Серафимович Александр Серафимович
В горах и лесах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. Серафимович

В горах и лесах

   Собрание сочинений в семи томах. Том седьмой
   Подготовка текста и примечания Р. И. Хигеровича
   М., ГИХЛ, 1960
   OCR Ловецкая Т. Ю.
  
   Небольшой группой приехали в Крым. Надо было отдохнуть, но как? Единственно: оторваться от курортных мест, от этого надоедливого шума, гама, людского мельканья, приторной курортной жизни и использовать то чудесно-неповторимое, чем владеет Крым,-- горы и леса.
   И чтобы дешево и сердито, чтобы выдержали финансы,-- пешком.
   Наняли у татарина вьючную лошадь без проводника. Приторочили вьюками платье, мешки с провизией, овес Дружку и двинулись береговой кордонной тропой. Направо -- безгранично пустынный голубой простор; налево -- дачи, виноградники, горы.
   Только вот беда: кучерявятся макушки гор белыми изменчиво волнующимися кудрями,-- не быть бы дождю.
   -- А-а, здравствуйте!
   Высокая, молодая, с ласточкиными крылышками бровей партийка, а глаза милые, грустные. Женотдел послал на собрание девушек -- работниц на табачных плантациях.
   Собралось человек тридцать; все девчата из Мелитопольского уезда и северного Крыма,-- украинки. Каждый год сотнями, тысячами тянутся девушки на заработки на южный берег,-- на табак, на виноградники, в сады.
   Кулак -- везде кулак, и крымский плантатор ничем не хуже и не лучше российского живоглота.
   Работают от зари до зари. Кормят скверно. Отдыха нет. Валяются где попало, как собаки.
   Высокая, с грустными глазами партийка говорит девушкам:
   -- Ведь это же не жизнь. Это хуже каторги!
   -- Що ж робыты, завсегда так було, никуды не денешься.
   Тогда партийка терпеливо начинает:
   -- Так было при царе, при буржуазии. Теперь совсем другие законы.
   В школе все становится светлее и светлее: разгораются, освещая вниманием, удивлением, девичьи глаза. Неужели все это так?
   А когда партийка уходила, девушки окружили толпой, провожали, гладили:
   -- Приходи до нас ще, квиточка наша, цветочек!
   Узнали: есть кодекс законов о труде, есть инспекция труда, есть суд.
   Кончилось святое, тихое житие плантаторское: то и дело выезжают инспектора труда. "Эх -- горе!"
   Но почему же все это с таким запозданием? Не хватает сил, нет работников. Да и плантаторы -- не дураки: умеют вовремя спрятать работниц,-- пойди разыщи, тут же лес, ущелье. И ужасающее незнание населением своих прав, законов.
   Партийка все выше и выше взбирается от нас в гору, и уж не видно чудных бровей и грустных глаз. Последний раз мелькнул платочек,-- и потерялась в громадных виноградниках, работает курсанткой в лаборатории Массандровских погребов.
   Наш Дружок по узкой, осыпающейся тропинке покорно покачивает пузатыми вьюками. И сколько ни гляди, не охватишь глазом синевы. Только чуть белеет по голубому краю узенько-далекий, далекий косовичок.
   Идем гуськом по крутизне. И Дружок то и дело садится на задние ноги. Вырвавшиеся камешки живой грудой долго прыгают до самого до берега. Если Дружок съедет на нас, нам крышка.
   Когда спустились и голубая вода у самых ног стала мыть цветную гальку -- отлегло, и все вытерли пот.
   Мы идем, мы идем у воды маленькой гурьбой, и над нами медленно отходят назад виноградники, плантации табаку, и дачи, и виллы, и дворцы.
   Мы идем берегом мимо дворцов, вилл, дач и видим надписи: то дом отдыха горняков, то печатников, то железнодорожников, -- всюду осел труд, всюду рабочие, усталые вначале и поправившиеся, посвежевшие лица под конец.
   В громадном парке по склону "Медведь-горы" синеет сквозь деревья синева морская, а ближе белеют сквозь деревья палатки военные. Что это? Часть стоит? Отчего же не видать красноармейцев?
   Да нет же,-- детвора, пионеры, рабочие дети. Какие же они оживленные, резвые, и какие счастливые, даже несколько растерянные личики! Да ведь подумать только: из Орехова, Иваново-Вознесенска, из Сормова. А тут эта пропадающая из глаз голубизна, а тут горы, леса, пропасти. Ведь поколениям ничего не снилось подобного! И как же резв, как заразителен, как звонок детский смех в чудесных аллеях, где разгуливали когда-то объевшиеся, пресытившиеся.
   Так мы идем, подымаясь на крутизны, спускаясь в глубокие ущелья,-- и это ощущение новой, прекрасно-новой жизни, разлившейся по всему Крыму, идет вместе с нами, наполняет нас ни на минуту не замирающей музыкой радости.
   И недаром бело клубились по темени гор облака. Вот и дождик. Наползли сумерки. Погасла синева. Нахмурилось море. Серое, накатывает оно серые волны. Рассыпается по гальке, шипя у самых ног Дружка. Он неодобрительно косит одним ухом на глухо бегущее на нас море, другим -- на черные горы,-- уже глотает их насунувшаяся ночь.
   Трудно идти. То и дело тонешь в раздающихся, скользко-влажных голышах, с трудом вытаскиваешь ноги. То и дело останавливается Дружок, и кто-нибудь вышибает заклинившийся в подкову голыш. И опять идем, и сеется дождь, и начинает глодать усталость, и густая чернота заслоняет шумящее море.
   Будто огоньки впереди. Или в глазах рябит.
   Вдруг, крики:
   -- Стой! Стой!.. Куда вас несет?!
   Дружок остановился как вкопанный, покорно вытянул в темноте шею, упираясь одним вьюком в стену, другой повис над пропастью.
   Стена, оказывается, низенькая, из камня. Горы отошли. Тут площадка,-- должно быть, дача. Деревья дымно мигают в пламени костра. Ходят люди с фонарями.
   -- Куда же нам?
   -- Да там впереди тропинку дождями смыло. Все до одного с лошадью сверзитесь. Тут почитай саженей семьдесят. Костей не соберешь!
   -- Как же нам быть? Лошадь не повернется.
   -- Снимите вьюки. Тут в стене пролом,-- лошадь пролезет.
   Он светит из-за стены фонарем. Его затылок, рука красно освещаются сзади отсветом костра. Мы пролезаем под ногами неподвижно стоящего и ожидающего своей участи Дружка, осторожно, чтобы не перевесились в сторону пропасти, снимаем вьюки, и Дружок тяжело вздыхает. Переваливаем вьюки через стену. Дружок осторожно пятится и сразу, точно его подстегнули, прыгает в пролом. Уф ты!
   Наконец-то мы чувствуем под ногами твердую землю. Нас окружают рабочие с фонарями.
   -- Что вы тут делаете?
   -- Прокладываем электрическую линию.
   -- Чего ж никто не ограждает обвалов?
   -- А кому нужно?
   -- Да ведь убиться могут.
   -- И убиваются. Не откажешься.
   -- Далеко до Алушты?
   -- Версты три. Переходите через дачу, а там по "шаше".
   И опять мы идем среди тьмы сеющегося дождя; качает в темноте вьюками Дружок; хлюпают под усталыми ногами лужи. Долго.
   Вдруг странно поломалась эта темь, это молчание невидимых гор, отошедших в сторону моря, поглощенных громадой ночи; поломались мерным барабанным боем. Кто-то в ночи шел колонной и в такт барабану; мерно качались фонарики, которые были в невидимых руках. Кто-то шел, и качались в такт фонарики, и бил барабан.
   Да кто же? Ну, конечно, пионеры. Их не видно, но идут маленькие. В ночи барабанный бой; вверх и вниз качаются во тьме фонарики и... "всегда готов".
   Как трудно, какая неприступная стена старого быта, старого уклада, старых верований отделяет от новой жизни. И вот с этих, с маленьких, с молодежи начинается расшатывание, размывание неприступной стены. Они, эти, что идут в темноте с фонариками, вносят в не доступные никому, замкнутые семьи новые понятия, новые расценки социальных явлений, и ни отцы, ни матери, ни старики, ни муллы не могут противостоять молодому напору: быт неодолимо прорывается, раскалывается снизу.
   Мы входим в Алушту. Странно после громады неподвижной темноты, после пустынности ночных гор, после смолкшего на покой моря и огромного напряжения на узенькой, мокрой тропинке, на которой молча поджидал нас в темноте обрыв, странно было видеть веселую оживленную толпу гуляющих на залитой электричеством улице и набережной.
   Тучи перестали сеять дождь и низко лежали, озаряемые снизу электрическим сиянием.
  

Примечания

   Впервые напечатано в "Красной газете", Л. 1926, 21 марта, No 65.
   В очерке использованы впечатления от путешествия писателя по Крыму летом 1925 года (в позднейших авторских высказываниях Серафимович ошибочно относил эту поездку к 1926 году). "Стремясь соединить приятное с полезным,-- вспоминает писатель,-- я попутно внимательно наблюдал окружающую природу и жизнь. Посмотрел зубров в заповеднике в Космодемьяновском монастыре и понаблюдал нравы табачных плантаторов, которые в те годы упорно сопротивлялись новым революционным законам и бесчеловечно эксплуатировали темных женщин (т. X, стр. 448).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru