Русанов Николай Сергеевич
Обозрение иностранной жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Китайская республика.- II. Намечающиеся изменения в системе европейских союзов.

   

Обозрѣніе иностранной жизни.

I. Китайская республика.-- II. Намѣчающіяся измѣненія въ системѣ европейскихъ союзовъ.

I.

   Совершился фактъ, которому самые заядлые политическіе скептики придаютъ огромное значеніе. Срединная имперія превратилась въ Срединную республику. И этотъ эпитетъ фигурируетъ въ томъ, самомъ императорскомъ эдиктѣ 12 февраля н. ст., которымъ маньчжурская династія отрекается отъ престола. "Будущій Китай получитъ названіе "Великой Срединной цивилизованной республики" -- говорятъ заключительныя строки эдикта, подписаннаго вдовствующей императрицей.-- Я и императоръ уходимъ на покой и мирно будемъ проводить отнынѣ жизнь нашу. Я вѣрю, что народъ сохранитъ о насъ добрую память. А мы издали будемъ наслаждаться зрѣлищемъ счастья нашего народа". Императрица мотивируетъ свой отказъ отъ престола тѣмъ, что громадное большинство населенія и армія на сторонѣ республики. Такимъ образомъ "само небо желаетъ, чтобы Китай сталъ республикой. А я изъ-за интересовъ одной моей семьи отнюдь не намѣрена идти противъ воли всего народа. Наблюдая издали событія всего міра и со вниманіемъ вслушиваясь въ голосъ собственной страны, я приняла рѣшеніе уйти вмѣстѣ съ императоромъ и возвратить народу ту самую верховную власть, которая ему принадлежитъ. Глубоко уважая стремленіе народа, который страдаетъ и страстно желаетъ мира, я въ духѣ священныхъ книгъ нашихъ заявляю, что страна есть собственность народа, а не императора, и что отъ народа, а не отъ императора зависятъ судьбы ея" {Подлинный текстъ эдикта очень различно переводится во французской, англійской и нѣмецкой печати, что и не удивительно въ силу совершенно своеобразнаго духа китайскаго языка, на которомъ почти каждое мало-мальски отвлеченное слово вызываетъ очень отличную отъ европейскихъ языковъ ассоціацію идей. Переводить съ китайскаго приходится лишь приблизительно. Я даю переводъ, который, какъ мнѣ кажется, точнѣе и непосредственнѣе передаетъ характеръ подлинника и основанъ на сопоставленіи различныхъ варіантовъ, данныхъ европейской прессой.}.
   Кто писалъ этотъ единственный въ своемъ родѣ историческій документъ,-- намъ не важно. Очень можетъ быть, тотъ самый хитроумный Юань-Ши-Кай, который еще недавно увѣрялъ всѣхъ,-- какъ мы въ свое время сообщили читателю,-- что китайцевъ и слышать не хотятъ о республикѣ, а всей душою и мыслью стоятъ за славную монархію. Авторство Юань-Ши-Кая, пожалуй, довольно явственно прокидывается въ тѣхъ лестныхъ словахъ, которыми декретъ награждаетъ ловкаго государственнаго человѣка: "Великъ опытъ Юань-Ши-Кая. Велико его знаніе стараго строя и новаго, и онъ способенъ на мудрую политику, которая примиритъ сѣверъ съ югомъ. Поэтому лучше всего передать ему всю власть и поручить ему вступить въ соглашеніе съ вождями движенія для установленія республиканскаго строя". Но кто бы ни былъ виновникомъ этого манифеста, его устами говорила, очевидно, сама историческая необходимость. Мы, конечно, еще не знаемъ, въ какія формы выльется новый режимъ и насколько онъ будетъ проченъ на всемъ широкомъ пространствѣ Китая. Но начало свободнаго развитія учрежденій положено. Важно, кстати сказать, что въ эдиктѣ недвусмысленно выражаются стремленья формирующагося государства создать на почвѣ республиканскихъ учрежденій истинное равноправіе пяти главныхъ народностей Китая и вмѣстѣ съ тѣмъ войти полноправнымъ членомъ въ семью культурныхъ государствъ, убѣдить которыя въ политической зрѣлости китайцевъ указъ считаетъ ближайшей задачей новаго правительства.
   Конечно, политическія учрежденія не принадлежатъ къ разряду мертвыхъ архитектурныхъ сооруженій, для прочности и удобства которыхъ достаточно располагать хорошимъ строительнымъ матеріаломъ и возводить зданіе по плану. Общество -- не механическая совокупность различныхъ элементовъ, а ихъ живая связь и взаимодѣйствіе, словомъ, организмъ, который нуждается въ безпрепятственномъ ростѣ и благопріятной средѣ. Удастся-ли китайскому народу сразу найти такую политическую форму, которая будетъ наименѣе стѣснять естественныя стремленія входящихъ въ этотъ организмъ живыхъ клѣточекъ, сказать пока трудно. Но необходимо, во всякомъ случаѣ, констатировать тотъ фактъ, что страна, бывшая до сихъ поръ символомъ неподвижности, сдѣлала за послѣднія пять-шесть лѣтъ по пути прогресса шаги, скорости которыхъ можетъ позавидовать любое изъ государствъ, давно живущихъ культурною жизнью.
   Дѣйствительно, когда начинаешь припоминать новѣйшіе этапы политической эволюціи Китая, то приходится удивляться поистинѣ головокружительной быстротѣ, съ какой громадное человѣческое скопленіе, именуемое Китаемъ, совершало завоеванія въ области свободы и цивилизаціи. Въ свое время, лѣтъ шесть тому назадъ, когда офиціально была признана старымъ правительствомъ необходимость коренныхъ политическихъ реформъ, мы отмѣтили всю многозначительность этого факта и съ тѣхъ поръ не переставали знакомить читателей "Русскаго Богатства" съ новыми фазисами того процесса развитія, которымъ была охвачена Срединная имперія. Не ослѣпляясь исключительной быстротой этой эволюціи, но и не желая отдѣлываться по отношенію къ современной китайской исторіи дешевымъ скептицизмомъ, мы все время старались уяснять смыслъ совершавшихся событій и, по мѣрѣ пониманія, искать ихъ причины, какъ во внутреннемъ развитіи самой страны, такъ и въ ея сближеніи съ культурными государствами.
   Было бы, можетъ быть, черезчуръ претенціозно играть роль пророка въ такомъ сложномъ дѣлѣ, какъ перспективы переворота въ странѣ, до сихъ поръ сохранившей значительныя особенности. Но все же, вдумываясь въ элементы жизни современнаго Китая, мы должны сказать, что настоящее и въ немъ опредѣлялось прошедшимъ, и что лишь малое знаніе европейцами внутренней исторіи огромной имперіи позволяло имъ преувеличивать косность "сыновъ Гана". Еще десять лѣтъ тому назадъ, извѣстный французскій географъ, въ новомъ изданіи своего описанія Китая говорилъ: "Вотъ и Китай приходитъ въ движеніе: великій, невообразимый сюрпризъ для большой публики, которая считаетъ эту страну закристаллизовавшейся, на вѣки застывшею, между тѣмъ какъ ея исторія показываетъ какъ разъ противоположное. Въ высшей степени несправедливо продолжать говорить о неподвижности Срединной имперіи, ибо нигдѣ не пронеслось столькихъ революцій, вызывавшихъ перевороты въ обществѣ, и нигдѣ не было испробовано большаго количества различныхъ правительственныхъ системъ. Измѣняясь такимъ образомъ, сыны "Средины" дѣйствовали въ соотвѣтствіи съ принципомъ, который былъ выраженъ однимъ изъ самыхъ старыхъ ихъ мудрецовъ, цитированныхъ еще Конфуціемъ: "чтобы улучшить себя, старайся перерождаться каждый день"! {Elisée (et Onésime) Reclus, "L'Empire du Milieu"; Парижъ, 1902. стр. 578.}
   Достаточно припомнить главнѣйшія политическія событія послѣднихъ лѣтъ, чтобы видѣть, какъ энергично старый Китай "перерождался" въ новый. О парламентарныхъ учрежденіяхъ въ Китаѣ впервые заговорилъ императорскій эдиктъ 1 сентября 1906 г., въ которомъ обѣщалась конституція, какъ только народъ созрѣетъ для нея, а вмѣстѣ съ тѣмъ указывалось на необходимость развивать народное образованіе, улучшать финансы, реорганизовать армію и полицію. Въ 1907 г. другой эдиктъ учредилъ совѣщательный органъ, какъ бы переходную ступень къ представительному правленію. Указъ 27 августа 1908 г. возвѣщалъ о намѣреніи императора созвать правильный парламентъ и провозгласить конституцію на девятомъ году со времени изданія манифеста. А 3 декабря того же 1908 г. пришлось подтвердить содержаніе прежняго указа новымъ. Все это происходило подъ давленіемъ усиливавшейся оппозиціи и революціонныхъ выступленій передовыхъ элементовъ населенія, которые не удовлетворялись оттягиваніемъ конституціи на долгій срокъ. Въ 1909 г. напоръ освободительныхъ силъ вылился въ три обширныя петиціи, изъ которыхъ первыя двѣ были отвергнуты, тогда какъ третья, опиравшаяся на могучія симпатіи почти всѣхъ классовъ, повела къ изданію декрета 31 октября, опредѣлявшаго общественныя группы, среди которыхъ должно было избираться имперское собраніе (или сенатъ). Годъ спустя, 3 октября 1910 г., этотъ сенатъ дѣйствительно былъ собранъ. Онъ заключалъ 262 члена, изъ которыхъ 98 были назначены императоромъ и насчитывали въ своихъ рядахъ императорскихъ принцевъ, маньчжурскихъ и китайскихъ перовъ, представителей различныхъ министерствъ, извѣстныхъ ученыхъ и очень крупныхъ землевладѣльцевъ, тогда какъ другіе 98 членовъ являлись делегатами отъ провинціальныхъ собраній, игравшихъ роль подготовительныхъ мѣстныхъ парламентовъ, а остальные назначались Большимъ Совѣтомъ и различными правительственными учрежденіями.
   Мы знаемъ, какъ непослѣдовательно велъ себя въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ этотъ парламентъ, то удивляя правительство и иностранцевъ смѣлостью и энтузіазмомъ своихъ революціонныхъ требованій, то вступая на путь малодушныхъ уступокъ и дешеваго маккіавелизма. Не даромъ европейскіе наблюдатели только руками разводили, слѣдя за внезапными поворотами въ настроеніи этихъ, правда не вполнѣ настоящихъ представителей народа, и неоднократно восклицали, что для того, чтобы понять странные эпизоды этой оппозиціи, нужно обладать душей китайца, въ которую трудно проникнуть чужестранцу.
   Лѣтомъ прошлаго года, "Русское Богатство", въ одной изъ своихъ корреспонденцій съ востока, дало читателямъ исторію этого учрежденія, сначала возбудившаго такія пламенныя надежды, а затѣмъ потерявшаго всякій кредитъ и популярность... Движеніе какъ-будто шло на убыль...
   Но китайская революція возгорѣлась съ удвоенною силою какъ разъ тогда, когда всѣ ее считали почти угасшей. Ранней осенью 1911 г., въ южномъ Китаѣ вспыхнуло возстаніе, имѣвшее цѣлью сопротивленіе правительственному плану націонализаціи желѣзнодорожныхъ линій и быстро охватившее весь бассейнъ Янъ-Цзы, а затѣмъ болѣе или менѣе затронувшее и весь остальной Китай, несмотря на удачное мѣстами сопротивленіе правительственныхъ войскъ. Прибытіе извѣстнаго революціонера, Суэнъ-Йи-Сьена (Сунъ-жъ-Сэнъ), который уже не одинъ десятокъ лѣтъ борется со старымъ режимомъ во имя свободы, демократіи и соціальныхъ реформъ, подкрѣпило революціонныя стремленія и, несмотря на двуличную политику Юань-Ши-Кая, помогло поставить ребромъ вопросъ о необходимости выбора между монархіей и республикой.
   Конечно, мы не знаемъ, каковъ будетъ ближайшій результатъ принципіальнаго признанія республики. Теперь дѣло въ практическомъ осуществленіи принципа. Сунъ-Ятъ-Сэнъ, который былъ избранъ временнымъ президентомъ республики на собраніи провинціальныхъ делегатовъ въ Шанхаѣ, очень охотно, повидимому, уступилъ теперь свое мѣсто Юань-Ши-Каю, избранному "единогласно" президентомъ новой республики на засѣданіи національнаго собранія 16 февраля въ Нанкинѣ. Но еще вопросъ, доволенъ ли онъ этимъ въ душѣ: мы говоримъ, конечно, не о его личныхъ чувствахъ, а о его общественныхъ идеалахъ. Еще недавно, въ письмѣ къ Юань-Ши-Каю, Сунъ-Ятъ-Сэнъ, выражая свою радость по поводу присоединенія стараго государственнаго дѣятеля къ республиканской партіи, дѣлалъ однако совершенно резонное возраженіе противъ самаго факта выбора высшаго сановника новаго строя отрекающеюся за всю свою династію отъ престола императрицей {Повидимому въ китайскомъ подлинникѣ нѣтъ, собственно, слова "отреченіе". Это обстоятельство вызвало уже тревогу на столбцахъ лѣвыхъ республиканскихъ органовъ, которые видятъ здѣсь подвохъ со стороны составителей манифеста, говорящаго о добровольномъ "уходѣ" династіи: кто ушелъ, тотъ можетъ и вернуться,-- аргументируютъ крайніе элементы, не довѣряющіе эдикту.}. Тутъ открывается широкая область гипотезъ. Что значитъ это отступленіе Сунъ-Ятъ-Сэна передъ Юань-Ши-Каемъ? Вѣдь искренній и безкорыстный китайскій революціонеръ не можетъ же не знать двуличной и глубоко эгоистической натуры "сильнаго человѣка". Вѣритъ ли онъ въ цѣлесообразность принципа "лиха бѣда начать" и полагаетъ, что не надо на первыхъ порахъ разбивать армію республиканцевъ междуфракціонной борьбой? Или же онъ предвидитъ неизбѣжность пораженія представляемыхъ имъ крайнихъ элементовъ въ борьбѣ за наиболѣе демократическія формы новаго строя? Знаменательно, въ самомъ дѣлѣ, что Сунъ-Ятъ-Сэнъ, называющій себя соціалистомъ и издавна пропагандирующій необходимость коренной аграрной реформы, все это послѣднее время слабо отмежевывается отъ общей оппозиціонной арміи и, повидимому, желаетъ лишь коллективнаго напора на правительство со стороны всѣхъ враговъ стараго строя, съ какихъ бы концовъ горизонта они ни сошлись подъ знаменемъ освободительнаго движенія. По крайней мѣрѣ, тѣ требованія соціальныхъ реформъ, которыя еще недавно выдвигались его учениками, совершенно отступили на задній планъ передъ общимъ походомъ на правительство. Высшая ли это мудрость, или же разочарованіе въ томъ дѣлѣ, которому онъ посвятилъ всю свою жизнь? Думаетъ ли онъ, что важно прежде всего установить республиканскую форму, хотя бы въ самомъ несовершенномъ видѣ, для того, чтобы въ рамкахъ ея стала возможной борьба за программу крайнихъ партій? Или выжидаетъ событій и сбирается съ силами, чтобы съ новой энергіей вмѣшаться въ ходъ современной китайской исторіи? Трудный вопросъ, тѣмъ болѣе трудный, чѣмъ скуднѣе наши свѣдѣнія изъ первыхъ рукъ о событіяхъ на дальнемъ востокѣ.
   Не забѣгая въ будущее, мы считаемъ данный моментъ какъ разъ подходящимъ для анализа тѣхъ особенностей стараго строя въ Китаѣ, которыя въ своемъ развитіи могли привести къ перевороту и которыя, однако, черезчуръ легко упускались изъ виду европейцами. Объ этихъ своеобразныхъ сторонахъ китайской національной жизни мы уже имѣли случай не одинъ разъ говорить съ нашимъ читателемъ по поводу то того, то другого вопроса. Теперь намъ хотѣлось бы окинуть общимъ взглядомъ совокупность этихъ особенностей, помогающихъ намъ понять, почему такъ легко рухнули, казалось бы, необычайно прочныя, заросшія почтеннымъ историческимъ мохомъ твердыни стараго Китая. Съ этой точки зрѣнія основную черту Срединной имперіи нужно видѣть въ томъ, что, несмотря на свою столь длинную исторію и столь старинную культуру, она развивалась такъ медленно, что донесла до соприкосновенія съ послѣдними словами современной цивилизаціи первобытныя родовыя и демократическія учрежденія и идеи, позволяющія ей съ большей легкостью перейти къ республиканскому строю, чѣмъ это могли сдѣлать государства, продвинувшіяся далѣе ея и находящіяся на полпути историческаго развитія.
   Если вдуматься хорошенько въ соціально-политическій строй Китая, то онъ являетъ намъ зрѣлище своеобразнаго просвѣщеннаго абсолютизма, вродѣ того, который господствовалъ въ Европѣ въ XVII и XVIII вѣкахъ, но съ сохраненіемъ такихъ чертъ первобытнаго родового строя и корпоративной группировки населенія, какія въ Европѣ замѣчались развѣ при самомъ началѣ среднихъ вѣковъ, когда новый укладъ сталъ слагаться изъ учрежденій варварскихъ племенъ, вступившихъ въ борьбу съ античной цивилизаціей, отчасти разрушившихъ ее, но и постепенно усвоившихъ нѣкоторыя ея стороны. Эта чрезвычайная отсталость китайской цивилизаціи и дала возможность старымъ демократическимъ стремленіямъ народа найти удовлетвореніе въ тѣхъ формахъ политической свободы и гражданственности, которыми наше современное общество напоминаетъ первобытныя народоправства. Возьмемъ два-три элемента китайскаго строя и вскроемъ ихъ смыслъ, ускользающій отъ поверхностнаго наблюдателя.
   Каковъ, напр., характеръ власти въ китайской имперіи? Политическая власть въ старомъ Китаѣ, какъ извѣстно, организована по типу семьи. Верховная власть является преображеніемъ въ сферѣ общей политики той власти, которою пользуется патріархальный глава семьи въ сферѣ частныхъ отношеній. Императоръ считается "отцомъ и матерью" своихъ подданныхъ. Его власть въ теоріи безгранична и носитъ священный характеръ власти отца, который при жизни управляетъ всѣми своими домочадцами, да и по смерти сохраняетъ мистическое господство надъ своимъ родомъ, присоединяясь къ сонму божественныхъ предковъ. Отсюда безграничность и святость императорской власти. Императоръ уступаетъ по достоинству лишь верховному божеству китайцевъ, "великому богу небесъ". Всѣ остальныя божества, геніи и духи должны повиноваться его велѣніямъ. Китайская поговорка наивно выражаетъ мощь владыки: "И орелъ -- рыба, когда прикажетъ сынъ неба". Всѣ императорскіе указы, согласно старинной формулѣ, должны оканчиваться грозной фразой: "Да вострепещутъ всѣ и да повинуются". Въ принципѣ священный характеръ китайскаго императора даже не зависитъ отъ его личныхъ достоинствъ: "Какъ ни старъ колпакъ, но его надѣваютъ на голову, и какъ ни новы и чисты сапоги, ихъ обуваютъ на ноги. Кіе и Чеу были презрѣнными злодѣями, но зато царями; Чингъ-Тангъ и Ву-Вангъ были великими святыми, но зато простыми подданными".
   Но у этой блестящей, сверхчеловѣческой стороны императорской власти есть оборотная, вогнутая сторона. Императоръ, перестающій быть отцомъ для своихъ подданныхъ, теряетъ и свой священный характеръ. И уже давно европейцы отмѣтили съ изумленіемъ, что въ этомъ случаѣ китаецъ становится на точку зрѣнія француза временъ Великой революціи, для котораго, согласно знаменитой якобинской конституціи 24 іюня 1793 г., въ случаѣ угнетенія, возстаніе противъ власти есть "священнѣйшее право и самый непреложный долгъ народа". Китайскіе мудрецы говорятъ: "Императоръ и подданный, если они нарушаютъ законъ, одинаково виновны" А народная поговорка гласитъ: "Если ты пріобрѣтешь любовь народа, то пріобрѣтешь и императорскую власть надъ нимъ. А потеряешь любовь, долженъ потерять и власть". Императоръ, считая себя верховнымъ существомъ, считаетъ себя вмѣстѣ съ тѣмъ отвѣтственнымъ передъ народомъ не только за все хорошее, но и за все дурное, что происходитъ въ его царствованіе. Съ наивной откровенностью китайскій императоръ заграждаетъ уста лукавому царедворцу, столь обычному въ культурныхъ государствахъ, который сталъ бы прославлять монарха за благополучіе народа подъ его скипетромъ и умалчивалъ бы о народныхъ бѣдствіяхъ въ его царствованіе. Мораль, изучаемая китайскими императорами, энергично говоритъ устами владыки: "Холодно ли народу,-- я тому причиною. Голодно ли ему,-- то моя вина. Впадаетъ ли онъ въ какое несчастіе -- обвиняйте меня". По словамъ мудреца Мэнъ-Цзы, "отвѣтственность возрастаетъ вмѣстѣ съ властью: справедливо поднять руку на царя, когда онъ самъ нарушаетъ справедливость. Сопоставьте всѣ эти афоризмы и изреченія сѣдой древности,-- и вы поймете ту атмосферу демократическаго настроенія, которая проникаетъ душу самаго подлиннаго китайца, могущаго одновременно падать ницъ передъ богдыханомъ и считать себя вправѣ поднимать руку на неправеднаго властелина...
   Возьмемъ другой вопросъ,-- о характерѣ управленія. Страна очень древней цивилизаціи, Китай тѣмъ не менѣе не успѣлъ выработать того мертвящаго централизма, который, какъ обручами, сжимаетъ на континентѣ Европы свободу гражданина и ростъ мѣстной жизни и мѣшаетъ самодѣятельности личностей, группъ и учрежденій. Послушаемъ опять мыслящаго изобразителя страны и жизни китайцевъ: "Въ дѣйствительности, китайцы пользуются традиціонными свободами, которыхъ недостаетъ большинству націй западной Европы. Они могутъ свободно путешествовать по всѣмъ частямъ Имперіи, не встрѣчая жандарма, который спросилъ бы у нихъ паспортъ. Они занимаются любой профессіей безъ всякихъ патентовъ, дозволеній и разрѣшеній со стороны кого бы то ни было. Свобода печати и расклейки объявленій повсюду соблюдается. И народное собраніе происходитъ въ публичныхъ мѣстахъ безъ всякаго извѣщенія полиціи. Даже въ безпокойномъ городѣ Кантонѣ правительство никогда не пыталось закрыть двери Минглунъ-Танга, или "дворца свободнаго обсужденія {Ibid. стр. 610.}.
   Съ другой стороны, мандарины и старомодная бюрократическая интеллигенція жестоко стригутъ народъ и безгранично увеличиваютъ приходящіеся съ него, въ сущности, очень скромные налоги. Но все это до поры до времени. Если чиновникъ переходитъ границы хищничества или жестокости, то привыкшее къ широкимъ муниципальнымъ свободамъ населеніе дружно возмущается, и когда на стѣнахъ зданій расклеиваются объявленія, предписывающія какому-нибудь губернатору или судьѣ "отъ имени всего города" немедленно удалиться, то сопротивленіе становится безполезнымъ. Повсюду составляются публичныя собранія, рѣшаютъ изгнаніе тирана и посылаютъ ему депутаціи съ извѣщеніемъ о волѣ города, предлагая съ вѣжливой ироніей блестящій паланкинъ для ухода и прося сановника, въ случаѣ повиновенія, "оставить городу на память сапоги", которые будутъ повѣшены съ тріумфомъ на городскихъ стѣнахъ.
   Старинный принципъ самоуправленія и автономіи областей и во время революціи далъ себя знать съ особенною силою. Комично было читать разсужденія европейцевъ по поводу содержанія императорскихъ указовъ, объявлявшихъ учрежденіе въ городахъ и провинціяхъ особыхъ подготовительныхъ собраній, которыя должны были играть роль мѣстныхъ предварительныхъ парламентовъ. Послушать почтенныхъ корреспондентовъ,-- то была неслыханная, великая и благодѣтельная реформа, вводимая императорскимъ правительствомъ въ виду общей политической незрѣлости народа, съ цѣлью подготовленія его къ представительному правленію. На самомъ же дѣлѣ это было простымъ закрѣпленіемъ на бумагѣ незапамятнаго обычая, существующаго во всей Срединной имперіи и состоящаго въ томъ, что всѣ естественныя ячейки и группировки людей, начиная отъ собранія главъ семействъ въ деревняхъ и кончая представителями городовъ и областей, функціонирующихъ рядомъ съ бюрократіей, участвуютъ повсюду въ рѣшеніи важныхъ мѣстныхъ дѣлъ и постановляютъ резолюціи даже по такимъ, казалось бы, вопросамъ обще-государственнаго характера, какъ размѣры податей, которыя та или другая область, городъ, сельская община должны вносить на поддержаніе имперскаго бюджета. Въ одной изъ предшествовавшихъ статей я уже упоминалъ, въ какой степени мѣстные бюджеты превышаютъ своими размѣрами бюджетъ центральнаго правительства, а, съ другой стороны, какимъ необходимымъ условіемъ для обложенія населенія является его сознательное согласіе на участіе въ государственныхъ тягостяхъ. Такимъ образомъ императорскіе декреты только спеціализировали дѣятельность мѣстныхъ органовъ на вопросахъ выработки новыхъ политическихъ учрежденій.
   Много также писалось о значеніи суевѣрій и традицій китайской жизни, препятствующихъ, молъ, развитію прогрессивныхъ идей и учрежденій. Но и въ этой сферѣ китаецъ обнаруживаетъ свойства ума, которыя, наоборотъ, дѣлаютъ изъ него человѣка, энергично стремящагося къ новымъ формамъ жизни и мысли, какъ только онъ сознаетъ ихъ полезность. Добросовѣстные изслѣдователи китайской жизни теперь приписываютъ все чаще и чаще распространеніе такихъ невыгодныхъ мнѣній о населеніи Срединной имперіи миссіонерамъ всевозможныхъ національностей, которые, сталкиваясь съ могучимъ скептицизмомъ китайцевъ во всѣхъ вопросахъ "потусторонности" и ихъ нежеланіемъ хвататься за новое религіозное ученіе, распускали пристрастные слухи о "сынахъ Гана", какъ о людяхъ, держащихся всѣми силами за безсмысленные вѣковые предразсудки. Предразсудки были какъ разъ на сторонѣ обвинителей. Наиболѣе серьезны наблюдатели всколыхнутаго революціоннымъ движеніемъ Китая поражаются, наоборотъ, тѣмъ свободомысліемъ, которое обнаруживаютъ его обитатели, и тѣмъ сознательнымъ и глубокимъ, тѣмъ страстнымъ стремленіемъ къ усвоенію новыхъ идей, которыми проникнута и трепещетъ душа современнаго китайца. Устроенныя на европейскій ладъ школы и новыя туземныя газеты пользуются огромной популярностью въ самыхъ, отдаленныхъ уголкахъ Китая. При этомъ у "сыновъ Гана" отнюдь не замѣчаются та торопливая подражательность и желаніе обезьянить европейцевъ, которыя нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ охватили японцевъ. Здѣсь, наоборотъ, мы видимъ стремленіе вдумчиво отнестись къ выбору хорошаго и дурного среди новшествъ и къ энергичному преслѣдованію лишь тѣхъ задачъ, которыя вытекаютъ изъ самой реформирующейся жизни. Этому способствуетъ серьезное отношеніе китайцевъ къ просвѣщенію, которое имъ передалось отъ стародавнихъ временъ. Недаромъ слово "кіао" на ихъ языкѣ обозначаетъ и образованіе, и религію: просвѣщеніе, человѣка является такимъ образомъ для нихъ настоящимъ культомъ! Это стремленіе, правда, принимало въ теченіе долгаго времени карикатурную форму надѣленія людей чинами въ соотвѣтствіи со степенью знаній, обнаруживаемыхъ ими на офиціальныхъ экзаменахъ. Но за этой карикатурной формой скрывалось серьезное содержаніе, а именно чисто демократическій взглядъ на значеніе сознательнаго участія гражданъ въ управленіи родиной. Предположите только измѣнившееся положеніе вещей и прогрессъ настоящей науки, и вы легко можете себѣ представить, какой запасъ энергіи будетъ обнаруженъ китайцами, когда политическія учрежденія страны будутъ опираться на правильно функціонирующую конституцію, а свобода личности поддерживаться демократическимъ строемъ...
   Здѣсь, конечно, возникаетъ вѣчный вопросъ, вопросъ соціальный, усложняющій рѣшеніе политическихъ задачъ. Въ какой степени столкновеніе классовыхъ и групповыхъ интересовъ допуститъ осуществленіе истинной республики и широкой демократіи? Нѣтъ никакого сомнѣнія, что медленность развитія экономической жизни Китая, отсутствіе хорошихъ путей сообщенія (за исключеніемъ каналовъ), бѣдность могучихъ техническихъ орудій современности, малое проникновеніе во внутренность страны продуктовъ и идей мірового обмѣна,-- все это должно было задержать соціальную эволюцію страны, придать неподвижность общественной организаціи и закристаллизовать существующіе классы и профессіи въ устойчивыя историческія группы. Но теперь дѣло не можетъ идти такъ дальше. Пламя экономическаго и идейнаго прогресса, раздутое живымъ общеніемъ съ западно-европейцами, пожретъ не мало старинныхъ формъ жизни. И вотъ, возникаетъ вопросъ: не вызоветъ ли это разъ начавшееся великое броженіе той яростной соціальной борьбы, которая повсюду въ цивилизованныхъ странахъ мѣшаетъ дружному осуществленію всѣмъ обществомъ крупныхъ общественныхъ же задачъ?
   Китай пока преимущественно сельская страна, гдѣ по меньшей мѣрѣ двѣ трети населенія съ незапамятныхъ временъ заняты земледѣліемъ, принявшимъ характеръ замѣчательно интенсивнаго и цѣлесообразнаго огородничества, но при отсутствіи усовершенствованныхъ орудій. Съ другой стороны, городское населеніе Китая отличается преобладаніемъ въ немъ класса виртуозовъ-ремесленниковъ, которые могутъ производить съ замѣчательнымъ искусствомъ прочные и красивые продукты домашняго потребленія, но не могутъ снабдить страну, за отсутствіемъ крупныхъ фабрикъ, потребовавшимися теперь въ такомъ количествѣ продуктами большой индустріи. Въ городахъ же сохранился еще очень значительный слой торговцевъ,-- китайцы страстные коммерсанты по природѣ,-- которые точно также должны будутъ испытать тяжелую конкуренцію могучихъ соперниковъ въ лицѣ крупныхъ капиталистовъ и концессіонеровъ, скопившихся въ открытыхъ европейцамъ пунктахъ страны и быстро растущихъ въ числѣ и вліяніи по мѣрѣ того, какъ Срединная республика будетъ все дальше и дальше вовлекаться въ міровой процессъ. Обратите, наконецъ, вниманіе на существованіе того класса интеллигенціи, который былъ вызванъ къ жизни потребностями правительства въ образованной бюрократіи и который, вслѣдъ за паденіемъ традиціоннаго мандарината, долженъ будетъ зарабатывать средства къ жизни тяжелымъ трудомъ, являясь въ то же время слоемъ людей съ наиболѣе широкими общественными перспективами. Сопоставьте вмѣстѣ всѣ эти элементы, вызовите воображеніемъ картину ихъ столкновенія при ускорившемся темпѣ общественной жизни,-- и вы легко поймете, въ какой степени на почвѣ современнаго Китая можетъ воспылать жаркая соціальная борьба между этими различными классами населенія, и въ какихъ размѣрахъ эти соціальныя коллизіи могутъ усложнить вопросы политическаго прогресса, открывая возможность эгоистическимъ честолюбцамъ, вродѣ Юань-Ши-Кая, наигрывать на интересахъ то той, то другой группы и, опираясь на нихъ, ставить свободѣ и демократіи самыя серьезныя препятствія.
   Мы оставили подъ конецъ разсмотрѣніе еще одного вопроса, который можетъ оказаться если не роковымъ, то чреватымъ опасностями для молодой республики. Не надо быть особенно проницательнымъ наблюдателемъ, чтобы замѣтить, что если почему-либо китайская революція охватила такое громадное пространство и привела съ такой легкостью къ столь кореннымъ преобразованіямъ, то потому, что до сихъ поръ Китай былъ глубоко мирной страной, и его арміи вовсе не представляли собою такого спеціальнаго органа нападенія и защиты, какимъ онѣ являются въ рукахъ государственной власти и привилегированныхъ сословій на почвѣ старыхъ культурныхъ странъ. Огонь революціи, правда, захватилъ чуть ли не прежде всего солдатъ, и именно тѣхъ изъ нихъ, которые являются піонерами современной военной реформы, совершающейся въ Китаѣ. Но все же постоянное войско въ Срединномъ государствѣ до такой степени еще мало приняло спеціальный характеръ послушнаго орудія въ рукахъ носителей власти, такъ еще слабо отличается по характеру, настроенію, дисциплинѣ, общимъ жизненнымъ воззрѣніямъ отъ всего прочаго населенія, что любой китаецъ, вооруженный современнымъ ружьемъ, стоитъ почти столько же въ бою, сколько солдатъ дисциплинируемыхъ на европейскій ладъ отрядовъ. Китаецъ въ блузѣ и китаецъ въ мундирѣ не только мало разнятся одинъ отъ другого по ихъ идеямъ, но они не особенно много разнятся и по ихъ боевой способности. Достаточно поэтому небольшого энтузіазма, чтобы отрядъ гражданъ могъ, напр., явиться серьезнымъ препятствіемъ для военныхъ экзекуцій и карательныхъ экспедицій. Кромѣ того, Китай переживаетъ въ настоящее время ту бунтовекую эпоху, какую переживала разрыхленная революціями Франція до половины XIX вѣка, когда возможны были еще побѣдоносныя уличныя возстанія и братанія войскъ съ народомъ. Тогда не было еще той разницы въ техникѣ вооруженія и,-- что бы ни говорили апологеты современныхъ "демократическихъ" армій,-- и той разницы въ духѣ военныхъ и штатскихъ элементовъ, которая въ настоящее время проявляется съ такою силою на территоріи наиболѣе культурныхъ государствъ и, несмотря на пропаганду передовыхъ идей, превращаетъ пока армію, предназначенную въ теоріи противъ внѣшнихъ враговъ, въ ту "соціальную жандармерію", которую такъ пропагандировалъ старый рубака и свирѣпый усмиритель коммуны, Галлиффэ, прямо заявлявшій, что, по его мнѣнію, настоящая роль войска должна бы заключаться въ защитѣ имущихъ отъ неимущихъ.
   Спрашивается теперь, долго ли Китай будетъ отставать въ организаціи арміи отъ нашихъ "культурныхъ" странъ? А если нѣтъ, то не грозитъ ли Срединной республикѣ возможность, по пути быстраго и радикальнаго преобразованія, натолкнуться на существованіе вышколенной, хорошо вооруженной арміи на европейскій ладъ, которая можетъ явиться грознымъ оружіемъ реакціи и народнаго подавленія въ рукахъ господъ положенія, вродѣ Юань-Ши-Кая?
   Предоставимъ, впрочемъ, будущему рѣшать эти вопросы. А пока пожелаемъ Китаю безпрепятственнаго развитія демократическихъ учрежденій и установленія гражданской свободы, въ которыхъ такъ нуждаются и болѣе культурныя страны. Во всякомъ случаѣ, уже одинъ тотъ фактъ, что въ Китаѣ провозглашена республика,-- мало того, даже одно слово "Китайская республика" означаетъ серьезный переворотъ въ воззрѣніяхъ современнаго человѣчества. Такія явленій имѣютъ міровое значеніе. Конечно, не важны сами по себѣ голыя слова и бумажныя формулы. Но важенъ тотъ взрывъ энтузіазма, тотъ пафосъ общественнаго творчества, который отдѣляется отъ нихъ и не можетъ не вызывать у другихъ народовъ совершенно естественнаго желанія подражать. Въ свое время было замѣчено, что подражаніе, столь часто играющее въ исторіи роль реакціоннаго начала, можетъ, при извѣстныхъ благопріятныхъ условіяхъ, стать могущественнымъ рычагомъ всеобщаго преобразованія. И это тѣмъ болѣе, что весь міръ превращается въ настоящее время изъ низшаго организма, съ независимыми, плохо связанными между собою членами, въ высшій организмъ, который повсюду прорѣзывается гигантскими нервами и узлами современныхъ орудій матеріальнаго и идейнаго общенія людей: желѣзными дорогами, печатью, телеграфами, телефонами, разносящими во мгновеніе ока по всему лицу земли пріемы рѣшенія соціальныхъ и политическихъ задачъ каждой частной страной.
   

II.

   Между тѣмъ, какъ молодой Китай старается сбросить съ себя архаическую скорлупу, государства современной Европы, живущей столь сложною и противорѣчивою жизнью, стремятся создать все болѣе и болѣе обширныя формы международныхъ отношеній и, въ частности, союзовъ съ цѣлью удовлетворить противорѣчивыя задачи: расширить свои колоніальныя владѣнія и увеличить политическую мощь, а въ то же время ослабить возможность столкновенія на этой дорогѣ съ соперниками.
   Пружиной новыхъ, намѣчающихся комбинацій служитъ отношеніе двухъ наиболѣе демократическихъ государствъ Запада, Франціи и Англіи, къ великой милитаристской и полу-феодальной монархіи средней Европы. Еще недавно система группировки европейскихъ державъ могла быть выражена формулой двухъ трехъ-атомныхъ молекулъ, выступающихъ болѣе или менѣе враждебно одна противъ другой: Германіи, Австріи и Италіи, составляющихъ тройственный союзъ, на одной сторонѣ; Франціи, Англіи и Россіи, образующихъ "сердечное соглашеніе", на другой. Но теперь дѣло идетъ, повидимому, о комбинаціи еще высшаго типа. Двѣ молекулы стремятся образовать болѣе сложное соединеніе, при чемъ, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, дѣло, вѣроятно, не обойдется безъ вытѣсненія однихъ атомовъ и замѣны ихъ другими.
   Какъ бы то ни было, суть какъ будто назрѣвающаго измѣненія въ политической конъюнктюрѣ современной Европы заключается, повидимому, въ томъ, что усиливается сродство между народами, приближающимися болѣе одинъ къ другому по степени ихъ культуры и гражданственности, и ослабляется тяга между несродными между собою государственными тѣлами. Нѣтъ, напр., никакого сомнѣнія, что тяготѣніе между Франціей и Англіей, насчитывающее уже около восьми лѣтъ, стало проявляться все замѣтнѣе по мѣрѣ того, какъ Франція стала разочаровываться, во-первыхъ, въ боевой силѣ Россіи, во-вторыхъ, въ степени нелюбви своей союзницы къ Германіи, и по мѣрѣ того, какъ у обоихъ сосѣдей, раздѣленныхъ Ламаншемъ, начали обостряться опасенія и національная зависть къ растущей не по днямъ, а по часамъ промышленной и колоніальной мощи Германской имперіи. Но это взаимное притяженіе двухъ демократическихъ странъ и отталкиваніе ихъ отъ третьей, сохранившей болѣе значительные слѣды феодализма и независимой отъ народа монархической власти, усложнялись еще не особенно дальновидной, но до извѣстной степени понятной политикой соглашенія вольнолюбивой Англіи съ оставшейся бюрократическою и полу-абсолютистскою Россіей.
   Тутъ со стороны Великобританіи происходила и происходитъ та же самая иллюзія, жертвою которой въ теченіе, по крайней мѣрѣ, 15 лѣтъ была Франція. Переоцѣнка военной силы Россіи и боязнь враждебной русской политики внушили руководителямъ Британской имперіи, вытянувшей свои щупальцы надъ обширнымъ міромъ колоній, мысль укрѣпить свое, положеніе въ Азіи и особенно въ становящейся мятежною Индіи договоромъ съ Россіей. Мы знаемъ, къ чему ведетъ эта политика соглашенія между двумя пропитанными столь различнымъ политическимъ духомъ государствами. Какъ раньше, при союзѣ съ Франціей, офиціальная Россія пользовалась призракомъ Германіи только для того, чтобы выкачивать изъ населенія Третьей республики громадное количество золотой влаги и орошать ею безплодныя пустыни своего бюродержанія, такъ и теперь та же офиціальная Россія пользуется совмѣстной дѣятельностью съ Англіей, чтобы вмѣшиваться въ персидскую національную политику то съ цѣлью поддержанія деспотизма мятежнаго шаха, то для наказанія военной юстиціей армянскихъ и другихъ фидаевъ, служившихъ молодому Ирану {Среди нѣкоторыхъ заядлыхъ консерваторовъ Англіи эта политика англо-русскаго сотрудничества въ Персіи безцеремонно провозглашается необходимостью, причемъ аргументація упрощается до нельзя: "конституціонный режимъ производилъ до сихъ поръ въ Персіи одинъ хаосъ", а потому -- необходимо "совмѣстное владѣніе Персіей (a condominium) со стороны Россіи и Великобританіи". Такъ буквально стоитъ въ статьѣ: Robert Machray, "The Fate of Persia"; "The Fortnightly Review", 1912, февраль, стр. 302.}.
   Но уже замѣчаются симптомы такого же охлажденія Англіи къ своей недавней союзницѣ, какое въ свое время прокинулось въ передовыхъ слояхъ Французской республики. Тогда безпримѣрный въ военной исторіи разгромъ Россіи Японіей подѣйствовалъ на пылкое воображеніе французскихъ шовинистовъ, какъ холодный душъ. А вмѣстѣ съ тѣмъ демократическіе элементы Франціи стали все больше отдаляться отъ офиціальной Россіи, видя, съ какой рѣшительностью восточный союзникъ расправлялся на французскія деньги съ оппозиціонными элементами въ самой Россіи и съ національностями окраинъ. Правда, это послѣднее настроеніе не удержалось послѣ того, какъ наша реакція осталась побѣдительницей. Но скептическое отношеніе къ военной мощи Россіи все же значительно расхолаживаетъ руссофильство правительственныхъ круговъ Франціи, у которыхъ упоминаніе объ "алльянсѣ" осталось лишь традиціонной фразой, не заключающей въ себѣ почти никакого реальнаго содержанія.
   Подобный же процессъ отрезвленія начинаетъ происходить въ Англіи, которая вотъ уже пять лѣтъ какъ плаваетъ въ фарватерѣ русской политики. На почвѣ старинной вольнолюбивой страны растетъ все больше и больше оппозиція противъ мирволенія офиціальнымъ притязаніямъ Россіи, желающей вести свою собственную линію, не особенно считающуюся съ историческими задачами внѣшней политики Англіи. Уже не въ однихъ радикальныхъ, а и въ либеральныхъ, даже въ консервативныхъ кругахъ Англіи слышатся недвусмысленные крики "долой казацкій союзъ!", представляющіе противовѣсъ сомнительнымъ обоюднымъ визитамъ въ родѣ собранной съ бору по сосенкѣ "самозванной" депутаціи англичанъ на берега Невы. И число настроенныхъ противъ Россіи органовъ растетъ вплоть до недавняго появленія еженедѣльника, носящаго многозначительное заглавіе: "Мрачнѣйшая Россія". Конечно, близорукіе политики Парижа и Лондона могутъ еще мечтать о цѣнности "сердечныхъ" экскурсій англо-франко-руссовъ въ столицы трехъ государствъ. Но здравый смыслъ британцевъ и присущая политикѣ Англіи, несмотря на ея могучій національный эгоизмъ, нота извѣстнаго свободолюбія должны все болѣе укрѣплять скептицизмъ англійскаго народа по отношенію къ результатамъ, которые великая колоніальная имперія можетъ извлечь изъ своего сотрудничества съ полуархаической Россіей {Въ небезынтересной статьѣ о внѣшней политикѣ Англіи, принадлежащей перу виднаго соціалъ-демократическаго писателя, довольно давно живущаго среди британцевъ, недурно представлены главнѣйшіе моменты назрѣвающаго перелома во взглядахъ населенія на руссофильскую политику Грея. См. Th. Rothstein, "Englands auswärtige Politik"; въ "Die Neue Zeit", No отъ 26 января 1912, стр. 581--595.}.
   Вполнѣ, поэтому, естественно, что у англичанъ зародилась мысль, вмѣсто того, чтобы охранять храмину своихъ политическихъ комбинацій заржавѣлымъ громоотводомъ Россіи, пойти навстрѣчу къ самой грозовой тучѣ, войти въ тѣ слои атмосферы, гдѣ можетъ назрѣть столь пугающая Англію война съ Германіей, короче сказать, условиться съ возможнымъ врагомъ. Съ этой точки зрѣнія и должно разсматривать недавнее посѣщеніе Германіи виконтомъ Холдэномъ, который какъ разъ занимаетъ въ Соединенномъ королевствѣ постъ военнаго министра. Любопытенъ уже самъ по себѣ выборъ этого парламентера. Любопытенъ какъ въ смыслѣ характеристики политическихъ нравовъ Англіи, такъ и по отношенію къ самой личности вѣстника мира. Холдэнъ -- по профессіи юристъ, по образованію -- философъ. И въ то же время онъ -- верховный руководитель англійской арміи,-- фактъ, который можетъ показаться чудовищнымъ въ полу-феодальной Германіи, но, который, напр., вполнѣ понятенъ для французовъ, гдѣ штатскіе министры становились и становятся во главѣ военнаго министерства, (вспомнимъ хотя бы Фрейсняэ, Берто и настоящаго военнаго министра, Милльрана). Но этого мало. Англія отправила глашатаемъ мира въ Германію человѣка, который славится знаніемъ нѣмецкаго языка и считается знатокомъ нѣмецкой философіи, составляющей, какъ извѣстно, "умственную родину" образованнаго германца, Холдэнъ, шотландецъ по происхожденію, написавшій трудъ о своемъ великомъ соотечественникѣ, Адамѣ Смитѣ, воспитывался отчасти и въ Германіи, слушалъ въ Гёттингенскомъ университетѣ лекціи Лотце, погружался въ хляби гегельянской метафизики и далъ англичанамъ (въ сотрудничествѣ съ Кемпомъ) хорошій переводъ главнаго труда Шопенгауера, "Міръ, какъ воля и представленіе". Этого-то человѣка Великобританія шлетъ посломъ Германіи съ тѣмъ, чтобы разсѣять лишнія недоразумѣнія между двумя странами и подчеркнуть желательность миролюбивой политики.
   Визитъ этотъ, повидимому, пришелся по вкусу нѣмцамъ. О немъ не только отозвался благопріятно канцлеръ въ рейхстагѣ, но посѣщеніе Холдэна очень благопріятно комментировалось большинствомъ германской прессы. А по другую сторону Нѣмецкаго моря, въ стѣнахъ "матери парламентовъ", важность этого шага подчеркивалась рѣчами Асквита и Грея, старавшихся уяснить значеніе сближенія между Германіей и Англіей и, кстати, парализовать полу-воинственную словесность импульсивнаго Черчилля, который въ роли морского министра продолжаетъ обнаруживать ту же самую необдуманную запальчивость, какую онъ проявилъ во время стачечнаго движенія прошлаго года въ качествѣ министра внутреннихъ дѣлъ {Все болѣе и болѣе колеблющаяся въ послѣднее время политика Грея, который желалъ бы обезоружить критику противниковъ его руссофильскихъ тенденцій признаніемъ возможности установленія приличнаго modus vivendi съ Германіей, заставляетъ даже его сторонниковъ требовать отъ либеральнаго кабинета выхода изъ дилеммы: "или мы должны, укрѣпляя наши сухопутныя силы всяческими способами, превратить тройственное соглашеніе въ военную реальность, или же мы должны такъ или иначе измѣнить нашу политику, ведущую насъ на край войны, въ которой насъ оставятъ биться однихъ. Но мы не можемъ продолжать неопредѣленно долго политику всяческихъ даровъ по отношенію къ нашимъ союзникамъ за ихъ проблематическую помощь",-- читаемъ мы въ статьѣ либеральнаго члена палаты общинъ: С. S. Goldman, "Eleven years of foreign policy", въ "The Nineteenth Century", 1912, февраль, стр. 226.}.
   Что выйдетъ дальше изъ попытки сближенія между Англіей и Германіей, сказать, конечно, трудно. Но если дипломатамъ, а главное, народамъ двухъ странъ удастся обломать острія боевой политики, направленной взаимно однимъ государствомъ прямо въ грудь другого, то, можетъ быть, дѣло европейскаго мира сдѣлаетъ значительный шагъ впередъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ устранится надобность въ той парадоксальной согласованности политики русской безотвѣтственной бюрократіи и политики англійскаго свободолюбиваго народа, которая вредитъ, какъ внутреннему русскому, такъ и общеевропейскому и даже міровому прогрессу.
   Нѣтъ сомнѣнія, что ослабленіе взаимнаго недовѣрія и опасеній между величайшей военной и величайшей морской державами Стараго Свѣта пойдетъ на пользу свободѣ и демократіи во всемъ мірѣ. Теперь наступаетъ какъ разъ такой моментъ, когда въ политической исторіи Германіи обнаруживается нѣкоторый уклонъ къ лучшему. Правда, не слѣдуетъ преувеличивать непосредственное значеніе недавнихъ выборовъ, которые дали перевѣсъ въ нѣсколько голосовъ либеральному блоку надъ клерикально-консервативнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлали нѣмецкую соціалъ-демократію самой многочисленной партіей въ нѣмецкомъ парламентѣ. Ждать крутого поворота въ области германской политики пока еще рано, и не надо быть большимъ пессимистомъ, чтобы усомниться, напр., въ возможности проводить широкія политическія и соціальныя реформы при помощи новаго рейхстага. Развѣ мы не могли убѣдиться изъ исторіи съ выборами президіума, что прочнаго либеральнаго большинства въ нѣдрахъ нѣмецкаго представительства пока еще нѣтъ? Если націоналъ-либералы, перепуганные негодующими письмами своихъ избирателей, отказались выставить своего кандидата на новыхъ президентскихъ выборахъ, мало того, убрали изъ бюро своего вице-президента, такъ что высшій органъ рейхстага оказался состоящимъ изъ двухъ свободомыслящихъ (президента и вице-президента) и изъ одного соціалъ-демократа (перваго вице-президента), то не ясно ли, что и въ болѣе серьезныхъ вопросахъ, касающихся уже не внутреннихъ распорядковъ парламента, а существенныхъ задачъ внѣшней и особенно внутренней политики, націоналъ-либеральная партія послѣдуетъ обычному влеченію своего боязливаго сердца и не разъ будетъ смѣшиваться съ черно-голубымъ блокомъ?
   Мало этого. Нельзя вполнѣ довѣрять и либерализму бюргерскихъ радикаловъ Германіи, всѣхъ этихъ блѣдно-розовыхъ прогрессистовъ, которые заполняютъ свою прессу статьями, исповѣдующими самый горячій лойялизмъ, quand même, и ручающимися даже за соціалъ-демократовъ, что они не будутъ особенно упорствовать въ своей соціалистической и республиканской догмѣ. Врядъ ли мы ошибемся, если скажемъ, что во всѣхъ тѣхъ вопросахъ, которые будутъ касаться прямо или косвенно такъ называемой "національной чести" Германіи, расширенія ея внѣшней и колоніальной мощи, усиленія арміи и флота, прогрессисты будутъ дружно идти съ консерваторами (къ которымъ, вѣроятно, будетъ отъ времени до времени присоединяться и центръ) и вотируютъ безъ особаго сопротивленія расширенную программу военныхъ и морскихъ издержекъ, съ такою настойчивостью пропагандировавшуюся патріотами во время лѣтняго кризиса и переговоровъ съ Франціей {Это признаютъ и стремящіеся къ лѣвому блоку ревизіонисты. Ихъ органъ вполнѣ допускетъ, что въ "области вооруженій, въ важнѣйшихъ колоніальныхъ вопросахъ... политика блока лѣвыхъ партій" будетъ "безпомощно разсыпаться" (см. Max Schippel, "Die Reichstagswahlen"; "Sozialistische Monatshefte"; No отъ 31 января 1912 г., стр. 80).}. Нѣтъ, видно "философическій" канцлеръ, Бетманъ-Гольвегъ, хорошо знаетъ душу своихъ соотечественниковъ, когда заявляетъ съ трибуны парламента, что именно усиленіе соціалъ-демократіи на выборахъ заставляетъ его бороться противъ дальнѣйшей демократизаціи политическаго строя Германіи, и читаетъ либераламъ, словно провинившимся школьникамъ, нотацію по поводу того, что ихъ либерализмъ передвинулся влѣво. Въ его рѣчи даже европейскій миръ и судьбы нормальнаго развитія культурныхъ странъ ставятся въ зависимость отъ того, насколько будетъ прочно стоять твердыня современной полу-феодалиной, полу-милитаристской имперіи, которая, молъ, только и охраняетъ политическое равновѣсіе нашихъ дней {Мы не считаемъ пока нужнымъ останавливаться подробно на первыхъ, лишь платоническихъ выраженіяхъ различныхъ партійныхъ точекъ зрѣнія въ рейхстагѣ. Любопытно будетъ, однако, видѣть, какъ далеко либералы пойдутъ за соціалъ-демократами въ поддержкѣ хотя бы умѣренной программы, какъ ее развилъ ревизіонистъ франкъ.}.
   И вотъ, того роста оппозиціоннаго и вольнолюбиваго духа, котораго мы не ждемъ отъ самостоятельной эволюціи нѣмецкихъ либеральныхъ партій, можно ожидать отъ измѣненія въ отношеніяхъ между Германіей и Англіей, измѣненія, способнаго ослабить страхъ типичнаго нѣмецкаго бюргера передъ коварнымъ Альбіономъ и заставить его болѣе скептически относиться къ правительственнымъ планамъ дальнѣйшаго вооруженія. У нѣмецкихъ патріотовъ будетъ тогда несомнѣнно менѣе поводовъ носиться съ призракомъ британскаго леопарда, старающагося, молъ, наложить свою грозную лапу на всѣ богатыя экзотическія страны, которыя могли бы такъ понадобиться быстро разростающейся Германской имперіи.
   Съ другой стороны, ослабленіе антагонизма между нѣмцами и англичанами можетъ сказаться благопріятно и на политикѣ Третьей республики. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что тотъ воинственный тонъ, какой приняли органы буржуазной печати на западѣ отъ Вогезовъ во время переговоровъ съ Германіей, въ значительной степени объясняется тѣмъ, что Франція и ея руководители считали возможнымъ въ эту смутную и чреватую сюрпризами эпоху разсчитывать на помощь Англіи. Кто слѣдилъ за французской печатью, тотъ не могъ не замѣтить, что нота "національнаго достоинства" въ буржуазныхъ органахъ, (если не считать, конечно, вѣчно кричащихъ шовинистскихъ газетъ) зазвучала рѣзко толькона слѣдующій день послѣ рѣчи Ллойдъ-Джорджа, только послѣ заявленія популярнаго министра, что Англія не можетъ разсматривать посылку нѣмецкой канонерки въ Агадиръ и вообще германскую политику въ Марокко иначе, какъ актъ, задѣвающій существенные англійскіе интересы. Эта рѣчь была точно рычагомъ, поднявшимъ шлюзы французской "любви къ отечеству и народной гордости". Галльскій пѣтухъ сталъ кричать очень громко, какъ только услышалъ за своей спиной дружественное рычаніе уже упомянутаго леопарда. А въ настоящее время нѣтъ ни одного органа французской печати, за исключеніемъ соціалистическихъ и синдикалистскихъ изданій, который не восторгался бы необыкновенной непреклонностью, обнаруженной французской націей (читай: военными, капиталистами и газетчиками) во время переговоровъ съ завогезскимъ сосѣдомъ. Въ особенности эта національная кичливость и восхваленіе своего спартанскаго самообладанія проявились въ послѣднее время, когда франко-германскій договоръ, подписанный еще 4 ноября 1911 г., обсуждался для окончательной ратификаціи во французскомъ парламентѣ. Тутъ печать вторила шуму патріотическаго фонтана, который забилъ широкой волной не только въ импульсивной палатѣ депутатовъ, но и въ болѣе степенномъ сенатѣ.
   Не знаменательно ли, что Клемансо, нѣкогда пожинавшій свои лучшіе лавры въ борьбѣ противъ колоніальной политики Ферри, произнесъ въ Верхней палатѣ (11 февраля н. с.) чуть ли не самую шовинистскую рѣчь, еле-еле приправленную философскими разсужденіями о томъ, о семъ, а больше ни о чемъ,-- рѣчь, въ которой онъ выражалъ свое недовольство франко-германскимъ договоромъ и, не предлагая никакого практическаго вывода, тѣмъ не менѣе бросалъ рядъ патріотическихъ фразъ, обладавшихъ даромъ вызывать сочувствующіе возгласы крайнихъ реакціонеровъ. Не имѣя духа сказать прямо ни да, ни нѣтъ по отношенію къ обсуждавшемуся трактату, нападая на своего "друга" Пуанкарэ во имя высокихъ интересовъ отечества, онъ производилъ фуроръ на скамьяхъ правыхъ словами: "Мы не подписываемся подъ приговоромъ отреченія и національнаго паденія, произнесеннымъ нашими сосѣдями. Мы -- преемники великой исторіи (nous venons d'une grande histoire), и мы желаемъ сохранить это величіе", на что заядлый реакціонеръ, Годэнъ-де-Виллэнъ, закричалъ во все горло: "Вотъ истинно французскія слова!"... А когда Клемансо снова воскликнулъ: "А, г. Бетманъ-Гольвегъ не будетъ доволенъ? Ну и пусть его не будетъ доволенъ", то ему отвѣтилъ снова громъ апплодисментовъ на различныхъ скамьяхъ сената, и снова въ насыщенномъ шовинистскимъ электричествомъ воздухѣ прорѣзался крикъ Годэна-де-Виллэнъ: "Браво, г. Клемансо, вотъ еще истинно-французское слово!"
   Для насъ, повторяемъ, почти нѣтъ сомнѣнія, что вся эта шовинистская шумиха, все это восхваленіе "твердой", "національной" политики, вся эта игра въ патріотизмъ, разъ уже заразившая Францію ядомъ военной и клерикальной реакціи, въ волнахъ которой чуть не захлебнулась республика во время дѣла Дрейфуса, что это настроеніе умовъ теперь является въ значительной степени результатомъ надеждъ французской буржуазіи, ея правящихъ и милитаристскихъ слоевъ, на дѣятельную помощь могучей Англіи. И вотъ, если Англія и Германія вступятъ между собою въ менѣе враждебныя отношенія, и если первая, отнюдь не оставляя одинокою союзную республику, тѣмъ не менѣе ясно обнаружитъ своей политикой, что она вовсе не намѣрена потворствовать какимъ-нибудь планамъ реванша, то этимъ очень существенно ослабится угроза войны, которая отъ времени до времени приводитъ въ нервное состояніе всю Европу. Разъ Франціи, Германіи и Англіи удастся создать путемъ взаимныхъ уступокъ извѣстную почву для совмѣстной охраны культурныхъ интересовъ, то дѣло мира будетъ почти совершенно обезпечено. Уже тотъ фактъ, что союзная съ Франціей Англія отказывается отъ политики вражды по отношенію къ Германіи, могъ бы способствовать выработкѣ лойяльнаго соглашенія между Французской республикой и, повидимому, обнаруживающей нѣкоторую тягу въ сторону либерализма Германіей. Тогда образовалось бы дѣйствительно плодотворное сотрудничество трехъ наиболѣе культурныхъ въ Европѣ странъ, участіе въ которомъ Англіи взаимно разрѣжало бы противоположныя электричества національной вражды, періодически скопляющейся по обѣ стороны Вогезовъ: на почвѣ Третьей республики и на территоріи Германіи.
   Такая политическая комбинація была бы въ особенности полезной теперь, когда весна можетъ принести съ собой серьезныя осложненія на Балканскомъ полуостровѣ. Затрудненія, испытываемыя Турціей въ войнѣ съ Италіей, усиливаютъ воинственное настроеніе всѣхъ тѣхъ національностей Оттоманской имперіи, которыхъ до сихъ поръ младотурки желаютъ заклать на алтарѣ всетурецкаго централизма. Съ наступленіемъ теплаго времени года и съ возстановленіемъ сношеній черезъ горные проходы, и албанцы, и македонцы, несомнѣнно, приступятъ къ враждебнымъ дѣйствіямъ противъ Турціи. Но малѣйшая искра, брошенная въ тотъ пороховой погребъ, какимъ до сихъ поръ остается составленный изъ мозаики народностей Балканскій полуостровъ, грозитъ страшнымъ взрывомъ, который перейдетъ далеко за границы юго. восточной Европы и всколыхнетъ старый міръ въ самыхъ его основаніяхъ. Тѣ безцеремонные пріемы, къ которымъ прибѣгаетъ въ настоящее время турецкое министерство на выборахъ, подъ давленіемъ комитета "Единенія и прогресса", заранѣе показываютъ, чего могутъ ожидать отъ господствующей національности всѣ остальныя народности, входящія въ составъ Оттоманской имперіи. "Теперь или никогда",-- несомнѣнно, должны сказать себѣ всѣ тѣ подавляемыя въ своихъ естественныхъ стремленіяхъ племена, которыя и спятъ, и видятъ, какъ бы освободиться изъ-подъ ига близорукихъ младотурокъ, обѣщавшихъ, въ противоположность абдулъ гамидовскому режиму, свободу развитія всѣмъ народамъ Имперіи и угнетающихъ во имя турецкаго государственничества каждую самостоятельную національность.
   Не забудьте, съ другой стороны, что разжечь тлѣющее пламя вражды на Балканскомъ полуостровѣ постарается Италія, зашедшая на почвѣ триполитанской кампаніи въ тупикъ, гораздо болѣе безвыходный, чѣмъ сама Турція. Уже умолкаютъ крики безподмѣснаго восторга, и офиціальный оптимизмъ уступаетъ мѣсто болѣе серьезной оцѣнкѣ положенія. Правда, только что собравшійся парламентъ обнаружилъ "безпримѣрный патріотизмъ". На засѣданіи 22 февраля палата депутатовъ вотировала огромнымъ большинствомъ (431 противъ 38) довѣріе министерству, представившему на обсужденіе палаты декретъ объ "аннексіи" Триполи. А въ Сенатѣ два дня спустя (24 февраля) было констатировано даже полное "единогласіе" 202 присутствовавшихъ отцовъ отечества. Но эти засѣданія были засѣданіями для галлереи, для произведенія впечатлѣнія на Европу, и нисколько не предрѣшаютъ невозможности рѣзкой критики самаго выполненія плана экспедиціи {Не какой-нибудь рѣзко-соціалистическій или антимилитаристскій, но радикальный органъ "Il Secolo" уже начинаетъ жестоко нападать на лѣвую въ парламентѣ, что она недостаточно критически отнеслась къ серьезному положенію создающемуся для Италіи вслѣдствіе триполитанскаго похода, и заявляетъ, что онъ отнюдь не намѣренъ "предоставить исключительно соціалистамъ честь защищать дѣло истины, справедливости и мира" (см. передовую статью "Silenzio radicale" въ No отъ 28 февраля 1912 упомянутой газеты).}.
   Затрудненія растутъ съ каждымъ днемъ. Уже готовится къ отсылкѣ новый корпусъ въ 40.000 чел., который вмѣстѣ съ дѣйствующими на полѣ кампаніи силами доведетъ число итальянскихъ войскъ въ Африкѣ до 150.000. Уже по самымъ скромнымъ вычисленіямъ, издержки экспедиціи должны дойти въ ближайшее время до милліарда лиръ, а процессъ завладѣнія всѣмъ Триполи растянется на 10--20 лѣтъ. Съ другой стороны, ускорить темпъ экспедиціи, перенести войну въ Европу, напр., бросить эскадру въ Эгейское море, заняться бомбардировкой портовъ на Балканскомъ полуостровѣ, значитъ нарушить ту схему военныхъ дѣйствій, которую предписали Италіи ея же партнеры по тройственному союзу, и въ особенности Австро-Венгрія, отнюдь не желающая вмѣшательства Италіи въ дѣла ближняго Востока {Бомбардировка итальянскими броненосцами открытаго турецкаго порта, Бейрута, имѣвшая мѣсто 23 февраля н. ст., показала, съ одной стороны, до какой степени нервничаетъ Италія, а съ другой, какъ зоркой недружелюбно европейскія державы слѣдятъ за попытками итальянцевъ расширить поле военныхъ дѣйствій.}. Не имѣя возможности нанести больной ударъ противнику въ единственно уязвимое мѣсто,-- ибо сама по себѣ война въ Триполи не заставитъ турокъ пойти на миръ,-- Италія будетъ фатально вынуждена разжигать потайнымъ образомъ междоусобную войну на Балканскомъ полуостровѣ. Но возстаніе противъ Турціи національностей юго-восточной Европы должно непремѣнно вызвать движеніе Австріи въ захваченныя огнемъ войны мѣста, а это въ свою очередь можетъ толкнуть на подобный же шагъ Россію, и въ результатѣ столкновеніе этихъ различныхъ теченій можетъ создать такой политическій водоворотъ, который въ состояніи втянуть въ себя всю Европу, уже давно изнемогающую подъ бременемъ вооруженнаго мира.
   Присматриваясь къ этому неустойчивому равновѣсію въ системѣ европейскихъ державъ, прислушиваясь къ этимъ диссонансамъ пресловутаго европейскаго концерта, друзья прогресса не могутъ не желать, чтобы на аренѣ современной исторіи создалась такая комбинація родственныхъ по культурности странъ, которая поддержала бы и укрѣпила политику миролюбивыхъ элементовъ въ разныхъ государствахъ и положила бы конецъ взаимному науськиванію шовинистовъ. Съ этой точки зрѣнія можно только привѣтствовать, если Англія, не разрывая своихъ союзническихъ сношеній съ Французской республикой, постарается ослабить свою вражду съ Германіей, между тѣмъ какъ Германія, не опасающаяся болѣе внезапнаго нападенія Англіи, пойдетъ по пути внутренняго прогрессивнаго развитія, а Франція умѣритъ пыль своего колоніальнаго задора и своего шовинистскаго настроенія и обратится тоже къ рѣшенію внутреннихъ,-- увы! столь запущенныхъ ею въ послѣднее время -- вопросовъ.
   Такая политическая комбинація изолируетъ вмѣстѣ съ тѣмъ въ Европѣ безотвѣтственную русскую бюрократію, усиливая шансы живыхъ силъ страны. Эта европейская конъюнктура оказала бы существенную поддержку внутреннему прогрессу Россіи. А этотъ прогрессъ въ свою очередь входилъ бы далеко не безразличнымъ элементомъ въ поступательное развитіе всего цивилизованнаго міра.

H. С. Русановъ.

"Русское Богатство", No 2, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru