Lib.ru/Классика: Санд Жорж. Домашний секретарь

ДОМАШНІЙ СЕКРЕТАРЬ.

Романъ Жоржа Занда.

I.

Однажды, въ прекрасный лѣтній день, по дорогѣ изъ Ліона въ Авиньйонъ, шелъ молодой человѣкъ, довольно-порядочной наружности. Его звали Луи де-Сен-Жюльенъ, и онъ по праву пользовался титуломъ графа, ибо принадлежалъ къ одной изъ лучшихъ фамилій своей провинціи. Тѣмъ не менѣе, онъ шелъ пѣшкомъ, съ маленькой сумкой за спиною; нарядъ его былъ болѣе чѣмъ скромный, и ноги часъ-отъ-часу болѣе натекали подъ запыленными камашами изъ толстой кожи.

Этотъ молодой человѣкъ, воспитанный добрымъ и честнымъ деревенскимъ священникомъ, былъ прямодушенъ, имѣлъ недурныя умственныя способности и познанія достаточныя для того, чтобъ надѣяться получить должность учителя, библіотекаря или домашняго секретаря. Онъ имѣлъ достоинства, и даже добродѣтели; но при этомъ въ немъ были и слабыя стороны, даже недостатки; пороковъ же онъ не имѣлъ. Онъ былъ добръ и мечтателенъ, но гордъ и робокъ, то-есть щекотливъ и недовѣрчивъ, какъ всѣ люди неопытные въ жизни и незнакомые съ дѣйствительностію.

Если этотъ краткій очеркъ его характера не въ состояніи возбудить участія въ читателѣ, то, можетъ-быть, читательница подаритъ меня нѣкоторою снисходительностію, когда узнаетъ, что у г. Луи де-Сен-Жюльёна были прекрасные глаза, бѣлая рука, бѣлые зубы и черные волосы.

Отъ-чего же этотъ молодой человѣкъ путешествовалъ пѣшкомъ? Вѣроятно отъ-того, что не на что было разъѣзжать въ каретѣ. Откуда шелъ онъ? На это мы отвѣтимъ въ свое время. Куда? этого онъ и самъ не зналъ; но прошедшее и будущее его можно, однакожь, изобразить немногими словами: онъ шелъ изъ мрачной страны дѣйствительности, и хотѣлъ, не озираясь, не выбирая, броситься въ неизвѣстныя, но свѣтлыя страны мечтаній.

Ужь восемь дней былъ онъ въ дорогѣ, и съ героизмомъ переносилъ усталость, солнечный жаръ, пыль, дурные ночлеги и непобѣдимый страхъ, который, безмолвно-мрачно, го неотступно слѣдитъ за тѣмъ, у кого нѣтъ денегъ. Ранивъ ногу, онъ долженъ былъ присѣсть подлѣ забора мызы, преобразованной незадолго предъ тѣмъ въ почтовую станцію.

Только-что успѣлъ онъ опуститься на край канавы, какъ мимо его проѣхалъ прекрасный дорожный берлинъ. За берлиномъ слѣдовали коляска и почтовая бричка, въ которыхъ, по-видимому, помѣщалось семейство или свита какой-нибудь важной особы.

Въ головѣ Жюльёна блеснула мысль занять запятки послѣдняго экипажа; но почтальйонъ, обративъ назадъ опытный взоръ, тотчасъ увидѣлъ, что силуэтъ человѣческой фигуры перебѣгаетъ по бѣлому песку дороги, вслѣдъ за профилью брички. Онъ остановилъ лошадей и повелительно велѣлъ ему сойдти. Сен-Жюльенъ слѣзъ и обратился къ лицамъ, сидѣвшимъ въ экипажѣ, воображая, въ простотѣ души своей, что подобной просьбѣ можетъ отказать одинъ только почтальйонъ. Но двое особъ, сидѣвшихъ въ бричкѣ, были чтица и домоправитель, люди грубые и безчувственные по своимъ должностямъ. Они нагло ему отказали.

-- Грубіяны! закричалъ имъ Сен-Жюльенъ съ негодованіемъ: -- по всему видно, что вы только на то и годны, чтобъ стоять на запяткахъ за экипажами порядочныхъ людей.

Сен-Жюльенъ сказалъ это громко и съ особенной энергіей. Дорога шла въ гору, и экипажи подвигались медленно, безъ шума, по матовому, горячему песку. Голоса Жюльена и почтальйона, который, въ угожденіе своимъ сѣдокамъ, перебранивался съ нимъ, долетѣли до особы, сидѣвшій въ берлинѣ. Она выглянула изъ кареты, чтобъ посмотрѣть, что случилось, и Сен-Жюльенъ съ дѣтскимъ восторгомъ увидѣлъ прекраснѣйшій женскій бюстъ, какой когда-либо представлялся его воображенію. Но онъ не имѣлъ времени ему удивляться. Незнакомка взглянула на него, и онъ робко опустилъ глаза. Прекрасная женщина, обратившись къ почтальйону и къ своимъ людямъ, возвысила свой густой контральтъ, и, съ весьма-замѣтнымъ иностраннымъ произношеніемъ давъ имъ строгій выговоръ, дружески сказала молодому человѣку:

-- Пойди сюда, другъ мой, сядь на козла берлина, и уступи только крошечное мѣсто моей собачкѣ: она будетъ сидѣть на подножкѣ. Скорѣе, скорѣе! поклоны и благодарности оставь до другаго времени.

Сен-Жюльенъ не ждалъ повторенія. Задыхаясь отъ усталости и волненія, онъ влѣзъ на козла и взялъ на колѣни собачку. Достигнувъ вершины пригорка, карета помчалась галопомъ.

На первой станціи, до, которой доѣхали очень-скоро, Сен-Жюльенъ, боясь употребить во зло данное позволеніе, оставилъ козла, вмѣшался въ группы почтальоновъ, лошадей, домашнихъ птицъ и нищихъ, какими всегда бываютъ окружевы станціи, и могъ спокойно наблюдать за прекрасной путешественницей. Она не обращала на него ни малѣйшаго вниманія, и тономъ полусерьёзнымъ, полушутливымъ журила всѣхъ своихъ людей, поочередно, одного за другимъ. Это было странное существо, какихъ Сен-Жюльенъ никогда еще не видывалъ. Она была высока и стройна; широкія плечи и бѣлая шея ея, принимали какія-то величественныя и мощныя формы; на-видъ ей можно было дать лѣтъ тридцать, а въ-самомъ-дѣлѣ ей, можетъ-быть, было не больше двадцати-пяти. Лицо ея показывало нѣкоторую усталость; по блѣдность, худоба щекъ и темное полукружіе подъ большими черными глазами, придавали выраженіе воли и задумчивости, свѣтлаго, проницательнаго ума, твердости и меланхоліи всей этой головѣ, которая, по правильности очертанія, могла безбоязненно выдержать сравненіе съ самыми совершенными камеями древности.

Богатство и изъисканность ея дорожнаго платья также удивляли Сен-Жюльена. Она казалась очень-живою и очень-доброю, и бросала бѣднымъ деньги полными пригоршнями. Въ каретѣ ея сидѣли еще два лица, на которыя Сен-Жюльенъ, весь углубленный въ созерцаніе прекрасной путешественницы, и не взглянулъ.

Когда лошади были готовы, она опять взглянула въ окошко кареты и начала глазами искать Сен-Жюльена. Онъ, не осмѣлясь повторить своей просьбы, приблизился со шляпой въ рукѣ, чтобъ поблагодарить ее; но она предупредила его.

-- Развѣ, сказала она: -- ты остаешься здѣсь?

-- Цѣль моего путешествія, отвѣчалъ Жюльенъ:-- Авиньйонъ; но я бы никогда...

-- Полно, полно! произнесла она отрывисто, своимъ мужскимъ голосомъ: -- я довезу тебя туда еще сегодня вечеромъ. Безъ отговорокъ, садись.

Они точно пріѣхали въ Авиньйонъ еще до ночи. Дорогою, Сен-Жюльенъ нѣсколько разъ хотѣлъ бросить взглядъ во внутренность кареты, и для этого стояло ему сдѣлать только небольшое движеніе, но онъ не осмѣливался, и чувствовалъ, что такое любопытство будетъ имѣть видъ грубости и неблагодарности. Только на всѣхъ станціяхъ онъ позволялъ себѣ слѣзать съ козелъ и принималъ разсѣянный и равнодушный видъ, смотрѣлъ, никѣмъ-незамѣченный, на прекрасную путешественницу, наблюдалъ за ея поступками, прислушивался къ каждому ея слову и старался слѣдить за каждымъ ея движеніемъ. Его безпрестанно поражало это смѣшеніе пріемовъ, то величественно-царскихъ, то добродушно-простыхъ, и онъ не могъ вывесть о ней никакого заключенія. Не смѣя обратиться къ людямъ ея свиты и сообщить имъ безпокойное любопытство, которое его мучило, онъ волновался и безпрестанно повторялъ себѣ вопросы, на которые не могъ дать никакого отвѣта: -- Кто она? думалъ онъ: -- королева или актрисса? Какъ узнать это? Но что мнѣ за дѣло? Почему меня такъ занимаетъ женщина, которую я увидѣлъ въ первый разъ только сегодня, и которой завтра ужь не увижу?

Путешественница и свита ея съ шумомъ въѣхали въ первую гостиницу Авиньйона. Сен-Жюльенъ бросился съ козелъ и поспѣшно удалился, чтобъ его не почли за нищаго бродягу.

Но увидѣвъ содержателя гостинницы, который, въ сопровожденіи своихъ адьютантовъ въ бѣлыхъ курткахъ, кинулся встрѣчать пріѣзжую даму, Сен-Жюльенъ, прикованный непобѣдимымъ любопытствомъ, остановился, и у него свалился камень съ сердца, когда онъ услышалъ привѣтственныя слова хозяина дома:

-- Я ожидалъ вашу свѣтлость, и надѣюсь, что вы изволите остаться довольны.

Сен-Жюльенъ, успокоенный въ своемъ тяжкомъ сомнѣніи, рѣшился въ первый разъ на благоразумный поступокъ. Вмѣсто того, чтобъ, по обыкновенію своему, идти отъискивать дешовый ночлегъ въ какомъ-нибудь скромномъ дворѣ отдаленнаго предмѣстья, онъ спросилъ себѣ комнату въ той же гостиницѣ, гдѣ остановилась герцогиня, въ надеждѣ, что увидитъ ее еще хоть разъ, хоть издали, и рисковалъ издержать въ одинъ день болѣе, чѣмъ израсходовалъ бы въ цѣлую недѣлю.

Онъ встрѣтилъ привѣтливую улыбку на всѣхъ лицахъ; всѣ его желанія предупреждались какъ слѣдуетъ, потому-что его считали принадлежащимъ къ свитѣ ея свѣтлости: богатые путешественники, во всѣхъ гостинницахъ свѣта, пользуются особеннымъ уваженіемъ хозяевъ.

Переодѣвшись на скорую руку, онъ вышелъ на внутренній дворъ, помѣстился на лавкѣ, и устремилъ глаза на тѣ окна, въ которыхъ, по его мнѣнію, могла показаться герцогиня. Надежда его скоро исполнилась: окна растворились. Два человѣка вынесли на балконъ кресло и табуретъ, и герцогиня опустилась въ кресло небрежно, куря благовонную сигаретту. Между-тѣмъ, маленькій, сухой человѣчекъ, съ напудреннымъ парикомъ на головѣ, поставилъ стулъ близь нея, медленно развернулъ печатный листъ, и сталъ, самымъ почтительнымъ тономъ, читать вслухъ итальянскую газету.

Не переставая курить сигаретты, подаваемыя ей одна послѣ другой очень-хорошенькою горничной, которую Сен-Жюльенъ, по изящному туалету ея, принялъ-было, по-крайней-мѣрѣ, за маркизу,-- за-альпійская свѣтлость смотрѣла на него прищуривъ глаза, и такъ пристально, что онъ покраснѣлъ до самыхъ кончиковъ ушей. Потомъ она обратилась къ своей служанкѣ, и, безъ всякаго уваженія къ лёгкимъ аббата, который читалъ для стѣнъ, сказала:

-- Жинета, это, кажется, тотъ мальчикъ, котораго мы нашли на дорогѣ?

-- Точно такъ, ваша свѣтлость.

-- Онъ, значитъ, переодѣлся?

-- Кажется, ваша свѣтлость.

-- Такъ онъ остановился здѣсь?

-- Вѣроятно, ваша свѣтлость.

-- Но, аббатъ! къ-чему же вы прерываете чтеніе?

-- Мнѣ показалось, ваша свѣтлость, что вы не изволите обращать вниманія...

-- А вамъ что до этого?

Аббатъ принялся опять за дѣло. Герцогиня спросила что-то у Жинеты, и та принесла лорнетъ. Герцогиня направила лорнетъ на Жюльена.

Красота Сен-Жюльена имѣла въ себѣ что-то нѣжное и интересное; лицо его, поблѣднѣвшее отъ усталости и горя, носило на себѣ особый отпечатокъ томности и чувствительности.

Герцогиня возвратила Жинетѣ лорнетъ и сказала;-- Non о troppo brutto; потомъ взяла опять лорнетъ, и взглянула еще разъ на Жюльена. Аббатъ все читалъ.

Сен-Жюльенъ не могъ похвастаться блестящимъ туалетомъ. Онъ досталъ изъ своей дорожной сумки тиковую блузу, бѣлые панталоны, бѣлую и тонкую рубашку. Но эта блуза, стянутая около таліи, обрисовывала станъ тонкій и гибкій, какъ у женщины. Надъ откинутымъ воротникомъ рубашки виднѣлась бѣлая, какъ снѣгъ, шея, полузакрытая чорными волосами. Чорный бархатный беретъ, нагнутый нѣсколько въ сторону, придавалъ ему видъ поэта или влюбленнаго пажа.-- Теперь, какъ онъ вымылся, сказала Жинета: -- онъ смотритъ очень-порядочнымъ человѣкомъ.

-- Гм! произнесла герцогиня, бросивъ сигару на журналъ, который тотчасъ загорѣлся подъ самымъ носомъ достопочтеннаго аббата:-- это какой-нибудь бѣдный студентъ.

Сен-Жюльенъ не слышалъ, что говорили эти двѣ женщины, но ясно видѣлъ, что онѣ говорили о немъ, потому-что онѣ ни сколько не скрывали этого. Его немножко оскорбило одно обстоятельство -- что на него почти указывали пальцемъ, какъ-будто онъ былъ вовсе не мужчина, и какъ-будто онѣ почитали невозможнымъ, чтобъ, въ присутствіи его, какой бы то ни было поступокъ ихъ могъ показаться неприличнымъ или предосудительнымъ. Чтобъ положить конецъ этому дерзкому разсматриванію, онъ всталъ и удалился въ общую залу.

Только-что хотѣлъ онъ сѣсть за общій столъ, какъ почувствовалъ легонькій ударъ по плечу. Онъ обернулся и увидѣлъ передъ собой жолтое лицо и тощую фигуру аббатика, читавшаго газеты на балконѣ.

Аббатъ отвелъ его въ сторону, сталъ разсыпаться въ привѣтствіяхъ и церемонныхъ поклонахъ, и наконецъ спросилъ его, не угодно ли ему будетъ отужинать съ ея свѣтлостью герцогиней де-Кавальканти. Сен-Жюльенъ чуть не опрокинулся отъ удивленія при этомъ неожиданномъ приглашеніи; потомъ, опомнившись, онъ вообразилъ, что подъ жалкой наружностью аббата легко можетъ скрываться насмѣшка или злая шутка, и вооружившись торжественнымъ хладнокровіемъ, отвѣчалъ:-- безъ сомнѣнія, сударь, угодно, если ея свѣтлость сдѣлаетъ мнѣ честь пригласить меня.

-- Это приглашеніе, возразилъ аббатъ, наклонившись до земли: -- возложено именно на меня, и я имѣю честь передать его вамъ.

-- Этого недостаточно, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ, которому представилось, что сама герцогиня смѣется надъ нимъ:-- герцогинѣ де-Кавальканти должно быть извѣстно, что у людей нашего званія аббаты никогда не употребляются посланниками. Я хочу имѣть дѣло съ особой болѣе-важной, чѣмъ ваша милость, или получить письмо, подписанное собственною рукой ея свѣтлости.

Аббатъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго возраженія на эту смѣшную выходку; лицо его не выразило никакого личнаго мнѣнія о переговорахъ, въ которыхъ онъ служилъ только орудіемъ. Онъ низко поклонился Сен-Жюльену и ушолъ, говоря, что передастъ его отвѣтъ ея свѣтлости.

Сен-Жюльенъ сѣлъ опять къ общему столу, вполнѣ-убѣжденный, что онъ прекрасно отдѣлался отъ мистификаціи. Молодой человѣкъ такъ мало зналъ свѣтъ, что его удивленіе не было продолжительно.

-- Видно, подумалъ онъ:-- ужь это такъ водится въ обществѣ.

Онъ погрузился-было въ свое привычное серьёзное расположеніе духа, какъ вдругъ его пробудило имя Кавальканти, раздавшееся на другомъ концѣ стола.

-- Позвольте васъ спросить, сказалъ онъ молодому купцу, сидѣвшему подлѣ него:-- что это за герцогиня Кавальканти?

-- Что-съ? произнесъ прикащикъ, закручивая свои бѣлокурые усы, и принимая видъ человѣка, для котораго нѣтъ ничего новаго въ мірѣ: -- герцогиня Квинтилія Кавальканти? Право, я объ ней мало забочусь; это герцогиня, какихъ есть тысячи! Породы итальянской, подновленной германскою. Она очень-богата; ее выдали за какого-то нѣмецкаго князька, и тотъ, ради ея состоянія, согласился не навязывать ей своей фамиліи. Такія дѣла случаются въ Италіи каждый день. Я изъѣздилъ Италію вдоль и поперегъ, и знаю ее какъ свои пять пальцевъ. Герцогиня ѣдетъ изъ Парижа и возвращается въ свои владѣнія, славонское княжество, которое приноситъ ей въ годъ около мильйона дохода. Эка важность! У насъ, между купцами, есть капиталы гораздо-позначительнѣе, да ими никто такъ не важничаетъ, какъ она...

-- Но какой характеръ у этой герцогини Кавальканти?

-- Характеръ! возразилъ молодой купецъ тономъ презрительной насмѣшки:-- характеръ! а на что вамъ ея характеръ?

Сен-Жюльенъ только-что хотѣлъ отвѣтить, но содержатель гостинницы, коснувшись его плеча, попросилъ его выйдти съ нимъ на минуту изъ комнаты.

-- Милостивый государь! началъ онъ голосомъ человѣка, совершенно-потерявшагося: -- между вами и ея свѣтлостью герцогиней де-Кавальканти происходятъ престранныя дѣла.

-- Какъ? Что вы хотите сказать?..

-- Помилуйте! ея свѣтлость проситъ васъ къ себѣ на ужинъ, и вы отказываетесь! Вы виноваты, что этому превосходному аббату Сципіону дали сейчасъ очень-строгій выговоръ. Герцогиня не хочетъ вѣрить, что онъ дурно исполнилъ данное ему порученіе, и складываетъ на него всю вину неожиданнаго оскорбленія. Она приказала мнѣ попросить у васъ объясненія въ вашемъ странномъ поступкѣ.

-- Вотъ еще! Это выходитъ изъ границъ, вскричалъ Сен-Жюльенъ.-- Важной дамѣ вздумалось надо мной посмѣяться, и когда я на эту забаву не соглашаюсь, ея свѣтлость изволитъ находить эту непокорность оскорбительною для своего достоинства.

-- Герцогиня не любитъ противорѣчій, замѣтилъ робко хозяинъ дома: -- и...

-- Герцогиня де-Кавальканти можетъ не любить противорѣчій сколько ей угодно, прорвалъ Сен-Жюльенъ: -- по она здѣсь не въ своихъ владѣніяхъ, и я, по-крайней-мѣрѣ, познаю ни одного французскаго закона, который принуждалъ бы меня ужинать съ нею, когда я не хочу съ ней ужинать.

-- Ради самаго неба, сударь, сжальтесь надо мною! Если герцогиня будетъ оскорблена въ моемъ домѣ, она въ-состояніи никогда ужь больше не останавливаться въ немъ. Разсудите сами: герцогиня проѣзжаетъ здѣсь каждый годъ, и никогда, пробывъ дня два, не издерживаетъ менѣе пяти-сотъ франковъ! Ради Бога, сударь, умоляю васъ, пожалуйте къ ней ужинать. Ужинъ превосходный. Я самъ приготовлялъ его. Есть фазаны съ трюфелями, отъ которыхъ не отказался бы самъ король французскій; есть желе...

-- Да оставьте меня въ покоѣ...

-- Боже мой! воскликнулъ потерявшійся содержатель гостинницы, скрестивъ руки на толстомъ животѣ своемъ:-- право, не понимаю, что за свѣтъ ныньче сталъ! Молодой человѣкъ отказывается ужинать съ прелестнѣйшей женщиной въ мірѣ, и боится, чтобъ надъ нимъ не посмѣялись! Да еслибъ герцогиня знала настоящую причину вашего отказа, такъ ужь дѣйствительно замѣтила бы, что французы очень-смишны!

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, подумалъ Жюльенъ:-- я, можетъ-быть, разъигрываю глупѣйшую роль съ своими подозрѣніями. Ну, еслибъ и вздумали смѣяться надо мною, развѣ я не могу отомстить?-- Ступайте, сказалъ онъ хозяину:-- передайте герцогинѣ мои извиненія, и скажите, что я исполню ея приказаніе.

-- Слава Богу! воскликнулъ хозяинъ.-- Вы не будете раскаиваться: на столѣ будетъ прелестнѣйшая воклюзская форель!..

И онъ исчезъ, сіяя отъ радости.

Сен-Жюльенъ, чтобъ дать ему время исполнить порученіе, вошелъ опять въ обшую залу. Здѣсь онъ замѣтилъ высокаго, блѣднаго мужчину довольно-красивой наружности, который бродилъ около столовъ, и, казалось, собиралъ слова всѣхъ разговаривавшихъ. Сен-Жюльенъ принялъ его за шпіона, потому-что онъ никогда не видывалъ шпіоновъ и, по природной подозрительности своей, готовъ былъ считать шпіономъ всякаго любопытнаго. А между-тѣмъ, въ пріемахъ незнакомца не было и тѣни того, что могло бы сколько-нибудь оправдать такое предположеніе. Онъ былъ медленъ въ движеніяхъ, задумчивъ, разсѣянъ, и смотрѣлъ даже нѣсколько простакомъ. Проходя мимо Жюльена, онъ произнесъ два раза сряду, вполголоса и ударяя на два первые слога, имя Квинтиліи Кавальканти.

Потомъ онъ подошелъ опять къ столу, и сталъ разспрашивать объ ней у посѣтителей.

-- Право, не знаю, отвѣчалъ ему одинъ изъ сидѣвшихъ за столомъ: -- я не могу дать вамъ о ней никакихъ свѣдѣній. Обратитесь лучше къ этому молодому человѣку, что стоитъ около печки. Онъ изъ числа ея лакеевъ.

Сен-Жюльенъ вспыхнулъ отъ стыда, быстро повернулся и хотѣлъ оставить залу. Но незнакомецъ, упорствуя въ своемъ намѣреніи, остановилъ его за руку, и кланяясь съ вѣжливостію человѣка, который рѣшился сдѣлать важную уступку необходимости, сказалъ:-- Позвольте спросить васъ; герцогиня ѣдетъ прямо изъ Парижа?

-- Это мнѣ совершенно неизвѣстно, сударь, отвѣтилъ сухо Жюльенъ.-- Я ея вовсе не знаю.

-- Прошу извинить меня. Мнѣ сказали...

Сен-Жюльенъ поклонился и ушелъ. Блѣдный путешественникъ подошелъ опять къ столу.

-- Ну, что? спросилъ прикащикъ, который замѣтилъ его ошибку.

-- Вы заставили сдѣлать меня промахъ, отвѣчалъ блѣдный путешественникъ тому изъ гостей, который указалъ ему на Жюльена.

-- Извините, отвѣчалъ тотъ.-- Но мнѣ показалось, будто этотъ молодой человѣкъ сидѣлъ на козлахъ герцогининой кареты.

Странствующій прикащикъ, забавникъ, какъ и всѣ его собратья, нашелъ, что тутъ представляется прекрасный случай, какъ онъ выражался, выкинуть штуку. Ему было очень-хорошо извѣстно, что Сен-Жюльенъ не знаетъ герцогини, потому-что онъ самъ отвѣчалъ на распросы молодаго человѣка, но ему показалось забавнымъ продолжить заблужденіе длиннаго путешественника.

-- А я, чортъ побери! вполнѣ увѣренъ, что вовсе не ошиблись, сказалъ онъ.-- Я хорошо знаю въ лицо этого мальчика: онъ лакей госпожи Кавальканти. Если бъ вы были знакомы съ пріемами этихъ итальянскихъ слугъ, васъ не удивило бы, что онъ вамъ ничего не сказалъ -- даромъ. Стояло только показать ему пяти-франковый экю...

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, подумалъ путешественникъ, желавшій, во что бы ни стало, удовлетворить свое любопытство. Онъ досталъ изъ кошелька луидоръ, и побѣжалъ догонять Сен-Жюльена.

Жюльенъ стоялъ въ сѣняхъ, прислонясь къ колоннѣ, и ожидалъ возвращенія хозяина. Блѣдный путешественникъ опять подошолъ къ нему, но съ гораздо-большею увѣренностію, нежели въ первый разъ, и, схвативъ его руку, вложилъ въ нее двадцати-франковую монету.

Сен-Жюльенъ, непостигавшій этого движенія, взялъ деньги, и, не закрывая простертой руки, смотрѣлъ на нихъ съ выраженіемъ человѣка, остолбенѣвшаго отъ удивленія.

-- Теперь, другъ мой, скажите мнѣ, произнесъ блѣдный путешественникъ: -- сколько времени герцогиня прожила въ Парижѣ?

-- Какъ! опять? вскричалъ Жюльенъ, поблѣднѣвъ отъ гнѣва, и бросивъ монету о-земь.-- Да они съ ума сошли съ своей герцогиней Кавальканти!

Онъ убѣжалъ на дворъ, и въ негодованіи хотѣлъ бѣжать совсѣмъ изъ дома, вообразивъ, что всѣ обитатели его согласились его дурачить. Въ эту минуту, хозяинъ гостинницы, схвативъ его за руку, произнесъ самымъ-учтивымъ голосомъ: -- Пойдемте, пойдемте, сударь; все улажено; аббата немножко побранили; но васъ герцогиня ожидаетъ...

II.

Приближаясь къ комнатамъ герцогини, Сен-Жюльенъ вдругъ почувствовалъ въ себѣ то спокойствіе, до котораго мы достигаемъ, когда обстоятельства безпощадно осадятъ нашу робость въ ея послѣднихъ укрѣпленіяхъ. Онъ затянулъ покрѣпче пряжку своего пояса, взялъ въ одну руку беретъ, другою провелъ по волосамъ, и вошелъ съ твердою рѣшимостью сѣсть спокойно въ своей тиковой блузѣ за столъ госпожи де-Кавальканти, не смотря на то, чѣмъ бы ни была она -- герцогинею или комедіанткою.

Герцогиня ходила по комнатѣ и разговаривала съ слугами, провожавшими ее въ путешествіи. Увидѣвъ Сен-Жюльена, она сдѣлала шага два къ нему и сказала:

-- Вы, однако, любите заставлять себя просить! Развѣ вы боитесь запятнать свою родословную, садясь за вашъ столъ? Нѣтъ ни одного дворянскаго рода, сударь, который не имѣлъ бы своего начала, и даже вашъ...

-- Мой, сударыня!.. прервалъ безъ церемоніи Сен-Жюльенъ: -- мой извѣстенъ съ тысяча-сто-седьмаго года.

Герцогиня, неподозрѣвавшая природной недовѣрчивости Сен-Жюльена и его сомнѣній, въ настоящемъ случаѣ громко захохотала. Рѣзвая Жинета, убиравшая какіе-то наряды своей госпожи, послѣдовала ея примѣру, а аббатъ, видя, что герцогиня смѣется, сталъ тоже усердно хохотать, самъ не зная чему. Единственное лицо, пепринявшее участія въ общей веселости, былъ длинный офицеръ, въ фантастическомъ ментикѣ шоколаднаго цвѣта, обтянутый, облитый золотомъ во всю грудь, съ усами, завивающимися до самыхъ висковъ, выгнутый какъ танцовщица, и украшенный шпорами не хуже шпоръ боеваго пѣтуха. Увидѣвъ спокойствіе Сен-Жюльена и веселое расположеніе герцогини, онъ выпучилъ свои ястребиные, налитые кровью глаза, и сталъ поводить ими съ безпокойствомъ. Но Сен-Жюльенъ такъ мало понималъ смыслъ всего имъ видѣннаго, что ему показалось, будто герцогиня переглядывается и перемигивается съ своимъ адъютантомъ.

-- Пора; сядемъ за столъ, сказала герцогиня, когда подали супъ.-- Успокоивъ первый голодъ, мы попросимъ васъ разсказать намъ чудесные подвиги вашихъ предковъ. Право, для насъ, владѣтельныхъ особъ, очень-жалко, что не всѣ соотечественники ваши раздѣляютъ вашъ образъ мыслей. Тогда изъ-за Альповъ не угрожала бы намъ политическая influenza, столь вредная здоровью аристократовъ.

Сен-Жюльенъ сталъ ужинать съ наружнымъ видомъ безпечности и спокойно разглядывалъ своихъ собесѣдниковъ.-- Если я въ-самомъ-дѣлѣ за столомъ свѣтлѣйшей особы, подумалъ онъ:-- то честь эта менѣе велика, чѣмъ я вообразилъ сначала. Вотъ люди, съ которыми она цѣлый день обходилась какъ съ лакеями, и которые тѣмъ не менѣе сидятъ теперь рядомъ съ нею.

Герцогиня, въ-самомъ-дѣлѣ, имѣла обыкновеніе, впрочемъ только въ дорогѣ, обѣдать за однимъ столомъ съ главными лицами своей свиты: аббатомъ, исправлявшимъ должность ея секретаря, чтицей, безмолвно разрѣзывавшей дичь, домоправителемъ, соблюдавшимъ всегда важность, приличную шитью на его кафтанѣ, и даже Жинетой, состоявшей на правахъ фаворитки. Два лакея втораго разряда прислуживали за столомъ, а двое другихъ помогали хозяину приносить кушанье изъ кухни въ верхній этажъ,-- Это, можетъ-быть, любовница какого-нибудь князя, подумалъ Сен-Жюльенъ:-- для этого, она довольно-хороша собою.-- Но, разочарованный такимъ предположеніемъ, молодой человѣкъ все-таки продолжалъ смотрѣть на нее.

И точно, она была необыкновенно-хороша при свѣчахъ. Цвѣтъ ея кожи, днемъ нѣсколько-желтоватый, становился вечеромъ привлекательной матовой бѣлизны. По мѣрѣ того, какъ ужинъ продолжался, глаза ея принимали ослѣпительный блескъ; слова ея были коротки, мѣтки, рѣшительны; разговоръ блестѣлъ остроуміемъ; но, кромѣ Жинеты, которая, какъ фаворитка, успѣвала вездѣ вставить свое словечко и довольно-удачно подражала пріемамъ и тону своей госпожи, другіе собесѣдники мало ей помогали. Чтица и аббатъ взоромъ и улыбкой одобряли каждое изъ ея мнѣній и не осмѣливались произнести ни одного слова. У воинственнаго адъютанта, случайное угрюмое расположеніе духа сливалось съ умственною ничтожностью, сдѣлавшеюся его нормальнымъ состояніемъ. Герцогиня была, кажется, расположена къ разговору; но всѣ ея старанія ничего не могли извлечь изъ этой куклы, раззолоченной по всѣмъ швамъ. Сен-Жюльенъ чувствовалъ себя въ-состояніи поддерживать разговоръ, но еще робѣлъ. Наконецъ, онъ рѣшился, и, подвергнувъ себя тѣмъ холодно-любопытнымъ взглядамъ, которыми, въ подобныхъ случаяхъ, встрѣчаютъ новое еще неговорившее лицо, онъ съ первыхъ же словъ отважился на прямое, немаскированное опроверженіе какого-то язвительнаго афоризма г-жи де-Кавальканти. Не обращая вниманія на то, что приводитъ въ безпокойство штальмейстера ея свѣтлости, мало-знакомаго съ французскимъ языкомъ, онъ сталъ выражаться на немъ. Герцогиня, владѣвшая имъ вполнѣ, отвѣчала тоже по-французски, и съ четверть часа всѣ собесѣдники въ почтительномъ безмолвіи слушали разговоръ ихъ.

Въ двадцать лѣтъ, мы быстро переходимъ отъ презрѣнія къ энтузіазму. Въ это время, мы такъ бываемъ расположены судить о людяхъ съ выгодной стороны, что при малѣйшемъ хорошемъ признакѣ готовы на огромныя, преувеличенныя вознагражденія. Сен-Жюльенъ, пораженный свѣтлымъ умомъ герцогини, былъ близокъ къ этой крайности, но въ другія минуты мысль, что вся эта сцена нарочно устроена для одураченія его, вызывала передъ его глазами толпу насмѣшливыхъ призраковъ. Онъ готовъ былъ принять этотъ итальянскій дворъ за труппу странствующихъ актёровъ.-- Примадонна, думалъ онъ:-- играетъ тутъ роль благородной герцогини; адъютантъ -- не что иное, какъ теноръ безъ голоса и безъ души; этотъ глухо-нѣмой домоправитель привыкъ, можетъ-быть, играть роль мраморнаго всадника въ "Донъ-Хуанѣ"; Жинета -- настоящая Зерлина, а этотъ безсмысленный аббатъ, конечно, какой-нибудь жидъ-банкиръ, прикованный къ колесницѣ примадонны и который платитъ всѣмъ и за всѣхъ.

Послѣ ужина, герцогиня, обращаясь къ своему штальмейстеру, сказала по-итальянски: -- Лучьйоли, побывайте отъ моего имени у хорошаго знакомаго моего, генерал-майора Н.... живущаго въ этомъ городѣ. Отъищите его и скажите, что, уставъ отъ дороги, я не могла пригласить его къ ужину, но поручила вамъ передать ему мое сожалѣніе объ этомъ. Ступайте.

Лучьйоли, недовольный порученіемъ, очень-похожимъ на предлогъ къ его удаленію, не осмѣлился однако противоречить и вышелъ.

Сен-Жюльенъ, не зная что дѣлать, хотѣлъ тоже идти; но герцогиня остановила его, увѣряя, что ей нравится его разговоръ и что она желаетъ продолжать съ нимъ бесѣду. Сен-Жюльенъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Съ мыслью о женщинѣ высокаго званія, предающейся разврату, въ немъ соединялось чувство отвращенія, доходившее до ужаса. Теперь же, онъ тѣмъ болѣе находилъ причинъ ненавидѣть такую женщину, что боялся ея, ибо она была окружена всѣми обольщеніями и владѣла тонкимъ, хитрымъ умомъ. Онъ прямо и пристально взглянулъ на итальянскую герцогиню и сталъ подлѣ дверей, принявъ самый холодный и гордый видъ.

Герцогиня, казалось, не обратила на это вниманія. Она сдѣлала знакъ Жинетѣ и подала чтицѣ книгу. Субретка тотчасъ воротилась, неся туалетный ларецъ, который поставила на столъ. Она вынула изъ шитаго бархатнаго мѣшка огромный черепаховый гребецъ съ золотой обдѣлкой и, развязавъ шолковую сѣточку, удерживавшую волосы герцогини, принялась ихъ чесать, но такъ медленно и съ такимъ вызывающимъ, кокетливымъ видомъ, какъ-будто хотѣла ослѣпить Сен-Жюльена богатствомъ этихъ прекрасныхъ волосъ.

Въ-самомъ-дѣдѣ, во всей Европѣ, можетъ-быть, не было волосъ прекраснѣе. Они были цвѣта воронаго-крыла, гладки, ровны, блестящи какъ атласъ и такъ длинны и густы, что падали до земли и облекали станъ герцогини какъ-будто чорной шолковой мантіей. Сен-Жюльенъ никогда не видалъ ничего подобнаго даже въ своихъ фантастическихъ мечтаніяхъ. Золотомъ обдѣланный гребень Жинеты то металъ искры, то исчезалъ въ этомъ темномъ потокѣ волосъ, то отбрасывалъ ихъ легкими лентами на бѣлыя плечи герцогини, то отдѣлялъ ихъ на грудь широкими волнами. Потомъ, собравъ въ одну связку всѣ эти сокровища, Жинета расчесывала ихъ медленно и, будто не-хотя, подымала эту огромную массу блестящаго мрака.

Пышная Квинтилія, въ жолтой камчатной тюникѣ, кругомъ обшитой красною шерстью, въ юбкѣ и панталонахъ изъ бѣлой кисеи, подвязанная толковымъ шнуркомъ, упадавшимъ до колѣнъ, въ богато-вышитыхъ туфляхъ, -- съ своими широкими рукавами и распущенными волосами, походила на греческую царицу, и названія Іанты или Аиды не были бы слишкомъ-поэтическими именами для этой красавицы чистѣйшаго восточнаго типа.

Во время этого прихотливаго и сладострастнаго туалета, чтица громко читала, а герцогиня, казалось, вовсе не слушала ея, но была совершенію занята своими руками; она то снимала, то надѣвала кольца, вычищала ногти мягкимъ благовоннымъ мыломъ и отирала ихъ кружевнымъ батистовымъ платкомъ.

Сен-Жюльенъ не могъ смотрѣть на нее безъ удивленія, съ которымъ тщетно боролся. Чтобъ избѣгнуть очарованія, онъ хотѣлъ бы слушать чтеніе; но книга была нѣмецкая, а онъ не зналъ понѣмецки.

-- Фанчьуло, спросила его герцогиня, не поднимая глазъ: -- понимаешь ли ты это?

-- Ни одного слова.

-- Мистриссъ Уайтъ, сказала она по-англійски:-- читайте латинскій переводъ на другой страницѣ. Я предполагаю, господинъ-дворянинъ, прибавила она, глядя на Сен-Жюльена: -- вы занимались древними языками?

Луи отвѣтилъ наклоненіемъ головы. Мистриссъ Уайтъ стала читать латинскій текстъ. Въ книгѣ говорилось о нѣмецкой метафизикѣ; она была написана очень-головоломно.

Герцогиня, отъ времени до времени, перерывала чтеніе, и не переставая заниматься мелочами туалета, съ такимъ свѣтлымъ разумѣніемъ, съ такимъ превосходствомъ ума оспоривала положенія автора и поправляла его логику, бросала такой ясный, такой смѣлый взглядъ на изгибы этого таинственнаго анализа, что Жюльенъ совершенно не зналъ, на какомъ мнѣніи ему остановиться. Вызванный ею сообщить свое мнѣніе о мечтаніяхъ аскетическаго Нѣмца, онъ развернулъ весь запасъ своихъ свѣдѣній, но скоро убѣдился, что они очень-незначительны въ сравненіи съ познаніями госпожи де-Кавальканти. Она оспоривала его доводы со всею возможною мягкостію, и скоро доказала ихъ неосновательность. Оставивъ неблагодарный способъ систематическаго диспута, онъ ввѣрился указаніямъ природнаго своего ума и внушеніямъ совѣсти. Квинтилія, радуясь этой перемѣнѣ, стала его слушать съ большимъ вниманіемъ. Незамѣтно, онъ предался этому разумному наслажденію, которое мы ощущаемъ, отдавая себѣ ясный отчотъ въ своихъ собственныхъ понятіяхъ.

Мало-по-малу, онъ забылъ свою робость, оставилъ принужденную позу, и подошелъ ближе. Въ самомъ пылу своихъ разсужденій, онъ вдругъ замѣтилъ, что, облокотясь о туалетный ящикъ герцогини, стоитъ прямо передъ нею, и находится подъ самымъ огнемъ ея большихъ, черныхъ глазъ. Она тоже оставила свои ручныя щоточки и остановила гребень Жинеты. Кругомъ облитая волосами, она положила правую ногу на лѣвую, а руки обвела вкругъ праваго колѣна. Въ этомъ восточно-граціозномъ положеніи, она смотрѣла на Жюльена съ добродушной улыбкой, между-тѣмъ, какъ слегка сдвинутыя брови свидѣтельствовали о серьёзномъ вниманіи.

Сен-Жюльенъ, испугавшись опасности, въ которой увидѣлъ себя, вдругъ, какъ пораженный, остановился посреди фразы; но тщетно онъ старался придать взору своему выраженіе твердости и скрыть робкую любовь. Она блеснула въ его глазахъ, и вызвала легкую улыбку на уста герцогини.

-- Довольно, сказала она: -- мистриссъ Уайтъ, вы можете удалиться.

Луи ничего не понималъ; голова шла у него кругомъ. Онъ со страхомъ почувствовалъ приближеніе рѣшительной минуты. Ему представилось, какъ смѣшна будетъ его роль, когда онъ станетъ уклоняться отъ ласкъ первой красавицы міра. Тѣмъ не менѣе, онъ внутренно клялся, до какой бы степени разврата самъ ни дошелъ, никогда не унизиться до того, чтобъ служитъ презрѣннымъ орудіемъ сладострастію гордой красавицы.

Вдругъ герцогиня сказала ему ласковымъ голосомъ: -- Спокойной ночи, другъ мой; я думаю, вы нуждаетесь во снѣ, и чувствую, что самой пора уснуть. Не думайте, чтобъ вашъ разговоръ усыпилъ меня; напротивъ, онъ мнѣ былъ очень-пріятенъ, и я желала бы продлить наше знакомство. Если ваши дорожные планы согласны съ моими, я предложу вамъ мѣсто въ моей каретѣ... Вы куда намѣрены ѣхать?

-- И самъ не знаю; у меня нѣтъ ни состоянія, ни пріюта; но какъ я ни бѣденъ, никогда не соглашусь я быть кому-нибудь въ тягость.

-- Вѣрю отъ всего сердца, отвѣчала герцогиня съ выраженіемъ искренней доброты: -- но между людей, уважающихъ другъ-друга, обмѣнъ услугъ можетъ быть равно-выгоднымъ и пріятнымъ для обѣихъ сторонъ. У васъ есть дарованіе, -- я нуждаюсь въ даровитомъ человѣкѣ; мы можемъ быть полезны другъ-другу. Зайдите завтра ко мнѣ; можетъ-быть, если мы поймемъ другъ-друга такъ скоро и такъ хорошо, намъ удастся устроиться такъ, чтобъ не разлучаться скоро.

Послѣ этихъ словъ, она взяла у него руку и пожала ее съ добродушной фамильярностію молодаго человѣка. Сходя по лѣстницѣ, Сен-Жюльенъ слышалъ какъ за нимъ запирались двери.

-- Боже мой, я былъ просто дуракъ, сумасшедшій! сказалъ онъ самъ себѣ: -- г-жа де-Кавальканти самая прекрасная, самая благородная, самая добрая женщина въ мірѣ!

III.

Жюльенъ долго не могъ заснуть. Весь этотъ день представлялся ему какъ-будто главой изъ романа, и когда онъ на другой день по-утру проснулся, ему не вѣрилось, чтобъ прошлое не было сномъ.

Спѣша увидѣть герцогиню, которая собиралась выѣхать рано, онъ одѣлся на-скоро, и явился къ ней съ радостнымъ сердцемъ, съ умомъ, освобожденнымъ отъ вчерашнихъ несправедливыхъ подозрѣній. Госпожа Кавальканти была уже совсѣмъ готова къ отъѣзду. Жинета приготовляла ей шоколадъ, а герцогиня между-тѣмъ просматривала какую-то брошюру о политической экономіи.

-- Я думала о васъ, мой милый, сказала она Жюльену.-- Я знаю степень вашихъ свѣдѣній: это -- ни слишкомъ-много, ни слишкомъ-мало. Изучали вы какой-нибудь предметъ въ особенности, о которомъ не говорили мы вчера?

-- Нѣтъ. Ваша свѣтлость доказали мнѣ, что вы во всемъ гораздо-болѣе меня свѣдущи. Вотъ почему я не вижу, чѣмъ могу быть вамъ полезенъ.

-- Вы именно такой человѣкъ, какого мнѣ надо: я хочу сократить число окружающихъ меня людей и сдѣлать построже ихъ выборъ; хочу соединить въ одномъ лицѣ обязанности моей чтицы и моего секретаря; первую я выдаю очень-выгодно замужъ за человѣка, надъ которымъ мнѣ надо посмѣяться, а второй -- глупецъ, и изъ него я сдѣлаю превосходнаго конюха, съ тысячью экю годоваго дохода. Оба они будутъ довольны, и вы займете у меня ихъ мѣста. Жалованье вамъ будетъ -- тысячу экю за одну должность и четыре тысячи франковъ за другую; сверхъ-того, полное содержаніе, столъ, квартира, и проч.

Это предложеніе, столь блистательное для человѣка безъ всякаго состоянія, какимъ былъ Сен-Жюльенъ, болѣе испугало его, чѣмъ обрадовало.

-- Простите моей откровенности, сказалъ онъ послѣ минутнаго колебанія: -- но я гордъ. Я единственная отрасль благородной фамиліи, и не стану краснѣть, заработывая себѣ необходимое для жизни, но, принимая благодѣянія важныхъ особъ, боюсь быть принужденнымъ надѣть ихъ ливрею.

-- Никто здѣсь не говоритъ ни о ливреѣ, ни о благодѣяніяхъ. Обязанности, которыя я на васъ возлагаю, поставятъ васъ въ самыя близкія, дружественныя отношенія со мною.

-- Безъ-сомнѣнія, это великое счастіе, отвѣчалъ Жюльенъ, запинаясь: -- но -- прибавилъ онъ, понизивъ голосъ: -- мамзель Жинета также пользуется дружбою вашей свѣтлости...

-- Понимаю, прервала герцогиня: -- вы боитесь быть моимъ лакеемъ. Успокойтесь, сударь: я уважаю благородное сердце и никогда не оскорблю его. Если вы видите, что я обхожусь съ бѣднымъ аббатомъ Сципіономъ какъ съ слугою, это потому-что онъ самъ вздумалъ взять на себя роль, которой я ему вовсе не назначала. Подумайте о моемъ предложеніи. Если вы не довѣряете моей разборчивости, развѣ не въ вашей волѣ будетъ покинуть меня въ тотъ самый день, когда я перестану обходиться съ вами благородно?

-- Мнѣ ничего не остается, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ съ увлеченіемъ: -- какъ только повергнуть къ ногамъ вашимъ всю мою преданность и признательность.

-- И я принимаю ихъ дружески, отвѣчала Квинтилія, раскрывая большую книгу съ золотыми застежками.-- Не угодно ли будетъ вамъ самимъ написать здѣсь наши условія и означить свое имя, лѣта, и происхожденіе? Я подпишу.

Когда герцогиня подписала условія, которыхъ копію Жюльенъ положилъ къ себѣ въ бумажникъ, она велѣла созвать всѣхъ своихъ людей, начиная отъ адъютанта и до жокея, и продолжая пить шоколадъ, сказала имъ медленно и повелительно:

-- Господинъ-аббатъ Сципіонъ и мистриссъ Уайтъ не состоятъ болѣе въ моей свитѣ. Ихъ мѣсто займетъ г. графъ де-Сен-Жюльенъ. Уайтъ и Сципіонъ остаются моими друзьями, и дѣло идетъ не о немилости къ нимъ, но о вознагражденіи ихъ. Вотъ г. де-Сен-Жюльенъ. Пусть всѣ обходятся съ нимъ почтительно, и никогда не называютъ его иначе, какъ графомъ. Надѣюсь, всѣ мои служители будутъ мнѣ покорны и преданны: они знаютъ, что я не оставлю ихъ въ старости... Не троньте вашихъ платковъ и не показывайте вида, что будто-бы плачете отъ умиленія. Я знаю, что вы меня любите, и безполезно преувеличивать доказательства. Прощайте.

Она вынула изъ-за пояса часы, и прибавила:

-- Чрезъ полчаса я хочу ѣхать.

Служители поклонились и вышли въ глубокомъ молчаніи. Приказанія герцогини не вызвали на ихъ покорныя лица ни малѣйшаго признака порицанія или удивленія. Неограниченная власть носитъ на себѣ характеръ какого-то величія, которому трудно противостоять даже и тогда, когда она заключается въ тѣсныхъ предѣлахъ. Сен-Жюльенъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что въ душъ его, безъ всякаго непріятнаго чувства и безъ усилія, возникло глубокое уваженіе къ герцогинѣ.

Онъ воротился въ свою комнату, чтобъ взять нѣкоторыя вещи, и спускался уже съ лѣстницы, съ дорожной сумкой подъ-мышкой, какъ вдругъ длинный и блѣдный путешественникъ, который наканунѣ обнаружилъ такое странное любопытство, подбѣжалъ къ нему, и кланяясь, сталъ, въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, извиняться во вчерашнемъ своемъ оскорбительномъ поступкѣ. Сен-Жюльену хотѣлось бы убѣжать отъ него, но это было невозможно, и онъ принужденъ былъ обмѣняться съ незнакомцемъ нѣсколькими учтивыми фразами, надѣясь тѣмъ и отдѣлаться отъ него. Надежда оказалась тщетною: блѣдный путешественникъ, схвативъ его за руку, сказалъ ему патетическимъ и торжественнымъ тономъ человѣка, который приглашаетъ васъ на свои похороны,-- что онъ имѣетъ надобность передать ему нѣчто важное, и хочетъ просить его о величайшей услугѣ. Сен-Жюльенъ, который, не смотря на свою безпрерывную недовѣрчивость, былъ добръ и снисходителенъ, рѣшился выслушать разсказъ блѣднаго путешественника.

-- Послушайте, сударь, сказалъ ему тотъ; -- считайте меня за сумасшедшаго; я согласенъ; но ради самого Бога, не подумайте, чтобъ я былъ нахалъ, и отвѣчайте мнѣ на вопросъ, который я сдѣлалъ вамъ вчера: что это за герцогиня Квинтилія Кавальканти?

-- Клянусь вамъ, я знаю ее не больше вашего, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ:-- и въ доказательство, разскажу вамъ какимъ образомъ познакомился съ нею.

Когда онъ окончилъ разсказъ, путешественникъ, слушавшій его съ большимъ вниманіемъ, вскричалъ:

-- Это странно, что-то похоже на романъ, и еще больше утверждаетъ меня въ мнѣніи, что эта непонятная особа не кто другой, какъ моя прелестная незнакомка на оперномъ балѣ.

-- Что вы хотите этимъ сказать? произнесъ Сен-Жюльенъ съ удивленіемъ.

-- Такъ-какъ вы были добры и разсказали мнѣ свое приключеніе, возразилъ путешественникъ: -- я вамъ разскажу свое. Шесть недѣль назадъ, я былъ на балѣ въ Оперѣ, въ Парижѣ. Тамъ одно домино, полное граціи, ловкости и рѣзвости, такъ меня заинтересовало, что я былъ рѣшительно упоенъ. Я увлекъ незнакомку въ ложу, и она показала мнѣ свое лицо: это было прелестнѣйшее, выразительнѣйшее лицо, какое я видалъ когда-либо. Я слѣдилъ за нею въ-теченіе всего бала, и не смотря на то, что она разсыпала передо мной все свое кокетство, она, казалось, дѣлала всѣ усилія, чтобъ скрыться отъ меня. Разъ какъ-то ей удалось это; но, руководимый тѣмъ вторымъ зрѣніемъ, которое даетъ намъ любовь, я опять ее догналъ въ галлереѣ, въ то самое время, когда она садилась въ изящную карету, на которой, однакожь, не было ни герба, ни ливреи. Я сталъ умолять ее выслушать меня. Она отвѣчала, что занимаетъ важное мѣсто въ свѣтѣ, что ей необходимо соблюдать приличіе, и что она должна положить условія моему счастію. Я клялся согласиться на все. Первое, отвѣчала она, чтобъ я позволилъ завязать себѣ глаза. Я согласился; только-что сѣли мы въ карету, она завязала мнѣ глаза платкомъ и начала хохотать, какъ ребенокъ. Когда экипажъ остановился, она смѣло и крѣпко схватила меня за руку, заставила выйдти и повела такъ легко и проворно, что я нѣсколько разъ чуть-чуть не упалъ. Наконецъ, она сильно толкнула меня, и я въ ужасѣ свалился на превосходнѣйшую софу. Въ то же время она сдернула съ меня повязку, и я увидѣлъ себя въ богатомъ кабинетѣ, гдѣ все показывало изящный вкусъ, любовь къ искусству И высокую образованность его обитателей. Она позволила мнѣ разсматривать все это съ любопытствомъ, и сколько можно было судить по книгамъ, это была женщина ученая, которая читала по-гречески, по-латинѣ и по-французски. Она была Итальянка, и, казалось, всегда жила въ самомъ высокомъ обществѣ: такъ были благородны ея манеры и привлекателенъ разговоръ. Должно вамъ признаться, что я сначала чуть-было не сошелъ съ ума отъ восторга и гордости, и потомъ испугался разстоянія, какое, по всѣмъ вѣроятностямъ, отдѣляло меня отъ этой женщины. Сколько я былъ самонадѣянъ и смѣлъ на балѣ, столько же теперь сдѣлался покоренъ и робокъ, видя, что имѣю дѣло не съ какой-нибудь интриганткой, а съ женщиной высокаго званія и ума. Робость моя, вѣроятно, ей нравилась, потому-что она опять сдѣлалась рѣзвою, и даже какъ-будто старалась ободрить меня.

Сен-Жюльенъ покраснѣвъ; путешественникъ, замѣтивъ это, сдѣлался еще блѣднѣе и сказалъ ему болѣе-серьёзнымъ тономъ:

-- Вы, можетъ-быть, думаете, что я говорю вамъ, какъ фатъ; увѣряю васъ, что все, мною сказанное -- чистѣйшая истина. Вы видите, я, кажется, не похожъ ни на фанфарона, ни на хвастуна.

-- Нисколько, возразилъ Жюльенъ.-- Я васъ слушаю; продолжайте.

-- Это было странное созданіе; важное, насмѣшливое, гордое, дерзкое, и -- скажу ли? нѣсколько-безстыдное. Я произнесъ одно смѣлое слово -- она повелительно заставила меня молчать, и потомъ начала разсказывать самыя забавныя и вовсе не цѣломудренныя вещи...

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Жюльенъ, подстрекнутый негодованіемъ.

-- Увѣряю васъ, продолжалъ путешественникъ.-- И что же! Не смотря на эти странности, а можетъ-быть и по причинѣ этихъ странностей, я полюбилъ ее безъ ума, но но тою идеальною и чистою любовью, къ которой способенъ вашъ возрастъ, но любовью безпокойною, жгучею, какъ само желаніе. Наконецъ, въ этотъ вечеръ, я былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ и умолялъ ее позволить мнѣ видѣть ее на другой день. Она мнѣ обѣщала, съ условіемъ, чтобъ я не старался узнавать ни ея имени, ни дома. Я клялся свято исполнить ея волю. Она снова завязала мнѣ глаза, проводила до дверей и заставила войдти въ карету. Чрезъ полчаса меня попросили выйдти. Когда я ступилъ на подножку, нѣжная и благоуханная щочка, которую я тотчасъ узналъ, слегка коснулась моей, и голосъ, столько памятный сердцу, шепнулъ мнѣ на ухо: до завтра! Я сдернулъ повязку; но меня толкнули на-земь, и дверцы быстро закрылись. Карета была безъ фонарей и помчалась какъ стрѣла. Я очутился въ Елисейскихъ-Поляхъ, въ одной изъ самыхъ темныхъ аллей. Ничего не было видно, и сколько ни употреблялъ я усилій, чтобъ догнать экипажъ, вскорѣ совсѣмъ пересталъ слышать стукъ его. На дворѣ была страшная гололедица; я падалъ на каждомъ шагу, и рѣшился воротиться домой.

-- А на другой день? спросилъ Жюльенъ.

-- Потомъ я никогда ужь не встрѣчалъ моей незнакомки до нынѣшняго дня; я увидѣлъ ее въ окнѣ, которое выходитъ во дворъ: это герцогиня Квинтилія Кавальканти.

-- Увѣрены ли вы въ этомъ? спросилъ Жюльенъ, опечаленный и смущенный.

-- У меня есть другое доказательство, отвѣчалъ путешественникъ, вынимая изъ кармана дорогіе часы изящной отдѣлки и открывая ихъ:-- взгляните на этотъ вензель, не означаетъ ли онъ Квинтиліи Кавальканти съ этимъ сокращеніемъ Pra, то-есть principessa! Проклятыя буквы, заставившія меня столько ломать надъ ними голову!

-- Какъ вамъ достались эти часы? спросилъ Жюльенъ.

-- По странному случаю. У меня были точно такіе же, и я положилъ ихъ на каминъ будуара, въ который привела меня маска. Потомъ, въ поспѣшности, вмѣсто своихъ часовъ схватилъ тѣ, которые лежали возлѣ, и только чрезъ нѣсколько дней замѣтилъ вензель, вырѣзапный внутри.

-- Ужь не во снѣ ли я? произнесъ Сенъ-Жюльенъ, разсматривая часы:-- мнѣ кажется, что я сейчасъ видѣлъ точно такіе же въ рукахъ этой женщины...

-- Часы изъ русской платины, съ эмалью, сдѣланные на востокѣ, отвѣчалъ путешественникъ.

-- Кажется, такъ.

-- Откройте ихъ, и вы увидите тамъ имя Шарля де-Дортана. Откройте, умоляю васъ!

-- Какъ? вы хотите, чтобъ я сталъ требовать у герцогини, чтобъ она показала мнѣ часы? Да, впрочемъ, что же вы отъ этого выиграете?

-- О! я хотѣлъ бы наказать ее за безстыдство. Такъ не шутятъ съ человѣкомъ, который добросердечно покорился всѣмъ этимъ таинственнымъ предосторожностямъ. Я хочу сорвать личину съ этой безстыдной кокетки, или -- пусть она исполнитъ свои обѣщанія: тогда я готовъ хранить тайну этого происшествія, потому-что, долженъ сказать вамъ, сударь, я еще способенъ любить ее до безумія.

-- Я васъ поздравляю, холодно отвѣчалъ Жюльенъ:-- что касается до меня, я ненавижу подобныхъ женщинъ, и...

-- Вотъ подаютъ карету, вскричалъ путешественникъ.-- Я буду ожидать ее у входа, шепну ей свое имя, уничтожу ее однимъ взглядомъ... Но, ради Бога, скажите ей прежде, что я хочу говорить съ нею; назовите меня по имени: она его очень-хорошо знаетъ; она спросила его у меня. Впрочемъ, имя мое у нея на часахъ...

Домоправитель герцогини позвалъ Жюльена. Онъ повиновался, и нашелъ пажа, дуэнью и другихъ людей уже въ экипажахъ совсѣмъ-готовыми къ отъѣзду. Вскорѣ показалась герцогиня съ Жинетой. Обѣ онѣ, чтобъ сохранить себя отъ пыли, закрылись большими черными вуалями. Герцогиня подняла свой вуаль; но, увидѣвъ, что карета ея окружена любопытными, она съ досадой опустила вуаль. Въ эту минуту, блѣдный путешественникъ бросился къ ней, чтобъ взглянуть въ лицо; но ужь было поздно, и онъ ничего не видѣлъ.

Не смѣя заговорить съ женщиной, которой черты лица нельзя было разсмотрѣть, онъ схватилъ Сен-Жюльена за руку, и съ настойчивостью сказалъ:

-- Ради Бога, скажите мое имя.

Сен-Жюльенъ, не подумавъ, уступилъ просьбѣ и сказалъ герцогинѣ:

-- Ваша свѣтлость, вотъ г. Шарль де-Дортанъ.

-- Я не имѣю чести знать его, отвѣчала герцогиня.-- Господа, садитесь въ экипажи. Пора.

При этомъ повелительномъ тонѣ, служители герцогини быстро раздвинули толпу любопытныхъ, и Квинтилія вошла въ карету, такъ-что блѣдный путешественникъ не смѣлъ съ ней заговорить. Сен-Жюльенъ видѣлъ, какъ онъ сжималъ кулаки и съ безпокойствомъ вскочилъ на скамью, чтобъ смотрѣть въ карету.

-- Что это за человѣкъ, который такъ на насъ смотритъ? безпечно произнесла герцогиня, садясь въ углубленіе кареты, передокъ которой занимали Жинета и Сен-Жюльенъ.

-- Не знаю, сударыня, спокойно отвѣчала Жинета, поднявъ свой вуаль.

-- Шарль де-Дортанъ, сказалъ съ негодованіемъ Жюльенъ.

-- Это, кажется, часовой мастеръ? произнесла герцогиня такимъ спокойнымъ тономъ, что Сен-Жюльенъ не могъ рѣшить, былъ ли этотъ вопросъ сказанъ чистосердечно, или въ немъ скрывалась безстыдная насмѣшка.

Герцогиня тоже подняла свой вуаль, потомъ обратилась къ Дортану, и сказала ему холодно-повелительнымъ тономъ:

-- Отойдите, сударь; такъ не смотрятъ на женщину.

Дортанъ поблѣднѣлъ, какъ луна, и остался недвижимъ на мѣстѣ. Карета поскакала въ галопъ.

-- Какъ дерзки французы! произнесла чрезъ нѣсколько минутъ Жинета.

-- Почему же? спросила герцогиня, которая забыла уже о приключеніи.

-- Этотъ Дортанъ, подумалъ Сен-Жюльенъ, или чрезвычайно-глупъ или съ ума сошелъ.

Спокойный тонъ герцогини вскорѣ совсѣмъ его разувѣрилъ, и ему казалось, что вся эта исторія Дортана пригрезилась ему. Между-тѣмъ, дорога исчезала подъ копытами лошадей, и Авиньйонъ исчезалъ въ пыльномъ отдаленіи.

IV.

Дни путешествія проходили для Жюльена., какъ сонъ. Въ разговорахъ съ нимъ, герцогиня, казалось, перерождалась въ мужчину. Она обладала неподражаемымъ искусствомъ -- изъ всякаго вопроса извлекать всевозможныя выгоды, упрощать его, пояснять, и потомъ облекать всѣмъ блескомъ своей обширной и блистательной мысли. Всѣ ея мнѣнія показывали въ ней душу сильную, волю непреклонную, логику строгую и сжатую. Этотъ мужественный характеръ ослѣплялъ молодаго графа. Одно только печалило его -- зачѣмъ не проглядывало въ немъ болѣе чувствительности. Нѣсколько-больше увлеченія, нѣсколько-меньше разсудка -- и онъ былъ бы привлекательнѣе, оставаясь, можетъ-быть, столько же могущественнымъ. Но Сен-Жюльенъ не могъ рѣшить въ-точности -- не ошибался ли онъ, предполагая въ герцогинѣ перевѣсъ ума на-счетъ доброты сердца. Можетъ-быть, въ этой глубокой душѣ таилось не одно сокровище, ему невѣдомое, не одна сторона, для него закрытая. Не смотря на то, онъ страшился, замѣчая, что Квинтилія была больше расположена къ насмѣшкѣ, чѣмъ къ симпатіи, всякій разъ, когда онъ удалялся отъ положительной дѣйствительности и блуждалъ въ области какой-нибудь сантиментальной мечты.

И однакожь, съ другой стороны, онъ любилъ это холодное воображеніе, которое, по мнѣнію его, имѣло источникомъ своимъ привычку къ строгимъ и цѣломудреннымъ нравамъ. Простота языка и дружеское обращеніе совершенно истребили въ немъ ложное впечатлѣніе, какое имѣлъ онъ сначала о смѣлыхъ пріемахъ и развязности герцогини. Да и какъ, впрочемъ, соединить начала возвышеннаго порядка и гармоніи, которыя она, при всякомъ случаѣ, такъ ясно выражала, съ привычками безстыднаго распутства? Развращеніе въ душѣ столь возвышенной было бы явленіемъ чудовищнымъ.

Потомъ, ему казалось, что женщина эта скрывала свою доброту, какъ слабость, но что пламя любви къ ближнему горѣло въ душѣ ея. Она безпрерывно занималась филантропическими идеями, и съ негодованіемъ видѣла на пути своемъ столько безпомощной нищеты. Тогда она изобрѣтала средства къ ея облегченію, и удивлялась, что о нихъ никто не думаетъ. Отъ общихъ идей она переходила къ частнымъ, и говорила о трудности сдѣлать народы счастливыми.

И послѣ того, она впадала въ глубокую задумчивость; брови ея слегка нахмуривались; большіе темные глаза углублялись въ орбиты; казалось, честолюбіе расширяло ея пылающій лобъ. Ее можно было принять за дочь Наполеона.

Въ эти минуты, Сен-Жюльенъ чувствовалъ къ ней страхъ.

-- Что такое благотвореніе? что такое любовь? говорилъ онъ самъ себѣ: что такое всѣ эти добродѣтели, вся поэзія сердца, всѣ эти кроткія и нѣжныя чувства для души, пылающей такимъ безпредѣльнымъ честолюбіемъ?

Но когда герцогиня разбрасывала свое золото бѣднымъ и отдавала имъ свои вещи; когда она съ такимъ дружескимъ и материнскимъ участіемъ разспрашивала больныхъ и утѣшала несчастныхъ, -- эти знаки доброты душевной трогали Жюльена сильнѣе, нежели сколько могли бы тронуть его въ другой женщинѣ подвиги гораздо-важнѣйшіе.

Однажды почтальйонъ упалъ подъ лошадей и былъ тяжело раненъ. Герцогиня первая бросилась къ нему на помощь, и не боясь запачкать свое платье кровью и пылью, не страшась опасности отъ лошадей, посреди которыхъ находилась, она подняла его и сама перевязала ему раны. Она дѣлала это съ такою заботливостью и усердіемъ, что Сен-Жюльенъ готовъ былъ принять это за притворство и желаніе выказать свою доброту, еслибъ онъ не видѣлъ, какъ герцогиня не-шутя бранила своего пажа, который кричалъ отъ легкой царапины, и съ негодованіемъ отгоняла нищихъ съ накладными ранами: словомъ, какъ она не любила безполезнаго и легкомысленнаго состраданія.

Наконецъ, прибыли въ Монтерегаль, и герцогиня издали показала Сен-Жюльену башни небольшой красивой крѣпостцы, владычествовавшей надъ ея столицей. Вскорѣ показалась и самая столица, бѣлая, маленькая, окруженная очаровательной долиной. Гарнизонъ изъ пятисотъ человѣкъ вышелъ на-встрѣчу къ своей повелительницѣ. Двѣнадцать крѣпостныхъ пушекъ, какъ могли, произвели громъ, и неизбѣжная рѣчь магистрата встрѣтила герцогиню у воротъ города.

Квинтилія принимала эти почести съ нѣкоторой иронической надменностью. Можетъ-быть, она охотнѣе сносила бы скуку подобныхъ встрѣчь, еслибъ блескъ владычества нѣсколько-больше возвысилъ ихъ до степени ея гордости. Между-тѣмъ, она довольно-весело и радушно знакомила Сен-Жюльена съ своимъ маленькимъ герцогствомъ. Она была такъ умна, что не могла долго страдать при мысли, какъ смѣшонъ ея магистратъ, какъ малочисленны воинскія силы и ограничены государственныя имущества; но добродушно смѣясь надъ этимъ, герцогиня тѣмъ не менѣе не упускала случая искусно замѣчать Жюльену благія дѣйствія умнаго управленія.

Впрочемъ, она трудилась напрасно. Сен-Жюльенъ, во всю жизнь свою невидавшій ничего, кромѣ старыхъ башень своего наслѣдственаго жилища и плохихъ его окрестностей, съ наивнымъ удивленіемъ смотрѣлъ на всѣ принадлежности этого маленькаго государства. Красота южнаго неба, богатыя краски пейзажа, прихотливая изящность дворца, построеннаго въ восточномъ вкусѣ, по рисунку герцогини; важная поступь придворныхъ ея небольшаго двора; нѣсколько-отсталые, но блестящіе костюмы сановниковъ,-- все принимало въ глазахъ молодаго провинціала видъ пышности и величія, и его новая участь представлялась ему какою-то мечтою.

По пріѣздѣ во дворецъ, Квинтилія такъ была осаждена со всѣхъ сторонъ привѣтствіями и поздравленіями, что ей некогда было подумать о помѣщеніи своего новаго секретаря. Когда Сен-Жюльенъ, чувствуя усталость, захотѣлъ удалиться, слуги, размѣряя свое уваженіе соотвѣтственно богатству платья, отвели его на чердакъ. Онъ не обратилъ на это вниманія. Нѣжный по сложенію и не привыкнувъ переносить усталость, онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ.

На другой день поутру, его разбудила Жинета.

-- Вамъ здѣсь дурно, графъ, сказала она ему тономъ человѣка, понимающаго все достоинство своей особы.-- Ея свѣтлость не знаетъ гдѣ отвели вамъ помѣщеніе; вчера она не имѣла времени заняться вами; но она во всякомъ случаѣ проситъ васъ побыть здѣсь еще день или два, здѣсь же имѣть столъ, выходить какъ-можно-рѣже, не показываться въ толпѣ, не говорить ни съ кѣмъ и быть увѣрену, что вы скоро будете имѣть квартиру, которою останетесь довольны.

Жинета поклонилась и вышла величественнымъ шагомъ. Сен-Жюльенъ свято соблюдалъ волю своей повелительницы. Старый слуга приносилъ ему кушанья самыя изъисканныя, и служилъ почтительно, но молча. Онъ передалъ молодому графу нѣкоторыя книги. Это были единственные предметы, напоминавшіе Жюльену о герцогинѣ въ-теченіе трехъ дней.

Вечеромъ этого третьяго дня, когда Жюльенъ начиналъ уже приходить въ нетерпѣніе и нѣсколько безпокоиться о своей участи, онъ вдругъ, въ то самое время, когда часы били полночь, услышалъ легкіе шаги женщины; къ нему вошла Жинета.

-- Пожалуйте, сударь, сказала она ему почтительнымъ тономъ, но взглядъ ея выражалъ насмѣшку:-- ея свѣтлость приказала мнѣ проводить васъ въ ваше новое жилище.

Сен-Жюльенъ слѣдовалъ за ней по всѣмъ извилинамъ дворца. Послѣ многичисленныхъ переходовъ, она отворила дверь, отъ которой ключъ висѣлъ у нея на шеѣ. Только-что Жюльенъ ступилъ черезъ порогъ, чья-то фигура, воспламененная гнѣвомъ, бросилась къ нему и закричала:

-- Куда вы?

-- Вамъ что за дѣло? гордо отвѣчала Жинета.

При слабомъ свѣтѣ факела, который несла горничная, Сен-Жюльенъ узналъ шталмейстера или адъютанта Лючьйоли, который кидалъ на него яростные взоры.

-- Я начальствую надъ этою частью замка, сказалъ онъ:-- и вы не пройдете безъ моего позволенія.

-- Вотъ другое позволеніе, которое стоитъ вашего, отвѣчала Жинета, подавая ему бумагу.

Лючьйоли взглянулъ на бумагу, съ бѣшенствомъ сжалъ ее въ рукахъ, и, произнося страшныя проклятія, швырнулъ ее внизъ по лѣстницѣ. Потомъ онъ исчезъ, бросивъ еще разъ на Жюльена мстительный взглядъ.

Эта быстрая сцена пробудила всѣ сомнѣнія въ молодомъ графѣ.

-- Или я неспособенъ ни къ какому размышленію, сказалъ онъ самъ себѣ:-- или такъ можетъ поступать одинъ только отставной любовникъ, который видитъ въ мнѣ своего наслѣдника.

Эта мысль такъ возмутила его, что онъ, весь дрожа, едва дошелъ до низу лѣстницы. Когда Жинета оборотилась, чтобъ передать ему ключъ отъ комнатъ, онъ былъ блѣденъ и колѣни подгибались подъ нимъ.

-- Что жь? сказала Жинета, и глаза ея загорѣлись: -- развѣ вы боитесь?

-- Только не Лючьйоли, сударыня, холодно отвѣчалъ Сен-Жюльенъ.

-- Такъ чего же? возразила она съ простодушіемъ.-- Ну, вотъ, графъ, вы теперь у себя. Герцогиня дастъ вамъ знать завтра, когда она можетъ васъ принять. Нарочно-назначенный для васъ служитель явится на вашъ звонокъ. Покойной ночи, графъ.

И она бросила на него двусмысленный взглядъ, въ которомъ Сен-Жюльенъ не могъ отличить простодушнаго лукавства ребенка отъ колкой насмѣшки кокетки. Онъ вошелъ въ комнату весь въ смущеніи, но убѣдился, что волненія его были напрасны, и боялся, не разъигралъ ли онъ передъ самимъ-собою роль фата.

Комнаты убраны съ отличнымъ вкусомъ. Занавѣски такъ свѣжи, что Сен-Жюльенъ, не смотря на свою недовѣрчивость, не могъ не подумать, что это помѣщеніе было приготовлено собственно для него. Строгая простота украшеній, умѣренность въ бездѣлкахъ роскоши, выборъ предметовъ искусства,-- все это, казалось, имѣло назначеніе, соотвѣтственное его вкусу и характеру. Гравюры изображали поэтовъ, которыхъ Жюльенъ предпочиталъ другимъ; любимыя его книги наполняли стеклянные шкапы; даже Библія была развернута на томъ самомъ псалмѣ, который онъ часто, во время дороги, приводилъ съ такимъ восторгомъ.

-- Невозможно, чтобъ все это было дѣломъ случая, сказалъ онъ самъ-себѣ:-- но что я за важное лицо, что она занимается мною, и еще даритъ меня нѣжною дружбой?... Квинтилія! Пусть накажетъ меня свѣтъ ядовитой насмѣшкой, но я почелъ бы себя несчастнымъ, еслибъ пришлось обмѣнять сокровище этой дружбы на другія удовольствія!.. А между-тѣмъ, какова будетъ моя гордость, если я сдѣлаюсь единственнымъ обладателемъ такой женщины?.. Не глупецъ ли я? Не сошелъ ли я съ ума?...

На другой день поутру, онъ потянулъ за снурокъ звонка не столько изъ нужды въ человѣкѣ, сколько изъ безпокойнаго и неопредѣленнаго любопытства, обращеннаго на всѣ окружавшіе его предметы. Двѣ минуты спустя, вошелъ пажъ герцогини. Это былъ ребенокъ шестнадцати лѣтъ, столь нѣжнаго сложенія и такого малаго роста, что ему нельзя было дать больше двѣнадцати лѣтъ. Тонкія черты его подвижной физіономіи, веселый, смѣлый видъ, живость движеній, бѣлокурые, завитые волосы и театральный костюмъ -- все это олицетворяло собою самый лучшій типъ лукаваго пажа и избалованнаго ребенка, который когда-либо нашивалъ опахало королевы.

-- Какъ? это ты, Галеотто? спросилъ графъ съ удивленіемъ.

-- Да, это я, отвѣчалъ съ гордостью пажъ:-- герцогиня назначила меня къ вашимъ услугамъ. Но, послушайте: вы никогда не должны забывать, что я именуюсь Галеотто дели-Стратигополи, что я потомокъ славянскихъ князей, и во всемъ вамъ равенъ. Если бѣдность сдѣлала меня авантюристомъ, она никогда не въ состояніи сдѣлать изъ меня лакея. Знайте, что я здѣсь другъ и товарищъ. Я повинуюсь герцогинѣ и готовъ служить ей преклонивъ колѣни, потому-что она женщина, и женщина прекрасная собою: но -- что касается до васъ,-- я соглашусь только "дѣлать одолженія..." Согласны ли вы?

-- Я не нуждаюсь въ слугѣ, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ:-- но ищу друга. И, кажется, на этотъ разъ случай помогъ мнѣ; не такъ ли?

Галеотто протянулъ къ нему руку и дружеская улыбка полураскрыла его розовыя уста.

-- Ея свѣтлость, началъ онъ:-- угадала, что мы скоро сойдемся и будемъ братьями. Она желаетъ, чтобъ мы не имѣли никакого сношенія съ лакеями. Мы такъ молоды, и такъ бѣдны, что можемъ обойдтись безъ этихъ комнатныхъ служителей; но намъ нужна взаимная дружба и совѣты. Вотъ для чего наши хорошенькія келльи такъ близки одна къ другой, и изъ вашей въ мою проведенъ колокольчикъ. Но берегитесь: такое же сообщеніе проведено изъ моей келльи въ вашу, и вы это сейчасъ увидите.

Пажъ вышелъ, и чрезъ нѣсколько минутъ колокольчикъ, скрытый въ занавѣскахъ постели Жюльена, сильно зазвенѣлъ. Молодой графъ понялъ въ чемъ дѣло, и поспѣшилъ выйдти. Прошедъ два или три шага, онъ увидѣлъ Галеотто на порогѣ его комнаты.

-- Мой милый господинъ, сказалъ Сен-Жюльенъ: -- я слышу вашъ призывъ и повинуюсь.

-- Хорошо, отвѣчалъ пажъ;-- теперь возвратимся къ вамъ, я помогу вамъ одѣться. Это весьма-важная вещь, прибавилъ онъ, видя, что Жюльенъ нѣсколько церемонится: -- я исполняю долгъ свой; предоставьте мнѣ это.

Галеотто вынулъ изъ кармана золотой ключъ и отперъ ящики огромнаго сундука изъ кедроваго дерева, служившаго коммодомъ въ комнатѣ Сен-Жюльена. Онъ вытащилъ оттуда платья такой странной формы, что молодой французъ, увидѣвъ ихъ, вскрикнулъ и отступилъ съ отвращеніемъ.

-- Какъ вы просты, мой любезный другъ! сказалъ ему пажъ:-- вы боитесь быть смѣшнымъ, натянувъ на себя театральный костюмъ? Въ такомъ случаѣ, вамъ не слѣдовало бы подчиняться власти женщины. Вы вѣрно забываете, что послѣ обезьяны и попугая, мы играемъ здѣсь первую ролю? Со мной было то же въ первый разъ, когда съ меня сняли мою истертую рясу (надо вамъ знать, что я убѣжалъ изъ семинаріи) и хотѣли надѣть это шолковое полукафтанье, эти вышитые чулки и эти перья, которыя даютъ мнѣ видъ какаду. Я плакалъ, кричалъ (мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ); мнѣ хотѣлось разорвать манжеты и забросить къ чорту эту шапочку; но Жинета, дѣвушка умная, дала мнѣ добрый совѣтъ, и повѣрьте, что съ-тѣхъ-поръ я чувствую себя отлично-хорошо.

-- Посмотрите, прибавилъ лукавый пажъ, прохаживаясь передъ зеркаломъ, въ которомъ онъ отражался съ головы до ногъ: -- эта маленькая круглая, стройная ножка -- не была ли бъ она потеряна подъ солдатскими панталонами или въ венгерскомъ сапогѣ? Думаете ли вы, что мой станъ былъ бы такъ гибокъ, движенія такъ граціозны подъ шнурками доломана или подъ складками вашего грубаго фрака? Что касается до моихъ кружевъ, они немного-чѣмъ бѣлѣе моихъ рукъ -- этого довольно. Можетъ-быть, вы находите, что волосы у меня нѣсколько-женоподобны: но ихъ чешетъ и завиваетъ Жинета. И такъ, мой милый, если хотите знать, что намъ къ лицу, положитесь на вкусъ женщинъ. Тамъ, гдѣ онъ царствуютъ, мы не слишкомъ-несчастны.

-- Галеотто, сказалъ Сен-Жюльенъ, уступая, съ разсѣяннымъ видомъ, его настояніямъ:-- признаюсь вамъ, если все правда, что вы говорите,-- этотъ дворъ не совсѣмъ въ моемъ вкусѣ. Вы веселы, остроумны, и подобная жизнь вамъ нравится. Впрочемъ, вы еще не достигли до того возраста, когда потребность роли нѣсколько-серьёзнѣе чувствуется ясно. Вы пріобрѣли уже гордость мужчины, но въ васъ еще осталось счастливое легкомысліе ребенка. А я -- я ужь старъ, потому-что у меня правъ меланхолическій, характеръ угрюмый. Жизнь вѣчныхъ праздниковъ мнѣ не-по-нутру; я не умѣю нравиться женщинамъ, и предпочитаю образъ жизни, приличный возмужалому человѣку.

-- Прелестная герцогиня! вскричалъ Галеотто, застегивая на Жюльенѣ черный бархатный камзолъ.

-- Я, подобно вамъ, не хочу стоять съ ружьемъ на какомъ-нибудь бастіонѣ или курить табакъ на гауптвахтѣ, продолжалъ Жюльенъ:-- я не сотворенъ для этой суровой жизни.

-- Что за проницательный взглядъ у ея свѣтлости! подхватилъ пажъ, подвязывая ему выше колѣнки серебряную подвязку.

-- Но я бы хотѣлъ, продолжалъ Сен-Жюльенъ: -- исполнить здѣсь какое-нибудь полезное дѣло, и имѣть право посвящать наукамъ свободные часы свои.

-- Да здравствуетъ ея свѣтлость, герцогиня Квинтилія! вскричалъ пажъ.

-- Чему вы такъ радуетесь? спросилъ Жюльенъ,-- Вы меня не слушаете?

-- Совершенно напротивъ, отвѣчалъ ребенокъ: -- и если я въ-продолженіе вашего разсказа дѣлалъ свои восклицанія, такъ это потому, что убѣдился, какъ хорошо уже герцогиня знаетъ васъ. Все, что вы мнѣ говорили теперь, она уже сказала мнѣ вчера. Можете изъ этого заключить, что если она умѣла такъ хорошо понять васъ, то, конечно, не станетъ отвлекать васъ отъ вашего призванія. Все, чего вы желаете, она для васъ приготовила. Она, по глазамъ, проникла въ глубину вашей мысли; по голосу отгадала вашу душу. Подождите нѣсколько дней, и если вы тогда будете недовольны своею участью, вамъ останется повѣситься, потому-что тогда сдѣлается ясно, что у васъ сплинъ. А въ ожиданіи, взгляните на себя и скажите, не говоритъ ли выборъ этого наряда, что у нашей повелительницы много изящнаго вкуса и особенный женскій тактъ?

-- Вижу, что вы большой насмѣшникъ, отвѣчалъ Жюльенъ, глядя въ зеркало и не видя себя: -- это не въ моемъ вкусѣ.

-- Развѣ вы щекотливы?

-- Немножко; признаюсь, къ стыду своему.

-- Напрасно. Но, клянусь честію, я не смѣюсь. Пожалуйста, взгляните на себя. Я уйду, чтобъ вамъ не мѣшать.

Безпечный Жюльенъ остался передъ зеркаломъ, вовсе не думая слѣдовать совѣту пажа. Мало-по-малу, однакожь, онъ началъ осматривать себя, сначала съ отвращеніемъ, потомъ съ удивленіемъ, наконецъ съ нѣкоторымъ удовольствіемъ. Черный бархатный камзолъ, широкіе бѣлые воротнички, длинные гладкіе волосы, падающіе на виски, -- все это превосходно шло къ блѣдному лицу, робкой походкѣ и кроткому, нѣсколько недовѣрчивому виду молодаго философа. Сен-Жюльенъ никогда не замѣчалъ своей красоты, да никто изъ деревенскихъ его товарищей и не подозрѣвалъ ея. Напротивъ, на его нѣжное сложеніе привыкли смотрѣть какъ на природный недостатокъ, какъ на организацію довольно-жалкую. Вотъ почему, видя себя похожимъ на одинъ изъ тѣхъ типовъ, которыми онъ восхищался въ копіяхъ древнихъ картинъ, Сен-Жюльенъ не могъ не удивиться, что въ первый разъ въ жизни онъ не находитъ своей худобы смѣшною, свою неловкость непріятною. Простодушное удовольствіе разлилось у него по лицу и такъ его поглотило, что онъ, совершенно забывшись, простоялъ предъ самимъ-собою цѣлые четвертъ часа, принимая, въ своемъ неподвижномъ созерцаніи, зеркало за прекрасную картину, повѣшенную передъ нимъ.

Двѣ веселыя физіономіи, показавшіяся на второмъ планѣ, вызвали его изъ заблужденія. Онъ какъ-будто пробудился отъ сна, и увидѣлъ позади себя пажа и Жинету, которые апплодировали ему, хохоча отъ всей души. Нѣсколько смѣшавшись отъ такого неожиданнаго посѣщенія, молодой графъ прислонился къ стѣнѣ, и сложивъ руки, ожидалъ пока пройдетъ эта веселость: но его печальный и немного-презрительный взглядъ ни мало не остановилъ ея порыва. Пажъ, схвативъ себя за-бока, вскочилъ на постель, а Жинета упала на полъ съ легкостью и граціей разъигравшейся кошки.

Вдругъ она вскочила, и, сложивъ на груди руки, прислонилась къ стѣнѣ, какъ-разъ напротивъ Жюльена, принявъ такое же точно положеніе, какое онъ; потомъ съ необыкновеннымъ вниманіемъ начала разсматривать его съ головы до ногъ, и обратясь къ пажу, сказала важнымъ тономъ:

-- Однакожь, ноги нѣсколько-тонки и колѣнки немного сходятся. Впрочемъ -- это не безобразно... совсѣмъ нѣтъ.

Сен-Жюльенъ, чрезвычайно-оскорбленный такимъ обхожденіемъ, покраснѣлъ отъ стыда и гнѣва, какъ вдругъ ударило одиннадцать часовъ. Пажъ и горничная, вздрогнувъ какъ гончія собаки при звукѣ рожка, схватили графа подъ руки, крича: скорѣй! скорѣй! на мѣста! и прежде нежели успѣлъ опомниться, онъ былъ уже въ комнатѣ герцогини.

V.

Квинтилія лежала на богатомъ коврѣ и курила латакійскій табакъ изъ длиннаго чубука, усыпаннаго драгоцѣнными каменьями. На этотъ разъ, ея греческій костюмъ, который она, по-видимому, предпочитала другимъ, ослѣплялъ своею великолѣпною пышностью. Бѣлыя, усѣянныя цвѣтками индійскія шелковыя ткани окаймлялись украшеніями изъ дорогихъ камней. Брильянты горѣли на плечахъ и рукахъ; феска изъ голубаго бархата, слегка наклоненная надъ распущенными волосами, была, въ самыхъ граціозныхъ узорахъ, обшита жемчугомъ. Богатый кинжалъ блестѣлъ изъ-за кашемироваго пояса. У ногъ ея лежала молодая ручная серна, склонивъ нѣжную мордочку свою на тонкую лапку. Квинтилія, окруживъ себя благовонными облаками латакіи, опершись на руку и полузакрывъ глаза, казалось, погружена была въ то сладострастно-восторженное состояніе, которому жители востока умѣютъ предаваться вполнѣ и безотчетно. Между-тѣмъ, Жинета занялась приготовленіемъ кофе; пажъ набивалъ трубку, которую герцогиня подавала ему небрежно и безпечно, дѣлая чуть-примѣтный дружескій знакъ головой; а Жюльенъ оставался посреди комнаты, погрузясь въ удивленіе, но не зная что ему изъ себя дѣлать.

Наконецъ, Квинтилія, разогнавъ опаловое облако, окружавшее ее, замѣтила своего домашняго секретаря, который робко ожидалъ ея приказаній.

-- А! вотъ и ты, Джульяно? произнесла она, протягивая къ нему прекрасную ручку.-- Доволенъ ли ты своимъ новымъ помѣщеніемъ? съумѣла ли я убрать какъ слѣдуетъ твой маленькій дворецъ? Тебя, однакожь, ждетъ здѣсь не мало дѣла; но объ этомъ завтра. Сегодня я представляю тебя моимъ придворнымъ; старайся получше разъиграть свою новую роль. Посмотримъ: сперва твой костюмъ. Пройдись немного. Какъ ты его находишь, Жинета?

-- Я вполнѣ одобряю выборъ вашей свѣтлости.

-- А ты, Галеотто?

-- Если бъ мамзель Жинета ничего не сказала, мнѣ еще было бы что отвѣчать вашей свѣтлости; но теперь я не найду ничего вѣрнѣе и остроумнѣе ея отвѣта.

-- Жинета, сказала герцогиня: -- запрещаю тебѣ мучить Галеотто. Притомъ, прибавила она, замѣтивъ нѣсколько-разстроенный и неловкій видъ Сен-Жюльена: -- эти шутки не нравятся графу, и для него вы должны будете нѣсколько обуздывать свой шаловливый нравъ.

-- Позвольте, герцогиня, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ, которому не хотѣлось прослыть педантомъ: -- позвольте ихъ веселости выказываться на мой счетъ. Я такъ грубъ и неловокъ; можетъ-быть, ихъ сарказмы хоть немного образуютъ меня.

-- Это предоставьте нашей дружбѣ, отвѣчала Квинтилія.-- Но, милое дитя мое, ты еще не разсказывалъ мнѣ исторіи своей жизни, и я не знаю по какой прихоти судьбы благородный графъ де-Сен-Жюльенъ рѣшился послѣдовать за мною въ Иллирію. Готова биться объ закладъ, что тутъ кроются любовныя приключенія, какая-нибудь страсть; ей препятствуютъ непреклонные родители... словомъ, въ похожденіяхъ своихъ, ты вѣрно не миновалъ ужь прыжка изъ окошка? И такъ, Рагаццо, покайся мнѣ въ своихъ подвигахъ. Скажи, какой игорный долгъ, какой шпажный ударъ, какое похищеніе и обольщеніе заставили тебя покинуть родину?

Говоря такимъ-образомъ, Квинтилія положила на спину спящей серны ножку, обутую въ шелковый, съ серебряными полосками, чулокъ, и, принимая чубукъ изъ рукъ пажа, медленно поцаловала его въ лобъ.

Это обращеніе, ничуть-несмутившее Галеотто, который, по-видимому, вполнѣ сдружился съ наложенной на него ролью ребенка, -- бросило всю кровь въ лицо робкаго Жюльена.

-- Намъ остался еще часъ до открытія церемоніи, произнесла герцогиня, будто не замѣчая смущенія молодаго графа: -- не разскажешь ли ты намъ своихъ приключеній?

-- Лучше бы ваша свѣтлость, отвѣтилъ Жюльенъ: -- приказали прочесть вамъ сказку изъ "Тысячи Одной Ночи", или какой-нибудь романтическій эпизодъ Сервантеса; такое чтеніе было бы для васъ занимательнѣе безцвѣтныхъ страданій человѣка столько обыкновеннаго, какъ я, особливо, если они предстанутъ предъ вами въ моемъ неискусномъ, нестройномъ разсказѣ.

-- Мнѣ кажется, я понимаю причину твоего отказа, возразила герцогиня: -- Ты боишься, что тебя будутъ слушать равнодушно, и ошибаешься. Я прошу объ этомъ не изъ пустаго любопытства, но желая прочесть на днѣ твоего сердца, и чтобъ научить мою дружбу средствамъ, какъ сдѣлать тебя счастливымъ. Если ты сомнѣваешься въ участіи, съ которымъ мы будемъ слушать твои слова, -- подожди, пока родится въ тебѣ довѣріе. Наше дѣло будетъ съумѣть заслужить его.

-- Я былъ бы безсмысленнымъ и неблагодарнымъ человѣкомъ, отвѣчалъ. Жюльенъ: -- еслибъ сомнѣвался въ благоволевіи вашей свѣтлости, послѣ всѣхъ милостей, которыми вы меня осыпали. Я вѣрю также въ дружеское расположеніе моего товарища и въ молчаливость синьйоры Жины. Притомъ, въ моей біографіи нѣтъ никакихъ завлекательныхъ тайнъ, а домашнія несчастія, которыми я страдалъ, не могутъ ни возрасти, ни облегчиться отъ разглашенія о нихъ.

Галеотто взялъ Жюльена за руку и посадилъ на коврѣ, между собой и серной. Молодой графъ сталъ говорить такимъ-образомъ:

-- Я родился въ Нормандіи, отъ благородныхъ родителей, состояніе которыхъ разстроилось въ революцію прошлаго столѣтія. Мать моя, уѣзжая заграницу, почла себя счастливою, что можетъ ввѣрить воспитаніе мое священнику, облагодѣтельствованному ею въ счастливое время ея жизни, и который теперь, изъ признательности, взялъ меня къ себѣ. Мнѣ было шесть лѣтъ, когда меня перевезли въ домъ деревенскаго священника. Онъ былъ еще молодъ; но это былъ человѣкъ строгій и религіозно-пламенный, какъ христіане первыхъ вѣковъ; умный и образованный, онъ хотѣлъ расширить кругъ моихъ понятій, сколько дозволяли то предѣлы святой вѣры. Обо всемъ человѣческомъ священникъ судилъ строго, но спокойно. Правила его были непреклонны, и совершенная непорочность совѣсти давала ему право быть изъискательнымъ и неумолимымъ противъ людей порочныхъ. Онъ мало былъ доступенъ энтузіазму, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда надо было заклеймить грозной рѣчью порокъ, или раскрыть обманчивую личину лживыхъ святошъ.

Не смотря на такую благородную искренность и на отвращеніе, какое онъ питалъ ко всякому духовному макіавелизму, этого почтеннаго человѣка не понимали и не любили. Его обличали въ недостаткѣ терпимости и смѣшивали съ фанатиками, которые, подъ одеждою левитовъ, скрываютъ ненависть и жолчность озлобленнаго сердца. Но я могу засвидѣтельствовать, что о немъ судили несправедливо. Это былъ самый цѣломудренный, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нисколько не угрюмый священникъ. Твердость, любовь къ порядку и справедливости, составлявшія основныя начала его характера, придавали всѣмъ его поступкамъ и словамъ какую-то патріархальную, свѣтлую тѣнь. Въ домѣ у него наблюдался строгій порядокъ; сестра его, достойная и опытная хозяйка, раздавала милостыню съ благоразумнымъ выборомъ, и онъ такъ усердно надзиралъ за своей паствой, что во всемъ приходѣ ни одинъ преступникъ, ни одинъ бродяга, не возмущалъ спокойствія честныхъ и мирныхъ людей.

Мелкіе, ограниченные филантропы обвиняли его, говоря, что онъ болѣе походилъ на непреклоннаго судію, чѣмъ на милосердаго проповѣдника. Эти люди не хотѣли понимать, что священникъ воевалъ только съ порокомъ, и что въ людяхъ онъ ненавидѣлъ не ихъ самихъ, а ихъ грѣховныя пятна.

Что до меня, я любилъ въ этомъ человѣкѣ всѣ стороны его души, но особенно его строгую добродѣтель, разгонявшую всѣ сомнѣнія моей совѣсти и уничтожавшую передо мной всѣ препятствія къ добру. Подъ руководствомъ его, я чувствовалъ въ себѣ силу быть, подобно ему, добродѣтельнымъ. Его совѣты, ободренія и похвалы наполняли меня небесною радостію, и я не опасался искать въ благородной гордости той силы, безъ которой человѣкъ не можетъ бороться съ вредными обольщеніями. Онъ одобрялъ во мнѣ это чувство самоуваженія, и утверждалъ, что оно составляетъ лучшую опору противъ испорченности невѣрующаго вѣка.

При этихъ словахъ, Жипета уронила опахало, и нѣжные взоры ея, полусонные, полузадумчивые, смутили разскащика. Галеотто слегка улыбнулся и сказалъ ему:

-- Не теряйте смѣлости, краснорѣчивый Фенелонъ! Эта милая вѣтренница умѣетъ только вырѣзывать папильйотки и завивать маленькихъ собачекъ. Герцогиня велѣла замолчать пажу и просила Сен-Жюльена продолжать.

-- Когда я вступилъ въ лѣта юношества, невѣдомое волненіе начало возмущать мои сновидѣнія и молитвы. Я сообщилъ это моему воспитателю -- не какъ духовнику, но какъ другу. Онъ отвѣчалъ мнѣ откровенно, и раскрылъ передо мной всѣ тайны жизни. "Еслибъ вы были назначены къ безбрачію духовной жизни" сказалъ онъ: "я старался бы продлить ваше невѣдѣніе, и страхомъ кары потушить пылкость молодаго воображенія; но зерно страстей обнаруживается въ васъ съ такою силою, что я не хочу удалить васъ отъ мірскаго пути, который вамъ предназначенъ. Стоитъ только направить страсти, и онѣ будутъ богаты благородными помыслами и обильны прекрасными дѣлами."

-- Священникъ старался пояснить мнѣ два рода любви, изъ которыхъ одинъ пятнаетъ, а другой очищаетъ сердце: приманки чувственнаго удовольствія, ведущія къ униженію духа, и истинную любовь сердца, которая, сближая созданія чистыя, добродѣтельныя, ведетъ къ благородному соединенію мужчины и женщины. Онъ говорилъ о подругѣ Адама, этомъ небесномъ лучѣ, посланномъ во снѣ первому человѣку, какъ лучшій даръ, сбереженный Богомъ для увѣнчанія всего міротворенія. Онъ говорилъ также и объ этомъ выродившемся существѣ, которое, въ нашемъ испорченномъ обществѣ, забывъ свое небесное назначеніе, упояетъ мужчину отравами сладострастія, горькаго и нетлѣннаго плода древа познанія. Эти изображенія женщины чистой и порочной, глубоко врѣзались въ мое дѣтское сердце, и оставили въ немъ два неизгладимые образа: одинъ божественный, увѣнчанный славою и свѣтомъ, какъ образъ Мадонны; другой тяжелый и страшный, какъ болѣзненный кошмаръ. Теперь я вижу ясно, какъ ошибочна была эта двойная картина, начертанная неопытнымъ сердцемъ, но и до-сихъ-поръ еще не совсѣмъ могу забыть глубокаго впечатлѣнія моей молодости. Безобразіе тѣла и души мнѣ кажутся неразлучными между собою, и когда случается встрѣтить, что прекрасная наружность прикрываетъ испорченное сердце, я смотрю на это явленіе какъ на двойной обманъ,-- и тогда меня обнимаетъ ужасъ, какъ будто-бы я въ этомъ вѣчномъ неизмѣннномъ порядкѣ вселенной открылъ страшный переворотъ.

При возстановленіи Бурбоновъ, родители мои воротились изъ-за границы; я со слугами оставилъ домъ священника и побрелъ въ полуразвалившійся замокъ своихъ предковъ. Отецъ пожертвовалъ послѣдними средствами, чтобъ пріобрѣсть этотъ древній, фамильный замокъ, но онъ могъ купить только незначительную часть принадлежавшихъ къ нему деревень и полей; и такъ-какъ поддержка дома и обширнаго парка требовала значительныхъ издержекъ, то мы должны были вести самую уединенную и скучную жизнь. Сначала, я надѣялся почерпнуть невѣдомое счастіе въ привязанности матери и съ горячею признательностію вспоминалъ тѣ ласки и заботы, которыми она охраняла мой дѣтскій возрастъ. Она была еще хороша, не смотря на свой пятидесятилѣтній возрастъ, и съ природнымъ, прямымъ умомъ соединяла достаточныя свѣдѣнія и здравое сужденіе; но, по несчастному предопредѣленію, мы были разныхъ мнѣній о главныхъ вопросахъ жизни. Правда, мать моя, не чуждая веселости и даже любившая насмѣшку, мало обращала вниманія на наши пренія, и, казалось, не замѣчала того тяжкаго впечатлѣнія, какое они на меня производили; но я скорбѣлъ всею душею, видя въ женщинѣ, которую желалъ бы окружить чувствомъ святаго благоговѣнія, такую легкость и непрочность убѣжденій, такъ мало отвѣчавшія моимъ ожиданіямъ. Мало-по-малу, вѣтренность, съ какою она говорила о самыхъ драгоцѣнныхъ моихъ вѣрованіяхъ, и насмѣшливое сожалѣніе, обнаруживаемое къ моему характеру, придали мнѣ больше смѣлости, и я нѣсколько разъ пытался внушить ей свои убѣжденія; но тогда мать моя повелительно приказывала мнѣ молчать и горячо упрекала въ педантизмѣ и нетерпимости. Отецъ мой никогда не вмѣшивался въ эти споры. Почти все время дня онъ дремалъ въ своихъ креслахъ, и только партія въ пикетъ, на которую матушка, сказать правду, соглашалась всегда съ примѣрнымъ великодушіемъ, интересовала его вечеромъ. Онъ боялся лишь нарушенія своихъ привычекъ; впрочемъ былъ равно доволенъ всѣми лицами и всѣми характерами. Одинъ небогатый сосѣдъ нашъ, почти противъ моего желанія, оказалъ мнѣ горестную услугу. Онъ сообщилъ мнѣ, что въ прежніе годы матушка часто обманывала добродушнаго мужа, и совѣтовалъ быть осторожнѣе, не пробуждать въ ней непріятныхъ воспоминаній, или упрековъ совѣсти, громкимъ и безпощаднымъ высказываніемъ моихъ строгихъ понятій. Я поблагодарилъ его за извѣщеніе и послѣдовалъ его совѣту. Я понялъ, что не должно болѣе спорить, если не хочу присвоить себѣ право порицать поступки матери; но, возвращаясь въ предѣлы наружной почтительности, я чувствовалъ, какъ изъ груди моей исчезаетъ та святая привязанность, которой я жаждалъ и которую надѣялся найдти на груди матери.

Я погрузился въ самого-себя и сдѣлался задумчивымъ; мнѣ стало грустно, тяжело, и скука овладѣла душой моей. Въ этомъ духовномъ уединеніи я привыкалъ молчать, и это еще болѣе отдалило отъ меня сердца родителей. Три или четыре раза, они дали мнѣ это больно почувствовать, и при послѣднемъ, я рѣшился положить конецъ этимъ безполезнымъ страданіямъ. Я ушолъ ночью и оставилъ имъ письмо, въ которомъ просилъ извинить мой отъѣздъ, и увѣрялъ ихъ, что какая бы судьба меня ни постигла, они никогда не будутъ краснѣть за меня. И такъ, я пустился въ путь на-удачу, безъ плана, почти безъ всякихъ средствъ, ибо стѣсненное положеніе родителей не позволяло требовать отъ нихъ ни малѣйшей жертвы. Я надѣялся на провидѣніе, а нѣсколько и на собственную предпріимчивость. Остальное извѣстно вашей свѣтлости, и благодаря вамъ, я не долго переносилъ трудность и лишенія дороги...

-- Благодарю тебя, мой милый Жюльенъ, сказала герцогиня: -- я вижу, что въ тебѣ есть прямизна души и благородное сердце. Но позволь мнѣ говорить съ тобой, какъ другу и какъ матери, которую ты оставилъ. Я боюсь, чтобъ ты противъ собственнаго желанія не заразился тѣмъ духомъ упрямства и гордости, въ которомъ порицаютъ французское духовенство. Ты испыталъ вліяніе священниковъ съ его хорошей стороны, но здѣсь же кроется и опасность. Твой деревенскій священникъ, безъ сомнѣнія, человѣкъ искренній и добродѣтельный; но, можетъ-быть, тѣ, которые обвиняли его въ недостаткѣ христіанской любви и милосердіи, не совсѣмъ не правы. Я не люблю, чтобъ бродягъ и преступниковъ выгоняли изъ какой бы то ни было страны: это значить передавать чуму своему ближнему. Гораздо-лучше, бродягамъ дать осѣдлость и занятіе, и стараться исправить преступниковъ или сдѣлать ихъ безвредными. Мать твоя кажется мнѣ доброй женщиной, которую слѣдовало бы тебѣ любить съ ея хорошими сторонами и недостатками; и я почитала бы тебя еще больше, если бъ ты закрылъ глаза или предалъ совершенному забвенію слабости ея молодыхъ лѣтъ. Берегись, дитя мое; этотъ своенравный характеръ, эта холодная привычка безмолвно осуждать, и потомъ безъ возврата и не прощая убѣгать отъ всего, что не походитъ на насъ, можетъ сдѣлать насъ виновными, даже опасными для другихъ и для самихъ-себя. Ты видишь, что ты обрекъ уже самого-себя страданію, и отравилъ счастіе, котораго могъ ожидать отъ семейнаго круга; безъ-сомнѣнія, мать твоя, какъ она ни легкомысленна, оплакивала уже твой съѣздъ и его причины. По-крайней-мѣрѣ, пишешь ли ты ей иногда?

-- Писалъ, отвѣтилъ Сен-Жюльенъ.

-- Продолжай писать и впередъ, возразила Квинтилія:-- и пусть тонъ твоихъ писемъ хоть отчасти заставитъ ее забыть все оскорбительное и жестокое, что таится въ твоемъ отсутствіи. Впрочемъ, прибавила герцогиня вставая и подавая ему руку: -- вы, графъ, сдѣлали хорошо, что разсказали намъ все это; теперь намъ понятнѣе, какъ мы должны уважать вашу задумчивость. Дѣти мои, сказала она пажу и Жинетѣ:-- вы умны и поймете, что сердце Сан-Джіуліано не одного возраста съ вашимъ. Съ нимъ не надо обходиться, какъ съ товарищемъ дѣтства. Ты же, милый другъ мой, сказала она молодому графу: -- ты долженъ быть уступчивъ и снисходителенъ къ ихъ молодости и ихъ безпечной веселостью разсѣивать себя. Мы употребимъ всѣ старанія, чтобъ сдѣлать твое будущее счастливѣе прошедшаго, и если намъ не удастся, значитъ, дружба не имѣетъ власти надъ твоей душой, и что сердце твое не знаетъ забвенія.

Такъ-какъ наступилъ часъ, когда герцогиня, въ первый разъ по пріѣздѣ, должна была принять всѣхъ своихъ придворныхъ, то она накинула на себя, сверхъ толковаго платья, соболью шубу, крытую бархатомъ, съ золотыми узорами. Пажъ взялъ въ руки опахало изъ павлиныхъ перьевъ. Жюльену вручили большую книгу, съ золотыми застежками, для внесенія просьбъ, подаваемыхъ герцогинѣ. Жинета, пользовавшаяся особыми преимуществами, присоединилась къ тремъ важнымъ австрійскимъ дамамъ, которыя, по наслѣдственному праву, имѣли почетную должность являться предъ дворомъ при особѣ ея свѣтлости. Имъ очень не нравилось, что Венеціанка, безъ рода и племени, и, какъ онѣ утверждали, не совсѣмъ строгихъ нравовъ, шла рядомъ съ ними и безъ церемоніи вырывала у нихъ шлейфъ герцогинина платья. Но герцогиня не любила противорѣчія, и скорѣе прогнала бы почетныхъ матронъ, чѣмъ согласилась бы огорчить свою фаворитку. Мужчины же, находившіеся при дворѣ, отнюдь не возставали противъ появленія въ пріемныхъ комнатахъ герцогини такой миловидной особы, какъ Жинета.

Герцогиня, принявъ привѣтствія придворныхъ, представила имъ своего домашняго секретаря, графа де-Сен-Жюльена. По одному голосу, которымъ она говорила, всѣ поняли, что это не былъ преемникъ аббата Сципіона, и что съ графомъ надо обходиться иначе. Со всѣхъ сторонъ Сен-Жюльена осыпали комплиментами и увѣреніями въ преданности, такъ-что онъ самъ теперь только понялъ, какую цѣну придавали его должности.

-- Боже мой! подумалъ онъ: -- да еслибъ я былъ мужъ герцогини, мнѣ нельзя было бы ожидать ничего болѣе. Однако, всѣмъ людямъ должно быть очень-хорошо извѣстно, въ какомъ костюмѣ пріѣхалъ я сюда.

Видя, какъ гибки и низкопоклонны люди передъ всякимъ, кто, по-видимому, пользуется милостію повелителя, Жюльенъ сталъ удивляться своей прежней робости.-- Гдѣ же это величіе, о которомъ я мечталъ? подумалъ онъ: -- гдѣ эти возвышенные люди, которые благородными дѣлами поддерживаютъ знатность рода и сана, и у которыхъ сердце гордое и смѣлое, какъ девизъ ихъ древняго герба? Не-уже-ли истинное благородство такъ же рѣдко, какъ и истинный талантъ?

Въ тотъ же самый день, праздновали свадьбу адъютанта Лучьйоли и чтицы мистриссъ Уайтъ. Для Жюльена было очень-удивительно, что этотъ молодой и красивый мужчина рѣшился жениться на старой дѣвѣ низкаго происхожденія и самаго жалкаго ума. Но удивленія Жюльена никто не раздѣлялъ. Герцогиня давала за невѣстой значительное приданое, слѣдовательно, Лучьйоли могъ вполнѣ удовлетворить своему мелкому тщеславію и уничтожить враговъ дерзкимъ великолѣпіемъ временщика. Онъ совершенно примирился съ своимъ положеніемъ, и въ лицѣ Квинтиліи, невыражавшемъ ни малѣйшей ироніи, нашолъ болѣе снисхожденія къ своему самолюбію, чѣмъ даже смѣлъ надѣяться.

Въ-самомъ-дѣлѣ, герцогиня присутствовала при бракосочетаніи съ неизмѣннымъ наружнымъ спокойствіемъ. Глядя на строгое и материнское выраженіе ея лица, невозможно было подозрѣвать, что она внутренно смѣется надъ этой жалкой и безнравственной жертвой собственнаго эгоизма. Ни въ одномъ углу часовни, ни на какомъ лицѣ не блеснула ни малѣйшая улыбка. Уста Квинтиліи были неподвижны и сжаты, какъ у математика, мысленно разрѣшающаго важную задачу. Но Жюльенъ не повѣрилъ этой личинѣ. Вотъ почему, когда, около полуночи, онъ опять очутился въ комнатѣ герцогини, въ присутствіи ея, Жинеты и Галеотто, -- разъигравшаяся передъ нимъ сцена, служившая развязкой и объясненіемъ брака Лучьйоли, не удивила его: онъ ожидалъ ее. Жинета, приложивъ платокъ ко рту, казалось, съ болѣзненнымъ нетерпѣніемъ ожидала знака своего освобожденія, и Квинтилія, падая въ изнеможеніи на коверъ, дала ей примѣръ безконечнаго и почти конвульсивнаго смѣха. Пажъ тоже залился ребяческимъ хохотомъ. Когда смѣхъ нѣсколько утихъ, бѣглый огонь злыхъ сарказмовъ и острыхъ замѣчаній увѣнчалъ великолѣпнѣйшій фарсъ, въ которомъ роль буфера, или жертвы, разъигралъ отвергнутый вздыхатель или уволенный любовникъ.

-- Мнѣ это не нравится, сказалъ Жюльенъ пажу, воротившись въ свою комнату.-- Или Лучьйоли добрый простакъ, надъ которымъ безжалостно издѣваются, или онъ подлецъ, утѣшающійся деньгами, и въ такомъ случаѣ лучше бы прогнать его.

-- Кажется, отвѣчалъ пажъ довольно-сухо и серьёзно: -- вы порицаете поступки нашей благодѣтельницы; я вамъ скажу тоже, г. де-Сен-Жюльенъ: мнѣ это не нравится.

-- Поставьте себя на мое мѣсто, возразилъ Сен-Жюльенъ, нѣсколько смутившись: -- не подумали ли бы вы, что герцогиня или очень-строга къ тѣмъ, кто смѣетъ подымать на нее взоры, или очень-непостоянна къ тѣмъ, кого сама на мигъ возвысила до себя?

Въ отвѣтъ пажъ громко захохоталъ. Потомъ, принявъ опять серьёзный вилъ, онъ оставилъ Сен-Жюльена, сказавъ ему: -- Другъ мой, ни усердіе, ни осторожность не допускаютъ духа пытливости.

VI.

На другой день, герцогиня позвала Жюльена и заперлась съ нимъ въ кабинетѣ. Она была занята множествомъ проектовъ: хотѣла сдѣлать значительное сбереженіе въ своихъ издержкахъ, устроить новую больницу, сократить доходы духовенства, написать разсужденіе о политической экономіи, и пр. и проч. Сен-Жюльенъ устрашился при мысли, сколько она задумала, и въ первую минуту ему показалось, что для исполненія всего этого мало человѣческой жизни. Но герцогиня такъ понятно изложила ему главныя основанія и сопровождала ихъ такими точными и подробными объясненіями, что онъ вскорѣ ясно сталъ видѣть то, въ чемъ прежде предполагалъ совершенный хаосъ, изобрѣтенный женской головою. Отсылая его, она дала ему довольно-важную работу, которую онъ долженъ былъ представить ей на другой день, и которой она осталась довольна, не смотря на то, что сдѣлала на поляхъ множество замѣтокъ.

Нѣсколько мѣсяцевъ было употреблено на то, чтобъ приготовить и написать всѣ эти проекты. Въ-продолженіе этого времени, герцогиня не выходила изъ своего дворца; праздники и придворные выходы были прекращены; улицы сдѣлались безмолвны, и фасады дворца не освѣщались блескомъ огней. Квинтилія, надѣвъ длинное платье изъ чернаго бархата и спрятавъ свои прекрасные волосы подъ вуаль, казалось, позабыла наряды, шумъ и блескъ, которые, обыкновенно, столько любила. Погруженная въ серьёзныя изученія и занятая полезными размышленіями, она не позволяла себѣ другаго отдыха, кромѣ того, что вечеромъ, въ сопровожденіи своихъ приближенныхъ, т. е. пажа, домашняго секретаря и Жинеты, выходила на террасу и курила тамъ сигары. Иногда она, въ гондолѣ, прогуливалась съ ними по небольшой живописной рѣчкѣ, называемой Челина, которая протекала по герцогству; но рѣзвая веселость была изгнана изъ ихъ разговоровъ. Безпрерывные новые проекты и недоконченность старыхъ поставляли ее въ самыя частыя и непосредственныя сношенія съ Сен-Жюльеномъ. Между ними родилась та близость отношеній, которая имѣла въ себѣ что-то тихое и братское, которая была лучше дружбы, и однакожь не походила на любовь. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, думалъ Жюльенъ; но вся его душа и всѣ способности были заняты одною мыслію. Если бы время, въ которое герцогиня отпускала его отъ себя, не было посвящаемо неотложнымъ работамъ, порученнымъ ею же -- оно для Жюльена показалось бы невыносимымъ. Чуть только просыпался, онъ тотчасъ спѣшилъ къ ней и не оставлялъ ея до самой ночи. Она обѣдала съ нимъ вмѣстѣ, но эти обѣды были короткіе, почти наполеоновскіе. Случалось ли ей отъ своихъ умственныхъ, серьёзныхъ занятій отдыхать на какой-нибудь мысли болѣе-пріятной, она всегда дѣлилась ею съ своимъ молодымъ секретаремъ. Она разговаривала съ нимъ объ искусствахъ, которыя такъ любила и которымъ онъ горячо сочувствовалъ. Она съ удовольствіемъ слушала нѣсколько легкихъ, игривыхъ стиховъ, которыми онъ вдохновлялся въ ея присутствіи, или говорила ему о благодѣтельномъ дѣйствіи трудолюбивой и умѣренной жизни, о наслажденіяхъ чистой и святой дружбы. Сен-Жюльенъ слушалъ ее съ упоеніемъ, и, смотря на ея свѣтлое лицо, на ея добрый, материнскій взоръ, забывалъ, что къ такой женщинѣ можетъ родиться страсть бурная и роковая; онъ увѣрялъ себя, что достигъ до предѣла самыхъ лучшихъ желаній, какія могутъ только родиться въ благородной душѣ, и думалъ, что съ нимъ неразлучно и навсегда ужь будетъ это чистое, невозмущаемое счастіе. Правда, когда онъ, послѣ этихъ сладкихъ бесѣдъ, вдругъ оставался одинъ, голова его воспламенялась, сердце билось шибко, всѣ внутреннія ощущенія обращались въ какое-то неопредѣленное страданіе; но за этими волненіями вскорѣ послѣдовало успокоительное, кроткое чувство. Онъ благодарилъ Бога за избавленіе его отъ мучительно-горестнаго состоянія и за всѣ эти радости; онъ проливалъ слезы и произносилъ имя Квинтиліи... Когда, такимъ-образомъ, сердце его облегчалось, онъ съ жаромъ принимался за дѣло, назначенное его повелительницей, и впередъ предавался удовольствію при мысли, что заслужитъ отъ нея похвалы и благодарность.

Совершенно-отдѣленный отъ другихъ приближенныхъ герцогини, Сен-Жюльенъ имѣлъ сношенія только съ Галеотто и Жинетой. Его робкій и немного-гордый характеръ, серьёзныя и постоянныя занятія, и въ особенности чувство внутренняго довольства, дѣлавшее для него потребность высказаться совершенію ненужною, препятствовали всякому сообщенію между имъ и остальными людьми. По-этому, онъ жилъ въ такомъ разобщеніи со всѣмъ, что было не Квинтилія, что едва зналъ имена лицъ, встрѣчаемыхъ имъ во дворцѣ. А между-тѣмъ, при такой увѣренности въ своемъ благополучіи, въ немъ, невѣдомо для него-самого, загоралась дѣйствительная страсть, -- страсть пожирающая, упорная, неистребимая. Воображеніе этого молодаго человѣка было столь чисто, онъ такъ мало зналъ любовь, что не вѣрилъ въ ея страданія, и, испытывая всю ихъ муку, не узнавалъ ихъ.

Шесть мѣсяцевъ прошли такимъ образомъ. Однажды вечеромъ, работа была кончена. Герцогиня весь этотъ день была серьёзна и задумчива болѣе обыкновеннаго. Она собственною рукою набросала послѣднюю страницу, въ концѣ записки, представленной Жюльеномъ. Въ то время, какъ она писала, Жинета, войдя тихонько въ комнату, съ нетерпѣніемъ ожидала конца. Ея черные, быстрые глаза безпрерывно обращались то на дверь, въ которой Жюльенъ примѣтилъ полу плаща Галеотто, то на мрачное лицо и сдвинутыя брови герцогини. Наконецъ, герцогиня, съ разсѣяннымъ видомъ, положила перо и закрыло лицо руками; потомъ снова взяла его, поиграла нѣсколько секундъ локонами своихъ распущенныхъ волосъ, вздрогнула, быстро набросала нѣсколько словъ, подписала записку, закрыла ее и далеко оттолкнула отъ себя. Потомъ, она встала, съ перомъ въ рукѣ, и оборотясь къ Жинетѣ, воткнула его въ ея густые черные волосы. Горничная вскрикнула отъ радости.

-- Наконецъ, все это кончено? Ваша прекрасная ручка броситъ ли перо и возьмется ли опять за опахало? Достигли ли мы конца этого скучнаго поста? Раскроютъ ли удовольствія камень гробницы, въ которой вы себя схоронили? Позволите ли мнѣ выбросить это гадкое перо, которое давитъ меня, какъ свинецъ?

-- Брось его въ огонь! отвѣчала Квинтилія: -- въ этотъ годъ я не стану ужь больше работать.

-- Да здравствуетъ праздность! вскричалъ Галеотто, вбѣжавъ въ комнату однимъ прыжкомъ.-- Подъ опасеніемъ получить выговоръ, осмѣливаюсь преклонить колѣно предъ моей повелительницей и просить разбить желѣзныя цѣпи ея оруженосца.

-- Лети куда хочешь, мой прекрасный мотылекъ! отвѣчала герцогиня, цалуя пажа въ лобъ.

-- Клянусь святою Дѣвой! сказалъ пажъ, вставая: -- вотъ ужь болѣе шести мѣсяцевъ, какъ ваша свѣтлость не дарили этой честью вашего бѣднаго карлика. Теперь мы всѣ спасены. Мы снова возраждаемся, развертываемъ наши куколки, оживаемъ...

-- Сожжемъ проклятое перо! сказала Жинета.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ пажъ, выхвативъ у нея перо.-- Прицѣпимъ его къ берету господина домашняго секретаря, и бросимъ въ Челину обоихъ, педанта и его чернила, скуку и записки.

-- Ничуть, сказала герцогиня.-- Уважайте, въ свою очередь, трудъ, размышленіе и порядокъ. Мой добрый Джіуліано, мы встрѣтимся опять съ-глазу-на-глазъ въ пыли книгъ; а теперь, отдохнемъ и скинемъ наше траурное платье. Станемъ смѣяться съ этими дѣтьми, сдѣлаемся молодыми. Пажъ! вели освѣтить фронтонъ моего дворца; а ты, Жинета, дай свободу моимъ волосамъ и сними съ моего пальца это послѣднее чернильное пятно.

Жиннета вытерла руки герцогини лимоннымъ сокомъ. Пажъ растворилъ окна, и съ криками радости подалъ знакъ къ иллюминаціи; потомъ увлекъ Жюльена на террасу, и, отдавая ему букетъ цвѣтовъ, сказалъ:

-- Отнесите къ ея свѣтлости, станьте передъ ней на колѣни и старайтесь, чтобъ она подарила васъ сладкою улыбкой. Въ особенности, бросьте этотъ смущенный, унылый видъ. Чему вы удивляетесь? Не-уже-ли же вы думали, что мы навѣки должны будемъ проститься съ веселостями, и что все пойдетъ здѣсь по вашему вкусу и понятіямъ? Но научитесь цѣнить дружбу. Я могъ бы сегодня отмстить вамъ за скуку, которую такъ долго терпѣлъ по милости вашей, а я, напротивъ, хочу помочь вамъ возстановить вашъ кредитъ, который колеблется.

-- Право? Клянусь вамъ, я ничего не понимаю, отвѣчалъ Жюльенъ, принимая машинально букетъ.

-- Ступайте, ступайте! кричалъ пажъ, толкая его.-- Если вы искусны, не теряйте времени и случая, потому-что вотъ ужь вихрь подвигается къ намъ, и шабашъ начинается.

Въ-самомъ-дѣлѣ, въ воздухѣ раздались звуки множества инструментовъ, и уже бураки и ракеты летали по улицамъ.

-- Что значитъ весь этотъ шумъ? спросилъ Жюльенъ.

-- Это дѣло моихъ рукъ, отвѣчалъ Галеотто съ восторженнымъ видомъ: -- оно спасетъ или погубитъ многихъ льстецовъ, однихъ заставитъ летать подобно орламъ, а другихъ пресмыкаться, подобно сутенятамъ.

Сен-Жюльенъ, подталкиваемый пажомъ, подошелъ къ герцогинѣ съ неловкимъ и смущеннымъ видомъ.

Она переодѣлась и была ужь совсѣмъ не та женщина, которую видѣлъ Жюльенъ шесть мѣсяцевъ сряду. Волосы ея были раздушены, на головѣ горѣли самоцвѣтные брильянты; въ нарядѣ замѣтны роскошь и блескъ. Тѣло ея приняло другое положеніе; физіономія измѣнила выраженіе. Безъ сомнѣнія, она казалась и моложе и лучше, и привлекательнѣе, чѣмъ была въ своемъ чорномъ платьѣ, съ этимъ задумчивымъ лицомъ; но Жюльенъ любилъ ее больше въ такомъ видѣ,-- а теперь опять онъ почувствовалъ къ ней страхъ. Сомнѣніе его, спавшее долгое время, пробудилось; довѣрчивость и радости стали блѣднѣть по мѣрѣ того, какъ красота Квиптиліи озарялась блескомъ болѣе-и-болѣе живымъ.

-- Преклоните колѣни, шепталъ ему пажъ: -- и старайтесь поцаловать у ней руку.

Жюльенъ вообразилъ, что надъ нимъ смѣются, и готовъ былъ подумать, что и Квинтилія приняла участіе въ мистификаціи, приготовленной противъ него. Онъ опустился однимъ колѣномъ на бархатный коверъ, лежавшій у ногъ ея, и дрожа всѣмъ тѣломъ, поднялъ на нее взоръ, который, казалось, выражалъ грустный и кроткій упрекъ. Но, вмѣсто того, чтобъ смѣяться надъ нимъ, какъ воображалъ онъ, Квинтилія взяла его за руку.

-- Какъ! цвѣты въ рукахъ Джуліано! весело сказала она: -- видно свѣтъ перевернулся. Ты принесъ мнѣ именно тѣ цвѣты, которые я люблю -- турецкую розу и упояющій помпадуръ. Подай, Джуліано, подай! Вѣрно ты тоже хочешь перерядиться и помолодѣть? Прекрасно, дитя мое. Покажемъ имъ, что трудъ не сдѣлалъ насъ безсмысленными, и что умы наши не притупились, какъ наши перья.

Говоря эти привѣтливыя слова, Квинтилія поцаловала своего домашняго секретаря въ обѣ щеки. Это было въ первый разъ, и Жюльенъ такъ мало былъ къ тому приготовленъ, что голова у него закружилась, и онъ не могъ понять, что вокругъ него происходитъ.

Фейерверкъ былъ сожженъ на водѣ, и великолѣпный ужинъ, который казался импровизованнымъ, но который Жинета и Галеотто приготовляли съ давнихъ поръ, продлилъ праздникъ далеко за полночь. Сен-Жюльенъ сначала машинально слѣдилъ за Квинтиліей; онъ былъ еще подъ вліяніемъ упоительнаго поцалуя; онъ находилъ ее прекрасною въ новомъ нарядѣ, остроумною и граціозною съ тѣми, кто подходилъ привѣтствовать ее. Но мало-помалу, эти придворные поклонники, которыхъ онъ отвыкъ уже видѣть между ей и собою; этотъ шумъ, препятствовавшій Квинтиліи внимать ему одному; эта суета, которая, казалось, такъ восхищала ее -- все это сдѣлалось ему ненавистнымъ. Не разъ хотѣлось ему бросить это глупое сборище и запереться въ своей комнатѣ; но чувство безпокойной, мучительной ревности удерживало его предъ герцогиней.

VII.

-- Другъ мой, сказалъ ему Галеотто на другое утро:-- ты вчера вечеромъ былъ необыкновенно-смѣшонъ.

-- Почему такъ?

-- Скучный, блѣдный, съ разстроеннымъ лицомъ! Берегись. Герцогиня расположена теперь къ забавамъ, и если ты не будешь веселиться, ты погибъ.

-- Погибъ? спросилъ Сен-Жюльенъ: -- какъ? почему?

-- Почему? потому, мой милый, что ты ей наскучишь. Какъ? потому-что она, наконецъ, позабудетъ даже твое имя.

-- Гдѣ мы, Боже мой! произнесъ Сен-Жюльенъ съ чувствомъ неодолимой грусти, и закрывъ лицо руками.-- Не во снѣ ли я? Не-уже-ли въ двѣнадцать часовъ могло все такъ измѣниться?

-- Ты не знаешь свѣта, отвѣчалъ пажъ: -- не знаешь, что не должно надѣяться ни на что; что надо быть готову ко всему и всегда имѣть въ запасѣ двадцать нарядовъ, чтобъ вѣчно преобразовываться по волѣ тѣхъ, кто любитъ преобразованія.

-- Но объясни мнѣ, что такое Квинтилія? До другихъ мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

-- Квинтилія! возразилъ пажъ, повысивъ голосъ.-- Ты хочешь, чтобъ я объяснилъ тебѣ эту женщину!.. Милый мой, мнѣ только шестнадцать лѣтъ! Во мнѣ есть тактъ, сметливость, честолюбіе, ловкость; я хорошо вижу, хорошо слышу; не стараюсь понимать; повинуюсь и угадываю впередъ, что мнѣ прикажутъ. Этого, для моихъ лѣтъ, кажется, уже довольно. Но найдти причину того, что я вижу, слышу и дѣлаю,-- это слишкомъ-много для моей юношеской опытности. Вамъ, господинъ-философъ, скорѣе бы слѣдовало дать мнѣ ключъ къ загадкамъ, около которыхъ вращался я, какъ планета, не зная куда влечетъ меня мое солнце.

-- Я прошу тебя только объ одномъ, продолжалъ Сен-Жюльенъ, грустно остановивъ свои большіе глаза на живыхъ, блестящихъ глазкахъ пажа:-- я вижу въ ней двухъ различныхъ женщинъ: одну истинную, другую искусственную; одну такую, какою создала ее природа; другую образовали люди и вѣкъ. Скажи, которая изъ нихъ твореніе рукъ Божіихъ?

Губы пажа нервически сжались, какъ-будто онъ хотѣлъ произнести циническое слово. Сен-Жюльенъ угадалъ то слово, которое готово было сдетьть съ насмѣшливыхъ устъ Галеотто, и болѣзненная дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Но пажъ вдругъ всталъ, съ гибкостью придворнаго перемѣнилъ всѣ пріемы и образъ выраженія, сталъ важно и степенно ходить по комнатѣ, и отвѣчалъ съ самымъ серьёзнымъ видомъ:

-- Вашъ вопросъ, любезный другъ, не имѣетъ здраваго смысла. Чувство и метафизика разстроили ваше сужденіе. Развѣ мы родимся чѣмъ-нибудь? Нашъ характеръ зависитъ отъ воспитанія и отъ случая. Если бъ я былъ френологомъ, я объяснилъ бы вамъ, какія возвышенія черепа ея свѣтлости условливаютъ въ ней противорѣчія, замѣченныя вами. Но такъ-какъ я шутъ и невѣжа, то предпочитаю любоваться ея прелестными чорными волосами и подставлять мой узкій и ограниченный лобъ подъ поцалуи герцогининыхъ устѣ.

Вспомнивъ недавно-полученный имъ поцалуи, Сен-Жюльенъ задрожалъ, блѣднѣлъ и краснѣлъ. Галеотто замѣтилъ это, остановился противъ него, скрестилъ на груди руки и сказалъ:

-- Ты влюбленъ, другъ мой; ты погибъ!

-- Влюбленъ, возразилъ Жюльенъ, смѣшавшись: -- нѣтъ, я не влюбленъ. Я люблю повелительницу нашу со всѣмъ благоговѣніемъ, съ...

-- Молчи, ты бредишь, отвѣчалъ пажъ: -- теперь не рыцарскія времена.. Ты влюбленъ; но въ этомъ-то и сумасбродство.

-- Галеотто, прошу тебя не смѣяться.

-- Я не смѣюсь. Вчера, когда она тебя поцаловала, ты чуть не упалъ въ обморокъ. Для человѣка, желающаго только проложить себѣ дорогу, это сдѣлало бы отличный эффектъ. Подобная робость правится здѣсь больше, чѣмъ дерзость Лучьйоли. Васъ не женятъ на старой дѣвѣ и не пошлютъ въ деревенскій замокъ разъигрывать роль феодальнаго барона, съ пятидесятью тысячами франковъ дохода и движущейся муміей, вмѣсто жены. Но на васъ надѣнутъ золотой ошейникъ, и вы проведете свой вѣкъ лёжа между пестрой серной и бѣлой любимой собачкой.

-- Но вы сами какую же разъигрываете здѣсь важную роль? спросилъ Сен-Жюльенъ, нѣсколько-оскорбленный.

-- Никакой; но я не влюбленъ; и когда меня цалуютъ въ лобъ, я не забываю, что я игрушка, домашній звѣрикъ, ребенокъ, осужденный никогда не имѣть возмужалости. Въ-ожиданіи же ея, я возвращаю Жинетѣ получаемые поцалуи. Дѣлай и ты то же, Джуліано. Жинета мила и привѣтлива...

Голова Сен-Жюльена пошла кругомъ. Онъ схватился за ручку креселъ, и съ горестью произнесъ:

-- Боже мой! куда ты меня привелъ?

На это мистическое замѣчаніе Галеотто отвѣчалъ громкимъ хохотомъ.

Простодушный Жюльенъ смотрѣлъ на него съ удивленіемъ и съ какимъ-то ужасомъ. Воспитанный въ деревнѣ, съ душой чистой и безпорочной, онъ не могъ постичь преждевременнаго перерожденія этого сына гражданственности.

-- Быть такъ молоду и красиву, продолжалъ онъ, глядя на пажа съ искреннею скорбью, увеличившею веселость молодаго шалуна:-- и съ такимъ свѣтлымъ челомъ, и съ такою плѣнительною граціею быть уже до того сухимъ, холоднымъ, разсчетливымъ! Торжествовать, въ такіе годы, надъ любовью, надъ энтузіазмомъ, надъ голосомъ крови! Посвятить всю свою жизнь одному честолюбію и не имѣть ни молодаго сердца, ни пылкаго воображенія, которое увлекало бы и заставляло забывать всѣ разсчеты! Какъ! не любить даже Жинеты? Смѣяться въ душѣ и презирать поцалуи одной, не довѣрять и оставаться холоднымъ подъ устами другой! Что же любишь ты, что же будешь любить, старикъ въ шестнадцать лѣтъ?.. Что же я такое? вскрикнулъ Жюльенъ, смущенный и изумленный.

-- Хотите, чтобъ я вамъ сказалъ? и не разсердитесь?

-- Нѣтъ.

-- А Квинтилія?

-- На это отвѣчу вамъ когда-нибудь, если встрѣтимся съ вами миляхъ во стѣ отсюда.

VIII.

Во дворцѣ приготовлялся большой балъ. Никогда Жюльенъ не видѣлъ такой роскоши и такихъ безмѣрныхъ издержекъ. Никто не могъ быть допущенъ къ герцогинѣ, если являлся говорить не о нарядахъ, люстрахъ или музыкантахъ. Бѣдный секретарь, чуждый всему этому, блуждалъ, блѣдный и печальный, посреди безпорядка, въ пыли приготовленій и между толпами работниковъ. Три дня прошли, и онъ не видѣлъ герцогини. Онъ впалъ въ мрачную меланхолію и оплакивалъ потерю своей прекрасной мечты, своихъ сладкихъ сновидѣній. Поутру, въ день праздника, Квинтилія вспомнила о немъ и позвала его, чтобъ отдать ему его костюмъ. Она съ самымъ важнымъ тономъ дала ему наставленія самыя пустѣйшія, спросила у него совѣта на-счетъ выкройки рукавовъ, которые Жинета примѣривала на ней; потомъ забыла о немъ и не примѣтила, когда онъ вышелъ.

Балъ былъ великолѣпный. По странной, причудливой выдумкѣ герцогини, весь дворъ представлялъ обширную коллекцію мотыльковъ и насѣкомыхъ. Пестрыя полукафтанья стягивали таліи; большія шелковыя крылья на непримѣтныхъ проволокахъ распускались позади плечь или шли вдоль боковъ. Нельзя было довольно надивиться точности всѣхъ оттѣнковъ, формѣ всѣхъ принадлежностей, виду и положенію крыльевъ и даже физіономіи каждаго насѣкомаго, выражаемой головнымъ уборомъ той особы, которая обязана была представлять его. Добрый аббатъ Сципіонъ, превращенный въ кузнечика, довольно-удачно скакалъ въ своемъ узенькомъ платьѣ изъ свѣтло-зеленаго крепа. Чопорный Лучьйоли, зашитый въ выпуклую чешую изъ темнаго атласа и въ длинный жилетъ съ бѣлыми и черными полосками, удивительно-хорошо представлялъ майскаго жука самой большой породы. Высокая и тонкая маркеза Лучьйоли, экс-мистриссъ Уайтъ, была блистательна въ длинномъ платьѣ изъ чернаго бархата, съ огромными тафтяными крыльями желтаго цвѣта съ черными полосками. Ея длинное блѣдное лицо, выкройка крыльевъ, ея неловкая, старающаяся казаться рѣзвой походка, -- все это напоминало ту огромную бабочку, называемую подалирій, которая до того затрудняется своимъ длиннымъ тѣломъ, что ласточки, изъ презрѣнія, не преслѣдуютъ ея, а оставляютъ сражаться противъ вѣтра вмѣстѣ съ желтыми и зубчатыми листьями египетской смоковницы. Прекрасный пажъ Галеотто представлялъ красиваго мотылька аргуса; драгоцѣнные камни всѣхъ цвѣтовъ разбѣгались по его крыльямъ изъ свѣтло-голубаго бархата, подбитымъ атласомъ, отливавшимъ цвѣтами розовымъ, абрикосовымъ и перламутровымъ. Жинета была въ лазуревомъ щиткѣ съ темными полосками. Ея темно-каштановые волосы собраны были на вискахъ въ большихъ космахъ. Съ этой красивой прической, съ ея веселымъ лицомъ, затянутая въ тѣсный корсажъ, ловкая, игривая, съ прозрачными крыльями изъ голубаго крепа, она представляла лучшій типъ самой красивой стрекозы, какую когда-либо видѣли. Жюльена переодѣли въ дневную бабочку съ черными бархатными крыльями, окаймленными золотомъ.

Герцогиня сама присутствовала при выборѣ и распредѣленіи всѣхъ этихъ костюмовъ. Она совѣтовалась съ двадцатью учеными и справлялась со всѣми энтомологіями своей библіотеки, чтобъ достигнуть возможнаго совершенства въ костюмахъ и привесть въ восторгъ и упоеніе самаго степеннаго и ученѣйшаго изъ всѣхъ профессоровъ естественной исторіи. Она каждую роль или, по-крайней-мѣрѣ, каждый цвѣтъ, подбирала подъ характеръ или физіономію каждаго лица. Вокругъ нея прекрасныя Венеціанки порхали, превращенныя въ осъ, совицъ, бѣлянокъ; блестящіе офицеры занимали роли турокъ-рогачей, усачей, бражниковъ. Нѣсколько молодыхъ аббатовъ были одѣты муравьями, а домоправитель нарядился въ паука. Много удивлялись бражнику-мертвецу; богомолъ-проповѣдникъ имѣлъ полный успѣхъ, а женщины, при видѣ огромнаго навознаго жука, чтимаго Египтянами, кричали отъ ужаса.

Между всѣми воздушными толпами мотыльковъ, Квинтилія отличалась богатствомъ и простотою своего костюма. Она избрала своей эмблемой фалену, бѣлую ночную бабочку. Ея платье и крылья изъ серебрянаго матоваго газа падали небрежно вдоль стана. Головной уборъ ея украшался двумя бѣлыми марабу, которыя, отъ лба склоняясь на плечи, превосходно представляли два пушистые усика.

Залы были устланы коврами и усѣяны цвѣтами. Шолковыя лѣстницы, скрытыя въ гирляндахъ изъ розъ, были развѣшаны вдоль стѣнъ или прикрѣплены къ сводамъ. Смѣльчаки ползали по этимъ легкимъ подпорамъ; сложивъ крылья, они прицѣплялись гдѣ-нибудь подъ потолкомъ, или колебались межь колоннами, или бросались съ одной на другую, взмахнувъ прозрачными крыльями. Зрѣлище было истинно-волшебное, и новость его на-минуту увлекла Сен-Жюльена. Но неожиданныя мученія скоро вывели его изъ этого простодушнаго удовольствія. Квинтилія, окруженная привѣтствіями, угодливостью и мольбами, съ такимъ юношескимъ упоеніемъ предавалась удовольствію возбуждать къ себѣ всеобщее удивленіе, что Сен-Жюльенъ не могъ болѣе сомнѣваться въ обманѣ, которому предавался онъ въ эти шесть мѣсяцевъ тихаго счастія.-- Безумецъ! говорилъ онъ самъ себѣ: -- "какъ могъ я думать, что эта женщина питаетъ въ душѣ своей что-нибудь другое, кромѣ тщеславія своего пола и гордости своего сана? Какъ могъ я заблуждаться до такой степени, не подозрѣвая безпутства, царствующаго здѣсь? Какое удовольствіе было ей обманывать меня и себя-самоё этими мнимыми филантропическими проектами, этими порывами души высокой, когда самое пламенное изъ ея желаній, самая упоительная изъ ея радостей -- разорительный праздникъ и пошлая лесть двора!"

И, не смотря на эти печальныя размышленія, онъ слѣдилъ за нею съ безпокойствомъ; онъ подсматривалъ каждый взоръ ея, каждое движеніе. Когда ему казалось, что она занималась однимъ изъ гостей больше, чѣмъ другимъ, сердце его билось сильнѣе, голова горѣла, и онъ готовъ былъ сдѣлать какую-нибудь смѣшную выходку; потомъ онъ останавливался, спрашивалъ у себя отчета въ своихъ собственныхъ волненіяхъ и пугался, чувствуя въ одно и то же время и любовь и отвращеніе.

Въ вальсѣ, прическа герцогини нѣсколько разстроилась. Она тихонько ускользнула съ бала и пошла въ свои комнаты, чтобъ поправиться. Жинета въ это время танцована гдѣ-то въ дальнихъ залахъ; Квинтилія не хотѣла звать ее и вошла одна, совершенно безъ шума, въ свою уборную; но въ ту минуту, какъ она стала затворять дверь, чья-то блѣдная фигура мелькнула передъ нею. То былъ Сен-Жюльенъ, слѣдовавшій за герцогиней. Въ припадкѣ ревности, ему вдругъ показалось, что Квинтилія обмѣнялась взглядомъ съ Лучьйоли, и голова его пошла кругомъ.

-- Что ты, Джуліано? спросила она съ удивленіемъ.-- Ты, кажется, печаленъ или боленъ? Не хочешь ли сказать мнѣ что-нибудь?-- Что я могу для тебя сдѣлать?

-- Я вамъ помѣшалъ, герцогиня, отвѣчалъ онъ дрожащимъ голосомъ: -- прикажите мнѣ оставить васъ.

-- Нѣтъ, возразила герцогиня съ совершенной безпечностью: -- присядь на этотъ диванъ, пока я поправлю свое перо; и если имѣешь сказать мнѣ что-нибудь, я слушаю.

Жюльенъ сѣлъ и молчалъ. Квинтилія, стоя передъ зеркаломъ, спиною къ нему, спокойно поправляла прическу. Окончивъ, она вспомнила о немъ, и посмотрѣла на него въ зеркало. Жюльенъ готовъ былъ упасть въ обморокъ.

Герцогиня прямо подошла къ нему, и съ увѣренностью, которая столько же могла происходить отъ доброты ея души, сколько и отъ смѣлости характера, взяла его за руку.

-- Ты что-то отъ меня скрываешь, сказала она:-- ты разстроенъ, ты или несчастливъ? Говори; я другъ твой.

Сен-Жюльенъ склонилъ голову на прекрасныя ручки Квинтиліи, и облилъ ихъ слезами.

-- Ты влюбленъ? произнесла она, съ участіемъ пожимая ему руки.

-- Да, герцогиня.

-- Да, не правда ли?

-- Да, да.

-- Въ кого?

-- Я никогда не осмѣлюсь...

-- Въ Жинету?

-- Нѣтъ...

-- Ну, въ меня?

-- Да, герцогиня.

-- Что жь тѣмъ хуже для тебя, отвѣчала она съ нетерпѣливымъ движеніемъ, похожимъ на гнѣвъ: -- тѣмъ хуже для насъ обоихъ!

Сен-Жюльенъ вообразилъ, что онъ оскорбилъ ея гордость.

-- Простите мнѣ, сказалъ онъ: -- я безумецъ, наглецъ. Вы велите прогнать меня; но я постараюсь предупредить ваши приказанія. Все, чего желалъ бы я, прежде чѣмъ навсегда лишусь счастія васъ видѣть -- это -- услышать одно слово состраданія.

-- И, Боже мой! ты не знаешь, что ты говоришь, Сен-Жюльенъ. Я тебя не прогоню, а если ты уйдешь, это будетъ противъ моего желанія. Ты думаешь, что ты меня оскорбилъ, и ошибаешься. Еслибъ я тебя любила, я сказала бы тебѣ; а еслибъ сказала, то была бы твоей женою.

Сен-Жюльенъ былъ пораженъ этими словами и началъ-было протирать себѣ глаза, какъ человѣкъ пробуждающійся отъ сна. Но онъ въ то же время почувствовалъ, сколько оскорбительнаго для него заключала въ себѣ эта откровенность. Онъ потупилъ глаза и пробормоталъ нѣсколько словъ.

-- Полно же, брось этотъ отчаянный видъ. Видишь, Жюльенъ, всѣ молодые люди -- или фаты или мечтатели. Ты не фатъ, но мечтатель. Ты воображаешь, что влюбленъ въ меня; а вѣдь этого нѣтъ. И какъ это можетъ быть? ты меня не знаешь.

-- Да, герцогиня, вскричалъ Жюльенъ: -- вы правы. Я не знаю васъ; и еслибъ узналъ, тогда я или совершенно вылечился бы, или остался бы навѣки неизлечимымъ. Я васъ любилъ бы до безумства, или ненавидѣлъ бы столько, что покинулъ бы безъ сожалѣнія. Но дѣло въ томъ, что я не знаю, что вы такое, и эта неизвѣстность губитъ меня. То я благоговѣю передъ вами, въ глубинѣ души моей, какъ передъ ангеломъ неба, то...

-- Продолжайте, графъ; я васъ слушаю.

-- Смѣйтесь надо мною, презирайте меня, продолжалъ Жюльенъ съ отчаяніемъ: -- вы имѣете на то право. Считайте меня сумасшедшимъ: я сумасшедшій. И что мнѣ за дѣло до вашего гнѣва, до вашего презрѣнія? Въ минуту, когда я готовъ лишиться васъ навсегда, я ничѣмъ не рискую, и могу высказать все.

-- Говорите, Жюльенъ, спокойно отвѣчала Квинтилія.

-- И такъ, герцогиня, я вамъ скажу, что это не можетъ долѣе продолжаться, и надо, чтобъ я оставилъ васъ. Вы дарите меня своею довѣренностью, и я недостоинъ ея; вы изливаете на меня всю свою доброту, и я остаюсь неблагодаренъ. Вмѣсто того, чтобъ служить вамъ и въ молчаніи любить васъ выше всего въ мірѣ, я мучусь каждымъ шагомъ вашимъ. Я подозрѣваю васъ въ самыхъ безстыдныхъ поступкахъ, высматриваю васъ, какъ нанятой убійца, разспрашиваю вашихъ людей, читаю ваши взгляды, истолковываю ваши слова; я ненавижу ваши наряды и готовъ убить всѣхъ, кто восхищается вами. Я ревнивъ, ревнивъ и подозрителенъ! Я самъ смѣюсь надъ собою, и такъ горько, какъ никто надо мною не можетъ смѣяться. Дня три назадъ, въ-особенности, я сдѣлался безумцемъ, совершенно безумцемъ. Каждое мгновеніе я готовъ былъ приступить къ вамъ съ упреками и потребовать у васъ отчета въ своихъ мученіяхъ!.. Я -- у васъ! я -- вашъ лакей!.. Герцогиня, я вѣдь знаю, что я вашъ лакей...

-- Вы слишкомъ-много придумываете, прервала Квинтилія.-- Я не хотѣла васъ оскорблять; такія средства хороши только для тѣхъ, у кого нѣтъ другихъ. Вы не лакей мой, и никогда имъ не будете. Кажется, я достаточно объяснила вамъ это при началѣ нашего знакомства. Впрочемъ, еслибъ вы даже и были лакеемъ, и тогда, въ одномъ случаѣ, вы имѣли бы право говорить мнѣ такимъ образомъ, какъ теперь. Знаете ли въ какомъ?

-- Скажите: я ничего не боюсь -- все равно я погибъ!

-- Скажу вамъ безъ гнѣва и оскорбленія. Это, Жюльенъ... это тогда, когда бъ я васъ ободрила къ тому хотя бы только... какъ вамъ сказать? хотя бы только въ-продолженіе пяти минутъ. Кажется, это немного?

-- Ваша насмѣшка ядовита, герцогиня; но я заслужилъ ее! Нѣтъ, вы не поощряли меня ни въ-теченіи пяти минутъ; вы не подарили меня ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ, которое дало бы мнѣ право надѣяться...

-- По-крайней-мѣрѣ, если вы не приняли за доказательство моей любви или моего кокетства -- того вниманія и тѣхъ попеченій благородной дружбы, которыя говорили объ искренности моего къ вамъ уваженія... Мнѣ часто твердили, что женщины моложе пятидесяти лѣтъ не должны поступать такъ, какъ я поступила, что откровенность ихъ не ведетъ ни къ чему, и что ихъ свидѣтельства не принимаются на мнимомъ судѣ здраваго смысла: я сама это испытала... но съ кѣмъ? съ глупцами и негодяями. Васъ же я считала человѣкомъ способнымъ судить мои поступки.

-- Герцогиня... вы несправедливы. Вы меня спрашиваете такимъ повелительнымъ тономъ; вы предупредили мое признаніе. Вся моя вина, слѣдовательно, заключается въ томъ, что я не умѣлъ солгать, когда вы сейчасъ сказали: "если ты влюбленъ, такъ это въ меня".

-- Ваша вина не въ признаніи, Жюльенъ, а въ томъ, въ чемъ вы признались.

-- Не думаете ли вы, что такими чувствами можно владѣть?

-- Можетъ-быть! Еслибъ я была мужчиной, я была бы другомъ Квинтиліи. Я поняла бы ее, я отгадала бы ее, и, можетъ-быть, уважала бы.

-- Такъ дайте жь мнѣ понять васъ, сказалъ Жюльенъ, бросившись на колѣни:-- и тогда, можетъ-быть, я въ состояніи буду сдѣлаться вашимъ другомъ, оставаясь вашимъ подданнымъ.

-- Графъ, сказала герцогиня вставая: -- я никому не отдаю о себѣ отчета. Давно ужь научилась я презирать людское мнѣніе. Развѣ не прочитали вы девиза моего герба: Богъ мой судья?

Она ушла и Жюльенъ остался на своемъ мѣстѣ, стоя на колѣняхъ.

IX.

Опомнившись отъ перваго изумленія, онъ впалъ въ отчаяніе, закрылъ руками лицо и вскричалъ:

-- Несчастный! Не-уже-ли въ-самомъ-дѣлѣ сдѣлалъ ты то, что сдѣлалъ, и сказалъ, что сказалъ! Какъ! Ты въ уборной герцогини! Кто привелъ тебя сюда? Какъ ты осмѣлился? Въ какомъ помѣшательствѣ ума нашелъ ты столько дерзости? Откуда взялъ ты всю эту гордость, все это сумасбродство, которыя обнаруживалъ здѣсь за нѣсколько минутъ предъ симъ? Такъ вотъ развязка этой прекрасной жизни, этого великаго счастія? Шеть мѣсяцевъ ты былъ царемъ міра, а теперь тебя презираютъ, тебя выгоняютъ, или, что еще хуже, тебя можетъ-быть будутъ терпѣть, какъ смѣшнаго школьника, какъ ничтожную тварь, заброшенную въ толпу слугъ, изъ которой тебя возвысили, передъ которой отличали! Нѣтъ, прочь, прочь! Уйду отъ этой тоски, отъ мучительной неизвѣстности, отъ вѣчныхъ, жгучихъ сомнѣній!.. Говоря такимъ-образомъ, онъ не трогался съ мѣста, и плакалъ какъ ребенокъ.

-- Ты черезъ-чуръ себя растрогиваешь, произнесъ спокойно Галеотто, вошедшій незамѣтно въ комнату и слушавшій восклицанія Жюльена.-- Вотъ я уже принесъ тебѣ доброе извѣстіе. Ея свѣтлость запрещаетъ тебѣ оставлять дворецъ, и приказываетъ явиться къ ней завтра, послѣ бала.

-- Какъ, вскричалъ Сен-Жюльенъ: -- она тебѣ сказала?

-- То, что я тебѣ передалъ, ни слова больше. Но, мнѣ кажется, это такъ ясно, что я могу понять все случившееся. Ты рѣшился объясняться. Что жь? ты правъ. Кто знаетъ, можетъ-быть, твое простодушіе послужило тебѣ лучше, чѣмъ другимъ вся возможная хитрость. Что ты на меня смотришь съ такимъ изумленіемъ? Видно, ея свѣтлость не-на-шутку изволила разсердиться. Да это впрочемъ лучше, чѣмъ спокойная насмѣшка. Возвращаясь въ танцовальную залу, она была мрачна, и хотя тотчасъ же понеслась въ вальсъ съ герцогомъ де-Гуркъ, но танцы какъ-то не оживлялись, по-крайней-мѣрѣ, минуты съ три. Всѣ на-перерывъ принимали видъ, будто не примѣчаютъ гнѣвнаго чела повелительницы, но въ-самомъ-дѣлѣ никто не могъ оторвать отъ него своихъ взоровъ. О! владѣтельныя лица имѣютъ магнетическую силу притяженія! Быть повелителемъ, право, чудесно!

Сен-Жюльенъ не слушалъ. Галеотто взялъ его подъ руку, и увлекъ въ садъ.

-- Слушай, сказалъ онъ, когда они очутились въ уединенномъ вмѣстѣ: -- я твой другъ и хочу тебѣ услужить. Ты въ-самомъ-дѣлѣ влюбленъ?

-- Я? отвѣчалъ Сен-Жюльенъ, частію по чувству гордости, частію въ бреду: -- И не думаю! развѣ можно быть влюблену въ женщину, которой не знаешь?

-- Браво! я радъ, что ты такъ говоришь. Въ такомъ случаѣ, ты разсуждаешь благоразумнѣе, чѣмъ я предполагалъ. Но куда же ты мѣтишь? Чтобъ съ тобой ни случилось, это все можетъ тебя далеко завести. Никто, до тебя, не открылъ себѣ здѣсь дороги, и съ тобой будетъ то же.

-- Объяснись, ради Бога!

-- Ты хочешь быть любовникомъ герцогини?

Сен-Жюльенъ сдѣлалъ знакъ отвращенія, котораго пажъ не замѣтилъ.

-- Ты хочешь, продолжалъ онъ, царствовать надъ этой земелькой, повелѣвать этими крошечными вельможами? Это немного; но всё-таки больше чѣмъ ничто, и молодому дворянчику-семинаристу на нѣкоторое время можетъ даже показаться чѣмъ-то порядочнымъ. Ты этого хочешь? Такъ, слушай же: берегись! можно поставить десять противъ одного и биться объ-закладъ почти навѣрное, что ты не будешь здѣсь повелѣвать ни надъ кѣмъ и ни надъ чѣмъ. Можно нравиться, но не управлять. Можно съ хвастовствомъ поправлять воротничокъ рубашки, но къ чему это послужитъ, если въ головѣ есть что-нибудь другое, кромѣ пустой страстишки? Въ этой женщинѣ невозможенъ никакой успѣхъ; любовникъ ея останется всегда только любовникомъ, то-есть ея покорнѣйшимъ слугой. Теперь, предоставляю тебѣ-самому рѣшить, захочешь ли ты посвятить столько заботъ и трудовъ достиженію счастія, въ которомъ ты имѣлъ столько предшественниковъ, и будешь имѣть столько преемниковъ!

Эти слова до того охладили бѣднаго домашняго секретаря, что онъ почувствовалъ въ себѣ силу выражаться такъ же, какъ Галеотто. Онъ принялъ видъ, что раздѣляетъ его мнѣніе, и надѣялся такимъ-образомъ дойдти наконецъ до какой-нибудь увѣренности.

-- Прежде, чѣмъ буду тебѣ отвѣчать, сказалъ онъ: -- я долженъ подумать. Но чтобъ подумать не даромъ, я нуждаюсь въ болѣе-подробныхъ историческихъ свѣдѣніяхъ, чѣмъ тѣ, которыя мнѣ извѣстны. Можешь ли и хочешь ли ты снабдить меня ими?

-- Да, потому-что мнѣ жалко твое положеніе; и если ты когда-нибудь вздумаешь мнѣ измѣнить, я знаю чѣмъ тебѣ отомстить: я знаю твою тайну.

Сен-Жюльенъ содрогнулся, подумавъ, въ какое положеніе онъ поставилъ себя своимъ притворствомъ; однако онъ продолжалъ:

-- Разскажи мнѣ, сказалъ онъ:-- жизнь г-жи де-Кавальканти.

-- Ужь этого-то не будетъ!

-- Какъ, ты отказываешься?

-- Потому-что ничего объ этомъ не знаю и никто не знаетъ ничего, кромѣ развѣ одной Жинеты, -- да и то я сомнѣваюсь. Или уста этой дѣвушки безмолвны какъ могила, или герцогиня бросаетъ въ огонь даже свои чепцы, какъ-скоро они сдѣлаются очевидцами какой-нибудь тайны. Я скажу тебѣ все, что знаю, и это займетъ меня недолго. Я скажу тебѣ все, что предполагаю, и ты увидишь всю строгость моей логики. Ее выдали замужъ двѣнадцати лѣтъ. Она обвѣнчалась съ представителемъ настоящаго своего мужа, и овдовѣла, никогда не видавъ его въ лицо. Это было для нея очень-выгодно, ибо мужъ былъ безобразенъ и глупъ. Дворянинъ, представительно обвѣнчавшійся съ герцогиней, назывался просто Максомъ. Онъ былъ побочный сынъ какого-то нѣмецкаго князька. Ему было двѣнадцать лѣтъ, какъ и герцогинѣ. Церемонія, говорятъ, была презабавная. Оба ребенка, по пышному разсказу аббата Сципіона, были усыпаны драгоцѣнными каменьями, покрыты золотомъ; по словамъ мистриссъ Уайтъ, они были важны какъ дѣдовскіе портреты, и прекрасны какъ ангелы. По выходѣ изъ церкви, они занялись куклами, и лакомились конфектами въ-продолженіе всего бала. Не знаю, въ-слѣдствіе какихъ дипломатическихъ соображеній, Максъ провелъ три года при здѣшнемъ дворѣ. По истеченіи этого времени, родственники герцогини выслали, почти выгнали его con furore изъ ея владѣній. Но герцогиня, овдовѣвъ...

-- Призвала опять Макса? сказалъ Жюльенъ.

-- Вовсе нѣтъ; она его забыла, и полюбила... О! времена съ-тѣхъ-поръ измѣнились! Потомъ, далѣе... какъ мнѣ знать? Кого она не любила?

Галеотто съ минуту помолчалъ, и потомъ прибавилъ:

-- Какъ ты думаешь, любила ли она кого-нибудь?

-- Я съ ума сойду, сказалъ Жюльенъ:-- или уже сошелъ, потому-что мнѣ кажется, будто всѣ другіе бредятъ. Галеотто, что долженъ я о тебѣ думать? хочешь ты меня оскорблять? хочешь ли драться? Отвѣчай!

-- Творецъ мой праведный! Чего же это мы напились? сказалъ Галеотто: -- мы бредимъ оба, какъ пьяные. Дай мнѣ собрать свои мысли. Онъ, какъ легкій пухъ, разлетаются подъ дуновеніемъ твоихъ словъ. Что я тебѣ сказалъ? то, что имѣлъ полное право сказать. Вѣришь ли ты, что, кромѣ Жинеты, никто не можетъ имѣть свѣдѣній лучше меня? Если не вѣришь, ищи самъ, разспрашивай, подглядывай, подслушивай у дверей, и когда узнаешь что-нибудь, сообщи мнѣ: потому-что и я любопытенъ, и прихожу иногда въ бѣшенство, что за этими густыми тканями не могу открытъ мушки, служащей пищей пауку. Словомъ, не смотря на всѣ свои старанія, я не вижу ничего и ничего не знаю, въ этомъ даю тебѣ честное слово. Здѣсь никто не говоритъ, потому-что никто не мыслитъ. Предполагаютъ ли у герцогини интриги или нѣтъ, это все равно. Здѣсь нѣтъ людей съ правилами, чтобъ оцѣнить ея добродѣтель, нѣтъ людей съ ловкимъ умомъ, чтобъ воспользоваться ея пороками. Никто не знаетъ, что она такое: добродѣтельнѣйшая ли, или порочнѣйшая изъ женщинъ, и, можетъ-быть, мы этого никогда не узнаемъ. У такихъ женщинъ на лбу долженъ бы быть начертанъ нуль, чтобъ всѣ знали, что онѣ стоятъ внѣ человѣческаго рода, и что на нихъ должно смотрѣть, какъ на существа отвлеченныя.

-- Но отъ-чего же? вскричалъ Жюльенъ:-- отъ-чего? отъ-чего?

-- Отъ-того, что онѣ не говорятъ, не дѣлаютъ, не думаютъ, не чувствуютъ ничего такъ, какъ другіе. Это натуры неестественныя, умы развращенные, слова, лишенныя смысла, струны опущенныя и неспособныя произвести звука, ловимаго ухомъ. Это существа нестройныя, неправильныя, загадки безъ объясненія, кабалистическіе арабески, образы, подобные являющимся въ тяжкихъ сновидѣніяхъ послѣ обильнаго пиршества и горячихъ винъ. Это ландшафты, нарисованные морозомъ на стеклѣ: въ нихъ видно все, и ничего не видно... Словомъ, это не мужчины, не женщины, -- это педанты.

-- Ты, можетъ-быть, и правъ, произнесъ Сен-Жюльенъ задумываясь.

-- Эти существа, продолжалъ пажъ: -- и любятъ и не любятъ. Сегодня они играютъ одну роль, завтра другую.-- Они то поэты, то философы, то метафизики. У нихъ нѣтъ ни возраста, ни пола. Посмотри на нашу герцогиню. Чѣмъ же она держится? притязаніемъ на первенство, и жалкимъ подражаніемъ царскому блеску!

-- Такъ вы ненавидите эту женщину? спросилъ Сен-Жюльенъ,

-- Я не могу ея ни любить, ни ненавидѣть. Для меня ея нѣтъ, она не существуетъ. Вещь любопытная, странная, забавная иногда, вотъ и все. Преклоняюсь передъ ея діадимой, а голова ея не въ состояніи управлять и пансіономъ дѣвчонокъ.

-- А я думаю, что вы ошибаетесь; я думаю, что ея не смутилъ бы и санъ полководца. О! въ ней, конечно, нѣтъ ничего того, что мнѣ такъ дорого въ женщинѣ, но есть все, чему я удивляюсь въ мужчинѣ. Она, можетъ-быть, способна къ героизму; но что намъ до этого? мы не короли и не полководцы.

-- Еслибъ я былъ полководцемъ или королемъ, возразилъ пажъ:-- я былъ бы тѣмъ взъискательнѣе, непреклоннѣе въ своемъ домѣ, и хотѣлъ бы я посмотрѣть, какъ моя сестра, мать или любовница вздумали бы повелѣвать моими солдатами или подданными! Но не бойся: мужчины съумѣютъ укротить неспокойный духъ прекраснаго пола, и салическій законъ водворится вездѣ, для большей безопасности мужчинъ. Слушай, Жюльенъ, продолжалъ пажъ, понизивъ голосъ:-- не оскорбилъ ли ты сегодня глубоко герцогини? Если оскорбилъ, ищи ея прощенія, или уйди; ночь темна, -- Кинитилія мстительна, и воля ея исполняется слѣпо...

-- Доканчивай, Галеотто; докажи свое предположеніе, и я перестану любить, перестану страдать.

-- Я готовъ быть откровеннымъ съ тобою; но что мнѣ порукой за тебя?

-- Какъ?

-- Быть можетъ, ты уже цѣлый часъ вывѣдываешь меня о предметахъ, тебѣ очень-знакомыхъ?

-- Ты во мнѣ видишь шпіона?

-- Нѣтъ. Но я еще не опытенъ. Я отъ природы остороженъ, и то немногое, что я видѣлъ въ жизни, не располагаетъ меня къ добродушію. Я ничему не смѣю вѣрить; всего болѣе боюсь попасться въ обманъ, и черезъ то сдѣлаться смѣшнымъ. Мое воображеніе видитъ все въ чорномъ. Когда я въ чемъ-нибудь ошибся, тѣмъ лучше для меня; а нѣтъ, -- значитъ, мои опасенія были у мѣста.

-- О, холодное сердце! о, мрачная душа! сказалъ Сен-Жюльенъ: -- сколько жолчи и презрѣнія ко всему заключается подъ этой миловидной наружностью, за этимъ молодымъ и свѣжимъ лицомъ! Но чѣмъ я заслужилъ вашу недовѣрчивость? Что я сдѣлалъ дурнаго?

-- Ничего; я тебя и не обвиняю ни въ чемъ. Только иногда у меня мелькаетъ мысль, что ты, быть-можетъ, совсѣмъ не такъ простъ, какъ кажешься съ-виду; что, можетъ-быть, ты нарочно разъигрываешь роль недогадливаго, чтобъ заставить говорить другихъ и получше ихъ вывѣдать. Слушай, поклянись мнѣ честью: любовникъ ты герцогини, или нѣтъ?

-- Клянусь, что нѣтъ!

-- Жинета говоритъ тоже, но она лжетъ такъ искусно!.. А воля твоя, Жюльенъ, это невѣроятно. Какъ! Ты ей понравился съ перваго раза; она взглянула на твое личико, и подобрала тебя съ пыльной дороги. Пріѣхавъ въ Авиньйонъ, она сажаетъ тебя съ собою за ужинъ, и усылаетъ Лучьйоли Богъ-знаетъ куда; потомъ вдругъ награждаетъ-женой и удаляетъ отъ себя этого несчастнаго фаворита, который въ-продолженіе года слѣдовалъ за нею вездѣ, какъ тѣнь. И вотъ, съ-тѣхъ-поръ вы провели шесть мѣсяцовъ вмѣстѣ, съ-глазу-на-глазъ, съ утра до вечера; и будто она, съ своими свободными привычками, съ своимъ рѣшительнымъ тономъ, съ своимъ циническимъ хладнокровіемъ, заставила тебя даромъ вздыхать, и блѣднѣть, и томиться! И будто ваши важныя занятія (которымъ я вовсе не вѣрю) не были, время-отъ-времени, прерываемы болѣе нѣжными изъясненіями! Не вѣрю, Жюльенъ! Сегодня вечеромъ ты разсердилъ ее; ты, вѣрно, приступилъ къ ней, какъ деревенская дѣвушка къ молодому офицеру, съ просьбой о женитьбѣ... Но вчера, но поутру еще, ты былъ въ большой милости, и я называлъ себя дуракомъ, вспомнивъ, что вздумалъ тебя ободрять къ предпріимчивости. Часто, Сен-Жюльенъ, я смѣялся надъ твоимъ волненіемъ, надъ твоею робостью, и, можетъ-быть, въ то самое время, ты внутренно издѣвался надъ моей недальновидностью.

-- Какъ? мнѣ смѣяться, и изъ чего?

-- Изъ чего! изъ того, что я, можетъ-быть, уступилъ тебѣ мѣсто, которое долженъ былъ бы занятъ самъ. Ну, говоря откровенно, не слѣдовало ли мнѣ быть ея любовникомъ?

-- Я тебѣ скажу то же, что ты сказалъ мнѣ: развѣ я убѣжденъ въ томъ, что ты не любовникъ?

-- Клянусь честію, вскричалъ весело пажъ: -- я не любовникъ! и, чортъ побери! меня это бѣситъ, прибавилъ онъ полу-сердитымъ, полу-шутливымъ тономъ.-- Теперь, можете мнѣ вѣрить, Сен-Жюльенъ, я вамъ вполнѣ открываюсь; вы видите, я даже смѣюсь надъ собою.

-- Я нестану смѣяться надъ заблужденіемъ, которое самъ раздѣлялъ, сказалъ добродушный Жюльенъ:-- вы тоже влюблены въ герцогиню?

-- Я? вовсе нѣтъ, съ вашего позволенія. Прошу васъ, говорите объ одномъ себѣ.

-- Но вы ее любили прежде?

-- Per Bacco! никогда, сколько мнѣ извѣстно. Влюбиться въ эту великолѣпную королеву! Когда мнѣ было двѣнадцать лѣтъ, ея черные глаза и орлиный носъ пугали меня: я боялся ихъ какъ чорта. Теперь, съ своими государственными дѣлами, эстетическими разговорами, бабочками и латынью, она наводитъ на меня нестерпимую скуку... Впрочемъ, она красивая женщина, и я не порицаю вашей любви. Я самъ хотѣлъ бы быть ея фаворитомъ и съ удовольствіемъ разъигралъ бы, на нѣкоторое время, роль владѣтельнаго князька; но герцогиня всегда обходилась со мной какъ съ ребенкомъ, и изъ презрѣнія ли, или для шутки, постоянно сбавляетъ пять или шесть лѣтъ отъ моего настоящаго возраста. Я за это ей мщу по-своему: каждый разъ, когда посторонніе меня тихонько спросятъ объ ея лѣтахъ, я никогда не забываю надбавить ей эти пять или шесть лѣтъ.

-- Вы, однако, видите сами, сказалъ задумчиво Жюльенъ: -- что можно жить вблизи ея цѣлые мѣсяцы и годы, пользоваться ея благоволеніемъ и однако не быть счастливымъ въ томъ смыслъ, какъ вы подозрѣвали.

-- Вотъ прекрасное доказательство! Да вы меня принимаете за фата! Развѣ я не знаю, что я въ-самомъ-дѣлѣ еще не очень-похожъ на мужчину? Вотъ у васъ ужь пробивается борода, а я, Богъ-знаетъ, дождусь ли ея когда-нибудь!.. Но я вижу, вы человѣкъ нераспутный: такъ и быть, повѣрю вамъ; вы не любовникъ, но желали бы имъ быть.

-- Я бы охотно отказался отъ этого желанія, еслибъ вы мнѣ разсказали все, что знаете.

-- Конецъ исторіи Макса?

-- Что жь это за конецъ?

-- Все, что я знаю, это только таинственный слухъ, невѣрная догадка -- и больше ничего.

-- Но есть ли тутъ какая-нибудь связь съ тѣми призраками смерти и яда, которые промелькнули у меня въ головѣ при вашихъ намёкахъ?

-- Да, Жюльенъ; немилость къ Максу, говорятъ, была построже чѣмъ съ Лучьйоли. Но позвольте мнѣ оставить эту бездѣлицу до другаго дня; и такъ-какъ мы почти въ одинакомъ положеніи, то соединимся, и подадимъ другъ-другу руку.

-- Противъ кого же? спросилъ Жюльенъ.

-- Противъ женскаго притворства, отвѣчалъ Галеотто.-- Вы влюблены и отвергнуты; я имѣлъ притязанія, и меня не замѣтили. Намъ надо узнать, жертвуютъ ли нами въ пользу этихъ грубыхъ австрійскихъ офицеровъ, танцующихъ вотъ тамъ, въ сапогахъ, или для грязныхъ Парижанъ, для которыхъ ея свѣтлость оставляетъ ежегодно свое пространное царство и нашъ благословенный климатъ. Намъ надо узнать, имѣемъ ли мы дѣло съ бѣдной педанткой-Минервой, или съ благосклонной богиней Венерой. Что касается до меня, меня приводитъ въ бѣшенство, что я осужденъ по цѣлымъ годамъ вращаться около завѣтнаго круга и оставаться вѣчно слѣпымъ. Меня бѣситъ, что я знаю всѣ туалетныя тайны Жинеты, и не могъ изъ ея сомкнутыхъ устъ извлечь ни одного слова, чтобъ утолить свое любопытство. Но какую же я здѣсь играю роль? Хорошъ пажъ, который ничего не знаетъ, ничего не примѣчаетъ, не умѣетъ проскользнуть сквозь отверстіе замка, не ловитъ словъ, ввѣренныхъ подушкѣ, не беретъ своей пошлины съ красавицы прежде, чѣмъ введетъ любовника въ розовый будуаръ. Отличный пажъ, ей-Богу! который передаетъ письма, какъ лакей, не зная, что заключается въ нихъ, полицейскія ли правила или любовныя бредни. О, вѣкъ! о, униженіе! Но кончено! пора прозрѣть. Клянись сообщать мнѣ все, что съ тобой случится; а я клянусь передавать тебѣ все, что открою.

Жюльенъ, оглушенный возгласами пажа, терявшійся въ догадкахъ и соображеніяхъ, не зная кому ввѣриться, поклялся во всемъ, чего хотѣлъ Галеотто, и возвратился на балъ.

X.

Онъ старался избѣгать взглядовъ герцогини, и бродилъ возлѣ залы, въ которой она танцовала. То онъ смотрѣлъ сквозь гирлянды, вьющіяся вкругъ оконъ, какъ она уносилась въ вальсѣ, то углублялся въ темную галлерею, въ-слѣдъ за таинственными группами людей, которые, казалось, были заняты болѣе-важными предметами, чѣмъ танцы и музыка. Сен-Жюльенъ, преобразовавшись въ шпіона, былъ озабоченъ и скученъ. Въ первый разъ, онъ рѣшался искать истины средствами, отвергаемыми его совѣстью. Но въ то же время въ этомъ лихорадочномъ любопытствѣ онъ находилъ что-то возбуждающее, что-то невѣдомое, нелишенное, однакожь, нѣкоторой прелести.

Онъ чувствовалъ себя нѣсколько-оскорбленнымъ, что съ нимъ обходились какъ съ ребенкомъ; шесть мѣсяцовъ провелъ онъ взаперти, въ уголку дворца, и, можетъ-быть, одинъ не зналъ того, что такъ его занимало. Теперь, думалъ онъ, настала пора мщенія, и воображалъ, что исполняетъ святую обязанность противъ самого-себя, отталкивая всей силой всѣ убѣжденія, которыя составляли его счастіе, но которыя, можетъ-быть, и обманывали его. Сен-Жюльенъ раздѣлялъ въ высшей степени эту грубую спѣсь, которую мы всѣ питаемъ въ-отношеніи къ женщинамъ. Мы ихъ уважаемъ только тогда, когда онѣ уважаемы свѣтомъ, и ни за что въ мірѣ не согласимся оказывать имъ уваженіе, когда свѣтъ ихъ презираетъ. Недовѣрчивость, свойственная робкимъ и скрытнымъ характерамъ, и эта жесткая твердость, составляющая какъ-бы изнанку людей съ правилами, подкрѣпили его еще болѣе въ новомъ рѣшеніи. Ему казалось, что онъ пробудился отъ тяжкаго сна. Онъ ходилъ мрачный, дрожалъ, чувствуя стыдъ на лицѣ, и смотрѣлъ на всѣ его окружающіе предметы, какъ на совершенно-новые, ему неизвѣстные. Какое бы пустѣйшее замѣчаніе ни коснулось его уха, онъ во всякомъ словѣ думалъ найдти глубокій смыслъ, яркій свѣтъ. На всѣхъ лицахъ онъ видѣлъ сарказмъ и улыбку презрѣнія. Ему казалось, что всѣ смотрятъ только на него. Видно, волненіе его было сильно, когда онъ могъ такъ ошибаться, потому-что невозможно было представить себѣ ничего наружно-безстрастнѣе этого маловажнаго двора: всѣ лица были натянуто-форменны и выражали осторожность и важность. Придворные, проникнутые положительной выгодой слѣпаго повиновенія, всегда поддерживали на устахъ своихъ улыбку, и никогда ни въ чемъ не обнаруживали своихъ мыслей и чувствъ. Сен-Жюльенъ, убѣдясь, что онъ ничего не узнаетъ отъ своихъ, сталъ наблюдать за чужими. Но и они при герцогинѣ надѣвали на себя маску непроницаемой привѣтливости. Можетъ-быть, думалъ Жюльенъ, эти вассаллы чужихъ повелителей осмѣлятся хоть in petto составить себѣ какое-нибудь мнѣніе о г-жѣ де-Кавальканти.

Онъ замѣтилъ, что съ начала бала около герцогини особенно увивался герцогъ Гуркъ, молодой и красивый Каринтіецъ, прибывшій на-канунѣ, и въ честь котораго, какъ говорили, былъ данъ этотъ великолѣпный праздникъ. Скоро звѣзда герцога стала померкать, разговоръ его становился скуднѣе, остроты не такъ мѣтки, вальсъ медленнѣе и неопредѣленнѣе. Онъ увидѣлъ, какъ въ блестящемъ кругу, въ которомъ Квинтилія увлекала покорныя ей планеты, звѣзда графа Штейнаха заблестѣла ярче, между-тѣмъ, какъ поблекшая звѣзда герцога удалялась все дальше и дальше отъ центра притяженія, какъ отдѣльный міръ, отвергнутый небеснымъ средоточіемъ свѣта и жизни. Словомъ, графъ Штейнахъ вошелъ въ путь крылатаго Меркурія, а герцогъ Гуркъ совершалъ безконечное и холодное вращеніе Сатурна.

Сен-Жюльенъ примѣтилъ, какъ герцогъ тихонько ударилъ по плечу своего тайнаго совѣтника, Шрабба, и, минуту спустя, оба, разойдясь въ разныя стороны, исчезли изъ залы.

Онъ осторожно послѣдовалъ за герцогомъ, и увидѣлъ, какъ близь пруда онъ встрѣтился съ своимъ совѣтникомъ. Защищенный густыми бесѣдками парка, Жюльенъ сталъ прислушиваться къ разговору двухъ Австрійцевъ.

-- Кажется, началъ Шраббъ:-- наше посольство кончено, и побѣда осталась за Штейнахомъ.

-- Я могъ бы, подобно вамъ, отчаиваться, отвѣчалъ герцогъ, оскорбленный тономъ:-- если бы интересовался только порученіемъ нашего повелителя; но для меня тутъ кроется другое честолюбіе, гораздо-болѣе-близкое къ моей личности. Герцогиня ослѣпительно-хороша, и принявъ на себя изъ покорности роль, выгодъ которой и не подзрѣвалъ, я намѣренъ теперь продолжать ее уже собственно для себя.

-- Понимаю: для своей собственной славы! сказалъ Шраббъ.

-- И для моего удовольствія, прибавилъ Гуркъ.

-- А если она смѣется и надъ Штейнахомъ и надъ вами?

-- У насъ всегда есть въ запасѣ маленькое средство: потребовать исчезнувшаго человѣка.

-- Она отвѣтитъ, что не обязана отдавать намъ отчета, и что ей не извѣстно куда дѣвался этотъ...

-- Я именемъ моего государя потребую, чтобъ она представила или самого Макса, или ясныя доказательства о его смерти.

-- Но эти требованія и нелѣпы и несправедливы, и она отвѣтитъ...

Вѣтеръ унесъ остальныя слова Шрабба. Разговаривавшіе стали удаляться отъ того мѣста, гдѣ былъ Сен-Жюльенъ, и онъ могъ разслышать только первыя слова фразы, произнесенной герцогомъ съ рѣшительнымъ тономъ:

-- Триста кавалеристовъ съумѣютъ заставить...

Они вышли на открытую площадку, освѣщенную луною. Жюльенъ не посмѣлъ слѣдовать за ними, и рѣшился воротиться на балъ. Подымаясь по парадной лѣстницѣ, онъ встрѣтился съ Галеотто. Тотъ взялъ его подъ руку, отвелъ на конецъ галлереи и сказалъ:

-- Ура! я открылъ государственную тайну!..

-- А передо мной, прервалъ Жюльенъ:-- раскрывается бездна беззаконій, и я съ ужасомъ стою на краю, не смѣя заглянуть въ нее.

-- О-го! возразилъ Галеотто: -- видно твои извѣстія важнѣе моихъ. Ну, скорѣе! что ты узналъ! разсказывай первый.

Сен-Жюльенъ передалъ слово-въ-слово то, что слышалъ.

-- Тутъ для меня нѣтъ ничего новаго, сказалъ пажъ:-- Я знаю всѣ догадки на-счетъ пропажи Макса, и всѣ эти господа знаютъ, видно, не болѣе насъ. Что касается до плановъ г. де-Гурка и его государя, я тебѣ ихъ сейчасъ объясню. Небольшое Монтерегальское Герцогство, въ которомъ мы имѣемъ счастіе обитать подъ благодѣтельными законами нашей обожаемой повелительницы...

-- Пожалуйста, безъ фразъ, прямо къ дѣлу.

-- Я только-что слышалъ дипломатическій разговоръ, и не могу выражаться иначе. И такъ, это драгоцѣнное герцогство, зарытое, подобно брильянту, въ пески морскаго берега, имѣло счастіе обратить на себя ясные взоры могущественнаго сосѣда, которому оно вовсе не нужно, но который, не зная откуда ему взять награды всѣмъ своимъ приближеннымъ, нашелъ, видно, эту земельку приличнымъ даромъ для одного изъ нихъ. По этому случаю, сюда прислали графа Штейнаха, человѣка, котораго ремесло -- быть непреодолимо-увлекательнымъ. Ему велѣно побѣдить герцогиню, жениться на ней, и сдѣлаться нашимъ благосклоннымъ повелителемъ. Съ другой стороны, второй, не менѣе могущественный сосѣдъ, хочетъ соединить всѣхъ иллирійскихъ князьковъ въ какой-то общій союзъ. Зная, что наша Квинтилія независимаго и твердаго нрава, и имѣетъ большое вліяніе на своихъ мелкихъ сосѣдей, и желая противодѣйствовать исканіямъ Штейнаха, противнымъ его политическимъ видамъ, онъ отрядилъ сюда несравненнаго, по любезности, герцога Гурка, и далъ ему въ помощники глубокомысленнаго Шрабба. Эти два героя, одинъ своей высокой породой, другой увлекательнымъ краснорѣчіемъ, должны удалить герцогиню отъ мысли вступить въ союзъ съ кѣмъ-нибудь другимъ, кромѣ ихъ повелителя. Однимъ словомъ, чтобъ опредѣлить это занимательное стеченіе обстоятельствъ, эту встрѣчу враждебныхъ стремленій, скажу тебѣ, что герцогиня, предметъ столь важныхъ соображеній и гигантскихъ замысловъ, находится теперь между двухъ огней, между графомъ Штейнахомъ и герцогомъ Туркомъ, которые оба ищутъ счастія сдѣлаться ея близкими друзьями. Все это доказываетъ, что ты выбралъ не самое лучшее время для объясненія въ любви, и что, проведя, въ благоговѣйномъ молчаніи, полные шесть мѣсяцевъ, съ-глаза-на-глазъ съ ея свѣтлостію, господинъ домашній секретарь по-напрасну отлагалъ свою рѣчь именно до сегодняшняго дня, когда герцогиня вздумала надѣть свои розовые наряды и бросить въ окошко перо и ключъ отъ кабинета, чтобъ, переодѣвшись въ фалену, удобнѣе носиться въ быстромъ вальсѣ съ этими двумя иностранцами, равно обшитыми золотомъ и равно дерзкими.

-- Но какимъ образомъ, спросилъ Сен-Жюльенъ, стараясь подавить въ сердцѣ досаду: -- могъ ты все это узнать?

-- Мнѣ сами открылись...

-- Какъ?

-- Меня подкупаютъ.

-- Боже праведный! что ты хочешь сказать?

-- Я хочу сказать, что я, для вида, далъ себя подкупить. Я болталъ и вкривь и вкось съ пажомъ графа Штейнаха; внушилъ ему къ себѣ полную вѣру, и вывѣдалъ изъ него столько, что могъ уже отгадать остальное. Въ разговорѣ съ нимъ я обнаружилъ полное удивленіе къ волосамъ и манжетамъ графа, не скрылъ, какъ очарованъ имъ, и какъ отъ всей души желалъ бы имѣть его своимъ повелителемъ. Словомъ, пажъ въ восторгѣ, что я такъ преданъ его сіятельству, и приписывая мнѣ огромное вліяніе на ея свѣтлость, долженъ завтра же представить меня графу. Наконецъ-то я начну разъигрывать роль пажа, въ томъ видѣ, какъ она начертана во всѣхъ хроникахъ, драмахъ, балладахъ и романахъ! Наконецъ-то я начну передавать записки влюбленнаго рыцаря, стану пѣть его романсы у ногъ моей царицы и воспѣвать его мужество на войнѣ! Тогда-то стану я жить и смѣяться надъ всѣми! à l'opra! Ты, Жюльенъ, старайся сдѣлаться союзникомъ герцога, и это будетъ препотѣшная комедія...

-- Я не такъ ловокъ, чтобъ могъ притворяться, отвѣчалъ Жюльенъ: -- притомъ ты говоришь, что далъ себя подкупить...

-- О! тише, прошу тебя. Пажъ обѣщалъ мнѣ золотыя горы отъ графа. Я, для вида, согласился; но, въ-самомъ-дѣлѣ, я еще не сдѣлался до такой степени Итальянцомъ. Завтра я долженъ получить прекрасную лошадь, которую увидѣлъ сегодня подъ графомъ и похвалилъ. Конечно, когда успѣю разстроить любовные планы его сіятельства, я возвращу ему обратно и лошадь; но до-тѣхъ-поръ такъ постараюсь отдѣлать скакуна, чтобъ онъ уже съ трудомъ могъ дотащиться отъ графскихъ конюшень до бойни.

-- Но эта исторія Макса? сказалъ Жюльенъ, въ раздумьи.

-- А! у тебя все похоронныя мысли; сегодня давай рѣзвиться, бѣситься, а завтра, пожалуй, взлетимъ на воздухъ, подобно ему!

XI.

Возвратившись въ залы, Жюльенъ замѣтилъ новое лицо, котораго еще не видѣлъ. Это былъ очень-красивый земляной жукъ, называемый крикуша. Жукъ этотъ бываетъ блестящаго, краснаго цвѣта, съ острой и очень-умной головой. Тѣ, кто разсматривалъ его въ микроскопъ, находили въ немъ много-обѣщающія выпуклости и взоръ, исполненный привѣтливости. Крикуша произвелъ на балѣ большое впечатлѣніе, не столько своимъ щиткомъ, безспорно лучшимъ изъ всѣхъ, сколько удивительнымъ совершенствомъ отдѣлки лица. На немъ была маска, до того подобная головѣ жука, что придворный профессоръ естественной исторіи сталъ протирать себѣ лѣвый глазъ, воображая, что передъ его зрачкомъ находится превосходнѣйшій микроскопъ, въ который онъ видитъ настоящаго крикушу. Убѣдясь наконецъ, что исполинскій жукъ стоялъ предъ нимъ въ дѣйствительныхъ и осязаемыхъ размѣрахъ, онъ впалъ въ нѣкоторый бредъ горячки, поблѣднѣлъ, опрокинулся въ креслахъ, и, поднявъ руки къ небу, закричалъ:

-- Прости мнѣ, Творецъ вселенной, прости мнѣ, Всемогущій Создатель, смерть столькихъ смиренныхъ насѣкомыхъ! Да; сознаюсь, я убивалъ самыхъ невинныхъ бабочекъ! Я пронзалъ булавкой и осуждалъ на страшную муку самыхъ безукоризненнымъ жесткокрылыхъ! Но я дѣлалъ это не изъ ненависти или мщенія -- беру въ свидѣтели солнечный свѣтъ, или лучше -- свѣтъ лунный, ибо теперь должна уже взойдти луна: теперь два часа тридцать-пять минутъ семнадцать секундъ, а въ это время года...

-- Ради Бога, успокойтесь, мой милый Кантаридъ, вскричала герцогиня, закрываясь платкомъ, чтобъ не разразиться громкимъ смѣхомъ: она очень уважала достойнаго натуралиста, и не хотѣла подать другимъ примѣръ веселости, которая могла бы сдѣлаться для него оскорбительной. Но крикуша, желая знать причину страннаго состоянія, которое постигло Кантарида, приблизился къ нему въ числѣ прочихъ. Несчастный ученый, разсмотрѣвъ поближе эту удивительную голову, столь близкую къ природѣ, пришелъ въ совершенное помѣшательство.

-- Это привидѣніе! страшное привидѣніе! вскричалъ онъ.-- Нѣтъ, на землѣ не существуетъ такого костюмера, который, даже при помощи наставленій ученѣйшихъ мужей въ мірѣ, могъ бы произвести подобную голову крикуши! Гигантское травоядное! Грозный призракъ! Удались отъ меня, пощади, помилуй!.. Увы! совершенная правда: прошедшей ночью я тебя поймалъ въ чашечкѣ прекраснѣйшей лиліи, наклоненной надъ водою; правда, я безчеловѣчно схватилъ тебя въ золотой пыли, куда ты убѣжалъ-было, и безъ милосердія вытащилъ тебя изъ твоего душистаго дворца! Да; я пресѣкъ дни твоей невинной жизни, жизни, исполненной любви, свободы, зефира и счастія. Я разсѣкъ тебя на части; я вонзилъ въ твои бока острыя иглы, и видѣлъ, какъ медленно умиралъ ты въ судорогахъ предсмертнаго томленія, О, да проститъ мнѣ Богъ твои мученія! Я чувствую страшное угрызеніе совѣсти. Изъ безчисленныхъ преступленій, тяготящихъ надъ моей головою, самое жесточайшее -- смерть твоя. Увы, скромное и граціозное созданіе! Когда я увидѣлъ члены твои распростертыми на моемъ микроскопѣ, меня объялъ ужасъ, и я спросилъ себя, по какому праву... Но пощади меня отъ твоего взора! Твой призракъ, увеличенный до человѣческихъ размѣровъ леденитъ мою душу. Что будетъ со мною, если всѣ насѣкомыя, изувѣченныя мною, четвертованныя, посаженныя на колъ, вдругъ явятся предо мною въ этотъ мигъ, вооруженныя своими рогами, зубами, пилами, когтями, жалами...

Герцогиня не могла долго удерживать себя, слыша эту необыкновенную рѣчь; къ-несчастію еще, она встрѣтила взглядъ Жинеты, и вдругъ, какъ-бы по какому-то симпатическому движенію, обѣ онѣ громко захохотали. Видя это, придворные, даже тѣ, которые не слышали ни одного слова изъ рѣчи Кантарида, предались самой. отчаянной судорожной веселости. Они выворачивали себѣ руки, раздирали рты до ушей, а нѣкоторые, стоявшіе близь герцогини, надѣясь заслужить ея вниманіе, даже падали на полъ. При такомъ страшномъ шумъ, при видѣ всѣхъ этихъ кривляній, Кантаридъ подумалъ, что наступилъ послѣдній часъ, и что ему пришлось разсчитываться съ адомъ, посреди этого шабаша призраковъ и чертей, превращенныхъ въ насѣкомыхъ. Въ ужасѣ вскочилъ онъ, и, опрокидывая все встрѣчное на пути, побѣжалъ, крича страннымъ, измѣнившимся голосомъ:-- Scaraboni! Scarafaggi...

Герцогиня, опасаясь за его здоровье, однимъ движеніемъ заставила всѣхъ замолчать; потомъ, бросясь вслѣдъ за профессоромъ, и схвативъ Кантарида за одно изъ крыльевъ (профессоръ былъ одѣтъ тѣмъ прекраснымъ жукомъ, или шпанской мухой, именемъ которой назвала его герцогиня), сказала:

-- Мой добрый другъ, любезный профессоръ, ради Бога, успокойтесь и увѣрьтесь, что все это мечта вашего разстроеннаго воображенія. Вы, съ нѣкотораго времени, предаетесь слишкомъ-сильнымъ занятіямъ, и ваша чувствительная душа создаетъ себѣ мученія и упреки въ дѣлахъ, которымъ бы позавидовалъ самый строгій и непорочный человѣкъ. Прошу васъ, останьтесь и вмѣстѣ съ нами подивитесь превосходному костюму этого крикуши.

-- Ахъ, милостивая герцогиня! вскричалъ Кантаридъ, бросая вокругъ себя испуганные взоры: -- если вамъ сколько-нибудь дорога жизнь вашего слуги, пусть этотъ страшный крикуша не является мнѣ на глаза. Нѣтъ, нельзя съ помощью картона и стекла произвести этихъ глазъ съ безчисленною гранью, которые дѣлаютъ физическое и умственное существованіе насѣкомыхъ столь выше нашего! Нѣтъ такого чистаго, прозрачнаго хрусталя, который могъ бы произвесть брильянтовый блескъ глазъ крикуши! Нѣтъ такого человѣка, который бы до того изучилъ физіономію насѣкомаго, что могъ бы ее воспроизвесть въ такомъ совершенствѣ. Я самъ не былъ бы въ состояніи этого сдѣлать, а между-тѣмъ, во всемъ мірѣ есть одинъ только человѣкъ, превосходящій меня въ этой наукъ: это тотъ молодой человѣкъ, котораго я зналъ въ Парижѣ, и котораго зовутъ...

Въ эту минуту, крикуша, стоявшій позади Кантарида, наклонился къ нему на-ухо и шепнулъ ему слово, которое заставило ученаго вздрогнуть всѣмъ тѣломъ.

-- Праведное небо! вскричалъ онъ:-- долженъ ли я вѣрить своему слуху?

И вслѣдъ за тѣмъ, бросившись въ объятія крикуши, Кантаридъ прижалъ его такъ крѣпко къ груди своей, что сломалъ у себя крыло и три ножки.

Видя, что эта смѣшная сцена окончилась такъ трогательно, герцогиня оставила Кантарида, и два жука, удалясь въ сторону, предались самому живому разговору. Она воротилась въ танцовальную залу, какъ вдругъ аббатъ Сципіонъ, по особенной милости герцогини исправлявшій въ этотъ день должность церемоніймейстера, почтительно приблизился къ ней и просилъ позволенія сказать ей нѣсколько словъ. Квинтилія позвала его на балконъ, бывшій отъ нихъ неподалеку. Сен-Жюльенъ, который безпрерывно слѣдилъ за нею, тотчасъ вышелъ на балконъ другою дверью и былъ въ двухъ шагахъ отъ герцогини, скрытый густыми кустами гераній и душистыхъ лимоновъ.

-- Свѣтлѣйшая герцогиня, сказалъ аббатъ: -- осмѣлюсь донести объ одномъ весьма-важномъ обстоятельствѣ, въ которомъ я не могу рѣшительно дѣйствовать безъ приказанія вашей свѣтлости.

-- Говори, Сципіонъ, отвѣчала Квинтилі'я:-- объясни и мнѣ, какое это важное обстоятельство.

-- Ваша свѣтлость, началъ аббатъ: -- дали мнѣ приказаніе не впускать на балъ никого съ замаскированнымъ лицомъ; вы изволили только разрѣшить, что всякій можетъ прибавлять къ своей прическѣ или къ своему лицу отличительный признакъ того насѣкомаго, которое онъ представляетъ. Такъ, на-примѣръ, нѣкоторымъ предоставлены накладные носы, другимъ металлическіе лбы, инымъ жала, инымъ стеклянные глаза, и проч. Но здѣсь представляется обстоятельство совершенно-другаго рода...

-- Какое же? сказала герцогиня съ нетерпѣніемъ.

-- Прошу милостиваго извиненія, если отнимаю драгоцѣнныя минуты у вашей свѣтлости, продолжалъ аббатъ: -- но я долженъ донести о важномъ нарушеніи законовъ, установленныхъ вами: Крикуша -- такъ, кажется, называетъ его нашъ любезный Кантарелла...

-- Ну, что жь крикуша? Кончимъ ли мы ныньче?

-- Осмѣлюсь ли доложить вашей свѣтлости, что крикуша надѣлъ полную маску, которая скрываетъ все лицо его! Это обстоятельство не могло избѣжать проницательнаго взора вашей свѣтлости, и безъ-сомнѣнія мнѣ не прилично...

Квинтилія сдѣлала знакъ нетерпѣнія; бѣдный аббатъ остановился въ испугѣ; потомъ онъ началъ дрожащимъ голосомъ: -- Я считалъ обязанностію донести вашей свѣтлости объ этомъ затрудненіи. Если вы изволите допускать исключеніе въ пользу крикуши...

-- Совсѣмъ-нѣтъ, быстро прервала его герцогиня: -- кто осмѣлился не исполнить моихъ приказаній? Какъ его зовутъ?

-- Праведное небо! отвѣчалъ аббатъ: -- видя веселость и прекрасное расположеніе духа вашей свѣтлости, я полагалъ, что вамъ очень-хорошо извѣстно его имя; но я... я рѣшительно не знаю его.

-- Какъ, аббатъ? съ гнѣвомъ вскричала Квинтилія: -- здѣсь, въ моемъ дворцѣ, въ моихъ залахъ, есть человѣкъ, котораго имени вы не знаете? Какой-нибудь неизвѣстный, какой нибудь наглецъ, шпіонъ, можетъ-быть! И вы называете это исполненіемъ обязанностей, возложенныхъ мною на васъ! Клянусь именемъ отца моего -- я васъ выгоню...

-- Всемилостивѣйшая повелительница!.. вскричалъ бѣдный аббатъ, бросясь на колѣни.

-- Ступайте, сударь, прервала Квинтилія повелительнымъ тономъ:-- ступайте и узнайте имя того, кто осмѣливается шутить со мною такимъ-образомъ. Вся эта глупая сцена съ Кантаридомъ помѣшала мнѣ разсмотрѣть эту маску. Я думала, что это одинъ изъ нашихъ; я воображала, что окружена друзьями, и во всемъ полагалась на васъ. Не возражайте; ваша безпечность неизвинительна. Ступайте и тотчасъ принесите мнѣ отвѣтъ. Я ожидаю васъ здѣсь. Я не ступлю ногой въ залу, гдѣ неизвѣстная маска осмѣливается являться предо мною. Ступайте скорѣе, и если это кто-нибудь непрошеный, велите его тотчасъ же вывесть.

Несчастный аббатъ, весь блѣдный и облитый холоднымъ потомъ, бросился въ залу, повторяя глухимъ голосомъ: Mascheraï ah! maschera maladella!

-- Милостивый государь, сказалъ онъ незнакомцу съ надменностью, которую употребилъ въ первый разъ въ своей жизни: -- кто вы? Ея свѣтлость желаетъ знать это.

Незнакомецъ наклонился на ухо церемоніймейстеру и сказалъ свое имя; но оно не произвело на него такого дѣйствія, какъ на профессора Кантарида.-- Я не знаю васъ, сказалъ аббатъ: -- и такъ какъ вы не приглашены, то я имѣю приказаніе просить васъ выйдти.

-- Сначала подите и скажите мое имя герцогинѣ, отвѣчалъ незнакомецъ: -- и если она прикажетъ мнѣ выйдти...

Между ними готовъ былъ завязаться споръ, еслибъ не вмѣшался Кантаридъ.

-- Ему выйдти! вскричалъ онъ: -- выйдти такому человѣку, какъ онъ! первому энтомологу въ мірѣ, самому любезнѣйшему человѣку, котораго я встрѣчалъ когда-либо!.. Останьтесь, другъ мой; я все беру на себя, и пойду вмѣстѣ съ аббатомъ доложить герцогинѣ, кто вы такой.

-- Это безполезно, отвѣчалъ незнакомецъ: -- герцогиня меня знаетъ. Не угодно ли будетъ г. церемоніймейстеру сказать только ей мое имя.

Аббатъ неохотно уступилъ и возвратился къ герцогинѣ, которая ожидала его на балконѣ. Ноги у него подкашивались, и онъ съ трудомъ произнесъ имя, сказанное ему незнакомцемъ.

-- Розенгаймъ! вскричала въ волненіи герцогиня: -- такъ ли я слышала? Говорите громче... или нѣтъ, говорите тише. Розенгаймъ?

-- Розенгаймъ, повторилъ аббатъ, готовый упасть въ обморокъ.

Но, вмѣсто того, чтобъ бранить его, герцогиня вскрикнула, бросилась къ нему на шею и обняла его изъ-всей силы, повторяя: "ахъ, аббатъ, любезный аббатъ!" Аббатъ сначала подумалъ, что она хочетъ его задушить; но когда онъ увидѣлъ во всѣхъ чертахъ ея выраженіе радости; когда почувствовалъ на своихъ старыхъ, изсохшихъ щекахъ поцалуй свѣтлѣйшихъ устъ, онъ бросился на колѣни, и потокомъ слезъ выразилъ свою признательность и удивленіе. Герцогиня, боясь, чтобъ ихъ не услышали, оглянулась вокругъ себя, потомъ сказала аббату что-то на ухо, но такъ тихо, что Жюльенъ не могъ ничего разслышать, кромѣ послѣднихъ словъ: -- И будь нѣмъ, какъ мертвецъ.

-- Теперь, подумалъ Сен-Жюльенъ; -- для меня наступила рѣшительная минута; я открою здѣсь что-нибудь адское.

Герцогиня минутъ пять оставалась на балконѣ неподвижною. Она похожа была на статую, озаренную луной. Потомъ, она подняла глаза къ звѣздному небу, глубоко вздохнула, приложила руку къ сердцу, и вошла на балъ съ лицомъ совершенно-спокойнымъ.

Сен-Жюльенъ искалъ взорами таинственнаго незнакомца, но онъ исчезъ. Немного спустя, герцогиня удалилась и не являлась болѣе. Сен-Жюльенъ провелъ остатокъ ночи, блуждая по всему дворцу, но ничего не открылъ. Онъ опять встрѣтился съ Галеотто, который всходилъ по лѣстницѣ съ озабоченнымъ видомъ.

-- Куда ты идешь? спросилъ онъ.

-- Я ищу крикушу, отвѣчалъ пажъ: -- но онъ, вѣроятно, улетѣлъ въ окно. Видно, это въ-самомъ-дѣлѣ настоящій жукъ, какъ воображалъ Кантаридъ...

-- Я думаю, что ныньче мы ничего не откроемъ, сказалъ Сен-Жюльенъ.-- Я чрезвычайно усталъ, и иду спать.

-- А я покляся не ложиться, возразилъ пажъ: -- пока не допытаюсь, кто этотъ незнакомецъ.

-- Знаешь ли ты, кто такой Розенгаймъ? спросилъ Сен-Жюльенъ.

-- Не слыхалъ и ничего не знаю, отвѣчалъ пажъ.

-- Въ такомъ случаѣ, мы ничего съ тобой не знаемъ, возразилъ Сен-Жюльенъ, и оставилъ праздникъ.

XII.

-- Какъ, любезный Кантаридъ, сказала на другой день Квинтилія своему ученому библіотекарю: -- вся эта трагическая сцена была не что иное, какъ шутка?

-- Какъ я уже имѣлъ честь вамъ докладывать, свѣтлѣйшая герцогиня.

-- Но знаешь ли, мои милый, что я могла бы разсердиться и найдти комедію нѣсколько-дерзкою?

-- Она, можетъ-быть, составлена плохо; но ваша свѣтлость, надѣюсь, извините меня ради развязки.

-- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія, другъ мой, отвѣчала герцогиня: -- но смотри, не проговорись ни передъ кѣмъ объ этой плохой завязкѣ. Всѣ ошиблись, повѣрили какъ я, но никто не имѣетъ, подобно мнѣ, причинъ прощать тебѣ. Я убѣждена, что во всемъ городѣ теперь только и говорятъ, что о странномъ сумасшествіи, въ которое впалъ вчера, посреди бала, твой бѣдный мозгъ, разстроенный излишними занятіями.

-- Ужь болѣе тридцати человѣкъ, отвѣчалъ ученый: -- приходили сегодня поутру навѣдываться о моемъ здоровья, и, чтобъ не измѣнить себѣ, я отвѣчалъ, что мнѣ теперь гораздо-лучше, но, нарочно, какъ-будто со страхомъ, избѣгалъ малѣйшаго намека о насѣкомыхъ.

-- И конечно, возразила герцогиня: -- сострадательные ближніе всякими средствами старались заговаривать объ интересномъ предметѣ, чтобъ удовлетворить вполнѣ своему любопытству, хотя бы этотъ разговоръ и окончательно свелъ тебя съ ума. Но объясни мнѣ одно обстоятельство, которое я не совсѣмъ понимаю. Нашъ другъ сказалъ мнѣ, какъ онъ, желая поразить меня неожиданностію, увѣдомилъ тебя впередъ о своемъ пріѣздѣ, какъ ты его встрѣтилъ, спряталъ въ своемъ павильйонѣ и преобразовалъ въ крикушу. Совершенно постигаю, отъ-чего ты, видя, что я не обращаю вниманія на новую маску, произнесъ этотъ великолѣпно-смѣшной монологъ, который всѣхъ насъ такъ развеселилъ, и воображаю, какъ ты между-тѣмъ внутренно радовался своей удачѣ и смѣялся надъ нашимъ легковѣріемъ. Но скажи мнѣ, отъ-чего въ ту минуту, когда я подходила къ тебѣ, и когда крикуша, нагнувшись къ твоему уху, казалось, шепнулъ какое-то таинственное слово, отъ-чего ты вдругъ закричалъ отъ удивленія, и бросился обнимать пришельца, какъ-будто обрадованный нежданною вѣстію?

-- Этимъ, свѣтлѣйшая герцогиня, отвѣчалъ профессоръ:-- я хотѣлъ еще болѣе остановить на немъ ваше вниманіе; и если бы вамъ благоугодно было разслушать мои слова, вы бы тотчасъ догадались, кто этотъ таинственный гость. Я вамъ говорилъ, слово-въ-слово, слѣдующее: "Нѣтъ такого человѣка, который бы до того изучилъ физіономію насѣкомаго, что могъ бы воспроизводить ее въ такомъ совершенствѣ; я самъ не былъ бы въ состояніи этого сдѣлать, а между-тѣмъ, во всемъ мірѣ есть одинъ только человѣкъ, превосходящій меня въ этой наукѣ..."

-- Я очень-хорошо помню всю эту фразу, прервала герцогиня: -- ты прибавилъ: "Это тотъ молодой человѣкъ, котораго я знавалъ въ Парижѣ, и котораго зовутъ..." Тутъ я тебя ущипнула за руку. Думая, что ты въ-самомъ-дѣлѣ въ бреду, я боялась, чтобъ ты не произнесъ этого имени, которое не должно переходить ни черезъ чьи уста... Стонъ, который вырвался у, тебя при моемъ живомъ напоминаніи, былъ тотчасъ же заглушенъ объятіями нашего друга...

-- И я надѣялся, ваша свѣтлость, прервалъ въ свою очередь профессоръ: -- что, обративъ моими словами ваши мысли на особу, съ которой я имѣлъ счастіе познакомиться въ Парижѣ, и которую такъ уважаю и люблю, -- я окончательно объясню вамъ тайну, бросившись вдругъ въ объятія крикуши, который до таинственнаго слова, произнесеннаго мнѣ на ухо, казалось, былъ для меня предметомъ ужаса. Вся эта сцена была между нами заранѣе условлена. Сверхъ-того, онъ долженъ былъ, проходя мимо вашей свѣтлости и меня, произнести свое собственное имя такъ громко, чтобъ оно могло быть услышано нами обоими. Но къ-счастію, въ то самое время къ вамъ подошелъ плѣнительный герцогъ Гуркъ, и нашъ другъ, избѣгая взоровъ его, увлекъ меня въ сторону и отложилъ до болѣе-удобной минуты...

-- Не показалось ли вамъ, прервала Квинтилія:-- что кто-то сенчасъ промелькнулъ передъ окошкомъ? За вами, на стѣнъ, пробѣжала точно тѣни.

-- Не думаю, отвѣчалъ профессоръ: -- но для большей предосторожности позвольте притворить окна и двери.

Съ этимъ словомъ, профессоръ важно подошелъ къ балкону и затворилъ дверь. Галеотто, спрятавшійся въ жасминахъ, не могъ услышать продолженія разговора, и воротился во дворецъ, досадуя, что ему такъ не кстати помѣшали узнать, наконецъ, эту тайну.

Этотъ и слѣдующій день прошли такъ, что ни пажъ, ни секретарь не видѣли герцогини иначе, какъ посреди двора. Сен-Жюльенъ не удивлялся, что ему запретили входъ во внутреннія комнаты, и множество странныхъ предположеній, догадокъ, соображеній, тѣснившихся въ его головѣ на счетъ герцогини, не позволяло ему предаваться скорби, которую онъ невольно ощущалъ, помышляя объ утратѣ ея благосклонности. Онъ послушался совѣта Галсотто, и по остатку ли привязанности къ герцогинѣ, или по непремѣнному желанію узнать то, что ему еще было неизвѣстно,-- какъ бы то ни было, онъ не покинулъ дворца. Пажъ собиралъ свѣдѣнія съ такой дѣятельностью, предавался своей рѣзвости и шаловливости съ такой веселостью, что успѣлъ даже нѣсколько увлечь задумчиваго и угрюмаго Жюльена, и отчасти заразить его своимъ насмѣшливымъ умомъ. Не выходя изъ смутнаго состоянія, въ которомъ находился, Жюльенъ надѣлъ на свою слабую душу личину ироніи и облекся въ какую-то принужденную веселость.

Но, по прошествіи сорока-восьми часовъ, эта роль ему стала нестерпима. Его веселость вдругъ исчезла. Все, что происходило вокругъ его, стало возбуждать его ужасъ. Онъ изнемогалъ подъ гнетомъ скорби и грусти. Услышавъ первые звуки придворнаго концерта, онъ накинулъ плащъ, поспѣшно бросился въ паркъ, и, проскользнувъ по мраморнымъ аллеямъ, скоро достигъ наружной ограды и открытаго поля. Онъ тихо взошелъ на одинъ изъ холмовъ, возвышавшихся надъ городомъ, и сталъ бродить по рощамъ, покрывавшимъ холмы.

Уставъ, Сен-Жюльенъ остановился, и замѣтилъ, что онъ находится на открытой лощинѣ, гораздо-ближе ко дворцу, чѣмъ предполагалъ. Онъ прилегъ на траву и сталъ созерцать неясный ландшафтъ, лежавшій передъ его глазами. Подъ горою темнѣлъ паркъ; сквозь его черныя массы въ разныхъ мѣстахъ прорѣзывались порожки, усыпанныя бѣлымъ пескомъ, сквозили дерновыя ротонды, храмы, кіоски, эмблематическіе алтари и мраморныя статуи, подобныя неподвижнымъ привидѣніямъ. Дворецъ, съ своими тысячью огнями, отражался въ зеркалѣ Челины. Тяжелыя массы тумана покрывали городъ, расположенный амфитеатромъ около парка; и молчаливыя ракеты, пущенныя тамъ-и-сямъ, въ ровные промежутки, подымались на разныхъ концахъ города.

Сирокко, сильно-дувшій до-тѣхъ-поръ, вдругъ утихъ, и небо прояснилось. Заблестѣли звѣзды, ночь стала прозрачнѣе, и Жюльенъ могъ хорошо обнимать подробности чудной картины. По мѣрѣ-того, какъ передъ глазами его выступали предметы, воздухъ, прояснившись, сталъ доносить до него звуки концерта. Жюльенъ прилегъ къ самой землѣ, и замѣтилъ, что чѣмъ ниже опускалъ онъ голову, тѣмъ ландшафтъ становился очаровательнѣе. Линіи отдѣлялись другъ отъ друга, массы обрисовывались вѣрнѣе; тѣни ложились съ большей гармоніей. Онъ былъ какъ-будто въ партерѣ театра, для котораго разсчитываются всѣ декораціи и несравненно больше чѣмъ сидящіе въ ложахъ, наслаждался художественнымъ обманомъ сцены.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, Сен-Жюльенъ уловлялъ вполнѣ всю мелодію концерта. Звуки доходили до него слабо, но чисто, и вибраціи нѣкоторыхъ нотъ и инструментовъ были такъ воздушны, такъ могущественно проникали въ душу, что нервы молодаго человѣка вышли, наконецъ, изъ болѣзненнаго напряженія, и ему сдѣлалось легко. Онъ сталъ дышать свободнѣе, и слезы покатились по щекамъ его.

Приближаясь къ tutti finale, всѣ инструменты загремѣли громче; послѣдніе звуки поднялись на воздухъ, и все замолкло. Сен-Жюльенъ долго еще слушалъ, и однообразное журчаніе небольшаго потока, протекавшаго вблизи, замѣнило ему звуки концерта. Наконецъ, онъ всталъ и хотѣлъ идти. Въ это время, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя онъ замѣтилъ стройнаго мужчину, который стоялъ молча и, казалось, тоже раздѣлялъ его наслажденіе. Когда Сен-Жюльёнъ проходилъ мимо его, незнакомецъ вѣжливо поклонился, и послѣдовалъ за нимъ въ нѣкоторомъ разстояніи. Сен-Жюльенъ довольно-проворно сталъ спускаться между скалъ, мимо которыхъ шла дорога; тогда незнакомецъ, назвавъ его синьйоромъ, попросилъ его подождать.

-- Что вамъ угодно, синьйоръ, спросилъ Сен-Жюльенъ.

Въ этихъ немногихъ итальянскихъ словахъ, незнакомецъ тотчасъ узналъ произношеніе француза. Онъ заговорилъ по-французски, и въ совершенно-правильныхъ, но съ нѣмецкимъ акцентомъ выраженіяхъ, просилъ у Жюльена позволенія домдти вмѣстѣ съ нимъ до города.

-- Прошу меня извинить, продолжалъ онъ:-- я здѣсь чужой, и недавно только пріѣхалъ. Вечеромъ, я не узнаю этой тропинки, по которой ходилъ днемъ; да притомъ, я очень-близорукъ. Если вамъ не непріятно, позвольте мнѣ слѣдовать за вами и воспользоваться вашей опытностію.

-- Съ величайшимъ удовольствіемъ, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ, очарованный пріятнымъ голосомъ иностранца.-- Я пойду тише и увѣренъ, что при вашемъ разговорѣ вовсе не замѣчу этого маленькаго замедленія.

Они сперва заговорили о музыкѣ. Потомъ разговоръ коснулся другихъ предметовъ, о которыхъ можно сообщить другъ-другу мысли при первой встрѣчѣ, и до того занялъ новыхъ знакомцевъ, что оба они пожелали продлить свое свиданіе. Незнакомецъ предложилъ Жюльену зайдти въ биррерію, и Жюльенъ согласился. Тотъ спросилъ пива и табака, и они провели вмѣстѣ еще часъ; передъ разставаньемъ каждый изъ нихъ сообщилъ другому свое имя и занятія.

-- Я изъ Мюнхена, сказалъ незнакомецъ: -- мое имя Шпаркъ; мнѣ тридцать лѣтъ; я студентъ, и больше ничего; не богатъ, но дѣятеленъ и бережливъ, и потому доволенъ своей судьбой, и нахожу, что жизнь не дурная вещь. Я путешествую для своего образованія, и нечаянно заѣхалъ въ это маленькое герцогство; положеніе города столь живописно, пребываніе въ немъ такъ пріятно, что я рѣшился остаться здѣсь на нѣсколько недѣль. Я почту себя счастливымъ, если вамъ угодно будетъ заходить иногда сюда, или подарить меня вашими свободными минутами для прогулки за-городъ.

Сен-Жюльенъ съ радостью принялъ это предложеніе, и они согласились встрѣтиться на другой день, въ тотъ же часъ, и у того же стола.

Когда Сен-Жюльенъ воротился во дворецъ, концертъ уже давно кончился. Была полночь, и герцогиня, утомленная безсонными бальными ночами, удалилась въ свои комнаты. Молодой секретарь только-что вошелъ къ себѣ, какъ у двери его послышался легкій стукъ, и голосъ Жинеты, сквозь скважину замка, объявилъ ему, что ея свѣтлость проситъ его къ себѣ.

XIII.

Квинтилія сидѣла у окна, и, погруженная въ тихое мечтаніе, смотрѣла на темное небо. Лицо ея было такъ ясно и спокойно, какъ Сен-Жюльенъ давно уже не видалъ его. Онъ явился къ герцогинѣ съ сердцемъ полнымъ гордости и ненависти, но ея спокойствіе покорило его. Слѣдуя поданному знаку, онъ сѣлъ и не смѣлъ произнести ни одного слова. Жинета, выходя, затворила за собою дверь. Оставшись наединѣ съ Жюльеномъ, Квинтилія подала ему руку, и сказала твердымъ, но кроткимъ голосомъ:-- Будемъ друзьями.

Сен-Жюльенъ, уступая болѣе ощущенію, чѣмъ внутреннему чувству, почтительно коснулся руки герцогини и опустилъ глаза. Она снова подала ему знакъ сѣсть въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, и онъ повиновался.

-- Я была къ вамъ строга, Жюльенъ, начала она голосомъ, въ которомъ выражалась сердечная доброта и достоинство.-- Вы были ко мнѣ несправедливы; вы хотѣли обойдтись со мной, какъ съ простой женщиной, и ошиблись. Давно уже я стала внѣ обыкновеннаго порядка, и характеръ мой, умъ, правила, все мое носитъ на себѣ особую печать. Можетъ-быть, отпечатокъ ея и не хорошъ. Я знаю, что онъ возмущалъ многихъ, и что обо мнѣ часто судятъ ложно. Не скажу, чтобъ я была къ этому равнодушна:-- я не имѣю ни этой гордости, ни этой философіи. Но судьба моя такъ расположилась, что дѣлаетъ неотразимыми, даже необходимыми всѣ мои дѣла, всѣ вкусы, и, слѣдовательно, всѣ подозрѣнія, порождаемыя ими. Роль моя должна ограничиваться тѣмъ, чтобъ имѣть довольно силы и ни на волосъ не отступать отъ того пути, который я себѣ предначертала. Всѣ усилія моего ума устремлены на то, чтобъ безпрестанно и ясно сознавать свою жизнь и свое сердце. До-сихъ-поръ, я съ успѣхомъ противилась всѣмъ вліяніямъ внѣшняго міра, осталась тѣмъ, чѣмъ сотворилъ меня Богъ, и, какъ самородный металлъ, не поддалась ни чьей прихотливой рукѣ. Въ свѣтѣ, никто безнаказанно не уединяется, Жюльенъ, и я должна была ожидать, что меня окружатъ ненависть и подозрѣнія. Но я не отступила ни на шагъ. Женщина, которая теперь передъ вами, -- та самая, которая десять лѣтъ назадъ вступила въ свою независимость, и съ той поры прошла сквозь многое, не измѣняя себѣ. Я многое заимствовала у другихъ, но никому не давала отвѣта, кромѣ Бога и -- могилы.

Слово "могила" отозвалось какъ-то непріятно въ ушахъ Жюльена, и онъ невольно почувствовалъ въ себѣ какой-то непонятный страхъ.

Герцогиня продолжала:

-- Недоступная приманкамъ мелкаго честолюбія, которыми другая женщина могла бы увлечься, рѣшившись жить въ самой-себѣ, и находя, что жизнь возможна только при какомъ-нибудь чувствѣ, при какой-нибудь мысли, совершенно-чуждыхъ всему тому, что меня въ обществѣ окружаетъ, я старалась устроиться такъ, чтобъ сдѣлать по-крайней-мѣрѣ сноснымъ тотъ образъ жизни, который мнѣ былъ назначенъ судьбою. Я предалась всѣмъ своимъ влеченіямъ и отдаляла отъ себя всѣ удовольствія, всѣ привязанности, которыя меня занимали. Я любила охоту, труды, усталость, науку, ученіе; я мечтала о дружбѣ,-- а любовь, какъ я вамъ сказала,-- любовь я похоронила особо. Дружба обманывала меня часто, но я не перестала въ нее вѣрить. Душа моя привыкла уповать на нее. Если эта надежда не осуществится, я съумѣю прожить и безъ нея. Есть нѣчто въ душѣ моей, что можетъ обойдтись безъ всѣхъ васъ. Но жизнь моя будетъ свѣтлѣе, сердце мое будетъ крѣпче, поступки тверже, совѣсть счастливѣе, если мнѣ улыбнется дружба. Вотъ почему, Жюльенъ, я дѣлаю для васъ то, что дѣлала не для многихъ: вотъ почему я передъ вами объясняю себя и оправдываюсь. Если у васъ, въ чемъ я не сомнѣваюсь, гордый духъ и чистое сердце, вы поймете, какъ велико это доказательство дружбы.

Сен-Жюльенѣ, побѣжденный, поклонился съ почтеніемъ. Она сдѣлала знакъ, что хочетъ еще говорить, и продолжала;

-- Оставаться вѣрной одному воспоминанію, одной клятвѣ, одному имени,-- подобную роль женщина, богатая и окруженная льстецами, не можетъ громогласно принять на себя. Это значило бы вызвать всѣ насмѣшки, возбудить всѣ желанія, возмутить зависть, словомъ, добровольно подвергнуть себя непріятностямъ, которыхъ нѣтъ въ обыкновенномъ теченіи жизни. Я схоронила свою тайну въ глубинѣ сердца, и, отвергнувъ всякое объясненіе, всякое обнаруженіе чувствъ, пошла скрытой дорогой, не говоря никому, къ какой цѣли стремлюся. Я шла безъ притязаній, безъ притворства, безъ жалобъ, безъ хвастовства; и шла съ открытымъ челомъ, съ поднятой рукой, съ свободнымъ духомъ, съ прозорливымъ взоромъ, и ухомъ, закрытымъ для лести. Вы могли видѣть, много ли я сдѣлала зла вокругъ себя?

-- О нѣтъ, герцогиня. Я знаю, что вы прекрасная правительница, отвѣчалъ съ чувствомъ Жюльенъ: -- но отъ-чего же вы хотите быть только этимъ?

-- Не жалѣйте обо мнѣ и не удивляйтесь мнѣ, отвѣчала она.-- Сперва, страданіе мое было тяжко, но Богъ сдѣлалъ чудо, и я стала счастливѣй. Это тайна, которой я не могу вамъ открыть теперь, но которую надѣюсь сообщить со-временемъ. Знайте одно, что съ-тѣхъ-поръ мнѣ было уже не трудно не измѣнить своему рѣшенію, и что выгоды моего положенія далеко превышали неудобства. Эти неудобства, однакожь, не малы, и вы, Жюльенъ, дали мнѣ ихъ почувствовать больнѣе, чѣмъ кто-нибудь другой. Вы судили обо мнѣ по наружнымъ примѣтамъ, какъ дѣлаете всѣ вы, и сказали себѣ: "этого нѣтъ, потому-что это невѣроятно". Кто разсуждаетъ такъ, тотъ сто разъ уклоняется отъ обмана, но одинъ разъ пропускаетъ дружбу. Пропустить друга, Жюльенъ, -- значитъ сдѣлать большую потерю, ибо кто одинъ разъ въ жизни обрѣлъ совершенную дружбу, тотъ почти можетъ обойдтись безъ любви. Хвала тѣмъ великодушнымъ сердцамъ, которыя вѣрятъ, предаются вполнѣ и не страшатся измѣны! они пьютъ чашу Александра, и ставятъ свою жизнь, чтобъ выиграть друга. Я тоже искала друзей, и чтобъ найдти ихъ, ставила болѣе жизни: ставила честь свою, и Богъ-знаетъ сколько пятнали и оскорбляли ее люди, непонявшіе меня и избравшіе меня цѣлію своего мелкаго честолюбія и низкихъ желаній. Разувѣряя ихъ, я стала имъ ненавистна, и нѣтъ такой чорной клеветы, которою бы они не награждали меня. Видя, какъ спокойно иду я своей дорогой, вы, можетъ-быть, думали, что я не слышу криковъ и брани, преслѣдующихъ меня? Вы, можетъ-быть, думали, что я поступаю необдуманно, дѣлая всякаго незнакомца своимъ повѣреннымъ, слугой, или другомъ, и не знаю, что его будутъ выдавать за моего любовника, или онъ самъ, можетъ-быть, станетъ хвастать тѣмъ же? Нѣтъ, я всегда вижу или предвижу всѣ послѣдствія моихъ смѣлыхъ поступковъ, по продолжаю быть смѣлою: мужество свое почерпаю я изъ неистощимаго источника -- изъ чувства своей правоты. Свѣтъ не одобряетъ, не награждаетъ меня, но я все иду, и, можетъ-быть, когда-нибудь успѣю убѣдить его. Настанетъ наконецъ день, когда онъ меня узнаетъ, а если этотъ день и не настанетъ, меня это не убьетъ: меня утѣшитъ мысль, что я указала дорогу другимъ женщинамъ. Другія женщины будутъ счастливѣе меня, и, не покидая нѣжности своего пола, овладѣютъ, можетъ-быть, твердостію вашего.

-- Золотыя мечты, прервалъ Жюльенъ:-- надежды души восторженной!

-- Нѣтъ, у меня ничего нѣтъ восторженнаго, возразила Квинтилія:-- но я знаю себя, чувствую себя. Когда я оглядываюсь назадъ, вижу, что вся жизнь моя была какъ-бы изъ цѣльнаго куска, и говорю себѣ, что, конечно, не я одна въ этомъ мірѣ никогда не говорила лжи. Не принимайте меня за добродѣтельную женщину, Жюльенъ. Я не знаю, что значитъ бороться съ собою; мнѣ этого никогда не случалось. Я никогда не подчиняла себя разсчитаннымъ правиламъ, потому-что никогда не чувствовала въ томъ нужды; я никогда не была увлечена тѣмъ, чѣмъ бы мнѣ не хотѣлось быть увлеченною. Я всегда предавалась всѣмъ внушеніямъ моего сердца, и сердце не ввергало меня ни въ какую опасность. Мужчина, не имѣющій въ сердцѣ постыдныхъ ранъ, можетъ пить до опьянѣнія, и потерявъ память, онъ безъ опасенія можетъ раскрыть сокровеннѣйшіе изгибы своего сердца. Женщина, нелюбящая порока, можетъ не страшиться его. Она можетъ пройдти по этой грязи, не запятнавъ и краевъ своего платья; она можетъ касаться нечистыхъ язвъ чужой души, какъ сестра милосердія касается больничной проказы; она имѣетъ право быть снисходительною и прощать, и если не пользуется этимъ правомъ, она зла. Быть злой и цѣломудренно-благопристойной, значитъ быть холодной; быть цѣломудренной и доброй, значитъ быть честной. Я никогда не думала, чтобъ это было трудно для душъ хорошо направленныхъ; но какъ ихъ немного! Сожалѣю о тѣхъ, которыхъ рокъ обезславилъ, но не оскорбляю ихъ. Знаю, мнѣ это ставятъ въ большую вину; знаю, какія порицанія возбудили нѣкоторыя изъ моихъ привязанностей, какой ироніей осыпали меня за мои усилія поддержать и утѣшить тѣхъ, которыхъ толпа угнетала. Здѣсь-то я прибѣгала къ силѣ, данной мнѣ Богомъ, и позволяла гордости своей возставать противъ несправедливости свѣта. Вотъ почему я предала свою голову оскорбленіямъ фарисеевъ, и покрыла сердце чугунною бронею, чтобъ сохранить въ немъ небесную благодать. Кто ввѣрялся моему покрову, тотъ не былъ выдаваемъ, и толпа осипла, крича на меня.

-- Я это знаю, герцогиня, сказалъ Жюльенъ.-- Не болѣе двухъ или трехъ дней, какъ я сталъ оглядываться вокругъ себя, и мнѣ уже стало извѣстно, что думаютъ о васъ даже тѣ, которые, изъ страха, не смѣютъ говорить. Я знаю, что видя, какъ вы принимаете обезславленныхъ женщинъ и защищаете преслѣдуемыхъ мужчинъ, васъ обвиняютъ, говоря, что вы раздѣляете заблужденія ихъ прошедшей жизни. И я удивлялся бы великодушію, съ которымъ вы ихъ возстановляете, еслибъ не предвидѣлъ, еслибъ не зналъ, что вы должны будете опять понизить ихъ и свергнуть туда, откуда взяли...

-- Вы думаете, Жюльенъ, что для многихъ больныхъ нѣтъ совершеннаго выздоровленія? А я-такъ никогда впередъ не отчаяваюсь ни въ комъ. Впрочемъ, мы оба правы: вы, если совѣтуете мнѣ осторожность; я -- если налагаю на себя долгъ милосердія. Весь вопросъ въ томъ, имѣю ли я столько силы, чтобъ не страшиться трудныхъ послѣдствій моихъ пожертвованій? Если имѣю, въ чемъ могутъ меня укорить? Развѣ мнѣ откажутъ въ правѣ быть себѣ вредною?

-- Странный характеръ! произнесъ Жюльенъ: -- и я не знаю восхищаетъ ли онъ меня, или пугаетъ.

-- Вы говорите то, что мнѣ уже часто говорили, отвѣчала Квинтилія.-- Меня удивляетъ одно, что я кажусь странною. Когда я начинала свое поприще, я ожидала, что найду вокругъ себя только союзниковъ и друзей. Каково жь было мое удивленіе, когда мнѣ объяснили, что я сумасшедшая!.. сумасшедшая, я! Я и до-сихъ-поръ не перестаю удивляться, что кажусь имъ сумасшедшею! Нѣтъ, не я сумасшедшая, а вы, вы всѣ обезумѣли.

-- Но, герцогиня, какое добро можно сдѣлать злымъ, защищая ихъ дерзость?

-- Я ненавижу дерзость, и никогда ея не защищаю. Я принимаю подъ свой покровъ только раскаяніе и страданіе.

-- Или, подъ ихъ личиной, притворство?

-- Да, ваша правда, я обманывались, Жюльенъ; это были терніи моего пути. Они изранили мнѣ ноги, и кровь еще течетъ. Но не-уже-ли вернуться назадъ, когда впереди слышны вопли и жалобы, зовущія на помощь? Бояться быть обманутымъ? но для сердецъ чувствующихъ потребность творить добро, такая боязнь -- низкій порокъ, который надо побѣдить. Милостыня подается не даромъ, не безъ ущерба для подающаго.

-- Герцогиня, вы рождены быть повелительницей великаго народа, и творитъ великія дѣла!

-- Или же, отвѣчала она съ улыбкою: -- быть сестрой милосердія; это было бы самое высокое назначеніе, и я не исполнила его.

-- Но какое же добро удалось вамъ сдѣлать? грустно произнесъ Жюльенъ: -- Ваши тюрьмы пусты, ваши больницы лучше устроены, и доброта ваша служитъ прибѣжищемъ всякому, кто взываетъ къ ней. Но, облегчивъ судьбу этихъ несчастныхъ, облагородили ли вы ихъ падшія души, исправили ли ихъ дурныя наклонности, или побѣдили ли ихъ грубую праздность? Мы часто съ вами бесѣдовали объ этомъ, и вы мнѣ говорили, герцогиня, что желанія ваши не часто увѣнчавались успѣхомъ. Возьмемъ примѣръ самый близкій, и изъ высшаго сословія, прибавилъ онъ, подстрекаемый остаткомъ недовѣрчивости. Всѣ знали Лучьйоли за низкаго честолюбца. Снисходительность ваша долго противилась истинѣ, и вы возвысили его до вашей довѣренности. Что жь? наконецъ, вы были-таки принуждены открыть глаза, и удалить его.

-- Это одна изъ иголъ, ранившихъ мои ноги, отвѣчала она.-- Въ тотъ день, когда этотъ покорнѣйшій слуга сдѣлался дерзкимъ, я его оттолкнула отъ себя, и еслибъ я, Жюльенъ, воспользовалась урокомъ по примѣру свѣта, я послѣ того не приблизила бы тебя къ себѣ, я не подарила бы тебѣ своего довѣрія, опасаясь встрѣтитъ въ тебѣ другаго Лучьйоли. Ты видишь, другъ мой, что у сумасшедшихъ есть своя мудрость, которая стоитъ вашей.

Этотъ отвѣтъ тронулъ Жюльена.

-- Вы добры и великодушны, отвѣчалъ онъ: -- и я, можетъ-быть, не достоинъ дружбы вашей.

-- Постойте, Жюльенъ, сказала Квинтилія съ улыбкой: -- мы еще не помирились. Я объяснила вамъ свой характеръ и образъ мыслей; вы меня поняли. Теперь, остается вамъ увѣриться въ истинѣ всего сказаннаго мною, а я вамъ не дала еще никакого доказательства моей искренности.

Жюльенъ, видя близость разрѣшенія всѣхъ своихъ сомнѣній, содрогнулся отъ радости. Въ его строгой душѣ необходимость уваженія говорила громче необходимости любви. По-этому, послѣднія слова Квинтилія были ему такъ дороги, что онъ не промѣнялъ бы ихъ на признаніе въ любви, еслибъ когда-нибудь дождался его отъ герцогини.

-- О, да! вскрикнулъ онъ добросердечно: -- дайте мнѣ эти доказательства, чтобъ я могъ на колѣняхъ раскаиваться и плакать, чтобъ я могъ навсегда васъ уважать и благословлять. Да, да! докажите мнѣ, что вы искренни, и я буду дѣлать все, что вы прикажете. Я буду служить вамъ цѣлую жизнь и задушу любовь свою, чтобъ никогда, никогда не напоминать вамъ о ней.

Онъ вдругъ замолчалъ, увидя, что Квинтилія остановила на немъ холодный, почти-презрительный взоръ. Съ минуту продолжалось молчаніе, столько таинственное для Жюльена, что онъ, въ волненіи, сталъ ходить по комнатѣ.

Герцогиня опятъ сдѣлалась спокойною, и, показывая на украшенный перламутромъ ларчикъ изъ сандальнаго дерева, сказала:-- Я могла бы отпереть вотъ этотъ ларчикъ и представить неотвергаемыя доказательства чистоты всей моей жизни. Менѣе чѣмъ въ пять минутъ, я могла бы вамъ указать, на чемъ основаны всѣ клеветы, разглашенныя на мой счетъ, и убѣдить васъ, до какой степени ложно и низко самохвальство Лучьйоли и многихъ другихъ. Но не-уже-ли мы дошли до этой необходимости, Жюльенъ, и не-уже-ли вы дружбу свою можете продать только за такую цѣну?

Жюльенъ не смѣлъ отвѣчать; онъ поблѣднѣлъ, и стоялъ неподвиженъ.

-- Замѣтили ли вы, что я сдѣлала хоть одно злое дѣло?

-- Нѣтъ, герцогиня.

-- Сказала ли я когда-нибудь низкую мысль? обнаружила ли хоть одно неблагородное чувство въ-теченіи шести мѣсяцевъ, которые мы провели съ вами съ-глазу-на-глазъ?

-- Нѣтъ, никогда.

-- Питали ли вы когда-нибудь ко мнѣ полную вѣру?

-- Почти всегда, герцогиня.

-- Что же могло ее поколебать?

-- Не заставляйте меня говорить... внѣшнія обстоятельства, нелѣпые разсказы, присутствіе Жинеты возлѣ васъ, иногда вашъ собственный голосъ и ваши манеры, а болѣе всего ваши странности, ваши столь противоположные, вѣчно-смѣняющіеся и неисключающіе другъ-друга вкусы; словомъ, чего я не понимаю, все это страшитъ меня... Но на что вамъ мое уваженіе?

-- Я у васъ его не прошу, сударь; я надѣялась, что имѣю право его требовать.

Опять наступило молчаніе; но герцогиня, сдѣлавъ видимое усиліе, чтобъ побѣдить свою гордость, начала снова:

-- Вы грубы, сказала она ему: -- и никогда мужчина вашихъ лѣтъ не смѣлъ говорить со мною такъ, какъ вы. Именно по этому-то я васъ уважаю и желала бы быть уважаема вами. Но замѣтьте, Жюльенъ, что значитъ довѣрчивость! Развѣ, въ эту минуту, я не имѣла полнаго права подумать, что вы самый тонкій и хитрый интриганъ, и что ваша грубая, безпощадная откровенность не что иное, какъ ловко-надѣтая маска? Однако, я знаю, что вы меня не обманываете, и не въ шутку даете мнѣ выборъ между вашимъ отъѣздомъ и моимъ оправданіемъ. Мнѣ оправдывать себя! прибавила она съ выраженіемъ оскорбленія: -- возьмите, вотъ вамъ ключъ отъ ларчика... И она съ негодованіемъ бросила ключъ къ ногамъ Сен-Жюльена.

-- Я не подыму его, сказалъ онъ съ досадой: -- вы смотрите на меня какъ на наглеца; я заслужилъ это -- и ухожу.

-- Прощайте! сказала она, протягивая ему руку: -- я сожалѣю, что мы не могли остаться друзьями, какъ были.

Онъ подошелъ къ ней, и увидѣлъ, что Квинтилія плачетъ. Весь гнѣвъ его исчезъ. Жюльенъ остановился передъ ней какъ ребенокъ, который не смѣетъ просить прощенія, и самъ горько заплакалъ.

-- А, Жюльенъ! сказала она: -- возможно ли, чтобъ я должна была столько страдать отъ друзей! Отъ-чего они не поступаютъ такъ, какъ я? Отъ-чего они не вѣрятъ мнѣ, какъ я имъ вѣрю? Что же такое разрушаетъ всѣ мои привязанности? Почему всѣ сочувствія, внушаемыя мною, подавляются при самомъ зарожденіи? почему я всегда одними презираема, другими ложно судима? Что я такое сдѣлала -- я, которой вся жизнь была безпрестанное жертвоприношеніе дружбѣ, не-уже-ли я должна покупать дружбу утѣхъ, кому подарила свою? Когда я васъ нашла на большой дорогѣ, раненнаго, усталаго, покрытаго пылью и дурно одѣтаго, отъ-чего я васъ не приняла за бродягу и за низкаго обманщика? Отъ-чего я повѣрила истинѣ вашего взора и благородству словъ? Такъ, видно, на лицѣ моемъ написаны обманъ и двуличность? Какъ! и вы можете справляться у другихъ, что вамъ думать обо мнѣ! И ваше сердце того не сказало вамъ! Такъ, значитъ, я не съумѣла проникнуть до него? И что мнѣ въ вашемъ уваженіи, если оно будетъ вынуждено? Вы тогда воздадите мнѣ только должное, мое, а душа ваша не подаритъ меня ничѣмъ...

-- Вы правы, произнесъ Сен-Жюльенъ, падая передъ нею на колѣни: -- оставьте свои доказательства у себя, я не хочу ихъ. Берегите свою любовь для того, кто заслужилъ ее. Что касается до моего благоговѣнія, до моей преданности, до моей дружбы, -- если позволено мнѣ повторить слово, которое вы произнесли, -- испытайте ихъ. Вы побѣдили самую недовѣрчивую и упрямую натуру. Видно, Богъ одарилъ вашу душу безпредѣльнымъ могуществомъ надъ душами другихъ. О! не жалуйтесь болѣе; вы всегда найдете друзей, когда захотите; притомъ же, если у васъ не будетъ друзей, я разорву себя на сто частей, чтобъ вамъ повиноваться.

Квинтилія вся въ слезахъ бросилась къ нему, и Жюльенъ обнялъ ее съ увлеченіемъ брата.

Въ эту минуту, тихонько постучались въ дверь, и Квинтилія пошла отворять. То была Жинета. Ей что-то нужно было передать герцогинѣ. Герцогиня съ горничной вышла на балконъ, и дала знакъ Жюльену подождать ее. Ихъ разговоръ показался ему продолжительнымъ. Весь еще подъ вліяніемъ сладостнаго волненія, которымъ было наполнено его сердце, Жюльенъ скорѣе хотѣлъ увидѣть Квинтилію и передъ уходомъ услышать отъ нея еще хоть одно слово. Въ нетерпѣніи онъ сталъ перебирать, не разсматривая, разныя вещицы, разбросанныя на столѣ. Случайно, въ его рукахъ очутились часы герцогини, и онъ отворилъ ихъ, какъ-бы желая сосчитать минуты, которыя Жинета у него похищала. Но при первомъ на нихъ взглядѣ, по жиламъ его пробѣжалъ смертельный холодъ. Неясное и мучительное воспоминаніе сжало его сердце, и вслѣдъ за тѣмъ непобѣдимое любопытство овладѣло всѣмъ существомъ его. Онъ поднесъ часы къ свѣчкѣ и прочелъ явственно имя -- Шарля Дортана.

-- Безстыдная! произнесъ онъ глухимъ голосомъ, бросивъ часы на столъ... Потомъ онъ взялъ ихъ опять, чтобъ вполнѣ убѣдиться, не обманываютъ ли его глаза; снова прочелъ несчастное имя, и сталъ внимательно разсматривать украшенную эмалью платинную крышку. Она во всемъ была совершенно сходна съ тою, которую блѣдный путешественникъ показывалъ ему на крыльцѣ авиньйонской гостинницы, въ день его отъѣзда.

Эта исторія, которая съ самаго начала сильно потрясла Жюльена, скоро потомъ вышла изъ его памяти. Въ то время, онъ, гораздо-менѣе опытный, гораздо-болѣе остерегался своихъ впечатлѣній. Онъ разсудилъ, что разсказъ путешественника похожъ на романъ и неправдоподобенъ; что его имя и лицо не сдѣлали на герцогиню ни малѣйшаго впечатлѣнія, и что самъ Дортанъ не съумѣлъ довести своей роли до конца, и не осмѣлился заговорить съ Квинтиліей. Онъ рѣшалъ по-своему, что Дортанъ былъ или сумасшедшій, или безстыдный хвастунъ, желавшій посмѣяться надъ его добродушной простотой, такъ-что все это приключеніе представлялось уму Сен-Жюльена очень-рѣдко, и то въ видѣ какого-то запутаннаго, нелѣпаго и тяжкаго сна.

Но теперь, когда онъ, вдругъ такъ неожиданно убѣдился въ искренности Шарля Дортана, имъ овладѣло глубокое негодованіе. Эта женщина, такъ великолѣппо-высказывавшая мнимую откровенность души, предлагавшая доказательства, представлялась ему теперь безстыдной комедіанткой, ненавистной кокеткой, играющей, по прихоти своей, всѣ возможныя роли, и презирающей всѣ разъигрываемыя ею добродѣтели.

Въ эту минуту, герцогиня воротилась въ комнату, и Жюльенъ дѣлалъ всевозможныя усилія, чтобъ скрыть свое негодованіе; но усилія его были ненужны: герцогиня думала совсѣмъ о другомъ и вовсе не замѣчала его. Она ходила суетливо по комнатѣ, и нѣсколько разъ повторяла Жинетѣ:

-- Скорѣе, скорѣе мантилью съ бархатнымъ капишономъ, и потаенный фонарикъ...

Вдругъ она замѣтила Жюльена, и, казалось, была недовольна, что въ разсѣянности проговорила эти слова. Тѣмъ не менѣе она подошла къ нему очень-спокойно, и, протянувъ руку, пожелала ему доброй ночи. Сен-Жюльенъ медленно поцаловалъ ея руку, и, стараясь принять на себя натянутую наглость придворнаго, сказалъ только самую отчаянную фразу, какую могъ выдумать. Она не слыхала ея и отвѣчала:

-- Да, да, до завтра; спокойной ночи, мой другъ.

XIV.

Подавляемый гнѣвомъ и ненавистью, бѣдный Жюльенъ вошелъ въ комнату Галеотто. Пажъ заснулъ надъ романомъ.

-- Ахъ, это ты, пробормоталъ онъ:-- откуда? Тебя не видать цѣлый вечеръ.

-- Я отъ Кавальканти, отвѣчалъ Жюльенъ.

-- А, а! что такое? сказалъ пажъ, вставая.-- Васъ, должно-быть, выгнали, господинъ домашній секретаръ, или вы счастливѣйшій изъ смертныхъ. Тогда позвольте мнѣ снять колпакъ и привѣтствовать вашу свѣтлость!.. Герцогъ на тридцать-шесть часовъ, по-крайней-мѣрѣ!

-- Я никогда не унижусь до этого, отвѣчалъ Жюльенъ.

-- Что же случилось?

-- Ничего, Галеотто, кромѣ того развѣ, что я теперь узналъ, какъ мнѣ понимать эту женщину. Вы приписывали ей много чести, считая ее педанткой, и говоря, что, можетъ-быть, она никогда не имѣла столько чувствительности и увлеченія, чтобъ сдѣлать какой-нибудь проступокъ. Нѣтъ, это вовсе не то. Это просто развратница, и очень-неосторожная, которая исполняетъ всѣ свои прихоти, предается втайнѣ всѣмъ порокамъ, и имѣетъ притязаніе казаться образцомъ дѣвственной цѣломудренности и нѣмецкой сантиментальности; это женщина безстыдная съ претензіями игуменьи и насмѣшливымъ лицѣмеріемъ маркизы временъ регентства; наконецъ, что всего отвратительнѣе -- это порокъ подъ личиною добродѣтели.

Послѣ такого вступленія, Сен-Жюльенъ разсказалъ какъ онъ провелъ вечеръ.

-- Мнѣ это очень-пріятно узнать, отвѣчалъ Галеотто съ видомъ нѣкотораго размышленія: -- но, по-истинѣ, я все-таки удивляюсь. Значитъ, эта женщина довольно-искусна и ловка, потому-что были дни, когда она даже и на меня производила подобное впечатлѣніе. Вы можете мнѣ повѣрить, Жюльенъ; я не слишкомъ довѣрчивъ, и, однакожь, были дни, когда, слыша отъ нея такія вещи, я почти раскаявался въ вчерашнихъ о ней мнѣніяхъ... Правда, эти дни были рѣдки, и я на другое же утро смѣялся надъ собою; по... Сказанное вами удивляетъ меня, какъ-будто я ожидалъ чего-нибудь другаго... Увѣрены ли вы, Сен-Жюльенъ, что вы не ошиблись?

-- Я въ томъ совершенно убѣжденъ, Галеотто; и какъ я тоже находился въ постоянномъ невѣдѣніи, и безпрерывно -- то вѣрилъ ей, то не довѣрялъ (за исключеніемъ того, что у меня дни недовѣрчивости были очень-рѣдки), -- изъ этого выходитъ, что я еще болѣе пораженъ и огорченъ, чѣмъ вы.

-- Огорченъ! вскричалъ Галеотто.-- Развѣ я огорченъ? Нѣтъ! ни сколько... Что мнѣ до этого за дѣло? Я никогда не былъ въ нее влюбленъ. И хотите ли, я вамъ скажу, какія мысли пришли мнѣ теперь въ голову? Странно! Но мнѣ кажется, я теперь способенъ влюбиться въ эту женщину.

-- Какъ? теперь, когда вы должны презирать ее?

-- Я ея не презираю; напротивъ! О, да! теперь дѣло совсѣмъ другаго рода! Я ее считалъ педанткой, нелѣпой; я находилъ ее смѣшной и смѣялся надъ нею. А теперь я надъ ней не смѣюсь, потому-что теперь она въ глазахъ моихъ получила совсѣмъ-другое значеніе. Она хитра, ловка, измѣнчива, неосторожна; она такъ хорошо играетъ всякія роли, что настоящій ея характеръ неуловимъ и ускользаетъ отъ взора. Знаете ли, что это женщина высшаго разряда, настоящая придворная женщина, которая могла бы двигать всѣмъ свѣтомъ, еслибъ управляла обширнымъ государствомъ? Съ такою гибкою совѣстью, съ такимъ искусствомъ, съ такимъ хладнокровіемъ и коварствомъ можно пойдти далеко... И кто намъ сказалъ, что она не пойдетъ? Пусть только представится благопріятный случай -- она заставитъ говорить о себѣ. Знаете ли, какая изъ всѣхъ способностей первая въ мірѣ? Это -- налагать свою власть на другихъ. Истинное величіе заключается во власти, какую имѣютъ надъ умами; и только такимъ образомъ достигаютъ до владычества надъ самыми дѣлами.-- Словомъ, кончено! я примиряюсь съ ней, не стыжусь быть ея пажемъ. Я могу брать у ней добрые уроки, и чтобъ лучше воспользоваться ея школой, хочу, въ свою очередь, сдѣлаться ея любовникомъ...

Пажъ на минуту остановился; потомъ прибавилъ съ видомъ размышленія:

-- Еслибъ я только могъ! Потому-что дѣло теперь представляется мнѣ нѣсколько труднѣе, чѣмъ я воображалъ... А стоитъ попытаться... Чортъ возьми! Это что-нибудь бы значило!

-- Это не такъ трудно, возразилъ Жюльенъ.-- Довольно, если вы пройдете по улицѣ мимо нея, и ваша физіономія ей понравится. Вы недолго станете ожидать, пока васъ схватятъ, посадятъ въ карету и привезутъ въ ея секретныя комнаты.

-- Въ томъ-то и дѣло, чортъ возьми! Женщины, которыя имѣютъ такія желанія и удовлетворяютъ ихъ такъ непринужденно, доступны не для всѣхъ. Можно прожить десять лѣтъ подъ одной съ ними кровлей и ни разу не поцаловать у нихъ руки. Онѣ могутъ сопротивляться самому ловкому и обольстительному изъ мужчинъ. Ихъ нельзя захватить врасплохъ. Онѣ обыкновенно отдаются или сдаются. По-этому, удовольствіе принадлежитъ тому, кто имъ понравился, честь -- кто умѣлъ ихъ покорить. Теперь я готовъ ручаться головою, что Лючьйоли никогда не былъ ея любовникомъ. Онъ слишкомъ-неловокъ, милый другъ мой! Она бы могла ему отворить дверь своего будуара, еслибъ онъ умѣлъ скрыть, что хочетъ войдти въ залу совѣта. Что до меня -- я вовсе не думаю о герцогѣ монтерегальскомъ; мои мечты, отнынѣ, простираются гораздо-выше. Я постараюсь, чтобъ она подарила меня своей довѣренностью и поучила -- какъ управлять людьми посредствомъ лжи.

-- Итакъ, то, что угасило мою любовь, зажигаетъ вашу? сказалъ Сен-Жюльенъ.

-- Называйте это любовью, если вамъ такъ хочется. Я назову иначе: любопытствомъ, любознаніемъ, любомудріемъ, какъ вамъ угодно.

-- И то, что заставляетъ меня ненавидѣть и презиврать ее, то васъ миритъ съ нею?

-- Вполнѣ. Но чрезъ это я не перестану вести съ нею нашу маленькую обсерваціонную войну. Напротивъ, приложу къ ней все свое стараніе, и открытія мои будутъ теперь имѣть гораздобольше значенія. Будь покоенъ; Жюльенъ -- что бы ни случилось, я тебѣ не измѣню,

-- Вы можете измѣнять мнѣ сколько вамъ угодно; я не долго здѣсь останусь. Но послушайте: прежде, нежели пожелаю вамъ доброй ночи, надо, чтобъ вы разсказали мнѣ исторію Макса.

-- Это не долго.-- Максъ былъ любовникомъ ея свѣтлости. Когда, по смерти своего супруга -- герцога, котораго она никогда не видѣла, какъ я уже вамъ говорилъ, она сдѣлалась единственной повелительницей, Максъ былъ у нея въ такой милости, что, по увѣренію всего двора, долженъ былъ на ней жениться. По-этому, съ нимъ обходились здѣсь съ самымъ глубокимъ почтеніемъ, не смотря на то, что онъ былъ побочный сынъ и имѣлъ всего только шестнадцать лѣтъ. Однажды вечеромъ, за ужиномъ, когда тщеславіе вмѣстѣ съ токайскимъ зашумѣло въ головѣ молодаго любимца, онъ, не знаю, право, чѣмъ, похвастался въ присутствіи ея свѣтлости. Ея свѣтлость, говорятъ, слегка нахмурила брови и не сказала ни слова. На другой день, слуги Макса не нашли своего господина ни въ комнатѣ, ни во дворцѣ, ни въ городѣ, ни внѣ города. Его искали и ожидали напрасно. Онъ никогда ужь не являлся, и о немъ никогда не говорили. Кажется, здѣсь случилось убійство, мастерски сдѣланное...

-- И никто не требовалъ мщенія за такое злодѣйство?

-- Максъ былъ побочный сынъ, отъ котораго, конечно, очень-рады были отдѣлаться, посылая его къ маленькому двору, гдѣ, казалось, онъ готовъ былъ пустить корни. Ожидала ли его тамъ смерть или женитьба, какое дѣло! лишь бы можно было не думать о немъ. И въ-самомъ-дѣлѣ, о немъ не думали. О немъ говорили даже тихо, чтобъ не быть въ необходимости призывать его или мстить за него. Но теперь хотятъ изъ его имени сдѣлать пугало, чтобъ принудить ея свѣтлость согласиться на какіе-то политическіе планы, и посланникъ Гуркъ затѣваетъ форменное требованіе Макса, въ случаѣ, если его личная красота, съ перваго же раза, не одержитъ ожидаемой побѣды. Ты ужь знаешь это!

-- Правосудіе неба падаетъ неожиданно на преступную голову! вскричалъ Сен-Жюльенъ.

-- Да, да! теперь, когда я смотрю на вещи съ настоящей точки, сказалъ Галеотто: -- нахожу, что это былъ подвигъ довольно-смѣлый для женщины въ шестнадцать лѣтъ.

-- Ей было только шестнадцать лѣтъ! О, ужасъ! сказалъ Сен-Жюльенъ.

-- Что жь? подхватилъ Галеотто: -- Въ судьбахъ великихъ людей встрѣчаются рѣшенія неизбѣжныя, и много значитъ умѣть употреблять ихъ во-время и исполнять искусно. Надо признаться -- это довольно-ловко. И ни тѣни угрызенія совѣсти на шестнадцатилѣтнемъ челѣ! И ни слѣда горькаго воспоминанія во всю жизнь! Вотъ это называется силой, которую немногіе изъ мужчинъ имѣли бы на ея мѣстѣ.

-- Я думаю, что вы сами не имѣли бы ея, отвѣчалъ Жюльенъ, уходя.

-- Постойте! Еще одно слово, кричалъ ему Галеотто.-- Открыли вы что-нибудь на-счетъ Розенгайма?

-- Ничего, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ.

-- Куда онъ дѣлся? сказалъ Галеотто.-- Кантаридъ долженъ знать тайну. Онъ вѣрно прокололъ этого жука булавкой и спряталъ въ одинъ изъ своихъ ящиковъ.

-- Стоитъ ли безпокоиться, что сдѣлалось съ человѣкомъ, возразилъ Жюльенъ: -- здѣсь, гдѣ наскучившій любовникъ исчезаетъ, какъ капля воды на солнцѣ?

-- Кажется, ты смѣешься надъ моими метафорами, замѣтилъ пажъ:-- я тебѣ прощаю, если возмешься проникнуть въ павильйонъ парка.

-- Гдѣ профессоръ естественной исторіи дѣлаетъ свои опыты, и любитъ, по ночамъ, разъигривать роль астролога и алхимика, наводя свой телескопъ на луну и пугая собакъ электрическими взрывами?

-- Нѣтъ, тамъ совершается нѣчто другое, отвѣчалъ пажъ:-- кромѣ этой старой пародіи на колдовство и карманнаго грома.

-- Ужь не принимаетъ ли тамъ госпожа Кавальканти своихъ ночныхъ обожателей, показывая видъ, будто бесѣдуетъ съ тѣнями? Вѣроятно, и этотъ трехмѣсячный любовникъ, господинъ Розенгаймъ, скрывается тамъ же.

-- Можетъ-быть! Но этотъ любовникъ ужь не больше ли, чѣмъ любовникъ... Подъ этою маскою жука, можетъ-быть, скрывается какой-нибудь политическій вопросъ, какой-нибудь дипломатическій проектъ... Профессоръ не надуетъ меня своими штуками... Этотъ Розенгаймъ, кажется, назначенъ противоядіемъ любовному напитку Гурка и Штейнаха... Онъ здѣсь не болѣе трехъ дней, а герцогиня посѣщаетъ павильйонъ болѣе-трехъ лѣтъ. Знаешь ли ты, какую странную сказку разсказывала мнѣ Жинета?

-- Какую?

-- Однажды, по своему обыкновенію, съ жаромъ защищая свою госпожу, она вообразила, что отниметъ у меня всякую вѣру въ убіеніе Макса, сказавъ, что ея свѣтлость страстно любила его, и что онъ былъ единственный человѣкъ, къ которому она питала такую привязанность. Я отвѣчалъ, что вѣрю, тѣмъ болѣе, что Максъ былъ единственный человѣкъ, котораго она убила. Жинета пришла въ сильное негодованіе, и разъ въ жизни сдѣлалась болтуньей. Она отвѣчала мнѣ, что ея свѣтлость не только любила Макса, но что она его любитъ и теперь, любитъ, не смотря на то, что онъ ужь умеръ. Доказательство -- прибавила она, что герцогиня всякій день запирается въ подземельѣ павильйона предъ мраморной гробницей, которую построила она втайнѣ, и... Но, по-истинѣ, Жюльенъ, вы смотрите на меня съ такимъ презрѣніемъ, что я не смѣю продолжать разсказа. Онъ до такой степени страненъ, что вы засмѣетесь мнѣ въ глаза, если я прійму смѣлость передать его вамъ такъ, какъ слышалъ.

-- Такъ-какъ вы, я думаю, сами не вѣрите этому... сказалъ Жюльенъ.

-- Не знаю, не знаю, отвѣчалъ пажъ.-- У женщинъ такія романическія головы! У людей, одаренныхъ умомъ и силой, встрѣчаются такія противорѣчія, такія мрачныя мечты!.. Да! Въ этомъ мірѣ надо всему вѣрить и ничему не вѣрить. Надо видѣть!

-- Но, наконецъ, сказалъ Жюльенъ: этотъ мраморный памятникъ?..

-- Заключаетъ въ себѣ золотую коробочку, если вѣрить Жинетѣ?..

-- А эта золотая коробочка, что въ ней?

-- Ничего не знаю, и Жинета увѣряетъ, что ничего не знаетъ; но она сказала, что коробочка имѣетъ форму и объемъ ящиковъ, въ которыхъ обыкновенно бальзамируютъ человѣческія сердца...

-- Эта исторія отвратительна! мрачно произнесъ Жюльенъ послѣ долгаго молчанія.-- Убитъ человѣка и оплакивать его; пронзить сердце ударомъ кинжала, и потомъ исторгнуть его изъ внутренностей, чтобъ бальзамировать и сохранять какъ святыню или какъ трофей; запираться каждый день въ склѣпѣ на бесѣду съ могилой и совѣстью, и, выходя оттуда, отдавать себя первому проходящему.... Если все это возможно, въ добрый часъ!

Жюльенъ съ бѣшенствомъ топнулъ ногою, и, проведя рукою по лбу, вскричалъ съ выраженіемъ мучительной тоски:

-- О, отецъ мой! мой старый замокъ, мои земледѣльцы, мои лѣса, мои книги, моя родина! Гдѣ вы? Гдѣ то время, когда я не зналъ ничего того, что теперь знаю!

Онъ былъ такъ огорченъ и опечаленъ, что Галеотто не смѣлъ смѣяться надъ нимъ, какъ смѣялся всегда, когда Жюльенъ предавался своей чувствительности.-- Жюльенъ ходилъ по комнатѣ молча, потомъ прибавилъ съ горькою улыбкой:

-- Если этотъ неизвѣстный обожатель спрятанъ въ павильйонѣ, ей должно быть особенно-пріятно принимать ласки у гробницы Макса. Можетъ-быть, несчастный убитъ въ этомъ же самомъ подземельѣ, и могила его служитъ постелью чудовищнымъ наслажденіямъ Квинтиліи? Ужасъ!.. Мнѣ кажется, что я грежу во снѣ. Въ-самомъ-дѣлѣ, она ныньче хвалилась мнѣ, что похоронила свое сердце въ могилѣ. Вотъ, по-истинѣ, прекрасная метафора! Но она не сказала, что съ сердцемъ схоронила и свое тѣло! И прекрасно сдѣлала: иначе, нашлось бы много людей, которые могли бы обличить ее въ противномъ!.. Поди сюда и взгляни въ окно. Видишь ли ты этотъ блѣдный огонекъ, который пробѣгаетъ по аллеѣ парка? Это маленькій потаенный фонарь, который приказано Жинетѣ зажечь, чтобъ идти на свиданіе.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? вскричалъ пажъ, поспѣшно одѣваясь.

-- Да, объ этомъ она, въ разсѣянности, проговорилась при мнѣ. Но что вы дѣлаете?

-- Чортъ возьми! одѣваюсь и бѣгу. Какъ? Было условлено свиданіе, и вы ничего мнѣ не сказали! И я болталъ здѣсь съ вами, тогда-какъ мнѣ давно бы слѣдовало быть тамъ и слѣдить за волчицей!

-- Вотъ единственное умное слово, какое вы сказали ныньче, произнесъ Жюльенъ, глядя въ слѣдъ за пажемъ, который, полураздѣтый, выбѣжалъ, и какъ кошка скользнулъ по темному корридору.

Сен-Жюльенъ отправился спать, но сонъ его былъ ужасенъ. Ему снилось, что убійцы бросаются на него, разрѣзываютъ ему грудь и вырываютъ оттуда сердце, все еще трепещущее, а Квинтилія, въ длинномъ красномъ платьѣ, блѣдная и неподвижная, стоитъ и съ убійственнымъ хладнокровіемъ смотритъ на него, держа въ рукахъ золотую коробочку, наполненную кровью.

XV.

Сен-Жюльенъ провелъ день, запершись въ своей комнатѣ, и рѣшился сказаться больнымъ, если герцогиня его спроситъ. Но она его не спрашивала. Утомясь отъ молчаливыхъ, ни съ кѣмъ нераздѣляемыхъ страданій, онъ вышелъ вечеромъ въ городъ, чтобъ разсѣяться. Тутъ онъ вспомнилъ о студентѣ, съ которымъ наканунѣ познакомился, и съ которымъ условился видѣться въ Трактирѣ-Золотаго-Солнца.

Онъ нашелъ его уже за столомъ. Студентъ курилъ за бутылкой пива, еще неоткупоренною; предъ нимъ стояли два пустые стакана.

Пріятели встрѣтились по-дружески. Сен-Жюльенъ тщетно хотѣлъ принять на себя веселый видъ, и потому студенту пришлось одному поддерживать разговоръ. Онъ дѣлалъ это со всею обязательностію и былъ еще любезнѣе, чѣмъ наканунѣ. Они просидѣли такимъ образомъ до одиннадцати часовъ. Послѣ этого Шпаркъ всталъ, говоря, что онъ рабъ своихъ привычекъ, и никогда не ложился позже этого часа. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ предложилъ Жюльену прогулку на завтрашній день. Для Сен-Жюльена самый воздухъ двора сталъ теперь ненавистенъ. Онъ на другой день спросилъ Квинтилію, не дастъ ли она ему какихъ приказаній. Герцогиня отвѣчала, что онъ можетъ быть свободенъ на цѣлую недѣлю, и Жюльенъ являлся во дворецъ только въ часы, назначенные для сна. По цѣлымъ днямъ онъ блуждалъ въ горахъ, то одинъ, то съ своимъ пріятелемъ-студентомъ, который съ каждымъ днемъ привлекалъ его къ себѣ болѣе и болѣе.

Наконецъ, Сен-Жюльенъ былъ вполнѣ очарованъ этимъ молодымъ человѣкомъ, да и трудно было не быть имъ очаровану, видя превосходную душу и возвышенность его чувствъ. Шпаркъ былъ изъ числа тѣхъ прямыхъ гармоническихъ натуръ, которыя даются нашему пониманію сразу, и у которыхъ въ-послѣдствіи нельзя отнять ничего изъ уваженія, внушеннаго ими съ самаго начала. Онъ былъ простъ и откровененъ, никогда не помышлялъ о превосходствѣ, и обо всемъ судилъ здраво. Онъ, казалось, зналъ больше, чѣмъ говорилъ, но въ его осторожности не было ничего надменнаго. Онъ былъ сообщителенъ и любилъ нравиться, но никогда не употреблялъ этого невыносимаго кокетства языка, которое дѣлаетъ нашъ умъ ложнымъ и сердце сухимъ. Онъ, казалось, былъ твердъ, и въ то же время обязателенъ; былъ внимателенъ къ другимъ и беззаботенъ къ себѣ; питалъ къ Провидѣнію пламенную, но не дѣтскую вѣру, которая, казалось, была слѣдствіемъ честной жизни и великодушнаго сердца. Чувствительность его не имѣла въ себѣ ничего раздражительнаго и болѣзненнаго, какъ у Жюльена, и молодой графъ съ каждымъ днемъ чувствовалъ большую потребность прибѣгать къ кротости и ясности этой души, болѣе сильной и покойной, чѣмъ его собственная. Подавленный горестью, снѣдаемый неизвѣстностью, не зная что предпринять въ-отношеніи къ герцогинѣ и самому-себѣ, онъ рѣшился ввѣриться этому человѣку, столь умному, доброму и вмѣстѣ съ тѣмъ столь тихому, и просить у него совѣта. Жюльену сначала трудно было раскрыть свое сердце, потому-что онъ отъ природы былъ мало-откровененъ. Галеотто зналъ его тайны, но онъ не понималъ ихъ. Впрочемъ, характеръ этого молодаго придворнаго былъ столько противоположенъ характеру Жюльена, что онъ не могъ извлечь себѣ никакой пользы отъ его сообщества. Напротивъ, пажъ владѣлъ какъ-бы особеннымъ искусствомъ увеличивать всѣ его горести и отравлять всѣ раны.

И такъ, во что бы то ни стало, Жюльенъ рѣшился посовѣтоваться съ Шпаркомъ, и въ одно утро, когда случай привелъ ихъ опять на тотъ холмъ, гдѣ они встрѣтились въ первый разъ, Жюльенъ попросилъ его присѣсть и прекратить свои ботаническія наблюденія, чтобъ начать лекцію изъ наблюденій психологическихъ.

-- Надъ кѣмъ? спросилъ Шпаркъ улыбаясь.-- Надъ вами или надо мной?

-- Надо мной, если позволите, любезный Шпаркъ. У меня есть тайна, которая тяготитъ меня, и которую я не могу довѣрить никому. Надо, чтобъ я высказалъ ее вамъ.

-- Отъ всего сердца, отвѣчалъ студентъ.-- Я не стану отказываться, притворяясь въ скромности, не совсѣмъ для васъ выгодной. Люди, которые боятся выслушать довѣренность другаго, обыкновенно бояться, что будутъ принуждены сохранить тайну или оказать услугу.

-- Я, въ-самомъ-дѣлѣ, имѣю нужду въ великой услугѣ, сказалъ Жюльенъ:-- прошу не руки вашей, чтобъ извлечь меня изъ дурнаго положенія, въ которомъ нахожусь: нѣтъ -- мое сердце ищетъ помощи у вашего; обращаюсь къ вашему уму и прошу у васъ добраго совѣта.

-- Это много, отвѣчалъ Шпаркъ:-- не ручаюсь вамъ за успѣхъ; но я сдѣлаю все, что могу. Мы поищемъ вдвоемъ, и намъ поможетъ Богъ.

-- Вы будете совершенно-безпристрастнымъ судьею въ дѣлѣ, чрезвычайно меня интересующемъ, сказалъ Жюльенъ:-- вы не знаете особы, о которой я вамъ разскажу, и будете судить о ней просто по фактамъ, которые я представлю.

-- Берегитесь, любезный другъ, возразилъ Шпаркъ: -- это вещь серьёзная. Если вы исказите факты, или знаете ихъ не вполнѣ, мы можемъ вывести ложное заключеніе.

-- Вы оцѣните только тѣ, которые я знаю; и такъ-какъ вы не будете очарованы взоромъ ехидны, то можете видѣть яснѣе, чѣмъ я.

-- Такъ дѣло идетъ о женщинѣ и любовной интригѣ, сколько я понимаю?

-- О женщинѣ. Знаете вы герцогиню Квинтилію?

-- Какъ хотите вы, чтобъ я ее зналъ? Я здѣсь только восемь дней.

-- Можетъ-быть, кто-нибудь говорилъ вамъ о ней?

-- Да; жители, которымъ она покровительствуетъ; бѣдные, которымъ помогаетъ, говорили, что это женщина благотворительная.

-- Всѣ такія женщины благотворительны, сказалъ Жюльенъ.

-- Какія же это? спросилъ Шпаркъ съ совершеннымъ простодушіемъ.

-- Ахъ, Шпаркъ! вскричалъ Сепъ-Жюльенъ: -- я вижу ясно, вы ея не знаете; иначе -- вы бы не сдѣлали такого вопроса.

-- Кажется, вы о ней не слишкомъ-высокаго мнѣнія, замѣтилъ Шпаркъ: -- и если оно такъ установилось, зачѣмъ вы совѣтуетесь со мною?

-- Чтобъ знать -- долженъ ли я бѣжать и забыть ее, или преслѣдовать ее и сорвать съ нея личину. Я разскажу вамъ, что со мной случилось въ-теченіе семи мѣсяцовъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ я покинулъ родительскій домъ.

Шпаркъ слушалъ разсказъ Жюльена съ большимъ вниманіемъ и съ такимъ спокойствіемъ, что разсказчикъ ни въ одномъ мѣстѣ своей исторіи не могъ угадать, какое произвела она впечатлѣніе на его слушателя. Благородная и спокойная физіономія студента не измѣнилась нисколько, и дымъ вылеталъ изъ его трубки такими же правильными клубками, какъ и наканунѣ, когда онъ слушалъ, какъ Жюльенъ читалъ "Аугсбургскую Газету" въ Трактирѣ-Золотаго-Солнца.

Когда Сен-Жюльенъ окончилъ разсказъ, Шпаркъ сдѣлалъ родъ гримасы, выдвинувъ нижнюю губу нѣсколько впередъ, что можно было перевести словами:

-- Все это не стоитъ того, чтобъ столько безпокоиться.

Послѣ минутнаго молчанія, онъ положилъ свою трубку на траву и сказалъ:

-- Прежде, нежели я скажу, что думаю о герцогинѣ Квинтиліи, позвольте мнѣ сказать то, что я думаю о васъ-самихъ. Вы очень-благородны, но чрезвычайно-горды; вы добродѣтельны, но черезъ-чуръ нетерпящи; искренни, и однакожь очень-недовѣрчивы. Откуда это? не были ли вы воспитаны католическимъ священникомъ?

-- Да, отвѣчалъ Жюльенъ: -- и это былъ мой лучшій другъ.

-- Теперь я понимаю вашъ характеръ, и, признавая его очень-хорошимъ (говорю вамъ истинную правду), я бы желалъ, чтобъ вы постарались его смягчить и очистить отъ грубой и жосткой коры. Я не думаю, чтобъ пажъ могъ вамъ дать добрые совѣты. Мнѣ кажется, онъ опасный интриганъ и человѣкъ съ злымъ сердцемъ. Вмѣсто того, чтобъ, подобно ему, смѣяться надъ строгостью вашихъ правилъ, я ихъ одобряю вполнѣ, и объявляю, что если герцогиня Квинтилія дѣйствительно такая женщина, какъ вы ее осудили теперь, вы бы сдѣлали хорошо, еслибъ оставили и забыли ее. Но...

Здѣсь Шпаркъ сдѣлалъ паузу и задумался; потомъ онъ продолжалъ:

-- Но я думаю, что вы рѣшительно ошибаетесь на ея счетъ, и что это превосходнѣйшая женщина.

-- Какъ! не смотря на убійство Макса...

-- Я не вѣрю въ это убійство, отвѣчалъ Шпаркъ улыбаясь: -- никогда не соглашусь, чтобъ смерть человѣка была достаточно оправдываема его отсутствіемъ, а убійство любовника легкимъ словомъ съ одной стороны и нахмуреніемъ бровей съ другой. Эта сказка годна для того только, чтобъ усыплять дѣтей и наводить на нихъ тревожные сны.

-- Вы не вѣрите въ это преступленіе? О, заставьте и меня не вѣрить ему! Это сняло бы раскаленный уголь съ моего сердца. Но порокъ и развратъ?..

-- То-есть слабости женскаго пола, хотите вы сказать? Можно быть женщиной слабою и въ то же время доброю. Я не люблю этихъ женщинъ, но не бросаю въ нихъ камня, и молча прохожу мимо. Если герцогиня Квинтилія такова, не говорите о ней худо; оставьте ее и не думайте больше о ней,

-- Все это вамъ кажется удобнымъ, Шпаркъ. Но душа моя разрывается отъ гнѣва и ревности.

-- Вы сами виноваты

-- Наконецъ, все, что я вамъ сказалъ, доказываетъ, что эта женщина...

-- Все, что вы мнѣ сказали, ничего не доказываетъ, кромѣ развѣ того, что въ горестной жизни вы привыкли къ подозрительности и недоброжелательству, толкующему все вкривь. Выбросьте это изъ головы: это дурная трава!

-- Но, другъ мой, женщина, которая говоритъ такимъ образомъ о невинности и чувствахъ, и имѣетъ своимъ любовникомъ сначала Лючьйоли, котораго возитъ съ собою вездѣ и который вездѣ хвастается ея благосклонностью...

-- Гм! сказалъ Шпаркъ:-- этотъ Лючьйоли представляется мнѣ такимъ фатомъ и глупцомъ, что я не отказался бы поколотить его, еслибъ онъ попался мнѣ въ руки и еслибъ я былъ другомъ герцогини.

-- Если онъ порочилъ ее понапрасну, такъ это ея же вина. Зачѣмъ она носилась съ нимъ, какъ съ свадебнымъ букетомъ!

-- Потому-что она довѣрчива и добра, какъ сама сказала вамъ. Все, что она вамъ говорила, Жюльенъ, кажется мнѣ искреннимъ, и я ей вѣрю. Я люблю этотъ характеръ и одобряю эти мысли. Не говорю, чтобъ это былъ образецъ для женщинъ, которыя не хотятъ, чтобъ ихъ злословили и преслѣдовали; но для человѣка съ душою, который презираетъ мнѣніе другихъ и основываетъ правоту свою на убѣжденіи своей совѣсти, это превосходная женщина, и любви ея достаточно было бы для счастія цѣлой жизни.

-- Право, Шпаркъ, ваша довѣрчивость сбиваетъ меня съ толку; я не знаю, слѣдуетъ ли мнѣ обнять васъ, какъ лучшаго изъ людей, или пожалѣть о васъ, какъ о безумцѣ.

-- Какъ вамъ угодно, любезный Жюльенъ, Вы хотѣли знать образъ моихъ мыслей, и я вамъ его высказалъ.

-- И я бы отдалъ половину жизни, чтобъ раздѣлять его. Но, наконецъ, эти часы, этотъ Шарль де-Дортанъ?

-- Этотъ Дортанъ глупецъ, котораго она выпроводила за дверь въ минуту самой смѣлой шутки.

-- Какая женщина, уважающая свою честь, позволитъ себѣ подобныя шутки? Значитъ, она мало заботится объ опасности, какой подвергается. И можно ли шутить такимъ образомъ съ мщеніемъ мужчины? На мѣстѣ этого Дортана, я подобную женщину преслѣдовалъ бы на конецъ міра, заставилъ бы ее сдержать свои обѣщанія и потомъ наплевалъ бы ей въ лицо!

Лобъ Шпарка покрылся краскою, какъ-будто мысль о такомъ жестокомъ мщеніи возмутила его благородную и кроткую душу. Но онъ въ ту жь минуту принялъ обычное свое спокойствіе и сказалъ увѣрительнымъ тономъ:

-- Эта исторія -- ложь. Шарль де-Дортанъ какой-нибудь подмастерье часоваго мастера, который приносилъ герцогинѣ часы своей работы, и который выдумалъ всю эту пошлую сказку, чтобъ посмѣяться надъ вами, или потому-что въ мірѣ есть фаты удивительной смѣлости, или потому-что этотъ господинъ помѣшанъ.

-- Вы все устроиваете къ лучшему. И я говорилъ себѣ все это, но не могъ убѣдить себя положительно.-- Далѣе: развѣ я не видѣлъ, съ какою радостію узнала она о прибытіи этой неизвѣстной маски?

-- Что же это доказываетъ, смѣю спросить? Развѣ не прыгаютъ отъ радости при извѣстіи о пріѣздѣ брата или даже друга? Женщины живѣе насъ обнаруживаютъ свои чувства, а Итальянки живѣе другихъ женщинъ.

-- Но Розенгаймъ спрятанъ въ павильйонѣ. Развѣ прячутъ друзей?

-- И очень-часто, особливо если въ дѣло вмѣшается политика. Но что вы понимаете въ политикѣ? Да притомъ, можетъ-быть, въ этомъ павильйонѣ вовсе нѣтъ Розенгайма, какъ и Макса въ гробницѣ.

-- Такъ вы не вѣрите смерти Макса?

-- Я, напротивъ, думаю, что это мнимое сердце, запертое въ золотую коробочку, бьется, въ эту минуту, довольно-спокойно и весело на своемъ мѣстѣ.

-- Но сама герцогиня выдаетъ его за умершаго.

-- Выдаетъ за умершаго? А! въ такомъ случаѣ, Максъ умеръ. Но всякій человѣкъ можетъ умереть и безъ посторонней помощи.

Шпаркъ взялъ трубку, и спокойно началъ ее набивать. Закуривъ ее, онъ продолжалъ:

-- И такъ все, что еще можетъ вооружать васъ противъ герцогини, это ея смѣлый, нѣсколько-мужской характеръ, ея ребяческая веселость, ея латынь, ея любовь къ мотылькамъ, ея политическія занятія, ея субретка Жинета, ея дружба къ обоимъ вамъ, которыхъ она считаетъ своими друзьями, какъ добрая и благородная женщина, тогда-какъ вы ея не понимаете... Правда, на вашемъ мѣстѣ, я любилъ бы ее отъ всего сердца и служилъ бы ей цѣлую жизнь.

-- Еслибъ я понималъ все это такъ, какъ вы, и могъ воротить къ ней вѣру, я влюбился бы въ нее, какъ сумасшедшій... и еслибъ она меня не любила, я былъ бы на вѣки несчастливъ. Я не могу ни въ чемъ быть умѣренъ, Шпаркъ. Смотря по тому, какъ эта женщина перевернула всѣ мои понятія, я вижу ясно, что если не вылечусь недовѣрчивостью, я размозжу себѣ голову отъ отчаянія.

-- Нѣтъ, не размозжите, сказалъ Шпаркъ.

-- Говорю вамъ, я сойду съ ума, если она меня не любитъ.

-- Повторяю, что нѣтъ. Вы утѣшитесь и выздоровѣете. Впрочемъ, вѣдь она васъ любитъ. Все, что она сдѣлала для васъ, доказываетъ это.

-- О! я много пострадалъ отъ этой спокойной дружбы; я много схоронилъ мученій въ сердцѣ! Это не можетъ уже повториться.

-- Вы неблагодарны. Не вы ли говорили мнѣ, что эти шесть мѣсяцовъ были лучшими днями вашей жизни? Послушайте, Жюльенъ: вы больны и озлоблены; вы не можете теперь судить о своемъ положеніи; вы не знаете самого-себя. Повѣрьте же моему совѣту. Прежде я не зналъ, въ чемъ было дѣло, и отказывался сказать рѣшительный приговоръ. Теперь же, я чувствую къ себѣ полное довѣріе. Всѣ обстоятельства кажутся мнѣ ясными и неподверженными никакому сомнѣнію. Обѣщаете ли сдѣлать то, что я вамъ скажу?

-- Обѣщаю постараться, отвѣчалъ Жюльенъ.

-- Запритесь сами съ собой и закройте ваши легкія отъ ядовитой внѣшней атмосферы. Живите въ бесѣдѣ съ Богомъ и съ своимъ добрымъ сердцемъ. Убѣгайте двора, завистниковъ, глупцовъ, злыхъ людей, и въ-особенности вашего маленькаго пажа. Оставайтесь съ герцогиней, я вамъ ручаюсь за нее. Она не обманываетъ васъ. Я недавно видѣлъ ее, какъ она скакала на конѣ. У ней большой ротъ, откровенная улыбка, глаза добрые и живые; мнѣ поправились ея лицо и манеры. Служите ей вѣрно, и вѣрьте тому, что она вамъ станетъ говорить о себѣ. Если любовь ваша будетъ упорствовать и вы будете страдать, говорите ей объ этомъ, говорите много и часто.

-- Вы думаете, что она меня выслушаетъ? сказалъ Жюльенъ, и глаза его загорѣлись отъ радости.

-- Безъ сомнѣнія выслушаетъ, потому-что разъ уже выслушала. Она пожалѣетъ васъ искренно, и хотя не будетъ васъ любить больше, сколько...

-- Вы думаете? произнесъ Жюльенъ, становясь опять печальнымъ.

-- Я почти увѣренъ; но что за дѣло! говорите ей все и всегда: она станетъ утѣшать васъ, удвоивъ свою дружбу и ласки къ вамъ. Съ этой-то дружбой, Жюльенъ, съ любовью къ труду, съ чистою совѣстью и небольшой вѣрой въ Провидѣніе, вы не будете несчастливы; повѣрьте мнѣ.

-- А если со всѣмъ этимъ меня обманутъ? возразилъ Жюльенъ: -- если по прошествіи десяти лѣтъ подобной жизни, я вдругъ увижу, что я лелѣялъ пустую мечту въ моемъ сердцѣ?

-- Вы будете имѣть десять лѣтъ счастія, и будете вправѣ сказать Творцу, когда предстанете предъ нимъ: "Господи! меня обманывали, и я не ненавидѣлъ; мнѣ дѣлали зло, и я не мстилъ" и вы увидите, что отвѣтитъ вамъ Богъ... Полно! никогда не раскаиваются, что были добры. Кто раскаявается, тотъ перестаетъ быть добрымъ.

-- Благородный другъ! вскричалъ Сен-Жюльенъ, съ жаромъ пожимая руку Шпарка: -- я послѣдую вашимъ совѣтамъ, и часто буду приходить къ вамъ лечить мои раны небеснымъ бальзамомъ вашей дружбы.

Жюльенъ вошелъ во дворецъ и чувствовалъ, будто съ груди его сняли цѣлую гору тоски.-- Послѣ многихъ дней, онъ въ первый разъ могъ теперь молиться.

XVI.

На другое утро, Квинталія велѣла ее позвать къ себѣ. У нея было такое выраженіе счастія и доброты, что Сен-Жюльенъ вполнѣ почувствовалъ желаніе слѣдовать совѣтамъ Шпарка.

-- Я буду тебѣ диктовать письма, сказала она, дружески потрепавъ его по плечу.-- Сядь вонъ тамъ, и возьми перо.

Жюльенъ сѣлъ. Несчастные часы лежали опять тутъ же, на столѣ. Увидѣвъ этого обвинителя, онъ почувствовалъ припадокъ бѣшенства и, притворясь, будто задѣлъ нечаянно, сильно толкнулъ ихъ локтемъ. Часы упали на полъ и разбились.

Герцогиня почти не замѣтила ихъ паденія, и когда Жюльенъ, поднявъ часы, сталъ извиняться въ своей неловкости, она, казалось, приняла его извиненія разсѣянно и совершенно-равнодушно.

-- Жинета, сказала она: -- унеси эти часы, которые разбилъ неловкій Жюльенъ. Видно, судьба хочетъ, чтобъ съ ними случались вѣчныя несчастія, и чтобъ они не были моими. Вели поправить и возьми ихъ себѣ.

Жюльенъ смотрѣлъ со вниманіемъ на герцогиню. Она была такъ же спокойна, какъ и въ тотъ день, когда глядѣла прямо въ лицо Шарлю Дортану, какъ человѣку, котораго въ первый разъ видитъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, ему показалось, будто Жинета немного покраснѣла: отъ-чего это? Отъ удовольствія ли, что получила часы, или отъ смущенія передъ столь безмѣрнымъ безстыдствомъ?

Жюльенъ чувствовалъ, что смѣлость его, какъ это всегда было съ нимъ въ подобныя минуты волненія, пробуждается, и онъ сказалъ, поглядывая поперемѣнно и пристально то на герцогиню, то на ея горничную:

-- Синьйора Жина знаетъ, можетъ-быть, въ Парижѣ какого-нибудь искуснаго часовщика, которому можно будетъ поручить эту поправку?

-- Отъ-чего же въ Парижѣ? замѣтила герцогиня: -- есть прекрасные часовые мастера и здѣсь вблизи, въ Венеціи.

Герцогиня оставалась совершенно-спокойною, а лицо Жинеты приняло опять обычную непроницаемость. Сен-Жюльенъ продолжалъ съ упрямствомъ:

-- Прошу синьйору Жину поручить мнѣ починку этихъ часовъ, потому-что я уронилъ и разбилъ ихъ.

-- Устроите дѣло, какъ хотите, между собою, сказала герцогиня: -- я болѣе вмѣшиваться не стану. Часы принадлежатъ Жинетѣ.

-- И я перешлю ихъ, продолжалъ Жюльенъ:-- одному изъ моихъ пріятелей въ Парижъ. Его зовутъ Шарлемъ Дортаномъ. (Жина видимо смутилась. Герцогиня, не замѣчая того, повторила имя Дортана).

-- Это имя, кажется, въ-самомъ-дѣлѣ находится на часахъ, сказала она, обращаясь къ Жинетѣ: -- не тотъ ли это часовщикъ, которому ты ихъ отдала въ Парижѣ для починки, когда уронила ихъ на полъ, какъ теперь Джуліано?

-- Точно такъ, герцогиня, отвѣчала Жинета, совершенію оправившись отъ смущенія: -- мнѣ его рекомендовали, какъ искуснаго мастера, и онъ, по обыкновенію, вырѣзалъ свою фамилію на внутренней сторонѣ платинной крышки.

Жюльенъ, пораженный такимъ спокойнымъ отвѣтомъ, не зналъ, что думать, и рѣшился на послѣднюю попытку.

-- Случайно, сказалъ онъ, я встрѣтился съ нимъ въ Авиньйонѣ, въ самый день...

Жинета прервала его, обращаясь къ герцогинѣ:

-- Ваша свѣтлость не изволите ли помнить человѣка, который хотѣлъ непремѣнно съ вами говорить?

-- Нѣтъ, отвѣчала герцогиня съ непоколебимымъ хладнокровіемъ.-- Чего онъ хотѣлъ? Ты развѣ забыла ему заплатить?

-- Онъ меня очень просилъ поговорить объ немъ вашей свѣтлости. Онъ хотѣлъ вамъ продать столовые часы съ музыкой; но часы были некрасивы и дурнаго вкуса,

-- А! произнесла равнодушно и разсѣянно герцогиня: -- въ такомъ случаѣ, Джуліано, возьмись за перо; а ты, Жина, оставь насъ.

Герцогиня, казалось, не приняла ни малѣйшаго участія въ этомъ щекотливомъ объясненіи.-- Однако, подумалъ Жюльенъ, тутъ что-нибудь да кроется. Самого Шпарка поразило бы смущеніе Жинеты.

Онъ взялъ перо, и сталъ писать подъ диктовку герцогини:

"Герцогъ!

"Вы прекрасны, у васъ возвышенный умъ, и вы украшаете собой свою должность. Я располагаю писать прямо къ вашему повелителю и благодарить его за то, что онъ выбралъ именно васъ для этихъ важныхъ и столь занимательныхъ переговоровъ. Мнѣ невозможно ныньче принять васъ; притомъ, чтобы отвѣчать на предложеніе вашего двора, я нуждаюсь въ совершенномъ спокойствіи и въ самомъ строгомъ, ничѣмъ-перазвлекаемомъ соображеніи. Опасаясь подвергнуть себя чарующему вліянію вашего ума, я не рѣшаюсь изустно объясняться съ вами о столь важномъ предметѣ; но, по зрѣломъ размышленіи и обсужденіи всего вопроса, сообразно съ голосомъ моей совѣсти и моей воли, я положительно объявляю симъ, что не могу согласиться на предлагаемый мнѣ союзъ. Мои мнѣнія на этотъ счетъ непреклонны, и они вамъ извѣстны: фактическая независимость, установленная мною, неограниченною повелительницею, на основаніи моей законной, неограниченной власти"...

Сенъ-Жюльенъ написалъ подъ ея диктовку нѣсколько строчекъ, которыя легко могъ бы написать на память: такъ хорошо была ему знакома система владѣтельной монтерегальской герцогини.

Окончивъ политическую часть письма, которою мы, какъ не относящеюся къ нашему разсказу, не станемъ утомлять читателя -- онъ продолжалъ подъ диктовку герцогини:

"Что же касается до особаго вопроса, который, какъ вы объясняли, оставался у васъ въ запасѣ на случай моего рѣшительнаго несогласія на ваши предложенія, то вы меня крайне обяжете, сообщивъ мнѣ его немедленно; ибо важныя дѣла заставляютъ меня, не теряя времени, предпринять поѣздку въ Италію. Для меня крайне-прискорбно это неожиданное сокращеніе пребыванія вашей свѣтлости въ моихъ владѣніяхъ, и я почла бы себя счастливою, если бъ могла долѣе пользоваться столь пріятнымъ для меня обществомъ."

-- Прибавьте, что слѣдуетъ въ окончаніи, сказала Жюльену герцогиня: -- и потомъ дайте мнѣ перо.

Подписавъ и приказавъ надписать адресъ герцога Гуркъ, она позвонила. Вошелъ пажъ.

-- Отнесите это письмо господину де-Гуркъ, и принесите мнѣ его отвѣтъ. Если онъ обнаружитъ желаніе видѣться со мною, скажите, что это невозможно.

Пажа поразило холодное и повелительное выраженіе лица герцогини. Онъ долженъ былъ собрать всю свою смѣлость, чтобъ объявить, что имѣетъ къ ней тайное порученіе.

-- У меня нѣтъ тайнъ, въ которыхъ вы могли бы быть участникомъ, сухо отвѣчала она.-- Говорите при графѣ де-Сен-Жюльенѣ, я вамъ позволяю.

Пажъ медлилъ; она прибавила: -- Я приказываю.

Галеотто, удаленный уже нѣсколько дней изъ внутреннихъ покоевъ дворца, и не зная причины тому, очень-много разсчитывалъ на ту минуту, когда ему позволено будетъ предстать къ герцогинѣ. Пажъ сообщилъ Сен-Жюльену, какъ мы видѣли выше, о своемъ намѣреніи, подъ личиною графа Штейнаха стараться ему вредить, и заботиться о собственной пользѣ. Но тѣмъ не менѣе ему теперь было крайне-непріятно имѣть молодаго секретаря очевидцемъ своихъ низкихъ поступковъ. Ничто въ такой степени не обезсиливаетъ хитрости, какъ взоръ судіи, готоваго порицать нашу неловкость, или ужасаться безстыдству нашего притворства.

Ho дѣлать было нечего. Полунасмѣшливымъ, полутаинственнымъ тономъ онъ произнесъ какое-то краткое предварительное объясненіе, и потомъ вынулъ изъ за-шолковаго полукафтанья письмо, вложенное въ тройной конвертъ.

Но Квинтилія, передъ которой пажъ опустился на одно колѣно, не протянула руки, а велѣла ему самому распечатать и громко прочесть письмо.

Галеотто смутился.-- Понялъ ли ты меня? повторила герцогиня.

Ободрившись, пажъ рѣшился смѣло приступить къ письму. Онъ началъ читать патетическимъ голосомъ, и потомъ старался показать видъ, что съ каждымъ словомъ въ его сердцѣ возрастаетъ волненіе. Это было объясненіе въ любви, написанное въ выраженіяхъ столь страстныхъ, сколько то могъ допустить высокій санъ графа Штейнаха. Голосъ пажа дѣлался все болѣе и болѣе дрожащимъ, и онъ останавливался на каждомъ робкомъ и пылкомъ выраженіи, какъ-бы изумляясь, какъ близко оно передаетъ его собственныя чувства. Нѣсколько разъ ему, казалось, не доставало силы окончить фразу, и листокъ готовъ былъ выпасть изъ рукъ его. Словомъ, онъ такъ хорошо съигралъ свою роль, что еслибъ Сен-Жюльенъ не былъ предувѣдомленъ послѣднимъ разговоромъ, непремѣнно дался бы въ обманъ.

Но герцогиню не тронула любовь ни Штейнаха, ни та, какую Галеотто старался показать изъ-подъ крыльевъ сантиментальной дипломатіи.

-- Какая пошлость! вскрикнула она, когда пажъ кончилъ чтеніе. И, вырвавъ письмо изъ его рукъ, она смяла его и бросила въ плетейную корзинку, стоявшую подъ столомъ.

-- Но какъ ни плохъ этотъ итальянскій языкъ, продолжала она: -- графъ Штейнахъ, незнающій ни одного языка, даже своего, не могъ написать этого письма. Оно сочинено вами, Галеотто.-- И, не выжидая его отвѣта, она обратилась къ Сен-Жюльену.

-- Напиши еще письмо, сказала она: -- Галеотто подождетъ, и отнесетъ оба разомъ.

Она продиктовала насмѣшливый и надменный отказъ графу Штейнаху, подписала, запечатала, и молча отдала конвертъ Галеотто. Пажъ хотѣлъ что-то спросить; однимъ взглядомъ, она велѣла ему замолчать, и указала рукой на дверь.

Въ ожиданіи возвращенія пажа, герцогиня дружественно бесѣдовала съ Сен-Жюльеномъ. Она ему казалась столь откровенною, столь доброю, что онъ предался влеченію собственнаго сердца, и болѣе чѣмъ когда-нибудь отдался ей съ полною вѣрой. Перечувствованныя сомнѣнія придали новую, особую силу радости, которую онъ ощущалъ, и дѣлали ее для него еще дороже. Онъ мысленно благословилъ совѣты друга и сталъ опять уповать на жизнь.

Черезъ часъ, Галеотто возвратился. Онъ принялъ важную и холодную наружность, но не могъ совсѣмъ скрыть досады, что Квинтилія такъ жостко и презрительно обошлась съ нимъ. Герцогиня отъ природы была вспыльчива, но обыкновенно, менѣе чѣмъ въ часъ, она забывала и гнѣвъ и поводы къ нему. На этотъ разъ, напротивъ, она приняла пажа такъ же дурно, какъ отпустила. Галеотто хотѣлъ передать словесный отвѣтъ графа Штейнаха, но герцогиня остановила его, говоря: -- Ты отвѣтишь, когда тебя спросятъ. Потомъ, взявъ письмо г. де-Гурка, она распечатала его и передала Сен-Жюльену.

-- Читайте въ-слухъ, сказала она; -- а вы, г. Галеотто дельи-Стратигополи, сядьте, вотъ-тамъ, у дверей, и ожидайте моихъ приказаній.

Сен-Жюльенъ прочелъ:

"Герцогиня!

"Отвѣтъ вашей свѣтлости такъ опредѣлителенъ, что я почелъ бы противнымъ благоговѣнію, какое къ вамъ питаю, позволить себѣ еще болѣе настаивать. Повинуясь приказанію вашей свѣтлости, я имѣю честь передать при семъ, слово въ слово, требованіе моего государя.

"Посланникъ нашего двора, по титулу -- баронъ, а по прозванію -- Максъ, имѣвшій, пятнадцать лѣтъ тому назадъ, порученіе представлять, при бракосочетаніи вашей свѣтлости, особу герцога де-Монтерегале, получилъ въ то время дозволеніе своего кабинета остаться при вашемъ дворѣ. Но когда, четыре года спустя, нашъ государь велѣлъ ему воротиться въ столицу, баронъ Максъ не далъ никакого отвѣта, и до нынѣшняго дня не являлся ко двору. Въ настоящее время, ему предписано дать отчетъ въ своемъ долговременномъ отсутствіи и явиться ко мнѣ, герцогу де-Гуркъ, облеченному полномочіемъ и пр. и пр., чтобъ представить мнѣ разные документы и отвѣтить на нѣкоторые вопросы, необходимые для доказательства его тождества. По появленіи барона Макса, -- мой государь приказалъ мнѣ требовать, чтобъ ваша свѣтлость представили доказательства о его смерти или указали на мѣсто его погребенія; въ противномъ же случаѣ, нашъ кабинетъ почтетъ себя въ непріятельскихъ отношеніяхъ, и вашъ отказъ будетъ принятъ за объявленіе войны, и пр. и пр."

Прекрасно, сказала Квинтилія: -- возьмите перо, и пишите:

"Никакой государь въ мірѣ не имѣетъ права налагать на меня произвольныя требованія, или дѣлать мнѣ разспросы. Я нисколько не обязана отвѣчать за дѣйствія другихъ, и нигдѣ владѣтельныя особы, ни большія, ни малыя, не бывали сторожами иностранцевъ, находившихся въ ихъ владѣніяхъ. Все, что я могу сдѣлать, чтобъ содѣйствовать удовлетворенію желаній вашего двора, это позволить вамъ обнародовать и прибить на публичныхъ мѣстахъ вызовъ къ возвращенію, адресованный отъ вашего государя къ барону Максу. Если онъ явится на этотъ вызовъ, я буду вполнѣ довольна, содѣйствовавъ такимъ образомъ прекращенію вашего безпокойства на этотъ счетъ."

Квинтилія подписала, запечатала и обратилась къ пажу.

-- Теперь, спросила она: -- что вы имѣете сказать отъ графа Штейнаха?

-- Графъ въ отчаяніи... началъ Галеотто.

-- Я не имѣю надобности въ фразахъ его сіятельства. На что онъ рѣшается?

-- Повиноваться вашимъ приказаніямъ.

-- Какому? я дала выборъ между отъѣздомъ и молчаніемъ.

-- Онъ будетъ молчать.

-- Хорошо. Онъ только глупъ, и я не стану его оскорблять, если онъ меня самъ къ тому не принудитъ. Но другой -- дерзокъ: отнесите ему это письмо и приходите назадъ.

Герцогиня опять начала бесѣдовать съ Жюльеномъ о предметахъ совершенно чуждыхъ тому, что сейчасъ происходило. Она судила такъ спокойно и ясно, что Сен-Жюльенъ призналъ нелѣпымъ продолжать свои подозрѣнія.

Галеотто воротился. Герцогъ Гуркъ велѣлъ просить, передъ отъѣздомъ, особой аудіенціи.

-- Посмотримъ, сказала Квинтилія: -- на нынѣшній день довольно заниматься этими господами. Теперь, у меня есть дѣло до васъ, г. дельи-Стратигополи. Вы отнесете эту записку государственному казначею: онъ вручитъ вамъ сумму, которая дастъ вамъ возможность нѣсколько лѣтъ путешествовать. Вы, кажется, этого желали. Вы позволите мнѣ сегодня же предоставить занимаемыя вами комнаты вашему преемнику. Чтобъ вполнѣ содѣйствовать вашему отъѣзду, я заказала почтовыхъ лошадей, которыя будутъ сюда еще до вечера. Карету прошу васъ оставить у себя и продолжать въ ней дорогу. Вы сами назначите, куда вамъ угодно будетъ ѣхать. Желаю вамъ въ будущности всего счастія, и имѣю честь вамъ кланяться. Какъ пораженный громомъ, Галеотто поблѣднѣлъ и сталъ было что-то говорить; но онъ прочелъ въ глазахъ герцогини, что приговоръ непреложенъ, и подумалъ, что Жюльенъ измѣнилъ ему. Не зная еще, что предпринять, но принужденный повиноваться, онъ твердо рѣшился отмстить, низко поклонился, и вышелъ не произнеся ни одного слова.

Сен-Жюльенъ хотѣлъ просить за него, по герцогиня ласково заставила его замолчать, и отпустила, чтобъ проститься съ пажомъ.

Жюльенъ догналъ его на парадной лѣстницъ, и съ такой искренностію объявилъ свое удивленіе и сожалѣніе, что поколебалъ подозрѣніе пажа.

-- Если вы не искренни въ эту минуту, сказалъ Галеотто: -- вы первый мошенникъ въ міръ и самый низкій человѣкъ! Впрочемъ, я теперь ничего не могу рѣшить, ни о чемъ думать; я въ какомъ-то бреду. Не знаю, что со мной дѣлается, что я чувствую, и что мнѣ предстоитъ дѣлать.

-- Надо, для вида, исполнить повелѣніе, отвѣчалъ Жюльенъ: -- а на границѣ ожидать, пока не велятъ возвратиться. Быть не можетъ, чтобъ герцогиня питала къ вамъ серьёзный гнѣвъ. Вѣроятно, она замѣтила ваши сношенія съ графомъ Штейнахомъ и захотѣла васъ постращать. Но я стану васъ по возможности оправдывать; Жина поплачетъ у ногъ герцогини; вы ей напишете, и она должна сжалиться.

-- Не знаю, не знаю, говорилъ пажъ, тономъ подозрѣнія.-- Можетъ-быть, вы измѣнили мнѣ, и смѣетесь надо мной; можетъ-быть, Жина сегодня же вечеромъ сдѣлаетъ моимъ преемникомъ пажа графа Штейнаха или егеря герцога Гурка, между-тѣмъ, какъ герцогиня встрѣтитъ въ таинственномъ павильйонѣ Розенгайма, котораго она прошлую ночь такъ нѣжно цаловала, называя его своею единственною любовію, или герцога де-Гуркъ, который, можетъ-быть, съумѣетъ заставить себя бояться, или Штейнаха, котораго, для вида, такъ грубо отталкиваютъ, или нѣжнаго Жюльена, съумѣвшаго скрыть свое цѣломудренное негодованіе, или сдѣлавшагося болѣе-терпящимъ, болѣе-снисходительнымъ.... Не знаю, не могу рѣшить, что происходитъ въ головахъ другихъ; по буду стараться видѣть ясно въ своей. Если вы вздумали меня обманывать, г. домашній секретарь, то пріостановитесь немножко; еще рано торжествовать надо мною. Я еще не считаю себя побѣжденнымъ; и часто въ тѣхъ вещахъ, которыя, но-видимому, ускользаютъ изъ моихъ рукъ, я совсршеппо бываю увѣренъ, -- увѣренъ потому, что во мнѣ, во время опасности, возраждается воля овладѣть ими... Постойте... Постойте. Пойдемте вмѣстѣ къ казначею; я позволяю вамъ передать герцогинѣ все, что вы услышите.

Они вмѣстѣ вошли въ казначейскую, и Галеотто отдалъ запечатанную записку герцогини. Когда казначей произнесъ означенную въ ней сумму, молодой пажъ почувствовалъ сильное волненіе. Сумма была гораздо-значительнѣе, нежели его мелкое честолюбіе могло ожидать, и на минуту онъ разстался съ странною мыслію, которая пришла-было ему въ голову. Пока казначей отсчитывалъ деньги, онъ въ безпокойствъ ходилъ по залѣ. Назначенное ему богатство давало ему возможность удовлетворить своей страсти къ путешествіямъ и явиться съ блескомъ при какомъ-нибудь другомъ дворѣ, болѣе-значительномъ, чѣмъ монтерегальскій... Но, достигая такимъ образомъ цѣли желаній, питаемыхъ безпрестанно уже нѣсколько лѣтъ, онъ долженъ бы былъ отказаться отъ предпріятія, задуманнаго недавно: подстрекаемый любовью къ интригамъ, онъ льстилъ себя надеждой вступить въ борьбу съ опытностію, и съ тѣмъ, что называлъ ловкостію Квинтиліи. Первою цѣлію на этомъ новомъ поприщѣ онъ поставилъ себѣ задачу -- устранить, хотя бы на нѣсколько дней, исканія соперниковъ, стоявшихъ выше его и болѣе его надменныхъ и дерзкихъ. Побѣда надъ ними казалась ему необходимымъ удовлетвореніемъ оскорбленному самолюбію. Словомъ, между-тѣмъ, какъ грубое тщеславіе совѣтовало ему взять деньги, и искать въ другомъ мѣстѣ новыхъ успѣховъ,-- другое тщеславіе, болѣе-утонченное, истинная досада, извѣстная однимъ придворнымъ, заставила его пожертвовать предложеннымъ состояніемъ въ пользу невѣрной надежды пустаго тріумфа.

Досада взяла верхъ, и когда казначей пригласилъ его повѣрить отсчитанную сумму, онъ потребовалъ бумаги, будто для расписки, и написалъ объясненіе въ любви къ герцогинѣ, говоря въ немъ, что онъ не нуждается ни въ чемъ на свѣтѣ, и что удаляется въ отчаяніи, ища одной смерти. Онъ потребовалъ отъ казначея записку Квинтиліи, разорвалъ ее, и, вложивъ клочки въ свое письмо, велѣлъ отнести его къ герцогинѣ. Потомъ онъ разбросалъ съ презрѣніемъ кипу векселей, съ театральнымъ великолѣпіемъ ударилъ кулакомъ по грудамъ золота, повернулся, и вышелъ, къ изумленію казначея, не взявъ ни одного экю.

Жюльенъ, приписывая этотъ поступокъ единственно благородной гордости, находилъ его прекраснымъ и вполнѣ одобрилъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ предложилъ пажу всѣ свои наличныя деньги.

-- Не знаю, не знаю, повторилъ недовѣрчиво Галеотто.-- Можетъ-быть, вы дѣйствуете искренно, но можетъ-быть и нѣтъ большой заслуги въ вашемъ предложеніи. Какъ бы то ни было, я не нуждаюсь ни въ чемъ. Я уѣзжаю недалеко, и вы скоро услышите обо мнѣ. Вы можете передать это ея свѣтлости. Граница въ полуторѣ мили. Можно стоять за границей и имѣть глаза въ столицѣ. Прощайте, прощайте; если ваша дружба истинна, благодарю; если нѣтъ, обойдусь и безъ нея.

Онъ сѣлъ въ карету и уѣхалъ. Жюльена оскорбляли и огорчали подозрѣніи Галеотто. Онъ явился, къ герцогинѣ, разсказалъ ей великодушное поведеніе пажа, и просилъ о его возвращеніи. Но Квинтилію, которая получила уже письмо чрезъ казначея, эта хвастливая выходка вовсе не тронула.

-- Я не могу его простить, сказала она:-- не говори мнѣ больше о немъ; это значило бы безъ пользы дѣлать мнѣ непріятность. Онъ обвиняетъ тебя, мой бѣдный Жюльенъ, и думаетъ, что ты его оклеветалъ. Прійми эту несправедливость въ наказаніе за тѣ, въ которыхъ ты самъ виноватъ, и узнай, мой другъ, какъ жестоко быть безъ вины обвиняему.

XVII.

Принужденный оставить защиту пажа, Сен-Жюльенъ провелъ вечеръ съ Шпаркомъ, въ Трактирѣ-Золотаго-Солнца. Онъ разсказалъ товарищу всѣ происшествія дня и Шпаркъ, вѣрный своему оптимизму, объявилъ, что удаленіе Галеотто очень-благоразумная и очень-счастливая для Жюльена мѣра. Онъ тоже старался успокоить его на счетъ подозрѣній Галеотто, говоря, что уваженіе такого существа -- почти оскорбленіе.

Пока Шпаркъ говорилъ такимъ образомъ, Сен-Жюльену показалось, будто за тиковой занавѣской рисуется неопредѣленная тѣнь небольшаго человѣка, таившагося за окномъ. Они понизили голосъ, и тѣнь исчезла. Въ одиннадцать часовъ, Шпаркъ, по своему обыкновенію, разстался съ товарищемъ. Сен-Жюльенъ вышелъ, и при поворотѣ въ темный пустой переулокъ, вдругъ почувствовалъ, что его кто-то ударилъ по плечу. Онъ быстро оборотился и увидѣлъ маленькаго человѣка, завернутаго въ плащъ. Знакомый голосъ шепнулъ ему тихо:

-- Молчи, это я; Галеотто.

Они поспѣшно углубились въ пустой переулокъ, и продолжали разговоръ вполголоса.

-- Какъ! произнесъ Жюльенъ: -- ты уже воротился? Не прошло еще и шести часовъ, какъ ты сѣлъ въ дорожную карету.

-- Въ такомъ государствѣ, гдѣ нельзя выстрѣлить по зайцу, не опасаясь убить дичи сосѣдской, -- и этого много! Я оставилъ экипажъ на границѣ, велѣлъ внести чемоданъ въ гостинницу, спросилъ чашку шоколада; потомъ поворотилъ по горной дорогѣ, и дошелъ до самой столицы, не встрѣтивъ ни одной души. Потише, госпожа Квинтилія! у васъ, пока, нѣтъ еще мѣстъ для ссылки! Но слушай, Жюльенъ; я теперь знаю, что о тебѣ думать. Ты измѣнилъ мнѣ, самъ не желая того и не вѣдая о томъ. Вмѣстѣ съ этимъ ты измѣнилъ и себѣ; ты довѣрчивъ и проболтался, по своему обыкновенію. Я сдѣлался жертвой твоей простоты, но не могу не простить тебѣ, когда подумаю, что скоро и самъ ты пострадаешь отъ нея. Видно, ты еще нуженъ здѣсь, а то бы насъ выслали обоихъ вмѣстѣ.

-- Что ты хочешь сказать? спросилъ Сен-Жюльенъ.

-- Слушай внимательно, возразилъ пажъ:-- я знаю все, что говорилъ ты съ этимъ нѣмецкимъ студентомъ, котораго имя, чортъ его побери! мнѣ не извѣстно.

-- Его зовутъ Шпаркомъ, и онъ прекраснѣйшій человѣкъ.

-- Тѣмъ лучше для Квинтиліи; онъ ея любовникъ, и, видно, хорошо старается объ насъ. Бѣдный человѣкъ! Онъ и не воображаетъ, что и намъ когда-нибудь удастся ему отплатить! Здѣсь вѣдь никто долго не царитъ; всѣмъ есть надежда, каждаго ждетъ очередь впереди.

-- Ты, Галеотто, наконецъ сходишь съ ума, сказалъ Жюльенъ:-- какъ можно вообразить себѣ Шпарка любовникомъ герцогини! Онъ ее не знаетъ, онъ только-что пріѣхалъ изъ Мюнхена и на дняхъ въ первый разъ видѣлъ ее на улицѣ; онъ никогда не бывалъ во дворцѣ...

-- Вотъ нашелъ причины! Спроси у Шарля Дортана, какъ заводятъ знакомство съ дамами. А твой нѣмецкій трубочникъ недурно и крѣпко сложенъ, и его приторное бѣлое лицо стоитъ крашенныхъ бакенбардовъ Лючьйоли. Онъ на-дняхъ увидѣлъ герцогиню на улицѣ...

-- Когда же именно? вчера, что-ли?

-- Ну, да вѣдь этого только и нужно. Если она проходила по улицѣ, такъ вѣроятно и онъ проходилъ тоже или, можетъ-быть, онъ сидѣлъ у окна, съ трубкой во рту, и заломивъ на бекрень шапку. Ты вѣдь знаешь, госпожа Квинтилія куритъ какъ Грузинка. Что жь мудренаго? Можетъ, ей понравилась прекрасная трубка студента; вотъ она и сдѣлала знакъ, или Жинета отнесла записочку и...

-- Галеотто, ты. сходишь съ ума; подозрительность дѣлается твоей болѣзнію, и если ты будешь продолжать такимъ образомъ, то скоро въ своей собственной тѣни будешь видѣть врага.

-- Синьйоръ Кандидъ, сказалъ насмѣшливо пажъ: -- умѣете ли вы читать, и знакомъ ли вамъ почеркъ герцогини?

-- Какъ? Что такое? спросилъ Жюльенъ, задрожавъ всѣмъ тѣломъ.

-- Подойдемъ къ фонарю, сказалъ Галеотто.-- Прочтите-ка эту записку, которую такъ некстати уронилъ этотъ добродѣтельный и мудрый г. Шпарко или Снарки.

Сен-Жюльенъ тотчасъ узналъ почеркъ герцогини и съ изумленіемъ прочелъ эти немногія слова:

"Такъ-какъ я не могу нынѣшнюю ночь провести съ Розенгаймомъ въ павильйонѣ, то пріиду къ тебѣ, милый Шпаркъ; не запирай калитки, которая выходитъ на рѣку".

-- Ты видишь, сказалъ Галеотто:-- что г. Спарки добрѣйшій малый, весьма-миролюбивъ, отнюдь-неревнивъ, и обладаетъ истинной философіей. Мы съ тобой, на-примѣръ, мы, вѣроятно, имѣли бы неумѣстное притязаніе царить, хотя бы не больше трехъ дней, но нераздѣльно. Ему же, этому честному Нѣмцу, все равно. Пришла къ нему прекрасная герцогиня -- хорошо; онъ вынимаетъ трубку изо-рта, и говоритъ: -- А, а!-- Но вотъ она вздумала предпочесть ему Розенгайма и отложить счастіе Шпарка до завтра -- ничего! Онъ спокойно набиваетъ трубку, и мычитъ: э! э!-- Но что съ тобой, Жюльенъ? Брось къ чорту эту рожу бѣшеной черепахи. Идемъ.

-- Куда жь ты ведешь меня?

-- Къ берегу рѣки. Мы увидимъ лодку ея свѣтлости и потупимъ глаза, какъ вѣрные подданные князя Иренея, въ тѣ дни, когда встрѣчали его въ зеленомъ сюртукѣ, который, какъ извѣстно, дѣлалъ его неузнаваемымъ.

-- Галеотто! произнесъ съ ужасомъ Жюльенъ: -- мнѣ кажется, ты самъ дьяволъ.

Они дошли до дома, гдѣ жилъ Шпаркъ, и стали искать какъ бы получше спрятаться. Домъ этотъ принадлежалъ столяру, который согласился отдать его на время въ наймы. Шпаркъ занималъ его одинъ, и такъ-какъ эта часть города была самая отдаленная, то онъ жилъ здѣсь почти никѣмъ-непримѣченный. Окна дома выходили на Челину. На берегу росло нѣсколько изъ, за которыми молодые люди удобно притаились. Съ четверть часа послѣ полуночи послышался мѣрный шумъ вёселъ, и вскорѣ показалась лодка съ двумя человѣческими фигурами.

-- Это не то, сказалъ Жюльенъ.

-- Молчи, отвѣчалъ Галеотто. Я узнаю ея весельные удары, Жина дочь венеціанскаго гондольера.

И лодка причалила въ двухъ шагахъ отъ нихъ. Одна изъ фигуръ нагнулась и уцѣпилась крючкомъ за иву. Другая легко выпрыгнула и произнесла поспѣшно и тихо;

-- Ты здѣсь подождешь.

-- Слушаю, сударыня, отвѣчалъ мнимый лодочникъ.-- Тѣнь, вышедшая на берегъ, исчезла въ калиткѣ; а оставшаяся въ лодкѣ завернулась въ широкій плашъ и прилегла на дно.

-- Жина! произнесъ шопотомъ пажъ, нагнувшись въ ту сторону.

Жина вздрогнула, привстала, и съ безпокойствомъ оглянулась кругомъ. Но пажъ спрятался и оставался недвижимъ. Она подумала, что ошиблась, и легла опять. Галеотто взялъ Жюльена за руку и тихонько отвелъ его въ сторону.

-- Что? и теперь будешь говорить, что я дьяволъ? сказалъ онъ: -- и что вижу одни призраки?

-- Галеотто, отвѣчалъ Жюльенъ: -- ты мнѣ показываешь страшные сны; но если тутъ кто-нибудь занимаетъ роль сатаны, то это презрѣнная женщина, играющая всѣмъ святымъ, чтобъ прикрыть свое безстыдное притворство! Но объясни же ты мнѣ, отъ-чего она съ нами такова? Отъ чего на насъ смотритъ она иначе, чѣмъ на Дортана, Шпарка и Розенгайма? Отъ-чего поутру не назначаетъ намъ свиданій на вечеръ? Къ-чему это стараніе внушить намъ благоговѣніе и страхъ?

-- Вы этого не понимаете? сказалъ Галеотто со смѣхомъ.-- Отъ-чего? Отъ-того, что мы живемъ близь нея и что ей нужны слуги, которые бы ея боялись, и простаки, которые бы восхищались ею. И притомъ, женщины, утомленныя развратомъ, становятся мечтательны, то-есть развращенны сердцемъ и умомъ. Онѣ превосходно дѣлятъ и откладываютъ удовольствіе -- въ одну сторону, а чувство -- въ другую. Простодушное довѣріе ребенка, какъ вы, забавляетъ ихъ и льститъ ихъ тщеславію. Это премилое занятіе для утра, въ ожиданіи наслажденій ночи, посвящаемой, безъ всякаго для васъ ущерба, горячему любовнику. О чемъ вы безпокоитесь? Изъ двухъ ролей, за вами, безспорно, высшая.

-- Клянусь вѣчнымъ адомъ! вскричалъ Жюльенъ:-- это самая низкая и безсмысленная роль!

Галеотто захохоталъ.

-- Доброй ночи, сказалъ онъ: я попрошу ночлега у знакомой мнѣ дѣвицы; ты же ступай во дворецъ и напиши нѣжный сонетъ, чтобъ можно было завтра по-утру поднести его въ букетѣ, на тарелкѣ, ея свѣтлости.

Сен-Жюльенъ не пошелъ домой. Онъ воротился къ деревьямъ и ждалъ. Наконецъ, Квинтилія вышла изъ домика. Шпаркъ, подавъ ей руку, дошелъ до самыхъ изъ, остановился почти въ трехъ шагахъ отъ Жюльена, и поцаловалъ ее. Сен-Жюльенъ содрогнулся, и сердце въ немъ сильно забилось.

Квинтилія прыгнула въ лодку, Жина вскочила съ-просонокъ.

-- Ступай скорѣй домой, сказала герцогиня молодому Нѣмцу.

Онъ ей повиновался, но не отходилъ отъ окна, пока лодка не исчезла изъ вида. Сен-Жюльенъ, спрятавшись за ивы, тоже слѣдилъ за нею. Герцогиня сняла шляпу; вѣтеръ развивалъ ея локоны; она стояла, и въ своемъ мужскомъ костюмѣ была прекрасна какъ ангелъ.

XVIII.

Во весь остатокъ ночи, Жюльенъ мучился сильнѣйшимъ безпокойствомъ, чѣмъ всѣ прежнія, имъ уже испытанныя. Онъ рѣшительно презиралъ Квинтилію, потому-что открытіе послѣдней ея низости подтверждало догадки о всѣхъ другихъ. Чтобъ лгать такимъ образомъ, надобно было имѣть опытность многихъ лѣтъ, проведенныхъ въ порокѣ. Но, говорилъ самъ себѣ Сен-Жюльенъ, зачѣмъ ей такъ много церемониться со мною и такъ мало съ другими? Зачѣмъ не довѣрилась она мнѣ такъ, какъ довѣряется она Шпарку? Она его не знаетъ и бросается сегодня въ его объятія, нисколько не заботясь о презрѣніи, которое онъ покажетъ ей завтра. Гордая, она отвергаетъ наглыя притязанія Гурка и Штейнаха и въ тотъ же вечеръ отдается бѣдному студенту, котораго имя едва знаетъ. Зачѣмъ она не показалась мнѣ такою, какъ она есть? Я ее любилъ бы, можетъ-быть, и по-крайней-мѣрѣ, моя привязанность къ ней не сдѣлала бы меня несчастнымъ. Будь она откровенна, смѣла, любезна, я любилъ бы ее какъ мужчину. Въ случаѣ надобности я былъ бы скроменъ какъ Жинета, по-крайней-мѣрѣ, говоря съ ней, я съ безпокойствомъ не оглядывался бы вокругъ, не игралъ бы смѣшной роли, не поддался бы очарованію притворныхъ добродѣтелей. Такая женщина не внушала бы мнѣ любви, но съ той минуты, какъ она откровенно призналась бы мнѣ въ своихъ слабостяхъ, я не считалъ бы себя въ правѣ презирать ее. Сколькими высокими достоинствами, благородными качествами могла бы она искупить порокъ! Я былъ бы снисходителенъ, -- дружба можетъ быть снисходительностью. Думала ли она, что не можетъ сдѣлать меня своимъ другомъ, не всходя на пьедесталъ и не обоготворяя въ себѣ грязь человѣческую? Она не такъ боязлива, она,-- почитающая славою прощать тѣхъ, кого свѣтъ осуждаетъ. Думала ли она, что можетъ носить личину столькихъ совершенствъ, не внушая страстной любви? О, она не такъ проста: она знаетъ, чего хочетъ и что можетъ! По чего хотѣла она отъ меня? По прихоти она взяла меня, какъ взяла Дортана, какъ теперь беретъ Шпарка; однакожь она не сдѣлала меня своимъ любовникомъ. Она обходилась со мною какъ съ лицомъ политическимъ, котораго уваженіе ей будетъ полезно, и употребила все искусство дочери сатаны, чтобъ скрыть отъ меня истину. О, изученная комедія -- бросить мнѣ ключъ, который безъ сомнѣнія отперъ бы пустой сундукъ, и сказать мнѣ все, что честнаго человѣка могло заставить не поднимать его. Въ-самомъ-дѣлѣ, она плакала, и я также. Такъ ли, великій Боже, играютъ тѣми, кто вѣруетъ во имя Твое!.. Но зачѣмъ же со мной это утонченное лицемѣріе? Она оставляетъ другихъ вѣрить всему, что имъ вздумается. Она никогда не объяснялась съ Галеотто, и только для одного меня начинаетъ играть такую великолѣпную роль.

Жюльенѣ вошелъ во дворецъ и долго не могъ заснуть, ища отвѣта на этотъ вопросъ. Онъ не нашелъ другаго, кромѣ того, который сдѣлалъ ему Галеотто, что Квинтилія какъ утонченная женщина, хочетъ испытать все, даже то, къ чему она не способна; что она хочетъ удовлетворить своему тщеславію или своему любопытству, внушая истинную любовь, смотря съ ложа разврата на новое для нея зрѣлище -- на робкія страданія чистаго сердца. Это былъ только опытъ, одна или двѣ хорошо-съигранныя сцены, даровая забава; это была игра, въ которой противная сторона могла все потерять, а сама Квинтилія ничѣмъ не рисковала.

Эта мысль возбудила негодованіе въ Жюльенѣ; онъ не могъ уже заснуть и на цѣлый день пошелъ бродить по лѣсамъ. Онъ замѣтилъ Шпарка на одной тропинкѣ и быстро отъ него удалился. Онъ не зналъ, что думать о своемъ другѣ. То онъ видѣлъ въ немъ остроумнаго интригана, способнаго цѣлые дни толковать о добродѣтели и между-тѣмъ весело жить съ порокомъ; то видѣлъ въ немъ интригана лукавѣе самой Квинтиліи и исправлявшаго для нея ремесло шпіона.

Утомленный, онъ возвратился вечеромъ и подошелъ къ своей комнатѣ въ нерѣшимости лечь ли ему спать или велѣть подать себѣ ужинать. Онъ нашелъ дверь запертую изнутри на крючокъ, и какой-то голосъ, въ родѣ маскараднаго, пропищалъ ему сквозь замокъ: кто тамъ?.

-- Чортъ возьми! кто ты самъ? отвѣчалъ онъ: -- это я, и хочу войдти къ себѣ въ комнату.

Дверь тотчасъ отворилась, и онъ отступилъ отъ удивленія при видѣ Галеотто.-- Тише! безъ восклицаній! сказалъ пажъ:-- я почелъ забавнымъ спрятаться въ самомъ дворцѣ и выбрать твою комнату своимъ убѣжищемъ. Я проскользнулъ во время ночи чрезъ садъ и вошолъ по маленькой лѣстницѣ. Вотъ я уже и поселился, никто объ этомъ не догадывается; но да проклянетъ тебя Богъ за то, что ты такъ долго заставилъ меня ожидать твоего возвращенія! Я не ужиналъ, умираю съ голоду. А! вотъ что: ты можешь ходить по корридорамъ; поди поскорѣй, поищи мнѣ какую нибудь-холодную куропатку съ лимонами, да двѣ или три бутылки вина лучшаго, какое тебѣ попадется подъ руку; и если во время пути тебѣ встрѣтится какое-нибудь розовое желе или пастетъ александрійскій, завладѣй этими сладостями. Итальянскій пажъ не питается какъ англійскій грумъ, и съ-тѣхъ-поръ, какъ я перемѣнилъ свою жизнь, чувствую ужасный сплинъ.

Сен-Жюльенъ не былъ огорченъ, найдя своего веселаго и насмѣшливаго товарища; онъ чувствовалъ, что только иронія можетъ въ это время развлечь его. Онъ отправился въ буфетъ и возвратился оттуда съ фазаномъ, двумя бутылками кипрскаго вина и фисташковымъ пирогомъ.

Они закрыли окна, опустили шторы, заперли всѣ двери на крючки, и принялись ужинать. Остроумныя шутки Галеотто и жаръ вина возбудили мало-по-малу умъ Жюльена, и вмѣсто того, чтобъ заснуть на своемъ стулѣ, чѣмъ онъ вначалѣ угрожалъ своему товарищу, онъ впалъ въ состояніе полу-лихорадочной, полу-вакхической восторженности, которая особенно забавляла хитраго пажа. Послѣ цѣлый часъ продолжавшейся болтовни, онъ вдругъ сдѣлался такъ мраченъ, что Галеотто, не могшидобиться отъ него ни одного слова, рѣшился броситься въ постель и заснуть.

Сен-Жюльенъ чувствовалъ сильную боль въ головѣ и въ груди, но былъ вполнѣ уже трезвъ; оставалась только нервическая восторженность, располагавшая его къ гнѣву.

-- Нѣтъ, говорилъ онъ самъ себѣ, медленно ходя по комнатѣ: -- этого не будетъ! Меня не возьмутъ вмѣсто игрушки для препровожденія времени; меня не помѣстятъ въ какую-нибудь коллекцію, чтобъ смотрѣть на меня какъ на одно изъ насѣкомыхъ г-на Кантарида; я не пойду выставлять на-показъ рану, нанесенную мнѣ отравленною стрѣлою, между-тѣмъ, какъ будутъ составлять описаніе моего лунатическаго мозга и разложеніе моихъ романическихъ фразъ между метафизическою лекціею и веселою ночною пирушкою. Я не позволю помѣстить эпизодъ о домашнемъ секретарѣ въ любовныхъ лѣтописяхъ двора или въ тайныхъ запискахъ княгини. Если г. Шпаркъ, или кто-нибудь другой напишетъ эту главу, я ему доставлю развязку достойную самаго изложенія. Посмотримъ! Посмотримъ, Галеотто! Полно спать какъ устрица; скажи мнѣ, какое первое слово говорятъ герцогинѣ, когда объясняются ей въ любви?

-- А! оно бываетъ различно, сказалъ Галеотто зѣвая:-- бросаются къ ея ногамъ и просятъ прощенія задыхающимся голосомъ; или, еще лучше, ничего не говорятъ, а просятъ прощенія уже послѣ.

-- Если она закричитъ, что дѣлаютъ?

-- И, полно! развѣ женщина кричитъ?

-- Но если она разсердится?

-- Да развѣ самъ будешь дуракомъ?

-- Хорошо. Но если страхъ, чтобъ не застали или неожиданность случая сообщатъ ей добродѣтель...

-- Когда предпринимаешь подобныя вещи, то не колеблешься, каковы бы ни были первыя препятствія. Быть наглымъ вполовину -- значитъ сдѣлать самую глупую вещь; сто разъ лучше не быть имъ. Во всѣхъ дѣлахъ, чтобъ успѣть, надобно осмѣлиться; а смѣлый имѣетъ девяноста-девять шансовъ за себя, тогда-какъ добродѣтель женщины имѣетъ только одинъ.

-- Пусть будетъ такъ!.. Прощай, Галеотто. Черезъ часъ я исчезну какъ Максъ, или отомщу за себя какъ слѣдуетъ мужчинѣ.

-- Чортъ возьми! что ты, съ ума сошелъ, Жюльенъ? Куда ты идешь? что у тебя въ головѣ?

-- О чемъ говоримъ мы уже два часа?

-- Право, не знаю. Мы говоримъ, ничего не сказавши: за что же ты хочешь заставить зарѣзать себя?

-- Мнѣ необходима эта опасность, чтобъ пріобрѣсти бодрость. Еслибъ это не было дѣйствіемъ смѣлости, то было бъ просто малодушіемъ. У меня никогда не достало бы духа поцаловать эту женщину, еслибъ я не рисковалъ въ этомъ случаѣ подставить грудь свою подъ кинжалъ.

-- И еслибъ ты не выпилъ лишняго пріема кипрскаго вина. Развѣ подобныя препріятія тебѣ приличны? Полно, ты съ ума сошелъ, Жюльенъ. Посмотри на меня прямо: я у тебя не двоюсь въ глазахъ?

Жюльенъ остановился и посмотрѣлъ на него прямо.

-- Право, ты меня пугаешь, сказалъ пажъ:-- ты настоящее привидѣніе. Но подумай: если ты только вполовину пьянъ, -- есть еще вино, окончи бутылку.

-- Я вовсе не пьянъ, сказалъ Жюльенъ:-- я обиженъ. Я хочу отмстить, вотъ и все.

-- И такъ! воскликнулъ Галеотто:-- ты правъ. Клянусь бородою, которая у меня, можетъ-быть, когда-нибудь да выростетъ, это твоя задушевная мысль! Еслибъ я былъ въ твоемъ положеніи, то уже испыталъ бы это. Что касается до меня, я хочу успѣть посвоему, это совсѣмъ-другое дѣло. Но ты такъ добродѣтеленъ, что не будешь искать здѣсъ чего-нибудь другаго, кромѣ мщенія. Иди, мой сынъ, да сохранитъ тебя Богъ. Но возьми мой стилетъ и позволь проводить тебя до двери.

-- Нѣтъ, сказалъ Жюльенъ:-- не надобно, чтобъ тебя видѣли! Что же касается до этого кинжала, то еслибъ онъ былъ у меня, я покусился бы, можетъ-быть, скорѣй убить эту женщину, чѣмъ поцаловать ее.

-- Минуту, минуту! ради Бога, одну минуту! сказалъ Галеотто:-- это забавная мысль, но не торопись, думая, что она основательна.

-- А развѣ это была основательная мысль бросить деньги подъ носъ казначею и поѣхать съ пустыми руками? Я очень могу жертвовать жизнію для спасенія своей чести, когда ты жертвуешь состояніемъ для удовлетворенія своего тщеславія. Но довольно!..

-- Но, Сен-Жюльенъ, подумай о томъ, что ты станешь говорить. Не будь въ-началѣ дерзкимъ. Льсти, плачь, потомъ впади въ безуміе, рыдай, угрожай, проси прощенія, и словами кроткими, умоляющими прикрой дѣйствія самыя смѣлыя. Слышишь, Сен-Жюльенъ? Вотъ роль, которую ты долженъ играть. Если ты пріимешь видъ матамора, это къ тебѣ вовсе не пристанетъ, и она увидитъ, что ты надъ нею смѣешься. Заставь ее думать до конца, что она смѣется надъ тобою, и когда она сжалится, когда она повѣритъ, что ты переполненъ радостью и признательностью, тогда скажи все, что хочешь. Гнѣвъ говоритъ всегда хорошо, но онъ пишетъ еще лучше. Напиши, Жюльенъ, и спаси себя.

-- Да, завтра, отвѣчалъ Сен-Жюльенъ.

-- А ныньче проси и рыдай.

-- Позволь мнѣ самому дѣйствовать; я вспомню только то, что я былъ, и разскажу свою прошлую любовь, какъ говорятъ выученную роль. Прощай.

Онъ взялъ свѣчу и, не обращая вниманія на Галеотто, продолжавшаго давать ему наставленія, вышелъ и оставилъ его въ темнотѣ.

Пажъ, оставшись одинъ, спросилъ себя не дѣлаетъ ли Жюльенъ величайшей въ мірѣ глупости. Онъ самъ нѣкоторымъ образомъ подстрекнулъ его къ этому, чтобъ видѣть, какъ дѣйствительность оправдаетъ его мысли о женщинахъ, о которыхъ онъ давно судилъ, но до-сихъ-поръ еще ихъ не зналъ,-- а чтобъ знать, какимъ количествомъ гордости обладаетъ Квинтилія, онъ обѣщался равно воспользоваться успѣхомъ или ошибкою Сен-Жюльена, и безъ огорченія видѣлъ, какъ тотъ предается опасностямъ своего предпріятія.

Однакожь страхъ овладѣлъ имъ при мысли, что въ случаѣ неудачи Сен-Жюльена, онъ самъ погибнетъ, если найдутъ его въ его комнатѣ. Онъ могъ быть сочтенъ его сообщникомъ; и хотя Галеотто часто называлъ исторію Макса пустою сказкою, онъ ей твердо вѣрилъ. Онъ не былъ очень-отваженъ, и его нѣжное тѣлосложеніе довольно извиняло эту слабость. И такъ, онъ вздумалъ уйдти черезъ маленькую лѣстницу, но къ величайшему удивленію нашелъ ее запертою снаружи, и всѣ его усилія вынять дверь остались тщетными. Тогда онъ рѣшился пройдти черезъ внутренность дворца, съ опасностію быть встрѣченнымъ и узнаннымъ въ корридорѣ. Вѣроятно, противъ него не было еще дано никакого повелѣнія, и онъ былъ увѣренъ, что, достигнувъ сада, избѣжитъ опасности; но тайный ужасъ объялъ его, когда онъ увидѣлъ, что Сен-Жюльенъ въ разсѣянности заперъ снаружи дверь, вынимая изъ нея ключъ. Надобно было покориться своей участи и ожидать его; онъ немного успокоился при мысли, что Сен-Жюльенъ былъ способенъ возвратиться влюбленнымъ, бросившись къ ногамъ герцогини. Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ онъ самъ-себѣ:-- я имѣлъ бы очень жалкое понятіе о Квинтиліи, еслибъ она не успѣла еще разъ поиграть глупцомъ, который до того простъ, что такъ серьёзно смотритъ на ея поступки.

XIX.

Сен-Жюльенъ тайными проходами добрался до уборной княгини; онъ тихо отперъ дверь, прошелъ въ темнотѣ черезъ спальню, и осторожно приблизился къ кабинету, откуда чрезъ полуотворенную дверь выходилъ блѣдный лучъ свѣта. Приставя лицо къ этому отверстію, Жюльенъ могъ видѣть и слышать все, что происходило въ кабинетѣ.

Квинтилія лежала на гамакѣ изъ индійскаго шелка. Она была одѣта въ широкое и легкое платье; ея распущенные волосы упадали на обнаженныя плечи; Жинета сидѣла возлѣ нея и нѣжно качала гамакъ, держась руками за его серебрянныя кисти. Алебастровая лампа, привѣшенная къ потолку, разливала вокругъ сладостный свѣтъ, и благовонія неслись съ жаровни, стоявшей среди комнаты.

-- Я ужасно утомлена, сказала герцогиня:-- говори мнѣ что-нибудь, Жинета, не давай мнѣ заснуть.

-- Вы ведете слищкомъ-безпокойную жизнь, отвѣчала служанка.-- Цѣлый день посвященъ дѣламъ... Едва четыре часа спите вы утромъ. Этого не довольно.

-- Ты говоришь это для самой себя, мое доброе дитя, и ты права. Я заставляю тебя бѣгать цѣлую ночь, и ты должна проклинать меня. Но не можешь ли ты спать днемъ, ты, которая ничѣмъ не управляешь?

-- Ахъ, сударыня! у кого нѣтъ своихъ заботъ.

-- Развѣ у тебя есть заботы, у тебя? Вотъ ужь ты утѣшилась въ потерѣ Галеотто.

-- Какъ мнѣ не утѣшиться? Извергъ, который на насъ обѣихъ клевещетъ...

-- Жинета! Жинета! Ты вѣтрена и, можетъ-быть, дѣлаешь хорошо, если это спасаетъ тебя отъ огорченій, Я не мѣшаюсь въ твои чувства; не знаю нужно ли порицать тебя; я хочу видѣть въ тебѣ только то, что есть въ тебѣ хорошаго; твоя неодолимая скромность, твоя приверженность...

-- И моя признательность, сказала Жипета:-- потому-что я вамъ многимъ обязана.

-- За что, дитя мое?

-- За то, что вы были добры ко мнѣ, и вотъ все, что я объ васъ знаю. Я не забочусь объ остальномъ, и когда чего не понимаю, не стараюсь того отгадывать. Вотъ, вы уже засыпаете.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, я не могу принудить себя не заснуть. Послушай, Жинета, который бьетъ часъ.

-- Полночь.

-- Ну, такъ какъ мы отправляемся въ часъ, я хочу лучше заснуть въ это время и послѣ встать, чего бы это мнѣ ни стояло, чѣмъ бороться такимъ образомъ съ усталостью. Такъ дай мнѣ задремать и разбуди меня, когда будетъ надобно.

-- Въ такомъ случаѣ, я пойду въ свою комнату: если я останусь здѣсь, въ этомъ полусвѣтѣ, то сама засну.

-- Иди, дитя мое, и будь всегда доброю и преданною мнѣ.

Сен-Жюльенъ слышалъ, какъ Жинета вышла въ противоположную дверь и заперла ее за собою. Онъ выждалъ минуты три, и когда удостовѣрился, что герцогиня начала засыпать, онъ вошелъ потихоньку и приблизился къ ней.

Теперь, когда ужь онъ не любилъ ея и видѣлъ въ ней развратную женщину, онъ былъ болѣе испуганъ, чѣмъ упоенъ сладострастіемъ, ее окружавшимъ, и въ то время, какъ мучительная боязнь сжимала грудь его, чувство жаднаго любопытства подстрекало его къ наглости. Онъ могъ считать біенія своего сердца и переводить жаркое дыханіе. Уступая своимъ природнымъ впечатлѣніямъ, онъ чувствовалъ въ себѣ какую-то смѣсь желанія съ боязнію; но когда вспоминалъ про свою безумную любовь къ этой женщинѣ, чувствовалъ только одну потребность мщенія. Однакожь, смотря на это благородное лицо, украшенное спокойствіемъ сна, онъ нехотя сталъ сомнѣваться въ безчестіи, которымъ, казалось ему, должно быть отмѣчено чело ея. Это чело было такъ чисто, такъ гладко подъ длинными черными волосами; это положеніе показывало такое забвеніе настоящей минуты, такую беззаботность о томъ, что происходило въ душѣ Жюльена, что онъ былъ пораженъ невольнымъ почтеніемъ. Онъ внимательно смотрѣлъ на нее, желая подмѣтить въ тайнѣ ея сновидѣній, въ колебаніи ея груди, непосредственное откровеніе характера униженнаго. Довольно было одного слова, сорвавшагося съ устъ ея, одного изнѣженнаго вздоха, чтобъ возбудить въ немъ наглость.; но тихій сонъ такъ похожъ на невинность, что Сен-Жюльенъ въ одно мгновеніе готовъ былъ уйдти и отказаться отъ своего намѣренія.

Однакожь, мысль о Галеотто, который ожидалъ его и сталъ бы надъ нимъ смѣяться, заставила его покраснѣть отъ своей робости, и думая, что минуты драгоцѣнны, онъ рѣшился поцаловать въ губы Квинтилію; по когда онъ наклонялся къ ней, то не могъ рѣшиться и удовольствовался тѣмъ, что поцаловалъ ея руку.

-- Кто это? сказала она, просыпаясь безъ большаго удивленія и безъ малѣйшаго страха.

-- Тотъ, который васъ любитъ и умираетъ отъ васъ, отвѣчалъ онъ.

-- Жюльенъ! сказала она, облокотись на руку: -- что это? который часъ? гдѣ мы? кто взялъ меня за руку? чего ты хочешь и что ты говоришь?

-- Я говорю, что надобно, чтобъ вы сжалились надо мною или чтобъ я умеръ, сказалъ Жюльенъ, бросаясь къ ея ногамъ и стараясь снова взять ее за руку; но она сама протянула ему руку и сказала съ кротостію:

-- Боже! что съ тобою сдѣлалось, доброе дитя? зачѣмъ ты вошелъ сюда? какое несчастіе тебѣ угрожаетъ? что я могу для тебя сдѣлать?

-- Развѣ вы не знаете?

-- Нѣтъ, ничего не знаю; я спала. Что тебѣ сдѣлали?

-- А! воскликнулъ Сен-Жюльенъ, полный негодованія:-- вы очень-искусны, въ-самомъ-дѣлѣ; вы притворяетесь, что не знаете самыхъ простыхъ вещей. Однакожь...

-- Однакожь что? сказала удивленная Квинтилія, садясь на кровати.

Тогда, примѣтивъ, что плечи ея были обнажены, она не смутилась этимъ и сказала: -- Мой добрый другъ, дай мнѣ, пожалуйста, шаль, и потомъ ты мнѣ объяснишь, что тебя такъ сильно огорчаетъ.

Сен-Жюльенъ подумалъ, что она потому только спрашиваетъ у него шаль, чтобъ заставить его любоваться ея плечами. Онъ обнялъ ее и воскликнулъ:-- Останьтесь, останьтесь такъ; выслушайте меня!

-- Жюльенъ! ты сумасшедшій; сказала она, отталкивая его съ кротостію:-- невозможно, чтобъ въ тебѣ не было чего-нибудь необыкновеннаго. Скажи мнѣ, что такое,-- я тебя не узнаю.

-- Хорошо, подумалъ Жюльенъ:-- она показываетъ видъ, что забыла про свою шаль, она показываетъ видъ, что не понимаетъ меня, чтобъ я еще болѣе отважился. Она хочетъ казаться внезапно застигнутою; время пришло, и она мнѣ чудесно помогаетъ.

-- О, Квинтилія! вскричалъ онъ: -- развѣ ты незнаешь, что я обожаю тебя и теряю умъ, стараясь побѣдить себя? Развѣ ты не знаешь, что это выше силъ человѣческихъ, и что надобно тебя склонить, или... умереть?

Въ то же время, сжимая ее въ объятіяхъ, онъ забывалъ свою ненависть и отвращеніе, онъ не имѣлъ болѣе нужды притворяться: заклиналъ ее, жгучими поцалуями цаловалъ ея обнаженныя руки, и такъ какъ она отталкивала его безъ гнѣва и старалась образумить его словами нѣжными и сострадательными, онъ думалъ, что можетъ на все отважиться и насильно поцаловалъ ея распущенные по плечамъ волосы. Но онъ не предвидѣлъ того, что случилось.

Герцогиня вдругъ встала и, оттолкнувъ его сильною рукою, сказала ему голосомъ, въ которомъ удивленіе пересиливало еще гнѣвъ:-- Развѣ твое почтеніе и дружба были только игрою? Развѣ ты рѣшился такъ дѣйствовать?

-- Я рѣшился побѣдить тебя, хотя бы за это долженъ былъ заплатить тысячью смертей! отвѣчалъ Жюльенъ съ дикимъ упоеніемъ; и, думая слѣдовать совѣту Галеотто, удвоивъ наглость, снова обнялъ ее.

Но Квинтилія была такъ же велика и такъ же сильна, какъ онъ самъ; это была женщина съ необыкнцвеиною силою, съ характеромъ твердымъ и необузданнымъ, когда ее доводили до крайности. Она схватила его за горло и такъ крѣпко сжала своею мужественною рукою, что онъ блѣдный и задыхающійся упалъ къ ногамъ ея. Тогда она бросилась на него, поставила ему ногу на грудь и, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, подняла надъ лицомъ его кинжалъ, который она никогда не покидала. Сен-Жюльенъ вспомнилъ о Максѣ и сдѣлалъ усиліе освободиться. Она приставила конецъ кинжала къ горловымъ его артеріямъ и сказала: -- Если ты еще сдѣлаешь малѣйшее движеніе, ты умрешь.-- Другою рукою она позвонила въ колокольчикъ, отъ котораго тесьма опускалась къ самому гамаку. Сен-Жюльенъ попробовалъ еще освободиться и почувствовалъ, что сталь по-немногу вошла уже въ его тѣло и нѣсколько капель крови омочили грудь его.-- Собака! сказала Квинтилія голосомъ, исполненнымъ гнѣва и презрѣнія:-- позаботься о своей жизни; избавъ меня отъ отвращенія самой у бить тебя.

Послышались скорые шаги. Колокольчикъ герцогини былъ проведенъ въ комнату Жинегы; но когда онъ звучалъ съ особенною силою, то давалъ сигналъ тревоги лакеямъ, спавшимъ въ другой комнатѣ. Слыша, что идутъ эти свидѣтели его постыднаго пораженія, и, можетъ-быть, мстители оскорбленной герцогини, Сен-Жюльенъ сдѣлалъ послѣднее усиліе и освободился; онъ отдѣлался неглубокимъ шрамомъ на груди и, бросившись въ тѣ двери, въ которыя вошелъ, пустился бѣжать.

XX.

Но онъ не зналъ еще, что Квинтилія, увѣдомленная однимъ изъ своихъ людей о присутствіи Галеотто во дворцѣ, приказала запереть всѣ двери и караулить всѣ выходы. Она не хотѣла объискивать, чтобъ не надѣлать тревоги, но велѣла схватить ослушника при первой попыткѣ его выйдти изъ убѣжища.

Сен-Жюльенъ, видя у всѣхъ дверей скрещенныя алебарды и грозныя лица, рѣшился запереться въ своей комнатѣ и тамъ ожидать рѣшенія своей участи. Когда онъ вошелъ блѣдный, измученный, съ кровавыми пятнами на груди, испуганный Галеотто закричалъ, въ безпамятствѣ: -- Мональдески, Мональдески!

Онъ ожидалъ, что Сен-Жюльенъ черезъ нѣсколько минутъ упадетъ мертвымъ; но тотъ, отерши грудь и собравшись съ силами, разсказалъ ему все, что случилось. На этотъ разъ, Галеотто не нашелъ чему смѣяться. Всѣ эти караулы у дверей и гнѣвъ Квинтиліи на Жюльена не предвѣщали для него-самого ничего добраго.

-- Мое мнѣніе, сказалъ онъ:-- стараться у идти отсюда. Выпрыгнемъ изъ окна; лучше сломить себѣ ноги, чѣмъ быть погребену въ золотомъ гробѣ, подобію Максу.

Сен-Жюльенъ отперъ окно и увидѣлъ четырехъ человѣкъ съ ружьями, внизу стѣны.

-- Не надобно объ этомъ и думать, сказалъ онъ:-- всякій побѣгъ, всякое сопротивленіе безполезны. Подождемъ; можетъ-быть, эта гроза утихнетъ. Я ужь не слышу никакого шума.

-- Квинтилія рѣдко приходитъ въ бѣшенство, сказалъ пажъ:-- но Итальянка мстительна болѣе, чѣмъ ты думаешь. Чортъ тебя побери, ты меня ставишь въ чудесное положеніе! Меня сочтутъ твоимъ сообщникомъ и зарѣжутъ incognito вмѣстѣ съ тобою въ какомъ-нибудь дворцовомъ подвалѣ. Все это твоя вина. Ты хотѣлъ быть побѣдителемъ, и поступилъ какъ глупецъ.

-- Самъ ты глупецъ, отвѣчалъ Жюльенъ.-- Зачѣмъ ты спрятался въ моей комнатѣ? Не я приглашалъ тебя.

Ихъ ссора сдѣлалась бы серьёзнѣе, если бы не послышался шумъ шаговъ. Молодые люди съ ужасомъ посмотрѣли другъ на друга. Галеотто блѣдный и полумертвый упалъ на кровать. Сен-Жюльенъ, болѣе-отважный, съ твердостію ожидалъ убійцъ. Они вошли и учтиво попросили объ жертвы позволить завязать себѣ глаза и связать руки. Сен-Жюльенъ хотѣлъ возстать противъ этого унизительнаго обхожденія, по начальникъ вооруженныхъ людей, наполнившихъ комнату, сказалъ ему ласково:

-- Милостивый государь, если вы сдѣлаете малѣйшее сопротивленіе, я употреблю силу, и ваше положеніе будетъ еще непріятнѣе.

На это нечего было отвѣчать; Сен-Жюльенъ покорился, а бѣдный Галеотто былъ такъ пораженъ страхомъ, что его надобно было вынести почти на рукахъ.

Когда развязали имъ руки и сняли съ глазъ повязки, они увидѣли себя въ тѣсной и темной тюрьмѣ.

-- Проклятіе! сказалъ пажъ: -- насталъ нашъ послѣдній день.

-- Дай Богъ, чтобъ ты говорилъ правду, отвѣчалъ Жюльенъ:-- и чтобъ насъ не заставили умирать медленною смертію отъ истощенія и холода.

Они оба сѣли на солому и не могли отъ ужаса говорить. Однакожь молодость пажа пришла къ нему на помощь: часа черезъ два Сен-Жюльенъ услышалъ, что онъ храпитъ. Что же касается до него-самого, жестокое волненіе не давало ему успокоиться.

Когда Галеотто проснулся и при слабомъ мерцаніи, освѣщавшемъ подземелье, увидѣлъ возлѣ себя Жюльена печальнаго, но повидимому спокойнаго, то опять почувствовалъ въ себѣ прежнюю гордость и, опасаясь казаться малодушнымъ, притворился вполнѣ безпечнымъ, хотя въ-самомъ-дѣлѣ вовсе такимъ не былъ. Призвавъ на помощь свой вкрадчивый и колкій умъ, онъ сталъ уговаривать своего товарища презрѣть опасность. Сен-Жюльенъ улыбнулся, вспомнивъ, о великой храбрости Панюржа послѣ бури. Однакожь такъ-какъ опасность еще не совсѣмъ миновалась и какъ, во всякомъ случаѣ, онъ вовлекъ бѣднаго пажа въ весьма-непріятное приключеніе, Сен-Жюльенъ щадилъ его и показывалъ видъ, что вѣритъ его храбрости. Они довольно-печально провели день и имѣли самый постный обѣдъ. Рѣшимость Галеотто едва не исчезла при этомъ случаѣ, но хладнокровіе Жюльена подстрекнуло его честь; стараясь всѣми силами играть другъ передъ другомъ самую героическую роль, они храбро дождались ночи. Тогда Жюльенъ, утомленный усталостію, бросился на солому и заснулъ. Но чрезъ нѣсколько минутъ они оба были пробуждены шумомъ затворовъ и ключей, повертываемыхъ въ замкахъ; унылый свѣтъ факела проникъ въ подземелье и освѣтилъ мрачное лицо тюремщика, ведшаго четырехъ замаскированныхъ людей. При этомъ видѣ, Галеотто испустилъ крикъ отчаянія, а Жюльенъ подумалъ, что пробилъ его послѣдній часъ. Тогда, вооружась всею возможною для него твердостію души, онъ приблизился къ своимъ палачамъ и сказалъ имъ:

-- Я знаю, что вы хотите дѣлать со мною. Не заставляйте меня долго мучиться.

Но ему ни слова не отвѣчали и связали по-прежнему руки. Когда завязывали ему глаза, онъ спросилъ, хотятъ ли его разлучить съ товарищемъ его несчастій.

-- Вы можете другъ съ другомъ проститься, отвѣчалъ голосъ грубый и унылый, выходившій изъ-подъ одной маски.

Молодые люди поцаловались. Жюльена увели въ глубокомъ безмолвіи, а Галеотто, полумертвый отъ страха, остался въ тюрьмѣ.

Сен-Жюльенъ, проходивъ довольно-долго, замѣтилъ, что его сводятъ съ лѣстницы, и вдругъ руки его освободились. Первымъ его движеніемъ было сорвать съ себя повязку. Онъ увидѣлъ себя одного въ мраморной пещерѣ, великолѣпно-отдѣланной въ восточномъ вкусѣ. Четыре бронзовыя лампы дымились по угламъ черной мраморной гробницы, на которой находилась алебастровая фигура, въ положеніи спящаго человѣка. Сен-Жюльенъ былъ пораженъ страхомъ, узнавъ пещеру и памятникъ, о которыхъ говорилъ ему Галеотто, и прочитавъ на главномъ фасѣ саркофага четыре серебряныя литеры, изображавшія имя Макса.

-- Праведный Боже! вскричалъ онъ, бросившись на колѣни на черный бархатъ, покрывавшій ступени мавзолея:-- если ты позволяешь совершаться такимъ беззаконіямъ, дай мнѣ по-крайней-мѣрѣ силу перенесть этотъ страшный переходъ въ вѣчность! На колѣняхъ, на порогѣ другой жизни, я прошу прощенія въ проступкахъ, мною сдѣланныхъ въ этой жизни.

Говоря такимъ образомъ, онъ наклонился и, устремивъ взоры свои на алебастровую статую, былъ пораженъ страннылъ сходствомъ, ею представляемымъ. Это были голова и станъ молодаго пятнадцати-лѣтняго человѣка, покрытаго легкою одеждою, похожею на саванъ. Но въ спокойствіи этой величавой фигуры и въ линіяхъ лица Жюльенъ нашелъ чрезвычайное подобіе чертамъ Шпарка, хоть черты эти были болѣе мужественны и болѣе развиты.

Легкій шумъ вывелъ его изъ задумчивости. Онъ обернулся и увидѣлъ высокаго человѣка, одѣтаго въ чорное платье и вооруженнаго страннымъ оружіемъ, походившимъ на широкую, блестящую шпагу; Жюльенъ былъ объятъ ужасомъ.

-- Исполнитель нечестивыхъ убійствъ! вскричалъ онъ:-- ты, безъ сомнѣнія, пролившій кровь того, который здѣсь покоится, привидѣніе мщенія! Такъ-какъ я долженъ быть твоею жертвою...

-- Любезный господинъ Сен-Жюльенъ, учтиво отвѣчало мрачное привидѣніе:-- вы совершенно ошибаетесь. Я ни исполнитель нечестивыхъ убійствъ, ни привидѣніе мщенія. Я профессоръ натуральной исторіи, человѣкъ весьма-мирный и неспособный ни къ какому дурному намѣренію. Говоря такимъ образомъ, г. Кантаридъ, (потому-что это былъ онъ въ своей ученой одеждѣ изъ чернаго бархата), поднялъ свою большую шпагу и направилъ ее на Жюльена.

-- Я буду очень-глупъ, подумалъ молодой человѣкъ, если позволю себя зарѣзать этому учтивому палачу, когда я съ нимъ одинъ-на-одинъ и могу схватить его за горло.

Онъ въ-самомъ-дѣлѣ хотѣлъ это сдѣлать, по ученый Кантаридъ, вѣчно учтивый, попросилъ его взяться вмѣстѣ съ нимъ за край шпаги и помочь ему поднять покрывало съ гробницы.

Это показалось такъ ужаснымъ Сен-Жюльену, что онъ, поблѣднѣвъ, отступилъ назадъ и посмотрѣлъ вокругъ себя, ожидая появленія убійцъ при первомъ знакѣ сопротивленія.

-- Не бойтесь, сказалъ профессоръ: -- вы не подвергаетесь никакой опасности, если сами не вздумаете бѣжать или дурно поступить со мною; впрочемъ, я думаю, вы такъ хорошо воспитаны, что не рѣшитесь на это. Помогите же мнѣ, говорю вамъ; это воля ея свѣтлости, нашей всемилостивѣйшей государыни Квинтиліи-Первой, и я полагаю, что вы недоступны дѣтскому страху...

Сен-Жюльенъ, все еще полный недовѣрчивости, но рѣшившійся показать бодрость духа, помогъ Кантариду приподнять покрывало съ саркофага. Профессоръ сдернулъ большой чорный крепъ и попросилъ Сен-Жюльена взять находившійся подъ этимъ крепомъ небольшой ящикъ, сдѣланный наподобіе сердца. Сен-Жюльенъ содрогнулся; но, думая, что хотятъ только устрашить его зрѣлищемъ казни другаго, взялъ ящикъ и трепетною рукою подалъ его профессору, который, подавивъ пружину, открылъ его и отдалъ назадъ Жюльену, говоря: -- Посмотрите, что тамъ.

Глаза молодаго человѣка подернулись облакомъ, и въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ ему казалось, что онъ видитъ въ глубинѣ страшнаго ящика какой-то отвратительный предметъ безъ формы и названія. Наконецъ, его зрѣніе прояснилось, сердце снова стало биться, и онъ увидѣлъ на бѣломъ бархатѣ, которымъ была обита внутренность ящика, пакетъ писемъ, связанный черною лентою.

-- Прочтите эти бумаги, сударь, сказалъ профессоръ:-- это воля ея свѣтлости. Я останусь возлѣ васъ для того, чтобъ моими объясненіями пополнять вамъ тѣ пропуски, которые затруднятъ васъ.

Сен-Жюльенъ, будучи не въ состояніи держаться на ногахъ, сѣлъ на ступеняхъ гробницы. Профессоръ поставилъ возлѣ него лампу и развернулъ первую бумагу.

Это былъ свадебный актъ, заключенный законно и религіозно, но тайно, между герцогинею и кавалеромъ Максомъ. Этотъ контрактъ былъ совершенъ болѣе чѣмъ за десять лѣтъ.

Вторая бумага была слѣдующее письмо:

"Я имѣлъ несчастіе не понравиться вамъ, и заслужилъ это. Гордость на минуту овладѣла моимъ сердцемъ, и вы меня жестоко наказали. Однакожь вы были слишкомъ-строги. Это была сладостная и благородная гордость; радость быть любимымъ вами, надежда владѣть скоро благороднѣйшею въ мірѣ женщиною могли упоить меня, и въ минуту восторженности заставить забыть благоразуміе. Вы меня почли низкимъ придворнымъ, жаждущимъ взойдти на престолъ и прикрыть титломъ герцога свое титло побочнаго сына. О, вы ошиблись, Квинтилія, беру Бога въ свидѣтели! Вы были жестоки, но я васъ не проклинаю, и умру вдали отъ васъ. Пусть мое поведеніе и смерть моя докажутъ вамъ, что я любилъ въ васъ только васъ-самихъ. Пусть вы пожалѣете меня, простите меня, поплачете обо мнѣ и найдете въ другомъ сердцѣ любовь, которая была въ моемъ и которую вы не признали.

"Максъ."

-- Не узнаете ли вы, графъ, почерка этого письма? сказалъ профессоръ, когда Сен-Жюльенъ кончилъ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, я его знаю, отвѣчалъ Жюльенъ.-- Если все это не мечта, то это почеркъ одного человѣка, недавно сюда пріѣхавшаго и называемаго Шпаркомъ.

-- Я думаю, вамъ легко будетъ въ этомъ убѣдиться при чтеніи слѣдующихъ писемъ. Но прежде замѣтьте мѣсяцъ и число этого письма; вы видите, что оно писано на другой день послѣ мнимаго убійства Макса, пятнадцать лѣтъ и два мѣсяца тому назадъ. Вы знаете, какъ мнѣ сказывали, о причинахъ ссоры герцогини съ ея молодымъ женихомъ послѣ ужина, за которымъ Максъ поступилъ весьма-легкомысленно. Они оба были тогда дѣтьми: Квинтилія шестнадцати лѣтъ, а любовникъ ея пятнадцати. Ихъ ссора имѣла всю важность, которую въ этомъ возрастѣ приписываютъ самымъ пустымъ вещамъ. Ея свѣтлость объявила печальному Максу, что никогда не будетъ его женою и въ первомъ порывѣ гнѣва приказала ему никогда не показываться на глаза ея. Онъ слишкомъ-точно исполнилъ это опрометчивое приказаніе. Влюбленный и гордый, благородный юноша былъ жестоко оскорбленъ подозрѣніемъ въ низкомъ честолюбіи; онъ тайно уѣхалъ ночью и поселился въ Парижѣ, подъ именемъ Розенгайма. Тамъ, отказавшись отъ всякой мысли о счастіи, отъ всякой надежды на будущее, отъ всякаго людскаго тщеславія, онъ заживо, такъ-сказать, похоронилъ себя и въ продолженіи пяти лѣтъ не обнаружилъ никакого признака своего существованія.

Герцогиня, оплакавъ его отсутствіе, снова сдѣлалась бодрою и веселою, потому-что она все еще не теряла надежды на его возвращеніе. Рѣшившись простить его, она ожидала, что онъ самъ первый попроситъ объ этомъ. Долго не получая никакихъ объ немъ извѣстій, она подумала, что онъ ужь утѣшился; терзаемая горестью, она показывала видъ, что не думаетъ болѣе о немъ и равнодушно слушала объясненія своихъ новыхъ обожателей. Но, вѣрная, противъ своей воли, единственной любви своей, она не могла рѣшиться сдѣлать новый выборъ. Многіе подозрѣвали поведеніе Квинтиліи: вы получите, сударь, ясныя доказательства истины всего того, что я говорю вамъ...

-- Какъ? сказалъ Жюльенъ: -- Герцогиня поручила вамъ оправдать ее? Слишкомъ-много чести для меня, а для васъ много труда. Я съ твердостію готовъ перенесть всякое наказаніе.

-- Мнѣ не дано порученія спорить съ вами, отвѣчалъ профессоръ. Сдѣлайте милость слушайте меня, потому-что моя обязанность говорить вамъ. Я въ этомъ случаѣ поручаю себя вашей учтивости.

Жюльенъ, оскорбленный этимъ сухимъ и холоднымъ отвѣтомъ, замолчалъ и продолжалъ слушать, показывая видъ совершеннаго равнодушія.

Профессоръ снова началъ:

-- Такъ прошелъ годъ. Герцогиня, уступая своему безпокойству и горести, приказала сдѣлать розъисканія во всѣхъ странахъ Европы, но нигдѣ не могла открыть слѣдовъ несчастнаго Макса. Тогда, убѣдившись, что онъ лишилъ себя жизни, и что она жестоко оскорбила самое благородное и самое чистое сердце, она почувствовала въ себѣ новую, живѣйшую страсть и питала свою горесть со всѣмъ энтузіазмомъ своихъ лѣтъ, но втайнѣ и вдали отъ всѣхъ взоровъ. Чтобъ лучше предаваться этой горести, она приказала выкопать эту пещеру и изваять этотъ памятникъ, на который она приходила плакать каждый день.

Три года прошли такимъ образомъ, и я поселился въ Монтерегале. Герцогиня въ наукахъ искала разсѣянія отъ скуки, прибѣжища отъ искушеній жизни, отъ которыхъ она навсегда отказалась. Отправляясь по дѣламъ своимъ въ Парижъ, она позволила мнѣ сопровождать ее. Я никогда не былъ въ этомъ знаменитомъ городѣ и желалъ видѣть тамошнія драгоцѣнныя ученыя коллекціи.

Осматривая кабинеты естественной исторіи, я познакомился случайно съ мнимымъ Розенгаймомъ. Я никогда не видалъ этого молодаго человѣка и былъ пораженъ его красотою, любезностью и благороднымъ характеромъ. Любовь къ наукѣ насъ скоро сблизила. Я былъ очарованъ его познаніями. Но въ тоже время я съ прискорбіемъ видѣлъ, что черты лица его носятъ отпечатокъ глубокой грусти, и когда спрашивалъ его о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ науки и философіи, ужасался при видѣ разочарованія и тоски, наполнявшихъ эту юную и чистую душу. Я старался пріобрѣсть его довѣренность. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что несчастная любовь навѣкъ отдалила его отъ общества, что послѣдняя связь, соединявшая его съ міромъ, разорвана, и что, отказавшись отъ всякихъ честолюбивыхъ видовъ, онъ поселился въ Парижѣ и находитъ счастіе только въ наукахъ и искусствахъ, которымъ предается съ энтузіазмомъ.

Этотъ разсказъ сильно тронулъ меня, и я просилъ у Розенгайма позволенія чаще съ нимъ видѣться. Онъ повелъ меня на свой чердакъ, который былъ очень-бѣденъ, но очарователенъ своею чистотою и блистательною коллекціею разныхъ цвѣтовъ и птицъ. Съ наслажденіемъ разсматривая одного африканскаго аарида, я невольно вскричалъ: какъ вы счастливы, что владѣете такимъ рѣдкимъ растеніемъ! я часто описывалъ его ея свѣтлости герцогинѣ Квинтиліи, но никогда не могъ достать... Я остановился, испуганный впечатлѣніемъ, произведеннымъ на него этимъ именемъ. Онъ страшно поблѣднѣлъ и упалъ на стулъ. Потомъ, онъ покраснѣлъ какъ піонъ, и сдѣлалъ мнѣ множество вопросовъ самыхъ неожиданныхъ и самыхъ странныхъ. При всѣхъ моихъ отвѣтахъ, онъ впадалъ въ родъ безумія, и когда узналъ, что ея свѣтлость находится въ Парижѣ, то какъ безумный бросился въ двери, но потомъ остановился и упалъ безъ чувствъ на порогѣ.

Я поспѣшилъ къ нему на помощь; по пришедъ въ чувство, онъ вдругъ сталъ неразговорчивъ и остороженъ; я ничего не могъ отъ него добиться, кромѣ самыхъ неясныхъ и неправдоподобныхъ объясненіи. Въ особенности онъ заклиналъ меня ничего не говорить объ немъ герцогинѣ, но доставить ему случай видѣть ее, такъ, чтобъ не быть самому ею замѣченнымъ. Я сказалъ ему, что она должна завтра присутствовать на ботанической лекціи одного моего друга, знаменитаго профессора. Онъ прокрался туда и спрятался гдѣ-то въ углу, такъ-что я никакъ не могъ добраться до него и поговорить съ нимъ.

Я имѣлъ очень-неопредѣленное понятіе объ исторіи Макса и вовсе тогда не зналъ о тайной скорби герцогини. И такъ, я не думалъ увѣдомлять ее объ этой встрѣчѣ и не дѣлалъ никакого сближенія между Максомъ и Розепгаймомъ. Однакожь, я такъ былъ пораженъ странною перемѣною, происшедшею въ чертахъ лица моего юнаго друга при одномъ имени Квинтиліи, что рѣшился переговорить объ этомъ съ Жинетою. Это дѣвушка немного, какъ говорятъ, вѣтреная въ-отношеніи къ самой-себѣ, но откровенная и преданная своей госпожѣ, слушая мой разсказъ, радостно воскликнула: "О, это онъ! это долженъ быть онъ! Я никогда не вѣрила его смерти..." Она хотѣла бѣжать къ своей госпожѣ, но потомъ остановилась, подумавъ, что если она ошибается въ своихъ догадкахъ, то сообщать о нихъ герцогинѣ значило бы растравлять рану въ сердцѣ ея ложною радостью и горькимъ разувѣреніемъ. Она убѣдила меня свести какъ-нибудь случайно Макса съ Квинтиліею, увѣряя, что если это въ-самомъ-дѣлѣ Максъ, то герцогиня бросится къ нему въ объятія.

Мы условились вмѣстѣ, и на другой день я пригласилъ Розенгайма прійдти посмотрѣть коллекцію древнихъ медалей, которую я только-что купилъ для кабинета герцогини. Я поклялся ему (и признаюсь, только одинъ разъ въ своей жизни поклялся ложно, но за то съ добрымъ намѣреніемъ), что герцогиня никогда не ходитъ ко мнѣ, хоть я занимаю домъ рядомъ съ нею. Розенгаймъ согласился, и съ своей стороны Жинета уговорила герцогиню посмотрѣть мои медали. У меня такъ мало краснорѣчія, что я не съумѣю описать вамъ ту сцену, которой былъ свидѣтелемъ. Я самъ чуть-чуть не сошелъ съ ума; оба любовника едва не умерли; въ-особенности герцогиня, сильно-пораженная неожиданностью, едва пришла въ чувство.

За этимъ трогательнымъ примиреніемъ, скоро послѣдовалъ бракъ, котораго подлинный актъ вы сейчасъ читали.

Княгиня хотѣла публично объявить Макса своимъ мужемъ и торжественно привезти его въ Монтерегале, но ничто въ мірѣ не могло заставить его согласиться раздѣлять съ нею ея достоинство. И вы можете прочесть объ этомъ второе письмо его, которое у васъ подъ рукою.

Сен-Жюльенъ, увлеченный романическою занимательностію разсказа, прочелъ слѣдующее:

XXI.

"Нѣтъ, моя возлюбленная, нѣтъ, никогда! Природа человѣческая слаба и исполнена мелкихъ страстей; одна только страсть велика и прекрасна, -- любовь. Но это божественное пламя, которое надобно беречь, какъ древніе берегли священный огонь въ закрытыхъ курильницахъ на золотыхъ алтаряхъ; это благоуханіе, которое надобно закрывать, чтобъ оно не испарилось; это драгоцѣнный отпечатокъ, который надобно удалять отъ прикосновенія толпы, чтобъ онъ какъ-нибудь не изгладился. Пусть наше сердце будетъ таинственнымъ святилищемъ, жилищемъ Бога. Будемъ жить другъ для друга, и пусть міръ объ этомъ не знаетъ. Не принуждай меня чрезъ толпу завистниковъ нести чело сіяющее счастіемъ, которое будетъ обидою для всѣхъ ихъ и которое они будутъ стараться замарать въ глазахъ твоихъ. Нѣтъ, я такъ много страдалъ отъ ядовитаго прикосновенія двора твоего и такъ мало знаю, какъ надобно тамъ вести себя, что не могу не погибнуть. Мой характеръ вѣчно противится принужденію и недовѣрчивости; и, не смотря на то, что я все дѣтство свое провелъ въ этой смертельной атмосферѣ, никогда не могъ избавиться отъ своей неблагоразумной вспыльчивости. Я никогда не забуду, чего мнѣ это стояло и сколькими годами отчаянія заплатилъ я за одну минуту забывчивости. Еслибъ мы были тогда бѣдными нѣмецкими гражданами, среди какого-нибудь честнаго семейства, я могъ бы быть откровеннѣе, Квинтилія, и ты сама улыбнулась бы моей чистосердечной радости. Но, увы! я былъ искатель приключеній, побочный сынъ; ты была герцогиня, и нашъ бракъ долженъ былъ оставаться тайною. Я не имѣлъ права говорить о своемъ счастіи и не могъ радоваться, не показываясь хвастуномъ и наглецомъ. Теперь, твое великодушіе вознаграждаетъ меня за все; я вполнѣ чувствую величіе этого вознагражденія, но не имѣю въ немъ нужды. Быть любимымъ тобою, сжимать тебя въ своихъ объятіяхъ, называть тебя своею подругою, видѣть тебя не такъ часто, но безъ докучныхъ свидѣтелей, безъ враговъ, вѣчно стоящихъ между мною и тобою, предаваться всѣмъ страстнымъ восторгамъ, всей признательности, не будучи подозрѣваемымъ въ какомъ-нибудь низкомъ умыслѣ; лежать у ногъ своей жены и любовницы, не показывая вида, что пресмыкаешься передъ своею повелительницею и благодѣтельницею: не это ли счастіе болѣе прочное и болѣе-истинное? Къ-тому же, въ уединеніи и трудахъ, я сдѣлалъ нѣкоторыя привычки столь отличныя отъ всего, что дѣлается вокругъ тебя, что при дворѣ твоемъ я буду не на своемъ мѣстѣ. Оставь меня въ моей милой неизвѣстности. Я нашелъ во время своего, несчастія великодушную подругу, которая спасла меня отъ меня-самого, сохранила отъ самоубійства и въ-продолженіи пяти лѣтъ помогала мнѣ жить, не стараясь вырвать тебя изъ моего сердца, замарать чистый образъ твой въ моей памяти. Эта подруга -- наука. Я былъ бы неблагодарнымъ, еслибъ оставилъ ее теперь, когда нашелъ предметъ всѣхъ моихъ желаній. Оставь меня на моемъ чердакѣ. Эта храмъ, въ которомъ я служилъ ей, святилище, въ которомъ она открылась мнѣ и сошла ко мнѣ съ неба, облеченная въ свою звѣздную одежду. Вотъ мое призваніе, -- я въ этомъ твердо убѣжденъ. Позволь мнѣ каждый годъ нѣсколько времени проводить возлѣ тебя; но пусть никто объ этомъ не знаетъ, и имя мое исчезнетъ изъ памяти людей. Пусть твое сердце будетъ единственною страницею, на которой я найду его начертаннымъ, когда прійду отдать тебѣ свое сердце, вѣчно объятое новымъ пламенемъ, и проч."

Професоръ, продолжая разсказъ свой, открылъ Сен-Жюльену, это послѣ тщетныхъ попытокъ вызвать Розенгайма изъ его уединенія. Квинтилія согласилась наконецъ тайно обвѣнчаться съ нимъ и возвратиться въ свои владѣнія. Но съ-тѣхъ-поръ она нѣсколько зимнихъ мѣсяцовъ проводила въ Парижѣ и каждое лѣто Максъ жилъ нѣкоторое время въ бесѣдкѣ парка. Его пребываніе въ Монтерегале было всегда окружено глубокою тайною, и онъ всегда пріѣзжалъ невзначай, чтобъ тѣмъ доставить женѣ своей удовольствіе неожиданное и доказать ей, что онъ никогда не боялся пріѣхать не вовремя. Этотъ союзъ всегда былъ такъ прекрасенъ и чистъ, продолжалъ профессоръ:-- что онъ лучше всего доказываетъ превосходство ликурговыхъ законовъ, повелѣвавшихъ мужьямъ не иначе видѣться съ женами своими, какъ украдкой и со всѣми предосторожностями любовниковъ.

Сен-Жюльенъ, по приглашенію профессора, открылъ на-удачу нѣсколько писемъ Макса и герцогини и нашелъ въ нихъ вездѣ выраженія самой высокой нѣжности, соединенной съ самымъ неограниченнымъ довѣріемъ и самою чистою, святою дружбою. Вотъ нѣкоторые отрывки, прочитанные Сен-Жюльеномъ:

"Когда-то, Максъ, я питала прекрасную мечту: воображала, что надобно быть безхитростну, чтобъ быть свято-судиму, и что съ довѣренностію должно быть слушаемо слово, произносимое устами никогда неговорящими лжи. Я была увѣрена, что добродѣтель есть блестящая, золотая одежда, отличающая праведныхъ отъ толпы; я думала, что никто не можетъ притворяться чистымъ душою, и что спокойствіе не обитаетъ въ нечистомъ сердцѣ. Я ошибалась, потому-что сама была сто разъ обманута предателями; и тогда я перестала возмущаться несправедливостію. Всѣ эти люди меня обманывающіе и осуждающее, были безъ-сомньнія обмануты такъ же часто, какъ и я. Всѣ эти убѣжденія, составляющія мнѣніе общественное, безъ сомнѣнія были такъ же встревожены и обмануты, какъ и мое собственное убѣжденіе. Если меня смѣшиваютъ съ тѣми, которые лгутъ, то это вина лгуновъ, а не свѣта, который справедливо опасается и не довѣряетъ тому, чего не понимаетъ. Итакъ, я не презираю и не ненавижу свѣта, я только не хочу льстить ему и бояться его: это слѣпой великанъ, который безразлично скашиваетъ на пути своемъ и пшеницу и плевелы; будемъ ненавидѣть тѣхъ, которые выкололи глазъ Циклопу, и пропустимъ его сами не вредя ему, не позволяя ему вредить намъ; пропустимъ его, какъ гору, которая рушится, какъ потокъ, слѣдующій своему теченію; среди пустынь есть оазисы, гдѣ можно жить безвѣстнымъ, вдали отъ пустаго шума грозы. Въ твоемъ сердцѣ, Максъ, я удалилась и живу въ немъ среди живыхъ, безъ всякаго съ ними сообщенія"...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Я рѣшилась все позволять говорить. Не наклонюсь посмотрѣть не бросили ли грязи на дорогу, по которой прохожу я. Я пройду и оботру свои ноги на порогѣ дома твоего, и ты меня пріймешь въ свои объятія: ты знаешь, что я чиста."

Вотъ отвѣтъ Макса:

"Правда твоя, мой другъ, ты жена моя и сестра; ты моя владычица, мое счастіе и слава, -- что мнѣ нужды до остальнаго. Ты знаешь, что ты для меня теперь, и чѣмъ была для меня въ-продолженіе двадцати лѣтъ; потому-что уже двадцать лѣтъ, какъ мы любимъ другъ друга. Квинтилія! я былъ еще дитя, когда меня послали представлять старика на твоей свадьбѣ. Тебѣ было двѣнадцать лѣтъ; мы были такъ малы, что не могли взойдти на высокій герцогскій тронъ, для насъ приготовленный. Достойный аббатъ Сципіонъ взялъ тебя на руки и посадилъ на герцогскомъ мѣстѣ, а безъ любезнаго герцога Гурка, который былъ старше меня и въ то время не думалъ еще быть моимъ соперникомъ, я не могъ бы сѣсть возлѣ тебя.

"Я надѣлъ на тебя вѣнчальное кольцо. О, первый прекрасный "день въ моей жизни! Я никогда не забуду тебя и никогда не устану вспоминать о тебѣ. Какъ вы были уже прекрасны, моя маленькая герцогиня, съ вашими черными глазами, съ вашими цвѣтущими ланитами, съ вашими кудрями, разсыпавшимися по плечамъ, и въ этомъ большомъ серебромъ-вышитомъ платьѣ, котораго шлейфъ вы не могли влачить за собою, и въ этихъ кружевахъ, въ которыхъ маленькая головка ваша принимала царственное выраженіе, тогда-какъ хитрая улыбка измѣняла этой принужденной важности! Знаете ли вы, что я уже тогда былъ какъ безумный влюбленъ въ васъ? Не помните ли вы моего объясненія, которое я вамъ сдѣлалъ послѣ церемоніи, играя съ вами въ комнатѣ вашей гувернанты? Добрая мистриссъ Уайтъ хоттѣла заставить меня молчать, но вы приняли величественный видъ и сказали ей: "Теперь, Уайтъ, я замужемъ, и никто не имѣетъ права мѣшаться въ мое поведеніе". "Кавалеръ! Вы мужъ мой, одинъ, котораго я знаю, одинъ, котораго я принимаю и люблю. Если герцогъ Монтерегале воображаетъ, что я жена его, онъ ошибается. Говорятъ, что онъ старъ и безобразенъ: я его ненавижу. Если онъ будетъ угрожать мнѣ, я объявлю ему войну, и вы его убьете, неправда ли, кавалеръ?" И когда мистриссъ Уайтъ невольно улыбнулась, вы ей сказали съ важнымъ видомъ: "Чему вы смѣетесь, Уайтъ? Не вмѣстѣ ли мы читали исторію Давида, побѣждающаго Голіаѳа?"

"О, какъ вы были прекрасны, моя добрая подруга! Какая вы были чудная дѣвочка! Чувствительная и строгая, ласковая и раздражительная, добрая и сердитая, играя царскую роль, которая такъ шла къ вашей маленькой особѣ; читая латинскіе стихи, импровизируя пріемныя рѣчи, осуждая на смерть вашего попугая и съ важностію милуя его; прося прощенія у няньки вашей, когда вы ее огорчали и цалуя ее со всѣмъ добродушіемъ дитяти... О, я никогда не забуду всего этого, мой добрый другъ, хотя это было такъ давно, такъ давно!

"Кажется, думали насъ женить въ то время, какъ только герцогъ Монтерегале умретъ, ибо знали, что онъ одержимъ смертельною болѣзнію. Государь, который васъ теперь преслѣдуетъ, непремѣнно хотѣлъ, чтобъ ваши владѣнія принадлежали кому-нибудь изъ его кліентовъ. По какъ мы счастливы, что судьба разстроила его планы! Еслибъ я публично былъ твоимъ мужемъ, я былъ бы или твоимъ повелителемъ, или твоимъ рабомъ. Кто знаетъ, можетъ-быть, наши характеры измѣнились бы подъ вліяніемъ чуждой воли, которая стремилась бы застаивать насъ дѣйствовать такъ, какъ ей то выгодно было, нисколько не заботясь о нашей взаимной любви и счастіи? Видишь, какъ мы правы, что вѣруемъ въ Провидѣніе! Оно насъ разлучило, чтобъ послѣ соединить со всѣми условіями взаимной любви и независимости. Тебѣ одной я этимъ обязанъ, или лучше сказать Богу, который, тронувшись моимъ отчаяніемъ, берегъ тебя для меня, вѣрная и святая жена, въ которую я такъ же вѣрую, какъ и въ Него. И такъ, не мѣшай имъ говорить, и вѣруй въ меня! Когда цѣлый міръ возстанетъ, чтобъ побить тебя каменьями, я съумѣю защитить тебя и стану между имъ и тобою. Пусть ихъ говорятъ! Не показывай вида, что знаешь, будто они говорятъ дурно о тебѣ. Читай памфлеты своихъ придворныхъ умниковъ, если это тебя забавляетъ; но не сердись на нихъ, потому-что этимъ ты покажешь видъ, будто ихъ читала; а эту честь надобно дѣлать имъ такъ, чтобъ они не знали ея. Дѣйствіями своими заставляй думать всѣхъ, что ты дорожишь мнѣніемъ свѣта -- вотъ единственное благоразуміе, которому я учу тебя. Что касается до остальнаго, дѣлай сама какъ знаешь, и не думай никогда, что должна мнѣ давать въ чемъ бы то ни было объясненіе. Что можетъ свѣтъ сдѣлать нашему счастію? Думаешь ли ты, что я одну минуту поколеблюсь между имъ и твоими словами? Что мнѣ за нужда знать, какъ ты поступаешь съ другими? Развѣ я не знаю, какъ ты поступаешь со мною? Въ-продолженіе двадцати лѣтъ, какъ мы знаемъ другъ друга, сказала ли ты мнѣ хоть одно слово, которое отдалялось бы отъ истины? Сдѣлала ли ты мнѣ хоть одно обѣщаніе, котораго свято не выполнила бы?

"О, какъ прекрасенъ этотъ міръ, въ которомъ мы живемъ оба! Мы одни въ немъ: ни одинъ грустный голосъ извнѣ не тревожитъ его сладостной гармоніи. Стрѣлы безсильныхъ враговъ исчезаютъ у ногъ нашихъ, и мы съ улыбкою смотримъ, какъ онѣ падаютъ. Гроза гремитъ тамъ, вдали, но мы, удаленные на высоты, сосѣднія небу, видимъ ангеловъ, зовущихъ насъ сквозь лазурное покрывало, и слышимъ, какъ ихъ небесные звуки мѣшаются съ благочестивымъ дыханіемъ нашихъ пламенныхъ душъ" и проч.

На это письмо Квинтилія отвѣчала такъ:

"Какъ я люблю тебя, мой Нѣмецъ, съ твоею простосердечною добротою, съ твоимъ поэтическимъ энтузіазмомъ! Всегда одинъ и тотъ же въ-продолженіе столькихъ лѣтъ! Такъ, мы нашли тайну оставаться навсегда любовниками, не смотря на то, что мы обвѣнчаны? Мы уже обвѣнчаны, знаешь ли ты это? Я думаю объ этомъ только тогда, когда мои любезные братцы, сосѣдніе государи, стараются принудить меня взять себѣ мужа по ихъ выбору. Тогда, думая о важности ихъ предложенія и вѣроятности успѣха ихъ интригъ, я становлюсь чрезвычайно-веселою, и не одинъ остроумный посланникъ кусалъ себѣ губы отъ досады. Да, да, ты хорошо сдѣлалъ, что скрылъ свое счастіе и запретилъ профанамъ входъ въ нашъ эдемъ, котораго блескъ они омрачили бы своимъ нечистымъ дыханіемъ. Ты счастливѣе меня, Максъ: ты не видишь этихъ низостей; когда ты оставляешь свое милое уединеніе, это только для того, чтобъ быть еще счастливѣе возлѣ жены твоей. А я прохожу чрезъ нихъ, и въ этомъ шумномъ мірѣ -- я одинока и печальна. Но часто, среди толпы, мнѣ является образъ твой и наполняетъ меня силою и надеждою. Тогда я думаю о дняхъ счастія, которые насъ соединяютъ, и вижу ихъ такъ чистыми, такъ упоительными, что готова ихъ купить цѣною трудовъ и лишеній настоящей жизни. О, я купила бы ихъ цѣною моей крови, и никогда не подумала бы, что дорого за нихъ заплатила!

"Иногда, среди великолѣпнаго бала, измученная скукою представленія, я пробуждаюсь и оживляюсь при одномъ звукѣ, при ароматѣ цвѣтка. Мнѣ кажется, что слышу твой голосъ или обоняю запахъ волосъ твоихъ; я содрогаюсь, сердце мое бьется сильнѣе обыкновеннаго, какъ-будто передъ смертію. Тогда я убѣгаю, скрываюсь въ темнотѣ сада и плачу въ нашемъ павильйонѣ отъ страданія и счастія. Иногда, я хотѣла бы перелетѣть чрезъ пространство и слѣдовать за мыслію, стремящеюся къ тебѣ; мое желаніе становится огнемъ, сжигающимъ грудь мою, -- сила моя исчезаетъ. Я обвиняю судьбу, насъ раздѣляющую, плачу и теряю бодрость. Но тогда я схожу въ пещеру, и на гробницѣ, мною когда-то сдѣланной, плачу отъ умиленія и благодарю Бога, который возвратилъ мнѣ тебя. Я люблю открывать эту пустую могилу, въ которой мы навѣки соединимся; люблю разсматривать этотъ ящикъ, въ которомъ прячу теперь наши письма и въ который я когда-то дала обѣщаніе схоронить мое сердце, чтобъ оно осталось тебѣ вѣрнымъ, и чтобъ любовь моя была погребена съ тобою" и проч.

XXII.

Чтеніе этихъ писемъ возбудило въ Жюльенъ грустное чувство.

-- Я ихъ довольно видѣлъ, сказалъ онъ профессору:-- если герцогиня хочетъ унизить меня, сравнивая мой характеръ съ характеромъ г. Макса...

-- Я думаю, возразилъ профессоръ:-- что герцогиня не дѣлаетъ никакого сравненія между вами; но выслушайте окончаніе этой исторіи.

-- Въ день энтомологическаго бала, Максъ явился переодѣтый моими стараніями, и герцогиня, застигнутая среди скуки дипломатическихъ представленій, которую она тщетно хотѣла уничтожить блескомъ праздниковъ, встрѣтила своего возлюбленнаго съ такою радостію, съ какою никогда еще его не встрѣчала. Онъ по обыкновенію остановился въ павильйонѣ. Но когда Квинтилія поняла угрозы и просьбы герцога Гурка, то подумала, что, вмѣсто того, чтобъ скрывать Макса, скоро, можетъ-быть, надобно будетъ представить его публично -- не потому, чтобъ она старалась оправдаться въ тѣхъ ужасныхъ подозрѣніяхъ, которыя притворно показываютъ сосѣдніе кабинеты на ея счетъ: она очень-хорошо знаетъ, что все это низкія хитрости; что же касается до общественнаго мнѣнія, то она хорошо научилась не обращать на него вниманія. Но страхъ непріятельскаго нашествія помѣшалъ ей слишкомъ-открыто презрѣть угрозы государя, болѣе могущественнаго, чѣмъ она. Она не желаетъ подвергать опасности свободу своихъ подданныхъ за вопросъ о своей личной гордости.

И такъ, рѣшено было, что Максъ перестанетъ скрываться и будетъ жить спокойно въ резиденціи подъ вымышленнымъ именемъ, чтобъ въ случаѣ нужды объявить о своемъ существованіи. Не желая показываться въ публикѣ, онъ живетъ въ отдаленномъ мѣстѣ и не является во дворцѣ. Никто до-сихъ-поръ не обратилъ на него вниманія. Пятнадцать лѣтъ отсутствія такъ измѣнили его, что трудно будетъ узнать его, если онъ не представитъ доказательствъ, что онъ дѣйствительно Максъ. Онъ и сдѣлаетъ это для одного Гурка. Между ними существовали взаимныя отношенія, въ которыхъ герцогъ показался не слишкомъ-честнымъ человѣкомъ, такъ-что, вѣроятно, не желаетъ, чтобъ Максъ былъ живъ. Онъ спуститъ ниже свой тонъ, какъ только супругъ герцогини скажетъ ему два-три слова наединѣ. Это и будетъ сдѣлано нынѣшній же вечеръ, потому-что, позабавившись гордостію Гурка, ея свѣтлость не можетъ болѣе его терпѣть. Теперь, сударь, когда вамъ все извѣстно, читайте послѣднія письма, которыя Максъ писалъ, нѣсколько дней тому назадъ, къ герцогинѣ.

"Знаешь ли ты, что много говорятъ на твой счетъ, и что придворные твои, такъ покорные при свѣтѣ бала, составляютъ противъ тебя гнусные замыслы, въ темныхъ аллеяхъ твоего сада? Такъ-какъ они не слишкомъ-много опасаются павильйона, то садятся на скамьи, его окружающія, и я, отдѣленный отъ нихъ одною стѣною, слышу ихъ пошлую клевету. Избави меня Богъ -- повторять тебѣ ее и называть по имени тѣхъ глупцовъ, которые ее выдумываютъ. Еслибъ, считая ихъ своими друзьями, ты довѣрялась имъ, то моя обязанность была бы предостеречь тебя. Но я знаю какъ ты объ нихъ думаешь, и такъ же мало обращаю вниманія на ихъ слова, какъ ты на нихъ самихъ.

"Однакожь, мнѣ надобно сдѣлать тебѣ одно замѣчаніе, которое пришло мнѣ въ голову, когда я слушалъ, какъ говорятъ о привычкахъ твоихъ въ-отношеніи къ людямъ, тебя окружающимъ. Говорятъ, что твои секретари, шталмейстеры и пажи -- твои любовники. А я такъ за совсѣмъ-другое хочу упрекнуть тебя. Мнѣ кажется, ты съ своими секретарями и пажами обращаешься не совсѣмъ такъ, какъ слѣдовало бы обращаться съ людьми. Ты ихъ выбираешь хорошихъ собою и ловкихъ, и столько же заботишься о покупкѣ лошади, какъ и о выборѣ служителя. Ты даешь имъ человѣческія должности и одежду, но заставляешь ихъ играть роль пуделей. Они бѣгаютъ передъ тобою или спятъ у ногъ твоихъ, какъ настоящія маленькія собачки, и ты на это ни сколько не обращаешь вниманія, какъ-будто-бы они не такіе же люди, какъ ты и какъ я.

"Это не хорошо, моя милая подруга. Ты не горда,-- я это знаю; ты поступаешь такъ по простотѣ и по разсѣянности. Но, можетъ-быть, ты неблагоразумна и жестока, сама того не подозрѣвая. Подумай; эти люди молоды, они доступны честолюбію и любви. Если, въ надеждѣ достигнуть лучшаго состоянія, они переносятъ свое настоящее жалкое положеніе, ты ихъ унижаешь или помогаешь имъ самимъ унижаться. Если, по привязанности къ тебѣ, они покоряются всѣмъ твоимъ мелкимъ прихотямъ, подумай, что надобно имъ заплатить тою же привязанностію или сдѣлаться неблагодарною. Ты ласкова съ ними, -- я знаю; ты не унижаешь ихъ словами; ты осыпаешь ихъ подарками и льстишь вкусу каждаго изъ нихъ. Они должны обожать тебя, Квинтилія, потому-что я знаю, какъ ты деликатна во всѣхъ своихъ поступкахъ. Но не думай, чтобъ этого было довольно для ихъ счастія. Твои ласковыя слова и милостивыя улыбки не могутъ утѣшить ихъ за тотъ вѣчный маскарадъ, на который ты ихъ осуждаешь, -- если только они имѣютъ хоть нѣсколько важности въ умѣ и благородной гордости въ душѣ. Ты подвергаешь сердце ихъ большимъ опасностямъ: они молоды, неосмотрительны, можетъ-быть, хороши собою; ты ихъ привлекаешь къ себѣ, довѣряешься имъ, простодушно показываешь имъ всю доброту, веселость, товарищескую откровенность, которыя могутъ свести съ ума самого ученаго Кантарида, еслибъ любовь къ насѣкомымъ не удерживала его въ павильйонѣ, вдали отъ твоихъ невинныхъ обольщеній. И когда добрые безумцы думаютъ, что владѣютъ по-крайней-мѣрѣ твоею довѣренностію, они примѣчаютъ, наконецъ, что ты показала имъ только свою одежду. Они ужасаются того, что не знаютъ тайны твоего существованія. Они спрашиваютъ себя, -- что ты: ангелъ, или демонъ, ледяная ли скала, недоступная теплотѣ солнечной, или порывистый водопадъ, съ шумомъ стремящійся и уничтожающій все, что противится его фантастическому, ужасному теченію. Тогда, Квинтилія, эти люди, если они злы, становятся твоими врагами, -- это еще ничего; по моему мнѣнію: твои враги для меня не существуютъ. Но если они добры, то дѣлаются несчастны; это и случилось съ Сен-Жюльеномъ.

"Повѣрь мнѣ, онъ тебя любитъ; любовь ли это, дружба ли, но онъ тебя любитъ безъ всякаго сомнѣнія и страдаетъ, потому-что съ нимъ такъ хорошо обходятся и такъ мало его любятъ! Не играй его спокойствіемъ, мой добрый другъ; объяснись съ нимъ; если ты имѣешь къ нему болѣе довѣрія и уваженія, чѣмъ къ другимъ, открой ему это. Если ты такъ же о немъ думаешь, какъ о Галеотто, не заставляй его питать пагубныя надежды; потому-что сердце твое принадлежитъ мнѣ -- я ужь знаю, и моя жалость къ другимъ по-крайней-мѣрѣ не до такой степени велика, чтобъ я могъ раздѣлить его съ ними."

Отвѣтъ:

"Мы такъ мало видѣли другъ-друга вчера вечеромъ, что я не имѣла времени объясниться съ тобою вполнѣ на счетъ Жюльена. Вотъ часъ, въ который я могу писать тебѣ, въ то время, какъ Жюльенъ мараетъ что-то другое подъ мою диктовку. Я хочу разсѣять на этотъ счетъ твое безпокойство, чтобъ нынѣшнимъ вечеромъ говорить съ тобою только о тебѣ.

"Во-первыхъ, надобно сознаться, что я, можетъ-быть, несправедлива къ другимъ. Я часто эгоистка въ своей скукѣ и въ своихъ забавахъ. Это происходитъ отъ-того, что я всегда одинока среди всѣхъ, любя одно воспоминаніе, созерцая одинъ отсутствующій образъ и не раздѣляя впечатлѣній тѣхъ, которые живутъ возлѣ меня. Когда я освобождаюсь отъ своихъ мечтаній, чтобы впасть въ дѣйствительность, -- я подобна ясновидящей, дѣлающей странныя и неожиданныя вещи въ состояніи, которое ни сонь, ни бодрствованіе. Меня обвиняютъ въ томъ, что я очень-прихотлива, и признаюсь, это правда. У меня тысяча прихотей, которыя исчезаютъ прежде, чѣмъ я удовлетворяю ихъ. Въ усиліяхъ, которыя я дѣлаю, чтобъ прогнать тоску или внутреннюю радость, я кажусь брюзгливою и холодною тѣмъ, которые сейчасъ находили меня веселою и кроткою. Попробую исправиться, обѣщаю тебѣ. Но мнѣ будетъ трудно быть такою, какъ всѣ, ежечасно примѣчать, что дѣлается вокругъ меня, предупреждать всѣ неудобства, избѣгать опасности для себя или для другаго; одной только опасности я не могу бояться -- это забвенія о тебѣ; и великая безопасность для меня, эта довѣренность къ своимъ силамъ противъ всего того, что не ты, дѣлаетъ меня повидимому нечувствительною къ страданіямъ другихъ. Это потому-что я не вижу, не понимаю что говорятъ они, что дѣлаютъ и что думаютъ; это потому-что я сама не знаю, что говорю и дѣлаю, думая о тебѣ. Да, это эгоизмъ. Ты имѣешь право бранить меня, -- я постараюсь объ этомъ получше размыслить.

"Но въ настоящую минуту, я думаю, что сдѣлала малодѣйствительно-худаго. Тѣ, которые могли сдѣлаться моими врагами или жертвами, -- удалены. Теперь возлѣ меня Жина, которую люблю и которая это заслуживаетъ, Галеотто и Сен-Жюльенъ. Во первыхъ, Галеотто, увѣряю тебя, настоящая ученая собака. Я не несправедлива, и нельзя сказать мнѣ, что ошибаюсь или обижаю его поступая съ нимъ какъ съ учоною собакою. Это маленькое созданіе безъ сердца и головы, красивое, хорошо-причесанное, иногда остроумное, хорошо-танцующее. Онъ не любитъ никого, ни меня, ни Жинеты, которая, я думаю, любитъ его больше, чѣмъ сколько позволяетъ ей духовникъ ея. Онъ любитъ конфекты, ленты, перья, танцы, фейерверки, драгоцѣнные перстни, лошадей и комплименты. Я взяла его за его хорошенькое личико, -- сознаюсь въ томъ. Прилично ли, чтобъ герцогскую мантію моей свѣтлости носилъ безобразный негрёнокъ? Это была прежде мода, но это дурная мода. Я ужасаюсь чудовищъ, но люблю окружать себя прекрасными вещами и прекрасными лицами. Я во всемъ люблю роскошь, люблю красивыя комнаты, красивые костюмы, красивыхъ собакъ, красивыхъ пажей, красивые чубуки, благовоніе, музыку, ясную погоду, великолѣпные праздники,-- все, что благородно льститъ чувствамъ.

"Въ этомъ я похожу на Галеотто; но у меня, кромѣ того, есть голова и сердце, есть вкусъ эстетическій. Ты любишь это во мнѣ, и забавляешься иногда цѣлый день, рисуя для меня бальный костюмъ. Какое удовольствіе принять тебя въ павильйонѣ въ моемъ лучшемъ уборѣ! Ты смотришь на меня съ такимъ удовольствіемъ, въ твоей душѣ является столько любви, столько поэзіи и упоенія, когда ты одинъ владѣешь мной во всемъ блескѣ моего богатства и кокетства! Да, я кокетка, ты это знаешь, и я не отрекаюсь. Но я показываю другимъ только уборъ, которымъ ты прежде наслаждался, и толпѣ, мнѣ удивляющейся, отдаю только то, что отъ тебя остается. Вотъ я уже и отдалилась отъ Галеотто. И такъ я говорила тебѣ и теперь повторяю, что ему нечего бояться; онъ будетъ жить, сколько мнѣ угодно, за конфекты и красивые наряды.

"Что же касается до Жюльена, это другое дѣло. Его я также выбрала за красивое лицо; но такъ-какъ я нашла въ немъ болѣе выраженія благородной души, чѣмъ блеска парадной красоты, то и сдѣлала его не пажемъ, а домашнимъ секретаремъ, т. е. пріятелемъ, товарищемъ въ ученыхъ занятіяхъ, искреннимъ другомъ и отчасти повѣреннымъ въ моихъ философскихъ, литературныхъ, ученыхъ и политическихъ предпріятіяхъ; потому-что чего нѣтъ у меня въ головѣ! И ты безпрестанно стараешься увеличить кругъ, въ которомъ вращается жадная душа моя, любящая только тебя во всемъ этомъ созданіи, которое люблю только потому, что ты въ въ немъ.

"Я люблю и уважаю Сен-Жюльена. Будь въ этомъ увѣренъ. Я не играю его спокойствіемъ. Знаю, что онъ меня любитъ болѣе, чѣмъ сколько я бы желала. Это ужь я не знаю какъ случилось; ибо думаю, что показала ему столько изъ своего характера, сколько нужно было, чтобъ утвердить между мною и имъ простую дружбу. Зло появилось. Я постараюсь это исправить и дать понять Жюльену, что онъ можетъ и что долженъ требовать отъ меня. По несчастію, къ его любви примѣшивается подозрѣніе, и мнѣ противно самой уничтожать его въ немъ... Но увидимъ. Можетъ-быть, мнѣ нужна будетъ твоя помощь. Мы поговоримъ объ этомъ. Прощай до сегодняшняго вечера. Люби меня, Максъ; люби такою, какою Богъ меня создалъ, люби мои недостатки и заблужденія. Если бъ ты имѣлъ ихъ, я бы любила ихъ."

Слѣдующая записка была послѣдняя въ этой коллекціи писемъ:

"Милая жена моя, такъ-какъ я не могу тебя видѣть прежде вечера, то и пишу тебѣ сей часъ же. Жюльенъ открылъ мнѣ свое сердце; онъ тебя страстно любитъ, но его умъ взволнованъ глупыми и гнусными сказками. Я ему совѣтовалъ остаться у тебя и стараться замѣнить любовь тихою и благодѣтельною дружбою. Помогай его усиліямъ, будь снисходителна и добра къ нему. Не сердись, если съ самаго начала въ словахъ его будетъ больше страсти, чѣмъ чувства. Онъ еще дитя, но дитя чудесное; надобно укрѣплять его умъ и успокоивать душу. Я желаю, чтобъ ты оставила его при себѣ, и чтобъ онъ былъ твоимъ вѣрнымъ другомъ. Ты такъ умна и добра, что, разумѣется, можешь излечить его. Но послушай, -- выгони сей часъ же отъ себя маленькаго пажа Галеотто, какъ самую ядовитую змѣю, которая когда-либо скрывалась подъ цвѣтами. Прогони его немедленно; сегодня вечеромъ я скажу тебѣ причину. Боюсь, чтобъ Жинета также не была виновна въ-отношеніи къ тебѣ. Есть глупая исторія о часахъ и о часовщикѣ, въ которой я ничего не понимаю и которую я не хочу тебѣ и разсказывать, не собравъ объ этомъ достоверныхъ свѣдѣній. Слова Жюльена доказали мнѣ, что Жинета тебѣ искренно предана, и что на ея скромность можно совершенно положиться. Но кокетство этой дѣвочки не безъ неудобствъ для тебя, и ты хорошо сдѣлаешь (если подтвердится мое предположеніе), когда хорошенко побранишь ее... и потомъ простишь. До вечера.

"Шпаркъ."

-- Теперь мы кончили, сказалъ профессоръ: -- прошу васъ слѣдовать за мною.

-- Куда же? спросилъ Жюльенъ.-- Послѣ всего того, что я прочелъ -- вижу, что я былъ обманутъ самою глупою ложью и самою низкою клеветою. Я не могу болѣе думать о мщеніи, недостойномъ Квинтиліи. Ведите меня къ ней, сударь, или лучше позвольте мнѣ выйдти отсюда. Я брошусь къ ногамъ ея, буду умолять о прощеніи.

-- Господинъ Сен-Жюльенъ! отвѣчалъ Кантаридъ: -- черезъ часъ вы будете свободны. Герцогиня передъ фейерверкомъ должна прійдти сюда съ герцогомъ Туркомъ; вы можете ее видѣть, когда она выйдетъ. Между-тѣмъ, пойдемте со мною. Надѣюсь, что вы мнѣ въ этомъ не откажете.

Сен-Жюльенъ послѣдовалъ за профессоромъ; онъ думалъ, что можетъ освободиться отъ него въ саду. Но проходя чрезъ аллеи, только въ-половину иллюминованныя, онъ замѣтилъ, что за нимъ слѣдуютъ четыре человѣка, которые привели его. Надобно было добровольно повиноваться волѣ профессора.

Его ввели во дворецъ по маленькой лѣстницѣ. Онъ надѣялся, что его введутъ въ его комнату и заставятъ тамъ дожидаться до-тѣхъ-поръ, пока можно будетъ объясниться съ герцогинею. Но къ величайшему удивленію своему, онъ былъ введенъ въ комнаты герцогини, и профессоръ, проводивъ его до самаго кабинета, отдалъ ему маленькій ключъ, говоря: -- Откройте ящикъ въ бюро и прочтите бумаги, въ немъ заключающіяся.-- Потомъ онъ учтиво поклонился и вышелъ, заперши комнату двойнымъ замкомъ. Сен-Жюльенъ съ презрѣніемъ бросилъ ключь на полъ.

-- Чего мнѣ надобно теперь? воскликнулъ онъ.-- Какая мнѣ нужда почитать тебя, когда ты заботишься только о томъ, чтобъ тебя боялись. О Квинтилія! гордость твоя погубила меня! За чѣмъ ты обходилась со мною какъ съ старымъ дуракомъ, со мною, который не зналъ тебя? Максъ заслуживаетъ твою любовь своею довѣренностію. Но кому другому дала ты право слѣпо вѣрить въ тебя? Ахъ, надобно было тебя разгадать!.. Ты слишкомъ-много требовала; ты должна была сомнѣваться въ привязанности, которая, не смотря на всѣ мои подозрѣнія, всегда жила въ глубинѣ моего сердца! Эта ненависть, эта жажда мщенія, это безуміе, которыя ввергли меня въ преступленіе, не были ли слѣдствіемъ сильной страсти?.. Одинъ ли я здѣсь? не спряталась ли ты гдѣ-нибудь, Квинтилія, чтобъ видѣть и слышать, что я дѣлаю? И такъ, слушай меня, слушай меня, -- я несчастный!.. я въ отчаяніи!...

Жюльенъ не могъ говорить болѣе; онъ упалъ на стулъ и залился слезами. Никакой шумъ, никакое движеніе не отвѣчало на его стопы. Одинъ, въ полусвѣтѣ, бросаемомъ алебастровою лампою, онъ печально смотрѣлъ на этотъ кабинетъ, напоминавшій ему счастливые дни. Тамъ провелъ онъ единственное прекрасное время своей жизни: тамъ въ-продолженіи шести мѣсяцевъ онъ предавался такой святой дружбѣ, такому пламенному удивленію... Но сколько страданій и тревогъ! Какой вѣкъ несчастныхъ событій отдѣлялъ уже его отъ этого прекраснаго воспоминанія! Сколько оскорбленій, гнѣва и несправедливости тяготѣло надъ его совѣстью въпродолженіи одного мѣсяца, роковаго мѣсяца, исполненнаго большихъ заботъ и несчастій, чѣмъ всѣ годы его жизни!-- Но что я скажу ей въ извиненіе? подумалъ онъ. Какъ могу я заставить ее забыть самое грубое оскорбленіе, которое только мужчина можетъ нанести женщинѣ?

Ему пришла мысль повиноваться волѣ герцогини и прочесть письма, находящіяся въ ящикѣ. Можетъ-быть, найдетъ онъ между ними письмо герцогини къ нему; эта мысль заставила его содрогнуться отъ нетерпѣнія. Онъ подбѣжалъ къ бюро и прочелъ письма, въ немъ лежавшія. Въ нихъ не было для него ни одной строки.

XXIII.

Біографъ герцогигини Квиптиліи, доставившій намъ подробности о кавалерѣ Максѣ, не могъ собрать достоверныхъ свѣдѣній о бумагахъ, хранящихся въ ея бюро. Жюльенъ въ этомъ случаѣ также ничего не объясняетъ. Онъ говоритъ только о впечатлѣніи, произведенномъ на него чтеніемъ этихъ бумагъ. Все заставляетъ насъ думать, что это было собраніе писемъ въ подлинникѣ, адресованныхъ къ герцогинѣ. Жюльенъ узналъ во многихъ изъ этихъ писемъ руку Лючьйоли, съ которымъ онъ имѣлъ случай быть въ короткихъ сношеніяхъ.

Онъ заперъ ящикъ, закрылъ лицо руками и погрузился въ глубокую задумчивость, потомъ опять отперъ и началъ писать къ герцогинѣ:

"Еще не доставало одного свидѣтельства, и я вамъ охотно его доставляю. Одинъ въ вашей комнатѣ, на колѣняхъ, съ сердцемъ растерзаннымъ отъ угрызеній совѣсти, я признаюсь, что былъ слишкомъ-неблагороденъ въ-отношеніи къ вамъ, что самою гнусною неблагодарностію заплатилъ за ваши милости. Мнѣ легко было бы сдѣлать такъ, какъ сдѣлали всѣ тѣ, которыхъ письма здѣсь собраны, то-есть, покориться своему горю и утѣшиться, разсказавъ всѣмъ по-секрету, что я былъ вашимъ любовникомъ. Всѣ они это разглашаютъ, не заботясь о доказательствахъ противнаго, которыя сами оставили въ вашихъ рукахъ. Они знаютъ, что вы не воспользуетесь этими доказательствами, что вы выше всѣхъ подозрѣній и не станете оправдываться передъ другими. Они безнаказанно васъ оклеветали, и нашлись люди, которые повѣрили этой гнусной клеветѣ, которые ихъ поздравляли и завидовали имъ, помрачая вашу честь. Я былъ виновнѣе всѣхъ ихъ, но не буду низокъ, не буду отвѣчать язвительною улыбкою тѣмъ, которые меня спросятъ, что происходило между нами въ-продолженіи шестимѣсячнаго пребыванія моего у васъ... Я скажу имъ: ступайте, спросите Квинтилію, какое она имѣетъ доказательство моей славы.-- Пріимите же, герцогиня, это свидѣтельство, какъ наказаніе за грѣхи мои, какъ вопль растерзанной души. Вы оказали мнѣ чистое покровительство сестры, а я отблагодарилъ васъ оскорбленіемъ и дерзкою обидой. Я заслуживаю всѣ наказанія, какія бы вы ни придумали, по, кажется, нѣтъ выше и оскорбительнѣе того, которое я самъ себѣ дѣлаю, подписываясь: Л. де-Сен-Жюльенъ."

Положивъ эту бумагу сверху другихъ, Жюльенъ закрылъ ящикъ и въ сильномъ волненіи сталъ ходить по комнатѣ. Гамакъ, повѣшенный по срединѣ комнаты, блѣдная лампа, вѣеръ изъ павлиньихъ перьевъ, брошенный на полу подлѣ туфли, шитой серебромъ, легкій туманъ дыма, подымавшійся изъ потухающей курильницы, звонъ полуночи на часахъ замка,-- все напоминало Жюльену роковую минуту его дерзкаго покушенія. Вмѣстѣ съ его отчаяніемъ и угрызеніемъ совѣсти, его любовь проникала глубже въ сердце и становилась чище. Онъ бросился на колѣни передъ гамакомъ и поцаловалъ туфли; потомъ съ жаромъ началъ говорить:

-- Не-уже-ли здѣсь нѣтъ никого, кто бы пожалѣлъ обо мнѣ? Я больше несчастливъ, чѣмъ виновенъ. О, смотрите, смотрите на эти слезы! или вы думаете, что онѣ не искренни? Квинтилія! если ты меня слышишь, сжалься надо мной. Жина, Жина, не здѣсь ли ты гдѣ-нибудь? О, заступись за меня! ты добра, -- я знаю! А ты, Максъ, ты счастливецъ, не-уже-ли ты меня не простишь для того, чтобъ простила меня твоя Квинтилія, жена твоя! Я люблю ее! да, люблю со всею пылкостію моего сердца; но люб.по и тебя; я не ревнивъ; я страдаю, плачу... ты не можешь мнѣ этого запретить; ты знаешь, какъ я былъ безуменъ; ты видѣлъ, сколько я страдалъ; ты былъ тогда моимъ другомъ; а теперь?... Шпаркъ, гдѣ ты? вся надежда моя на тебя! О, скажите мнѣ, гдѣ Шпаркъ, этотъ добрый, этотъ прямой человѣкъ? Пустите меня къ нему?.. Шпаркъ, Шпаркъ!..

Уставъ потрясать двери и призывать на помощь безмолвныя стѣны, Жюльенъ, изнеможенный, упалъ на полъ возлѣ полуоткрытаго окна. Въ ту ночь былъ балъ. Кажущееся примиреніе герцогини съ Туркомъ было сдѣлано, этимъ праздникомъ долженъ былъ заключиться мѣсяцъ, назначенный для удовольствія. Жюльенъ видѣлъ большое строеніе, блиставшее огнями; онъ слышалъ звуки оркестра, могъ видѣть въ огромныхъ, яркоосвѣщенныхъ окнахъ большой залы роскошныя платья и головы великолѣпно-убранныя перьями. Нѣсколько разъ ему казалось, что онъ узнаётъ греческій костюмъ, который часто надѣвала Квинтилія. Видъ этого безпечнаго праздника такъ раздражилъ его горесть, что онъ рѣшился наконецъ выйдти изъ своего бездѣйственнаго положенія, хотя бы для этого надо было выломать двери.

Но онъ уже былъ свободенъ, потому-что первая дверь, за которую онъ взялся, не представила сопротивленія, и онъ очутился въ слабо-освѣщенномъ корридорѣ. Онъ пошелъ, самъ не зная куда, встрѣтилъ нѣсколько человѣкъ, которыхъ едва могъ разглядѣть, хотѣлъ пройдти въ большую залу, но не былъ пропущенъ, потому-что не былъ прилично одѣтъ. Онъ поспѣшно спустился по главной лѣстницѣ и остановился, увидѣвъ на послѣдней ступени Жинету. На ней былъ блестящій костюмъ: живописно облокотясь на яшмовую вазу, наполненную желтыми лилеями и играя вѣеромъ, она слушала болтовню пяти или шести человѣкъ.

Жюльенъ блѣдный, съ растрепанными волосами, вмѣшался въ толпу, и обратясь къ Жинѣ, сказалъ дрожащимъ голосомъ: "Синьйора, позвольте васъ попросить на нѣсколько словъ..." Но Жина, бросивъ на него холодный и презрительный взглядъ, подала руку одному изъ окружавшихъ ее мужчинъ и ушла, сказавъ про себя въполголоса нѣсколько словъ. Жюльену показалось, что онъ слышалъ слово malto вмѣстѣ съ своимъ именемъ. Молодые люди, которые пошли съ Жиною, нѣсколько разъ оборачивались, чтобъ посмотрѣть на Жюльена. Раздраженный этими обидными взглядами, онъ не смѣлъ однакожь требовать объясненія; мысль, что его безпутство было предметомъ общихъ разговоровъ, и что съ нимъ будутъ всѣ обращаться насмѣшливо и съ презрѣніемъ, эта мысль исполнила его стыдомъ и страхомъ. Онъ чувствовалъ себя изнемогающимъ; но, собравъ остатокъ силъ, бросился въ садъ, въ надеждѣ найдти тамъ кого-нибудь, кто бы надъ нимъ сжалился. Садъ показался ему сначала пустынею; но скоро онъ замѣтилъ любопытство и смятеніе въ толпѣ гуляющихъ, которые были разсѣяны въ густой части сада, въ той сторонѣ, гдѣ находился павильйонъ. Тогда онъ вспомнилъ, что герцогиня должна была привести туда Гурка, чтобъ представить ему Макса, и потому рѣшился спросить перваго встрѣтившагося: -- въ залѣ ли герцогиня.-- Тотъ, которому сдѣлалъ онъ этотъ вопросъ, былъ Лючьйоли. Узнавъ его, Жюльенъ, ненавидѣвшій этого человѣка, готовъ былъ отвернуться не выслушавъ отвѣта. Но Лючьйоли, вмѣсто надменнаго взора, который онъ всегда бросалъ на Жюльена, ласково подалъ ему руку и съ большимъ участіемъ спросилъ его о здоровьѣ.-- Синьйора Жина разсказывала намъ, что уже три дня, какъ вы лежите въ горячкѣ и теперь, какъ я вижу по вашей блѣдности, вы еще не совсѣмъ-здоровы.

-- Не хотите ли вы разъигрывать со мною комедію? сказалъ съ досадою Жюльенъ:-- не хотите ли увѣрить меня, что у меня горячка?... Прошу васъ, скажите, на балѣ ли герцогиня?

-- Она только что вышла, и вѣроятно вы догадываетесь съ кѣмъ?

-- Нѣтъ.

-- Съ кѣмъ же, какъ не съ теперешнимъ любимцемъ своимъ Туркомъ?

-- Въ-самомъ-дѣлѣ?... сказалъ Жюльенъ съ насмѣшкою, на которую Лючьйоли не обратилъ вниманія.

-- Что же дѣлать, любезный графъ, сказалъ онъ, понизивъ голосъ: -- что же дѣлать?... благосклонность этой женщины не что иное, какъ блестящій метеоръ, который вспыхиваетъ и мгновенно погасаетъ. Мы видѣли это свѣтило, но оно исчезло для насъ, не правда ли? Вы и я, счастливые вчера, отвергнутые сегодня, можемъ предсказать Гурку, что случится съ нимъ завтра; но зачѣмъ?.. Не для всякаго ли свѣтитъ солнце?... Но вы принимаете слишкомъ къ сердцу эти вещи, любезный графъ; вы очень разстроены, вы стали совершеннымъ призракомъ. Э! чортъ возьми!... посмотрите на меня... отъ этихъ вещей, любезный другъ, не умираютъ.

Жюльенъ прочелъ въ бумагахъ герцогини выраженія, совершенно противныя этимъ словамъ Лючьйоли. Онъ до того былъ взбѣшенъ этою наглостію, что готовъ былъ ударить его по щекѣ, по размысливъ о томъ, что самъ былъ еще преступнѣе, довольствовался тѣмъ, что отвернулся отъ него.

Увидя въ нѣсколькихъ шагахъ толпу Австрійцевъ, онъ вмѣшался въ нее.-- Я вамъ говорю, что дѣло приходитъ къ развязкѣ, говорилъ одинъ изъ нихъ дурнымъ французскимъ языкомъ:-- прелестная герцогиня сближается наконецъ съ нами, да и пора: мнѣніе самихъ окружающихъ ея было противъ нея. Г. Шраббъ принялъ мѣры, чтобъ въ-продолженіе недѣли ни о чемъ больше не говорили; молва давно уже обвиняла ее и наконецъ совершенно уничтожила бы, еслибъ она не взялась за умъ и не обѣщала герцогу полнаго удовлетворенія.-- Но, возразилъ одинъ изъ собесѣдниковъ:-- развѣ она покажетъ Макса въ волшебномъ зеркалѣ? развѣ профессоръ Кантаридъ можетъ сказать Лазарю: возстань!

-- Но если умершій не воскреснетъ, сказалъ третій:-- тогда въ чемъ будетъ состоять удовлетвореніе, обѣщанное Гурку?

Грубый смѣхъ пронесся по толпѣ, вмѣсто отвѣта.

Жюльенъ, исполненный негодованія, но все еще находившійся подъ вліяніемъ робости и стыда, пошелъ къ большой бесѣдкѣ, гдѣ готовился фейерверкъ и гдѣ собрался уже почти весь дворъ. Всѣ были въ какомъ-то необыкновенномъ смятеніи. Жюльенъ понялъ изъ нѣсколькихъ словъ, услышанныхъ имъ, что всѣ съ безпокойствомъ ожидали конца совѣщанія въ павильйонѣ и сомнѣвались въ существованіи Макса. Самыя дерзкія замѣчанія были дѣланы тѣми, къ которымъ Квинтилія имѣла прежде полную довѣренность, какъ видѣлъ это Жюльенъ изъ прочитанныхъ недавно бумагъ.

Вдругъ, человѣкъ, котораго, какъ казалось Жюльену, онъ гдѣ-то видѣлъ, подошелъ къ нему и съ заботливостію попросилъ его отойдтй въ сторону на нѣсколько словъ.

-- Кто вы?... съ живостью спросилъ Жюльенъ, слѣдуя за нимъ.-- Я васъ гдѣ-то видѣлъ... да, точно, это вы! вы Дортанъ...

-- Тише! пожалуйста, сказалъ блѣдный путешественникъ таинственнымъ голосомъ:-- если герцогиня услышитъ мое имя, то легко можетъ быть, что она велитъ меня вывести.

-- Зачѣмъ же вы сюда пришли?

-- Пожалуйста, будемте говорить тихо. Когда я встрѣтилъ васъ въ Авиньйонѣ, я также ѣхалъ въ Италію. Находясь въ Венеціи, я слышалъ, какъ вездѣ превозносили таланты и красоту герцогини Кавальканти. Любовь ли, досада ли, надежда ли, не знаю... только я пріѣхалъ сюда и подъ прикрытіемъ блестящаго платья и ложнаго имени успѣлъ обмануть самого церемоніймейстера. Я прокрался сюда. Боюсь только, чтобъ мое одиночество въ этомъ обществѣ не навлекло на меня подозрѣнія. Сдѣлайте милость, ходите со мною, пока не появится герцогиня. Тогда я попытаюсь счастія....

-- Какое бы ни было ваше намѣреніе, холодно отвѣчалъ Жюльенъ:-- я считаю его безрасуднымъ, потому-что вы не знакомы съ герцогинею, и ваши похожденія не что иное, какъ мечта или романъ.

-- Что значитъ этотъ тонъ? сказалъ съ сердцемъ Дортанъ:-- вмѣсто того, чтобъ оказать мнѣ помощь, вы меня обижаете.

-- Вы никто другой, какъ часовщикъ, сказалъ Жюльенъ.

-- Я часовщикъ!... съ удивленіемъ воскликнулъ Дортанъ.-- Я слышалъ, какъ одна дама разсказывала, что у васъ бѣлая горячка. Теперь я самъ вижу, что вы помѣшаны.

-- У меня бѣлая горячка! воскликнулъ Жюльенъ: -- нѣтъ, чортъ возьми! кто вы? почему знаете герцогиню?... дайте мнѣ честное слово.... да, вы правы, я, кажется, теряю разсудокъ.

Они сѣли на скамейку. Нѣсколько времени Жюльенъ сидѣлъ, молча, размышляя объ этой странной встрѣчѣ. Вдругъ ему пришла въ голову странная мысль: наскучивъ своимъ тягостнымъ положеніемъ, онъ рѣшился увѣрить самого-себя, что онъ не былъ такъ много виноватъ; что Квинтилія надъ нимъ забавляется и что пріѣздъ Дортана есть роковое обстоятельство, которое посылаетъ сама судьба, чтобъ удержать его отъ гибели, въ которую онъ снова стремился. Его врожденная недовѣрчивость проснулась при этой мысли. Исторія часовъ не была еще объяснена. Можетъ-быть, герцогиня любила своего мужа и предпочитала его любовникамъ; но можетъ-быть она позволяла себѣ маленькія развлеченія, особенно втайнѣ. Съ характеромъ Шпарка это было такъ легко...

Эта мысль, едва-блеснувшая въ его умѣ, заставила его сдѣлать тысячу вопросовъ Дортану. Отвѣты его были такъ правдоподобны, что Жюльенъ рѣшительно не зналъ, на которой мысли остановиться, -- Но почему же, сказалъ онъ:-- вы сами съ нею не говорили въ Авиньйонѣ, когда видѣли, что она садилась въ экипажъ?

-- Я ее видѣлъ и узналъ; это была она, я не могу сомнѣваться; но она смотрѣла на меня съ такимъ удивленіемъ и такъ искусно притворилась, будто меня никогда не видѣла, что я смѣшался и, опасаясь сказать какую-нибудь глупость, ничего не сказалъ.

Вдругъ Дортанъ закричалъ, поднялся и опять поспѣшно сѣлъ и, взявъ Жюльена за руку, сказалъ задыхающимся голосомъ: -- Вотъ она, вотъ!.. да, это она!...

-- Гдѣ же?... воскликнулъ Жюльенъ, самъ тронутый и съ безпокойствомъ озираясь вокругъ.

-- Какъ, развѣ вы ея не видите?... сказалъ Дортанъ, все болѣе и болѣе понижая голосъ.-- Здѣсь, возлѣ насъ, вотъ эта прекрасная царица въ атласномъ платьѣ!

-- Кто? Та, которой какой-то франтъ подаетъ опахало?

-- Ну да, безъ сомнѣнія.

-- Такъ это-то ваша маскарадная дама, ваша ночная побѣда, ваша герцогиня Квинтилія?

-- Да, увѣряю васъ, какъ благородный человѣкъ!

-- Э, любезный другъ! сказалъ Жюльенъ вставая:-- вы немного ошиблись; это Жина, Жинета; герцогинина наперсница, каммерфрау, какъ хотите...

-- Возможно ли?... воскликнулъ Дортанъ съ изумленіемъ:-- и вы меня не обманываете?

-- Э, полноте, любезный другъ! смѣло можете къ ней подойдти, и будьте увѣрены, это для васъ-самихъ лучше. Она очень любезна и ни сколько не надменна. Вы думали одержать побѣду надъ герцогинею и будете имѣть дѣло съ субреткою. Эта побѣда не такъ блестяща, но зато болѣе надежна. Не теряйте же времени.

Сказавъ это, онъ поспѣшно удалился и болѣе чѣмъ когда-нибудь пристыженный своими подозрѣніями, благодарилъ Бога, что побѣдилъ послѣднее изъ нихъ. Онъ пошелъ къ павильйону, рѣшившись заслужить помилованіе самымъ глубокимъ раскаяніемъ.

XXIV.

Онъ безпрепятственно къ нему приблизился; но когда хотѣлъ переступить чрезъ партеръ, его окружающій, часовые остановили его. Онъ былъ принужденъ ожидать герцогиню въ аллеѣ, но черезъ нѣсколько минутъ часовые принудили его отойдти еще далѣе. Такимъ образомъ, Сен-Жюльенъ только издали могъ видѣть Квинтилію. Она шла одна, и блестки ея платья свѣтились въ ночи, подобно таинственнымъ искрамъ. Онъ напрасно старался достичь до нея, и приблизился къ ней только при входѣ въ устроенную въ саду залу, но тотчасъ же Квинтилія была окружена толпою гостей, такъ-что Жюльенъ не могъ даже удостоиться ея взгляда. Онъ тщетно ожидалъ окончанія фейерверка. Благопріятная минута не представлялась. Онъ увидѣлъ Дортана, который, казалось, былъ довольно-хорошо принятъ Жинетою. Явился волшебникъ и началъ предсказывать. Герцогиня первая протянула ему руку, и всѣ послѣдовали ея примѣру. Волшебникъ, не смотря на свое странное нарѣчіе, казался очень-остроумнымъ человѣкомъ, и каждому раздавалъ его долю хвалы и насмѣшки со всею справедливостію, не выступая однакожь изъ предѣловъ приличія. Сен-Жюльенъ приблизился и, не смотря на большую бороду и накладныя брови некромана, узналъ въ немъ Макса, забавлявшагося надъ всѣмъ дворомъ и въ особенности надъ герцогомъ Гуркомъ. Послѣдній, хотя любезный по-обыкновенію, былъ однакожь очень-смущенъ, говоря съ герцогинею. Его смущеніе еще увеличилось послѣ нѣсколькихъ словъ, сказанныхъ ему волшебникомъ, -- словъ, которыя не имѣли для другихъ никакого смысла. Наконецъ, герцогиня подала знакъ, и всѣ пошли во дворецъ ужинать. Тамъ Жюльенъ былъ остановленъ аббатомъ Сципіономъ, который сказалъ ему: -- Милостивый государь! вы прогуливались въ саду; это очень-хорошо; я не имѣлъ приказанія вамъ мѣшать въ этомъ; но долженъ вамъ замѣтить, что туалетъ вашъ, болѣе чѣмъ неприличный, запрещаетъ вамъ входъ на балъ. Ея свѣтлость сообщила намъ о плохомъ состояніи вашего здоровья, и мы всѣ принимаемъ въ васъ большое участіе, но это не даетъ вамъ права нарушать этикетъ.

Жюльенъ уступилъ этимъ доказательствамъ, и, находя для себя доброе предзнаменованіе въ томъ, какъ Квинтилія объяснила всѣмъ его отсутствіе, удалился въ свою комнату и ожидалъ окончанія бала, чтобъ попросить у Квинтиліи аудіенціи. Когда желанная минута наступила, онъ отправилъ съ этою просьбою дежурнаго лакея, но ему отвѣчали, что Квинтилія никого не принимаетъ такъ поздно.

Тогда Сен-Жюльенъ вздумалъ повидаться съ Шпаркомъ, который долженъ былъ возвратиться въ свой маленькій домикъ въ предмѣстіи. Онъ сошелъ внизъ и, проходя вмѣстѣ съ толпою черезъ садъ, услышалъ, что говорятъ объ отъѣздѣ на другой день Гурка и Шрабба. Онъ вмѣшался въ группы идущихъ и услышалъ разныя замѣчанія.

-- О! говорили одни: -- развѣ будетъ у насъ война?

-- Нѣтъ, отвѣчали другіе.-- Слышали, какъ г. Гуркъ говорилъ г. Шраббу, что онъ вполнѣ удовлетворенъ, и что ему нечего здѣсь дѣлать.

-- Это славная черта въ такомъ Ловеласѣ, какъ Гуркъ!

-- Отъ-чего же? Кажется, Максъ нашелся,-- Гуркъ его видѣлъ, говорилъ съ нимъ.

-- И, полноте! Разсказывайте эти сказки старымъ бабамъ! Развѣ можно отъискать въ одинъ день человѣка, который пропадалъ пятнадцать лѣтъ?

-- Правда, можно найдти обманщика, который, за деньги, съ помощію нѣкотораго сходства и поддѣльныхъ бумагъ...

-- Ба! для этого не нужно такъ много труда, сказалъ тихо Лючьйоли, обратясь къ Жюльену. Отворяютъ дверь павильйона герцогу Гурку и объясняются съ нимъ. Кто же не объявитъ себя, въ такомъ случаѣ, вполнѣ-удовлетвореннымъ? Вы знаете павильйонъ, графъ?

-- Столько же, сколько и вы, маркизъ, сухо отвѣчалъ Жюльенъ.

Онъ поспѣшилъ къ дому Шпарка и безпрепятственно вошелъ въ него; но домъ былъ пустъ; Жюльенъ дождался тамъ дня. Шпаркъ не возвратился. Утомленный, Сен-Жюльенъ рѣшился нанять комнату въ гостинницѣ; и, немного отдохнувъ, поспѣшилъ во дворецъ и вошелъ въ свою комнату. Онъ нашелъ тамъ аббата Сципіона, который принялъ его учтиво и сказалъ: -- Я стараюсь привести въ порядокъ ваши вещи и уложить ихъ, чтобъ перенести туда, куда вы прикажете. Ея свѣтлость увѣдомила насъ, что семейныя обстоятельства васъ заставляютъ оставить насъ. Я очень сожалѣю объ этомъ и теперь долженъ занять эту комнату, потому-что по волѣ нашей всемилостивѣйшей государыни я снова вступаю въ должность домашняго ея секретаря, которую исполнялъ прежде вашего превосходительства.

Сен-Жюльенъ, не обнаруживъ ни малѣйшей горести, назначилъ аббату гостинницу, въ которой временно остановился, и хотѣлъ видѣть Жинету: она отвѣчала, что больна. Онъ просилъ прямо аудіенціи у герцогини, она отвѣчала, что не имѣетъ времени. Ея отказъ сопровождался однакожь учтивою, по холодною фразою.

Сен-Жюльенъ возвратился въ предмѣстье и встрѣтилъ тамъ столяра, хозяина дома, въ которомъ жилъ Шпаркъ. Отъ него узналъ онъ, что молодой Нѣмецъ уѣхалъ и возвратится черезъ нѣсколько мѣсяцевъ.

Жюльенъ рѣшился ожидать нѣсколько дней, чтобъ сдѣлать новую попытку, просить помилованія. Онъ печально оставался въ гостинницѣ, ожидая съ-часу-на-часъ посланнаго изъ дворца. Наконецъ, онъ рѣшился самъ туда возвратиться.

Тѣ, которые его тамъ встрѣтили, говорили съ нимъ учтиво, но удивлялись, что до-сихъ-поръ онъ еще не уѣхалъ. Онъ попытался достигнуть до герцогини; но это было невозможно; въ-продолженіи трехъ дней, учтиво, но холодно отказывали его просьбамъ.

Вечеромъ на третій день, онъ осмѣлился идти къ профессору Кантариду и просить его ходатайства.

-- Я вовсе не знаю, отвѣчалъ профессоръ: -- причинъ, по которымъ ея свѣтлость отказываетъ вашимъ просьбамъ. Я въ точности исполнилъ приказанія ея, не зная, что служило къ тому поводомъ. Но если вы у меня требуете дружескаго совѣта, я вамъ дамъ его: уѣзжайте и не надѣйтесь поколебать ея свѣтлость; она никогда не отказывалась отъ однажды-принятаго намѣренія. Сколько ей трудно употребить строгость, столько невозможно простить того, кого она рѣшилась наказать. Жалованье ваше аккуратно выдавалось вамъ каждый мѣсяцъ,-- герцогиня не оскорбитъ васъ, предложивъ вамъ, какъ г-ну Стратигополи, подарки, отъ которыхъ вы отказались бы. Она просто васъ увольняетъ и желаетъ, безъ сомнѣнія, чтобъ для васъ не было въ этомъ никакого видимаго униженія, потому-что она никому не показала своего неудовольствія на васъ и не дала никакого повелѣнія объ удаленіи васъ изъ ея владѣніи. Но повѣрьте мнѣ, уѣзжайте поскорѣй, чтобъ напрасными просьбами не навлечь на себя насмѣшки своихъ враговъ.

Жюльенъ почувствовалъ, что профессоръ былъ правъ; поведеніе Квинтиліи выказывало презрѣніе болѣе глубокое и неизмѣнное, чѣмъ всѣ выраженія гнѣва, которыхъ онъ ожидалъ. На другой день, вечеромъ, почтовая карета съ придворными гербами остановилась передъ ворогами гостинницы. Аббатъ Сципіонъ вышелъ изъ нея и, войдя въ комнату, сказалъ: -- Вотъ, графъ, экипажъ, который вы просили у ея свѣтлости для путешествія въ Миланъ.

Прежде, чѣмъ Жюльенъ собрался съ силами отвѣчать, вошли лакеи, увязали чемоданы, отнесли ихъ въ карету, и, показывая видъ, что исполняютъ приказанія Жюльена, самого его уложили, такъ-сказать, вмѣстѣ съ его чемоданами. Аббатъ сдѣлалъ ему тысячу привѣтствій, и лошади поскакали. Но при выѣздѣ загородъ, привели еще человѣка, закутаннаго плащомъ и посадили его возлѣ Жюльена. Это былъ Галеотто.

-- Слава Богу! воскликнулъ пажъ: -- такъ ты не умеръ, мой добрый товарищъ?

-- Я желалъ бы лучше смерти, чѣмъ той грусти, которая меня мучитъ, отвѣчалъ Жюльенъ.-- Но откуда ты, и что съ тобой случилось послѣ того, какъ мы разстались?

-- Я выхожу изъ тюрьмы, въ которой ты меня оставилъ. Мнѣ послѣ отвели комнату болѣе покойную, чѣмъ наша прежняя проклятая тюрьма. Меня сейчасъ оттуда выпустили, прочтя приговоръ, осуждающій меня на вѣчное изгнаніе и угрожающій смертію, если я когда-нибудь ступлю ногой на владѣнія ея свѣтлости, чего я никогда не сдѣлаю -- свидѣтельствуюсь въ томъ всѣми святыми!

Галеотто не безъ удивленія, но и безъ большаго раскаянія выслушалъ разсказъ Жюльена. Сначала немного-тронутый, онъ кончилъ тѣмъ, что сталъ смѣяться надъ горестію своего товарища. По пріѣздѣ въ Милапъ, онъ открылъ свой портфёль, возвращенный ему вмѣстѣ съ другими вещами, и нашелъ въ немъ байковый билетъ на ту сумму, отъ которой онъ отказался. На этотъ разъ, онъ отъ нея не отказался и простился съ Жюльеномъ, предложивъ ему свои услуги, которыхъ тотъ не принялъ.

Сен-Жюльенъ, оставшись одинъ, былъ болѣнъ нѣсколько дней, наконецъ потерялъ послѣднюю надежду и уѣхалъ во Францію. Онъ нашелъ своего отца умирающимъ и имѣлъ утѣшеніе и горесть закрыть ему глаза на вѣки. Мать его была достойна удивленія за свои заботы и любовь у изголовья умирающаго. Когда она потеряла его, горесть ея была такъ глубока и искрення, что Жюльенъ раскаялся въ томъ, что не понималъ до-сихъ-поръ этого истинно-добраго сердца! Видя послѣднія минуты своего отца, услажденныя такою привязанностію, онъ часто имѣлъ случай -- узнать святую истину, что терпимость и доброта имѣютъ свои великія выгоды. Онъ обвинялъ мать за проступки, которые прощалъ ей отецъ, и отца за снисходительность, которую мать умѣла вознаградить.-- Я не буду никогда обманутъ, говорилъ печально Сен-Жюльенъ:-- по кто знаетъ, можетъ-быть, я умру, всѣми покинутый.-- Онъ начиналъ думать о Шпаркѣ.-- Этотъ не будетъ, говорилъ онъ самъ себѣ: -- ни оставленъ, ни обманутъ. А я... я! Кто знаетъ, можетъ-быть, въ наказаніе за грѣхи мои, я буду и тѣмъ и другимъ.

Онъ приложилъ все свое стараніе, чтобъ загладить своіо несправедливость въ-отношеніи къ матери. Посредствомъ кротости, онъ достигъ до совершеннаго согласія съ нею. Всѣ ссоры прекратились, всякое неудовольствіе исчезло; добрая женщина сдѣлалась набожною, и скоро, вмѣсто того, чтобъ насмѣшками раздражать суровость сына, стала покорною и снисходительною, даже болѣе чѣмъ сколько онъ желалъ прежде этого въ припадкахъ своей гордости.

Онъ мало-по-малу привыкъ къ отцовскому жилищу, страдалъ долго, и долго душа его была недоступна надеждѣ на новую жизнь и новую привязанность. Однакожь, ученіе спасло его отъ унынія, и здоровье его, разстроенное горестію, возстановилось.

Такъ прошелъ годъ. Жюльенъ пріѣхалъ на нѣсколько недѣль въ Парижъ. Однажды, выходя изъ Оперы, онъ увидѣлъ проходящую женщину, покрытую драгоцѣнными каменьями, по слѣдамъ которой стремилась толпа обожателей. Хоть онъ замѣтилъ только ея бархатное платье и обнаженную руку,-- онъ содрогнулся и едва не лишился чувствъ, побѣжалъ за нею и узналъ герцогиню Кавальканти. Когда она садилась въ карету, онъ съ крикомъ бросился къ ней; но она пристально посмотрѣла на него глазами, исполненными удивленія, приказала лакею затворить дверцы, подняла стекла и скрылась... Въ послѣдній разъ Жюльенъ видѣлъ Квинтилію!

Однакожь, на другой день утромъ къ нему вошелъ Максъ. Супругъ Квинтиліи ни сколько не измѣнился; лицо его было также молодо, душа также прекрасна.-- Я просилъ за васъ прощенія, сказалъ онъ:-- и мнѣ поручено вамъ сказать, что принимаютъ въ васъ участіе. Но я никакъ не могъ выпросить для васъ свиданія, къ которому имѣютъ такое отвращеніе, что я уже не смѣлъ настаивать. Я навѣрное не знаю и не хочу знать этому причины; но никогда не забуду, что вы имѣли ко мнѣ полную довѣренность и не перестану любить васъ. Я часто искалъ васъ, но нигдѣ не могъ встрѣтить, и еслибъ не приказалъ за вами вчера слѣдовать, то до-сихъ-поръ не зналъ бы, что съ вами сдѣлалось. Вотъ мой адресъ: -- прошу васъ, приходите ко мнѣ всегда, когда будете имѣть нужду въ помощи или утѣшеніи дружбы.-- Я не могу долѣе оставаться у васъ сегодня, прибавилъ онъ, не давъ Жюльену времени поблагодарить его. Квинтилія ѣдетъ ныньче въ Италію, и я спѣшу возвратиться къ ней; этотъ день слишкомъ-коротокъ для меня: я долженъ бороться теперь, какъ пятнадцать лѣтъ назадъ, съ собственнымъ своимъ сердцемъ, чтобъ не согласиться на предложеніе Квинтиліи ѣхать вмѣстѣ съ нею. До свиданія! Вы теперь знаете, гдѣ найдти меня. Позвольте... прибавилъ онъ, возвращаясь: Квинтилія поручила мнѣ отдать вамъ бумагу, содержаніе которой мнѣ неизвѣстно. Она говоритъ, что не имѣетъ въ ней нужды, чтобъ быть увѣренной въ вашей чести, и никогда не будетъ хранить оружія противъ васъ. Я буквально передаю вамъ слова ея; для васъ они понятны; но до меня это не касается.

Сен-Жюльенъ, оставшись одинъ, развернулъ бумагу и узналъ въ ней свое письмо, положенное въ бюро герцогини. Онъ навсегда сохранилъ признательность къ Шпарку, но не могъ рѣшиться посѣтить его, и возвратился къ своей матери, гдѣ занятіе науками совершенно излечило его.

Нѣсколько времени спустя, онъ полюбилъ прекрасную и умную дѣвушку и женился на ней, ибо только бракъ могъ согласоваться съ его твердымъ и строгимъ характеромъ. Потому ли, что пылкость его страстей утишилась послѣ дурнаго успѣха первой любви; потому ли, что онъ воспользовался великимъ урокомъ, -- только онъ не былъ такъ ревнивъ, какъ надобно было ожидать. Его жена была счастлива и вѣрна ему. Сен-Жюльенъ остался задумчивымъ, неразговорчивымъ; часто происходила въ немъ внутренняя борьба, о которой онъ никому не говорилъ; но вся его жизнь была безукоризненна, и хотя отъ природы нерасположенный къ снисходительности, онъ тѣмъ не менѣе доказывалъ терпимость и состраданіе, -- безъ милосердія, правда, но и безъ всякихъ ограниченій.

"Отечественныя Записки", No 1, 1844

Оставить комментарий Санд Жорж (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1834 Обновлено: 22/10/2019. 392k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы и повести	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Le Secrétaire intime. Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 1, 1844.

Санд Жорж Домашний секретарь