Аннотация: La leggenda dell'amore.
Изъ неаполитанскихъ легендъ. Текст издания: журнал "Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 1, 1915.
Матильда Серао. Лодка-Призракъ.
Знаешь ты ихъ, знаешь ты эти пасмурные, грязные дни, когда царитъ безсмертная скука, сѣрая, тяжелая, какъ зимній туманъ? Дни, когда небо мертво и блѣдно, а солнце кажется какимъ то гаснущимъ смраднымъ факеломъ, когда лица женщинъ смутны и землисты, когда дурманъ подчиняетъ людей своей власти? Въ эти дни фантазія, не находя себѣ кругомъ пищи и освѣженія, возвращается сама къ себѣ, питается самой, разгорается и томится. Въ эти дни поэзія -- безнадежно больная дѣвушка, нѣжная, хрупкая -- страдаетъ, склоняетъ головку и умираетъ безъ стона, безъ вздоха, а ея сильная здоровая спутница-искусство, раненая насмерть, бьется въ агоніи, ломая руки, осыпая мрачными проклятіями всю безнадежность своего существованія. Напрасно старается художникъ отдаться весь своей завѣтной мечтѣ -- мечта исчезла. Напрасно перебираетъ онъ всѣ струны своей свѣтлой лиры: подъ его дрожащей рукой рвутся струны съ жалобнымъ звономъ, который замираетъ въ воздухѣ, какъ безнадежная молитва. О, проклятые, безпокойные, жестокіе дни! Но зачѣмъ въ эти дни мы не хотимъ любить, любить до безумія? Зачѣмъ не хотимъ, закрывъ глаза, броситься въ эту пропасть безъ дна, гдѣ мучительно сладко оборвется наша жизнь? Отчего не говоримъ о любви до тѣхъ поръ, пока голосъ не замретъ въ изсушенномъ горлѣ и слова не станутъ неслышнымъ шепотомъ? Приди же ко мнѣ, послушай мою повѣсть. Я разскажу тебѣ о любви. Тебѣ, убѣгающій, неуловимый призракъ, тебѣ, существо божественно-злое, человѣчески-доброе, безконечно дорогое, прекрасное, какъ дѣйствительность, ужасное, какъ мечта, всегда далекое, всегда близкое, живущее въ невѣдомыхъ краяхъ и въ моей душѣ, тебѣ, химера, личность, мечта, идея ненавистная и дорогая, отъ которой зарождается и къ которой возвращается моя жизнь...
-----
Случалось ли тебѣ видѣть лодку призракъ? Случалось ли тебѣ ее видѣть, любовь моя?
Слушай же! Я не знаю, когда случилось то, о чемъ я тебѣ разскажу. Года, дня, часа я не знаю. Да и не все ли равно? Сегодня, вчера, завтра трагедія любви всегда разнообразна и всегда одна и та же. Бьется ли горячее сердце подъ шерстяной тогой, подъ желѣзной кирасой или подъ бархатной одеждой, пѣдь не сильнѣе, не иначе разрушаетъ она отъ этого жизнь. Покрыта ли рука возлюбленной священными повязками, обнажена ли она подъ перехватами браслетовъ, скрыта ли шелковой тканью или прячется въ кружевахъ,-- вѣдь не съ меньшей страстью будетъ она обнимать. Не все ли равно, когда это было.
Текла была прекрасна. Ея лицо было той горячей живой бѣлизны, которая кажется восковой подъ поцѣлуями, такъ оно нѣжно и тонко. Въ большихъ страстныхъ глазахъ львицы вспыхивали странные золотистые огоньки. Изогнутыя губы были созданы для той долгой, сознательной, глубокой улыбки, которую знаютъ только немногія женщины; густыя темныя косы имѣли синеватый отливъ. Ее звали Текла; суровое и нѣжное имя, которое въ фантастическомъ словарѣ именъ означаетъ "виновное сердце". Есть какое-то предопредѣленіе и въ именахъ. Дѣвушкой Текла не знала любви, оставалась надменной и равнодушной и не узнала ея, ставъ супругой Бруно. Она была горда и холодна, хотя и видѣла, какъ томилось и горѣло сердце Бруно, твердое суровое сердце, которое еще никогда не любило. Горячее дыханіе страсти ея не согрѣло, робкій, ласковый голосъ не тронулъ. Любовь Бруно осталась не нужной... Бруно это зналъ. Текла ему это сказала. Она не лгала никогда. Но Бруно не могъ утѣшиться, нѣтъ. Текла была невыносимой мукой его жизни, была словно острый, заржавѣвшій гвоздь, вбитый въ его мозгъ, словно сломанное лезвіе сабли, вонзенное въ его сердце. Морщины на лбу, жестокость взгляда, презрительная усмѣшка губъ, горечь словъ, ядъ ума,-- все это была Текла.
Онъ бы долженъ былъ умереть, но, когда любишь, нѣтъ силъ рѣшиться на это. Могъ бы убить Теклу, но не думалъ объ этомъ. Не убиваютъ добродѣтельныхъ женщинъ, а Текла была добродѣтельна, добродѣтельна высокой и гордой добродѣтелью.
-----
Но какъ всякая сила находитъ другую, которая ее превосходитъ и побѣждаетъ, такъ и передъ Теклой вдругъ встало властное, могучее чувство. Это было великимъ пораженіемъ, великой побѣдой. Надменность вдругъ утонула въ покорности, гордость исчезла. пропала...
Былъ поразительно красивъ Альдо; неотразимое очарованіе было въ его звучномъ голосѣ; его слова жгли, какъ огонь, его взглядъ повелѣвалъ, покорялъ, вызывалъ въ душѣ какой то ужасъ, полный нѣжности и восторга. Но если бъ этого даже и не было, для Теклы онъ все равно былъ бы такимъ -- онъ былъ для нея все, онъ былъ -- Любовь. Они встрѣтились первый разъ ночью въ залитомъ огнями залѣ и ничего не могли сказать другъ другу. И несмотря на это, между этими существами, которые разстались безъ привѣта, безъ улыбки, возникла уже связь, неразрывная, нерушимая.
Они стремились другъ къ другу, такъ какъ неизбѣжно должны были встрѣтиться.
-- Что ты дѣлаешь у окна, Текла? Ужъ часъ, какъ ты смотришь въ темноту, какъ будто видишь тамъ что-то.
-- Смотрю на море, Бруно, -- отвѣчаетъ она съ безконечной грустью тѣхъ, что уже начали любить.
-- Текла, твоя рука холодна, твои губы горятъ, ты страдаешь, ты дрожишь, шатаешься...
-- Я умираю...
Но вотъ глухой и темной ночью послѣ двадцати ночей, въ теченіе которыхъ мучительная безсонница не покидала ея мокраго отъ слезъ изголовья, Текла вдругъ почувствовала какую-то дрожь, какой-то властный призывъ.
-- Иду...-- прошептала она.
И молчаливая, прямая, двигаясь какъ-то машинально, въ длинномъ бѣломъ одѣяніи, которое волочилось за нею, съ распущенными по плечамъ волосами, широко раскрывъ въ темнотѣ глаза, легкимъ мѣрнымъ шагомъ, едва касаясь земли, она прошла черезъ весь домъ и вышла на терасу надъ моремъ: Альдо былъ тамъ.
Она подошла къ нему. Въ темнотѣ они долго смотрѣли другъ на друга, безъ слова, безъ вздоха. Долго сдерживаемая, властная любовь ихъ жгла, та любовь, которой не нужны признанія.
-----
О, чудныя, не забываемыя ночи, которыя даетъ любовь!
О, вѣчно прекрасный Неаполитанскій заливъ, созданный любовью и для любви!
Въ чудныя весеннія ночи, когда голосъ природы волнуетъ чувства и искушаетъ душу, какъ хорошо сойти къ морю, прыггнуть въ лодку, унестись отъ береговъ, растянувшись на подушкахъ, созерцать бездонную лазурь неба, заманчивую игру волнъ, живое мерцаніе звѣздъ, которыя такъ и кажется хотятъ оторваться и ринуться въ воздухъ.
Въ смутные лѣтнія ночи, которыя смѣняютъ знойные мучительные дни, когда земля отдыхаетъ, утомленная четырнадцать часовъ длившимися ласками солнца, какъ счастливъ тотъ, кто можетъ покачиваться въ своей лодкѣ, какъ ві гамакѣ: запахъ моря сильный и крѣпкій даетъ иллюзію тропиковъ, ихъ роскошной, величавой растительности, и будитъ мечту о смуглыхъ стройныхъ дѣвушкахъ, идущихъ подъ тѣнью тамариндовъ.
Въ грустныя, свѣтлыя осеннія ночи, когда болѣзненная луна сливается съ ясной печалью неба, съ томительной блѣдностью звѣздъ и туманной далью холмовъ, когда весь міръ покрытъ бѣлой пеленой, есть люди, которыхъ неудержимо тянетъ къ морю, чтобы разсказать ему о своей неудавшейся жизни, что съ каждымъ днемъ приближается къ безднѣ. И кажется въ это время, что берегъ Позилиппо бѣжитъ къ морю, точно и онъ ищетъ въ немъ гибели.
Въ бурныя зимнія ночи, когда въ городѣ по всѣмъ узкимъ улицамъ и переулкамъ гремитъ гроза, когда въ душѣ пробуждается потребность, чтобы чья-нибудь сильная рука поддержала, ободрила, какой восхитительный и безконечный ужасъ, какое острое ощущеніе быть въ открытомъ морѣ, на этомъ мрачномъ просторѣ, гдѣ опасность кажется еще больше, потому что она не видна.
Но счастливѣе всѣхъ тотъ, кто всѣ эти ночи провелъ, лаская шелковые кудри возлюбленной, кто, прижимая ее къ сердцу, могъ мечтать о томъ, какъ унесетъ ее въ тотъ край, что существуетъ только въ мечтѣ влюбленныхъ, кто могъ надѣяться умереть вмѣстѣ съ ней подъ сводомъ неба на морѣ, которое ихъ ждетъ. Но болѣе всѣхъ преступно счастливы были Альдо и Текла.
* * *
-- Альдо, море слишкомъ черно...
-- Я тебя люблю, Текла...
-- Я люблю тебя, Альдо. Поддержи меня твоей мощной рукой, любовь моя. Но почему молчитъ нашъ гребецъ?
-- Его трудъ тяжелъ, можетъ быть, потому. Мы дадимъ ему денегъ. Всегда, всегда будешь любить меня, моя Текла?
-- Всегда! Альдо, этотъ факелъ бросаетъ кровавый свѣтъ на наши лица и на море. Словно онъ освѣщаетъ два трупа и могилу, любовь моя...
-- Ты боишься смерти?
-- Боюсь разлуки съ тобой...
-- Никогда, Богъ одинаково покараетъ насъ...
Молчаніе длилось. Они глядѣли другъ на друга и къ ихъ страсти примѣшивалась какая-то странная нѣжность, точно предчувствіе чего-то. Лодка скользила по волнамъ, гребецъ гребъ съ большой силой, не поворачивая лица къ возлюбленнымъ.
-- Тебѣ не кажется, Альдо, что мы уже далеко отъ берега?
-- Тѣмъ лучше, радость моя.
Почему такъ молчаливъ нашъ гребецъ?
-- Быть можетъ, завидуетъ намъ. Онъ молодъ, быть можетъ, любитъ безъ надежды.
-- Спроси его, Альдо. Спроси его почему прячетъ онъ свое лицо.
Но вдругъ гребецъ повернулся. Это былъ Бруно... Это было воплощеніе ненависти. Альдо и Текла слились въ поцѣлуѣ... И въ тотъ же мигъ лодка перевернулась подъ яростный крикъ Бруно. Три раза появлялись на поверхности воды Альдо и Текла въ тѣсномъ объятіи съ неземнымъ блаженствомъ на лицѣ; три раза поднималось изъ волнъ и лицо Бруно, искривленное ужасомъ злобы.
* * *
Слушай меня, любовь моя. Въ опредѣленный часъ ночи на волнахъ залива, чудно красиваго у Позилиппо, веселаго у Маржелины, угрюмаго у Кіатамоне, шумнаго у Санта Лючіа, грязнаго у Мола, бурнаго у Кармине, появляется лодка-призракъ. Она быстро скользитъ, влюбленные какъ бы застыли въ поцѣлуѣ... Но вдругъ гнѣвно поднимается покинутый супругъ... И лодка скрывается подъ водой...
Еще три раза мелькаютъ на поверхности этотъ безсмертный поцѣлуй и эта безсмертная ненависть... Каждую ночь появляется лодка-призракъ. Но не всѣ ее видятъ. Богъ хочетъ, чтобъ только тѣ, что любятъ горячо, что любятъ всей душой, могли ее видѣть. Лодка-призракъ показывается только влюбленнымъ, которые блѣднѣютъ при этомъ зрѣлищѣ.
Это странное, но непреложное доказательство любви.