Серафимович Александр Серафимович
Термометр

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. Серафимович

Термометр

   А. С. Серафимович. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3.
   М., "Правда", 1980
  
   Кровати мальчиков разделял только коврик.
   Первым проснулся Толя. Он торопливо сел и торопливо, как лапками, протер согнутыми ручонками глазки, потом глянул. Его глаза были веселые и плутоватые, они дрожали смехом, искрились таким неисчерпаемым запасом выдумок и шалостей, что в комнате посветлело.
   Сквозь подернутое морозом окно пробивалось солнце,
   Толя оперся о решетку кровати, весь вытянулся и воззрился на брата, как лисица на куропатку. Кожа у него беленькая и прозрачная и вся исчерчена синими жилками, а глазки и ноздри дрожат неудержимым смехом.
   Шепчет:
   -- Игрушка.
   Но Игорь солидно спит. Оттопырил круглые, полные щеки, и на переносице морщинка от чуть сдвинутых бровей. Он и во сне серьезный, положительный и не улыбается.
   Толя торопливо перекидывает ногу через решетку, слезает на коврик и бежит в одной рубашонке босиком к старому буфету в углу, схватывается за полуотворенную дверцу, и начинается борьба.
   Трудно. Острые ребра дверец упираются в колено, шкаф шатается, наклоняясь, того и гляди рухнет и тогда задавит -- давно надо бы вынести из детской, да все не соберутся.
   Старый шкаф, огромный, потемнелый, много видавший на своем веку, с потрескавшейся фанерой, качается, тяжело и испуганно кряхтя, отваливается к стене и говорит хрипло:
   "Дурачок! Куда лезешь?.. Мне трудно, я, брат, стар... деда твоего, деда знал... ежели навалюсь, запищать не успеешь..." -- и старается ребром дверцы придавить колено, чтоб заставить слезть плута.
   Но маленький, напрягая все силенки и показывая из-под рубашонки белое тельце, весь изогнулся, впился в старика и, тоже кряхтя и отдуваясь и цапаясь, ползет все выше, выше.
   "Ой, накрою... Ой, упаду..." -- качается старик, то приподымаясь, то становясь ножкой на пол, и посуда внутри жалобно позванивает.
   Но мальчик стал на выступ, грудкой и раскрасневшейся щекой прилип к верхней дверце и, не глядя, нашаривал ручонкой вверху карниз. Нашарил, уцепился и опять полез, кряхтя. Старик опять зашатался и закряхтел, подымая и опуская на пол ножку.
   Мальчик влез наверх, свернулся в пыли и паутине белым комочком, и из-за карниза выглядывал лишь веселый заячий глазок.
   В комнате все успокоилось. Старик перестал качаться, кряхтеть и позванивать посудой. Только спящий Игрушка, с серьезным личиком, высоко и неподвижно поднятыми черными тонкими азиатскими бровями, оттопырив губки, тихонько посвистывал носом.
   По комнате пронесся не то птичий, не то мышиный писк, и опять смолкло, опять тишина, опять тихонько посвистывает носиком Игрушка.
   Игрушка открыл черные без зрачков глаза и, как лежал на спине, не шевелясь, стал смотреть в белый потолок.
   За дверью зашлепали мягкие старушечьи шаги.
   -- Господи Исусе...
   Нянька, с обвисшим от старого жира телом и постоянной заботой на лице, как будто думала всегда о чем-то беспокойном, испытующе оглядела комнату и, глянув на пустую кроватку, ахнула:
   -- А где Толя?
   Игрушка, не шевелясь и лежа на спинке, невозмутимо смотрел на потолок.
   Нянька, с усилием нагибаясь, заглянула под кроватки, под стол.
   -- Да где же Толя? Ай ты мне не скажешь?..
   Игорь, все такой же серьезный, скупясь на лишнее движение, скосил большие, влажные, с синими белками, глаза и сказал медлительно и серьезно:
   -- На аэлоплане улетел.
   Кто-то фыркнул под потолком и стал давиться тоненьким смехом, должно быть рот затыкал кулаком.
   Нянька стала на цыпочки и подняла белобрысые брови:
   -- Ах ты разбойник!.. Ах ты фортунат ты этакий! Зараз слезай, а то маме расскажу все без всякой жалости!
   Из-за карниза, блестя лисьим блеском, выглядывали два шельмоватые глаза.
   Нянька поставила стул, с усилием взобралась дрожащими ногами и стала стаскивать разбойника с закачавшегося шкафа.
   -- Господи, да что это за наказание! Шкаф повалится, сплющит, мокро только будет. Чистое наказание! А выпатрался-то! Весь в пыли да в паутине, хоть в корыто его сейчас сажай. Снимай рубашонку, бесстыдник! Вчерась только рубашонку надела, на, как заделал.
   Нянька с трудом оттащила разбойника к кровати, он юркнул и стал взбивать над собой ножонками одеяло.
   -- Ну, вот постой, мать придет, она тебе заглянет хворостинкой под рубашонку.
   -- Откуда ноги ластут,-- сказал важно, все так же лежа на спине, Игрушка таким басом, что странно было, как помещается он в таком маленьком горлышке.
   Нянька угрожающе ушла, а разбойник вскочил, огляделся, хотел было бежать к шкафу, да раздумал.
   -- Игрушка,-- заговорил он, блестя глазами, такими живыми, что нельзя было разобрать, какие они,-- не то синие, не то зеленые, не то серые,-- давай термометр поставим.
   -- Давай телмометл поставим.
   Оба вытянулись под одеялом и, глядя в потолок, упорно в унисон, стали кричать, сколько хватило легких:
   -- Ма-ма, ня-а-ня... Ма-ма-ма, ня-аня. Ма-ама, ня-аня!..
   Толя то верещал козленком, то кричал бабьим, нянькиным голосом, то на особый манер трещал, как трещотка, точно горошинка у него заскакивала в горле. Игорь кричал ровно, упорно, одинаково, неизменным басом, лежа на спине и глядя в потолок.
   Прибежала нянька, красная от раздраженья.
   -- Ну, чего разорались?! Зараз одеваться... У других дети как дети, а с этими ни сладу ни ладу.
   -- Нянька, термометр!
   -- Нянька, телмометл!
   -- Еще чего?
   -- У меня голова болит и живот.
   Толя скорчился, скривил рот к самому уху, притянул колени к подбородку и стал, извиваясь от боли, тереть руками живот.
   Игорь с таким же неподвижным лицом и поднятыми тонкими бровями, лежа на спине,-- лень переваливаться на бок,-- серьезно, без улыбки, слегка потер себе под одеялом живот.
   -- Замучили вы нас... Не любите вы мать свою,-- с отчаянием сказала нянька и, махнув рукой, ушла.
   Они не любят маму... Странно! Но как же ее любить? Странный вопрос. Это все равно: "Любишь ты свой пальчик, или глазик, или носик?"
   Их нельзя ни любить, ни не любить,-- это просто пальчик, носик, глазик. И маму нельзя ни любить, ни не любить, она -- пальчик, глазик, носик. Мама -- просто мама, и все. Мама -- всегда.
   Вот папа -- другое дело. Когда просыпаешься, никогда папы нет, и когда засыпаешь, папы нет. Только по воскресеньям и по праздникам бывал папа. Да еще когда у кого-нибудь из них жар и мама ставит термометр, папа тоже приходит, и тогда начинается самое интересное: папа садится на стул возле больного и начинает рассказывать. Он рассказывает, пока тот держит термометр. А как вынет термометр, папа перестает рассказывать.
   Обыкновенно из-за термометра целое сражение,-- мальчики не хотят держать его, так скучно, да еще целых двенадцать минут. А когда папа рассказывает, так готовы держать и по два часа.
   Так как папины рассказы -- награда за держание термометра, то и здоровый требует, чтобы ему поставили. Оттого завели два термометра и ставят сразу обоим, хотя болен один.
   Но тут опять затруднение. Толя требует, чтобы папа на него смотрел и ему рассказывал за термометр, а Игорь требует, чтобы папа на него смотрел и ему рассказывал за термометр. Никто не уступал, а если папа был к одному из них несправедлив, поднимался ожесточенный рев.
   Папа хитрый и ловкий. Он приказывал принести кровать, ставил ее между кроватками мальчиков, ложился на спину лицом кверху и одним глазом смотрел на Толю, другим глазом на Игоря, а губами рассказывал "пополам". Иногда Толька глянет на папины глаза, как они врозь смотрят, и покатится от хохоту.
   -- Папа, у тебя глаза раскорячились.
   А иногда Игорь строго скажет:
   -- Не мешай слушать!
   У папы обыкновенная голова, как у всех людей, а сколько там сидит историй. О чем только не рассказывал: как через Африку на воздушном шаре путешествовали, как под водой в морях путешествовали, как нарвалы рвут китов, как в шахтах добывают уголь, как из глубины океана достают круглых, как большой мяч, рыб, которые на поверхности выворачиваются через рот наизнанку, как образуются горы на земле.
   Не удивительно, что, когда приходил папа, оба мальчика шлепали в ладоши и кричали радостно:
   -- Папа!.. Папа!.. Папа!..
   А теперь вошла мама и сказала:
   -- Что такое?
   -- Да вот, требуют термометров,-- сказала нянька, поджав губы.
   -- Тлебуем телмометлов,-- строго сказал Игорь.
   Мама подержалась за железный прут кровати, чтобы охладить руку, потом приложила на минуту ладонь ко лбу одного и другого.
   -- Лоб холодный у обоих.
   -- Тлебуем телмометлов.
   Мама постояла, глядя перед собой и забыв детей. Толя вдруг отчаянно забрыкался:
   -- Ой-ой... живот... живот...
   -- Дайте, няня, термометры, пусть поставят.
   Нянька принесла термометры и сердито сунула каждому под мышку.
   -- А ты рассказывай, а то держать не будем. Как папа рассказывал.
   Мама растерянно и умоляюще посмотрела на детей и сказала упавшим голосом:
   -- Что же я вам расскажу?
   -- Что хочешь... Папа никогда не спрашивал, а сразу рассказывал... Ну, расскажи, как горы образуются...
   -- Как голы облазуются...
   -- Папа рассказывал, вот как нянька хочет чихнуть, вся-а сморщится, как печеное яблоко... так и земля...
   -- Как печеная нянька смолщится,-- угрюмо говорит Игорь.
   У него всегда свои собственные мысли,-- трудно представить человека более самостоятельного, и Толины мысли случайно, думает он, совпадают с его.
   -- Папа успел бы и про горы рассказать и еще бы про что-нибудь... Мама, ты плачешь...
   Толя тревожно вскочил на колени, выронив термометр.
   -- Нет, деточка...-- улыбается, а у самой капают на платье слезы.
   Толя бросается к ней, губки у него трепещут, охватывает ее шею, душит.
   -- Мамуля, мамуля... мамочка... Я твой сын... я... я... а то я... зареву...
   Игорь молча становится на четвереньки, потом -- на колени, тянется к матери, обвивает ее шею ручонками и некоторое время прижимается к ней щекой. Потом, полагая, что для матери этого довольно, снова молча забирается под одеяло, кверху ногами ставит выпавший термометр и спокойно лежит, глядя в потолок.
   -- Ну?
   -- Ну, мама,-- говорит сразу повеселевший Толя.
   Мама вытерла глаза и силится улыбнуться.
   -- Горы... горы образуются, когда... кора земная... по ней мы ходим...
   -- А папа не так...
   Толя торопливо подымается на локоток.
   -- Ты говорила, папа приедет с войны через две недели, а вот уже два месяца...
   Кто-то сморкается в комнате и всхлипывает,-- это нянька вытирает набрякшие глаза. А мама, сдерживаясь, уронила голову на кроватку, и плечи ее вздрагивают,-- она знает, что папы уже нет на свете.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Термометр. Впервые -- газ. "Русские ведомости", 1914, 25 декабря, под рубрикой "Раненые тыла".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru