Lib.ru/Классика: Савинков Борис Викторович. Эмигранты

Эмигранты

Посмертный рассказ Бориса Савинкова.

Написано за месяц до смерти.

-- По моему, очень просто... Я тонкостей этих и разной там чепухи, извините, Друг мой, не признаю... Если женщина изменяет, в этом всегда виноват мужчина. Умному и талантливому мужчине, который прожил красивую жизнь, женщина не изменит... Нет, как угодно, а не изменит... Она будет его беречь! Она будет его уважать!.. А о дураках, какая, спрашивается, печаль... Любишь кататься, люби и саночки возить... Туда и дорога.

-- А если изменяет мужчина?

-- Мужчина?.. Это трудный вопрос... Но лично я решительно осуждаю... я за нравственность. Стыдно смотреть на женщину, как на самку... Стыдно поощрять свои низменные инстинкты... Женщина -- человек!

-- Николай Иванович, вы мне открываете новые горизонты... Это знаете ли?.. Как бы это сказать?.. В своем роде Колумбово яйцо!.. Вот именно, любишь кататься, люби и саночки возить... Значит, всегда виноват мужчина?

-- Непременно мужчина.

Они сидели на террасе кафе: Николай Иванович, представительный, с золотистою бородою и небольшим, еще вполне пристойным брюшком, Сережа -- бритый, голубоглазый и, по выражению дам, "весьма интересный". Оба были одеты не щегольски, но солидно, как и подобает приличным людям: котелок, безукоризненное пальто, перчатки. Было начало июня. Вечернее солнце играло зайчиками на блюдцах и пронизывало стаканы с пивом и вином. Грохотали: и лязгали автобусы. Звонили трамваи. Ревели рожками автомобили. Сломя головы, мчались мальчишки и выкрикивали названия газет... И, заглушая этот разноголосый шум, по тротуару шаркали ноги. Они шаркали непрестанно и сухо,--как шуршит прилив по песку. Пахло потом. Носилась пыль... Николай Иванович сбоку, внушительно, посмотрел на Сережу.

-- Почему я боролся против большевиков?.. Вы, наверное, думаете, потому что они погубили Россию? Конечно. Но это не все. Они проповедуют распущенность нравов! У них разврат. Они плюют на семью!.. И Симочка это знает... Зачем я приехал в Париж? Лоботрясничать? Проживать деньги? Нет, извините, я приехал работать... Это Симочка знает тоже... Ну, а разумеется, если хныкать: "В Москву!.. В Москву!.. в Москву!.." да дебоширничать, да протягивать руку за подаянием, то чего уже требовать от жены?.. Нет, Сергей Сергеевич, вольному воля, а я, извините меня, спокоен...

Он увлекся своим красноречием. Он не замечал, что говорит уже не о женском вопросе, а о Симочке и себе. О себе он говорил всегда и при всех условиях.

В начале революции, на митингах в Петрограде, взывая к "истине, красоте и добру". Потом на Волге, требуя "во имя цивилизации" расстрелов. Потом в Сибири, отстаивая "естественные права человека", неизменно выходило одно и то же: без него, присяжного поверенного Николая Ивановича Быкова, нет ни "истины", ни "красоты", ни "добра", ни, конечно, "цивилизации", ни тем менее "естественных прав". А так как слушатели рукоплескали с ожесточением, то он поверил, что он "великий оратор"...

У него было "революционное имя". Он гордился им и любил вспоминать, как лет двадцать назад его сослали в Уфу. Да, пришлось-таки претерпеть за идею... А если в эмиграции, в Париже, он вынужден заниматься коммерческими делами, то, скажите, пожалуйста, чья в этом вина?.. Конечно, большевиков... Он вынул серебряный портсигар и достал папиросу. Сережа чиркнул предупредительно спичкой и, протягивая ее, сказал:

-- С вами поговоришь полчаса, и все ясно, как апельсин... Другие пьянствуют а вы работаете, творите... Другие бегают за каждой девчонкой, а вы... Эх, если бы на юге были такие люди... Ну, а, Николай Иванович, как мое дельце?..

Николай Иванович насторожился:

-- Гм... Надо обдумать... Поспешишь, мой друг, людей насмешишь!..

Он заплатил за обоих и встал. Сережа провалился в зияющую дыру метро, а Николай Иванович крикнул автомобиль. Стемнело. Перебегая красными и белыми огоньками, вспыхивали рекламы. Кружились огненные колеса. Сверкали театры. Из освещенного, многоэтажного дома гремел по радио Нью-Йоркский оркестр. И уже не шаркали ноги... Николай Иванович снял котелок.

В лицо пахнуло свежестью и бензином. "Так-то... А у нас в России, свинятник... Должно быть Симочка заждалась... Надо бы фиалок купить... Ну, да, ничего... Когда-нибудь целую оранжерею куплю"...

Симочка услышала, как медленно поднимался лифт, и когда он стукнулся о площадку, не ожидая звонка, открыла двери. Она была в домашнем шелковом платье--розовом с черным. Розовый цвет к ней шел. Глаза были карие, задорные и немного лукавые, как у казанских татар. Кудри -- каштановые, с красноватым оттенком. И вся она была маленькая и круглая, крепко сбитая, с высокой грудью и коротенькими ногами. Правда, кудри ей делал парикмахер Адольф, а глаза она сама подрисовывала карандашом. Но Николай Иванович не подозревал этих супружеских ухищрений, и был очень доволен. Главное, Симочка всегда изящно одета и от нее даже на улице пахнет духами... Нет, Чехов, конечно, не прав. Не все любят хлад и живут в водосточной трубе. Умный человек создает вокруг себя и красоту и уют.

За столом Симочка была очаровательна... Этакий сорванец!.. Мальчишка!.. Она смеялась, встряхивала кудрями, вскакивала, наливала себе вина и шаловливо садилась к Николаю Ивановичу на колени. И в то же время, не рассказывала, а лепетала:

-- Ко личка , вообрази!.. Нет, ты только вообрази. Какая смешная -- Лидия Петровна!.. Мы были с ней в магазинах... я купила лиловую блузку. Прелесть. Вся в кружевах... А она говорит, что лилового теперь не носит никто!.. Это она нарочно! Хочет показать, что у нее много вкуса... А ты знаешь, откуда она? Из Калуги!.. Потом, Количка, мы пошли на каток"...

Симочка каталась на коньках четыре раза в неделю: доктора прописывали ей моцион. Каталась она с увлечением, потому что учителем в "Ледяном Дворце" был "тоненький, как тростиночка" англичанин, с глазами "цвета морской волны". Но, об англичанине она промолчала. Ах, боже мой, нельзя же помнить обо всех мелочах!..

Окна были раскрыты настежь. Было тепло и так тихо, как в уездном городе летом. Шептались листья акаций, да далеко, у Булонского леса, по-деревенски лаяли псы. Николай Иванович слушал Симочку и снисходительно улыбался. Он -- честный человек, и Симочка -- восхитительная жена, и все превосходно. Когда лопнут большевики, он вернется в Россию, его выберут снова в Учредительное Собрание и он "оставит в истории след". "Следом в историк" он был весьма озабочен. Ему казалось в высшей степени важным, как оценят его потомки, -- школьники у экзаменационных столов. Допив кофе, он сказал, что встретил на бульваре Сережу и что Сережа чудак: парню тридцать два года, а он в женщинах ни бельмеса!..

-- Представь себе, уверял, что француженки часто изменяют мужьям, а русские редко... А по-моему национальность тут ни при чем. Предрассудки!.. Все зависит исключительно от мужчины.

Он закурил и бросил салфетку на стол. За окном несмело щелкнул невидимый соловей.

-- Ах, что ты? Что ты?.. Конечно, Сергей Сергеевич, прав...

-- Ты находишь?

-- Да, да... да, Да... Насчет русских женщин? Конечно! Мы вдумчивы, мы глубже француженок... Мы скромнее... Вспомни, Колечка, что писал Мопассан! Ведь это же гадость!.. Разумеется, бывает всякое и у нас... Но другое, совсем, другое... Вот, например, Лидия Петровна. Она разошлась с мужем, то есть все-таки изменила... Но почему? Потому, что он запретил ей учиться, поступить на медицинские курсы. Так это понятно! Нельзя же стеснять свободу!.. Женщина не раба!..

-- Я же и говорю... ]

Симочка подбежала к окну и облокотилась на подоконник. Николай Иванович видел ее наклоненную спину и крутые, обтянутые шелковым платьем бедра. Слегка покачивая толстым брюшком он на цыпочках подкрался к ней сзади и крепко обнял ее. Внизу, на улице, в бездонном колодце, горел неяркий фонарь.

Он освещал кусочек белого тротуара и часть соседней степы. За стеной чернели деревья. Симочка подняла голову и мечтательно посмотрела вверх:

-- Колечка!.. Млечный путь!..

Николай Иванович поцеловал ее в губы.

Она ответила на его поцелуй и сказала:

-- Я не вмешиваюсь... Нет, нет, Колечка, не подумай... Но по-моему он порядочный человек...

-- Кто?

-- Сергей Сергеевич...

Николай Иванович не любил деловых советов, особенно женских. Он -- хозяин. Ему не нужно указок. Кажется,, он догадался перевести вовремя деньги в Лондон. Кажется, он их не расточил, а сберег... Да, но Симочка прелесть.

У Симочки есть чутье. Она видит людей насквозь... Он все-таки нахмурился, для приличия:

-- Ты полагаешь?

-- Колечка, я наводила справки у Лидии Петровны... Впрочем, как хочешь... Ты ведь умница... Тебе лучше знать... А мне что же. Мне все равно...

Николай Иванович посмотрел на часы:

-- Девять... Сейчас придут... Симочка!.. л

Он взял ее рукой за талию и тихонько отвел от окна. Но в прихожей безжалостно зазвенел звонок: пришли Воздвиженский и барон Оллонгрен.

Николай Иванович принял их у себя в кабинете. Кабинет был строгий, в английском стиле. Кожаная, очень глубокая мебель. Камин, Этажерка с папками и Делами. Не стене -- большая карта Европы... Внушительно и достойно. Сразу видно, что не лавочка, не мелкая спекуляция... Николай Иванович сел за письменный стол, а гостей усадил на стулья. Было приятно, что рядом с чернильницей стоит мраморный бюст Жореса, что где-то щелкает соловей и что Симочка в гостиной наигрывает "Тореадора". А главное, было приятно, что он, Николай Иванович, неторопливо и с толком обсуждает интересное предложение... В столице мира, в Париже... Не то, что всякая шантрапа...

-- Рекомендую! Барон Оллонгрен. Отставной козы барабанщик и коммерсант!.. --захохотал Воздвиженский и тыкнул в барона пальцем.

-- Невероятно, но факт...

Барон Оллонгрен наклонил дряблое, с седыми усами лицо.

-- Синий кирасир и все прочее, двадцать шестое... А глядишь, теперь, как и мы грешные, без штанов. -- Эх, нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет!.. Неправда ли, Николаша?..

Николай Иванович поморщился. Что это за тон? И что это за "Николаша"? Но обидеться было глупо: Воздвиженский был со всеми на "ты". Уж такая привычка... Полюбите нас черненькими, а беленькими всякий полюбит... Он русский человек: душа нараспашку...

А кроме того, разве не он, высуня язык, бегает по городу второй месяц. Зато, слава богу, будьте добры получайте. Все готово. Остается только подписать договор.

-- Николаша! Голубчик! Сердце мое!.. Кланяйся в ножки! Спасибо, барон согласился!.. Без него, как без шпаги...

А какую гостиницу мы откроем. Сто на сто!.. Я знаю, что говорю. Барон вносит двадцать пять, я-- двадцать пять, ты -- пятьдесят... Даром! Пустяковые деньги!..

Барон Оллонгрен подтвердил:

-- Сущая правда: даром.

Николай Иванович взял карандаш и начал подсчитывать на бумаге: "Помещение... Инвентарь... Нотариусу... Налоги"... Он не привык "ангажироваться" вслепую. Все надо предвидеть. Деньги счет любят. Наконец, у него есть обязательства, перед Симочкой, например. Конечно, выгодно, что говорить... И Воздвиженского он знает давно, еще по Сибири... Но этот барон? Уравнение с одним неизвестным? Впрочем... Впрочем, все-таки, барон, а не черт знает кто... Хотя Николай Иванович и был демократ и даже немножко социалист, но титулы ему льстили. Кто он?.. Сын учителя прогимназии, а посмотреть, как никак, титулованная особа тянется перед ним в струнку. Вот, что значит беспорочное имя!.. Он расправил золотистую бороду и сказал:

-- Вот что... Вы, знаете, господа, я за доходами не очень гонюсь. Но я свое слово дал и назад его не возьму. Однако, при одном непременном условии... В каждом деле должна быть идея... Гостиница, как таковая, отнюдь, не привлекает меня...

-- Николаша!.. Собака ты этакая!.. Кошон...

Николай Иванович поморщился снова.

-- Не привлекает меня... Как и вас полагаю тоже... Угодно? Десять процентов чистого барыша отчисляются в пользу нуждающихся эмигрантов, преимущественно солдат...

-- Да, господи!.. Да само собой!.. Радость моя!.. Да о чем же и толковать?.. Барон, вы согласны?..

Барон Оллонгрен промычал что-то, чего Николай Иванович не понял. Но Воздвиженский кивнул головой:

-- Барон согласен... Конечно... Он у нас и кассир... "При мне мой меч. За злато отвечает честно и булат". Да-с, ваше превосходительство, господин бывший генерал-лейтенант!.. Ха-ха-ха!..

Николай Иванович выписал чек и плавно взмахнул рукой:

-- Господа, мы должны помнить, что коммерция дело не наше, и что Россия нас ждет... Я убежден, с другой стороны, что наши соотечественники будут признательны нам... В будущей возрожденной России, в свободном, правовом государстве...

Он бы говорил еще долго, но Воздвиженский схватил чек, сунул его барону и крикнул:

-- Ну, Николаша, великолепно!.. Теперь нужно взбрызнуть!.. Зови Серафиму Никифоровну сюда!

Взбрызгивать решили ехать в "Олимпию", ночную трущобу, -- не потому, что в "Олимпии" было дешевле, а потому, что не знали Парижа, хотя жили в нем несколько лет. Симочка захлопала от восторга в ладоши и закружилась так, что юбка ее зачертила по кабинету, а ноги открылись выше колен. Кружась, она раскраснелась и темные кудри от Жюля в беспорядке рассыпались по плечам. Николай Иванович нашел, что Симочка в самом деле очень мила. Но было неловко перед Воздвиженским и бароном... Симочка, в сущности, еще, конечно, ребенок, а смогут подумать бог знает что... Когда сели в автомобиль, Воздвиженский начал рассказывать анекдоты. Симочка громко смеялась, била его перчатками по рукам, и повторяла, что ей "безумно весело" и хочется танцевать. Николай Ивановичу стало еще более неловко. Чтобы переменить разговор, он кивнул на огромную и пустынную, сиявшую огнями, Площадь Согласия, и пояснил, что "здесь казнили , последнего короля". Барон Оллонгрен хмыкнул в нос и ничего не сказал.

По узкой лестнице спустились в грязный, с зеркальными стенами коридор. В баре, на очень высоких стульях, у стойки сидели раскрашенные девицы, и блестящими от кокаина глазами, жадно рассматривали мужчин, -- точно заглядывали в бумажник. Чахоточный бармен размешивал в рюмках коктейль. За его спиной радугой торчали бутылки, а над бутылками болтались лаконические аншлаги: "Маззаватти","Мартини" и "Мумм". Войдя в "Олимпию", барон подтянулся, как будто стал выше ростом и молодцевато покрутил седые усы. И хотя было душно и очень тесно, и оглушительно трещал гавайский оркестр, Симочка шла уверенной и свободной походкой, как на улице или у себя дома. На ходу она немного подпрыгивала и поводила бедрами и боками, так что девицы с любопытством смотрели ей вслед. Одна даже выругалась довольно громко. Но понял ее только барон. Он шел последним. Он на секунду остановился, уставился на ее полуобнаженную грудь и, мотнув шеей, многозначительно подмигнул.

В зале место нашли с трудом, сели за столик и спросили шампанского и бисквита. Танцевали те же девицы, но прилично, как светские дамы. Кавалеры были в шляпах и котелках. Они кружились так медленно и с таким скучающим видом, как будто исполняли заданную работу. Только один, крошечный, в разноцветном галстуке и пенсне, должно быть приказчик, откалывал залихватски ногами. Но и он не смеялся, а, задрав голову вверх, без улыбки смотрел в потолок. Воздвиженский рассказал, что в прошлом году в этой зале застрелился его знакомый деникинский офицер, Симочка недовольно надула губки. Танцевать было не с кем, а платья на девицах были неинтересные: слишком яркие и крикливые. Нечего было, пожалуй, и приезжать... А тут еще этот идиот со своими рассказами!

Потом пили. Пили много, по-русски: шампанское, коньяк и снова шампанское. Воздвиженский захмелел и стал кричать, что он "попович, на воронежских хлебах питан", и что всем французам надо "морду побить". Барон тупо сидел на диване и искоса посматривал на девиц. Воздвиженский поймал его взгляд и расхохотался:

-- А-га, барон!.. Седина в бороду, а бес в ребро!.. А еще политикой занимаетесь!.. Ну что ваш великий князек?.. Знаете,

На воздушном океане,

Без руля и без ветрил,

Тихо плавает в тумане

Преждевременный Кирилл...

-- Сегодня преждевременный, а завтра своевременный... Да-с!.. и не постесняется... Смирно! К расчету стройся!.. -- неожиданно прохрипел барон и выпил.

Николай Иванович возмутился. Он хотел объяснить, что Учредительное Собрание разрешит все вопросы, в том числе и о форме правления и что Кирилл -- самозванец. Но Симочка заявила, что -- дух. Они встали и протискались сквозь толпу. На уже побледневшем утреннем небе мерцали последние звезды. В каштанах весело чирикали воробьи.

* * *

Сергей Сергеевич был сыном Владимирского купца. Фамилия его была Миркин. Он и сам не знал, как его занесло в эмиграцию. В белых армиях он не служил и ни на каких фронтах не был. Какого черта... Он не военный... А когда шарахнули в море, то что прикажете делать? Ну, сел в Одессе на пароход... Чем он занимался в Париже, тоже трудно было сказать. Продавал марсельское мыло и взыскивал по чужим векселям. Не брезгал квитанциями Ломбарда. Носился с образцами консервов. Ездил зачем то в "разоренные департаменты", то есть в Пикардию и в Шампань. Словом, приспособлялся... Этой дубине Воздвиженскому легко: Воздвиженский инженер. Николаю Ивановичу тоже легко: набитый дурак. Ну, а вот без определенного положения в пустую, покрутитесь-ка, заплатите-ка хозяйке, лавочнику, портному. Да не потеряйте "лица", -- чтобы всегда был и шик, и блеск, и галстучек и тросточка, и золотые часы. Черт его знает, тут завертишься, как бес на сковороде... В последнее время Сергей Сергеевич искал денег Для постройки русского водочного завода. Золотое дело. Колоссальное предприятие. Подумайте только... Зубровка, горькая, запеканка, спотыкач, облепиха... Где? В Париже... Да ведь кинутся, зубами вас грызть будут... Давай. Давай... И русские, и французы, и англичане, и там японцы и аргентинцы разные... Впрочем, можно и похерить завод... Смотря по желанию... Но деньги должен дать Николай Иванович. Что ему, копить, что ли?.. Пусть промышленность поощряет...

Сергей Сергеевич проснулся поздно и с отвращением оглянулся кругом. Полосатые, как арестантская куртка, обои. Полосатые занавески. Такие же ширмы. Рукомойник. Два стула. И в этой конуре надо жить... А за стеной наяривает на рояли сосед, господин Мекиньон. А на улице орут то точильщики, то стекольщики, то соломенщики, то какие то старухи-торговки. Да и не только орут. Дудят в трубы, свистят в свистульки... А из кухни воняет луком... Сергей Сергеевич встал и подошел к телефону:

-- Алло... Николаи Николаевич... Вы?.. Я очень извиняюсь... Зайду вечером, если разрешите...

Он повесил трубку, тщательно выбрился и оделся. Теперь господин Мекиньон уже не наяривал на рояли, а разбитым басом тянул: "до-до-до... фа-фа"... Детский голос повторял за ним "до-до...фа"... "Вот, извольте, работай тут... С ума можно сойти"... Сергей Сергеевич вздохнул, надел перчатки и вышел. Утром шел дождь. Еще не высохли тротуары, на листьях каштанов дрожали крупные, сверкающие на солнце капли. Проходя мимо прачечной, Сергей Сергеевич, нечаянно заглянул в открытую дверь. Прачки, засучив рукава, гладили на доске белье. Он встретился глазами с белокурой мадемуазель Маргерит, и она сначала потупилась, а потом улыбнулась. Так же нечаянно по дороге, он заглянул в корсетную лавку. Корсетница, полная, с огромной грудью госпожа Мелъшиор, радостно кивнула ему головой... Сергей Сергеевич был популярен в женской половине квартала: красивый и очень любезный русский. А еще говорят, что русские дикари...

На станции метро он взял билет до "Пигалль" и сел в первый класс. Во втором ездят только рабочие, да нищие эмигранты. Пока дребезжали стекла и вспыхивали на стенах привычные надписи "Дюбонне", Сергей Сергеевич читал газету. Он читал одни об'явления, -- мелким шрифтом, на последней странице. Надо уметь читать. Иной раз, читая, заработаешь деньги... Разыскал же он однажды пропавшую таксу и получил двести франков награды. И подумать, что есть такие головотяпы, которые таскают багаж на вокзалах, или моют бутылки, или просто пухнут с голоду, за неимением работы. Дурачье...

В этот час Сонмарт был почти безлюден. Он был похож на обыкновенный провинциальный город. Много ресторанов, много кафэ. Но много и магазинов. Каждый спешит по делу. В переулках -- конторы нотариусов, бюро похоронных процессий, участки, аукционные залы и камеры мировых судей, -- словом серые будни. Днем Франция и только ночью -- международный кабак... Сергей Сергеевич пересек площадь и вошел в гостиницу "Парадиз".

В "Парадизе" он снимал комнату четыре раза в неделю, от 2-х до 7-ми. То есть, вернее, снимала Симочка, а не он. Ведь, как не везет... Постоянно срочные платежи... Отложишь деньги, а тут, пожалуйте, вексель. У него большие дела, а оборотных средств почти нет... Симочка это знала. Бедный Сережа. Как он стесняется, как отказывается, как мучается своим положением. Комната была пыльная, захватанная множеством рук, с мутным зеркалом и огромной, как катафалк, кроватью. Конечно, не Елисейский дворец... Зато укромно и незаметно. Никому и в голову не придет... Сергей Сергеевич сел на бархатный, измызганный и истертый диван, закурил и стал терпеливо ждать. Он знал, что женщины опаздывают всегда. Симочка впорхнула, не постучавшись. На ней был "бэшевый", без всяких украшений костюм и такого же цвета шляпка. Верхняя часть лица была закрыта густой вуалью. Из под вуали алели очень яркие, намазанные помадой губы -- две вишни... Все дело в том, чтобы измениться. Разве можно идти на свидание так, зря, не принимая никаких мер. А что, если кто-нибудь случайно узнает. Подумать только... Ужас какой... Она, запыхавшись, подбежала к Сереже и схватилась за грудь. Ее испуганные, большие глаза поблескивали через вуаль:

-- Сережа, вообрази. Ах, что же это такое... Мне показалось, что за мною следят. Я пошла пешком, потом села в автомобиль, потом в метро, потом снова в автомобиль. Попробуй, как сердце бьется... Сережа...

Сергей Сергеевич со страдальческим видом откинулся на спинку дивана. Каждый раз та же самая песня... И ведь никто не следит... Интересничает... Таинственные свидания. Сыщики. Нат Пинкертон... А какой там Нат Пинкертон! Николай Иванович, олух царя небесного... Дура...

-- Сережа.

-- Сережа... Сережа... Только и слышу... А что я погибаю, так тебе все равно..

-- Что такое?.. В чем дело?..

Он улыбнулся горькой улыбкой:

-- Дело в том, что хоть бери револьвер и стреляйся...

-- Ах, боже мой...Что это ты говоришь?

-- То и говорю... Вода подступает к горлу... Уже пузыри пускаю, а ты...

Она подсела к нему и, сняв перчатки, погладила по вьющимся волосам. Эти белокурые, точно льняные, волосы и составили ему репутацию в квартале, -- у мадемуазель Маргерит, у мадам Мельшиор, у цветочницы, у кассирши в кафэ "Золотой петух"... Он нетерпеливо мотнул головой.

-- Ну, дуся... Ну, Сереженька... Ну, зачем...

-- Ах, оставь...

Она отвернулась. Да, вот... Рискуешь, отдаешь ему все, мчишься, как на пожар, думаешь, что он любит... А он... Ах, она так несчастна... Николай Иванович ревнует, жить не дает, и Сережа тоже жить не дает... Где же правда на свете?.. Тогда лучше уж англичанин...

-- Чего же ты хочешь?

-- Ничего.

-- Неправда.

Он не ответил. Важное кушанье... Как же... Она молодится, разыгрывает невинность, до он то знает сколько ей лет, и про офицера Костю в прошлом году... Понятно, если платить по две тысячи за каждое платье, да мазаться, да бегать к Адольфу, да глотать пилюли от полноты... Да что, он не найдет себе лучше? Не клином сошелся свет. Слава богу... А вот, когда надо дурака раскачать, когда речь идет о серьезном, о важном, то извольте: "Чего же ты хочешь?.." "Я играю, слез не знаю, все на свете трын-трава"... Анфанчик какой...

-- Я же тебе сказал: оставь...

Симочка протянула губы для поцелуя.

Нет, она не оставит... Разумеется, ему тяжело. Ведь он работает, бьется на хлеб насущный... Это дело, правда, надо устроить. Но как? Он такой щепетильный... И почему- Николай Иванович не хочет...

-- Сереженька... Я-то верила ему...

-- Что говорила? Кому?

-- Николаю Ивановичу... Вот о заводе.

-- А я просил?..

Он сделал негодующее лицо. Ему очень хотелось узнать, что сказал Николай Иванович, но он удержался. В коридоре хлопали двери и стучали шаги. Слышались женские голоса. От Симочки пахло духами, а от бумажных обоев -- застарелой комнатной гнилью. Сергей Сергеевич встал и, молча, опустил занавески. Симочка начала раздеваться.

В кровати они помирились. Симочка взвизгивала, болтала ногами и рассказывала о Воздвиженском и бароне, а Сергей Сергеевич расспрашивал, какую именно гостиницу они хотят открывать и сколько внес Николай Иванович. Узнав, что пятьдесят тысяч, он приподнялся на одном локте и, смотря Симочке прямо в глаза, тревожно спросил:

-- И написал чек?

-- Написал...

-- Идиот...

* * *

Из "Парадиза" Симочка поехала к Лидии Петровне. Она поехала не для того, чтобы увидеться с ней, а исключительно, чтобы показаться на людях. Пусть все знают, как она проводит свой день. Ей нечего ни прятаться, ни скрывать. Ее жизнь -- как стекло...

Лидия Петровна жила постоянно в "Ритце". Спальная, ванна, салон. Очень мило, по-холостяцки... И прислуги не надо держать. Ведь теперь с прислугой мученье. А тут нажала кнопку звонка, и уже обед, завтрак -- все что угодно... И адрес хороший: коротко "Ритц". Лидии Петровне было за пятьдесят. Она курила толстые папиросы и говорила отрывисто, по-солдатски, точно командовала в казарме. Ей ли до вежливости и церемоний: она благоговеет перед "идеями шестидесятых годов". Поэтому она и разошлась с мужем. Подумайте. Не пускать на курсы... Какой ретроград... В Париже она, вместе с графиней Денгоф, посвятила себя целиком эмигрантам. Ведь, это бог знает что... Офицеры работают на заводах, ездят шоферами или подают в ресторанах... А женщины... Это ужасно... Из человеколюбия она открыла две мастерских. В одной вяжут кофточки, в другой делают куклы. Впрочем, можно работать и на дому. Ах, сколько забот. Надо распределить материал, раздать заказы, найти покупателя, торговаться, просить... А отчетность. А касса... Зато несчастные эмигрантки зарабатывают до восьми франков в день и, заметьте, честным трудом. А без нее они бы погибли... Вот именно, вышли бы в улицу и погибли... Правда, эти мастерские дают доход. Но, во-первых, не очень большой, а, во-вторых -- мысль ее, организация ее, руководство ее, все ее... Без нее была бы пустыня... Так что же?.. Было бы справедливо, чтобы она не зарабатывала ничего?.. Нет, она трудится в поте лица, а вот другие, действительно, просто шантажируют или воруют... Ужас но...

В бархатном, темно-синем салоне, был накрыт чайный стол. На столе кипел серебряный самовар и стояли печенье: фрукты и в графине -- мадера. Гостей не было. Был только личный секретарь Лидии Петровны, молодой человек лет двадцати четырех, с пробором до самой джины и с браслетами на руках.

Симочка расцеловалась с Лидией Петровной и бросилась в кресло. Сначала говорили о выставках и театрах. Молодой секретарь почтительно улыбался и изредка вставлял замечания. Замечания эти всегда сводились к тому, что Лидия Петровна поразительно воспринимает искусство, но что Серафима Никифоровна тоже, несомненно, художественная натура, и что он удивляется им обоим. Потом коснулись погоды. Симочка заявила, что в городе душно и что летом они поедут в Виши: Николай Иванович должен лечиться. Виши, конечно, не то, что Девилль, но в Девилле суета, и сплетни, и в общем скучно. А в Виши будет много знакомых: Воздвиженский, барон Оллонгрен и, может быть, Миркин...

-- Воздвиженский?..--басом спросила Лидия Петровна.--Но ведь это же негодяй.

Симочка всплеснула руками.

-- Ах, что вы, Лидия Петровна...

-- Отца родного продаст... А барон Оллонгрен мерзавец...

Симочка подскочила на стуле:

-- Неужели?!..

-- Ограбил меня. Забрал кукол тысяч на двадцать и в воду канул... Вот о таких Щедрин и писал.

-- Ах, не может этого быть...

-- Не может быть... А я вам говорю то, что было. Даже в суд хочу подавать...

-- Нет, правда?..

-- Оба прохвосты...

-- А Миркин?

-- Тоже прохвост.

-- Ах, -- Симочка побледнела. -- Такая гадкая баба...-- Но почему?.. Почему?..

-- Жульничает... За собаками бегает...

-- За какими собаками?..

-- А вот по об'явлениям... Сбежит собачонка, а он найдет и представит. Глядишь, и сыт...

Симочка была вне себя. Какая дрянь... Завела себе молодого секретаря, живет в "Ритце", эксплуатирует эмигранток, а туда же ругается... Нет, -- ее нога больше не будет здесь... Она опустила вуаль и встала. К сожалению она торопится, нужно идти... Николай Иванович ждет...

На улице вечерело. За Триумфальной Аркой садилось солнце. Багровый луч скользнул по "бэшевому" костюму и Симочка зажмурила невольно глаза. Из затуманенного Булонского леса неслись бесшумно автомобили. На каштанах свечками белели цветы.

Николай Иванович вернулся к обеду не в духе. Везде подсиживание, тупоумие позорное равнодушие...Что он предложил? Он предложил членам "Лиги Прогресса" учредить фонд "культурной борьбы с монархизмом". Именно "культурной"... Кажется, ясно. Кажется, разумная мера... Нельзя же сидеть, сложа руки, когда Россия страдает... И, наконец, надо же чем-нибудь проявить свои республиканские убеждения... Ну и, разумеется, зависть, интриги... Помилуйте, мы, мол, беспартийная лига... Помилуйте, мы, мол, боремся только против большевиков... Мы государственники... И пошли, и пошли... И ведь единственно для то го, что бы его провалить. Его беспорочное имя не дает никому покоя. Подождите, будете ходить, как коты вокруг горшка с салом... Он-то пронес свою демократическую программу через все искушения и не поступился ничем... Нет, ничем. Пусть потомство будет судьей... Но Симочка подала устрицы, которые Николай Иванович очень любил, и огорчение немного забылось. Хорошо, что есть хоть свой угол. По крайней мере, можно передохнуть. А то неприятности, заботы, дела -- ей-богу, миллион терзаний ...

-- Колечка, знаешь что?..

Николай Иванович хлюпнул устрицу и запил белым вином.

-- Ну?

-- Я тебе скажу... Ах, как гадко.. Нет, может быть лучше не говорить?..

-- Да в чем дело?

Симочка сделала большие глаза:

-- Вообрази. Лидия Петровна... Нет, это ужас... Лидия Петровна живет с этим мальчишкой, с секретарем...

-- Безобразие... -- буркнул Николай Иванович, не переставая жевать.--Удивительно это падение нравов... Этот оголтелый разврат... А ты еще утверждаешь, что русские лучше француженок. Не знаю... Знаю только, что мужчины показывают пример... Сегодня, в Лиге...

Опять нахлынуло раздражение. Но уютно горела лампа, но солиден был красного дерева, с резьбою буфет, и так мило Симочка, отставив мизинец, подносила чашку к алым губам. Да, что ни говори, а семейный очаг -- святыня... Смеются: туфли, халат... Ну, и пусть. Пусть ореховая скорлупка... Зато дома он набирается сил, готовится к последней борьбе, -- там, в возрожденной России...

После обеда сидели рядышком на балконе, дышали воздухом леса и Николай Иванович чувствовал ногу Симочки у своей ноги. Она молчала. Он говорил.

-- Вопрос не только в Сереже... Хорошо, Сережа -- заслуживающий доверия, способный молодой человек. Не спорю... Но водочный завод. Ликеры, наливки... Как будто неловко...

-- А почему?

-- Ну, как же... Что я, вино торговец, что ли?

-- Пустяки, Колечка... Разве не все равно, чем торговать?

-- Гм... Но где же идея?..

Симочка глубоко вздохнула и, не желая слушать о скучных вещах, положила ему голову на колени. Он стал играть ее рассыпанными кудрями... Над балконом, в озаренном парижском небе, слабо, сквозь багровый туман, дрожали ночные звезды.

Когда, через час, Сергей Сергеевич, пришел с портфелем подмышкой и сухо и коротко доложил свой проект, Николай Иванович, почти не колеблясь, подписал договор.

* * *

Прошла неделя. Сергей Сергеевич сидел в своей полосатой, как он говорил, "конуре" и писал письмо. На столе валялся туго набитый бумажник -- деньги на первые расходы по предприятию. Денег было довольно: Николай Иванович не был скуп... На полу стоял кожаный, закрытый на ключ, чемодан. Сергей Сергеевич собирался в дорогу. Ехал он не бог весть как далеко: в Марсель. В Марселе представлялся выгодный случай, -- можно было дешево купить бакалейную лавку. Купишь и, понятно, перепродашь.

Сергей Сергеевич провел рукою по лбу. Что бы такое придумать? Просто шмыгнуть в кусты, пожалуй, в тюрьму попадешь. Какой же к черту завод? Какая там запеканка?.. Возись, а выйдет ли толк? А в Марселе -- святое дело... Купил и продал и снова купил... Господин Мекиньон зажаривал рапсодию Листа. Сергей Сергеевич улыбнулся: "Эк, его разобрало"... Потом обмакнул перо и четким почерком вывел: "Николаю Ивановичу Быкову". "Многоуважаемый Николай Иванович, во избежание недоразумений, я должен вас поставить в известность, что я вынужден, к сожалению, прекратить начатое с вами совместно дело.

Как политический деятель и государственный человек, вы легко поймете мои мотивы: после зрелого рассуждения и большой душевной борьбы я пришел к выводу, что большевики правы. Я намерен отныне посвятить свою жизнь служению советам. Когда вы получите это письмо, я буду уже в России. Деньги ваши будут мною переданы соответствующему учреждению на предмет борьбы с контр-революцией и спекуляцией". Он подписался: "Париж, 15-го мая. Сергей Миркин" и заклеил конверт. Потом взял чемодан и уехал на Лионский вокзал.

Б. Савинков.
Москва.
Внутренняя тюрьма.
Апрель 1925 г.

Последний снимок Б. В. Савинкова, сделанный во Внутренней тюрьме в Москве.

-------------------------------------------------------------------------

Исходный скан здесь: http://lobgott.livejournal.com/301614.html

Распознание: Есаулов В. Г., 15 октября 2016 г.

Комментарии: 1, последний от 16/06/2018. Савинков Борис Викторович (yes@lib.ru) Год: 1925 Обновлено: 15/10/2016. 35k. Статистика. Рассказ: Проза Сочинения Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Посмертный рассказ Бориса Савинкова. Написано за месяц до смерти.

Савинков Борис Викторович Эмигранты

Эмигранты

Посмертный рассказ Бориса Савинкова.

Савинков Борис Викторович
Эмигранты