приветливо улыбнулась.
   -- Вы ошиблись, -- громко произнес Висковский, -- ваше место в Гаграх, на пляже!..
   С тех пор Граня избегала какого бы то ни было общения с суровым геологом. Она помогала Ли Чану у костра, стелила постель Джамбону, отчего растроганный и смущенный профессор терял дар речи и около получаса церемонно раскланивался. Она заряжала брату кассеты и после всего от одного взгляда Висковского чувствовала себя лишним человеком.
   Впоследствии Граня чистосердечно признавалась, какое истинно радостное облегчение ощутила она, когда брат ее принял новое решение. Это было на седьмой день путешествия.
   Утром седьмого дня, проснувшись первым, Телятников взобрался на самый высокий бугор, осмотрелся по сторонам и убедился, что дальше стелются бесконечные пески.
   -- До свиданья, товарищи, -- объявил он, спустившись в палатку. -- Мне стало скучно, я уезжаю. Как раз нам хватит бензина на обратный путь.
   -- Не смею задерживать, -- с сожалением сказал профессор, -- но мне лично очень жаль расставаться с вами. Кроме того... я не мыслю, как это вы будете один пробираться семь дней...
   -- Н-да! -- впервые омрачился беззаботный кинооператор. -- Я немного перехватил. Еды, воды и бензина у нас хватит, но довольно скучно одним возвращаться. Клянусь, я думал, что вы скоро закончите поездку. Не повернуть ли нам всем вместе, а?
   -- Я вас предупреждал, -- сурово напомнил Висковский. -- Надо было думать раньше.
   -- Утрясется, -- беспечно тряхнув головой, рассмеялся Телятников. -- Я буду газовать день и ночь. Куда вам сообщить о моих рекордах?
   Уныло, не спеша путешественники пили чай. Старый ученый печально молчал, а Висковский, стараясь подавить в себе симпатию к Телятникову, пытался сохранить спокойное безразличие.
   -- Я вас немного провожу, -- к удовольствию профессора, предложил кинооператор. -- Для хорошего шофера десять километров не крюк.
   И снова двинулись на автомобилях по пескам.
   -- Стоп! -- закричал Телятников, вылетая вперед. -- На горизонте озеро.
   За барханами сверкала голубая вода.
   -- Недаром я поехал вас провожать! -- ликовал Телятников. -- Искупаюсь -- и на попятную.
   -- Мираж, -- сквозь зубы произнес китаец, -- нет воды.
   -- Как хотите, я съезжу. Граня, вынь свой купальный костюм. Ты сейчас сможешь побить всесоюзный рекорд!
   Кинооператор пустил машину на полный ход, но еще раньше, чем он возвратился, Висковский и Джамбон убедились в правоте слов Ли Чана. Мираж быстро рассеялся...
   Медленно тащился "доджик" обратно, как вдруг на востоке опять блеснула синяя гладь воды.
   Ли Чан, не спрашивая разрешения, уверенно свернул к озеру, но когда "бьюик" уже подъезжал к самой воде, он гневным движением повернул руль.
   -- Безумный! -- воскликнул Джамбон. -- Мы изнемогаем от зноя... Мы будем купаться...
   -- Нет!
   -- Но ведь это не мираж?
   -- Нет... Не мираж...
   -- Бедняга, твой разум испарился от солнечного жара! Вперед!
   -- Слушаюсь.
   Автомобили подъехали к берегу, и все, за исключением Ли Чана, оцепенели от изумления: перед ними лежали искристые пласты каменной кристаллической соли.
   -- Постойте, постойте, -- вытаскивая аппарат, закричал Телятников, -- пятнадцать минут! Я должен заснять это место. Очень, очень смешно!
   Пустыня, омрачившая наших спутников безрадостными сюрпризами, вскоре вознаградила их захватывающим приключением. Едва Телятников успел заснять озеро, за буграми поднялись столбы песка, и в нарастающем гуле, как при землетрясении, задрожала почва под ногами. Ли Чан, выхватив из-под брезента ружье, торопливо уселся за руль, и автомобиль понесся за дымным облаком песчаной пыли.
   -- Дзерены! -- догадался Джамбон. -- Антилопы!
   Гул, топот тысяч ног огласили мертвое пространство. За тучами пыли мелькали сотни и сотни светло-желтых антилоп. Они точно проносились по воздуху, и, казалось, в пустыне бушевал самум. Левой рукой придерживая руль, Телятников мчался впереди и стрелял из револьвера. Он мешал Ли Чану, и раненные им животные, высоко подскакивая в воздухе, бежали с еще большей быстротой.
   -- Не стреляйте! -- надрывался Джамбон. -- Не сметь!
   Расстреляв все патроны, Телятников отстал. Тогда Ли Чан, на мгновение отпустив руль, сделал два выстрела подряд и сразу сел. Минуту спустя он остановил машину. На песке лежали две антилопы, вытянув тонкие белые ноги.
   Тысячи желтых антилоп ринулись через бугры и вихрем неслись к горизонту. Они летели, почти не касаясь почвы, и стадо умчалось в густой пелене сметенного песка.
   -- В чем дело? Я попадал, я видел, как они подбрасывались вверх, -- недоумевал Телятников. -- Ли Чан, это твои антилопы?
   Китаец поднял убитое животное и показал на маленькую, чуть заметную рану:
   -- Надо стрелять сбоку... В сердце.
   -- О жесточайший из тиранов! -- неистовствовал профессор, топая ногами. -- Как ты смел убить благороднейшее животное -- красу степей и пустынь!
   Ли Чан, смущенно пряча лицо, привязывал антилоп к задку автомобиля.
   -- У нас будет свежее мясо, -- покорным шепотом просил он прощенья. -- Нам очень нужно свежее мясо.
   Трое мужчин хлопотали у машин. Граня отошла в сторону и задумчиво побрела по пескам. Змеистые кусты саксаула напоминали ей о деревьях. Вспоминая российское лето, она с грустью осматривалась вокруг и незаметно шла дальше и дальше, как будто за буграми должны были находиться зеленые прохладные рощи, ручьи и реки.
   Неожиданно в двух шагах, под самыми ногами, раздалось тихое ворчанье, словно в песке возились щенята. Граня изумленно остановилась и в самом деле увидела двух слепых, неуклюжих щенят. "Откуда они появились?" Радостно недоумевая, склонилась она над ними, и вдруг перед ее глазами на песок упала густая лохматая тень. Приглушенное яростное рычанье послышалось позади. Граня обернулась... и замерла.

0x01 graphic

   Огромная серая волчица с ощеренными клыками и вздыбленной шерстью приготовилась к прыжку. Со злобным воем она присела и кинулась на девушку. В этот момент прогремел выстрел. Волчица грузно, точно с воздуха, упала к ногам Грани. Ошеломленная девушка посмотрела туда, откуда раздался выстрел, и заметила быстро удалявшегося Висковского. С равнодушным, холодным видом спрятав наган, он, даже не посмотрев на Граню, зашагал обратно. Не отдавая себе отчета в случившемся, Граня подхватила волчат и побежала к автомобилям.
   -- Что за выстрел? -- услыхала она вопрос Джамбона.
   -- Пустяки, -- ответил Висковский: -- волк. Очевидно, этот волк пригнал стадо. Отныне он уже не станет тревожить пугливых антилоп!..
   Ночью, на привале, китаец занялся приготовлением нового блюда. Кинооператор больше не напоминал об отъезде. Охота увлекла его, и он с нетерпением ждал завтрашнего дня, поклявшись не возвращаться без антилопы.
   Ли Чан на огромном блюде преподнес отдыхающим путникам горячее мясо.
   -- Какая нежность! -- восхитился профессор, попробовав антилопы. -- Какой дивный аромат! Поистине, Ли Чан, ты искуснейший из кулинаров! В тебя переселился дух императорских поваров древнейших династий хань и цинь.
   В облаке скрылась луна. Польщенный Ли Чан устанавливал майхан. Телятников, закусив губу, заряжал револьвер, профессор дремал, ожидая зова слуги. Висковский, задумавшись, сидел над дневником. В легком ветре послышались глухие звуки, и засыпающий Профессор, качая головой, путая слова, бормотал:
   -- Ночные голоса... По преданиям, то стонут убитые Чингис-ханом воины... Но это ветер разносит гудение камней... Вздутие почвы... Осыпающиеся пески...
   Ли Чан внезапно вздрогнул, выпустил полотенце, и майхан упал.
   -- Кто-то идет, -- вытянул голову Телятников. Висковский захлопнул дневник. Он также услышал шаги. Ли Чан подбежал к автомобилю и зажег фары.
   В ослепительном свете прожекторов стояли две черные бесформенные фигуры людей.

Где кинооператор?

   С минуту длилось напряженное молчание. Двое пришельцев, заслонив руками лицо от света фар, стояли, не двигаясь с места, и Висковский успел разглядеть темные комбинезоны. К нему, как к самому ближнему, шагнул первый, огромного роста мужчина. Пораженные путешественники услышали немецкую речь.
   Guten Abend! Mit wem nab ich die Ehre in der Wuste Bekanntschaft zu machen? Flieger Krugcr, -- представился он. -- Das istmein Mechaniker Mayer (Добрый вечер! С кем имею честь познакомиться в пустыне? Пилот Крюгер. А этой мой бортмеханик Майер.)
   -- Милости прошу, -- засуетившись, пригласил профессор, припоминая немецкие слова. -- Какая приятная неожиданность!
   -- Я вижу больше неприятностей в нашем происшествии, -- сказал летчик, присаживаясь к огню. -- Вынужденная посадка. Неделю мы сидели в песках и вчера доели последний бисквит.
   -- Ли Чан! -- взволнованно крикнул Джамбон. -- Скорей, скорей неси свою чудесную антилопу!
   -- Вы европейцы? -- отворачиваясь от Джамбона, осведомился у Висковского пилот. -- Осмелюсь спросить, откуда вы?
   -- Из Ленинграда, -- в один голос произнесли геолог и Телятников, -- из СССР.
   Удивленно вскинув глаза, пилот потер маленькие усы и, как эхо, задумчиво повторил:
   -- Из Ленинграда... из СССР...
   -- Геноссен! -- обычным своим тоном воскликнул Телятников (это было единственное известное ему немецкое слово). -- Нажимайте, геноссен, на мясо.
   Китаец принес блюдо жареного мяса и, наклонившись к Джамбону, что-то прошептал.
   -- Ночь, -- пожал плечами ученый, -- какая может быть охота?
   -- Аргали... Близко горы, тут водятся аргали.
   -- Но у нас гости. Нужно достойно принять.
   -- Майхан я поставил. Чай горячий. Мясо подал. Я скоро вернусь.
   -- Ступай, ступай, неистовый зверобой.
   -- Кушайте, -- пододвинул Висковский мясо гостям. -- Позднее вы нам расскажете о своих приключениях.
   -- Я это сделаю сейчас, -- отрезая мясо, сказал Крюгер. -- У нас нет времени задерживаться. Мы... туристы. Неделю назад вылетев из... (он назвал маньчжурский город), мы попали в бурю и, избегая урагана, потеряв ориентацию, сожгли все горючее. На этом кончается наша несложная история. Аппарат наш не более чем в полутора километрах отсюда. Из-за песчаных холмов вы не могли нас видеть, мы же слышали гул автомобиля и явились на огонь вашего костра. Сейчас меня главным образом интересует, сколько бензину вы сможете уделить нам для продолжения полета. Наш старый "BMW" будет превосходно работать даже на автомобильном бензине.
   Со вниманием выслушал Висковский короткий рассказ пилота, и с самого начала ему не понравился его холодный и несколько требовательный тон.
   -- Не может быть сомнения, -- поспешил заявить профессор, -- мы поделимся с вами.
   -- Но вряд ли, -- обдумывая каждое слово, сказал Висковский, -- вас устроит пара десятков литров.
   -- Сколько у вас горючего? -- отрывисто спросил Крюгер. -- Каков ваш запас?
   -- Ничтожно мал, -- сдерживая накипающее раздражение, сказал Висковский и, к ужасу профессора, добавил: -- Прошу простить, но меня удивляет ваша манера разговаривать: вы как будто приказываете...
   -- Неделя в безвыходном положении... -- пробормотал летчик, опуская глаза. -- Извините меня... Поймите состояние... нервы...
   -- Остается один выход, -- заметил Телятников, когда Висковский перевел ему происшедший разговор: -- геноссен поедут со мной. Полный газ -- и через три-четыре дня мы на становище. Они закупают бензин, и машины доставляют им горючее к самолету.
   С душевной благодарностью Висковский принял совет кинооператора и перевел его предложения немцам.
   -- Нет, это невозможно! -- прежним тоном возразил пилот. -- Есть другой выход. У вас, по-видимому, достаточно продовольствия. Вы одалживаете нам все свое горючее, мы улетаем и через сутки на самолетах вернем вам бензин.
   Джамбон растерянно молчал. Уклоняясь от дальнейшего разговора, Висковский сказал:
   -- Отложим разрешение нашей задачи до утра.
   -- Доброй ночи, -- поднялся пилот и, вытянувшись по-военному, щелкнул каблуками. -- Итак, до утра. Идемте, Майер.
   -- Куда вы? -- протянул руки ученый. -- Отдохните на кошмах. Располагайте нами...
   -- Нет, нам нужно быть у машины.
   -- Я с вами, -- вскочил Телятников. -- Скажите им, Висковский, я хочу посмотреть самолет. Завтра я сниму замечательную встречу автомобиля с аэропланом в пустыне.
   -- В высшей степени рад, -- вновь щелкнул каблуками пилот, -- самолет близко.
   -- Русалка, неси кассеты, -- приказал оператор сестре, -- завтра генеральный съемочный день.
   Пилоты ушли с Телятниковым и Граней, в это же время возвратился Ли Чан и незаметно присел к огню.
   -- Ну, что тебе дала ночь? -- укоризненно сказал профессор. -- Я отпустил тебя, надеясь, что ты действительно принесешь аргали для туристов.
   -- Они не туристы... -- еле слышно промолвил китаец. -- Я был у самолета. Они фотографируют... для карты...
   -- Ты был у самолета! -- поразился Висковский. -- Ты видел?..
   -- Я был... Я видел...
   -- Как ты посмел? -- возмутился профессор. -- Ли Чан, я не узнаю тебя!
   Разгневанный профессор ушел в майхан. Висковский остался у костра записывать в дневник необычайную встречу. Он писал около двух часов, и уже рассветало, когда он вдруг оторвался от тетради, вспомнив про Телятникова. Отчего он так долго не возвращается? Продолжительное отсутствие кинооператора встревожило геолога. Он, сам себе не признаваясь, успел полюбить весельчака. Висковский положил дневник и поднялся на бугор. Два летчика со свертками в руках шли к нему навстречу.
   -- Где кинооператор? -- с тяжелым предчувствием, едва не закричав, спросил Висковский. -- Почему он не с вами? Где девушка?
   -- Он... видите ли... -- подходя вплотную, сказал Крюгер, -- он пожелал остаться...
   -- Где Телятников? -- крикнул геолог.
   Но в ту же минуту летчик ударом кулака сбил его с ног. Схватив за руки, он навалился на него всем телом. Бортмеханик завязал ему рот платком и, вытянув из-за пазухи веревки, скрутил геологу руки за спину. Огромный Крюгер, не выпуская Висковского, шепотом командовал:
   -- Ноги... Держи ноги.
   Новый удар по голове, и Висковский потерял сознание.
   В забытьи он услыхал, как мимо проехал автомобиль. Неизвестно, сколько времени прошло с момента нападения. Когда же Висковский открыл глаза и перевернулся на спину, высоко в солнечном небе к востоку летел сверкающий "юнкерс".

* * *

   Не задерживая внимания читателя на первом приключении экспедиции Висковского и Джамбона, мы сразу расскажем, как Ли Чан освободил профессора, потом геолога и Телятникова.
   Оглушив и связав геолога, летчики, подкравшись к палатке, накинулись на спящего ученого и, угрожая револьвером прибежавшему на помощь Ли Чану, связали обоих и уехали на "бьюике" к самолету.
   Джамбон, лежа на опрокинутом майхане, стонал, наблюдая, как Ли Чан, переворачиваясь с боку на бок, силится развязать руки. Но это ему не удавалось, и китаец оставил тщетные и безнадежные попытки. Вставало солнце. Ли Чан затих. Джамбону показалась подозрительной тишина; напрягая силы, он чуть приподнялся и увидел китайца уже в другом месте -- он переполз к пеплу костра. Ли Чан сидел, откинувшись назад; он широко раскрыл глаза и закусил губы. Лицо его сильно побледнело, напряглись скулы и подергивался подбородок.
   Прошло немного времени, и растянувшийся на полотне Джамбон ощутил на своем лице чье-то прикосновение. Ли Чан стаскивал с его губ платок, затем развязал руки и ноги.
   -- Каким чудом ты сумел скинуть путы, Ли Чан? Кому мы обязаны...
   Китаец, печально улыбаясь, показал Джамбону обожженные руки с обрывками перегоревших веревок.
   Ли Чан с Джамбоном нашли и освободили Висковского, и трое измученных людей отправились отыскивать кинооператора. Им очень быстро удалось обнаружить Телятникова: он лежал возле пустого "бьюика", среди разбросанных жестяных банок.
   Но где Граня? Висковский первый заметил отсутствие сестры кинооператора. Связанный Телятников с платком на губах яростно замычал при виде Джамбона и геолога. Он попытался приподняться, но тотчас лишился чувств. Пятно засохшей крови покрывало его лицо. Опустившийся на колени Ли Чан показал Джамбону рану на голове оператора. Очевидно, его ударили тупым предметом или рукояткой револьвера. Полчаса ушло на то, чтобы привести Телятникова в сознание.
   Придя в себя, Андрей оглянулся и мучительно прoстонал.

0x01 graphic

   -- Где ваша сестра? -- вскричал Висковский, Что здесь произошло? Граня... где она?
   Лицо Телятникова стало неузнаваемым. Слезы ярости потекли из глаз, и он протянул руку к небу.
   -- Они оглушили меня, -- задыхаясь, сказал он, -- я ничего не видел... Они похитили ее...
   -- Разбойники! -- вскричал профессор, вздымая руки.
   Он вытянулся на носках, точно намереваясь кого-то схватить, и затрясся от негодования.
   -- Подлые пираты пустыни! -- едва не рыдая, воскликнул он. -- Похитить юную, беззащитную девушку! О-о-о, нет такой кары...
   -- "Геноссен", вероятно, фашисты, -- глухо произнес Телятников. -- Это фашистские трюки.
   -- Фашисты? -- переспросил Джамбон. -- Скажите, Висковский, это те субъекты, про которых вы мне рассказывали? Но ведь они хунхузы?
   -- Профессор, -- горестно усмехнулся Телятников, -- вероятно, первый раз в жизни вы делаете запоздалое открытие.
   -- Надо признаться, -- рассматривая свои руки со следами веревок, сказал Джамбон, -- на старости лег мне довольно тяжело дается курс политических наук.

* * *

   Спеша закончить первый эпизод, мы опускаем многие подробности этого дня, переживания и разговоры путешественников, очутившихся в отчаянном положении. Пилоты забрали весь бензин, и взамен горючего на песке валялись тюки ненужного хлама. Летчики бросили и свои парашюты. В "бьюике" остались ящики с продовольствием, но состояние людей, застрявших в глубине пустыни, не могло считаться благополучным.
   Приведем короткую запись из походного дневника Висковского, которую он сделал в этот день:
   "Положение отчаянное. Мне даже не хочется думать о том, что мы остались без воды и лишены возможности продолжать путь или вернуться обратно.
   Наша маленькая экспедиция обречена на гибель, если не случится какого-либо чуда. Однако нужно идти вперед. Пешком, но вперед, вперед! Алмасские горы близко. Возможно, там есть вода, и мы получим возможность... Но Граня, Граня!.. Бедная девушка! С какими целями увезли ее воздушные бандиты? Как нам спасти ее? Я сейчас ничего не соображаю... Как я был суров с ней, и как я сейчас в этом раскаиваюсь! Виноват этот экспансивный Телятников. Зачем он поехал за нами? Но время ли сейчас осуждать его? Бедняга тяжко переживает несчастье. Надо поддержать его... Нет, лучше не писать. Я чувствую, что теряю последнюю выдержку..."
   В "додже" Телятникова, откуда пилоты также забрали почти весь запас, сохранилось еще полбака горючего, и путешественникам приходилось решать неразрешимое: как спастись. В полдень, несколько остыв от гнева и возмущения, занявшись остатками вчерашней антилопы, друзья не заметили, как Ли Чан с забинтованными руками взял свое ружье и отправился на охоту. Но он немедленно явился из-за бархана и громко объявил:
   -- Горы! Пятьдесят километров -- горы!
   Джамбон порывисто обнял Висковского:
   -- Горы! Наши горы!
   -- Пятьдесят километров?..
   -- В таком случае, едем, -- подхватил Телятников.. -- У гор, наверно, есть вода и звери. Полбака нам вполне хватит.
   С горестью друзья покинули "бьюик". Ли Чан перегрузил на "додж" продовольствие и захватил оставленные немецкими пилотами мешки. Экспедиция тронулась в путь.
   Алмасские горы черными скалами поднимались к облакам. Переваливая через бугры, к закату солнца "додж", не доехав ста метров до пропасти, сжег весь бензин, и путники, стараясь не глядеть друг на друга, сошли с машины и уселись на камнях.
   Ли Чан, против обыкновения, не притронулся к ящикам; он не стал разводить костра и не снимал с машины майхана. Китаец, не выходя из-за руля, выпрямившись, сидел в автомобиле и не отрываясь глядел на горы. Очнувшись от раздумья, Висковский посмотрел в ту сторону, куда глядел Ли Чан, и невольно закрыл глаза. Он не верил, он боялся, что сейчас мираж растет в воздухе. Легкая рука профессора легла на его плечо, и проникновенным, тихим голосом, словно сдерживая рыдание, Джамбон спросил:
   -- Отчего, отчего вы молчите, мой молодой друг Висковский? Вы же видите... Видите дым на горе... Висковский, там горят костры...
   Раскрыв глаза, Висковский вновь убедился: из ущелий Алмасских гор к гаснувшему небу тянулся дым.

На дне пропасти

   Мы оставили четырех друзей у пропасти легендарных Алмасских гор, где при свете последних лучей закатного солнца они увидели дым загадочных костров. Джамбон крепко обнял Висковского и, как ребенок, прижимаясь своей седой головой к плечу молодого геолога, тяжело дыша от волнения, восторженно смотрел на мрачные скалы и тихо повторял:
   -- Горы... Наши горы! Далекий, чуть слышный рокот потока доносился из глубины пропасти. Казалось, где-то мчался грохочущий поезд и больше никаких звуков не раздавалось в тишине. Высоко в небе парили орлы, и легкий синий дым на глазах исчезал в наступающей темноте.
   Мираж! Пустыня научила путешественников отличать видения природы от действительности. Висковский знал, что мираж обычно возникает в полдень, когда солнце в зените, а сейчас поздний вечер и скоро яркие отблески заката погаснут на острых вершинах. Пламенем зажглись пики скал и быстро потухли, В густой темноте скрылись горы, и Висковский очнулся, только когда увидел свою колышущуюся тень на песке. Ли Чан, первым заметивший дым в горах, уже успел разжечь костер из досок порожних ящиков. Профессор, расположившись на кошме, поджал под себя ноги и задумчиво раскачивался, держась за носки ботинок. Один лишь Телятников не понимал, чем так поражены профессор с геологом.
   -- В горах люди, -- заключил он, -- и очень кстати. Однако, если это племя из породы вчерашних "геноссен", я предпочел бы сейчас же открыть стрельбу, прежде чем они придут к нам справиться о бензине. Горючего у нас нет, что же касается законов гостеприимства, то я готов хоть сейчас их встретить приличным образом.
   И, вспоминая пилотов, кинооператор подкинул на ладони револьвер.
   Не слыша отклика на свои слова, он искренне возмутился:
   -- В чем дело? Да вы, никак, окаменели? По-моему, самое удивительное уже произошло. Отчего вы молчите? Правда, этот дым очень эффектен...
   -- О, Телятников! -- вскинув руки, горячо воскликнул ученый. -- Знаете ли вы, представляете ли, свидетелем какого исторического события являемся мы в этот момент? Можете ли вы вообразить, кто находится в этих горах... Обнимемся, мой юный, друг, от всей души поздравляю вас! Вы первый кинооператор на нашей земле, который снимет неведомых людей!!!
   -- Русалка... -- горестно прошептал Телятников. -- Если бы я знал, что там я найду свою Русалку!
   Джамбон, устыдившись своей горячности, обнял кинооператора и прижался щетинистой щекой к его голове:
   -- Милый юноша... поверьте, я разделяю вашу печаль. Это общее наше горе, но... но мы накануне мирового открытия!..
   И Джамбон рассказал Андрею историю и легенды Алмасских гор. Потрясенный Телятников пришел в восторг. Он был вне себя от радости, но спустя немного времени, опять вспомнив о Гране, не выдержал раздирающей муки. Скрипнув зубами, он пошел в пески. Проходя мимо машины, он заметил Висковского. Молодой геолог, по обыкновению, писал дневник. У ног его лежали волчата -- волчата Грани. Он задумчиво гладил зверят и не заметил кинооператора.
   Опустив руки, медленным шагом Телятников побрел в темноту.

* * *

   У самого края пропасти, при огне костра, Висковский в эту ночь исписал почти всю тетрадь:
   "Уснули. Наконец я один! Джамбон удалился в свой "дворец пышности и чистоты", как он называет палатку. Успокоился немного и бедняга Телятников, Только сейчас узнав от профессора о цели нашего похода, он вне себя от радости принялся готовить, заряжать свой аппарат и научил Ли Чана, как подавать ему объективы во время съемки. Он развернул перед умиленным Джамбоном потрясающие картины сенсации, какую вызовет на экране появление фильма об алмасах. Пусть забавляется, бедняга... Я такжесчастлив -- цель как будто достигнута, но тревожные мысли об исчезновении Грани все более и более отравляют радость.
   Горят костры. Не верится, но горы обитаемы! В ущельях гор существует жизнь. По-прежнему, как меня предупреждал Джамбон, остается неразрешимым вопрос, как мы попадем к этим исполинским скалам. На пути бездонная пропасть. При первом взгляде на Алмасские горы любой геолог найдет подтверждение новой теории, доказывающей, что в Центральной Азии еще не закончился процесс горообразования. Очевидно, эта область подвержена частым землетрясениям. Пропасть, над которой я сейчас пишу дневник, есть не более как титаническая трещина, возникшая в результате одного из таких катастрофических землетрясений. Пропасть не менее тысячи метров глубины. Скалы расщеплены, и по линиям гор здесь резче, чем где бы го ни было, видно, что надвиговые явления продолжаются. Вот где глазам геолога старой Европы дается величайшее наглядное пособие! Завтра мне предстоит сделать массу открытий. Огромное значение будет иметь хотя бы беглое, примитивное описание гор. Край, куда мы так легко (!) проникли, в сущности географическое белое пятно. Ни на какой карте не обозначено, кому принадлежит эта большая, пустынная территория между Монголией и Китаем.
   Итак, до завтра. С рассветом мы двинемся на разведку. Вот где пригодится аппарат Телятникова. Чего бы не отдал каждый геолог, чтобы очутиться на моем месте... Но интересно, кто бы согласился остаться в пустыне без средств передвижения, в безвыходном положении, в каком нахожусь я с моими замечательными товарищами! Как мы будем возвращаться обратно? Охота, возможно, спасет от голода, но без бензина мы погибли. Впрочем, разумно ли сейчас терзаться мыслями о будущем, когда оживает мрачная легенда старины и в таинственных, диких горах вьется дым? Даже сейчас, при воспоминании того, что мы видели, холод пробегает по телу. Ли Чан и Джамбон смотрели на горы, значит виденное мною не галлюцинация... Дым поднимался к небу, и теперь нельзя не верить: в горах жи..."
   На полуслове обрывается дневник Висковского, и оставшиеся в тетради страницы ничем не заполнены.
   Кто же помешал геологу завершить описание прошедшего дня, вследствие чего мы лишаемся в дальнейшем возможности цитировать документы путешествия?
   Но прежде мы последуем за несчастным Телятниковым. Мучительно страдая, ничего не видя перед собой, он идет по пескам, и далеко позади остался чуть заметный огонек костра. И вдруг он остановился. Тихие звуки однотонной песни послышались впереди. Не веря себе, он согнулся, дрожь пробежала по его телу, и механически он сделал несколько шагов.
   Тусклый свет луны проскользнул по барханам. Песок как будто зашевелился. И вот рядом, за бугром, снова послышалась песня. Тонкий женский голос... Телятников ускорил шаг -- теперь не могло быть сомнения, женский голос звучал близко, и кинооператор, не отдавая себе отчета, побежал. Все ближе и ближе звучала странная песня. Одним махом взлетев на бугор, Телятников замер. Перед ним стояла хрупкая китаянка.
   Тучи разошлись, и при свете луны в двух шагах от себя он увидел китайскую девушку. Нисколько не смутившись от появления Телятникова, точно она его ждала, китаянка, не переставая петь, не двигаясь с места, улыбнулась. Как зачарованный, кинооператор подошел к девушке и взял ее за руку.
   -- Кто ты? -- изумленно спросил он.
   В одно мгновенье лицо китаянки преобразилось. Изогнувшись, она отскочила в сторону. В воздухе взвился легкий канат, и опутанный с головы до ног Телятников не успел раскрыть рта, как она сильным рывком свалила его на песок.
   ...По рассказу самого Висковского мы продолжим хронику экспедиции и с его слов передадим все, что произошло после того, как дневник с оборванной фразой упал на песок.
   "Увлекшись записями, захваченный переживаниями дня, -- сообщает геолог, -- я ничего не слышал вокруг себя. Давно уснули мои товарищи, никто не мешал моим занятиям. Как вдруг возле автомобиля, находившегося в каких-нибудь десяти метрах, внезапно что-то упало, точно с машины свалился тяжелый мешок. Я хотел вскочить, но было уже поздно: длинное и широкое темное покрывало упало на мою голову, чьи-то руки опутали меня толстой веревкой, -- в секунду я превратился в мумию, однако ноги оставались свободными. Сильным рывком меня поставили на ноги и, толкнув в спину, заставили идти. И я пошел с завязанной головой, не видя дороги, не зная, куда меня ведут. Руки стиснуты по бокам. Я часто спотыкался, теряя равновесие, но в ту же минуту меня поддерживали и, дергая за конец веревки, опять заставляли идти быстрым шагом. Спустя некоторое время я почувствовал, как пески исчезли, из-под ног потянуло сырой прохладой. Толчком в грудь мне безмолвно приказали лечь на спину, и я съехал вниз, ударяясь головой об острые мелкие камни. Спуск на спине продолжался с четверть часа; я слышал, как рядом со мной ползли люди и под ними осыпались камни. Не менее двадцати человек сопровождали меня. Я слышал их шепот и прерывистое дыхание. Наконец ноги уперлись во что-то твердое, я встал и пошел, как конь на поводу. В одном месте я нерешительно остановился; мягкая почва закачалась, я едва не упал, но сразу же понял, что иду по плетенному из веревок мосту. Зыбкий мост качался, внизу шумела вода. Снова спуск, и мы пошли по вырубленным в камне ступеням, потом левым плечом я, ощутил щербатую каменную стену. Необъяснимое внутреннее чувство самосохранения заставило меня без всякого предупреждения идти, прижимаясь к камню. Я как будто знал, что справа -- пропасть.
   Около часу я плелся на поводу. Еще толчок -- и я падаю на холодную, твердую землю. Под приглушенный говор меня привязали к чьей-то горячей спине. Шум шагов, люди уходят, с моей головы стаскивают покрывало, и, оцепенев, я вижу себя на дне пропасти.
   Черные отвесные скалы врезаются в светлеющее небо. В горной теснине нет никого, кроме привязанных спинами друг к другу Джамбона и Ли Чана. По хрипу за моей спиной узнаю, что сам я связан с Телятниковым. Кинооператор лежал молча, не двигая ни одним мускулом.
   Ясно помню: первое, что бросилось мне в глаза, был клочок свежей травы. Я с изумлением смотрел на пробивающуюся из-под камней зелень. Голубой свет в тумане утра заполнил узкое ущелье, и на вершинах засветилось лиловое солнце. Невиданная красота рассвета на миг заставила забыть о случившемся. -- Неожиданность нападения, вероятно, настолько ошеломила нас, что мы словно онемели.
   -- Барабан прозвучал, -- сказал профессор, и я с дрожью подумал, не сошел ли он с ума.
   -- Какой барабан? -- крикнул я, стараясь разглядеть его лицо. -- Что вы слышите?
   -- Утро, -- вздохнул профессор. -- Горы напоминают мне башни древних китайских городов. Со сторожевых башен барабанным боем оповещали население о наступлении дня и ночи.
   Шаги. Медленные, неторопливые шаги. Из-за огромного валуна появились два китайца с винтовками в руках. Седоусый старик, раскачиваясь из стороны в сторону, держал винтовку наперевес. Его синяя ватная куртка была крест-накрест перевита лентами патронов. В широких шароварах, перехваченных белым полотняным поясом, он чем-то напоминал запорожцев. В двух шагах позади него шагал юноша в распахнутой кожаной тужурке, обутый в высокие желтые шнурованные сапоги.
   Два китайца уселись на корточки и уставились на нас в упор с ярко выраженной во взгляде ненавистью. Не произнося ни слова, они положили на землю винтовки, вынули длинные трубки и, не спуская с нас глаз, набили их табаком. Второй китаец, молодой парень, высек огниво, подал его старику, но тот не принял огня. Он бросил трубку и схватил винтовку. Приставив дуло к моей груди, напирая на меня всей своей тяжестью, он разразился злобным проклятием".
   Навсегда Висковский запомнил его пронзительный, неистовый голос. Старик, осыпая пленников яростной руганью, грозил каждую секунду выстрелить, и Ли Чан отчаянно закричал:
   -- Послушай нас, узнай, кто мы!
   -- Молчи, продажный раб! -- взмахнул винтовкой старик. -- Нам хорошо известно, зачем вы, как волки, шныряете по пустыне и, как змеи, ползете к горам. Смерть вам, ничтожные, трусливые негодяи!
   -- Старик, перед тобой ученые люди! -- прокричал Ли Чан. -- Они изучают камни и землю.
   -- Разбойники! -- гневно воскликнул профессор. -- Мы мирные путешественники, слуги науки! Возьмите в автомобиле сумку, в ней все мои деньги. Берите их -- это все, что вам нужно...
   -- Не сомневайся, -- усмехнулся старик. -- Деньги мы возьмем, но вам не откупиться. Деньги! -- вскипая злобой, подскочил он на месте и рванул куртку, ударяя себя кулаком по голой груди. -- Проклятые ваши деньги! Из-за денег вы стреляете в нас пушками, стреляете из огненных повозок, преследуете на железных автомобилях и летаете на аэропланах. Деньги! Двадцать тысяч долларов вы назначили за седую голову Лю Ин-сина. Но прежде он двумя пулями уничтожит четырех собак. Деньги! Как звери, с сыновьями и женщинами, нашими женами, живем мы в ущельях. Но, но... -- злорадно закончил китаец, -- напрасно рыщете вокруг! Никогда вы не узнаете ход в наши горы. Смотрите, глядите на них в последний раз.
   -- Клянусь памятью отца моего, слушай меня. Ли Чана, слушай, почтенный! Это ученые люди. Двое -- из СССР. Русские молодые ученые!.. Висковский, Телятников, -- спросил Ли Чан, -- у вас есть в автомобиле документы, паспорта?
   -- Безусловно есть, -- откликнулся Телятников и, верный себе при самых невероятных обстоятельствах, добавил: -- Переведи им, пожалуйста, Ли, Чан: если сюда без пропуска вход воспрещен, я готов хоть сейчас покинуть это место...
   -- Девять дней назад, -- с неостывающей злобой перебил старик, -- мы захватили два автомобиля с русскими и японцами. Деньги объединяют вас -- японцев, немцев и русских. Они гнались за нами с пулеметом. Нанятые немецкие офицеры летают над нами и бросают бомбы. Но нет силы, которая могла бы на уничтожить. Мы истребим всех врагов! Пусть ваши души отнесут им мои слова.
   Старик, назвавшийся Лю Ин-сином, щелкнул затвором и приказал молодому китайцу:
   -- Прислони их к скале. Две пули на четырех.
   Старик прицелился в геолога, но задержался.
   -- Не стреляй, остановись! -- раздалось несколько голосов, и со скалы посыпались люди с походными сумками из автомобиля путешественников.
   У одного из них Висковский заметил в руках свой заграничный паспорт. Блеснул золотой герб. Запыхавшийся человек сунул паспорт Лю Ин-сину, и старик, перекинув винтовку через плечо, выслушал обступивших его китайцев. Он осмотрел вещи. Ему подали второй паспорт в красном переплете. Лю Ин-син повернулся к пленникам и горестно промолвил:
   -- В остаток дней моей жизни я бы никогда не простил себе величайшего из грехов!
   С этими словами он пошел к Висковскому, острым кривым ножом перерезал веревки. Молодой китаец освободил Джамбона с Ли Чаном.
   Склонившись до земли, сложив на груди ладони, Лю Ин-син тихо промолвил:
   -- Братья... Простите негодного старика...

В ущелье алмасских гор

   В ту ночь, когда Висковский в Ленинграде, на набережной Невы, передавал нам свой необычный рассказ, он взял с нас слово, что при опубликовании хроники путешествия в очерках будет пропущен ряд моментов, которые невольно могут причинить вред отряду китайских, партизан, нашедших убежище в тайниках Желтой пустыни.
   Седоусый предводитель взобрался на высокий камень -- осколок разбитой скалы, поднял руку и в наступившей тишине произнес следующую взволнованную, торжественную речь:
   -- Братья, смелые воины, и жены, матери наш детей! Солнце наступающего дня приносит нам счастье, ибо вы видите перед собой людей из Страны Отрады, -- которой мы провозглашаем "тысячу лет"!
   -- Тысячу лет! -- взбрасывая над головами винтовки, сверкнув саблями, подхватили партизаны. Да здравствует Советский Союз!
   -- Преследуют нас, травят, морят голодом империалисты, но по горам и рекам с победными боя идут красные войска советского Китая. Мы помогаем нашим братьям. Врагам никогда не узнать прохода в нашу крепость, мы неуловимы и доживем до радостного дня встречи с могучей красной армией. Она, как сокрушительный поток, движется из Цзянси; девятью провинциями владеет красная армия, и сейчас наше знамя поднято над цветущими землями Гуйчжоу, Сычуани, Сикана и Ганьсу. Советскому Китаю тысячи лет!
   Со скалы с приветом и речами выступило еще несколько человек. От лица путешественников отвечал Висковский. К его изумлению, на камень вскарабкался Джамбон и, вытянув трость, попросил слова.
   -- Люди гор! -- растроганно начал профессор. -- Позвольте мне называть вас братьями, -- тем именем, каким почтили вы меня и которого я недостоин. Пятнадцать столетий прошло с тех пор, как перестала существовать династия Цинь, по имени которой ваша родина, воспетая поэтами -- "Земля цветов", "Страна земледелия и вежливости", -- названа Китаем. Разбирая документы полутора тысяч лет, ученый знает, какие страдания во все века переносил народ под игом императоров, мандаринов, феодалов, ростовщиков.
   Братья партизаны, вы боретесь против вековечных угнетателей. Я верю: вы завершите историю счастливой победой, и слава ваших воинов затмит блеск памяти Чингис-хана.
   Родина моя, Монголия, с помощью народов СССР стала свободным государством. Но я... я лично был всегда далек от политики, не боролся и не страдал. В эти минуты я узнал больше, чем за всю жизнь, и хотя немного шагов осталось мне до берега реки забвения, всю свою жизнь я готов отдать вам и подобным вам!
   Партизаны с почетом повели гостей в Долину Горного Потока. В шуме бурного водопада девушки на углях жарили мясо, и в огромных чанах кипело варево. Издалека доносилось конское ржание.
   -- Почтенный Лю Ин-син, -- сказал Джамбон, -- мы счастливы праздновать радостный день нашей встречи, но сейчас я должен рассказать тебе о великом горе, постигшем нас в пути.
   Старый китаец молча выслушал подробный рассказ профессора о случившемся. Вместо ответа Лю Ин-син взял Джамбона под руку, сделал знак, чтобы и остальные путешественники следовали за ним Лю Ин-син провел их на вершину скалы и, отдав приказание своему сыну, протянул руку по направлению к пустыне.
   Молодой китаец, сын вождя партизан, усевшись на корточки, установил барабан и, по взмаху руки отца, забил отрывистую дробь.
   -- Смотрите, -- сказал Лю Ин-син, -- пустыня живет!
   Как только сын старика перестал бить в барабан, вдали раздалась точно такая же сигнальная дробь Эхо прозвучало в горах.
   Солнце склонилось к закату. Сумерки заволокли горы.
   -- Пустыня живет! -- гордо и торжественно повторил Лю Ин-син. -- Смотрите, всюду есть наши люди.
   В наступившей темноте далеко в пустыне сверкнул огонь. Когда огонь потух, Лю Ин-син убежденно сказал:
   -- В самом скором времени мы получим известие о вашей девушке... Я не могу открыть вам наши тайны, но сейчас, когда мы стоим с вами на этой скале, огненные сигналы перелетают пустыню. Через час наши люди в первом городе на краю пустыни все разузнают. Первый гонец, который прискачет в ущелье, привезет нам вести. О, мы сильны, мы сильнее, чем думают и знают о нас наши враги -- японцы. Каждая песчинка в пустыне живет!..
   С этими словами Лю Ин-син стал спускаться со скалы. Внизу пламенели костры, и в плясках кружились молодые китайцы. Джамбон перевел друзьям то, что сказал ему старик.
   Обрадованный Телятников тотчас вспомнил о св ем аппарате.
   -- Ли Чан, -- спохватился он, -- кто будет пировать, а кто и работать! Попроси товарищей доставить аппарат и мешки с кассетами. С этой минуты ты можешь считать себя на службе Союзкинохроники.
   Ли Чан перевел просьбу кинооператора. Оказалось, что на рассвете партизаны перенесли весь груз из автомобиля в ущелье. Телятников кинулся к своим мешкам, вытащил кассеты и в ужасе опустился на землю.
   -- Ли Чан, -- скрипнув зубами, простонал кинооператор, -- они раскрыли кассеты!.. Пленка засвечена. Скорей, скорей, пусть принесут аппарат! Он заряжен... Хоть что-нибудь...
   Ли Чан перекинулся с партизанами парой фраз смущенно пожал плечами:
   -- Они говорят... Они думали, что это новый пулемет, и... открыли аппарат.
   -- Засвечена... вся пленка засвечена! -- схватился за голову Телятников.
   Джамбон между тем, усевшись на цыновке и придвинувшись вплотную к Лю Ин-сину, настойчивым шепотом допытывался:
   -- Слыхали ли вы про алмасов? Скажите, не встречали ли в горах какие-либо замечательные надгробья, изваяния, начертания или следы неведомых людей?
   -- Позовите Хэ Мо-чана, -- вместо ответа распорядился предводитель партизан, -- пусть он придет ко мне.
   Два человека, посланные Лю Ин-сином, привели дряхлого старика. Седая коса, завитая в пучок, украшала его голову, с плеч свисало теплое одеяло, и на ногах топорщились сапоги из волчьего меха.
   -- Хэ Мо-чан, -- громко сказал предводитель, указывая на Джамбона, -- большой человек перед тобой. Когда придет час, я позову тебя, и ты проведешь этого человека в Долину Смерти и Пещеру Снов.
   Старик склонил набок голову, длинным, изогнутым ногтем мизинца поцарапал в ухе и, еле шевеля губами, покорно произнес:
   -- Син (ладно). Повинуюсь.

Семь дней

   В ущелье угасли костры. Ли Чан, как это было в прежние дни, установил майхан; профессор и Висковский улеглись спать. Один лишь Телятников остался сидеть на камнях. Убедившись, что все уснули, он осмотрелся по сторонам, заглянул в палатку и, облегченно вздохнув, решительно зашагал по ущелью.
   -- Они где-нибудь близко, -- бормотал он про себя. -- Чудесная девушка, я ее найду.
   Карабкаясь по камням, перелезая через высокие валуны, Телятников шел вперед, как будто ему давно была известна дорога. Временами на пути ему попадались сторожевые партизаны. Они приветливо махали ему руками, беспрепятственно пропускали и удивленно глядели ему вслед.
   В каменных пещерах спали люди, у очагов женщины укачивали детей, и Телятников извиняясь и прижимая руки к груди, знаками расспрашивал их, очевидно надеясь, что его поймут.
   -- Молодая девушка, -- показывал он, -- она еще так ловко, как ковбой, орудует канатом. Где она? Где она живет?
   Китаянки не понимали его и участливо качали головами.
   После часа розысков наш кинооператор, потеряв надежду найти девушку, хотел уже было вернуться обратно, как вдруг услыхал шум за перевалом. Минута -- и он увидел широкую долину. Множество девушек на конях скакали по озаренной луной долине. Изогнувшись, прижав головы к гривам коней, они с пиками скакали по кругу. Посреди круга, следя за ними, гарцевала вчерашняя китаянка.
   Она сделала знак -- и вот все всадницы взметнули копья. Деревянный щит стоял прислоненный к камню. Всадницы выхватили из-за спины лук и стрелы. Знак -- и тучи стрел, пронесясь по воздуху, впились в щит.
   -- Браво! -- не вытерпев, восторженно забил в ладоши Телятников. -- Браво, амазонки!
   Мгновенно в долине наступила тишина. Девушки сбились толпой. Молодая китаянка, командовавшая этим удивительным отрядом, изумленно подняла голову и увидела кинооператора. Шутя она погрозила ему плетью. Но разве это могло остановить пылкого Те лятникова! Он мигом скатился вниз, подбежал к ней и схватил за стремена. Со смехом и испуганными криками ускакали девушки.
   Китаянка была заметно раздосадована. Она что-то сказала кинооператору, но он ее не понял. Тогда она, тронув коня, взмахнула лассо. И опять, как вчера, Телятников, связанный, рухнул на землю.
   -- Оставьте, -- взмолился он, -- оставьте, ваши трюки... Нельзя же повторяться.
   Жалобный тон, с каким Телятников промолвил эти слова, по-видимому, тронул девушку. Проворно соскочив с коня, она подбежала к пленнику, развязала петлю и усадила рядом с собой.
   -- Спасибо, -- поблагодарил Телятников. -- Как тебя зовут? -- осведомился он. -- Я хочу знать твое имя, чудесная девушка.
   Улыбаясь, китаянка молчала.
   -- Меня, -- указал на себя оператор, -- зовут Андрей Телятников. -- Андрей, -- повторил он. -- Андрюша... Меня -- Андрюша.
   -- Ан... Ан... -- с трудом повторила девушка.
   -- Андрей... Андрюша. А тебя?
   И девушка поняла.
   -- Лю, -- ответила она и, устыдившись, закрыла рукавом лицо.
   -- Великолепно! Вот мы и начинаем сговариваться. Хочешь, я увезу тебя в Ленинград, в Москву?
   -- Москау... Москау, -- вздрогнув, вскочила на ноги китаянка. -- Москау.
   -- Москва!.. Да, это наша столица.
   -- Москау, -- мечтательно произнесла китаянка.
   И так до зари они просидели на камнях. Нужно ли было им знать язык друг друга?
   Восторженный Телятников говорил без умолку. На восходе солнца, взявшись за руки, они шли по горам, и только испуганный крик Джамбона заставил Телятникова побежать к палатке.
   -- Что бы это могло значить? -- дергаясь от волнения и показывая Висковскому обрывок бумаги, едва не кричал Джамбон. -- Слушайте, я прочту вам эту записку. Я нашел ее у изголовья. О, Ли Чан, как ты посмел!
   С трясущимися губами профессор начал читать:
   -- "Дорогой мой господин и благодетель! Я на время покидаю вас. Умоляю, не пытайтесь узнавать, куда я скрылся. Где бы вы ни были, я к вам вернусь. Если вы уедете из Алмасских гор, я все равно скоро буду с вами. Тысяча лет благоденствия. Преданный вам ваш до забвения Ли Чан"... Куда он скрылся? -- с горечью воскликнул Джамбон.
   -- Успокойся ученый, -- послышался голос позади Все обернулись и увидели Лю Ин-сина.
   -- Он вернется. Он покинул тебя, но... так надо...
   Не смея расспрашивать вождя партизан, Джамбон умолк.
   Взошло солнце, и два человека, покинувшие горы, этот момент были далеко в пустыне.

* * *

   Ли Чан и сын вождя партизан Ван Дзе-лян на конях пересекали пески. Они ехали без припасов и воды, к вечеру Ван Дзе-лян, остановив коня, сложив руки, крикнул, подражая реву барса. И ближний бугор зашевелился. Расступились и упали кусты саксаула. Человеческая голова вынырнула из песков.
   -- Нам дадут воду и свежих коней, -- спокойно казал Ван Дзе-лян. -- Привет, друзья! -- крикнул он. -- Привет вам от старого Лю Ин-сина!
   По целому ряду соображений нам не следует описывать путешествия двух китайцев -- Ли Чана и сына вождя партизан.
   "Пустыня живет", -- вспомнил Ли Чан слова Лю-Ин-сина, и он убедился, что всюду в тайниках песков существуют посты партизан. По зову Ван Дзе-ляна в песках и камнях, в зарослях саксаула, из-за курганов появлялись люди. Молодой китаец передавал им привет вожака горных воинов, и глаза людей пустыни загорались радостью. Они выносили им холодную воду, сушеное мясо и меняли коней. Каким образом они существовали в знойных песках, для Ли Чана осталось тайной. Он думал лишь о цели путешествия. Однажды, к концу четвертого дня пути, им повстречался стремительный всадник.
   По обычаю степей и пустынь, встречный человек должен был остановиться, но этот всадник, не обратив внимания на наших путников, промчался мимо.
   -- Гонец, -- объяснил Ван Дзе-лян. -- Он скачет к Лю Ин-сину. Он в два раза быстрее нас совершит этот путь.
   ...На исходе шестого дня кончилась пустыня. На горизонте в тумане засквозили силуэты домов небольшого города.
   Ван Дзе-лян соскочил с коня:
   -- Отсюда ночью мы пойдем пешком... Ночью нам принесут одежду, и мы станем неузнаваемы.

Что привез гонец

   Джамбон никак не мог привыкнуть к отсутствие Ли Чана. Он часто жаловался, как ребенок, растерянно оглядывался по сторонам, точно что-то забыв или потеряв, и Висковский насколько мог старался рассеять грусть и печаль старого ученого.
   Ночами Телятников осторожно покидал ущелье и только на заре возвращался к палатке.
   На шестой день жизни в ущелье Алмасских гор наших друзей настигло потрясающее несчастье, перед которым все минувшие переживания -- нападение фашистских пилотов и похищение Грани -- показались им ничтожными.
   Удары протяжного гонга раскатами эха пронеслись по ущелью. Со всех сторон сбежались партизаны, на скалу вышел Лю Ин-сйн. Рядом с ним стоял прискакавший гонец.
   С почтительным поклоном гонец передал старику тяжелую кожаную сумку.
   -- Братья, слушайте вести, -- провозгласил Лю Ин-син, вынимая из сумки пакеты и свертки бумаг. -- Сейчас нам станет известным, что происходит в мире.
   Из сумки выпало несколько газет на японском, китайском и английском языках. Подошедший вместе с Джамбоном Висковский поднял газеты и хотел передать их Лю Ин-сину, как вдруг ему показалось, что туман застилает ему глаза. Он покачнулся, приблизил газету к самым глазам и, ошеломленный, схватился за сердце:
   -- Профессор, смотрите, не сошел ли я с ума?
   Джамбон взглянул на газету и вскрикнул. Подбежавший Телятников, не понимая, что случилось, тоже заглянул в газету и, побледнев, во все горло закричал:
   -- Русалка! Сестра! Граня!
   На первой странице газеты был напечатан портрет Грани. В расшитом японском кимоно Граня улыбалась, и над портретом чернели огромные буквы заголовка:
   "Она счастлива, что вырвалась от большевиков".
   -- "...что вырвалась от большевиков"... -- прочел Висковский.
   -- Вы издеваетесь надо мной! -- вскрикнул Телятников, вырывая из рук Висковского газету. -- Этого не может быть! Но... но... кимоно... Она улыбается!..
   Схватившись за голову, Телятников упал на колени. Он смотрел на портрет, переворачивал, теребил газету и скрежетал зубами, беспомощно обращаясь к Висковскому.
   -- Газета выходит в трех изданиях, -- сказал Джамбон. -- Смотрите, всюду ее портреты и одна и та же заметка. -- И Джамбон прочел: -- "Вырвавшаяся из СССР молодая спортсменка Г. Телятникова переживает сейчас самые счастливые часы пребывания за пределами страны большевиков. Стоит взглянуть на портрет, чтобы понять ее искреннюю радость..."
   -- Довольно! -- в ужасе перебил Телятников. -- Я не вынесу!.. Граня... неужели это она?
   -- Да, это ваша сестра, -- гневно подтвердил Висковский. -- Это она!
   В отчаянии Телятников на мельчайшие куски разорвал газету и бессмысленно осмотрелся вокруг.
   В суровом молчании стояли партизаны. Они не понимали, но чувствовали, что произошло несчастье.
   Закрыв глаза, Телятников согнулся, точно под ударом, но потом, опомнившись, он с трудом поднялся на ноги и, не глядя на геолога, холодно спросил его:
   -- Я не расслышал: вы, кажется, что-то сказали?
   -- Я сказал, -- ответил Висковский, -- что это ваша сестра...
   Телятников гордо вскинул голову:
   -- В таком случае, вы ошибаетесь: я не знаю ее! Подлая предательница не может быть моей сестрой!

* * *

   -- Горе, великое горе! -- беспрерывно твердил этот день Джамбон. -- Сколько несчастий! Где мой Ли Чан?
   Ночью Висковский пришел к твердому решению покинуть ущелье и сообщил об этом Джамбону.
   -- Но Ли Чан... -- простонал ученый. -- Как быть?.
   -- Остается верить ему, он ведь написал...
   -- Совершенно верно, -- согласился Джамбон. Я еще не имел случая разочароваться в верности моего Ли Чана. Да, да мы поедем...
   Глубокой ночью Висковский услыхал голос Телятникова.
   Невдалеке от палатки кинооператор с кем-то разговаривал.
   -- Лю, -- говорил Телятников, -- ты... ты никогда не будешь изменницей... Но она... она! Лю, я сойду с ума!..
   Голос Телятникова оборвался, и геолог услыхал тяжелые рыдания.
   ...На следующий день осунувшиеся, истосковавшиеся путешественники, сообщив Лю Ин-сину о своих намерениях, стали собираться в дорогу.
   -- Почтеннейший Лю Ин-син, -- отведя вождя партизан в сторону, робко сказал Джамбон, -- вспомни;, я просил тебя разыскать мне таинственных...
   -- То, что обещал Лю Ин-син, нерушимо, как камни гор... Позовите Хэ Мо-чана, -- ударив в ладоши, сказал старик.
   Немедленно на его зов явился древний Хэ Мо-чан, которого ученый видел в первый день прибытия в ущелье.
   -- Хэ Мо-чан, -- с необыкновенным уважением произнес Лю Ин-син, -- ему сто сорок лет. Он дед наших дедов. Он знает все тайны гор, он провел нас в эти недоступные ущелья. Ему известны все тайны, -- повторил Лю Ин-син и, возвысив голос, обратился к старику: -- Хэ Мо-чан! Настал час, ты проведешь ученого в Долину Смерти и Пещеру Снов.
   -- Син. Повинуюсь, -- сказал Хэ Мо-чан. Ноги его дрожали в мохнатых сапогах из волчьего меха.
   Джамбон, казавшийся подростком в сравнении со стариком, взяв под руку "деда дедов", удалился с ним по тропе.
   Два или три часа отсутствовал ученый. Вернувшись один, без Хэ Мо-чана, он прямо прошел к Висковскому.
   -- Не волнуйтесь, мой друг, -- задыхаясь, промолвил он, вынимая из внутреннего кармана пиджака хрупкий, точно фарфоровый, свиток. -- Поддержи и меня, я теряю силы... Когда мы выберемся отсюда... Я дал клятву... Только тогда я смогу рассказать вам... Висковский, мой дорогой юный друг, в наших руках тайна алмасов...

* * *

   В полдень Лю Ин-син приказал ударить в гонг. Опять собрался весь народ, и предводитель партизан объявил:
   -- Братья, прощайтесь. Высокие гости наши, увы, не могут более оставаться в ущелье. Завтра мы выступаем в поход. Пора снаряжаться, и сейчас как раз время проводить их в путь. Не беспокойтесь, -- сообщил он Висковскому, -- машина, на которой вы счастливо прибыли к нам, приготовлена. Два, автомобиля японцев, подбитых нами, были нагружены большим запасом бензина. Все в вашем распоряжении, все перенесено в вашу машину. Бочки наполнены водой.
   Под грохот барабанов, как на параде, выстроились партизаны, и четверо друзей попрощались с обитателями Алмасских гор.
   -- Я должен просить прощенья, -- застенчиво, но твердо сказал Лю Ин-син, -- глубокие обстоятельства вынуждают... Придется завязать вам глаза...
   Туго завязан черный платок, и снова, как ночью, под ногами колышется плетеный мост. Висковский поднимается по веревочной лестнице, ползет по обрыву. Постепенно затихает шум потока, легкий ветер повеял в лицо. Песок.
   -- Я не беру с вас слова, -- пожал ему руку Лю Ин-син, -- вы откроете глаза через полчаса. Прощайте... Вы скоро услышите о нас.
   Когда Висковский снял повязку, никого из партизан уже не было, и в сыпучих песках потонули, пропали следы.
   -- В путь, в путь, -- заторопил Джамбон, -- домой! У меня большая работа. Дни и ночи отныне я стану расшифровывать древние рукописи. Бедные наши друзья, -- сконфузился профессор, перехватив: взгляд Висковского, -- как тяжело расставаться с ними!..
   -- Следовало бы чем-нибудь отблагодарить товарищей, -- предложил Телятников. -- Съемку сорвали, но они отличные ребята! Оставим им эти мешки, -- указал он на имущество немецких пилотов.
   -- Превосходно! -- согласился Висковский. -- Парашюты очень кстати. Материя пригодится партизанам, но хотелось бы более существенное.
   -- На старт! -- самому себе скомандовал кинооператор. -- Как говорят капитаны, полный вперед!
   Телятников дал три протяжных гудка в честь братской встречи, и "додж" тронулся.

В маньчжурском городе Н.

   У самой границы пустыни расположен город Н. Низкое каменное белое здание станции находится в километре от города. Пыльная степь, базар, и за ним одноэтажные деревянные строения, окруженные заборами лавчонки с шестами, украшенными лентами, мастерские, в которых чинят велосипеды и граммофоны. Пестрая афиша единственного кино, вывеска с намалеванной танцующей парой и звуки радиолы зовут в местный дансинг. Китайские нищие в рубищах бродят вокруг, поднимая пыль босыми ногами. Переулок публичных домов. И в конце городка -- миниатюрная и пышная кумирня. И это все, что можно увидеть в городе Н. Его бы можно было назвать поселком, если бы вблизи не находились угольные копи, а рядом с ними недавно построенные казармы. За хижинами и полуразрушенными фанзами простирается аэродром, куда опустился самолет пилота Крюгера.
   В конце нашей истории читателю станет понятным., откуда мы узнали публикуемые подробности. Поэтому, не задерживаясь на объяснениях, мы объединим все известные нам факты и последовательно передадим, что случилось в тот день, когда из прибывшего самолета вынесли связанную Граню.
   Японский полковник встречал самолет. Крюгер, отдав рапорт, указал на девушку. Полковник с благодарностью пожал ему руку, и девушку на автомобиле отвезли в единственный в городе двухэтажный каменный дом вблизи вокзала.
   Граня очутилась в темной комнате. Узкая тахта, маленький стол и табуреты стояли у стен. Девушку мучила жажда. Увидев графин и чашку, она напилась воды и через несколько минут уснула непробудным сном. Несомненно, в воду были прибавлены сонные капли. В тяжелом сне Граня не могла слышать, кто входил в комнату. Проснувшись, она заметила пробивающийся сквозь шторы солнечный свет, хотела встать, но... кто-то во время сна снял с нее платье. Ничего не сознавая, с болью в голове, припоминая события минувшего дня, Граня, натянув одеяло, поднялась и отдернула штору. Решетка на окне напомнила ей, где она находится. На табурете лежал сверток одежды. Это было цветистое, расшитое кимоно. Что оставалось делать Гране? Она решила, если понадобится, разбить двери, но во что бы то ни стало выйти отсюда. И она надела то, что ей попалось под руку. Короткое кимоно забавно сидело на ней. Взглянув в зеркало, Грани изумленно улыбнулась, но в ту же секунду отчаянный гнев охватил ее. Толкнув дверь и убедившись, что она заперта, Граня стала бить по двери куликами, затем схватила табуретку, разбила окно, но за окном была чугунная решетка...
   Могла ли девушка знать, что в короткий миг, когда она надела кимоно, находившийся за стеной, специально дежуривший фотограф снял ее и случайную улыбку. Остальное дополнила ретушь. Так в газетах появилась фотография пленницы, советской девушки-спортсменки, с клеветнической заметкой.
   Не прошло и пяти минут, как на поднятый Граней шум и грохот дверь растворилась, и в комнату вошла старуха в длинном шелестящем шелковом платье.
   -- Проснулись, голубушка? -- приторно ласковым голосом, как ни в чем не бывало, на чистом русском языке спросила старуха. О боже, какая вы красавица!
   -- Где я? -- кинулась к женщине Граня. -- Кто вы?
   -- Успокойтесь, успокойтесь, дорогая, вам будет очень хорошо...
   -- Я прошу ответить!..
   -- С удовольствием представлюсь вам. Будемте знакомы. Я русская княгиня Анна Дмитриевна Крутицкая... Надеюсь, мы станем с вами друзьями.
   -- Княгиня?..
   -- Княгиня, -- поклонилась старуха. -- Как вас зовут, моя...
   -- Княгиня? -- вскрикнула ошеломленная Граня. -- Где же я? Что происходит?
   -- Милочка моя, я вам все разъясню. Вы в маньчжурском городе Н. Город находится под покровительством японского военного отряда... Они очень приветливы, и поверьте...
   -- Княгиня!.. Японцы... -- все еще ничего не соображая, растирая виски, пыталась прийти в себя Граня И, вдруг догадавшись, воскликнула: -- Но вы... вы эмигрантка?!
   -- Эмигрантка, -- опустив глаза, сказала Крутицкая. -- Вам известно, в силу каких причин, милая моя...
   -- Не смейте так называть меня! -- разъярилась Граня. -- Я комсомолка, и никаких...
   -- О, что с вами? Повремените...
   Но Граня уже не слушала ее. В каком-то беспамятстве она оттолкнула старуху и сломя голову кинулась по лестнице вниз. На крик княгини внизу выскочили военные. Среди них Граня узнала пилота Крюгера. Несколько человек в военной форме, обвитые портупеями, тотчас окружили ее.
   Случись Гране на минуту раньше быть в зале, откуда они выбежали, она бы услышала разговор, который самым близким образом касался ее, брата и советских путешественников.
   Пилот Крюгер заканчивал свое донесение.
   -- Превосходно! -- заключил полковник. -- Девушка вряд ли сможет дать нам какие-либо серьезные сведения. Но, во всяком случае, она нам расскажет о цели их экспедиции. Четверо остались в песках. Как вы говорите, у них нет горючего и воды. Если мы отправим самолеты, мы возьмем их голыми руками. Вы, господин Крюгер, проводите машины в пустыню.
   -- Я готов... Я могу точно указать местонахождение и координаты.
   -- А сейчас, -- сказал полковник, -- нам нужно заняться воспитанием этой комсомолки. Хорошо, если бы она написала письмо своим... Было бы гораздо легче...
   -- Господин полковник, -- вставил один из офицеров, -- если она действительно комсомолка, будет очень трудно...
   -- Ерунда! -- перебил полковник. -- Разве вы не знаете женщин? Наряды, тряпки, развлечения -- и она будет наша.
   Крик княгини прервал заседание штаба. Попавшись в руки военным, Граня на секунду смирилась.
   -- Немедленно, -- потребовала она, -- верните меня к брату!
   -- Сколько пылу! -- улыбнулся полковник. -- Положительно, она восхитительна. Крюгер, вы были в плену у русских, вы же знаете русский язык, объяснитесь с этой чарующей...
   -- Барышня, -- подыскивая слова, начал Крюгер, -- я имею честь...
   Голос Крюгера вывел Граню из себя:
   -- Негодяй! Это вы увезли меня?.. я... убью вас!
   И, схватив с перил лестницы вазу, Граня бросила ее в пилота. Крюгер вовремя присел, иначе бы он не остался в живых.
   -- Убрать! -- вскричал полковник.
   И адъютант, скрутив Гране руки, повел ее наверх и закрыл дверь.
   Два дня Граня пролежала в комнате за решеткой. Она не подпускала к себе Крутицкую, отказывалась от еды и уже раздумывала о способе самоубийства.
   Ночью в конце четвертого дня Граня услыхала в темноте звук, как будто под дверью возилась мышь Включив свет, она заметила под дверью просунувшийся клочок бумаги.
   Записка! Граня быстро прочла десять строк, написанных кривыми печатными русскими буквами. Провокация или...
   В записке она прочла следующее:
   
   "Ради Вашего спасенья, ради Вашего брата действуйте так, как советуют Вам друзья. У Вас здесь есть друзья, и они спасут Вас. Сделайте вид, как будто вы образумились. Ничего не говорите с окружающими и не показывайте возмущения, иначе Вас отправят в тюрьму, откуда спасти Вас будет труднее. Да здравствует Москва! Записку уничтожьте.

Друзья".

   Без конца Граня перечитывала записку и решила "Если это провокация, какой риск?.. Я все равно буду молчать. Под пыткой я не произнесу ни одного слова.."
   Когда наутро в комнату нерешительно вошла Крутицкая, Граня была спокойна.
   -- Распорядитесь принести мне еду.
   Старуха необычайно обрадовалась:
   -- Голубушка, вы не представляете, какие радости ждут вас!..
   В сопровождении Крутицкой Граню посетила портниха. На следующий день под охраной трех офицеров ее вывезли на автомобиле на прогулку в степь. В комнате поставили "виктролу", а еще через день Крутицкая явилась с огромными картонками нарядов. Гран покорно и безразлично примеряла роскошные платья.
   -- Дорогая, -- как бы невзначай, спросила ее бывшая княгиня, -- может быть, вы хотите побеседовать с господином полковником? Он принимает такое участие... Клянусь, вы очаровали всех!
   -- Нет, -- ответила Граня, -- я подожду еще не сколько дней.
   -- Приготовьтесь, на днях вам предстоит познакомиться с местным обществом, -- сообщила Крутицкая. -- Хотя они азиаты, тем не менее это в высшей степени культурные и галантные люди. Они так трогательно заботятся о нас...
   -- Что будет на днях?
   -- Бал и ваш выход в свет, -- улыбнулась Крутицкая. -- К вашей золотой головке чудесно пойдет голубое платье. Вы всех покорите.
   Бессонную ночь и еще один мучительный день провела Граня. В самых смелых и фантастических мечтах могла ли она вообразить, что случится с ней грядущей ночью?
   Вечером с помощью камеристки Крутицкая одевала Граню. Пышное голубое платье, бледные розы. Глядя на себя в зеркало, Граня, не узнавая себя, чувствовала, что она теряет силы.
   "Что со мной? К чему, этот маскарад?" -- про себя рассуждала она, еле сдерживаясь, чтобы не отшвырнуть ползавшую вокруг нее с булавками во рту Крутицкую.

* * *

   Оркестр играл штраусовский вальс. Граня вслед за Крутицкой медленно спускалась по лестнице в зал, где уже собралось множество военных. При ярком свете всюду сверкали золото, ордена, мундиры. Вдоль стен, как на сцене оперы, обмахиваясь веерами, сидели русские дамы-эмигрантки. Молодые японки в европейских платьях кружились по залу.
   Задержав Граню на ступеньке, Крутицкая, взяв ее под руку и отведя в сторону, к вазе с цветами, поставленной вместо разбитой, указала вниз:
   -- Милочка, на сегодняшнем балу вы встретите самое изысканное общество, какое можно было видеть только на придворных балах Санкт-Петербурга. Посмотрите: с краю сидит княгиня Заржицкая, первая красавица Петербурга. Однажды покойный государь...
   Взглянув туда, куда ей указывала Крутицкая, Граня едва не расхохоталась. "Первой красавице Петербурга", желтой, седой, сморщенной старухе с острым подбородком, было не менее шестидесяти лет.
   -- У колонны, -- продолжала Крутицкая, -- вы видите примадонну императорских театров Несветинскую. Ее улыбка пленяла всю столицу...
   И опять Граня еле сдержалась, чтобы не засмеяться. Как ни тяжело было ей, но невозможно было без смеха смотреть на эту кунсткамеру сморщенных и сгорбленных, тощих фигур.
   Наконец, спустившись вниз, Крутицкая представила Граню обществу. Последним к ней подошел Крюгер. Осторожно пилот предложил ей руку и был смутен, когда Граня приняла ее.
   Стараясь ничем не выказывать своего отвращения, Граня молча ходила с Крюгером по залу и терпели слушала его сбивчивую речь. Нетрудно было заметит что все окружающие, занятые разговорами или танцами, с любопытством следили за этой парой. Внезапно сквозь грохот музыки Граня отчетливо расслышала гул самолетов.
   Крюгер, поклонившись, своим ломаным языком сказал:
   -- Завтра вы будете иметь колоссальное удовольствие видеть и обнять своя брат...
   -- Каким образом? -- встрепенулась Граня. -- Самолеты летят...
   -- Нах пустыня... Вы догадывайсь правильно... -- За братом и...
   -- Все четвером будет здесь. Они вылетайит на базу, через час я будет лететь и догонять их у гор, чтобы показать место... Разрешите вальс.
   Лихорадочно раздумывая над словами Крюгера, Граня автоматически закружилась в вальсе.
   И вдруг знакомая тень упала на стекло раскрытого окна. Граня покачнулась и, стиснув губы, сдержала крик.
   В окне промелькнуло лицо Ли Чана.
   -- Вам плохо? -- остановился Крюгер. -- Разрешите пройтись в парк.
   -- Да, да, на воздух... -- сжимая его руки, попросила Граня.
   Польщенный Крюгер, бросив на полковника многозначительный взгляд, что-то сказал ему на ходу и объяснил Гране:
   -- Чудесный, дивни парк! Я сказал, и никто не будет мешайт наша прогулка вдвоем.
   В темной аллее, важно шагая об руку с Граней, Крюгер рассуждал:
   -- Я понимаю, вы очень скучаете за родина. Я сам полный печаль оставил фатерланд и служу у японский воздушный флот. Будет время, я вернусь мой любимый...
   Он не закончил фразы. Тени метнулись из-под кустов. Чьи-то сильные, цепкие руки сдавили его горло и закрыли рот. Граня отшатнулась, но в тот же миг увидала перед собой лицо... лицо Ли Чана..
   -- Молчите! -- быстро предупредил ее китаец.
   Спустя три минуты но степной дороге мчался автомобиль. Неизвестный человек сидел за рулем -- и рядом с ним замирающая от радости и неизвестности Граня. Позади сидели Ли Чан и молодой китаец. Держа за руки Крюгера, они не сводили с него револьверов.
   Холодным, бесстрастным голосом человек за рулем, не оборачиваясь, отрывисто говорил Крюгеру:
   -- Поймите, нам терять нечего. Если вы издадите малейший звук, в ту же секунду пристрелят вас. Повинуйтесь, и вам сохранят жизнь. Нет смысла быть пристреленным -- ведь вы служите за деньги. Помните: если нас схватят, вы тотчасбудете убиты. Нам нечего терять!
   С полного хода автомобиль остановился у ворот аэродрома.
   -- Помните! -- повторил человек у руля.
   А Ли Чан и Ван Дзе-лян приставили к бокам Крюгера дула револьверов.
   В темноте подошел часовой.
   -- Это я, пилот Крюгер, -- сказал немец и назвал пароль.
   Ворота раскрылись. Автомобиль помчался в конец аэродрома.
   -- Где ваш самолет?
   -- К полету все готово?
   -- Да, -- прохрипел Крюгер, -- все готово. Нет бортмеханика.
   -- Справимся.
   И человек, управлявший автомобилем, выскочил из машины.
   В темноте чернел самолет.
   Под двумя револьверами Крюгер занял свое место в пилотской кабине. Ли Чан передал Гране револьвер, и она села на место бортмеханика. Неизвестный завел пропеллер. В грохоте мотора Граня услышала:
   -- Да здравствует Москва!
   Самолет понесся по полю. Автомобиль выехал за ворота и скрылся в облаках пыли.
   Всходило солнце, когда Крюгер под угрозой трех револьверов поднялся за облака.
   -- Уберите, -- попросил он Граню. -- Пусть они уберут оружие. Если захотят, они меня будет убить -- Спросите, куда лететь.
   -- В пустыню, к Алмасским горам, -- приказал Ли Чан.
   -- Помните, -- прокричала воодушевившаяся Граня, -- помните, что вам сказали. Если вы предадите нас -- мы погибнем; но прежде вы будете убиты. Вперед!
   -- Алмасские горы, я понималь, -- закивал Крюгер. -- Я дорожу своя жизнь.

* * *

   В лучах солнца нового дня самолет летел над пустыней. К удивлению Грани, Крюгер стал совершенно спокоен. "Уж не задумал ли он предательство?" -- подумала она. Но Крюгер летел к Алмасским горам. Иная причина давала ему возможность быть спокойным за свою судьбу.
   Итак, самолет -- над пустыней, а в другом конце, посреди песчаных барханов, двигался автомобиль с тремя советскими путешественниками.

"Алмас!.. Алмас!.."

   Пустыня. Тишина. Нежная рябь на песчаных холмах и сияющее до боли в глазах яркое синее небо. Медленно двигался автомобиль, словно не решаясь расставаться с горами, и путники, скованные щемящим я томительным чувством, хранили молчание.
   Тяжело вздыхая, ученый наконец перестал смотреть на скалы и обратился к геологу:
   -- Наступило время, друг мой, раскрыть вам тайну алмасов, поведать о том, что я видел в Долине Смерти и в Пещере Снов. Но прежде я приведу небольшую историческую справку. В одном из маньчжурских городов... Но вы не слушаете меня?..
   -- Остановитесь! -- встревоженно приказал Висковский. -- Мне кажется... летят самолеты!..
   И действительно, три самолета, по виду бомбардировщики, появились с востока и через несколько минут закружили над автомобилем.
   -- Несомненно, за нами, -- убежденно сказал В сковский. -- Едем обратно! Посмотрим.
   С самолетов заметили маневр "доджа", и тотчас все три бомбардировщика тоже повернули к горам.
   -- Ясно... Все понятно, -- решил Висковский. -- Продолжайте ехать. Старайтесь как можно дальше отъехать от гор. Я остаюсь.
   -- Один? Я не позволю, -- запротестовал профессор, -- покинуть одного! Никогда...
   -- Нет времени для споров, -- повелительно прервал его геолог, -- гоните сейчас, же изо всех сил. Я должен остаться!
   Джамбон, как огорченный ребенок, обиженно моргая глазами, по-детски раскрыл рот и уже не мог говорить. Он лишь умоляюще протягивал руки, надеясь задержать геолога.
   -- Бесценный, друг, -- бормотал он дрожащими губами, -- сделайте милость, объясните, что вы задумали? Вы погубите себя!
   -- Я остаюсь, -- легко отстраняя руки ученого, категорически повторил Висковский. -- Успокойтесь и поезжайте, иначе вы погубите всех нас... Так нужно.
   -- Я догадываюсь, -- вмешался в разговор нахмурившийся Телятников. -- Если необходимо, оставайтесь. -- Кинооператор вынул револьвер и добавил: -- Будьте спокойны, в случае чего я от вашего имени...
   -- Спрячьтесь, немедленно спрячьтесь в машину! Постарайтесь лишь оттянуть время часа на два-три, больше ничего от вас не требуется. Никакой стрельбы.
   -- Но если "геноссен"...
   -- Тем более... Ни в коем случае. Пусть делают с вами что хотят. Главное -- оттяните время.
   -- Есть! Заговорим! Можете не сомневаться -- вы же знаете мой замкнутый характер.
   И автомобиль с недоумевающим, растерянным Джамбоном помчался вперед. Самолеты бреющим полетом понеслись вслед за "доджем". Висковский лег на горячий песок и лежал недвижимо до тех пор, пока окончательно не затих рев моторов. Внимательно прислушавшись, не возвращаются ли самолеты, Висковский убедился, что пилоты его не заметили, и только тогда он побежал к горам. Не более чем через час он был у пропасти.
   Изнывая от усталости и жажды, геолог опустился на землю.
   -- Лю Ин-син! -- сложив рупором ладони, закричал он, свесившись над пропастью. -- Лю Ин-син! -- Крик прозвучал слабо в пустынном пространстве, и Висковский потерял надежду, что его услышат.
   Дым, еще недавно тянувшийся из ущелий, исчез. Геолог понял: партизаны заметили аэропланы и погасили огни. Тогда он принялся бросать в пропасть камни. Тяжелые камни, падая, точно таяли в воздухе, беззвучно пропадая в бездне.
   "Очутившись в одиночестве, -- рассказывает Висковский, вспоминая настоящий эпизод, -- и не слыша ответа на свои крики, я чуть было не раскаялся в том, что покинул автомобиль. Один в песках! Один в таинственных, безлюдных песках пустыни, за пределами Монголии, в краю, который никому не принадлежит! Я был песчинкой на колоссальном географическом "белом пятне". "Что, если, -- подумал я, -- никто не откликнется? Сумею ли я добраться до нашей машины и спастись?" И я безостановочно бросал камни в пропасть..."
   Рука наткнулась на теплые упругие мешки. Вскочив на ноги, Висковский сосредоточенно, уставился на запакованные парашюты, и, не зная еще, что предпринять, обдумывая возникшую мысль, он почти бессознательно поднял второй мешок и отстегнул пряжки -- на песок выпал спутанный ремнями твердый зеленый брезентовый ранец. Держа в руках предмет, похожий на автомобильную подушку, Висковский напряженно вспоминал. Он никогда не прыгал с парашютом. Он не успел. В прошлом году весной он посетил только один раз аэроклуб. В Ленинград приехал работавший два года на Колыме товарищ; три дня веселился с ним Висковский, разъезжая по дачам знакомых, пропустил два урока, и его перевели во вторую очередь. Затем экстренная экспедиция в Казахстан. С какой ненавистью сейчас он вспоминал граммофон в лесу, где они, хохоча, танцевали, спотыкаясь о пни!
   Что же объяснял инструктор? К чему этот ранец и пряжки? Закрыв глаза, Висковский представил лужайку, на которой собрались будущие парашютисты, и даже вспомнил лицо инструктора. Застыв в напряжении, боясь шелохнуться, геолог механически вскинул ранец за спину и щелкнул карабинами, которые туго вошли в алюминиевые пряжки. Опоясанный диковинной упряжью Висковский шагнул к обрыву. Он нерешительно посмотрел на большую квадратную рукоятку. Вытяжное кольцо? На секунду ему показалось невероятным, почему этот квадрат называют "кольцом". Но это несомненно вытяжное кольцо. Отойдя назад, Висковский, вцепившись в рукоятку, разбежался и прыгнул в пропасть.
   "Я думал, -- рассказывал нам геолог, -- что разорвется сердце, так вдруг стеснило грудь; я задохнулся, в глазах перевернулись небо и скалы. Я падал, как подстреленная птица, и, сильно дернув рукоятку, не верил, что парашют раскроется. Может показаться бессмысленным, но в ушах у меня ясно прошипел граммофон, тот граммофон, что играл в лесу... Длинное полотнище выскользнуло из-за спины, и над головой распахнулся огромный купол. Рывок меня отбрасывает в сторону. Никогда в жизни я так не торжествовал, как в ту секунду. Когда натянулись стропы, мне показалось, что по ним в руки мои переливается необычайная, могучая сила..."
   Плавно раскачивались черные скалы. Висковский быстро опустился в мрачную теснину. Отстегнув парашют, геолог оглянулся по сторонам. Под отвесной скалой, в диком, первобытном мире, закрывая небо, в темноте сбились острые валуны высотой в три человеческих роста.
   -- Лю Ин-син! -- как и прежде, закричал Висковский и, не слыша ответа, пополз на четвереньках.
   Ноги застревали в расщелинах, острые камни ранили, раздирая руки. Геолог упорно переползал через валуны, и вскоре скалы раздвинулись.
   Перед Висковским раскрылась широкая, светлая долина. Обрадованный геолог сделал движение, намереваясь бежать, но остался в прежнем положении. Странный вид поразил его: кости, груды костей и человеческих черепов лежали на земле, а вдалеке долина, казалось, была покрыта глубоким снегом. Не зная, идти ли дальше или искать другого пути, Висковский повернулся и невольно отпрянул назад. У подножия горы, в пещере, горела свеча. В следующую минуту из пещеры вышел сгорбленный человек. Покрывало на плечах, серые мохнатые сапоги... И сразу Висковский узнал старика.

0x01 graphic

   -- Хэ Мо-чан!.. Где Лю Ин-син? -- порывисто спросил геолог. -- Проведи меня.
   Вместо ответа Хэ Мо-чан приложил палец к губам и, указывая на пещеру, где горела свеча, приказал молчать. Но Висковекому некогда было раздумывать над словами старика. Надеясь кого-либо застать, помимо Хэ Мо-чапа, он вбежал в пещеру... и отпрянул назад.
   На соломенной цыновке у плоского камня при свете восковой свечи, сгорбившись, сидел необычайный человек. Обросший волосами, в мохнатых шкурах, он был похож на дикого зверя. Услышав шум шагов, он повернулся и в страхе ощерил рот. В дрожащей его руке дергалась кисть, которой он до того что-то писал на распростертом по камню пергаменте. В ужасе страшный человек отбежал в глубь пещеры.
   Крепкие, жилистые руки схватили Висковского и заставили выйти из пещеры.
   Смертельно испуганный Хэ Мо-чан, глотая воздух, разводил руками и, задыхаясь, повторял:
   -- Алмас!.. Ам-моно... Алмас!..
   С горы торопливо спускался Лю Ин-син.

Два пленника

   Оставим геолога в долине -- судьба его больше не вызывает беспокойства -- и поспешим в пустыню, к автомобилю, который, вопреки приказанию Висковского, вместо того чтобы развить предельную скорость, в самом непродолжительном времени замедлил ход, потом безнадежно остановился. Самолеты, снижаясь, пошли на посадку, и "додж", быстрый, проворный "додж" Телятникова, стоял как вкопанный у песчаного бугра. В радиаторе вскипела вода.
   Три самолета сели не далее чем в ста метрах от "доджа", и спустя пять минут Телятников оповестил Джамбона:
   -- Идут. Семь или восемь человек. Профессор, как быть? Что вы им сегодня предложите взамен чудесной антилопы?
   Восемь одинаково одетых в комбинезоны спутников окружили автомобиль. Из среды прибывших на самолетах людей вперед вышел коренастый, низкого роста человек в военной куртке. Скуластое лицо японца вежливо улыбалось, и на превосходном русском языке, любезно раскланявшись, он поздоровался с нашими путешественниками. Он превосходно владел чужим ему языком, только немного запинался на букве "л", выговаривая ее почти как "р".
   -- Не станем представляться друг другу, я командир этого небольшого отряда. Очевидно, -- сказал он, -- вы догадываетесь о нашей цели.
   -- Нисколько, -- столь же учтиво ответил Телятников. -- Может быть, господин Крюгер прислал с вами одолженный им бензин?
   Довольный собой, Телятников был рад случаю изумить летчиков дипломатическими способностями. Заговорив, он не мог удержаться, чтобы полностью не развернуть перед ними своего блестящего дара.
   -- Я восхищен, -- продолжал он, припоминая читанные им интервью, -- я потрясен искусством господина Крюгера, сумевшего улететь на простом бензине! Я заключаю, что он предпочитает старые конструкции или является изобретателем моторов, работающих на тяжелом топливе.
   -- О, вы как раз затронули центральную тему! Пилот воспользовался всем вашим запасом. Не будете ли вы столь любезными осведомить нас, откуда вы достали бензин в пустыне?
   -- Предусмотрительность, -- нагло рассмеялся в лицо незнакомцу Телятников. -- Я всегда имею обыкновение брать с собой лишние талоны, и у ближайшей колонки...
   -- Довольно, -- перебил маленький командир. -- Вы были у бандитов!
   -- Бандиты? -- запальчиво бросил Джамбон. -- Бандиты обычно нападают на мирных путешественников, обирают и оставляют на голодную смерть.
   -- Бандиты, -- как бы не слыша слов Джамбона, повысил тон командир, -- в течение года скрываются в горах. Нам это доподлинно известно. Вы были у них. Вы нам составите услугу и укажете ход!
   -- О чем речь? -- с нескрываемым притворством переспросил кинооператор. -- Мы совершали прогулку по пустыне и никого, кроме Крюгера и животных, не встречали.
   -- Партизаны! Нас интересуют партизаны!
   Джамбон, не давая Телятникову ответить, шагнул к командиру и высокомерно-резко заявил:
   -- Я был... я был у партизан. Что вам угодно?
   -- Я в высшей степени рад вашей искренности...
   -- Что вам угодно, спрашиваю я!
   -- Укажите нам...
   -- С завязанными глазами, -- перебил командира профессор, -- с закрытыми глазами нас провели в ущелье, но... но если бы я видел ход, клянусь честью, я все равно не сказал бы вам!
   Джамбон гордо выпрямился, не подозревая, какие последствия будут иметь его слова.
   Не меняя выражения лица, человек в военной куртке снова задал вопрос кинооператору:
   -- Где ваши остальные спутники?
   -- Сколько сейчас времени? -- вместо того чтобы ответить, в свою очередь спросил Телятников. -- Не откажите сказать, который час?
   -- Семнадцать часов шесть минут, -- удивленно посмотрел на часы военный. -- Почему это вас интересует?
   -- Я боюсь, не опоздал ли наш друг на футбол. Начало ровно в пять. Вы любите футбол?
   -- Предупреждаю вас, молодой человек, -- заметно раздражаясь, пригрозил командир пилотов, -- дело серьезнее, чем вы предполагаете. Упорство вынудит нас прибегнуть к репрессиям. Немедленно отвечайте: сколько вы видели партизан, сколько у них коней, каково состояние вооружения и запасов продовольствия? Даю вам слово, что вы будете неприкосновенны и свободны, если ответите на вопросы.
   -- В таком случае, можете сейчас же распрощаться с нами. Вы ничего не узнаете.
   -- Я уверен в обратном...
   -- Напрасно, -- делаясь серьезным, уверил Телятников. -- Напрасно задерживаете и себя и нас.
   -- Ответите, повторяю вам, ответите! Предлагаю первый вопрос. Подумайте. Будет поздно.
   -- Полковник или кто вы там по чину, не упускайте из виду главного обстоятельства: перед вами гражданин СССР.
   -- Каждый ответит за себя, -- промолвил командир и сделал знак сопровождавшим его пилотам.
   Кинооператор, с минуты на минуту ожидая нападения, предусмотрительно прислонился к автомобилю. Пилоты, выслушав непонятный кинооператору приказ, направились к "доджу", и, лишь только они приблизились, Телятников сорвал с машины массивный штатив:
   -- Разойдитесь! У меня еще три ноги.
   Отскочив назад, Телятников тотчас раскаялся в своей ошибке. Летчики захватили Джамбона и потащили его за собой. В ярости вспыльчивый кинооператор, забыв наставления Висковского, ринулся на помощь ученому. И мог ли он поступить иначе? Налетев на пилотов, Телятников с размаху ударил штативом первого попавшегося под руку, затем, уже не разбирая, кружа над головой тяжелым треножником, как легкой бамбуковой палкой, бил кого попало, Сшибая противников с ног, нанося страшные удары, кинооператор во весь голос орал:
   -- Подходите! Получите! Я покажу вам непревзойденные американские кадры!
   Выстрел прогремел над ухом. Маленький командир, опустив револьвер, как ни в чем не бывало хладнокровно заметил:
   -- Превосходные удары. Браво! Браво! Однако таким образом вы не спасетесь. Советую вам, сдавайтесь.
   Спокойный голос полковника заставил Телятников а опомниться. Четыре человека поднимались с песка.
   -- Положите штатив.
   -- Смешной малютка! -- двинулся к нему Телятников.
   Незаметно подкравшись сзади, летчик, приемом джиуджитсу дернув его за руку, опрокинул на спину.
   -- Смеется последний, кажется так говорит ваша русская пословица? Займемся стариком, -- сказал военный, -- он скорее всех расскажет.
   Сдерживая стоны, хромая, избитые Телятниковым люди обступили Джамбона.
   -- Гамак! -- приказал, командир. -- Извините, господин профессор, но мы вынуждены применить свои средства.
   Летчики сняли с автомобиля толстые шесты и воткнули их глубоко в песок. Привязав руки профессора к двум шестам и ноги к штативу, они вырыли под ним песок и сложили для костра доски ящика. Джамбон повис в воздухе.
   -- К сожалению, в походной обстановке мы не можем устроить более, усовершенствованный гамак. Но вам так прохладно. Я прикажу зажечь огонь.
   -- Ли Чан, -- простонал ученый, -- где ты, мой Ли Чан? Знай, -- с трудом выговаривая слова, промолвил он, -- когда четыреста с лишним лет назад Колумб открыл Америку, на одном из островов матросы увидели подвешенные на сваях сетки. То были постели дикарей. Аборигены называли их гамаками. Первое индейское слово, которое усвоили моряки, было "гамак". Сейчас я слышу его из уст современных людоедов..

* * *

   Над пустыней летел самолет Крюгера. В четыре часа дня Ван Дзе-лян увидел горы и жестом указал немецкому пилоту направление. Не прошло и двух часов, как Ли Чан, молодой китаец и Граня увидели автомобиль. Но... радость их мигом сменила тревога. Невдалеке от автомобиля стояли три самолета.
   -- Я ни в чем не повинен, -- скрывая улыбку, сказал Крюгер, -- они полетели на своя инициатива, они должен был ждать меня и пришел первый к ваш брат...
   Ли Чан, дотронувшись до локтя Грани, знаком попросил ее, чтобы она приказала Крюгеру пойти на посадку.
   Крюгер охотно выполнил это поручение. Самолет, покружив над ровной площадкой, сел в трех километрах от автомобиля Телятникова. Два китайца, крепко связав Крюгера, бросили его на песок и вместе с Граней побежали к автомобилю...
   Что же происходило сДжамбоном и Телятниковым?
   Пытка продолжалась.
   -- Господин профессор, мне горестно прибегать к крайним мерам. Я жду... -- несколько раз повторил полковник.
   -- Крепитесь, профессор! -- крикнул Телятников. -- Помните, вас называли братом.
   -- Ли Чан... Мой бедный Ли Чан, -- закрыв глаза, обрывающимся голосом сказал Джамбон, -- помнишь тонконогих дзеренов? Никогда не трогай нежных антилоп и... и... без пощады, без сожаления уничтожай этих зверей...
   -- Отменю, моментально отменю приказ. Дайте слово... -- как бы жалея старика, попросил командир, -- или сейчас зажгут...
   Не закончив фразы, командир умолк. Вздрогнув, летчики побросали доски ящиков.
   Гул самолета! Пораженный командир тревожно поднял голову, но тотчас успокоился:
   -- О, да ведь это Крюгер! Обождем немного -- может быть, вы станете сговорчивей со старым приятелем. Вот он идет на посадку.
   С полчаса полковник выжидал.
   -- Однако странно, -- пробормотал он. -- Почему Крюгер не опустился рядом с нашими самолетами?.. Нечего терять время, -- немного погодя решил он. -- Разложить огонь! Крюгер придет в разгар великолепного зрелища. Развести огонь под гамаком.
   Пилоты кинулись с досками ящиков к профессору.
   -- О, мой Ли Чан! -- вскричал Джамбон. -- Ты не увидишь моей кончины, Ли Чан!
   -- Я здесь, мой старый господин! -- раздался голос Ли Чана из-за бугра, и через секунду он сам появился на вершине. -- Я здесь, Джам... -- И с револьвером в руках он ринулся вниз.
   -- Взять! -- взревел полковник. -- Взять их!
   Следом за Ли Чаном бежали Граня и Ван Дзе-лян.
   Граня подбежала к связанному брату.
   -- Русалка! -- ликующе закричал Телятников. -- Ты?
   -- Дай твои руки!
   Внезапно лицо Телятникова перекосились. К ужасу сестры, он крикнул:
   -- Отойди! Не смей прикасаться! Иди к ним, ты им... сестра и подруга. Не смей, я честный гражданин Советского Союза!
   -- Что с тобой, Андрей?
   Возле связанного Джамбона происходила жестокая борьба. Два китайца, перебегая с места на место, отстреливались от японских пилотов.
   -- Метко стреляй, мой Ли Чан! -- торжествующе кричал Джамбон, качаясь на вытянутых руках. -- Уничтожай хищников!

0x01 graphic

   Неизвестно, чем бы кончилась неравная борьба, как вдруг за барханами послышались глухие звуки, точно из гор надвигался гром дальней грозы.
   За холмами взметнулись тучи песка. В неудержимом урагане, в разрастающемся гуле донеслись протяжные крики, и люди в комбинезонах вместе с начальником, не задумываясь, помчались к самолетам.
   Грохот выстрелов, топот коней, и с криком, стоя на стременах, проскакали всадники.
   Мимо промелькнули пики, лицо Лю Ин-сина, тонкая фигура Лю, и Телятников услышал голос Висковского:
   -- Держитесь, друзья!

Конец приключений и тайна алмасов
(Вместо эпилога)

   Конец приключений... Однако, прежде чем приступить к эпилогу, мы должны, как на экране кино, представить утро следующего дня в пустыне.
   Яркое, жгучее солнце, волнистые песчаные барханы. Два автомобиля готовы в путь, и все пассажиры на местах. Гудки, ликующие протяжные гудки. Толпа всадников, окружавших автомобили, взмахивает нагайками и уносится к горам.
   Старый Лю Ин-син выхватывает из-за спины винтовку и три раза стреляет в воздух, затем и он скачет за умчавшимися друзьями. На минуту у автомобиля остается Лю. Она, печально улыбаясь, смотрит на Телятникова и, качая головой, тихо произносит:
   -- Москау!..
   И все сидящие в автомобилях как бы сговорившись, рассеянно смотрят в сторону. Висковский, спохватившись, лезет в мешок и выволакивает двух волчат.
   -- Я сохранил для вас, -- говорит он Гране.
   А Телятников страдающе оглядывает свой беспомощный "додж".
   -- Лю, -- говорит он, -- у меня не осталось даже твоей фотографии. Но... но я никогда не забуду тебя...
   -- Москау, -- отвечает Лю.
   -- Увидимся ли мы?
   И опять Лю повторяет:
   -- Москау.
   Но вот, встрепенувшись, словно сбрасывая печаль, китаянка взмахивает нагайкой, конь взвивается на дыбы, девушка запевает песню, ту самую песню, на звуки которой, как зачарованный, так недавно лунной ночью шел по пустыне Андрей. И она исчезает вслед за ускакавшими всадниками.
   Гудок. "Бьюик", наполненный бензином японских самолетов, медленно трогается с места. В "додже" -- один Телятников. Он нехотя поворачивает руль, едет за товарищами, но все время оборачивается и смотрит на горы...
   
   В заключение приведем отрывок из последнего письма, полученного нами от Висковского:
   "Ознакомившись с рукописью очерков, сделанных вами по моему рассказу и дневникам, -- пишет он, -- я благодарю вас за то, что вы соблюли все условия, поставленные мной, и пропустили ряд моментов, какие сейчас не могут быть опубликованы.
   Совершенно правильно поступили вы, не задерживая внимания читателя на обратном нашем пути. Он закончился благополучно, свидетельством чему служит наша встреча в Ленинграде. Излишним было бы рассказывать, как поступили партизаны с воздушными налетчиками. То личное дело Лю Ин-сина и его товарищей.
   ...Легенда об алмасах, оказывается, имеет свое твердое основание. Джамбон, получивший в Пещере Снов многовековый пергаментный свиток, сейчас занят расшифровкой исторической записи -- своего рода летописи одного маньчжурского селения. Передаю ее, как слышал от Джамбона. Не помню названия города, но оно приведено во "Всеобщей географии" Элизе Реклю. Много сотен лет назад правитель Китая сооружал возле этого города гигантскую крепостную стену. В проломе древней стены и сейчас существует маленький храм, знаменитый по легенде, получившей широкую известность во всем Китае. В страшных мучениях селяне, превращенные в рабов, годами возводили вал и стены. Одна крестьянка, принеся мужу обед, нашла его труп между телами умерших. Она разбила себе голову о камни, и стена обрушилась. На храме, построенном в честь женщины, похороненной рядом с мужем, высечена надпись: "Эта женщина всегда будет чтиться в памяти людей, а император Цзинь достоин вечного проклятия".
   В старинной рукописи приводятся описания крестьянских волнений в том районе, откуда исходит легенда. Одно из селений, трудившееся на постройке Крепостных стен, взбунтовалось и целиком ушло в горы. Предводитель восставших провел их в недоступные ущелья. Возможно, с годами они одичали и, выходя и пустыню в звериных шкурах, своим видом пугали кочевников. Историю горных людей написал сам вожак, которого селяне похоронили в пещере Долины Смерти. Профессор видел почетный памятник, высеченный в камня, и в гробнице лежал этот пергаментный свиток.
   Одного из последних алмасов в Пещере Снов видел профессор Джамбон, а затем и я. Это он показал партизанам ход в недоступные, загадочные ущелья. Во всяком случае, из-под пера профессора выйдет изумительный труд.
   Джамбон, быстро оправившийся от переживаний, собирался приехать отдыхать в СССР, в Крым.
   С Телятниковым я, к сожалению, не встречаюсь.
   Он получил выговор на фабрике за опоздание и отрабатывает утраченное время беспрерывными командировками.
   Зиму я проведу в Ленинграде".
   Далее следуют дела личного порядка.
   Но что для нас осталось совершенно непонятным -- это последние строки письма, вернее приписка:
   "Граня шлет вам привет. Если будете в Ленинграде и зайдете ко мне, она будет очень рада принять вас. В случае моего отсутствия (командировка или экспедиция) она вам скажет, где я нахожусь".
   Итак, попрощаемся с четырьмя путешественниками из Желтой пустыни, а тому, кто взял на себя приятный труд передать их приключения, остается самое легкое -- дописать одно только слово: "конец".
   
   Москва, 1935.

0x01 graphic

------------------------------------------------------------------------

   Первое отдельное издание: Ущелье алмасов. Повесть / Мих. Розенфельд. -- Москва: Мол. гвардия, 1936 (5 тип. Трансжелдориздата). -- 122 с.; ил.; 18х13 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru