Руссо Жан-Жак
Рассуждение Жан-Жака Руссо

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    на тему, предложенную Дижонскою академией:
    "Восстановление наук и искусств содействовало ли очищению нравов?"
    (Discours sur les sciences et les arts)
    Текст издания: журнал "Пантеонъ Литературы", 1891.

   

РАЗСУЖДЕНІЕ ЖАНЪ ЖАКА РУССО

на тему, предложенную Дижонскою академіей.

Возстановленіе наукъ и искусствъ содѣйствовало-ли очищенію нравовъ?

Decipimur specie recti.
Горацій.

   Возстановленіе наукъ и искусствъ содѣйствовало ли очищенію или развращенію нравовъ? Вотъ что предстоитъ разсмотрѣть. Какую сторону долженъ я принять въ этомъ вопросѣ? Ту, милостивые государи, которую обязанъ честный человѣкъ ничего не знающій, но тѣмъ не менѣе уважающій себя.
   Я чувствую, что трудно будетъ примѣнить то, что я скажу, къ судилищу, предъ которымъ являюсь; какъ смѣть осуждать науки предъ ученѣйшимъ обществомъ Европы, восхвалять невѣжество въ знаменитой Академіи и согласить презрѣніе къ наукѣ съ уваженіемъ къ истинно ученымъ? Я предвидѣлъ эти противорѣчія, но они меня не испугали: не науку преслѣдую я, говорилъ я себѣ, но защищаю добродѣтель предъ добродѣтельными людьми. Для честныхъ людей неподкупность дороже, чѣмъ даже знаніе ученыхъ. Чего же мнѣ опасаться? Познаній слушающаго меня общества? Это правда; но лишь относительно содержанія рѣчи, а не чувствъ оратора. Справедливые повелители никогда не колебались произнести себѣ осужденіе въ сомнительныхъ спорахъ; и ничего не можетъ быть благопріятнѣе для правой стороны, какъ защищаться противъ стороны правдивой и просвѣщенной, призванной судить собственное дѣло.
   Ободренный этимъ разсужденіемъ, я имѣю въ виду еще другое, которое меня окончательно убѣждаетъ: это то, что, отстаивая сторону истины по силѣ разумѣнія, каковъ бы ни былъ успѣхъ, мнѣ предстоитъ несомнѣнная награда въ глубинѣ моего собственнаго сердца.
   

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

   Прекрасное, величественное зрѣлище представляетъ человѣкъ, выходящій нѣкоторымъ образомъ собственными усиліями изъ небытія; разсѣивающій свѣтомъ разума тьму, въ которую облекла его природа, возвышающійся самъ надъ собою, возносящійся духомъ въ сферы небесныя, пробѣгающій гигантскими шагами, подобно солнцу, пространство вселенной и, что еще величественнѣе и труднѣе, обращающійся внутрь себя, чтобы изучить человѣка и познать свою природу, свои обязанности и свой конецъ. Всѣ эти чудеса отразились на послѣднихъ поколѣніяхъ.
   Европа была возвращена къ варварству первобытныхъ вѣковъ. Народы этой части свѣта, нынѣ столь просвѣщенной, нѣсколько столѣтій тому назадъ жили въ состояніи полнѣйшаго невѣжества. Какое то научное нарѣчіе болѣе унизительное, чѣмъ самое невѣжество, присвоило себѣ названіе знанія и ставило возврату знанія почти непреодолимыя преграды. Нужна была революція, чтобы возстановить въ людяхъ здравый смыслъ, и она пришла откуда ее менѣе всего ожидали. Безсмысленный мусульманинъ, вѣчный бичъ письменности, возродилъ ее у насъ. Паденіе трона Константина перенесло въ Италію обломки древней Греціи; Франція, въ свою очередь, обогатилась этими драгоцѣнными остатками. Вскорѣ за письменностью послѣдовали и науки; къ умѣнью писать присоединилось умѣнье мыслить; послѣдовательность казалось бы странная, но можетъ быть самая естественная; и тогда почувствовалась главнѣйшая выгода знакомства съ музами: благодаря имъ люди стали общительнѣе и прониклись желаніемъ взаимно нравиться, созданіемъ произведеній, достойныхъ обоюднаго одобренія.
   Духъ, какъ и тѣло, имѣетъ свои потребности. Одни служатъ основаніями общества, другія составляютъ его прелесть, въ то время" какъ правительство и законы доставляютъ охрану и благосостояніе соединившимся людямъ; науки, литература и искусства, менѣе деспотическія, но можетъ быть болѣе могущественныя, покрываютъ цвѣтами сковывающія ихъ желѣзныя цѣпи; гасятъ въ нихъ прирожденное чувство свободы, для которой они созданы; заставляютъ насъ полюбить свое рабство, и образуютъ такъ называемый просвѣщенный народъ. Необходимость создала тронъ, науки и искусства ихъ утвердили. Земные владыки, любите таланты и покровительствуйте ихъ развитію; просвѣщенные народы, занимайтесь ими; счастливые невольники, вы имъ обязаны тѣмъ изысканнымъ нѣжнымъ вкусомъ, которымъ такъ гордитесь; той кротостью характера и обходительностью, благодаря которымъ сношенія съ вами такъ удобны и легки, однимъ словомъ, всѣми тѣми признаками добродѣтели, которыхъ не имѣете.
   Этого-то рода вѣжливость, особенно милая тѣмъ, что не выставляется на показъ, и отличала Аѳины и Римъ въ столь прославленныя времена ихъ величія и блеска; ею-то безъ сомнѣнія нашъ вѣкъ, и нашъ народъ превзойдетъ всѣ вѣка и народы: философскій складъ рѣчи безъ педантства, обращеніе естественное и предупредительное, одинаково чуждое германской грубости и ультрамонтанской покорности; вотъ плоды вкуса, пріобрѣтеннаго хорошимъ образованіемъ и усовершенствованнаго свѣтскими отношеніями.
   Легко и пріятно было бы жить среди насъ, еслибъ наружная сдержанность всегда вѣрно изображала сердечное расположеніе; если бы приличіе было добродѣтелью, еслибъ мудрыя изреченія служили намъ руководствомъ, еслибъ истинная философія была неразлучна съ званіемъ философа. Но такія достоинства рѣдко идутъ рядомъ, и добродѣтель никогда не ходитъ въ великолѣпной обстановкѣ. Богатство украшеній свидѣтельствуетъ о богатствѣ человѣка, а изысканность -- о его вкусѣ; человѣкъ сильный и здоровый узнается по другимъ признакамъ; не позолоченный нарядъ придворнаго, а грубая одежда земледѣльца скрываютъ подъ собою силу и тѣлесную крѣпость. На столько же украшеніе чуждо и добродѣтели, составляющей силу и крѣпость души. Хорошій человѣкъ -- это атлетъ, выходящій на битву нагимъ; онъ презираетъ всѣ украшенія, которыя составляютъ помѣху развитію силы и изобрѣтены лишь для прикрытія какого нибудь безобразія.
   Прежде чѣмъ искусство измѣнило наши манеры и придало страстямъ прикрашенную рѣчь, наши нравы были грубы, но естественны, и различіе поступковъ обнаруживало съ перваго взгляда разницу характеровъ. Человѣческая природа была въ дѣйствительности не лучше, но люди видѣли свою безопасность въ легкости распознавать другъ друга; и преимущество это, которое мы не цѣнимъ, охраняло ихъ отъ многихъ пороковъ.
   Въ настоящее время, когда кропотливыя изслѣдованія и тонкій вкусъ обратили въ законъ искусство нравиться, въ нашихъ нравахъ царствуетъ пошлое, обманчивое однообразіе, и всѣ умы вылиты по одной формѣ; безпрестанно вѣжливость требуетъ, приличіе повелѣваетъ; постоянно слѣдуютъ за обычаемъ, и никогда за собственнымъ вдохновеніемъ. Не смѣютъ казаться тѣмъ, что есть, и въ этомъ вѣчномъ стѣсненіи люди, составляющіе стадо, носящее названіе общества, поставленные въ одинаковыя обстоятельства, продѣлываютъ одни и тѣ же вещи, если только независящія обстоятельства имъ въ томъ не помѣшаютъ. Поэтому нельзя никогда знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло; и чтобы узнать друга надо ожидать крупнаго событія, то есть ожидать времени, когда уже будетъ поздно, потому что для этого-то событія и было бы необходимо знать кто другъ.
   Какая вереница пороковъ можетъ сопутствовать этой неизвѣстности! Нѣтъ ни искренней дружбы, ни истиннаго уваженія, ни полнаго довѣрія. Подозрительность, огорченіе, опасеніе, холодность, сдержанность, ненависть, измѣна постоянно будутъ скрываться подъ однообразнымъ покровомъ коварной вѣжливости, подъ хваленою обходительностью, порожденною просвѣщеніемъ нашего вѣка. Не станутъ богохульничать и сквернословить, по оскорбятъ Творца міра безбожіемъ, такъ что нашъ строгій слухъ не оскорбится. Не станутъ восхвалять своихъ достоинствъ, по станутъ унижать ближняго; не будутъ грубо позорить врага, но ловко оклевещутъ его. Погаснетъ національная вражда, но потухнетъ и любовь къ родинѣ. Презираемое невѣжество замѣнятъ опаснымъ шарлатанствомъ. Всякія излишества будутъ изгнаны, пороки обезславлены, но другіе будутъ украшены названіемъ добродѣтели; ихъ надо будетъ имѣть, или показывать видъ, что ими обладаемъ. Пусть кто хочетъ восхваляетъ трезвость мудрецовъ нашего времени; я въ нихъ вижу только утонченность невоздержности, столько же мало заслуживающей похвалы, какъ и ихъ поддѣльная простота.
   Такова пріобрѣтенная нами чистота нравовъ; такимъ-то образомъ мы стали хорошими людьми. Литература, науки и искусства имѣютъ свою долю въ этой спасительной работѣ. Прибавлю къ этому лишь слѣдующее разсужденіе: если бы житель какой нибудь отдаленной страны захотѣлъ составить себѣ понятіе о европейскихъ нравахъ, основываясь на состояніи у насъ наукъ, на совершенствѣ искусствъ, на приличіи представленій, на вѣжливости нашихъ манеръ, на благодушіи нашихъ рѣчей, на вѣчныхъ проявленіяхъ благосклонности и на шумномъ соревнованіи людей всѣхъ возрастовъ и состояній отъ зари до захода солнца взаимно обязывать одинъ другого,-- то этотъ житель, говорю я, составилъ бы о насъ понятіе въ смыслѣ прямо противоположномъ истинѣ.
   Гдѣ не бываетъ явленія, тамъ не приходится доискиваться причины; но здѣсь явленіе несомнѣнно; развращеніе видимо, и наши души портились по мѣрѣ того, какъ науки и искусства совершенствовались. Можетъ быть возразятъ, что это несчастная особенность нашего времени? Нѣтъ! милостивые государи, зло, причиненное пустымъ любопытствомъ, такъ же старо, какъ міръ; какъ ежедневный приливъ и отливъ водъ океана подчиненъ бѣгу планеты, освѣщающей намъ ночи, такъ и участь нравовъ и добросовѣстности зависитъ отъ успѣховъ паукъ и искусствъ. По мѣрѣ усиленія ихъ блеска на горизонтѣ, добродѣтель удалялась; и это явленіе замѣчено повсемѣстно и во всѣ времена.
   Взгляните на Египетъ, эту первую школу міра, на этотъ благодатный климатъ подъ раскаленнымъ небомъ, на эту страну, изъ которой когда то Сезострисъ отправился завоевывать свѣтъ. Онъ сталъ родоначальникомъ философіи и искусствъ, и вскорѣ подвергся завоеванію Камбиза, потомъ грековъ, римлянъ, арабовъ и наконецъ турокъ.
   Обратите взоръ на Грецію, когда то населенную героями, дважды побѣдившими Азію, разъ подъ Троей, а другой въ собственной землѣ. Еще возникающая литература не успѣла развратить сердецъ ея обитателей; какъ успѣхи искусствъ, ослабленіе нравовъ, и иго македонянъ проникли въ нее, и Греція, ученая и изнѣженная, стала только мѣнять повелителей. Все краснорѣчіе Демосѳена не могло оживить тѣла, разслабленнаго роскошью и искусствами.
   Римъ, основанный пастухомъ и прославленный земледѣльцами, начинаетъ вырождаться во времена Эннія и Теренція, но послѣ Овидія, Катулла, Марціана и этой толпы грязныхъ писателей, одни имена которыхъ пугаютъ стыдливость, Римъ, бывшій когда-то храмомъ добродѣтели, становится позорищемъ преступленій, страшилищемъ народовъ и игрушкой варваровъ. Эта столица міра падаетъ подъ игомъ, которому она подвергала столько народовъ; и день его паденія совпалъ съ признаніемъ Петронія законодателемъ изящнаго вкуса.
   Что скажу я о той метрополіи востока, которая йо своему положенію должна-бы считаться столицей міра, объ этомъ убѣжищѣ наукъ и искусствъ, изгнанныхъ изъ остальной Европы скорѣе благоразуміемъ, чѣмъ варварствомъ? Все, что подкупъ и развратъ могутъ произвести постыднаго: измѣны, убійства, отравленія, сочетанія ужаснѣйшихъ преступленій, вотъ канва исторіи Константинополя; вотъ чистый источникъ свѣта, которымъ славится нашъ вѣкъ.
   Но для чего рыться въ вѣкахъ отдаленныхъ, чтобы отыскать истину, когда имѣешь предъ глазами видимыя свидѣтельства? Въ Азіи существуетъ обширная страна, гдѣ уважаемая ученость ведетъ къ высшимъ государственнымъ должностямъ. Если бы науки очищали нравы, еслибъ онѣ наставляли людей проливать кровь за отечество, народы Китая были бы мудры, свободны и непобѣдимы. Но ежели нѣтъ порока, который не царилъ бы надъ ними, нѣтъ преступленія, которое не было бы у нихъ обычнымъ; ежели просвѣщеніе его министровъ, воображаемая мудрость законовъ и безчисленное количество обитателей этой громадной имперіи не охранили ее отъ ига татаръ, невѣжественныхъ и грубыхъ, то къ чему послужили ей всѣ его ученые? Какіе плоды пожалъ онъ отъ почестей, имъ оказанныхъ? Неужели только тѣ, что заключаетъ населеніе злыхъ рабовъ?
   Противопоставимъ имъ картину нравовъ небольшаго числа народовъ, которые не заразившись пустыми познаніями, своими добродѣтелями составили свое счастье и явили примѣръ другимъ народамъ. Таковы, были первые персы,-- замѣчательный народъ, у котораго обучались добродѣтели, какъ у насъ обучаются паукамъ, который такъ легко покорилъ всю Азію и который одинъ добился славы, что исторію его учрежденій сочли за философическій романъ. Таковы были скиѳы, о которыхъ отзываются съ такой похвалой; такими же считались германцы, которыхъ простоту, невинность и добродѣтели съ облегченнымъ сердцемъ описывалъ авторъ, утомленный измѣреніемъ преступленій и черныхъ дѣлъ народа просвѣщеннаго, роскошнаго и сластолюбиваго. Таковъ былъ и Римъ во времена своей бѣдности и невѣжества; таковымъ является и до нашихъ дней не цивилизованный народъ, столь восхваляемый за его непобѣдимое мужество въ несчастіяхъ и за вѣрность его, неподдающуюся дурному примѣру.
   Не безсмысліе заставило ихъ предпочесть тѣлесныя упражненія умственнымъ; они знали, что въ другихъ странахъ праздные люди проводятъ жизнь въ спорахъ о высшемъ благѣ, о порокѣ и добродѣтели и что тамъ горделивые резонеры, восхваляя себя, даютъ прочимъ пародамъ общее названіе варваровъ; но тѣ, уважая свои обычаи, пренебрегали ихъ заключеніями.
   Могу ль забыть, что въ нѣдрахъ самой Греціи возникла община, столько же знаменитая своимъ счастливымъ невѣжествомъ, какъ и мудрыми законами: эта республика не людей, а полубоговъ, потому что столько добродѣтели казалось недоступнымъ человѣчеству. О, Спарта! вѣчный укоръ пустымъ разглагольствованіямъ! Въ то время какъ пороки, подъ покровомъ искусствъ, проникали въ Афины; въ то время какъ тиранъ такъ старательно собиралъ тамъ произведенія царя поэтовъ,-- ты изгонялъ изъ своихъ стѣнъ искусства и художниковъ, науки и ученыхъ.
   Событія запечатлѣли это различіе: Аѳины стали обиталищемъ вѣжливости и изящнаго вкуса, страною ораторовъ и философовъ; изящество зданій отвѣчало изысканности рѣчи; повсюду видны были мраморъ и полотно, оживленные руками искуснѣйшихъ мастеровъ; изъ Аѳинъ вышли тѣ восхитительныя произведенія, которыя будутъ служить образцами во всѣ развращенныя времена. Лакедемонъ представлялъ картину менѣе блестящую. "Тамъ", говорили народы, "люди родятся добродѣтельными, даже кажется самый воздухъ какъ будто располагаетъ тамъ къ добродѣтели". У насъ остается лишь память о ихъ геройскихъ поступкахъ, но такіе памятники развѣ имѣютъ для насъ менѣе цѣны, чѣмъ любопытные мраморы, оставленные намъ Аѳинами?
   Правда, и въ Афинахъ нѣсколько мудрецовъ противились общему потоку, и даже въ жилищѣ музъ оградили себя отъ пороковъ. Но пусть выслушаютъ сужденіе, которое первый изъ нихъ, и самый несчастный, высказалъ объ ученыхъ и артистахъ своего времени:
   "Я изучилъ", говоритъ онъ, "поэтовъ, и считаю ихъ за людей, талантъ которыхъ покоряетъ ихъ самихъ и ихъ окружающихъ, которые выдаютъ себя за мудрецовъ, и ихъ считаютъ таковыми, что вовсе не справедливо".
   "Отъ поэтовъ", говоритъ Сократъ, "я перешелъ къ художникамъ. Я менѣе чѣмъ кто либо былъ знакомъ съ искусствами; болѣе другихъ былъ убѣжденъ, что художники обладаютъ прекрасными секретами. Тѣмъ не менѣе я замѣтилъ, что ихъ состояніе не лучше чѣмъ поэтовъ и что тѣ и другіе въ одинаковомъ заблужденіи. Потому лишь что искуснѣйшіе изъ нихъ сильны въ своемъ дѣлѣ, они считаютъ себя мудрецами между людей: эта самоувѣренность помрачила на мой взглядъ ихъ знаніе, такъ что, поставя себя на мѣсто оракула и предложивъ себѣ вопросъ, чѣмъ бы я лучше желалъ быть, тѣмъ что я есть, или тѣмъ что они, то-есть знать то, что знаютъ они, или знать, что я ничего не знаю, я бы отвѣтилъ и себѣ, и богу: желаю остаться тѣмъ чѣмъ я есть".
   "Ни софисты, ни поэты, ни ораторы, ни я, не знаемъ, что истинно, хорошо и прекрасно. Но между нами существуетъ та разница, что хотя люди эти не знаютъ ничего, однако думаютъ, что кое-что знаютъ, тогда какъ я, если и не знаю ничего, то въ этомъ не имѣю никакого сомнѣнія. Такъ что все это превосходство знанія, которое призналъ за мною оракулъ, состоитъ въ полномъ убѣжденіи моего незнанія того, что мнѣ неизвѣстно".
   И такъ, вотъ какъ мудрѣйшій изъ людей, по опредѣленію боговъ, и ученѣйшій изъ аѳинянъ, по признанію всей Греціи -- Сократъ дѣлаетъ похвалу невѣжеству; и если бы онъ воскресъ, то неужели наши ученые и художники заставили бы его измѣнить мнѣніе? Нѣтъ, милостивые государи, этотъ справедливый человѣкъ продолжалъ бы презирать наши тщеславныя науки, онъ не содѣйствовалъ бы увеличенію количества книгъ, которыми наполняютъ отовсюду библіотеки; но онъ оставилъ бы въ назиданіе своимъ ученикамъ и нашимъ внукамъ примѣръ добродѣтели и память о ней. Вотъ примѣръ, какъ надо просвѣщать людей.
   Сократъ началъ въ Аѳинахъ, а старый Батонъ продолжалъ въ Римѣ разражаться противъ лукавыхъ и вкрадчивыхъ грековъ, соблазнявшихъ добродѣтель и разслаблявшихъ мужество согражданъ. Но науки, искусства и діалектика взяли верхъ еще разъ. Римъ наполнился философами и ораторами, военная дисциплина стала въ пренебреженіи, презирали земледѣліе, вступали въ секты и забыли объ отечествѣ. Вмѣсто священныхъ словъ: свобода, безкорыстіе, повиновеніе законамъ, получили значеніе имена Эпикура, Зенона, Арцесилоса. "Съ тѣхъ поръ, какъ ученые стали появляться посреди насъ", говорили ихъ же философы, "хорошіе люди исчезли". До того времени римляне довольствовались исполненіемъ правилъ добродѣтели, но все пропало какъ только они стали изучать ее.
   О Фабрицій! что бы подумала твоя великая душа, если бы на несчастіе ты былъ вызванъ къ жизни и увидалъ великолѣпіе Рима, тобою спасеннаго и прославленнаго твоимъ уважаемымъ именемъ, болѣе нежели всѣми его побѣдами? "Боги", сказалъ бы ты, "куда дѣвались тѣ соломенныя крыши и простыя жилища, подъ которыми укрывались умѣренность и добродѣтель? Какая гибельная роскошь замѣнила римскую красоту? что за чуждый языкъ? что за женственные нравы? что значатъ эти изваянія, картины, зданія? Безумные, что вы надѣлали? Вы, повелители народовъ, стали рабами побѣжденныхъ вами легкомысленныхъ людей; вами управляютъ риторы? Неужели вы для того проливали свою кровь въ Азіи и Греціи, чтобы обогатить архитекторовъ, живописцевъ, ваятелей и комедіантовъ? Добыча Карѳагена досталась флейтисту. Римляне! спѣшите разрушить эти амфитеатры, разбейте мраморы, сожгите картины, прогоните этихъ невольниковъ, которые покоряютъ васъ и развращаютъ своими пагубными искусствами; пусть иноземныя руки славятся пустыми талантами; единственный талантъ, достойный Рима,-- это завоевывать міръ и насаждать царство добродѣтели. Когда Кинеасъ принялъ сенатъ за синклитъ царей, онъ былъ ослѣпленъ не тщетною пышностью и не изысканнымъ изяществомъ; онъ не слыхалъ пустаго краснорѣчія, которое изучаютъ, плѣняясь имъ, мелочные люди. Что же видѣлъ Кинеасъ столь величественнаго? О граждане! ему представилось зрѣлище, которое не можетъ быть замѣнено вашими богатствами и всѣми искусствами, онъ видѣлъ собраніе двухсотъ добродѣтельныхъ людей, достойныхъ повелѣвать Римомъ и управлять міромъ".
   Но перенесемся чрезъ пространство и вѣка и посмотримъ, что произошло въ нашихъ странахъ предъ нами; или, нѣтъ, лучше удалимъ отвратительныя картины, которыя оскорбили бы нашу деликатность, и воздержимся повторять тѣ же вещи подъ другими названіями. Не напрасно же я вызывалъ тѣнь Фабриція; ни одного слова не вложилъ я въ уста великаго человѣка, которое бы не могъ повторить Людовикъ ли или Генрихъ IV.-- Посреди насъ, конечно, Сократу не довелось бы пить чашу съ ядомъ; но мы бы поднесли нѣчто горшее: оскорбительную насмѣшку и презрѣніе, которое во сто кратъ хуже смерти.
   Такимъ образомъ роскошь, распущенность и рабство были во всѣ времена нашей карой, за гордыя усилія выбиться изъ счастливаго невѣденія, въ которое поставила насъ Высшая Премудрость. Густой покровъ скрывалъ всю Его работу, и казалось предупреждалъ достаточно, что мы не предназначены для пустыхъ изысканій. Есть ли хоть одинъ урокъ Его, которымъ бы мы съумѣли воспользоваться? или которымъ бы безнаказанно пренебрегли? Знайте же, народы, наконецъ, что природа желала предохранить васъ отъ знанія, подобно тому, какъ мать вырываетъ изъ рукъ ребенка опасное орудіе; что всѣ скрываемыя ею отъ васъ тайны составляютъ столько же золъ, отъ которыхъ она охраняетъ васъ, и что трудность изученія составляетъ одно изъ немалыхъ ея благодѣяній. Теперь люди испорчены, но были бы еще хуже, если бы имѣли несчастіе родиться учеными.
   Унизительны разсужденія эти для человѣчества; и наша гордость должна быть задѣта ими. Какъ! честность дочь невѣжества? наука и добродѣтель несовмѣстимы? что за выводы можно сдѣлать изъ этихъ разсужденій. Но чтобы согласить эти кажущіяся противорѣчія, достаточно ближе вглядѣться въ суетность и пустоту ослѣпляющихъ насъ громкихъ названій, которыми мы щедро надѣляемъ человѣческія знанія.-- Разсмотримъ же науки и искусства отдѣльно отъ всего, чтобы опредѣлить, что должно произойти отъ ихъ совершенствованія, и не станемъ колебаться признать тѣ разсужденія справедливыми, которыя будутъ согласны съ историческими выводами.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

   Есть старинное преданіе, перешедшее изъ Египта въ Грецію: что одинъ изъ боговъ, врагъ человѣческаго покоя, изобрѣлъ науки. Какого же мнѣнія были сами египтяне о нихъ, у которыхъ науки зародились? Значитъ они видѣли вблизи источникъ ихъ. И дѣйствительно, станемъ ли мы пересматривать міровыя лѣтописи или замѣнимъ сомнительныя бытописанія философскими изслѣдованіями, мы не найдемъ тѣхъ причинъ зарожденія человѣческихъ знаній, которыми мы любимъ тѣшить себя. Астрономія порождена суевѣріемъ; краснорѣчіе произошло отъ честолюбія, ненависти, лести, лжи; геометрія отъ скупости; физика отъ пустаго любопытства; и всѣ онѣ вмѣстѣ съ моралью отъ человѣческой гордости. Слѣдовательно, науки и искусства обязаны своимъ появленіемъ нашимъ порокамъ; мы бы менѣе сомнѣвались въ ихъ преимуществахъ, еслибъ они были произведеніемъ добродѣтели.
   Ихъ порочное происхожденіе ясно вытекаетъ изъ ихъ примѣненія; что дѣлали бы мы съ искусствами, еслибъ роскошь не питала ихъ? Безъ человѣческой несправедливости юриспруденція была бы излишней; что бы сталось съ исторіей, еслибъ не было тирановъ, войнъ и заговоровъ? Однимъ словомъ, кто бы захотѣлъ проводить жизнь въ безплодномъ созерцаніи, если бы каждый, руководствуясь лишь обязанностями человѣка и требованіями природы, употреблялъ свое время на пользу отечества, несчастныхъ и для друзей? Развѣ мы предназначены для того, чтобы умереть у края колодца, въ который скрылась истина? Уже одно это разсужденіе должно бы съ первыхъ шаговъ отбить охоту у всякаго, кто вздумалъ бы серьезно изучать философію.
   Сколько опасностей и ложныхъ путей въ научныхъ изслѣдованіяхъ! Сколько заблужденій, приносящихъ болѣе вреда, чѣмъ Истина пользы, придется встрѣтить на пути? Невыгода очевидна: для ложнаго существуетъ множество комбинацій, но истина только одна. Да и кто же искренно отыскиваетъ ее? При самомъ полномъ желаніи, по какимъ признакамъ можно распознать ее? Въ этомъ разнообразіи чувствъ, гдѣ критеріумъ для вѣрнаго сужденія? и что всего затруднительнѣе, если мы по счастью наконецъ ее отыщемъ, то кто съумѣетъ сдѣлать изъ нее полезное употребленіе?
   Если науки безполезны для намѣченной ими цѣли, то тѣмъ болѣе опасны онѣ и вредны производимыми ими дѣйствіями. Порожденіе праздности, онѣ ее въ свою очередь питаютъ, и невознаградимая потеря времени, есть уже первый ущербъ, наносимый ими обществу. Въ политикѣ, какъ и въ морали, отсутствіе добра уже составляетъ великое зло, и всякій безполезный гражданинъ можетъ считаться человѣкомъ вреднымъ. И такъ, отвѣчайте мнѣ, знаменитые философы, вы, благодаря которымъ мы знаемъ, въ какихъ отношеніяхъ тѣла взаимно притягиваются въ пустомъ пространствѣ; въ какихъ отношеніяхъ находятся при обращеніи планетъ ихъ дуги, пробѣгаемыя ими въ одинаковое время; какія изъ кривыхъ имѣютъ точки соединенія, уклоненія и обратнаго движенія: какимъ способомъ человѣкъ видитъ все въ Богѣ; какъ душа сообщается непосредственно съ тѣломъ, подобно двумъ часамъ съ однимъ механизмомъ; которыя изъ планетъ обитаемы; которыя изъ насѣкомыхъ зарождаются необычайнымъ способомъ,-- отвѣчайте мнѣ, повторяю я, вы, отъ которыхъ нами заимствовано столько чудныхъ свѣдѣній: если бы вы ничему этому насъ не научили, неужели мы были бы менѣе многочисленны, хуже управляемы, менѣе грозны, не такъ цвѣту щи, или болѣе испорчены? Разочаруйтесь въ значеніи вашихъ открытій; и если труды первѣйшихъ нашихъ ученыхъ и лучшихъ гражданъ доставляютъ намъ такъ мало пользы, то что должны мы думать объ этой толпѣ неизвѣстныхъ писателей и праздныхъ ученыхъ, которые въ чистый убытокъ пожираютъ средства страны?
   Я назвалъ ихъ праздными; и дай Богъ, чтобы они въ дѣйствительности были таковы; тогда и нравы были бы чище, да и общество было бы спокойнѣе. Но эти пустые, тщеславные говоруны проникаютъ повсюду, вооруженные зловредными пародоксами, и подкапываются подъ основы вѣры, уничтожая вмѣстѣ съ тѣмъ добродѣтель. Они встрѣчаютъ презрительной улыбкой слова: отечество и религія и посвящаютъ свои способности и философію на разрушеніе и уничиженіе всего, что священно для людей. И не то, чтобы они въ дѣйствительности были врагами добродѣтели или вѣрованій; нѣтъ, они ратуютъ противъ общественнаго мнѣнія; и чтобы привести ихъ къ алтарямъ, достаточно признать ихъ атеистами. желаніе отличиться, чего оно не заставитъ дѣлать!
   Злоупотребленіе временемъ -- зло великое: но есть нѣчто худшее, чѣмъ науки и искусства: это роскошь, порожденная подобно имъ праздностью и тщеславіемъ людей; роскошь рѣдко является безъ наукъ и искусствъ; а они не могутъ безъ нея обходиться. Я знаю, что наша философія, всегда плодовитая въ измышленіи странныхъ выводовъ, въ противность опыту всѣхъ вѣковъ, утверждаетъ, что роскошь придаетъ государству блескъ; но, оставляя въ сторонѣ необходимость законовъ противъ роскоши, можетъ ли философія отрицать, что добрые нравы необходимы для упроченія государства и что роскошь идетъ прямо въ разрѣзъ съ добрыми нравами. Что роскошь есть вѣрный признакъ богатства; что она служитъ для увеличенія ихъ, все это парадоксы, ничего не доказывающіе и появившіеся въ наши дни. Что же станется съ добродѣтелью, если надо будетъ во что бы то ни стало обогатиться? Древніе политико-экономы безпрестанно говорили о нравахъ и добродѣтели, а наши толкуютъ лишь о торговлѣ и деньгахъ. Одинъ скажетъ вамъ, что человѣкъ стоитъ той цѣны, которую за него платятъ въ Алжирѣ, другой, слѣдуя этому расчету, найдетъ страну, гдѣ человѣкъ ничего не стоитъ, а въ другихъ еще того менѣе. Человѣчество оцѣниваютъ они какъ стадо. По мнѣнію ихъ, человѣкъ представляетъ въ государствѣ цѣнность какъ потребитель; такъ что сибаритъ навѣрное стоитъ тридцати лакедемонянъ. Пусть же угадываютъ, которыя изъ двухъ республикъ, Спарта или Сибарисъ, была покорена горстью мужиковъ и которая заставляла трепетать Азію.
   Монархія Кира была завоевана тридцати тысячнымъ войскомъ, предводимымъ государемъ менѣе богатымъ, чѣмъ любой изъ персидскихъ сатраповъ; а скиѳы, самый бѣдный изъ всѣхъ народовъ, устояли противъ сильнѣйшихъ властителей міра. Двѣ знаменитыя республики спорили за владычество міра, одна была страшно богата, другая ничего не имѣла, и эта-то и разрушила первую. Римская имперія, въ свою очередь, поглотивъ всѣ богатства земныя, сдѣлалась добычею людей незнавшихъ, что такое богатство. Франки завоевали Галлію, Саксы Англію, не имѣя ничего кромѣ храбрости и бѣдности. Толпа бѣдныхъ горцевъ, довольствовавшаяся бараньими шкурами, съумѣла укротить гордость австрійцевъ и раздавила пышный и грозный домъ Бургундскій, грозу европейскихъ владыкъ. Наконецъ все могущество и мудрость наслѣдника Карла V, подкрѣпляемое богатствами Индіи, разбились о горсть рыбаковъ, ловцовъ сельдей. Пусть же наши политико-экономы пріостановятся въ своихъ вычисленіяхъ, чтобы поразмыслить объ этихъ примѣрахъ; пусть убѣдятся они, что съ деньгами можно все добыть, кромѣ добрыхъ нравовъ и гражданъ.
   Въ чемъ же именно заключается вопросъ о роскоши? Въ томъ" чтобы знать, что нужнѣе государству? положеніе блестящее, но кратковременное, или добродѣтельное и продолжительное? И если говорю блестящее, то еще вопросъ, каковъ этотъ блескъ. Любовь великолѣпія не можетъ въ душѣ уживаться съ добросовѣстностью; нѣтъ! умы, размельченные множествомъ пустыхъ заботъ, не могутъ возвыситься до чего нибудь великаго; даже если бы у нихъ на то было довольно силъ, то недостанетъ мужества.
   Каждый артистъ ищетъ похвалъ; и одобреніе современниковъ составляетъ для него самую цѣпную награду. Что же станетъ онъ дѣлать, чтобы заслужить ее; если по несчастью родился среди народа, гдѣ модные ученые допустили легкомысленную молодежь давать всему тонъ; гдѣ люди подчиняютъ свои вкусы тиранамъ свободы; гдѣ одинъ полъ, не смѣя одобрять того, что не отвѣчаетъ мелочнымъ требованіямъ другого, допускаетъ чрезъ то паденіе великихъ твореній драматической поэзіи и отталкиваетъ чудеса гармоніи. Что станетъ онъ дѣлать, милостивые государи? онъ унизитъ свой геній до уровня вѣка и предпочтетъ давать произведенія самыя обыкновенныя, но которыми будутъ восхищаться во время его жизни, чѣмъ творить чудеса, которыя будутъ возбуждать удивленіе послѣ смерти его.-- И такъ, Аруэ знаменитый! скажи намъ, сколько сильныхъ, мужественныхъ красотъ пожертвовалъ ты нашей ложной изысканности? сколько великихъ мыслей промѣнялъ ты на духъ любезности, столь богатый въ мелкихъ вещахъ.
   Такъ-то распущенность нравовъ, неизбѣжное послѣдствіе роскоши, влечетъ за собою въ свою очередь извращеніе вкуса. Если же случайно между талантливыми людьми встрѣтится такой, который будетъ имѣть достаточно твердости не подчиняться требованіямъ своего вѣка и не унижаться производя пустяки, то горе ему! Онъ умретъ въ нищетѣ, забытый. Сожалѣю, что сказанное мною не одно предсказаніе, но также выводъ опыта. Карлъ Ванлоо, Пьеръ, пришло время, когда ваши кисти, предназначенныя для приданія величія нашимъ храмамъ, для созданія святыхъ и величественныхъ образовъ, выпадутъ изъ вашихъ рукъ или позорно займутся украшеніемъ салоновъ сладострастными рисунками. А ты, соперникъ Фидія и Праксителя, ты, которому въ древности предстояло творить изображенія боговъ, и своими произведеніями заставлять любить многобожіе,-- несравненный Пигаль! твой рѣзецъ согласится на изваяніе животовъ идоловъ, иначе ему не найдется работы.
   Невозможно размышлять о нравахъ, не вспоминая съ удовольствіемъ о простотѣ первыхъ вѣковъ; это чудный берегъ, украшенный рукою природы; къ нему непрестанно обращаются взоры и покидаютъ его съ сожалѣніемъ. Первоначально люди добродѣтельные и невинные желали, чтобы боги были свидѣтелями ихъ поступковъ, и они сохраняли ихъ изображенія въ своихъ хижинахъ; но, ставши злыми, они почувствовали неудобство такихъ свидѣтелей и удалили ихъ въ великолѣпные храмы. Наконецъ и оттуда они изгнали боговъ, занявши ихъ жилища, по крайней мѣрѣ храмы боговъ ничѣмъ уже не отличались отъ жилищъ смертныхъ. Развращеніе достигло послѣдней степени и пороки были доведены до конца, когда они явились во дворцахъ вельможъ, какъ бы, такъ сказать, поддерживаемые мраморными колоннадами и начертанными на коринѳскихъ капителяхъ.
   Одновременно съ увеличеніемъ удобствъ жизни, съ совершенствованіемъ искусствъ, съ распространеніемъ роскоши,-- истинное мужество слабѣетъ, исчезаютъ военныя доблести; и все это -- кабинетная работа наукъ и всѣхъ этихъ искусствъ. Когда Готы опустошили Грецію, всѣ библіотеки ея были обязаны своимъ спасеніемъ мысли, высказанной однимъ изъ побѣдителей, что врагу слѣдуетъ оставить рухлядь, которая такъ удобно отвращаетъ его отъ воинскихъ занятій, доставляя ему праздное, сидячее развлеченіе. Карлъ VIII овладѣлъ Тосканой и Неаполитанскимъ королевствомъ, почти не обнажая меча, и дворъ его приписалъ этотъ нежданный успѣхъ тому обстоятельству, что владѣтели Италіи и ея дворянство были болѣе учены и изобрѣтательны, чѣмъ воинственны. Указывая на эти два примѣра, здравомыслящій Монтень говоритъ: что изъ нихъ мы научаемся какъ воинственное направленіе во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, въ соприкосновеніи съ науками, теряетъ мужество, дѣлаясь женственнымъ.
   Римляне сознаются, что воинскія ихъ доблести угасали, по мѣрѣ того какъ они пріобрѣтали знаніе въ картинахъ, гравюрахъ, ювелирномъ искусствѣ и стали заботиться о изящномъ. Эта знаменитая сторона какъ бы предназначена постоянно служить примѣромъ для прочихъ народовъ: возвышеніе Медичисовъ и возстановленіе литературы уронило снова, и можетъ быть навсегда, ту воинскую славу Италіи, которую она, казалось, обрѣла вновь нѣсколько вѣковъ тому назадъ.
   Древнія республики Греціи съ тою мудростью, которая проявляется въ большинствѣ ихъ учрежденій, воспрещали своимъ гражданамъ всѣ спокойныя, сидячія ремесла, которыя, принижая и уродуя тѣло, такъ быстро уничтожаютъ бодрость духа. И точно, какимъ окомъ могутъ взирать на голодъ и жажду, на усталость, опасности и смерть люди, которыхъ изнуряетъ малѣйшая нужда и останавливаетъ всякая неудача? Съ какимъ мужествомъ станутъ переносить солдаты усиленные труды, къ которымъ они не привыкли? Будутъ-ли они ретиво производить большіе переходы подъ начальствомъ офицеровъ, которые не въ силахъ путешествовать даже верхомъ? Пусть не указываютъ мнѣ на прославленную бодрость современныхъ воиновъ, такъ искусно дисциплинированныхъ. Восхваляютъ ихъ храбрость во дни сраженій, но не говорятъ, какъ они переносятъ излишній трудъ; насколько выдерживаютъ рѣзкія перемѣны временъ года и непогоды. Подъ вліяніемъ солнца или снѣга, предъ лишеніемъ нѣкоторыхъ излишествъ, наши лучшія арміи томятся и разрушаются въ нѣсколько дней. Неустрашимые воины! выслушайте хоть разъ истину, вы храбры, я это знаю; съ Аннибаломъ вы бы побѣдили при Каннѣ и Тразименѣ; съ вами Цезарь перешелъ бы Рубиконъ и подчинилъ бы страну; но не съ вами бы первый перешагнулъ Альпы; а второй побѣдилъ бы вашихъ предковъ.
   Не одни сраженія дѣлаютъ войну успѣшною; и не однимъ только искусствомъ одерживать побѣды должны обладать предводители. Иной безстрашно идетъ въ огонь, но въ сущности очень плохой офицеръ; да и въ солдатѣ избытокъ бодрости и силы нужнѣе великой храбрости, не избавляющей его отъ смерти; для государства же безразлично, гибнутъ ли его войска въ бою или мрутъ отъ болѣзней и холода.
   Если ученыя занятія вредятъ военнымъ качествамъ, то они еще гибельнѣе качествамъ моральнымъ: съ самыхъ юныхъ лѣтъ безсмысленное образованіе украшаетъ нашъ умъ и извращаетъ наше сужденіе. Я вижу повсюду обширныя заведенія, въ которыхъ съ большими затратами обучаютъ юношество всему, исключая его обязанностей. Ваши дѣти не будутъ знать роднаго языка, но за то будутъ говорить на другихъ, которые нигдѣ не въ употребленіи; они будутъ сочинять стихи, едва понимая ихъ, не различая заблужденія отъ истины, они будутъ обладать искусствомъ туманить другихъ ловкими аргументами; но слова: великодушіе, справедливость, воздержаніе, человѣколюбіе, мужество будутъ для нихъ темны; сладкое имя отечества оставитъ ихъ безчувственными; и самое имя Бога возбудитъ не боязнь, но опасеніе.-- "Я бы предпочелъ", говорилъ одинъ мудрецъ, "чтобы мой ученикъ проводилъ время, играя въ мячъ, по крайней мѣрѣ тѣло его окрѣпло бы; я знаю, что дѣтямъ необходимы занятія и что праздность представляетъ имъ величайшую опасность". Но чему надо учить ихъ? Вотъ странный вопросъ! Пусть учатся тому, что имъ надо дѣлать, ставши взрослыми, а не тому, что имъ придется позабыть".
   Сады наши украшены статуями, а галлереи картинами. Какъ полагаете вы, что изображаютъ эти высокія произведенія искусства? Защитниковъ отечества? или быть можетъ еще болѣе великихъ людей, обогатившихъ отечество своими добродѣтелями? Нѣтъ! это есть изображенія заблужденій сердца и разсудка, старательно извлеченныя изъ миѳологіи и выставленныя на любознательность нашихъ дѣтей, для того, вѣроятно, чтобы они прежде, чѣмъ научиться читать, имѣли предъ глазами образцы дурныхъ поступковъ.
   Гдѣ берутъ свое начало всѣ злоупотребленія, какъ не въ гибельномъ неравенствѣ, существующемъ между людьми, вслѣдствіе отличія талантовъ и униженія добродѣтели. Вотъ самое видимое послѣдствіе нашихъ ученыхъ изысканій, и самое опасное. Уже не спрашиваютъ про человѣка -- честенъ ли онъ; а желаютъ знать, одаренъ ли онъ талантами; ни о книгѣ -- на сколько она полезна, а хорошо ли написана. Расточаютъ награды остроумію, а добродѣтель не удостоивается почета; существуетъ множество отличій за прекрасныя рѣчи, и ни одного за прекрасные поступки. Неужели слава, связанная съ рѣчью, увѣнчанною въ этой академіи, сравнится въ достоинствѣ съ заслугой того, кто установилъ назначаемую награду?
   Мудрецъ не гонится за богатствомъ, но чувствителенъ къ славѣ; добродѣтель его при поощреніи могла бы возрости и принести пользу обществу; но когда онъ видитъ, какъ незаслуженно раздается слава, его достоинства замираютъ и гаснутъ въ пренебреженіи бѣдствій. Вотъ къ чему ведетъ повсемѣстно предпочтеніе, оказываемое талантамъ пріятнымъ, въ ущербъ талантамъ полезнымъ; и со времени возрожденія наукъ и искусствъ опытъ подтвердилъ это заключеніе. У насъ есть физики, геометры, химики, астрономы, поэты, музыканты, живописцы; но гражданъ уже нѣтъ; и если они еще существуютъ, то затерянные въ глуши деревень, они гибнутъ въ нищетѣ и презрѣніи. Вотъ до какого состоянія доведены тѣ, которые доставляютъ намъ хлѣбъ; вотъ что чувствуемъ мы къ тѣмъ, которые даютъ молоко дѣтямъ нашимъ.
   Признано, однако, что зло еще не такъ велико, какъ могло бы быть. Предвѣчная Мудрость, разсыпавшая рядомъ съ ядовитыми растеніями спасительныя травы и снабдившая зловредныхъ животныхъ противоядіемъ отъ наносимыхъ ими ранъ, внушила царямъ, своимъ земнымъ представителямъ, намѣренія подражать ея премудрости. Слѣдуя божественному примѣру, великій монархъ, слава котораго будетъ рости съ вѣками, извлекъ изъ нѣдра наукъ и искусствъ, изъ этого источника золъ, тѣ славныя общества, которымъ ввѣренъ одновременно опасный складъ человѣческаго знанія и священное хранилище нравовъ. На нихъ лежитъ обязанность поддерживать ихъ во всей чистотѣ и требовать той же нравственной чистоты во всѣхъ вступающихъ въ общества членахъ.
   Эти мудрыя учрежденія, пользующіяся поддержкою его высокаго наслѣдника и вызвавшіе подражаніе во всѣхъ государяхъ Европы, будутъ по крайней мѣрѣ служить уздою писателямъ, которые добивались чести быть принятыми въ академіи, станутъ слѣдить за собою и постараются заслужить ее, создавая произведенія полезныя и безукоризненной нравственности. Эти учрежденія, награждая преміями литературныя заслуги и назначая для конкурса вопросы, которые пробудятъ въ сердцахъ гражданъ чувство добродѣтели, докажутъ, что чувства эти царствуютъ среди нихъ самихъ. Они доставятъ народамъ рѣдкое и сладостное удовольствіе взирать на ученыя общества, которыя посвятили себя на просвѣщеніе человѣческаго рода, давая ему вмѣстѣ съ тѣмъ спасительныя наставленія.
   Пусть не дѣлаютъ мнѣ возраженія, которое служитъ для меня лишь новымъ доказательствомъ. Такія заботы о просвѣщеніи показываютъ, что просвѣщеніе озабочиваетъ; противъ не существующихъ болѣзней не ищутъ лекарствъ. Можно только жалѣть, что они своею неполнотою имѣютъ свойство обычныхъ лекарствъ. Столько учрежденій, созданныхъ къ выгодѣ ученыхъ, могутъ придать значенія наукамъ и направить умы въ ихъ сторону. Судя по принимаемымъ мѣрамъ, можно заключить, что у насъ избытокъ земледѣльцевъ, и чувствуется недостатокъ философовъ. Не осмѣливаюсь дѣлать здѣсь сопоставленія земледѣлія съ философіей; этого, можетъ быть, не допустятъ; но я только поставлю вопросъ: Что такое философія? что содержатъ сочиненія извѣстнѣйшихъ философовъ? что заключаютъ уроки этихъ друзей мудрости? Если послушать ихъ, то они покажутся намъ сборищемъ шарлатановъ, выкрикивающихъ на площади одинъ передъ другимъ: "Идите ко мнѣ, у меня одного нѣтъ обмана!" Одинъ утверждаетъ, что въ мірѣ ничего нѣтъ, а все только кажется; другой увѣряетъ, что существуетъ одна матерія, и что самъ міръ есть Богъ. Этотъ заявляетъ, что нѣтъ ни добродѣтели, ни пороковъ, что моральное зло и добро -- однѣ мечты; тотъ говоритъ, что люди тѣ же волки и безъ зазрѣнія совѣсти могутъ пожирать другъ друга. О, великіе философы! приберегите для своихъ друзей и дѣтей эти полезные уроки; они принесли бы вамъ за нихъ такую награду, что въ скоромъ времени вашихъ послѣдователей не встрѣчалось бы среди насъ.
   Такъ вотъ тѣ замѣчательные люди, которымъ современники расточаютъ свои похвалы и готовятъ безсмертіе! Вотъ мудрые принципы отъ нихъ полученные и которые съ вѣками перейдутъ къ потомству! Идолопоклонство со всѣми заблужденіями человѣческаго разума оставило въ наслѣдіе менѣе постыдные памятники, нежели книгопечатаніе во времена царства евангелія. Безбожныя писанія Левсипа и Діагора погибли съ ними, потому что еще не было изображено искусство увѣковѣчивать странности ума; по благодаря типографіи и ея злоупотребленію, опасныя мечтанія Гобба и Спинозы останутся навсегда. Знаменитыя сочиненія! которыя не могли быть написаны нашими невѣжественными грубыми предками; переходите въ вѣка будущіе вмѣстѣ съ твореніями еще болѣе вредными, пропитанными развращеніемъ нашего вѣка и передайте нашимъ потомкамъ вѣрную картину успѣховъ и преимуществъ нашихъ искусствъ и наукъ. По прочтеніи ихъ имъ не останется сомнѣнія въ поднятомъ нами вопросѣ. Если только они не превзойдутъ насъ въ развращеніи, то, воздѣвъ руки къ небу, они отъ глубины сердца воскликнутъ: "Боже всемогущій, въ рукахъ Котораго наши души! Избавь насъ отъ просвѣщенія и гибельныхъ искусствъ нашихъ отцовъ; возврати намъ невѣденіе, невинность и бѣдность, которыя одни могутъ доставить намъ счастье; съ ними найдемъ мы милость предъ Тобою".
    Но ежели успѣхи наукъ и искусствъ ничего не прибавили къ нашему благополучію; если они развратили наши нравы, а эти извратили нашъ вкусъ; то что можно сказать о тѣхъ ничтожныхъ писателяхъ, которые устранили изъ храма музъ все, что затрудняло имъ доступъ туда; всѣ препятствія, служащія какъ бы мѣриломъ силъ жаждущихъ знанія? Какое мнѣніе выскажемъ о тѣхъ компиляторахъ, которые, раскрывая неблагоразумно храмъ знанія, ввели въ его алтарь недостойную чернь; не желательнѣе ли было бы, чтобы всѣ тѣ, для которыхъ поприще наукъ представляетъ трудности, не переступая порога, обратили свои шаги на путь искусствъ полезныхъ обществу? Иной всю жизнь останется стихокропателемъ или жалкимъ математикомъ, а могъ бы сдѣлаться виднымъ фабрикантомъ. Кого природа назначила быть руководителемъ, не нуждается въ преподавателяхъ. Веруланы, Декарты, Ньютоны, эти наставники рода человѣческаго, не имѣли учителей; гдѣ тотъ проводникъ, который бы указалъ путь ихъ геніальности? Заурядные учителя только съузили бы ихъ понятія, вставивъ ихъ въ тѣсныя рамки своихъ способностей. Только встрѣченныя въ началѣ затрудненія заставили этихъ великихъ мыслителей употребить усилія и перешагнуть въ необъятное пространство. Если уже необходимо дозволить изученіе наукъ и искусствъ, то пусть это будетъ разрѣшено нѣсколькимъ избранникамъ, сознающимъ свои силы, чтобы идти по слѣдамъ предшественниковъ и опередить ихъ; пускай эти немногіе воздвигаютъ памятники въ честь ума человѣческаго. Но если ихъ геній безграниченъ, то пусть будутъ и надежды ихъ неограниченны; вотъ единственное поощреніе, въ которомъ они нуждаются; духъ незамѣтно принимаетъ размѣры занимающихъ его предметовъ, и великія событія создаютъ великихъ людей. Первый ораторъ былъ римскимъ консуломъ, и чуть ли не величайшій изъ философовъ, канцлеромъ Англіи. Если бы первый занималъ только каѳедру въ какомъ либо университетѣ; а другой пользовался скромною академическою пенсіей, то неужели думаютъ, что ихъ произведенія не отзывались бы скромностью ихъ положенія? Пусть же цари допускаютъ въ свои совѣты людей способныхъ и полезныхъ при совѣщаніяхъ; пусть отрекутся они отъ предразсудка, созданнаго гордостью вельможъ; что труднѣе управлять народами, нежели просвѣщать ихъ; пусть сознаютъ, что гораздо затруднительнѣе убѣдить людей добровольно любить добро, нежели заставить ихъ къ тому силою; пусть первоклассные ученые находятъ себѣ почетный пріютъ при дворѣ; надо, чтобы они получили единственную награду достойную ихъ: а именно, чтобы вліяніемъ своимъ служили благу народа, котораго учатъ премудрости; тогда увидятъ плоды, которые могутъ принести добродѣтель, наука и власть, одушевленныя благороднымъ соревнованіемъ и сообща трудящіяся на благо рода человѣческаго. Но до тѣхъ поръ, пока власть съ одной стороны будетъ одинокою, а мудрость и просвѣщеніе съ другой,-- ученые будутъ рѣдко мыслить о дѣлахъ великихъ; властители еще рѣже того станутъ совершать дѣла прекрасныя, а народы останутся презрѣнными, развращенными и несчастными.
   Мы же, люди обыкновенные, которыхъ небо не надѣлило великими талантами и не предназначило къ славѣ, не станемъ выходить изъ неизвѣстности и мрака, не будемъ гоняться за извѣстностью, которая ускользнетъ отъ насъ и къ тому же при современномъ положеніи вещей обошлась бы намъ дороже своей стоимости, если бы даже мы и заслужили ее. Къ чему искать счастья въ мнѣніи постороннихъ, если можемъ довольствоваться собственнымъ. Пускай другіе заботятся наставлять народы въ ихъ обязанностяхъ, мы же ограничимся точнымъ исполненіемъ нашихъ, болѣе намъ не требуется знать.
   О, добродѣтель! святая мудрость душъ безхитростныхъ; ужели нужно столько трудовъ и подготовленій, чтобы познать тебя. Не написаны ли твои правила въ сердцѣ каждаго? Чтобы познать твои законы, стоитъ лишь углубиться въ себя и прислушаться къ голосу совѣсти, когда молчатъ страсти. Въ этомъ заключается истинная философія, будемъ же ею довольствоваться и, не завидуя славѣ людей знаменитыхъ, обезсмертившихъ себя въ республикѣ литературы, постараемся поставить между ими и нами славное различіе, когда то замѣченное между двумя великими народами, изъ которыхъ одинъ умѣлъ хорошо говорить, а другой хорошо дѣйствовать.

"Пантеонъ Литературы", 1891

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru