Сен-Виктор Поль
Манон Леско

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Поль де Сен-Виктор.
Боги и люди

Книга четвертая.
0x01 graphic

Манон Леско. Рисунок Константина Сомова.

XXVI.
Манон Леско

   Существуют легкомысленные книги, которые любишь не смотря на их непристойность, любишь, сожалея, что не можешь омыть их запятнанные страницы. Манон Леско является исключительным романом, который обаятелен самою испорченностью своей и героиню которого ни за что в мире не хотелось бы реабилитировать. Менее виноватая, или менее безнравственная, Манон уже не была бы сама собой. Пятнышко грязи идет как мушка ее безрассудной головке. Это знак, по которому ее узнают любовники.
   Не может быть двух имен для определения этого бесчестного и очаровательного создания, это "публичная девушка" во всей непристойности этого слова. Она принадлежит к тому роду женщин -- падших со дня рождения, для которых решетки монастырей и ставни гаремов кажутся специально изобретенными. В ней нет ничего, кроме слабости и ребячества, легкомысленного и чувственного. В каком уголке ее ветренного мозга могла бы приютиться идея долга? Она уходит и возвращается, разрывает и отдается; сердце хранит для любовника, а тело отдает первому встречному. Она находит вполне естественным, что де Грие плутует в картах, чтобы содержать ее; ей кажется совсем простым, что он живет на хлебах и пользуется кошельком того человека, которому она продается.
   Она нравится нам такой, и мы не хотим ни одного пятна убавить в ней, и если мы жадно слушаем ее бесстыдную исповедь, то мы отказываем ей в крещении, которое вернуло бы ее невинность. Она нужна нам, как дева наслаждений, и в то же время, как дева скорби. "Слушай, -- говорит Байроновский Сарданапал своей возлюбленной перед костром, на который он готовится взойти, -- если ты не можешь без холодного ужаса подумать о том, чтобы кинуться вместе со мною в будущее сквозь эти языки пламени, то скажи: я не стану любить тебя меньше; о, нет! быть может, я полюблю тебя еще больше за то, что ты уступила своей природе".
   
   I shall not Love thee lees; noy, perhaps more,
   For yeilding to the nature...
   
   В этом тайна нашей любви к Манон Леско. Мы любили ее за то, что она уступила своей природе, за то, что она пленительно естественна в своих пороках, как и в любви. Она легкомысленна и ветер уносит ее; она хрупка и дает разбить себя; она без ума от своего кавалера, но она также "безумна телом", по энергичному выражению средневековья, которым оно определяло женщин ее класса. Она может жить только в роскоши, в удовольствиях и безделиц, и она черпает средства для жизни где может, от зеленого ли поля нечестной игры, или от ложа продажной любви; и во все свои поступки, и стыдные и дурные, она вносит какую-то наивную грацию, которая нас пугает и в то же время обезоруживает. Хорошо ли это? Дурно ли? Ма- нон этого не знает. Она не больше ответственна за свои поступки, чем Gazza Larda за свои кражи. У Манон нет души, как у Ундины немецкого поэта.
   Сколько надо было огня, чтобы очистить эту грязь! Поэтому вся эта маленькая книжка горит в лихорадке; она обжигает и трепещет: это "французская ярость", перенесенная в область любовных порывов и заблуждений. "Я приблизился к владычице моего сердца, -- говорит де Грие, когда видит Манон в первый раз; он кидается в ее объятия потеряв голову; и из этих объятий, таких же неотвратимых, как земное тяготение, ни измены, ни несчастие, ни позор не смогут вырвать его никогда. С самой первой до самой последней страницы рассказ сохраняет тон, экзальтацию и уносящий порыв дифирамба. Можно составить целую ектению любви из слов обожания, с которыми он обращается к своей героине: "Моя дорогая Королева! Идол души моей! Владычица моего сердца!" И это по всякому поводу; в другой книге эта горячность выражений казалась бы напыщенностью, но для этого стиля она естественна -- настолько раскалена она вся.
   Какая внезапность и какое постоянство! Какой порыв и какое упорство! А в конце -- какая дерзость в этой отверженной любви! Это повесть "О влюбленной куртизанке" наоборот: любовник кладет свою обнаженную грудь ей под ноги и сам отдается ей в рабство. Никогда это адское или небесное видение, которое стирает целиком всю природу, чтобы ярче выделить образ обожаемой женщины, которое дает ей над человеком власть существа абсолютного, потому что она едина; никогда, повторяю я, этот ослепительный призрак не был написан красками более яркими. Де Грие ни разу не уклоняется в сторону во время этого длинного рассказа; Манон наполняет его целиком своим ли присутствием, или отсутствием, своими падениями и повторениями их, и своею нежностью и своими слабостями.
   Обожать ее, когда он ею владеет, искать ее, когда он ее теряет, прощать ей, когда она виновата, освобождать ее, когда она в плену, оплакивать ее кровавыми слезами, когда она умерла, вот единственные мысли его волнующие, неотступное занятие этого существа, которое как бы создано исключительно для того, чтобы служить другому. Даже собственное бесчестие его является только следствием этого добровольного ослепления. Он ворует для Манон так же, как Орест убивается для Гермионы: со сладостным изуверством. Для него на земле есть только она, а все остальное в мире лишь добыча. Наивный цинизм, с которым он исповедуется в своих мошенничествах, свидетельствует о том, как мало угрызений оставили они по себе. Чувствуется, что ему трудно в этом раскаиваться, и что он в глубине души считает хорошо заработанными эти украденные монеты, которые имели честь оплачивать ленты и драгоценности Манон.
   Когда любовь достигает этого пароксизма, она начинает внушать какое-то почтительное сочувствие, как безумие, как эпилепсия, как эти таинственные болезни, которые насылаются как бы чьей-то сверхъестественной волей на слабую персть человечью. Отсюда и возникает та неопределимая симпатия, которая охватывает вас при чтении этой странной книги; поэтому текут горячие слезы, которыми даже самые чистые глаза орошали ее страницы. Понизьте на одну ступень жар сердца, ее раскаляющего, пусть страсть де Грие ослабеет хотя бы на одно мгновение, и эта история мошенника и погибшей девушки станет в тот же миг почти отвратительна, но внезапное пламя, зажженное глазами Манон с первых же слов рассказа, растет с каждой страницей, сжигая их грязь, набрасывая магические покрывала на их обнажения, при каждом новом позоре, вспыхивая еще ярче, еще горячей, до тех пор, пока не погасает среди саванн Нового Света, как скорбное самосожжение в пустыне. Чем ниже его любовница падает и губит себя, тем исступленнее любит ее Дегрие. Он как бы мерит порыв своей любви глубиной ее падений. Он любит ее в госпитале; он обожает ее на позорной телеге, увозящей проституток в ссылку.
   Потому что о Манон нельзя себе делать иллюзии: она не принадлежит даже к аристократии "падших". Больших куртизанок, застигнутых в правонарушениях общественной жизни, отправляли в Сент-Пелажи; для плебеек же братства, тюрьмой служил госпиталь. Да, Манон и телом и душой принадлежала к племени этих двусмысленных нимф, которыми начальник полиции распоряжался по-турецки, как паша на Кипре, если бы остров Афродиты сохранил древний культ. При малейшем скандале, по первой же жалобе какого-нибудь отца или дяди, а часто только потому, что приходил сезон такого рода охоты, полиция выпускала своих ищеек в погоню за публичными женщинами. Их нагружали в телеги и отправляли в госпиталь, откуда их выпускали только для того, чтобы отправить в колонии под началом негроторговца белым товаром. Тем хуже для девушки соблазненной, но еще честной, которая оказывалась завлеченной посреди этого набега, насильственного и неорганизованного: Венера разберет своих. Такое печальное соответствие "Отплытию на Цитеру" Ватто являет этот плот потерпевших крушение в распутстве, гибнущий в пустыне!
   "Они едут населить Америку любовью!" -- восклицает с берега Лафонтен, полуплача, полуулыбаясь.
   Предо мною лежат две гравюры XVIII века живо передающие мученичество этих "безумных дев". Одна называется "Весталки стриженные и бритые"; потому что первым действием причудливой юстиции было остричь их наголо. Их там около дюжины проституток; они выстроены перед трибуной насмешливого судьи, пышный парик которого словно издевается над их обнаженными головами. Рядом с ним секретарь озабоченно регистрирует эту стрижку паршивых овец. Две из них находятся в руках палача-цирюльника, который показывает судье только что снятые скальпы. Они рыдают, предаются отчаянью и со стыдом прикрывают руками обнажившийся череп. Те, которые должны быть обриты в свой черед, ползают с мольбами у ног судьи. Можно подумать, что это Madame Дю-Барри тридцать лет спустя, умоляющая, но уже не о волосах, а о голове: "Господин палач! Господин палач! Не делайте мне больно". Мальчишка уносит обеими руками корзину переполненную прядями волос, свисающими в беспорядке. А в глубине -- мучительная и противная подробность -- две уличные собаки, забежавшие в эту гнусную преторию, тянут за два конца забытую косу, которая путается и рвется у них в зубах.
   Другой эстамп называется "Отправление весталок в госпиталь". Это телега первых и последних страниц "Манон Леско"; телега, наполненная скованными, связанными, стиснутыми женщинами. Одни смеются, другие плачут; эти протягивают руки к своим любовникам, которых они заметили в толпе; те презрением или наглостью отвечают на гиканье черни. Стражники с ружьями на плечах сопровождают эту позорную колесницу, запряженную двумя здоровыми битюгами. Куда их везут? Этот омнибус Венеры всенародной так напоминает телеги террора, что можно подумать, будто их отправляют на гильотину.
   И Манон фигурирует среди улова этого невода позора! Этого довольно, чтобы назвать то имя, тот камень, который можно в нее бросить. Но не будем жалеть о тех слезах, что она заставила нас пролить. Она очаровательна, несмотря ни на что, потому что она кротка, потому что она наивна, потому что она настолько же не знает, что она делает зло, насколько девушка с Гаити не знает, что она нага. Она как ребенок не ведает нравственности. Эта "хорошенькая язычница" г-жи де Севиньи; вода крещения никогда не касалась головки этой эротической нимфы. Как ни противься, но невозможно не быть соблазненным "этими глазами острыми и томными", "этим лицом, способным обратить всю вселенную в идолопоклонство". В чем секрет этого странного очарования, которому даже самые строгие не могут не поддаться? В удивительной простоте, в неподражаемой естественности, в правде плоти и крови, которые вас волнуют самою своею обнаженностью. Но нельзя анализировать очарования. Это чувствуется, но не поддается объяснениям. "Велика ли твоя возлюбленная? -- спрашивает влюбленный одной из Шекспировских драм, у своего товарища по приключениям. А тот отвечает: "Как раз в уровень моего сердца".
   Аббат Прево хорошо сделал, что послал Манон умирать в пустыню. Что бы из нее вышло в Париже, грязном и порочном, где она заблудилась? В каком дурном месте, на каком перекрестке, на какой прогнившей соломе темницы пришлось бы ей умирать? Этой Марии египетского регентства необходимо было очищение пустыни. Один путешественник рассказывает, что колонисты, которые женились на сосланных женщинах, смотрели на них как на очищенных переездом через океан. И разве нет, действительно, в океане очистительных свойств? Не пробуждается ли европеец, перенесенный в экзотический мир посреди неведомых растений и животных от своего прежнего существования, как от сновидения? Ему кажется, что он переселился на другую планету; для него начинается новая жизнь. Франция XVIII века из глубины своей утонченной цивилизации смутно тосковала по свежести пустыни. Она мечтала о "лесных бродягах" своих колоний; Индия рисовалась ей издали, окутанной успокоенным светом Едема. Чтобы понравиться своему веку, Аббат Прево похоронил Манон в степях Лузианы, а позже Бернарден де Сен Пьер заставил Виргинию родиться в тени кокосовой пальмы посреди антилоп и райских птиц тропического острова. С двух полюсов поэтического мира грешница Манон и девственница Виргиния устремляются в те же странствия, с теми же попутными ветрами к неведомым берегам. Старая Европа заклеймила одну и только успела разбить другую. Виргиния бросается в море, умирая от стыдливости; Манон прячет свое опозоренное тело в песках саванны.

----------------------------------------------------------------

   Источник текста: М. А. Волошин. Собрание сочинений. Том 4. Переводы. - Москва: Эллис Лак-2000, 2006. -- 990 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru