Савиньон Андре
Золотое дно

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Андре Савиньон.
Золотое дно

Глава I.
Письмо

   Едва я вошел в "Олений Рог", как увидел двух незнакомцев, сидевших за одним столом с моим крестным. Крестный обернулся, кивнул мне головой и пробормотал:
   -- Вот парнишка, о котором я вам говорил. -- Но незнакомцы были поглощены каким-то ожесточенным спором и едва промычали что-то, даже не взглянув в мою сторону.
   Я нашел в уголке свободный стул и присел на краешек. Так вот он, этот кабачок "Олений Рог"! Насквозь прокуренный, обложенный дымом, точно ватой, с влажными, слезящимися стенами, с дребезжащими стеклами окон, завешенных пестрыми тряпками. Писк скрипок, пьяный смех и вой за столиками, женский визг; крепкие "морские" словечки, чей-то залихватский свист, стук притопывающих ног -- все сливалось в один дикий безобразный рев, как будто огромное разъяренное животное вопило от неистовой боли. Портовые рабочие, грузчики, матросы, оборванцы, уличные музыканты, чистильщики сапог, нищие, проститутки -- все двигались, орали, пели, выли и пропивали, вместе с последним грошем, забываясь в дымном, хмельном чаду, в пьяном угаре, в буйстве разгоряченного тела... Незнакомцы за столиком моего крестного лопотали что-то на бретонском наречии... Я не все понимал, но слышал только, что они всячески костят и поносят какого-то "папашку Менгама".
   Вдруг кто-то стукнул кулаком по столу и завопил:
   -- Пусть папашка Менгам шлепнется пьяный в канаву, пусть вспучит ему брюхо дохлыми лягушками, пусть вползет ему в глотку гнилая жаба и пойдет он мертвым ко дну с семипудовым камнем на шее!..
   И сразу же всю горячку оравших и ругавшихся людей сняло как рукой. Как будто от того, что они пожелали "папашке Менгаму" такой приятной смерти, для них самих жизнь стала раем. Физиономии просветлели, заулыбались, морщины разгладились, и все трое стали беседовать тихо и мирно, как будто они никогда в жизни и не бесновались.
   Прислушиваясь к разговору, я узнал, что одного незнакомца звали Корсен, а другого Калэ. Его жена была владелицей кабачка "Олений Рог". И Корсен и Калэ были моряками, как и мой крестный, Прижан, служивший капитаном на судне "Бешеный".
   Вдруг дверь кабачка тихонько приоткрылась, и мне стало так не по себе, как будто не Менгаму, а мне самому в глотку залезла гнилая жаба. В коридоре в тени, за порогом, стоял кто-то, как будто и человек... Только он не двигался, не говорил ни слова... стоял, скрестив руки, туловище откинув назад. Я разглядел шляпу, большую, напяленную на самые уши, и глаза, налитые кровью. Человек показался мне маленьким и щуплым, может быть, потому, что уж очень здоровенные и высокие парни были мой крестный и его приятели. Только рожа у этого маленького человека была такая, что сам дьявол плюнул бы и отвернулся. Минуты две он стоял и пялил на нас глаза. В кабачке все стихло... Было даже слышно, как скрипят соломенные сиденья на стульях. И вдруг сразу стало легче дышать... Я поднял голову... Вижу, рожа в дверях куда-то скрылась. Корсен выругался:
   -- Проглотили бы черти собственный хвост! До чего надоела мне эта морда. Вот морда!
   Мой крестный только дернул плечами. И, странно, все вдруг заговорили тихо, точно возле покойника...
   Нужно сказать, что всего два часа назад я приехал в Ламполь, куда меня послала мать, у которой я в конце концов вымолил согласие отдать меня в моряки. В Ламполе стояло судно "Бешеный", капитаном которого был двоюродный брат моей матери и мой крестный, Прижан. Мать надеялась, что если я поплаваю на "Бешеном" в хорошую бурю, то моя страсть к морю выветрится сама собой.
   А пока я, попав в совершенно чуждую мне обстановку, с любопытством осматривался и благоговейно взирал на окружавших меня моряков, которых до сих пор я видел только на картинках. Хотя я со дня моего крещения ни разу не встречался больше с крестным Прижаном, но сразу же почувствовал к нему симпатию. Он был гигантского роста, загорелый до того, что казался почти краснокожим, взъерошенный, косматый, с маленькими черными усами, которые он беспрестанно покусывал. Вид у него всегда был очень озабоченный, а выражение лица такое, что было ясно, что этот человек сумеет проложить себе дорогу в жизни.
   Корсен был немножко поменьше ростом, но зато плотнее и мускулистее. На его улыбающейся физиономии сверкали два зеленых глаза, блестящие и яркие, как у кошки. Он был кудряв, как баран, и покрыт волосами до кончиков пальцев, точно обезьяна. Самым высоким из всей компании был Калэ. Головой он почти касался потолка, и на широкие плечи можно было смело положить куль муки, весом пудов десять.
   Осмотрев и изучив моряков, я только что хотел приняться за совершенно остывший суп, как дверь снова отворилась, и человек с пакостной рожей вошел и сел как раз против нас, у самого окна.
   И снова все замолчали.
   Я смотрел на него исподлобья, как волчонок, и навстречу мне сверкали его красные, налитые кровью, острые, как буравчики, глаза. Брови его были похожи на пару пиявок, и он все время шевелил ими, точно поддерживал с их помощью свою огромную шляпу-колокол, съехавшую ему на уши и грозившую съехать до самого подбородка. Я никогда в жизни не видел такой белой кожи и таких острых глаз, взгляд которых мог бы разрезать даже стекло.
   Несколько минут он поблескивал своими глазами-буравчиками и вдруг заревел:
   -- Кто-то сказал, что я пират?.. Кто это сказал?
   Корсен проворчал в ответ:
   -- Видно, вам хочется затеять драку, милейший Менгам?
   Но Менгам не унимался.
   -- Кто назвал меня пиратом?
   Снова один Корсен отозвался ему:
   -- Мы все разбойники, все пираты, и вы это отлично знаете...
   -- Вот как?
   -- Да. И я, и Калэ, и все мы пираты, состоящие к тому же на службе у вас.
   -- Вот как?.. -- снова прохрипела рожа.
   Корсен разозлился.
   -- Не валяйте дурака! Все мы отлично знаем, что вам вовсе не обидно быть пиратом и не от этого вы лезете из кожи, а от того, что мы до сих пор не могли разгрузить "Бешеный". Так ведь не наша вина, если на море шторм! Подождите денек-другой... Конечно, вам не хочется платить за простой пару лишних франков, но, черт возьми, мы-то тут при чем?
   Мой крестный подтвердил:
   -- Мы ни при чем... Спросите кого угодно: на море такой шторм... Какая тут, к черту, разгрузка?
   Крестный был не мастер говорить. Язык у него во рту ворочался точно мельничный жернов, но ехидная усмешка белорожего, видно, подхлестывала его, и он выдавил из себя еще пару слов:
   -- Это... все... из-за шторма... а вовсе не потому, что мы хотели забастовать... Мы работаем как каторжники на галерах.
   Калэ вдруг стукнул кулаком:
   -- Ну, чего там! Менгам хочет затеять драку? Милости просим!
   Он встал, засучил рукава и вытащил нож. Вокруг зашумели, и десяток дюжих рук мигом усадили его на место.
   Менгаму как будто только этого и надо было. Точно он задался целью вывести парней из себя и, добившись этого, успокоился. Как ни в чем не бывало придвинулся он к нашему столу, спросил себе тарелку и начал есть. Остальные сделали то же.
   Черти зеленые, как они ели! Суповую миску наполняли три раза, баранина исчезла с блюда в мгновенье ока, и челюсти у них работали так, что хрустело за ушами. Наполнять стаканы они тоже не забывали. Чуть у кого забелеет донышко, другой уж мычит:
   -- Ну! Ты что же? Хочешь, чтоб я туда плюнул? -- И стакан сейчас же доливался.
   Из-за соседних столиков на нас глядели не то со страхом, не тс с почтением. Мне послышалось, что кто-то сказал: "охотники за падалью"... а другой добавил: "грабители отбросов", но Менгам сверкнул в сторону говоривших своими красными буравчиками -- и те прикусили языки.
   Потом я узнал, что сам Менгам, владелец "Бешеного", называл себя не иначе как "организатором" подводных работ и что задачей "Бешеного" было рыскать по океану и выуживать грузы с затонувших и разбитых судов. Капитаном "Бешеного" был, как я уже сказал, мой крестный, Прижан, а Корсен был водолазом. Добром ли, силой ли, без всякой борьбы или при помощи динамита, а уж со дна океана вытаскивалось все, что там было ценного...
   Когда компания наелась досыта, Корсен заметил, что не худо было бы теперь позаботиться и о мальчишке.
   Менгам спросил:
   -- О каком мальчишке?
   Корсен ткнул в меня пальцем:
   -- Вот он, племянник Прижана. Его зовут Даниэль.
   -- А какого черта он торчит здесь?
   Прижан объяснил, что намерен взять меня с собой, на "Бешеный", в качестве юнги.
   -- Ты намерен, а если я не намерен? Кто хозяин "Бешеного", ты или я?
   Менгам вновь рассвирепел. Кулаки его застучали по столу, и шляпа сползла до самого подбородка... Я понял, что мне нужно сейчас же спасать положение, и крикнул что было Духу:
   -- Что ваш "Бешеный", полиняет, что ли, если я займу на нем чуточку места? Или вы боитесь, что из меня выйдет лучший пират, чем вы?
   На минуту все остолбенели, потом Менгам захохотал, -- точно булыжники посыпались у него из горла.
   -- Мальчишка зубастый, -- тысячу чертей ему в печенку!.. Так ты хочешь быть моряком, сопляк?
   -- Хочу, -- заявил я твердо.
   -- А зачем?
   -- А затем, что тогда уж никто не посмеет называть меня сопляком.
   Опять у него из горла посыпались булыжники. Он хлопнул меня по плечу и проревел:
   -- Ты выбрал себе хорошее судно, паренек!
   При этих словах все четверо переглянулись. Мне стало что-то не по себе, но раздумывать было некогда. Менгам стянул с себя свою шляпу-колокол и подбросил ее на воздух:
   -- Мое почтение! Да здравствует новый пират!
   
   Теперь как будто бы все шло мирно и ладно, но уж, верно, такой человек был этот "папашка Менгам", что ему обязательно нужно было затевать какой-нибудь скандал. Компания не посидела и десяти минут, как он вытащил из кармана какое-то письмо и злобно захихикал.
   -- Вот вы все говорите, что я разбойник, пират, подлюга, а на самом деле я чудеснейший малый. Вот тут у меня есть письмо... Очень подозрительное письмо, которое я мог бы никому не показывать, а я все-таки покажу, адресовано оно милейшему Прижану. Глядите.
   Он ткнул пальцем в надпись на конверте:
   -- Капитану Прижану... Судно "Бешеный"... Что?
   Каждый протянул свою лапу к конверту, и Прижан угрюмо заметил:
   -- А письмо-то распечатано!
   Менгам пожал плечами.
   -- Мне его дали на почте вместе с моими письмами, я его вскрыл и прочел.
   -- Дайте же его мне, раз оно мне адресовано.
   Менгам отдернул конверт и поднес его к самому носу Корсена и Калэ.
   -- Посмотрите на штемпель.
   -- "Порсал", -- прочли они оба и снова переглянулись.
   -- Да, "Порсал", -- подтвердил Менгам.
   И все они замолчали, как будто это слово было каким-то колдовским.
   Потом Калэ проворчал сквозь зубы, но так тихо, что я едва-едва расслышал первые слова:
   -- Может быть, речь идет о "человеке с сокровищами"!
   Он перевел глаза с Корсена на Прижана и обратно. Те хмуро молчали, один только Менгам скалил зубы и хихикал тоненьким противным голоском, точно мышь пищала в подполье.
   Крестный не выдержал:
   -- Вы не смели вскрывать это письмо, раз оно адресовано мне. Дайте его сюда.
   -- А если не дам?
   -- Вы хотите украсть его?
   -- Мне его передали -- я его взял.
   -- И распечатали?
   -- Ну так что ж?
   Вместо ответа Прижан пригнулся и, как кошка, прыгнул Менгаму на грудь, вцепившись ему в горло. Корсен и Калэ бросились разнимать их. Свалка сделалась общей. Лампы полетели со столиков и разбились, зазвенели стекла, затрещала мебель. Под ногами хрустели обломки посуды, половицы жалобно скрипели и тряслись, готовые рухнуть. Если бы кто-нибудь заглянул сюда с улицы, то подумал бы, что это черти разыгрались в свайку. Уж не знаю, каким чудом почтенной мадам Калэ удалось унять драчунов и вышвырнуть их на улицу...
   Помогала ей в этом нелегком деле Мария Наур... Но о Марии речь еще впереди...

Глава II.
"Бешеный" работает

   Извилистая тропинка спускалась с крутого берега к скользкой пристани Пен-ар-Роша, куда за нами должна была прийти шлюпка с "Бешеного". Калэ рано утром проводил меня к этой пристани.
   Это было через два дня после моего прибытия в Ламполь, Вся южная часть Уэссана была у меня как на ладони. Эта сторона острова сплошь зазубрена острыми скалами и рифами и представляет собой довольно опасное убежище для судов.
   "Бешеный" стоял в полумиле от берега и казался точно застывшим на гладких волнах. Я ясно слышал грохот, доносившийся оттуда, как будто там, на палубе, были кузница и сотни рук колотили тяжелыми молотками по наковальне.
   Калэ напряг глотку и изо всех сил крикнул; "Огэ!"
   Чайки взметнулись от этого крика и захлопали крыльями, но там, на судне, как будто оглохли.
   Калэ почесал в затылке.
   -- Это значит -- Менгам хочет заставить нас пожариться тут на солнце до вечера. Ну что ж, наплевать.
   И вправду, только к вечеру шлюпка, присланная с "Бешеного", забрала нас с собой.
   Мы едва поднялись на палубу, как нас предупредили:
   -- На "старике" сегодня черти едут. Не суйтесь ему под ноги.
   Я уже достаточно пошлялся по старым бретонским городам и видел немало разных бригов, шхун, шлюпок и старых люгеров, похожих на Ноев Ковчег; впоследствии мне довелось поглядеть в Кардифе и в Нью-Порте на большие пароходы, где стая черных дьяволов с белыми глазами тонула в облаках пыли от каменного угля; видел я исландских моряков, изъеденных цингой; видел джонки, управляемые гребцами, над которыми то и дело взвивался хлыст надсмотрщика; видел японские галеры; видел полуразрушенные корабли-призраки, которые носились по океану, как кони без всадника, и на борту их белели высохшие скелеты -- но все, что я видел, было совсем не похоже на то, что я увидел, вступив на борт "Бешеного".
   Палуба его была сплошь загромождена листовым железом и металлическими кусками, содранными с затонувших кораблей. Вода, стекавшая с них, образовывала красноватые, точно кровавые, лужицы. По этим кускам настоящий моряк, пожалуй, определил бы, к какому типу принадлежало погибшее судно, но я был еще слишком желторотым птенцом, чтобы разбираться в этом.
   Команда на палубе работала не покладая рук, сортируя, раскладывая, развертывая и свертывая отдельные части. Накануне был богатый "улов", и из возвышавшейся груды обломков нужно было выбрать все самое ценное и распределить по сортам. Под ногами путались проржавленные якорные цепи, валялись канаты, винты, рычаги, прогнившие балки, железные перила, бочонки и куча всякой дряни, которую невозможно перечислить. Все это перекатывалось с места на место, лязгало, гремело, грохотало, скрипело и ожидало своей очереди, чтобы быть разложенным на отдельные пирамидки, или сваленным про запас, в трюм. И над всем этим возилась, ворча и ругаясь, целая армия полуголых мускулистых людей, под командой Менгама. Едва мы появились на палубе, как нам навстречу с пронзительным лаем кинулся огромный датский дог. Кто-то угостил его пинком ноги, и пес, взвизгнув от боли, спрятался в камбуз.
   Менгам, невидимый под огромной шляпой, сползавшей ему чуть не до плеч, прорычал по моему адресу:
   -- Не топчись под ногами, щенок. Здесь работают.
   Работа эта шла всю ночь и почти весь следующий день. Лишь под вечер вся груда выловленного материала была разобрана, рассортирована и часть его спущена в трюм, а часть свезена на берег.
   "Бешеный" снялся с якоря и отправился на новую охоту. Он миновал Мен-Грен, Рок-Агу и медленно удалялся к северу от Уэссана.
   Едва мы вышли в море, как суматоха, царившая на судне, мгновенно сменилась полной тишиной. Усталая команда улеглась отдыхать. Калэ и мой крестный вполголоса беседовали о чем-то, стоя у борта. Вдалеке белели дымки пароходов. Изредка тяжелая волна с мерным рокотом разбивалась о корму и рассыпалась на солнце миллионом изумрудных брызг. Менгам, стоя на мостике, смотрел на компас и слегка менял направление судна. Выравнивая его, он крикнул капитану:
   -- Удерживай на румбе! Не давай уходить вправо.
   Потом он позвал Калэ и пояснил ему:
   -- Мы подходим к месту гибели "Сиама". Он затонул восемь лет назад. Я уже работал здесь через несколько месяцев после крушения и в течение пары дней поднял на поверхность сорок четыре пуда свинца и на две тысячи франков палисандрового дерева. Через два года я снова вернулся сюда и вытащил почти неповрежденную машину и несколько бронзовых слитков. С тех пор мне все не удавалось попасть в эти места, но... -- он запнулся и рявкнул: -- Не давай уходить вправо. Удерживай на румбе, тебе говорят!
   Он вытащил из бумажника чертеж, давно уже набросанный им, где с точностью было нанесено месторасположение затонувшего "Сиама" и отмечен его груз: здесь свинец, бронза, здесь драгоценное дерево, затем товары, увы, непригодные к употреблению после того, как они побывали в воде: ящики с чаем, мешки с рисом, тюки с хлопком и шелком.
   Калэ подтолкнул меня локтем:
   -- Ведьма меня заешь, если мы не доберемся до всех этих сокровищ еще сегодня же.
   Я в ту пору был еще, правда, немногим умнее сосунка, но и тогда у меня закопошились мысли: до этих "сокровищ", лежащих на дне океана, доберется белорожий человек с глазами-буравчиками, и вытащит он среди гнилья то, что и впрямь имеет ценность, а польза от этого будет кому?
   Кто-нибудь из голодных ребятишек в мокрых подвалах, цепляющихся за материнскую юбку и пищащих: "хлебца, хлебца!", кто-нибудь из них будет сыт от того, что папаша Менгам выудит со дна моря палисандровое дерево и бронзовые слитки?
   Черта с два!
   А тем временем папаша Менгам уже спустил водолаза, Корсена, и минут через пятнадцать Корсен сигналом (он дернул пять раз подряд шнур, протянутый к нему от нас) дал нам знать, чтобы ему послали строп, к которому он вскоре прикрепил груз свинца.
   Таких грузов он послал наверх счетом ровно пятнадцать, и каждый стоил около сто двадцать франков.
   Погрузившись вторично, водолаз извлек раз за разом три тонны старого железа, для подъема которого потребовалось применять большие тали. Затем вынырнул искривленный якорь, металлический цилиндр, подзорная труба... Наконец появился мидельбимс, вытащить который стоило нам немалого труда.
   Каждый раз, когда водолаз давал сигнал "тащить", команда приходила в волнение и старалась определить по весу, что это за предмет.
   Менгам метался по палубе "Бешеного" точно в горячке; он вел все работы, указывал, распоряжался, подпрыгивал и больше всех ругался, ругался без передышки.
   Когда над водой начинали появляться очертания огромной колыхающейся массы, все на судне замирали в ожидании и слышен был только мерный шум воздушного насоса, скрип блоков и монотонный тик-так вращающегося вала.
   Менгам тихонько повизгивал, приговаривая: "Ага. Ага. Так. Здорово!"
   Это когда подъем шел гладко, -- если же дело не ладилось, то он чернел от бешенства и в ярости хрипел, точно удавленник, изрыгая проклятия.
   Когда водолаз окончил свою работу и извлеченные сокровища загрузили всю палубу, один из матросов, вытирая облитое потом лицо, проворчал тоном вопроса:
   -- А все-таки, не из-за этого же хлама подрался вчера Менгам с капитаном?
   Другой сухо кинул в ответ:
   -- Из-за письма.
   Каюсь, меня так и жгло любопытство. Я подошел ближе и сказал невинным тоном:
   -- Мой крестный рассердился, зачем Менгам распечатал его письмо?.. Вероятно, там было что-нибудь важное?
   Матрос помоложе процедил сквозь зубы, не глядя на меня:
   -- Надо полагать, что там было что-нибудь важное... Я готов побиться об заклад, что кто-то подкладывает Менгаму жирную свинью... Так ему, впрочем, и надо!
   И, испугавшись, что сказал слишком много, он повернулся спиной.
   К вечеру трюм "Бешеного" был набит доверху новой добычей.
   Вероятно, беспрерывный лязг и звон железа раздражал Датского дога. Жандарм глухо лаял всю ночь, и на лай его отзывалось двадцатикратное эхо.

Глава III.
Папаша Менгам и его портфель

   Кажется, мне надо на минуточку вернуться назад. Дело в том, что я забыл рассказать, что в ту ночь, после драки в кабачке "Олений Рог", когда мадам Калэ и Мария Наур вышвырнули драчунов на улицу, я остался в кабачке один и Мария Наур, племянница старушки Калэ, сказала мне:
   -- Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти, на ночь глядя. Оставайся здесь до утра.
   Я поблагодарил и, свернувшись клубочком на деревянной скамейке, уснул моментально, усталый после этого бурного, шумного и беспокойного дня.
   Проснулся я под утро. Уже стало светать. Меня разбудил скрип двери и чьи-то крадущиеся шаги. Слипающимися от сна глазами я рассмотрел человека с острой, тонкой, лисьей мордочкой. Он прокрадывался тихонько и осторожно, озираясь по сторонам, и вздрогнул, когда строгим голосом Мария Наур окликнула его:
   -- Что вам надо, Луарн?
   Мария подошла к стойке и нагнулась над коробками папирос, сортируя их...
   Я видел ее пушистую косу, обернутую вокруг головы, и пышные локоны, падавшие вдоль щек. Человек, которого она назвала Луарном, подкрался совсем близко и спросил:
   -- Они получили письмо?
   Мария кивнула головой.
   -- И из-за этого письма они подрались?
   Она снова кивнула головой и показала ему глазами в мою сторону, как бы предостерегая. Но он не обратил на это внимания.
   -- Письмо надо достать во что бы то ни стало. Там ключ!
   Мария приложила палец к губам и подошла к окну. Выглянув на улицу, она сейчас же откинулась назад, пробормотав:
   -- Они идут.
   Человек с лисьей мордой, как тень, выскользнул из комнаты. Через несколько минут в кабачок вошли мой крестный, Калэ и Менгам.
   Я притворился спящим.
   Вот и все.
   Несмотря на то что я видел "лисью морду" только мельком, сквозь сон, в полумраке раннего утра, я отлично запомнил и фигуру, и мелкие хищные черты, и когда на палубе "Бешеного" встретился лицом к лицу с одним из матросов, то едва не вскрикнул:
   -- Луарн!
   Я узнал его сразу же и инстинктивно старался держаться подальше от него, но он, очевидно, совершенно не замечал такого "щенка", каким я был в то время, и даже не помнил, что Мария Наур показала ему глазами на какой-то комочек, свернувшийся в углу.
   Сказать по правде, кроме "лисьей морды" на "Бешеном" было еще немало людей, с которыми ни я, ни вы, да и ни один честный моряк не захотел бы породниться.
   Менгам точно нарочно подбирал такую команду, которая недалеко ушла от разбойничьей шайки, и слава о "молодцах" с "Бешеного" была не очень-то хорошей. Поговаривали, что половине из них место на каторге, а другая половина бежала с каторги... И, думается мне, что, говоря так, люди не слишком преувеличивали.
   Менгам, набирая экипаж, заботился только о том, чтобы его парни были настоящими здоровяками, гигантами, сильными, как битюги. Что же касается дисциплины, то этого он требовал только на судне, а сойдя на берег, команда могла бесчинствовать сколько угодно. И неудивительно, что в Ланилдуте, в Сен-Поле и других местечках набережные мгновенно пустели, а лавки запирались при приближении "судна пиратов". Когда "Бешеный" стоял в Бресте, то Менгаму, Корсену и моему крестному приходилось обшаривать по ночам все притоны и узнавать, в котором из них была поножовщина, а утром разыскивать свою команду в полицейских участках.
   Нужно сказать, что Менгам, Корсен и Прижан хоть и грызлись друг с другом, как цепные псы, но держались всегда вместе и даже спали в одной каюте. Правда, это была не каюта, а скорее лавка старьевщика или какой-то склад.
   Тут и кастрюльки, и тарелки, и стаканы, и бутылки, и удочки, и сачки, и охотничьи принадлежности, и компасы, и морские карты, и заржавленные пистолеты, и пробковые пояса... Был даже дырявый барабан, хранившийся, очевидно, ради курьеза.
   Но обитателям каюты такой ералаш был не в диковинку и они с ним мирились. Мирились также Корсен и мой крестный и с тем, что Менгам ревниво следил за каждым их шагом и ни на минуту не выпускал их из вида.
   Когда они сходили на сушу и отправлялись в какой-нибудь кабачок или когда на борту "Бешеного" затевали вполголоса разговор с кем-нибудь из матросов, Менгам обязательно выскакивал откуда-то, словно дьявол из подземелья, и ревниво втирался между ними.
   Не нужно было быть большим прозорливцем, чтобы догадаться, что за этой диковинной ревностью что-то кроется и что не только по хозяйскому капризу Менгам боится выпускать двух своих ближайших помощников из-под своего надзора. А надзор этот бросался в глаза всем, и, пожалуй, больше всех человеку с лисьей мордой, Луарну.
   Он не скрывал ядовитого хихиканья, когда видел, как волнуется "хозяин", если под боком у него нет ни капитана, ни водолаза. Но дальше этого хихиканья не рисковал идти и Луарн.
   Вообще, на "Бешеном" нельзя было распускать язык, и болтливость считалась там смертным грехом.
   Это все твердо знали и помнили, и недаром же девизом Менгама было: "Никогда не раскаешься, если промолчишь".
   Но бывали случаи, когда любопытство так одолевало меня, что я должен был прикусывать себе язык, чтобы не задать лишнего вопроса. Это случалось чаще всего тогда, когда мой взгляд падал на портфель папаши Менгама. Правда, это действительно был совершенно необыкновенный портфель, огромных размеров, обтянутый пожелтевшей кожей с какими-то таинственными буквами, вытисненными на лицевой стороне. Под этими буквами красовалась ярко-красная лилия.
   Портфель всегда был доверху набит какими-то бумагами, письмами, чертежами, картами, планами, рисунками и всякой всячиной, которую Менгам ревниво скрывал от посторонних глаз.
   Вышло как-то так, что с первых же дней моего пребывания на "Бешеном" я внушил симпатию хозяину, и он приблизил меня к себе.
   -- Ты еще не знаешь, мальчуган, кто такой папаша Менгам, -- говорил он иногда, добродушно похлопывая меня по плечу, -- папаша Менгам -- сын контрабандиста, которого англичане в конце концов сцапали и засадили в тюрьму, но судно этого контрабандиста, баркас "Анну", сцапать им не удалось... Нет. Однажды темной ночью к тому баркасу подобралась шлюпка, которою управлял пятнадцатилетний мальчуган. Мальчуган снял тихонечко "Анну" с якоря и уплыл на ней в открытое море и привел отцовский баркас в Шербург, выхватив его из-под носа у англичан. Он это сделал один, надув всю английскую охрану, и, когда англичане спохватились и погнались за ним, ушел из-под пуль, как заяц из-под лап гончей собаки...
   Этот пятнадцатилетний мальчуган был я.
   И он рассказывал мне еще другие приключения: как потопил своего конкурента, судно "Пилигрим", -- также охотившееся за остатками разбитых кораблей, как завладел итальянским судном "Тассо", нагруженным табаком и шелком, как пустил ко дну "Лавр", сделав ему пятнадцать пробоин... Я слушал его, припоминая все прочитанные мною авантюрные истории и рассказы о морских набегах, и в моем воображении рисовался сказочно-легендарный образ Менгама, лихого Корсара, пирата, покрытого драгоценностями, с пистолетами, заткнутыми за красный шелковый пояс, с кинжалом в зубах, сражающегося за сокровища, поглощенные ненасытным океаном.
   А сокровищ этих, кажется, было немало. По крайней мере, "Бешеный" систематически вытаскивал каждую неделю груз с одного или двух "утопленников" и не успокаивался до тех пор, пока "утопленник" не был ограблен дочиста. В этих поисках затонувших судов Менгам держался строгой системы. Для него дно океана было гигантским кладбищем, без крестов и памятников, но, однако, он знал там каждую "могилу" и безошибочно указывал места, где погребен "покойник". Больше всего их было на протяжении между Дюнкирхеном и Брестом. Водолазы, спускавшиеся там, рассказывали, что внизу -- целый лес мачт и труб и что там можно найти суда всех времен и всех конструкций... В некоторых местах невозможно достигнуть дна, потому что оно завалено грузами миллионной стоимости, дремлющими в пучине десятки и сотни лет.
   Эти рассказы подхлестывали мое любопытство, но вызывали недоверие.
   Однажды я сказал Корсену: "Если на дне моря так много ценностей, то зачем вы выуживаете оттуда всякую дрянь, которой загружается "Бешеный"? Почему вы не берете только золото?"
   Корсен переглянулся с Менгамом, и глаза его лукаво заблестели.
   -- Золото... Золото... Не так-то это легко, сразу напасть на золото. Ведь пассажиры тонущих пароходов спасают прежде всего золото... Гибнут их жены, их дети, но золото они тащат с собой... Я служу двадцать пять лет водолазом, а за это время выудил всего одну монетку в сорок су да серебряные часы, которые я нашел в одной каюте...
   Он хотел сказать еще что-то, но Менгам впился в него своими глазами-буравчиками, и Корсен сразу смолк.
   Вечером я сидел один на палубе. Ко мне подошел молодой матрос, Кольфас, и проговорил заискивающе:
   -- Послушай, Даниэль, ты, кажется, дружен с хозяином. Так как-нибудь, при случае, скажи ему: "Кольфас -- наш".
   Я посмотрел удивленно. Матрос продолжал, понизив голос:
   -- Ты понимаешь, ведь Корсен врал, конечно, когда говорил, что за двадцать пять лет не нашел на дне ни песчинки золота. Вздор. Золото они находят, но, когда они лазают за золотом, то об этом не знает ни одна живая душа. Это делается тайно... Они боятся, понимаешь? Ведь золото -- хмель. Оно опьяняет... А в пьяном виде мало ли что могут натворить молодцы на "Бешеном". Так вот ты и скажи Менгаму, что, мол, Кольфаса нечего бояться... Он не выдаст... Пусть они в следующий раз возьмут меня с собой...
   Матрос говорил шепотом, поминутно оглядываясь. И я, зараженный этой таинственностью, тоже прошептал: "Возьмут тебя с собой?.. Куда?"
   -- Почем я знаю куда. Может быть, на поиски "Друмонт Кестель"... Знаешь, заокеанский пароход. Он шел с грузом золота из Трансильваля и затонул у Зеленых Камней. Он был набит пассажирами-миллионерами... Там в каждой каюте золотые клады... Если туда спустится водолаз, то он захлебнется в золоте... Пусть они возьмут меня с собой... Я не выдам их...
   Он дрожал, как будто его била лихорадка.
   Я спросил совсем тихо:
   -- А Менгам знает, где затонул этот пароход?
   И еле расслышал в ответ:
   -- Это тайна... Но ключ от нее у Менгама в портфеле... И к портфелю подбирается Луарн.

Глава IV.
Нет дыма без огня

   Чего папаша Менгам совершенно не выносил, так это намеков на то, что на дне океана можно найти кое-что получше остова старых погибших кораблей. Достаточно было ему услышать хотя бы какую-нибудь шутку на эту тему, как он тотчас же свирепел и, заложив руки в карманы, покачивался на каблуках, кидая отрывистые вопросы:
   -- Золото? В океане? На дне? Сокровища? Может быть, клады?.. Тьфу! Идиоты!
   И тотчас же уходил.
   Но, однако, не только весь экипаж "Бешеного", но и все население Уэссана, где опять стоял "Бешеный", отлично знало, что папаша Менгам разыскивает именно золото и именно на дне океана. Правда, все островитяне и сами были объяты этой золотой лихорадкой и жаждой разбогатеть благодаря какому-нибудь кладу, который они мечтали найти на дне морском.
   По всему острову ходила легенда, передающаяся из поколения в поколение, что какое-то судно, груженное золотом, затонуло именно в этих водах. Но, по указаниям одних, крушение произошло где-то вблизи острова Девы и Порсамской скалы, другие же, ссылаясь на какой-то документ, найденный якобы в морских архивах Бреста, утверждали, что судно затонуло у берегов Ламполя.
   Но как те, так и другие были твердо убеждены в том, что Менгаму и его ближайшим помощникам отлично известно, где именно находится затонувшее судно и что ключ от золотого клада у них в руках.
   За каждым шагом тревожно и напряженно следили десятки глаз, и десятки уст шептали им вслед: "Искатели золота! Искатели золота!.. "
   Кольфас пользовался каждой удобной минуткой, чтобы шепнуть мне: "Не упускай их из вида. Гляди в оба. Не забудь в нужный момент напомнить им: "Кольфас -- наш".
   Мне надоели его приставания, и я однажды огрызнулся:
   -- Оставь меня в покое. Менгам и мой крестный не держат меня подле себя, как жука на булавке. Когда им нужно поговорить о чем-нибудь серьезном, они попросту высылают меня вон...
   Кольфас не дал мне договорить и радостно потер руки.
   -- Ага! Значит, ясно, что они затевают что-то. Значит, надо быть начеку, Даниэль.
   Должен признаться, что золотые мечты и надежды Кольфаса подхлестывали мою фантазию. Мы вели на "Бешеном" скучную, монотонную, будничную жизнь, и труд наш по вылавливанию старых, проржавевших листов железа и прогнивших деревянных частей был обычным, будничным, скучным трудом... При мысли, что на дне океана нет ничего, кроме этой гнили, у меня пропадал всякий энтузиазм, но являлся Кольфас и начинал вбивать мне в голову сказки из "Тысячи и одной ночи", и под влиянием его слов я видел золотые тайны на золотом дне, и океан казался мне грозным чудовищем-драконом, ревниво охраняющим свои зачарованные клады.
   Раз, когда мы прогуливались с Кольфасом по берегу, он указал мне на маленький уединенный домик за высокой оградой и сказал:
   -- Здесь живет одна уроженка Уэссана, Клара Фрюгалу... Всю жизнь она бедствовала и вдруг неожиданно разбогатела. Теперь у нее в этом доме целый музей разных редкостей, и комнаты ее обставлены как во дворце... Она никому не рассказывает, откуда у нес взялось это богатство, но все знают, что ей удалось добыть слитки золота со дна моря.
   Я внимательно осмотрел домик, окруженный цветущим садом. Легкий дымок выходил из трубы и стлался пушистым облачком.
   -- А как ты думаешь, -- спросил я Кольфаса, -- эта женщина счастлива?
   -- Я был бы счастлив на ее месте.
   Мы погуляли с ним еще немного и расстались. Кольфас пошел в один из портовых кабачков, я же углубился внутрь острова, по дороге, ведшей в Ламполь. Уже наступила ночь, и луна одним краешком выглянула из-за тучи. Где-то совсем близко, за высокой грудой камней, сложенных вдоль дороги, я услышал тихие голоса и остановился, замерев на месте. Это были голоса Менгама, Корсена и моего крестного. Из коротких, отрывистых фраз я понял, что они поджидают кого-то, спрятавшись в засаде.
   Минут через пять по дороге послышались шаги и мимо прошел человек. Когда он скрылся из вида, я опять услышал голос Корсена:
   -- Этого молодчика нужно остерегаться.
   Я, услышав это, обрадовался. В прошедшем мимо человеке я узнал ненавистного мне Луарна.
   Прошло недели две. "Бешеный" все еще стоял в Уэссане, делая только время от времени небольшие вылазки. Я часто уходил на целые дни вглубь острова, ловил рыбу, охотился и возвращался на судно под вечер.
   Однажды, проходя мимо кабачка "Олений Рог", я остановился послушать пение. Нестройные, охрипшие голоса тянули "матросскую".
   Я машинально полушепотом повторял слова:
   
   Из Порт-Саида, из Ориноко,
   Из самых дальних, самых знойных стран,
   Под вой сирен плывем мы одиноко
   Через бурлящий океан.
   Бродяги мы, бездомные, как ветер,
   Сегодня здесь, а завтра далеко...
   Наш день угрюм, но радостен наш вечер,
   И на душе привольно и легко.
   Эй, стаканчик виски
   Пусть согреет кровь... Нам, матросам, близки
   Виски и любовь!
   
   Шумная толпа в кабачке подхватила припев:
   
   -- Эй, стаканчик виски...
   
   Но внезапно песнь оборвалась. Какой-то человек подбежал к дверям кабачка, распахнул их настежь и крикнул:
   -- Менгам и его бандиты угнали мой ботик.
   Мгновенно все, кто были в кабачке, высыпали на улицу. Человек, яростно жестикулируя, рассказывал:
   -- Я рыбак из Кергаду. Часа два назад к моему ботику подошел Менгам и с ним еще трое... Осмотрев бот, схватили весла, прыгнули и, не говоря худого слова, ушли в море. Я кричал, надрывался... Они и ухом не вели. Угнать у бедного рыбака его ботик ни за что ни про что. Ну где это слыхано?!
   В толпе заволновались. Кто-то посоветовал рыбаку сейчас же подать жалобу мэру, кто-то побежал к берегу, чтобы отрядить погоню за ушедшим ботом, и все толковали, что тут дело не чисто и что "менгамские черти затевают какую-то пакостную штуку".
   Немножко позднее к кабачку подошла целая компания взволнованных рыбаков, сообщивших, что они видели в море, недалеко от Кергаду, брошенный ботик, залитый водой...
   Я поспешил вернуться на судно.
   Ни Менгама, ни крестного, ни Калэ, ни Корсена не было на "Бешеном". Я ждал их до поздней ночи, охваченный тревогой. Наконец они явились. С Корсена и с моего крестного вода текла ручьями. Они молча переоделись в каюте, и Корсен окликнул меня вполголоса:
   -- Ты спишь, мальчишка?
   Я не ответил, съежившись в уголке, на койке крестного, и Корсен решил:
   -- Спит. Ну-с, поговорим о делах.
   Он присел к столу, на котором Менгам уже разложил какие-то карты и бумаги. Портфель с вытисненной красной лилией и странными буквами лежал рядом с ним. Он был хорошо настроен и добродушно шутил:
   -- Надеюсь, мокрые курицы высохли и не схватили насморка?
   Корсен ответил угрюмо:
   -- Высохнуть-то высохли, только какой это дурак сказал, что водолазы никогда не тонут.
   Менгам засмеялся:
   -- Милые мои, вы стали слишком толстыми. Вам нельзя опускаться на дно, не повесив на шею груз свинца...
   Он помолчал с минуту и снова засмеялся:
   -- Видишь, Прижан, я был прав, что задержал это письмо из Порсала. Без меня вы натворили бы бед.
   Крестный возразил:
   -- Мы никогда не предприняли бы ничего без вашего совета.
   -- Ого-го-го! Как бы не так! Как будто я вас не знаю...
   Помолчав с минуту, Менгам посмотрел на разложенную перед ним бумагу и заговорил уже серьезно:
   -- Нужно твердо убедиться, насколько все это верно... Я не люблю валять дурака в таких историях... Что из себя представляет этот Дрэф?
   Крестный ответил:
   -- Нужно съездить в Порсал и посмотреть.
   -- Нужно, -- подтвердил Менгам. -- Тогда мы узнаем, насколько совпадает то, что он говорил, с тем; что мы видели... Но, конечно, это рискованная штука и я еще не знаю, стоит ли игра свеч... Кто он такой, этот Дрэф?
   Корсен заметил:
   -- Он слишком красноречив для простого рыбака... На меня он произвел впечатление сумасшедшего... -- И добавил, понизив голос: -- Во всяком случае, интересно проверить, неужели мы на самом деле напали на один и тот же след? По-моему, речь идет об очень-очень старом пароходе, а не о... Но, так или иначе, нужно держать язык за зубами.
   Менгам усмехнулся, молча сложил бумагу и запер ее в портфель... Но он не утерпел, чтобы еще раз не напомнить своим сообщникам:
   -- Смотрите, не вздумайте меня предать!..
   Корсен и Прижан снова запротестовали... Через четверть часа все они опять сошли на берег, оставив дверь каюты полуоткрытой.
   Я продолжал лежать на койке Прижана... Свет луны падал на ступени лестницы, которая вела в каюту. Ступеньки вдруг скрипнули, послышалось шлепанье босых ног, и в дверь каюты просунулась голова Луарна.
   Я мгновенно закрыл глаза, замирая от страха. Я был уверен, что стоит мне только пошевельнуться, и он свернет мне голову, как цыпленку... В каюту Менгама он, очевидно, решил спуститься только потому, что был убежден в отсутствии всех ее обитателей...
   Он нагнулся надо мной, обманутый моими закрытыми глазами и полной неподвижностью, принялся обшаривать каюту.
   В моем мозгу стучала тревожная мысль: "Письмо! Хорошо ли убрал Менгам то таинственное письмо, за которым, несомненно, охотится эта "лисья морда". А что, если Менгам забыл свой портфель в каюте? Если драгоценный документ пропадет?"
   Луарн обшарил два чемодана, сбросил на пол матрацы с коек, выдвинул ящик стола.
   Я прислушивался... Судя по его нетерпеливым движениям и по злобному бормотанию, было видно, что он не может найти то, что ищет. Но вот он вздохнул с облегчением. Я отважился открыть глаза.
   Он читал какую-то бумажку, взятую со стола, и, прочтя, в бешенстве швырнул на пол.
   -- Ничего! -- прорычал он и выскочил из каюты.
   Я дал ему уйти и подобрал брошенную бумажку. Там было нацарапано несколько ничего не значащих слов -- обрывок какого-то счета.

Глава V.
Преступление Луарна

   Почему я умолчал о ночном визите Луарна? Почему не признался Менгаму? Почему?
   Потому что я боялся.
   Боялся и Менгама, который не очень-то охотно выслушивал подобного рода признания, и Луарна, который в любой момент мог жестоко отомстить мне. Кроме того, я уже усвоил себе основное правило, которое мне привили: "молчать"!
   И я предпочел молчать, хотя и стыдился этого. Но наблюдения свои я продолжал и на море, и на суше.
   Однажды, побродив по острову и уже направляясь к пристани, огни которой весело сверкали впереди, я встретил слепого старика. На нем был костюм матроса, подчеркивающий худобу и стройность его еще молодой фигуры. Но глаза его потухли и были покрыты двумя бельмами.
   Он шел по набережной, откинув голову назад и постукивая палкой, которой он ощупывал дорогу перед собой. Взглянув на него, я подумал, что, вероятно, он живет на свете один-одинешенек и у него нет ни жены, ни детей, ни братьев -- никого.
   Иначе он не бродил бы по острову, как слепой заблудившийся пес.
   Я встречал его не раз и не два. Почти каждый день сталкивались мы с ним то на набережной, то в порту, то на глухих пустынных улицах, упиравшихся в пустыри, за которыми извивались узенькие тропинки, спускавшиеся между скал к морю.
   Жители Уэссана привыкли к слепому и удивлялись только, что он никогда не просит милостыни и не заходит ни в один кабачок, как это часто делают слепые нищие, зная, что в кабачке всегда найдется добрая душа, которая накормит и напоит их.
   Кто-то сказал мне однажды, что этот слепой не в своем уме. Он помешался на мысли найти золото на дне моря...
   Услышав это, я невольно вздрогнул. Что это за проклятое золотое дно, которое сводит людей с ума и делает из них каких-то мрачных, свирепых волков, лязгающих зубами и подымающих шерсть дыбом, едва только они почуют подле себя еще чей-то живой дух!
   Чаще всего слепой бродил по тропинке между скалами, откуда открывался широкий вид на море.
   Он останавливался, выпрямлялся во весь рост и жадно вдыхал соленый морской ветер. Иногда он откладывал в сторону свою палку, опускался на землю и полз, царапая руками гранит и водя носом по воздуху... Он был жалок и страшен.
   Один-единственный раз я видел рядом с ним живое человеческое лицо. Я узнал еще издали Марию Наур. Она тихонько шла, слегка касаясь его руки, и что-то говорила ему. Он слушал молча, потом громко выругался, замахнулся на нее палкой и ускорил шаги.
   Мария грустно опустила голову и пошла назад. Когда она поравнялась со мной, я поздоровался с ней. Она удивленно подняла на меня большие темные глаза и прошла мимо.
   Смущенный и обиженный, я пошел следом за слепым, избегая, однако, подходить к нему слишком близко. Я уже знал, что он не выносит чужого присутствия и что палка его в таких случаях бьет наотмашь, не разбирая, куда она попадает.
   До меня доносилось его глухое бормотанье... не то он пел что-то, не то декламировал... Я не мог разобрать слов.
   Меня заинтересовало, куда же он держит путь? Тропинка уже подходила к самому обрыву и ползла вниз, исчезая между скалами и появляясь снова, как извивающаяся змея. Старик шел, ощупывая палкой дорогу. Но вот его палка уже скользнула над обрывом, секунда, и он сорвался бы вниз. Я невольно бросился вперед, и в тот же миг железная рука схватила мою руку и сжала ее тисками.
   -- Луарн! Луарн!
   Дыхание его обжигало мне лицо. Он еще раз повторил: "Луарн"... на этот раз уже тихим шепотом, как будто собирался сказать мне какой-то секрет. Пальцы его так больно впивались мне в тело, что я застонал.
   Он на мгновенье выпустил мою руку, и я, отпрыгнув в сторону, прижался к скале.
   Слепой взмахнул рукой в воздухе, точно искал меня, и зашептал:
   -- Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь. Храбрый Бурри, Плейбср и я. Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь, Яу! Яу! Островок Кинги. Яу! Яу! Скала Ихние у Груэна...
   Потом он снова крикнул:
   -- Луарн!
   И... Луарн появился снизу, выпрыгнув со дна обрыва.
   Я едва успел спрятаться за скалу.
   Луарн дрожал от бешенства. Зубы его были стиснуты. Он схватил слепого за плечи, потряс его и прохрипел:
   -- Замолчи. Или я задушу тебя.
   Но слепой повторил упрямо:
   -- Луарн...
   -- Молчи...
   Все, что произошло потом, длилось одну секунду... Отрывистое проклятье, короткая борьба, пронзительный крик и... тело слепого, описав в воздухе дугу, исчезло в пространстве.
   Я прижался к скале так плотно, как будто собирался влиться в нее... Я знал, что если только Луарн заметит меня, то я сейчас же последую в пропасть за слепым. Но Луарн, глухо ругаясь, пробежал мимо, прыгая как коза, вниз по тропинке, и нагнулся над отмелью, где лежало распростертое тело слепого. Он поднял его и швырнул в шлюпку, качавшуюся у берега. Сильным пинком ноги он оттолкнул шлюпку далеко в море, и она заныряла между волнами, исчезая в темноте. Издалека донеслось еще жалобное бормотанье слепого:
   -- Яу!.. Яу!.. Яу!..
   
   Я шел домой в ужасе и смятении.
   Подлое преступление Луарна лежало на моей совести, как будто это я сам совершил его... Молчать об этом преступлении и прикрывать негодяя было нельзя -- это я отлично понимал сам, но... выдать Луарна -- это значило обречь самого себя на такую же участь, какая постигла слепого. Я мучился сомнениями и боролся с собой, поглядывая на убийцу, который как ни в чем не бывало весело посвистывал, разгуливая по палубе "Бешеного". Физиономия этого человека, смуглого, почти черного, с короткой бычьей шеей, низким лбом и острыми, глубоко запавшими глазами, казалась мне теперь еще более омерзительной. Я знал, что Менгам взял Луарна на борт "Бешеного" только за его совершенно исключительную силу и что вся команда "Бешеного" ненавидит "лисью морду", но тем не менее убийца все-таки расхаживал среди нас, как член нашей семьи, как наш товарищ...
   На следующий день после преступления, поздно вечером, я вышел на палубу, и первым, кого я увидел там, был Луарн. Он сидел на корточках, спиной ко мне, и молча возился около воздушного насоса. Я долго не мог понять, что он там делает, пока не услыхал наконец легкого шума и не увидел, что он просверливает ножом в разных местах каучуковую трубку, которая прикрепляется к шлему водолаза.
   Наутро, выбрав минуту, когда на палубе не было никого, кроме меня и Менгама, я молча показал ему эту трубку. Он внимательно осмотрел ее и позвал Корсена.
   Тот с первого взгляда понял, в чем дело, и ласково положил мне руку на плечо.
   -- Ты спас мне жизнь, мальчуган. У нас тут не принято осматривать снаряжение водолаза, прежде чем спустить его на дно... И, не укажи ты эти дырки, я бы задохся, как рыба на песке... Как ты заметил, что трубка испорчена?
   Я пробормотал:
   -- Я видел, как ее портили.
   -- Кто?
   -- Луарн.
   И я рассказал все, в уверенности, что сейчас же разразится буря и Луарн вылетит с "Бешеного" как пушинка.
   Но, к моему удивлению, Менгам и Корсен только переглянулись между собой и велели мне молчать об этой истории. Возмущенный, я уже открыл рот, чтобы рассказать и об убийстве слепого, но Менгам сухо оборвал меня на первой же фразе:
   -- Довольно, мальчуган. Ступай!..
   Я вышел удрученный и растерянный, больше, чем когда-либо, и тут же дал себе клятву, что не успокоюсь до тех пор, пока сам, без всякой посторонней помощи, не распутаю все нити этой жуткой тайны, которые тянутся от Менгама к Луарну и сплетают липкую, цепкую паутину, затягивающую в свою сеть всех, кто к этой тайне подойдет.
   Следя за Луарном в оба глаза, я заметил, что по вечерам, не сходя с "Бешеного", он подает какие-то таинственные сигналы Марии Наур, стоящей на берегу. После этих сигналов она обыкновенно сейчас же исчезала и появлялась снова лишь поздно ночью, взмахивая электрическим фонариком... Луарн отвечал ей тихим свистом...
   Что это были за манипуляции между ними, я не мог догадаться, как ни ломал себе голову... А ломал я ее беспрерывно и беспрерывно находился в состоянии тревоги и беспокойства.
   Целые ночи напролет я проводил на палубе "Бешеного" или на берегу, наблюдая за огнями мощного прожектора, скользившими, как чудовищные щупальца, по черной пустыне океана...
   До меня доносились только голоса морских птиц да мерный, спокойный и настойчивый рокот волн, разбивавшихся о скалы.
   Иногда передо мной внезапно вырастала фигура Менгама. Надвинув шляпу на глаза, горящие как у волка, он молча наблюдал свои владения. Корсен и Прижан, как тени, так же молча стояли за ним. Он протягивал руку и указывал куда-то вдаль, как будто посылая их в то таинственное царство, где был зарыт золотой клад, за обладание которым, кажется, все они уже продали свои души черту.
   Изредка до меня долетал тихий разговор. Это Менгам рассказывал своим неотлучным спутникам о том, что погребено на дне великого и грозного океана.
   Я слышал обрывки фраз:
   -- Там разбились "Джонни", "Европеец", "Динора" и "Лиззи Портер"... Они шли в Лондон... А там -- "Тангер" -- из Ливерпуля... Там -- "Три Брата" -- из Гавра, вон у тех скал погиб "Принц" -- из Глазго, и в течение 1883-1885 годов пошли ко дну: "Голландец", "Аристократ", "Норд", "Палермо" и "Капитан Балль"... Проклятое место!.. А к югу от этих скал наскочили на рифы "Одиссей" и "Веспер"... Они были нагружены испанскими винами... А вот место гибели "Каркасса", "Мартиники", "Ангелюса" и "Роберта Фрай"...
   Все большие океанские пароходы... Сколько золота, сколько драгоценностей... А кроме них гибли еще барки, бриги, баркасы, яхты и рыбачьи лодки... Я помню, шестнадцать лодок разбилось в одну ночь у мыса Перн...
   Он перечислял их названия, как будто вызывал из бездны океана тени погибших... Он знал их наизусть, точно могильщик своих покойников, и любовно ласкал их голосом и блеском волчьих глаз, алчущих того золота и тех драгоценностей, которые сверкают там, на дне черной пропасти, под черными водами...

Глава VI.
Мы идем в Порсал

   Несколько недель "Бешеный" работал над поднятием груза с затонувшего "Магомета". Когда судно вернулось в Ламполь, то все население встретило нас с напряженным любопытством, -- уж не напали ли мы на этот раз на золотой клад? И все остались разочарованы: с "Магомета" были подобраны лишь самые обыкновенные снасти да отдельные части машин.
   Передохнув два-три дня, Менгам начал поговаривать о каком-то новом походе и однажды позвал в свою каюту Луарна, заявив ему:
   -- Я, Прижан и Корсен отправимся завтра в Брест, а ты останешься командиром на "Бешеном" и отведешь его в один из ближайших портов.
   Я слышал эти слова и был удивлен, вероятно, не меньше, чем сам Луарн.
   Менгам же продолжал своим протяжным, слегка певучим голосом:
   -- Я очень доволен тобой, Луарн, очень доволен... Так, значит, ты снимешься с якоря завтра вечером, часов в одиннадцать...
   Луарн спросил угрюмо:
   -- Место назначения?
   Менгам бросил в сторону Корсена и Прижана лукавый взгляд. Потом его глаза устремились на Луарна и он произнес медленно и отчетливо:
   -- Порсал.
   На этот раз Луарн удивленно поднял глаза, и губы его дрогнули. Я же не верил своим ушам. Посылать Луарна в Порсал. Что за безумие!
   Но Менгам уже говорил, не скрывая насмешки:
   -- Что ты таращишь на меня глаза, мой дорогой? Я сказал: Порсал. Кажется, ясно. Или, может быть, тебе не нравится этот порт?
   Оба мерили друг друга взглядами. Глаза одного спрашивали: "Знает что-нибудь Менгам или не знает?" Глаза другого говорили: "Опасен мне этот парень или не опасен?"
   Прошло несколько секунд. Луарн первый отвел глаза в сторону и проворчал:
   -- Порсал так Порсал! Я не возражаю против ваших приказаний.
   -- Это очень любезно с твоей стороны, -- усмехнулся довольный Менгам.
   Луарн круто повернулся на каблуках и вышел.
   Трое оставшихся переглянулись между собой. Менгам подозвал меня и положил мне руку на плечо:
   -- Ты поедешь с Луарном...
   -- Да, -- подтвердил Прижан. -- Из Порсала ты можешь пройти к твоим двоюродным братьям, в Гэнсон... Это развлечет тебя... Но ты, кажется, недоволен?
   Крестный пристально посмотрел на меня. Я стоял бледный, опустив глаза и не смея признаться, что я боюсь, смертельно боюсь остаться на одном судне с Луарном...
   Признаться в этом не позволяла гордость. С другой же стороны, одно слово "Порсал" уже было для меня магнитом.
   
   Наступила ночь. В окнах домов Ламполя зажглись огоньки. Менгам со своими спутниками сошел на сушу, и весь экипаж, кроме меня и Луарна, последовал их примеру. Едва "Бешеный" опустел, как на пристани появилась Мария Наур. Луарн тихонько свистнул. Она прыгнула в лодку и стала грести в нашем направлении.
   Я нарочно отошел подальше, не желая попадаться ей на глаза.
   Сидя на корме, я слышал, как голос Луарна окликнул ее, когда ее лодка поравнялась с бортом "Бешеного". Она поднялась на палубу.
   После этого все стихло, но минут через десять я услышал полусдавленный крик, топот ног, и мимо меня пробежала черная фигура Марии.
   Она убегала от настигавшего ее Луарна и злобно бросала ему в лицо:
   -- Убийца! Убийца!
   Он схватил ее за руку и пригнул к полу... Доски заскрипели и застонали, послышался стон, шум борьбы, падение тела и горький плач Марии. Потом наступила снова тишина, и вдруг прозвучал голос Луарна:
   -- Меня посылают в Порсал. Ты понимаешь, что это значит?
   Ответа Марии я не слышал. Мимо проплыл баркас с несколькими матросами, которые громко пели и разговаривали, но за шумом их голосов я все же уловил слова:
   -- Менгам наготове. Надо предупредить остальных...
   Мария покинула "Бешеный" поздно ночью... Огоньки фонарей в порту плясали на черных водах. Ламполь крепко спал.
   
   На следующее утро Менгам, Корсен и мой крестный отправились в Брест. Все трое принарядились, как на праздник, причем у Корсена и у моего крестного были совершенно одинаковые костюмы и одинаковые фуражки с золотыми пуговицами.
   На берегу за ними побежала было толпа любопытных мальчишек, но они быстро отделались от них, взойдя на маленький пароходик, отвозивший пассажиров "на континент". Среди этих пассажиров была и Мария Наур.
   Ровно в одиннадцать часов вечера "Бешеный" снялся с якоря. Луарн за все время перед нашим отплытием не сказал мне ни единого слова, и я инстинктивно чувствовал, что он догадывается о моей ненависти к нему и избегает меня.
   Знал ли он о том, что я видел, как он убил слепого? Знал ли он, что я видел, как он сверлил каучуковую трубку?.. На это я не мог ответить, но мне было совершенно ясно одно: Луарн замышляет что-то, У Луарна есть сообщники, и Мария Наур недаром отправилась в Брест.
   По прибытии в Порсал я, перед тем как сойти на берег, предупредил Луарна, что пробуду несколько дней у своих двоюродных братьев. Он промолчал.
   Я отправился в путь в полдень, рассчитывая добраться до места к ночи. Но солнце уже садилось, а идти было еще далеко.
   Я решил переночевать в первой же гостинице, которая попадется мне по дороге. В сумерки я набрел на небольшое здание у перекрестка дорог. Над дверьми висела ветка омелы. Я вошел во двор и попросил разрешения переночевать. Пожилая женщина приветливо пригласила меня войти в комнату.
   В маленьком зальце было несколько человек, гревшихся у камина. На столе стопка тарелок, опорожненные стаканы и остатки холодного мяса, сыра и ветчины. Хозяйка ласково предложила мне закусить.
   Едва я уселся за столик, как в комнату вошли два господина в охотничьих костюмах и в сопровождении двух борзых. Они поставили свои ружья у стены и расположились поближе к огню, с наслаждением покуривая трубки.
   Из их отрывистых разговоров я узнал, что с некоторых пор в этом краю стало неспокойно. Появилась какая-то шайка, известная под кличкой "морская банда", которая грабит дома, разоряет фермы, угоняет скот и наводит панику на все окрестные селения.
   Один из охотников сказал:
   -- Кажется, вчера вечером эта банда уже похозяйничала в Лан-ар-Кэ...
   На это один из только что вошедших крестьян заметил;
   -- Нет ничего удивительного, если разбойники явятся не сегодня завтра к Дрэфу отбирать у него его "сокровища". Я слышал, что с ними Ян, брат Антуана.
   Я услышал знакомое имя "Дрэф" и навострил уши.
   Крестьянин продолжал:
   -- Сказать по правде, если они отберут у Антуана Дрэфа даже все его золото, то им хватит этого всего лишь на один зуб.
   Но вокруг шумно запротестовали:
   -- Как бы не так. Антуан лазал на дно океана за своим золотом уже давно, но кто ему мешает слазить еще один раз? Ведь море не отдало ему сразу все свои миллионы.
   Хозяйка гостиницы вмешалась в разговор:
   -- По-моему, не нужно далеко и лазить... Золото-то тут, под боком.
   Один из охотников откликнулся с оживлением:
   -- Золото тут? Да где же именно?
   -- Возле самых скал. Тут разбилось столько кораблей, что их не пересчитать. Не правда ли, господин Персо, -- обратилась она к другому охотнику, -- ведь эта старая лисица доверху набила золотом свои мешки?
   -- Вы говорите об Антуане Дрэфе?
   -- Ну да, о рыбаке из Кергралля.
   Охотник ничего не ответил.
   Все примолкли... Каждый как будто лелеял в своей душе мечту об этом золоте, которое лежит вот здесь, совсем близко, стоит только протянуть к нему руку.
   И среди тишины прозвучал чей-то голос:
   -- Странно, что Менгам еще не пожаловал сюда. Тут ему была бы пожива.
   -- Менгам, -- перебил человек в длинной рабочей блузе, повозка которого только что остановилась у гостиницы, -- да ведь я два часа назад видел в порту судно Менгама "Бешеный".
   Все закричали наперебой:
   -- Менгам? Менгам тут? Не может быть!
   Сам не знаю, как это случилось, но я вдруг преодолел свою застенчивость и довольно громко заявил, что Менгам в Бресте, а в порту стоит только его судно. "Бешеный" вышел лишь вчера вечером из Уэссана, и я сам был на борту.
   Это заявление вызвало живейшее любопытство. Меня окружили со всех сторон, рассматривали, расспрашивали, как будто человек, побывавший на "Бешеном", являлся каким-то феноменом.

Глава VII.
Рука, кинжал, тройка, девятка

   Покинув радушный кров гостиницы, я наутро добрался до своих двоюродных братьев и провел у них три дня.
   На рассвете четвертого дня я отправился обратно, избрав тот же самый путь.
   Снова спустились сумерки на землю, и в сумерках лес, вдоль которого шла дорога, показался мне жутким и зловещим. Оголенные ветки деревьев торчали как вздернутые кверху руки, и корни выпирали из земли, точно нарочно, чтобы человек споткнулся о них. Я старался прибавить шагу и уже не шел, а почти бежал, как вдруг на повороте перед самым моим носом вынырнула какая-то старуха в платке. Рядом с ней стояла убогая повозка, а возле повозки овечка щипала пожелтевшую траву.
   Старуха окликнула меня:
   -- Добрый вечер. Поздненько ты вышел на прогулку!
   У нее был грубый, хриплый, низкий голос, почти бас...
   Я ответил ей:
   -- Добрый вечер, -- и хотел уже было пройти мимо, но она остановила меня:
   -- Подожди-ка, паренек.
   Я ускорил шаги, но она пошла следом за мной:
   -- Черт возьми, ты не хочешь остановиться? Может быть, ты боишься? Боишься бедной, дряхлой старушонки? Вот дурачок.
   Я вообще не боялся дряхлых старушонок, но эта старушка, в черном платке, в какой-то странной серой крылатке, в больших сапогах, с низким, грубым голосом и щетинистым подбородком, не внушала мне никакого доверия, и мне хотелось только поскорее отделаться от нее.
   -- Дай-ка мне руку, -- попросила она, и в тот же миг моя рука очутилась точно в железных тисках.
   -- Куда ты ид ешь?
   -- В Порсал, -- ответил я.
   При этих словах она обернулась и сделала какой-то знак. Из-за ближайших деревьев вынырнуло человек пять-шесть мужчин. Вид у них был самый подозрительный, и они совсем не производили впечатления странников.
   Они вступили со старухой в разговор, ведя его вполголоса, старуха же, забывая свой дряхлый возраст, выпрямилась, и из-под юбки выглянул краешек брюк. Я понял, что передо мной мужчина. Один из мужчин обратился ко мне:
   -- Скажите-ка, "барышня", вы действительно не боитесь нас?
   Я не обратил внимания на насмешливую кличку "барышня" и ответил:
   -- Нет, не боюсь.
   -- Вот это хорошо. Но в таком случае разрешите нам дать "барышне" маленькое поручение: вы возвращаетесь сегодня вечером в Порсал, к мамаше?
   -- Да, -- ответил я сердито.
   -- Чудесно. Так пусть же "барышня" завтра утром прогуляется в порт и посмотрит, пришел ли "Бешеный" -- это название судна, понимаешь? И если он пришел, то "барышня" вежливенько разыщет на "Бешеном" матроса Луарна -- именно Луарна, а не кого другого -- и скажет ему: "Кто-то прибыл и кто-то ждет". Понятно?
   Я кивнул головой.
   -- Луарн... Его зовут Луарн... Не забудь имя. Повтори, что ты скажешь ему?
   Подумав немного, я добавил:
   -- А если он спросит меня, кто прибыл и кто послал меня?
   Человек нерешительно потоптался на месте и пошел советоваться с товарищами.
   Вернувшись ко мне, он протянул монету в два су и сказал:
   -- Возьми эту монетку и отдай ее Луарну... Отдавая, скажи: "Кто-то прибыл и кто-то ждет". Луарн толковый парень. Он не спросит тебя ни "кто", ни "где", ни "когда"... Но только помни: болтать об этом ты не должен никому, иначе...
   Он погрозил мне кулаком, но на него со всех сторон зашипели:
   -- Ну, ну, полегче... Не пугай "барышню".
   Я сунул монету в жилетный карман и уже хотел было улизнуть, как меня снова остановили:
   -- Подожди. Ты идешь не туда.
   -- Да ведь это дорога в Порсал.
   -- Ты глуп, паренек. Следуй за мной.
   Один из мужчин взял меня за шиворот и повел перед собой. Встретившуюся по пути канаву он перепрыгнул одним махом и перекинул меня через нее, как котенка.
   -- Мы пойдем по другой дороге, тут гораздо ближе, -- сказал он, увлекая меня на тропинку, обсаженную ивами...
   Я чувствовал, что меня обманывают и указывают мне кружной путь.
   Но я чувствовал также, что протестовать было бы бесполезно, так как, очевидно, в расчеты шайки входило заставить меня прийти в Порсал как можно позже и оставить себе время скрыться и замести следы.
   Мы прошли около ста метров. Я осторожно повернул голову и увидел, что ни повозки, ни старухи и никого из ее компании уже не было на прежнем месте.
   Мой спутник довел меня до какой-то невысокой ограды и коротко приказал:
   -- Прыгай.
   Я перепрыгнул.
   Когда я стоял уже по ту сторону, он сказал мне:
   -- Иди лесом и не бойся... Скоро ты выйдешь на широкую дорогу... Первая же дорожка налево приведет тебя в Порсал.
   -- Сколько километров? -- спросил я.
   -- Двадцать. Лучше, если бы ты переночевал где-нибудь, а завтра утром пойдешь дальше. Смотри только, не попадись на глаза лесным сторожам. Прощай. И не забудь, что тебе велели передать Луарну.
   Он ушел, и я вздохнул от радости, что наконец-то остался один.
   
   Указанную мне дорогу я нашел скоро, но дождь, накрапывавший еще тогда, когда я шел с моим спутником, перешел в настоящий ливень. Я промок до костей и тщетно старался спрятаться под деревьями... У меня было прескверное чувство человека, забравшегося ночью в чужие владения и боявшегося, что его каждую минуту могут настигнуть и поймать.
   Было уже почти совсем темно, когда я вдруг наткнулся на тех двух охотников, которых встретил в гостинице при дороге.
   Один из них, господин Персо, сразу же узнал меня, едва только чиркнул спичкой и осветил мое лицо.
   -- Мы с тобой знакомы, малыш. -- И прибавил с удивлением: -- Скажи мне, пожалуйста, каким образом ты забрался в мой парк?
   -- Мне указали неверную дорогу, -- объяснил я. -- Мне надо попасть в Порсал.
   -- Да ведь ты идешь в обратную сторону от Порсала.
   -- Мне сказали, что первая же дорожка налево приведет меня в Порсал.
   -- Верно, но ты сделаешь, таким образом, крюк в четыре или пять лье.
   Он посмотрел на мое смущенное и растерянное лицо и сказал:
   -- Ты промок до костей. Пойдем-ка с нами.
   Я с радостью согласился. Дождь лил потоком. Когда мы вошли в дом господина Персо, то с нас текло как с утопленников. Персо подвел меня к печке в кухне и сказал:
   -- Сними-ка свою курточку и высуши ее.
   Я снял куртку и жилет и хотел повесить их на спинку стула. При этом из кармана жилета выпала монетка, которую я должен был передать Луарну, и покатилась под ноги хозяину дома.
   -- Ты теряешь свое богатство, малыш, -- засмеялся господин Персо, поднимая монету и рассматривая ее.
   -- Что за странная штука? В первый раз вижу такую. Монета с изображением руки, кинжала и двух цифр. Тройки и девятки. Чеканка, правда, немножко грубовата.
   Я, в свою очередь, принялся рассматривать монету, на которую раньше не обратил никакого внимания.
   Рука, кинжал, тройка и девятка.
   Что это означает?
   И в тот же миг я вспомнил слова Луарна, сказанные Марии Наур:
   -- Надо предупредить остальных.
   Я в нескольких словах рассказал о моей встрече в лесу. Господин Персо, сильно заинтригованный, вертел монетку между пальцами и говорил:
   -- Я уверен, что это какой-то секретный знак. И мне кажется, что тут замешана "морская шайка".

Глава VIII.
Тайна рыбака

   После ужина, когда старая служанка, убрав со стола, пожелала нам доброй ночи, господин Персо наполнил наши рюмки и приступил к рассказу. Я запомнил все от слова до слова, хотя мне и в голову не приходило тогда, что скоро я сам столкнусь со всеми этими людьми и буду участвовать в их приключениях.
   -- Обратили ли вы внимание, -- так начал господин Персо, -- на одно странное совпадение: судно Менгама появилось в Порсале как раз в то время, когда "морская банда" снова зашевелилась в наших краях. Не доказывает ли это, что акулы почуяли где-то поблизости богатую добычу? Ведь недаром же ходит легенда, что у наших берегов скрыто под водой баснословное сокровище.
   Многие утверждают, что все это сказки. Пусть так! Но я немало наслышался об этом кладе еще в детстве и, помнится, тогда уже мечтал о том, чтобы добраться до него.
   Никто, насколько мне известно, никогда не пытался проверить эти слухи, пока такой смельчак не выискался наконец лет двадцать тому назад. Он произвел розыски между Порсалом и северо-западным побережьем Уэссана, но туман застиг предприимчивого малого среди скал, его судно -- "Дерзкий" -- разбилось в щепы, и сам он пошел ко дну вместе со всей своей командой. Таким образом, подтвердилось старинное поверье -- гибель ждет всякого, кто попытается извлечь клад со дна морского.
   Мрачная тайна, окружавшая похороненное сокровище, как будто сгустилась еще больше, и с тех пор никто уже не пробовал нарушать его могильный покой. Но вот один рыбак из Порсала, по имени Антуан Дрэф, наткнулся как-то на корпус затонувшего корабля. Он стал хвастаться, что скоро разбогатеет -- больше того, он забросил свои сети. Но так как малый он был не глупый, то о месте своей находки он не проронил ни слова.
   Антуан Дрэф занимался своим скромным промыслом вместе со своим братом Яном, который был немного моложе его, и оба рыбака, замкнутые и нелюдимые, очень подходили друг к другу по характеру. Они жили в маленькой хижине, прилепившейся к скале, точно морская раковина, и вели суровую, полную лишений, жизнь, ничего не ожидая в будущем, ни на что не надеясь.
   Однако счастливая находка сразу точно переродила Антуана. В этот день он отправился в море один, так как брату его понадобилось зачем-то в город.
   Вернувшись домой, Ян нашел их жалкую хижину запертой, лодка же, как всегда после ловли, вытащена на песок. Ян решил, что брат отправился продавать рыбу. Но время шло, а его все не было. Рыбак забеспокоился и отправился на поиски брата.
   Долго он бродил по окрестным местам -- Антуана не было нигде. Наконец, добравшись до деревни, Ян заглянул на всякий случай в трактир, куда они обычно продавали рыбу. Антуан был там. Этот молчаливый, угрюмый малый почувствовал вдруг непреодолимую потребность увидеть людей, похвастаться перед ними своей удачей.
   Я сам был при этом и видел все, вот как вижу сейчас вас обоих. Перед кабачком на площади, в сгущающихся сумерках, возбужденно жужжали кучки людей. Деревенские кумушки, работая локтями и кулаками, старались протиснуться поближе к двери, из которой вместе с запахами сидра и еды доносился неясный гул голосов. Ян с трудом пробрался к крыльцу.
   Кто-то крикнул ему:
   -- Слышь, братец-то твой сокровище нашел!
   -- Что-о?
   Рыбак ничего не понял и принялся еще энергичнее проталкиваться вперед.
   Антуана окружала целая толпа, одни орали что было мочи, стараясь перекричать друг друга, другие смеялись, третьи глубокомысленно покачивали головами. А кто-то изо всех сил колотил по столу, и дребезжанье посуды, сливаясь с общим гулом, придавало ему какую-то тревожную нотку"
   Увидев брата, Антуан умолк -- хотя до этой минуты он говорил без умолку. Он сидел, втянув голову в плечи, напряженно глядя перед собой.
   -- Ну? -- спросил его Ян. -- Рассказывай, чего ты там подцепил?
   Но тот уткнулся в свой стакан и ничего не ответил.
   Кто-то счел своим долгом объяснить:
   -- Да вот говорит, будто на клад набрел, на Порсальский.
   Ян весь встрепенулся:
   -- Антуан, да что же ты?..
   Но Антуан как в рот воды набрал. Другим он мог рассказывать о своей удаче, их он не боялся. Ведь они все равно не сумеют ничего открыть. Но как солгать брату, как скрыть от него то, во что Антуан не хотел никого посвящать. Да, один только Ян был опасен ему, Ян, с которым он никогда не разлучался, который умел читать в его душе как в своей собственной. Одно движение, один взгляд -- и Ян поймет все.
   Младший брат отошел в сторону, так ничего и не добившись, а Антуан, точно одержимый, начал шуметь и носиться по заведению. Право, можно было подумать, что в него бес вселился. А когда глаза его встречались с глазами брата, он злобно хихикал и гримасничал.
   Наконец наступила ночь, хозяин выставил засидевшихся гостей на улицу, последние сплетники волей-неволей разбрелись по домам, пошли и братья Дрэф.
   Только тут Ян, шедший позади, заметил, что Антуан нетверд на ногах.
   -- Да ты, брат, здорово нализался, -- крикнул он ему, смеясь, -- прямо сказать, напился как свинья.
   Но Антуан по-прежнему молчал.
   Два-три человека, в том числе и я, из любопытства пошли следом за ними. Мы думали, что они сейчас спустятся к берегу, где лепилась их хижина -- "Отрубленная Рука". Но Антуан, миновав тропинку, пошел дальше, а Ян безмолвно последовал за ним, как тень.
   Вдруг Антуан остановился, как бы забыв о присутствии брата. Широко раскрытые глаза его были устремлены на море, ноздри раздувались, точно у лошади -- вот-вот заржет. В темном небе теплился перламутром молодой месяц, горизонт тонул во мгле, внизу тускло поблескивало море.
   Встревоженный Ян положил руку на плечо брата:
   -- Антуан! Да что с тобой?
   Тот свирепо высвободился.
   Простая душа Яна не знала до сих пор искушений, и блеск золота не волновал ее. Нужда и суровый труд приучили его к смирению, и даже весть о найденном сокровище не пробудила в нем алчности. Но тут он почувствовал себя вдруг глубоко обиженным, и где-то в самых тайниках его существа впервые зашевелилась зависть.
   Право, можно было лопнуть от досады, видя, как Антуан шатается целыми днями без дела и при этом всегда сыт и пьян. Где он брал деньги? Ян то и дело замечал у брата какую-нибудь обновку -- то кожаный кошелек, то трубку, и однажды фетровую шляпу, как у настоящего богача. Вот эти мелочи больше всего и разжигали в нем нехорошее чувство к Антуану. Иногда, подчиняясь искушению, он украдкой поглаживал фетр и даже примерял шляпу.
   На этих мелочах Ян впервые почувствовал разницу между своим и чужим и дал себе клятву, что разыщет клад, чего бы это ему ни стоило.
   Он стал следить за братом. Когда тот уходил в море, он взбирался на утес и не выпускал лодки из виду, пока голубая даль не поглощала ее без следа. А ночью он объезжал в челноке места, где днем побывал Антуан. Но все было напрасно.
   По округе между тем ходили самые разнообразные слухи и толки. Одни утверждали, что Антуан уже порядком набил карман, извлекая сокровища по частям, другие, напротив, думали, что он не притрагивается к кладу, боясь, как бы брат его, "прощелыга и бездельник", не прикарманил бы золота. Но хитрый рыбак продолжал молчать как рыба, он ничего не утверждал, ничего не отрицал.
   Признаюсь вам, что и я пытался однажды выведать у Антуана его тайну. Приняв как можно более независимый вид, я направился к хижине, где он живет и по сей день.
   Мы повстречались с ним у самого спуска, Антуан шел куда-то своим медленным шагом, волоча ноги.
   -- Ну, Дрэф, -- сказал я без дальних предисловий, -- поговаривают, что вы скоро станете, а может быть, уже стали, самым богатым человеком в наших краях.
   Я впился в него глазами, стараясь уловить, какое впечатление произведут мои слова, но лицо рыбака оставалось непроницаемым, ни одна черточка в нем не дрогнула. Мне даже показалось, что он не понял меня. Вдруг в глазах его вспыхнул огонек:
   -- А-а! -- насмешливо протянул он.
   Не скажу вам, чтобы вид его внушил мне большую симпатию. Жесткий, недоверчивый взгляд и странная смесь простоты и лукавства не вызывали доверия. Я вгляделся в него внимательнее. Это был уже старик, конченый человек, дрожащий, изглоданный алкоголем.
   -- Признайтесь, Антуан, здорово вы удивились, когда наткнулись на клад... Как это вышло? Случайно или вы долго искали его? Ну-ка, расскажите...
   Уж, конечно, он не за мухами охотился в этот день. Выехал, как всегда, в море, только на этот раз один, потому что Ян отправился в Сен-Ренан за парусиной.
   Я слушал его с напряженным вниманием, стараясь уловить в его рассказе хоть одну фальшивую нотку, но старый рыбак и не пробовал ввести меня в заблуждение, назвав какое-нибудь вымышленное место. Он только подмигнул слегка, как бы давая мне понять, что не откроет тайны. Он ловил рыбу. Вдруг удочка его зацепилась за что-то под водой. Он посмотрел. В зеленоватой полумгле ясно вырисовывались очертания корабля.
   Он рассказал мне об этом очень подробно, но не дал ни одного существенного указания. Все было по-прежнему туманно и неопределенно, хотя и казалось вполне правдоподобным.
   Под нами, сверкая серебряной чешуей, расстилалось море, сотни утесов и скал теснились у его края, точно сбившееся стадо овец, вдали едва белел парусник. Антуан по дороге то и дело называл мне подводные рифы, заводи, фарватеры, точно желая внушить мне мысль, что вот тут, совсем близко, лежит огромное богатство... и что стоит ему только протянуть руку, и я узнаю, где оно находится. Я старался не слушать его, чтобы отделаться от соблазна, но старик, задыхаясь от ходьбы и указывая неопределенным жестом на море, упрямо твердил:
   -- Там он, там!.. вот чтобы мне провалиться на этом месте, если вру!
   Он -- клад... Но ничего более определенного я добиться не мог. Туманные намеки и сознательные противоречия начали раздражать меня, и, чтобы переменить тему, я спросил:
   -- А брат ваш?.. А Ян?
   Он нахмурился и проворчал:
   -- Шалопай... скотина! Сущая скотина! Шиш он у меня увидит, вот что!
   Больше мне не удалось вытянуть из него ни слова. Но я понял, что причиной этого упорного нелепого молчания был попросту безграничный эгоизм.
   Жадность и страх заставляли его отказаться от посторонней помощи. Сам он не умел, конечно, извлечь из-под воды ни одного гроша, но мысль о дележе, все равно с кем, хотя бы с братом, была невыносима ему: все или ничего!
   -- Я уверен, -- закончил господин Персо, -- что никто так никогда и не узнает этой тайны. С годами старик забудет точное местонахождение клада, и в этот день сокровище погибнет для мира во второй раз. Эти опасения, увы, недавно подтвердились. Мне передавали, что Антуан совсем выжил из ума, и алкоголь быстро заканчивает свою разрушительную работу.
   -- Ну а Ян? -- спросил господин Маркуль. -- Быть может, он знает что-нибудь?
   -- Ян исчез, -- ответил наш хозяин. -- Однажды, поссорившись с Антуаном, он связал свой узелок и ушел. Мне рассказывали, что Антуан долго смотрел ему вслед холодным, жестким взглядом. Он хотел убедиться, что брат действительно уходит.
   Ян медленно удалялся, опустив голову, и мешок за его спиной качался на ходу, точно нырял в волнах колосящейся ржи.
   Проводив брата взглядом, старый Дрэф, успокоенный, вернулся в хижину.

Глава IX.
Страшная ночь

   Добравшись наконец до Порсала, я убедился, что "Бешеный" стоит еще на якоре. Однако мне показалось, что работы его как будто уже закончены, и юнга, которого я встретил на набережной, подтвердил мне, что все готово к отплытию -- ждут только капитана с папашей Менгамом и Корсеном. Они должны приехать завтра.
   Услыхав это, я несколько изменил свои планы. Мне совсем не улыбалось встретиться с Луарном, так как в душе я твердо решил ничего не передавать ему. Я мало потеряю, думал я, если увижу "лисью морду" немного позже, а там крестный и папаша Менгам сумеют защитить меня от его мести, если он пронюхает, что я не исполнил поручения. Поэтому я попросил юнгу не упоминать о нашей встрече и поспешно убрался из порта.
   Делать мне было нечего, и я принялся бесцельно бродить по улицам предместья, как вдруг навстречу мне попался человек, очень похожий на одного из тех, которые задержали меня накануне. Я не обратил на это внимания, но, пройдя сто шагов, наткнулся на другого весьма подозрительного субъекта, восседавшего на тумбе. Я осторожно обошел его. Все было ясно -- не найдя Луарна на условленном месте, они поняли, что не следует слишком рассчитывать на мои услуги, и старались теперь осторожно приблизиться к своему сообщнику. Однако они предпочитали, по-видимому, не входить в город и слонялись вокруг да около. Я сообразил, что встреча с ними вряд ли будет очень приятна, и осторожно пробрался к берегу.
   Бесцельно бродя по скалам, я взобрался на высокий утес, у подножья которого белел песчаный бережок в форме подковы. Ступеньки, грубо вырубленные в камне, вели вниз. Я стал спускаться, подстрекаемый каким-то смутным любопытством. Снизу на меня веяло сыростью погреба, чайки и другие морские птицы с резкими криками кружились над моей головой, белая галька под ногами напоминала кости рассыпавшегося скелета. Жуткое и неприятное это было место!
   Я хотел было уже повернуть обратно, как вдруг заметил в одном из углублений скалы маленькую деревянную хижину.
   Около нее кое-где пробивалась трава, а немного поодаль, на песке, лежала на боку лодка, старая, облупившаяся и высохшая. Видно, давно ее не спускали на воду.
   И окна, и дверь хижины были плотно закрыты. Я подошел ближе. Представьте же мое волнение, когда я увидел на двери вырезанную из дерева руку натуральной величины. Рукав был выкрашен в черную краску, и на обшлаге выступали три выпуклые нашивки, из которых одна изгибалась петлей -- отличительный знак офицера британского флота. Скульптура эта в свое время, должно быть, украшала нос какого-нибудь военного корабля.
   "Отрубленная Рука"!.. Итак, передо мной была хижина Дрэфа... Тихо ступая по песку, взволнованный и испуганный, я с удвоенным интересом обошел таинственный уголок, куда завела меня судьба.
   Но где же сам хозяин?
   Еще немного, и я постучался бы или попробовал открыть дверь.
   Вдруг издали раздался громкий свист, я вздрогнул и, как преступник, отскочил в сторону. Укрывшись за хижиной, я осторожно огляделся и увидел несколько человек, которые спускались вниз по ступенькам.
   По шуму гальки я понял, что они приближаются ко мне, и весь похолодел, узнав среди них моих вчерашних знакомых. Здесь, между этих скалистых стен, сурово смыкавшихся за мной, я чувствовал себя как крыса в мышеловке.
   На земле, между скалой и хижиной, валялась деревянная лесенка. Приставить ее к стене и добраться до окошка чердака было для меня делом одной минуты. Затем я втащил лестницу за собой и тихонько прикрыл ставень.
   "Они, наверно, охотятся за Дрэфом, -- решил я, -- пусть только войдут, и я в один миг выберусь отсюда".
   А что, если Дрэфа нет дома? Если он не захочет открыть им? Ведь эти негодяи не остановятся перед тем, чтобы влезть на чердак. Сердце мое стучало как молот. Я присел на груду старой парусины и стал ждать.
   Тяжелые удары кулаков и ног так и сыпались на дверь, и все жалкое строение тряслось, словно от подземных толчков. Грубые, хриплые голоса звали Дрэфа, и мне казалось, что они звучат над самым моим ухом. Затем чьи-то тяжелые шаги обошли хижину и остановились под окном чердака.
   Я замер... Но в этот момент дверь наконец поддалась, и вся банда с шумом ворвалась в хижину, а один из негодяев заорал во всю глотку, окликая Луарна.
   Поднялась невообразимая кутерьма, крики ярости, проклятья, брань сливались в отвратительный гул, на фоне которого я отчетливо различал пронзительный голос матроса с "Бешеного".
   Бежать... скорее бежать... теперь или никогда... -- лихорадочно выстукивало у меня в мозгу...
   Но... я испугался. Ночь надвинулась как-то внезапно, и первые раскаты грозы, собиравшиеся еще с утра, уже будили в скалах мощное эхо. Взвесив опасность, которая ожидала меня снаружи, я решил остаться. И хорошо сделал, ибо не прошло и десяти минут, как буря разыгралась вовсю, молния сверкающим зигзагом расколола непроглядную мглу, и потоки дождя хлынули на землю и море. Я вытянулся плашмя на полу и заглянул в щель между досками -- там внизу я увидел ненавистную "лисью морду",
   
   Их было семь человек. Ужасная старуха, остановившая меня накануне, оказалась здоровенным малым, и теперь, в мужском костюме, с красным шейным платком и нахлобученной на глаза шляпой, он внушил мне еще меньше доверия, чем тогда.
   Все они говорили разом, сильно жестикулируя, и были, по-видимому, чем-то очень взволнованы, все, кроме одного человека. Опершись на стол и закрыв лицо руками, он не шевелился и, казалось, спал глубоким сном. Он ни разу не шелохнулся, не сделал ни малейшего знака для движения во время всей последующей сцены.
   Трудно было разобрать что-нибудь в этом нестройном хоре криков и проклятий. Прибавьте к этому вой ветра, грохот волн, разбивавшихся о скалы, и громовые раскаты, покрывавшие время от времени гул голосов.
   Однако, привыкнув к шуму, я разобрал, что люди эти в чем-то упрекают Луарна.
   -- Ты всегда ненавидел его...
   -- Говорю вам, что он погубил бы всех нас... Он рыскал за мной по всему острову и громко выкрикивал наши имена...
   Чтобы лучше слышать, я буквально распластался на полу. Вся банда теснилась вокруг Луарна, осыпая его вопросами и упреками. Право, можно было подумать, что это судебное заседание, а неподвижный человек у стола мог смело сойти за председателя.
   -- Да поймите вы, черти полосатые, что он совсем рехнулся, -- вопил Луарн, -- после того, как ослеп тогда в кочегарке... Ну, а если бы он напоролся на папашу Менгама, что тогда? одно слово -- и тот бы все понял. "Ян, -- твердил я ему, -- Ян, заткнись... заткнись, или ты всех нас погубишь... " Но он не узнавал уже моего голоса, не понимал слов... Вот тут-то я и припечатал его.
   -- Месть!..
   -- Месть и ревность, вот что! Все знают, что вы охотились за одной юбкой, и ты...
   -- А теперь он унес с собой тайну...
   Несколько человек в бешенстве ринулись на Луарна, но он оттолкнул их.
   -- Я решил, что Ян спятил... что он выдаст всех нас. Но остается Антуан...
   При этих словах все обернулись к человеку, неподвижно сидевшему у стола, и только тут я понял, что это хозяин хижины.
   -- Он видел клад, -- заявил Луарн, -- и сумеет лучше Яна объяснить нам, как его найти. А кто же заставит его развязать язык, если не мы?
   Раздалось отвратительное хихиканье.
   -- Слишком поздно!
   И человек, произнесший эти слова -- он стоял как раз около бывшего рыбака -- изо всей силы грохнул кулаком по столу... Хозяин хижины, хранивший до сих пор молчание, вернее, труп его, медленно соскользнул на пол.
   -- Старый мешок насквозь прогнил от водки, -- проворчал кто-то, -- вот кондрашка и прикончила его разом.
   Поднялась невообразимая суматоха. Луарн весь побелел. Убив Яна, он выпустил из рук сокровище, так как Антуан тоже умолк навеки.
   Все накинулись на "лисью морду". Он вывернулся с ловкостью обезьяны, выскочил из хижины и был таков. Вся ватага бросилась за ним в погоню, и скоро их крики и шум шагов потонули вдали. Только море да ветер, слив свои голоса, точно служили панихиду над мертвецом.
   Я, однако, благоразумно предпочел провести ночь на своем чердаке. Спустившись поутру вниз, я заглянул в хижину -- около стола все еще лежало распростертое тело Антуана.
   
   Вернувшись в Порсал, я нашел там папашу Менгама, Корсена и моего крестного. Они только что приехали. Я, разумеется, не стал посвящать их в свои приключения. Луарн вертелся тут же. Лицо его показалось мне довольно кислым, а правый кулак был обмотан окровавленной тряпкой.
   Я с нетерпением ждал, что будет дальше... Днем три друга направились к хижине. Какое разочарование ожидало их там! Что мог поведать мертвый?
   Ночью они вернулись, молчаливые и сосредоточенные, а утром "Бешеный" вышел в море и взял курс на Уэссан.
   Из этого я заключил, что папаше Менгаму, подобно многим другим, не удалось разрешить тайну... если только он не получил каких-нибудь сведений из другого источника.
   Воображение мое работало лихорадочно, но я умел держать язык за зубами и никому не заикнулся о том, что видел в ту страшную ночь.

Глава X.
Рамоно

   У моего крестного Прижана была собака, помесь овчарки с болонкой, звали ее Рамоно. Это было умнейшее существо" хотя, правда, не слишком красивое, и никогда, мне кажется, ни один хозяин не любил своего пса с такой страстной нежностью, как капитан "Бешеного" любил Рамоно.
   В этом, собственно, не было ничего удивительного. Мой крестный был прекрасным семьянином, но жена и дети не могли сопровождать его в плавании, тогда как с собакой не было нужды расставаться. Вот почему Прижан и привязался к ней с такой силой. Он буквально обожал своего рыжего Рамоно, и тот платил ему за это глубочайшей преданностью.
   Когда мой крестный выходил в море без хозяина, Рамоно неизменно сопровождал его, но стоило папаше Менгаму появиться на палубе "Бешеного", как беднягу тотчас же высаживали на берег, и крестный отправлялся в ближайший порт искать для своего любимца надежное убежище.
   Дело было в том, что Менгам просто не выносил этой собаки. И когда Прижан вступал с ним в пререкания, доказывая, что капитан полный хозяин на своем корабле и может, если пожелает, завести себе не только собаку, но и медведя, папаша Менгам ехидно возражал ему, что и он, мол, как владелец судна, не последняя спица в колеснице и право диктовать законы принадлежит отчасти и ему.
   На этой почве между ними постоянно вспыхивали ссоры, и дело подчас доходило чуть не до драки. Однако папаша Менгам всегда умел вовремя остановиться и охладить пыл крестного.
   Высадившись на берег, Прижан тотчас же мчался к своему любимцу. Он посвятил меня во все подробности этой истории и возложил на меня обязанность следить за тем, чтобы собака не голодала. Поэтому я часто отправлялся навестить Рамоно, щедро нагруженный всякой снедью. Но каких предосторожностей мы ни принимали, от зорких глаз папаши Менгама уйти было трудно, и он буквально ходил за нами по пятам. Лишь только Прижан подходил к дому, где жила собака, как хозяин вырастал перед ним, точно из-под земли, и пока крестный ласкал своего друга, он нетерпеливо шагал по двору или беседовал с Корсеном, ибо троица эта была неразлучна. Самое любопытное, что Менгам начал постепенно проявлять к собаке странный интерес. Он часто подходил к конуре и разглядывал бедного пса с таким видом, точно это было какое-нибудь заморское чудовище. У крестного даже мелькнула мысль, что хозяин собирается отравить Рама, и он попросил меня последить за ним. Но я не заметил у "папаши" никаких враждебных намерений по отношению к узнику и успокоил Прижана.
   Иногда Менгам даже сам предлагал прогуляться к Раму, и мы отправлялись в Гвалгарч вчетвером, причем мужчины всю дорогу ссорились, чтобы не утратить навыка в этом деле. Подчас мы засиживались в гостях у Рамоно до позднего вечера, и тогда к нам обычно присоединялась еще одна загадочная фигура. Это был богатый человек, житель Ламполя, обставлявший свои посещения необычайной таинственностью. Его со всевозможными предосторожностями вводили в маленькую гостиную, и там все четверо, усевшись за круглый стол, погружались в изучение морских карт. Они переговаривались между собой вполголоса, загадочными обрывистыми фразами, смысл которых ускользал от меня. Насытившись по горло этой чертовщиной, я тихонько выскальзывал из комнаты и отправлялся побеседовать о тщете всего земного с беднягой Рамоно. Таинственность этих людей казалась мне теперь нелепой и смешной, ибо ключ к решению загадки, как я думал тогда, потерян навсегда, и погребенное золото никогда уже не засверкает перед алчным взором человека.
   Но вот однажды, когда я делился этими мыслями со своим четвероногим другом, тот, вместо того чтобы, по обыкновению, лизнуть меня в знак полного согласия своим шершавым языком, вдруг глухо зарычал. Я поднял голову и увидел перед собой папашу Менгама. Он пристально глядел на собаку, и мне показалось, что на лице его играла ехидная усмешка.
   -- Что ты тут делаешь?.. Опять собака? -- спросил он, -- Вечно эта дрянь у вас на уме. Ну-ка, отвяжи ее и идите за мной оба.
   Я исполнил приказание, и мы отправились в комнату, где сидели Прижан, Корсен и загадочная личность.
   На пороге я заколебался.
   -- Ну же, входи! -- приказал хозяин.
   Какой дьявольский замысел гнездился в этой отвратительной голове? Я видел, что у крестного на лице была написана неподдельная тревога.
   -- В чем дело? -- спросил Менгам, отвратительно хихикая. -- Вы как будто таракана проглотили, дорогой Прижан? Я только хочу доказать вам, что этот пес самая подлая тварь на всем побережье от Порсала до Уэссана.
   Затем он как ни в чем не бывало уселся на свое прежнее место и беседа завязалась снова. Я же с Рамом устроился в сторонке, прислушиваясь одним ухом к тому, что говорилось за столом. Речь шла все о том же -- затонувшие корабли, подводные сокровища, "морская банда". Изредка кто-нибудь из них принимался вдруг оплакивать смерть Дрэфа или упоминал о письме, которое тот написал Прижану.
   -- Итак, вопрос решен, -- заявил наконец папаша Менгам, -- я согласен -- дело пора двинуть. Но предупреждаю вас: риск большой, мы ставим на карту все.
   Дом, где происходили эти совещания, стоял в уединенном месте, довольно далеко от Стиффа, еще дальше от Ламполя; одним словом, лучшего приюта для всяких пиратов и темных личностей нельзя было и выдумать. Он принадлежал одной старухе, на попечение которой Прижан оставлял своего драгоценного друга всякий раз, как "Бешеный" приходил сюда с хозяином. Старушка целый день вязала чулки, сидя на крылечке перед домом. Она ложилась с курами, а ключ от двери клала на притолоку, на случай, если папаша Менгам или Прижан вздумают провести вечер в ее скромном жилище. А случалось это всегда, когда им нужно было встретиться с таинственным лампольцем, о котором я уже говорил. Этот человек всегда приходил в Гвалграч один, пробираясь уединенными кружными тропинками, словно для того, чтобы сбить кого-то со следа.
   В этот вечер в домике, как всегда, слышался только могучий храп хозяйки да изредка шелест волн, набегавших на берег.
   Я потихоньку ласкал Рама и успокоительно щекотал его за ухом, ибо мне казалось, что собака волнуется.
   Между тем никто не обращал на нас внимания, и по серьезному, почти торжественному выражению лиц четырех мужчин я понимал, что час великих решений пробил.
   -- Да, здесь действительно есть чем поживиться, -- говорил водолаз, -- не думаю, чтобы кто-нибудь уже спускался туда.
   -- Около тридцати морских саженей, -- вставил мой крестный.
   Все это не могло иметь особенного значения для Рамоно, а между тем он становился все беспокойнее, и мне стоило большого труда удерживать его.
   -- Тсс!..
   Рам вдруг насторожился, зарычал и сделал стойку. Все внимание его было устремлено на дверь, ведущую во внутренние комнаты.
   -- Рам, ложись!
   Но все было напрасно. Он зарычал еще сильнее и бросился к двери.
   -- Что за несносная тварь, -- заликовал Менгам, -- ну видите вы теперь, что с ним никакого сладу нет.
   Совещание сразу прервалось. Крестный даже не дал себе труда ответить, одним прыжком он очутился у загадочной двери и распахнул ее. Перед нами открылась маленькая клетушка, слабо освещенная сиянием луны. Две тени, мужская и женская, стремительно метнулись к окну и через секунду были уже по ту сторону.
   Я, недолго думая, перемахнул вслед за ними, окликая Рамоно:
   -- Ищи, Рам, ищи!
   Мне показалось, что я узнал Марию Наур, тогда как мужчина был, несомненно, Луарн. Теперь все взгляды были устремлены на Рама. Он вел себя великолепно, и его звучный лай не умолкал ни на минуту.
   -- Бери, Рам! бери! лови! -- раздавалось со всех сторон.
   Крестный вооружился вилами и орудовал ими не хуже, чем Нептун своим трезубцем. Менгам светил нам фонарем, а Корсен шел впереди, вытянув вперед свои мускулистые цепкие руки, сильно смахивающие на здоровенные клещи. Мы бегом пустились вслед за Рамом по каменистой тропинке к маленькому пляжу.
   Было как раз время прилива, и это обстоятельство должно было сильно помешать тем, кого мы преследовали. Вскоре мы заметили Луарна, он прижимался к скале, стараясь казаться как можно меньше. Девушки не было нигде, ей, по-видимому, удалось ускользнуть в темноте.
   -- Эге!.. -- произнес папаша Менгам, поднося свой фонарь к самому носу Луарна. -- Да это ты, миляга? Нечего сказать, славное местечко ты выбрал для прогулок в такой поздний час. Ну, живо! Марш на борт. Мы потолкуем об этом завтра.
   Луарн молча удалился.
   Вернувшись в дом, хозяин "Бешеного", никогда не тративший в решительные минуты слов попусту, снова уселся на свое место и принялся задумчиво барабанить по столу пальцами.
   -- Все дело в том, много ли они успели подслушать! -- изрек он наконец и снова погрузился в молчание.
   Затем, сдвинув на затылок свою огромную шляпу-колокол, он решительно произнес:
   -- Ну-с, друзья мои! Вот это называется играть в открытую. Еще немного, и они разглядели бы все наши карты. Счастье, что мы не успели еще добраться до сути. Клянусь теткой моей бабушки! Вот уж подлинно -- "без пяти минут".
   А я тем временем поглаживал Рама, ликуя в душе за своего приятеля.
   Менгам снова прервал молчание:
   -- Ну, Прижан, чтобы мне с места не сойти, если твой пес не заслужил сегодня славного угощения.
   -- Ага! Вы признаете?
   -- Признаю, -- улыбнулся Менгам. -- Только и вы уж признайте после этого, что у меня тоже нюх неплохой.
   И он был прав, воздавая должное себе и псу. Разница между человеком и собакой была лишь в том, что последний скромно молчал о своем подвиге. Но в этот вечер Рам вернулся на корабль вместе с нами.

Глава XI.
В ожидании

   Когда я столкнулся с Луарном через несколько часов после инцидента в Гвалграче, вид у него был смущенный, но не в такой мере, как это можно было ожидать.
   Другой на его месте никогда не решился бы больше появиться на борту "Бешеного", а я так просто умер бы со стыда. С него же вся эта история сошла как с гуся вода. Он стал только еще угрюмее, свирепее и смотрел на всех нас глазами, полными ненависти.
   Одно было странно -- он вдруг необычайно полюбил наше судно и с величайшей неохотой сходил на берег.
   Даже Менгам обратил внимание на эту внезапную неприязнь к матушке-земле. Он приказал ему отправиться в Стифф и забрать оттуда несколько мест багажа, выгруженного и оставленного там на хранение.
   Луарн подчинился с явной неохотой.
   Но когда он, проходя по окраине Ламполя, поравнялся с заведением мадам Стефан, откуда доносились фальшивые дребезжащие звуки механического фортепиано, в окне показалась Мария Наур. Увидев Луарна, она дерзко расхохоталась и швырнула ему в лицо пригоршню апельсиновых корок.
   Матрос с проклятием увернулся, а по околотку тотчас же поползли слухи.
   -- Луарн-то, слыхали? Насчет свадьбы выходит как будто каюк.
   А Менгам воспользовался любовной неудачей нашего красавчика, чтобы прочесть всем нам не лишенное ехидства наставление:
   -- Видите, детки, как опасно заставлять свою зазнобушку подслушивать у дверей и совать нос в чужие делишки, хе, хе! Вот целоваться взасос и ворковать этаким голубком куда вернее!
   Можете себе представить, с какой жадностью я ловил все эти вести. На другой день после нашего возвращения из Порсала я решил, что дело проиграно и сокровище так и останется навеки под водой. Но события той ночи, когда мы накрыли Луарна и Марию Наур, заставили меня снова заколебаться. Я понял, что у "папашки" в портфеле припрятано кое-что интересное и что он недаром решил продолжать розыски.
   -- После такой истории всякий хозяин выгнал бы Луарна в два счета, -- заметил как-то Корсен.
   -- Выгнать его? -- возразил хозяин. -- Это чтобы он сейчас же распустил язык? Нет, спасибо. Да к тому же это только Укрепило бы его подозрения, а так бедный малый не знает, что ему и думать..
   Это объяснило мне поведение Менгама, казавшееся до сих пор таким загадочным. Я решил совсем прикусить язык и наблюдать. У хозяина голова была крепкая, на славу, и он в моих советах не нуждался. Послав Луарна с поручением в Порсал, он тем самым показал, что вполне ему доверяет, а оставив его у себя на службе, он связал его по рукам и по ногам.
   -- Полегоньку, полегоньку! -- приговаривал папаша Менгам. -- Я не любитель крутых мер.
   -- Согласен, -- возразил Корсен с совершенно не свойственной ему серьезностью, -- но при одном условии -- соблюдать осторожность.
   Менгам только молча кивнул головой.
   
   Все предвещало новый оборот событий. По острову блуждали какие-то незнакомые подозрительные личности с весьма мало симпатичными физиономиями.
   Однажды вечером я наткнулся на трех молодцов, которые показались мне до странности знакомыми. Пройдя несколько шагов, я вспомнил, что видел их в Порсале и в хижине Антуана. Они проявляли тогда определенное желание разделаться с Луарном, и ему лишь с большим трудом удалось улизнуть от них. Уж не для того ли они явились сюда, чтобы рассчитаться с ним?
   Но прошло еще две недели, и я заметил, что эта троица точно сквозь землю провалилась. Они, очевидно, спрятались. Но с какой целью? А может, помирились с Луарном? Во всяком случае, они избегали показываться на улице, имея для этого, как видно, основательные причины. Я не на шутку встревожился, услышав раз ночью (темнота помешала мне разглядеть говорившего), что против "Бешеного" замышляется какая-то каверза, и, конечно, сейчас же решил, что тут не без Луарна.
   И вот однажды утром -- в этот день мы не работали -- я узнал за час до завтрака, что Менгам отправляется в Конкет подыскать матросов. Нам действительно не хватало на судне рабочих рук.
   Я решил от нечего делать посмотреть его отъезд.
   Маленький катер уже сзывал хриплым гудком опоздавших пассажиров, когда я взобрался на вершину Сен-Мишель. Внизу подо мной суетились с багажом люди, блеял и мычал скот, который грузили на пароход. Крестный и Корсен, должно быть, давно уже находились на борту. Но вот от берега вслед за переполненным до отказа катером отделилась лодка. И в ней я увидел тех трех молодцов, исчезновение которых так заинтриговало меня. Гребя изо всех сил, они направлялись к маленькому паруснику, который, приняв их на борт, тотчас же снялся с якоря.
   "Странно, -- подумал я, -- можно подумать, что они спасаются бегством".
   Но, пораскинув мозгами, я сообразил: они, должно быть, вошли в стачку с Луарном и хотят наняться к нам на корабль. Менгам ничего не подозревает, ведь он не видел их тут. Вероятно, они для того и отправились в Конкет на паруснике, чтобы скрыть свое пребывание в Уэссане.
   Через день утром, выйдя на палубу "Бешеного", я увидел на палубе этих трех парней. Они, должно быть, приехали ночью вместе с Менгамом и моим крестным.
   Луарн делал вид, будто не замечает их присутствия.

Глава XII.
Тщетные поиски

   Не прошло и нескольких минут, как раздалась команда поднять якорь, и мы отчалили. Среди матросов прошел слух, что мы обогнем остров и остановимся по другую сторону его.
   Течение быстро понесло нас в море, хотя водная гладь была спокойна, как зеркало. Я все ждал, что крестный переменит направление после того, как мы оставим за собой мыс Цорц-Мен, но "Бешеный" и не думал менять своего курса -- весг-норд-вест, иначе говоря, мы продолжали все больше удаляться от берега, который был уже едва виден в утреннем тумане.
   Вся команда, столпившись на носу, по-видимому, разделяла мое удивление. Никто не понимал, куда мы направляемся. Однако ни один человек не решался высказать вслух свое недоумение. На "Бешеном" подобные вольности не разрешались, и матросы были чересчур хорошо вымуштрованы, чтобы забыться до такой степени.
   Три новичка продолжали все так же делать вид, что они не знакомы с Луарном, и мне лишь с большим трудом удалось подметить, как они раза два переглянулись, считая себя в безопасности.
   Менгам все еще не показывался, он совещался о чем-то внизу с Корсеном. Временами мой крестный спускался к ним, передав команду Мартело, самому надежному человеку на судне.
   
   Со своего места у нахтоуза я мог видеть папашу Менгама. Он сидел у стола и водил пальцем по ветхому пожелтевшему пергаменту, который он вытащил из своего портфеля.
   Это была очень старинная карта, сплошь исчерченная черным и красным пунктиром, исписанная цифрами и микроскопическими буквами, которые Менгам разбирал с помощью лупы. Рядом лежала другая карта, изображавшая Фурский канал и окрестности Уэссана. Менгам время от времени прерывал чтение и, сравнивая карты, с величайшей тщательностью накладывал на пергамент крошечные кусочки бумаги, тоже покрытые надписями. При этом он быстро произносил несколько слов, на которые Корсен отвечал утвердительным кивком.
   Наконец оба они по зову Прижана вышли на палубу. "Бешеный" начал лавировать, причем мы то и дело бросали лот, измеряя глубину. Так продолжалось целый час. Наконец раздалась команда спустить парус, и якорь, медленно разматывая цепь, погрузился в воду.
   В этом месте, где мы остановились, глубина не превышала восемнадцати морских саженей, и когда лот вытащили, он оказался весь облеплен обломками больших коричневых раковин.
   Тут Прижан и Корсен многозначительно взглянули на Менгама.
   -- Значит, верно, -- пробормотали они.
   -- Ну? Что скажете? Разве я вам не говорил? -- прошептал хозяин.
   Он считал себя прекрасным моряком и любил похвастаться этим.
   Я почему-то невольно связывал все эти таинственные приготовления и намеки с тем, что так давно уже занимало мои мысли. Теперь я больше не сомневался, что час важных открытий пробил.
   -- Так вот что они искали в Порсале! -- захихикал Менгам.
   Он был в прекрасном настроении, и оно вылилось вдруг в необычайно широком жесте.
   -- Эй, молодцы! По стаканчику на брата!
   По знаку хозяина я быстро раздобыл бутылку водки и поднес каждому традиционную "чарку".
   Ребята мигом проглотили свои порции, с серьезными, торжественными лицами, без улыбок, без неизменного "за ваше", словом, как принято на кораблях. В каждом из этих морских волков тлела искорка возмущения, готовая при первом ветерке разгореться в настоящий мятеж. Лишь жестокая дисциплина заставляла их беспрекословно выслушивать приказания и выполнять их.
   Между тем Корсен, раздевшись на палубе и обернув тело куском шерстяной материи, быстро облачился с помощью двух матросов в свой прорезиненный костюм. На ноги ему надели сапоги, смазанные жиром и защищенные медными пластинами, кисти рук стянули резиновыми напульсниками, чтобы вода не проникала в рукава, к непромокаемому воротничку прикрепили тяжелую металлическую пелерину, а на голову, поверх вязаной шапочки, водрузили красный металлический шлем.
   Пока мы проверяли действие воздушных насосов, два помощника, под руководством Прижана, суетились вокруг Корсена, заканчивая его туалет. Наконец опустили стеклянный наличник, защищающий лицо; насосы заработали. Водолаз медленно поднялся, тяжелыми шагами подошел к борту и, не воспользовавшись лестницей, прыгнул, ногами вперед, в пустоту.
   Я несколько минут следил глазами за светлой бороздкой, которую оставлял за собой это человекоподобное, погружаясь в зеленую мглу. Но прошло несколько минут, и все исчезло.
   Крестный, стоя около лестницы, по которой Корсен должен был взобраться на борт, следил за действием насосов. В руке он держал предохранительный шнур.
   Только тут я узнал со слов Мартело, что мы будем "обрабатывать" "Царицу Папит", о которой никто из нас никогда не слыхал ни звука. А впрочем, не все ли равно, как назывался корабль? Ведь хозяин врал нам что хотел.
   Я заметил, что Луарн заинтересован не меньше меня и что один из тех трех молодцов, о которых я упоминал выше, незаметно приблизился к нему.
   Корсен пробыл в воде не больше десяти минут. Он дал сигнал, и его тотчас же подняли наверх. Когда шлем развинтили, водолаз объяснил нам, что мы стали на неудобном месте. "Бешеный" снова отошел немного дальше к востоку и бросил якорь, а водолаз вторично исчез под водой.
   Прошло несколько минут томительного ожидания, и Корсен вновь появился на поверхности, ему показалось, что он разглядел на дне очертания корпуса корабля.
   Мы все сгорали от нетерпения и любопытства. Никогда еще Менгам и мой крестный не тратили столько времени на исследования и приготовления. И каждый спрашивал себя, что это значит?
   Однако матросы быстро сообразили, что им придется участвовать в опасном и не совсем чистом деле. Вот откуда и зародилась у них мысль обеспечить себе изрядную долю добычи.
   Луарн тоже отбросил всякую осторожность и то и дело обменивался с Кранеком (так звали одного из молодцов) загадочными фразами.
   Весь день прошел таким образом в тщетных поисках. Корсен, спустившись в третий раз, пробыл в воде целых пятнадцать минут. Результат был печальный: то, что он принял за остов корабля, оказалось всего-навсего подводной скалой.
   Мы впали в мрачное уныние. Кое-кто заговорил о том, что пора послать всю эту канитель к черту. Один Менгам оставался невозмутимым.
   -- Ну что же, займемся ужином. А завтра снова за работу, -- спокойно произнес он. -- Все мы устали как собаки.
   Но тут к нему подошел кто-то из матросов, кажется, его звали Пеннор, и спросил, не вернемся ли мы ночевать в Пен-ар-Рош?
   -- А я тут при чем?.. -- иронически ответил Менгам. -- Вот потолкуйте с капитаном... может, он и отпустит вас на ночь, только смотрите просите хорошенько.
   Обычно ребята тотчас же отзывались на такие шутки громким, слегка подобострастным, смехом. Но в этот вечер остроты ни в ком не вызывали особенного веселья.
   Менгам отвел в сторонку моего крестного и Корсена, и я услышал, как он произнес озабоченным тоном:
   -- Пока неважно... Боюсь, что мы впутались в грязную историю...
   Он замолчал, потом добавил:
   -- Возможно, что нас здорово надули. Он сказал много, и в то же время недостаточно, а теперь...
   Он не докончил фразы, но я понял: "А теперь Дрэф умер".
   Невеселый это был обед. Покончив с ним в угрюмом молчании, мы поднялись на палубу. Менгам и его друзья вяло бродили кругом, не спуская глаз с загадочных вод.
   Я задремал в уголке, утомленный работой и нервным напряжением.
   Но события последних дней не покидали меня и во сне. Страшные рожи плясали передо мной в водолазных шлемах, груды золота мерцали под прозрачной гладью моря. Вдруг все исчезло, и я с изумительной ясностью увидел слепого старика. Он шел по морю, нащупывая палкой гребни волн, высоко подняв голову...
   -- Слепой! -- крикнул я и... проснулся.
   Вокруг меня толпились встревоженные люди, но Менгам разогнал их всех, кроме Корсена и крестного.
   Он ласково похлопывал меня по плечу, приговаривая:
   -- Ну-ка, парнишка, что тебе там пригрезилось? Очухайся, дружище!
   -- Тсс! -- произнес я, указывая глазами на Луарна.
   Мы отошли в сторонку, и я объяснил:
   -- Ян, слепой... он искал Луарна повсюду, и Луарн раз вечером схватил его и убил... на моих глазах... Я хотел рассказать вам все... но мне велели молчать... -- закончил я и расплакался.
   Менгам поспешно спустился в каюту, а мой крестный стал растерянно успокаивать меня.
   Спустя две минуты мы присоединились к хозяину.
   -- Ну, Даниэль, рассказывай, -- ласково обратился он ко мне.
   Я рассказал все, что знал.
   -- Странно! очень странно! -- произнес он, выслушав меня. -- Завтра мы возобновим работы на новом месте. Вот взгляните сюда. Видите тут островок Кинги, а здесь Буй Ар Оас... Самое замечательное, что участок, на который указывал слепой, находится почти рядом с тем местом, где мы производили розыски сегодня.
   Прижан высказался за то, чтобы вернуться в Уэссан и взяться за работу лишь через несколько дней, но Менгам и Корсен, отвергнув его разумные доводы, решили действовать, не теряя ни одного дня.
   Когда взошло солнце, "Бешеный" снова снялся с якоря.

Глава XIII.
Сокровище найдено

   Снова раздалось мерное пыхтенье насосов, снова странное земноводное нырнуло в зеленую глубь.
   Наши вчерашние попытки закончились полной неудачей. Сегодняшний день должен был решить все, так как высокое дно, на котором мы собирались производить розыски, занимало лишь очень ограниченное пространство. За ним сразу начинались странные недоступные глубины, могила для всяких надежд.
   Сердце мое стучало как молот. Перегнувшись через борт, я следил за тем, как водолаз медленно опускался вниз. Вот он исчез, и только резиновая трубка да шнур напоминают о том, что там под водой дышит и движется человек. Менгам, сурово сжав губы, не спускал глаз с того места, куда погрузился Корсен. Лишь легкие подергивания рта да стиснутые челюсти выдавали его волнение.
   И вот неожиданное, то, на что мы едва смели надеяться, чудо -- свершилось. Шнур дернулся пять раз. Да, все мы отчетливо видели, как пальцы крестного пять раз сделали коротенькое, отрывистое движение вниз. Корсен требовал, чтобы ему спустили рычаг.
   Еще немного, и я закричал бы от возбуждения. Да и все на борту испытывали то же самое. Один только папаша Менгам и бровью не повел. Лишь едва заметная усмешка зазмеилась в уголках его губ. Лицо у этого человека было точно стена, каменная непроницаемая стена... Что творилось за ней? никто не мог бы сказать этого. И достаточно было взглянуть на эту маску, чтобы радость тотчас же испарилась, как дым.
   Теперь нужно было набраться терпения и ждать, затаив вопросы, так и рвавшиеся с губ. Смешно и нелепо было смотреть на воду, мы все это знали и все же не отрывались от нее. Все глаза были широко раскрыты, все сердца бились в унисон.
   Еще сигнал: Корсен требовал взрывчатый снаряд. Ему передали бутыль в десять литров, наполненную порохом и снабженную фитилем.
   Приноровив куда следовало снаряд, Корсен поднялся на корабль и стал докладывать Менгаму и моему крестному, как обстоит дело. Он говорил очень тихо, быстрыми загадочными фразами, смысл которых ускользал от меня.
   "...один на другом, крест-накрест, большой закрыл, почти раздавил первого... необходимо взорвать его, чтобы освободить маленького".
   "Большой", "первый", "маленький"? Значит, там было два судна вместо одного, которое мы искали?
   Менгам снова извлек из кармана свои кабалистические документы.
   -- Теперь я понимаю, что нас сбило вчера, -- пробормотал он. -- Дрэфу, конечно, никогда и в голову не приходило... хорошо, что тот распустил язык.
   Тот? Должно быть, речь шла о Яне.
   -- Дела будет уйма... -- произнес хозяин, взглянув на часы. Несколько минут он молчал, сосредоточенно гладя на море.
   Вдруг из глубины раздался глухой взрыв, и столб воды взлетел кверху, рассыпавшись миллионами брызг.
   
   Водолаз снова спустился вниз, и мы, выждав четверть часа, принялись за работу. Одну за другой мы вытащили четыре больших металлических плиты.
   Работа была нелегкая, и ребята выбивались из сил. Менгам делал вид, что он сердится на Корсена.
   -- На кой черт нам весь этот хлам!.. -- ворчал он.
   Над водой показалась новая огромная глыба. Она медленно поднималась все выше и выше, выжимая последние соки из семи человек, подтягивавших ее. Раздались протесты.
   -- Ну-ка, ребята, наддай жару! -- подбадривал матросов Менгам. -- Вытащите мне только эту тетю, а уж я перед вами в долгу не останусь! Тащи веселей!
   И металлическая масса медленно и плавно опустилась на палубу. Пришлось уложить ее поперек судна и раздробить на куски. Эта работа отняла у нас добрых два часа. Измученные, забрызганные илом и тиной, промокшие от воды и пота, люди угрюмо глядели исподлобья, как загнанные звери.
   Корсен снова поднялся наверх. Однако он не стал разоблачаться и долго совещался о чем-то с Менгамом. Решено было продолжать работу.
   Команда ответила на это приказание глухим ропотом, а Луарн выступил вперед и заявил, что он выбился из сил и не может больше работать. Но Менгам был упрям как черт. Он подошел вплотную к бунтовщику и пригрозил тотчас же расправиться с ним по-свойски, если он попробует "артачиться". И матрос, понурив голову, вместе с остальными молча подчинился хозяину.
   Снова сигнал -- семь отрывистых толчков подряд. Мы бросились к наветренному борту, пока другие поднимали тали. Под водой нельзя было еще ничего разглядеть. Но вот побежали круги, и из глубины показался какой-то черный блестящий прямоугольный предмет, очень похожий на ящик. Сначала я принял было его за гроб, но когда он перевернулся в воздухе, все мы поняли, что это сундук. Невозможно было определить, деревянный он или металлический, широкие железные скобы, опоясывавшие его, тускло поблескивали сквозь густую сеть морских трав. Когда он опустился на палубу, пять человек с трудом подтолкнули его ко входу в каюту, восхищаясь его тяжестью.
   Я помню, что как раз в этот момент кто-то над моим ухом заметил: "Да, брат, это тебе не битая посуда". Я поднял глаза, и улыбка, вызванная этой шуткой, так и застыла на моих губах. Матросы тесной толпой окружили сундук, и мне показалось, что я не узнаю этих людей, так изменились вдруг их лица. Я никогда не представлял себе, что жажда золота может в одно мгновение наложить на нашу жалкую человеческую физиономию такую жесткую печать. Все темные страсти, все дурные мысли и инстинкты, которые мы скрываем нередко от самих себя, всплыли вдруг на поверхность, точно по мановению волшебного жезла.
   Менгам свирепо отогнал их от ящика, ибо Корсен давал уже новый сигнал. Мне же хозяин сунул в руки рычаг и молоток.
   -- Ну, малыш! Вскрой-ка мне его, -- сказал он.
   Я быстро справился с этим делом, несмотря на три замка, каждый толщиной с кулак, которыми был заперт сундук. Сбив молотком кольца, я пустил в ход рычаг, и проржавевшие запоры быстро поддались. Раздался треск, крышка отскочила, и поток золота хлынул оттуда на мои руки и доски палубы. Маленькие иностранные монетки, блестящие и звонкие, покатились одна за другой, наполняя душу каким-то неведомым восторгом.
   Мне показалось, что я грежу, и я снова и снова погружал свои дрожащие руки в эту переливающуюся, искрящуюся груду. За время своего недолгого пребывания на "Бешеном" я пришел к убеждению, что все толки о ящиках с бриллиантами и сундуках с золотом, погребенных под водой, лишь детские сказки, не больше. Да и Корсен порядком сбил меня с толку своими рассказами. Ведь он спускался в своей жизни бесконечное количество раз, обшарил больше двухсот затонувших кораблей и никогда не находил на них ничего ценного. Да, решительно ничего, кроме воды, тины, морских трав и этих таинственных существ, которые в испуге уносятся прочь перед факелом водолаза.
   А теперь Менгам торопливо наполнял золотом уже второй мешок... Солнце склонялось к западу, но об отдыхе не было и речи. Море понемногу возвращало нам свою добычу. Вот над водой заколебалась человеческая фигура; женское тело, белое и нежное, словно застывшее в смерти, заалело под поцелуями заката.
   Мне часто случалось видеть и прежде грубо высеченные, наивно раскрашенные статуи, изображения Нептуна или времен года, воинственных божеств или муз, которыми украшают обычно носы купеческих кораблей. Видел я и после этого в музеях фигуры, снятые со старинных французских фрегатов. Но ни одна из них не могла сравниться с той, которая вынырнула теперь из морской пучины. Необычайный реализм этой скульптуры и белизна мрамора придавали ей жуткое сходство с прекрасным мертвым женским телом. Ее руки, грудь и ноги были украшены золотыми и серебряными кольцами, браслетами и ожерельями, изумительные волосы, с которых струилась вода, падали волнами на плечи, глаза из выцветшей эмали смотрели на нас загадочным взором. Но больше всего поразила нас ее улыбка; когда мы увидели ее, нам сразу стало как-то не по себе.
   Ее положили на палубу среди груды морских трав, и с этой минуты мы все точно помешались. Я не могу определить другими словами то состояние, которое охватило нас. Это не был бурный подъем, а, напротив, нечто упорное и жестокое, вроде непримиримой ненависти или ревности друг к другу. Все мы то и дело бросали на нее жадные взгляды и при этом украдкой следили за товарищами налитыми кровью, полными недоверия глазами.
   Несколько человек так и застыли в немом восхищении перед красавицей, вырванной из объятий моря, но здоровые кулаки Менгама и крестного быстро привели их в чувство. Экипаж снова взялся за работу. С большим трудом мы подняли тяжелый бочонок. Он вдруг лопнул в воздухе, и золотой дождь полился на палубу "Бешеного". Несколько матросов тотчас же бросились поднимать монеты, другие старались наступать ногами на дукаты, соверены, дублоны и пистоли, катившиеся во всех направлениях, а некоторые забылись до того, что открыто стали набивать себе карманы. Но Менгам и Прижан были слишком взволнованны и озабочены, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Из воды продолжали выплывать все новые и новые остатки кораблекрушения: обломки корпуса, части обвеса, металлические плиты, все это обросшее раковинами, оплетенное густой сетью морских трав и тины.
   Так мы трудились, не разгибая спин, до семи часов. Наконец хозяин заявил, что мы поднимем еще одну тяжесть и закончим на этом работу до завтрашнего утра. На этот раз глыба попалась огромная, тали не выдержали, и она, оборвавшись, снова погрузилась на дно. Мы заменили тали сей-талями, и вся команда взялась за ворот.
   Темная масса снова показалась на поверхности и стала медленно подниматься в воздухе, под треск канатов, скрип и визг блоков и гиканье людей. Все чувствовали, что совершается невозможное.
   Надо отдать справедливость папаше Менгаму -- в этот момент он был великолепен. Надвинув до самых глаз свою шляпу-колокол, оттопырив усы, он направлял отрывистыми точными приказаниями движение этого железного чудовища:
   -- Веселей, ребята! Еще раз! Так! Поднатужься!
   И люди напряглись из последних сил: "Бешеный" сильно накренился на правый борт, и все мы трепетали при мысли, что сей-тали могут вдруг сдать и глыба обрушится на нас.
   -- Так, спускай!.. Легче, легче!.. Тяни!.. Тяни, ребята!.. -- распоряжался Менгам.
   Чудовище сползало все ниже и ниже.
   -- Легче! -- кричал хозяин.
   Глыба приближалась к палубе, покрывая ее своей зловещей черной тенью, а Менгам стоял как раз под нею, подняв руки, точно гигант, поддерживающий свод собора. Он медленно направлял ее в ту сторону, куда мы должны были ее опустить. Темная масса остановилась как раз над серединой палубы. И вдруг в тот момент, когда мы уже считали себя в безопасности, раздался сухой треск и вслед за ним грохот, подобный громовому раскату. Все это заняло не больше секунды; я видел, как Менгам, все еще с поднятыми руками, в ужасе повернул лицо к неумолимой лавине, затем все исчезло в облаках пыли.
   Поднялась неописуемая суматоха. Все поняли, что хозяин погиб. Не стоило даже пытаться извлечь его оттуда. К тому же Корсен, не подозревая о катастрофе, подавал один сигнал за другим. Мы снова бросились к талям и вытащили бочонок. Он разбился, грохнувшись о палубу, и потоки золота смешались с кровью, вытекавшей из-под ужасной глыбы, и с морскими травами, которыми была покрыта палуба.
   Люди жадно накинулись на груды сверкающего металла. Крестный хотел было поднять Корсена, но Луарн заметил его движение.
   -- Проваливай туда же, старый черт! -- крикнул он и железным молотом нанес Прижану изо всей силы удар по голове. Крестный перелетел через борт и даже не показался больше на поверхности.
   Я лишь очень смутно помню все, что произошло потом на этом проклятом судне. Это был какой-то дикий кошмар, неистовый темный вихрь разыгравшихся страстей...
   Тали поднимали все новые грузы: тяжелые свертки, странные ящики, причудливые сундуки. Их в тот же миг вскрывали на палубе, жадно расхищая содержимое. В моих ушах до сих пор еще звучит равномерное щелканье блоков и пыхтенье насоса. Вокруг меня суетились обезумевшие от радости, опьяненные неутолимой алчностью люди. Они набились в каюту, пили там, орали и с шумом давили под ногами пустые бутылки. Нестройное пение, крики, проклятья, брань, поцелуи -- все слилось в одно отвратительное пьяное торжество.
   Вдруг я замечаю, что насос перестал работать, и бросаюсь к ручке. Предохранительный шнур, который мой крестный при падении выронил из рук, плавает на воде. В отчаянии я стараюсь привести в движение тяжелую машину. Ведь если я остановлюсь хоть на минуту, водолаз задохнется. Но усталость берет свое, она торжествует над моим разумом и волей, мои руки отказываются работать, ноги немеют, дыхание прерывается, свет меркнет в глазах... Я теряю сознание. Больше я ничего не помню.

Глава XIV.
Кошмар

   Когда свежесть утра заставила меня очнуться, первое, что бросилось мне в глаза, была трубка водолаза, перерубленная ударом топора. Ужасные воспоминания сразу нахлынули на меня. Я вспомнил Корсена, вспомнил крестного и заплакал.
   Палуба была совершенно пустынна; на ней царил неописуемый беспорядок. Бочонки, поднятые с морского дна, медленно перекатывались от одного борта к другому, ударяясь об инструменты и бутылки, разбросанные по полу; морские травы переплетались как клубки змей, металлические плиты, соскользнув к правому борту, сильно накренили все судно, громадные лужи ржавой воды зловеще поблескивали под первыми лучами холодной кровавой зари. Можно было подумать, что это не наш мирный "Бешеный", а какое-нибудь разбойничье судно на другой день после жестокой, кровопролитной схватки.
   В передней части, около борта я разглядел несколько человеческих тел; они лежали вытянувшись неподвижно, точно мертвые. Вино свалило их с ног. Другие пьяные, набившись в кубрик, пели и орали там во всю глотку. В двух шагах от меня наш пес Жандарм, почти скрытый под обломками железа, жадно лакал что-то тягучее и густое, вытекавшее из-под глыбы, которая раздавила Менгама. Я с ужасом отвел глаза от этого зрелища.
   "Бешеный" все еще стоял на якоре. Мне показалось неблагоразумным напоминать бунтовщикам о своем присутствии. Тем не менее я с величайшими предосторожностями подполз к кубрику, где они шумели. О чем там говорили?.. Что делали?.. Меня толкало туда жгучее любопытство и, как это ни странно, невыносимая тяжесть одиночества. Безотчетный страх леденил мое сердце, и по спине то и дело пробегала холодная дрожь. Я едва удерживался от того, чтобы не закричать. Да, сознаюсь, одиночество пугало меня больше, чем общество этих разбушевавшихся парней.
   Но приблизившись к двери еще на несколько шагов, я остановился вдруг как вкопанный. Кто-то явственно произнес там мое имя. Напрасно я надеялся, что они забыли обо мне. Вот что я услышал.
   Всем распоряжался Луарн, он был теперь капитаном "Бешеного". Из этого я заключил, что те трое молодцов, которые охотились за ним, изменили свои намерения после вчерашних событий. "Лисья морда" объяснял своим товарищам, что теперь они богаты и обеспечены до конца дней. Он предлагал им на выбор две комбинации: или зарыть золото на каком-нибудь пустынном острове, вернуться в Уэссан и объяснить гибель хозяина и двух его товарищей несчастным случаем, или же наставить паруса и поплыть в Новый Свет, перекрасив судно и запасшись предварительно провиантом.
   Этот план был, конечно, самым рискованным, и на нем-то остановились обезумевшие люди. Они видели перед собой лишь одно препятствие: "убрать мальчишку!" -- вот о чем шла теперь речь.
   Никто не замолвил слова в мою защиту, никто из тех, на кого я мог, казалось бы, рассчитывать.
   Чей-то грубый голос крикнул:
   -- Чего там долго рассуждать! Прикончить щенка, и дело с концом!
   Услыхав это, я почувствовал, что ноги мои стали тяжелее свинца. Если бы я не стоял в этот момент на коленях, они, наверное, подкосились бы подо мной. Я словно в мучительном кошмаре старался подняться, убежать и не мог шевельнуть пальцем.
   Меня спасла одна пустячная случайность, на которую я при обычных обстоятельствах не обратил бы никакого внимания. Я вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся в моем направлении. Тень приблизилась, и я с бурной радостью узнал своего друга Рамоно, собаку крестного. Я нежно прижался лицом к его мохнатой морде, чувствуя, как мужество снова постепенно вливается в мою душу.
   А негодяи там внизу продолжали совещаться о том, как бы поскорее избавиться от меня. Но вот два заплетающихся языка предложили сначала "хорошенько дернуть". К ним сейчас же присоединились другие, и расправу порешили отложить до ночи.
   Луч надежды осветил мою душу, и детский страх, смущавший ее, испарился вдруг точно по волшебству. Кровь горячей волной омыла мои члены, мысль прояснилась и заработала с удвоенной энергией. Я тихонько отполз к корме и быстро спустился в каюту. Я думал, что там никого нет, но из-под стола долетал густой храп. Должно быть, перепивший матрос, решил я и принялся торопливо доставать из сундука кое-какие вещи, с которыми мне не хотелось расставаться. Вдруг панический страх заставил меня в ужасе выскочить из каюты.
   Забыв обо всем на свете, я помчался к кубрику, чтобы позвать на помощь. Но судорога так сжала мне горло, что я не в силах был выдавить из себя ни единого звука. Я летел как стрела, перескакивая через препятствия, спотыкаясь и падая. Наконец, оступившись, я скатился в трюм. Оглушенный падением, обливаясь кровью, я все же стал карабкаться наверх. Одна лишь мысль владела мной -- бежать, бежать, чего бы это ни стоило! Но ноги мои скользили, и я три раза с треском срывался вниз. Вдруг вверху надо мной раздались шаги -- это был Луарн. Он стоял, нагнувшись над трюмом, и тревожно вглядывался в пустоту.
   Я понял, что погиб. Выйти, показаться ему значило отдать себя в руки палача, подписать собственный смертный приговор. Луарн уже поворачивал голову в мою сторону, встревоженный всем этим шумом. Если я покажусь, он кинется на меня, а если нет... Я знал, что каждая минута приближает всех нас к жестокой, мучительной казни. Вот послушайте...
   Роясь в каюте, я заметил, что лампа, перевернутая, должно быть, во время ночной оргии, разбилась и подожгла доски пола. Огонь подбирался уже к дивану, на котором обычно спал Менгам, а в двух шагах оттуда, как я знал, хозяин хранил взрывчатые вещества.
   Итак, через несколько минут, быть может, даже секунд, мы все взлетим на воздух!
   Я отбросил последние колебания и, сделав нечеловеческое усилие, одним прыжком поднялся на палубу. Я до сих пор не понимаю, как это вышло. Но разгон был так велик, что я покатился прямо под ноги своего врага. Я ожидал, что он сейчас же схватит меня за горло. Но Луарн, к великому моему удивлению, с громким криком отскочил в сторону. Он не узнал меня в темноте, а расстроенное воображение подсказало ему другой образ:
   -- Менгам!.. Менгам жив! -- вопил он.
   Я бросился к корме. В одно мгновение я спустил на воду шлюпку, перемахнул через борт и, оттолкнувшись от "Бешеного", принялся грести изо всех сил. Маяки Креаша и Стиффа указывали мне, куда держать путь.
   С "Бешеного" доносились неистовые крики, проклятья и брань. Они только что обнаружили мое бегство и в бессильной ярости метались по палубе. Началась общая свалка. Леру схватил Луарна за горло и душил его, а три других матроса бросились к другой шлюпке. Я снова похолодел. Ведь эти молодцы могли в один миг настигнуть меня!
   И опять на помощь мне пришел случай. В шлюпке не оказалось весел, и матросы отправились искать их. Я молил бога, чтобы эти поиски длились как можно дольше, и надежда снова зашевелилась в моем сердце. Должно быть, в эту минуту они заметили огонь в каюте. Дым начинал уже пробиваться наружу, и один из матросов, заглянув в люк, быстро выскочил оттуда. Я знал, что должно последовать сейчас.
   Вспоминая теперь этот страшный час, я часто удивляюсь тому спокойствию, которое охватило меня в тот момент. Отъехав достаточно далеко, я лег на весла и стал ждать.
   Передо мной качался на волнах красивый, крепкий корабль, полный золота, надежд и страстей. Еще мгновение, и никто никогда уже не увидит его.
   И вот гигантский сноп огня взлетел к самому небу, залив кровавым пламенем и горизонт, и море, и лодку, и меня.
   Оглушительный грохот, дым, алые языки... и от "Бешеного" не осталось следа.
   Корабль исчез, как будто никогда не существовал. Но в нескольких шагах от себя я увидел вдруг белый, похожий на человеческое тело, предмет. Он высоко взлетел в огненном столбе и с громким плеском погрузился в море. Однако я успел разглядеть в волнах нежное загадочное лицо морской красавицы. Оно улыбалось, погружаясь в зеленый покой.

----------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: Золотое дно. Роман, увенчанный премией бр. Гонкур / Пер. Е. Р. Руссат и Н. Ф. Давыдовой; Ил. В. Сварога. -- Ленинград: Вокруг света, 1927 (тип. "Красной газеты" им. Володарского). -- 87 с., ил.; 17х13 см.. -- (По суше, морю и воздуху).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru