Lib.ru/Классика: Сервантес Мигель Де. Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

Мигеля Сервантеса.

Томъ II

НОВЫЙ ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ

СЪ ПРИМѢЧАНІЯМИ и СТАТЬЕЮ Л. ВІАРДО

"ЖИЗНЬ и ПРОИЗВЕДЕНІЯ СЕРВАНТЕСА" и 39-ю КАРТИНАМИ

Густава Доре.

МОСКВА.

Изданіе книжнаго магазина Г. Кольчугина.

1895.

http://az.lib.ru/

ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

КЪ ЧИТАТЕЛЮ.

Боже мой! Съ какимъ нетерпѣніемъ, знатный или, быть можетъ, плебейскій читатель, ты, вѣроятно, ждешь этого пролога, думая найти въ немъ месть, ссоры, оскорбительные упреки по адресу автора другого Донъ-Кихота, т. е. того, который зачатъ, говорятъ, въ Тордезильясѣ, а рожденъ въ Таррагонѣ {Это тотъ писатель, который скрылся подъ псевдонимомъ лиценціата Алонсо Фернандеца де Авельянеда, родомъ изъ Тордевильяса, а книга котораго напечатана была въ Таррагонѣ.}. Но я, право, не могу дать вамъ этого удовлетворенія, ибо если оскорбленія вызываютъ гнѣвъ въ самихъ смиренныхъ сердцахъ, то мое составляетъ исключеніе изъ этого правила. Развѣ тебѣ хочется, чтобъ я доказалъ ему, что онъ оселъ, дуракъ, нахалъ? Я и не подумаю сдѣлать этого. Пусть его грѣхъ накажетъ его, пусть онъ ѣстъ его съ хлѣбомъ и пусть наслаждается.

Что меня дѣйствительно сердятъ, такъ это то, что онъ меня обидно называетъ старикомъ и безрукимъ, точно въ моей власти задержать время, сдѣлать такъ, чтобъ оно для меня не проходило; или точно у меня сломана была рука въ трактирѣ, а не въ самой блистательной битвѣ, какую только видали или увидитъ настоящія и будущія времена {Битва при Лепанто.}. Если раны мои не отличаются блескомъ славы въ глазахъ тѣхъ, кто ихъ видитъ, то ихъ, по крайней мѣрѣ, цѣнятъ тѣ, кто знаетъ, гдѣ онѣ мною получены; ибо солдату болѣе подобаетъ умирать въ сраженіи, чѣмъ оставаться свободнымъ въ бѣгствѣ. Я такъ проникнутъ этимъ, что если бы мнѣ сейчасъ предложили сдѣлать для меня невозможное, то я предпочелъ бы лучше опять очутиться въ этомъ удивительномъ сраженіи, чѣмъ излѣчиться отъ моихъ ранъ, не бывъ участникомъ его. Раны на лицѣ и груди солдата -- это звѣзды, ведущія другихъ къ небу чести и къ желанію благородныхъ похвалъ. Съ другой стороны, надо еще замѣтить, что люди пишутъ не сѣдыми волосами, а умомъ, который имѣетъ обыкновеніе съ годами крѣпнуть.

Еще мнѣ не понравилось, что онъ называетъ меня завистливымъ и объясняетъ мнѣ, точно и этого не знаю, что такое зависть; да, сказать по правдѣ, изъ двухъ родовъ зависти я знаю только благородную, святую и доброжелательную. Какъ же я, спрашивается, стану задѣвать священника, особенно когда онъ съ этимъ званіемъ составляетъ еще званіе офицера инквизиціи {Намекъ на Лопе де Вега, который дѣйствительно былъ священникомъ и офицеромъ инквизиціи, послѣ того какъ два раза былъ женатъ.}. Если онъ говоритъ это о томъ, кого, повидимому, подразумѣваетъ, такъ онъ жестоко ошибается, потому что я обожаю геній этого человѣка, восхищаюсь его произведеніями и хвалю его постоянную, славную дѣятельность. Во всякомъ случаѣ, я весьма благодаренъ господину автору за то, что онъ сказалъ, что мои Новеллы болѣе сатиричны, чѣмъ образцовы, но что онѣ хороши и не были бы хороши, если бы въ нихъ не было всего понемногу.

Ты, кажется, хочешь сказать, читатель, что я странно воздерживаюсь и черезчуръ держусь въ границахъ моей скромности; но я знаю, что не слѣдуетъ прибавлять огорченія къ огорченію, а испытываемое этимъ господиномъ уже и такъ довольно велико, если онъ не рѣшается явиться прямо и открыто и скрываетъ свое имя и свое отечество, точно совершилъ покушеніе на оскорбленіе величества. Если тебѣ случится съ нимъ познакомиться, скажи ему отъ моего имени, что я не считаю себя оскорбленнымъ, что я отлично знаю, что такое искушенія дьявола, и знаю, что одно изъ сильнѣйшихъ, которыми онъ движется, это вбивать человѣку въ голову, будто онъ можетъ сочинить и напечатать книгу, которая принесетъ ему столько же славы, сколько денегъ, и столько-же денегъ, сколько славы. А въ доказательство этой истины, я хочу даже, чтобъ ты съ своимъ умомъ и умѣніемъ разсказалъ ему слѣдующую исторію:

"Былъ въ Севильѣ сумасшедшій, который ударился въ милѣйшее чудачество, какое только приходило въ голову сумасшедшему. Онъ сдѣлалъ тростниковую трубочку, заостренную къ концу, ловилъ на улицѣ или въ иномъ мѣстѣ какую-нибудь собаку и, зажавъ ей ногой одну лапку и приподнявъ рукой другую, старательнѣйшимъ образомъ вставлялъ ей заостренный конецъ трубочки въ одно мѣсто и, дуя въ другой конецъ, дѣлалъ бѣдное животное круглымъ, какъ шаръ. Приведя его въ такое состояніе, онъ давалъ ему два удара рукой по животу и отступалъ, говоря присутствующимъ, которыхъ всегда набиралось много: "Теперь ваши милости уже не станете думать, что надуть эту собаку легкій трудъ?" Станете ли вы теперь думать, что написать книгу легкій трудъ? Если этотъ разсказъ, другъ читатель, ему не понравится, такъ разскажи ему вотъ этотъ другой, тоже о сумасшедшемъ и собакѣ.

"Жилъ въ Кордовѣ другой сумасшедшій, имѣвшій обыкновеніе носить на головѣ кусокъ мраморной плитки или камень, не изъ легкихъ. Встрѣчая собаку, которая не держалась на сторожѣ, онъ подходилъ къ ней и съ размаху ронялъ на нее свою ношу. Собака, покатившись отъ удара, испускала вой и бросалась спасаться черенъ три улицы. Случилось такъ, что между собаками, на которыхъ онъ ронялъ свою ношу, попалась собака колпачника, которую хозяинъ очень любилъ. Камень упалъ ей на голову, и собака пронзительно завизжала. Хозяинъ, видя причиненное ей зло, пришелъ въ ярость, схватилъ аршинъ, бросился на сумасшедшаго и поколотилъ его отъ головы до пятокъ. При каждомъ ударѣ онъ приговаривалъ: "Песій воръ! Развѣ ты не видѣлъ, злодѣй, что моя собака ищейка"? И повторяя разъ на разомъ слово "ищейка", онъ до полусмерти избилъ сумасшедшаго. Наказаніе возимѣло дѣйствіе: сумасшедшій ушелъ и цѣлый мѣсяцъ не показывался на улицѣ. Послѣ этого онъ явился съ тѣни же штуками и съ еще большею тяжестью. Онъ подходилъ къ тому мѣсту, гдѣ находилась собака, мѣтилъ въ нее, но не рѣшался опускать камни, говоря: "Стой! это ищейка." И какую бы собаку онъ вы встрѣтилъ, хоть бы это былъ догъ или шпицъ, онъ говорилъ, что это ищейка, и уже никогда не опускалъ на нихъ своего камня".

Можетъ быть, также будетъ и съ этимъ историкомъ: онъ уже не рѣшится опускать ношу своего ума въ книгахъ, которыя, если онѣ дурны, жестче камня. Еще скажи ему, что я ни въ грошъ не ставлю его угрозы лишить меня своей книгой дохода и, сообразуясь съ знаменитой интермедіей Perendenga {Маленькая современная пьеса, авторъ которой неизвѣстенъ.}, отвѣчаю ему: "Да здравствуетъ за меня veinticuatro, сударь мой {Las coplas de Mingo Revulgo. Это родъ сатирической жалобы на царствованіе Генриха IV (el impotente). Одни приписываютъ ее Хуану де Мена, автору поэмы el Laberinto, другіе Родриго Кота, первому автору Селистины, третьи, наконецъ, хроникеру Фернандо дель Пулмаръ. Этотъ послѣдній, по крайней мѣрѣ написалъ на ней комментаріи въ концѣ хроники о Генрихѣ IV, написанной Діего Энрикесомъ дель Кастильо.}, а Христосъ за всѣхъ!". Да, да здравствуетъ великій графъ Лемосскій, котораго христіанская добродѣтель и всѣмъ извѣстная щедрость поддерживаютъ меня противъ всѣхъ ударовъ моей злой судьбы, и да здравствуетъ высокое милосердіе свѣтлѣйшаго архіепископа Толедскаго Донъ-Бернардо де Сандовалъ-и-Рохасъ! А тамъ пусть хоть не будетъ ни одной типографіи на свѣтѣ или пусть онѣ печатаютъ противъ меня столько книгъ, сколько буквъ въ пѣснѣ Минго Ревульго {Veinticuatros называются регидоры или муниципальные чиновники въ Севильѣ, Гренадѣ и Кордовѣ, съ тѣхъ поръ какъ число ихъ сокращено было Альфонсомъ Судіей съ тридцати шести до двадцати четырехъ.}. Оба эти вельможи, безъ мести съ моей стороны и безъ иныхъ задабривающихъ восхваленій, единственно по добротѣ душевной, приняли на себя трудъ великодушно прійтя во мнѣ на помощь; въ этомъ отношеніи я считаю себя болѣе счастливымъ и богатымъ, чѣмъ еслибы судьба обычными путями возвела меня на вершину счастья. У бѣдняка честь можетъ остаться, а у злодѣя нѣтъ: бѣдность можетъ покрыть облакомъ благородство, но не можетъ совсѣмъ помрачить его. Если только добродѣтель хоть сколько-нибудь свѣтитъ, хотя бы лишь черезъ щели нищеты, она въ концѣ концовъ добьется со стороны высокихъ и благородныхъ умовъ уваженія и, слѣдовательно, покровительства.

Больше не говори ему ничего, и я ничего не стану говорить тебѣ, и только обращу твое вниманіе на то, что эта вторая часть Донъ-Кихота, которую я тебѣ предлагаю, выкроена по той же выкройкѣ и изъ того же сукна, какъ первая. Въ ней я даю тебѣ Донъ-Кихота доведеннымъ до конца, умершимъ и погребеннымъ, чтобъ никто не вздумалъ выдавать ему новыхъ свидѣтельствъ, потому что и старыхъ совершенно достаточно. Достаточно также, чтобъ одинъ честный человѣкъ далъ отчетъ о его скромныхъ сумасбродствахъ, и чтобъ другіе уже не вмѣшивались въ кто дѣло. Обиліе всего, даже хорошаго, сбавляетъ цѣну, а рѣдкость даже дурного сразу поднимаетъ ее. Я забылъ предупредить тебя, чтобъ ты ждалъ Персилеса, который я кончаю, и второй части Галатеи.

0x01 graphic

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

О томъ, какъ священникъ и цирюльникъ бесѣдовали съ Донъ-Кихотомъ о его болѣзни.

Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели разсказываетъ во второй части этой исторіи, а именно при описаніи третьяго выѣзда Донъ-Кихота, что священникъ и цирюльникъ почти цѣлый мѣсяцъ не посѣщали его для того, чтобы не вызвать въ немъ воспоминанія о недавнихъ событіяхъ. Несмотря на это они часто навѣдывались въ племянницѣ и экономкѣ и убѣждали ихъ какъ можно лучше ухаживать за Донъ-Кихотомъ, давая ему ѣсть такія кушанья, которыя цѣлительно дѣйствуютъ на умъ и сердце, тактъ какъ отъ разслабленія послѣднихъ, какъ можно заключить по зрѣломъ размышленіи, и возникла его болѣзнь. Тѣ отвѣчали, что онѣ не забываютъ этого и на будущее время, на сколько хватитъ силъ, будутъ заботиться о его здоровьѣ; что онѣ замѣчаютъ являющіяся по временамъ у ихъ господина свѣтлыя минуты, когда онъ бываетъ въ полномъ разсудкѣ. Оба друга были чрезвычайно обрадованы этимъ извѣстіемъ, полагая, что этимъ они обязаны счастливой мысли увезти его очарованнымъ домой на телѣгѣ, запряженной волами, какъ это было разсказано въ послѣдней главѣ первой части этой большой и правдивой исторіи. Поэтому они рѣшили навѣстить его и посмотрѣть, какъ подвигается его выздоровленіе, въ которомъ они все еще сомнѣвались; они сговорились между собою не затрогивать въ разговорѣ ничего такого, что касалось бы странствующаго рыцарства, чтобы, какъ-нибудь неосторожно опять не разбередить едва начавшія заживать раны.

Когда они вошли къ нему, онъ сидѣлъ на своей кровати одѣтый въ камзолъ изъ зеленой фланели, съ пестрой толедской шапочкой на головѣ, и былъ такъ худъ и изнуренъ, что, казалось, на немъ была только одна кожа да кости. Онъ принялъ ихъ очень ласково; они освѣдомились у него относительно его здоровья, и онъ отвѣчалъ в& всѣ ихъ вопросы очень разумно и въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ. Въ разговорѣ они коснулись между прочимъ и такъ называемыхъ политическихъ и государственныхъ вопросовъ, при чемъ, бесѣдуя, старались искоренить то то, то другое злоупотребленіе; отмѣняли одинъ старый обычай и вводили на его мѣсто другой -- новый,-- короче сказать, каждый изъ троихъ собесѣдниковъ изображалъ изъ себя въ это время новаго законодателя, нѣчто въ родѣ второго Ликурга или новоиспеченнаго Солона; и такимъ образомъ они до такой степени преобразовали на словахъ государство, что его въ концѣ концовъ нельзя было узнать. О каждомъ предметѣ, про который шла рѣчь, Донъ-Кихотъ говорилъ такъ разумно, что оба друга, испытывавшіе его, болѣе не сомнѣвались въ совершенномъ возстановленіи его разсудка. Племянница и экономка присутствовали при этомъ разговорѣ и не знали, какъ благодарить Бога за то, что ихъ господинъ разсуждалъ такъ здраво. Но священникъ перемѣнилъ свое первоначальное намѣреніе не затрогивать ничего, что касалось бы рыцарства, такъ какъ онъ вполнѣ хотѣлъ убѣдиться въ дѣйствительности выздоровленія Донъ-Кихота. Поэтому онъ разсказалъ одну за другой нѣсколько новостей изъ столичной жизни и, между прочимъ, что, какъ ему передавали за достовѣрное, турки выступили въ походъ съ большимъ флотомъ; неизвѣстно, въ чемъ состоитъ ихъ намѣреніе и надъ какою страной разразится эта гроза; но такъ какъ страхъ нападенія турокъ почти изъ году въ годъ овладѣваетъ христіанскимъ міромъ, то его величество король повелѣлъ привести въ оборонительное положеніе какъ берега Неаполя и Сициліи, такъ и островъ Мальту.

Донъ-Кихотъ отвѣтилъ на это: "Его величество поступаетъ какъ предусмотрительный воинъ, во-время заботясь объ оборонѣ своихъ владѣній, для того, чтобы врагъ не напалъ на нихъ врасплохъ. Если бы онъ однако захотѣлъ послушаться моего совѣта, то я рекомендовалъ бы ему такую мѣру, которая, по всей вѣроятности, въ эту минуту менѣе всего можетъ прийти ему въ голову."

Услышавъ эти слова, священникъ сказалъ про себя: "Помилуй Богъ тебя, бѣдный Донъ-Кихотъ! Кажется, ты съ высочайшей вершины твоего сумасшествія стремишься низринуться въ глубокую пропасть твоего простодушія." Цирюльникъ же, который напалъ на ту же самую догадку, спросилъ его, въ чемъ собственно заключается та мѣра, которую онъ считаетъ такою цѣлесообразной. и не принадлежитъ ли она къ числу тѣхъ необдуманныхъ проектовъ, которые такъ часто представляютъ на одобреніе государей. "Мой проектъ, господинъ брадобрей,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- не будетъ необдуманнымъ, напротивъ, онъ очень обдумавъ. -- Я не говорю ничего,-- возразилъ цирюльникъ;-- я хотѣлъ только сказать, что большая часть плановъ, которые представляются на усмотрѣніе его величества, или невыполнимы, или просто несуразны, или даже могутъ быть вредны какъ для короля, такъ и для государства. -- Мой планъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- нельзя назвать ни невыполнимымъ, ни несуразнымъ; напротивъ, онъ самый легкій, самый лучшій, самый удобоисполнимый и самый короткій, который рождался когда-либо въ чьей-либо изобрѣтательной головѣ. -- Однако, вы не рѣшаетесь сообщить намъ его, господинъ Донъ-Кихотъ,-- сказалъ священникъ. -- Мнѣ бы не хотѣлось дѣлать его извѣстнымъ теперь,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- такъ какъ въ такомъ случаѣ онъ завтра же утромъ дойдетъ до ушей господъ королевскихъ совѣтниковъ, и другіе получатъ благодарность и награду за мой трудъ. -- Что касается меня,-- сказалъ цирюльникъ,-- то обѣщаю вамъ передъ Богомъ, что ничего изъ сообщеннаго вами не узнаетъ отъ меня ни король, ни оруженосецъ, ни какой-либо другой смертный,-- клятва, которой я научился изъ романса о священникѣ, указывавшемъ королю разбойника, который укралъ у него сто пистолей и быстраго мула. -- Я не знаю этой сказки,-- сказалъ Донъ-Кихотъ;-- но для меня довольно клятвы, потому что я знаю, что господинъ цирюльникъ -- честный человѣкъ.

-- Если бы даже вы этого не знали,-- сказалъ священникъ,-- то я ручаюсь за него и увѣряю, что онъ будетъ въ этомъ случаѣ нѣмъ, какъ рыба, подъ страхомъ тяжкаго наказанія.

-- А кто поручится за васъ, господинъ священникъ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ.

-- Мой санъ,-- отвѣтилъ священникъ;-- онъ вмѣняетъ мнѣ въ обязанность соблюденіе тайнъ.

-- Ну такъ клянусь небомъ! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- что другое можетъ сдѣлать его величество, какъ не объявить всенародно, чтобы всѣ странствующіе по Испаніи рыцари въ назначенный день собрались при дворѣ? Если бы ихъ явилось даже не болѣе полдюжины, то и тогда среди нихъ могъ выискаться такой, котораго одного было бы достаточно, чтобы уничтожить все могущество турокъ. Слушайте меня внимательно, господа, чтобы вы могли хорошенько понять мою мысль. Развѣ это неслыханная вещь, чтобы одинъ странствующій рыцарь сразилъ войско въ двѣсти тысячъ человѣкъ, какъ если бы у нихъ всѣхъ была только одна шея, или они были бы испечены изъ марципана? Скажите мнѣ пожалуйста, много ли существуетъ исторій, которыя не были бы наполнены подобными чудесами? Если бы только въ настоящее время жилъ среди васъ славный Донъ-Веліанисъ или одинъ изъ безчисленныхъ потомковъ Амадиса Галльскаго, и захотѣлъ помѣряться съ туркомъ, то я бы не пожелалъ быть на мѣстѣ послѣдняго. Но Богъ помилуетъ народъ свой и пошлетъ того, кто, не будучи татъ могучъ, какъ прежнія странствующіе рыцари, все-же не уступитъ имъ въ мужествѣ. Господь слышитъ меня. Больше я ничего не скажу."

"Ахъ, умереть мнѣ! -- вскричала племянница,-- если дядя опять не думаетъ о томъ, какъ бы сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ.

-- Я буду жить и умру странствующимъ рыцаремъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ;-- и пусть турокъ наступаетъ и отступаетъ, сколько его душѣ угодно, я повторяю еще разъ: господь слышитъ меня."

Въ это время цирюльникъ перебилъ его слѣдующими словами: "Позвольте мнѣ, господа, разсказать вамъ маленькую исторію, которая произошла въ Севильѣ и которой мнѣ очень бы хотѣлось подѣлиться съ вами, потому что она какъ нельзя болѣе подходитъ къ настоящему случаю."

Донъ-Кихотъ и священникъ изъявили на это свое согласіе, другіе тоже начали прислушиваться, и онъ началъ такимъ образомъ:

-- Въ сумасшедшемъ домѣ въ Севильѣ находился человѣкъ, котораго посадили туда его родственники, такъ какъ онъ лишился разсудка. Онъ получилъ степень лиценціата въ Оссунѣ, но если бы онъ получилъ ее даже въ Саламанкѣ, то и тогда бы онъ, по всеобщему мнѣнію, остался сумасшедшимъ. Послѣ того, какъ этотъ лиценціатъ провелъ тамъ нѣсколько лѣтъ, онъ забралъ себѣ въ голову, что онъ въ здравомъ умѣ и твердой памяти, и написалъ къ архіепископу, прося его убѣдительно и въ изысканныхъ выраженіяхъ освободить его изъ заключенія, въ которомъ онъ находился, такъ какъ, благодаря милосердію Божію, къ нему вернулся разсудокъ; родственники его, писалъ онъ, оставляютъ его тамъ для того, чтобы воспользоваться его состояніемъ, и, вопреки справедливости, хотятъ, чтобы его до самой смерти считали за сумасшедшаго.

Архіепископъ, тронутый его многочисленными разумно и складно составленными письмами, приказалъ одному изъ своихъ капеллановъ освѣдомиться у смотрителя больницы, правда ли все то, о чемъ писалъ лиценціатъ; онъ приказалъ ему также самому поговорятъ съ нимъ и въ случаѣ, если окажется, что онъ въ здравомъ умѣ, взять его оттуда и возвратить ему свободу. Капелланъ отправился туда, и смотритель сказалъ ему, что этотъ человѣкъ до сихъ поръ еще сумасшедшій; что хотя онъ и говоритъ часто очень разумно, но подъ конецъ понесетъ опять такую чепуху, которая сразу перевѣситъ всѣ его разумныя рѣчи; если онъ пожелаетъ вступить съ нимъ въ разговоръ, онъ самъ убѣдится въ справедливости его словъ.

Чтобы сдѣлать испытаніе надъ сумасшедшимъ, капелланъ велѣлъ отвести себя къ нему, говорилъ съ нимъ болѣе часа, и въ продолженіе всего этого времени тотъ не проронилъ ни одного неразумнаго слова; напротивъ,-- говорилъ такъ складно, что капелланъ принужденъ былъ повѣрить къ совершенное выздоровленіе сумасшедшаго.

Между прочимъ послѣдній жаловался на смотрителя, преслѣдовавшаго его потому только, что ему жаль было лишиться подачекъ, которыя онъ получалъ отъ его родственниковъ за то, чтобы утверждать, что онъ сумасшедшій, хотя по временамъ у него и являются свѣтлыя минуты. Величайшимъ несчастіемъ для него было его большое состояніе, такъ какъ, чтобы воспользоваться имъ, его враги оклеветали его и отрицаютъ фактъ милости, явленной ему господинъ Богомъ, Который обратилъ его снова въ человѣка изъ неразумнаго животнаго. Короче сказать, онъ съумѣлъ такъ много наговорить, что набросилъ тѣнь на смотрителя, изобразилъ своихъ родственниковъ безжалостными скрягами, а себѣ самому придалъ такъ много ума, что капелланъ рѣшилъ взять его съ собою для того, чтобы архіепископъ увидалъ его и лично могъ убѣдиться въ положеніи дѣла. Съ этимъ намѣреніемъ добрый капелланъ приказалъ смотрителю возвратить лиценціату платье, которое тотъ носилъ до поступленія въ сумасшедшій домъ. Смотритель напомнилъ ему, чтобы онъ подумалъ, что дѣлаетъ, такъ какъ лиценціатъ, на самомъ дѣлѣ, все еще не въ своемъ умѣ, но всѣ представленія и увѣщанія смотрителя были напрасны, и капелланъ стоялъ на томъ, чтобы ваять лиценціата съ собою. Смотритель повиновался, такъ какъ понималъ, что такова была воля архіепископа, и на лиценціата было снова надѣто его платье, которое было еще ново и совершенно прилично. Какъ только лиценціать увидѣлъ, что съ него сняли платье сумасшедшаго и надѣли платье человѣка въ здравомъ умѣ, онъ сталъ просить капеллана позволить ему проститься съ его безумными товарищами. Капелланъ сказалъ, что онъ самъ войдетъ съ нимъ и посмотритъ сумасшедшихъ, которые находились въ заведеніи. Такимъ образомъ, они отправились наверхъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ другихъ присутствовавшихъ при этомъ особъ, и, когда всѣ подошли къ клѣткѣ съ находившимся въ ней безпокойнымъ сумасшедшимъ, который какъ разъ въ это время утихъ, лиценціатъ сказалъ, обращаясь въ нему: "Мой другъ, подумай, не имѣешь ли ты чего поручить мнѣ; я ухожу домой. Такъ какъ Богъ, въ своей безграничной благости и милосердіи, вернулъ мнѣ мой разсудокъ безъ всякой заслуги съ моей стороны, то я сталъ здравъ и разуменъ, потому что для Бога ничего нѣтъ невозможнаго. Полагайте всю надежду вашу и все упованіе ваше только на Него; ибо, возвративъ мнѣ разсудокъ, Онъ возвратитъ его и всякому другому, кто уповаетъ на Него, и позабочусь о томъ, чтобы какъ прислали чего-нибудь хорошенькаго поѣсть; ѣшьте только какъ можно лучше, ибо я твердо убѣжденъ, такъ какъ и мнѣ пришлось испытать это, что всѣ ваши бѣснованія возникаютъ изъ того, что наши желудки пусты, а ваши головы полны вѣтра. Побольше мужества только, побольше мужества, потому что унынье въ несчастіи расшатываетъ наше здоровье и влечетъ за собою смерть." Все, что говорилъ лиценціатъ, слышалъ другой безумный, находившійся въ клѣткѣ напротивъ бѣшенаго; онъ вскочилъ со стараго матраца, на которомъ лежалъ совершенно голый, и спросилъ громкимъ голосомъ, кто тамъ такое уходитъ здравый и разумный? -- Это я, другъ мой,-- сказалъ лиценціатъ. -- Я ухожу потому, что пребываніе мое здѣсь больше не нужно, и за это и приношу безконечную благодарность небу, которое ниспослало мнѣ эту великую милость. -- Подумай, что ты говоришь, лиценціатъ,-- возразилъ безумный.-- Не давай себя ослѣпить чорту, а силы лучше смирно и оставайся въ покоѣ въ своей клѣткѣ, и тебѣ не нужно будетъ снова возвращаться въ нее. -- Я знаю, что я здоровъ,-- отвѣтилъ лиценціатъ,-- и что мнѣ не нужно будетъ больше возвращаться сюда для того, чтобы снова начать лѣченіе. -- Ты здоровъ? -- вскричалъ безумный,-- хорошо, это мы увидимъ; ступай съ Богомъ, но клянусь тебѣ Юпитеромъ, котораго величіе я представляю здѣсь на землѣ, что прегрѣшеніе, которое содѣлала сегодня Сивилла, отпуская тебя изъ этого дома и объявляя тебя за человѣка съ здравымъ разсудкомъ, я накажу такъ, что во вѣки вѣковъ не забудутъ объ этомъ, аминь. Знаешь ли ты, жалкій лиценціатишка, что я могу сдѣлать то -- такъ какъ я Юпитеръ-громовержецъ и въ рукахъ моихъ держу огненныя громовыя стрѣлы,-- отчего міръ потрясется и распадется въ прахъ? А на этотъ невѣжественный городъ я наложу только одно наказаніе -- я не дамъ пролиться надъ нимъ и надъ окрестъ лежащими мѣстами дождя въ теченіи полныхъ трехъ лѣтъ, считая со дня и часа объявленія этого наказанія. Ты свободенъ?! ты здоровъ?! ты въ полномъ разсудкѣ?!.. А я сижу въ клѣткѣ!.. прежде чѣмъ я позволю пойти дождю, я скорѣе повѣшусь."

Всѣ присутствовавшіе были поражены этимъ крикомъ и рѣчью сумасшедшаго; лиценціатъ же повернулся къ капеллану, взялъ его за руку и сказалъ ему: "Будьте покойны, мой благодѣтель, и не обращайте вниманія на то, что говоритъ этотъ сумасшедшій; потому что, если онъ Юпитеръ и не хочетъ позволить идти дождю, то я Нептунъ -- отецъ и богъ водъ, и повелю идти дождю, если это будетъ нужно и угодно мнѣ. -- Не смотря на это,-- возразилъ капелланъ,-- было бы неблагоразумно гнѣвить Юпитера. Оставайтесь же здѣсь въ вашей комнатѣ, мы вернемся и возьмемъ васъ отсюда въ другой разъ, когда время и обстоятельства будутъ болѣе благопріятны для этого."

Смотритель и зрители засмѣялись, къ большому неудовольствію капеллана. Съ лиценціата сняли его платье; онъ остался въ госпиталѣ, какъ былъ прежде, и... этимъ кончается моя исторія."

-- Такъ это та самая исторія,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- которая такъ подходитъ къ случаю, что вы не могли обойтись безъ того, чтобы не разсказать ея? -- Ахъ, господинъ борододеръ, господинъ борододеръ! какъ же долженъ быть слѣпъ тотъ, кто не можетъ видѣть дальше своего носа! Какъ возможно, что вы до сихъ поръ не знаете, что всѣ сравненія, дѣлаемыя между талантомъ и талантомъ, красотой и красотой, поломъ я поломъ,-- гнусны и непристойны? Я, господинъ цирюльникъ, не богъ водъ Нептунъ, и не требую, чтобы меня считали за человѣка въ здравомъ умѣ, если этого нѣтъ на самомъ дѣлѣ. Я стараюсь только доказать міру заблужденіе, въ которомъ онъ находится, не возвращаясь къ тому блаженному времени, когда процвѣталъ орденъ странствующихъ рыцарей. Но нашъ выродившійся вѣкъ недостоинъ вкусить того великаго счастья, какимъ пользовались тѣ времена, когда странствующіе рыцари вмѣняли себѣ въ трудъ и обязанность оборонять государства, защищать дѣвъ, помогать старымъ и вдовымъ, наказывать высокомѣрныхъ и вознаграждать смиренныхъ. Большая часть нынѣшнихъ рыцарей больше шумятъ шелкомъ и парчею, чѣмъ гремятъ оружіемъ. Никто изъ нихъ не спитъ теперь въ полѣ подъ открытымъ небомъ и въ полномъ вооруженіи; никто изъ нихъ не довольствуется теперь легкимъ сномъ, не вывнимая ногъ изъ стремянъ, опершись на копье, какъ дѣлали прежніе странствующіе рыцари. Теперь нѣтъ ни одного рыцаря, который то странствовалъ бы по лѣсамъ и пустынямъ, то достигалъ бы безмолвнаго песчанаго берега почти вѣчно бушующаго моря, гдѣ зачастую находился утлый челнъ безъ мачты, паруса, веселъ или руля; безстрашно садился бы въ него и предавался на волю ревущихъ волнъ, которыя то подымутъ его до облаковъ то повергнутъ въ бездну. Но мужественно выставляетъ онъ грудь навстрѣчу неиствующей стихіи, и прежде, чѣмъ успѣетъ подумать, онъ уже за три тысячи миль отъ того мѣста, откуда отплылъ, и высаживается на берегъ далекой и невѣдомой страны, гдѣ приходится испытать ему много чудесныхъ приключеній, достойныхъ не только быть начертанными на пергаментѣ, но даже вырѣзанными на скрижаляхъ. Въ наше же время лѣность господствуетъ надъ прилежаніемъ, праздность надъ трудомъ, порокъ надъ добродѣтелью, теорія надъ дѣйствительнымъ умѣньемъ владѣть оружіемъ, которое существовало и процвѣтало только въ давно минувшій золотой вѣкъ, вѣкъ странствующаго рыцарства. Скажите мнѣ на милость, кто былъ когда-либо благороднѣе и храбрѣе знаменитаго Амадиса Галльскаго? Кто былъ мудрѣе Пальмерина Англійскаго? Кто былъ обходительнѣе и вѣжливѣе Тиранта Бѣлаго? Кто былъ учтивѣе Лизуара Греческаго? Кто стремительнѣе поражалъ мечомъ и болѣе другихъ былъ поражаемъ имъ, чѣмъ Донъ-Беліанисъ? Кто былъ неустрашимѣе Періона Галльскаго? Кто мужествевнѣе противостоялъ опасностяхъ, чѣмъ Феликсъ Марсъ Гирканскій? Кто былъ откровеннѣе Эспландіона? Кто былъ стремительнѣе Дона Эйронгильо Ѳракійскаго? Кто -- неукротимѣе Родомонта? Кто осмотрительнѣе короля Собрино? Кто -- мужественнѣе Рейнальда? Кто -- непобѣдимѣе Роланда? И кто былъ благороднѣе и болѣе блестящъ, чѣмъ Руджіеро, отъ котораго, какъ говоритъ Тюрпенъ въ своей космографіи, происходить нынѣшніе герцоги Феррара? Всѣ эти рыцаря и много другихъ, которыхъ я могъ бы назвать, были странствующими рыцарями, доставившими рыцарству честь и славу. Такими или похожими на такіе должны были бы быть рыцари, которыхъ предполагаетъ мой проектъ; и тогда у его величества были бы надежные слуги, и онъ могъ бы сберечь много денегъ, и турокъ съ досады вырвалъ бы себѣ всю бороду. Впрочемъ, я остаюсь у себя въ комнатѣ, потому что капелланъ не хочетъ меня взять съ собою, и если Юпитеръ, какъ сказалъ цирюльникъ, не позволитъ идти дождю, то я буду здѣсь и заставлю идти дождь, когда мнѣ это заблагоразсудится, и говорю это для того, чтобы господинъ борододеръ зналъ, что я его понялъ. -- Клянусь вамъ, господинъ Донъ-Кихотъ,-- возразилъ цирюльникъ,-- я сказалъ это не съ дурныхъ умысломъ,-- мое намѣреніе было чисто, Богъ тому свидѣтель, и ваша милость не должны сердиться на меня. -- Долженъ-ли я сердиться или нѣтъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- это мое дѣло."

Послѣ этого священникъ проговорилъ: "Къ счастью я не сказалъ до сихъ поръ почти еще ни одного слова, а я очень хотѣлъ бы освободиться отъ одного сомнѣнія, которое отягощаетъ и гложетъ мою совѣсть и которое возникло изъ того, что сказалъ господинъ Донъ-Кихотъ. -- Вмѣстѣ со многимъ другимъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и это позволяется сказать господину священнику; пусть же разскажетъ онъ про свое сомнѣніе, ибо нѣтъ ничего пріятнаго, когда сердце и совѣсть отягчены сомнѣніемъ. -- Итакъ съ вашего любезнаго позволенія скажу я вамъ,-- сказалъ священникъ,-- въ чемъ состоитъ мое сомнѣніе. Дѣло въ томъ, господинъ Донъ-Кихотъ, что я никакъ не могу убѣдить себя въ томъ, чтобы та куча странствующихъ рыцарей, которыхъ вы перечислили, дѣйствительно существовала и была настоящими людьми изъ мяса и костей; мнѣ думается, что будто бы все это выдумки, басни, ложь и сновидѣнія, разсказываемыя только что проснувшимися или, вѣрнѣе сказать, наполовину заснувшими людьми. -- Это другая ошибка,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- въ которую впадаютъ многіе, не желая вѣрить, что на свѣтѣ существовали такіе рыцари, и мнѣ нерѣдко приходилось у различнаго рода людей и при различныхъ случаяхъ стараться искоренять это почти всеобщее заблужденіе. Мнѣ однако рѣдко удавалось это сдѣлать, несмотря на то, что опорою въ выражаемомъ мною мнѣніи служитъ истина, и непогрѣшимость его такъ очевидна, что я почти могу сказать, что видѣлъ Амадиса Галльскаго собственными своими глазами. Онъ былъ человѣкъ высокаго роста; лицо у него было бѣлое съ черною, густою бородой; въ его взорѣ была какая-то смѣсь суровости и кротости; онъ былъ кратокъ на словахъ, трудно доступенъ для гнѣва и легко умиротворяемъ. И точно такъ же, какъ описалъ я валъ сейчасъ Амадиса, мнѣ кажется, я могъ бы изобразить я представить вамъ всѣхъ странствующихъ рыцарей, которые попадаются только въ романахъ всего міра. Ибо при помощи моего убѣжденія, что они были именно такими, какими описываютъ ихъ намъ историки, и судя по дѣяніямъ, которыя они совершали, и по характеру, которымъ они обладали, можно съ нѣкоторою опредѣленностью сказать, какіе были у нихъ черты, цвѣтъ лица я вообще вся ихъ наружность. -- Въ такомъ случаѣ, господинъ Донъ-Кихотъ, какъ полагаете вы, какой величины былъ великанъ Моргантъ? -- спросилъ цирюльникъ. -- Что касается великановъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- то мнѣнія расходятся относительно вопроса, существовали ли таковые на свѣтѣ или нѣтъ. Однако Священное Писаніе, которое не можетъ уклоняться отъ истины ни на одинъ волосъ, убѣждаетъ насъ въ ихъ существованіи, разсказывая вамъ о длинномъ филистимлянинѣ Голіаѳѣ, который былъ семи съ половиной локтей вышины, что представляетъ необычайныя ростъ. Кромѣ того на островѣ Сицилія нашли кости рукъ и плечевыя такой величины, что онѣ, безъ сомнѣнія, могли принадлежать только великанамъ, которые были ростомъ съ башню -- истина, которую геометрія ставитъ внѣ всякаго сомнѣнія. При всемъ этомъ я не могу сказать съ точностью, какой вышины былъ этотъ Моргантъ, хотя я не могу допустить, что онъ былъ очень великъ, потому что въ подробной исторіи его дѣяній упоминается, что онъ спалъ подъ кровлею. А такъ какъ онъ находилъ дома, которые могли укрывать его, то ясно, что онъ не долженъ былъ быть чрезмѣрно великъ. -- Совершенно справедливо,-- сказалъ священникъ,-- и, такъ какъ ему доставляло удовольствіе слушать чепуху, которую несъ рыцарь, онъ спросилъ Донъ-Кихота, что онъ думаетъ о наружности Рейнальда Монтальбанскаго, Роланда и другихъ двѣнадцати пэровъ Франціи, которые всѣ были странствующими рыцарями. -- Относительно Рейнальда,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- я позволю себѣ утверждать, что у него было широкое лицо съ яркимъ румянцемъ, большіе, блестящіе, нѣсколько навыкатѣ, глаза; онъ обладалъ вспыльчивымъ и раздражительнымъ характеромъ и былъ другомъ негодяевъ и разбойниковъ. Что касается Роланда, Ротоланда или Орланда, такъ какъ всѣ эти имена даетъ ему исторія, то я держусь того мнѣнія и даже убѣжденъ въ томъ, что онъ былъ средняго роста, широкоплечъ, съ немного кривыми ногами, смуглолицъ, съ рыжею бородой и волосами на всемъ тѣлѣ; взглядъ его былъ, суровъ, и самъ онъ былъ неразговорчивъ, впрочемъ чрезвычайно вѣжливъ и благовоспитанъ. -- Если этотъ Роландъ не былъ привлекательнѣе того, чѣмъ вы его описываете,-- возразилъ священникъ,-- то не диво, что прекрасная Анжелика отвергла его и предпочла ему красиваго, веселаго, обходительнаго молодого мавра, съ пушкомъ на мѣстѣ бороды, которому она отдалась; и она поступила вполнѣ благоразумно, отдавъ предпочтеніе нѣжности Медора передъ грубостью Роланда. -- Эта Анжелика, господинъ священникъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- была взбалмошная, легкомысленная и своенравная дѣвчонка; она наполнила міръ столько же молвою о ея шалостяхъ, сколько похвалами ея красотѣ. Она отвергла тысячи знатныхъ, храбрыхъ и мудрыхъ мужей и удовольствовалась безбородымъ юношею, который ничѣмъ другимъ не отличался и ничѣмъ другимъ не обладалъ, кромѣ извѣствости, которую доставила ему его вѣрность другу. Великій пѣвецъ ея красоты, славный Аріосто, потому-ли, что не рѣшился или потому, что не имѣлъ охоты воспѣвать то, что случилось съ этой дамой послѣ ея пошлаго выбора -- можетъ быть, вещи не совсѣмъ похвальныя -- покидаетъ ее съ такими словами:

(Достался какъ потомъ Катая ей вѣнецъ,

Пускай разскажетъ вамъ искуснѣйшій пѣвецъ.)

И это безъ сомнѣнія было пророчествомъ, ибо поэты по-латыни называются votes, что означаетъ прорицатели. Это видно изъ того, что впослѣдствіи одинъ знаменитый андалузскій поэтъ воспѣлъ и оплакалъ ея слезы, а другой знаменитый и величайшій кастиліанскій поэтъ воспѣлъ ея красоту. -- Скажите, однако, господинъ Донъ-Кихотъ,-- перебилъ цирюльникъ,-- былъ ли какой-нибудь поэтъ, который писалъ сатиры на эту Анжелику въ то время, какъ другіе расточали ей похвалы? -- Я полагаю,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что если бы Сакрипантъ или Роландъ были поэтами, то они изрядно намылили бы голову этой дѣвчонкѣ, такъ какъ отвергнутымъ и несчастливымъ въ любви поэтамъ присуще мстить своимъ вымышленнымъ или настоящимъ возлюбленнымъ, которыхъ они сначала избрали повелительницами своихъ помысловъ, посредствомъ сатиръ и эпиграммъ -- мщенье, недостойное благородной души. Впрочемъ мнѣ до сихъ поръ не попадалось ни одного ругательнаго стиха на госпожу Анжелику, натворившую столько бѣдъ въ мірѣ. -- Это я нахожу страннымъ", сказалъ священникъ.

Въ эту минуту они услыхали на дворѣ громкій крикъ племянницы и экономки, которыя незадолго передъ тѣмъ оставили общество. Всѣ выбѣжали поэтому на дворъ, чтобы посмотрѣть, что значитъ этотъ шумъ.

ГЛАВА II.

Повѣствующая о замѣчательномъ спорѣ Санчо Панса съ племянницею и экономкою и о другихъ забавныхъ происшествіяхъ.

Исторія повѣствуетъ, что шумъ, услышанный Донъ-Кихотомъ, священникомъ и цирюльникомъ, производили племянница и экономка, которыя загородили входъ намѣревавшемуся ворваться силою Санчо Панса и кричали: "Чего надобно въ нашемъ домѣ этому бродягѣ? Убирайся въ свой собственный, пріятель, такъ какъ никто иной какъ ты вскружилъ голову нашему господину и таскалъ его по большимъ дорогамъ и проселкамъ. -- Чортова экономка!-- возразилъ Санчо,-- меня обманули, мнѣ вскружили голову, меня таскали по дорогамъ и проселкамъ, а не твоего господина. Это онъ кружилъ меня по свѣту, а вы ни бельмеса не понимаете, о чемъ толкуете. Это онъ одурачилъ меня и выманилъ изъ дому, обѣщая мнѣ островъ, котораго я жду и по сію нору. -- Чтобъ тебѣ подавиться твоими проклятыми островами, окаянный Санчо! -- вскричала племянница.-- Что это такое значитъ -- острова? Можно это ѣсть, лакомка, обжора? -- Этого нельзя ѣсть, но этимъ можно повелѣвать и управлять,-- возразилъ Санчо;-- это лучше чѣмъ полдюжина городовъ или намѣстничествъ. -- Все-таки,-- сказала экономка,-- ты не войдешь сюда, мѣшокъ полный низости и бочка полная зла. Иди и управляй своимъ домомъ, обрабатывай свое поле и выбей навсегда изъ головы всѣ свои острова и бредни."

Священникъ и цирюльникъ очень забавлялись, присутствуя при этомъ спорѣ. Но Донъ-Кихотъ, который опасался, какъ бы Санчо не выкинулъ какой злой шутки и не коснулся вещей, которыя могли бы послужить ему не къ особенной чести, позвалъ его къ себѣ и велѣлъ женщинамъ замолчать и пропустить его въ комнату. Санчо вошелъ, а священникъ и цирюльникъ простилась съ Донъ-Кихотомъ, на выздоровленіе котораго они теперь потеряли всякую надежду, такъ какъ видѣли, съ какимъ упорствомъ продолжаетъ онъ носиться съ своими безумными мечтаніями и какъ глубоко вкоренилась въ немъ несчастная идея рыцарства. "Повѣрьте мнѣ, кумъ,-- сказалъ священникъ цирюльнику,-- прежде чѣмъ мы успѣемъ съ вами оглянуться, пташка опять вылетитъ изъ клѣтки. -- Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь,-- сказалъ цирюльникъ,-- и я менѣе удивленъ безуміемъ рыцаря чѣмъ простотою оруженосца, который такъ увѣренъ въ своемъ островѣ, что ничто въ мірѣ не могло бы выбить эту вѣру у него изъ головы. -- Да помилуетъ ихъ Богъ,-- сказалъ священникъ,-- подождемъ и посмотримъ, что выйдетъ въ концѣ концовъ изъ всѣхъ сумасбродствъ подобнаго господина и подобнаго слуги. Кажется, какъ будто они сдѣланы изъ одного и того-же матеріала и представляютъ изъ себя одно цѣлое, такъ что безумства господина безъ глупостей слуги неимѣли бы никакой цѣны.

-- Это правда,-- сказалъ цирюльникъ,-- и мнѣ очень интересно было бы знать, о чемъ толкуютъ они въ настоящую минуту. -- Увѣряю васъ,-- возразилъ священникъ, что племянница и экономка обо всемъ намъ разскажутъ; такъ какъ обѣ онѣ не такого сорта, чтобы побрезговали подслушиваньемъ въ настоящемъ случаѣ."

Между тѣмъ Донъ-Кихотъ заперся съ Санчо Панса въ своей комнатѣ и, оставшись съ нимъ наединѣ, сказалъ ему: "Меня очень огорчаетъ, Санчо, что ты сказалъ уже однажды и теперь продолжаешь утверждать, будто бы я выманилъ тебя изъ твоей хижины, между тѣмъ какъ тебѣ извѣстно, что я и самъ не остался дома. Мы вмѣстѣ пустились въ дорогу, вмѣстѣ странствовали и вмѣстѣ вернулись изъ нашего странствованія. То же самое счастье и тоже самое несчастье досталось на долю вамъ обоимъ, и если тебя однажды побили, то меня сто разъ поколотили; вотъ все преимущество, которое я имѣю передъ тобой.

-- И этому такъ и слѣдовало случиться,-- отвѣтилъ Санчо,-- ибо, какъ говоритъ ваша милость, злоключенія болѣе выпадаютъ на долю странствующихъ рыцарей, чѣмъ ихъ оруженосцевъ. -- Ты заблуждаешься, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- пословица говоритъ: Quando captd dolet etc. -- Я не понимаю никакого языка кромѣ своего собственнаго,-- отвѣтилъ Санчо. -- Это значитъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- когда болитъ голова, всѣ члены чувствуютъ боль; итакъ, если я твой господинъ и повелитель, то я твоя голова, а ты моя часть, ибо ты мой слуга, а по этой причинѣ и всякую боль, которую я чувствую или буду чувствовать, долженъ чувствовать и ты, точно такъ же какъ и я -- твою. -- Хорошо, если бъ это было такъ,-- сказалъ Санчо;-- а то, когда меня, членъ, подбрасывали вверхъ, моя голова стояла за стѣною и смотрѣла, какъ я леталъ въ воздухѣ, не ощущая ни малѣйшей боли; и если обязанность членовъ состоитъ въ томъ, чтобы раздѣлять боль съ головой, то и голова въ свой чередъ должна была бы понастоящему терпѣть боль вмѣстѣ съ членами. -- Ты хочешь сказать этимъ, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- что я не чувствовалъ никакой боли, когда тебя подбрасывали вверху? Не говори этого больше, даже не смѣй думать объ этомъ; потому что въ то время я ощущалъ большую боль въ своей душѣ, чѣмъ ты въ своемъ тѣлѣ. Но оставимъ это теперь, такъ какъ, навѣрно, когда нибудь найдется время, чтобы поговорить объ этомъ поподробнѣе. Скажи мнѣ лучше, другъ Санчо, что говорятъ обо мнѣ въ вашей деревнѣ. Какого обо мнѣ мнѣнія народъ, что думаютъ обо мнѣ помѣщики и знатное дворянство? Что поговариваютъ они объ моей храбрости? Какъ судятъ они о моихъ дѣяніяхъ? Что думаютъ они о моей рыцарской вѣжливости? Что говорятъ о моемъ предпріятіи снова пробудить къ жизни почти забытый орденъ странствующихъ рыцарей? Короче, разскажи мнѣ все, Санчо, что доходило до твоего слуха, и разскажи, не преувеличивая хорошее и ни на каплю не уменьшая дурное; ибо честнымъ слугамъ приличествуетъ говорить господамъ только чистую и неподкрашенную истину, ничего не прибавляя изъ лести и ничего не скрывая изъ мелочныхъ соображеній. И да будетъ тебѣ извѣстно, Санчо, если бы голая истина, безъ прикрасъ лести, всегда достигала слуха государей, то у насъ были бы лучшія времена, и скорѣе прошедшія вѣка пришлось бы назвать желѣзными, чѣмъ нашъ вѣкъ, ибо я полагаю, что его можно было бы назвать тогда золотымъ. Пусть это замѣчаніе, Санчо, послужитъ тебѣ къ тому, чтобы ты обдуманно и откровенно разсказалъ сущую правду обо всемъ, что я у тебя спрашиваю, какъ ты про то самъ слышалъ.

-- Охотно исполню ваше желаніе, господинъ, отвѣтилъ Санчо,-- съ тѣмъ условіемъ однако, что вы не будете гнѣваться на то, что я скажу, такъ какъ вы сами желаете, чтобы я разсказалъ вамъ все безъ утайки, какъ самъ слышалъ, ничего не прикрашивая. -- Ни въ какомъ случаѣ я не разсержусь, сказалъ Донъ-Кихотъ;-- ты можешь говорить не стѣсняясь и безъ околичностей. -- Ну, ладно! -- сказалъ Санчо.-- Прежде всего, народъ считаетъ васъ за величайшаго безумца, а меня самого называетъ не меньше безумнымъ. Дворяне говорятъ, что вы, вмѣсто того, чтобы держаться въ рядахъ мелкопомѣстнаго дворянства, съ вашими нѣсколькими моргами земли, присвоили себѣ титулъ донъ и, увѣшанные спереди и сзади лохмотьями, забрали себѣ въ голову объявить себя рыцаремъ. Рыцари говорятъ, что мелкопомѣстные дворяне и думать не должны мѣряться съ ними, въ особенности же такіе голыши, которые башмаки ваксятъ грязью и черные чулки штопаютъ зеленымъ шелкомъ. -- Это меня не касается,-- возразилъ Донъ-Кихотъ; -- потому что я всегда бываю хорошо одѣтъ и никогда не ношу заплатанныхъ камзоловъ; скорѣе еще они могутъ быть разорванными, да и то не отъ долгаго ношенія, а вслѣдствіе тренія латъ. -- Что же касается,-- продолжалъ Санчо,-- храбрости вашей милости, вѣжливости, дѣяній и предпріятій, то на этотъ счетъ мнѣнія расходятся. Одни говорятъ, онъ презабавный, но безумный; другіе говорятъ, онъ храбръ, но только на свое горе; третьи молвятъ, онъ вѣжливъ, но тамъ, гдѣ не слѣдуетъ, и такъ иного болтаютъ и судятъ вкривь и вкось, что ни въ васъ ни во мнѣ не осталось больше ни одной живой косточки. -- Слушай, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- вездѣ, гдѣ добродѣтель проявляетъ себя съ особеннымъ блескомъ, она находитъ и своихъ преслѣдователей. Очень немногимъ или даже ни одному изъ знаменитыхъ мужей древности не удалось избѣжать клеветы злыхъ языковъ. Юлій Цезарь, отважнѣйшій, мудрѣйшій и храбрѣйшій изъ полководцевъ былъ объявленъ корыстолюбцемъ и, кромѣ того, нечистоплотнымъ какъ въ отношеніи своей одежды, такъ и въ отношеній своихъ привычекъ; про Александра, который своими дѣяніями стяжалъ себѣ прозваніе великаго, говорятъ, что онъ имѣлъ задатки сдѣлаться пьяницею; Геркулесу, совершившему столько неслыханныхъ подвиговъ, приписываютъ сластолюбіе и изнѣженность. Про Донъ-Галаора разсказываютъ, что тотъ былъ задира, а его брата Амадиса Галльскаго называютъ плаксой. Итакъ, мой добрый Санчо, если клевета не пощадила столько великихъ людей, то пусть поносятъ и меня вмѣстѣ съ ними, если дѣло не идетъ дальше того, что ты мнѣ сейчасъ сказалъ. -- Въ томъ то и закорючка, что идетъ дальше,-- сказалъ Санчо. -- Что же такое? -- Лучшее еще впереди,-- сказалъ Санчо;-- до сихъ поръ было только пирожное да марципанъ; но если ваша милость желаетъ знать все досконально, что говорятъ про васъ, то я приведу къ вамъ въ одинъ мигъ человѣка, который можетъ вамъ все разсказать до ниточки. Вчера вечеромъ пріѣхалъ домой сынъ Бартоломея Карраско, который учился въ Саламанкѣ и кончилъ баккалавромъ, и, когда я пришелъ къ нему, чтобы поздравить его съ пріѣздомъ, онъ сказалъ мнѣ, что уже отпечатана въ книгахъ исторія про вашу милость, подъ названіемъ: "Славный Донъ-Кихотъ Ламанчскій"; онъ говоритъ еще, что и про меня тамъ идетъ рѣчь, и я тамъ прописанъ подъ моимъ настоящимъ именемъ, и про нашу даму Дульцинею Тобозскую; онъ разсказываетъ еще и про другія вещи, которыя случились съ нами наединѣ, такъ что я просто остолбенѣлъ отъ удивленія, какъ это печатники могли обо всемъ провѣдать. -- Будь увѣренъ, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- какой-нибудь мудрый волшебникъ -- составитель нашей исторіи; ибо для такихъ людей ничего не остается скрытымъ изъ того, что они хотятъ описать. -- Эхъ, что вы говорите,-- сказалъ Санчо:-- мудрый и волшебникъ! Какъ мнѣ сказалъ Самсонъ Карраско -- это тотъ, про котораго я говорилъ вамъ,-- имя составителя исторіи -- Сидъ Гаманъ Беренгена. -- Это имя мавританское,-- сказалъ Донъ-Кихотъ. -- Очень возможно,-- отвѣтилъ Санчо,-- ибо я слышалъ, мавры большіе охотники до бадиджанъ. {Санчо перепуталъ имя Бенъ-Энгели съ испанскимъ названіемъ огороднаго растенія бадиджанъ -- berangena, доставляющаго плодъ, похожій на огурецъ и введеннаго въ употребленіе въ Валенсіи маврами.} -- По всей вѣроятности, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- ты перевираешь прозвище этого Сида, что на арабскомъ языкѣ означаетъ господинъ. -- Очень можетъ быть,-- отвѣтилъ Санчо;-- и если вамъ угодно, то я могу позвать самого баккалавра; я мигомъ добѣгу. -- Этимъ ты сдѣлаешь мнѣ величайшее одолженіе,-- сказалъ Донъ-Кихотъ;-- ибо то, что ты разсказалъ мнѣ, возбудило во мнѣ живѣйшее любопытство, и я не успокоюсь прежде, пока не разузнаю въ точности обо всемъ. -- Тогда я позову его", сказалъ Санчо и побѣжалъ разыскивать баккалавра, съ которымъ черезъ нѣсколько минутъ и вернулся, послѣ чего между тремя собесѣдниками произошелъ весьма забавный разговоръ.

ГЛАВА III.

О смѣшномъ разговорѣ, происшедшемъ между Донъ-Кихотомъ, Санчо Панса и баккалавромъ Самсономъ Карраско.

Погруженный въ глубокую задумчивость, ожидалъ Донъ-Кихотъ баккалавра Самсона Карраско, долженствовавшаго привести ему извѣстія о его собственной особѣ, которыя, какъ говорилъ Санчо, уже красовались отпечатанными въ книгѣ. Онъ никакъ не могъ убѣдить себя, что уже существуетъ подобная исторія, ибо еще не высохла кровь убитыхъ имъ враговъ на лезвеѣ его меча, а слава о его рыцарскихъ подвигахъ уже распространилась при помощи печатнаго ставка по всему свѣту. Не смотря на это, онъ вообразилъ, что какой-нибудь волшебникъ -- другъ его или врагъ -- помощію своего искусства предалъ тисненію сказаніе о его подвигахъ. Если это былъ другъ,-- то для того, чтобы прославить ихъ и возвеличить передъ величайшими дѣяніями всѣхъ странствующихъ рыцарей; если врагъ,-- съ тѣмъ умысломъ, чтобы уменьшить имъ цѣну и поставить ихъ ниже самыхъ обыкновенныхъ дѣлъ простыхъ оруженосцевъ, которые когда бы то ни было были описаны. При этомъ однако ему опять пришло на умъ, что подвиги оруженосцевъ никогда не описывались, и если правда, что подобная исторія дѣйствительно существовала, то она, какъ исторія странствующаго рыцаря, должна быть написана безукоризненно высокимъ слогомъ, должна быть возвышенна, великолѣпна, чудесна и правдоподобна. Это соображеніе успокоило его до нѣкоторой степени; однако ему была непріятна мысль, что составитель книги, судя по его имени Сидъ, былъ мавръ, а, по его мнѣнію, отъ мавра нельзя было ожидать правды, такъ какъ всѣ они лжецы, хвастуны и обманщики. Поэтому онъ опасался найти исторію своей любви разсказанною съ нѣкоторою неблагопристойностью, которая могла бы повредить чести его повелительницы, Дульцинеи Тобозской. Его желаніемъ было то, чтобы вѣрность и почтительность, которыя онъ всегда соблюдалъ по отношенію къ ней и которыя заставляли его отвергать любовь королевъ, императрицъ и дѣвицъ всякаго званія и налагать узду на природное влеченіе, были представлены съ выдающеюся наглядностью. Когда онъ былъ погруженъ въ такія мысли, на порогѣ появились Санчо и баккалавръ Карраско, котораго Донъ-Кихотъ принялъ съ большою предупредительностію.

Баккалавръ, хотя носилъ имя Самсона, былъ маленькимъ человѣчкомъ, но за то большимъ шутникомъ; съ блѣднымъ цвѣтомъ лица, но съ яркимъ умомъ. Ему было по виду около двадцати четырехъ лѣтъ; y него были: широкое лицо, плоскій носъ и большой ротъ -- вѣрные признаки злобнаго характера и того, что онъ быль большимъ любителемъ шутокъ и насмѣшекъ, какъ это онъ тотчасъ-же и доказалъ на дѣлѣ, лишь только замѣтилъ Донъ-Кихота. Онъ опустился передъ нимъ на колѣни и сказалъ: "Дайте мнѣ, ваше высочество, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, вашу руку; ибо -- клянусь одѣяніемъ святого Петра, которое я ношу, хотя я и принялъ только четыре первыя посвященія,-- ваша милость -- одинъ изъ знаменитѣйшихъ странствующихъ рыцарей, которые когда-либо существовали или будутъ существовать на землѣ. Да прославится имя Сила Гамеда Бенъ-Энгели, написавшаго исторію вашихъ великихъ подвиговъ, и трижды да будетъ прославлено имя ученаго, взявшаго на себя трудъ перевести ее на усладу всего человѣчества съ арабскаго языка на нашъ испанскій!"

Донъ-Кихотъ просилъ его встать и сказалъ: "Такъ это правда, что обо мнѣ написана исторія, и что ее составилъ ученый мавръ? -- Это настолько правда, господинъ мой,-- отвѣтилъ Самсонъ,-- что я за вѣрное знаю, что до сего дня отпечатано уже болѣе двѣнадцати тысячъ экземпляровъ этой исторіи. Спросите только, гдѣ она ни печаталась: и въ Португаліи, и въ Барселонѣ, и въ Валенсіи; говорятъ даже, будто ее перепечатываютъ также и въ Антверпенѣ, и я уже предвижу день, когда не будетъ существовать того народа и того языка, которые не обладали бы переводомъ этой книги. -- Для человѣка съ выдающимися заслугами,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- во всякомъ случаѣ очень отрадно видѣть, какъ уже при его жизни въ чужихъ краяхъ и на чужихъ языкахъ, въ печатномъ произведеніи, повторяется его доброе имя. Я говорю "доброе", потому что противоположное этому злѣе самой постыдной смерти. -- Что касается добраго имени,-- сказалъ баккалавръ,-- то ваша милость имѣетъ преимущество передъ всѣми странствующими рыцарями, такъ какъ мавръ на своемъ языкѣ и христіанинъ на своемъ съ одинаковымъ правдоподобіемъ стремились изобразить намъ ваше непоколебимое мужество, вашу неустрашимость въ опасностяхъ, ваше терпѣніе въ неудачахъ, ваше презрѣніе къ несчастнымъ случайностямъ и ранамъ, а также цѣломудріе и скромность вашей платонической любви къ вашей дамѣ, доннѣ Дульцинеѣ Тобозской. -- Никогда еще,-- сказалъ Санчо Панса,-- не приводилось мнѣ слышать, чтобы даму Дульцинею называли донна, а все только -- просто дама Дульцинея Тобозская; тутъ уже начинаются враки въ исторіи. -- Это простая неточность, не имѣющая значенія,-- возразилъ Карраско. -- Конечно, такъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Но скажите мнѣ, пожалуйста, господинъ баккалавръ, какимъ изъ моихъ подвиговъ придается въ этой исторіи наибольшее значеніе? -- На этотъ счетъ мнѣнія расходятся,-- отвѣтилъ баккалавръ,-- точно также, какъ и вкусы бываютъ различны. Одни превозносятъ приключеніе съ вѣтряными мельницами, которыхъ ваша милость приняли за Бріарея и великановъ; другіе предпочитаютъ приключеніе съ валяльными мельницами; третьи въ восторгѣ отъ описанія двухъ армій, которыя потомъ оказались двумя стадами барановъ; четвертыхъ особенно восхищаетъ исторія съ трупомъ, который несли для погребенія въ Сеговію; пятые говорятъ, что освобожденіе каторжниковъ превосходитъ все остальное; шестые,-- что ничто не можетъ быть сравнимо съ приключеніемъ съ двумя бенедиктинцами-великанами и битвой съ храбрымъ бискайцемъ. -- Скажите, пожалуйста, господинъ баккалавръ,-- прервалъ его Санчо,-- попадается ли тамъ также описаніе приключеній съ янгуэзцами, когда вашему доброму Россинанту взбрело на умъ собирать виноградъ съ терновника. -- Мудрый историкъ,-- отвѣтилъ Самсонъ,-- ничего не оставилъ въ чернильницѣ. Онъ говоритъ обо всемъ, разсказываетъ все, до самыхъ полетовъ включительно, которые добрый Санчо совершалъ на простынѣ. -- Не въ простынѣ я совершалъ полеты, а въ воздухѣ, и притомъ больше, чѣмъ мнѣ этого хотѣлось. -- Я полагаю,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- на свѣтѣ не существуетъ ни одной исторіи, въ которой счастье не смѣнялось бы несчастіемъ и наоборотъ, въ особенности, когда описываются судьбы рыцарства, гдѣ ни въ какомъ случаѣ нельзя ожидать однихъ только счастливыхъ событій.

-- При всемъ томъ,-- возразилъ баккалавръ,-- нѣкоторые читатели говорятъ, что для нихъ было бы пріятнѣе, если бы авторы позабыли про нѣкоторые изъ безчисленныхъ побоевъ, которые при различныхъ случаяхъ достались на долю господина Донъ-Кихота. -- Этого требовала достовѣрность исторіи,-- сказалъ Санчо. -- Но, по правдѣ сказать, они могли-бы пройти молчаніемъ это,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- ибо тѣ событія, которыя ничего не прибавляютъ въ ходѣ исторіи, не слѣдуетъ упоминать, если они даютъ поводъ къ униженію героя исторіи. Въ дѣйствительности Эней не былъ такъ набоженъ, какъ описываетъ его Вергилій, и Улиссъ -- такъ мудръ, какъ изображаетъ его Гомеръ.

-- Совершенно вѣрно,-- возразилъ Самсонъ;-- но это двѣ вещи разныя -- писать какъ поэту и какъ историку. Поэтъ можетъ разсказывалъ или пѣть вещи не такъ, какъ онѣ были, но какъ онѣ должны были быть, историкъ же долженъ ихъ описывать не такъ, какъ онѣ должны были быть, ни какъ онѣ дѣйствительно были, не отнимая ни малѣйшей черты отъ истины и ничего не прибавляя къ ней. -- Если этотъ господинъ мавръ напираетъ на то, чтобы говорить истину,-- сказалъ Санчо,-- то я увѣренъ, что между побоями моего господина попадаются и мои собственные; такъ какъ ни одного раза не снимали мѣрки со спины его милости, безъ того, чтобы не вымѣрить всего моего тѣла. Но этому нечего удивляться, ибо, какъ говорить мои господинъ, боль, которую терпитъ голова, должны раздѣлять и члены. -- Ты плутъ, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ;-- по истинѣ, у тебя нѣтъ недостатка въ памяти, когда ты хочешь что-либо запомнить. -- Если бы я также захотѣлъ забыть свои побои,-- сказалъ Санчо,-- то этого не позволили бы рубцы, которые еще совершенно явственно видны у меня на спинѣ. -- Молчи, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и не перебивай господина баккалавра, котораго я убѣдительно прошу разсказать мнѣ что еще дальше говорится обо мнѣ въ этой исторіи. -- И что обо мнѣ,-- прибавилъ Санчо;-- такъ какъ, говорятъ, я тамъ одинъ изъ интереснѣйшихъ карактеровъ. -- Характеровъ, а не карактеровъ, другъ Санчо,-- сказалъ Самсонъ. -- Вы тоже принадлежите къ буквоѣдамъ; если вы будете заниматься этимъ, то мы во всю жизнь не дойдемъ до конца. -- Накажи меня Богъ,-- отвѣтилъ баккалавръ,-- если ты не второй характеръ въ исторіи и если не найдется такого человѣка, который бы скорѣе согласился слушать твою болтовню, чѣмъ умнѣйшаго во всей книгѣ. Конечно, находятся и такіе люди, которые говорятъ, что ты черезчуръ много выказываешь легковѣрія, надѣясь на губернаторство на островѣ, которое обѣщалъ тебѣ Донъ-Кихотъ. -- Не все еще потеряно,-- сказалъ Донъ-Кихотъ;-- и когда Санчо болѣе войдетъ въ лѣта, то вмѣстѣ съ опытностью, которая пріобрѣтается съ годами, онъ сдѣлается также болѣе искуснымъ и опытнымъ для должности губернатора, чѣмъ теперь. -- Клянусь душою, ваша милость, -- возразилъ Санчо,-- если я не могу управлять островомъ въ теперешнихъ моихъ лѣтахъ, то я не научусь управлять имъ и тогда, когда сдѣлаюсь такъ-же старъ, какъ Маѳусаилъ. Жаль только, что неизвѣстно, куда запропастился этотъ островъ, а вовсе не затѣмъ дѣло стало, что у меня нѣтъ головы на плечахъ управлять имъ. -- Поручи это волѣ Божіей,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Онъ все устроитъ къ лучшему, и даже лучше, чѣмъ ты думаешь; ибо безъ Его воли не упадетъ мы единый листъ на деревѣ. -- Совершенно вѣрно,-- отвѣтилъ Самсонъ,-- если Богъ захочетъ, у Санчо не будетъ недостатки въ тысячѣ острововъ, не говоря уже объ одномъ, которымъ онъ будетъ управлять. -- Мнѣ случалось уже видѣть губернаторовъ,-- сказалъ Санчо;-- они, на мой взглядъ, недостойны развязать ремней у моихъ башмаковъ, а между тѣмъ называются превосходительствами и ѣдятъ на серебрѣ. -- Это были губернаторы не острововъ,-- возразилъ Самсонъ,-- а другихъ мѣстъ, гдѣ поспокойнѣе; тѣ же, которые управляютъ островами, должны, по крайней мѣрѣ, хорошо быть знакомы съ грамматикою своего языка. -- Что касается моего языка,-- сказалъ Санчо,-- то я не ударю въ грязь лицомъ въ какомъ угодно разговорѣ, а кто такая грамматика, я не знаю, да и связываться съ ней не хочу. Но предадимъ это губернаторство волѣ Господа, Который пошлетъ меня туда, гдѣ Онъ можетъ съ большею пользою употребить меня. Впрочемъ, мнѣ чрезвычайно пріятно, господинъ баккалавръ Самсонъ Карраско, что составитель исторіи такимъ манеромъ говоритъ обо мнѣ, что не наводить на людей скуки вещами, которыя онъ обо мнѣ разсказываетъ; такъ какъ -- и это такъ-же вѣрно, какъ то, что я честный оруженосецъ,-- если бы онъ выдумалъ про меня вещи, которыя не къ лицу христіанину древняго рода, каковъ я, о, слѣпой увидѣлъ бы, что бы изъ этого вышло!

-- Это значитъ, случилось бы чудо,-- сказалъ Самсонъ. -- Чудо или не чудо,-- возразилъ Санчо,-- а всякій долженъ думать о томъ, что онъ говоритъ о людяхъ или пишетъ, и не долженъ писать все безъ разбора, что только ни понравится. -- Одинъ изъ недостатковъ, которые находятъ въ этой исторіи,-- сказалъ баккалавръ,-- заключается въ томъ, что составитель присоединилъ къ ней разсказъ подъ заглавіемъ: Безразсудно-любопытный -- и не потому, чтобы онъ былъ плохъ или дурно написанъ, но потому, что онъ тамъ не на мѣстѣ и не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія къ исторіи его милости господина Донъ-Кихота.

-- Побьюсь объ закладъ,-- сказалъ Санчо,-- что дурень и солому и навозъ -- всѣ свалилъ въ одну кучу. -- И я утверждаю теперь,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что авторъ моей исторіи былъ не мудрецъ, а невѣжественный болтунъ, который пустился писать на авось и безъ плана, не заботясь о томъ, что изъ того выйдетъ -- точно такъ-же, какъ дѣлалъ Орбанейя, живописецъ Убеды, который на вопросъ, что онъ пишетъ, отвѣтилъ: а, что выйдетъ. Однажды онъ нарисовалъ пѣтуха, который вышелъ настолько непохожимъ, что онъ долженъ былъ написать подъ нимъ готическими буквами: это пѣтухъ. Точно тоже случилось, очевидно, и съ моей исторіей, для пониманія которой необходимъ комментарій. -- Нисколько,-- отвѣтилъ Самсонъ,-- она такъ понятна, что не представляетъ ни малѣйшей трудности при чтеніи. Дѣти перелистываютъ ее, юноши читаютъ ее, зрѣлые мужи понимаютъ ее и старцы восхищаются ею. Короче сказать, она такъ часто перелистывается, читается и разсказывается людьми всякаго рода, что едва покажется на улицѣ тощая кляча, какъ уже раздаются крики: вотъ идетъ Россинантъ! Но охотнѣе всѣхъ читаютъ ее оруженосцы. Не найдется ни одной передней знатнаго барина, въ которой не лежалъ бы "Донъ-Кихотъ" и не переходилъ бы изъ рукъ въ руки; и всѣ ссорятся изъ за того, кому онъ долженъ прежде всѣхъ достаться. Однимъ словомъ это самое веселое и невинное препровожденіе времени изъ всѣхъ, какія только существовали по сіе время, такъ какъ во всей книгѣ не найдется ни одного сколько-нибудь неприличнаго выраженія, ни одной грѣшащей противъ религія мысли. -- Писать иначе,-- сказалъ Донъ-Кихотъ, -- значило бы писать не истину, но ложь, и историки, которые занимаются распространеніемъ лжи, заслуживали бы по настоящему сожженія на кострѣ наравнѣ съ фальшивыми монетчиками. Я не понимаю только одного, зачѣмъ автору понадобилось заниматься разсказами и новеллами, когда было такъ много всего поразсказать обо мнѣ! Кажется онъ руководился пословицею: наполни брюхо сѣчкой или сѣномъ -- для него все равно. Но, увѣряю васъ, если бы онъ удовольствовался только тѣмъ, что описалъ бы мои мысли, мои вздохи и слезы, мои добрыя намѣренія и мои подвиги, то онъ могъ бы составить изъ этого такой же толстый томъ, или даже еще толще, чѣмъ всѣ сочиненія Тостало {Донъ Алонзо де Мадригаль, епископъ Авильскій, по прозванію el Tostado (обожженный), умершій 40 лѣтъ (въ 1450 г.), оставилъ послѣ себя 48 фоліантовъ. Онъ игралъ на соборѣ въ Базелѣ выдающуюся роль.}, соединенныя вмѣстѣ. Насколько я понимаю, господинъ баккалавръ, нужны большой умъ и зрѣлое размышленіе для того, чтобы писать исторіи; для того же, чтобы разсказывать занимательно и писать остроумно, нуженъ геній. Самая отвѣтственная роль въ комедіи -- роль дурака; такъ какъ тотъ, который хочетъ казаться глупымъ, не долженъ быть такимъ на самомъ дѣлѣ. Исторія есть въ нѣкоторомъ родѣ святилище, ибо она должна быть убѣжищемъ истины, а гдѣ есть истина, тамъ и Богъ. Но несмотря на это находятся люди, которые пекутъ книги, какъ будто бы они пекли блины. -- Однако не найдется ни одной плохой книги, въ которой нельзя было бы найти чего-либо хорошаго,-- сказалъ баккалавръ. -- Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія,-- возразилъ Донъ-Кихотъ;-- но часто случается также, что люди, стяжавшіе своею ученостью большую и заслуженную извѣстность, сразу лишаются своей славы, лишь только они успѣютъ предать тисненію свои произведенія. -- Это происходитъ оттого,-- сказалъ Самсонъ,-- что печатныя произведенія можно читать на досугѣ, когда ошибки легче бросаются въ глаза; и тѣмъ строже подвергаются они критикѣ, чѣмъ знаменитѣе имя ихъ авторовъ. Славные своимъ геніемъ мужи, великіе поэты и знаменитые историки всегда или, по крайней мѣрѣ, большею частію подвергаются зависти тѣхъ, которые находятъ особенное удовольствіе въ томъ, чтобы судить произведенія другихъ, ни разу не подаривъ міру своего. -- Этому не должно удивляться,-- сказалъ Донъ-Кихотъ; -- напримѣръ, есть много теологовъ, которые не годились бы для каѳедры, но которые, тѣмъ не менѣе, превосходно могутъ указывать на ошибки и недостатки проповѣдниковъ. -- Все это совершенно справедливо, господинъ Донъ-Кихотъ,-- сказалъ Карраско;-- я желалъ бы только, чтобы подобные критики были нѣсколько снисходительнѣе, менѣе мелочны и не такъ ревностно отыскивали пятна на солнцѣ; потому что si aliquando bonus dormitat Homerus, то все же они должны додумать о томъ, какъ долго онъ бодрствовалъ, стараясь, на сколько возможно, отнять отъ своего произведенія больше пятенъ и увеличить его блескъ. Часто случается, что то, что они принимаютъ за уродливое пятно, есть только маленькая родинка, которая часто только еще болѣе увеличиваетъ красоту лица. Поэтому я утверждаю, что тотъ подвергается большому риску, кто печатаетъ книгу; потому что изъ всѣхъ невозможностей, самое невозможное -- написать ее такъ, чтобы она понравилась всѣмъ, кто будетъ читать ее, и всѣхъ удовлетворяла. -- Книга, которая написана обо мнѣ, конечно, немногихъ удовлетворитъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ. -- Совсѣмъ наоборотъ,-- возразилъ Самсонъ,-- такъ какъ stultorum infinitus esi numerus, и поэтому такъ-же безконечно число тѣхъ, которымъ эта исторія пришлась по вкусу. Однако нѣкоторые ставятъ въ вину автору плохую память, потому что онъ позабылъ сказать, кто былъ воръ, укравшій у Санчо Сѣраго. Сначала, говорятъ они, по ходу событій, должно догадываться, что онъ у него украденъ, а вскорѣ затѣмъ читатель встрѣчаетъ его снова ѣдущимъ на томъ-же самомъ ослѣ и никакъ не можетъ взять въ толкъ, откуда онъ взялся. Они говорятъ также, что онъ позабылъ сообщить, что сдѣлалъ Санчо съ тою сотней золотыхъ, которыя онъ нашелъ въ чемоданѣ въ горахъ Сіерра Морены и о которыхъ затѣмъ больше уже ничего не упоминается. Но такъ какъ многіе желали бы знать, какъ онъ ихъ употребилъ или на что израходовалъ, то это является большимъ недостаткомъ въ книгѣ. -- Господинъ Самсонъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- минѣ недосугъ теперь сводить счеты и давать отчеты; я чувствую такое урчанье въ животѣ, что долженъ пропустить туда малую толику стараго вина, чтобы не очутиться какъ раку на мели. Дома у меня найдется что выпить, да и старуха моя заждалась меня. Какъ только я закушу, я опять вернусь и тогда дамъ отвѣтъ вамъ и всему свѣту во всемъ, что вы у меня вы спросите, и какъ пропалъ оселъ, и куда пошли сто золотыхъ."

Сказавъ это, не дожидаясь отвѣта и не прибавивъ больше ни слова, Санчо пошелъ домой. Донъ-Кихотъ радушно просилъ баккалавра остаться и отобѣдать съ нимъ. Баккалавръ принялъ приглашеніе и остался. Къ обыкновеннымъ кушаньямъ было прибавлено еще нѣсколько голубей; за столомъ разговоръ шелъ о рыцарствѣ, при чемъ Карраско старался попасть въ тонъ хозяину. Когда обѣдъ кончился, они немного отдохнули, а затѣмъ вернулся Санчо, и прерванный разговоръ продолжался.

0x01 graphic

ГЛАВА IV.

Въ которой Санчо Панса разъясняетъ сомнѣнія баккалавра и отвѣчаетъ на его вопросы, и которая заключаетъ въ себѣ кромѣ того и нѣчто другое, достойное быть упомянутымъ.

Санчо вернулся въ домъ Донъ-Кихота и тотчасъ-же возобновилъ разговоръ на прежнюю тему, сказавъ: "Что касается желанія господина Самсона знать, кѣмъ и когда украденъ мой оселъ, то я отвѣчу нижеслѣдующее. Въ ту самую ночь, когда мы послѣ несчастнаго приключенія съ каторжниками и трупомъ, который везли въ Сеговію, бѣжали отъ страха передъ святымъ братствомъ по направленію къ Сіерра Моренѣ, мой господинъ и я укрылись въ густомъ лѣсу; тамъ мой господинъ, опершись на свое копье, а я, сидя на своемъ Сѣромъ, оба усталые и изнуренные недавними передрягами, погрузились въ такой крѣпкій сонъ, какъ будто-бы мы покоились на перинѣ. Въ особенности я спалъ такъ крѣпко, что кто-то -- все равно, кто-бы онъ тамъ ни былъ -- ухитрился подкрасться и подставить четыре подпорки подъ четыре угла моего сѣдла такимъ образомъ, что я остался сидѣть на немъ, а онъ укралъ у меня Сѣраго изъ-подъ меня-же, не давъ мнѣ этого замѣтить. -- Это не хитро и не ново,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- потому что то же самое случилось съ Сакрипантомъ, у котораго при осадѣ Альбраки извѣстный воръ Брунелло посредствомъ той-же хитрости укралъ лошадь между ногъ. -- Наступило утро,-- продолжалъ Санчо,-- я лишь только я немного потянулся, какъ подпорки подо мною подломились, и я полетѣлъ на землю. Я сталъ искать глазами моего Сѣраго и не нашелъ его. Слезы брызнули у меня изъ глазъ, и я поднялъ такой вопль, что составитель вашей исторіи, если онъ не описалъ этой сцены, можетъ быть увѣренъ, что выпустилъ самое замѣчательное мѣсто. По прошествіи, не знаю, сколькихъ дней, когда мы ѣхали съ Микомиковской принцессой, я встрѣтилъ моего осла, и тотъ, кто на немъ ѣхалъ переодѣтый цыганомъ, былъ Гинесъ Пассамонтъ -- тотъ самый негодяй и разбойникъ, котораго мой господинъ и я освободили отъ оковъ. -- Не въ этомъ состоятъ погрѣшность автора,-- возразилъ Самсонъ,-- а въ томъ, что, прежде чѣмъ оселъ нашелся, авторъ разсказываетъ, какъ Санчо, ѣхалъ на этомъ-же самомъ ослѣ. -- Если такъ,-- сказалъ Санчо,-- то я больше ничего не умѣю сказать, кромѣ того, что тутъ или составитель ошибся или печатникъ не такъ напечаталъ. -- Безъ сомнѣнія, это такъ и есть на самомъ дѣлѣ,-- сказалъ Самсонъ.-- Но что же ты сдѣлалъ съ сотнею золотыхъ? -- Издержалъ,-- отвѣтилъ Санчо.-- Я израсходовалъ ихъ ни себя, на жену и на дѣтей; поэтому-то моя жена и отнеслась снисходительно къ бродяжнической жизни, которой я долженъ былъ предаваться на службѣ у моего господина, Донъ-Кихота, такъ какъ еслибы я послѣ столъ продолжительнаго отсутствія вернулся домой безъ осла и безъ звона червонцевъ въ карманѣ, то-то зазвенѣла бы у меня голова. Если вы хотите отъ меня знать еще больше, то вотъ я здѣсь на лицо, и разскажу вамъ все какъ передъ Богомъ. А впрочемъ, никого это больше не касается, нашелъ-ли я что или не нашелъ, издержалъ или не издержалъ; такъ какъ еслибы за всѣ побои, которые я получилъ въ этомъ путешествія, заплатили мнѣ деньгами, считая каждый ударъ по четыре мараведиса, то мнѣ пришлось-бы получить еще сотню золотыхъ, да и тогда было-бы выплачено мнѣ меньше половины. Каждый сверчокъ знай свой шестокъ и не суйся туда, куда его не спрашиваютъ; ибо каждый таковъ, какимъ его создалъ Богъ, а часто и гораздо хуже. -- Я не премину,-- сказалъ Карраско,-- напомнить автору исторія, при ея новомъ изданіи, чтобы онъ принялъ во вниманіе то, что только что сказалъ добрый Санчо, такъ какъ отъ этого его произведеніе много можетъ выиграть. -- Нѣтъ-ли еще чего-нибудь въ этой книгѣ, что нужно было-бы исправить, господинъ баккалавръ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Безъ сомнѣнія -- да,-- отвѣтилъ Самсонъ; но это не представляетъ такой важности, какъ только что приведенныя мною погрѣшности. -- А, можетъ быть,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- авторъ обѣщаетъ вторую часть? -- Всенепремѣнно,-- сказалъ Самсонъ; но онъ говоритъ, что не нашелъ еще матеріаловъ для нея и не знаетъ, гдѣ можетъ отыскать ихъ; поэтому неизвѣстно, выйдетъ-ли вторая часть въ свѣтъ или нѣтъ, и это тѣмъ болѣе подлежитъ сомнѣнію, что нѣкоторые утверждаютъ, будто-бы вторыя части сочиненій рѣдко когда удаются. Есть такіе, которые полагаютъ также, что о дѣяніяхъ Донъ-Кихота написано довольно; другіе же, люди скорѣе веселаго чѣмъ скучнаго характера, напротивъ, говорятъ: подавайте намъ больше этихъ Донъ-Кихотскихъ выходокъ, пусть Донъ-Кихотъ дѣйствуетъ, а Санчо болтаетъ, сколько имъ обоимъ будетъ угодно: для васъ это было-бы очень пріятно. -- Что-же думаетъ дѣлать авторъ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Что? -- отвѣтилъ Самсонъ,-- со всѣмъ усердіемъ разыскиваетъ онъ матеріалы для второй части и, какъ скоро найдетъ, отдастъ ихъ въ печать, побуждаемый къ тому болѣе выгодою, которую онъ изъ этого можетъ извлечь, чѣмъ желаніемъ прославиться. -- Какъ! -- воскликнулъ Санчо,-- ради денегъ и изъ-за выгоды пишетъ составитель исторіи? Въ такомъ случаѣ было бы чудомъ, если бы изъ этого вышло что-либо путное; такъ какъ онъ только и будетъ звать, что поскорѣй да поскорѣй, какъ это водится у портныхъ наканунѣ Свѣтлаго Воскресенья; а что дѣлается съ такою поспѣшностью, то никогда не можетъ быть сдѣлано тамъ, какъ слѣдуетъ. Пусть господинъ мавръ, или кто бы онъ тамъ ни былъ, побольше только слѣдитъ за тщательностью работы. и тогда мы, и и мой господинъ, своими приключеніями и другими происшествіями доставимъ ему столько дѣла, что онъ будетъ въ состояніи написать не только вторую часть исторіи, но даже сотую. Добрый человѣкъ, навѣрно, думаетъ, что мы здѣсь лежимъ на печи да спимъ; анъ нѣтъ, мы уже навастриваемъ подковы, и скоро увидитъ, разучились-ли мы танцовать. По крайней мѣрѣ, я могу сказать, что если бы мой господинъ послѣдовалъ моему совѣту, мы уже снова были бы въ отрытомъ полѣ для того, чтобы наказывать порокъ и неправое дѣлать правымъ, какъ это было въ ходу и обычаѣ у храбрыхъ странствующихъ рыцарей."

Лишь только Санчо произнесъ послѣднія слова, какъ они услышали на дворѣ ржанье Россинанта. Донъ-Кихотъ принялъ это за счастливое предзнаменованіе и рѣшилъ черезъ три или четыре дня предпринять новую поѣздку. Онъ сообщилъ свое намѣреніе баккалавру и просилъ у него совѣта, въ какую сторону направить ему свой путь. Тотъ отвѣтилъ, что, по его мнѣнію, ему нужно ѣхать въ Аррагонію, а именно въ городъ Сарагоссу, гдѣ черезъ нѣсколько времени, въ праздинкъ святого Георгія, готовится торжественный турниръ, въ которомъ онъ можетъ побѣдить всѣхъ аррагонскихъ рыцарей, что будетъ равносильно тому, если бы онъ сдѣлался первымъ рыцаремъ въ свѣтѣ. Онъ восхвалялъ его рѣшимость, называя ее прекраснѣйшею и великодушнѣйшею, но притомъ совѣтовалъ при встрѣчѣ съ опасностями быть болѣе осторожнымъ, такъ какъ жизнь его принадлежитъ не ему одному, но всѣмъ тѣмъ, которые нуждаются въ его помощи и защитѣ въ своемъ несчастіи. -- Это самое меня и огорчаетъ больше всего,-- господинъ Самсонъ,-- воскликнулъ Санчо, потому что мой господинъ бросается на сто вооруженныхъ парней, какъ лакомый мальчишка на свертокъ съ коринкой. Но чортъ меня возьми, господинъ баккалавръ! бываетъ время, когда надо нападать, и бываетъ время, когда надо отступать, и не всегда нужно кричать: "Сантьяго и Испанія, впередъ!" тѣмъ болѣе, что я слышалъ, и даже, если не ошибаюсь, отъ самого моего господина, что истинная храбрость лежитъ посерединѣ между трусостью и безумною отвагой. Если это такъ, то не слѣдуетъ бѣжать, когда къ тому нѣтъ необходимости, и не должно бросаться на врага, когда превосходство его препятствуетъ этому. Но прежде всего да будетъ извѣстно моему господину, что я поѣду съ нимъ опять только подъ такимъ условіемъ, чтобы онъ принялъ на себя одного всѣ стычки, и чтобы я не имѣлъ никакихъ другихъ обязанностей кромѣ заботы о его столѣ и удобствахъ въ дорогѣ, въ этомъ я всегда буду готовъ служить ему. Но чтобы я обнажилъ когда-нибудь свой палашъ, если бы это понадобилось даже только для бродягъ и оборванцевъ въ курткахъ и деревянныхъ башмакахъ, то пусть онъ не разсчитываетъ на это. Я не требую, господинъ Самсонъ, чтобы меня считали героемъ; а хочу прослыть только лучшимъ и вѣрнѣйшимъ оруженосцемъ, который когда либо служилъ странствующему рыцарю; и если мой господинъ, Донъ-Кихотъ, въ награду за многія и великія мои услуги подарить мнѣ когда-либо одинъ изъ тѣхъ многочисленныхъ острововъ, которые, какъ онъ говоритъ, предстоитъ завоевать намъ, то я приму этотъ подарокъ съ превеликою благодарностью; а не случится этого, я только подумаю: чѣмъ я былъ, тѣмъ я и остался, и -- человѣкъ живетъ не милостію людей, а милостію Божіей. Къ тому-же, можетъ быть, кусокъ хлѣба, который я ѣмъ въ моемъ теперешнемъ положеніи точно также вкусенъ и даже вкуснѣе губернаторскаго. При томъ развѣ я знаю навѣрно, что этимъ самымъ губернаторствомъ чортъ не подставитъ мнѣ ножки, для того чтобы я упалъ и сломалъ себѣ шею? Санчо я родился, Санчо хочу и умереть; но если небу угодно будетъ при случаѣ, безъ большого для меня труда и риска,ниспослать мнѣ какой-нибудь этакій острововъ или что-нибудь въ этомъ родѣ, то я не буду дуракомъ и не откажусь отъ этого, ибо говорится; если тебѣ подарили корову, то привяжи ее къ стойлу, или: если счастье стучится къ тебѣ въ двери, то не отгоняй его прочь. -- Другъ Санчо,-- сказалъ Карраско,-- ты говоришь какъ оракулъ; при всемъ томъ положись на Бога и на господина Донъ-Кихота, который подаритъ тебѣ съ такою же охотою королевство, какъ и островъ. -- Немногимъ больше, немногимъ меньше -- это не расчетъ,-- отвѣтилъ Санчо.-- Но я долженъ сказать господину Карраско, что мой господинъ не собакамъ броситъ королевство; потому что я самъ щупалъ себѣ пульсъ я нахожу себя достаточно здоровымъ для управленія государствами и владычества надъ островами. Я уже не разъ говорилъ-тоже самое и моему господину. -- Подумай о томъ, Санчо,-- сказалъ Самсонъ,-- что положеніе мѣняетъ образъ мыслей, и возможно, что, сдѣлавшись губернаторомъ, ты не узнаешь своей родной матери. -- Это можетъ случиться,-- отвѣтилъ Санчо,-- съ людьми, которые выросли подъ заборовъ, а не съ тѣмъ, у котораго, какъ у меня, душа покрыта на четыре пальца толщины жировъ древняго христіанства. Да, что! посмотрите только на меня и скажите, вопіетъ ли моя природа быть неблагодарной противъ кого-нибудь. -- Подай Богъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Мы это увидимъ, когда тебѣ придетъ время управлять островомъ, который, мнѣ кажется, я уже вижу близко передъ своими глазами."

Съ послѣднимъ словомъ Донъ-Кихотъ просилъ баккалавра, чтобы онъ, если тотъ поэтъ, написалъ ему стихи на разлуку съ Дульцинеей Тобозской; и написалъ ихъ такимъ манеромъ, чтобы каждый стихъ начиналса буквою ея имени, такъ чтобы, когда будешь читать начальныя буквы строкъ, выходило: Дулцинея Тобозская. Самсонъ отвѣтилъ, что, хотя онъ не принадлежитъ къ славнѣйшимъ изъ современныхъ поэтовъ Испаніи, которыхъ, какъ говорятъ, только три съ половиною, однако онъ попытается написать стихи, несмотря на всю трудность, представляющуюся при ихъ сочиненіи, такъ какъ имя состоитъ изъ семнадцати буквъ. Еслибы онъ такимъ образомъ попытался сдѣлать четыре кастильскія строфы по четыре стиха въ каждой, то одна буква оказалась бы лишнею; если же онъ выберетъ строфы по пяти стиховъ, которыя называются децимы или редондиллы, то не хватитъ трехъ буквъ; но онъ попробуетъ, если это возможно, опустить одну букву, такъ чтобы имя Дулцинея Тобозская выходило въ четырехъ кастильскихъ строфахъ.

"Это необходимо сдѣлать на всякій случай,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- такъ какъ если имя выражено неясно и непонятно, то никакая женщина не повѣритъ, что стихи написаны для нея."

На этомъ и порѣшили; точно также было рѣшено, что отъѣздъ состоится черезъ недѣлю. Донъ-Кихотъ просилъ баккалавра держатъ все въ тайнѣ, въ особенности отъ священника, цирюльника, племянницы Донъ-Кихота и экономки, чтобы они не могли воспрепятствовать его достохвальному и мужественному рѣшенію. Карраско обѣщалъ все исполнить; потомъ онъ простился съ Донъ-Кихотомъ, прося его, когда представится случай, давать ему извѣстіе о всѣхъ своихъ удачныхъ и неудачныхъ приключеніяхъ. Такъ они разстались, и Санчо вошелъ сдѣлать необходимыя приготовленія къ отъѣзду.

ГЛАВА V.

О глубокомысленномъ и забавномъ разговорѣ Санчо Панса съ его женою Терезою Панса и другихъ достойныхъ упоминанія событіяхъ.

Начиная эту пятую главу, переводчикъ Донъ-Кихота замѣчаетъ, что онъ считаетъ ее подложной; потому что Санчо Панса говоритъ въ ней совершенно другимъ языкомъ, чѣмъ можно ожидать отъ его ограниченнаго ума, и ведетъ рѣчь объ такихъ тонкихъ матеріяхъ, которыя никоимъ образомъ не могли входить въ кругъ его пониманія. Однако, чтобы вполнѣ добросовѣстно исполнить свою обязанность переводчика, онъ не пропускаетъ этого мѣста и продолжаетъ такихъ образомъ:

Санчо возвращался домой такимъ веселымъ и довольнымъ, что жена его еще за версту могла прочитать выраженіе радости на его лицѣ. "Что новенькаго, милый Санчо,-- закричала она ему навстрѣчу: -- почему ты такой веселый? -- Ахъ, жена! -- отвѣтилъ Санчо:-- если бы Богу было угодно, чтобы я не былъ такъ веселъ, я очень былъ бы доволенъ этимъ. -- Я не понимаю тебя, мужъ,-- возразила Тереза,-- и не знаю, что ты хочешь сказать словами: если бы Богу угодно было, чтобы я не былъ такъ веселъ, я очень былъ бы доволенъ этимъ. На сколько я ни глупа, я хорошо понимаю, что не найдется такого человѣка, который радовался бы тому, что онъ не веселъ. -- Вотъ видишь ли, Тереза,-- сказалъ Санчо,-- я веселъ потому, что рѣшился опять поступить на службу къ своему господину Донъ-Кихоту, который въ настоящее время въ третій разъ намѣренъ пуститься въ путешествіе за поисками приключеній. Я отправляюсь съ нимъ, во-первыхъ, потому, что къ этому принуждаетъ моя бѣдность и, во-вторыхъ, потому, что мнѣ улыбается надежда найти еще разъ мѣшочекъ съ сотнею золотыхъ, точно такихъ же, какіе мы только что израсходовали. Но при этомъ меня печалитъ то, что я долженъ оставить тебя и дѣтей; а если бы такова была милость Божія дать мнѣ здѣсь, въ моей хижинѣ, хлѣбъ насущный, не заставляя меня таскаться по горамъ и буеракамъ -- что для него не стоятъ никакого труда, такъ какъ Онъ можетъ сдѣлать это одною Своею волею,-- то ясно, что тогда я съ большимъ основаніемъ и увѣренностью могъ бы быть веселымъ; наоборотъ, моя теперешняя веселость смѣшана съ печалью о разлукѣ съ вами, -- такъ, что я, по всей справедливости, могу сказать, что я очень бы былъ доволенъ, если бы Богу угодно было, чтобы я не былъ такимъ веселымъ. -- Послушай, Санчо,-- сказала Тереза,-- съ тѣхъ поръ какъ ты сдѣлался въ нѣкоторомъ родѣ странствующимъ рыцаремъ, ты говоришь такъ темно, что ни одинъ человѣкъ тебя не пойметъ. -- Довольно того, если меня понимаетъ Богъ, жена,-- отвѣтилъ Санчо,-- ибо онъ понимаетъ всяческое, тѣмъ и дѣлу конецъ! Но послушай, голубка! въ эти три дня позаботься-ка хорошенько о Сѣромъ, чтобы онъ былъ въ силахъ носить вооруженіе, давай ему двойную препорцію корма, положи заплаты на сѣдло и исправь остальные доспѣхи; такъ какъ мы не на свадьбу ѣдемъ, а пускаемся въ путешествіе по цѣлому свѣту, гдѣ приведется драться съ великанами, драконами и привидѣніями и гдѣ случится слышать и визгъ, и пискъ, и мычанье, и рычанье; и однако все это было бы сущими пустяками, если бы не приходилось имѣть дѣла съ янгуэзцами и очарованными маврами. -- Я думаю, муженекъ,-- возразила Тереза,-- что странствующіе оруженосцы не даромъ ѣдятъ хлѣбъ; поэтому я буду усердно молить Господа Бога, чтобы онъ поскорѣе избавилъ тебя отъ твоей горькой доли. -- Увѣряю тебя, жена,-- отвѣтилъ Санчо,-- что если бы я не былъ увѣренъ въ короткое время сдѣлаться губернаторомъ острова, то желалъ бы лучше умереть на этомъ мѣстѣ. -- Ахъ, нѣтъ, муженекъ,-- сказала Тереза,-- пусть курочка живетъ, если и типунъ у нея. Безъ губернаторства явился ты на свѣтъ Божій изъ чрева матери, безъ губернаторства прожилъ свой вѣкъ, безъ губернаторства сойдешь и въ могилу, лии будешь отнесенъ до нея, если такова будетъ воля Божія. Развѣ на свѣтѣ нѣтъ людей, которые жили бы безъ всякихъ губернаторствъ? Вѣдь есть же они, да и считаются-то за честныхъ. Самая лучшая приправа въ мірѣ -- это голодъ; и такъ какъ въ немъ нѣтъ недостатка у бѣдняковъ, то ѣда всегда доставляетъ имъ удовольствіе. И берегись, Санчо, если когда-нибудь губернаторство дѣйствительно выпадетъ на твою долю, позабыть меня и твоихъ дѣтей! подумай о томъ, что Санчино исполнилось ужи пятнадцать лѣтъ, и пора посылать его въ школу, если его дядя, аббатъ, предназначаетъ его для духовнаго званія. Подумай также и о томъ, что Марія Санча, дочь твоя, не пропадетъ съ тоски, если мы выдадимъ ее замужъ; такъ какъ, думается мнѣ, она съ такою же охотою пріобрѣла бы себѣ мужа, какъ ты -- губернаторство. Да, въ концѣ концовъ, лучше плохо сосватать дочь, чѣмъ хорошо довести ее до паденія. -- По правдѣ скажу,-- возразилъ Санчо,-- если Господь пошлетъ мнѣ что-нибудь этакое въ родѣ губернаторства, то я выдамъ тебѣ Марію Санча за такого знатнаго барина замужъ, что никто не посмѣетъ приблизиться къ ней, не назвавъ ее сіятельствомъ. -- Нѣтъ, Санчо,-- отвѣтила Тереза,-- выдай ее за равнаго ей, это будетъ самое лучшее. Если она изъ деревянныхъ башмаковъ очутится прямо на высокихъ каблукахъ и вмѣсто сѣраго, байковаго платья надѣнетъ фижмы и шелковые наряды, изъ Марики и ты превратится въ донну такую-то и ваше сіятельство, то дѣвушка совсѣмъ смѣшается и въ одинъ мигъ надѣлаетъ столько глупостей, что всѣ тотчасъ-же увидятъ въ ней деревенщину. -- Молчи, дура,-- сказалъ Санчо;-- все явится само собою черезъ два-три года упражненій, и у нея будетъ такое обхожденіе и такія тонкія манеры, какъ будто бы она родилась съ ними; а не случится этого, что за нужда въ томъ? Разъ она сіятельство, пусть тамъ говорятъ, что хотятъ,-- она такъ и останется сіятельствомъ. -- Оставайся-ка, Санчо, при своемъ званіи,-- возразила Тереза,-- и не ищи высшихъ степеней. Вспомни только пословицу: "утри сыну твоего сосѣда носъ и возьми его въ твой домъ". То-то было бы хорошо, если бы мы вашу Марію отдали за какого-нибудь олуха-графа или дубину-рыцаря! Во всякое время, когда бы ему ни вздумалось, онъ могъ бы ругать ее деревенской бабой и дѣлать намеки на то, что ея отецъ мужикъ, а мать -- кухарка. Нѣтъ, муженекъ, нѣтъ! не для того взростила я свою дочь. Добывай только денегъ, а o замужествѣ ее я уже сама позабочусь. Есть тутъ у васъ Лопе Тохо, сынъ Хуала Тохо, здоровый, красивый парень (ты знаешь его); онъ до прочь жениться на дѣвушкѣ. За него отдать было бы хорошее дѣло, такъ какъ онъ намъ ровня, и мы всегда имѣли-бы ихъ на глазахъ и жили бы вмѣстѣ, отцы, дѣти и внуки, и миръ и Божіе благословеніе было бы съ нами. Вотъ это было бы лучше, чѣмъ посылать ее съ мужемъ въ твои столицы и большіе дворцы, гдѣ другіе ея не поймутъ, а она другихъ не пойметъ. -- Слушай же, животное и жена Баррабы,-- вскричалъ Санчо,-- что это тебѣ вздумалось во что бы ни стало препятствовать тому, чтобы моя дочь вышла за человѣка, произведущаго мнѣ внуковъ, которыхъ будутъ величать сіятельствами? Смотри, Тереза, часто приходилось мнѣ слышать отъ умныхъ людей, что тотъ, кто не умѣетъ пользоваться счастьемъ, когда оно приходятъ, не долженъ и жаловаться, когда оно уходитъ. Поэтому было бы глупо теперь, когда оно стучится къ намъ въ двери, запирать ему ихъ передъ носомъ; нѣтъ, отдадимся этому блапопріятному вѣтру, который дуетъ въ нашъ парусъ."

(Изъ подобнаго рода выраженій и изъ того, что Санчо говоритъ ниже, переводчикъ этой исторіи заключаетъ, что настоящая глава -- подложная).

"Развѣ плохо было бы, глупое созданье,-- продолжалъ Санчо,-- если бы я своей собственной особой попалъ на выгодное губернаторство, которое вытащило бы намъ ноги изъ грязи и потомъ дало бы возможность выдать Марію Санча замужъ по моему желанію? Ты увидишь тогда; какъ тебя будутъ величать донной Терезой Панса, и ты будешь сидѣть въ церкви на коврахъ и подушкахъ на зло и досаду всѣмъ нашимъ дворянкамъ. Но нѣтъ, ты хочешь лучше быть и оставаться тѣмъ, что ты есть, и не хочешь сдѣлаться ни больше ни меньше, точно фигуры на стѣнѣ. Не говори мнѣ больше ничего; сказано, Санчика будетъ графиней, и она будетъ ею во что бы то ни стало, что бы ты тамъ ни болтала. -- Подумай, что ты говоришь,-- возразила Тереза:-- чуетъ мое сердце, не принесетъ счастья моей дочери это графское достоинство. Но дѣлай, что хочешь; сдѣлай ее хоть герцогиней или принцессой; одно тебѣ скажу, никогда не будетъ на то моей воли и согласія. Всегда старалась я держаться равныхъ себѣ, муженекъ, и не могу терпѣть, когда люди надуваются безъ всякой причины. Терезой назвали меня при крещеніи, и это -- простое и честное имя, безъ всякой мишуры и погремушекъ изъ доновъ и доннъ. Каскаіо назывался мой отецъ, а меня зовутъ Терезой Панса, потому что я твоя жена, хотя, собственно говоря, меня должно было бы звать Терезой Каскаіо, если бы право не уступало силѣ; и я довольна этимъ именемъ и безъ примѣшиванія къ нему донны, что было бы для меня слишкомъ тяжело носить. Я не хочу также дать повода для разговоровъ тѣмъ, я-то увидалъ бы меня одѣтой на манеръ графини и губернаторши; потому что тогда стали бы говорить: "посмотрите, какъ форсить жена свинопаса; вчера еще она сидѣла и пряла пеньку и вмѣсто вуали покрывала свою голову полою, когда шла къ обѣднѣ; а сегодня она уже идетъ въ платьѣ съ фижмами и обвѣсилась побрякушками и задираетъ носъ, какъ будто не знаютъ, кто она такая!.. Нѣтъ, если Господь сохранитъ мнѣ мои семь или пять, или, сколько тамъ у меня есть, чувствъ, я буду остерегаться доказываться на глаза людей въ такомъ нарядѣ. Ступай же, муженекъ, и дѣлайся губернаторомъ или островитяниномъ и важничай сколько хочешь; я и моя дочь, клянусь тебѣ вѣчнымъ блаженствомъ моей матери, мы не сдѣлаемъ шага изъ вашей деревни. Хорошая жена сидитъ себѣ тихо дома; а если дѣвушка хочетъ остаться честной, то она должна работать. Иди же искать приключеній съ твоимъ Донъ-Кихотомъ, а мы останемся здѣсь съ нашей бѣдностью. Господь поможетъ намъ, если мы будемъ честны. Я не знаю также, по правдѣ сказать, кто прибавилъ твоему господину донъ, ибо ни у его родителей, ни у его предковъ не было этого. -- По истинѣ, жена,-- воскликнулъ Санчо,-- ты одержима бѣсомъ. Боже милостивый! Сколько чепухи нагородила ты! Что имѣетъ общаго Каскаіо, побрякушки, поговорки, важничанье съ тѣмъ, что я сказалъ? Слушай же, безмозглая дура,-- ибо такъ я могу тебя называть, потому что ты не понимаешь моихъ словъ и бѣжишь отъ своего счастья,-- если бы я сказалъ, чтобы моя дочь бросилась съ башни или странствовала до свѣту подобно инфантѣ Урракѣ, то ты имѣла бы право со иной не соглашаться; но когда я въ одно мгновеніе ока, не успѣешь оглянуться, награждаю ее донной и сіятельствомъ, когда я возношу ее съ соломеннаго тюфяка на бархатное ложе подъ золотымъ балдахиномъ или на такое же множество оттоманокъ въ ея комнатахъ, сколько когда-либо считалось жителей въ оттоманской имперіи; почему тогда ты не хочешь дать своего согласія и допустить то, что я допускаю? -- Ты хочешь знать, почему? -- отвѣтила Тереза,-- потому что пословица говоритъ: протягивай ножки по одежкѣ. Бѣднаго никто не замѣчаетъ, а на богатаго всегда пялятъ глаза; и если этотъ богатый былъ прежде бѣденъ, то сейчасъ начинаются брань, суды и пересуды безъ конца; а въ вашей деревнѣ злыхъ языковъ столько же, сколько пчелъ въ ульѣ. -- Слушай, Тереза,-- возразилъ Санчо, и замѣть, что я тебѣ теперь скажу, потому что ты, безъ сомнѣнія, не слыхала этого никогда въ жизни; и вѣдь это я выдумалъ не изъ своей головы: все, что я тебѣ намѣренъ сказать, слова доминиканскаго патера, который прошедшимъ постомъ говорилъ проповѣдь въ нашей деревнѣ. Если я не ошибаюсь, онъ сказалъ, что всѣ существующія вещи, которыя мы видимъ своими глазами, гораздо живѣе и прочнѣе запечатлѣваются въ нашей памяти, тѣмъ вещи, которыя были когда-то."

(Слова, которыя здѣсь говоритъ Санчо, служатъ для переводчика новымъ основаніемъ считать эту главу подложной, тамъ какъ они далеко выходятъ изъ круга повятій Санчо. Въ оригиналѣ онъ продолжаетъ такимъ образомъ:)

"Поэтому и происходитъ, что, когда мы видимъ какую-нибудь особу въ богатомъ и великолѣпно сшитомъ платьѣ, окруженную толпою слугъ, мы не можемъ удержать себя высказать этой особѣ ваше глубокое уваженіе, хотя бы въ это самое время ваша память говорила намъ о слышанной нами когда-нибудь про нея низкой вещи; потому что бѣдность или низкое происхожденіе, благодаря которымъ ея прежде не уважали, не существуютъ болѣе, и эта особа для насъ только то, что мы видимъ въ ней въ настоящее время. Если такимъ образомъ тотъ, кого счастье вознесло изъ грязи на вершину благополучія -- таковы слова употребленныя патеромъ -- будетъ со всѣми добръ, любезенъ и вѣжливъ, не равняясь съ тѣми, которые принадлежатъ къ старинному дворянству, то будь увѣрена, Тереза, что никто не вспомнитъ о томъ, чѣмъ онъ былъ, а всѣ будутъ почитать за то, чѣмъ онъ есть, исключая завистниковъ, конечно, отъ которыхъ не убережется никакое счастье, никакое благополучіе. -- Я не понимаю тебя, мужъ,-- сказала Тереза.-- Дѣлай что хочешь и не набивай мнѣ головы твоими рѣчами и проповѣдями, и если ты разъ принялъ революцію сдѣлать это, какъ ты говоришь... -- Резолюцію, хочешь ты сказать,-- не революцію,-- вскричалъ Санчо. -- Не пускайся со мною въ разсужденія, мужъ,-- сказала Тереза;-- я говорю такъ, какъ Богъ на душу положитъ, а все другое меня не касается. Только вотъ что еще скажу я тебѣ: если ты такъ разсчитываешь на свое губернаторство, то возьми съ собою своего сына Санчо, чтобы и его мало-по-малу пріучить губернаторствовать; потому что всегда бываетъ хорошо, если сыновья выучиваются ремеслу отцовъ и продолжаютъ заниматься ими. -- Лишь только я получу губернаторство,-- отвѣтилъ Санчо,-- я тотчасъ же велю выслать его ко мнѣ на почтовыхъ и пришлю тебѣ денегъ, въ которыхъ у меня не будетъ недостатка; потому что губернаторы всегда находятъ людей, которые одолжаютъ изъ деньги, если они ихъ сами не имѣютъ. Только одѣнь его тогда такъ, чтобы не было замѣтно, кто онъ есть, но чтобы у него былъ такой видъ, какимъ онъ долженъ быть. -- Высылай только денегъ,-- сказала Тереза,-- и я его такъ разодѣну, какъ куколку. -- Стало быть, мы порѣшили на томъ, чтобы ваша дочь была графиней? -- Съ того самаго дня, когда я увижу ее графиней, она умретъ для меня. Но я еще разъ говорю тебѣ: дѣлай что хочешь; такъ какъ мы женщины только для того и рождены на свѣтъ, чтобы повиноваться мужьямъ даже и тогда, когда они просто болваны."

Съ этими словами она начала такъ горько плакать, какъ будто Санчика въ самомъ дѣлѣ умерла и была уже похоронена.

Санчо утѣшалъ ее, увѣряя, что хотя онъ и сдѣлаетъ ее графиней, но, насколько будетъ возможно, повременитъ съ этимъ дѣло. На этомъ и покончили они разговоръ, и Санчо пошелъ къ Донъ-Кихоту, чтобы принять отъ него приказанія относительно приготовленія къ отъѣзду.

ГЛАВА VI.

Повѣствующая о томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ, его племянницей и экономкой,-- одна изъ важнѣйшихъ главъ во всей этой исторіи.

Въ то время какъ Санчо Панса и его жена Тереза Каскаіо вели этотъ неумѣстный разговоръ, племянница и экономка Донъ-Кихота тоже не оставались безъ дѣла; изъ тысячи признаковъ онѣ вывели заключеніе, что ихъ дядя и господинъ хочетъ во что бы то ни стало въ третій разъ покинуть ихъ для того, чтобы пуститься въ свои, по ихъ мнѣнію, проклятыя рыцарскія приключенія. Онѣ разными способами старались отклонить его отъ этой несчастной мысли, но все было напрасно: ихъ увѣщанія были гласомъ вопіющаго въ пустынѣ. Послѣ множества всякаго рода убѣжденій, экономка, наконецъ, сказала Донъ-Кихоту:-- "Даю вамъ слово, господинъ мой, если вы не останетесь дома, какъ подобаетъ благоразумному человѣку, и опять, какъ кающійся грѣшникъ, будете скитаться по горамъ и долинамъ, чтобы отыскивать то, что мы называете приключеніями, но что я считаю самымъ послѣднимъ несчастіемъ, я буду взывать въ Богу и королю, чтобы они положили конецъ этому сумасбродству. -- Я не знаю, экономка,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что скажетъ Богъ на вашу жалобу, равно какъ не знаю я того, что отвѣтитъ на все король. Я могу сказать вамъ только, что, если бы я былъ королемъ, я ни слова не отвѣчалъ бы на всѣ тѣ безчисленныя и достойныя удивленія просьбы, которыя подаются ежедневно; потому что одна изъ тягчайшихъ обязанностей, которыя лежатъ на короляхъ, между многими другими есть та, что они принуждены всѣхъ выслушивать и всѣмъ давать отвѣть. Поэтому мнѣ было бы непріятно, если бы ему еще досаждали мною. -- Скажите только, господинъ,-- сказала экономка,-- вѣдь при дворѣ короля нѣтъ рыцарей? -- Конечно ихъ тамъ много,-- возразилъ Донъ-Кихотъ;-- и тамъ ихъ настоящее мѣсто, потому что они служатъ къ увеличенію блеска владыкъ и къ возвышенію ихъ королевскаго достоинства. -- Такъ не могли бы вы сдѣлаться однимъ изъ рыцарей,-- спросила снова она,-- которые, не нарушая мира я спокойствія, служатъ своему королю, находясь при его дворѣ? -- Слушай, дитя мое,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- не всѣ рыцари могутъ быть придворными, точно такъ же какъ не всѣ придворные могутъ и должны быть странствующими рыцарями. Тѣ и другіе нужны міру, и хотя мы всѣ считаемся рыцарями, однако между нами существуетъ огромная разница; такъ какъ придворные, не выходя изъ комнаты и не покидая окрестностей дворца, могутъ странствовать по цѣлому свѣту, держа передъ собою карту, и это не стоятъ имъ ни гроша, и они не терпятъ при этомъ ни голода, ни жажды, ни холода, ни жары. А нашъ братъ, странствующій рыцарь, напротивъ того, скитается и въ жару, и въ холодъ, и подъ дождемъ, и подъ палящими лучами солнца, ночью и днемъ, на конѣ и пѣшкомъ, и вымѣряетъ цѣлый свѣтъ своими шагами; мы знаемъ вашихъ враговъ не только по портретамъ и описаніямъ, но изъ настоящаго знакомства съ ними лицомъ въ лицу, и при каждомъ удобномъ случаѣ мы стараемся сразиться съ ними, не занимаясь при этомъ пустяками и не задумываясь долго надъ законами поединка и надъ тѣмъ, длиннѣе или короче копье или мечъ врага, носитъ ли онъ на тѣлѣ ладонку или амулетъ или иное какое тайное средство; раздѣляется ли солнце между обоими противниками на равныя доли или частицы, или нѣтъ, вмѣстѣ со множествомъ другихъ подобнаго рода церемоній, которыя въ обычаѣ при схваткахъ одинъ на одинъ; ты не знаешь ихъ, мнѣ же онѣ хорошо извѣстны. Кромѣ всего этого, ты должна знать, что настоящій рыцарь никоимъ образомъ не побоится, если бы ему пришлось увидать даже десятокъ другихъ рыцарей, которые головами своими не только доставали бы до облаковъ, но и превышали ихъ, или изъ которыхъ у каждаго вмѣсто ногъ было бы по двѣ высокихъ башни, руки которыхъ походили бы на мачты огромнѣйшихъ военныхъ кораблей, а глаза были бы такіе же большіе, какъ жернова, и такъ же бы пылали, какъ плавильныя печи: напротивъ, съ благородною рѣшимостью и неустрашимымъ сердцемъ схватится онъ съ ними и сразится, и, если возможно, въ одинъ мигъ преодолѣетъ и сокрушитъ ихъ, будь они даже закованы въ чешую извѣстной рыбы, которая, какъ говорятъ, тверже алмаза, и имѣй они вмѣсто мечей шпаги изъ дамасской стали или дубины съ стальными зубцами, какія мнѣ приходилось не разъ видѣть. Все это, любезная экономка, я говорю къ тому, чтобы вы видѣли, какая разница существуетъ между рыцарями и рыцарями. И какъ было бы хорошо, если бы всѣ государи какъ слѣдуетъ цѣнили этотъ послѣдній или, правильнѣе говоря, первый родъ рыцарей; ибо, какъ мы читаемъ въ жизнеописаніяхъ ихъ, между нами существовали такіе, которые были основателями благополучія не одного только, но многихъ государствъ.

-- Ахъ, милый дядя! -- вскричала племянница,-- подумайте, наконецъ, о томъ, что все, что вы наговорили сейчасъ о странствующихъ рыцаряхъ, однѣ басни и выдумки; и если ихъ исторіи не хотятъ предать сожженію, то пусть по крайней мѣрѣ поставятъ на нихъ Санъ-бенито {Sanbenito (священная власяница) называлось одѣяніе осужденныхъ святой инквизиціей. Это былъ родъ короткаго плаща или наплечника желтаго цвѣта съ краснымъ крестомъ на немъ.} или какой нибудь другой знакъ, до которому можно бы было узнать ихъ вредъ и опасность для добрыхъ нравовъ. -- Клянусь Богомъ, сотворившимъ насъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- еслибы ты не была моей родной племянницей, дочерью моей сестры, я такъ бы наказалъ тебя за это поношеніе, что молва о томъ прошла бы по всему міру. Возможно ли? дѣвчонка, которая едва умѣетъ обращаться съ своими двѣнадцатью коклюшками, осмѣливается судить о рыцарскихъ книгахъ и поносить ихъ? Что сказалъ бы на это Амадисъ, если бы онъ услышалъ что-либо подобное? Но, конечно, онъ бы простилъ тебя, потому что онъ былъ терпѣливѣйшимъ и учтивѣйшимъ рыцаремъ своего времени и, кромѣ того, ревностнымъ защитникомъ дѣвицъ. Однако тебя могъ услышать и другой, съ которымъ тебѣ бы не поздоровилось; вѣдь не всѣ же они учтивы и благодушны -- между ними попадаются подчасъ и неучтивые и несговорчивые. Не всякій изъ нихъ также бываетъ истиннымъ рыцаремъ, хотя и называется имъ; ибо нѣкоторые только бываютъ изъ чистаго золота, другіе же всѣ изъ простой мѣди, и хотя всѣ они на видъ рыцари, но не всѣ могли бы доказать это на дѣлѣ. Существуютъ обыкновенные люди, которые выбиваются изъ силъ, чтобы въ нихъ видѣли рыцарей, и, наоборотъ, есть благородные рыцари, которые, повидимому, полагаютъ всяческое стараніе для того, чтобы казаться обыкновенными людьми. Одни возвышаются или благодаря своему честолюбію или благодаря своей добродѣтели; другіе падаютъ благодаря лѣности или благодаря пороку; поэтому-то и нужно быть крайне осмотрительнымъ при отличіи этихъ двухъ родовъ рыцарей, которые, нося одно и то же имя, такъ не походятъ другъ на друга въ своихъ дѣяніяхъ. -- Боже праведный! -- вскричала племянница,-- какими познаніями обладаете вы, дядя! если бы было нужно, вы могли бы взойти на каѳедру и проповѣдывать предъ всѣмъ народомъ, и при всемъ томъ вы такъ слѣпы и такъ просты, что воображаете себя крѣпкимъ, будучи старымъ; думаете, что вы сильны, будучи слабы; хотите выправлять неправильное, тогда какъ сами искривились подъ бременемъ лѣтъ. Но, прежде всего, вы воображаете себя рыцаремъ, не будучи таковымъ въ дѣйствительности; потому что хотя всѣ дворяне могутъ быть рыцарями, но для бѣдныхъ это невозможно. -- Въ твоихъ словахъ есть доля правды, племянница,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и относительно происхожденія вообще я могъ бы разсказать такія вещи, что ты бы удивилась; но я лучше промолчу, чтобы не смѣшивать божественнаго съ человѣческимъ. Всѣ роды въ мірѣ могутъ бытъ раздѣлены на четыре разряда, а именно такимъ образомъ: на тѣ, которые, будучи низкаго происхожденія, возвышаются и растутъ до тѣхъ поръ, пока не достигнутъ предѣльной высоты; на тѣ, которые съ самаго начала были велики и до сего дня сохранили свой блескъ и свое величіе; на тѣ, которые хотя и имѣютъ солидное начало, но потомъ кончаются точкой, подобно пирамидамъ, которыя мало-по-малу суживаются, начиная отъ самаго своего основанія, и сводятся на нѣтъ въ своихъ вершинахъ; наконецъ, на тѣ,-- и этихъ послѣднихъ большинство,-- которые, не имѣя за собою ни благороднаго происхожденія, ни большого успѣха, въ какую бы то ни было пору своего существованія, такъ и остаются до конца безславными, какъ это бываетъ съ среднимъ сословіемъ и простымъ народомъ. Какъ примѣръ перваго разряда, именно тѣхъ родовъ, которые, будучи низкаго происхожденія, возвысились до крайняго предѣла величія, я приведу вамъ родъ Османовъ, родоначальникъ которыхъ былъ пастухъ верблюдовъ и которые стоятъ теперь на недосягаемой высотѣ. Примѣромъ второго разряда фамилія -- тѣхъ, которыя были велики по своему происхожденію и сохранили это величіе, ничего отъ него не убавивъ, но и не прибавивъ къ нему ничего, могутъ служить многіе княжескіе дома, которые съ вѣками сохраняютъ унаслѣдованный ими титулъ и мирно держатся въ предѣлахъ своихъ княжествъ, не расширяя ихъ и ничего въ нихъ не теряя. Тѣхъ же, которые начались величественно, а подъ конецъ кончились точкой, существуютъ тысячи примѣровъ; ибо всѣ фараоны и Птоломеи Египта. Всѣ цезари Рима и цѣлая вереница, если я могу такъ выразиться, безчисленныхъ государей, монарховъ, князей Мидянъ, Ассирійцевъ, Персовъ, Грековъ и варваровъ -- всѣ эти роды потерялись въ одной точкѣ и сошли на нѣтъ, такъ же какъ и ихъ родоначальники, такъ что нельзя больше найти и слѣда ихъ потомковъ, или, если бы ихъ кто захотѣлъ искать, то нашелъ бы среди низшихъ сословій и черви. О простомъ народѣ мнѣ нечего вамъ больше говорить, такъ какъ онъ служитъ для того только, чтобы увеличивать число живущихъ, не стяжая себѣ своимъ достоинствомъ ни славы ни величія. Изъ всего мною сказаннаго, простофили, вы можете заключить, что существуетъ большое различіе въ родахъ и что только тѣ изъ нихъ величественны и исполнены блеска, которые отличаются добродѣтелью, богатствомъ и щедростью. Я говорю: добродѣтелью, богатствомъ и щедростью -- потому что величіе, которое порочно, есть только великая порочность, и богатый, который не щедръ, есть жадный нищій; ибо обладателя богатствъ не то дѣлаетъ счастливымъ, что онъ ихъ имѣетъ, но то, что онъ пользуется ими, и пользуется не для удовлетворенія своихъ прихотей, а для благихъ цѣлей. Бѣдному рыцарю не остается другого средства показать себя рыцаремъ кромѣ добродѣтели, онъ долженъ быть благонравенъ, учтивъ, вѣжливъ, скроменъ и готовъ на услуги; онъ не долженъ быть гордъ, хвастливъ и злоязыченъ, но прежде всего онъ долженъ быть сострадательнымъ; ибо нѣсколькими мараведисами, которые онъ отъ чистаго сердца даетъ бѣдному, онъ дѣлаетъ ему больше благодѣянія нежели богачъ, расточающій милостыни при кликахъ народа; и ни одинъ человѣкъ, который увидитъ въ немъ эти добродѣтели,-- знаетъ ли онъ его или нѣтъ -- все равно,-- не поколеблется ни одной минуты признать его за человѣка благороднаго происхожденія. Если этого не случится, то будетъ чудомъ; потому что похвала была всегда наградой добродѣтели, а у добродѣтельныхъ есть все для того, чтобы быть восхваляемыми. Существуетъ два пути, дѣти мои, для того, чтобы достигнуть богатства и почестей, первый -- это науки, второй -- оружіе. Я болѣе склоненъ носить оружіе, чѣмъ заниматься науками, и, судя по моему влеченію къ оружію, должно полагать, что я рожденъ подъ вліяніемъ планеты Марса; вотъ почему я и не могу бороться съ собою, чтобы не вступить на этотъ путь, и пойду по немъ наперекоръ всему міру. Поэтому нѣтъ пользы въ томъ, что вы стараетесь уговорить меня не дѣлать того, что хочетъ Небо, что повелѣваетъ судьба, требуетъ разсудокъ и, прежде всего, къ чему влечетъ меня мое собственное желаніе. Мнѣ извѣстны неисчислимыя тягости, связанныя съ жизнію странствующаго рыцаря; но я также хорошо знаю и великія преимущества, которыя она даетъ. Мнѣ извѣстно, что стезя добродѣтели узка, а путь порока широкъ и просторенъ, и мнѣ извѣстно также, что оба они ведутъ къ совершенно противоположнымъ цѣлямъ; ибо широкій и просторный путь порока кончается въ смерти, узкая-же и трудная стезя добродѣтели оканчивается въ жизни, и не въ той жизни, которая имѣетъ конецъ, но въ той, которая безконечна. Мнѣ извѣстно, что сказалъ по этому поводу нашъ великій кастильскій поэтъ:

"Путемъ тернистымъ этимъ достигаютъ

Безсмертія вершины вождѣленной

Съ которой больше никогда не сходятъ." *)

* Garcilaso de la Vega. Стихи взяты Донъ-Кихотомъ изъ элегіи, посвященной герцогу Альбѣ, на смерть его брата донъ Бернардино Толедскаго.

"Ахъ, я несчастная! -- вскричала племянница,-- мой дядя и поэтъ то же! все онъ знаетъ, все онъ умѣетъ! Побьюсь объ закладъ, если бы ему вздумалось сдѣлаться каменщикомъ, онъ такъ же легко построилъ бы домъ, какъ клѣтку для птицъ. -- Увѣряю тебя, племянница,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- что, если бы всѣ мои помыслы не были заняты однимъ странствующимъ рыцарствомъ, не было бы на свѣтѣ вещи, которой бы я не сумѣлъ сдѣлать, и не было бы такой мудреной работы, которую я бы не могъ выполнить, въ особенности по части клѣтокъ и зубочистокъ."

Въ то время кто-то позвалъ за дверью, и, когда спросили, кто тамъ, послышался голосъ Санчо Панса, что это онъ.

Едва экономка услышала его голосъ, какъ она бросилась бѣжать и спряталась, чтобы не видѣть его -- такое отвращеніе внушалъ онъ ей своимъ видомъ. Племянница отворила ему дверь, и его господинъ, Донъ-Кихотъ, пошелъ ему навстрѣчу, чтобы принять его въ свои распростертыя объятія. Затѣмъ они оба заперлись въ комнатѣ и завели разговоръ, который ни въ чемъ неуступалъ приведенному выше.

ГЛАВА VII.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ и его оруженосцемъ, вмѣстѣ съ другими въ высшей степени замѣчательными событіями.

Лишь только экономка увидала, что Санчо Панса заперся съ ея господиномъ, какъ она тотчасъ-же догадалась объ истинномъ намѣреніи обоихъ и не сомнѣвалась болѣе, что совѣщаніе кончится рѣшеніемъ на третій выѣздъ. Поэтому она накинула на себя свою мантію и, полная тоски и огорченія, побѣжала съ цѣлью разыскать баккалавра Самсона Карраско; потому что она думала, что онъ, будучи человѣкомъ краснорѣчивымъ, и какъ совершенно новый другъ ея господина, лучше всего можетъ убѣдить его отказаться отъ его злосчастнаго предпріятія. Она нашла его прохаживающимся взадъ и впередъ по двору его дома и, лишь только его увидѣла, тяжело переводя духъ и задыхаясь, упала къ его ногамъ. Когда Карраско увидѣлъ ее съ этими признаками горя и ужаса, онъ спросилъ: "Что съ вами, госпожа экономка? Что случилось? у васъ такой видъ, какъ будто ваша душа разстается съ тѣломъ. -- Что же другое могло случиться, кромѣ того, что мой господинъ покидаетъ насъ! истинная правда, покидаетъ насъ! -- Какимъ же образомъ онъ покидаетъ? -- спросилъ Самсонъ.-- Не сломалъ ли онъ себѣ чего нибудь? -- Ахъ нѣтъ,-- отвѣтила она,-- онъ покидаетъ насъ чрезъ двери своего безумія. Я хочу сказать, мой добрый господинъ баккалавръ, что онъ опять -- и это уже въ третій разъ -- хочетъ уѣхать отъ насъ, для того чтобы искать по свѣту, какъ онъ говоритъ, счастливыхъ приключеній; но я не могу никакъ понять, почему онъ такъ называетъ это. Въ первыя разъ его привезли домой положеннаго поперекъ спины осла, и онъ былъ избитъ до полусмерти; во второй разъ онъ пріѣхалъ, заключенный въ клѣтку, куда, по его мнѣнію, онъ попалъ благодаря волшебнымъ чарамъ, и видъ у него былъ до того жалкій, что его родная мать не узнала бы его,-- тощій, блѣдный, какъ смерть, съ глубоко впавшими глазами. И, чтобы его опять сдѣлать мало-мальски похожимъ на человѣка, мнѣ стоило больше шестисотъ яицъ -- будь тому свидѣтелями Богъ, цѣлый міръ и мои куры, которыя никогда еще не уличали меня во лжи. -- Я охотно вѣрю этому,-- отвѣтилъ баккалавръ;-- потому что вы такъ добры, такъ-толсты и здоровы, что не скажете вмѣсто одного другое, если бы вамъ даже пришлось лопнуть отъ этого. Но больше ничего нѣтъ, госпожа экономка, и ничего больше не приключилось, кромѣ того, что васъ такъ пугаетъ,-- намѣренія господина Донъ-Кихота? -- Нѣтъ, господинъ мой,-- отвѣтила та. -- Ну, тогда не безпокойтесь,-- отвѣтилъ баккалавръ,-- идите съ Богомъ домой и приготовьте чего-нибудь тепленькаго къ завтраку, а дорогою твердите молитву святой Аполлоніи, если вы ее знаете. Я же буду слѣдомъ за вами, и тогда вы увидите чудо. Боже милостивый?! -- сказала экономка,-- я должна говорить молитву святой Аполлоніи? Это помогло бы, если бы у моего господина болѣли зубы; но у него болѣзнь въ головѣ. {Молитва святой Аполлоніи -- нѣчто въ родѣ заклинанія противъ болѣзней -- была въ большомъ употребленіи во времена Сервантеса.} -- Я знаю, что говорю, госпожа экономка; идите, я -- баккалавръ и диспутировалъ въ Саламанкѣ, поэтому не вступайте со мною въ дальнѣйшій диспутъ,"отвѣчалъ Карраско.

Послѣ этихъ словъ экономка ушла, а баккалавръ тотчасъ-же пошелъ къ священнику, чтобы переговорить съ нимъ о томъ, что читатель узнаетъ въ свое время. Когда Донъ-Кихотъ и Санчо Панса заперлись въ комнатѣ, между ними произошелъ слѣдующій разговоръ, который точно и обстоятельно передаетъ намъ исторія. -- Ваша милость,-- сказалъ Санчо рыцарю,-- я, наконецъ, утрезвонилъ свою жену, и она позволяла мнѣ ѣхать съ вами, куда вы только пожелаете. -- Урезонилъ, хочешь ты сказать, а не утрезвонилъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ. -- Одинъ разъ или два раза, если не ошибаюсь,-- возразилъ Санчо,-- я уже просилъ васъ не поправлять моихъ словъ, если вы понимаете, что я хочу сказать. Если же вы меня не понимаете, то скажите только: Санчо, или: чортовъ сынъ, я не понимаю тебя! И если я я послѣ этого не объяснюсь ясно, то вы можете тогда меня поправить, такъ какъ меня легко можно набузовать. -- Я не понимаю тебя,-- прервалъ его Донъ-Кихотъ;-- потому что мнѣ неизвѣстно, что такое значитъ: меня легко можно набузовать. -- Легко набузовать.-- отвѣчалъ Санчо,-- значитъ все равно что: я чрезвычайно, такъ сказать... -- Теперь я понимаю тебя еще меньше,-- возразилъ Донъ-Кихотъ. -- Если вы меня не можете понять,-- отвѣтилъ Санчо,-- то я не знаю, какъ мнѣ говорить. Пусть Ботъ вразумитъ васъ,-- большей ничего не знаю. -- Ахъ, теперь я начинаю понимать, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- ты хотѣлъ сказать, что тебя легко цивилизовать, что ты понятливъ и скоро все перенимаешь, что я тебѣ скажу или чему научу тебя. -- Побьюсь объ закладъ,-- сказалъ Санчо,-- что вы тотчасъ-же поняли меня, съ перваго монумента; вы любите только всегда меня контузить, чтобы слышать отъ меня нѣсколько лишнихъ глупостей. -- Можетъ быть, сказалъ Донъ-Кихотъ. Ну, такъ что-же сказала Тереза? -- Тереза сказала,-- отвѣтилъ Санчо,-- что я долженъ искать съ вашей милостью твердаго фундамента. Что написано перомъ, того не вырубишь топоромъ; уговоръ лучше денегъ; лучше синица въ рукѣ, чѣмъ журавль въ небѣ. И я говорю: у бабы волосъ дологъ, а умъ коротокъ, а все же дуракъ тотъ, кто ея не слушаетъ. -- Я держусь того-же мнѣнія,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Продолжай, другъ Санчо, ты сегодня изрекаешь великія истины. -- Дѣло въ томъ,-- возразилъ Санчо,-- что всѣ мы, какъ вы изволите знать, подвержены смерти; сегодня живъ человѣкъ, а завтра померъ. Ягненокъ не въ большей безопасности отъ нея чѣмъ баранъ, и ни одинъ человѣкъ въ этомъ мірѣ не можетъ разсчитывать прожить однимъ часовъ долѣе, чѣмъ на то есть воля Божія; ибо смерть глуха, и если она разъ стукнула въ дверь нашей жизни,-- она не ждетъ, и ее не удержать тогда ничѣмъ, ни просьбами, ни силой, ни скиптромъ, ни епископскою митрой. По крайней мѣрѣ, такъ всѣ говорятъ, и мы слышимъ то же самое съ каѳедры. -- Это все правда,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- но я еще все не могу понять, куда клонится твоя рѣчь. -- Моя рѣчь клонится къ тому,-- сказалъ Санчо,-- чтобы ваша милость выплачивали мнѣ опредѣленное жалованье, пока я вамъ служу, и чтобы это жалованье я получалъ наличными деньгами, такъ какъ я не могу полагаться на посулы, которые либо будутъ исполнены либо нѣтъ. Блаженны имущіе. Однимъ словомъ, я хочу знать, что я заработаю, потому что изъ яйца выводится насѣдка, и много малаго составляетъ большое; ибо когда лежитъ одно яйцо, то насѣдка кладетъ дальше, и малый прибытокъ не есть убытокъ. Если же въ самомъ дѣлѣ случится то -- на что я не надѣюсь и не разсчитываю,-- что вы подарите мнѣ островъ, который вы мнѣ обѣщали,-- то я не настолько неблагодаренъ или жаденъ, чтобы имѣть что-либо противъ того, если мнѣ зачтутъ въ мой счетъ доходы съ этого острова и изъ нихъ вычтутъ все полученное много жалованье. -- Другъ Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- бываетъ то, что гусь стоятъ столько-же, сколько утка.-- Понимаю,-- сказалъ Санчо;-- но, побьюсь объ закладъ, вы хотѣли сказать: утка стоитъ столько-же, сколько гусь. Однако, это не важно, если вы меня поняли. -- И даже такъ хорошо понялъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что постигъ самые сокровенныя твои мысли и ясно вижу цѣль, въ которую ты пускаешь безчисленныя стрѣлы твоихъ поговорокъ. Охотно сталъ бы я выплачивать тебѣ жалованье, Санчо, если бы въ какой-нибудь исторіи странствующихъ рыцарей мнѣ удалось найти примѣръ, который далъ бы мнѣ слабый и неясный намекъ на то, сколько жалованья ежегодно или ежемѣсячно получали оруженосцы. Но я читалъ всѣ или, по крайней мѣрѣ, большую часть этихъ исторій, и не припомню, чтобы мнѣ когда-нибудь пришлось встрѣтить мѣсто, гдѣ бы говорилось, чтобы странствующій рыцарь выплачивалъ своему оруженосцу опредѣленное содержаніе. Я знаю одно только, что всѣ они служили изъ-за милости; и когда счастье благопріятствовало ихъ господамъ, они нежданно-негаданно награждались островомъ или другимъ какимъ-либо даромъ такой-же цѣнности, или, по меньшей мѣрѣ, получали титулы и почетныя награды. Итакъ, Санчо, если ты, руководясь этими надеждами и видами, хочешь снова поступить ко мнѣ на службу, то добро пожаловать; ибо думать, что я предамъ забвенію или уничтожу этотъ древній обычай странствующихъ рыцарей, значитъ думать пустое. Поэтому, другъ Санчо, ступай сначала домой и объяви своей Терезѣ о моемъ мнѣніи. И если ты и она будете согласны, чтобы ты пошелъ служить ко мнѣ, разсчитывая только на мои милости, bene quidem; если нѣтъ, то останемся такими же добрыми друзьями, какъ были прежде; потому что, если только есть кормъ въ голубятнѣ, никогда не будетъ въ ней недостатка въ голубяхъ, но замѣть то, мой другъ, что добрая надежда лучше ничтожной собственности и данный выгодно взаймы рубль лучше полученной чистоганомъ копейки. Я говорю съ тобою такимъ образомъ, Санчо, чтобы показать тебѣ, что я такъ-же, какъ ты, могу пустить въ тебя градъ пословицъ. Однимъ словомъ, я хочу тебѣ сказать, что если у тебя нѣтъ охоты поступить ко мнѣ на службу и дѣлить со мною счастье и несчастіе, но уходи съ Богомъ и будь счастливъ; потому что у меня не будетъ недостатка въ оруженосцахъ, болѣе тебя послушныхъ и радивыхъ и не такихъ прожорливыхъ и болтливыхъ, какъ ты." Лишь только Санчо услышалъ это твердое рѣшеніе своего господина, какъ у него потемнѣло въ глазахъ и сердце перестало биться,-- такъ онъ былъ увѣренъ, что его господинъ ни за какія сокровища въ мірѣ не рѣшится безъ него ѣхать.

Въ то время, когда онъ стоялъ еще такъ, въ уныніи и нерѣшимости, въ комнату вошелъ Самсонъ Карраско, въ сопровожденіи экономки и племянницы, съ нетерпѣніемъ желавшихъ узнать, какими доводами намѣревается онъ убѣдить ихъ господина не пускаться опять въ новыя приключенія. Самсонъ, этотъ отъявленный плутъ, подошедши къ Донъ-Кихоту, обнялъ его, какъ и въ первый разъ, и сказалъ громкимъ голосокъ: "О ты, цвѣтъ странствующаго рыцарства! О ты, далеко разливающійся свѣтъ оружія! О ты, честь и зеркало испанскаго народа! Да исполнятся молитва моя къ всемогущему Богу и да ниспошлетъ Онъ, чтобы тотъ или тѣ, которые противятся твоему третьему выѣзду или хотятъ затормозить его, никогда не нашли средства къ этому въ лабиринтѣ своихъ замысловъ и чтобы имъ никогда не удалось то, что они злоумыслили." Онъ обратился въ экономкѣ и сказалъ: "Любезная экономка, вы можете теперь прекратить чтеніе молитвы святой Аполлоніи; ибо я знаю, что въ заоблачныхъ сферахъ безповоротно рѣшено, чтобы господинъ Донъ-Кихотъ еще разъ обратился къ выполненію своихъ великихъ и неслыханныхъ предначертаній, и я безмѣрно отягчилъ бы свою совѣсть, если бы не обратился къ этому славному рыцарю съ ободреніемъ и увѣщаніемъ не скрывать долѣе и не держать въ бездѣйствіи мощь своей храброй руки и благородство своихъ высокихъ замысловъ; потому что своимъ промедленіемъ онъ упустилъ бы возможность сдѣлать неправильное правильнымъ, помочь сиротамъ, охранить честь дѣвицъ, призрѣть вдовъ, оказать услуги и женамъ и совершить множество другихъ вещей подобнаго рода, которыя лежатъ на обязанности ордена странствующихъ рыцарей, зависятъ отъ него и составляютъ его неотъемлемую принадлежность. Итакъ, за дѣло, мой прекрасный и храбрый господинъ Донъ-Кихоть! Пусть лучше сегодня, а не завтра, отправится въ путь ваша милость и ваше высочество, и если у васъ въ чемъ-либо есть недостатокъ для выполненія вашего намѣренія, то я тотчасъ готовъ служить вамъ моею собственной особой и всѣмъ, что у меня есть, даже еслибы потребовалось служить вашей свѣтлости въ качествѣ оруженосца, то я почелъ бы это для себя за величайшее счастье.

-- Что, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- развѣ я тебѣ не говорилъ, что у меня не будетъ недостатка въ оруженосцахъ? Смотри, кто предлагаетъ себя на эту должность; -- никто иной, какъ славный баккалавръ Самсонъ Карраско, неувядаемая краса и слава аудиторій Саламанки, здоровый тѣломъ, проворный членами, кроткій сердцемъ, молчаливый, не боящійся ни жары, ни холода, ни голода, ни жажды; обладающій всѣми другими качествами, которыхъ можно только пожелать оруженосцу странствующаго рыцаря. Но сохрани меня Богъ, если бы я, повинуясь своему желанію, повалилъ этотъ столпъ учености и разбилъ этотъ сосудъ знаній, и такимъ образомъ загубилъ эту высокую пальму прекрасныхъ свободныхъ искусствъ. Нѣтъ, пусть новый Самсонъ остается на своей родинѣ, я, служа ей украшеніемъ, пусть онъ въ то же время украшаетъ и сѣдые волосы своихъ достойныхъ родителей. Что касается меня, то я удовлетворюсь и всякимъ другимъ оруженосцемъ, такъ какъ Санчо не согласенъ ѣхать со мною.

-- Да я согласенъ,-- отвѣтилъ Санчо, задѣтый за живое и съ глазами полными слезъ.-- Нѣтъ, ваша милость, это не про меня сказано: "сначала нажрался, а потомъ домой убрался." Нѣтъ, я происхожу не изъ неблагодарнаго рода, ибо весь свѣтъ и въ особенности вся наша деревня знаютъ хорошо, что за люди были Панса, мои предки. И, кромѣ того, я замѣтилъ по нѣкоторымъ добрымъ дѣламъ и еще болѣе добрымъ словакъ вашимъ, что ваша честь желаетъ оказать мнѣ милость; и если я, несмотря на это, завелъ рѣчь насчетъ жалованья, то сдѣлалъ это единственно въ угоду женѣ; потому что если она захочетъ поставить на своемъ, то иной обручъ не такъ напираетъ на бочку, какъ она подопретъ тебѣ бока. Но въ концѣ концовъ все же мужчина долженъ быть мужчиной, а баба -- бабой, и такъ какъ я не совру, сказавъ, что я во всемъ прочемъ достаточно таки мужчина, то я хочу быть имъ и въ своемъ домѣ -- на зло тому, кто что-либо имѣетъ противъ этого. Итакъ ничего больше не остается, какъ чтобы вы, ваша милость, сдѣлали свое завѣщаніе съ своею на немъ приписью, и такимъ манеромъ, чтобы оно никоимъ образомъ не могло бытъ предано уничиженію; и послѣ этого пустимся сейчасъ-же въ дорогу, дабы душа господина Самсона нашла успокоеніе, такъ какъ онъ говоритъ, что совѣсть побуждаетъ его совѣтовать вамъ въ третій разъ пуститься странствовать. И я снова обѣщаю служить вамъ вѣрой и правдой, такъ же хорошо, даже еще лучше, чѣмъ оруженосцы, которые въ наше время или въ старину когда-либо служили странствующимъ рыцарямъ."

Баккалавръ не мало дивился, слушая замысловатую рѣчь Санчо. Хотя онъ и прочелъ первую часть исторіи его господина, но онъ никогда не воображалъ себѣ, чтобы Санчо на самомъ дѣлѣ былъ такъ забавенъ, какъ онъ въ ней изображенъ. Но, услыхавъ, какъ онъ говорилъ о завѣщаніи, котораго нельзя было бы предать уничиженію, вмѣсто -- уничтоженію, онъ повѣрилъ всему, что про него читалъ, и вполнѣ убѣдился, что онъ одинъ изъ достойнѣйшихъ удивленія глупцовъ нашего столѣтія, и что пара такихъ сумасшедшихъ, какъ господинъ и его слуга, едва ли когда-нибудь встрѣчалась на свѣтѣ.

Донъ-Кихотъ и Санчо обнялись и опять стали друзьями, и съ одобренія и по совѣту великаго Карраско, который теперь сдѣлался оракуломъ Донъ-Кихота, было рѣшено, чтобы отъѣздъ состоялся черезъ три дня. А въ этотъ промежутокъ времени условились приготовить все нужное для путешествія и достать совершенно цѣлый шлемъ съ забраломъ, который Донъ Кихотъ, по его словамъ, во что бы то ни стало долженъ былъ имѣть. Самсонъ вызвался добыть ему шлемъ, такъ какъ у него былъ другъ, который не отказалъ бы ему ссудить его таковымъ; правда, онъ не блисталъ полировкой, а былъ съ избыткомъ покрытъ ржавчиной и пылью, и блескъ стали не проникалъ черезъ нихъ наружу.

Нельзя передать тѣхъ проклятій, которыми безъ числа осыпали баккалавра племянница и экономка; онѣ рвали на себѣ волосы, царапали лицо и, какъ плакальщицы на похоронахъ, рыдали объ его отъѣздѣ, какъ будто наступилъ день смерти ихъ господина. Намѣреніе, которое имѣлъ Самсонъ, уговаривая Донъ-Кихота на третью поѣздку. Состояло въ томъ, чтобы привести въ исполненіе то, о чемъ въ свое время будетъ разсказано ниже; все было сдѣлано съ согласія священника и цирюльника, съ которыми Самсонъ передъ тѣмъ сговорился. Въ продолженіе этихъ трехъ дней Донъ-Кихотъ и Санчо снабдили себя всѣмъ, что они считали необходимымъ; и послѣ того, какъ Санчо немного успокоилъ свою жену, а Донъ-Кихотъ -- племянницу и экономку, они, не будучи никѣмъ замѣчены, кромѣ баккалавра, который провожалъ ихъ около полумили, пустились по дорогѣ въ Тобозо -- Донъ-Кихотъ на своемъ добромъ Россинантѣ, а Санчо -- на своемъ старомъ ослѣ, съ мѣшкомъ позади, наполненнымъ всѣмъ нужнымъ для буколической жизни, и съ кошелькомъ, набитымъ деньгами, которыя Донъ-Кихотъ далъ ему на непредвидѣнные случаи. Самсонъ обнялъ рыцаря и просилъ его извѣщать его о его удачахъ и неудачахъ, дабы онъ могъ радоваться первымъ и печаловаться надъ послѣдними, какъ требуютъ того законы дружбы. Донъ-Кихотъ обѣщалъ ему исполнить это; Самсонъ повернулъ назадъ къ своей деревнѣ, а двое путешественниковъ поѣхали по направленію славнаго города Тобозо.

ГЛАВА VIII.

Въ которой разсказывается, что случилось съ Донъ-Кихотомъ, когда онъ отправился посѣтить свою даму Дульцинею Тобозскую.

Благословенъ Аллахъ всемогущій! восклицаетъ въ началѣ этой восьмой главы Гамедъ Бенъ-Энгели; благословенъ Аллахъ! повторяетъ онъ три раза къ ряду. Затѣмъ онъ прибавляетъ, что если посылаетъ Богу такія благословенія, то потому, что наконецъ Донъ-Кихотъ и Санчо находятся въ открытомъ полѣ и что читатели его интересной исторіи могутъ разсчитывать на то, что теперь наконецъ начнутся подвиги господина и дурачества оруженосца. Онъ предлагаетъ читателяхъ забыть прежнія удальства хитроумнаго гидальго и обратить все свое вниманіе на будущія, которыя начнутся на Тобозской дорогѣ, какъ прежніе начались въ Монтіельской долинѣ. А то, что онъ требуетъ, ничтожно въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ обѣщаетъ. Затѣмъ онъ продолжаетъ:

Донъ-Кихотъ и Санчо остались одни. Не успѣлъ Самсонъ Карраско удалиться, какъ Россинантъ заржалъ, а оселъ заревѣлъ, и оба путешественника, рыцарь и оруженосецъ, приняли это за добрый знакъ и весьма благопріятное предзнаменованіе. Впрочемъ, если сказать правду, вздохи и ревъ осла были многочисленнѣе и сильнѣе ржанія лошади, изъ чего Санчо заключилъ, что его удачи будутъ больше удачъ его господина. Основывалъ онъ это мнѣніе, не знаю, на какой астрологіи, которую онъ, можетъ быть, и зналъ, хотя исторія объ этомъ умалчиваетъ. Во всякомъ случаѣ, когда онъ спотыкался или падалъ, отъ него часто можно было слышать, что лучше было бы не выходить изъ дому, потому что отъ спотыканія или паденія одна только выгода: разорванный башмакъ или сломанныя ребра, и, право, какъ онъ ни былъ глупъ, а не далеко ушелъ отъ истины.

Донъ Кихотъ говоритъ ему: "Другъ Санчо! чѣмъ дальше мы ѣдемъ, тѣмъ ночь становится глубже. Она станетъ чернѣе, тѣмъ нужно для того, чтобы намъ на зарѣ увидать Тобозо. Туда рѣшилъ я отправиться, прежде нежели пущусь въ какое бы то ни было приключеніе. Тамъ я испрошу соизволеніе и благословеніе несравненной Дульцинеи, а съ этимъ соизволеніемъ -- я надѣюсь и твердо увѣренъ въ этомъ -- я благополучно доведу до конца всякое опасное предпріятіе, ибо ничто въ этой жизни не дѣлаетъ странствующихъ рыцарей болѣе храбрыми, какъ оказываемая имъ ихъ дамами благосклонность. -- Я тоже такъ думаю,-- отвѣчалъ Санчо,-- но мнѣ кажется, что вашей милости очень трудно будетъ говорить съ нею и имѣть съ нею свиданіе въ такомъ мѣстѣ, гдѣ вы могли бы получить ея благословеніе, если только она не дастъ вамъ его изъ-за забора задняго двора, гдѣ я ее видѣлъ въ первый разъ, когда относилъ ей письмо, въ которомъ передавалось о безумствахъ и чудачествахъ, сдѣланныхъ вашей милостью въ глубинѣ Сіерра-Морены. -- Заборъ задняго двора, говоришь ты, Санчо! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ. -- Какъ! ты вбилъ себѣ въ голову, что на немъ или изъ-за него ты видѣлъ этотъ цвѣтокъ, изящество и красота котораго не могутъ быть достаточно воспѣты? Видѣть ее ты могъ только въ галлереяхъ, коридорахъ или преддверіяхъ богатыхъ, пышныхъ дворцовъ. -- Возможно и это,-- отвѣчалъ Санчо,-- но мнѣ они показались заборомъ задняго двора, если память мнѣ не измѣняетъ."

-- Во всякомъ случаѣ, отправимся туда, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ. -- Лишь бы мнѣ увидать ее, а произойдетъ-ли это у забора задняго двора, на балконахъ или у рѣшетки сада,-- мнѣ все равно. Солнечный лучъ ея красоты достигнетъ моихъ глазъ, освѣтитъ мой разумъ и укрѣпитъ мое сердце, и я сдѣлаюсь единственнымъ и несравненнымъ по уму и храбрости. -- Ну, честное слово, господинъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- когда я видѣлъ это солнце, госпожу Дульцинею Тобозскую, оно не было такъ ярко, чтобы отбрасывать лучи. Ея милость просѣвала хлѣбъ, какъ я вамъ говорилъ, такъ, навѣрно, густая пыль, которая отъ этого подымалась и окружала облакомъ ея лице, и затмила его. -- Какъ, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- ты продолжаешь думать, вѣрить, говорить и утверждать, что дама моего сердца, Дульцинея, просѣвала хлѣбъ, когда это упражненіе и это ремесло вполнѣ чужды тому, что дѣлаютъ и должны дѣлать знатныя особы, для которыхъ существуютъ другого рода упражненія и другого рода препровожденіе времени, на разстояніи ружейнаго выстрѣла выдающія высоту ихъ происхожденія! О, какъ плохо ты, Санчо, помнишь стихи нашего поэта {Garcilaso de la Vega. Въ третьей эклогѣ онъ говоритъ:

De cuatro ninfas, que del Tajo amado

Solieron juntas, а cantar me ofresco, etc.}, гдѣ онъ намъ описываетъ тѣ тонкія работы, которыми занимались въ своемъ хрустальномъ мѣстопребываніи четыре нимфы, выплывавшія изъ волнъ Тахо и садившіяся на зеленый лугъ, чтобы работать надъ богатыми матеріями, описанными искуснымъ поэтомъ и сотканными изъ золота, шелка и жемчуга! Такова должна была быть работа дамы моего сердца, когда ты ее видѣлъ, если бы только зависть злого волшебника ко всему, что меня касается, не измѣняла и не обезображивала различнаго вида вещей, которыя могли бы доставить мнѣ удовольствіе. Такъ, я очень боюсь, какъ бы въ исторіи моихъ подвиговъ, распространенной въ печати, если случайно авторъ ея какой-либо мудрецъ, мой врагъ, не смѣшалъ однихъ вещей съ другими, впутывая въ истину кучу вранья, отвлекаясь въ сторону и разсказывая не о тѣхъ поступкахъ, которыхъ требуетъ послѣдовательность правдиваго повѣствованія. О, зависть, корень всѣхъ золъ и червоточина всѣхъ добродѣтелей! Всѣ пороки, Санчо, приносятъ съ собою нѣчто пріятное; но зависть влечетъ за собою только досаду, злобу и бѣшеный гнѣвъ. -- Это самое и я говорю,-- замѣтилъ Санчо,-- и бьюсь объ закладъ, что въ этой сказкѣ или исторіи, о которой баккалавръ Карраско говоритъ, что видѣлъ о насъ писанную, честь моя катится, какъ опрокинутая телѣга, въ которой, съ одной стороны, все смѣшалось, и которая, съ другой, заметаетъ улицы. Между тѣмъ, слово честнаго человѣка! никогда не говорилъ и ничего дурного ни объ одномъ волшебникѣ, да и добра у меня не такъ много, чтобы внушить кому-нибудь зависть. Правда, я немножко хитеръ, и есть во мнѣ частица плутовства, но все это прикрывается и скрывается подъ большимъ плащомъ моей простоты, всегда естественной и никогда не искусственной. Если бы у меня и не было другихъ заслугъ, кромѣ искренней и твердой всегдашней вѣры въ Бога и во все, во что вѣруетъ святая римская католическая церковь, и смертельной всегдашней моей вражды къ жидамъ, то и тогда историки должны были бы быть ко мнѣ милосерды и хорошо говорить обо мнѣ въ своихъ писаніяхъ. Впрочемъ, пусть говорятъ, что хотятъ; нагимъ я родился, нагъ я теперь; ничего я не теряю, ничего не пріобрѣтаю, а о томъ, что меня вписали въ книгу, которая ходитъ по всему свѣту изъ рукъ въ руки, я забочусь какъ о выѣденномъ яйцѣ. Говорите обо мнѣ, что хотите! -- Это похоже, Санчо,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- на исторію знаменитаго поэта нашихъ временъ, который, написавъ злобную сатиру на всѣхъ распутныхъ дамъ, упустилъ назвать одну, о которой сомнительно было, распутная она или нѣтъ. Она же, увидавъ, что ея нѣтъ въ спискѣ этихъ дамъ, обратилась къ поэту съ жалобой, спросила его, что такое увидалъ онъ въ ней, что помѣшало ему поставить ее въ число другихъ, и просила его увеличить объемъ сатиры, чтобъ и ей дать тамъ мѣсто, въ противномъ случаѣ пусть остережется. Поэтъ удовлетворилъ ея желаніе и отдѣлалъ ее такъ, какъ не сумѣли бы сдѣлать того никакія дуэньи; и дама осталась довольна, когда увидѣла себя знаменитою, хотя и обезславленною. Сюда же подходитъ и исторія одного пастуха, который только для того, чтобы имя его пережило вѣка, поджогъ знаменитый храмъ Діаны Эфесской, считавшійся однимъ изъ семи чудесъ свѣта. И несмотря на то, что отданъ былъ приказъ ни устно, ни письменно не называть этого пастуха, чтобъ онъ не достигъ цѣли своего желанія, все-таки извѣстно каждому, что его звали Геростратомъ. Можно еще упомянуть о томъ, что произошло въ Римѣ между императоромъ Карломъ V и однимъ римскимъ дворяниномъ. Императоръ хотѣлъ видѣть знаменитый храмъ, который въ древности назывался храмомъ всѣхъ боговъ, а теперь извѣстенъ подъ лучшимъ названіемъ -- храма всѣхъ святыхъ {Пантеонъ, сооруженный Маркомъ Агриппой, зятемъ Августа, и посвященный Юпитеру Мстителю.}. Это зданіе -- наиболѣе сохранившееся и наиболѣе совершенное изъ всѣхъ, оставшихся отъ сооруженій языческаго Рима и болѣе другихъ напоминаетъ о величіи и великолѣпіи его строителей. Онъ построенъ въ видѣ купола, занимаетъ громадное пространство и прекрасно освѣщенъ, хотя свѣтъ проникаетъ въ него чрезъ одно только окно или вѣрнѣе чрезъ круглое отверстіе, находящееся на вершинѣ. Оттуда-то императоръ и осматривалъ зданіе, имѣя около себя одного римскаго дворянина, который объяснялъ ему подробности и особенности этого шедевра архитектуры. Когда императоръ отошелъ отъ отверстія, спутникъ его сказалъ ему: "Тысячу разъ, ваше августѣйшее величество, являлось у меня желаніе схватить ваше величество въ свои объятія и броситься чрезъ это отверстіе внизъ, чтобы оставить о себѣ вѣчную память въ этомъ мірѣ. -- Чрезвычайно вамъ благодаренъ, отвѣчалъ императоръ, что вы не выполнили эту злую мысль; но я не хочу впредь подвергать испытанію вашу преданность и повелѣваю вамъ никогда болѣе не говорить со мною и никогда не присутствовать тамъ, гдѣ буду находиться я." Послѣ этихъ словъ онъ оказалъ ему большую милость. Я хочу сказать, Санчо, что желаніе заставить говорить о себѣ есть чувство въ высшей степени сильное и мощное. Какъ ты думаешь, что потянуло съ высоты моста въ глубокія волны Тибра Горація Коклеса, обремененнаго всею тяжестію вооруженія? что сожгло руку Муція Сцеволы? что заставило Курція броситься въ пылающую бездну, разверзшуюся среди Рима? что принудило Юлія Цезаря перейти Рубиконъ, вопреки противнымъ предзнаменованіямъ? {Сервантесъ ошибается. Светоній, за одно съ Плутархомъ, говоритъ напротивъ, что добрыя предзнаменованія заставили Цезаря перейти Рубиконъ и сказать: "Жребій брошенъ!" (Vita Caesaris, cap. XXXIII и XXXIII).} Или возьмемъ примѣръ болѣе современный: что, потопивъ корабли, лишило возможности отступленія и поддержки доблестныхъ испанцевъ, которые подъ начальствомъ великаго Кортеца прибыли въ Новый Свѣтъ? Всѣ эти подвиги и тысячи другихъ были и будутъ дѣломъ извѣстности, которую смертные желаютъ получить въ вознагражденіе и какъ часть того безсмертія, котораго они заслуживаютъ за свои великія дѣла. Но мы, христіане-католики и странствующіе рыцари, скорѣе должны искать славы въ будущихъ вѣкахъ, непреходящей въ эѳирныхъ областяхъ небесъ, чѣмъ суетной извѣстности въ здѣшнемъ тлѣнномъ мірѣ. Ибо въ концѣ концовъ эта извѣстность, сколько бы она ни длилась, должна будетъ погибнуть съ самимъ этимъ міромъ, конецъ которому уже намѣченъ. И такъ, о Санчо, пусть дѣянія наши не переходятъ границъ, обозначенныхъ христіанской религіей, которую мы исповѣдуемъ. Мы должны убить гордость въ гигантахъ; мы должны побѣдить зависть благородствомъ и величіемъ души, гнѣвъ -- хладнокровіемъ и спокойствіемъ духа, чревоугодіе и сонливость -- малой ѣдой и многимъ бодрствованіемъ, невоздержность и сластолюбіе -- вѣрностью тѣмъ, кого мы сдѣлали дамами вашихъ думъ, лѣность -- объѣздомъ четырехъ частей свѣта и поисками случаевъ, которые помогутъ намъ сдѣлаться не только хорошими христіанами, но и знаменитыми рыцарями. Вотъ, Санчо, средства достигнуть той блаженной вершины, на которой находится добрая слава.

-- Все, что ваша милость сейчасъ сказали,-- заговорилъ Санчо,-- я совершенно понялъ. Только я просилъ бы васъ, разрѣшите мнѣ, пожалуйста, одно сумлѣніе, которое пришло мнѣ въ голову. -- Сомнѣніе, хочешь ты сказать,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- хорошо, говори, и я отвѣчу тебѣ, какъ смогу. -- Скажите мнѣ, господинъ,-- продолжалъ Санчо,-- всѣ эти Іюли, Августы и всѣ эти рыцари, объ удальствѣ которыхъ вы говорили и которые умерли, гдѣ они теперь?

-- Язычники,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- находятся, безъ сомнѣнія, въ аду; христіане, если они были добрыми христіанами, въ чистbлищѣ или на небѣ. -- Прекрасно,-- снова заговорилъ Санчо,-- а теперь вотъ что: могилы, гдѣ покоятся тѣла этихъ молодцовъ, имѣютъ у входа серебряныя лампады, а стѣны ихъ часовенъ украшены костылями, саванами, волосами и восковыми ногами и глазами? Если нѣтъ, то чѣмъ онѣ украшены?"

Донъ-Кихотъ отвѣчалъ: "Гробницами язычниковъ были большею частью пышные храмы. Прахъ Юлія Цезаря былъ положенъ подъ каменную пирамиду безмѣрной величины, которую теперь въ Римѣ называютъ иглой св. Петра {Это египетскій обелискъ, по повелѣнію Сикста V поставленный въ 1586 г. въ центрѣ колоннады св. Петра. Сервантесъ, видѣвшій его на мѣстѣ, которое онъ прежде занималъ, ошибочно предположилъ, что онъ былъ предназначенъ для храненія праха Юлія Цезаря. Въ Римъ онъ былъ привезенъ при императорѣ Калигулѣ. (Плиній, книга XVI, глава XI.)}. Императору Адріану гробницей служилъ замокъ, громадный какъ большая деревня, называвшійся moles Hadriani, а въ настоящее время называющійся замкомъ св. Ангела. Царица Артемизія похоронила мужа своего Мавзола въ гробницѣ, которая слыла однимъ изъ семи чудесъ свѣта. Но ни одна изъ этихъ гробницъ и ни одна изъ многихъ другихъ, въ которыхъ погребены язычники, не была украшена саванами и другими приношеніями, указывающими, что тѣ, кто тамъ покоятся, стали святыми. -- Такъ,-- возразилъ Санчо:-- теперь скажите мнѣ, что лучше: воскресить мертваго или убить великана? -- Отвѣтъ очень легокъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ:-- лучше воскресить мертваго. -- А, вы попались! воскликнулъ Санчо.-- Итакъ слава тѣхъ, кто воскрешаетъ мертвыхъ, кто возвращаетъ зрѣніе слѣпымъ, кто дѣлаетъ прямыми калѣкъ, кто даетъ здоровье больнымъ; слава тѣхъ, чья могилы освѣщены лампадами, чьи часовни наполнены набожными людьми, поклоняющимися ихъ мощамъ,-- слава ихъ, говорю я, стоитъ на этомъ и на томъ свѣтѣ больше, нежели та слава, которую оставили послѣ себя всѣ эти идолопоклонники императоры и странствующіе рыцари, сколько ихъ ни было на свѣтѣ. -- Это истина, которую и я признаю,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. -- Итакъ, эта слава,-- продолжалъ Санчо,-- эти милости или эти привилегіи -- назовите ихъ, какъ хотите,-- принадлежатъ тѣламъ и мощамъ святыхъ, которымъ съ соизволенія вашей святой матери церкви приносятъ въ даръ лампады, восковыя свѣчи, саваны, костыли. волосы, глаза, ноги, увеличивающіе ихъ христіанскую славу и усиливающіе благочестіе вѣрующихъ. На своихъ плечахъ короли носятъ мощи святыхъ {Сервантесъ, на восемнадцатомъ году своей жизни, видѣлъ, вѣроятно, торжественный пріемъ, оказанный королемъ Филиппомъ II въ ноябрѣ 1565 г. останкамъ св. Евгенія, привезеннымъ ему Карломъ IX въ даръ.}; они прикладываются къ осколкамъ ихъ костей; они украшаютъ ими свои молельни, они обогащаютъ ими свои алтари. -- А какое заключеніе изъ того, что ты сейчасъ сказалъ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- То, что мы сдѣлаемъ лучше, если будемъ стараться сдѣлаться святыми, -- отвѣчалъ Санчо,-- и мы скорѣй тогда достигнемъ славы, которой добиваемся. Замѣтьте, господинъ: вчера или третьяго дня (времени прошло такъ мало, что можно такъ сказать) церковь превознесла и причислила къ лику святыхъ двухъ невидныхъ босоногихъ монаховъ {Безъ сомнѣнія, св. Діего Алькальскаго, канонизованнаго Сикстомъ V въ 1588 г., и св. Петра Алькантарскаго ум. въ 1562 г.}, такъ что за большое счастіе почитается приложиться или даже дотронуться до цѣпей, которыми они истязали и кровавили свои тѣла, и даже самыя эти цѣпи, говорятъ, почитаются большіе, нежели мечъ Роланда, который находится въ оружейной палатѣ нашего милостиваго короля, да хранитъ его Богъ. Итакъ, господинъ мой, лучше быть смиреннымъ монашкомъ, все равно какого ордена, нежели храбрымъ странствующимъ рыцаремъ: двумя дюжинами ударовъ бичомъ можно болѣе заслужить предъ Богомъ, нежели двумя тысячами ударовъ копьемъ, направленныхъ въ великановъ, вампировъ или другихъ чудoвищъ. -- Согласенъ,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- но мы не можемъ всѣ быть монахами, а у Бога одинъ только путь на небеса для избранныхъ. Рыцарство есть религіозный орденъ, и въ раю тоже есть святые рыцари. -- Да, -- сказалъ Санчо,-- но я слышалъ, что на небесахъ больше есть монаховъ, нежели странствующихъ рыцарей: -- Это потому, что монаховъ вообще больше, нежели рыцарей,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. -- А между тѣмъ много есть людей блуждающихъ,-- сказалъ Санчо. -- Много,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотѣ;-- но мало заслуживающихъ названіе рыцаря."

Въ такой и подобныхъ ей бесѣдахъ прошла ночь и слѣдующій день, въ теченіе которыхъ ничего не случилось такого, о чемъ стоило бы разсказать, что не мало печалило Донъ-Кихота: Наконецъ, на другой день къ вечеру они увидѣли великій городъ Тобозо. Видъ его развеселилъ душу Донъ-Кихота и опечалилъ душу Санчо, ибо онъ не звалъ дома, гдѣ жила Дульцинея, и никогда въ жизни не видѣлъ эту даму, какъ и его господинъ, такъ что оба они были безпокойны и взволнованы, одинъ потому, что ожидалъ ее увидѣть, другой потому, что не видѣлъ ее, а Санчо даже не могъ себѣ представить, что онъ будетъ дѣлать, когда господинъ его пошлетъ его въ Тобозо. Наконецъ, Донъ-Кихотъ рѣшилъ не вступать въ городъ до наступленія ночи. Въ ожиданіи этого они спрятались въ дубовой рощицѣ, находившейся неподалеку отъ Тобозо, и, когда наступило время, вступили въ городъ, гдѣ съ ними произошло то, что можетъ быть названо такъ:

0x01 graphic

ГЛАВА IX.

Въ которой разсказано то, что въ ней окажется.

Была какъ разъ полночь {Media noche era por filo, etc. Это первый стихъ стариннаго романса, авторъ котораго -- графъ Кларосъ де-Монтальванъ и который находится въ Антверпенской коллекціи.} или около того, когда Донъ-Кихотъ и Санчо покицули свой лѣсокъ и вступили въ Тобозо. Деревня была погружена въ покой и молчаніе, такъ какъ обитатели ея спали, какъ убитые. Мѣсяцъ свѣтилъ только наполовину, но Санчо хотѣлъ, чтобы ночь была еще темнѣе, чтобы въ ея мракѣ найти оправданіе своимъ продѣлкамъ. Ничего не было слышно, кромѣ лая собакъ, которыя оглушали Донъ-Кихота и омрачали душу Санчо. По временамъ слышался ревъ осла, хрюканье свиней, мяуканье кошекъ, и всѣ эти звуки различныхъ голосовъ лишь увеличивали тишину ночи. Влюбленный рыцарь принялъ ихъ за дурное предзнаменованіе. Тѣмъ не менѣе онъ сказалъ Санчо: "Проводи насъ къ дворцу Дульцинеи, сынъ мой Санчо; можетъ быть мы найдемъ ее еще бодрствующей.-- Къ какому чортову дворцу проводить васъ, громы небесные?! воскликнулъ Санчо; -- дворецъ, гдѣ я видѣлъ ея высочество, былъ всего, только маленькій домишка. -- Безъ сомнѣнія, она удалилась въ какой-либо небольшой аппартаментъ своего альказара {Арабское названіе дворца (al-kasr). Это слово по-испански имѣетъ болѣе возвышенное значеніе нежели palacio.}, чтобы позабавиться со своими фрейлинами, какъ это принято у дамъ высокаго происхожденія и принцессъ. -- Господинъ,-- сказалъ Санчо,-- такъ какъ ваша милость во что бы то ни стало хотите, чтобы домъ дамы Дульцинеи былъ альказаромъ, то скажите мнѣ, время ли теперь застать ворота отпертыми? Хорошо ли мы сдѣлаемъ, если изо всей силы примемся стучать чтобы насъ услышали и отперли дамъ, и тѣмъ подымемъ общую тревогу? Развѣ мы, примѣрно, будемъ стучаться въ двери безпутныхъ женщинъ, какъ дѣлаютъ это любовники за деньги, которые приходятъ, стучатся и входятъ во всякое время, какъ бы поздно это ни было. -- Отыщемъ сперва альказаръ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и тогда я тебѣ уже скажу, что надо намъ дѣлать. Но слушай, или я ничего не вижу, или эта масса, которая тамъ бросаетъ такую большую тѣнь и есть дворецъ Дульцинеи. -- Ладно, такъ ваша милость и ведите насъ,-- отвѣчалъ Санчо; -- можетъ быть это и такъ, а я, если увижу его глазами и дотронусь до него руками, повѣрю этому столько-же, сколько тому, что теперь день."

Донъ-Кихотъ двинулся впередъ, и когда проѣхалъ шаговъ двѣсти, онъ нашелъ массу, которая отбрасывала большую тѣнь. Онъ увидалъ большую башню и сейчасъ узналъ, что это не альказаръ, а церковь мѣстнаго прихода. "Это мы увидали церковь, Санчо,-- сказалъ онъ. -- Я самъ это хорошо вижу,-- отвѣчалъ Санчо,-- и дай Богъ, чтобы мы не увидали также нашу могилу: въ такой часъ ходить по кладбищу плохое предзнаменованіе. И говорилъ же я вашей милости, если память мнѣ не измѣняетъ, что домъ этой дамы находится въ тупомъ переулкѣ. -- Да будешь ты проклятъ Богомъ! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ.-- Гдѣ ты видѣлъ, негодяй, чтобы альказары и королевскіе дворцы помѣщались въ тупыхъ переулкахъ? -- Сударь,-- отвѣчалъ Санчо,-- что городъ, то норовъ: можетъ быть въ Тобозо и принято строить въ тупыхъ переулкахъ дворцы и большія зданія. Умоляю вашу милость позволить мнѣ поискать по улицамъ и переулкамъ, которыя я увижу предъ собою; можетъ быть въ какомъ нибудь уголкѣ я и найду этотъ альказаръ, чтобъ его собаки съѣли -- такъ онъ мнѣ надоѣлъ. -- Говори, Санчо, съ уваженіемъ о предметахъ, принадлежащихъ моей дамѣ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Проведемъ праздникъ въ мирѣ и не будемъ отчаяваться въ успѣхѣ. -- Я буду держать языкъ за зубами,-- замѣтилъ Санчо; -- но какъ же я могу перенести равнодушно то, что ваша милость требуете во что бы то ни стало, чтобы я сразу узналъ домъ нашей госпожи, который я видѣлъ одинъ только разъ, и чтобы я нашелъ его среди ночи, когда вы сами не находите его, хотя видѣли его тысячи разъ. -- Ты приведешь меня въ отчаяніе, Санчо!-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ.-- Слушай, еретикъ; не говорилъ ли я тебѣ тысячи разъ, что я никогда въ жизни не видалъ несраввенной Дульцинеи, что я никогда не переступалъ порога ея дворца, что, наконецъ, я влюбленъ только по наслышкѣ и по той славѣ, которая распространена о ея красотѣ и умѣ. -- Теперь я уже этого не забуду,-- отвѣчалъ Санчо,-- и я говорю, что такъ какъ ваша милость ее не видали, то и я тоже ея не видалъ. -- Не можетъ этого быть,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что ты сказалъ мнѣ даже, что видѣлъ, какъ она просѣвала хлѣбъ, когда ты принесъ мнѣ отвѣтъ на письмо, которое относилъ ей отъ меня. -- Не обращайте на это вниманія, сударь: вы должны знать, что посѣщеніе мое было тоже по наслышкѣ, такъ же какъ и отвѣтъ, который я вамъ принесъ, потому что я столько же знаю, кто такая госпожа Дульцинея, сколько могу кулакомъ дать тумака лунѣ. -- Санчо, Санчо! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ.-- Бываетъ время для шутокъ и время, когда шутки неумѣстны! Если я говорю, что я не видалъ и не бесѣдовалъ съ дамой моего сердца, это не значитъ, мнѣ кажется, что и тебѣ позволено говорятъ, что ты не видѣлъ ея и не бесѣдовалъ съ нею, когда это было совершенно наоборотъ, какъ ты хорошо знаешь."

Въ этомъ мѣстѣ бесѣды обоихъ искателей приключеній они увидѣли человѣка, проходившаго съ двумя мулами. По шуму, который производилъ плугъ, везомый мулами, они рѣшили, что какой-нибудь крестьянинъ всталъ до свѣта, чтобы отправиться на свою работу. Они не ошиблись. Приближаясь, крестьянинъ напѣвалъ старинный романсъ, начинавшійся такъ:

"Плохо вамъ пришлось, французы,

На охотѣ въ Ронсевалѣ." *)

*) Mala la hovistes, Franceses,

La caza de Roncesvalles, ect.

Начало очень популярнаго и очень стариннаго романса, находящагося въ Антверпенскомъ Cancionero.

"Пусть меня убьютъ, Санчо,-- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- если съ нами случится что-либо хорошее этой ночью. Слышишь ты, что поетъ этотъ мужикъ? -- Да слышу,-- отвѣчалъ Санчо,-- но что намъ за дѣло до охоты въ Ронсевалѣ? Онъ могъ пѣть также романсъ Калаиноса {Романсъ той же эпохи и находящійся въ той же коллекціи, какъ и предыдущій. Этотъ романсъ служилъ вмѣсто поговорки, соотвѣтствующей нашему "плюю и на это".} и это также было бы безразлично для того хорошаго или дурного, что можетъ случиться съ нами. Крестьянинъ въ эту минуту поровнялся съ ними, и Донъ-Кихотъ спросилъ его: "Не можете ли вы, любезный другъ мой (да ниспошлетъ Господь на васъ блага всякаго рода!), сказать намъ, гдѣ находятся тутъ дворцы несравненной принцессы донны Дульцинеи Тобозской! -- Сударь,-- отвѣчалъ работникъ,-- я не здѣшній и пришелъ сюда всего нѣсколько дней назадъ на службу къ богатому крестьянину, для работы на его поляхъ. Но постойте, въ этомъ домѣ напротивъ живутъ священникъ и пономарь этого села. Одинъ изъ нихъ сумѣетъ указать вамъ домъ этой госпожи принцессы, потому что у нихъ есть списокъ всѣхъ тобозскихъ жителей, хотя, правду сказать, я не думаю, чтобы здѣсь жила хоть одна принцесса; но тутъ есть много знатныхъ дамъ, и, конечно, каждая изъ нихъ можетъ быть принцессой въ своемъ домѣ. -- Между этими-то дамами,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и должна быть та, мой другъ, о которой я у васъ справляюсь. -- Возможно,-- замѣтилъ крестьянинъ;-- но прощайте, день уже начинается." И, хлестнувъ своихъ муловъ, онъ удалился, не обращая болѣе вниманіи на другіе вопросы.

Санчо, видя, что господинъ его стоитъ въ нерѣшительности и очень недовольный, сказалъ: "Господинъ, день наступаетъ, а было бы неосторожно оставаться на улицѣ до восхода солнца. Лучше было бы намъ выйти изъ города и вашей милости засѣсть въ какомъ-либо ближайшемъ лѣсу. Я возвращусь днемъ сюда и не оставлю мѣстечка во всей сторонѣ, чтобъ не поискать дворца или альказара вашей дамы. Я буду очень несчастенъ, если не найду его; а когда найду, буду говорить съ ея милостью и скажу ей, гдѣ и какъ ожидаете вы, чтобы она устроила и уладила, какъ намъ видѣться съ нею безъ ущерба для ея чести и добраго имени. -- Ты высказалъ, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- въ нѣсколькихъ словахъ тысячу превосходныхъ мыслей. Я соглашаюсь и принимаю отъ всего сердца совѣтъ, который ты мнѣ далъ. Хорошо, сынъ мой, отправимся искать мѣсто, гдѣ мнѣ можно будетъ засѣсть въ засаду, пока, какъ ты говоришь, ты будешь разыскивать, люцезрѣть и бесѣдовать съ моей дамой, обходительность и скромность которой позволяютъ мнѣ надѣяться болѣе нежели на чудесныя милости."

Санчо сгоралъ отъ нетерпѣнія извлечь своего господина изъ города, опасаясь, чтобы онъ не раскрылъ обмана въ отвѣтѣ, который онъ передалъ ему отъ Дульцинеи, въ Сіерра-Моренѣ. Поэтому онъ поспѣшилъ увести его, и въ двухъ миляхъ отъ города они нашли лѣсокъ, гдѣ Донъ-Кихотъ засѣлъ, тогда какъ Санчо возвратился въ городъ. Но во время его посольства случились вещи, которыя требуютъ и заслуживаютъ удвоеннаго вниманія.

0x01 graphic

ГЛАВА X,

Въ которой разсказывается, въ какому средству прибѣгъ хитроумный Санчо, чтобы очаровалъ г-жу Дульцинею, вмѣстѣ съ другими событіями, столько же смѣхотворными, сколько правдивыми.

Дойдя до того, что заключается въ настоящей главѣ, авторъ этой великой исторіи подумалъ было совсѣмъ обойти это молчаніемъ, изъ опасенія, что ему не повѣрятъ, такъ какъ безумства Донъ-Кихота дошли здѣсь до послѣдняго предѣла, котораго могутъ достигнуть величайшія безумства, какія только можно себѣ представить, и даже на два ружейныхъ выстрѣла больше. Но потомъ, несмотря на это опасеніе, онъ описалъ ихъ въ томъ видѣ, въ, какомъ рыцарь ихъ творилъ, не убавляя и не прибавляя ни на іоту и не думая о томъ, что его могутъ упрекнуть во лжи. И онъ былъ правъ, потому что истина, какъ бы тонка она ни была, никогда не переламывается и всегда всплываетъ надъ ложью, какъ масло надъ водой.

Итакъ, продолжая свой разсказъ, историкъ говоритъ, что какъ только Донъ-Кихотъ засѣлъ въ рощѣ, лѣсочкѣ или лѣсѣ по близости отъ Тобозо, онъ приказалъ Санчо возвратиться въ городъ и не показываться ему снова до тѣхъ поръ, пока ему не удастся съ своей стороны поговорить съ его дамой, чтобы попросить ее, что бы они снизошла до разрѣшенія плѣнному рыцарю увидать ее и соизволила дать ему свое благословеніе, дабы онъ могъ обѣщать себѣ счастливый исходъ всѣмъ своимъ предпріятіямъ, на которыя онъ впредь рѣшится. Санчо взялся сдѣлать все, что ему приказалъ его господинъ, и обѣщался принести ему такой же хорошій отвѣтъ, какъ и въ первый разъ. "Иди, мой сынъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и не смутись, когда увидишь солнечный свѣтъ ея красоты, на поиски которой отправляешься ты, счастливѣйшій изо всѣхъ оруженосцевъ міра! Собери свою память и хорошенько запомни, какъ она тебя приметъ, измѣнится ли цвѣтъ ея лица, когда ты будешь излагать ей предметъ твоего посольства; смутится и покраснѣетъ ли она, когда услышитъ мое имя. Въ случаѣ если ты застанешь ее сидящею на богатой эстрадѣ, соотвѣтствующей ея рангу, замѣть, усидитъ ли она на своихъ подушкахъ; если она будетъ стоятъ, смотря, не будетъ ли она становиться то на одну, то на другую ногу; не повторитъ ли она два или три раза отвѣтъ, который она тебѣ дастъ, не измѣнитъ ли она его изъ сладкаго въ горькій, изъ высокомѣрнаго въ ласковый, не подыметъ ли она своей руки къ прическѣ, чтобы ее поправить, хотя бы она и не была въ безпорядкѣ. Наконецъ, мои сынъ, тщательно замѣть всѣ ея дѣйствія, всѣ движенія, ибо, если ты мнѣ хорошо передашь, какъ они совершались, я выведу изъ нихъ заключеніе о томъ, что осталось скрытымъ въ глубинѣ ея сердца по отношенію къ моей любви. Нужно тебѣ знать, Санчо, если ты этого не видишь, что жесты и внѣшнія движенія, вырывающіеся у влюбленныхъ, когда имъ говорятъ объ ихъ возлюбленныхъ, суть вѣрные вѣстники, передающіе о томъ, что происходитъ въ глубинѣ ихъ думъ. Отправляйся, другъ. Да будетъ тебѣ проводникомъ большее счастіе нежели мое, и да возвратишься ты съ лучшимъ успѣхомъ, нежели тотъ, на которыя я могу надѣяться со страхомъ въ томъ горькомъ одиночествѣ, въ которомъ ты меня оставляешь.

-- Я пойду и возвращусь скоро,-- отвѣчалъ Санчо.-- Ну, господинъ души моей, дайте немножко поправиться этому маленькому сердцу, которое въ настоящую минуту должно быть не больше орѣха. Вспомните, что обыкновенно говорится: о здоровое сердце разбивается злая судьба, и что гдѣ нѣтъ свиного сала, тамъ нѣтъ и крючка, на который его вѣшаютъ. Говорятъ еще: заяцъ выскакиваетъ тамъ, гдѣ его всего менѣе ждутъ. Я говорю это потому, что если нынче ночью мы не нашли дворца или альказара моей госпожи, то теперь, днемъ, я надѣюсь найти его, когда всего менѣе буду объ этомъ думать. А когда я его найду, тогда не мѣшайте мнѣ только съ нею. -- Положительно, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- ты такъ удачно примѣняешь поговорки ко всему, о чемъ мы говоримъ, что мнѣ остается просить себѣ у Бога такой же удачи во всемъ, чего я желаю."

При этихъ словахъ Санчо отвернулся и хлестнулъ своего осла, тогда какъ Донъ-Кихотъ остался на лошади, опершись на стремена и на свое копье, полный печальныхъ и смутныхъ мыслей. Мы его тутъ оставимъ и послѣдуемъ за Санчо, который удалился отъ своего господина не менѣе задумчивый и смущенный, нежели тотъ, такъ что, едва выѣхавъ изъ лѣсу, онъ повернулъ голову и, увидавъ, что Донъ-Кихотъ скрылся изъ его глазъ, сошелъ съ осла, сѣлъ подъ однимъ деревомъ и повелъ съ самимъ собою такую рѣчь: "Теперь, братъ Санчо, подумаемъ немножко, куда идетъ ваша милость. Отправляетесь вы искать осла, котораго вы потеряли? -- Конечно нѣтъ. -- Ну, такъ чего же вы идете? -- Я иду искать такъ называемую принцессу, а въ ней солнце красоты и всѣ звѣзды небесныя. -- А гдѣ вы думаете найти то, что вы вамъ говорите, Санчо? -- Гдѣ? въ великомъ городѣ Тобозо. -- Очень хорошо. А отъ кого вы къ ней идете? -- Отъ славнаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, который разрушаетъ всякое зло, поитъ голодныхъ и кормитъ жаждущихъ.-- И это очень хорошо; но знаете ли вы, гдѣ она живетъ, Санчо? -- Мой господинъ говоритъ, что въ какомъ-то королевскомъ дворцѣ или великолѣпномъ альказарѣ. -- А видѣли вы ее когда-нибудь? -- Ни я, ни мой господинъ никогда ее не видали. -- Но не думаете ли вы, что жители Тобозо, еслибы узнали, что вы явились сюда съ цѣлію сманивать ихъ принцессъ и развращать ихъ дамъ, не помнутъ вамъ бока дубиной, такъ что въ васъ не останется живого мѣстечка? -- Да, и они были бы совершенно правы, еслибы я не дѣйствовалъ отъ чужого имени и еслибы они не знали, что ты посолъ, мой другъ, ты не заслуживаешь наказанія {Mengagero sois, amigo,

Non mereceis culpa, non.

Стихи изъ одного стараго романса Бернарда дель Карпіо, повторявшіеся впослѣдствіи въ другихъ романсахъ и ставшіе очень популярными.}. -- На это не полагайтесь, Санчо, потому что жители Ламаича такъ же горячи, какъ и почтенны, и никому не дадутъ себя обойти. Боже мой! Если они только пронюхаютъ ваши намѣренія, вамъ не сдобровать. -- Ого! Слуга покорный! Чего ради я стану искать вчерашняго дня для чужого удовольствія. Къ тому же искать Дульцинею по Тобозо все равно, что спрашивать графа при дворѣ или баккалавра въ Саламанкѣ. Да, это чортъ, самъ чортъ впуталъ меня въ это дѣло."

Этотъ монологъ Санчо произнесъ про себя, и результатомъ его было то, что онъ пришелъ къ такому заключенію. "Чортъ возьми! -- подумалъ онъ.-- Отъ всякаго зла есть средство, только не отъ смерти, игу которой мы всѣ должны покориться, подъ конецъ жизни, какъ бы это намъ ни было непріятно. Мой господинъ, какъ я уже тысячу разъ замѣчалъ, сумасшедшій, котораго надо бы держать на привязи; а я, сказать по правдѣ, не далеко ушелъ отъ него; я даже еще глупѣе его, потому что сопровождаю его и служу у него, если вѣрить поговоркѣ: "Скажи мнѣ, съ кѣмъ ты знакомъ, и я скажу тебѣ, кто ты таковъ", или еще: "Не съ кѣмъ ты родился, а съ кѣмъ ты сдружился". Ну, а такъ какъ онъ помѣшанный, и помѣшательство его такое, что онъ почти всегда принимаетъ одну вещь за другую, бѣлое за черное и черное за бѣлое, какъ это видно было, когда онъ сообразилъ, что вѣтряныя мельницы великаны съ громадными руками, мулы монаховъ дромадеры, постоялые дворы замки, стада барановъ непріятельскія арміи и многое другое въ томъ же родѣ, то мнѣ и не трудно будетъ убѣдить его, что первая крестьянка, которую я здѣсь найду, и есть госпожа Дульцинея. Если онъ не повѣритъ, я побожусь; если онъ тоже побожится, я побожусь еще крѣпче; а если онъ заупрямится, я не уступлю: такимъ образомъ, я все время буду брать верхъ надъ нимъ, что бы случилось. Можетъ быть, я совсѣмъ отважу его отъ такихъ порученій, когда онъ услышитъ, какіе поклоны я ему принесъ. А можетъ быть, онъ вообразитъ, что какой-нибудь злой волшебникъ изъ тѣхъ, которые, какъ онъ говоритъ, преслѣдуютъ его, измѣнилъ лицо его дамы, чтобы сыграть съ нимъ штуку.

На этихъ словахъ Санчо Панса совершенно успокоилъ себя и счелъ свое дѣло счастливо законченнымъ. Онъ нѣкоторое время полежалъ подъ деревомъ, чтобъ Донъ-Кихотъ повѣрилъ, что онъ успѣлъ съѣздить туда и обратно. Все шло такъ хорошо, что когда онъ поднялся, чтобы влѣзть на осла, онъ увидѣлъ, что изъ Тобозо приближаются три крестьянки на трехъ ослахъ, или трехъ ослицахъ -- этого авторъ хорошенько не разъяснилъ, хотя вѣроятнѣе, что это были ослицы, такъ какъ крестьянки обыкновенно ѣздятъ на нихъ; но такъ какъ этотъ вопросъ большого интереса не представляетъ, то и безполезно дальше останавливаться на немъ, чтобъ его разъяснить. Словомъ, едва Санчо увидѣлъ этихъ крестьянокъ, какъ рысью поскакалъ къ своему господину Донъ-Кихоту, котораго нашелъ вздыхающимъ и испускающимъ жалобные возгласы влюбленнаго. Увидавъ его, Донъ-Кихотъ сказалъ: "Ну, что, другъ Санчо? Отмѣтить мнѣ нынѣшній день бѣлымъ или чернымъ камнемъ? {О diem laetura notandumque mihi candidissimo calculo! (Plin., lib. VI, ep. XI.)} -- Вамъ бы лучше,-- отвѣтилъ Санчо,-- отмѣтить его красными буквами, какъ на надписяхъ въ коллегіяхъ, чтобы всякій могъ издали прочитать ихъ. -- Значитъ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- ты принесъ хорошія вѣсти? -- Такія хорошія,-- отвѣтилъ Санчо,-- что вамъ остается только пришпорить Россинанта и выѣхать навстрѣчу къ госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской, которая ѣдетъ съ двумя изъ своихъ камеристокъ въ гости къ вашей милости.-- Пресвятая Богородица! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Что ты говоришь, другъ Санчо? О, заклинаю тебя, не обманывай меня и не старайся ложными радостями разсѣять мою печаль! -- Какая мнѣ польза обманывать васъ, -- возразилъ Санчо, -- когда вамъ такъ легко открыть обманъ? Пришпорьте-ка, коня, господинъ, и поѣдемте со мной, и вы увидите нашу госпожу принцессу, разодетую и разряженную, какъ ей подобаетъ. Она и ея камеристки -- это, я вамъ говорю, цѣлая золотая рѣка, жемчужные колосья, брилліанты, рубины, парча въ десять этажей вышиной. Волосы разсыпаны у нихъ по плечамъ, точно солнечные лучи, играющіе съ вѣтромъ. И въ довершеніе всего, онѣ на трехъ прекрасныхъ пѣгихъ одноходцахъ. -- Иноходцахъ, хочешь ты сказать, Санчо?-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Отъ иноходца до одноходца недалеко,-- возразилъ Санчо;-- но на чемъ-бы онѣ не ѣхали,онѣ прелестнѣйшія дамы, какихъ только можно желать, особенно принцесса Дульцинея, моя госпожа, которая очаровываетъ всѣ пять чувствъ. Пойдемъ, сынъ мой Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- А чтобъ вознаградить тебя за эти вѣсти, столь же прекрасныя, сколько неожиданныя, я дарю тебѣ богатѣйшую добычу, какая достанется мнѣ отъ перваго же приключенія; а если тебѣ этого мало, я дарю тебѣ жеребятъ, которыхъ принесутъ мнѣ въ этомъ году мои мои кобылы, которыя теперь на сносяхъ, какъ ты знаешь, на общественныхъ лугахъ.-- Я возьму лучше жеребятъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что еще неизвѣстно, будетъ ли стоитъ еще вниманія добыча отъ перваго приключенія.

Съ этими словами они выѣхали изъ лѣсу и очутились около трехъ поселянокъ. Донъ-Кихотъ окинулъ взглядомъ всю тобозскую дорогу, но, видя только этихъ трехъ крестьянокъ, онъ смутился и спросилъ у Санчо, не оставилъ ли онъ дамъ за городомъ. -- Какъ за городомъ?-- вскричалъ Санчо.-- Развѣ у вашей милости глаза назади? Развѣ вы не видите тѣхъ, которыя приближаются къ намъ, сіяя, какъ полуденное солнце? -- Я вижу, Санчо, только трехъ крестьянокъ на трехъ ослицахъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Съ нами крестная сила! -- возразилъ Санчо.-- Возможно ли, чтобъ три иноходца, или какъ ихъ тамъ называютъ, бѣлые, какъ снѣгъ, казались вамъ ослицами? Клянусь Богомъ! я вырвалъ бы себѣ бороду, еслибъ это была правда. -- Да увѣряю тебя, другъ Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- что это такъ же вѣрно, что это ослицы или ослы, какъ то, что я Донъ-Кихотъ, а ты Санчо Панса. По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ кажется.-- Молчите, господинъ! -- вскричалъ Санчо Панса.-- Не говорите такихъ вещей, а протрите глаза и подите, привѣтствуйте даму вашихъ мыслей, которая здѣсь, около васъ."

Съ этими словами онъ подъѣхалъ въ тремъ поселянкамъ, и, соскочивъ съ своего осла, взялъ за недоуздокъ осла первой изъ нихъ; потомъ, опустившись на оба колѣна, вскричалъ: "Царица, принцесса и герцогиня красоты! Да будетъ ваше высокомѣрное величіе такъ великодушно, чтобы милостиво допустить и благосклонно принять этого покореннаго вами рыцаря, который стоитъ тамъ, какъ каменное изваяніе, смущенный, блѣдный и бездыханный оттого, что видитъ себя въ вашемъ великолѣпномъ присутствіи. Я Санчо Панса, его оруженосецъ, а онъ бѣглый и бродячій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, иначе называемый Рыцаремъ Печальнаго Образа."

Въ эту минуту Донъ-Кихотъ уже бросился на колѣни рядомъ съ Санчо и растеряннымъ, смущеннымъ взглядомъ глядѣлъ на ту, которую Санчо называлъ царицей и госпожей. А такъ какъ онъ видѣлъ въ ней только простую деревенскую дѣвку, и къ тому еще довольно невзрачную, потому что лицо у нея было раздутое и курносое, то онъ стоялъ ошеломленный и не могъ открыть рта. Крестьянки были не менѣе поражены, видя этихъ двухъ людей, такихъ различныхъ по наружности, на колѣняхъ на дорогѣ заграждающими путь ихъ товаркѣ. Эта же, нарушивъ молчаніе, закричала съ мрачнымъ видомъ: "Прочь съ дороги! убирайтесь! дайте проѣхавъ, намъ некогда! -- О, принцесса! -- отвѣтилъ Санчо Панса,-- О, всемірная дама изъ Тобозо! Какъ! Ваше великодушное сердце не трогается при видѣ столпа и славы странствующаго рыцарства на колѣняхъ въ вашемъ божественномъ присутствіи? -- Одна изъ двухъ остальныхъ, услышавъ эти слова, сказала:-- Эй ты! Поди-ка сюда, я тебя отдую, ослица свекрова {Хо, que te estrogo, burra de mi suegro -- очень старая поговорка на деревенскомъ жаргонѣ.}. Смотрите-ка, какъ эти щеголи потѣшаются надъ поселянками, словно мы хуже другихъ будемъ. Ступайте своей дорогой и пустите насъ ѣхавъ, куда нужно, если не хотите, чтобъ вамъ попало. -- Вставай, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ:-- я вижу, что судьба, которая еще не насытилась моимъ несчастьемъ, закрыла всѣ дороги, по которымъ могла бы прійти радость къ жалкой душѣ, находящейся въ моемъ тѣлѣ {Въ этой фразѣ заключается нѣсколько полустишій, заимствованныхъ у Гарцилазо де ла Вега, котораго Донъ-Кихотъ воображаетъ, будто знаетъ наизусть.}. А ты, о божественный предѣлъ всѣхъ достоинствъ, совершенство человѣческой прелести, единственное лѣкарство для этого огорченнаго сердца, которое тебя обожаетъ! Пустъ злой волшебникъ, преслѣдующій меня, набросилъ на мои глаза облака и катаракты и превратилъ -- не для другихъ, а только для нихъ -- твою несравненную красоту и божественное лицо въ наружность жалкой крестьянки; но если онъ только не превратилъ и моего лица къ морду какого-нибудь вампира, чтобы сдѣлать его отвратительнымъ въ твоихъ глазахъ,-- о, не переставай глядѣть на меня съ кротостью, съ любовью, видя въ моей покорности, въ моемъ колѣнопреклоненіи передъ твоей искаженной красотой, съ какимъ смиреніемъ душа моя тебя обожаетъ и сливается съ тобой.-- Эй, неподъѣзжай ко мнѣ,-- отвѣтила поселянка.-- Не таковская я, чтобъ слушать всякую дребедень. Прочь, говорятъ вамъ! Дайте дорогу: некогда вамъ возиться.

Санчо посторонился и далъ ей проѣхать, довольный тѣмъ, что его плутни такъ удалась. Когда поселянка, сыгравшая роль Дульцинеи, почувствовала себя свободной, какъ ткнула свою ослицу гвоздемъ, который былъ у нея на концѣ палки, и пустилась вскачь вдоль луга; но когда ослица почувствовала, что гвоздь колетъ ее болѣе обыкновеннаго, она стала дѣлать прыжки, и госпожа Дульцинея очутилась на землѣ. При видѣ этого злоключенія, Донъ-Кихотъ бросился ее подымать, а Санчо принялся поправлять вьюкъ, очутившійся у ослицы подъ животовъ. Когда вьюкъ былъ поднять и привязанъ, Донъ-Кихотъ хотѣлъ поднять заколдованную даму и на рукахъ снести ее на ослицу, но дама избавила его отъ этого труда: она поднялась, сдѣлала нѣсколько шаговъ назадъ, разбѣжалась и, упершись руками въ крупъ ослицы, вскочила на вьюкъ легче сокола и сѣла верхомъ по-мужски. -- Клянусь святымъ Рохомъ! -- вскричалъ Санчо. -- Наша госпожа прыгаетъ лучше козленка и могла бы научить вольтижированію самаго ловкаго изъ оруженосцевъ Кордовы или Мексики; она однимъ прыжкомъ перескочила черезъ орчагъ сѣдла; и какъ она безъ шпоръ умѣетъ наставлять своего иноходца навострять лыжи, точно зебръ; и право, ея камеристки не отстаютъ отъ нея: онѣ всѣ летятъ, какъ вѣтеръ." Это была правда, потому что, увидавъ Дульцинею въ сѣдлѣ, онѣ пришпорили ослицъ и всѣ трое пустились вскачь, проѣхавъ, не оборачиваясь, добрыхъ полмили.

Донъ-Кихотъ долго слѣдилъ за ними глазами, а когда онѣ скрылись, онъ обернулся къ Санчо и сказалъ: "Какъ это тебѣ покажется, Санчо? видишь, какъ меня ненавидятъ колдуны; видишь, до чего доходятъ ихъ коварство и злоба, когда они вздумали даже лишить меня счастья, которое я испыталъ бы, созерцая мою даму въ настоящемъ ея видѣ. О, да! я рожденъ, чтобы быть олицетвореніемъ несчастій, бѣлымъ цвѣтомъ, который служитъ мишенью для стрѣлъ злой судьбы. Притомъ замѣть, Санчо, что эти мошенники не удовольствовались тѣмъ, что преобразили Дульцинею, давъ ей такое низменное лицо, безобразное, какъ у поселянки: они еще отняли у вся то, что составляетъ принадлежность знатныхъ дамъ -- благоуханіе отъ жизни среди цвѣтовъ и ароматовъ; ты долженъ узнать, Санчо, что когда я подошелъ, чтобы подсадитъ Дульцинею на ея животное (иноходца, какъ ты говоришь, но который все-таки показался мнѣ ослицей), она обдала меня запахомъ сырого чесноку, который замутилъ мое сердце и отравилъ душу.-- Ахъ, канальи! -- изо всѣхъ силъ закричалъ Санчо.-- О, подлые, коварные волшебники! Почему я не могу видѣть васъ всѣхъ повѣшенными за жабры, какъ сардинки на вертелѣ! Много вы знаете, много можете и много дѣлаете зла! Мало вамъ было, проклятые плуты, измѣнить жемчужные глаза моей госпожи. въ гадкіе жолуди, ея волосы изъ чистаго золота въ шерсть рыжей вороны и всѣ ея черты изъ очаровательныхъ въ отвратительныя; зачѣмъ же было трогать еще ея запахъ? По немъ мы бы, по крайней мѣрѣ, предугадали, что скрыто подъ этой уродливой оболочной; хотя я, правду сказать, не видалъ ея уродства, а видѣлъ только ея красоту, еще увеличенную большимъ родимымъ пятномъ, которое виднѣется на ея верхней губѣ, на подобіе усовъ, съ семью или восемью свѣтлыми волосами, словно золотыми нитями, длиною больше пяди.-- Кромѣ этого родимаго пятна,-- сказалъ Донъ-Кихоть,-- и судя по соотвѣтственно между родимыми пятнами на лицѣ и на тѣлѣ {"Физіономисты, говоритъ Коваррубіасъ (Tesoro de ta lengua castellana, къ слову lunar) судятъ объ этихъ пятнахъ, и особенно на лицѣ, давая имъ соотвѣтствіе на другихъ частяхъ тѣла. Все это ребячества..."}, у Дульцинеи должно быть пятно на бедрѣ, соотвѣтствующемъ той сторонѣ, гдѣ у нея родимое пятно на лицѣ. Но такой величины волосы, какъ ты сказалъ, невозможны на родимыхъ пятнахъ.-- Ну, я могу сказать вашей милости,-- отвѣтилъ Санчо,-- что они казались тамъ точно нарочно для того созданными.-- Конечно, другъ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что природа ничего не дала Дульцинеѣ, что не было бы самимъ совершенствомъ; потому, имѣй она хоть сто такихъ родимыхъ пятенъ, какъ ты говоришь, это всѣ были бы знаки зодіака и блестящихъ звѣздъ {Въ оригиналѣ игра словъ основана на сходствѣ слова lunares (знаки, родимыя пятна) и lunas (луны).}. Но скажи мнѣ, Санчо: то, что показалось мнѣ вьюкомъ и что ты поднялъ на мѣсто, было сѣдломъ плоскимъ или въ видѣ кресла? -- Это было, чортъ возьми, наѣздничье сѣдло {Sila à la gineta. Это арабское сѣдло съ двумя высокими арчагами спереди и сзади.},-- отвѣтилъ Санчо, -- съ попоной, которая стоитъ полцарства, такъ она богата.-- Какъ это я всего этого не замѣтилъ, Санчо!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- О, повторяю и тысячу разъ буду повторять, что я несчастнѣйшій изъ смертныхъ!

Плутъ Санчо едва могъ удержаться отъ смѣха, слыша чудачества своего господина, такъ тонко одураченнаго имъ. Наконецъ, послѣ многихъ разговоровъ, они оба сѣли на своихъ животныхъ и поѣхали въ Сарагоссу, куда надѣялись пріѣхать вовремя, чтобы присутствовать на пышныхъ празднествахъ, которыя ежегодно происходили въ этомъ славномъ городѣ {Сервантесъ дѣйствительно хотѣлъ повести своего героя на Сарагозскіе пѣтушиные бои; но, когда онъ увидѣлъ, что литературный воръ Авелланеда заставилъ его героя присутствовать на этихъ бояхъ, онъ перемѣнилъ намѣреніе, какъ видно изъ главы LIX.}. Но прежде, чѣмъ они туда доѣхали, съ ними случилось такъ много приключеній, и такихъ удивительныхъ и такихъ новыхъ, что стоитъ ихъ записать и прочитать, какъ читатель увидитъ ниже.

0x01 graphic

ГЛАВА XI.

О странномъ приключеніи, случившимся съ доблестнымъ Донъ-Кихотомъ при встрѣчѣ съ телѣгой или телѣжкой Кортесовъ Смерти.

Донъ-Кихотъ задумчиво ѣхалъ своей дорогой, озабоченный плохой шуткой, которую сыграли съ нимъ волшебники, превративъ его даму въ безобразную крестьянку, и не въ состояніи придумать средства, какъ бы воротить ей ея прежній видъ. Эти мысли такъ выводили его изъ себя, что, самъ того не замѣчая, онъ выпустилъ уздечку Россинанта, который, замѣтивъ предоставленную ему свободу, останавливался на каждомъ шагу, чтобы поѣстъ свѣжей травы, обильно покрывавшей это мѣсто.

Санчо вывелъ своего господина изъ этого молчаливаго экстаза. "Господинъ,-- сказалъ онъ,-- печаль создана не для скотины, а для людей, и однако, когда люди безъ мѣры предаются ей, они становятся скотами. Полно, придите въ себя, мужайтесь, возьмите въ руки узду Россянанта, откройте глаза и явите твердость, подобающую странствующимъ рыцарямъ. Что это, чортъ возьми? Къ чему это уныніе? Во Франція мы или здѣсь? Пусть лучше сатана поберетъ всѣхъ Дульциней, какія есть на свѣтѣ, потому что здоровье одного странствующаго рыцаря дороже всѣхъ чародѣйствъ и превращеній въ мірѣ! -- Молчи, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, довольно громкимъ голосомъ,-- молчи, говорю я, и не произноси богохульствъ противъ этой заколдованной дамы, которой опала и несчастье произошли по моей винѣ. О, ея ужасное приключеніе есть послѣдствіе зависти, которую чувствуютъ ко мнѣ эти злодѣя! -- Я это самое и говорю,-- возразилъ Санчо;-- кто это видѣлъ и видятъ, у того сердце не можетъ не разрываться на части. -- О, ты можешь, конечно, говорить это, Санчо! Ты видѣлъ ее во всемъ блескѣ ея красоты, потому что колдовство не омрачаетъ твоего зрѣнія и не скрываетъ отъ тебя ея прелестей: противъ меня одного и противъ моихъ глазъ направлена сила его яда. Тѣмъ не менѣе, Санчо, мнѣ сдается, что ты плохо описалъ ея красоту, потому что, сколько мнѣ помнится, ты сказалъ, что у нея жемчужные глаза, а жемчужные глаза скорѣй похожи на рыбьи, чѣмъ на дамскіе. Мнѣ думается, что глаза Дульцинеи должны быть изумрудно-зеленые, съ красивымъ разрѣзомъ и бровями въ видѣ радугъ. Что касается жемчуга, то убери его отъ глазъ и перенеси на зубы, потому что ты, навѣрное, перепуталъ, Санчо, принявъ глаза за зубы. -- Очень можетъ быть,-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что меня такъ же смутила ея красота, какъ вашу милость ея безобразіе. Но положимся на Бога, который одинъ знаетъ, что должно случиться въ этой юдоли слезъ, въ этомъ зломъ свѣтѣ, который служитъ намъ мѣстопребываніемъ и въ которомъ ничего не найдешь безъ примѣси обмана и коварства. Одно меня огорчаетъ болѣе всего, господинъ: что дѣлать, когда ваша милость побѣдите какого-нибудь великана или другого рыцаря и прикажете ему явиться къ прелестямъ госпожи Дульцинеи? У какого чорта найдетъ ее этотъ бѣдный великанъ или этотъ несчастный побѣжденный рыцарь? Я уже будто вижу, какъ они рыскаютъ словно ротозѣи по Тобазо, обнюхивая воздухъ и ища госпожу Дульцинею, которую могутъ встрѣтить на улицѣ, узнавъ ее не лучше, чѣмъ моего отца. -- Быть можетъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- чародѣйство не дойдетъ до того, чтобъ отнять у великановъ и побѣжденныхъ рыцарей, которые явятся отъ моего имени, способность узнавать Дульцинеи. Мы сдѣлаемъ опытъ съ однимъ или двумя изъ первыхъ, которыхъ я побѣжу и пошлю къ ней, и узнаемъ, увидитъ они ее или нѣтъ, потому что я прикажу имъ явиться ко мнѣ съ докладомъ о томъ, что они при томъ испытаютъ. -- Увѣряю васъ, господинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- что я нахожу очень хорошимъ то, что вы сейчасъ сказали. Эта хитрость намъ дѣйствительно поможетъ узнать то, что мы желаемъ знать. Если она скрыта только отъ васъ однихъ, то это будетъ несчастьемъ скорѣе для васъ, чѣмъ для нея. Но только бы госпожа Дульцинея была здорова и весела, а ужъ мы здѣсь какъ-нибудь уладимъ дѣло и будемъ жить какъ можно лучше, ища приключеній и предоставляя времени дѣлать все дѣло, потому что это хорошій врачъ подобныхъ и всякихъ другихъ болѣзней."

Донъ-Кихотъ хотѣлъ отвѣтить Санчо Панса, но его остановило появленіе на поворотѣ дороги телѣжки, на которой сидѣли самые разнообразные люди, самыхъ странныхъ наружностей, какія только можно себѣ вообразить. Тотъ, который управлялъ мулами и исполнялъ обязанность возницы, былъ отвратительный чортъ. Телѣжка была открытая, безъ полотнянаго или ивоваго верха. Первая фигура, представлявшаяся глазахъ Донъ-Кихота, была сама смерть въ человѣческомъ образѣ. Рядомъ съ нею находился ангелъ съ большими цвѣтными крыльями. Съ другой стороны сидѣлъ императоръ, носившій на головѣ, повидимому, золотую корову. Въ ногахъ смерти сидѣлъ богъ, называемый Купидономъ, безъ повязки на глазахъ, но съ лукомъ, стрѣлами и колчаномъ. Далѣе виднѣлся рыцарь въ полномъ вооруженіи, только безъ шишака и шлема, а въ шляпѣ, украшенной разноцвѣтными перьями. Позади этихъ лицъ сидѣли еще другія въ разныхъ костюмахъ и равныхъ видовъ. Все это своимъ внезапнымъ появленіемъ нѣсколько смутило Донъ-Кихота и испугало Санчо. Но Донъ-Кихотъ сейчасъ же почувствовалъ радость, подумавъ, что судьба, наконецъ, посылаетъ ему новое и опасное приключеніе. Съ этою мыслью онъ, одушевленный храбростью, готовый идти навстрѣчу всякой опасности, подъѣхалъ къ телѣжкѣ и вскричалъ громкимъ, угрожающимъ голосомъ: "Возчикъ, кучеръ или діаволъ, или кто бы ты ни былъ! говори скорѣе, кто ты такой, куда ѣдешь и кто эти люди, которыхъ ты везешь въ своемъ шарабанѣ, который скорѣе похожъ на лодку Харона, чѣмъ на телѣгу, какія обыкновенно употребляются людьми." Діаволъ, остановивъ телѣгу, отвѣтилъ сладкимъ голосомъ: "Господинъ, мы комедіанты изъ труппы Ангуло Дурного {Angulo el Malo. Этотъ Ангуло, родившійся въ Толедо около 1550 г., былъ знаменитъ между антрепренерами странствующихъ труппъ, которые сочиняли фарсы для своего репертуара, и которые назывались autores. Сервантесъ говоритъ о немъ еще въ Діалогѣ собакъ: "Отъ двери къ двери, говоритъ Берганца, мы пришли къ автору комедій, котораго звали, сколько мнѣ помнится, Ангуло Дурной, въ отличіе отъ другого Ангуло, не autor'а, а комедіанта, самаго прелестнаго, какого только видѣли театры."}. Сегодня, въ восьмой день праздника тѣла Господня, мы играли въ одной деревнѣ, которая находится вотъ за этимъ холмомъ, божественную комедію Кортесы Смерти, {Это была, безъ сомнѣнія, одна изъ тѣхъ религіозныхъ комедій, называвшихся autos sacramentales, которыя игрались главнымъ образомъ въ недѣлю праздника тѣла Господня. Для этого на улицахъ воздвигались особые досчатые театры, и комедіанты, переѣзжая въ телѣгахъ одѣтые въ костюмы, играли во всѣхъ театрахъ поочередно. Они называли это на современномъ закулисномъ жаргонѣ дѣлать телѣги (hacer los carros).} а сейчасъ мы должны играть ее вотъ въ той деревнѣ, которая видна отсюда. Такъ какъ это очень близко, и мы хотѣли съэкономить трудъ переодѣванія, то мы и поѣхали въ костюмахъ, въ которыхъ должны представлять. Этотъ молодой человѣкъ изображаетъ смерть, тотъ -- ангела, эта женщина, жена антрепренера, {Autor. Это слово происходитъ не отъ латинскаго auctor, а отъ испанскаго auto, актъ, представленіе.} одѣта царицей, этотъ -- солдатомъ, тотъ императоромъ, а я -- чортомъ; и я одно изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ божественной комедіи, потому что я въ этой труппѣ играю первыя роли. Если ваша милость хотите еще что-нибудь узнать о насъ, такъ спрашивайте: я сумѣю отвѣтить самымъ точнымъ образомъ, потому что отъ меня, какъ отъ черта, ничто не скрыто, и я все знаю. -- Клянусь честью странствующаго рыцаря,-- возразилъ Донъ-Кихотъ, что, увидавъ эту телѣжку, я подумалъ, что мнѣ представляется какое-нибудь великое приключеніе, а теперь я говорю, что надо дотронуться руками до внѣшности, чтобъ разубѣдиться. Ступайте съ Ботомъ, добрые люди, хорошенько повеселитесь на праздникѣ и подумайте, не могу ли я на что-нибудь пригодиться вамъ: я бы охотно и отъ души послужилъ вамъ, потому что я съ дѣтства очень люблю театральныя маски, и въ молодости комедія была моей страстью {Въ оригиналѣ сказано Caratula и Farandula, двѣ труппы комедіантовъ временъ Сервантеса.}."

Пока они такъ разговаривали, судьбѣ угодно было, чтобъ одинъ изъ отставшихъ актеровъ труппы подошелъ къ нимъ. Онъ былъ одѣтъ придворнымъ шутомъ со множествомъ бубенчиковъ, и держалъ въ рукахъ палку, на концѣ которой привязано было три надутыхъ бычачьихъ пузыря. Подойдя къ Донъ-Кихоту, этотъ уродъ принялся фехтовать своей палкой, бить по землѣ пузырями и прыгать направо и налѣво, позвякивая бубенчиками. Это фантастическое зрѣлище до того испугало Россинанта, что, прежде чѣмъ Донъ-Кихотъ успѣлъ осадить его, онъ закусилъ удила и бросился спасаться черезъ поле съ большей легкостью, чѣмъ можно было ожидать отъ его костей. Санчо, видя, что господину его грозитъ опасность быть сброшеннымъ на землю, соскочилъ съ своего осла и со всѣхъ ногъ пустился спасать его. Когда онъ добѣжалъ до Донъ-Кихота, тотъ лежалъ уже распростертый на землѣ, а около него лежалъ Россинантъ, виновникъ его паденія: обычный конецъ и послѣдній результатъ всѣхъ рѣзвостей и подвиговъ Россинанта. Но едва Санчо оставилъ свое животное, какъ діаволъ съ пузырями вскочилъ на осла и, хлестнувъ его ими, заставилъ его -- скорѣе отъ страха, чѣмъ отъ боли -- помчаться черезъ поле къ деревнѣ, гдѣ должно было произойти празднество. Санчо глядѣлъ на бѣгство своего осла и на распростертаго господина, не зная, чему прежде помочь. Но такъ какъ онъ былъ хорошимъ оруженосцемъ и вѣрнымъ слугой, то любовь къ господину взяла въ намъ верхъ надъ любовью къ ослу, хотя каждый разъ, какъ онъ видѣлъ, что пузыри подымаются и опускаются на крупъ осла, онъ чувствовалъ смертельную тоску и предпочелъ бы, чтобы удары эти лучше сыпались на зрачки его глазъ, чѣмъ на малѣйшій волосокъ отъ хвоста его осла. Въ этой смертельной тревогѣ онъ приблизился къ мѣсту, гдѣ покоился Донъ-Кихотъ, гораздо болѣе пострадавшій, чѣмъ ему это было желательно, и сказалъ, помогая ему сѣсть на Россинанта: "Господинъ, чортъ унесъ осла. -- Какой чортъ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Съ пузырями,-- отвѣтилъ Санчо. -- Ну, я у него отыму его,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- хотя бы онъ спрятался съ нимъ въ самыя глубокія и темныя нѣдра ада. Слѣдуй за мной, Санчо; телѣжка медленно ѣдетъ, и я вознагражу потерю осла мулами, которые везутъ ее. -- Не зачѣмъ вамъ трудиться, господинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- пусть ваша милость успокоитъ свой гнѣвъ. Мнѣ кажется, что діаволъ бросилъ осла, и бѣдное животное возвращается восвояси." Санчо говорилъ правду, потому что діаволъ упалъ вмѣстѣ съ осломъ, въ подражаніе Донъ-Кихоту съ Россинантомъ, и пѣшкомъ дошелъ до деревни, тогда какъ оселъ возвратился къ своему господину. -- Все равно, не мѣшаетъ наказать нахальство этого чорта,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- на комъ-нибудь изъ сидящихъ въ телѣжкѣ хотя бы это былъ самъ императоръ. -- Выкиньте это изъ головы,-- вскричалъ Санчо,-- и послѣдуйѵе моему совѣту, который состоитъ въ томъ, чтобъ никогда не затѣвать ссоръ съ комедіантами, потому что этотъ народъ пользуется привилегіями. Я видѣлъ, какъ одного изъ нихъ арестовали за два убійства и выпустили изъ тюрьмы безъ наказанія. Знайте, господинъ, что это люди удовольствія и веселья; всѣ имъ покровительствуютъ, помогаютъ и уважаютъ, особенно когда они принадлежатъ къ королевскимъ и титулованнымъ {Филиппъ III приказалъ, по причинѣ безчинствъ, которыя себѣ позволяли эти странствующія труппы, чтобъ онѣ запасались свидѣтельствами отъ Кастильскаго совѣта. Эти то свидѣтельства они и называли титулами (titulo), точно это была грамота на дворянство.} труппамъ, потому что тогда ихъ по одежѣ и осанкѣ можно принять за принцевъ. -- Все равно! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Этотъ діаволъ-скоморохъ не уйдетъ такъ, издѣваясь надо мной, хотя бы весь родъ человѣческій покровительствовалъ ему!" Съ этими словами онъ повернулъ лошадь въ догонку телѣжки, которая уже почтя въѣзжала въ деревню, и сталъ кричать на ходу: "Остановитесь, остановитесь, веселый, гаерный сбродъ! Я хочу научить васъ, какъ надо обращаться съ ослами и другими животными, на которыхъ ѣздятъ оруженосцы странствующихъ рыцарей."

Крики, испускаемые Донъ-Кихотомъ, были такъ громки, что ѣхавшіе на телѣжкѣ услышали ихъ и поняли изъ словъ намѣреніе говорившаго. Въ одно мгновеніе Смерть соскочила на землю, за ней императоръ, потомъ чортъ-кучеръ, а тамъ и ангелъ; не остались въ телѣжкѣ и царица, и богъ Купидонъ. Всѣ они схватили камни и стали въ боевую позицію, готовые встрѣтить Донъ-Кихота своими снарядами. Рыцарь, видя, что они выстроились въ боевой порядокъ и подняли руки, готовые съ силой пустить въ него камнями, удержалъ Россинанта за узду и принялся размышлять, какимъ образомъ съ наименьшей опасностью для себя аттаковать ихъ. Пока онъ стоялъ, къ нему подъѣхалъ Санчо и, видя, что онъ готовится аттаковать отрядъ, вскричалъ: "Это было бы черезчуръ безумно браться за такое дѣло! Сообразите, мой дорогой господинъ, что противъ такого гостинца нѣтъ на свѣтѣ оборонительнаго оружія, кромѣ развѣ прикрытія изъ бронзоваго колокола. Сообразите также, что было бы скорѣе безразсудствомъ, чѣмъ храбростью, если бъ одинъ человѣкъ аттаковалъ армію, во главѣ которой стоитъ Смерть, въ которой сражаются сами императоры и въ которой участвуютъ добрые и злые ангелы. Если этихъ соображеній недостаточно, чтобъ удержать васъ въ покоѣ, такъ пусть вамъ хоть будетъ достаточно знать, что между всѣми этими людьми, хотя они и кажутся королями, принцами и императорами, нѣтъ ни одного, который былъ бы странствующимъ рыцаремъ.-- Теперь, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- ты дѣйствительно коснулся пункта, который можетъ и долженъ измѣнить мое рѣшеніе. Я не могу и не долженъ обнажать шпаги, какъ я уже много разъ говорилъ тебѣ, противъ людей, которые не принадлежатъ къ числу посвященныхъ въ рыцари. Дѣло это касается тебя, Санчо, если ты хочешь отомстить за оскорбленіе, нанесенное твоему ослу. Я отсюда стану помогать тебѣ поощреніями и благодѣтельными совѣтами.-- Не изъ-за чего, господинъ, и не кому мститъ,-- отвѣтилъ Санчо.-- Къ тому же, добрый христіанинъ не долженъ мстить за оскорбленіе, тѣмъ болѣе, что я улажу съ своимъ осломъ, чтобъ онъ предоставилъ свое оскорбленіе въ руки моей воли; которая состоитъ въ томъ, чтобы прожить мирно тѣ дня, которые небу угодно будетъ дать мнѣ прожить. -- Ну,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- если твое рѣшеніе таково, добрый Санчо, благоразумный Санчо, христіанинъ Санчо,-- бросимъ эти призраки и отправимся искать болѣе солидныхъ приключеній: эта страна, сдается мнѣ, способна доставить ихъ намъ много, и притомъ самыхъ чудесныхъ."

Онъ сейчасъ же повернулъ лошадь, Санчо отправился сѣсть на осла, Смерть со своимъ летучимъ отрядомъ сѣла въ телѣжку, чтобы продолжать путь,-- и таковъ былъ счастливый исходъ ужаснаго приключенія съ телѣгой Смерти. Благодарить за это слѣдуетъ Санчо, давшаго благодѣтельный совѣтъ господину, съ которымъ на другой день случилось не менѣе интересное и не менѣе любопытное приключеніе съ однимъ влюбленнымъ странствующимъ рыцаремъ.

ГЛАВА XII.

О странномъ приключеніи, случившемся съ славнымъ Донъ-Кихотомъ и храбрымъ рыцаремъ Зеркалъ.

Ночь, слѣдовавшую за днемъ встрѣчи съ телѣгой Смерти, Донъ-Кихотъ и его оруженосецъ провели подъ большими тѣнистыми деревьями, и Донъ-Кихотъ, по совѣту Санчо, поѣлъ провизіи, которую несъ оселъ. За ужиномъ Санчо сказалъ своему господину: "Гм! господинъ, будь я скотиной, если я выберу въ награду добычу отъ вашего перваго приключенія, вмѣсто жеребятъ отъ трехъ кобылъ! Правда, правда, лучше синицу въ руки, чѣмъ журавля въ небѣ. -- Тѣмъ не менѣе, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- если бъ ты не помѣшалъ мнѣ и далъ бы мнѣ аттаковать, какъ я хотѣлъ, ты подучилъ бы свою долю добычи -- по крайней мѣрѣ, золотую корону императрицы и пестрыя крылья Купидона, которыя я вырвалъ бы у него, чтобъ отдать ихъ тебѣ.-- Ба! возразилъ Санчо.-- Скипетры и короны театральныхъ императоровъ никогда еще не бывали изъ чистаго золота, а попросту изъ принцметалла или жести. -- Это правда,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что неприлично было бы, чтобы принадлежности комедій были изъ благородныхъ металловъ: онѣ должны быть, какъ и самая комедія, поддѣльны и мишурны. Что же касается комедіи, то я хочу, Санчо, чтобъ ты ее полюбилъ такъ же, какъ тѣхъ, которые изображаютъ комедіи и которые сочиняютъ ихъ; потому что они служатъ благу государства, давая намъ на каждомъ шагу зеркало, въ которомъ всѣ дѣянія человѣческой жизни отражаются въ настоящую величину. И въ самомъ дѣлѣ, никакое сравненіе не показало бы намъ такъ наглядно, что мы есть и чѣмъ должны быть, какъ комедія и комедіанты. Скажи мнѣ, Санчо, видалъ ли ты комедіи, въ которыхъ изображаются короли, императоры, архіереи, рыцари, дамы и разныя другія личности? Одинъ изображается фанфарономъ, другой обманщикомъ, этотъ солдатомъ, тотъ купцомъ, одинъ благоразумнымъ олухомъ, другой влюбленнымъ олухомъ; а когда комедія кончается, и они снимаютъ костюмы, всѣ комедіанты становятся равными за кулисами.-- Да, это я видѣлъ,-- отвѣтилъ Санчо. -- Ну,-- продолжалъ Донъ-Кихотъ,-- то же самое происходитъ и въ комедіи этого міра, гдѣ одна играютъ роли императоровъ, другіе архіереевъ, и есть еще много личностей, которыхъ невозможно ввести въ комедіи. Когда же они доходятъ до конца пьесы, т. е. когда кончается жизнь, смерть со всѣхъ снимаетъ мишуру, которая различала ихъ, и всѣ становятся равны въ могилѣ. -- Славное сравненье! -- воскликнулъ Санчо.-- Хотя оно и не такъ ново, чтобъ я не слышалъ его много разъ, такъ же какъ другое, о шахматной игрѣ: пока игра длится, каждая фигура имѣетъ свое особое значеніе; когда же она кончается, ихъ смѣшиваютъ, встряхиваютъ, опрокидываютъ и, наконецъ, бросаютъ въ мѣшокъ, точно изъ жизни бросаютъ ихъ въ могилу.-- Съ каждымъ днемъ! -- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- я замѣчаю, ты становишься менѣе простоватъ, что ты дѣлаешься все понятливѣе, умнѣе.-- Отъ прикосновенія къ вашему уму,-- отвѣтилъ Санчо,-- у меня должно же что-нибудь оставаться на кончикѣ пальцевъ. Земли, коѵорыя отъ природы сухи и безплодны, начинаютъ давать хорошіе плоды, когда ихъ унаваживаютъ и воздѣлываютъ. Я хочу сказать, что разговоры вашей милости были навозомъ, упавшимъ на сухую почву моего безплоднаго ума, а его воздѣлываніемъ было время, которое прошло съ той пори, какъ я вамъ служу и съ вами вожу компанію. Съ этимъ я надѣюсь принести плоды, которые будутъ благословенны, никогда не выродятся и не уклонятся съ пути хорошаго воспитанія, которое ваша милость дали моему сухому разсудку."

Донъ-Кихотъ принялся хохотать надъ напыщенными выраженіями Санчо; но ему казалось, что тотъ сказалъ правду относительно своихъ успѣховъ, потому что Санчо по временамъ говорилъ такъ, что поражалъ своего господина, хотя почти всякій разъ, какъ онъ хотѣлъ выразиться хорошимъ языкомъ, какъ кандидатъ на конкурсѣ, онъ кончалъ свою рѣчь, бросаясь съ вершины своей простоты въ пучину своего невѣжества. Всего болѣе изящества и памяти онъ обнаруживалъ при цитированіи кстати и не кстати пословицъ, какъ читатель видѣлъ и еще увидитъ въ теченіе этой исторіи.

Этотъ разговоръ и еще многіе другіе заняли большую часть ночи. Наконецъ, Санчо почувствовалъ желаніе опустить занавѣски своихъ глазъ, какъ онъ выражался, когда хотѣлъ спать; онъ разсѣдлалъ осла, и пустилъ его свободно пастись на травѣ. Что касается Россинанта, то онъ не снялъ съ него сѣдла, потому что его господинъ отдалъ особый приказъ, чтобы во все время. пока они будутъ въ походѣ и не будутъ ночевать подъ кровлей дома, Россинантъ былъ подъ сѣдломъ, по древнему обычаю, соблюдаемому странствующими рыцарями. Снять уздечку и повѣсить ее на орчагъ сѣдла -- это такъ; но снять съ коня сѣдло -- слуга покорный! Такъ и сдѣлалъ Санчо, чтобы дать ему такую же свободу, какъ и ослу, дружба котораго съ Россинантомъ была такъ велика, такъ единственна въ своемъ родѣ, что, если вѣрить преданію, передаваемому отъ отца въ сыну, авторъ этой правдивой исторіи посвятилъ этой дружбѣ нѣсколько главъ; но затѣмъ, чтобъ не нарушить приличія и достоинства, подобающихъ такой героической исторіи, онъ ихъ выключилъ. Тѣмъ не менѣе, онъ иногда забываетъ о своемъ рѣшеніи и пишетъ, напримѣръ, что, какъ только оба животныхъ получали возможность соединиться, они принимались тереться другъ о друга, и, удовлетворившись этой взаимной услугой, Россинантъ клалъ свою шею поперекъ шея осла, такъ что она выдвигалась съ противоположной стороны болѣе, чѣмъ на полъ-аршина, и оба, пристально уставившись въ землю, обыкновенно стояли такъ по три дня или, по крайней мѣрѣ, столько времени, сколько имъ позволяли, или пока голодъ не разъединялъ ихъ. Авторъ сравнивалъ, говорятъ, ихъ дружбу съ дружбой Низуса и Эвріала или Ореста и Пилада. Если это такъ, то авторъ хотѣлъ показать, какъ искрення и прочна была дружба этихъ двухъ мирныхъ животныхъ, на всеобщее удивленіе и въ посрамленіе людямъ, которые такъ не умѣютъ сохранять другъ къ другу дружбы. Поэтому-то и говорятъ: "Нѣтъ друга для друга, тростниковыя палки становятся копьями" {No bay amigo para amigo,

Las canas se vuelven lanzas.

Эти стихи взяты изъ романса въ романѣ Гинеса Перецъ де Хита, подъ заглавіемъ Исторія гражданскихъ войнъ Гренады.}, и поэтому составилась пословица: "Отъ друга другу клопъ въ глазъ." Но слѣдуетъ, однако, думать, будто авторъ уклонился отъ настоящаго пути, сравнивая дружбу этихъ животныхъ съ людскою, потому что люди уже много разъ были предостерегаемы звѣрями и многому весьма важному научились отъ нихъ: напримѣръ, у аистовъ они научились клистирамъ, отъ собакъ рвотѣ и благодарности, отъ журавлей бдительности, отъ муравьевъ предусмотрительности, отъ слоновъ стыдливости и отъ лошади вѣрности {Во всемъ этомъ пассажѣ Сервантесъ только копируетъ натуралиста Плинія. Этотъ послѣдній дѣйствительно прямо говоритъ, что люди научились отъ журавлей бдительности (lib. X, cap. XXIII), отъ муравьевъ предусмотрительности (lib. XI, cap. XXX), отъ слоновъ стыдливости (lib. VII, cap. V), отъ лошади вѣрности (lib. VIII, cap. XL), отъ собакъ рвотѣ (lib. XXIX, cap. IV) и благодарности (lib. VIII, cap. XL). Только изобрѣтеніе, которое Сервантесъ приписываетъ аисту, Плиній относитъ въ египетскому ибису. Онъ еще говоритъ, что кровопусканію и многимъ другимъ средствамъ научили насъ животныя. Полагаясь на римскаго натуралиста, этотъ вздоръ долго повторяли въ школахъ.}.

Наконецъ, Санчо уснулъ у подошвы пробковаго дерева, а Донъ-Кихотъ улегся подъ громаднымъ дубомъ. Немного прошло времени съ тѣхъ поръ, какъ они уснули, когда Донъ-Кихотъ былъ разбуженъ шумомъ, который послышался позади его. Онъ вскочилъ и сталъ всматриваться и прислушиваться, откуда идетъ шумъ. Онъ увидалъ двоихъ человѣкъ верхами и услыхалъ, какъ одинъ изъ нихъ, соскочивъ съ сѣдла, сказалъ другому: "Слѣзай на землю, другъ, и сними узду съ лошадей; это мѣсто, какъ мнѣ кажется, столько же изобилуетъ травой для нихъ, сколько уединеніемъ и тишиной для моихъ мыслей влюбленнаго." Сказать эти немногія слова и растянуться на землѣ было дѣломъ одной минуты; а когда незнакомецъ ложился, на немъ застучало оружіе. По этому признаку Донъ-Кихотъ догадался, что это билъ странствующій рыцарь.

Подойдя къ спавшему Санчо, онъ дернулъ его за руку и не безъ труда растолкалъ его, затѣмъ тихо промолвилъ: "Санчо, братъ мой, приключеніе наклевывается".-- Слава тебѣ Господи! -- отвѣтилъ Санчо.-- Но скажите, господинъ, гдѣ ея милость госпожа приключеніе?-- О, Санчо,-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Обернись и взгляни туда: ты увидишь распростертымъ на землѣ странствующаго рыцаря, который, какъ мнѣ кажется, не очень то счастливъ, потому что и видѣлъ, какъ онъ соскочилъ съ коня и бросился на землю съ нѣкоторыми проявленіями печали; а когда онъ падалъ, я слышалъ бряцаніе его оружія. -- Но изъ чего же вы видите,-- спросилъ Санчо,-- что это приключеніе? -- я не утверждаю, чтобъ это было уже самое приключеніе,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- но это начало: такъ всегда начинаются приключенія. Но, тс! прислушайся: мнѣ кажется, что онъ настраиваетъ лютню или мандалину, а изъ того, какъ онъ отплевывается и откашливается, видно, что онъ собирается что-то спѣть.-- Правда, правда!-- согласился Санчо. -- Это, навѣрное, влюбленный рыцарь.-- Не влюбленныхъ странствующихъ рыцарей и нѣтъ на свѣтѣ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ.-- Но послушаемъ; а когда онъ запоетъ, мы изъ нитей его голоса намотаемъ клубокъ его мыслей, ибо отъ избытка сердца говорятъ уста {Еванг. отъ Матѳ, гл. XII, стихъ 34.}. Санчо хотѣлъ отвѣтить своему господину, но ему помѣшалъ голосъ рыцаря лѣса, не плохой и не хорошій. Они оба стали слушать и услыхали слѣдующій

Сонетъ.

Прекрасная, пускай твое рѣшенье

Моею волей вѣчно руководятъ;

Пускай оно съ пути того не сходитъ,

Что указало ей твое велѣнье.

Желаешь ты, чтобъ, скрывъ въ груди мученье,

Замолкнулъ я,-- и смерть моя приходитъ;

Желаешь пѣсенъ ты,-- и въ душу, сходитъ ,

Съ самихъ небесъ святое вдохновенье.

Противорѣчье въ сердце мнѣ вселилось:

Какъ воскъ сталъ мягокъ я и твердъ какъ камень;

Любви законамъ сердце покорилось.

На воскѣ иль на камнѣ страсти пламень

Велѣнія твои пускай начертитъ,

И сердце, воспріявъ, ихъ обезсмертитъ.

Рыцарь лѣса закончилъ свое пѣніе вырвавшимся изъ глубины души возгласомъ увы! затѣмъ, послѣ нѣкотораго молчанія, томно и жалобно вскричалъ: "О, прекраснѣйшая и неблагодарнѣйшая изо всѣхъ женщинъ въ мірѣ! Какъ можешь ты, блистательнѣйшая Кассильда Вандалійская, допускать, чтобы покоренный тобой рыцарь изнурился и погибалъ въ вѣчныхъ странствованіяхъ и въ мучительныхъ, тяжкихъ трудахъ? Развѣ тебѣ мало того, что я заставилъ всѣхъ наваррскихъ, леонскихъ, андалузскихъ и кастильскихъ, и, наконецъ, ламанческихъ, рыцарей признать тебя первой красавицей въ мірѣ? -- О, ужъ это неправда!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Я самъ изъ Ламанчи, и никогда не признавалъ ничего подобнаго и не могъ и не долженъ былъ признавать ничего такого оскорбительнаго для красоты моей дамы. Ты видишь, Санчо, что этотъ рыцарь завирается; но послушаемъ еще: можетъ быть, онъ еще что-нибудь откроетъ.-- Навѣрное, откроетъ,-- отвѣтилъ Санчо:-- онъ собирается, кажется, цѣлый мѣсяцъ нюнитъ,".

Однако, ничего подобнаго не случилось; рыцарь лѣса, услыхавъ, что поблизости разговариваютъ, прекратилъ свои вопли и, приподнявшись, сказалъ звучнымъ, учтивымъ голосомъ; "Кто тамъ? Что за люди? Счастливые это или несчастные? -- Несчастные,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Ну, такъ подите ко мнѣ и знайте, что вы приближаетесь къ олицетворенному несчастью и олицетворенной горести,-- продолжалъ рыцарь лѣса. Донъ-Кихотъ, услышавъ такой чувствительный и учтивый отвѣтъ, подошелъ къ незнакомцу, а за нимъ подошелъ и Санчо. Печальный рыцарь схватилъ Донъ-Кихота за руку и сказалъ: "Садитесь, господинъ рыцарь. Я сразу узнаю въ васъ рыцаря, и притомъ изъ тѣхъ, которые принадлежатъ къ числу странствующихъ рыцарей, иначе вы не находились бы въ этомъ мѣстѣ, гдѣ одно уединеніе и одно открытое небо составляютъ вамъ компанію, въ этомъ обычномъ жилищѣ и естественномъ ложѣ странствующихъ рыцарей... " Донъ-Кихотъ отвѣчалъ: "Я дѣйствительно рыцарь и дѣйствительно странствующій, и хотя горе и несчастье навсегда поселились въ моемъ сердцѣ, но они еще не лишили его способности сочувствовать чужому несчастью. Изъ того, что, вы сейчасъ пѣли, я понялъ, что ваше несчастье любовное, т. е. я хотѣлъ сказать, произошло отъ любви, которую вы питаете къ той неблагодарной, чье имя вы произнесли въ своихъ жалобахъ."

Разговаривая такимъ образомъ, оба рыцаря мирно и согласно сидѣли рядомъ на жесткомъ земляномъ ложѣ, точно изъ не предстояло при первыхъ лучахъ восходящаго солнца перерѣзать другъ другу горло. "Господинъ рыцарь,-- обратился рыцарь Лѣса къ Донъ-Кихоту,-- не влюблены ли вы, скажите?-- Къ несчастью, да -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; -- хотя, собственно говоря, страданія, проистекающія изъ достойной любви, могутъ быть названы скорѣе счастьемъ чѣмъ несчастьемъ. -- Совершенно вѣрно,-- согласился рыцарь лѣса;-- если только холодность красавицы не помутитъ нашего разсудка и не подвинетъ его къ отомщенію. -- Я никогда не испытывалъ холодности моей дамы,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Нѣтъ, нѣтъ! -- прибавилъ Санчо, находившійся близъ него.-- Наша дама кротка, какъ агнецъ, и мягка, какъ масло. -- Это вашъ оруженосецъ? -- спросилъ незнакомецъ. -- Онъ самый,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Я,-- возразилъ незнакомецъ, никогда не видывалъ оруженосцевъ, которые бы осмѣливались вмѣшиваться въ разговоръ своихъ господъ. Воетъ, напримѣръ, моего оруженосца никто не упрекнетъ въ томъ, чтобъ онъ когда-нибудь вмѣшивался въ мои разговоры.-- Ну, а я, -- вскричалъ Санчо,-- и говорилъ, я буду говорить передъ другими... и даже... но оставимъ это: лучше не трогать."

Тутъ оруженосецъ, незнакомца схватилъ Санчо за руку. "Пойдемъ-ка, куманекъ,-- сказалъ онъ,-- въ такое мѣсто, гдѣ намъ можно будетъ поболтать всласть, и дадимъ нашимъ господамъ разсказывать другъ другу свои любовныя похожденія. Они, чего добраго, и до разсвѣта не наговорятся. -- Изволь,-- отвѣтилъ Санчо. А я скажу вашей милости, кто я такой, чтобъ вы знали, можно ли меня причислить къ обыкновеннымъ болтливымъ оруженосцамъ." Съ этими словами оба оруженосца удалились, и происшедшій между ними разговоръ былъ столь же забавенъ, сколько разговоръ ихъ господъ былъ важенъ и серьезенъ.

ГЛАВА XIII.

Въ которой продолжается приключеніе съ неизвѣстнымъ рыцаремъ и излагается пикантный, пріятный и новый діалогъ между обоими оруженосцами.

Раздѣлившись такимъ образомъ, рыцари сидѣли съ одной стороны, а оруженосцы съ другой, причемъ первые разсказывали другу другу о своихъ любовныхъ похожденіяхъ, а вторые о своей жизни. Но исторія прежде повѣствуетъ о разговорѣ слугъ, а затѣмъ уже переходитъ къ господамъ. Изъ повѣствованія этого мы узнаемъ, что когда оба оруженосца удалились, прислуживавшій неизвѣстному рыцарю сказалъ Санчо: "Тяжкую, суровую жизнь, дружище, ведемъ мы, оруженосцы странствующихъ рыцарей. На насъ поистинѣ тяготѣетъ проклятіе, которымъ Богъ поразилъ вашихъ прародителей: мы смѣло можемъ сказать, что ѣдимъ хлѣбъ въ потѣ лица нашего. -- Мы можемъ также сказать, что ѣдимъ его въ морозѣ тѣла нашего,-- отвѣтилъ Санчо.-- Вѣдь никто столько не страдаетъ отъ холода и жары, сколько злополучные оруженосцы странствующихъ рыцарей. И это бы еще было съ полгоря, если бы мы ѣли, потому что, какъ говорить пословица: "Не красна изба углами, а красна пирогами". Но намъ подчасъ приходится поститься цѣлый день и даже два, питаясь однимъ воздухомъ. -- Все это еще можно терпѣть,-- возразилъ оруженосецъ незнакомца,-- въ надеждѣ на предстоящую намъ награду, потому что если только странствующіе рыцари, которымъ мы служимъ, не совсѣмъ неблагодарные люди, то мы можемъ въ одинъ прекрасный день оказаться, въ награду за свою службу, губернаторами какихъ-нибудь острововъ или владѣльцами хорошенькаго графства. -- Что до меня,-- отвѣтилъ Санчо,-- то я уже сказалъ своему господину, что удовольствуюсь губернаторствомъ на какомъ нибудь островѣ, а онъ такъ благороденъ и щедръ, что обѣщалъ мнѣ это много разъ и неоднократно. -- А я,-- возразилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса, -- хочу въ награду каноникатъ, и мой господинъ уже обѣщалъ мнѣ его.-- Эге! -- вскричалъ Санчо.-- Значитъ, господинъ вашей милости духовный рыцарь {Въ Испаніи между XII и XVI стол., во главѣ армій часто стояли прелаты, какъ напр., знаменитый Родриго Хименецъ де-Рада, архіепископъ, генералъ и историкъ. Въ войнѣ, происходившей въ 1520 г., составился отрядъ изъ священниковъ подъ командой епископа изъ Заморы.}, что дѣлаетъ такіе подарки своимъ добрымъ оруженосцамъ? А мой такъ свѣтскій, хотя, помнится, умные, но, по моему, злонамѣренные люди совѣтовали было ему сдѣлаться архіепископомъ. Къ счастью, онъ не хотѣлъ быть ничѣмъ, кромѣ императора; а я ужъ совсѣмъ было струсилъ, какъ бы ему не вздумалось вступить въ церковь, потому что я не считаю себя способнымъ управлять приходомъ. Оно, видишь ли, хоть я и не глупъ, а все же въ церкви я былъ бы какъ есть дуракомъ. -- Вотъ и ошибаетесь, ваша милость,-- возразилъ оруженосецъ рыцаря лѣса: -- не всѣ губернаторства такіе лакомые куски. Есть между островами и бѣдные, и скучные, и никуда не годные; и даже лучшіе и красивѣйшіе изъ нихъ налагаютъ пропасть заботъ и тягостей на несчастныхъ, которымъ выпадаетъ на долю управленіе ими. Право, было бы въ тысячу разъ лучше, если бы мы, занимающіеся этимъ проклятымъ ремесломъ, службой, вернулись домой и проводили бы время въ болѣе мирныхъ занятіяхъ, намъ напр., въ охотѣ или рыбной ловлѣ. Вѣдь даже у самаго бѣднаго оруженосца есть своя лошадка, пара гончихъ и удочка, чтобъ развлекаться у себя въ деревнѣ.-- У меня то сотъ все такое,-- Отвѣтилъ Санчо.-- Правда, лошадки у меня нѣтъ, но зато есть оселъ, который вдвое лучше лошади иного господина. Пусть Богъ омрачитъ мнѣ Свѣтлый праздникъ, хотя бы и ближайшій, если я промѣняю своего осла на его коня, дай онъ мнѣ въ придачу хоть четыре четверика овса! Ваша милость можете сколько угодно смѣяться надъ моимъ Сѣрымъ, я говорю такъ, потому что вся оселъ сѣрый. А что касается гончихъ, такъ на кой онѣ мнѣ чортъ, когда ихъ много въ околодкѣ, тѣмъ болѣе, что гораздо пріятнѣе охотиться съ чужими собаками.-- Въ самомъ дѣлѣ, почтенный оруженосецъ,-- сказалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- я порѣшилъ покончить съ глупыми удовольствіями этихъ рыцарей и вернуться въ свою деревню, чтобъ воспитывать дѣтишекъ, которыхъ у меня трое и которыя всѣ прекрасны, какъ восточныя жемчужины. -- А у меня дѣтей двое,-- возразилъ Санчо, я ихъ обоихъ хоть самому папѣ покажи, особенно молодую дѣвушку, которую я готовлю въ графини, если на то будетъ Господня воля,-- хотя и противъ воли ея матери."

-- А сколько лѣтъ этой дамѣ, которую вы готовите въ графини?-- спросилъ оруженосецъ рыцаря лѣса. -- Не то пятнадцать, не то года на два больше или меньше,-- отвѣтилъ Санчо; -- но она длинна, какъ жердь, свѣжа какъ апрѣльское утро, и сильна, какъ дрягиль. -- Чортъ возьми!-- вскричалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса, -- это такія качества, что годятся не только для графини, но и для нимфы изъ зеленой рощи. О, плутовка, плутовское отродье! Какія могучія плечи должны быть у этой молодчины! -- Ну, ну! -- перебилъ нѣсколько раздосадованный Санчо. -- И она не плутовка, и ея мать не была плутовкой, а обѣ онѣ никогда не будутъ плутовками, пока я живъ, если Бoгy будетъ угодно. Да говорите, сударь, повѣжливѣе, потому что слова ваши кажутся мнѣ не особенно изысканными для человѣка, воспитаннаго между странствующими рыцарями. -- Э, да вы ничего не понимаете въ хвалебныхъ рѣчахъ, почтенный оруженосецъ, -- вскричалъ оруженосецъ рыцари Лѣса. Да развѣ вы не знаете, что когда рыцарь въ циркѣ попадаетъ копьемъ въ быка, или когда кто сдѣлаетъ что-нибудь хорошо, то обыкновенно говорятъ: "Ахъ, онъ плутовское отродье! какъ онъ ловко обдѣлалъ это!" {Въ оригиналѣ выраженіе, которое не принято въ печати, но которое въ тѣ времена такъ часто употреблялось, что сдѣлалось обыкновеннымъ восклицаніемъ.}. И слова эти, которые кажутся будто бранными, служатъ высшей похвалой. Такъ-то, сударь! Отказываться надо отъ сыновей и дочерей, которые не заслуживаютъ подобныхъ похвалъ. -- Я и откажусь, чортъ возьми, если на то пошло! -- вскричалъ Санчо.-- Предоставляю вамъ въ такомъ случаѣ обзывать, сколько душѣ вашей угодно, и меня, и дѣтей моихъ, и жену мою плутами, потому что, знаете, все, что они говорятъ и дѣлаютъ, такъ совершенно, что заслуживаетъ такихъ похвалъ. Ахъ, для того, чтобъ съ ними свидѣться, я молю Бога, чтобъ Онъ избавилъ меня отъ смертнаго грѣха, или, что то же самое, отъ это-то опаснаго ремесла странствующаго оруженосца, въ которое я сунулся опять, польстившись на кошелекъ со ста дукатами, которыя я разъ нашелъ въ горахъ Сьарра-Морена; а діаволъ то и дѣло соблазняетъ меня, суя мнѣ подъ носъ то тутъ, то тамъ, то съ этой стороны, то съ той, большой мѣшокъ съ дублонами, такъ что мнѣ ужъ кажется, будто я нащупываю его руками, беру въ объятія, несу домой, покупаю разнаго добра и получаю столько доходовъ, что живу принцемъ. И какъ я подумаю объ этомъ, такъ, повѣришь ли, даже совсѣмъ легко станетъ терпѣть всякія непріятности отъ коего рехнувшагося господина, который, право, скорѣе похожъ на сумасшедшаго, чѣмъ на рыцаря.-- Правду говорятъ,-- возразилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- что ври, да знай же мѣру: если ужъ говорятъ о господахъ, такъ такого сумасшедшаго, какъ мой, во всемъ свѣтѣ не сыскать, потому онъ изъ тѣхъ людей, про которыхъ говорится: "За друга животъ положилъ". И вправду, чтобъ вернуть разсудокъ одному безумному рыцарю, онъ самъ съ ума спятилъ и пошелъ искать по свѣту того, отъ чего Боже упаси. -- Ужъ не влюбленъ ли онъ? -- спросилъ Санчо. -- Въ томъ то и дѣло,-- отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- что онъ влюбился въ какую-то Кассильду Вандалійскую, самую жестокую и злую женщину на свѣтѣ. Да за жесткость? Это бы куда ни шло: у нея еще милліонъ другимъ подлостей бурчатъ въ животѣ {Игра словъ, основанная на двойномъ значенія прилагательнаго cruda -- жесткая и сырая.}. -- Ну что жъ?-- замѣтилъ Санчо,-- какая же дорога бываетъ безъ камней и рытвинъ? Другой, можетъ быть только начинаетъ варить бобы, а у меня они уже кипятъ: ну, и безумцевъ должно бытъ еще больше, чѣмъ умниковъ. Только, если правду говорятъ, что за компанію жидъ повѣсился, такъ мнѣ теперь будетъ утѣшеніемъ, что ваша милость служите такому же дураку, какъ и я. -- Дураку-то дураку, -- отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- но за то онъ храбръ, а больше всего плутъ. -- О! ну, мой не таковъ,-- возразилъ Санчо.-- Вотъ ужъ ни чуточки не плутъ; напротивъ, у него голубиное сердце; никому онъ зла мы сдѣлалъ, а всѣмъ только добро, и никакой въ немъ хитрости нѣтъ. Ребенокъ можетъ убѣдить его средь бѣла дня, что наступила ночь. За эту-то доброту я и люблю его пуще зеницы ока и не могу его бросить, сколько бы онъ ни сумасбродствовалъ. -- Такъ-то оно такъ, -- сказалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- а все-таки, если слѣпой ведетъ слѣпого, то оба упадутъ въ яму {Еванг. отъ Матѳея, гл. XV, стихъ 14.}. Оно, значитъ, намъ, братъ мой и господинъ,, и лучше повернутъ оглобли и вернуться восвояси, потому что пойдешь-то за одними приключеніями, а нарвешься на другія."

Во время этого разговора. Санчо то и дѣло выплевывалъ сухую липкую слюну. Сострадательный оруженосецъ замѣтилъ это: "Мнѣ кажется,-- сказалъ онъ,-- что наши языки отъ болтовни пухнутъ и прилипаютъ къ гортани. У меня на сѣдлѣ виситъ лѣкарство, коѵорое развязываетъ языки и отъ котораго никто не отказывается." Съ этими словами онъ всталъ и черезъ минуту принесъ мѣхъ съ виномъ и полъ-аршинный пирогъ. Пирогъ этотъ былъ такъ великъ, что Санчо показалось, когда онъ до него дотронулся, что въ немъ сидитъ цѣлый козелъ. "Такъ вотъ что ваша милость таскаете съ собой! -- вскричалъ онъ. -- А вы какъ думали?-- отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса.-- Неужто жъ я стану жить на хлѣбѣ и на водѣ? Какъ бы не такъ! У меня на лошадкѣ бываетъ больше провизіи, чѣмъ у генерала во время похода."

Санчо не заставилъ себя долго просить и принялся ѣсть; подъ прикрытіемъ ночи онъ изподтишка пожиралъ одинъ за другимъ куски съ кулакъ величиной. "Видно,-- сказалъ онъ,-- что ваша милость вѣрный и преданный оруженосецъ и славный и отличнѣйшій малый, какъ показываетъ этотъ пиръ, который какъ есть похожъ на волшебный. Куда мнѣ до тебя! У меня, несчастнаго, въ котомкѣ только всего и есть, что кусокъ сыру, да и тотъ такъ засохъ, что имъ можно проломить голову даже великану, да въ придачу еще нѣсколько рожковъ и орѣшковъ. Это все оттого, что мой господинъ бѣденъ и вдобавокъ еще вбилъ себѣ въ голову, что долженъ такъ жить потому, что странствующіе рыцари должны питаться одними сухими плодами и полевыми травами. -- Ну, брать,-- вскричалъ оруженосецъ, мой желудокъ не созданъ для чертополоха, дикихъ грушъ или лѣсныхъ овощей. Пусть наши господа сочиняютъ себѣ какія угодно рыцарскіе законы, пусть думаютъ, что хотятъ, и ѣдятъ, что имъ вздумается,-- а я все-таки буду на всякій случай возить съ собой холодную говядину и этотъ мѣхъ на арчагѣ сѣдла. Я его такъ люблю и уважаю, что каждую минуту по тысячѣ разъ цѣлую и обнимаю."

Съ этими словами онъ подалъ мѣхъ Санчо, которыя, поднеся во рту, добрыхъ четверть часа созерцалъ небо. Переставъ пить, онъ опустилъ голову на одно плечо и сказалъ съ глубокимъ вздохомъ: "О, плутовское отродье! Да какое же оно вкусное! -- Вишь ты! -- вскричалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса, услыхавъ эти слова. -- Какъ ты похвалилъ вино, обозвавъ его плутовскимъ отродьемъ! -- Я сознаюсь,-- отвѣтилъ Санчо,-- что обозвать кого плутовскимъ отродьемъ, когда хочешь похвалить, не значитъ обидѣть. Но скажи мнѣ, товарищъ, во имя чего бы это ни было, не сіудъ-реальское ли это вино? {Въ повѣсти "Видріерскій лиценціатъ" Сервантесъ также упоминаетъ, въ числѣ знаменитѣйшихъ винъ, вино изъ города болѣе имперскаго, чѣмъ королевскаго(Real Ciudad), гостиной бога веселья.}. -- Да ты, видно, знатокъ! вскричалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса. -- Оно самое и есть, да еще старое: ему будетъ нѣсколько лѣтъ. -- А ты какъ думалъ? -- возразилъ Санчо. -- Не распознаю я, что ли, вина-то твоего? Такъ знайте, сударь, что я такъ хорошо знаю толкъ въ винахъ, что мнѣ довольно только понюхать, чтобы сказать, откуда оно, сколько ему лѣтъ, какого оно вкуса и все другое прочее. Да оно и неудивительно, потому что въ моемъ роду въ отцовской стороны было два такихъ знатока въ винахъ, что старожилы Ламанчи такихъ не запомнятъ. Вотъ ты самъ увидишь, когда я тебѣ разскажу, что съ ними случилось. Разъ имъ дали попробовать вина изъ чана и попросили ихъ сказать свое мнѣніе о его вкусѣ и хорошихъ или дурныхъ качествахъ. Одинъ попробовалъ вино кончикомъ языка, а другой только понюхалъ его кончикомъ носа. Первый сказалъ, что вино отзываетъ желѣзомъ, а другой, что оно скорѣе пахнетъ козьей кожей. Хозяинъ сталъ увѣрять, что чанъ совершенно чистъ и что въ вино не намѣшано ничего, что придавало бы ему запахъ желѣза или кожи. А оба знаменитые знатока стояли на своемъ. Время шло, вино было распродано, и, когда чанъ опустѣлъ, въ нимъ нашли ключикъ на сафьяновомъ ремешкѣ. Вотъ и суди, можетъ ли знать толкъ въ винахъ человѣкъ, который произошелъ отъ такихъ предковъ {Этотъ разсказъ нравился Сервантесу, и онъ раньше привелъ его въ иетермедіи la Election de los Alcaldes de Daganzo, гдѣ реджидоръ Алонзо Альгорроба примѣняетъ его къ кандидату Хуану Беррокаль, говоря передъ муниципальными избирателями:

En mi casa probò, los dias pasados,

Una finaja, и т. д.}! -- Оттого-то я и говорю, чтобъ ты бросиля гоняться за приключеніями,-- сказалъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- и чтобы лучше помирились на cиницѣ въ рукахъ, чѣмъ рыскали за журавлями въ небѣ. Давай лучше вернемся по домамъ и будемъ тамъ доживать свой вѣкъ.-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- пока мой господинъ не доѣдетъ до Сарагоссы, я не перестану ему служить, а тамъ я ужъ буду знать, что дѣлать."

Наконецъ, оба оруженосца до того напились и наболтались, что сну пришлось связать имъ языки и унять ихъ жажду, иначе имъ бы никогда ее не утолить. Любовно держа въ общихъ объятіяхъ почти опустевшій мѣхъ и не успѣвъ дожевать взятыхъ въ ротъ кусковъ, они оба уснули на мѣстѣ, гдѣ мы ихъ и оставимъ, чтобъ разсказать что произошло между рыцаремъ Лѣса и рыцаремъ Печальнаго Образа.

ГЛАВА XIV.

Въ которой продолжается приключеніе съ рыцаремъ Дѣса.

Среди множества рѣчей, которыми обмѣнялись Донъ-Кихотъ и рыцарь Лѣса, исторія повѣствуетъ, что послѣдній сказалъ Донъ-Кихоту: "Въ заключеніе господинъ рыцарь, я хочу разсказать вамъ, какъ судьба или, лучше сказать, собственный мой выборъ воспламенили меня любовью къ несравненной Кассильдѣ Вандалійской {Вандалія -- это Андалузія. Древняя Бетика стала такъ называться съ тѣхъ поръ, какъ въ ней утвердились въ V столѣтіи вандалы. А изъ Вандаліи или Вандалиціи арабы, у которыхъ совсѣмъ нѣтъ буквы в, сдѣлали Андалузію.}. Я называю ее безподобной, потому что во всемъ свѣтѣ нѣтъ женщины, подобной ей по росту и красотѣ. Ну, эта самая Кассильда, которую я передъ вами восхваляю, отплатила мнѣ за мои честныя намѣренія и благородныя желанія тѣмъ, что кинула меня, подобно тому, какъ мачиха поступила съ Геркулесомъ, въ жертву массѣ опасностей, суля мнѣ каждый разъ, какъ одна опасность кончается, что послѣ слѣдующей исполнятся мои желанія. Такъ испытанія мои, цѣпляясь одно за другое, сдѣлались до того многочисленны, что я ужъ и не знаю, когда наступитъ послѣднее, которое дастъ мнѣ возможность исполнить мои завѣтныя мечты. Разъ она мнѣ приказала выйти на поединокъ съ знаменитой Севильской великаншей по имени Гиральдой, которая храбра и сильна, потому что сдѣлана изъ бронзы, и которая, не двигаясь съ мѣста, тѣмъ не менѣе, измѣнчивѣе и непостояннѣе всѣхъ женщинъ въ мірѣ {Гиральда -- это большая бронзовая статуя, изображающая, по мнѣнію однихъ, вѣру, по мнѣнію другихъ -- побѣду, и служащая флюгеромъ на высокой арабской башнѣ Севильскаго собора. Ея имя происходитъ отъ слова, girar -- вертѣться. Эта статуя вышиной въ 14 фут. и вѣситъ 36 центнеровъ. Въ лѣвой рукѣ она держитъ побѣдную пальму, а въ правой знамя, которое показываетъ направленіе вѣтра. Она воздвигнута была въ 1668 г. на вершинѣ этой башни, древней арабской обсерваторіи, сдѣлавшейся колокольней собора со времени побѣды вс. Фердинанда, въ 1248 году.}. Я пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ и заставилъ ее стоять неподвижно (потому что болѣе недѣли дулъ только сѣверный вѣтеръ). Въ другой разъ она мнѣ приказала взять и взвѣсить древнихъ каменныхъ быковъ Гизандо {Los Toros de Guisando называются четыре сѣрыхъ, почти безформенныхъ каменныхъ глыбъ, находящихся среди виноградника, который принадлежитъ гіеронимскому монастырю Гизандо, въ провинціи Авила. Эти глыбы, стоящія рядомъ и обращенныя на западъ, имѣютъ 12--18 пядей въ длину, 8 въ вышину и 4 въ ширину. Гизандскіе быки знамениты въ исторія Испаніи, потому что тамъ заключенъ былъ трактатъ, по которому Генрихъ VI, послѣ сверженія его кортесами Авильскими, призналъ наслѣдницей престола свою сестру Изабеллу Католичку, обойдя свою дочь Іоанну, по прозванію Beltraneja.-- И въ другихъ мѣстностяхъ Испаніи, какъ въ Сеговіи, Торо, Ледесмѣ, Баніосѣ и Торральвѣ, также встрѣчаются каменные глыбы, грубо изображающія быковъ и кабановъ. Есть предположеніе, что эти древніе памятники -- дѣло рукъ карѳагенянъ, но точно ихъ происхожденіе не установлено.}, предпріятіе, болѣе приличное дрягилю, чѣмъ рыцарю. Въ третій разъ она потребовала, чтобъ я бросился въ пещеру Кабра -- неслыханная, ужасная опасность! -- и донесъ бы ей подробнѣйшимъ образомъ о томъ, что заключается въ этой пучинѣ {На одной изъ вершинъ Сьерры-де-Кабра, въ провинціи Кордова, есть отверстіе -- быть можетъ, кратеръ потухшаго вулкана, которое туземцы называютъ устами ада. Въ 1683 г. туда кто-то спускался на канатѣ, чтобы вытащить трупъ убитаго человѣка. По его разсказамъ, предполагаютъ, что глубина пещеры доходитъ до 43 аршинъ.}. Я остановилъ движеніе Гиральды, я взвѣсилъ быковъ Гизандо, я спускался въ пещеру и донесъ обо всемъ, что скрываетъ ея мракъ; и, тѣмъ не менѣе, мои надежды все также тщетны, а ея требованія и холодность все также безграничны. Наконецъ, недавно она приказала мнѣ объѣхать всѣ провинціи Испаніи, чтобъ заставить всѣхъ странствующихъ рыцарей, которые бродятъ по странѣ, признать ее прекраснѣйшей изъ существующихъ нынѣ красавицъ, а меня самымъ отважнымъ и самымъ влюбленнымъ рыцаремъ въ мірѣ. Съ этою цѣлью я объѣздилъ уже половину Испаніи и побѣдилъ множество рыцарей, которые осмѣливались мнѣ противорѣчить. Но болѣе всѣхъ подвиговъ и горжусь тѣмъ, что побѣдилъ въ поединкѣ знаменитаго рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго и заставилъ его признать, что моя Кассильда Вандалійская прекраснѣе его Дульцинеи Тобозской. Одной этой побѣдой я считаю, что побѣдилъ всѣхъ рыцарей въ мірѣ, потому что этотъ Донъ-Кихотъ, о которомъ я говорю, побѣждалъ ихъ всѣхъ, а такъ какъ я въ свою очередь побѣдилъ его, то его слава, его знаменитость, его честь перешли въ мою собственность, какъ сказалъ поэтъ: "побѣдитель тѣмъ болѣе пріобрѣтаетъ славы, чѣмъ знаменитѣе побѣжденный". {Оба цитируемые Сервантесомъ стиха заимствованы, хотя и съ нѣкоторыми видоизмѣненіями, изъ поэмы Araucana Алонзо де Эрсилья:

Pues no es el vencedor mas estimado

De aquello en que el vencоdo es reputado.

Протоіерей Хита сказалъ въ XIV столѣтіи:

El vencedor ha houra del precio del vencido,

Su loor es atanto cuanto es el debatido.} Значитъ, все разсказы, переходящіе изъ устъ въ уста, о подвигахъ упомянутаго Донъ-Кихота, относятся и ко мнѣ."

При этихъ словахъ рыцаря Лѣса Донъ-Кихотъ просто остолбенѣлъ. Нѣсколько разъ у него едва не вырвалось "ты лжешь", но онъ каждый разъ воздерживался, чтобы заставить собесѣдника самого сознаться во лжи. Наконецъ, онъ сказалъ: "Противъ того, что ваша милость, господинъ рыцарь, побѣдили большинство странствующихъ рыцарей Испаніи и даже всего міра, я ничего не имѣю; но чтобъ вы побѣдили Донъ-Кихота Ламанчскаго, позвольте усомниться. Быть можетъ, это былъ кто-нибудь другой, похожій на него, хотя едва ли кто на свѣтѣ похожъ на него.-- Какъ другой!-- вскричалъ рыцарь Лѣса.-- Клянусь небомъ, которое надъ нами! я сражался съ Донъ-Кихотомъ, побѣдилъ его и заставилъ пробить пощады! Это человѣкъ высокаго роста, сухощавый, съ длинными ногами и руками, желтымъ цвѣтомъ лица, волосами съ просѣдью, орлинымъ, нѣсколько загнутымъ носомъ и большими черными усами! Онъ воюетъ подъ именемъ рыцаря Печальнаго Образа и возитъ съ собой вмѣсто оруженосца крестьянина по имени Санчо Панса. Онъ ѣздитъ на славномъ конѣ Россинантѣ и избралъ дамой своего сердца Дульцинею Тобозскую, называвшуюся нѣкогда Альдонсой Лоренсо, какъ я называю свою Кассильдой Вандалійской, потому что ее зовутъ Кассильдой и она изъ Андалузіи. Ну а если всѣхъ этихъ признаковъ недостаточно, чтобы внушить вѣру въ мои слова, такъ вотъ эта шпага заставитъ даже самаго недовѣрчиваго человѣка повѣрить.-- Успокойтесь, господинъ рыцарь,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и выслушайте, что я вамъ скажу, Вы должны знать, что этотъ Донъ-Кихотъ мой лучшій другъ, такъ что я могу сказать, что люблю его, какъ самого себя. Пл примѣтамъ его, которыя вы сейчасъ перечислили, я принужденъ вѣрить, что вы побѣдили именно его. Съ другой же стороны, я вижу собственными глазами и осязаю собственными руками невозможность, чтобъ это былъ онъ. Я могу допустить только одно: что такъ какъ у него между волшебниками много враговъ, и одинъ особенно его преслѣдуетъ, то развѣ кто-нибудь изъ нихъ принялъ его образъ, чтобы дать себя побѣдить и отнять у него славу, которую онъ заслужилъ во всемъ мірѣ своими великими рыцарскими подвигами. Въ доказательство скажу вамъ еще, что эти проклятые волшебники, его враги, дня два назадъ превратили лицо и всю фигуру очаровательной Дульцинеи Тобозской въ гадкую, грязную крестьянку. Такъ же точно они могли превратить и Донъ-Кихота. Если же всего этого мало, чтобъ убѣдить васъ въ истинѣ того, что я говорю, такъ вотъ вамъ Донъ-Кихотъ собственной персоной, который докажетъ эту истину съ оружіемъ въ рукахъ, верхомъ или пѣшій, или какимъ вамъ будетъ угодно способомъ." Съ этими словами онъ всталъ на ноги и, схватившись за рукоятку шпаги, ждалъ рѣшенія рыцаря Лѣса.

Послѣдній отвѣтилъ такъ же спокойно: "Хорошій плательщикъ не жалѣетъ денегъ, и тотъ, кто разъ сумѣлъ побѣдить васъ преображеннаго, господинъ Донъ-Кихотъ, можетъ надѣяться побѣдить васъ и въ настоящемъ вашемъ видѣ. Но такъ какъ рыцарямъ не подобаетъ исполнять свои воинственныя дѣла изподтишка или ночью, подобно разбойникамъ и ворамъ, то дождемся утра, чтобы солнце освѣтило наши дѣянія. Условіемъ нашего поединка будетъ, что побѣжденный останется во власти побѣдителя, который можетъ сдѣлать съ нимъ, что захочетъ, не роняя, конечно, его рыцарской чисти.-- Вполнѣ согласенъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и на такое условіе и на такое рѣшеніе."

Послѣ этого они пошли разыскивать своихъ оруженосцевъ, которыхъ нашли спящими и громко храпящими въ тѣхъ позахъ, въ которыхъ ихъ застигъ совъ. Они разбудили ихъ и приказали приготовить лошадей, такъ какъ на разсвѣтѣ имъ предстоялъ кровавый и ужасный поединокъ. При этомъ извѣстіи Санчо задрожалъ отъ удивленія и испуга, боясь за жизнь своего господина по причинѣ отнажвыхъ подвиговъ рыцаря Лѣса, о которыхъ разсказалъ ему оруженосецъ послѣдняго. Тѣмъ не менѣе, оба оруженосца отправились, не говоря вы слова, къ своему табуну, такъ какъ всѣ три лошади и оселъ, обнюхавъ другъ друга, стали пастись вмѣстѣ.

Дорогой оруженосецъ рыцаря Лѣса сказалъ Санчо: "Знай, братецъ, что андалузскіе храбрецы, когда бываютъ крестными въ поединкахъ, не имѣютъ привычки оставаться праздными зрителями боевъ между своими крестниками {Испанцы въ поединкахъ называютъ крестными секундантовъ.}. Я говорю это, чтобы предупредить тебя, что, пока наши господа будутъ драться, мы тоже поиграемъ ножами. -- Этотъ обычай, господинъ оруженосецъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- можетъ быть, и водится между самохвалами, о которыхъ вы говорите, но не между оруженосцами странствующихъ рыцарей; по крайней мѣрѣ, я никогда не слыхалъ о такомъ обычаѣ отъ моего господина, а ужъ онъ наизусть знаетъ всѣ правила странствующаго рыцарства. Да если бъ и было такое правило, что оруженосцы должны драться, когда ихъ господа дерутся, я бы все-таки не придерживался его; я ужъ лучше заплачу штрафъ, какой полагается съ мирныхъ оруженосцевъ: онъ, вѣрно, не будетъ больше двухъ фунтовъ воска {Обычный штрафъ, который налагался на членовъ всякаго братства, отсутствовавшихъ въ дни собраній.}, а я предпочитаю заплатить за свѣчи, потому что знаю, что это обойдется мнѣ дешевле, чѣмъ корпія, которую надо было бы купить для моей раненой головы, которая у меня уже словно разбита и расколота пополамъ. И это еще не все: главное, я не могу драться, потому что у меня нѣтъ шпаги, и въ жизнь никогда я не носилъ ее.-- Ну, этому горю помочь не трудно,-- возразилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса:-- вотъ у меня два полотняныхъ мѣшка: ты возьмешь одинъ, я другой, и мы будемъ драться равнымъ оружіемъ. -- Это другое дѣло,-- отвѣтилъ Санчо,-- такой поединокъ васъ только очиститъ отъ пыли и не причинитъ никакой боли. -- Да я вовсе не то хотѣлъ сказать,-- перебилъ его собесѣдникъ. -- Мы положимъ въ каждый мѣшокъ, чтобы вѣтеръ ихъ не унесъ, по десятку хорошенькихъ камешковъ, кругленькихъ и гладенькихъ, и чтобъ въ обоихъ мѣшкахъ былъ одинаковый вѣсъ. А потомъ мы будемъ стегать другъ друга мѣшками, не сдѣлавъ даже царапины на кожѣ.-- Скажите на милость,-- вскричалъ Санчо,-- какую вату и мягкія луковицы онъ предлагаетъ положить въ мѣшки, чтобъ мы не могли размозжить другъ другу головы и растереть въ порошокъ кости! Ну, такъ знайте же, сударь, что будь они набиты хоть коконами шелковичныхъ червей, я все равно драться не стану. Пусть дерутся господа и пусть дѣлаютъ, что хотятъ; а мы будемъ ѣсть, пить и жить, потому что жизнь и безъ того уходитъ, и намъ незачѣмъ искать средствъ раньше времени избавиться отъ нея и дать ей опасть прежде, чѣмъ она созрѣетъ.-- И все-таки,-- возразилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- мы будемъ драться хоть полчасика. -- Ну, нѣтъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- я не буду такъ неучтивъ и неблагодаренъ, чтобъ затѣять даже малѣйшую ссору съ человѣкомъ, который меня напоилъ и накормилъ. Да и какого чорта стану я драться, когда не чувствую вы злобы, ни гнѣва?-- Ну, если такъ,-- отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса,-- то я ужъ позабочусь дать тебѣ хорошенькій поводъ. Передъ поединкомъ я тихонько подойду къ вашей милости и отпущу вамъ три -- четыре такихъ оплеухи, что вы упадете на землю къ моимъ ногамъ: этимъ я ужъ непремѣнно вызову вашъ гнѣвъ, хотя бы онъ спалъ, какъ суровъ. -- А я сумѣю на это дать хорошую сдачу,-- сказалъ Санчо:-- я отломлю славную трость, и прежде чѣмъ ваша милость соберетесь вызвать мой гнѣвъ, я такъ усыплю палочными ударами вашъ, что онъ пробудится развѣ на томъ свѣтѣ, гдѣ извѣстно, что я не такой человѣкъ, чтобъ дать кому-нибудь расплющить себѣ лицо. Пусть всякій смотрятъ за собой и лучше усыпить свой гнѣвъ, потому что никто не можетъ знать чужой души, и часто тотъ, кто собирается стричь другихъ, самъ возвращается стриженный. Богъ благословилъ миръ и проклялъ распри, и если кошка, когда ее запираютъ, превращается въ льва, то Богъ знаетъ, во что могу обратиться я, человѣкъ. Поэтому, господинъ оруженосецъ, предупреждаю васъ, что вы будете виноваты во всемъ, что можетъ случиться изъ-за нашего поединка. -- Ладно,-- отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря Лѣса.-- Богъ дастъ день, и мы тогда увидимъ."

Въ это время на деревьяхъ уже начали щебетать тысячи блестящихъ птичекъ, которыя своимъ веселымъ пѣніемъ словно привѣтствовали свѣжую зарю, мало-по-малу показывавшую на востокѣ свое прелестное личико. Она стряхивала съ своихъ золотистыхъ кудрей безчисленное множество жемчужныхъ капелекъ, и растенія, смоченныя этой нѣжной влагой, казалось, сами разбрасывали жемчужныя капли: ивы сбрасывали вкусную манну, родники будто улыбались, ручейки журчали, лѣса веселились, а луга разстилали свой зеленый коверъ.

Но едва дневной свѣтъ освѣтилъ всѣ предметы, какъ первое, что бросилось въ глаза Санчо, былъ носъ оруженосца рыцаря Лѣса, такой длинный, такой огромный, что отъ него падала тѣнь на все тѣло. Въ самомъ дѣлѣ, говорятъ, что этотъ носъ былъ невѣроятныхъ размѣровъ, съ горбомъ въ серединѣ, съ бородавками, сизый, какъ шелковица, и спускавшійся на два пальца ниже рта. Эта длина носа, этотъ цвѣтъ, эти бородавки и этотъ горбъ до того безобразили его лицо, что у Санчо затряслись руки и ноги, какъ у ребенка въ припадкѣ эпилепсіи, и онъ рѣшилъ про себя лучше свести сотни двѣ оплеухъ, чѣмъ позволять пробудить свой гнѣвъ и драться съ этимъ вампиромъ.

Взглянулъ и Донъ-Кихотъ на своего соперника, но тотъ уже надвинулъ шлемъ и опустилъ забрало, такъ что невозможно было разглядѣть его лица. Онъ могъ только замѣтить, что это былъ человѣкъ сильный и невысокаго роста. Незнакомецъ носилъ поверхъ оружія короткую тунику изъ матеріи, словно сотканной изъ золотыхъ нитей, усыпанную блестящими зеркалами въ формѣ маленькихъ лунъ, и этотъ богатый нарядъ придавалъ ему особенное изящество. На верхушкѣ его каски развѣвалось множество зеленыхъ, желтыхъ и бѣлыхъ перьевъ, а его копье, прислоненное къ дереву, было очень длинно, очень толсто и со стальнымъ остріемъ длиною въ пядь. Донъ-Кихотъ замѣтилъ всѣ эти мелочи и заключилъ изъ нихъ, что незнакомецъ долженъ быть важнымъ рыцаремъ. Тѣмъ не менѣе, его не леденилъ страхъ, какъ Санчо Панса; напротивъ, онъ развязно сказалъ рыцарю Зеркалъ: "Если страстное желаніе начать поединокъ не лишило васъ учтивости, господинъ рыцарь, то я попросилъ бы васъ во имя ея приподнять слегка ваше забрало, чтобъ я могъ видѣть, соотвѣтствуетъ ли красота вашего лица изяществу наряда. -- Побѣдитель или побѣжденный,-- отвѣтилъ рыцарь Зеркалъ,-- вы будете имѣть достаточно времени, чтобъ увидѣть мое лицо; а теперь я отказываюсь исполнить ваше желаніе потому, что мнѣ кажется большимъ оскорбленіемъ для прекрасной Кассильды Вандалійской откладывать хотя бы на мгновеніе для поднятія забрала дѣяніе, которое заставитъ васъ признать уже извѣстное вамъ. -- Но вы можете, по крайней мѣрѣ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- сказать, пока мы будемъ садиться на коней, тотъ ли я Донъ-Кихотъ, котораго вы будто побѣдили. -- На это мы вамъ скажемъ {А esto vos respondemos, древняя формула отвѣтовъ, которые давали кастильскіе короли на петиціи кортесовъ. Это объясняетъ конецъ фразы, которая составлена также въ стилѣ формулы.},-- отвѣтилъ рыцарь Зеркалъ, что вы походите на него, какъ двѣ капли воды; но такъ какъ вы увѣряете, что васъ преслѣдуютъ волшебники, то я и не осмѣлюсь утверждать, чтобъ вы были тотъ самый. -- Этого съ меня достаточно,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- чтобъ я повѣрилъ, что вы введены въ заблужденіе; но чтобы вывести васъ изъ него, пусть подведутъ намъ коней. Скорѣе, чѣмъ вы бы подняли свое забрало (если Богъ, моя дама и моя рука меня поддержатъ), я увижу ваше лицо, а вы увидите, что я не тотъ Донъ-Кихотъ, котораго вы побѣдили."

Прервавъ такъ внезапно разговоръ, они вскочили на коней, и Донъ-Кихотъ повернулъ Россинанта, чтобы проѣхать необходимое пространство навстрѣчу своему противнику, который сдѣлалъ то же самое. Но не успѣлъ Донъ-Кихотъ проѣхать и двадцати шаговъ, какъ услышалъ, что рыцарь Зеркалъ называетъ его по имени. Остановившись на половинѣ пути отъ противника, этотъ рыцарь сказалъ: "Помните, господинъ рыцарь, что, по условію вашего боя, побѣжденный, какъ я вамъ уже говорилъ, остается въ распоряженіи побѣдителя. -- Я это уже знаю,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- но побѣжденному не должно быть предписано ничего, выходящаго изъ предѣловъ рыцарства. -- Само собою!" -- замѣтилъ рыцарь Зеркалъ.

Въ эту минуту оруженосецъ съ страннымъ носомъ предсталъ предъ глазами Донъ-Кихота, который пораженъ былъ его видомъ не менѣе, нежели Санчо, принявшій его за нѣкое чудовище или за человѣка особой породы, не вошедшей въ обыкновеніе на этомъ свѣтѣ. Санчо, увидавъ, что господинъ его отъѣзжаетъ для занятія въ бою позиціи, не хотѣлъ остаться одинъ на одинъ съ длинноносымъ чудовищемъ изъ опасенія, чтобы однимъ чиханіемъ его не закончилась ихъ битва и чтобы отъ сотрясенія или испуга онъ, Санчо, не поверженъ былъ на землю. Поэтому онъ побѣжалъ за своимъ господиномъ, повисъ на стремянномъ ремнѣ Россинанта, и, когда ему показалось, что Донъ-Кихотъ поворачиваетъ лошадь, онъ закричалъ: "Умоляю вашу милость, дорогой господинъ, позвольте мнѣ, прежде чѣмъ вы возвратитесь къ битвѣ, взлѣзть на это сѣдло, гдѣ мнѣ можно будетъ удобнѣе нежели съ земли смотрѣть на забавное столкновеніе ваше съ этимъ рыцаремъ. -- Мнѣ кажется, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что тебѣ скорѣе хочется взойти на скамейку, чтобы въ безопасности любоваться бѣгомъ быковъ. -- Если сказать правду,-- отвѣчалъ Санчо,-- то страшныя ноздри этого оруженосца наводятъ на меня ужасъ, и я не могу оставаться около него. -- Онъ дѣйствительно таковъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что, если бы я не былъ я, онѣ бы меня тоже заставили трепетать. Поэтому, иди, я помогу тебѣ влѣзть туда, куда тебѣ хочется."

Пока Донъ-Кихотъ помогалъ Санчо вскорабкаться на сѣдло, рыцарь Зеркалъ проѣхалъ все необходимое пространство и, полагая что и Донъ-Кихотъ сдѣлалъ тоже, онъ, не дожидаясь трубнаго звука, ни другого сигнала къ аттакѣ {Senza che tromba ô segno altro accenasse, говоритъ Аріостъ, описывая битву Градасса и Рено на мечъ Дуриндана и лошадь Байяртъ. (Canto XXXIII, str. LXXIX).}, повернулъ лошадь, которая была не легче и не красивѣе Россинанта, и во весь опоръ подъѣхалъ къ своему противнику. Но увидавъ, что тотъ занятъ тѣмъ, что помогаетъ Санчо взобраться на сѣдло, онъ потянулъ за поводъ и остановился на полпути, за что лошадь была ему очень признательна, потому что не могла сдѣлать болѣе ни шагу. Донъ-Кихотъ, полагавшій, что противникъ обрушится на него какъ молнія, сильно сжалъ шпорами поджарые бока Россинанта и такъ его погналъ, что, если вѣрить исторіи, этотъ единственный разъ можно было признать, что онъ немножко галопировалъ, потому что до сихъ поръ самый его блистательный бѣгъ былъ простой рысью. Съ такой необычной быстротой Донъ-Кихотъ кинулся на рыцаря Зеркалъ, который вонзилъ шпоры въ бока лошади до самыхъ каблуковъ, но не смогъ на палецъ сдвинуть ее съ мѣста, гдѣ она остановилась, какъ вкопанная, среди своего бѣга. При такихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ Донъ-Кихотъ засталъ врасплохъ своего противника, который, спутанный лошадью и стѣсненный своимъ копьемъ, не могъ даже направить послѣдняго на своего непріятеля. Донъ-Кихотъ, не снизошедшій до всѣхъ этихъ неудобствъ, въ полной безопасности и безо всякаго риска поразилъ рыцаря Зеркалъ и при томъ съ такой силой, что мимо воли сбросилъ его на землю чрезъ задъ лошади. Паденіе было такъ тяжко, что незнакомецъ, не двигавшій ни ногами, ни руками, казался убитымъ на мѣстѣ.

Санчо, лишь только увидалъ его лежащимъ на землѣ, поспѣшилъ соскочить съ дерева и подбѣжалъ къ своему господину. Послѣдній, сошедши съ лошади, бросился къ рыцарю Зеркалъ и, распустивъ ремни его вооруженія, чтобы увидать, умеръ ли онъ, и чтобы дать ему вздохнуть, въ случаѣ если онъ живъ, увидалъ... Но кто можетъ передать, что онъ увидалъ, не поразивъ удивленіемъ, изумленіемъ и остолбенѣніемъ тѣхъ, кто это услышитъ? Онъ увидѣлъ, говоритъ исторія, онъ увидѣлъ образъ, лицо, видъ, ликъ, физіономію и очертаніе баккалавра Самсона Карраско. При видѣ его, онъ изо всѣхъ силъ закричалъ Санчо: "Бѣги сюда, Санчо, погляди на то, что ты будешь видѣть, не вѣря этому. Поспѣши, дитя мое, и посмотри, на что способна магія, на что способны колдуны и волшебники." Санчо приблизился и увидалъ лицо баккалавра Карраско; онъ принялся тысячу разъ осѣнять себя крестнымъ знаменіемъ и произносить тысячу молитвъ. Опрокинутый рыцарь не подавалъ, однако, никакого признака жизни, и Санчо сказалъ Донъ-Кихоту: "Я того мнѣнія, добрый мой господинъ, чтобы вы безъ церемоніи воткнули свою шпагу въ ротъ тому, кто похожъ на баккалавра Салсона Карраско; можетъ быть вы убьете въ немъ кого нибудь изъ вашихъ враговъ волшебниковъ. -- А вѣдь ты правъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- ибо что касается враговъ, то чѣмъ ихъ меньше, тѣмъ лучше." Онъ уже обнажилъ свою шпагу, чтобы привести въ исполненіе совѣтъ Санчо, какъ вдругъ появился оруженосецъ рыцаря Зеркалъ, но уже безъ носа, который дѣлалъ его столь безобразнымъ. "Ахъ, остерегитесь, господинъ Донъ-Кихотъ,-- закричалъ онъ громкимъ голосомъ,-- остерегитесь, что вы хотите дѣлать? Этотъ человѣкъ, распростертый у вашихъ ногъ,-- это баккалавръ Самсонъ Карраско, вашъ другъ, а я его оруженосецъ." Санчо, увидавъ его безъ его прежняго безобразія, спросилъ его: "А носъ, что сталось съ нихъ? -- Онъ здѣсь въ моемъ карманѣ,-- отвѣчалъ тотъ. И, опустивъ руку въ правый карманъ, онъ вытащилъ накладной носъ изъ глазированной бумаги, сдѣланный такъ, какъ сейчасъ было описано. Но Санчо, во всѣ глаза смотря на этого человѣка, испустилъ кликъ удивленія: "Матерь Божія! -- воскликнулъ онъ,-- да вѣдь это Томе Сесіалъ, мой сосѣдъ и кумъ! -- Какъ же не я! -- отвѣчалъ оруженосецъ безъ носа. -- Да, Санчо Панса, это я -- Томе Сесіалъ, вашъ другъ, вашъ кумъ. И я вамъ сейчасъ разскажу, какими путями и распутіями я былъ приведенъ сюда, но пока просите и умоляйте господина вашего хозяина, чтобы онъ не трогалъ, не билъ, не ранилъ и не убивалъ рыцаря Зеркалъ, котораго онъ попираетъ своими ногами, потому что это, безо всякаго сомнѣнія, смѣлый неосторожный баккалавръ Самсонъ Карраско, вашъ землякъ."

Въ эту минуту рыцарь Зеркалъ пришелъ въ себя, и Донъ-Кихотъ замѣтивъ, что онъ шевелится, положилъ остріе меча между обоихъ его глазъ и сказалъ ему: "Вы умрете, рыцарь, если не признаете, что несравненная Дульцинея Тобозская стоитъ по красотѣ выше вашей Кассильды Вандалійской. Кромѣ того, вы должны обѣщать, что, если послѣ этого боя и этого паденія вы останетесь живы, вы отправитесь въ городъ Тобозо и отъ моего имени представитесь ей, чтобы она поступила съ вами по своему произволу. Если она предоставитъ васъ на вашъ собственный произволъ, вы обязаны возвратиться ко мнѣ (а слѣдъ моихъ подвиговъ будетъ вамъ указателемъ того, гдѣ меня искать), чтобы разсказать мнѣ, что произошло между вами и ею. Условія эти, согласныя поставленнымъ вами предъ вашимъ боемъ, не выходить за предѣлы странствующаго рыцарства. -- Признаю,-- отвѣчалъ поверженный рыцарь,-- что грязный и разорванный башмакъ госпожи Дульцинеи Тобозской стоитъ большаго, нежели нечесаная, хотя и чистая борода Кассильды. Обѣщаю предстать предъ ея очи и возвратиться предъ ваши чтобы представить вамъ вѣрный и полный отчетъ о томъ, чего вы требуете. -- Вы должны также сказать и повѣрить,-- прибавилъ Донъ-Кихотъ,-- что рыцарь, котораго вы побѣдили, не былъ и не могъ быть Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, но былъ кѣмъ-то другимъ, на него похожимъ, точно такъ же, какъ я говорю я вѣрю, что вы не Карраско, хотя похожи на баккалавра Самсона Карраско, но нѣкто другой, на него похожій, представленный мнѣ моими врагами подъ видомъ баккалавра, чтобы успокоить ярость моего гнѣва и дать мнѣ воспользоваться съ кротостью славой побѣды. -- Все это,-- отвѣчалъ разбитый рыцарь,-- я признаю; обо всемъ этомъ сужу и чувствую такъ же, какъ вы этому вѣрите, объ этомъ судите и чувствуете. Но позвольте мнѣ подняться, я васъ прошу, если только боль отъ паденія позволитъ мнѣ подняться, потому что паденіе привело меня въ довольно скверное состояніе. Донъ-Кихотъ помогъ ему подняться съ помощью оруженосца Томе Сесіала, съ котораго Санчо не сводилъ глазъ, то и дѣло обращаясь къ нему съ вопросами, отвѣтъ на которые показывалъ всякій разъ, что это былъ дѣйствительно Томе Сесіалъ, какъ самъ онъ утверждалъ о себѣ. Но впечатлѣніе, произведенное на мысли Санчо утвержденіемъ его господина, что волшебники преобразили лицо рыцаря Зеркалъ въ лицо баккалавра Карраско, не давало ему повѣрить въ дѣйствительность того, что было предъ его глазами.

Въ концѣ концовъ и господинъ и слуга остались при своемъ заблужденіи, а рыцарь Зеркалъ и его оруженосецъ, смущенные и разбитые, ушли отъ Донъ-Кихота и Санчо съ намѣреніемъ отыскать какую-либо деревню, гдѣ можно было бы покормиться и вправить бока раненому. Что касается Донъ-Кихота и Санчо, то они отправились далѣе по направленію къ Сарагоссѣ, гдѣ исторія и оставляетъ ихъ, съ тѣмъ чтобы сообщить, кто такіе были рыцарь Зеркалъ и его оруженосецъ съ ужаснымъ носомъ.

ГЛАВА XV.

Въ которой разсказано и объяснено, кто такіе были рыцарь и его оруженосецъ.

Донъ-Кихотъ удалился, восхищенный, гордый и сіяющій, что ему удалось одержать побѣду надъ такимъ храбрымъ рыцаремъ, какимъ онъ воображалъ рыцаря Зеркалъ, отъ котораго онъ надѣялся вскорѣ узнать, продолжаются ли еще чары надъ его дамой, такъ какъ побѣжденный, подъ страхомъ перестать считаться рыцаремъ, обязанъ былъ возвратиться и отдать ему отчетъ о томъ, что у него съ всю произойдетъ. Но одно думалъ Донъ-Кихотъ, другое думалъ рыцарь Зеркалъ, хотя въ настоящую минуту, какъ говорятъ, у него была одна только мысль: отыскать мѣсто, гдѣ бы можно было покрыть себя пластырями. Исторія гласитъ, что когда баккалавръ Самсонъ Карраско совѣтовалъ Донъ-Кихоту возобновить пріостановленныя на время похожденія свои,-- это происходило послѣ совѣщанія его со священникомъ и цирюльникомъ о средствѣ заставить Донъ-Кихота спокойно и терпѣливо остаться дома, не безпокоя себя болѣе отправленіемъ на поиски за злосчастными приключеніями. Въ результатѣ этого совѣщанія, по предложенію Карраско, единодушно было рѣшено, чтобы Донъ-Кихоту дать уѣхать, такъ какъ удержать его, повидимому, невозможно; чтобы Самсонъ Карраско выѣхалъ для встрѣчи съ нимъ въ пути подъ видомъ странствующаго рыцаря; чтобы онъ затѣялъ съ нимъ бой, а въ поводахъ къ ссорѣ недостатка не будетъ, чтобы онъ побѣдилъ его, что казалось вещью легкой, формально выговоривши, чтобы побѣжденный остался во власти побѣдителя и чтобы наконецъ баккалавръ-рыцарь отдалъ приказъ побѣжденному Донъ-Кихоту возвратиться въ свою деревню и свой домъ съ воспрещеніемъ удаляться оттуда въ теченіе цѣлыхъ двухъ лѣтъ или пока онъ не отдастъ ему другого приказа. Было ясно, что Донъ-Кихотъ, если будетъ побѣжденъ, щепетильнѣйшимъ образомъ выполнитъ это условіе, чтобы не нарушить законовъ рыцарства; тогда возможно, что въ теченіе своего заключенія онъ позабудетъ свои суетные помыслы, или, по крайней мѣрѣ, будетъ время отыскать средство противъ его безумія.

Карраско взялъ на себя эту роль, а въ оруженосцы къ нему вызвался поступитъ Томе Сесіалъ, кумъ и сосѣдъ Санчо Панса, весельчакъ и забавникъ. Самсонъ вооружился, какъ выше было передано, а Тоне Сесіалъ наклеилъ на свой естественный носъ еще накладной носъ изъ картона и разрисовалъ его, чтобы не быть узнаннымъ своимъ кумомъ, когда они встрѣтятся. Съ намѣреніемъ они поѣхали той же дорогой, что и Донъ-Кихотъ, и едва не поспѣли во-время къ приключенію съ колесницей Смерти. Наконецъ они настигли обоихъ путешественниковъ въ лѣсу, гдѣ съ ними случилось все то, что благоразумнымъ читателемъ прочитано; и если бы не разстроенный мозгъ Донъ-Кихота, который воображалъ, что баккалавръ не есть баккалавръ, господинъ баккалавръ навсегда лишился бы возможности получить свое лиценціатство за то, что не могъ найти даже гнѣзда тамъ, гдѣ разсчитывалъ поймать птицъ.

Тоне Сесіалъ, увидавъ неудачу ихъ добраго намѣренія и плачевный конецъ путешествія, сказалъ баккалавру: "положительно, господинъ Самсонъ Карраско, мы получили то, что заслужили. Легко выдумать и начать предпріятіе, но по большей части не такъ легко кончить его. Донъ-Кихотъ сумасшедшій, мы -- люди въ своемъ умѣ; а между тѣмъ онъ удаляется смѣясь и въ добромъ здоровьѣ, а вы остаетесь въ печали и разбитый. Интересно теперь, съ вашего позволенія, знать, кто болѣе безуменъ: тотъ ли, кто сошелъ съ ума не во своей волѣ или тотъ, кто сходитъ съ уха добровольно? -- Разница между этими двумя сумасшедшими,-- отвѣчалъ Самсонъ,-- та, что сумасшедшій по неволѣ такимъ навсегда и останется, а добровольный сумасшедшій перестанетъ имъ быть, какъ только захочетъ. -- Такимъ образомъ,-- возразилъ Тоне Сесіалъ,-- я былъ сумасшедшимъ по своей волѣ, когда захотѣлъ сдѣлаться оруженосцемъ вашей милости, а теперь по той же волѣ хочу перестать имъ быть и хочу возвратиться во свояси. -- Какъ хотите,-- отвѣчалъ Карраско,-- но думать, что я возвращусь къ себѣ прежде нежели исколочу палкой Донъ-Кихота, все равно, что ждать разсвѣта въ полночь. И искать я его теперь буду не для того, чтобы возвратить ему разсудокъ, а чтобы отомстить за себя, потому что сильная боль въ бокахъ не даетъ мнѣ вести болѣе милостивыя рѣчи.

Такъ препираясь, оба спутника подъѣхали къ одной деревнѣ, гдѣ имѣли великое счастіе найти алгебриста {Слово algebrista происходитъ отъ algebrar и по Коваррубіасу означало въ прежнія времена искусство вправлять сломанныя кости. И теперь еще на нѣкоторыхъ вывѣскахъ цирюльниковъ-хирурговъ можно видѣть надпись: algebrista y sangrador.}, который и перевязалъ раны злосчастному Самсону. Томе Сесіалъ покинулъ его и возвратился домой, а баккалавръ остался для приготовленія въ своей мести. И исторія, которая въ другое время снова о немъ заговоритъ, займется теперь Донъ-Кихотомъ.

ГЛАВА XVI.

О томъ, что произошло между Донъ-Кихотомъ и скромнымъ дворяниномъ изъ Ламанчи.

Въ радости, сіяніи и гордости, о которыхъ была уже рѣчь, Донъ-Кихоть продолжалъ ѣхать, воображая, благодаря недавней побѣдѣ, что во всемъ свѣтѣ въ то время не было рыцаря храбрѣе его. Всѣ приключенія, какія впредь случатся съ нимъ, онъ считалъ какъ бы уже конченными и благополучно завершенными; онъ уже ни во что не ставилъ волшебниковъ и всякія волшебства; онъ уже забылъ о безчисленныхъ палочныхъ ударахъ, полученныхъ ихъ во время его рыцарскихъ похожденій, забылъ о каменномъ дождѣ, который вышибъ у него половину зубовъ, о неблагодарности каторжниковъ, о дерзкихъ побояхъ дубинами, которыми угостили его янгуэзскіе погонщики муловъ. Въ концѣ концовъ онъ про себя сталъ думать, что если бы ему найти какое-нибудь средство, какое-нибудь изобрѣтеніе, чтобы снять чары со своей дамы Дульцинеи, онъ не позавидовалъ бы величайшему счастію, которымъ пользуется или могъ пользоваться счастливѣйшій изъ странствующихъ рыцарей прошедшихъ временъ. Онъ ѣхалъ весь поглощенный этими пріятными мечтами, когда Санчо сказалъ ему: "Не странно ли, господинъ, что у меня все еще предъ глазами этотъ ужасный носъ, этотъ безмѣрный носъ моего кума Тоне Сесіала? -- Ужъ не думаешь ли ты, Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- что рыцарь Зеркалъ былъ баккалавръ Карраско, а его оруженосецъ -- Тоне Сесіалъ, твой кумъ? -- Я не знаю, что сказать на это;-- возразилъ Санчо.-- Я знаю только одно, что примѣты, которыя далъ онъ мнѣ о моемъ домѣ, моей женѣ и моихъ дѣтяхъ, никто кромѣ него и звать не могъ. Что касается лица, то если снять носъ, право, это было лицо Томе Сесіала, какъ я его видѣлъ тысячи тысячъ разъ въ вашей деревнѣ, гдѣ мы живемъ стѣна къ стѣнѣ, и голосъ его тотъ-же. -- Будемъ разсудительны, Санчо,-- заговорилъ Донъ-Кихотъ. -- Слушай и отвѣчай мнѣ: кому можетъ придти въ голову, чтобы баккалавръ Самсонъ Карраско отправился странствующимъ рыцаремъ, снабженный наступательнымъ и оборонительнымъ оружіемъ, сражаться со мною? Развѣ я былъ ему врагомъ? давалъ я ему случай почувствовать ко мнѣ непріязнь? былъ я ему соперникомъ, или дѣйствуетъ самъ онъ оружіемъ, чтобы завидовать славѣ, которую я пріобрѣлъ? -- А что сказать, господинъ, по поводу того,-- сказалъ Санчо,-- что этотъ рыцарь, кто бы онъ ни былъ, такъ похожъ на баккалавра Карраско, а его оруженосецъ Томе Сесіалъ на моего кума? А если это чары, какъ ваша милость говорите, то развѣ на свѣтѣ нѣтъ другихъ двухъ человѣкъ, на которыхъ эти двое могли бы быть похожи? -- Все это уловки и махинація злыхъ волшебеиковъ, которые меня преслѣдуютъ. Предвидя, что я останусь въ битвѣ побѣдителемъ, они такъ устроили, чтобы побѣжденный рыцарь показалъ мнѣ лицо друга моего, баккалавра, дабы дружба, которую я къ нему питаю, помѣстилась между его горломъ и остріемъ моего меча, успокоила справедливый гнѣвъ, которымъ воспламенено было мое сердце и оставила жизнь тому, кто прельщеніями и вѣроломствомъ пытался лишить меня жизни. Если тебѣ нужны доказательства, ты уже хорошо знаешь, о Санчо, по опыту, который не могъ тебя обмануть, какъ легко волшебникамъ измѣнять одни лица въ другія, дѣлать красивымъ то, что безобразно, и безобразнымъ то, что красиво: ты всего два дня тому назадъ собственными глазами видѣлъ прелести и очарованія несравненной Дульцинеи во всей ихъ чистотѣ, во всемъ ихъ естественномъ блескѣ, а я увидѣлъ ее уже безобразною и грубою крестьянкой съ гноемъ подъ глазами, дурнымъ запахомъ изо рта. Удивительно ли, если злой волшебникъ, осмѣлившійся совершить такое отвратительное превращеніе, сдѣлалъ тоже самое съ Самсономъ Карраско и твоимъ кумомъ, чтобы вырвать изъ моихъ рукъ славу побѣды? Но все равно, я утѣшенъ, потому что, какую бы физіономію онъ ни принялъ, я остался побѣдителемъ своего противника. -- Господъ вѣдаетъ истину всѣхъ вещей", отвѣчалъ Санчо, а такъ какъ онъ зналъ, что превращеніе Дульцинеи было дѣломъ его хитрости, то онъ нисколько не былъ удовлетворенъ призрачными доводами своего господина; но отвѣчать онъ больше не хотѣлъ изъ опасенія однимъ какимъ-нибудь словомъ выдать свою плутню.

Въ этомъ мѣстѣ ихъ бесѣды ихъ настигъ одинъ человѣкъ, ѣхавшій той же дорогой на прекрасной сѣрой кобылѣ въ яблокахъ. На немъ былъ габанъ {Gaban -- короткій закрытый плащъ съ рукавами и капюшономъ, употреблявшійся главнымъ образомъ въ путешествіяхъ.} изъ тонкаго зеленаго сукна съ отдѣлкой изъ коричневаго бархата, а на головѣ шляпа такого же бархата. Упряжь на кобылѣ была убрана въ зеленый и фіолетовый цвѣта. Всадникъ былъ при мавританскомъ палашѣ, висѣвшемъ на перевязи зеленой съ золотомъ. Сапоги были такъ же расшиты, какъ и перевязь. Что касается шпоръ, то онѣ не были позолочены, а покрыты лишь зеленымъ лакомъ, но такъ были полированы и такъ блестѣли, что болѣе совпадали со всѣмъ нарядомъ, чѣмъ если бы онѣ были изъ чистаго золота. Поровнявшись съ ними, путешественникъ вѣжливо поклонился и, пришпоривъ лошадь, хотѣлъ проѣхать мимо, но Донъ-Кихотъ его удержалъ. "Милостивый государь,-- сказалъ онъ ему,-- если ваша милость ѣдете тѣмъ-же путемъ, что и мы, и если вамъ не къ спѣху, мнѣ было бы очень лестно продолжать путь съ вами вмѣстѣ.-- Въ сущности,-- отвѣчалъ путникъ,-- и бы я не проѣхалъ такъ быстро, если бы не боялся, чтобы сосѣдство моей кобылы не обезпокоило этого коня. -- О, сударь,-- воскликнулъ тотчасъ-же Санчо,-- вы можете придержать свою кобылу, потому что конь нашъ самая честная и самая благовоспитанная на свѣтѣ лошадь. Никогда въ подобныхъ случаяхъ онъ не совершаетъ ни малѣйшихъ проказъ, а единственный разъ, когда онъ забылся, мы съ господиномъ заплатили ему за это съ большими процентами. Но, впрочемъ, повторяю, что ваша милость можете оставаться около насъ сколько угодно, потому что подавайте этому коню эту кобылу хоть на блюдѣ, онъ ее даже не отвѣдаетъ."

Путникъ придержалъ лошадь за узду, удивленный и манерами и наружностью Донъ-Кихота, ѣхавшаго съ обнаженной головой, такъ какъ Санчо держалъ его шлемъ повѣшеннымъ какъ чемоданъ на лукѣ своего ослинаго сѣдла. И если человѣкъ въ зеленой одеждѣ внимательно разглядывалъ Донъ-Кихота, то Донъ-Кихотъ еще болѣе внимательно разглядывалъ человѣка въ зеленой одеждѣ, потому что онъ казался ему человѣкомъ значительнымъ и знатнымъ. Онъ казался человѣкомъ лѣтъ пятидесяти; въ волосахъ его едва проглядывала просѣдь. Носъ у него былъ орлиный; взглядъ полувеселый, полусеріозный; наконецъ, въ своемъ нарядѣ и манерахъ онъ являлъ человѣка прекрасныхъ качествъ. Что касается его, то сужденіе его о Донъ-Кихотѣ сводилось къ тому, что онъ никогда не видѣлъ человѣка подобнаго рода и съ подобной внѣшностью. Все его удивляло: и длина его лошади, и высота его стана, и худоба, и желтый цвѣтъ его лица, и оружіе, и видъ, и нарядъ, вся эта фигура, наконецъ, какой давно не было въ той сторонѣ видно. Донъ-Кихотъ очень хорошо замѣтилъ, съ какимъ вниманіемъ разсматриваетъ его путникъ, и въ его удивленіи онъ прочелъ его желаніе. Всегда вѣжливый и всегда готовый сдѣлать удовольствіе всѣмъ на свѣтѣ, прежде нежели незнакомецъ обратился въ нему съ какимъ-либо вопросомъ, онъ его предупредилъ и сказалъ: "Фигура, которую ваша милость видите во мнѣ, такъ нова, такъ необычна, что я не удивляюсь, если она васъ поразитъ. Но ваша милость перестанете удивляться, если я скажу вамъ, что я рыцарь, изъ тѣхъ, о которыхъ люди говорятъ, что они отправляются на поиски за приключеніями. Я покинулъ свою родину, я заложилъ свое имѣніе, я отказался отъ домашняго покоя и много дней тому назадъ кинулся въ объятія судьбы, чтобы она повела меня, куда ей угодно. Я хотѣлъ воскресить блаженной памяти странствующее рыцарство, и здѣсь спотыкаясь, тамъ падая, а далѣе подымаясь, я выполнилъ уже большую часть своего намѣренія, помогая вдовамъ, охраняя дѣвицъ, покровительствуя малолѣтнимъ и сиротамъ, исполняя обязанности, свойственныя странствующимъ рыцарямъ. Своими многочисленными, доблестными и христіанскими подвигами я и заслужилъ, что въ печатныхъ строкахъ сталъ извѣстенъ почти всему земному шару. Триста тысячъ томовъ моей исторіи уже отпечатаны, и, если небо не воспротивится, она будетъ отпечатана тысячу разъ въ трехстахъ тысячахъ экземплярахъ. Въ концѣ концовъ, чтобы все заключить въ нѣсколько словъ или, вѣрнѣе, въ одно слово, я вамъ скажу, что я -- рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, называемый рыцаремъ Печальнаго Образа. И хотя похвалы самому себѣ цѣны не имѣютъ, но я бываю иногда вынужденъ расточать ихъ себѣ, за недостаткомъ другихъ, кто могъ бы ихъ говорить. Итакъ, господинъ дворянинъ, ни эта лошадь, ни это копье, ни этотъ щитъ, ни этотъ оруженосецъ, ни все мое вооруженіе, ни блѣдность моего лица не будутъ васъ болѣе удивлять, когда вы знаете, кто я такой и какова моя профессія."

Высказавъ эти слова, Донъ-Кихотъ замолчалъ, а человѣкъ въ зеленой одеждѣ такъ долго медлилъ отвѣтомъ, что можно было думать, что онъ никогда не заговоритъ. Однако, послѣ долгаго молчанія, онъ сказалъ: "Вамъ дѣйствительно, господинъ рыцарь, удалось въ моемъ удивленіи угадать мое желаніе; но вамъ не удалось также прекратить мое удивленіе, вызванное вашимъ видомъ, потому что хотя вы и сказали, сударь, что достаточно будетъ знать, кто вы, чтобы перестать удивляться, но это совсѣмъ не такъ. Напротивъ, теперь, когда я это знаю, я остаюсь еще болѣе удивленнымъ, еще болѣе пораженнымъ, нежели прежде. Какъ! возможно ли, чтобы въ настоящее время на свѣтѣ были странствующіе рыцари и чтобы напечатанное о странствующихъ рыцаряхъ относилось къ дѣйствительно существующимъ? Я не могу себя убѣдить, чтобы нынѣ существовалъ на землѣ кто-либо, ограждающій вдовъ, защищающій дѣвицъ, уважающій замужнихъ женщинъ, помогающій сиротамъ. Я не повѣрилъ бы этому, если бы въ вашей милости я не видалъ этого собственными глазами. Да будетъ благословенно небо, допустившее, чтобы напечатанная, по вашимъ словамъ, исторія вашихъ благородныхъ и истинныхъ подвиговъ рыцарства повергла въ забвеніе безчисленныя выходки ложныхъ странствующихъ рыцарей, наполнявшихъ міръ, въ ущербъ добрымъ дѣламъ и въ опроверженіе добрымъ разсказамъ! -- Многое можно сказать,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- по вопросу о томъ, выдуманы или невыдуманы исторіи о странствующихъ рыцаряхъ. -- Какъ,-- возразилъ зеленый путникъ, неужели есть хоть одинъ человѣкъ, сомнѣвающійся въ ложности этихъ исторій? -- Я сомнѣваюсь,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- но пока оставимъ это, и если наше путешествіе продлятся нѣсколько, я надѣюсь на Бога, что мнѣ удастся доказать вамъ, что вы дурно дѣлали, слѣдуя примѣру тѣхъ, кто считаетъ доказаннымъ, что эти исторіи неистинны."

Это послѣднее замѣчаніе Донъ-Кихота внушило путнику подозрѣніе въ томъ, что мозгъ рыцаря омраченъ, и онъ сталъ ждать другого случая, который подтвердилъ бы эту мысль. Но, прежде нежели перейти къ новымъ предметамъ бесѣды, Донъ-Кихотъ попросилъ его съ своей стороны сказать, кто онъ такой, такъ какъ самъ онъ отдалъ отчетъ о своемъ положеніи въ свѣтѣ и о своемъ образѣ жизни. На это человѣкъ въ зеленомъ габанѣ сказалъ: "Я, господинъ рыцарь Печальнаго Образа, гидальго; родился въ крѣпости, куда мы ѣдемъ сегодня обѣдать, если Богу будетъ угодно. Средства мои невелики; зовутъ меня Донъ-Діего де Миранда. Жизнь свою я провожу съ женой, дѣтьми и друзьями. Занимаюсь охотой и рыбной ловлей, но не держу ни соколовъ, ни гончихъ собакъ; довольствуюсь одной послушной лягавой собакой или смѣлой ищейкой. Есть у меня около шести дюжинъ книгъ, частью на испанскомъ, частью на латинскомъ языкахъ, однѣ историческія, другія религіознаго содержанія. Что касается рыцарскихъ книгъ, онѣ еще не переступали порога моего дома. Я пересматриваю книги свѣтскаго содержанія охотнѣе, нежели религіозныя, но при условіи, чтобы онѣ давали честное препровожденіе времени, удовлетворяли хорошимъ языкомъ, удивляли и нравились по замыслу. А такихъ книгъ очень мало въ нашей Испаніи. Иногда я обѣдаю у своихъ сосѣдей я друзей, но чаще я ихъ въ себѣ приглашаю. Обѣды моя отличаются чистотой, изяществомъ и достаточнымъ обиліемъ. Я не люблю дурно говорить о людяхъ и не позволю, чтобы о нихъ дурно говорили въ моемъ присутствіи. Я не вывѣдываю, какъ живутъ другіе, и не выслѣживаю ихъ поступковъ. Я хожу въ церковь ежедневно; отдаю бѣднымъ часть своего состоянія, не рисуясь добрыми своими дѣлами, не давая доступа въ душу свою ханжеству и тщеславію, этимъ врагамъ, незамѣтно овладѣвающимъ самыми скромными и осмотрительными сердцами. Я стараюсь мирить ссорящихся; я чту матерь Божію и глубоко вѣрую въ безконечное милосердіе Господа нашего Іисуса Христа."

Санчо весьма внимательно выслушалъ это повѣствованіе о жизни и занятіяхъ гидальго. Находя такую жизнь хорошею и святою и полагая, что тотъ, кто ее ведетъ, долженъ творить чудеса, онъ соскочилъ съ своего осла и поспѣшно схватилъ правое стремя дворянина, потомъ со слезами на глазахъ и съ благоговѣйныхъ сердцемъ нѣсколько разъ поцѣловалъ его ногу. Увидавъ это дѣяніе, гидальго воскликнулъ: "Другъ, что вы дѣлаете? Что кто за поцѣлуй? -- Позвольте мнѣ цѣловать васъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что мнѣ кажется, что ваша милость есть первый святой верхомъ на лошади, какого я видѣлъ во всѣ дни моей жизни.-- Я не святой,-- возразилъ гидальго,-- а большой грѣшникъ. Вы же, другъ, должны быть, повидимому, причтены къ добрымъ людямъ, судя по вашей простотѣ." Санчо снова вскарабкался на своего осла, вызвавъ глубоко меланхолическій смѣхъ своего господина и новое удивленіе Донъ-Діего.

Донъ-Кихотъ спросилъ его, сколько у него дѣтей, и прибавилъ, что древніе философы, не знавшіе истиннаго Бога, считали однимъ изъ верховныхъ блатъ обладаніе всѣми преимуществами природы и преимуществами счастія: многими друзьями и многочисленными хорошими дѣтьми. "Что касается меня, господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣчалъ гидальго,-- то у меня одинъ сынъ, но такой, что, если бы его не было, я былъ-бы можетъ быть счастливѣе нежели теперь, не потому, чтобы онъ былъ дуренъ, а потому что онъ не такъ хорошъ, какъ я бы желалъ. Ему теперь лѣтъ восемнадцать. Послѣдніе шесть лѣтъ онъ провелъ въ Саламанкѣ для изученія языковъ латинскаго и греческаго. Но когда я пожелалъ, чтобы онъ перешелъ къ изученію другихъ наукъ, онъ оказался такъ пропитаннымъ, такъ ушедшимъ въ науку поэзіи (если только она можетъ назваться наукой), что нельзя было никакъ заставить его успѣвать въ наукѣ права, которую я хотѣлъ, чтобы онъ изучилъ, или въ наукѣ всѣхъ наукъ -- богословіи. Я хотѣлъ бы, чтобы онъ былъ вѣнцомъ своего народа, потому что въ ваше время короли великолѣпно награждаютъ добродѣтельныхъ литераторовъ {Въ Сервантесѣ, бѣдномъ и забытомъ, пришлось бы предположить, не скажу, христіанскую любовь къ ближнему, а наивность или низость, если бы эта фраза, вышедшая изъ подъ его пера, не была жестокой ироніей.}, потому что литература безъ добродѣтели то же, что жемчугъ въ навозѣ. Онъ ежедневно провѣряетъ, хорошо или дурно выразился Гомеръ въ такомъ то стихѣ Иліады, пристойна или нѣтъ такая-то эпиграмма Марціала, такъ или иначе долженъ быть понятъ такой или иной стихъ Виргилія. Наконецъ, всѣ его разговоры сводятся къ книгамъ этихъ поэтовъ или книгамъ Горація, Персія, Ювенала, Тибулла, ибо современными стихотворцами онъ пренебрегаетъ. А между тѣмъ, несмотря на нелюбовь къ низменной поэзіи, у него голова занята теперь исключительно составленіемъ стихотворенія на четверостишіе, которое ему прислали изъ Саламанки и которое, мнѣ кажется, есть тема для литературнаго состязанія. -- Дѣти, милостивый государь,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- вышли изъ чрева родительскаго, и ихъ должно любить, хороши они или дурны, какъ мы любимъ тѣхъ, кто даетъ вамъ жизнь. Родителямъ надлежитъ вести ихъ съ дѣтства во стезѣ добродѣтели, благовоспитанности, мудрой и христіанской нравственности, дабы выросши они послужили опорой въ старости ихъ родителей и къ славѣ ихъ потомства. Что касается принужденія ихъ къ изученію той или иной науки, то я не нахожу этого ни благоразумнымъ, ни предусмотрительнымъ, напротивъ, давать имъ въ этомъ совѣты, на мой взглядъ, гибельно. Если только не нужно работать для хлѣба насущнаго и если занимающійся на столько счастливъ, что небо дало ему родителей, обезпечивающихъ ему пропитаніе, я того мнѣнія, что ему слѣдуетъ предоставить выборъ для изученія той науки, въ которой онъ чувствуетъ наибольшую склонность, и, если наука поэзіи менѣе полезна, чѣмъ пріятна, она, по крайней мѣрѣ, не позоритъ того, это ею занимается. Поэзія, господинъ гидальго, есть на мой взглядъ тоже, что молодая дѣвушка нѣжнаго возраста и совершенной красоты, которую наряжаютъ и украшаютъ нѣсколько другихъ молодыхъ дѣвушекъ, то есть всѣ другія науки, ибо ей должны служить онѣ всѣ и ею всѣ возвышаться. Но эта достойная любви дѣва не хочетъ давать дотрогиваться до себя всякому, не хочетъ быть влекомой по улицамъ, выставляемой на показъ на перекресткахъ и у всѣхъ четырехъ углахъ дворца {Въ своей повѣсти la Gitanilla de Madrid Сервантесъ раньше уже сказалъ: "Поэзія есть прекрасная дѣва, цѣломудренная, честная, скромная, умная, сдержанная... Она любитъ уединеніе; родинки развлекаютъ ее, луга утѣшаютъ, деревья разгоняютъ скуку, цвѣты даютъ наслажденіе, а сама она очаровываетъ и просвѣщаетъ всѣхъ, кто къ ней приближается.}. Она представляетъ собой алхимію такой добродѣтели, что тотъ, кто умѣетъ съ нею обращаться, сдѣлаетъ изъ нея золото чистое неизмѣримой цѣнности. Онъ долженъ держать ее на привязи и не давать ей перебѣгать въ постыдныя сатиры или недостойныя сонеты. Ее ни въ какомъ случаѣ не должно продавать, развѣ только для героическихъ поэмъ, плачевныхъ трагедій, остроумныхъ и забавныхъ комедій; но она никогда не должна попадать въ руки гаеровъ или невѣжественной черни, не способной ни оцѣнить, ни узнать сокровищъ, въ ней заключающихся. И не думайте, сударь, чтобы я называлъ чернью исключительно простолюдиновъ или людей низкаго происхожденія. Тотъ, кто ничего не знаетъ, будь онъ баринъ или даже князь, долженъ быть причтенъ къ черни. Итакъ кто будетъ обращаться съ поэзіей такъ, какъ я сейчасъ указалъ, тотъ сдѣлаетъ свое имя извѣстнымъ и почитаемымъ среди всѣхъ образованныхъ народовъ земли. Относительно же того, сударь, что вы говорите, что сынъ вашъ не очень почитаетъ поэзію на кастильскомъ языкѣ, то я нахожу, что въ этомъ пунктѣ онъ ошибается, и вотъ мои соображенія: великій Гомеръ не писалъ по-латыни потому, что онъ былъ грекъ, а Виргилій не писалъ по гречески потому, что онъ былъ латынянинъ {Лопе де Вега буквально повторилъ это выраженіе въ третьемъ актѣ своей Доротеи. Въ предисловіи къ своей комедіи El verdadero, amante, обращенномъ къ его сыну, онъ тоже говоритъ: "Я видѣлъ много людей, которые, не зная собственнаго языка, гордились знаніемъ латинскаго и пренебрегали просторѣчіемъ, забывая, что греки не писали по-латыни, а латиняне по-гречески. Истинный поэтъ -- такой, о какихъ говорятъ, что они являются по одному въ столѣтіе,-- пишетъ на родномъ своемъ языкѣ и пишетъ на немъ образцово, какъ Петрарка въ Италіи, Ронсаръ во франція и Гарсилазо въ Испаніи."}. Словомъ, всѣ древніе поэты писали на языкѣ, который они всосали съ молокомъ матери, и не отправлялись на поиски за чужими языками для выраженія ихъ высокихъ мыслей. А когда это такъ, то всего благоразумнѣе было бы распространить это обыкновеніе на всѣ народы и не пренебрегать, напримѣръ, ни германскимъ поэтомъ, потому что онъ пишетъ на родномъ языкѣ, ни кастильскимъ, ни даже бискайскимъ, потому что они пишутъ на своихъ нарѣчіяхъ. Но я полагаю, что сынъ какъ, милостивый государь, нерасположенъ не къ поэзіи народной, а къ самимъ поэтамъ, которые суть собственно только риѳмоплеты, не знакомые съ другими языками, не знающіе никакихъ наукъ, которые содѣйствовали бы пробужденію, поддержкѣ и украшенію ихъ природнаго таланта. И даже въ этомъ можно ошибиться: потому что, по весьма основательному мнѣнію, поэтами рождаются {Nascantur poetae, fiant oratores, сказалъ Квинтиліанъ.}; то есть, изъ чрева матери природный поэтъ выходитъ поэтомъ, и съ однимъ этимъ дарованіемъ, даннымъ ему небомъ, безъ изученія и усилій, онъ творитъ вещи, которыя оправдываютъ того, кто сказалъ: Est Deus in nabis {Овидій, Искусство любитъ, кн. III, ст. 547, и Faeto, кн. VI, ст. 6.} и т. д. Я же прибавлю, что природный поэтъ при помощи искусства будетъ выше того, кто захочетъ быть поэтомъ только потому, что знаетъ искусство. Причина этому лежитъ въ томъ, что искусство не превосходитъ природу, а совершенствуетъ не такимъ образомъ, тамъ гдѣ природа примѣшивается къ искусству, а искусство къ природѣ, тамъ создается истинный поэтъ. Итакъ, выводъ изъ моей рѣчи, господинъ гидальго, тотъ, что вы должны предоставить своему сыну идти туда, куда его влечетъ его звѣзда. Такъ какъ онъ учится настолько хорошо, насколько можетъ, такъ какъ онъ счастливо миновалъ первыя ступени наукъ, то есть древніе языки, то съ ихъ помощью онъ достигнетъ вершины человѣческихъ знаній, которыя столь же приличествуютъ дворянину при шпагѣ и шляпѣ, для украшенія и возвеличенія его, какъ митры -- епископамъ или тоги искуснымъ юристамъ. Браните вашего сына, сударь, если онъ составляетъ сатиры, вредящія репутаціи другихъ; наказывайте его и разрывайте въ клочки его произведенія. Но если онъ составляетъ поученія, на подобіе Горація, гдѣ онъ осуждаетъ всѣ пороки вообще, съ такимъ изяществомъ, какъ его предшественникъ, тогда хвалите его, ибо поэту позволительно писать противъ зависти, издѣваться надъ завистниками въ стихахъ и такимъ же образомъ относиться и къ другимъ порокамъ, ни одной личности однако не называя. Но есть поэты,которые ради остраго словца готовы подвергнуться ссылкѣ на Понтійскіе острова {Намекъ на Овидія, который сосланъ былъ, однако, не на острова, а къ западному побережью Чернаго моря, и не за острое словцо, а за нескромный взглядъ

Inscia quod crimen videront lumina, plector;

Peccatumquo oculos est habuisse meum.

Trietes. (Элег. V).}. Если поэтъ самъ по себѣ нравственъ, будутъ нравственны и стихотворенья его. Перо -- языкъ души; какія мысли порождаются душою, такія писаніи начертываетъ перо. Если короли и принцы встрѣчаютъ чудесную науку поэзіи въ людяхъ благоразумныхъ, серіозныхъ и добродѣтельныхъ, они ихъ почитаютъ, уважаютъ, обогащать и увѣшиваютъ, наконецъ, листьями дерева, въ которое молнія никогда не ударяетъ {Древніе полагали, и Плиній вмѣстѣ съ ними, что лавръ предохраняетъ отъ молніи. Светоній говоритъ о Тиберіи: Et turbatiore coelo nunquam non coronam lauream capite gestavit, quod fulmine adflari negetur id genus frondis (Глава LXIX).}, чтобы показать, что никто не долженъ оскорблять тихъ, чело которыхъ украшено подобными вѣнками."

Человѣкъ въ зеленомъ габанѣ былъ на столько пораженъ рѣчью Донъ-Кихота, что мало-по-малу сталъ отказываться отъ своего первоначальнаго мнѣнія объ умственномъ его разстройствѣ. Санчо съ половины этого разсужденія, не особенно пришедшагося ему по вкусу, уклонился въ сторону, чтобы попросить немного молока у пастуховъ, находившихся по близости и пасшихъ овецъ. Гидальго возобновилъ бесѣду, очарованный умомъ и разсудительностью Донъ-Кихота, какъ вдругъ этотъ послѣдній, поднявъ глаза, увидалъ, что по дорогѣ, до которой они слѣдовали, приближается колесница, надъ которой возвышаются знамена съ королевскими гербами. Ожидая новаго приключенія, онъ громко крикнулъ Санчо, чтобы тотъ подалъ ему шлемъ. Санчо, услыхавъ зовъ, покинулъ пастуховъ, изо всѣхъ силъ сталъ пятками подгонять осла и поспѣшилъ къ своему господину, съ которымъ, какъ увидитъ читатель дальше, случилось безумное и ужасное происшествіе.

ГЛАВА XVII.

Гдѣ проявляется послѣдній предѣлъ, какого достигла и могла достигнуть неслыханная храбрость Донъ-Кихота въ благополучномъ окончаніи, данномъ имъ приключенію со львами.

Исторія передаетъ, что когда Донъ-Кихотъ позвалъ Санчо, чтобы тотъ передалъ ему его головной уборъ, Санчо покупалъ творогъ у пастуховъ. Поспѣшивъ на зовъ своего господина и не зная, что дѣлать съ творогомъ и во что его положить, онъ, чтобы не потерпѣть убытки, такъ какъ за творогъ уже заплатилъ, порѣшилъ опустить его въ шлемъ своего господина. Послѣ этой прекрасной выходки, онъ отправился къ Донъ-Кихоту, который ему сказалъ: "Другъ, дай мнѣ, дай мой шлемъ, потому что, либо я ничего не понимаю въ дѣлѣ похожденій, либо я вижу тамъ нѣчто такое, что обяжетъ меня и уже обязываетъ взяться за оружіе." Человѣкъ въ зеленомъ габанѣ, услыхавъ эти слова, сталъ смотрѣть во всѣ стороны и ничего не увидалъ, кромѣ телѣжки, двигавшейся имъ навстрѣчу съ двумя или тремя вымпелами, изъ чего онъ заключилъ, что телѣжка везла королевскую казну. Онъ подѣлился этой мыслью съ Донъ-Кихотомъ, но тотъ не захотѣлъ придать этому вѣры, вполнѣ убѣжденный, что все съ нимъ случающееся должно быть приключеніе за приключеніемъ. Поэтому онъ отвѣчалъ гидальго: "Человѣкъ, готовый драться, уже наполовину дерется; я ничего не потеряю, приготовившись, потому что по опыту знаю, что у меня есть видимые и невидимые враги, и не знаю только, когда, гдѣ, въ какое время и подъ какимъ видомъ имъ вздумается напасть на меня." Затѣмъ, обернувшись къ Санчо, онъ потребовалъ свой шлемъ, и тотъ, не успѣвъ вынуть оттуда творогъ, вынужденъ былъ такъ и подать его. Донъ-Кихотъ, не замѣтивъ, что въ шлемѣ что-то лежитъ, поспѣшно надѣлъ его на голову; но тамъ какъ творогъ отъ давленія сталъ выжиматься, то по лицу и бородѣ Донъ-Кихота потекли струи молока. Это привело его въ такой ужасъ, что онъ оказалъ Санчо: "Что это, Санчо? Можно подумать, что мой черепъ размягчился, или что мозгъ мой растаялъ, или что вотъ льетъ съ меня съ головы до ногъ. Если правда, что это у меня выступилъ потъ, то, конечно, не отъ страха. Правда, мнѣ предстоитъ ужасное приключеніе. Дай мнѣ, пожалуйста, что-нибудь, что бы обтереть глаза, потому что потъ такъ льетъ у меня со лба, что ослѣпляетъ меня." Санчо, не говоря ни слова, подалъ ему платокъ и возблагодарилъ Бога, что господинъ его не догадался, въ чемъ дѣло. Донъ-Кихотъ обтерся, потомъ снялъ шлемъ, чтобы поглядѣть, отчего его головѣ стало такъ холодно. Увидавъ на двѣ шлема какую-то бѣлую массу, онъ поднесъ ее къ носу и, понюхавъ, вскричалъ: "Клянусь жизнью госпожи Дульцинеи Тобозской, ты положилъ туда мягкаго творогу, бездѣльникъ, нахалъ, неотесанный оруженосецъ!" Санчо отвѣтилъ съ большой флегмой и замѣчательнымъ притворствомъ: "Если это творогъ, такъ дайте его сюда, я его съѣмъ; или лучше, пусть дьяволъ его ѣсть, потому что онъ самъ его туда положилъ. Неужто же я осмѣлился бы пачкать шишакъ вашей милости? Какъ бы не такъ! право, сударь, Богъ меня надоумилъ, что и меня преслѣдуютъ волшебники, потому что я членъ и созданіе вашей милости. Это, вѣрно, они положили туда эту пакость, чтобъ разсердить вашу милость и заставить помять мнѣ какъ слѣдуетъ бока. Только на этотъ разъ они попали въ просакъ, потому что мой господинъ, надѣюсь, настолько знаетъ меня, чтобы понять, что у меня нѣтъ ни творогу ни молока и ничего подобнаго, и что если бы у меня было что-нибудь такое, я бы лучше положилъ это въ желудокъ, чѣмъ въ шишакъ.-- Все можетъ бытъ," отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Между тѣмъ гидальго смотрѣлъ и удивлялся, я еще болѣе удивился, когда Донъ-Кихотъ, вытеревъ голову, лицо,бороду и шлемъ и вдѣвъ ноги въ стремена, наполовину обнажилъ мечъ, схватилъ копье и вскричалъ: "Теперь, что бы ни случилось, я готовъ сразиться хотя бы съ самимъ дьяволомъ.!

Тѣмъ временемъ подъѣхала телѣга съ флагами. При ней были только возница, сидѣвшій на одномъ изъ муловъ, и человѣкъ на передкѣ. Донъ-Кихотъ преградилъ имъ путь и опросилъ: "Куда вы ѣдете, братцы? Что это за телѣга? Что вы везете въ ней и что это за знамена?" Возчикъ отвѣтилъ: "Телѣга моя, а везу я въ ней двухъ прекрасныхъ львовъ въ клѣткѣ, которыхъ оранскій губернаторъ посылаетъ ко двору въ подарокъ его величеству, а знамена эти королевскія, въ знакъ того, что все это принадлежитъ королю, вашему государю. -- А львы большіе? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Такіе большіе,-- отвѣтилъ человѣкъ, сидѣвшій въ телѣгѣ,-- что такихъ еще никогда не привозили изъ Африки въ Испанію. Я сторожъ львовъ и возилъ ихъ уже много, но ни одного еще не было такого. Это самецъ и самка. Левъ въ передней клѣткѣ, а львица въ задней, и они теперь очень голодны, потому что еще ничего сегодня не ѣли. Поэтому пустъ ваша милость посторонится и дастъ намъ поскорѣе доѣхать до мѣста, чтобы накормить ихъ." Но Донъ-Кихотъ сказалъ, улыбаясь: "Для кого львы, а для меня львята, для меня львята! Ну, чертъ возьми, эти господа волшебники, посылающіе ихъ сюда, увидятъ, такой ли я человѣкъ, чтобы пугаться львовъ. Слѣзайте, милый человѣкъ, и такъ какъ вы сторожъ, то откройте клѣтки и выпустите львовъ. Здѣсь, среди поля, я покажу имъ, что такое Донъ-Кихотъ Ламанчскій, на зло и въ пику волшебникамъ, которые мнѣ ихъ посылаютъ.-- Ба, ба! -- произнесъ про себя гидальго.-- Нашъ добрый рыцарь показалъ, кто онъ таковъ. Творогъ ему, должно быть, размягчилъ черепъ и разжижилъ мозгъ." Въ эту минуту къ нему подбѣжалъ Санчо. "О, господинъ! -- вскричалъ онъ.-- Ради Бога постарайтесь, ваша милость, чтобы вой господинъ не дрался съ этими львами. Если онъ на нихъ нападетъ, они насъ всѣхъ растерзаютъ.-- Да что,-- спросилъ гидальго,-- твой господинъ помѣшанный что ли, что ты боишься, что онъ станетъ сражаться съ дикими звѣрями? -- Онъ не помѣшанный,-- отвѣтилъ Санчо,-- но черезчуръ отважный. -- Я ужъ позабочусь, чтобъ онъ не былъ слишкомъ отваженъ", сказалъ гидальго. И, приблизившись къ Донъ-Кихоту, который настаивалъ, чтобы сторожъ открылъ ему клѣтки, онъ сказалъ: "Господинъ рыцарь, странствующіе рыцари должны предпринимать приключенія, которыя представляютъ какую-нибудь надежду на успѣхъ, а не такія, которыя не сулятъ ничего. Отвага, доходящая до сумасбродства, можетъ быть скорѣе названа безуміемъ, чѣмъ храбростью. Къ тому же львы эти не идутъ противъ васъ: они объ этомъ и не помышляютъ. Это подарокъ его величеству, и вамъ не подобаетъ задерживать ихъ и препятствовать ихъ путешествію.-- Полноте, господинъ гидальго,-- возразилъ Донъ-Кихотъ.-- Занимайтесь своей послушной лягавой собакой и своей смѣлой ищейкой, и не мѣшайтесь въ чужія дѣла. Это касается меня одного, и мнѣ лучше знать, ради меня или ради другого кого пріѣхали господа львы." Потомъ, обратившись къ сторожу, онъ прибавилъ:. "Клянусь Богомъ, донъ бездѣльникъ, что я пригвозжу васъ копьемъ къ этой повозкѣ, если вы сейчасъ же не откроете клѣтокъ."

Возница, видя такую рѣшимость этого вооруженнаго по-военному призрака, сказалъ: "Позвольте мнѣ, ваша милость, отпрячь моихъ муловъ и увести ихъ въ укромное мѣстечко, прежде чѣмъ львы разбѣгутся. Если они растерзаютъ муловъ, я погибшій человѣкъ, потому что мулы и телѣга все мое добро. -- О, Ѳома невѣрный! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Слѣзай, пожалуй, и отпрягай муловъ и дѣлай, что хочешь; но ты сейчасъ увидишь, что напрасно трудился и могъ бы не давать себѣ труда отпрягать муловъ." Возница соскочилъ съ телѣги и живо отпрягъ муловъ, а сторожъ львовъ тѣмъ временемъ сказалъ: "Будьте всѣ свидѣтелями, что я противъ воли и насильно вынужденъ открыть клѣтки и выпустить львовъ. Предупреждаю, что этотъ господинъ будетъ отвѣчать за всѣ бѣды и убытки, которые надѣлаютъ львы, и за мое жалованье и всякія другія вознагражденія. Скорѣе попрячьтесь, господа, пока я еще не выпустилъ ихъ, а мнѣ они зла не сдѣлаютъ."

Гидальго еще разъ попытался отговорить Донъ-Кихота отъ этого безумнаго поступка, говоря, что браться за такое предпріятіе значитъ испытывать Бога. Но Донъ-Кихотъ только сказалъ на это, что самъ знаетъ, что дѣлаетъ. -- Берегитесь! -- продолжалъ гидальго.-- Я отлично знаю, что вы ошибаетесь. -- Ну, милостивый государь, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- если вы не желаете быть свидѣтелемъ того, что разыграется, по вашему мнѣнію, въ трагедію, то поторопитесь пришпорить свою кобылу и уѣзжайте въ безопасное мѣсто." Услыхавъ эти слова, Санчо подошелъ со слезами на глазахъ и сталъ въ свою очередь умолять Донъ-Кихота отказаться отъ этого предпріятія, въ сравненіи съ которымъ всѣ прежнія -- и вѣтряныя мельницы, и ужасное приключеніе съ валяльными мельницами и всѣ вообще подвиги, которые онъ совершилъ въ своей жизни,-- были сущей благодатью. "Берегитесь, господинъ!" -- говорилъ Санчо.-- Кто знаетъ, можетъ быть, здѣсь и нѣтъ колдовства или чего-нибудь въ этомъ родѣ. Я видѣлъ черезъ рѣшетку и щели клѣтки когти настоящаго льва, и я знаю, что такіе когти могутъ быть только у льва величиной съ гору. -- Полно! -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Отъ страху онъ тебѣ покажется, пожалуй, величиной съ полміра. Ступай, Санчо, оставь меня одного. Если я здѣсь умру, ты знаешь ваше условіе: ты пойдешь къ Дульцинеѣ, а дальше ты самъ знаешь." Онъ прибавилъ еще нѣсколько словъ, которыя отняли у Санчо всякую надежду, чтобъ онъ отказался отъ своего сумасброднаго рѣшенія.

Человѣкъ въ зеленомъ охотно воспротивился бы этому; но его остановило неравенство его оружія съ вооруженіемъ Донъ-Кихота, и притомъ онъ считалъ невозможнымъ затѣвать ссору съ сумасшедшимъ, какимъ былъ въ его глазахъ Донъ-Кихотъ. А такъ какъ этотъ послѣдній возобновилъ свои угрозы сторожу, то гидальго рѣшился пришпоритъ свою кобылу, Санчо осла, а возница своихъ муловъ, чтобы какъ можно болѣе удалиться отъ телѣги, прежде чѣмъ львы будутъ выпущены изъ клѣтокъ. Санчо уже оплакивалъ смерть своего господина, увѣренный, что тотъ на этотъ разъ лишится жизни въ когтяхъ льва. Онъ проклиналъ свою звѣзду, проклиналъ тотъ часъ, когда ему вздумалось опять поступить въ услуженіе; но, несмотря на слезы и вопли, не забывалъ стегать осла то одной, то другой рукой, чтобы какъ можно болѣе удалиться отъ львовъ.

Сторожъ, видя, что удиравшіе отъѣхали уже далеко, снова сталъ уговаривать и просить Донъ-Кихота. "Слышу,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- но прошу превратить увѣщанія: это потерянный трудъ, и вамъ лучше поторопиться исполнить мое требованіе." Пока сторожъ открывалъ первую клѣтку, Донъ-Кихотъ сталъ соображать, не лучше ли было бы сражаться пѣшимъ, чѣмъ верхомъ, и рѣшилъ, что пѣшимъ дѣйствительно будетъ лучше, потому что Россинантъ можетъ испугаться львовъ. Онъ соскакиваетъ съ коня, бросаетъ копье, беретъ щитъ и вынимаетъ мечъ; затѣмъ твердымъ шагомъ и съ полнымъ безстрашіемъ приближается въ телѣгѣ и съ замѣчательнымъ мужествомъ останавливается передъ ней, въ глубинѣ души поручая себя сперва Богу, затѣмъ своей Дульцинеѣ.

Надо знать, что авторъ этой правдивой исторіи, дойдя до этого мѣста, съ восторгомъ восклицаетъ: О храбрый, о невыразимо отважный Донъ-Кихотъ Ламанчскій! зеркало, въ которое могутъ глядѣться храбрецы всего свѣта! новый Донъ-Мануэль Понсе де-Леонъ, который былъ славой и честью испанскихъ рыцарей! какими словами описать мнѣ этотъ страшный подвигъ? какими убѣдительными доводами сдѣлать мнѣ его правдоподобнымъ для будущихъ вѣковъ? какія похвалы мнѣ найти, которыя были бы достойны и равны твоей славѣ, хотя-бы это были преувеличенія за преувеличеніями? Ты пѣшій, ты одинъ, ты безстрашный, ты великодушный, съ мечомъ въ одной рукѣ,-- и не изъ тѣхъ острыхъ мечей или шпагъ, которыя помѣчены собачкой,-- {Шпагами съ собачкой (Espadas del Perillo) назывались, по причинѣ своей марки, шпаги фабрики Юліана дель Рей, знаменитаго толедскаго оружейнаго мастера. Лезвея ихъ были коротки и широки. Со времени побѣды испанцевъ надъ арабами и завоеванія Толедо (въ 1085 г.), этотъ городъ въ продолженіе нѣсколькихъ столѣтій фабриковалъ самое лучшее бѣлое оружіе во всемъ христіанскомъ мірѣ. Тамъ жили, кромѣ Юліана дель Рей, и масса другихъ оружейныхъ мастеровъ, имена которыхъ прославились. Въ 1617 г. Кристобаль де Фигероа въ своей книгѣ: Plaza universal de сіепсіаs y artes перечислилъ по именамъ до 18 знаменитыхъ оружейныхъ мастеровъ, жившихъ въ томъ же городѣ, и въ мѣстныхъ муниципальныхъ архивахъ еще сохраняются марки 99 фабрикантовъ оружія. Теперь изъ нихъ не осталось уже ни одной, и забыта даже закалка стали, секретъ, который мозарабы открыли испанцамъ.} съ щитомъ въ другой рукѣ,-- и не изъ совершенно чистой и хорошей стали,-- ты твердо ждешь двухъ ужаснѣйшихъ львовъ, какихъ только питали африканскіе лѣса. О, пусть собственные твои подвиги говорятъ въ твою похвалу, отважныя Ламанчецъ! Что же касается меня, то я предоставляю ихъ имъ самимъ, потому что у меня не хватаетъ словъ для ихъ восхваленія."

На этомъ авторъ кончаетъ вышеприведенное восклицаніе и приступаетъ къ продолженію исторія. Когда сторожъ звѣрей, говоритъ онъ, увидалъ, что Донъ-Кихотъ сталъ въ воинственную позу, и что надо было выпустить льва-самца подъ страхомъ немилости сердитаго и отважнаго рыцаря, онъ открылъ настежь первую клѣтку, въ которой, какъ уже сказано, находился этотъ левъ, казавшійся неимовѣрныхъ размѣровъ и ужасный на видъ. При этомъ звѣрь прежде всего завертѣлся въ клѣткѣ, въ которой лежалъ, затѣмъ вытянулся во весь ростъ, протянулъ лапу и выпустилъ когти. Потомъ онъ открылъ пасть, медленно зѣвнулъ, и, высунувъ двухфутовый языкъ, потеръ себѣ имъ глаза и обмылъ все лицо. Послѣ того онъ высунулъ голову изъ клѣтки и осмотрѣлся во всѣ стороны главами, горѣвшими, какъ угольки. Донъ-Кихотъ внимательно слѣдилъ за нимъ, сгорая желаніемъ, чтобъ звѣрь бросился съ телѣгм и сразился съ нимъ, такъ какъ онъ былъ увѣренъ, что изрубитъ его въ куски.

Его безуміе допускало такую возможность; великодушный левъ, болѣе учтивый, чѣмъ нахальный, не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на ребячество и задоръ Донъ-Кихота и, осмотрѣвшись во всѣ стороны, повернулся спиной, показалъ рыцарю свой задъ и съ замѣчательнымъ хладнокровіемъ снова улегся въ клѣткѣ. Видя это, Донъ-Кихотъ приказалъ сторожу взяться за палку и раздражить льва побоями, чтобъ онъ вышелъ. -- Ну, этого я не сдѣлаю,-- отвѣтилъ сторожъ,-- потому что, если я его раздражу, онъ меня же перваго и растерзаетъ. Ваша милость можете удовольствоваться тѣмъ, что вы сдѣлали: больше ужъ невозможно сдѣлать по части храбрости, и вамъ не слѣдъ еще разъ испытывать судьбу. У льва дверь открыта; левъ можетъ выйти или остаться, и если онъ до сихъ поръ не вышелъ, такъ ужъ совсѣмъ сегодня не выйдетъ. Но ваша милость выказали большую отвагу, а по моему, ни одинъ храбрецъ не можетъ сдѣлать больше, какъ вызвать своего противника и ожидать его для поединка. Если вызванный не приходитъ, такъ безчестіе падаетъ на него, и тотъ, кто во-время пришелъ на поединокъ, остается побѣдителемъ. -- Да, это правда,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Закрой дверь и дай мнѣ свидѣтельство въ наилучшей формѣ, какая тебѣ доступна, въ томъ, что ты сейчасъ видѣлъ, а именно: что ты отперъ клѣтку льва, что я его ждалъ, что онъ не вышелъ, что я еще подождалъ его, что онъ опять отказался выйти и что онъ снова улегся. Больше я ничего не обязанъ дѣлать, прочь чары, и пусть Богъ поможетъ разсудку, справедливости, истинному рыцарству, и запри двери, какъ я говорилъ, пока я дамъ сигналъ бѣглецамъ, чтобъ они вернулись и услышали о моемъ подвигѣ изъ собственныхъ твоихъ устъ."

Сторожъ не заставилъ себя долго просить, а Донъ-Кихотъ, поднявъ на остріѣ своего копья платокъ, которымъ онъ недавно обтиралъ съ своего лица дождь отъ творога, сталъ звать не перестававшихъ удирать и на каждомъ шагу оборачивавшихся гидальго и его товарищей по бѣгству. Санчо замѣтилъ сигнальный платокъ и вскричалъ: "Убей меня Богъ, если мой господинъ не побѣдилъ этихъ хищниковъ! Вотъ онъ васъ зоветъ." Они всѣ трое остановились и увидали, что знаки дѣлаетъ дѣйствительно Донъ-Кихотъ. Оправившись немного отъ страха, они мало-по-малу приблизились, такъ что могли слышать крики звавшаго ихъ Донъ-Кихота. Когда же они совсѣмъ подъѣхали къ телѣгѣ, Донъ-Кихотъ сказалъ: "Можешь, братецъ, запрячь своихъ муловъ и продолжать путь. А ты, Санчо, дай мнѣ два золотыхъ для него и для сторожа львовъ въ награду за потерянное изъ-за меня время. -- Очень охотно дамъ,-- отвѣтилъ Санчо.-- Но что же сталось со львами? живы они или нѣтъ?"

Тутъ сторожъ, не торопись и не обинуясь, сталъ разсказывать со всѣми подробностями объ исходѣ поединка. "При видѣ рыцаря,-- говорилъ онъ,-- испуганный левъ не осмѣлился выйти изъ клѣтки, несмотря на то, что дверь долго была открыта, и когда я сказалъ рыцарю, что раздражать льва,-- какъ онъ требовалъ, чтобъ заставить звѣря выйти,-- значитъ испытывать Господа, онъ послѣ долгаго сопротивленія и противъ воли позволилъ мнѣ запереть клѣтку. -- Гм! какъ это тебѣ нравится, Санчо? -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Есть, по твоему, волшебники, которые могутъ сломить храбрость? они могутъ отнять у меня счастье, но мужество и храбрость никогда!"

Санчо отдалъ два золотыхъ, возница впрягъ муловъ, сторожъ въ благодарность поцѣловалъ у Донъ-Кихота руку и обѣщалъ ему разсказать о его отважномъ подвигѣ самому королю, когда увидитъ его во дворцѣ. "Ну, а если его величество,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- спроситъ, кто это сдѣлалъ, вы ему скажите, что рыцарь Львовъ, потому что я хочу, чтобы отнынѣ въ это имя перешло, преобразилось и измѣнилось имя рыцаря Печалльнаго Образа, которое я до сихъ поръ носилъ. Въ этомъ случаѣ я слѣдую лишь древнему обычаю странствующихъ рыцарей, которые мѣняли имена, когда имъ вздумается или когда считали себя вправѣ. {Такъ Амадисъ Галльскій, котораго Донъ-Кихотъ принималъ за образецъ называлъ себя также рыцаремъ Львовъ, а затѣмъ послѣдовательно мѣнялъ это имя на Краснаго рыцаря, рыцаря Крѣпкаго Острова, рыцаря Зеленаго меча, рыцаря Карлика и рыцаря Греческаго.} Послѣ этого телѣга поѣхала своей дорогой, а Донъ-Кихотъ, Санчо и гидальго своей {Рыцарскія исторіи полны разсказовъ о битвахъ рыцарей со львами. Пальмеривъ Оливскій убивалъ ихъ, какъ ягнятъ, а его сынъ Прималеонъ не болѣе церемонился съ ними. Пальмеринъ Англійскій одинъ бился противъ двухъ тигровъ и двухъ львовъ, а когда король Періонъ, отецъ Амадиса Галльскаго, хотѣлъ побѣдить льва, который отнялъ у него на охотѣ оленя, то сошелъ съ лошади, которая, испугавшись, не хотѣла двинуться впередъ. Но не въ однѣхъ этихъ книгахъ могъ Донъ-Кихотъ найти примѣръ для своего безумнаго поступка. Разсказываютъ, что, когда, во время послѣдней Гренадской войны, католическіе короли получили въ подарокъ отъ одного африканскаго эмира нѣсколько львовъ, придворныя дамы глядѣли съ балкона на этихъ звѣрей въ загороженномъ мѣстѣ. Одна изъ нихъ, которой служилъ знаменитый донъ Мануель Понсе, уронила, нарочно или случайно, перчатку. Донъ-Мануэль въ тотъ же мигъ бросился со шпагой въ рукѣ за загородку и поднялъ перчатку своей дамы. По этому-то королева назвала его донъ Мануэлемъ Понсе де Леонъ, и всѣ потомки его сохранили это имя, и потому-то Сервантесъ называетъ Донъ-Кихота новымъ Понсе де Леонъ. Эту исторію разсказывали многіе лѣтописцы и, между прочимъ, Пересъ де Хита въ одномъ изъ своихъ романсовъ. (Guerras civiles de Grenada, cap. XVII.)

!O el bravo don Manuel,

Fonce de Leon llamado,

А quel que sacará el guante,

Que por industrie fue echado

Donde estaban los leones,

Y el lo saeó may osado!}.

Во все это время Донъ-Діего де Миранда не произносилъ ни слова, такъ онъ былъ занятъ поступками и словами Донъ-Кихота, который казался ему или разумнымъ человѣкомъ съ помутившимся умомъ, или сумасшедшимъ съ здравымъ разсудкомъ. Онъ еще не зналъ первой части его исторіи, потому что если бъ онъ ее прочиталъ, то его не поражали бы до такой степени всѣ слова и поступки рыцаря, такъ какъ онъ зналъ бы, какого рода было его сумасшествіе. Не зная еще его исторіи, онъ принималъ его то за разумнаго человѣка, то за сумасшедшаго, потому что все, что тотъ говорилъ, было разсудительно, изящно и хорошо выражено, а все, что онъ дѣлалъ, безразсудно, сумасбродно и нелѣпо. Гидальго думалъ: "Можетъ ли быть большее безуміе, чѣмъ надѣть на голову шлемъ съ творогомъ и воображать, будто волшебники размягчили его мозгъ? Что за безуміе, что за сумасбродство драться со львами!" Донъ-Кихотъ вывелъ его изъ задумчивости и остановилъ его монологъ словами: "Бьюсь объ закладъ, господинъ Донъ Діего де Миранда, что ваша милость принимаете меня за безумца, за сумасброда. И это меня ничуть не удивляетъ, потому что по моимъ поступкамъ ничего иного и подумать нельзя. Ну, а я скажу вашей милости, что и вовсе не такой сумасбродъ и не такой безумецъ, какимъ кажусь. Блестящему рыцарю вполнѣ прилично проткнуть копьемъ благороднаго быка, на площади, на глазахъ у своего короля; {Бои быковъ, прежде чѣмъ были предоставлены наемнымъ гладіаторамъ, долго были въ Испаніи любимымъ упражненіемъ знати и изысканнѣйшимъ придворнымъ развлеченіемъ. О нихъ упоминается въ латинской хроникѣ Альфонса VII, гдѣ разсказывается о празднествахъ, которыя устраивалъ Леонъ въ 1144 г. по поводу бракосочетанія инфанты доны Урраки съ дономъ Гарсіа, королемъ Наваррскимъ: Alii, latratu сапит provocatis tauris, protento venabuto occidebant... Впослѣдствіи этотъ обычай распространился; установились правила для такого рода боевъ, и многіе знатные мужи пріобрѣли въ нихъ большую извѣстность. Донъ Луисъ Сапата разсказываетъ въ интересной главѣ своей Miscelanea, подъ названіемъ de toros y toreros, что самъ Карлъ V бился въ Валладолидѣ, въ присутствіи императрицы и другихъ дамъ, съ большимъ чернымъ быкомъ по имени Магометъ. Несчастные случаи при этомъ были весьма зауряднымъ явленіемъ, и часто человѣческая кровь обагряла арену. Лѣтописи полны разсказовъ о такихъ трагедіяхъ, и достаточно будетъ привести слова П. Педро Густава, который говоритъ въ своей книгѣ Bienas del honesto trabajo (disourso V): "Удостовѣрено, что въ Испаніи отъ этихъ боевъ умираетъ изъ году въ годъ до 300 человѣкъ..." Но ни увѣщанія кортесовъ, ни проклятія папы, ни попытки воспрѣщенія королевскою властью не могли охладить пристрастія испанцевъ къ боямъ быковъ.} рыцарю, покрытому блестящимъ вооруженіемъ, вполнѣ приличествуетъ выйти на веселый поединокъ въ присутствіи дамъ; наконецъ, всѣмъ этимъ рыцарямъ вполнѣ приличествуетъ забавлять дворъ своихъ властителей и прославлять ихъ, если можно такъ выразиться, всѣми этими съ виду военными упражненіями. Но еще болѣе приличествуетъ странствующему рыцарю искать въ уединенныхъ мѣстахъ, въ пустыняхъ, на перекресткахъ дорогъ, въ лѣсахъ и въ горахъ опасныхъ приключеній съ желаніемъ дать имъ благопріятный исходъ, чтобы пріобрѣсти продолжительную, громкую славу. Еще болѣе приличествуетъ странствующему рыцарю, говорю я, помочь вдовѣ въ необитаемой пустынѣ, чѣмъ придворному рыцарю соблазнить дѣвушку среди города. Но всѣ рыцари имѣютъ свои особыя, свойственныя имъ упражненія. Пусть придворный служить дамамъ, пусть своею наружностью украшаетъ дворъ своего монарха, пусть платитъ бѣднымъ дворянамъ, прислуживающимъ у него за столомъ, пусть дѣлаетъ вызовы на турнирахъ и поединкахъ {Разница между поединками (justas) и турнирами (torneos) состояла въ томъ, что въ поединкахъ бились одинъ противъ одного, а въ турнирахъ четверо противъ четверыхъ; кромѣ того, поединки всегда происходили верхами и на копьяхъ, турниры же были общимъ названіемъ рыцарскихъ упражненій и заключали въ себѣ всѣ роды боевъ.} пусть выказываетъ великодушіе, щедрость и великолѣпіе и, въ особенности, пусть будетъ хорошимъ христіаниномъ; тогда онъ, какъ слѣдуетъ, выполнить свой долгъ. Странствующій же рыцарь пусть ищетъ окраинъ міра, пусть проникаетъ въ запутаннѣйшіе лабиринты, пусть на каждомъ шагу берется за невозможное; пусть подвергается среди пустынь лѣтомъ жгучимъ лучамъ полуденнаго солнца, а зимою безпощадной суровости вѣтровъ и холодовъ, пусть не страшится львовъ, не трепещетъ предъ вампирами и другими чудовищами,-- потому что его истинное назначеніе состоитъ въ томъ, чтобъ искать однихъ, вызывать на бой другихъ и все побѣждать. Поэтому-то я, которому выпало на долю принадлежать къ членамъ странствующаго рыцарства, и не могу уклоняться отъ всего того, что, по моему мнѣнію, входитъ въ кругъ обязанностей моей профессіи. Такъ, моей прямой обязанностью было напасть на этихъ львовъ, хотя я и зналъ, что это безграничное сумасбродство, я прекрасно знаю, что такое храбрость: это добродѣтель, занимающая середину между двумя крайними пороками, трусостью и сумасбродствомъ. Но человѣку мужественному не такъ худо дойти до безразсудства, какъ опуститься до трусости; потому что какъ человѣку расточительному легче, чѣмъ скупому, стать щедрымъ, такъ и безразсудному легче сдѣлаться истинно храбрымъ, чѣмъ трусу возвыситься до истиннаго мужества. Что же касается того, чтобъ идти навстрѣчу приключеніямъ, то, вѣрьте мнѣ, господинъ Донъ-Діего, что отступая больше теряешь, чѣмъ идя впередъ, потому что, когда говорятъ: "Этотъ рыцарь смѣлъ и безразсуденъ", то это звучитъ какъ-то лучше, чѣмъ когда говорятъ: "Этотъ рыцарь робокъ и трусливъ". -- Я могу сказать, господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣтилъ Донъ-Діего,-- что все, что ваша милость изволили сказать и сдѣлать, проистекаетъ прямо изъ разсудка, и я убѣжденъ, что если бы законы и правила рыцарства затерялись, вы бы отыскали ихъ въ своемъ сердцѣ, какъ въ ихъ естественномъ складочномъ мѣстѣ и ихъ спеціальномъ архивѣ. Но поторопимся немного, потому что становится поздно, а вамъ нужно еще поспѣть въ мое помѣстье и въ мой домъ. Тамъ ваша милость отдохнете отъ прошедшихъ трудовъ, которые утомили, если не ваше тѣло, то вашъ духъ, что также ведетъ за собой физическую усталость.-- Считаю ваше приглашеніе за особенную честь и съ благодарностью принимаю, господинъ Донъ-Діего," отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Они стали энергичнѣе пришпоривать лошадей, и было около двухъ часовъ пополудни, когда они достигли дома Донъ-Діего, котораго Донъ-Кихотъ назвалъ рыцаремъ Зеленаго Габана.

ГЛАВА XVIII.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ въ замкѣ или домѣ рыцаря Зеленаго Габана, и о другихъ удивительныхъ вещахъ.

Донъ-Кихотъ нашелъ домъ Донъ-Діего обширвымъ, какъ вообще бываетъ въ деревняхъ, съ высѣченнымъ на входной двери оружіемъ изъ необдѣланнаго камня. На дворѣ виднѣлся погребъ, у входа въ который стояли кругомъ глиняные кувшины для вина. Такъ какъ кувшины эти фабриковались въ Тобозо, то при видѣ ихъ Донъ-Кихотъ вспомнилъ о своей заколдованной дамѣ я, вздохнувъ и не думая ни о томъ, что говорить, ни о томъ, кто его слышитъ, вскричалъ: "О, милое сокровище, найденное мною къ моему несчастью! милое и веселое, когда Богу то угодно {Сервантесъ влагаетъ здѣсь въ уста Донъ-Кихота два популярныхъ стиха, которыми начинается десятый сонетъ Гарсаіано де ла-Вега:

!О dulces prendas, por mi mal halladas!

Dulces y alegres cuando Dios qaeria.

Это подражаніе стихамъ Виргилія (Aen., lib IV):

Dulces exuviae, dum fata deasque sinebant.}. О тобозскіе кувшины, которые напомнили мнѣ милое сокровище моего страшнаго горя!" Эти восклицанія услышаны были студентомъ поэтомъ, сыномъ Донъ-Діего, который вышелъ съ матерью привѣтствовать его. И мать, и сынъ были поражены наружностью Донъ-Кихота. Онъ же, соскочивъ съ коня, подошелъ весьма учтиво къ ручкѣ дамы, причемъ Донъ-Діего ей сказалъ: "Примите, сударыня, съ обычнымъ вашимъ радушіемъ господина Донъ-Кихота Ламанчскаго, котораго я вамъ представляю; онъ по профессіи странствующій рыцарь, и притомъ отважнѣйшій и скромнѣйшій, какого только можно встрѣтить на свѣтѣ." Дама, по имени донна Христина, привѣтствовала его съ величайшей учтивостью и радушіемъ, тогда какъ Донъ-Кихотъ предлагалъ себя къ ея услугамъ въ самыхъ изысканныхъ и вѣжливыхъ выраженіяхъ. Почти тѣ же церемоніи онъ продѣлалъ со студентомъ, который, слушая Донъ-Кихота, счелъ его за человѣка разсудительнаго и умнаго.

Тутъ авторъ этой исторіи описываетъ со всѣми подробностями домъ Донъ-Діего, изобразивъ въ этомъ описаніи все, что содержалъ домъ богатаго сельскаго дворянина. Но переводчикъ счелъ за лучшее обойти эти подробности молчаніемъ, потому что онѣ мало относятся въ главному предмету исторіи, обращающей болѣе вниманія на истину, чѣмъ на холодныя отступленія.

Донъ-Кихота ввели въ залъ, гдѣ Санчо разоружилъ его, причемъ онъ остался въ замшевомъ камзолѣ, потертомъ и испачканномъ оружіемъ. На немъ былъ воротникъ въ родѣ студенческаго, не накрахмаленный и безъ кружевъ; башмаки его были желты и вылощены воскомъ. Онъ надѣлъ черезъ плечо мечъ на перевязи изъ кожи морского волка; опоясываться имъ онъ не имѣлъ обыкновенія потому, что, какъ разсказываютъ, уже много лѣтъ страдалъ поясницей. Наконецъ онъ накинулъ на спину маленькій плащъ изъ хорошаго темнаго сукна. Но прежде всего онъ вымылъ голову и лицо въ пяти или шести тазахъ воды (впрочемъ, насчетъ числа тазовъ существуетъ разногласіе), и несмотря на то, послѣдняя вода все еще была слегка окрашена въ цвѣтъ сыворотки, благодаря обжорству Санчо и пріобрѣтенію имъ злополучнаго творога, который такъ испачкалъ его господина.

Разубранный такимъ образомъ и принявъ любезный и развязный видъ, Донъ-Кихотъ вошелъ въ другую комнату, гдѣ его ожидалъ студентъ, который долженъ былъ занимать его, пока не подадутъ обѣда, потому что по случаю пріѣзда такого благороднаго гостя, донна Христина хотѣла показать, что умѣетъ хорошо принимать тѣхъ, кто къ ней пріѣзжаетъ.

Пока Донъ-Кихотъ разоружался, Донъ-Лоренсо (такъ звали сына Донъ-Діего) сказалъ своему отцу: "Что мы должны думать, сударь, о дворянинѣ, котораго ваша милость привезли къ намъ въ домъ? Его имя, наружность и то, что вы сказали, что онъ странствующій рыцарь, повергло насъ, мою мать и меня, въ величайшее изумленіе.-- Я и самъ, право, не знаю о немъ ничего, сынъ мой,-- отвѣтилъ Донъ-Діего.-- Все, что я могу сказать, это -- что онъ на моихъ глазахъ продѣлывалъ такія вещи, на которыя способенъ только совершенно помѣшанный человѣкъ, и говорилъ такъ разсудительно, что заставилъ совсѣмъ забыть о его поступкахъ. Но поговори съ нимъ самъ, пощупай его насчетъ его знаній, а такъ какъ ты довольно уменъ, то и разсуди самъ, уменъ ли онъ или глупъ, хотя я, правду сказать, считаю его скорѣе за сумасшедшаго, чѣмъ за человѣка съ разсудкомъ."

Послѣ этого Донъ-Лоренсо пошелъ, какъ уже сказано, занимать Донъ-Кихота, и въ происшедшемъ между ними разговорѣ Донъ-Кихотъ между прочимъ сказалъ Донъ-Лоренсо: "Господинъ Донъ-Діего де Миранда, вашъ батюшка, разсказалъ мнѣ о вашемъ рѣдкомъ талантѣ: и замѣчательномъ умѣ; онъ мнѣ сказалъ также, что ваша милость великій поэтъ.-- Поэтъ -- можетъ быть,-- отвѣтилъ Донъ-Лоренсо,-- но великимъ я себя считать не могу. Дѣло въ томъ, что я немножко пишу, какъ любитель, и люблю читать хорошихъ поэтовъ; но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ меня можно было назвать великимъ поэтомъ, какъ выразился мой отецъ.-- Это смиреніе мнѣ нравится,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что поэты всѣ нахальны, и каждый воображаетъ, что онъ величайшій поэтъ въ мірѣ.-- Но нѣтъ правила безъ исключенія,-- возразилъ Донъ-Лоренсо,-- и бываютъ поэты, которые и не считаютъ себя поэтами.-- Мало такихъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Но скажите, пожалуйста, какіе стихи вы теперь пишете: вашъ батюшка говорилъ мнѣ, что вы ими очень заняты и озабочены. Если это стихи на тему, такъ я немного знаю въ нихъ толкъ и былъ бы очень радъ прочитать ихъ. Если это для литературнаго состязанія {Литературныя состязанія еще были въ большой модѣ во времена Сервантеса, который и самъ, будучи въ Севильѣ, получилъ первый призъ на конкурсѣ, устроенномъ въ Сарагоссѣ по случаю причисленія къ святымъ Гіацинта, и который принималъ еще участіе къ концу своей жизни въ состязаніи во славу св. Терезы. Послѣ смерти Лопе де Вега было такое состязаніе для прославленія его, и лучшія стихотворенія, представленныя на конкурсъ, собраны были подъ общимъ заглавіемъ Fama postuma.-- Кристоваль Суаресъ де Фигероа говоритъ въ своемъ Pasagero (Aliѵіо 3): "На состязаніе, состоявшееся на дняхъ въ честь св. Антонія Падуанскаго, представлено было 5.000 стихотвореній; такъ что, когда изящнѣйшими изъ нихъ обвѣшали два монастыря и средину церкви, то ихъ осталось еще на 100 монастырей".}, то пусть ваша милость попытается получить второй призъ, такъ какъ первый всегда отдается въ пользу и по оцѣнкѣ личности, тогда какъ второй присуждается по справедливости, и въ сущности третій становится вторымъ, а первый есть ничто иное, какъ третій, подобно университетскимъ дипломамъ. И все-таки названіе перваго приза имѣетъ большое значеніе. -- До сихъ поръ,-- сказалъ про себя Донъ-Лоренсо,-- я не могу считать тебя сумасшедшимъ; но будемъ продолжать. Мнѣ кажется,-- сказалъ онъ вслухъ,-- что ваша милость посѣщали школы: какія же науки вы изучали? -- Науку странствующаго рыцарства,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- которая такъ-же возвышенна, какъ поэзія, и даже на два пальца выше ея. -- Я не знаю, что это за наука,-- возразилъ Донъ-Лоренсо,-- и даже никогда не слыхалъ о ней.-- Это наука,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- вторая заключаетъ въ себѣ всѣ остальныя науки. И въ самомъ дѣлѣ, тотъ, кто занимается ею, долженъ быть юрисконсультомъ и знать законы распредѣлительные и собирательные, чтобы всякому отдавать должное. Онъ долженъ быть теологомъ, чтобъ умѣть ясно излагать символъ христіанской вѣры, которую онъ исповѣдуетъ, когда бы и гдѣ бы это отъ него ни потребовалось. Онъ долженъ быть медикомъ и особенно ботаникомъ, чтобъ узнавать среди пустынь и необитаемыхъ мѣстъ травы, имѣющія свойство исцѣлять рамы, потому что странствующій рыцарь не долженъ искать повсюду человѣка, который бы сумѣлъ перевязать рану. Онъ долженъ быть астрономомъ, чтобъ ночью узнавать по звѣздамъ, который часъ, чтобы знать, въ какомъ климатѣ и какой части міра онъ находится. Онъ долженъ звать математику, потому что она нужна ему на каждомъ шагу; затѣмъ, оставивъ въ сторонѣ, какъ понятное само собою, что онъ долженъ быть украшенъ всѣми богословскими и кардинальскими добродѣтелями, я перехожу къ мелочамъ и говорю, что онъ долженъ умѣть плавать, какъ плавалъ, говорятъ, Николай-рыба {По-испански el pege Nicolas, по-итальянски pesce Colas -- это имя знаменитаго пловца XV столѣтія, уроженца Сициліи. Разсказываютъ, что онъ жилъ больше въ водѣ, чѣмъ на землѣ и, наконецъ, погибъ, погрузившись на дно Мессинскаго залива, чтобы достать оттуда золотую чашу, брошенную въ воду неаполитанскимъ королемъ донъ-Фадрикомъ. Но его исторія, очень популярная въ Италіи и Испаніи, еще не такъ странна, какъ исторія уроженца деревни Ліэрганесъ, близь Сантандера, родившагося въ 1660 г., и имя котораго было Франциско де ла-Вега Касарь. P. Feijoo, современникъ этого событія, разсказываетъ въ двухъ мѣстахъ своихъ сочиненій (Teatro critico et Carias), что этотъ человѣкъ въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ жилъ въ морѣ, что рыбаки Кадиксовой бухты поймали его въ сѣть, что его вернули на родину, но онъ снова бѣжалъ чрезъ нѣсколько времени въ море и уже не возвращался оттуда.}. Онъ долженъ умѣть подковывать и сѣдлать лошадей, и -- если обратимся опять къ болѣе возвышеннымъ дѣламъ -- онъ долженъ сохранять вѣру въ Бога и въ свою даму {Nemo duptici potest amore ligari, говорится въ одномъ изъ каноновъ Статута любви, записаннаго Андри, капелланомъ французскаго двора, въ XIII столѣтіи, въ его книгѣ de Arts amandi (cap. XIII).}, онъ долженъ быть цѣломудренъ въ мысляхъ, благопристоенъ въ рѣчахъ, щедръ въ поступкахъ, храбръ въ дѣлахъ, терпѣливъ въ страданіяхъ, милосердъ къ нуждающимся, и долженъ оставаться твердымъ подвижникомъ истины, хотя бы для защиты ея ему пришлось рисковать жизнью. Изо всѣхъ этихъ великихъ и малыхъ качествъ и состоитъ хорошій странствующій рыцарь. Судите сами, господинъ Донъ-Лоренсо, пуста ли наука, которую изучаетъ рыцарь, дѣлающій изъ вся свою профессію, и можно ли ее сравнить съ самой трудной наукой, преподаваемой въ гимназіяхъ и школахъ.-- Если бъ это было такъ,-- отвѣтилъ Донъ-Лоренсо,-- я-бы сказалъ, что эта наука стоитъ выше всѣхъ остальныхъ.-- Какъ если бъ это было такъ! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Я хочу сказать,-- объяснилъ Донъ-Лоренсо,-- что сомнѣваюсь, чтобы существовали когда либо, прежде или теперь, странствующіе рыцари, и особенно одаренный столькими добродѣтелями. -- Я повторяю вамъ то, что уже не разъ говорилъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ: -- что большинство людей того мнѣнія, будто странствующихъ рыцарей никогда не существовало; а такъ какъ и того мнѣнія, что если небо не откроетъ имъ какимъ-нибудь чудомъ, что рыцари эти и прежде существовали и теперь существуютъ, то напрасно будетъ трудиться убѣдитъ ихъ, какъ опытъ ужь не разъ доказывалъ мнѣ, то я и не стану теперь стараться вывести вашу милость изъ заблужденія, которое вы раздѣляете съ другими. Я стану только просить Бога, чтобы Онъ вывелъ васъ изъ этого заблужденія и уяснилъ вамъ, до какой степени странствующіе рыцари были реальны и необходимы міру въ прошедшія времена и какъ они были бы полезны въ настоящее время, если бы еще были въ ходу. Но теперь, за грѣхи человѣчества, торжествуютъ лѣность, праздность, обжорство и изнѣженность.-- Ну, нашъ гость сталъ заговариваться,-- сказалъ про себя Донъ-Лоренсо.-- Однако, онъ замѣчательный сумасшедшій, и надо быть дуракомъ, чтобъ этого не замѣтить."

Тутъ разговоръ прекратился, потому что ихъ позвали обѣдать. Донъ-Діего спросилъ у сына, какое заключеніе онъ вывелъ объ умѣ его гостя. "Ну,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ,-- ни одинъ врачъ, ни одинъ переписчикъ его словъ не выпутается изъ его безумныхъ рѣчей. Его безуміе, такъ сказать, періодическое, со свѣтлыми промежутками."

Сѣли за столъ, и обѣдъ оказался такой, какой Донъ-Діего дорогой говорилъ, что всегда предлагаетъ своимъ гостямъ, т.-е. обильный, хорошо сервированный и вкусный. Но что всего болѣе очаровало Донъ-Кихота -- это удивительная тишина, царившая въ домѣ, который походилъ на картезіанскій монастырь. Когда убрали со стола, прочитали молитвы и вымыли руки, Донъ-Кихотъ сталъ просить Донъ-Лоренсо прочитать ему своя стихи для литературнаго состязанія. Студентъ отвѣтилъ: "Чтобъ не походить на тѣхъ поэтовъ, которые, когда ихъ просятъ прочитать ихъ стихи, отказываются, а когда не просятъ, навязываются съ ними, я прочитаю мое стихотвореніе, за которое не жду никакихъ премій, потому что писалъ его единственно для умственнаго упражненія.-- Одинъ изъ моихъ друзей, человѣкъ искусный,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- былъ того мнѣнія, что не слѣдуетъ писать стиховъ на заданную тему. Дѣло въ томъ,-- говорилъ онъ,-- что такое стихотвореніе никогда не можетъ вполнѣ сравниться съ оригиналомъ и всегда уклоняется отъ темы; кромѣ того, законы такихъ стихотвореній черезчуръ строги, не допускаютъ ни вопросовъ, ни выраженій въ родѣ "сказалъ онъ" или "скажу я"; они не допускаютъ ни отглагольныхъ существительныхъ, ни фигурныхъ выраженій вмѣсто прямыхъ, и вообще подчинены массѣ запретовъ и трудностей, которые тормозятъ и стѣсняютъ составителей ихъ, какъ ваша милость, навѣрное, испытали на себѣ.-- Я хотѣлъ бы, господинъ Донъ-Кихотъ,-- возразилъ Донъ-Лоренсо,-- поймать васъ на весьма распространенномъ заблужденіи, но не могу, потому что вы у меня выскальзываете изъ рукъ подобно угрю. -- Я не понимаю,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что ваша милость говоряте и что хотите сказать тѣмъ, что я у васъ выскальзываю изъ рукъ. -- Я сейчасъ объяснюсь,-- сказалъ Донъ-Лоренсо,-- но прежде прошу вашу милость выслушать стихи, послужившіе темой, и мои стихи. Вотъ тема:

Если бъ прошлое вернуть,

Какъ тогда я бъ счастливъ былъ,

Иль того бы часъ пробилъ,

Что вдали мрачитъ мой путь. *)

*) Стихотвореніе на тему (glosa) нѣчто вродѣ игры ума во вкусѣ акростиха, образчикъ котораго даетъ Сервантесъ и законы котораго объясняетъ Донъ-Кихотъ, было, до словамъ Лопе де Вега, очень древней формой стихосложенія, свойственной Испаніи и незнакомой другимъ народамъ. Дѣйствительно, такихъ стихотвореній очень много встрѣчается въ Cancionero general, относящемся къ XV столѣтію. Обыкновенно для такихъ стихотвореній давались стихотворныя темы, которыя не только трудно было прилаживать къ концу каждой строфы, но подчасъ и понять было довольно затруднительно.

Стихотвореніе.

Катъ на свѣтѣ все проходитъ,

Такъ прошелъ и счастья сонъ,

Дни несчастья рокъ приводитъ,--

Я къ невзгодамъ пробужденъ.

Много лѣтъ не можетъ грудь

Отъ страданія вздохнуть.

Небо, сжалься надо мною!

Нѣтъ отъ мысли мнѣ покою:

Если бъ прошлое вернуть.

Не ищу иной я славы,

Ни тріумфовъ, ни побѣдъ,

Ни веселья, ни забавы,--

Мысль летитъ за прошлымъ вслѣдъ,

И душа полна отравы.

Если бъ рокъ все воротилъ,

Я бъ тревоги всѣ забылъ;

И когда бы во мгновенье

Снизошло успокоенье,

Какъ тогда я бъ счастливъ былъ.

Но, напрасное мечтанье!

Прошлыхъ дней не воротить;

Тщетно было бы желанье

Мертвыхъ къ жизни пробудить

Иль исправить мірозданье.

Срокъ какъ скоро наступилъ,

Отдалить его нѣтъ силъ.

Неразуменъ, кто мечтаетъ:

Это пусть конца не знаетъ,

Иль того бы часъ пробилъ.

Жизнь не жизнь съ невзгодой вѣчной,

Средь боязни и тревогъ.

Полнъ тоскою безконечной,

Я бъ легко рѣшиться могъ

Кончить съ жизнью скоротечной.

Но небесъ не обмануть,

Съ ней покончивъ какъ-нибудь.

Это жизнь мнѣ возвращаетъ

И предъ тѣмъ мнѣ страхъ внушаетъ,

Что вдали мрачитъ мой путь.

Когда Донъ-Лоренсо дочиталъ свое стихотвореніе, Донъ-Кихотъ поднялся и, схвативъ его правую руку, вскричалъ громкимъ, крикливымъ голосомъ: "Клянусь небомъ и его величіемъ, дитя мое, вы лучшій поэтъ во всей вселенной, вы стоите, чтобъ васъ увѣнчали лаврами не только Кипръ или Гаэта, какъ сказалъ одинъ поэтъ, надъ которымъ да смилуется Господь {Въ этой фразѣ заключается насмѣшка надъ какими то поэтами того времени, но понять ее не удалось.}, но и аѳинскія академіи, если бъ онѣ еще существовали, и нынѣшнія академіи въ Парижѣ, Болоньѣ и Саламанкѣ. Да устроятъ Богъ, чтобы судьи, которые откажутъ вамъ въ первомъ призѣ, были поражены стрѣлами Аполлона, и чтобы музы никогда не переступали порога ихъ домовъ! Прочитайте мнѣ, сударь, умоляю васъ, какое-нибудь серьезное стихотвореніе, потому что я хочу со всѣхъ сторонъ изучить вашъ чудесный геній" {Сервантесъ хотѣлъ, безъ сомнѣнія, показать здѣсь свойственныя всѣмъ восхвалителямъ преувеличенія, и невозможно предположить, чтобъ онъ самъ себя серіозно такъ восторженно расхваливалъ. Онъ вѣрнѣе судилъ о себѣ въ своемъ "Путешествіи на Парнасъ", сказавъ самъ о себѣ: "Я безпрестанно стараюсь и забочусь, чтобы придать себѣ грацію поэта, которой небу не угодно было мнѣ дать..."}.

Нужно ли говорить, что Донъ Лоренсо былъ въ восторгѣ отъ такихъ похвалъ со стороны Донъ-Кихота, хотя и считалъ его сумасшедшимъ? О, могущество лести, какъ ты велико, и какъ широко ты распространяешь предѣлы своихъ пріятныхъ сужденій! Донъ-Лоренсо подтвердилъ истину этихъ словъ, потому что снизошелъ на просьбу Донъ-Кихота и прочиталъ ему слѣдующій сонетъ объ исторіи Пирама и Ѳисбы.

Сонетъ.

Стѣна пробита дѣвою прелестной;--

Ей сердце пылкое Пирамъ открылъ.

Летитъ Амуръ отъ Кипра; вотъ шумъ крылъ

Ужъ слышится надъ щелью той чудесной.

Для голоса нѣтъ мѣста въ щели тѣсной;

И каждый звукъ беззвученъ бы въ ней былъ,

Когда бы двухъ сердецъ горячій пылъ

Изъ словъ не дѣлалъ музыки небесной.

Ихъ страстное желанье не свершилось;

Неосторожность дѣвы въ томъ виной.

Смотрите, что съ влюбленными случилось:

Мечомъ, могилой, памятью одной --

И удивленье случай тотъ внушаетъ --

Ихъ рокъ разитъ, скрываетъ, воскрешаетъ.

"Клянусь Богомъ! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ, выслушавъ сонетъ Донъ-Лоренсо: -- среди множества совершенныхъ поэтовъ, которые живутъ въ наше время, я не встрѣчалъ такого совершеннаго, какъ ваша милость, мой дорогой сударь; по крайней мѣрѣ, искусная композиція этого сонета доказала мнѣ, что это вѣрно."

Донъ-Кихотъ четыре дня прожилъ въ домѣ Донъ-Діего, а затѣмъ попросилъ у послѣдняго позволеніе уѣхать. "Я вамъ очень обязанъ,-- сказалъ онъ,-- за радушный пріемъ, который встрѣтилъ въ этомъ домѣ; но такъ какъ странствующимъ рыцарямъ не подобаетъ посвящать много часовъ праздности и нѣгѣ, то я хочу отправиться исполнять обязанности моей профессіи, ища приключеній, которыми, какъ мнѣ извѣстно, этотъ край изобилуетъ. Я надѣюсь такимъ образомъ провести время въ ожиданіи начала сарагосскихъ поединковъ, которые составляютъ главную цѣль моего путешествія. Но прежде я хочу проникнуть въ Монтезинскую пещеру, о которой въ околодкѣ разсказываютъ такъ много такихъ чудесныхъ вещей; въ то же время я буду стараться открыть происхожденіе и настоящіе источники семи озеръ, называемыхъ въ просторѣчіи Руидерскими лагунами." Донъ-Діего и его сынъ стали восхвалять его благородное намѣреніе и предложили ему взять изъ ихъ дома и изъ ихъ имущества все что ему угодно, съ величайшей готовностью предлагая себя къ его услугамъ и говоря, что его личныя заслуги и благородная профессія, которой онъ занимается, обязываетъ ихъ къ тому.

Наконецъ, наступилъ день отъѣзда, столь же веселый и радостный для Донъ-Кихота, сколько печальный и несчастный для Санчо Пансо, который, чувствуя себя отлично среди царившаго въ кухняхъ Донъ-Діего изобилія, приходилъ въ отчаяніе, что надо было возвращаться въ обычному въ лѣсахъ и пустыняхъ голоду и къ скуднымъ запасамъ своей котомки. Тѣхъ не менѣе, онъ наполнилъ ее до краевъ всѣмъ, что ему казалось годнымъ. Донъ-Кихотъ, простившись со своими хозяевами, сказалъ Донъ-Лоренсо: "Не знаю, говорилъ ли я уже вашей малости, во всякомъ случаѣ повторяю, что если вы хотите сократить труды и дорогу къ достиженію недосягаемой вершины славы, вы должны сдѣлать только одно: оставить тропу поэзіи и свернуть на узенькую тропинку странствующаго рыцарства. Этого достаточно, чтобъ по мановенію руки сдѣлаться императоромъ."

Этой выходкой Донъ-Кихотъ окончательно довершилъ картину своего безумія и еще болѣе освѣтилъ ее тѣмъ, что прибавилъ: "Богу извѣстно, какъ мнѣ хотѣлось бы увести съ собой господина Донъ-Лоренсо, чтобъ научить его, какъ щадить униженныхъ и топтать ногами высокомѣрныхъ {Донъ-Кихотъ примѣняетъ къ странствующимъ рыцарямъ принципъ Parcere subjectis et debellare superbos, который Виргилій приписывалъ римскому народу.}, добродѣтели нераздѣльныя съ моей профессіей. Но тамъ какъ его молодость еще не требуетъ этого, а его похвальныя занятія не дозволяютъ этого, то я ограничусь тѣмъ, что дамъ ему слѣдующій совѣтъ: будучи поэтомъ, онъ станетъ знаменитъ лишь тогда, когда будетъ полагаться на чужое мнѣніе, а не на свое. Нѣтъ отца и матери, которымъ дитя ихъ казалось бы безобразно, а къ дѣтямъ ума это заблужденіе еще болѣе примѣнимо."

Отецъ и сынъ снова были поражены путаницей въ понятіяхъ Донъ-Кихота, то разумныхъ, то безразсудныхъ и упорствомъ, съ которыхъ онъ то и дѣло пускался въ поиски за своими неудачными приключеніями, цѣлью и краеугольнымъ камнемъ всѣхъ его желаній. Послѣ обмѣна взаимными любезностями и предложеніями услугъ, Донъ-Кихотъ и Санчо уѣхали съ милостиваго позволенія хозяйки замка, одинъ на Россинантѣ, другой на ослѣ.

ГЛАВА XIX

Гдѣ разсказывается приключеніе съ влюбленнымъ пастухомъ, вмѣстѣ съ другими поистинѣ прекрасными событіями.

Едва Донъ-Кихотъ выѣхалъ изъ деревни Донъ-Діего, какъ къ нему присоединились два не то священника, не то студента, и два земледѣльца, которые всѣ четверо ѣхали верхомъ на длинноухихъ животныхъ. У одного изъ студентовъ былъ вмѣсто чемодана маленькій узелокъ изъ толстаго зеленаго холста, въ которомъ завязано было кой-какое платье и двѣ пары черныхъ тиковыхъ чулокъ, у другого же было при себѣ только двѣ новыхъ рапиры. Что касается земледѣльцевъ, то при нихъ было нѣсколько вещей, которыя они, очевидно, купили въ какомъ-нибудь городѣ и везли домой въ деревню. И студенты, и земледѣльцы такъ же изумились при видѣ Донъ-Кихота, какъ и все, кто его встрѣчалъ въ первый разъ, и сгорали нетерпѣніемъ узнать; кто такой этотъ человѣкъ, такъ непохожій на другихъ и такъ отличающійся ото всѣхъ. Донъ-Кихотъ раскланялся съ ними и, узнавъ, что они ѣдутъ по одной дорогѣ съ нимъ, предложилъ имъ ѣхать вмѣсти, прося ихъ нѣсколько умѣрить шагъ, такъ какъ ихъ ослы ѣхали скорѣе, чѣмъ его лошадь. Желая выказать имъ любезность, онъ въ немногихъ словахъ разсказалъ имъ, кто онъ и чѣмъ занимается, а именно что онъ странствующій рыцарь и что ѣдетъ искать приключеній во всѣхъ четырехъ странахъ свѣта. Онъ прибавилъ, что имя его Донъ-Кихотъ Ламанчскій, а прозвище рыцарь Львовъ. Для крестьянъ все это было такъ же непонятно, какъ если бы онъ говорилъ по-гречески или по-цыгански; студенты же сразу поняли, что мозгъ его не въ порядкѣ. Тѣмъ не менѣе, они глядѣли на него съ удивленіемъ и не безъ примѣси уваженія, и одинъ изъ нихъ сказалъ ему: "Если ваша милость, господинъ рыцарь, не направляетесь въ опредѣленное мѣсто, какъ всѣ вообще, кто ищетъ приключеній, то поѣдемте съ нами, и вы увидите одну изъ прекраснѣйшихъ и богатѣйшихъ свадебъ, какія когда-либо праздновались въ Ламанчѣ и на нѣсколько миль кругомъ." Донъ-Кихотъ спросилъ, не принцъ ли какой-нибудь женится, что они такъ превозносятъ свадьбу. "Нѣтъ,-- отвѣтилъ студентъ,-- это не болѣе, какъ свадьба крестьянина съ крестьянкой; онъ всѣхъ богаче въ околодкѣ, а она всѣхъ прекраснѣе въ мірѣ. Ихъ свадьба будетъ отпразднована съ необыкновенной и невиданной пышностью, такъ какъ она совершится на лугу, прилегающемъ къ селу невѣсты, которую всѣ называютъ красавицей китеріей. Жениха зовутъ богачъ Камачо. Ей восемнадцать лѣть, а ему двадцать два года, и оба они одинаковаго происхожденія, хотя люди, знающіе наизусть родство всего міра, увѣряютъ, будто красавица Китерія въ этомъ отношеніи стоитъ выше Камачо. Но на это нечего обращать вниманія: богатство достаточно могущественно, чтобы заткнуть и загладить всѣ дыры. И въ самомъ дѣлѣ, этотъ Камачо щедръ, и ему вздумалось покрыть весь лугъ вѣтвями деревъ, такъ что солнцу, если оно вздумаетъ навѣстить свѣжую травку, покрывающую землю, едва-ли это удастся. Онъ заказалъ также пляски какъ со шпагами, такъ и съ бубенчиками {Пляской со шпагами (danzas de espadas) назывались эволюціи, которыя продѣлывали при звукахъ музыки четверо танцующихъ въ бѣлыхъ полотняныхъ одеждахъ со шпагами наголо. Пляску съ маленькими бубенчиками (danzas de cascаbel menudo) продѣлывали люди съ подвязанными къ икрамъ ожерельями изъ бубенчиковъ, которые звенѣли при каждомъ ихъ шагѣ. Обѣ эти пляски очень древни въ Испаніи.}, потому что въ его деревнѣ есть люди, умѣющіе замѣчательно позвякивать ими. О плясунахъ съ башмаками {Плясунами съ башмаками (zapateadores) назывались исполнявшіе деревенскій танецъ, въ которомъ тактъ отбивался руками на башмакахъ.} я ужъ и не говорю: онъ нанялъ ихъ цѣлую тьму. Но изо всего, что я разсказалъ, и изъ множества вещей, о которыхъ я умолчалъ, ни одна, думается мнѣ, такъ не запечатлѣетъ въ памяти эту свадьбу, какъ выходки, которыя, безъ сомнѣнія будетъ продѣлывать несчастный Базиліо. Этотъ Базиліо -- молодой пастухъ, живущій въ одной деревнѣ съ Китеріей, въ собственномъ домикѣ, бокъ-о-бокъ съ домомъ родителей красавицы-крестьянки. Амуръ воспользовался этимъ, чтобъ напомнить міру забытую исторію Пирама и Тизбы, потому что Базиліо влюбился въ Китерію съ юныхъ лѣтъ, и молодая дѣвушка платила ему взаимностью, выражавшейся въ тысячахъ невинныхъ благосклонностей, такъ что въ деревнѣ шли пересуды о любовныхъ шашняхъ между мальчикомъ Базидіо и дѣвочкой Китеріей. Когда оба они выросли, отецъ Китеріи рѣшилъ отказать Базиліо отъ своего дома, куда онъ былъ вхожъ до тѣхъ поръ; затѣмъ, чтобъ избавиться отъ заботъ и опасеній, онъ сговорился выдать свою дочь за богача Камачо, считая невыгоднымъ отдать ее за Базиліо, который не такъ былъ одаренъ фортуной, какъ природой; потому что, говоря по совѣсти и безъ зависти, онъ самый статный малый, какого только можно встрѣтить; сильный, ловкій, превосходный боецъ и замѣчательный игрокъ въ мячъ. Онъ бѣгаетъ, какъ олень, прыгаетъ лучше козы и въ кегляхъ пускаетъ шары точно волшебствомъ. Кромѣ того, онъ поетъ, какъ жаворонокъ, играетъ на гитарѣ такъ, что она словно говоритъ, и, въ довершеніе всего, ловко играетъ кинжаломъ. -- За одно это качество,-- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- малый стоитъ того, чтобъ жениться не только на красавицѣ Китеріи, но даже на королевѣ Женіеврѣ, еслибъ она еще была жива, наперекоръ Ланселоту и всѣмъ, кто сталъ бы противиться этому. -- Скажите-ка это моей женѣ,-- перебилъ Санчо, который до тѣхъ поръ только молча слушалъ.-- Она говоритъ, что всякій долженъ жениться только на равной, и доказываетъ это пословицей, что всякая овца для своего самца {Cada oveja con su pareja. Pareja значитъ половина пары.}. Что до меня, то я бы не прочь, чтобъ этотъ славный парень Базиліо женился на этой дѣвицѣ Китеріи, и будь проклятъ на этомъ и на томъ свѣтѣ тотъ, кто мѣшаетъ людямъ жениться во своему вкусу. -- Если бы всѣ влюбленные могли такъ жениться,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- то у родителей отнято было бы ихъ законное право выбирать для своихъ дѣтей и пристраивать ихъ, какъ и когда имъ вздумается; а если бы выборъ мужей предоставленъ былъ молодымъ дѣвушкамъ, то одна выходила бы за лакея своего отца, а другая за перваго встрѣчнаго, который гордо и заносчиво прошелъ бы по улицѣ, хотя бы это былъ развратный фатъ. Любовь легко ослѣпляетъ глаза разсудка, такъ необходимые для выбора положенія, а въ выборѣ брава особенно рискуешь обмануться: тутъ нужны величайшій тактъ и особенная милость неба, чтобы удачно попасть. Кто собирается предпринять путешествіе, тотъ, если онъ благоразуменъ, выбираетъ себѣ, прежде чѣмъ пуститься въ путь, пріятнаго и надежнаго спутника. Почему же не поступать такъ и тому, кто долженъ всю жизнь до самой своей смерти идти впередъ, особенно когда спутникъ его не покидаетъ его ни въ постели, ни за столомъ, ни гдѣ бы то ни было, какъ жена не покидаетъ мужа. Законная жена не то, что товаръ, который можно возвратить, обмѣнять или перепродать послѣ покупки: это нераздѣльная принадлежность мужа, длящаяся всю жизнь; это узелъ, который, когда его накинешь на шею, превращается въ Гордіевъ узелъ и не можетъ быть развязанъ, пока коса смерти не разсѣчетъ его. Я могъ бы сказать еще многое другое но этому предмету, но меня удерживаетъ желаніе узнать, не остается ли господину лиценціату еще что-нибудь разсказать по поводу исторіи Базиліо. -- Мнѣ остается разсказать еще только одно,-- отвѣтилъ студентъ, баккалавръ или лиценціатъ, какъ его назвалъ Донъ-Кихотъ:-- что съ того дня, какъ Базиліо узналъ, что красавица Китерія выходитъ замужъ за богача Камачо, никто ужъ не видалъ его улыбки и не слыхалъ ни одного разумнаго слова. Онъ всегда печаленъ и задумчивъ, говоритъ самъ съ собой, а это вѣрное доказательство, что онъ лишился разсудка. Онъ мало ѣстъ, мало спитъ; если ѣстъ, то только плоды, и если спитъ, то на открытомъ воздухѣ и на землѣ, какъ скотина. Время отъ времени онъ взглядываетъ на небо, а иной разъ уставится въ землю съ такимъ упорствомъ, что его можно принять за статую въ развѣваемой вѣтромъ одеждѣ. Словомъ, онъ такъ сильно обнаруживаетъ страсть, таящуюся въ его сердцѣ, что всѣ знающіе его опасаются, какъ бы да, которое произнесетъ завтра красавица Китерія, не было для него смертнымъ приговоромъ. -- Богъ сумѣетъ уладить дѣло,-- вскричалъ Санчо,-- потому что, посылая болѣзнь, онъ посылаетъ и лѣкарство. никто не знаетъ, что должно случиться. До завтра остается еще много часовъ, а домъ можетъ обвалиться въ одно мгновеніе. Я часто видѣлъ, какъ въ одно время шелъ дождь и свѣтило солнце, и сколько разъ человѣкъ ложится вечеромъ совершенно здоровый, а утромъ не можетъ пошевельнуться. Скажите: есть ли на свѣтѣ человѣкъ, который могъ бы похвастать, что вбилъ гвоздь въ колесо фортуны? Разумѣется, нѣтъ; а между да и нѣтъ, которые говоритъ женщина, я не положилъ бы и кончика иголки, потому что онъ бы туда не пролѣзъ. Если только Китерія искренно и сильно любитъ Базиліо, я посулю ей цѣлый коробъ счастья, потому что любовь, какъ я слыхалъ, глядитъ сквозь очки, превращающіе мѣдь въ золото, бѣдность въ богатство и стекло въ брилліанты. -- Куда ты къ чорту суешься, проклятый Санчо? -- вскричалъ Донъ-Кихотъ; -- ты какъ начнешь нагромождать пословицы и разныя исторіи, такъ за тобой никто не угоняется, кромѣ развѣ Іуды,-- чтобъ онъ тебя унесъ! Скажи ты, животное, что ты понимаешь въ гвоздяхъ, колесахъ и т. п.?-- Ахъ, батюшки! -- возразилъ Санчо.-- Если вы меня не понимаете, такъ не удивительно, что мои слова кажутся вамъ глупыми. Ну, да все равно, я себя понимаю и знаю, что вовсе не наговорилъ столько глупостей, сколько вы воображаете. Это все ваша милость передираетесь, мой милый господинъ, ко всякому моему слову и ко всякому шагу.-- Да говори хоть придираетесь, исказитель ты прекраснаго языка, чтобъ тебя Господь проклялъ! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Не сердитесь на меня, ваша милость! -- отвѣтилъ Санчо.-- Вѣдь вы знаете, что я не росъ при дворѣ, не учился въ Саламанкѣ и не могу знать, прибавляю ли я или убавляю букву другую въ словахъ, которыя говорю. Клянусь Богомъ! вѣдь нельзя же требовать, чтобъ крестьянинъ изъ Саіаго говорилъ такъ, какъ толедскій горожанинъ. {Tierra de Sayago -- это мѣстность въ провинціи Замора, въ которой жители носятъ только грубые полотняные плащи (sayo) и говорить языкомъ, не болѣе изящнымъ, чѣмъ ихъ нарядъ.-- Альфонсъ Ученый приказалъ, чтобы, въ случаѣ разногласія относительно смысла или произношенія какого-нибудь кастильскаго слова, обращались въ Тохело, какъ къ мѣрилу испанскаго языка.} Да и толедскіе жители не всѣ умѣютъ вѣжливо говорить.-- Это правда,-- согласился лиценціатъ,-- потому что тѣ, которые ростутъ въ зокодоверскихъ лавкахъ и кожевняхъ, не могутъ говорить такъ, какъ люди, гуляющіе по цѣлымъ днямъ въ соборномъ монастырѣ, а между тѣмъ, и тѣ и другіе жители Толедо. Чистый, изящный, изысканный языкъ есть принадлежность просвѣщенныхъ придворныхъ, хотя бы они родились въ махалаондскомъ трактирѣ; я говорю просвѣщенныхъ, потому что между ними встрѣчаются и не просвѣщенные, а свѣтъ -- это истинная грамматика хорошаго языка, если его сопровождаетъ еще и навыкъ. Я, сударь, за грѣхи мои изучалъ каноническое право въ Саламанкѣ и имѣю нѣкоторыя претензіи выражать своя мысля ясными, чистыми и понятными словами.-- Если бы вы не имѣли еще претензіи,-- прибавилъ другой студентъ,-- играть этой рапирой еще лучше, чѣмъ языкомъ, то на лиценціатскомъ экзаменѣ была бы ваша голова, а не хвостъ. -- Послушайте, баккалавръ, возразилъ лиценціатъ: -- ваше мнѣніе объ умѣньи владѣть шпагой есть величайшее заблужденіе въ мірѣ, если вы считаете его лишнимъ и безполезнымъ. -- По моему, это вовсе не мнѣніе,-- отвѣтилъ баккалавръ, котораго звали Корчуэло:-- это доказанная истина, а если вы хотите, чтобъ я доказалъ вамъ это на опытѣ, то у меня есть прекрасный случай для этого: вотъ у васъ двѣ рапиры, а у меня сильный кулакъ, и съ помощью моего мужества, которое тоже не мало, онъ заставитъ васъ сознаться, что я не ошибаюсь. Ну-ка, сойдите на землю и пустите въ ходъ и ваши руки и ноги, и ваши углы, и ваши круги и всю вашу науку: я увѣренъ, что заставлю васъ видѣть звѣзды въ полдень при помощи одной моей невоспитанной и натуральной ловкости, въ которую я послѣ Бога настолько вѣрю, чтобъ утверждать, что еще не родился тотъ человѣкъ, который заставилъ меня удрать, и что нѣтъ на свѣтѣ человѣка, котораго я не взялся бы заставить потерять равновѣсіе. -- Удерете вы или нѣтъ, мнѣ до этого нѣтъ никакого дѣла,-- отвѣтилъ искусный фехтовальщикъ;-- но можетъ легло случиться, что вамъ выроютъ могилу именно тамъ, куда вы явитесь въ первый разъ, т.-е. я хочу сказать, что то самое искусство, которое вы презираете, причинитъ вамъ смерть,-- Ну, это мы посмотримъ,-- возразилъ Корчуэло." И, легко соскочивъ съ осла, онъ яростно схватилъ одну изъ рапиръ, которыя везъ лиценціатъ. "Такъ нельзя поступать,-- вмѣшался Донъ-Кихотъ.-- Я буду вашимъ учителемъ фехтованія и судьей въ этомъ столько разъ возникавшемъ и ни разу не разрѣшенномъ спорѣ." Онъ соскочилъ съ лошади и, взявъ въ руки копье, сталъ среди дороги, между тѣмъ какъ лиценціатъ приближался съ непринужденнымъ видомъ и размѣреннымъ шагомъ къ Корчуэло, который шелъ къ нему навстрѣчу, меча, какъ говорится, молніи изъ глазъ. Двое крестьянъ, которые ихъ сопровождали, оставались, сидя на ослахъ, свидѣтелями этой смертоносной трагедіи. Корчуэло рубилъ и кололъ, и градомъ сыпалъ ударами наотмашь то одной, то обѣими руками. Баккалавръ нападалъ, какъ разъяренный левъ, но лиценціатъ останавливалъ его однимъ толчкомъ рапиры, заставляя его каждый разъ цѣловать ее, точно это была святыня, хотя и не съ такимъ благоговѣніемъ. Лиценціатъ пересчиталъ ему рапирой всѣ пуговицы его полукафтанья, изорвавъ ему короткія полы, точно хвосты полиповъ {Hecho rabos de pulpo -- это поговорка примѣняемая къ изорванному платью.}. Онъ два раза сбилъ съ него шляпу и такъ измучилъ его, что тотъ отъ злобы и бѣшенства схватилъ его рапиру за рукоятку и съ такой силой швырнулъ ее въ пространство, что она отлетѣла почти да три четверти мили. Это письменно засвидѣтельствовалъ одинъ изъ крестьянъ, деревенскій актуарій, который пошелъ поднять ее, и это свидѣтельство должно служить доказательствомъ побѣды искусства надъ силой.

Корчуэло сѣлъ запыхавшись, а Санчо приблизился къ нему и сказалъ: "Право, господинъ баккалавръ, послушайтесь, ваша милость, моего совѣта и впредь не отваживайтесь вызывать людей на фехтованіе, а лучше беритесь за борьбу или метаніе палокъ, потому что для этого у васъ есть и молодость и сила. Что же касается тѣхъ, кого зовутъ бойцами на шпагахъ, то я слыхалъ, что они продѣваютъ остріе шпаги въ игольное ушко.-- Довольно съ меня,-- отвѣтилъ Корчуэло,-- что я, какъ говорится, упалъ съ своего осла и на опытѣ узналъ истину, отъ которой былъ очень далекъ." Сказавъ это, онъ поднялся, чтобы обнять лиценціата, и они остались еще большими друзьями, чѣмъ были прежде. Они не захотѣли дожидаться актуарія, который пошелъ искать рапиру. полагая, что онъ долго не возвратится, и рѣшили продолжать путь, чтобы засвѣтло доѣхать до деревни Китеріи, изъ которой всѣ они были родомъ. Дорогой, которая еще оставалась до деревни, лиценціатъ объяснялъ ихъ превосходство фехтованія съ такими наглядными доказательствами, съ такими фигурами и математическими формулами, что всѣ убѣдились въ преимуществахъ этой науки, а Корчуело излѣчился отъ своего упрямства.

Наступила ночь, и, когда они подъѣзжали къ деревнѣ, ихъ глазамъ представилось точно усѣянное блестящими звѣздами небо. Они услышали также неясные, пріятные звуки разныхъ инструментовъ; какъ флейтъ, тамбуриновъ, лютенъ, гусель, волынокъ и барабановъ. Подъѣхавъ ближе, они увидали, что деревья выстроеннаго у входа въ деревню павильона увѣшаны зажженными фонариками, которыхъ вѣтеръ не гасилъ, такъ какъ онъ дулъ до того слабо, что не имѣлъ даже силы шелохнутъ листка. На музыкантовъ возложены были всѣ свадебныя развлеченія: они шныряли между гостями, одни танцуя, другіе распѣвая, третьи играя на перечисленныхъ инструментахъ; въ общемъ казалось, что на всемъ пространствѣ этого луга бѣгало веселье и прыгало довольство. Множество другихъ людей строили возвышенія и лѣстницы, съ которыхъ можно было бы на другой день смотрѣть на представленія и танцы, готовившіеся въ этомъ мѣстѣ въ честь свадьбы богача Камачо и похоронъ Базиліо.

Донъ-Кихотъ не захотѣлъ въѣхать въ деревню, хотя баккалавръ и крестьянинъ и просили его о томъ. Онъ привелъ, по его мнѣнію, очень вѣскую отговорку, что странствующіе рыцари имѣютъ обыкновеніе спать въ поляхъ и лѣсахъ, а не въ домахъ, хотя бы то были золоченыя палаты. Послѣ этого отвѣта онъ нѣсколько уклонился отъ дороги, вопреки желанію Санчо, которому вспомнился хорошій пріютъ, найденный имъ въ замкѣ или домѣ Донъ-Діего.

0x01 graphic

ГЛАВА XX.

Въ которой разсказывается о свадьбѣ богача Камачо и приключеніи бѣдняка Базиліо.

Едва свѣтлая заря уступила мѣсто блестящему Фебу, дабы онъ жгучими лучами осушилъ влажные брилліанты ея золотистыхъ волосъ, какъ Донъ-Кихотъ, стряхнувъ лѣнь съ своихъ членовъ, всталъ на ноги и позвалъ еще храпѣвшаго оруженосца Санчо. Увидавъ его въ закрытыми глазами и открытымъ ртомъ, Донъ-Кихотъ сказалъ ему, прежде чѣмъ сталъ его будить: "О ты, счастливѣйшій изо всѣхъ живущихъ на поверхности земной! ты самъ никому не завидуешь и ни въ комъ не возбуждаешь зависти и спишь себѣ съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ, не преслѣдуемый волшебниками и не тревожимый чарами! Они, повторяю и буду я сто разъ повторять, ты, которому не приходятся страдать безпрестанной безсонницей отъ пламени ревности, ты, котораго не будитъ забота о неоплаченныхъ долгахъ или о насущномъ кускѣ хлѣба для себя и своей бѣдной семьи, не волнуетъ тебя честолюбіе, не мучитъ пустая свѣтская роскошь, потому что твои стремленія не заходятъ за предѣлы заботъ о твоемъ ослѣ, ибо забота о собственной твоей особѣ предоставлена мнѣ, какъ справедливый противовѣсъ, который даютъ обычай и природа господамъ. Слуга спятъ, а хозяинъ бодрствуетъ, думая о томъ, какъ прокормить его, какъ улучшить его участь и помочь ему. Не слугу гнететъ горе, когда бронзовое небо отказываетъ землѣ въ живительной росѣ, а хозяина, который долженъ прокормить и въ неурожайный голодный годъ того, кто служилъ ему въ урожайный и обильный годъ."

На все это Санчо не отвѣтилъ ни однимъ словомъ, потому что спалъ; и онъ бы, конечно, не такъ скоро проснулся, если бы Донъ-Кихотъ не заставилъ его кончикомъ копья прійти въ себя. Онъ проснулся, протеръ глаза и потянулся; потомъ повернулъ голову направо, потомъ налѣво и сказалъ: "Со стороны этого павильона, если не ошибаюсь, слышится запахъ дыма и пахнетъ скорѣе жаренымъ окорокомъ, чѣмъ тимьяномъ и богородской травой. Клянусь душой, свадьба, которая возвѣщаетъ о себѣ такими ароматами, обѣщаетъ быть обильна и щедра. -- Молчи, обжора,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и вставай скорѣе. Мы поѣдемъ на эту свадьбу, чтобы поглядѣть, что станетъ дѣлать отверженный Базиліо.-- По мнѣ,-- отвѣтилъ Санчо,-- пусть дѣлаетъ, что хочетъ. Зачѣмъ онъ бѣденъ? Онъ самъ бы могъ жениться на Китеріи. А когда у него нѣтъ ни копейки за душою, такъ не въ облакахъ же ему жениться. По правдѣ сказать, господинъ, я того мнѣнія, что бѣднякъ долженъ довольствоваться тѣмъ, что находитъ, а не искать брилліантовъ въ виноградникѣ. Бьюсь объ закладъ, что Камачо можетъ упрятать Базиліо въ мѣшокъ съ золотыми. А если такъ, то Китерія будетъ очень глупа, если откажется отъ нарядовъ и драгоцѣнностей, которые ей надарилъ и еще можетъ надаритъ Камачо, и вмѣсто того возьметъ себѣ талантъ Базиліо метать палки и играть рапирой. За самое лучшее метаніе и самый удачный ударъ рапирой не даютъ и стакана вина въ трактирѣ. Кому какая корысть отъ талантовъ и прелестей, которые ничего не приносятъ? А если эти таланты и прелести достаются тому, у кого кошелекъ полонъ, о! тогда желаю себѣ столько счастья, сколько у него достоинствъ. Хорошій домъ можно построить только на хорошемъ основаніи, а лучшее основаніе въ мірѣ -- это деньги.-- Ради самого Господа! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- кончай же свою рѣчь, Санчо; я увѣренъ, что, если бы тебѣ позволить доканчивать рѣчи, которыя ты начинаешь на каждомъ шагу, у тебя не оставалось бы времени ни для ѣды, ни для сна, а ты бы все только говорилъ и говорилъ.-- Если бы у вашей милости память не была такъ коротка, вы бы помнили условія нашего договора, который мы заключили передъ тѣмъ, какъ выѣхали въ поле. Одно изъ нихъ состояло въ томъ, что вы позволите мнѣ говорить, сколько душѣ моей будетъ угодно, лишь бы я говорилъ не противъ ближнихъ и не противъ вашей власти; а я, кажется, еще не нарушалъ условій.-- Совсѣмъ не помню этого условія, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- но еслибъ это было и такъ, я все-таки требую, чтобъ ты замолчалъ и слѣдовалъ за мной, потому что уже и музыка, которую мы вчера слышали, опять веселитъ долины, и свадьба, безъ сомнѣнія, будетъ праздноваться скорѣе утромъ, пока свѣжо, чѣмъ позже, когда начнется жара."

Санчо повиновался своему господину, и, когда Россинантъ и оселъ были осѣдланы, рыцарь и оруженосецъ сѣли на своихъ животныхъ и шагомъ въѣхали въ павильонъ. Первое, что представилось глазамъ Санчо, былъ цѣлый быкъ, висѣвшій на вертелѣ въ дуплѣ молодого вяза, а костеръ, разложенный для того, чтобъ жарить этого быка, состоялъ изъ цѣлой горы дровъ. Вокругъ этого костра стояло шесть чугуновъ, которые, конечно, отлиты были не въ обыкновенной формѣ для чугуновъ, такъ какъ это были винные кувшины {Tinajas -- это родъ большихъ мисокъ, въ которыхъ, за неимѣніемъ бочекъ, въ Ламанчѣ держатъ вино.}, изъ которыхъ каждый вмѣщалъ въ себѣ цѣлую бойню мяса. Въ ихъ стѣнкахъ лежали цѣлые бараны, казавшіеся тамъ не больше голубей. Очищенныхъ и совсѣмъ заготовленныхъ зайцевъ и куръ висѣло многое множество на деревьяхъ въ ожиданіи, пока ихъ погребутъ въ чугунахъ; такое же количество птицъ и дичи разныхъ сортовъ висѣло на вѣтвяхъ, чтобъ не испортиться. Санчо насчиталъ болѣе пятидесяти большихъ мѣховъ пинтъ въ пятьдесятъ каждый, и всѣ они, какъ скоро обнаружилось, наполнены были прекрасными винами. Кучи бѣлаго хлѣба были величиной съ груды пшеницы въ житницахъ. Сыры, наваленные словно кирпичи въ полѣ, образовали цѣлыя стѣны, а два котла масла, громадные, какъ котлы красильщиковъ, служили для поджариванія разныхъ пирожныхъ, которыя оттуда вынимали двумя огромными лопатами, чтобы погружать ихъ затѣмъ въ стоявшій рядомъ котелъ съ медомъ. Поваровъ и поварихъ было до пятидесяти, и всѣ они были чисты, проворны и довольны. Въ обширный животъ быка зашиты были двѣнадцать молочныхъ поросятъ, предназначенныхъ для того, чтобы сдѣлать быка нѣжнѣе и вкуснѣе. Что же касается пряностей, то ихъ закупили, казалось, не фунтами, а пудами, и онѣ навалены были въ большомъ открытомъ сундукѣ. Словомъ, приготовленія къ свадебному пиру были хотя просты, но такъ обильны, что ими можно было накормить цѣлую армію.

Санчо Панса вытаращилъ глаза на всѣ эти чудеса и созерцалъ ихъ и восхищался. Первое, что его плѣнило, были чугуны, изъ которыхъ онъ охотно отвѣдалъ бы супу; затѣмъ его сердце тронули мѣхи, и, наконецъ, пироги съ фруктами, лежавшіе еще въ печахъ, если можно назвать печами такіе огромные котлы. Наконецъ, не въ силахъ выдерживать болѣе, онъ подъѣхалъ къ одному изъ проворныхъ поваровъ и со всею учтивостью голоднаго желудка попросилъ у него позволенія обмакнуть кусокъ хлѣба въ одинъ изъ этихъ чугуновъ.

"Ну, братецъ,-- отвѣтилъ поваръ,-- сегодняшній день, благодаря богачу Камачо, не изъ тѣхъ, въ которые возможно голодать. Слѣзай съ осла и поищи тамъ ложки: можешь съѣсть на здоровье курочку-другую.-- Я не вижу тутъ ложки,-- отвѣтилъ Санчо.-- Сейчасъ,-- сказалъ поваръ.-- Пресвятая Богородица, какой же ты простакъ и изъ-за какихъ пустяковъ становишься въ тупикъ!" -- Сказавъ это, онъ взялъ кастрюлю, .погрузилъ ее въ одинъ изъ кувшиновъ, служившихъ чугунами, и разомъ вытащилъ оттуда трехъ куръ и двухъ гусей. "Бери, пріятель,-- сказалъ онъ,-- позавтракай малость въ ожиданіи обѣда. -- Но куда же я ее выложу? -- спросилъ Санчо. -- Да бери ее вмѣстѣ съ кастрюлей,-- отвѣтилъ поваръ,-- для богатства и радости Камачо все ни почемъ."

Пока Санчо обдѣлывалъ такимъ образомъ свои дѣлишки, Донъ-Кихотъ слѣдилъ, какъ въ павильонъ въѣзжали человѣкъ двѣнадцать крестьянъ на прекрасныхъ кобылахъ, въ богатой деревенской упряжи съ массой бубенчиковъ на сбруяхъ. Крестьяне были въ праздничныхъ одеждахъ и дружно проѣхали нѣсколько разъ съ одного конца луга до другого, разомъ радостно выкрикивая: "Да здравствуетъ Камачо и Кітерія, изъ которыхъ онъ такъ же богатъ, какъ она прекрасна, а она всѣхъ на свѣтѣ прекраснѣй!" Услышавъ это, Донъ-Кихотъ сказалъ про себя: "Видно, что эти люди не видали моей Дульцинеи Тобозской, потому что, если бы они ее видѣли, они бы придержали узду похваламъ этой Китеріи". Черезъ минуту съ разныхъ сторонъ въ павильонъ вошли группы разнаго рода плясуновъ, и между прочимъ партія плясуновъ со шпагами, состоявшая изъ двадцати четырехъ молодыхъ людей красивой наружности въ тонкихъ бѣлыхъ полотняныхъ одеждахъ и въ разноцвѣтныхъ шелковыхъ носовыхъ платкахъ на головахъ. Они шли подъ предводительствомъ ловкаго молодого человѣка, у котораго одинъ изъ сидѣвшихъ на кобылахъ крестьянъ спросилъ, не раненъ ли кто изъ плясуновъ. "Пока, слава Богу, никто,-- отвѣтилъ предводитель.-- Мы всѣ здоровы." Затѣмъ онъ началъ съ товарищами пляску, выдѣлывая такія штуки и съ такимъ искусствомъ, что Донъ-Кихотъ, какъ ни привыченъ былъ къ такого рода пляскамъ, призвалъ, что никогда не видалъ ничего болѣе ловкаго.

Не менѣе восхитила Донъ-Кихота и другая группа, вошедшая вслѣдъ за первой. Она состояла изъ молодыхъ дѣвушекъ, выбранныхъ за красоту и такъ хорошо подобранныхъ, что ни одна изъ нихъ не казалась моложе четырнадцати лѣтъ и старше восемнадцати. Всѣ онѣ были въ легкихъ зеленыхъ одеждахъ, и волосы ихъ были наполовину заплетены, наполовину распущены, и такого золотистаго цвѣта, что могли поспорить съ самимъ солнцемъ; на волосахъ у нихъ были гирлянды изъ жасмина, розъ, амаранта и жимолости. Эта молоденькая группа шла подъ предводительствомъ почтеннаго старца и внушительнаго вида матроны, которые были, однако, гораздо проворнѣе и живѣе, чѣмъ можно было ожидать при ихъ преклонномъ возрастѣ. Эти молодыя дѣвушки съ цѣломудренными лицами и проворными ногами, плясавшіе подъ звуки волынки, оказались лучшими въ мірѣ плясуньями.

Послѣ нихъ начался сложный танецъ изъ такъ называемыхъ говорящихъ {Говорящіе танцы или пляски (danzes habladas) были, какъ видно изъ слѣдующаго описанія, особаго рода пантомимы, перемѣшанныя съ танцами и пѣснями или речитативами.}. Его исполняла группа изъ восьми нимфъ, раздѣленная на два ряда; однимъ предводительствовалъ богъ Купидонъ, другимъ Интересъ, причемъ Купидонъ былъ съ крыльями, лукомъ и колчаномъ, а Интересъ въ богатыхъ золотыхъ и шелковыхъ тканяхъ. Нимфы, слѣдовавшіе за Купидономъ, носили на спинѣ дощечки изъ бѣлаго пергамента, на которыхъ крупными буквами написаны были ихъ имена. Первую звали Поэзіей, вторую Скромностью, третью Хорошей семьей, а четвертую Храбростью. Такъ же точно обозначены были и нимфы, шедшія за Интересомъ. Первую звали Щедростью, вторую Тароватостью, третью Казной, а четвертую Мирнымъ обладаніемъ. Передъ группой двигался деревянный замокъ, влекомый четырьмя дикарями, одѣтыми въ листья плюща и зеленую пряжу и до того натурально разукрашенными, что Санчо чуть-чуть не перепугался при видѣ ихъ. На фасадѣ и на всѣхъ четырехъ сторонахъ замка написано было: Замокъ бережливости. Тутъ музыкантами были четверо искусныхъ флейтистовъ и барабанщиковъ. Купидонъ началъ пляску. Продѣлавъ двѣ фигуры, онъ поднялъ глаза и, направивъ свой лукъ въ молодую дѣвушку, стоявшую между зубцами замка, сказалъ ей слѣдующее:

"Въ мірѣ богъ я всемогущій,

Надъ землей и подъ землею,

Надъ морской пучиной сущій;

Въ царствѣ томъ, что подъ водою

Океанъ таитъ ревущій.

"Страха я ни въ чемъ не знаю;

Захотѣвъ, повелѣваю,

Даже то, что невозможно;

Все-же, что исполнитъ можно,

Отмѣняю, запрещаю."

Докончивъ строфу, онъ пустилъ стрѣлу на верхушку замка и вернулся на свое мѣсто.

Тогда впередъ вышелъ Интересъ, также проплясалъ два раза, и, когда барабаны смолкли, онъ въ свою очередь сказалъ:

"Я сильнѣй, чѣмъ Купидонъ,

Но онъ мною руководитъ;

Всѣмъ природой надѣленъ,

Что природа производятъ;

Знатнымъ родомъ одаренъ.

"Интересъ я, и со мной

Правды въ людяхъ нѣтъ большой;

Безъ меня имъ быть,-- быть чуду.

Но такой, какъ есть, и всюду

Преклоняюсь предъ тобой."

Когда Интересъ удалился, выступила Поэзія и, проплясавъ такъ же, какъ другіе, сказала, обративъ глаза на дѣвушку въ замкѣ:

"Я Поэзіей зовуся;

Я источникъ звуковъ сладкихъ;

Какъ потокъ къ тебѣ стремлюся

Въ выраженьяхъ строгихъ, краткихъ,

И волной сонетовъ льюся.

"Если я тебѣ не втягость,

Будетъ жизнь тебѣ на радость.

Вызывая удивленье,

Женщинъ зависть, огорченье,

Ты узнаешь счастья сладость."

Поэзія удалилась, и Щедрость, отдѣлившись отъ, группы Интереса и проплясавъ свою пляску, сказала:

"Щедрость я,-- такъ называютъ

Люди способъ раздавать;--

Съ мотовствомъ меня мѣшаютъ,--

Но порокъ тотъ, надо гнать,

Лѣнь и глупость отмѣчаютъ.

"Но, тебѣ на прославленье,

Совершаю превращенье --

Мотовствомъ я становлюся.

Пусть порокъ,-- я не боюся:

Въ томъ любовь мнѣ извиненье."

Такимъ же образомъ подходили и отходили всѣ члены обѣихъ группъ; каждый продѣлалъ свою пляску и прочиталъ свои стихи, одни изящные, другіе смѣшные; но Донъ-Кихотъ запомнилъ только вышеприведенные (а, между тѣмъ, память у него была хорошая). Затѣмъ обѣ группы смѣшались, то составляя, то разрывая цѣпь съ большой граціей и легкостью. Проходя мимо замка, Купидонъ перебрасывалъ черезъ него свои стрѣлы, тогда какъ Интересъ разбивалъ о его стѣны золоченые шары {Alcancias. Такъ назывались глиняные шары величиной съ апельсинъ, которые наполнялись цвѣтами и благовоніями, а иногда и пепломъ или водой, и которыми всадники перекидывались на турнирахъ. Это была арабская игра, перенятая испанцами, которые сохранили за ней ея первоначальное названіе.}. Наконецъ послѣ многихъ плясокъ Интересъ вынулъ изъ кармана большой кошелекъ, сдѣланный изъ кожи большой ангорской кошки и, повидимому, наполненный деньгами; затѣмъ онъ бросилъ имъ въ замокъ, и доски замка мгновенно раздвинулись и упали на землю, оставивъ дѣвушку безъ прикрытія и защиты. Интересъ приблизился къ ней со своей свитой и, накинувъ ей на шею толстую золотую цѣпь, они ее схватили и увели въ плѣнъ. При видѣ этого Купидонъ со своими приверженцами бросились какъ бы отнимать ее у нихъ, причемъ и нападеніе и отбиваніе производились въ тактъ, подъ звуки тамбуриновъ. Дикари подошли, чтобъ разъединить обѣ группы, и, когда они снова ловко соединили стѣнки деревяннаго замка, дѣвушка опять заперлась въ немъ, и такъ закончилась пляска къ великому удовольствію зрителей.

Донъ-Кихотъ спросилъ у одной изъ нимфъ, кто сочинилъ танецъ и положилъ его на музыку. Она отвѣтила, что деревенскій церковникъ, у котораго отличный талантъ къ такого рода сочиненіямъ. "Я готовъ биться объ закладъ,-- началъ Донъ-Кихотъ,-- что этотъ баккалавръ или лиценціатъ болѣе другъ Камачо, нежели Базиліо, и что онъ лучше умѣетъ язвить ближняго, нежели служить вечерню. Впрочемъ онъ очень хорошо включилъ въ танцы небольшіе таланты Базиліо и большое богатство Камачо." Сачо Панса, услышавъ его слова, замѣтилъ: "Пѣтухъ его возьми, а я стою за Камачо. -- Сейчасъ видно, Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- что ты мужикъ и принадлежишь къ тѣмъ, которые говорятъ: "Да здравствуетъ побѣдитель!" -- Я не знаю, куда я принадлежу,-- отвѣчалъ Санчо,-- но хорошо знаю, что никогда изъ котловъ Базиліо не получить мнѣ такого хорошенькаго варева, какъ это, которое взято изъ котловъ Камачо." Въ то же время онъ показалъ своему господину кастрюлю, наполненную курятиной и гусятиной. Потомъ онъ взялъ одну пулярку и принялся ее ѣсть съ такой же граціей, какъ и съ аппетитомъ. "Ей Богу,-- говорилъ онъ, поглощая ее,-- на что они, таланты Базиліо, потому что сколько у тебя есть, столько ты и стоишь, а сколько ты стоишь, столько у тебя и есть. Есть только два рода и вида въ свѣтѣ, какъ говорила одна изъ моихъ бабушекъ: имущіе и неимущіе, и сама она становилась на сторону имущихъ. А нынче, господинъ мой Донъ-Кихотъ, пульсъ щупаютъ имѣнію, а не знанію, и оселъ, покрытый золотомъ, имѣетъ видъ лучшій, нежели навьюченная лошадь. Поэтому я повторяю: я стою за Камачо, котораго котлы даютъ утокъ, куръ, зайцевъ и кроликовъ. А у Базиліо если и найдется буліонъ, то изъ однихъ виноградныхъ выжимокъ. -- Кончилъ ты свою рѣчь, Санчо? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Я долженъ ее кончить,-- отвѣчалъ Санчо,-- потому что вижу, что вашу милость она сердитъ; но если бы эта причина не стала мнѣ поперекъ дороги, мнѣ хватило бы разговору на три дня. -- Если бы Богу угодно было, Санчо,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- чтобы мнѣ увидѣть тебя нѣмымъ до моей смерти! -- Если такъ будетъ идти дальше, какъ сейчасъ,-- возразилъ Санчо,-- то прежде чѣмъ вы умрете, я уже буду грызть землю зубами, и тогда, можетъ быть, я буду такъ нѣмъ, что ни словечка не скажу до скончанія міра или по крайней мѣрѣ до послѣдняго суда. -- Если бы такъ случилось, о Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- то никогда твое молчаніе не уравновѣситъ твоей болтовни и никогда тебѣ не вымолчать столько, сколько ты говорилъ, говоришь и будешь говорить въ теченіе твоей жизни. Притомъ, ходъ природы требуетъ, чтобы день моей смерти наступилъ раньше дня твоей смерти, и я не надѣюсь увидать тебя нѣмымъ даже во время питья или сна, а ужъ сильнѣе этого я ничего не могу сказать. -- Честное слово, господинъ,-- сказалъ Санчо,-- не слѣдуетъ довѣрять этому людоѣду, я хочу сказать: смерти, которая такъ же пожираетъ ягненка, какъ и овцу; а я слышалъ отъ нашего священника, что она ставятъ на одну доску высокія башни королей и низкія хижины бѣдняковъ {Намекъ на извѣстное изреченіе Горація: Pallida mors и т. д.}. У этой госпожи, видите ли, болѣе могущества, чѣмъ деликатности. Она не брезглива: она ѣстъ все, мирится со всѣмъ и наполняетъ свою суму людьми всякаго рода, возраста и сословія. Это жнецъ который никогда не отдыхаетъ, который носитъ и жнетъ во всякій часъ дня, зеленую траву и сухую; нельзя про нее сказать, чтобы она разжевывала куски: она глотаетъ и поглощаетъ все, что предъ собою находитъ, потому что у ней собачій голодъ, который никогда не утоляется, и хотя у вся нѣтъ живота, но можно думать, что у ней водянка и что она утоляетъ свою жажду жизнями живущихъ, какъ пьютъ свѣжую воду. -- Будетъ, будетъ, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ.-- Оставайся на высотѣ и не падай внизъ, потому что, право, все что ты сказалъ о смерти своимъ мужицкимъ языкомъ, лучше не могъ бы сказать хорошій проповѣдникъ. Я тебѣ повторяю, Саячо, что если бы при твоихъ добрыхъ наклонностяхъ, у тебя были умъ и знанія, ты могъ бы занять каѳедру и ходить по свѣту проповѣдывать красивыя проповѣди. -- Пусть проповѣдуетъ тотъ, кто хорошо живетъ,-- отвѣчалъ Санчо.-- Что касается меня, я не знаю никакой тологіи. -- Да тебѣ кто и не нужно,-- прибавилъ Донъ-Кихотъ.-- Но вотъ чего я не могу понять: основаніемъ всякой мудрости служитъ страхъ Божій; какъ же ты, больше боящійся ящерицы, нежели неба, умѣешь говорить такія мудрыя вещи. -- Судите, сударь, о вашемъ рыцарствѣ,-- отвѣчалъ Санчо,-- и не суйтесь въ сужденіе о храбрости или трусости другихъ, потому что я имѣю такой-же страхъ Божій, какъ и всякій другой добрый прихожанинъ, и дайте мнѣ, пожалуйста, покончить съ этимъ блюдомъ: все остальное -- праздныя слова, за которыя мы отвѣтимъ на томъ свѣтѣ."

Съ этими словами онъ возобновилъ аттаку кастрюли и при томъ съ такимъ аппетитомъ, что возбудилъ его и въ Донъ-Кихотѣ, который, безъ сомнѣнія, помогъ бы ему, еслибы ему не помѣшало то, что слѣдуетъ отложить до слѣдующей главы.

0x01 graphic

ГЛАВА XXI.

Гдѣ продолжается свадебный пиръ Камачо, вмѣстѣ съ другими занимательными событіями.

Въ ту минуту, какъ Донъ-Кихотъ и Санчо оканчивали разговоръ, переданный въ предшествовавшей главѣ, раздался шумъ многихъ голосовъ. Крестьяне верхомъ на кобылахъ съ громкими криками и во весь опоръ кинулись встрѣчать новобрачныхъ, которые приближались среди тысячи инструментовъ и выдумокъ, сопровождаемые священникомъ, родственниками обѣихъ семей и блистательной толпой жителей смежныхъ деревень въ праздничныхъ нарядахъ.

Только что невѣста показалась, Санчо вскричалъ: "Ей-Богу, она одѣта не крестьянкой, а придворной дамой. Ей-ей, я вижу, что патены {Такъ назывались металлическія подвѣски, нѣчто въ родѣ ладонокъ, которыя надѣвались въ прежнія времена испанскими дамами вмѣсто ожерелья и которыя во времена Сервантеса употреблялись уже только женщинами въ деревняхъ.}, которыя она должна была надѣть на шею, обратились въ богатыя коралловыя подвѣски и что зеленая саржа обратилась въ тридцатерной бархатъ. Мало того, повязка изъ бѣлаго полотна, честное слово, измѣнилась въ атласную бахраму. Но посмотрите еще на эти руки, украшенный перстнями изъ чернаго янтаря! Я готовъ умереть, если это не золотыя кольца, изъ хорошаго тонкаго золота, въ которое вправлены бѣлыя, какъ квашеное молоко, жемчужины, изъ которыхъ каждое не оплатишь дешевле, нежели глазомъ изъ головы. О Пресвятая Дѣва! что за волосы! Если они не накладные, такъ я во всю свою жизнь не видывалъ столь длинныхъ и столь свѣтлыхъ волосъ. Попробуйте описать ея фигуру и ея походку! Можно сказать, что это двигается пальма, обвѣшанная гроздями финиковъ, такъ красивы всѣ эти драгоцѣнности, обвѣшивающія ея волосы и ея шею! Клянусь Богомъ, это бой-баба, которая смѣло можетъ пройти по фландрскимъ мелямъ {Песчаныя мели, обрамляющія Нидерландское побережье, сильно устрашали испанскихъ моряковъ. Опасности, которымъ моряки подвергались въ этихъ водахъ, и ловкость, съ какой приходилось ограждать себя отъ нихъ, привели къ тому, что въ видѣ похвалы особѣ, заслуживающей одобренія, стали говорить, что она можетъ проходить по фландрскимъ мелямъ.}."

Донъ-Кихотъ разсмѣялся на эти мужицкія похвалы Санчо Панса, но ему и самому казалось, что онъ, за исключеніемъ Дульцинеи Тобозской, не видалъ болѣе красивой женщины. Прекрасная Китерія была нѣсколько блѣдна и безцвѣтна вслѣдствіе безсонной ночи, которую всегда проводятъ невѣсты, приготовляя свои наряды къ другому дню, дню свадьбы. Новобрачные подходили къ сооруженію въ родѣ театра, украшенному коврами и вѣтками, гдѣ должно было совершаться бракосочетаніе и откуда они должны были смотрѣть на танцы и представленія. Подходя къ своимъ мѣстамъ, они услышали крики и разобрали слѣдующія слова: "стойте, стойте, люди легкомысленные и торопливые!" При этихъ крикахъ, при этихъ словахъ, всѣ присутствующіе обернулись и увидѣли человѣка, одѣтаго въ длинный черный плащъ, украшенный шелковыми лентами огненнаго цвѣта. На головѣ, какъ тотчасъ стало замѣтно, у него былъ вѣнокъ изъ мрачнаго кипариса, а въ рукахъ -- длинная палка. При его приближеніи всѣ узнали въ немъ прекраснаго пастуха Базиліо и, опасаясь чего-либо непріятнаго отъ его прихода въ такую минуту, всѣ въ молчаніи стали ждать, къ чему приведутъ его крики и его неясныя слова. Онъ, наконецъ, подошелъ, запыхаясь, едва переводя дыханіе. Онъ приблизился къ новобрачнымъ и, воткнувъ въ землю свою палку, оканчивавшуюся стальнымъ остріемъ, весь блѣдный, съ глазами обращенными на Китерію, сказалъ глухимъ и дрожащимъ голосомъ: "Ты хорошо знаешь, неблагодарная Китерія, что, по святому закону, который мы исповѣдуемъ, пока я живу, ты не можешь выйти за мужъ. Ты не можешь не знать, что въ ожиданіи, пока время и мое трудолюбіе увеличатъ мое состояніе, я не хотѣлъ измѣнить уваженію, котораго требуетъ твоя честь. Но попирая ногами всѣ обязательства, которыя ты приняла на себя по отношенію къ моимъ лестнымъ намѣреніямъ, ты хочешь сдѣлать другого господиномъ и обладателемъ того, что принадлежитъ мнѣ, дать другому не только большое богатство, во и величайшее счастіе. Хорошо! Чтобъ счастіе его было совсѣмъ полно (не потому чтобы я считалъ, что онъ его заслуживаетъ, а потому, что небеса отдаютъ ему его), я собственными своими руками уничтожу невозможность или препятствія этому мѣшающія, избавивъ васъ отъ себя. Да здравствуетъ, да здравствуетъ богатый Камачо съ неблагодарной Китеріей и да умретъ бѣдный Базиліо, бѣдность котораго подкосила крылья его счастью и свергла его въ могилу! "' Съ этими словами онъ схватилъ свою палку, раздѣлилъ ее на двѣ части, изъ которыхъ одна осталась воткнутою въ землю и вытащилъ оттуда короткій мечъ, которому палка служила ножнами; потомъ, уперевъ въ землю рукоятку, онъ бросился на остріе съ такой же быстротой, какъ и рѣшительностью. Половина окровавленнаго лезвія тотчасъ вышла позади его плечъ, и несчастный, обливаясь кровью, упалъ распростертый на мѣстѣ, пронзенный собственнымъ своимъ оружіемъ.

Друзья ею подбѣжали къ нему, чтобы оказать ему помощь, тронутые его несчастіемъ и прискорбнымъ событіемъ. Донъ-Кихотъ, оставивъ Россинанта, бросился къ нему одинъ изъ первыхъ, и, подхвативъ Базиліо на руки, онъ нашелъ, что тотъ еще не испустилъ духа. Ему хотѣли извлечь мечъ изъ груди, но этому воспротивился священникъ, чтобы исповѣдать его, такъ какъ онъ опасался, что извлечь мечъ и увидѣть его умирающимъ было бы дѣломъ одного и того же мгновенія. Базиліо, придя нѣсколько въ себя, сказалъ голосомъ ослабѣвшимъ и почти потухшимъ: "Если бъ ты, жестокая Китерія, хотѣла дать мнѣ въ эту послѣднюю минуту свою руку и стать моей женой, я готовъ былъ бы думать, что мое безразсудство простительно, такъ какъ оно доставило мнѣ счастіе быть твоимъ". Священникъ, слышавшій эти слова, сказалъ ему, чтобы онъ больше думалъ о спасеніи души, нежели о тѣлесномъ наслажденіи, и искренно просилъ у Бога прощенія за свои грѣхи и за свою отчаянную рѣшимость. Базиліо отвѣчалъ, что онъ ни за что не станетъ исповѣдываться, пока Китерія не обѣщаетъ ему своей руки, что это удовлетвореніе позволитъ ему познать себя и дастъ силъ исповѣдаться. Когда Донъ-Кихотъ услышалъ требованіе раненаго, онъ воскликнулъ громкимъ голосомъ, что требованіе Базиліо весьма справедливо, весьма разумно и весьма исполнимо и что господину Камачо столько же чести будетъ получить госпожу Китерію вдовою доблестнаго Базиліо, какъ и изъ рукъ ея отца: "Здѣсь, впрочемъ, все должно ограничиться однимъ да,-- присовокупилъ онъ,-- такъ какъ брачнымъ ложемъ въ этомъ бракѣ будетъ могила."

Камачо слушалъ нерѣшительный, смущенный, не зная, что дѣлать, что сказать. Но друзья Базиліо стали съ такой настойчивостью просить, чтобы онъ согласился отдать руку Китеріи умирающему, для того чтобы душа его не ушла изъ этого міра въ отчаяніи и нечестіи, что онъ нашелъ себя вынужденнымъ отвѣтить, что если Китерія хочетъ отдать свою руку Базиліо, то и онъ на это согласенъ, такъ какъ это значило бы отдалять исполненіе своихъ желаній только на мгновеніе. Тотчасъ всѣ обратились къ Китеріи: одни съ просьбами, другіе со слезами, и всѣ съ самыми убѣдительными доводами настаивали, чтобы она отдала руку бѣдному Базиліо. Но она, жестче мрамора, прямѣе статуи, не знала, что отвѣчать, или не хотѣла говорить; и безъ сомнѣнія она ничего бы не отвѣтила, если бы священникъ не сказалъ ей, чтобы она рѣшалась поскорѣе на то, какъ ей слѣдуетъ быть, потому что Базиліо находится при послѣднемъ издыханіи и не можетъ дать времени на нерѣшительность. Тогда прекрасная Китерія, не отвѣчая ни слова, встревоженная, опечаленная и взволнованная, приблизилась къ мѣсту, гдѣ Базиліо, съ потухшимъ взоромъ и прерывистымъ дыханіемъ шепталъ имя Китеріи, заставляя думать, что онъ умираетъ, какъ язычникъ, а не какъ христіанинъ. Китерія, ставъ на колѣни, знаками, а не словами, спросила, хочетъ ли онъ принять ея руку. Базиліо съ усиліемъ раскрылъ глаза и, въ упоръ смотря на нее, сказалъ:. "О, Китерія, ставшая сострадательной въ такую минуту, когда твое состраданіе можетъ прервать мнѣ жизнь, потому что у меня нѣтъ больше силъ перенести восторгъ, который ты во мнѣ вызываешь своимъ согласіемъ взять меня въ супруги, ни остановить боль, которая такъ быстро задергиваетъ мои глаза страшнымъ мракомъ смерти,-- я умоляю тебя объ одномъ: о моя роковая звѣзда! отдавая мнѣ свою руку и спрашивая мою, не дѣлай этого изъ снисхожденія или чтобы снова меня обмануть. Я умоляю тебя сказать и признаться вслухъ, что ты отдаешь мнѣ свою руку, не насилуя своей воли, и что ты отдаешь мнѣ ее, какъ своему законному супругу. Нехорошо было бы обмануть меня въ такую минуту и поступить неискренно съ тѣмъ, кто всегда дѣйствовалъ такъ открыто по отношенію къ тебѣ."

Въ теченіе этой рѣчи онъ нѣсколько разъ лишался чувствъ настолько, что всѣ присутствующіе думали при каждомъ обморокѣ, что онъ отдаетъ Богу душу. Китерія, застыдившись и съ опущенными глазами, взявъ своей правой рукой руку Базиліо, отвѣчала ему: "никакое насиліе не могло бы покорить мою волю. По свободному побужденію отдаю я тебѣ свою руку законной жены и беру твою, которую ты даешь мнѣ по свободному побужденію, котораго не помрачаетъ и не измѣняетъ катастрофа, произведенная тобою въ твоемъ безразсудномъ отчаяніи. -- Да, я тебѣ даю ее,-- заговорилъ снова Базиліо,-- безъ помраченія, безъ смущенія, съ разсудкомъ столь яснымъ, сколько дало мнѣ небо; и такъ я отдаю себя тебѣ въ мужья. -- А я тебѣ въ жены,-- отвѣчала Китерія,-- все равно проживешь ли ты долгіе годы или тебя унесутъ изъ моихъ объятій въ могилу. -- Для такого серіозно раненаго,-- сказалъ въ эту минуту Санчо,-- этотъ малый слишкомъ много болтаетъ. Пусть бы прекратили уже всѣ эти церемоніи и заставили бы его подумать о своей душѣ, потому что, мнѣ кажется, что она у него сидитъ на языкѣ, а не въ пяткахъ."

Пока Базиліо и Китерія такимъ образомъ держались за руки, священникъ, растроганный и со слезами на глазахъ, далъ имъ брачное благословеніе и просилъ небо дать блаженное успеніе душѣ новобрачнаго. Но только что тотъ получилъ благословеніе, какъ быстро вскочилъ на ноги и съ неслыханной быстротой вытащилъ кинжалъ, которому тѣло его служило ножнами. Присутствующіе были поражены удивленіемъ, а нѣкоторые простаки принялись кричать: "Чудо, чудо!" -- Нѣтъ, кричите не чудо,-- отвѣчалъ Базиліо,-- а ловкость, ловкость! Священникъ изумленный, внѣ себя, подбѣжалъ къ нему, чтобы обѣими руками ощупать рану. Онъ нашелъ, что лезвіе даже и прошло не въ тѣло и бока Базиліо, а въ желѣзную трубку, которую онъ привязалъ себѣ на боку и которая, какъ стало теперь видно, была наполнена кровью, составленною такъ, чтобы не свертывалась. Въ концѣ концовъ и священникъ и Камачо и большинство зрителей признали себя осмѣянными и одураченными. Что касается новобрачной, то она, повидимому, нисколько не сердилась на сыгранную шутку; напротивъ, когда кто то сказалъ, что бракъ этотъ недѣйствителенъ, потому что запятнавъ обманомъ, она закричала, что снова подтверждаетъ свое согласіе, изъ чего всѣ заключили, что вся исторія была устроена съ согласія и съ вѣдома обоихъ. Камачо и его сторонники были такъ разгнѣваны, что тутъ же хотѣли отомстить за эту обиду, и нѣкоторые изъ нихъ, съ кинжалами въ рукахъ, бросились на Базиліо, въ защиту котораго тотчасъ обнажились другіе кинжалы. Что касается Донъ-Кихота, то, образуя авангардъ, съ копьемъ направленнымъ впередъ и подъ прикрытіемъ своего щита, онъ заставлялъ всѣхъ давать ему дорогу. Санчо, никогда не любившій подобныхъ развлеченій, побѣжалъ укрыться къ котламъ, изъ которыхъ получилъ свое угощеніе, такъ какъ это убѣжище казалось ему святилищемъ, которое должно быть пощажено.

Донъ-Кихотъ закричалъ громкимъ голосомъ: "Остановитесь, господа, остановитесь, никакого основанія нѣтъ мстить за обиды, нанесенныя любовью. Замѣтьте, что любовь и война одно и тоже. И какъ на войнѣ дозволено и въ обычаѣ употреблять хитрость, чтобы побѣдить непріятеля, такъ и въ любовныхъ столкновеніяхъ признаются хорошими и законными хитрости и обманы, употребляемые ради достиженія цѣли, лишь бы это не было въ ущербъ и къ безчестію любимаго существа. Китерія принадлежала Базиліо, а Базиліо Китеріи по справедливому и благосклонному распоряженію небесъ. Камачо богатъ: онъ можетъ покупать себѣ все для своего удовольствія, гдѣ, когда и какъ онъ захочетъ. У Базиліо же есть одна только эта овца и нѣтъ такого могущественнаго человѣка, который могъ бы ее у него похитить, ибо два существа, соединенныя Богомъ, не могутъ быть разлучены людьми {Намекъ на притчу, разсказанную пророкомъ Наѳаномъ Давиду послѣ похищенія жены Уріи, и на евангельскія слова: что Богъ сочеталъ, того человѣкъ да не разлучаетъ. (Матѳ., гл. XIX).}, а кто захочетъ это сдѣлать, тотъ будетъ имѣть дѣло сперва съ остріемъ этого копья." Говоря это, онъ потрясалъ своей пикой съ такой силой и ловкостью, что внушилъ страхъ всѣмъ, кто его не зналъ. Съ другой стороны, равнодушіе Китеріи произвело такое сильное впечатлѣніе на воображеніе Камачо, что въ одно мгновеніе изгнало всю любовь изъ его сердца. Поэтому онъ тронулся уговорами священника, человѣка осторожнаго и съ добрыми намѣреніями, которому и удалось успокоить Камачо и лицъ его партіи. Въ знакъ міра они вложили свои мечи въ ножны, больше негодуя на легкомысліе Китеріи, нежели на лукавство Базиліо. Камачо пришелъ даже къ тому соображенію, что если Китерія любила Базиліо до замужества, то она любила бы его и послѣ, и онъ долженъ скорѣе благодарить небеса за то, что они у него отняли, нежели за то, что они ему давали.

Такъ какъ Камачо утѣшился и между вооруженными лицами возстановился миръ, то и друзья Базиліо успокоились, а богатый Камачо, чтобы показать, что не сохранилъ ни досады, ни сожалѣнія, выразилъ желаніе, чтобы пиръ продолжался, какъ если бы онъ и на самомъ дѣлѣ обвѣнчался. Но ни Базиліо, ни его супруга, ни друзья его не захотѣли присутствовать на немъ. Они отправились въ деревню Базиліо, такъ какъ и бѣдные, имѣющіе талантъ и добродѣтели, находятъ людей, которые за ними слѣдуютъ, поддерживаютъ ихъ и оказываютъ имъ уваженіе, какъ у богатыхъ всегда есть люди льстящіе имъ и составляющіе ихъ свиту. Они увели съ собою и Донъ-Кихота, такъ какъ признали въ немъ человѣка съ сердцемъ. У одного только Санчо омрачилась душа, когда онъ увидалъ, что не имѣетъ возможности дождаться пира и празднествъ Камачо, длившихся до ночи. Съ грустью послѣдовалъ онъ за своимъ господиномъ, удалявшимся съ компаніей Базиліо, оставляя за собою, хотя и унося съ собою въ душѣ, египетскіе котлы {По исходѣ изъ Егнтпа евреи въ пустынѣ говорили: "Когда мы сидѣли у котловъ мясныхъ, когда мы ѣли хлѣбъ досыта!" (Исходъ, гл. ХVI).}, которыхъ почти готовое варево, уносимое имъ въ кастрюлѣ, казалось ему потерянной славой и изобиліемъ. Такимъ образомъ въ полной задумчивости и глубокомъ огорченіи направилъ онъ своего осла по стопамъ Россинанта.

0x01 graphic

ГЛАВА XXII.

Гдѣ разсказывается о великомъ приключеніи въ Монтезинской пещерѣ, расположенной въ самомъ сердцѣ Ламанчи; о приключеніи, которому храбрый Донъ-Кихотъ положилъ счастливый конецъ.

Новобрачные приняли Донъ-Кихота съ большими почестями въ признательность за доказательства храбрости, данныя имъ при защитѣ ихъ дѣла, и, ставя его умъ такъ же высоко, какъ и его мужество, они признали въ немъ Сида по оружію и Цицерона по краснорѣчію. Добрый Санчо угощался три дня на счетъ молодыхъ, отъ которыхъ стало извѣстно, что притворная рана не была хитростью совмѣстно задуманною съ прекрасной Китеріей, а была выдумкой одного Базиліо, который такихъ именно результатовъ и ждалъ отъ нея, какіе получились. Онъ признался, впрочемъ, что подѣлился своимъ планомъ съ нѣкоторыми изъ своихъ друзей, для того чтобы въ минуту необходимости они оказали ему помощь и поддержали плутаю. "Нельзя и не должно,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- называть плутней средства, направленныя къ добродѣтельной цѣли, а для влюбленныхъ обвѣнчаться есть первѣйшая цѣль. Но обратите вниманіе, что величавшій врагъ любви нужда, постоянный недостатокъ. Въ любви все есть: радость, удовольствіе, удовлетвореніе, особенно когда влюбленный обладаетъ предметомъ своей любви, а смертельнѣйшіе ея враги бѣдность и нужда. Все это говорю я съ намѣреніемъ отклонить господина Базиліо отъ такого примѣненія своихъ талантовъ, которое даетъ ему конечно славу, но не доставляетъ денегъ, и чтобы онъ постарался создать себѣ состояніе честнымъ промысломъ, для котораго не бываетъ недостатка въ средствахъ у людей благоразумныхъ и трудолюбивыхъ. Для почитаемаго бѣдняка (если предположить, что бѣднякъ можетъ быть почитаемъ) прекрасная жена есть жемчужина, которую у него похитить, значитъ похитить честь. Прекрасная и честная жена, которой мужъ бѣденъ, заслуживаетъ быть увѣнчанною лаврами побѣды и пальмами тріумфа. Красота сама по себѣ привлекаетъ сердца всѣхъ, кто на нее глядитъ, и на нее набрасываются, какъ на вкусную добычу и королевскіе орлы, и благородные соколы, и всѣ птицы высокаго полета. Но если къ красотѣ присоединяются бѣдность и нужда, тогда она остается на произволъ вороновъ, коршуновъ и всѣхъ низменныхъ хищныхъ и птицъ, и та, которая противостоитъ столькимъ нападеніямъ, по справедливости можетъ быть названа вѣнцомъ своего мужа {Mulier diligetu corona est viro suo. (Посл.)}. Слушайте, скромный Базиліо,-- продолжалъ Донъ-Кихотъ,-- какой-то древній мудрецъ сказалъ, что во всемъ свѣтѣ есть одна только хорошая жена; но онъ посовѣтовалъ всякому мужу думать, что его жена и есть эта единственная женщина; тогда онъ будетъ жить въ полномъ спокойствіи. Самъ я не женатъ и до настоящей минуты не останавливался на мысли жениться; но всякому, кто спросилъ бы у меня совѣта, какъ выбрать женщину, на которой онъ хотѣлъ бы жениться, я осмѣлился бы сказать слѣдующее: первое, что я посовѣтовалъ бы -- обращать болѣе вниманія на репутацію, нежели на богатство, ибо добродѣтельная женщина пріобрѣтаетъ добрую славу не только потому, что она добродѣтельна, но и потому, что она кажется таковою; дѣйствительно, явное легкомысліе и опрометчивость болѣе вредитъ женской чести, нежели тайные грѣхи. Если ты вводишь въ свой домъ добродѣтельную женщину, тебѣ легко будетъ сохранить ее и даже подкрѣпить въ этой добродѣтели, но если ты вводишь женщину съ дурными наклонностями, тебѣ очень трудно будетъ поправить ее, потому что совсѣмъ не легко переходить изъ одной крайности въ другую. Я не говорю, чтобы это было невозможно, но считаю это дѣломъ чрезвычайной трудности."

Санчо слушалъ все это и заговорилъ про себя совсѣмъ тихо: "Вотъ мой господинъ, когда я высказываю что-нибудь толковое и умное, имѣетъ обыкновеніе говорить, что я могъ бы взять въ руки каѳедру и отправиться по свѣту читать хорошенькія проповѣди. Ну, такъ я про него скажу, что когда онъ принимается разглагольствовать и давать совѣты, такъ не только могъ бы онъ взять одну каѳедру въ руки, но по двѣ на каждый палецъ и отправиться по свѣту угощать всѣхъ своими проповѣдями. Какого черта ему въ странствующихъ рыцаряхъ, когда онъ такъ много знаетъ. Я себѣ въ душѣ думалъ, что онъ ничего не знаетъ больше того, что касается его рыцарства, а оказывается вещи нѣтъ, въ которую онъ не могъ бы сунуть свой носъ." Санчо пробормоталъ этотъ монологъ сквозь зубы, а господинъ его, услыхавъ нѣкоторые звуки, спросилъ его: "Что ты тамъ бормочешь, Санчо? -- Ничего я не говорю я ничего не бормочу,-- отвѣчалъ Санчо;-- я только говорилъ себѣ, что очень бы хотѣлъ слышать все, что сказала ваша милость, прежде нежели я женился. Можетъ быть я бы теперь говорилъ, что не привязанный быкъ облизывается съ большимъ удовольствіемъ, нежели привязанный. -- Какъ, развѣ твоя Тереза на столько зла, Санчо? -- возразилъ Донъ-Кихотъ. -- Она не очень зла,-- отвѣчалъ Санчо,-- но она и не изъ очень добрыхъ; по крайней мѣрѣ, не такъ добра, какъ я бы хотѣлъ. -- Ты дурно дѣлаешь, Санчо,-- продолжалъ Донъ-Кихотъ,-- что нехорошо отзываешься о своей женѣ, потому что вѣдь она все-таки мать твоихъ дѣтей. -- О, мы одинъ предъ другимъ не въ долгу, потому что и она говорятъ обо мнѣ не лучше, когда ей приходитъ такая фантазія, а особенно когда она ревнуетъ: тогда самъ чортъ съ нею не справится."

Въ концѣ концовъ, господинъ и слуга оставались три дня у новобрачныхъ, гдѣ ихъ угощали и ухаживали за ними какъ за королями. Донъ-Кихотъ попросилъ лиценціата, учителя фехтованія, дать ему проводника, который привелъ бы его къ Монтезинской пещерѣ, такъ какъ у него было большое желаніе войти въ пещеру и собственными глазами увидать, дѣйствительно ли существуютъ всѣ тѣ чудеса, которыя разсказывались въ окрестностяхъ. Лиценціатъ отвѣчалъ, что дастъ ему въ провожатые одного изъ своихъ двоюродныхъ братьевъ, знаменитаго ученаго и большого любителя рыцарскихъ книгъ, который очень охотно доведетъ его до входа въ пещеру и укажетъ ему также Руидерскія лагуны, извѣстныя по всей Ламанчѣ и даже во всей Европѣ. "Вы можете,-- присовокупилъ лиценціатъ,-- вести съ нимъ пріятныя бесѣды, потому что этотъ малый умѣетъ писать книги для печати и для поднесенія ихъ принцамъ."

И двоюродный братъ явился верхомъ на жеребой ослицѣ, спина которой была покрыта небольшимъ пестрымъ ковромъ. Санчо осѣдлалъ Россинанта, взнуздалъ осла и снабдилъ припасами свою котомку, которой подъ пару пришлась и котомка брата, тоже достаточно набитая. Потомъ, предавшись волѣ Божьей и со всѣми простившись, они пустились въ путь но направленію къ знаменитой Монтезинской пещерѣ.

Дорогой Донъ-Кихотъ спросилъ лиценціатова двоюроднаго брата, какого рода его занятія, его труды, его профессія. Тотъ отвѣчалъ, что профессія его состоитъ въ томъ, что онъ гуманистъ; занятія и труды его состоятъ въ составленіи книгъ, которыя онъ отдаетъ въ печать, и которыя всѣ весьма полезны, а равно и интересны для государства. "Одна,-- сказалъ онъ,-- носитъ названіе Книги нарядовъ; я въ ней описываю семьсотъ три наряда съ ихъ цвѣтами, шифрами и девизами, а рыцари двора могутъ выбирать изъ нихъ любыя на время празднествъ и развлеченій, не имѣя нужды выклянчивать ихъ у другихъ и ломать себѣ, какъ говорятъ, головы, чтобы взять изъ нихъ тѣ, которые отвѣчаютъ ихъ желаніямъ и ихъ намѣреніямъ. Дѣйствительно, у меня описаны наряды для ревнивыхъ, для спѣсивыхъ, для покинутыхъ, для отсутствующихъ, и эти наряды будутъ сидѣть на нихъ какъ вылитые. Я еще написалъ другую книгу, которую хочу назвать Metamorphoseos или Испанскій Овидій, новая и необыкновенная выдумка. Подражая шуточному тому Овидія, я разсказываю и рисую въ ней, чѣмъ были Гиральда Севильская, ангелъ св. Магдалины, сточная труба Весингерры Кордовской, быки Гязандскіе, Сіерра Морена, фонтаны Легатиносскіе и Лавапіесскіе въ Мадридѣ, въ томъ числѣ фонтанъ Пускій, фонтанъ Золоченой Трубы и фонтанъ Настоятельницы монастыря {О Гиральдѣ и о быкахъ Гизандскихъ говорилось въ предшествовавшихъ примѣчаніяхъ -- Ангелъ св. Магдалины есть безобразная фигура, помѣщенная въ видѣ флюгера на колокольнѣ церкви св. Магдалины въ Саламанкѣ. -- Сточная труба Кисингерры отведетъ дождевыя воды съ улицъ Кордоны въ Гвадалквивиръ.-- Фонтаны Лeгатиносскіе и другіе находятся на улицахъ и общественныхъ площадяхъ Мадрида.}. Къ каждому изъ этимъ предметовъ я присовокупляю аллегоріи, метафоры и подходящія перестановки словъ, такъ что книга въ одно и то же время развлекаетъ, удивляетъ и поучаетъ. Я составилъ и еще одну книгу, которую назвалъ Добавленіе къ Виргилію Полидоръ {Надлежало сказать Полидоръ Виргилій. Это имя одного итальянскаго ученаго, который въ 1499 г. написалъ трактатъ De rerum invetoribus.} и которая трактуетъ о началѣ вещей. Это книга большого труда и большой эрудиціи, потому что я провѣрялъ я славно объясняю всѣ вещи, о которыхъ Полидоръ не упоминаетъ. Онъ, напримѣръ, забылъ сообщить намъ, у кого былъ первый въ мірѣ катарръ, и кто первый употребилъ въ дѣло растираніе для излѣченія себя отъ этой французской болѣзни. Я это объясняю досконально и опираюсь при этомъ на свидѣтельство слишкомъ двадцати пяти авторовъ. Теперь вы видите, хорошо ли я работаю и будетъ ли полезна такая книга въ свѣтѣ.

Санчо очень внимательно выслушалъ кузена. "Скажите мнѣ сударь,-- сказалъ онъ ему,-- и да дастъ Господь вамъ удачу въ печатаніи книгъ! Не можете ли вы мнѣ сказать... О, конечно можете, потому что вы знаете все. Скажите, кто первый въ мірѣ почесывалъ голову? Я такъ полагаю, что первымъ въ этомъ дѣлѣ былъ прародитель Адалъ. -- Конечно онъ,-- отвѣчалъ кузенъ,-- потому что нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что у Адама была голова и были волосы. Поэтому и потому что онъ былъ первымъ въ мірѣ человѣкомъ, онъ, конечно, по временамъ почесывалъ голову.-- И я такъ думаю,-- отвѣчалъ Санчо.-- Но скажите мнѣ теперь, кто былъ первымъ прыгуномъ и волтижеромъ въ свѣтѣ? -- По правдѣ сказать, братецъ, я не могу рѣшить этого вопроса сейчасъ же, не изучивъ его, но я изучу его, какъ только возвращусь туда, гдѣ мои книги, и удовлетворю васъ тотчасъ, какъ мы снова увидимся съ вами, ибо, я надѣюсь, что мы видимся съ вами не въ послѣдній разъ.-- Нѣтъ, сударь,-- возразилъ Санчо,-- не трудитесь надъ этимъ, потому что я самъ нашелъ то, о чемъ васъ сейчасъ спрашивалъ. Знайте, что первымъ волтижеромъ въ свѣтѣ былъ Люциферъ, когда сверженъ былъ съ неба, потому что онъ падалъ кувыркаясь до глубины безднъ. -- Чортъ возьми, вы правы, другъ мой,-- сказалъ кузенъ,-- а Донъ-Кихотъ прибавилъ; "Этотъ вопросъ и этотъ отвѣтъ не твои, Санчо, ты ихъ отъ кого-нибудь слышалъ. -- Молчите, господинъ,-- возразилъ Санчо.-- Честное слово, если бы я принялся спрашивать и отвѣчать, я бы не кончилъ и до завтра. Ужъ не думаете ли вы, что мнѣ нужно искать помощи у сосѣдей, чтобы спрашивать пустяки и отвѣчать глупостями?-- Ты высказалъ вещь болѣе умную, нежели думаешь,-- заговорилъ Донъ-Кихотъ,-- ибо много есть людей, которые мучатся, чтобы узнать и провѣритъ такія вещи, которыя, узнанныя и провѣренныя, и на оболъ не приносятъ пользы уму и памяти."

Въ такихъ бесѣдахъ и другихъ не менѣе пріятныхъ провели они весь этотъ день. Когда наступила ночь, они остались ночевать въ одной деревнѣ, гдѣ кузенъ сказалъ Донъ-Кихоту, что до Монтезинской пещеры остается всего двѣ мили, и что если онъ рѣшился проникнуть туда, ему нужно будетъ лишь обзавестись веревкой, чтобы обвязать себя ею и дать себя опустить въ глубину. Донъ-Кихотъ отвѣчалъ, что если бы ему пришлось опуститься въ бездны ада, онъ хотѣлъ бы увидать ихъ дно. Поэтому они купили около эта саженъ веревки, и на другой день, около двухъ часовъ дня, они прибыли къ пещерѣ, входъ въ которую широкъ и обширенъ, но обросъ боярышникомъ, дикими финиковыми деревьями, ежевикой и кустарникомъ до такой степени густыми и переплетшимися, что былъ совершенно имя закрытъ.

Подъѣхавъ къ пещерѣ, кузенъ, Санчо и Донъ-Кихотъ всѣ вмѣстѣ сошли на земь, а первые двое тотчасъ занялись скрѣпленіемъ рыцаря веревками. Устраивая ему изъ нихъ поясъ вокругъ таліи, Санчо сказалъ ему: "Остерегитесь, добрый мой господинъ. Что дѣлаетъ ваша милость? Повѣрьте мнѣ, не погребайте себя заживо и не дайте себя повѣситъ въ родѣ кувшина, который для освѣженія опускаютъ въ колодецъ. Не вашей милости быть изслѣдователемъ этой пещеры, которая должна быть хуже арабской темницы. -- Привязывай и молчи,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.-- Для меня именно и прибережено это похожденie." Тогда проводникъ прибавилъ: "Умоляю вашу милость, господинъ Донъ-Кихотъ, разсматривать и разглядывать тамъ внутри, какъ если бы у васъ было сто глазъ. Можетъ быть, тамъ найдутся вещи, годныя для моей книги метаморфозъ. -- Чортъ возьми,-- отвѣчалъ Санчо Панса,-- можете быть спокойны, онъ свое дѣло знаетъ."

Послѣ этихъ словъ и послѣ того, какъ поясъ изъ веревокъ былъ надѣтъ на Донъ-Кихота (не на вооруженіе, а ниже, на животъ), рыцарь сказалъ: "Мы оказались очень непредусмотрительными, не запасшись какимъ-либо маленькимъ колокольчикомъ, который можно было бы привязать во мнѣ и звонъ котораго давалъ бы звать, что я все еще спускаюсь и что я живъ; но такъ какъ это уже невозможно, то отдаю себя на Божью волю!" Онъ сталъ на колѣни и тихимъ голосомъ прочелъ молитву, въ которой просилъ у Бога помощи и счастливаго исхода этого новаго и опаснаго похожденія. Потомъ громкимъ голосомъ онъ воскликнулъ: "О дама моего сердца, госпожа моихъ дѣйствій, прославленная и несравненная Дульцинея Тобозская! если возможно, чтобы молитва и мольбы твоего счастливаго возлюбленнаго дошли до твоихъ ушей, твоей неслыханной красотой заклинаю тебя выслушать ихъ; цѣль имъ въ томъ только и состоитъ, чтобы умолять тебя не отказать мнѣ въ твоей благосклонности и твоей поддержкѣ теперь, когда я въ нихъ нуждаюсь. Я погружаюсь и опускаюсь въ бездну, которая открывается передо мною, только для того, чтобы свѣтъ узналъ, что если ты мнѣ покровительствуешь, для меня не существуетъ предпріятія, котораго бы я не началъ и не привелъ къ концу."

Говоря это, онъ приблизился къ отверстію и увидалъ, что невозможно дать себя спустить и даже подойти, если не открылъ себѣ прохода силою. Онъ поэтому взялъ въ руки мечъ и началъ срѣзать и рубить вѣтки кустарника, скрывавшія входъ въ пещеру. Отъ шума его ударовъ оттуда вылетѣло такое множество вороновъ и воронъ и съ такой быстротой, что они опрокинули Донъ-Кихота на спину, и если бы онъ такъ же вѣрилъ въ дурныя предзнаменованія, какъ былъ добрымъ католикомъ, онъ принялъ бы это происшествіе за плохое предзнаменованіе и избавилъ бы себя отъ проникновенія въ подобное мѣсто. Но онъ поднялся и, видя, что болѣе не появляется ни вороновъ, ни ночныхъ птицъ, потому что въ компанію вороновъ замѣшались и летучіе мыши, онъ потребовалъ, чтобы Санчо и кузенъ его опустили, и они дали ему осторожно соскользнуть въ ужасную пещеру. Въ моментъ, когда онъ исчезъ, Санчо далъ ему свое благословеніе и, тысячу разъ осѣняя его крестомъ, воскликнулъ: "Да сопровождаетъ тебя Богъ, какъ Скалу Франціи и Троицу Гаэты {Скала Франціи есть высокая гора въ округѣ Альберка, провинція Саламанка, гдѣ, какъ разсказываютъ, одинъ французъ Симонъ Вела въ 1434 г. нашелъ образъ Святой Дѣвы. Съ того времени тамъ выстроено нѣсколько скитовъ и одинъ доминиканскій монастырь. Троицей Гаэты называютъ часовню и монастырь, построенные королемъ Аррагонскимъ Фердинандомъ V во имя св. Троицы, на вершинѣ мыса надъ портомъ Гаэта.}, цвѣтъ, сливки и пѣна странствующихъ рыцарей! Иди, міровой боецъ, стальное сердце, мѣдная рука; да сопровождаетъ тебя Богъ, говорю я опять, и возвратить тебя здравымъ и невредимымъ съ свѣту этой жизни, который ты оставляешь, чтобы похоронить себя во мракѣ, который ты ищешь." Почти такое же воззваніе произнесъ и кузенъ. Однако Донъ-Кихотъ время отъ времени кричалъ, чтобы спускали веревку, а тѣ мало-по-малу подавали ему ее. Когда крики, выходившіе изъ пещеры, какъ изъ трубы, перестали быть слышны, всѣ сто саженъ веревки были уже спущены. Тогда они рѣшили втащитъ Донъ-Кихота обратно, потому что спустить его еще ниже они не могли. Тѣмъ мы менѣе они выждали съ полчаса, и по истеченіи этого времени они потащили веревку обратно, но она подавалась съ чрезвычайной легкостью и безъ всякой тяжести, что заставило ихъ предположитъ, что Донъ-Кихотъ остался внизу. Санчо, подумавъ такъ, горько заплакалъ и съ большой быстротой сталъ тащить веревку, чтобы убѣдиться въ истинѣ, но когда они вытащили около восьмидесяти саженъ, они ощутили тяжесть, которая доставила имъ весьма большую радость. Наконецъ, на разстояніи десяти саженъ они ясно различили Донъ-Кихота, которому Санчо весь радостный закричалъ: "Привѣтъ вамъ, мой добрый господинъ! а мы думали, что вы тамъ остались для разведенія рода." Но Донъ-Кихотъ не отвѣчалъ ни слова, и, когда они окончательно вытащили его изъ пещеры, они увидали, что глаза у него закрыты, какъ у спящаго. Они положили его на землю и развязали ему веревочный поясъ, но разбудить его не могли. Они такъ хорошо вертѣли, поворачивали и трясли его, что послѣ довольно продолжительнаго времени онъ пришелъ въ себя и потянулся какъ послѣ тяжелаго и глубокаго она. Онъ посмотрѣлъ по сторонамъ блуждающимъ взглядомъ и воскликнулъ: "Да проститъ васъ Богъ, друзья! Вы меня отвлекли отъ пріятнѣйшаго зрѣлища, отъ восхитительнѣйшей жизни, какою когда-либо пользовался смертный. Теперь я дѣйствительно узналъ, что всѣ радости на этомъ свѣтѣ проходятъ какъ тѣнь и какъ совъ или вянутъ, какъ цвѣты на поляхъ. О, несчастный Монтезиносъ! о, Дюрандартъ, покрытый ранами! о, злополучная Белерма! о, печальная Гвадіана! и вы, достойныя плача дочери Руидеры, показавшія въ своихъ обильныхъ водахъ всѣ слезы, пролитыя вашими прекрасными глазами!"

Кузенъ и Санчо съ величайшимъ вниманіемъ прислушивались въ словамъ Донъ-Кихота, который произносилъ ихъ такъ, какъ будто съ величайшей болью извлекалъ ихъ изъ своихъ внутренностей. Они его умоляли объяснить, что такое онъ хочетъ сказать, и разсказать имъ, что такое видѣлъ онъ въ этомъ аду. "Адъ, говорите вы! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Нѣтъ, не называйте его такъ, потому что онъ этого не заслуживаетъ, какъ вы сейчасъ увидите!" Онъ попросилъ, чтобы ему дали сперва чего-нибудь поѣсть, потому что онъ страшно голоденъ. На зеленой травѣ постланъ былъ коверъ, который служилъ сѣдломъ кузену, котомки были опорожнены, и всѣ трое, сидя въ добромъ согласіи и доброй дружбѣ, отзавтракали и отъужинали въ одно и то же время. Когда коверъ былъ святъ, Донъ-Кихотъ воскликнулъ: "Никто не подымайся съ мѣста, дѣти, и всѣ будьте внимательны."

0x01 graphic

ГЛАВА XXIII.

Удивительныя вещи, о которыхъ славный Донъ-Кихотъ говоритъ, что видѣлъ ихъ въ глубинѣ пещеры Монтезиноса, и невозможность и величіе которыхъ заставляютъ думать, что описаніе этого похожденія подложно.

Было четыре часа вечера, когда солнце, спрятавшись за облава и бросая лишь слабый свѣтъ и смягченные лучи, позволило Донъ-Кихоту разсказать, безъ ощущенія жары и усталости, двумъ своимъ прославленнымъ слушателямъ то, что онъ видѣлъ въ пещерѣ Монтезиноса. Онъ началъ такъ:

"Въ двѣнадцати или четырнадцати саженяхъ глубины въ этой пещерѣ направо открывается впадина или пустое пространство, въ которомъ можетъ помѣститься большая телѣга со своими мулами. Въ нее проникаетъ издали слабый свѣтъ изъ расщелинъ, выходящихъ на поверхность земли. Эту впадину я замѣтилъ уже тогда, когда почувствовалъ утомленіе и непріятность отъ долгаго висѣнія на веревкѣ и спусканія безъ опредѣленной цѣли въ эту темную пучину. Поэтому я рѣшился войти въ нее и немного отдохнуть. Я крикнулъ вамъ, чтобы вы перестали спускать веревку, пока я самъ не скажу вамъ, но вы не могли меня слышать. Я собралъ веревку, которую вы продолжали опускать, свернулъ ее въ кругъ и задумчиво усѣлся на немъ, размышляя о томъ, что дѣлать, чтобы достигнуть дна, когда никто уже не поддерживаетъ меня. Погруженный въ эти размышленія и сомнѣнія, я вдругъ впалъ въ глубокій совъ, а потомъ, въ то время какъ я объ этомъ всего менѣе думалъ, я, не знаю какъ и почему, проснулся я увидалъ себя среди прекраснѣйшаго, восхитительнѣйшаго луга, какой только природа можетъ создать или пылкое воображеніе представить. Я открылъ глаза, протеръ ихъ и убѣдился, что уже не сплю, а вижу все это наяву. На всякій случай я ощупалъ себѣ голову и грудь, чтобы убѣдиться, что это дѣйствительно я нахожусь въ этомъ мѣстѣ, а не пустой призракъ вмѣсто меня. Но и осязаніе, и ощупываніе, и разумныя размышленія, проходившія въ моей головѣ,-- все доказывало мнѣ, что я тогда былъ тотъ же, что и теперь.

"Вскорѣ моимъ глазамъ представился роскошный дворецъ, альказаръ, стѣны котораго сдѣланы были, казалось, изъ свѣтлаго прозрачнаго хрусталя. Большія двери растворились, и я увидѣлъ выходившаго ко мнѣ навстрѣчу почтеннаго старца. Онъ былъ одѣтъ въ длинный, фіолетовый саржевый плащъ, влачившійся по землѣ. Его плечи и грудь были окутаны, какъ у ученыхъ, мантіей изъ зеленой шелковой матеріи; голова покрыта была червой бархатной шапочкой, а борода его необычайной бѣлизны спускалась ниже таліи. Оружія при немъ не было, но онъ держалъ въ рукахъ четки, каждая буса которыхъ была крупнѣе орѣха, а каждая десятая буса величиной съ страусово яйцо. Его осанка, походка, важная и знатная наружность повергли меня въ восторгъ и изумленіе. Онъ подошелъ ко мнѣ и прежде всего горячо обнялъ меня, затѣмъ сказалъ: "Уже давно, отважный рыцарь Донъ-Кихотъ, всѣ мы, обитатели этихъ заколдованныхъ пустынь, ждемъ твоего прихода, чтобы ты повѣдалъ міру, что заключаетъ и скрываетъ въ себѣ глубокая пещера, въ которую ты проникъ, называемая Монтезинской пещерой: этотъ подвигъ предназначался только твоему непобѣдимому сердцу и блистательной храбрости. Иди за мной, славный рыцарь: я покажу тебѣ всѣ чудеса, скрытыя въ этомъ прозрачномъ альказарѣ, котораго я состою каидомъ и вѣчнымъ правителемъ, такъ какъ я самъ Монтезиносъ, отъ котораго пещера получила свое названіе {По словамъ древнихъ рыцарскихъ романсовъ, собранныхъ въ Cancionero general, графъ Гримальдъ, французскій паладинъ, былъ несправедливо обвиненъ въ измѣнѣ графомъ Томильясомъ, лишенъ имущества и изгнанъ изъ Франціи. Когда онъ бѣжалъ со своей женой графиней черезъ горы, она родила сына, который былъ названъ Монтезиносомъ и взятъ на воспитаніе отшельникомъ, жившимъ въ пещерѣ. Въ пятнадцать лѣтъ Монтезиносъ отправился въ Парижъ, убилъ въ присутствіи короля вѣроломнаго Томильяса и доказалъ невинность своего отца, который и былъ снова призванъ ко двору. Монтезиносъ, сдѣлавшійся однимъ изъ двѣнадцати пэровъ Франціи, женился впослѣдствіи на испанкѣ по имени Роза Флорида изъ замка Роча Фрида въ Кастиліи. Онъ до самой смерти жилъ въ этомъ замкѣ, и находившаяся по близости пещера названа была его именемъ. Пещера эта, лежащая въ мѣстности, называвшейся Оса-де-Монтіель, и близъ пустыни Санъ-Педроде Селисесъ, имѣетъ до тридцати сажень глубины. Въ настоящее время она гораздо чаще посѣщается, чѣмъ во времена Сервантеса, и пастухи прячутся въ нее отъ стужи и непогоды. На двѣ пещеры течетъ довольно глубокая рѣчка, соединяющаяся съ Руидерскими лагунами, изъ которыхъ вытекаетъ Гвадіана.}."Какъ только онъ сказалъ мнѣ, что онъ Монтезиносъ, я спросилъ его, правду ли говорятъ, тамъ наверху, на свѣтѣ, что онъ маленькимъ ножикомъ вырѣзалъ изъ груди своего друга Дюрандарта сердце и отнесъ его дамѣ этого друга, Белермѣ, какъ Дюрандартъ поручилъ ему передъ смертью {Дюрандартъ былъ двоюроднымъ братомъ Монтезиноса и такъ же, какъ онъ, пэромъ Франціи. По словамъ вышеназванныхъ романсовъ, онъ умеръ на рукахъ Монтезиноса при Ронсевальскомъ пораженіи и потребовалъ передъ смертью, чтобъ Монтезиносъ снесъ его сердце его дамѣ Белермѣ.}. Онъ отвѣтилъ, что это совершенная правда, но что онъ при этомъ не употреблялъ ни большого, ни маленькаго ножика, а блестящій кинжалъ, который былъ острѣе шила. -- Этотъ кинжалъ,-- перебилъ Санчо,-- сдѣлалъ, навѣрное, севильскій оружейникъ Рамонъ-де-Хосесъ. -- Не могу сказать,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Впрочемъ, нѣтъ: это не могъ быть этотъ мастеръ; такъ какъ Рамонъ де-Хосесъ жилъ еще очень недавно, а битва при Ронсевалѣ произошла уже иного лѣтъ назадъ. Но эта поправка не имѣетъ значенія и ничего не измѣняетъ ни въ сути, ни въ ходѣ разсказа.-- Конечно,-- согласился кузенъ.-- Продолжайте же, господинъ Донъ-Кихотъ, я васъ слушаю съ величайшимъ удовольствіемъ. -- А я съ такимъ же удовольствіемъ разсказываю,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- И тамъ, я говорю, что почтенный Монтезиносъ повелъ меня въ хрустальный дворецъ, гдѣ въ нижней, очень свѣжей залѣ изъ алебастра находилась мраморная гробница, высѣченная съ поразительнымъ искусствомъ. На этой гробницѣ лежалъ во весь ростъ рыцарь, не бронзовый, не мраморный и не яшмовый, какъ обыкновенно бываетъ на мавзолеяхъ, а изъ тѣла и костей. Правая рука его (казавшаяся мнѣ жилистой и нѣсколько мохнатой, что доказываетъ большую силу) была прижата къ сердцу. Монтезиносъ, видя, что я съ удивленіемъ гляжу на гробницу, сказалъ, не дожидаясь моихъ разспросовъ:-- Это мои другъ Дюрандартъ, цвѣтъ и зеркало храбрыхъ и влюбленныхъ рыцарей своего времени. И его, и меня, и еще многихъ мужчинъ и женщинъ въ этомъ мѣстѣ заколдовалъ Мерлинъ, этотъ французскій чародѣй {Этотъ Мерлинъ, отецъ рыцарской магіи, былъ родомъ не изъ Галліи, а изъ Валлиса; его исторія относится скорѣе ко времени короля Артура и паладиновъ Круглаго Стола, чѣмъ Карла великаго и двѣнадцати пэровъ.}, который происходитъ, говорятъ, отъ самого дьявола. А я такъ думаю, что онъ хотя и не сынъ дьявола, но сумѣетъ, какъ говорится, заткнуть его за поясъ. Что же касается того, почему и какъ онъ насъ заколдовалъ, этого никто не знаетъ: одно только время можетъ открыть это, когда наступитъ моментъ, который уже недалеко, какъ мнѣ думается. Что меня всего болѣе удивляетъ -- это то, что я знаю такъ-же хорошо, какъ то, что теперь день, что Дюрандартъ окончилъ жизнь на моихъ рукахъ и что послѣ его смерти я собственными руками вырвалъ у него сердце; и сердце это должно было вѣсить не менѣе двухъ фунтовъ, какъ какъ, по словамъ натуралистовъ, тотъ, у кого большое сердце, одаренъ большимъ мужествомъ, чѣмъ тотъ, у кого сердце маленькое. Такъ вотъ, послѣ всего этого, и когда рыцарь этотъ дѣйствительно умеръ, какъ онъ можетъ теперь время отъ времени стенать и вздыхать, точно онъ еще живъ?" При этихъ словахъ несчастный Дюрандартъ вскричалъ со стономъ: { Отвѣтъ Дюрандарту заимствовавъ изъ древнихъ романсовъ о его похожденіяхъ; но Сервантесь, приводя стихи на память, предпочелъ лучше составить ихъ вновь, чѣмъ справиться съ оригиналомъ.}

"Монтезиносъ, братъ мой милый,

Помни то, о чемъ просилъ я:

Лишь мнѣ смерть глаза закроетъ,

Трупъ холодный духъ покинетъ,

Отнеси Белермѣ сердце,

Что въ груди моей трепещетъ,

Вырѣзавъ его оттуда

Иль ножомъ или кинжаломъ."

0x01 graphic

"Услыхавъ эти слова, почтенный Монтезиносъ бросился на колѣни передъ злополучнымъ рыцаремъ и сказалъ ему со слезами на глазахъ: "Я уже сдѣлалъ, господинъ Дюрандартъ, мой дорогой братъ, я уже сдѣлалъ то, что ты приказалъ мнѣ въ роковой день нашего пораженія: я вырвалъ, какъ умѣлъ лучше, твое сердце, не оставивъ ни кусочка въ груди твоей; я отеръ его кружевнымъ платкомъ и поспѣшилъ пуститься во Францію, предварительно опустивъ тебя въ нѣдра земли и проливъ при этомъ столько слезъ, что ихъ хватило на то, чтобы вымыть мнѣ руки и смыть кровь, которою я испачкался, роясь въ твоихъ внутренностяхъ. Доказательствомъ тому можетъ, служить, братъ души моей, что въ первой же деревнѣ, которой я проѣзжалъ по выѣздѣ изъ Ронсеваля, я немного посолилъ твое сердце, чтобъ оно не пропахло и чтобъ доѣхало если не свѣжимъ, то хоть просоленнымъ, предъ очи твоей дамы Белермы. Эта дама вмѣстѣ съ тобою, мною, твоимъ оруженосцемъ Гвадіаной, дуэньей Руидерой, ея семью дочерьми и двумя племянницами, и еще много нашихъ друзей и знакомыхъ заколдованы здѣсь уже много лѣтъ мудрымъ Мерлиномъ. Хотя съ тѣхъ поръ прошло уже болѣе пятисотъ лѣтъ, но никто изъ насъ еще не умеръ; не стало только Руидеры и ея дочерей и племянницъ, которыя, вызвавъ своими слезами жалость Мерлина, были превращены въ лагуны, называемыя и сейчасъ въ мірѣ живыхъ людей и въ провинціи Ламанча Руидерскими лагунами. Дочери принадлежатъ испанскимъ королямъ, а племянницы рыцарямъ религіознаго ордена, называемаго орденомъ св. Іоанна. Твой оруженосецъ Гвадіана, также оплакивавшій твою опалу, былъ превращенъ въ рѣку, называемую его именемъ, и при выходѣ на поверхность земную и при видѣ другого солнца, почувствовалъ такую горесть отъ разлуки съ тобой, что снова погрузился въ нѣдра земли. Но такъ какъ невозможно идти противъ своей враждебной склонности, то онъ время отъ времени выходитъ и показывается тамъ, гдѣ его могутъ видѣть солнце и люди {Гвадіана беретъ начало у подошвы Сьерры де Алькаразъ, въ Ламанчѣ. Ручьи, стекающіе съ этихъ горъ, образуютъ семь маленькихъ озеръ, называемыхъ Руидерскими лагунами, воды которыхъ вливаются изъ одной въ другую. При выходѣ изъ этихъ озеръ, Гвадіана погружается на протяженіи семи-восьми миль въ очень глубокое русло, скрытое подъ богатой растительностью, и снова показывается послѣ того, какъ проходитъ черезъ два новыхъ озера, называемыхъ глазами (los ojos) Гвадіаны. Еще Плиній зналъ и описывалъ особенности теченія этой рѣки, которую онъ называетъ saepius nasci gaudens (Hist. nat., lib. III, cap. Ш). На этихъ-то естественныхъ особенностяхъ Сервантесъ и основываетъ свою остроумную выдумку.}. Лагуны, о которыхъ я говорилъ, вливаютъ въ него постепенно свои воды, и онъ, увеличенный ими и многими другими присоединяющимися къ нему рѣками, входитъ пышный и обширный въ Португалію. Но гдѣ бы онъ ни протекалъ, онъ вездѣ обнаруживаетъ свою печаль и меланхолію. Онъ не можетъ похвалиться, что питаетъ въ своихъ водахъ утонченныхъ и любимыхъ рыбъ: въ немъ есть рыбы только грубыя и безвкусныя, далеко непохожія на рыбъ золотаго Таго. То, что я сейчасъ говорю тебѣ, о мой братъ, я говорилъ тебѣ уже тысячи разъ; но такъ какъ ты мнѣ не отвѣчаешь, то я полагаю, что ты или не слышишь меня, или не вѣришь, а Богу извѣстно, какъ это меня огорчаетъ. Теперь я хочу сообщить тебѣ новость, которая если и не облегчитъ твоего горя, то вы въ какомъ случаѣ не усилитъ его. Знай, что здѣсь передъ тобой (открой глаза, и ты увидишь) тотъ великій рыцарь, о которомъ Мерлинъ столько предсказывалъ, тотъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который усвѣшнѣе, чѣмъ въ прошедшіе вѣка, воскресилъ въ нынѣшнее время странствующее рыцарство, уже забытое людьми. Быть можетъ, при его посредствѣ и ради него, съ насъ будутъ сняты чары, потому что великіе подвиги ждутъ великихъ людей. -- А если бъ это даже не совершилось,-- отвѣтилъ злополучный Дюрандартъ глухимъ и тихимъ голосомъ,-- если бъ это и не совершилось, о братъ, я скажу: Терпѣніе, и перетасуемъ карты." Затѣмъ, повернувшись на бокъ, онъ снова впалъ въ обычное свое безмолвіе и не произнесъ болѣе ни слова.

"Въ эту минуту послышались громкіе крики и рыданія, сопровождавшіеся стенаніями и отрывистыми вздохами. Я повернулъ голову и увидалъ сквозь хрустальныя стѣны процессію изъ двухъ рядовъ молодыхъ дѣвушекъ въ траурѣ, съ бѣлыми турецкими тюрбанами на головахъ, проходившую по другой залѣ. За обоими рядами шла дама (по крайней мѣрѣ, по ея важной осанкѣ ее можно было принять за даму) также въ черномъ и въ длинной, обширной вуали, ниспадавшей до земли. Ея тюрбанъ былъ вдвое больше, чѣмъ у остальныхъ женщинъ. Брови у нея сходились, носъ былъ нѣсколько вздернутъ, ротъ великъ, но губы красны. Ея зубы, которые она во временамъ обнаруживала, были рѣдки и неправильны, хотя бѣлы, какъ миндалины безъ кожи. Въ рукахъ у вся былъ тонкій полотняный платокъ, въ которомъ, какъ я успѣлъ разглядѣть, лежало сердце, очевидно отъ муміи, потому что оно было сухо и просолено. Монтезиносъ сказалъ мнѣ, что всѣ эти люди слуги Дюрандарта и Белермы, заколдованные вмѣстѣ со своими господами, и что шедшая позади и несшая въ платкѣ сердце, сама Белерма, которая четыре раза въ недѣлю устраиваетъ такія процессіи со своими служанками и поетъ или, лучше, выкликиваетъ погребальныя пѣсни надъ тѣломъ и несчастнымъ сердцемъ его брата. -- Если она показалась вамъ не совсѣмъ красивой,-- сказалъ онъ,-- или, по крайней мѣрѣ, не такой красавицей, какой слыла, то этому виной дурные дни и еще болѣе дурныя ночи, которыя она проводитъ подъ этими чарами, какъ можно видѣть по ея потускнѣвшимъ глазамъ и болѣзненному цвѣту лица. Эта блѣдность и синіе круги подъ глазами не происходятъ отъ обычной женской ежемѣсячной болѣзни, потому что она не знаетъ ея уже много мѣсяцевъ и даже много лѣтъ, а отъ огорченія, которое терзаетъ ея сердце при видѣ того, что она постоянно носитъ въ рукахъ, и что напоминаетъ ей о несчастье съ ея возлюбленнымъ. Иначе врядъ ли кто сравнился бы съ нею въ красотѣ, граціи, изяществѣ -- клянусь великой Дульцинеей Тобозской, столь извѣстной въ этихъ мѣстахъ и во всемъ мірѣ!

-- Стойте, господинъ Донъ-Монтезиносъ! -- вскричалъ я тутъ.-- Разсказывайте, ваша милость, только свою исторію. Вы должны знать, что вообще сравненія неумѣстны и что никого не слѣдуетъ сравнивать съ другими. Несравненная Дульцинея Тобозская остается тѣмъ, что она есть, а госпожа донья Белерма тѣмъ, что была и что есть, и оставимъ это. -- Господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣтилъ онъ, --простите меня, ваша милость. Сознаюсь, что я неправъ и что дурно поступилъ, сказавъ, что госпожа Дульцинея едва сравнится съ госпожой Белермой; потому что самаго смутнаго подозрѣнія о томъ, что ваша милость ея рыцарь, должно было быть достаточно, чтобъ я скорѣе прикусилъ себѣ языкъ, чѣмъ сравнилъ эту даму съ кѣмъ бы то ни было, кромѣ развѣ самого неба.

"Это удовлетвореніе, данное мнѣ великимъ Монтезиносомъ, успокоило мое сердце и утишило волненіе, которое я испыталъ, услыхавъ, что мою даму сравниваютъ съ Белермой. -- Удивляюсь,-- замѣтилъ Санчо,-- какъ ваша милость не вскочили на животъ милаго дружка, не растоптали въ порошокъ его костей и не вырвали у него бороды до послѣдняго волоска. -- Зачѣмъ же, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Съ моей стороны было бы дурно такъ поступить, потому что всѣ обязаны почитать стариковъ, даже когда это не рыцари, а тѣмъ болѣе рыцарей, и еще заколдованныхъ. Я отлично знаю, что мы во многихъ вопросахъ и отвѣтахъ, которыми обмѣнялись, не остались другъ у друга въ долгу."

-- Я право, удивляюсь,-- сказалъ кузенъ,-- какъ это, господинъ Донъ-Кихотъ, ваша милость могли въ такое короткое время, какое вы пробыли въ пещерѣ, видѣть, слышать и наговорить такъ много? -- А сколько времени я тамъ пробылъ,-- спросилъ Донъ-Кихоть. -- Немного болѣе часа,-- отвѣтилъ Санчо. -- Не можетъ быть,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что я видѣлъ, какъ наступила ночь, а потомъ опять разсвѣло, и еще три вечера и три утра, такъ что, по моему расчету, я, провелъ въ этой пучинѣ, скрытой отъ нашихъ глазъ, цѣлыхъ трое сутокъ. -- Мой господинъ, вѣрно, говоритъ правду, -- сказалъ Санчо,-- потому что, если все, что съ нимъ случилось, явилось по-волшебству, то то, что намъ казалось однимъ часомъ, могло ему представиться тремя днями съ ихъ ночами.-- Вѣроятно, такъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Скажите мнѣ, мои добрый господинъ,-- ѣли ли ваша милость что-нибудь за все это время? -- Ни крошки,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и не чувствовалъ мы малѣйшей потребности. А заколдованные ѣдятъ обыкновенно? -- спросилъ кузенъ. -- Нѣтъ, не ѣдятъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и не ходить также за грубыми надобностями; но всѣ полагаютъ, что ногти, волосы и бороды у нихъ растутъ. -- А что эти заколдованные спятъ, что-ли, мой господинъ? -- спросилъ Санчо. -- Конечно, нѣтъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Но крайней мѣрѣ, въ тѣ трое сутокъ, которыя я провелъ съ ними, ни одинъ изъ нихъ не сомкнулъ глазъ, и я также. -- Значитъ,-- сказалъ Санчо, -- правду говоритъ пословица: "Скажи, съ кѣмъ ты другъ, и я скажу, кто ты таковъ". Подите-ка поживите съ заколдованными, которые постятся и бодрствуютъ и удивляйтесь послѣ того, что вы все время не ѣдите и не спите! Но простите, господинъ, а я долженъ вамъ сказать, что, побей меня Богъ -- чуть не сказалъ чортъ,-- если и вѣрю хоть одному слову изъ того, что вы сейчасъ разсказывали.-- Какъ! -- вскричалъ кузенъ. -- Развѣ господинъ Донъ-Кихотъ станетъ лгать? А если бы онъ и захотѣлъ лгать, такъ когда бы онъ успѣлъ выдумать столько исторій? -- Нѣтъ, я не думаю, чтобъ мой господинъ лгалъ,-- возразилъ Санчо.-- А что-же ты думаешь? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Я думаю, -- отвѣтилъ Санчо, -- что этотъ Мерлинъ или эти волшебники, которые околдовали весь тотъ отрядъ, который ваша милость, говорите, видѣли и посѣтили тамъ внизу, вбили вамъ въ голову всю эту литанію, которую вы намъ разсказали и которую еще хотите разсказать.-- Это могло бы случиться, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- но это все-таки не такъ, потому что все, что я разсказалъ, я видѣлъ своими глазами и ощупывалъ своими руками. Но что же ты скажешь, когда я сообщу тебѣ, что между множествомъ вещей и чудесъ, показанныхъ мнѣ господиномъ Монтезиносомъ (я тебѣ ихъ разскажу понемногу въ свое время дорогой, потому что онѣ не всѣ теперь у мѣста), онъ показалъ мнѣ трехъ поселянокъ, которыя уѣзжали свѣжимъ полемъ, прыгая и скача, словно возы? Едва, увидавъ ихъ, я узналъ, что одна была несравненная Дульцинея Тобозская, а двѣ другія -- тѣ самыя крестьянки, которыя ѣхали съ нею и съ которыми мы разговаривали при выѣздѣ изъ Тобозо. Я спросилъ у Монтезиноса, знаетъ ли онъ ихъ; онъ отвѣтилъ, что нѣтъ, но что онъ думаетъ, что это заколдованныя знатныя дамы, недавно появившіяся на этихъ лугахъ. Онъ прибавилъ, чтобъ я не удивлялся этику, потому что въ этихъ мѣстахъ есть еще много дамъ, заколдованныхъ подъ разными видами въ прошедшіе и настоящіе вѣки и что онъ знаетъ между ними королеву Женевру и ея дуэнью Квинтаніону, ту самую, которая наливала вино Ланселоту, какъ говорится въ романсѣ, когда онъ пріѣзжалъ изъ Бретани."

Услыхавъ эти слова, Санчо думалъ, что лишится разсудка, или лопнетъ со смѣху. Такъ какъ онъ лучше всякаго другого зналъ истину о воображаемомъ околдованіи Дульцинеи, въ которомъ самъ разыгрывалъ роль колдуна и которое самъ выдумалъ, то и догадался наконецъ, что его господинъ окончательно рехнулся и совсѣмъ потерялъ разсудокъ. Поэтому онъ и сказалъ: "Въ недобрый часъ и подъ худой звѣздой вы опустились, мой дорогой господинъ, въ другой міръ; и будь проклята та минута, когда вы встрѣтились съ этимъ Монтезиносомъ, который возвратилъ васъ вамъ въ такомъ видѣ! Да, ваша милость была бы здѣсь наверху, въ полномъ разумѣ, какой далъ вамъ Господь, и разсуждали бы и на каждомъ шагу давали бы совѣты, а не разсказывали бы, какъ теперь, какія глупости, отъ которыхъ уши вянутъ. -- Такъ какъ хорошо знаю тебя, Санчо;-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- то я не обращаю вниманія на твои слова.-- Такъ же, какъ и я на ваши,-- сказалъ Санчо,-- хотя бы ни били и даже убили меня за то, что и сказалъ и что еще думаю сказать, развѣ только вы исправите и перемѣните свой языкъ. Но скажите мнѣ теперь, когда мы помирились: какъ и почему вы узнали нашу госпожу властительницу? -- Я узналъ ее потому, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что онъ была въ томъ же платье, въ какомъ была, когда ты мнѣ ее показалъ. Я заговорилъ съ ней, но она ни слова не отвѣтила мнѣ и даже отвернулась и такъ быстро скрылась, что даже стрѣла изъ лука ни догнала бы ее. Я хотѣлъ погнаться за ней и погнался бы, если бы Монтезиносъ не отсовѣтовалъ мнѣ, говоря, что это будетъ напрасный трудъ и что все равно мнѣ уже скоро пора будетъ выйти изъ пещеры. Онъ прибавилъ, что меня со временемъ извѣстятъ о томъ, что нужно дѣлать, чтобъ снять чары съ него, Белермы, Дюрандарта и всѣхъ, кто тамъ находится. Но всего болѣе огорчило меня изъ того, что я тамъ видѣлъ и замѣтилъ, то, что во время разговора моего съ Монтезиносомъ одна изъ двухъ спутницъ печальной Дульцинеи незамѣтно для меня подошла ко мнѣ и сказала мнѣ тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, со слезами на глазахъ: "Госпожа Дульцинея Тобозская цѣлуетъ руки у вашей милости и умоляетъ васъ сказать, какъ вы поживаете, а такъ какъ она находится теперь въ крайней нуждѣ, то настоятельнѣйшимъ образомъ умоляетъ вашу милость одолжить ей вотъ подъ эту новую канифасовую юбку, которую я вамъ подаю, штукъ шесть реаловъ, или сколько у васъ найдется въ карманѣ, и даетъ честное слово, что скоро возвратитъ ихъ вамъ." Такое порученіе очень удивило меня, и я спросилъ, обратясь къ господину Монтезиносу: "Возможно ли, чтобы заколдованная знать терпѣла нужду?-- Повѣрьте, господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣчалъ онъ,-- что то, что называется нуждой, встрѣчается повсюду, распространяется во всѣ стороны задѣваетъ всѣхъ и не щадить даже заколдованныхъ. Если госпожа Дульцинея Тобозская посылаетъ просить шесть реаловъ и даетъ, повидимому, хорошій залогъ, то вамъ ничего не остается дѣлать, какъ дать ихъ ей, потому что она навѣрное въ большомъ затрудненія.-- Залога я не приму,-- сказалъ я,-- но мнѣ дамъ ей того, что она проситъ, потому что у меня при себѣ только четыре реала (тѣ, что ты давеча далъ мнѣ, Санчо, на милостыню бѣднымъ, которыхъ я встрѣчу); -- я и отдалъ ихъ ей, сказавъ: "Передайте своей госпожѣ, мой милый другъ, что меня до глубины души огорчаютъ ея страданія и что я желалъ бы быть Фукаромъ {Фукаръ или Фуггеръ была фамилія одной семьи, происходившей изъ Сузбы и жившей въ Аугсбургѣ, какъ Медичи жили во Флоренціи. Богатство Фукаровъ вошло въ поговорку, и въ самомъ дѣлѣ, когда Карлъ V, по возвращеніи изъ Туниса, остановился въ Аугсбургѣ въ ихъ домѣ, въ его каминъ положили коричневыхъ дровъ и разожгли ихъ векселемъ, за громадную сумму, которую государственная казна должна была Фукарамъ. Нѣкоторые члены его семьи переселились въ Испанію, гдѣ скупили серебряныя руды въ Гвадалканалѣ, ртутныя въ Альмаденѣ и проч. Улица въ Мадридѣ, гдѣ они жили, и сейчасъ, еще называется call de los Fucares.}, чтобы помочь ей; пусть она знаетъ, что и не могу и не долженъ быть здоровъ, пока буду лишенъ ея пріятнаго лицезрѣнія и скромнаго разговора, и что я умоляю ее самымъ настоятельнымъ образомъ показаться ея странствующему рыцарю и плѣненному слугѣ и позволить ему поддержать ее. Еще скажите ей, что я далъ клятву и обѣтъ, какъ маркизъ Мантуанскій, который поклялся отомстить за своего племянника Бодуэна, найденнаго имъ на горѣ при послѣднемъ издыханіи, т. е. что онъ не будетъ ѣсть хлѣбъ на столомъ и будетъ нести еще другія эпитиміи, пока не отомститъ за него. Ну, а я дамъ обѣтъ никогда не останавливаться и объѣхать всѣ части свѣта еще добросовѣстнѣе, чѣмъ инфантъ Донъ-Педро Португальскій {Отчетъ о воображаемыхъ путешествіяхъ инфанта Донъ-Педро написавъ Гомецомъ де Сантистебанъ, выдававшимъ себя за одного изъ двѣнадцати спутниковъ инфанта.}, пока не снимутъ съ нея чаръ.-- Все это и еще многое другое,-- замѣтила дѣвушка,-- ваша милость обязаны сдѣлать для моей госпожи." И взявъ четыре реала, она, вмѣсто того чтобы поклониться мнѣ, сдѣлала такой прыжокъ, что подскочила выше, чѣмъ на два аршина. -- О, Пресвятая Богородица! -- застоналъ Санчо.-- Что это за свѣтъ нынче и какая сила должна быть у колдуновъ и въ ихъ колдовствахъ, что они сумѣли превратить здоровый разсудокъ моего господина въ такое странное помѣшательство! О, господинъ мой, господинъ! Оглянитесь, ваша милость, на себя, подумайте о своей чести и перестаньте вѣрить въ эту чепуху, которая смущаетъ васъ и искажаетъ вашъ здравый смыслъ!-- Ты такъ говоришь, Санчо, потому, что любишь меня,-- возразилъ Донъ-Кихотъ.-- Ты не имѣешь никакого понятія о мірскихъ дѣлахъ, и потому все сколько-нибудь непонятное кажется тебѣ невозможнымъ. Но время идетъ, какъ я уже разъ говорилъ, и я когда-нибудь разскажу тебѣ все, что я видѣлъ тамъ, внизу; услышавъ объ этомъ ты повѣришь и уже разсказанному мною, истина котораго не допускаетъ ни возраженій, ни оспариваній."

0x01 graphic

ГЛАВА XXIV.

Въ которой разсказываются тысячи бездѣлицъ, столь же нелѣпыхъ, сколько необходимыхъ для уразуменія сей великой исторіи.

Тотъ, кто перевелъ эту великую исторію съ оригинала, написаннаго его настоящимъ авторомъ Сидъ Гамедомъ Бенъ-Энгели, говоритъ, что, дойдя до главы, слѣдовавшей за приключеніемъ въ Монтезинской пещерѣ, онъ нашелъ слѣдующія подлинныя слова, написанныя на поляхъ самимъ Гамедомъ: "Я не могу ни постичь, вы убѣдить себя, чтобы изложенное въ предыдущей главѣ дѣйствительно приключилось съ Донъ-Кихотомъ. Причина этого заключается въ томъ, что всѣ приключенія, встрѣчавшіяся до сихъ поръ, были правдоподобны и возможны; что же касается приключенія въ пещерѣ, то я не вижу возможности считать его истиннымъ, до того оно выходитъ за предѣлы разсудка. Думать, что Донъ-Кихотъ, правдивѣйшій изъ гидальго и благороднѣйшій изъ рыцарей своего времени, лгалъ, невозможно: онъ не произнесъ бы лжи, хотя бы его изрѣшетили стрѣлами. Съ другой стороны, я принимаю еще въ соображеніе, что онъ разсказалъ эту исторію со всѣми относящимися въ ней обстоятельствами въ такое короткое время, что не могъ бы успѣть сочинить такое сплетеніе лжи. Поэтому не моя вина, если это приключеніе покажется апокрифическимъ, и я пишу его, не настаивая ни на правдивости ни на лживости его. Ты, читатель, уменъ и благоразуменъ и можешь самъ судить объ этомъ дѣлѣ по собственному уразумѣнію, потому что я ничего не могу тутъ помочь тебѣ. Во всякомъ случаѣ, считается достовѣрнымъ, что Донъ-Кихотъ передъ смертью сознался, что выдумалъ это приключеніе, потому что ему казалось, что оно замѣчательно гармонируетъ съ вычитанными имъ изъ книгъ приключеніями." Сказавъ это, историкъ продолжаетъ такъ:

Кузенъ удивлялся какъ дерзости Санчо, такъ и терпѣнію его господина, и рѣшилъ, что послѣдняго сдѣлала такимъ снисходительнымъ радость, испытанная имъ оттого, что онъ видѣлъ свою даму Дульцинею Тобозскую, хотя и заколдованную; потому что Санчо наговорилъ такихъ вещей, за которыя его слѣдовало бы хорошенько проучить палкой. Кузенъ находилъ, что онъ вообще очень дерзокъ со своимъ господиномъ, и сказалъ послѣднему: "Что касается меня, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, то я считаю, что хорошо воспользовался путешествіемъ съ вашей милостью, потому что извлекъ изъ этого четверную выгоду: во-первыхъ познакомился съ вашей милостью, что я считаю за большую честь; во-вторыхъ, узналъ, что заключается въ этой Монтезинской пещерѣ, равно какъ о превращеніи Гвадіаны и Руидерскихъ лагунъ, что принесетъ, мнѣ большую пользу для Испанскаго Овидія, которымъ я занятъ въ настоящее время: въ третьихъ, открылъ древность происхожденія картъ. Ихъ, очевидно, употребляли еще по меньшей мѣрѣ, при императорѣ Карлѣ Великомъ, судя по тому, что можно заключить изъ словъ, которыя вы слышали отъ Дюрандарта, когда онъ, послѣ длинной рѣчи, обращенной къ нему Монтезиносомъ, очнулся и сказалъ: "Терпѣніе, и перетасуемъ карты!". И это выраженіе и этотъ оборотъ рѣчи онъ узналъ, конечно, не въ то время, когда уже былъ заколдованъ, а тогда, когда еще жилъ во Франціи, и во времена упомянутаго императора Карла Великаго. "Это справка, которая мнѣ очень пригодится для другой книги, которую я собираюсь написать подъ заглавіемъ! Дополненіе къ Виргилію Полидору, объ изобрѣтеніи древностей. Я полагаю, что онъ въ своей книгѣ забылъ упомянуть объ изобрѣтеніи картъ; а я теперь укажу на это изобрѣтеніе, что будетъ очень важнымъ вкладомъ, особенно, если въ подтвержденіе сослаться на такого авторитетнаго, такого правдиваго автора, какъ господинъ Дюрандартъ {Игральныя карты, по словамъ Коваррубіаса, назывались в Испаніи naipes, потому что первыя, привезенныя изъ Франціи карты были помѣчены буквами N. P., иниціалами Николая Пепина, который изобрѣлъ ихъ во время болѣзни Карла VI. Разрисовалъ же карты Жаккменъ Гренгоннеръ во времена Карла VII, и онѣ давно уже были изобрѣтены и извѣстны во всей Европѣ. И дѣйствительно, онѣ въ 1333 г. были запрещены въ Испаніи духовными властями; кромѣ того, о нихъ упоминается въ старомъ романѣ Поддѣльная лисица, написанномъ неизвѣстнымъ авторомъ между 1528 и 1342 гг., а также въ итальянской книгѣ Trttato del governo della famiglia Сандро Пиппоццо, напечатанной въ 1299 г.}; въ четвертыхъ, я достовѣрно, узналъ, гдѣ источники рѣки Гвадіаны, до сихъ поръ никому неизвѣстные.-- Ваша милость совершенно правы,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; -- но я хотѣлъ-бы знать, пользуетесь ли вы настолько милостью Божьею, чтобы получать разрѣшеніе на напечатаніе вашихъ книгъ, въ чемъ я сомнѣваюсь {Во времена Сервантеса съ большимъ трудомъ удавалось выхлопатывать разрѣшеніе на напечатаніе книги. Д-ръ Альдрете, напечатавшій въ Римѣ въ 1606 г. ученый трактатъ Origen y prineipio de la lengua castellana, говоритъ въ предисловіи, адресованномъ къ Филиппу III, что въ Испаніи въ то время прекратили по нѣкоторымъ причинамъ всякія разрѣшенія на печатаніе новыхъ книгъ.}, и кому вы думаете ихъ посвятить.-- Въ Испаніи есть вельможи и сановники, которымъ можно оказать эту честь,-- отвѣтилъ кузенъ. -- Есть, но немного, -- возразилъ Донъ-Кихотъ, -- и не то чтобъ они были недостойны, а просто не хотятъ принимать посвященій, чтобъ не обязываться благодарностью авторамъ за ихъ трудъ и вниманіе. Я знаю одного князя, который можетъ замѣнить всѣхъ остальныхъ вельможъ даже настолько превзойти ихъ всѣхъ, что если бъ я рѣшился сказать о немъ все, что я думаю, то возбудилъ бы, можетъ быть, зависть не въ одномъ великодушномъ сердцѣ {Это намекъ на покровителя Сервантеса графа де-Лемосъ, которому Сервантесъ посвятилъ вторую часть своего Донъ-Кихота.}. Но оставимъ это до другого, болѣе подходящаго времени, и поищемъ, гдѣ бы намъ пріютиться на ночь. -- Недалеко отсюда,-- отвѣтилъ кузенъ,-- есть келья, гдѣ живетъ пустынникъ, который, говоритъ, былъ прежде солдатомъ, а теперь слыветъ добрымъ христіаниномъ и человѣкомъ, разсудительнымъ и очень милосердымъ. Около самой кельи есть домикъ, построенный самимъ отшельникомъ, онъ хоть и тѣсенъ, но можетъ вмѣстить гостей. -- А есть у этого пустынника куры?-- спросилъ Санчо. У рѣдкаго пустынника ихъ не бываетъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- нынѣшніе отшельники не похожи на жившихъ въ египетскихъ пустыняхъ, одѣвавшихся въ пальмовыя листья и питавшихся кореньями. Но не думайте, что, отзываясь хорошо о послѣднихъ, я отзываюсь дурно о первыхъ; я хочу только сказать, что нынѣшнія покаянія уже не имѣютъ той суровости и строгости, какою отличались прежнія; но отшельники отъ этого не менѣе добродѣтельны. По крайней мѣрѣ, я такого мнѣнія о нихъ, а когда все идетъ вкривь и вкось, то лицемѣръ, который разыгрываетъ изъ себя праведника, не такъ дурно поступаетъ какъ откровенный грѣшникъ."

Едва онъ проговорилъ эти слова, какъ они увидали, что къ нимъ поспѣшно приближается пѣшеходъ, подгоняющій передъ собой сильными ударами хлыста мула, нагруженнаго копьями и аллебардами. Подойдя къ нимъ, онъ поклонился и прошелъ мимо. -- Остановитесь на минутку, любезный,-- сказалъ ему Донъ-Кихотъ;-- вы, кажется, ходите скорѣй, чѣмъ это хотѣлось бы мулу.-- Я не могу останавливаться, сударь, -- отвѣтилъ прохожій,-- потому что оружіе, которое я везу, нужно будетъ завтра, и времени терять мнѣ нельзя. Прощайте же. Но если вамъ хочется знать, зачѣмъ я везу это оружіе, такъ знайте, что я собираюсь переночевать въ трактирѣ за кельей пустынника, и если вы пріѣдете туда, то найдете меня тамъ, и я поразскажу вамъ разныхъ чудесъ. Еще разъ прощайте." Сказавъ это, онъ такъ погналъ мула, что Донъ-Кихотъ не успѣлъ спросить у него, какія это чудеса онъ хочетъ изъ разсказать. А такъ какъ онъ былъ немножко любопытенъ, и его постоянно мучило желаніе узнать что-нибудь новенькое, то онъ и рѣшилъ, что надо тронуться въ путь сейчасъ же и переночевать въ трактирѣ, не заѣзжая къ пустыннику, у котораго хотѣлъ остановиться кузенъ. Они сѣли на лошадей. и всѣ трое отправились прямо къ трактиру. Кузенъ предложилъ Донъ-Кихоту заѣхать къ пустыннику выпить. Санчо, услыхавъ это предложеніе, сейчасъ же направилъ туда своего осла, и Донъ-Кихотъ съ кузеномъ послѣдовали за нимъ. Но несчастная звѣзда Санчо устроила такъ, что отшельника не оказалось дома, о чемъ сообщила имъ подпустынница {Una sota-ermitano -- шуточное прозвище служанки пустынника, игравшей роль его намѣстницы.}, которую они нашли въ кельѣ. Они спросили у нея лучшаго домашняго вина, но она отвѣтила, что у ея хозяина вина нѣтъ, а если они хотятъ воды, такъ она охотно дастъ имъ ее. "Если бъ у меня была жажда къ водѣ,-- отвѣтилъ Санчо,-- такъ на дорогѣ есть много источниковъ изъ которыхъ я могъ бы ее утолять. О, свадьба Камачо! О, обиліе дома Донъ-Діего! сколько разъ я еще пожалѣю о васъ!*

Они вышли изъ кельи и направились къ трактиру. Черезъ нѣкоторое время они увидали юношу, шедшаго впереди ихъ настолько медленно, что они скоро нагнали его. Онъ носилъ на плечѣ шпагу, точно палку, съ узелкомъ, въ которомъ лежали, должно быть, его штаны, короткій плащъ и нѣсколько рубахъ. На немъ была бархатная куртка съ остатками атласной вставки, изъ-за которой виднѣлась рубашка. Чулки на немъ были шелковые, а башмаки четырехугольные, какіе носили при дворѣ. Ему было на видъ лѣтъ восемнадцать, девятнадцать; лицо у него было веселое, походка легкая, и онъ шелъ распѣвая сегидильи, чтобы прогнать скуку и скрасить дорогу. Когда путинки приблизились къ нему, онъ доканчивалъ пѣсенку, которую кузенъ запомнилъ и въ которой говорилось:

"Иду я биться на войнѣ,

И самъ тому не радъ;

Остался бъ дома я, друзья,

Когда бы былъ богатъ."

Первый заговорилъ съ нимъ Донъ-Кихотъ. "Вы ходите налегкѣ, господинъ мой,-- сказалъ онъ ему.-- Куда лежитъ вашъ путъ, хотѣлось бы намъ знать, если вамъ угодно будетъ повѣдать намъ это.-- Хожу я налегкѣ,-- отвѣтилъ юноша,-- изъ-за жары и бѣдности. А куда я иду? На войну. -- Какъ изъ-за бѣдности! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Изъ-за жары,-- это вѣроятнѣе. -- Господинъ мой,-- отвѣтилъ юноша,-- въ этомъ узелкѣ у меня вотъ бархатные штаны, да вотъ еще эта куртка; если я взношу ихъ дорогой, мнѣ уже нельзя будетъ показаться въ нихъ въ городѣ, а купить другое платье мнѣ не на что. По этой-то причинѣ и еще чтобы освѣжиться, я хожу такъ, пока не присоединюсь къ пѣхотѣ, находящейся на разстояніи двѣнадцати миль отсюда, и не поступлю въ одну въ ротъ. Тогда у меня не будетъ недостатка въ экипировкѣ до мѣста отплытія; которое, говорятъ, назначено въ Картагенѣ. А мнѣ ужъ лучше имѣть хозяиномъ и господиномъ короля и служить ему на войнѣ, чѣмъ прислуживать какому-нибудь скареду при дворѣ. -- Но будетъ-ли ваша милость получать тамъ добавочное жалованье {Una ventaja -- добавочное жалованье, выдававшееся знатнымъ солдатамъ, которые назывались aventajados и впослѣдствіи замѣнены были кадетами.}? -- Ахъ! -- отвѣтилъ юноша.-- Еслибъ я служилъ у какого-нибудь испанскаго гранда или вообще у человѣка съ вѣсомъ, я бы навѣрное получалъ добавочное жалованье. Что значитъ служить при хорошихъ условіяхъ: изъ пажей можно попасть прямо въ прапорщики или капитаны или выслужить славную пенсію. Я же, несчастный, всегда служилъ только у разныхъ искателей мѣстъ, людей ничтожныхъ нивѣсть откуда явившихся и такъ скудно и скупо платящихъ своимъ лакеямъ, что на крахмалъ для воротника пошла бы цѣлая половина ихъ жалованья. Было бы чудомъ, еслибы такой пажъ скопилъ себѣ что-нибудь. -- Но скажите мнѣ, другъ мой,-- спросилъ Донъ-Кихотъ:-- неужели за столько лѣтъ службы вы не могли выслужить хоть ливрею? -- У меня ихъ перебывало даже двѣ,-- отвѣтилъ пажъ; -- но какъ у того, кто до постриженія покидаетъ монастырь, отнимаютъ монашеское платье и клобукъ, возвращая ему его собственное платье, такъ и мои хозяева возвращали мнѣ все платье каждый разъ, какъ кончали дѣла, призывавшія ихъ ко двору, и отнимая ливреи, которыя давали мнѣ только для виду. -- Какая ужасная низость!-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ. -- Но вы все таки можете себя поздравить, что покидаете дворъ съ такимъ прекраснымъ намѣреніемъ. Въ самокъ дѣлѣ, на свѣтѣ нѣтъ ничего болѣе почетнаго и въ-то же время болѣе выгоднаго, чемъ служить сперва Богу, а затѣмъ королю, нашему собственному господину, и, главнымъ образомъ, оружіемъ, при помощи котораго получаетъ если не болѣе богатствъ, то болѣе чести, чѣмъ пировъ, какъ я уже много-много разъ повторялъ. Если правда, что перо принесло людямъ болѣе имѣній, чѣмъ оружіе, то люди оружія обладаютъ чѣмъ-то болѣе возвышеннымъ, нежели люди пера, и въ нихъ есть несравненно болѣе благородства и блеска, которыя ставятъ ихъ выше всѣхъ на свѣтѣ. Запомните хорошенько то, что я вамъ сейчасъ скажу, потому что это очень пригодится вамъ и принесетъ вамъ большое облегченіе среди тягостей военнаго дѣла: удаляйте отъ своего воображенія всѣ зловѣщія событія, которыхъ вы можете стать свидѣтелемъ. Самое худшее -- это смерть, но если смерть почетна, то умереть лучше всего. У Юлія Цезаря, этого храбраго римскаго императора, спросили, какая смерть всего лучше. "Внезапная и непредвидѣнная;-- отвѣтилъ онъ. Хотя отвѣтъ этотъ данъ человѣкомъ, не знавшимъ истиннаго Бога, но это совершенно справедливо въ томъ смыслѣ, что избавляетъ человѣка отъ свойственнаго ему чувства. Не бѣда, если васъ убьютъ даже въ первой стычкѣ, пушечнымъ ли выстрѣломъ или взрывомъ мины: это все равно будетъ смертью, и дѣло, значитъ, сдѣлано. По словамъ Теренція, для солдата лучше умереть въ битвѣ, чѣмъ остаться живымъ въ бѣгствѣ, и хорошій солдатъ лишь настолько славенъ, на сколько обнаруживаетъ повиновеніе своимъ капитанамъ и всѣмъ, кто имѣетъ право ему приказывать. Замѣтьте, сынъ мой, что солдату приличнѣе нюхать порохъ, чѣмъ мускусъ, и если старостъ настигаетъ васъ въ этомъ почтенномъ, ремеслѣ, то, будь вы изранены, изувѣчены и искалѣчены, ваша старость будетъ почтенна, и даже бѣдность не сможетъ омрачить блеска. Впрочемъ теперь стараются пристраивать и прокармливать старыхъ и увѣчныхъ солдатъ, потому что нехорошо было бы поступать съ ними такъ, какъ наступаютъ рабовладѣльцы, дающіе своимъ неграмъ свободу, когда тѣ состарятся и не могутъ уже служить имъ. Прогоняя ихъ изъ дому подъ видомъ освобожденій, они дѣлаютъ ихъ рабами голода, отъ котораго освобождаетъ одна только смерть. Теперь я вамъ ничего болѣе не скажу, кромѣ того, чтобъ вы сѣли на крупъ моей лошади и сидѣли бы тамъ, пока мы не доѣдемъ до корчмы; тамъ мы съ вами поужинаемъ, а завтра вы отправитесь далѣе. Да пошлетъ вамъ Господь такой счастливый путь, много заслуживаютъ ваши намѣренія."

Приглашеніе на крупъ пажъ отвергъ, отъ ужина же въ корчмѣ не отказался, а Санчо, говорятъ, въ эту минуту промолвилъ про себя: "Черъ его разберетъ, моего господина! какъ можетъ человѣкъ, умѣющій говорить столько хорошихъ вещей, какъ онъ сейчасъ наговорилъ, болтавъ, будто онъ видѣлъ всякія тамъ несуразности въ Монтезинской пещерѣ! Что жъ, будемъ какъ нибудь выворачиваться." Уже вечерѣло, когда они подъѣхали къ корчмѣ, къ великой радости Санчо, которому было очень пріятно видѣть, что его господинъ принимаетъ эту корчму за настоящую корчму, а не на замокъ, какъ онъ обыкновенно дѣлалъ.

Не успѣли они войти, какъ Донъ-Кихотъ спросилъ у хозяина о человѣкѣ съ копьями и аллебардами. Тотъ отвѣтилъ, чти онъ пристраиваетъ своего мула въ конюшнѣ. Кузенъ и Санчо сдѣлали то же самое со своими ослами, предоставивъ Россинанту лучшее мѣто и лучшее стойло въ конюшнѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА XXV.

Въ которой разсказывается приключеніе съ ревомъ и хорошенькая исторія о маріонеточномъ актерѣ, а также о замѣчательныхъ гаданіяхъ ворожея-обезьяны.

Донъ-Кихотъ, какъ говорится, сгоралъ нетерпѣніемъ, услышать чудеса, которыя посулилъ ему человѣкъ съ оружіемъ. Онъ пошелъ разыскивать его тамъ, гдѣ тотъ, по словамъ хозяина, находился, и, разыскавъ его, попросилъ освободить ему сейчасъ же, не откладывая, то, что онъ хотѣлъ сообщить до поводу предложенныхъ ему на дорогѣ вопросовъ. Тотъ отвѣтилъ: "Ну, нѣтъ, этого такъ скоро не разскажешь, да и стоять устанешь. Позвольте мнѣ, ваша милость, прежде пристроить здѣсь моего мула, а потомъ я вамъ поразскажу такихъ вещей, что вы удивитесь. -- Если остановка только за этимъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- такъ я вамъ помогу." И онъ принялся вѣять ячмень и чистить стойло -- смиреніе, которое заставило его собесѣдника разсказать ему то, что онъ просилъ. Они усѣлись рядышкомъ на каменной скамейкѣ, и человѣкъ съ аллебардами обратился такъ къ сенату и аудиторіи, состоявшимъ изъ кузена, пажа, Санчо Панса и хозяина корчмы:

"Вы должны знать, господа, что въ деревнѣ, находящейся на разстояніи четырехъ съ половиной миль отъ этой корчмы, случилось, что одинъ мѣстный регидоръ {Муниципальный чиновникъ, старшина.} лишился, по недосмотру или кознямъ своей служанки, осла, и, что ни дѣлалъ этотъ регидоръ, чтобъ отыскать свою скотину, все было напрасно. Прошло двѣ недѣли, какъ разсказываетъ народъ, съ тѣхъ поръ, какъ пропалъ оселъ, когда разъ на площади къ обокраденному регидору подошелъ другой регидоръ изъ той же деревни.-- Дай-ка мнѣ награду {Albricias, подарокъ тому, кто приноситъ добрую вѣсть.}, куманекъ,-- сказалъ онъ: -- твой оселъ нашелся.-- Съ удовольствіемъ, куманекъ,-- отвѣтилъ тотъ.-- Но скажи прежде, гдѣ оселъ. -- Въ лѣсу на горѣ,-- сказалъ нашедшій:-- я видѣлъ его сегодня утромъ, безъ вьюка, безъ сбруи и до того отощавшаго, что жалость было глядѣть на него. Я хотѣлъ погнать его и привести къ тебѣ; но онъ уже до того одичалъ, что, только я хотѣлъ къ нему подойти какъ онъ шарахнулся въ сторону и убѣжалъ въ самую чащу лѣса. Если хочешь пойти со мной искать его, такъ подожди только, пока я сведу домой свою ослицу: я сейчасъ же вернусь. -- Скажу тебѣ большое спасибо,-- отвѣтилъ хозяинъ осла,-- я постараюся отплатить тебѣ тѣмъ же." Я вамъ разсказываю эту исторію точь-въ-точь такъ и тѣми же словами, какъ ее разсказываютъ тѣ, которые досконально знаютъ ее. Вотъ оба регидора и отравились пѣшкомъ подъ ручку въ лѣсъ; но когда они дошли до того мѣста, гдѣ думали найти осла, его тамъ не оказалось, и сколько они его ни искали, нигдѣ не было и слѣдовъ eго. Видя, что осла нѣтъ, регидоръ, который встрѣтилъ его, сказалъ: "Слушай, кумъ, я придумалъ хитрость, которая поможетъ намъ отыскать скотину, хотя бы она скрывалась въ нѣдрахъ, не только лѣса, но даже самой земли. Я отлично умѣю ревѣть по ослиному, а если и ты немножко дока въ этомъ, такъ дѣло наше въ шляпѣ.-- Немножко, говоришь ты? -- возразилъ тотъ.-- Ну, а я тебѣ скажу, что со мной въ этой штукѣ никто не сравнится, ни даже сами ослы. -- Посмотримъ,-- сказалъ другой регидоръ.-- Ты иди на одну сторону горы, а я на другую, такъ что мы обойдемъ ее всю и во всѣхъ направленіяхъ. Время отъ времени ты будешь кричать по ослиному, и я буду кричать, и оселъ непремѣнно услышитъ насъ и отвѣтитъ, если онъ еще въ лѣсу на горѣ.-- Право, кумъ,-- отвѣтилъ хозяинъ осла,-- твоя выдумка очень умна и достойна твоей геніальной головы." Они тутъ же разошлись и пошли, по условію, въ разныя стороны; во оба начали почти въ одно время кричать по ослиному и, обманутые криками другъ друга, побѣжали одинъ къ другому навстрѣчу, думая, что нашелся оселъ. Потерпѣвшій, увидавъ кума, вскричалъ: -- да неужто же это не мой оселъ ревѣлъ? -- Нѣтъ, это я,-- отвѣтилъ тотъ.-- Ну, куманекъ,-- сказалъ первый:-- вотъ ужъ могу сказать, что между тобой и осломъ нѣтъ никакой разницы, когда ты ревешь, и я въ жизни своей не слыхивалъ я не видывалъ большаго сходства. -- Безъ лести скажу,-- отвѣтилъ изобрѣтатель хитрости,-- что эти похвалы больше пристали тебѣ, чѣмъ мнѣ, куманекъ. Клянусь Богомъ, который меня создалъ, что ты не уступишь самому лучшему ревуну въ мірѣ. Звукъ у тебя высокій и сильный, тоны тонки и мѣрны, переливы многочисленны и быстры; словомъ, ты превзошелъ меня, и я уступаю тебѣ пальму первенства въ этомъ рѣдкомъ, прекрасномъ талантѣ. -- Вотъ какъ! -- обрадовался хозяинъ осла.-- Ну, я теперь буду о себѣ лучшаго мнѣнія и буду считать, что кое-что знаю, когда у меня есть талантъ. Я хотя я полагалъ, что кричу по ослиному довольно хорошо, но не воображалъ все-таки, что такъ ужъ прекрасно, какъ ты говоришь. -- Я скажу еще,-- возразилъ тотъ,-- что бываютъ рѣдкіе таланты, которые пропадаютъ для свѣта и которые плохо примѣняются тѣми, кто не умѣетъ пользоваться ими. -- Ну, наши-то,-- отвѣтилъ хозяинъ осла,-- могутъ годиться развѣ только въ такихъ случаяхъ, какъ этотъ, да и то дай Богъ, чтобъ они принесли намъ какую-нибудь пользу." Послѣ этого они снова разошлись и опять принялись ревѣть, но на каждомъ шагу вводили другъ друга въ заблужденіе и сбѣгались въ одно мѣсто, пока не условились кричать по два раза сряду, чтобы знать, что это они кричатъ, а не оселъ. Послѣ этого они, все учащая ревъ, обошли всю гору изъ конца въ конецъ, не получивъ ни разу отвѣта отъ пропавшаго осла и не найдя и слѣдовъ его. Да и могъ ли онъ, несчастный, отвѣтить, когда они нашли его, наконецъ, въ самой чащѣ лѣса, растерзаннымъ волками. Увидавъ его, хозяинъ его сказалъ: "А и то удивлялся, отчего онъ не отвѣчаетъ, потому что,не будь онъ мертвъ, онъ бы непремѣнно отвѣтилъ вамъ, когда мы ревѣли по ослиному, не то это не былъ бы оселъ. Но благодаря удовольствію, которое мнѣ доставилъ твой ослиный ревъ, кумъ, я не считаю, что напрасно потерялъ трудъ въ поискахъ, хотя и нашелъ его мертвымъ. -- Мы другъ другу не уступимъ, кумъ,-- отвѣтилъ тотъ;-- потому что хотя священникъ и хорошо поетъ, но и пѣвчіе поютъ не хуже." Послѣ этого они вернулись въ деревню печальные и охрипшіе и разсказали своимъ сосѣдямъ, друзьямъ и знакомымъ о томъ, что съ ними случилось при поискахъ осла, расхваливая напропалую умѣніе другъ друга ревѣть по ослиному. Все это сейчасъ стало извѣстно и разсказывалось во всемъ околодкѣ. Но такъ какъ дьяволъ никогда не спитъ и любитъ развѣвать по воздуху солому и раздувать раздоры и ссоры, то и выдумалъ сдѣлать такъ, чтобы жители другихъ деревень при встрѣчахъ съ ними принимались ревѣть по ослиному, какъ будто въ посмѣяніе реву нашихъ регидоровъ. Тутъ вмѣшались разные негодяи, а это хуже, чѣмъ если бы всѣ дьяволы въ аду сговорились,-- и слухъ объ ослиномъ ревѣ до того разошелся изъ деревни въ деревню, что теперь жители той деревни, гдѣ это приключилось, стали вездѣ извѣстны, и ихъ вездѣ чураются, словно негровъ между бѣлыми. Несчастныя послѣдствія этой шутки зашли такъ далеко, что уже не разъ осмѣиваемые выступали противъ насмѣшниковъ съ оружіемъ въ рукахъ, настоящими отрядами, и схватывались съ ними, и ничто не можетъ остановить ихъ: ни страхъ, ни стыдъ, ни король, ни судъ. Я полагаю, что завтра, либо послѣ завтра жители деревни съ ослинымъ ревомъ -- я тоже оттуда -- выступитъ въ походъ противъ другой, находящейся въ двухъ миляхъ отъ нашей и больше всѣхъ преслѣдующей насъ. Вотъ я и накупилъ всѣхъ этихъ мечей и аллебардъ, чтобы ихъ вооружить, Вотъ какія чудеса я хотѣлъ вамъ разсказать; а если они не кажутся вамъ чудесами, такъ не взыщите: другихъ у меня нѣтъ:" Такъ закончилъ человѣкъ съ оружіемъ свой разсказъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ корчмы показался человѣкъ, на которомъ вся одежда была изъ замши: и куртка, и штаны, и чулки. "Господинъ хозяинъ! -- закричалъ онъ громкимъ голосомъ,-- есть мѣсто въ корчмѣ? Тамъ ѣдетъ ворожея-обезьяна и комедія -- освобожденіе Мелизандры.-- Клянусь жизнью! -- вскричалъ хозяинъ,-- ужъ если пріѣхалъ дядя Петръ, такъ у насъ будетъ славный вечерокъ."Я и забылъ сказать, что у этого дяди Петра лѣвый глазъ и почти полщеки были залѣплены зеленымъ пластыремъ, что показывало, что вся эта часть лица у него поражена какою-то болѣзнью. -- Добро пожаловать, дядя Петръ, -- продолжалъ хозяинъ.-- Но гдѣ же обезьяна и театръ? Я ихъ что-то не вижу.-- Они сейчасъ будутъ здѣсь,-- отвѣтилъ человѣкъ въ замшѣ.-- Я пошелъ впередъ, чтобъ узнать, найдется ли мѣстечко.-- Ужъ я бы прогналъ даже самого герцога Альбу,-- лебезилъ хозяинъ,-- чтобы дать мѣстечко дядѣ Петру. Везите скорѣе балаганъ и обезьяну: сегодня въ корчмѣ есть гости, которые заплатятъ за представленіе и за талантъ обезьяны. -- Тѣмъ лучше,-- отвѣтилъ человѣкъ съ пластыремъ;-- а я ужъ сбавлю цѣны: мнѣ бы только возвратить свои расходы, и я ужь буду доволенъ. Однако, пойду подгоню телѣжку, въ которой ѣдутъ балаганъ и обезьяна." И съ этими словами онъ вышелъ изъ корчмы.

Донъ-Кихотъ тотчасъ же сталъ разспрашивать хозяина, кто такой этотъ дядя Петръ и что у него за театръ и обезьяна. "Это,-- отвѣтилъ хозяинъ,-- знаменитый маріонеточный актеръ который съ нѣкотораго времени разъѣзжаетъ въ этой части аррагонской Ламанчи, представляя, какъ Мелизандра была освобождена знаменитымъ Донъ-Ганферосомъ: очень хорошенькая исторія и такъ хорошо разыгрываемая, что въ этой части королевства уже много лѣтъ не видывали ничего подобнаго. Онъ возитъ съ собой еще обезьяну, самую искусную; какую только можно встрѣтить между обезьянами, или вообразить между людьми. Если ей представить вопросъ, она внимательно выслушиваетъ, о чемъ ее спрашиваютъ, потомъ вскакиваетъ на плечи къ своему хозяину и говоритъ ему на ухо отвѣтъ на предложенный вопросъ, а дядя Петръ сейчасъ же повторяетъ этотъ отвѣтъ вслухъ. Она гораздо болѣе говоритъ о прошедшемъ, чѣмъ о будущемъ, и хотя не всегда сразу отгадываетъ, но всего чаще не ошибается, такъ что мы подумываемъ даже, не сидитъ ли въ ней бѣсъ. За каждый вопросъ платится по два реала, если обезьяна отвѣчаетъ... т. е. и хочу сказать, если хозяинъ за нее отвѣчаетъ, послѣ того, какъ она скажетъ ему на ухо. Поэтому всѣ думаютъ, что этотъ дядя Петръ очень богатъ. Онъ человѣкъ галантный, какъ говорятъ въ Италіи, славный товарищъ и ведетъ лучшую въ мірѣ жизнь. Онъ говоритъ за шестерыхъ; пьетъ за двѣнадцать человѣкъ -- и все это за счетъ своего языка, своей обезьяны и своего театра."

Въ эту минуту вернулся дядя Петръ, везя въ телѣжкѣ балаганъ и обезьяну, которая была велика, безхвоста и съ мохнатой шерстью, но не зла на видъ. Едва увидѣвъ ее, Донъ-Кихотъ спросилъ: "Скажите, госпожа ворожея, какую pesce pigliamo {Какую рыбу мы ѣдимъ -- итальянское выраженіе.}. Что съ нами будетъ? Вотъ вамъ два реала." И онъ приказалъ Санчо выдать деньги дядѣ Петру. Тотъ отвѣтилъ за обезьяну. "Сударь,-- сказалъ онъ,-- это животное не отвѣчаетъ и не сообщаетъ ничего о будущемъ; о прошедшемъ оно кое-что знаетъ, да и о настоящемъ тоже.-- Чортъ меня возьми, -- вскричалъ Санчо,-- есля я дамъ хотя бы одинъ оболъ за то, чтобы мнѣ сказали, что со мною случилось! Не знаю я, что ли, самъ? Не на такого дурака напали, чтобъ я платилъ за то, что самъ знаю. Ну, а если вы знаете настоящее, госпожа обезьянища, такъ вотъ вамъ два реала и скажите мнѣ, что дѣлаетъ сейчасъ моя жена Тереза Панса. Чѣмъ она занимается?" Дядя Петръ не взялъ, однако, денегъ. "Я не беру платы впередъ,-- сказалъ онъ:-- за услугу надо платить, только когда она уже оказана." Послѣ этого онъ два раза хлопнулъ себя по лѣвому плечу, и обезьяна однимъ прыжкомъ вскочила на это плечо и, приблизивъ свой ротъ къ уху хозяина, принялась быстро-быстро стучать зубами. Продѣлавъ эту штуку въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ, она опять однимъ прыжкомъ соскочила на полъ. Тогда дядя Петръ бросился на колѣни передъ Донъ-Кихотомъ и, обнявъ его колѣни, вскричалъ; "Я обнимаю эти ноги словно Геркулесовы столбы, о славныя воскреситель забытаго странствующаго рыцарства! о рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, котораго невозможно достаточно прославлять, опора слабыхъ, поддержка падающихъ, рука для упавшихъ и утѣшеніе для всѣхъ несчастныхъ!"

Донъ-Кихотъ оцѣпенѣлъ, Санчо окаменѣлъ, кузенъ былъ пораженъ изумленіемъ, а пажъ ужасомъ, хозяинъ застылъ въ одной позѣ, а человѣкъ изъ ревущей деревни разинулъ ротъ, и у всѣхъ, кто слышалъ эти слова маріонеточнаго актера, волосы встали дыбомъ на головахъ. Онъ же продолжалъ, не смущаясь: "А ты, о добрый Санчо Панса, лучшій изъ оруженосцевъ лучшаго изъ рыцарей всего міра! радуйся: твоя жена Тереза здорова и въ настоящую минуту занимается тѣмъ, что расчесываетъ фунтъ конопли, а подъ бокомъ у нея стоитъ щербатый горшокъ съ доброй пинтой вина, и она попиваетъ изъ него, чтобы скрасить себѣ работу.-- О, этому я вѣрю! -- вскричалъ Санчо,-- потому она бабенка блаженная, и не будь она немножко ревнива, я бы ее не промѣнялъ даже на великаншу Андандону, которая была, говоритъ мой господинъ, умная женщина и хорошая хозяйка; а моя Тереза изъ такихъ бабъ, что себѣ ни въ чемъ не отказываютъ, хотя бы пришлось урывать у своихъ наслѣдниковъ. -- Повторяю опять,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что тотъ, кто путешествуетъ и много читаетъ, узнаетъ и видятъ многое. Какимъ образомъ, спрашивается, кто-нибудь убѣдилъ-бы меня, что на свѣтѣ существуютъ обезьяны, которыя угадываютъ все, еслибы я самъ не видалъ этого своими глазами? Вѣдь я дѣйствительно тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, котораго назвалъ этотъ добрый звѣрекъ; только онъ, конечно, ужъ черезчуръ разсыпался въ похвалахъ. Но каковъ бы я ни былъ, я благодарю небо за то, что оно одарило меня кроткимъ и участливымъ характеромъ, всегда готовымъ сдѣлать добро всякому и неспособнымъ причинить кому-либо зло. -- Если бъ у меня были деньги,-- замѣтилъ пажъ,-- я спросилъ бы у госпожи обезьяны, что сбудется со мной въ моемъ предстоящемъ путешествіи. -- Я уже сказалъ,-- отвѣтилъ дядя Петръ, который тѣмъ временемъ уже выпустилъ ноги Донъ-Кихота и поднялся съ колѣнъ,-- что этотъ звѣрекъ не отвѣчаетъ на вопросы о будущемъ. А если бъ онъ отвѣчалъ, такъ это бы не бѣда, что у васъ нѣтъ денегъ, потому что ради присутствующаго здѣсь господина Донъ-Кихота я готовъ забыть всякій денежный расчетъ. А теперь, чтобъ отблагодарить его и доставить ему удовольствіе, я дамъ представленіе и даромъ позабавлю всѣхъ находящихся сейчасъ въ корчмѣ." При этихъ словахъ хозяинъ корчмы, не помня себя отъ радости, указалъ мѣсто, гдѣ удобнѣе расположить театръ, и все было готово въ одну минуту.

Донъ-Кихотъ не особенно былъ удовлетворенъ отгадками обезьяны, потому что ему казалось такъ же невѣроятнымъ, чтобъ обезьяна угадывала прошедшее, какъ и будущее. Поэтому, пока дядя Петръ устанавливалъ принадлежности своего театра, онъ отвелъ Санчо въ уголъ конюшни, гдѣ никто не могъ ихъ слышать, и сказалъ: "Послушай, Санчо, я обдумалъ странный талантъ этой обезьяны и рѣшилъ, что этотъ дядя Петръ, ея хозяинъ, навѣрно, заключилъ съ дьяволомъ явный или тайный договоръ. -- Какой еще тутъ оговоръ? -- отвѣтилъ Санчо.-- Я такъ полагаю, что у дьявола и такъ все нечисто: какая же выгода дядѣ Петру оговаривать его?-- Ты меня не понялъ, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Я хотѣлъ сказать, что дядя Петръ, видно, сговорился съ чортомъ, чтобы тотъ вложилъ этотъ талантъ въ обезьяну, чтобъ ему было чѣмъ зарабатывать себѣ хлѣбъ; а когда онъ разбогатѣетъ, онъ въ обмѣнъ отдастъ свою душу чорту, чего всегда добивается этотъ врагъ всего человѣчества. Особенно меня наводитъ на эту мысль то, что обезьяна отвѣчаетъ только на вопросы о прошедшемъ и настоящемъ, а власть чорта тоже не распространяется далѣе этого. Будущаго онъ не знаетъ, развѣ только по догадкѣ, и то очень рѣдко: одному Богу извѣстны всѣ времена; для него не существуетъ ни прошедшаго, ни будущаго, а все настоящее. Поэтому военно, что эта обезьяна говоритъ при помощи дьявола, и я удивляюсь, какъ ея не првилекли къ духовному суду, чтобъ изслѣдовать ее и разъяснить, въ силу чего она отгадываетъ все. Я увѣренъ, что эта обезьяна не астрологъ, и что ни она, ни ея хозяинъ не знаютъ, какъ располагать туманныя фигуры {Alzar или levantar figuras judiciarias означало у астрологовъ, по словамъ Коваррубіаса, способъ опредѣлять положеніе двѣнадцати фигуръ зодіака, планетъ и неподвижныхъ звѣздъ, въ данную минуту, для составленія гороскопа.}, что теперь до того вошло въ моду въ Испаніи, что нѣтъ ни одной бабенки, ни одного маленькаго пажа, ни одного рабочаго, которые не хвастали бы, что имъ такъ же легко расположить фигуры, какъ поднятъ съ пола упавшую карту; они такимъ образомъ своимъ невѣжествомъ и враньемъ унижаютъ чудесную истину науки. Я знаю одну даму, которая спросила у одного изъ такихъ составителей гороскоповъ, будутъ ли щенята у ея маленькой собаченки, и если будутъ, то сколько и какихъ, цвѣтовъ они будутъ. Господинъ астрологъ составилъ гороскопъ и отвѣтилъ, что собаченка затяжелѣетъ и ощенится тремя щенятами; зеленымъ, краснымъ и пестрымъ, если только зачатіе произойдетъ между одиннадцатью и двѣнадцатью часами ночи и притомъ въ понедѣльникъ или субботу. А кончилось тѣмъ, что собака черенъ два дня околѣла отъ несваренія желудка, господинъ же астрологъ сохранилъ свой авторитетъ мѣстнаго астролога, какъ почти всѣ люди этого сорта.-- А знаете что? -- сказалъ Санчо.-- Я хотѣлъ бы, чтобъ ваша милость попросили дядю Петра спросить у обезьяны, правда ли то, что случилось съ валя въ Монтезинской пещерѣ; потому, я думаю, не въ обиду вамъ будь сказано, что все это чистѣйшая ложь и вранье, или попросту вамъ пригрезилось. -- Всѣ можетъ быть,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- но я все таки сдѣлаю, какъ ты совѣтуешь, хотя совѣсть будитъ мучить меня за то."

Тутъ къ Донъ-Кихоту подошелъ дядя Петръ, чтобъ сказать ему, что театръ уже готовъ, и попросить его милость пойти посмотрѣть, потому что это стоитъ вниманія. Донъ-Кихотъ сообщилъ ему свое мнѣніе и попросилъ его сейчасъ же спросить у обезьяны, пригрезилось ли ему или дѣйствительно случилось то, что произошло съ нимъ въ Монтезинской пещерѣ, такъ какъ ему сдается, что это столько-же похоже на сонъ, сколько и на дѣйствительность. Дядя Петръ, не говоря ни слова, пошелъ за обезьяной, я, ставъ передъ Донъ-Кихотомъ и Санчо, сказалъ: "Слушай хорошенько, обезьянушка! Этотъ господинъ желаетъ знать, истинно ли или ложно то, что произошло съ нимъ въ пещерѣ, называемой Монтезинскою." Затѣмъ онъ далъ обезьянѣ обычный сигналъ; та вскочила къ нему на лѣвое плечо и сдѣлала видъ, что шепчетъ ему что-то на ухо, послѣ чего дядя Петръ сказалъ: "Обезьяна говоритъ, что то, что ваша милость видѣли или дѣлали въ пещерѣ, частью ложно, частью неправдоподобно. Вотъ всѣ, что она знаетъ, а больше она ничего не можетъ сказать по поводу этого вопроса. Если же ваша милость хотите узнать объ этомъ подробнѣе, то въ будущую пятницу она отвѣтитъ на все, что у вся опросить. Въ настоящее время она лишилась своего дара отгадыванія, который возвратится къ ней только въ будущую пятницу. -- Ну, что я говорилъ! -- вскричалъ Санчо.-- Я не могъ повѣрить, чтобы то, что ваша милость, господинъ мой, разсказывали о приключеніяхъ въ пещерѣ, была правда хотя бы даже на половину. -- Это покажетъ будущее, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- потому что время разъяснитель всего, всякое дѣло выводитъ на свѣтъ Божій, хотя бы оно было скрыто въ нѣдрахъ земли. Но довольно. Пойдемъ посмотримъ театръ добраго дяди Петра; я думаю, что онъ заключаетъ въ себѣ нѣчто любопытное. -- Какъ нѣчто любопытное! -- возразилъ дядя Петръ.-- Этотъ самый театръ заключаетъ въ себѣ болѣе шестидесяти тысячъ любопытныхъ вещей. Говорю вашей милости, господинъ Донъ-Кихотъ, что это одна изъ достойнѣйшихъ вниканія вещей, какую только можено встрѣтить въ настоящее время, и operibus credite, non verins (вѣрьте фактамъ, а не словамъ). Пойдемте, приступимъ къ дѣлу! Становится поздно, а намъ еще многое надо сдѣлать, многое сказать и многое показать. "

Донъ-Кихотъ и Санчо, слѣдуя приглашенію, отправились къ мѣсту, гдѣ уже былъ разставленъ и открытъ театръ маріонетокъ, снабженный безчисленнымъ множествомъ зажженныхъ восковыхъ свѣчекъ, которыя придавали ему роскошный и блестящій видъ. Подойдя къ балагану, дядя Петръ спрятался позади его, потому что онъ самъ управлялъ механическими фигурвами, а мальчикъ, слуга дяди Петра, всталъ на виду у публики, чтобы служить толкователемъ и объяснять тайны представленія. Мальчикъ держалъ въ рукѣ палочку, которою указывалъ появлявшіяся на сценѣ маріонетки. Когда всѣ находившіеся въ корчмѣ размѣстились передъ театромъ, большинство стоя, и когда Донъ-Кихотъ, Санчо, пажъ и кузенъ усѣлись на лучшихъ мѣстахъ, толкователь началъ говорить то, что услышитъ или прочитаетъ тотъ, кто захочетъ прослушать или прочитать слѣдующую главу.

ГЛАВА XXVI.

Въ которой продолжается хорошенькое приключеніе съ маріонеточнымъ актеромъ вмѣстѣ съ другими поистинѣ очень хорошими похожденіями.

Замолкли всѣ троянцы и тиряне {Шуточное подражаніе первому стиху второй книги Энеиды: Conticuere omnes и т. д.}, я хочу сказать, что всѣ люди, глава которыхъ были устремлены на театръ, какъ говорится, впились въ ротъ толкователя этихъ чудесъ, когда за сценой вдругъ зазвенѣли литавры, затрубили трубы и заиграли рожки. Когда музыка умолкла, мальчикъ громко и пронзительно заговорилъ: "Эта правдивая исторія, которую здѣсь изображаютъ передъ вашими милостями, заимствована слово въ слово изъ французскихъ хроникъ и испанскихъ романсовъ, переходящихъ изъ устъ въ уста и повторяемыхъ ребятами среди улицъ. Она трактуетъ о свободѣ, которую возвратилъ господинъ Донъ-Ганферосъ своей супругѣ Мелизендрѣ, находившейся въ плѣну въ Испаніи, у мавровъ, въ городѣ Санеуэньѣ: такъ звали въ тѣ времена городъ, который теперь называется Сарагоссой. Посмотрите, какъ Донъ-Ганферосъ играетъ въ триктракъ, какъ говорится въ пѣсенкѣ:

"Ганферосъ сидитъ, въ триктракъ играя;

О Мелизендрѣ онъ и позабылъ ужъ." *)

*) Эти стихи и всѣ встрѣчающіеся ниже заимствованы изъ романсовъ Cancionero и Silva de romances, въ которыхъ разсказывается исторія Ганфероса и Мелизендры.

Актеръ, которыя является тамъ съ короной на головѣ и скипетромъ въ рукѣ, это императоръ Карлъ Великій, мнимый отецъ этой Мелизендры, который, раздраженный пренебреженіемъ и бездѣйствіемъ своего зятя, принимается упрекать его. Замѣтьте, какъ запальчиво и раздражительно онъ его бранитъ; можно подумать, что онъ хочетъ дать ему хорошую встрепку своимъ скипетромъ; есть даже писатели, которые увѣряютъ, будто онъ и въ самомъ дѣлѣ исколотилъ его. Наговоривъ ему разныхъ разностей по поводу опасностей, которымъ подвергнется честь Ганфероса, если онъ не постарается освободить свою супругу,онъ, говорятъ, прибавилъ:

"Сказалъ довольно я; такъ берегись-же."*)

*) Этотъ стихъ повторяется въ комическомъ романѣ, сочиненномъ по поводу похожденій Ганфероса Мигелемъ Санчесъ, поэтомъ XVII столѣтія.

Melisendra esta en Sansuena,

Vos en Paris descuidado;

Vos ausente, ella muger;

Harto os be dicho, miradlo.

Теперь смотрите, какъ императоръ отворачивается и оставляетъ Донъ-Ганфероса раздосадованнымъ, и какъ этотъ послѣдній, кипя гнѣвомъ, опрокидываетъ столъ съ триктракомъ, требуетъ, чтобъ ему скорѣе подали оружіе, и проситъ своего кузена Донъ-Роланда одолжить ему прекрасный мечъ Дюрандаль. Роландъ не хочетъ одолжить его ему, а предлагаетъ взамѣнъ раздѣлить съ нимъ предстоящій походъ, но отважный и раздраженный Ганферосъ не хочетъ принять его предложенія; онъ говорить, что одинъ способенъ освободить свою жену, хотя бы она была зарыта въ глубочайшихъ нѣдрахъ земли; послѣ этого онъ вооружается, чтобъ сейчасъ же пуститься въ путь.

"Теперь, ваши милости, обратите вниманіе на появляющуюся вонъ тамъ башню. Есть предположеніе, что это одна изъ башенъ Сарагосскаго альказара, называемаго нынѣ Альхаферіа. Появляющаяся на балконѣ дама въ мавританскомъ костюмѣ есть безподобная Мелизендра, которая много-много разъ находила на балконъ глядѣть на дорогу, ведущую во Францію, и, переносясь воображеніемъ къ Парижу и къ своему супругу, утѣшала себя такимъ образомъ въ рабствѣ. Теперь вы увидите новое приключеніе, какого, быть можетъ, никогда не видывали. Видите этого мавра, который волчьимъ шагомъ приближается къ Мелизендрѣ, не произнося ни слова и приложивъ палецъ къ губамъ? Ну, такъ смотрите, какъ онъ ее цѣлуетъ въ губы, и какъ она отплевывается и вытираетъ ротъ рукавомъ своей бѣлой рубашки, какъ она горюетъ и съ отчаянія рветъ свои прекрасные волосы, точно они виноваты въ ея несчастьи. Смотрите еще на этого важнаго человѣка въ тюрбанѣ, который прохаживается по коридорамъ: это Сансуэньскій король Марсиліо {Король Марсиліо, столь знаменитый въ пѣснѣ о Роландѣ подъ именемъ короля Марсиля, былъ Абдаль-Малекъ-бенъ-Омаръ, Сарагосскій валя. Онъ защищалъ Сарагоссу отъ нападенія Карла Великаго. Въ современныхъ хроникахъ, написанныхъ плохимъ латинскимъ языкомъ, онъ называется Omaris filius, изъ чего образовалось исковерканное имя Марфиліусъ или Марсиліусъ. (Исторія арабовъ и испанскихъ мавровъ, томъ I, гл. III).}, который видѣлъ наглость мавра. Онъ тотчасъ же приказываетъ, несмотря на то, что этотъ мавръ его родственникъ и большой любимецъ, арестовать его и дать ему двѣсти ударовъ кнутомъ, гоняя его по улицамъ города съ глашатаемъ впереди и алгвазилами позади. Посмотрите, какъ идутъ исполнять приговоръ, хотя проступокъ едва совершенъ; дѣло въ томъ, что у мавровъ нѣтъ очной ставки между заинтересованными сторонами, нѣтъ свидѣтельскихъ показаній и аппеляцій, какъ у насъ. -- Дитя, дитя! -- вскричалъ тутъ Донъ-Кихотъ,-- разсказывайте прямо свою исторію и не уклоняйтесь въ сторону; для разъясненія какой-нибудь истины нужны доказательства и опроверженія". Тутъ и дядя Петръ прибавилъ изъ балагана: "Мальчикъ, не суйся въ то, что тебя и касается, а дѣлай то, что тебѣ приказываетъ этотъ добрый господинъ: это будетъ гораздо благоразумнѣе. И продолжая разсказывать прямо безъ обиняковъ, потому что гдѣ тонко, тѣмъ и рвется.-- Хорошо, я такъ и сдѣлаю,-- отвѣтилъ мальчикъ и продолжалъ такимъ образомъ: "Эта фигура, появляющаяся съ той стороны на конѣ, въ большомъ гасконскомъ плащѣ, есть самъ Донъ-Ганферосъ, ожидаемый своей супругой, которая, отомщенная за дерзость влюбленнаго мавра, съ болѣе веселымъ видомъ вышла на балконъ башни. Она заговариваетъ со своимъ супругомъ, котораго принимаетъ за незнакомаго путника, и говоритъ ему все, что заключается въ тонъ романсѣ, который гласить:

"Рыцари, если вы ѣдете во Францію,

такъ освѣдомьтесь о Ганферосѣ."

Больше я не cтану повторять, потому что излишнія подробности порождаютъ скуку. Достаточно вамъ будетъ увидѣть, какъ Донъ-Ганферосъ открываетъ лицо, а по радости, которую обнаруживаетъ Мелизандра, мы можемъ заключить, что она его узнала, особенно теперь, когда мы видимъ, какъ она спускается съ балкона, чтобы сѣсть позади своего супруга на его коня. Но, о несчастная! ея пола юбки зацѣпляется за перила балкона и она повисаетъ въ воздухѣ, не имѣя возможности достигнуть земли. Но смотрите, какъ милосердое небо всегда посылаетъ намъ помощь въ самыя критическія минуты. Донъ-Ганферось подъѣзжаетъ и, не обращая вниманія на то, что можетъ изорвать дорогую юбку, схватываетъ жену, дергаетъ и силой стаскиваетъ на землю; затѣмъ однимъ движеніемъ руки подсаживаетъ ее на крупъ коня, верхомъ какъ, мужчину, и совѣтуетъ ей, чтобы не упасть, крѣпко держаться за него, обхвативъ его сзади руками такъ, чтобъ онѣ скрещивались у него на груди, потому что госпожа Мелизендра, не очень-то привычна къ такого рода верховой ѣздѣ. Смотрите, какъ конь выражаетъ ржаніемъ свой восторгъ по поводу того, что чувствуетъ на своей спинѣ и храбрую и прекрасную ношу въ лицѣ своего господина и своей госпожи. Смотрите, какъ они сворачиваютъ, чтобъ выѣхать изъ города, и какъ радостно направляются по пути къ Парижу. Поѣзжайте съ миромъ, о, безподобная чета истинныхъ любовниковъ!-- прибудьте здравы и невредимы въ свое возлюбленное отечество, и пусть судьба не ставитъ вашему счастливому пути никакихъ препятствій! Пусть глаза вашихъ родныхъ и друзей увидятъ, какъ вы мирно и счастливо наслаждаетесь жизнью во всѣ остальные ваши дни, столь же многочисленные, какъ и дни Нестора." Въ этомъ мѣстѣ дядя Петръ снова возвысилъ голосъ и сказалъ: "Полегче, полегче, мальчикъ! Не заносись за облака: всякая неестественность есть порокъ." Толкователь продолжалъ, не отвѣчая: "Не было недостатка, въ праздныхъ людяхъ, которые видѣли (они всегда все видятъ), какъ Мелизендра спустилась съ балкона и сѣла на коня. Они сейчасъ же донесли объ этомъ королю Марсиліо, который приказалъ немедленно ударить въ набатъ. Посмотрите, съ какою поспѣшностью исполняется его приказаніе и какъ весь городъ сбѣгается на звукъ колоколовъ, которые звонятъ на башняхъ всѣхъ мечетей.-- Ну, ужь это неправда!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Относительно колоколовъ дядя Петръ жестоко ошибается, потому что у мавровъ употребляются не колокола, а литавры, родъ дульзаинъ, очень похожихъ на наши рожки {Dutzaïna, которая и сейчасъ еще употребляется въ Валенсіи,-- это загнутый инструментъ съ очень рѣзкимъ звукомъ, а chirimia, переведенная здѣсь словомъ рожокъ,-- есть инструментъ арабскаго происхожденія, въ родѣ длиннаго гобоя, съ двѣнадцатью отверстіями и съ сильнымъ густымъ звукомъ.}. Звонить въ колокола въ Сансуэньѣ -- большое безразсудство." На это дядя Петръ, прекративъ звонъ, отвѣтилъ: "Ваша милость, господинъ Донъ-Кихотъ, не должны обращать вниманія на такіе пустяки. Нѣтъ надобности такъ вести дѣло, чтобъ всѣ концы схоронены были въ воду. Развѣ здѣсь не представляются тысячи комедій съ безчисленнымъ множествомъ глупостей и несообразностей, что не мѣшаетъ имъ имѣть большой успѣхъ и слушаться среди восторговъ, одобреній и аплодисментовъ? Продолжай, мальчикъ, говори; мнѣ бы только наполнять свои карманы, а тамъ пусть въ моемъ представленіи будетъ хоть больше глупостей, чѣмъ въ ослицѣ есть атомовъ.-- Это, пожалуй, правда," замѣтилъ Донъ-Кихотъ, а мальчикъ продолжалъ: "Теперь смотрите, какое множество блестящихъ всадниковъ выѣзжаетъ изъ города въ погоню за обоими влюбленными католиками. -- Смотрите, сколько трубъ затрубило, сколько дульзаинъ огласило воздухъ, сколько литавровъ и барабановъ зазвучало. Боюсь, какъ бы ихъ не нагнали и не возвратили въ городъ привязанными къ хвосту ихъ собственной лошади, что было бы ужаснымъ зрѣлищемъ."

Когда Донъ-Кихотъ увидалъ такую толпу мавровъ и услыхалъ такой шумъ отъ трубныхъ звуковъ, ему показалось, что слѣдуетъ оказать помощь бѣглецамъ. Онъ всталъ на ноги и громовымъ голосомъ закричалъ: "Я ни за что не позволю, пока я живъ, чтобы въ моемъ присутствіи причинили какое-нибудь зло такому славному рыцарю, такому храброму любовнику, какъ Донъ-Ганферосъ. Стойте, вы сволочь, ничтожные люди! Не преслѣдуйте его, не догоняйте, или вы будете имѣть дѣло со мной!" Съ этими словами онъ обнажилъ мечъ, однимъ прыжкомъ очутился около театра и съ неслыханною яростью началъ сыпать безъ разбора ударами на маріонеточную мавританскую армію, однихъ опрокидывая, другихъ разсѣкая, у того снося голову, у другого ногу. Между прочимъ, одинъ ударъ былъ нанесенъ съ такою силой, что, если бы дядя Петръ не нагнулся, не бросился на земь и не спрятался подъ свои подмостки, онъ разсѣкъ бы ему голову пополамъ, словно она была марципановая. Дядя Петръ сталъ во весь голосъ кричать: "Остановитесь, господинъ Донъ-Кихотъ, остановитесь! Подумайте: вѣдь тѣ, которыхъ вы опрокидываете, убиваете и калѣчите, не настоящіе мавры, а картонныя куклы! Подумайте, накажи меня Богъ! -- что вы уничтожаете и разрушаете все мое добро." Но Донъ-Кихотъ не переставалъ сыпать градомъ ударовъ по всѣмъ направленіямъ и въ минуту опрокинулъ театръ, изорвавъ въ клочья всѣ декораціи и фигурки, серьезно ранивъ короля Марсиліо и разсѣкши пополамъ голову и корону Карла Великаго. При этомъ зрѣлищѣ сенатъ зрителей переполошился, обезьяна удрала на крышу корчмы, кузенъ испугался, пажъ убоялся, и даже Санчо Панса почувствовалъ страшный ужасъ, потому что, какъ онъ поклялся по окончаніи бури, онъ еще никогда не видывалъ своего господина въ такомъ припадкѣ гнѣва.

Докончивъ полное опустошеніе театра, Донъ-Кихотъ немного успокоился. "Хотѣлъ бы я теперь видѣть всѣхъ тѣхъ,-- сказалъ онъ,-- которые не вѣрятъ и не хотятъ вѣрить, что странствующіе рыцари полезны свѣту. Судите сами: если бы я не оказался случайно здѣсь, что сталось бы съ храбрымъ Донъ-Ганферосомъ и прекрасной Мелизандрой? Навѣрное, въ настоящую минуту эти собаки уже нагнали бы ихъ и сыграли бы съ ними плохую шутку. Итакъ, да здравствуетъ странствующее рыцарство превыше всего существующаго на землѣ! -- Пустъ здравствуетъ въ добрый часъ,-- отвѣтилъ плачевнымъ голосомъ дядя Петръ,-- пусть здравствуетъ, а я пусть умру, потому что я теперь до того несчастливъ, что могу сказать, какъ король Донъ Родриго:

"Былъ вчера король Испанскій,

А сегодня стѣну даже

Не могу назвать своею." *)

*) Стихи изъ древняго романса Сото perdió à Espana el rey Don Rodrigo. (Cancionero general).

Еще полчаса, пять минутъ назадъ я сознавалъ себя господиномъ королей и императоровъ, конюшни мои были наполнены безчисленными лошадьми, а сундуки полны множества нарядовъ. А теперь я въ отчаяніи и уныніи, я бѣденъ, я нищій; а главное, я лишенъ своей обезьяны, потому что мнѣ придется гоняться за ней до кроваваго пота. И все это изъ-за безразсудной ярости этого господина рыцаря, о которомъ разсказываютъ, что онъ помогаетъ неимущимъ, исправляетъ всякое зло и дѣлаетъ другія добрыя дѣла. Только для меня одного у него не хватило великодушія. Да будутъ благословенны и славны небеса до превышнихъ областей своихъ! Это рыцарь Печальнаго Образа обезобразилъ мои образы."

Санчо разжалобили рѣчи дяди Петра, и онъ сказалъ: "Не плачь, дядя Петръ, не горюй:-- ты мнѣ надрываешь сердце. И знай, что мой господинъ Донъ-Кихотъ такой добрый католикъ и такой вѣрный христіанинъ, что стоитъ ему только замѣтить, что онъ сдѣлалъ тебѣ зло, какъ онъ сумѣетъ и пожелаетъ заплатить тебѣ за это вдвое. -- Пусть господинъ Донъ-Кихотъ заплатитъ мнѣ хоть на часть фигурокъ, которыя онъ обезобразилъ, и я уже буду доволенъ, а его милость сможетъ успокоить свою совѣсть; потому что кто отнялъ у другого противъ его воли его добро и не хочетъ возвратить его, тому оно впрокъ не пойдетъ. -- Это правда,-- согласился Донъ-Кихотъ;-- но до сихъ поръ у меня, кажется, нѣтъ ничего вашего.-- Какъ нѣтъ!-- вскричалъ дядя Петръ.-- А кто разбросалъ и изувѣчилъ эти остатки и развалины, которые покоятся здѣсь на жесткой и безплодной почвѣ, какъ не неотразимая сила этой страшной руки? А кому принадлежали ихъ тѣла, какъ не мнѣ? Чѣмъ я заработывалъ свой хлѣбъ, какъ не ими?-- Теперь я окончательно убѣждаюсь въ томъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что уже много разъ думалъ: что преслѣдующіе меня чародѣи только и дѣлаютъ, что показываютъ мнѣ образы въ настоящемъ ихъ видѣ съ тѣмъ, чтобы мѣнять и превращать ихъ потомъ во что имъ вздумается. Увѣряю васъ всѣхъ, господа, которые слышите меня, что мнѣ дѣйствительно и поистинѣ показалось что все происходившее тамъ происходило на самомъ дѣлѣ, что Мелизендра была Мелизендрой, Донъ-Ганферосъ -- Донъ-Ганферосомъ, Марсиліо -- Марсиліо и Карлъ Великій -- Карломъ Великимъ. Потому-то гнѣвъ и ударилъ меня въ голову, и я захотѣлъ оказать помощь и покровительство бѣглецамъ, чтобы выполнить свой долгъ странствующаго рыцаря. Съ этимъ-то добрымъ намѣреніемъ и я надѣлалъ все, что вы видѣли. Если все вышло навыворотъ, такъ это вина не моя, а тѣхъ злодѣевъ, которые меня преслѣдуютъ. Но какъ бы то ни было, и, хотя я причинилъ убытокъ безъ злого умысла, я самъ взыскиваю съ себя издержки. Пусть дядя Петръ рѣшитъ, сколько ему слѣдуетъ за уничтоженныя фигурки, и я заплачу ему за нихъ наличной кастильской монетой."

Дядя Петръ низко поклонился и сказалъ: "Я этого и ожидалъ отъ неслыханнаго христіанскаго милосердія славнаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, истиннаго защитника и опоры всѣхъ странствующихъ бѣдняковъ. Пустъ господинъ хозяинъ и великій Санчо будутъ посредниками и ходатаями между вашей милостью и мною и пусть судятъ, чего стоятъ или могли стоить уничтоженныя фигурки." Хозяинъ и Санчо объявили, что согласны. Тогда дяди Петръ поднялъ съ пола обезглавленнаго короля Марсиліо и сказалъ: "Вы видите, что этому королю невозможно вернуть его первоначальный видъ. Поэтому, мнѣ кажется -- если только судья не много мнѣнія,-- что мнѣ слѣдуетъ получить въ вознагражденіе за его смерть, упокоеніе и кончину четыре съ половиной реала.-- Согласенъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Продолжайте. -- За это отверстіе сверху до низу,-- продолжалъ дядя Петръ,-- взявъ въ руки обѣ половинки императора Карла Великаго, не будетъ дорого запросить пять съ четвертью реала. -- Не мало, -- замѣтилъ Санчо.-- И не много,-- возразилъ хозяинъ; -- но возьмемъ среднее и назначимъ ему пять реаловъ. -- Пусть получитъ пять съ четвертью реаловъ,-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Въ общей суммѣ этого громаднаго убытка не имѣетъ значенія четверть реала больше или меньше. Но пусть дядя Пеѵръ поторопится, потому что насталъ часъ ужина, а я уже чувствую дрожь отъ голода.-- За эту фигурку,-- снова началъ дядя Петръ,-- безъ носа и съ выбитымъ глазомъ, самую прекрасную Мелизендру, я требую, не дорожась, два реала и двѣнадцать мараведисовъ.-- Какъ бы не такъ!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Было бы удивительно, если бы Мелизендра въ настоящую минуту не находилась вмѣстѣ со своимъ супругомъ по меньшей мѣрѣ на границѣ Франціи, потому что, по моему, лошадь, на которой они сидѣли, не бѣжала, а летѣла. Значить нечего выдавать мнѣ кошку за зайца, показывая мнѣ здѣсь какую-то кривую и безносую Мелизендру, тогда какъ настоящая теперь вмѣстѣ съ мужемъ наслаждается во Франціи. Пусть Богъ даетъ каждому свое, дядя Петръ, и будемъ идти впередъ твердымъ шагомъ и съ добрыми намѣреніями. Можете продолжать." Дядя Петръ видя, что Донъ-Кихотъ заговаривается и опять принимается за свое, не хотѣлъ выпустить его изъ рукъ и сказалъ: Въ самомъ дѣлѣ, это фигурка, должно быть, не Мелизендра, а одна изъ ея служанокъ. Поэтому я буду доволенъ, если мнѣ дадутъ на нее хоть шестьдесятъ мараведисовъ" {Въ реалѣ тридцать четыре мараведиса.}. Такъ онъ продолжалъ назначать за каждую изъ искалѣченныхъ фигурокъ цѣны, которыя затѣмъ, къ общему удовольствію сторонъ, сбавлялись третейскими судьями, и въ общей суммѣ составили сорокъ и три четверти реаловъ. Санчо тотчасъ же выложилъ деньги, а дядя Петръ потребовалъ еще два реала за трудъ по поимкѣ обезьяны.-- Дай ихъ ему, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- не за поимку обезьяны, а просто на выпивку. Я бы охотно далъ даже двѣсти реаловъ награды тому, кто съ увѣренностью сказалъ бы мнѣ, что прекрасная дона Meлизендра и господинъ Донъ-Ганферосъ благополучно доѣхали до Франціи къ своимъ роднымъ.-- Никто не сумѣетъ лучше моей обезьяны сказать вамъ объ этомъ,-- отвѣтилъ дядя Петръ.-- Но какой чортъ ее теперь поймаетъ? Впрочемъ, я полагаю, что ея привязанность ко мнѣ и голодъ заставятъ ее вернуться ко мнѣ ночью. Господь дастъ день, и мы увидимся."

Буря наконецъ прошла, и всѣ отужинали въ мирѣ и добромъ согласіи на счетъ Донъ-Кихота, который былъ щедръ до послѣдней крайности. Человѣкъ съ копьями и алебардами удалился до разсвѣта, а когда день наступилъ, кузенъ и пажъ явились проститься съ Донъ-Кихотомъ, одинъ -- чтобы возвратиться восвояси, другой -- чтобы слѣдовать далѣе по своему пути; послѣднему Донъ-Кихотъ далъ на дорожныя издержки около дюжины реаловъ. Что касается дяди Петра, то онъ не хотѣлъ болѣе ссориться съ Домъ-Кихотомъ, котораго зналъ въ совершенствѣ. Онъ поднялся до восхода солнца, собралъ обломки своего театра, взялъ свою обезьяну и отправился искать новыхъ приключеній. Хозяинъ гостиницы, совсѣмъ не знавшій Донъ-Кихота, былъ не менѣе пораженъ его безумствами, нежели это щедростью. Санчо щедро заплатилъ ему, по приказанію своего господина, и оба они, простившись съ хозяиномъ около восьми часовъ утра, вышли изъ гостиницы и отправились въ путь, на которомъ мы ихъ и оставилъ, ибо это необходимо, для того, чтобы разсказать о другихъ вещахъ, нужныхъ для уразумѣнія этой славной исторіи.

ГЛАВА XXVII.

Гдѣ разсказано, кто такіе были дядя Петръ и его обезьяна, равно какъ и о неудачѣ Донъ-Кихота въ приключеніи съ ослинымъ ревомъ, которое окончилось совсѣмъ не такъ, какъ онъ желалъ и какъ онъ думалъ.

Сидъ-Гамедъ Бенъ-Энгели, хроникеръ этой великой исторіи, начинаетъ настоящую главу такими словами: "Клянусь какъ христіанинъ-католикъ"... По этому поводу его переводчикъ говоритъ, что, клянясь какъ христіанинъ-католикъ, будучи однако мавромъ (чѣмъ онъ и былъ въ дѣйствительности), онъ хотѣлъ сказать только то, что какъ христіанинъ-католикъ, когда клянется, то клянется, что скажетъ истину, и говорятъ ее въ дѣйствительности, то и онъ такъ же обѣщаетъ сказать ее, какъ клялся бы, если бы былъ христіаниномъ-католикомъ, по поводу того, что будетъ писать о Донъ-Кихотѣ, а сперва относительно того, кто были дядя Петръ и его обезьяна-прозорливца, приводящая всю страну въ изумленіе своими отгадываніями. Итакъ онъ говоритъ, что кто читалъ первую часть этой исторіи, тотъ вспомнитъ о Хинесѣ де-Пассамонтѣ, которому, между другими каторжниками, Донъ-Кихотъ возвратилъ свободу,-- благодѣяніе, дурно принятое и еще хуже оцѣненное этими людьми дурной наружности и дурныхъ наклонностей. Этотъ-то Хинесъ де-Пассамонтъ, котораго Донъ-Кихотъ называлъ Хинесиломъ де-Парапилья, и былъ похитителемъ осла Санчо Панса, а такъ какъ въ первой части, по ошибкѣ наборщиковъ, опущено было сообщеніе о томъ, когда и какъ это совершилось, то это причинило непріятность многимъ людямъ, приписавшимъ типографскую ошибку недостатку памяти у автора. Словомъ, Хинесъ укралъ осла тогда, когда Санчо спалъ на спинѣ его; онъ воспользовался уловкой, которая послужила Брунело, когда, при осадѣ Альбраки, онъ укралъ лошадь у Сакраманта изъ-подъ его ногъ. Послѣ Санчо его накрылъ, какъ уже было разсказано. Этотъ Хинесъ, боясь попасть въ руки правосудія, которое разыскивало его, чтобы наказать за безчисленныя его мошенничества (онъ совершилъ ихъ столько и такихъ интересныхъ, что самъ составилъ толстую книгу изъ разсказовъ о нихъ), рѣшилъ перейти въ королевство Аррагонское, закрывъ себѣ лѣвый глазъ и занявшись игрой въ маріонетки, которую онъ зналъ замѣчательно, такъ же какъ и фокусничествомъ. Случилось ему купить обезьяну у освобожденныхъ христіанъ, прибывшихъ изъ Берберіи, и онъ научилъ ее прыгать ему на плечо при извѣстномъ сигналѣ и дѣлать видъ, что она шепчетъ ему что-то на ухо. Достигнувъ этого, онъ, предъ появленіемъ въ какой-либо деревнѣ, освѣдомлялся въ окрестностяхъ и у того, кто могъ ему дать наилучшія свѣдѣнія, объ особенныхъ событіяхъ, случившихся въ этой мѣстности, и о лицахъ, съ которыми это произошло. Хорошенько запечатлѣвъ ихъ въ своей памяти, онъ прежде всего составлялъ свой театръ, гдѣ и разыгрывалъ то ту, то другую исторію, но всегда забавную и извѣстную. По окончаніи представленія онъ предлагалъ провѣрить таланты его обезьяны, причемъ говорилъ публикѣ, что она отгадываетъ прошедшее и настоящее, будущаго же касаться не любитъ. За отвѣть на каждый вопросъ онъ бралъ два реала, но нѣкоторые онъ отдавалъ и во болѣе дешевой цѣнѣ, смотря по результату ощупыванія вопрошателей. А иногда онъ входилъ даже въ дома, гдѣ жили люди, исторію которыхъ онъ зналъ, и хотя его ни о чемъ не спрашивали, чтобы не имѣть надобности платить, онъ давалъ знакъ обезьянѣ и говорилъ затѣмъ, что она ему раскрыла то-то и то-то, касавшееся приключеній съ присутствующими. Такимъ образомъ онъ пріобрѣлъ необычайное вліяніе, и всѣ бѣгали за нимъ. Будучи очень умнымъ, онъ иногда отвѣчалъ такъ, что отвѣты его удачно совпадали съ истиной, а такъ какъ никто не настаивалъ на томъ, чтобы узнать, какъ прорицала обезьяна, то онъ и водилъ всѣхъ за носъ и наполнялъ свою мошну. Войдя въ гостиницу, онъ тотчасъ узналъ Донъ-Кихота и Санчо, а послѣ того ему уже не трудно было повергнуть въ удивленіе Донъ-Кихота, Санчо Панса и всѣхъ, кто находился тутъ же. Но ему это дорого бы обошлось, если бы Донъ-Кихотъ немного болѣе опустилъ руку, когда отсѣкъ голову королю Марсиліо и уничтожилъ всю его кавалерію, какъ было разсказано въ предшествовавшей главѣ. Вотъ все, что можно было оказать о дядѣ Петрѣ и его обезьянѣ.

Возвращаясь къ Донъ-Кихоту Ламанчскому, исторія гласитъ, что, по выходѣ изъ гостиницы, онъ рѣшилъ посѣтить берега Эбро со всѣми окрестностями, такъ какъ, прежде нежели отправиться въ Сарагоссу, къ назначенному состязанію у него было на все это достаточно времени. Съ этимъ намѣреніемъ онъ направилъ своя путь и ѣхалъ цѣлыхъ два дня, не встрѣтивъ ничего такого, что заслуживало бы быть записаннымъ. Но на третій день, въѣзжая на холмъ, онъ услышалъ сильный шумъ барабановъ, трубъ и пищалей. Онъ сперва подумалъ, не проходитъ ли стороною полкъ солдатъ и, чтобы увидать ихъ, пришпорилъ Россинанта и въѣхалъ на холмъ. Достигнувъ вершины, онъ увидалъ у подножія ската отрядъ, по меньше мѣрѣ, во сто человѣкъ, вооруженныхъ всякаго рода оружіемъ, арбалетами, бердышами, пиками, алебардами, нѣсколькими пищалями и большимъ числомъ щитовъ. Онъ сошелъ по косогору и на столько близко подошелъ къ батальону, что ясно могъ различить знамена, видѣть ихъ цвѣта и читалъ на имъ девизы. Онъ обратилъ особенное вниманіе на одинъ девизъ, рисовавшійся на знамени или ротномъ знакѣ изъ бѣлаго атласа. На немъ весьма натурально былъ изображенъ оселъ въ миніатюрѣ съ поднятой головой, открытымъ ртомъ и высунутымъ языкомъ, въ позѣ осла, который реветъ. Вокругъ большими буквами было написано двустишіе:

"Не попусту ревутъ

Алькадовъ двое тутъ" *).

*) No rebuznaron en valde

El uno у el otro alcalde.

При видѣ этого знака, Донъ-Кихотъ разсудилъ, что эти вооруженные люди должны принадлежать къ деревнѣ съ ревомъ и высказалъ это и Санчо, объяснивъ ему то, что было написано на знамени. Онъ присовокупилъ, что человѣкъ, сообщившій ему эту исторію, ошибся, когда сказалъ, что ревѣли два регидора, такъ какъ, судя по надписи на знамени, это были два алькада. "Господинъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- этого не должно понимать такъ буквально, потому что возможно, что регидоры, ревѣвшіе тогда, стали современными алькадами въ своей деревнѣ {Алькады, дѣйствительно избираются изъ регидоровъ.}, и поэтому имъ можно давать два титула. Впрочемъ, для исторической истины не все ли равно, были ли ревунами алькады или регидоры, если только дѣйствительно они ревѣли. Алькадъ также годится для рева, какъ и регидоръ {Въ романѣ Персилесъ и Сигнемонда (кн. III, гл. X) Сервантесъ разсказываетъ, что одинъ алькадъ послали двухъ глашатаевъ (pregotiero) отыскать двухъ ословъ, на которыхъ могли бы быть провезены по улицамъ двое бродягъ, присужденныхъ и сѣченію. "Господинъ алькадъ,-- сказалъ возвратившись одинъ изъ глашатаевъ,-- я не нашелъ на указанномъ мѣстѣ ословъ, кромѣ регидоровъ Берруэко и Креспо, прогуливающихся тамъ. -- Я послалъ тебя за ослами, дуракъ, отвѣчалъ алькадъ, а не за регидорами. Но возвратись и приведи ихъ ко мнѣ: пусть они присутствуютъ при произнесеніи приговора. Нельзя будетъ сказать, что приговоръ не могъ быть приведенъ въ исполненіе на недостаткомъ ословъ, потому что, благодареніе небу, въ нихъ нѣтъ у насъ недостатка".}.

Въ концѣ концовъ они узнали и услышали, что жители осмѣянной деревни отправлялись въ походъ противъ другой деревни, которая осмѣивала ихъ болѣе, нежели требуетъ справедливость и доброе сосѣдство. Донъ-Кихотъ подошелъ къ нимъ, къ большому неудовольствію Санчо, который никогда не питалъ слабости къ подобнымъ столкновеніямъ. Батальонъ принялъ его въ свою среду, полагая что это какой-либо изъ воиновъ ихъ партія. Донъ-Кихотъ, поднявъ съ видомъ благороднымъ и непринужденнымъ свое забрало, подъѣхалъ къ ослиному знамени, и главнѣйшіе вожди арміи окружили его и стали осматривать съ тѣмъ изумленіемъ, которое охватывало всякаго, кто видѣлъ его въ первый разъ. Донъ-Кихотъ, увидѣвъ, съ какимъ вниманіемъ они на него смотрятъ, ничего не говоря и ничего не спрашивая, пожелалъ воспользоваться молчаніемъ и, прерывая собственное свое молчаніе и возвысивъ голосъ, воскликнулъ: "Храбрые господа, умоляю васъ, насколько возможно настоятельнѣе, не прерывать разсужденія, съ которымъ я къ вамъ обращусь, пока оно вамъ не прискучитъ или не вызоветъ неудовольствія. Если это случится, при малѣйшемъ знакѣ съ нашей стороны я наложу печать на свои уста и замокъ на свой языкъ." Всѣ отвѣчали, что онъ можетъ говорить, и что они отъ всего сердца будутъ его слушать. Послѣ этого разрѣшенія Донъ-Кихотъ заговорилъ слѣдующимъ образомъ: "Я, добрые мой господа, странствующій рыцарь. Мое ремесло -- оружіе, моя профессія -- покровительствовать тѣмъ, кто нуждается въ покровительствѣ, и помогать нуждающимся. Нѣсколько дней тому назадъ я узналъ о вашемъ несчастіи и о причинѣ, принуждающей васъ всякую минуту браться за оружіе, чтобы отомстить своимъ врагамъ. Я въ своемъ умѣ не разъ и не два обдумалъ ваше дѣло и нахожу, что, по законамъ поединковъ, вы очень ошибаетесь, считая себя обиженными. Дѣйствительно, ни одинъ человѣкъ не можетъ обидѣть цѣлую общину, если только онъ не признаетъ ее всю виновною въ измѣнѣ, потому что онъ не знаетъ въ точности, кто совершилъ измѣну, въ которой онъ обвиняетъ всю общину. Мы находимъ подобный примѣръ у Діего Ордоньеца де-Лара, который обвинилъ весь городъ Замору, потому что не зналъ, что одинъ только Веллидо Дольфосъ измѣннически убилъ своего короля. Онъ и обвинилъ ихъ всѣхъ, и всѣмъ имъ надлежало отвѣчать и мстить. Въ сущности, господинъ Діего немножко забылся и черезчуръ далеко перешелъ границы вызова, потому что къ чему вызывать на бой мертвыхъ, воду, хлѣбъ, дѣтей еще не родившихся и другіе пустяки, разсказанные въ его исторіи. Но когда гнѣвъ подымается и выходитъ изъ своего русла, языкъ не имѣетъ береговъ, которые его удержали бы, ни узды, которая бы его остановила {Вотъ вызовъ Дона-Діего Ордоньеца, какъ его передаетъ древняя пѣсня, заимствованная изъ хроникъ Сида (Cancionero general): "Діего Ордоньецъ, у выхода изъ лагеря, ѣдетъ верхомъ въ двойномъ вооруженіи на карой лошади. Онъ вызываетъ жителей Заморы на бой за смерть своего двоюроднаго брата (Санчо сильнаго), котораго убилъ Веллидо Дольфосъ, сынъ Дольфоса Веллидо. Я васъ вызываю, заморскіе жители, какъ измѣнниковъ и вѣроломныхъ. Я вызываю всѣхъ мертвыхъ, а съ ними всѣхъ живыхъ. Я вызываю мужчинъ и женщинъ, тѣхъ, которые родились и которые должны родиться. Я вызываю взрослыхъ и дѣтей, говядину и рыбу, рѣчныя воды" и т. д. и т. д.}. "Если это такъ, если одинъ человѣкъ не можетъ оскорбить цѣлое королевство, провинцію, республику, городъ, цѣлую общину, ясно, что нечего выступать въ походъ для отмщенія за обиду, которая не существуетъ. Красиво было бы въ самомъ дѣлѣ, если-бы Казалльеро {Жители Вальядолиды. Намекъ на Августина Казальскаго, погибнувшаго на эшафотѣ.}, трактирщики {Жители Тохедо. }, китоловы {Жители Мадрида.} и мыловары {Жители Гетафы, какъ думаютъ.}, на всякомъ шагу до смерти бились съ тѣми, кто ихъ такъ называетъ, или такъ поступали бы всѣ тѣ, которымъ дѣти даютъ названія и прозвища. Красиво было бы, если бы всѣ эти славные города всегда находились въ раздорѣ и враждѣ и пользовались мечами какъ орудіемъ при малѣйшей ссорѣ? Нѣтъ, нѣтъ, Богъ не захочетъ и не допуститъ этого! Есть только четыре вещи, за которыя хорошо управляемыя государства и благоразумные люди должны браться за оружіе и обнажать мечъ, подвергая опасности свое имущество и самихъ себя. Первая изъ нихъ защита католической вѣры, вторая -- защита своей жизни,-- право естественное и божественное; третья -- защита своей чести, своей семьи и своего состоянія; четвертая -- служба королю въ справедливой войнѣ. А если мы захотимъ прибавить и пятую, которую можно помѣстить на второмъ мѣстѣ, то еще защита своего отечества. Къ этимъ пяти основнымъ пунктамъ можно бы прибавить еще нѣсколько другихъ, которые и справедливы и разумны и дѣйствительно могутъ заставить приняться за оружіе. Но браться за него изъ-за ребячества, изъ-за того, что скорѣе можетъ вызвать смѣтъ и послужить предметомъ забавы, нежели кого-либо оскорбить, это значило бы въ самомъ дѣлѣ дѣйствовать безо всякаго разсудка, притомъ несправедливая месть (а справедливою не можно быть ни одна изъ нихъ) есть прямое преступленіе противъ святого закона, который мы исповѣдуемъ и который повелѣваетъ намъ дѣлать добро нашимъ врагамъ и любить ненавидящихъ насъ. Это повелѣніе кажется нѣсколько труднымъ для исполненія, но оно трудно только для тѣхъ, кто менѣе принадлежить Богу, нежели этому міру, и въ которымъ больше тѣла, нежели духа. Іисусъ Христосъ, Господь и истинный человѣкъ, никогда не лгавшій и не могшій лгать, сказалъ же, что иго его благо и бремя его легко. Онъ не могъ, слѣдовательно, предписать вамъ то, что невозможно выполнить. Итакъ, добрые мои господа, ваши милости обязаны, по законамъ божескимъ и человѣческимъ, успокоиться и сложить оружіе.-- Чортъ меня возьми,-- сказалъ тутъ про себя Санчо,-- если этотъ мой господинъ не богословъ; а если онъ не богословъ, такъ похожъ на него, какъ одно яйцо на другое." Донъ-Кихотъ остановился на мгновеніе, чтобы перевести дыханіе, и, видя, что ему все еще оказываютъ молчаливое вниманіе, онъ хотѣлъ продолжать свою рѣчь, и сдѣлалъ бы это, если бы Санчо не разбилъ его намѣренія тонкостью своего ума. Видя, что господинъ его пріостановился, онъ перебилъ его и сказалъ: "Мой господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, называвшійся одно время рыцаремъ Печальнаго Образа, а теперь рыцаремъ львовъ, гидальго большого ума; онъ знаетъ по-латыни и по-испански, какъ баккалавръ. Во всемъ, о чемъ онъ говоритъ, во всемъ, что онъ совѣтуетъ, онъ поступаетъ какъ хорошій солдатъ: онъ знаетъ до кончика ногтей всѣ законы и предписанія о томъ, что называется поединкомъ. Поэтому ничего лучшаго не остается, какъ послѣдовать тому, что онъ скажетъ, и дѣлайте со мной, что хотите, если вы въ этомъ ошибетесь. Впрочемъ, ясно само собою, что великая глупость приходитъ въ гнѣвъ при одномъ ослиномъ ревѣ. Честное слово, я вспоминаю, что когда былъ ребенкомъ, я ревѣлъ всякій разъ, какъ вздумается, и никто не находилъ въ этомъ ничего предосудительнаго, а дѣлалъ я это такъ хорошо, такъ естественно, что всякій разъ, какъ я ревѣлъ, всѣ ослы въ окрестности принимались ревѣть со мной вмѣстѣ. А я все таки оставался сыномъ отца съ матерью, которые были очень почтенными людьми. Этотъ талантъ вызывалъ зависть не въ одномъ богачѣ изъ окрестностей, но я на это обращалъ столько же вниманія, сколько на одинъ оболъ. А чтобы вы увидали, что я говорю правду, внимайте и слушайте. Эта наука тоже, что плаваніе: разъ научившись, никогда ужъ не забудешь."

И, зажавъ себѣ носъ рукой, Санчо принялся ревѣть съ такой силой, что звуки разнеслись по всѣмъ окрестнымъ долинамъ. Но одинъ изъ стоявшихъ около него, вообразивъ, что онъ насмѣхается надъ ними, поднялъ большую дубину, которую держалъ въ рукахъ, и такъ ею замахнулся на Санчо, что бѣдный ничего другого не могъ сдѣлать, какъ растянуться на землѣ во весь свой ростъ. Донъ-Кихотъ, увидавъ Санчо въ такомъ скверномъ положеніи, бросился съ копьемъ впередъ на того, кто его ударилъ; но между ними кинулось столько народу, что ему было невозможно совершить отмщеніе. Напротивъ, увидавъ, что на его плечи сыплется цѣлый градъ камней и что ему грозитъ безчисленное множество натянутыхъ арбалетовъ и направленныхъ пищалей, онъ повернулъ за узду своего Россинанта, и во весь опоръ, на который способна была лошадь, онъ спасался отъ своихъ враговъ, въ глубинѣ сердца моля Бога о томъ, чтобы Онъ избавилъ его отъ этой опасности, и опасаясь на каждомъ шагу, чтобы какой-либо снарядъ не попалъ ему въ спину и не прошелъ въ грудь. Каждое мгновеніе онъ переводилъ дыханіе, чтобы убѣдиться, что духъ не выходитъ изъ него; но батальонъ удовольствовался тѣмъ, что увидѣлъ его удирающимъ, и не сдѣлалъ ни одного выстрѣла.

Что касается Санчо, то они посадили его на осла, прежде нежели онъ пришелъ въ себя и предоставили ему догонять своего господива. Бѣдный оруженосецъ не въ силахъ былъ правитъ своимъ животнымъ, но оселъ самъ шелъ по слѣдамъ Россинанта, отъ котораго не могъ отстать ни на шагъ. Когда Донъ-Кихотъ отъѣхалъ далѣе ружейнаго выстрѣла, онъ обернулся и, увидавъ, что Санчо ѣдетъ никѣмъ не преслѣдуемый, сталъ его поджидать. Люди батальона оставались въ позиціи до самой ночи, а такъ какъ непріятель ихъ не вышедъ на бой, то они возвратились въ свою деревню радостные и торжествующіе. А если бы они знали о древнемъ обычаѣ у грековъ, они соорудили бы трофей на мѣстѣ предполагавшагося боя.

ГЛАВА XXVIII.

О томъ, что разсказываетъ Бенъ-Энгели и что будетъ знать всякій, кто будетъ читать со вниманіемъ.

Если храбрецъ обращается въ бѣгство, это означаетъ, что засада его открыта и благоразумный человѣкъ считаетъ нужнымъ сохранить себя до лучшаго случая. Эта истина нашла свое доказательство въ Донъ-Кихотѣ, который, предоставивъ свободу бѣшенству осмѣянной деревни и злымъ намѣреніямъ яростной толпы, какъ говорится, навострилъ лыжи и, забывъ о Санчо и о грозившей ему опасности, удалился на столько, на сколько ему казалось нужнымъ для своей безопасности. Санчо, какъ было уже передано, слѣдовалъ за нимъ, положенный поперекъ своего осла. Онъ наконецъ подъѣхалъ, совершенно пришедши въ себя, а, подъѣхавъ, упалъ съ осла къ ногамъ Россинанта, едва дыша, исколоченный и разбитый. Донъ-Кихотъ тотчасъ сошелъ съ лошади, чтобы осмотрѣть его раны. Но увидавъ, что онъ невредимъ съ головы до пятъ, сказалъ ему съ гнѣвнымъ движеніемъ: "Не въ добрый часъ принялись вы ревѣть, Санчо. Съ чего вы взяли, что въ домѣ повѣшеннаго хорошо говорить о веревкѣ? Какой же могъ быть аккомпаниментъ къ музыкѣ рева, какъ не удары дубиной? И благодарите еще Бога, Санчо, что вмѣсто того, чтобы измѣрить вамъ бока палкою, они не сдѣлали вамъ per signum crucis {Такъ назывался крестообразный шрамъ на лицѣ.} остріемъ палаша. -- Я не въ такомъ настроеніи, чтобы отвѣчать,-- возразилъ Санчо,-- потому что мнѣ кажется, что я говорю плечами. Сядемъ верхомъ и удалимся отсюда. Я теперь наложу молчаніе на свою охоту къ реву, но не на охоту говорятъ, что странствующіе рыцари обращаются въ бѣгство, оставляя своихъ бѣдныхъ, избитыхъ какъ гипсъ, оруженосцевъ на произволъ ихъ враговъ. -- Ретироваться не значить бѣжать, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- потому что нужно тебѣ знать, что храбрость, не основанная на осторожности, называется безразсудствомъ, и подвиги безразсуднаго человѣка должны быть приписываемы удачѣ скорѣе, нежели мужеству. Итакъ я признаюсь, что ретировался, но не признаю, что бѣжалъ. Въ этомъ я слѣдовалъ примѣру другихъ храбрецовъ, которые сохранили себя для лучшаго дѣла. Такими фактами полна исторія, но такъ какъ не будетъ вы пользы тебѣ, ни удовольствія мнѣ напоминать тебѣ о нихъ, то я пока и избавляю себя отъ этого."

Санчо удалось наконецъ взобраться на осла съ помощью Донъ-Кихота, который также сѣлъ на своего Россинанта. Отъ времени до времени Санчо издавалъ глубокіе вздохи и болѣзненные стоны. Донъ-Кихотъ спросилъ его и причинѣ такой горькой скорби. Онъ отвѣчалъ, что отъ самаго конца спины до самой верхней точки головы онъ испытываетъ такую боль, что едва не теряетъ чувствъ. "Причина этой боли,-- началъ Донъ-Кихотъ,-- должна быть слѣдующая: такъ какъ палка, которою тебя ударяли, была значительной длины, то она захватила твою спину сверху до низу, гдѣ находятся всѣ части, которыя у тебя болятъ. Ударили бы тебя въ другое мѣсто, ты также страдалъ бы въ другомъ мѣстѣ. -- Чортъ возьми,-- воскликнулъ Санчо,-- ваша милость избавили меня отъ большого затрудненія и въ хорошихъ словахъ объяснили мнѣ все дѣло. Смерть меня возьми! Ужъ будто причина моей боли такъ сокрыта, что нужно мнѣ говорить, что я страдаю повсюду, гдѣ меня хватила палка. Если бы у меня была боль въ сапожныхъ гвоздяхъ, можно было бы понять, что вы стараетесь узнать, почему они болятъ. Но угадать, что мнѣ больно въ томъ мѣстѣ, куда меня ударили, для этого не требуется, большого усилія ума. Честное слово, синьоръ мой господинъ,-- я хорошо вижу, что чужая бѣда не своя, и съ каждымъ днемъ я убѣждаюсь, что отъ общества вашей милости не многаго могу для себя ждать. Если на этотъ разъ вы позволили избить меня, въ другой и во сто другихъ разъ мы дойдемъ опять до одѣяла и до другихъ дѣтскихъ игръ, которыя, сегодня остановились на плечахъ, а завтра дойдутъ до самыхъ глазъ. Я бы, конечно, лучше сдѣлалъ, но я варваръ, я дуракъ и никогда ничего хорошаго не сдѣлаю во всю мою жизнь. Я бы лучше сдѣлалъ, говорю я, если бы возвратился домой къ своей женѣ и дѣтямъ кормить одну и воспитывать другихъ съ помощью того, что Богу угодно будетъ дать мнѣ, вмѣсто того, чтобы ѣхать за вашей милостью бездорожными дорогами и не существующими тропинками, плохо пивши, еще хуже ѣвши. И спать то теперь можно ли? Измѣрьте, братъ оруженосецъ, намѣрьте шесть футовъ земли, а если хотите больше, измѣрьте еще шесть, потому что вы можете кроить изъ цѣлаго куска; потомъ и растянитесь себѣ на здоровье. Ахъ! почему не былъ сожженъ и обращенъ въ пепелъ первый, ставшій странствующимъ рыцаремъ или, по крайней мѣрѣ, первый изъ тѣхъ, кто пожелалъ сдѣлаться оруженосцемъ этихъ великихъ дураковъ, какими должны были быть всѣ странствующіе рыцари прошедшихъ временъ! О нынѣшнихъ я не говорю ничего; такъ какъ ваша милость изъ ихъ числа, то я оказываю имъ уваженіе,-- и такъ какъ я знаю, что ваша милость можете дать нѣсколько очковъ впередъ діаволу во всемъ, что вы говорите, и во всемъ, что думаете. -- Я съ вами буду держать пари, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- что теперь, когда вы говорите въ свое удовольствіе и никто васъ не останавливаетъ, вы уже вы чувствуете боли во всемъ своемъ тѣлѣ. Говорите, сынъ мой, говорите все, что вамъ придетъ на мысль и на языкъ. Чтобы только вы не чувствовали больше никакой боли, я приму за удовольствіе ту досаду, которую причиняютъ мнѣ ваши дерзости, а если вы такъ желаете возвратиться домой, чтобы увидать снова свою жену и дѣтей, сохрани меня Богъ помѣшать вамъ въ этомъ. У васъ есть мои деньги. Сочтите, сколько времени прошло съ третьяго вашего выѣзда изъ нашей деревни; сочтите затѣмъ, сколько вы можете и должны зарабатывать въ мѣсяцъ, и заплатите себѣ собственными своими руками. -- Когда я былъ въ услуженіи у Томе Карраско, который былъ отцомъ баккалавра Самсона Карраско, какъ вашей милости хорошо извѣстно, то я получалъ по два дуката въ мѣсяцъ кромѣ харчей. У вашей милости я не знаю, сколько я могу получать, но я знаю, что гораздо труднѣе быть оруженосцемъ странствующаго рыцаря, нежели служить земледѣльцу, потому что мы, работающіе у земли, знаемъ, что какова-бы ни была дневная работа и какъ бы плохо намъ ни приходилось, но, когда ночь наступаетъ, мы ужинаемъ изъ общаго котла и ложимся спать въ постель, чего я не дѣлалъ съ сихъ поръ, какъ служу у вашей милости, если не считать короткаго времени, которое мы провели у Донъ-Діего де Миранда, вкусныхъ блюдъ, которыя я получилъ изъ котловъ Камачо, и того, что я пилъ, ѣлъ и спалъ у Базиліо. Во все остальное время я спалъ на жесткой землѣ, подъ открытымъ небомъ, подвергаясь тому, что вы называете немилостью неба, питаясь остатками сыра и корками хлѣба и пія только воду то изъ источниковъ, то изъ колосковъ, которые мы встрѣчаемъ въ пустыняхъ, гдѣ блуждаемъ. -- Хорошо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- я предположу, Санчо, что все, что вы говорите, правда; но сколько же, по вашему, больше долженъ я вамъ дать противъ того, что давалъ вамъ Томе Карраско? -- По моему,-- отвѣчалъ Санчо,-- если ваша милость прибавите только по два реала въ мѣсяцъ, я буду считать, что хорошо вознагражденъ. Это касается моего труда, но что касается обѣщанія вашей милости дать мнѣ управленіе островомъ, то справедливо было бы прибавить къ этому еще шесть реаловъ, что составятъ всего на всего тридцать реаловъ. -- Очень хорошо,-- продолжалъ Донъ-Кихотъ.-- Прошло двадцать пять дней съ того времени, какъ мы выѣхали изъ нашей деревни. Сочтите, Санчо, сколько вамъ приходится по расчету того вознагражденія, которое вы сами себѣ назначили. Узнайте, сколько я вамъ долженъ, и заплатите себѣ, какъ я уже сказалъ, собственными руками. -- Пресвятая дѣва! -- воскликнулъ Санчо, какъ ваша милость ошибаетесь въ сдѣланномъ расчетѣ. За обѣщаніе острова надо считать со дня, когда ваша милость дали обѣщаніе, и до настоящаго часа. -- Хорошо, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- а давно ли я обѣщалъ вамъ этотъ островъ? -- Если не ошибаюсь, такъ этому должно быть двадцать лѣтъ, можетъ быть дня на три больше или меньше." При этихъ словахъ Донъ-Кихотъ ударилъ себя ладонью по лбу и разразился смѣхомъ: "Побойся Бога,-- сказалъ онъ;-- за все время, проведенное мною въ Сіерра Моренѣ и во всѣхъ моихъ путешествіяхъ, не прошло и двухъ мѣсяцевъ, а ты говоришь, что я обѣщалъ тебѣ этотъ островъ двадцать лѣтъ назадъ. Я вижу, что ты хочешь, чтобы всѣ мои деньги, находящіяся у тебя, пошли тебѣ въ вознагражденіе. Если таково твое желаніе, то я тебѣ сейчасъ же готовъ ихъ отдать; бери ихъ, и да доставятъ онѣ тебѣ великое благо, потому что, чтобы избавиться отъ такого дурного оруженосца, я ото всего сердца готовъ остаться бѣднымъ и безъ единаго обола. И скажи мнѣ, предатель устава, предписаннаго оруженосцамъ странствующаго рыцарства, гдѣ ты видѣлъ или читалъ, чтобы оруженосецъ странствующаго рыцаря принялся считаться со своимъ господиномъ и говорилъ ему: "Мнѣ слѣдуетъ столько то въ мѣсяцъ за то, что я вамъ служу?" Войди, проникни, о предатель, бандитъ и вампиръ,-- потому что ты похожъ на все это,-- погрузись, говорю я, въ mare magnum рыцарскихъ исторій, и если ты найдешь, что какой-либо оруженосецъ когда-либо говорилъ или думалъ такъ, какъ ты сейчасъ говорилъ, я согласенъ, чтобы ты вбилъ мнѣ гвоздь въ лобъ и, кромѣ того, чтобы ты далъ мнѣ четыре удара въ лицо наотмашь. Ступай, поверни за узду или за недоуздокъ своего осла и возвратись домой, потому что ты болѣе ни одного шага не проѣдешь со мной. О, дурно отплаченный хлѣбъ! о, обѣщанія, обращенныя въ дурную сторону! о, человѣкъ, болѣе привязанный къ животному, нежели къ человѣку! И теперь, когда я хотѣлъ дать тебѣ положеніе, въ которомъ, на зло твоей женѣ, тебя называли бы синьоромъ, теперь ты меня оставляешь? Теперь ты уходишь, когда я твердо рѣшился сдѣлать тебя господиномъ лучшаго острова въ мірѣ? Но, какъ ты много разъ говорилъ, медъ созданъ не для ослинаго рта. Оселъ ты еси, осломъ будешь и осломъ умрешь, когда кончится твоя жизнь, потому что, на мой взглядъ, она достигнетъ послѣдняго своего предѣла прежде, нежели ты осмотришься, что ты не болѣе какъ скотина!"

Санчо пристально смотрѣлъ на Донъ-Кихота въ то время, какъ-тотъ обращался къ нему съ этими горькими упреками. Онъ чувствовалъ себя охваченнымъ такимъ сожалѣніемъ, такими угрызеніями совѣсти, что слезы выступили у него на глазахъ. "Добрый господинъ мой,-- сказалъ онъ голосомъ печальнымъ и прерывающимся:-- я признаюсь, что мнѣ недостаетъ только хвоста, чтобы быть совершеннѣйшимъ осломъ. Если ваша милость захотите мнѣ его прицѣпить, я буду считать, что тутъ ему и мѣсто, и я буду служить вамъ осломъ, вьючной скотиной во всѣ дни моей остальной жизни. Ваша милость, простите меня и пожалѣйте мою молодость. Обратите вниманіе на то, что я ничему не учился, и если я много говорю, то не изъ лукавства, а изъ невѣжества. Но повинную голову и мечъ не сѣчетъ. -- Я былъ бы очень удивленъ, Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ,-- если бы ты не примѣшалъ къ своей рѣчи какой либо поговорки. Ну, я тебѣ прощаю, если ты только исправишься и не будешь впредь такъ слѣдить за собственными интересами. Вооружись, напротивъ, мужествомъ, ободрись и терпѣливо дожидайся исполненія моихъ обѣщаній, которое можетъ замедляться, но которое не невозможно." Санчо отвѣчалъ, что будетъ слушаться, хотя бы въ ущербъ своимъ интересамъ. Послѣ этого они въѣхали въ лѣсъ, и Донъ-Кихотъ расположился у подножія одного вяза, а Санчо у подножія бука, потому что у этихъ деревьевъ и другихъ подобныхъ всегда есть ноги и никогда нѣтъ рукъ. Санчо провелъ мучительную ночь, потому что ударъ дубиной сильнѣе давалъ себя звать отъ вечерней росы. Донъ-Кихотъ провелъ ее въ своихъ постоянныхъ воспоминаніяхъ. Тѣмъ не менѣе они оба предались сну, и на другой день на разсвѣтѣ продолжали свой путь, въ берегамъ достославной рѣки Эбро, гдѣ съ ними случилось то, что будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА XXIX.

О необыкновенномъ приключеніи съ очарованной лодкой.

Шагъ за шагомъ, чрезъ два дня послѣ выхода изъ лѣсу, Донъ-Кихотъ и Санчо достигли побережья Эбро. Видъ этой рѣки доставилъ большое удовольствіе Донъ-Кихоту. Онъ созерцалъ, онъ любовался красотой ея береговъ, чистотой ея водъ, спокойствіемъ ея теченія, обиліемъ ея хрустальной влаги, и этотъ очаровательный видъ пробудилъ въ его памяти тысячи любовныхъ мыслей. Прежде всего онъ вспомнилъ то, что видѣлъ въ пещерѣ Монтезиноса: потому что хотя обезьяна Петра и сказала ему, что факты были тамъ наполовину истинны, на половину ложны, но онъ болѣе увѣренъ былъ въ ихъ истинности, нежели ложности, въ противоположность Санчо, который призналъ ихъ сплошь ложными.

Подвигаясь такимъ образомъ, онъ внезапно замѣтилъ небольшую лодку безъ веселъ и снастей, привязанную у берега къ древесному стволу {Это приключеніе съ очарованной лодкой встрѣчается часто въ рыцарскихъ книгахъ. Оно есть въ Амадисѣ Галльскомъ (кн. IV, гл. XII), въ Оливанте Даурскомъ (кн. II, гл. I.) и др.}. Донъ-Кихотъ посмотрѣлъ во всѣ стороны и не увидалъ ни одной живой души. Недолго думая, онъ соскочилъ съ Россананта, потомъ отдалъ приказъ и Санчо сойти съ осла и хорошенько привязать обоихъ животныхъ вмѣстѣ къ подножію тополя или ивы, находившейся тутъ же. Санчо спросилъ у него, что за причина такого внезапнаго движенія и почему надлежало привязать животныхъ. "Узнай, о Санчо!-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что эта лодка прямо безспорно зоветъ меня и приглашаетъ войти въ нее, чтобы этимъ путемъ прійти на помощь какому-то рыцарю или другой знатной особѣ, которая находится въ большомъ затрудненіи. Таковъ, дѣйствительно, обычай въ рыцарскихъ книгахъ и у чародѣевъ, являющихся и бесѣдующихъ въ этихъ исторіяхъ, какъ только рыцарь подвергается какой-либо опасности, отъ которой можетъ его освободить лишь рука другого рыцаря, хотя бы они находились другъ отъ друга въ двухъ или трехъ тысячахъ миль или даже больше, чародѣя берутъ предполагаемаго спасителя, увлекаютъ его въ облака или посылаютъ ему лодку, чтобы онъ въ нее сѣлъ, и во мгновеніе ока они переносятъ его по воздуху или по морю куда хотятъ или гдѣ нуждаются въ его помощи. Безъ сомнѣнія, о Санчо, эта лодка поставлена здѣсь съ такою же цѣлью; это такъ же вѣрно, какъ то, что теперь день, и прежде нежели ночь наступила, привяжи Россинанта и осла, а тамъ -- съ Божьей помощью, потому что я сяду въ лодку, хотя бы босоногіе монахи просили меня не дѣлать этого. -- Такъ какъ дѣло обстоитъ такимъ образомъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- и такъ какъ ваша милость во что бы то мы стало хотите сдѣлать то, что я долженъ былъ бы назвать безуміемъ, то мнѣ остается только повиноваться и опустить голову, согласно изреченію: "Дѣлай, что велитъ тебѣ твой господинъ, и садись за столъ около него." Во всякомъ случаѣ я для очистки своей совѣсти я все-таки скажу вашей милости, что мнѣ кажется, что лодка эта принадлежитъ не чародѣямъ, а какому-нибудь рыбаку съ этого берега, гдѣ ловятся лучшія во всемъ свѣтѣ желѣзницы."

Санчо говорилъ это, привязывая животныхъ и оставляя ихъ на произволъ чародѣевъ къ большому своему душевному прискорбію. Донъ-Кихотъ сказалъ ему: "Не огорчайся судьбой этихъ животныхъ. Тотъ, кто отправитъ насъ на дальнюю дистанцію, позаботятся и объ ихъ пропитаніи.-- Я не понимаю слова дистанція,-- сказалъ Санчо,-- я въ жизнь свою не слыхалъ его.-- Дистанція,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- значитъ разстояніе. Я не удивляюсь, что ты этого слова не знаешь, потому что ты не обязанъ знать по-латыни, какъ знаютъ будто бы другіе, въ сущности тоже не знающіе этотъ языкъ.-- Вотъ животныя и привязаны,-- сказалъ Санчо.-- Что теперь дѣлать? -- Что теперь дѣлать? Осѣнить себя крестомъ и сняться съ якоря; я хочу сказать, сѣсть въ лодку и отрѣзать канатъ, которымъ лодка привязана. -- Онъ тотчасъ вскочилъ въ нее, сопровождаемый Санчо, отрѣзалъ веревку и лодка мало-по-малу стала отдаляться отъ берега. Увидавъ себя окруженнымъ водою, Санчо задрожалъ, считая себя погибшимъ, но ничто не причиняло ему такого огорченія, какъ ревъ осла и старанія Россинанта освободиться отъ привязи. Онъ сказалъ своему господину: "Оселъ стонетъ, тронутый нашимъ отсутствіемъ, а Россинантъ хочетъ возвратить себѣ свободу, чтобы послѣдовать на нами. О, возлюбленные друзья, оставайтесь въ мірѣ, и да возвратитъ насъ въ вамъ, успокоившись, то безуміе, которое удаляетъ насъ теперь отъ васъ." Высказавъ это, онъ принялся плакать такъ горько, что Донъ-Кихотъ нетерпѣливо сказалъ ему: "Чего ты боишься, трусливое созданіе? Чего ты плачешь, сердце изъ сладкаго тѣста? Кто тебя преслѣдуетъ, кто тебя гонитъ, мужество казарменной крысы? Что недостаетъ тебѣ, нуждающійся среди изобилія? Ужъ не приходится ли тебѣ проходить босикомъ по Скалистымъ горамъ? Развѣ не сидишь ты на доскѣ, какъ великій герцогъ, слѣдуя по спокойному теченію этой очаровательной рѣки, изъ которой мы вступимъ въ безбрежное море? Но мы уже должны быть въ немъ, проѣхали мы уже семьсотъ или восемьсотъ миль. Ахъ! еслибы у меня была здѣсь астролябія для опредѣленія высоты полюса, я бы тебѣ сказалъ, сколько миль мы проѣхали. Но въ сущности, если я не ошибаюсь, мы уже прошли или сейчасъ пройдемъ равноденственную линію, отдѣляющую и отрѣзающую на двѣ равныя половины разстояніе между обоими противоположными полюсами. -- А когда мы дойдемъ до этой линіи, о которой ваша милость говорите,-- спросилъ Санчо,-- какое разстояніе мы проѣдемъ? -- Большое,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- потому что изъ трехсотъ шестидесяти градусовъ, на которые, по исчисленію Птоломея, величайшаго изъ извѣстныхъ космографовъ, дѣлятся земной и водяной шаръ, мы проѣдемъ ровно половину, если дойдемъ до линіи, о которой я говорю. Ты долженъ знать, Санчо, что испанцы и всѣ ѣдущіе изъ Кадикса въ восточную Индію однимъ изъ признаковъ, указывающихъ на то, что они прошли равноденственную линію, считаютъ то обстоятельство, что вши умираютъ на всѣхъ людяхъ, находящихся на суднѣ, и что ни одной изъ нихъ нельзя найти на кораблѣ ни на вѣсъ золота. Поэтому, Санчо, проведи рукой по одной изъ своихъ ляшекъ: если ты встрѣтишь какое-либо живое существо, мы освободимся отъ вашего сомнѣнія; если же нѣтъ, мы стало быть прошли линію. -- Я не вѣрю во все это,-- отвѣчалъ Санчо,-- но все-таки сдѣлаю, что ваша милость приказываете, хотя я не понимаю необходимости этихъ опытовъ, потому что вижу собственными глазами, что мы не прошли и пяти саженей по рѣкѣ и даже и на двѣ сажени не отъѣхали ниже этихъ бѣдныхъ животныхъ. Вонъ и Россинантъ и оселъ находятся тамъ же, гдѣ мы ихъ оставили, а если мое измѣреніе вѣрно, то мы подвигаемся не быстрѣе муравья. -- Сдѣлай, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- сдѣлай ту провѣрку, о которой я говорю, и не смущайся ничѣмъ другимъ. Ты не имѣешь понятія о томъ, что такое колурія, меридіаны, параллели, зодіаки, эклиптики, полюсы, солнцестояніе, равноденствіе, планеты, знаки, градусы и всѣ измѣренія, изъ которыхъ составляется сфера небесная и сфера земная. Если бы ты зналъ все это или часть этого, ты бы ясно увидалъ, сколько параллелей мы пересѣкли, сколько знаковъ зодіака мы пробѣжали, сколько созвѣздій мы оставили позади себя. Но, я повторяю, пощупай себя, поищи повсюду, потому что я думаю, что ты теперь чище и опрятнѣе листа бѣлой бумаги."

Санчо ощупалъ себя, осторожно просунулъ руку въ складки на лѣвой колѣнкѣ, затѣмъ поднялъ голову, посмотрѣлъ на своего господина и сказалъ:-- Или опытъ этотъ невѣренъ или мы еще не доѣхали до мѣста, о которомъ говоритъ ваша милость, ни даже на много миль оттуда. -- Какъ! -- спросилъ Донъ-Кихотъ,-- неужели ты нашелъ одну? -- И даже много,-- отвѣчалъ Санчо,-- потомъ потрясъ своими пальцами и вымылъ всю руку въ рѣкѣ, по которой спокойно скользила лодка въ самой срединѣ теченія, не руководимая никакимъ тайнымъ духомъ, никакимъ невидимымъ чародѣемъ, а всего только теченіемъ, которое было въ это время тихо и спокойно. Тутъ они замѣтили большую мельницу, поставленную посреди рѣки, и Донъ-Кихотъ, едва лишь увидавши ее вскричалъ громкимъ голосокъ: "Схотри, другъ Санчо, вотъ какъ совершается открытіе города, замка или крѣпости, гдѣ долженъ находиться какой-либо угнетенный рыцарь, какая-либо похищенная королева, инфанта или принцесса, на помощъ которыхъ я сюда приведенъ. -- Какого чорта городъ, крѣпость или замокъ, говорите вы, господинъ? -- отвѣчалъ Санчо.-- Развѣ вы не видите, что это водяная мельница, построенная на рѣкѣ, мельница для размола хлѣба? -- Молчи, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ. -- Хотя это имѣетъ видъ мельницы, но это не то. Развѣ я не говорилъ тебѣ уже, что волшебники искажаютъ внѣшность вещей и заставляютъ ихъ выходить изъ естественнаго своего состоянія? Я не хочу этимъ сказать, чтобы они дѣйствительно превращали одно существо въ другое, но что они заставляютъ ихъ казаться чѣмъ-либо другимъ, какъ доказываетъ опытъ съ превращеніемъ Дульцинеи, единственнаго прибѣжища моихъ надеждъ." Пока они такъ говорили, лодка, достигнувъ средины теченія рѣки, стала подвигаться съ меньшей медленностью, нежели раньше. Мельники, увидѣвшіе приближеніе этой лодки, подвергавшейся опасности быть втянутой подъ мельничныя колеса, выбѣжали въ большомъ числѣ съ шестами, чтобы остановить ее, а такъ какъ и лица и одежда ихъ покрыты были мукой, то они могли легко сойти за привидѣнія. Они кричали изо всѣхъ своихъ силъ:-- Черти, куда вылѣзете? Въ своемъ ли вы умѣ? Ужъ не хотите ли вы потонуть и быть изорванными въ куски этими колесами? -- Не говорилъ-ли я тебѣ, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- что мы прибыли туда, гдѣ я долженъ показать, до какой степени можетъ доходить моя храбрость? посмотри, сколько измѣнниковъ и разбойниковъ выходятъ меня встрѣчать, сколько чудовищъ приближается ко мнѣ; сколько привидѣній выходятъ, чтобы напугать насъ своимъ отвратительнымъ видомъ. Ну, вы меня узнаете, отмѣнные злодѣи." Онъ поднялся въ лодкѣ на ноги и принялся изо всей силы своихъ легкихъ угрожать мельникамъ. "Сволочь низкорожденная и еще ниже образованная,-- кричалъ онъ имъ,-- возвратите свободу и волю лицу, которое вы держите въ плѣну въ вашей крѣпости, все равно высокаго или низкаго оно происхожденія, все равно, какого оно званія. Я Донъ-Кихотъ Ламанчскій, называемый рыцаремъ Львовъ. Мнѣ, по высшему повелѣнію небесъ, суждено положить конецъ этому приключенію." Съ послѣднимъ словомъ онъ взялъ въ руки мечъ и принялся размахивать имъ въ воздухѣ противъ мельниковъ, которые, услышавъ, но не понявъ странной его рѣчи, протянули свои шесты еще дальше, чтобы удержать лодку, подплывавшую къ шлюзному жолобу.

Санчо сталъ на колѣни, набожно молясь небесамъ, чтобы они избавлли его отъ столь видимой опасности, что и было достигнуто ловкостью и проворствомъ мельниковъ, остановившихъ лодку, уперши въ нее свои шесты. Но имъ однако не удалось сдѣлать такъ, чтобы лодка не опрокинулась, и Донъ-Кихотъ съ Санчо не упали въ воду среди рѣки. Хорошо еще, что Донъ-Кихотъ умѣлъ плавать какъ утка, хотя тяжесть вооруженія и заставила его два раза опускаться на дно; но если бы мельники не бросились въ воду, чтобы вытащить обоихъ, кого за голову, кого за ноги, былъ бы имъ тутъ конецъ. Когда ихъ доставили на сушу, болѣе мокрыми, нежели умирающими отъ жажды, Санчо кинулся на оба колѣна и, сложивъ руки и поднявъ глаза къ небу, сталъ просить Бога въ длинной и набожной молитвѣ объ избавленіи его впредь отъ безразсудствъ и предпріятій его господина.

Въ это время прибыли рыбаки, владѣльцы лодки, которую мельничныя колеса разбили въ дребезги. Увидавъ ее изломанной, они кинулись на Санчо, чтобы раздѣть его, и потребовали, чтобы Донъ-Кихотъ вознаградилъ ихъ за убытки. Съ великимъ хладнокровіемъ и словно съ нимъ ничего не случилось Донъ-Кихотъ отвѣчалъ мельникамъ и рыбакамъ, что заплатитъ весьма охотно при условіи однако, чтобы они возвратили полную свободу особѣ или особамъ, которыя стенаютъ въ этомъ замкѣ. "О какихъ особахъ и о какомъ замкѣ говоришь ты, безмозглый? -- спросилъ одинъ изъ мельниковъ.-- Ужъ не хочешь ли ты увести людей, которые размалываютъ хлѣбъ на этой мельницѣ? -- Довольно,-- сказалъ про себя Донъ-Кихотъ.-- Стараться принудить эту сволочь къ доброму дѣлу просьбами -- значитъ проповѣдывать въ пустынѣ. Въ этомъ дѣлѣ кромѣ того должно быть столкнулись два могущественныхъ волшебника, одинъ изъ которыхъ мѣшаетъ тому, что другой затѣваетъ. Одинъ изъ нихъ послалъ мнѣ лодку, другой заставилъ меня нырнуть въ воду. Да вмѣшается въ это дѣло Господь, потому что свѣтъ состоитъ только изъ махинацій, одна другой противостоящихъ; я больше ничего не могу сдѣлать." Потомъ, возвысивъ голосъ и смотря на мельницу, онъ продолжалъ такъ: Друзья, кто бы вы ни были, заключенные въ этой темницѣ! простите меня! Мое и ваше несчастія не допускаютъ, чтобы я извлекъ васъ изъ этого томительнаго положенія. Безъ сомнѣнія, другому рыцарю суждено совершить этотъ подвигъ."

Послѣ этого онъ вступилъ въ переговоры съ рыбаками и заплатилъ имъ за лодку пятьдесятъ реаловъ, которые Санчо и выдалъ весьма неохотно. "Еще два подобныхъ прыжка, какъ нынѣшній,-- сказалъ онъ,-- и мы выбросимъ въ воду все свое состояніе." Рыбаки и мельники, полные удивленія, смотрѣли на эти двѣ фигуры, столь необычныя. Они не могли понять, что означали вопросы Донъ-Кихота и рѣчи, съ которыми онъ къ нимъ обращался. Сочтя ихъ обоихъ сумасшедшими, они ихъ отпустили и сами удалялись, одни на мельницу, другіе въ свои хижины. А Донъ-Кихотъ съ Санчо возвратились къ своимъ животнымъ и остались такими же глупцами, какъ и были, и... вотъ конецъ приключенія съ очарованной лодкой.

0x01 graphic

ГЛАВА XXX.

Что произошло у Донъ-Кихота съ прекрасной охотницей.

Рыцарь и оруженосецъ подошли съ своимъ животнымъ печальные, съ опущенными носами и въ дурномъ настроеніи духа, особенно Санчо, для котораго отдавать деньги было все равно, что отдавать свою душу, потому что ему казалось, что, вынимая ихъ изъ кошелька, онъ вынимаетъ зеницу своего ока. Не сказавъ другъ другу вы слова, они сѣли оба верхомъ и удалились отъ пресловутой рѣки, Донъ-Кихотъ погруженный въ мысли о своей любви, а Санчо -- въ мысли о пріобрѣтеніи состоянія, которое казалось ему болѣе отдаленнымъ, нежели прежде. Поэтому онъ искалъ случая, не вступая въ расчеты и не прощаясь со своимъ господиномъ, въ одинъ прекрасный день удрать и возвратиться домой. Но судьба устроила дѣло совсѣмъ обратно тому, чего онъ опасался.

Случилось такъ, что на другой день, при заходѣ солнца и при выѣздѣ изъ лѣса, Донъ-Кихотъ бросилъ взоръ на зеленый лугъ. На противоположномъ концѣ котораго онъ увидалъ людей и, подъѣхавъ къ нимъ совсѣмъ близко, онъ узналъ, что это компанія охотниковъ высокаго полета {Такъ называлась соколиная охота за высоколетающей птицей, какъ цапля, журавль, дикая утка и т. п. Этимъ удовольствіемъ пользовались только принцы и важные баре.}. Онъ подвинулся еще ближе и увидалъ въ ихъ числѣ изящную даму, верхомъ на дамской лошади или иноходцѣ совершеннѣйшей бѣлизны, въ зеленой сбруѣ и подъ сѣдломъ, оправленнымъ въ серебро. Дама сама также была одѣта въ зеленое съ такимъ вкусомъ и съ такою роскошью, что казалась воплощеннымъ изяществомъ. Въ лѣвой рукѣ она держала сокола, что показало Донъ-Кихоту, что она знатная дама и что она должна быть госпожей всѣхъ этихъ охотниковъ, что и было въ дѣйствительности. Поэтому онъ сказалъ Санчо: "Побѣги, сынъ мой Санчо, побѣги и скажи этой дамѣ съ иноходцемъ и соколомъ, что я, рыцарь Львовъ, лобызаю руки ея великой красоты, и если ея свѣтлость дозволитъ, то я явлюсь лично для лобызаній и для служенія ей во всемъ, что позволятъ совершить мои силы, во всемъ, что свѣтлость ея мнѣ предпишетъ. И будь остороженъ, Санчо, въ томъ, что будешь говорить: не вздумай вшить въ свое посольство, по-своему обыкновенію, какой-либо поговорки. -- Нашли вы шваля! -- отвѣчалъ Санчо.-- И къ чему этотъ совѣтъ? Словно я первый разъ въ жизни отправляюсь съ посольствами къ высокимъ и могущественнымъ дамамъ? -- Кромѣ посольства въ доньѣ Дульцинеѣ Тобозской,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- я не знаю никакихъ другихъ, съ которыми ты отправлялся, по крайней мѣрѣ съ тѣхъ поръ, какъ ты находишься у меня на службѣ. -- Это такъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- но нашъ пострѣлъ вездѣ поспѣлъ, и было бы корыто, а черти найдутся. Потому что я знаю всего по немногу и немного годенъ на все. -- Я это знаю, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Отправляйся же въ добрый часъ, и Господь съ-тобою."

Санчо понесся какъ стрѣла, погнавъ осла въ галопъ, и тотчасъ подъѣхалъ къ прекрасной охотницѣ. Онъ сошелъ съ своего сѣдла, стадъ предъ нею на оба колѣна и сказалъ ей: "Прекрасная и благородная дама, этотъ рыцарь, который тамъ виднѣется и котораго зовутъ рыцаремъ львовъ, есть мой господинъ, а я его оруженосецъ, и зовутъ меня дома Санчо Панса. Названный рыцарь львовъ, котораго еще недавно называли рыцаремъ Печальнаго Образа, посылаетъ меня спросить у вашего величія, не соблаговолите ли и не разрѣшите ли ему для вашего удовольствія и съ добраго вашего согласія явиться и привести въ дѣйствіе его желаніе, которое въ томъ только и состоитъ, какъ онъ самъ говоритъ и какъ я думаю, чтобы послужить вашему высокому соколинству и вашей несравненной красотѣ. Давъ ему это позволеніе, ваша барская милость совершите дѣло, которое обратится вамъ на пользу, а господину моему доставитъ большую милость и большое удовлетвореніе. -- Подлинно, добрый оруженосецъ,-- отвѣчала дама,-- вы выполнили свое посольство со всѣми формальностями, которыхъ подобныя порученія требуютъ. Подымитесь съ земли, потому что несправедливо, чтобы оруженосецъ столь великаго рыцаря, какъ рыцарь Печальнаго Образа, о которомъ мы много слышали, оставался на колѣняхъ. Подымитесь, другъ, к скажите вашему господину, что ему будутъ очень рады и что мы, мой супругъ, герцогъ, и я, предлагаемъ къ его услугамъ нашъ увеселительный замокъ, который находится здѣсь по близости.

Санчо поднялся не менѣе пораженный очаровательностью прекрасной дамы, нежели ея чрезвычайной обходительностью, а, главнымъ образомъ, тѣмъ, что она сказала, что знаетъ о его господинѣ, рыцарѣ Печальнаго Образа, котораго она же назвала рыцаремъ Львовъ безъ сомнѣнія потому, что онъ совсѣмъ недавно назвалъ себя такъ. "Скажите мнѣ, братъ оруженосецъ,-- спросила его герцогиня (которой титулъ только и былъ извѣстенъ и которой имя такъ и останется скрытымъ {Эти слова доказываютъ, что Сервантесъ не хотѣлъ называть ни одного изъ грандовъ своего времени и что его герцогъ и герцогиня суть личности совершенно выдуманныя. По мѣстоположенію предполагали, однако, что замокъ, гдѣ Донъ-Кихоту оказанъ былъ столь хорошій пріемъ, былъ увеселительный домъ, подъ названіемъ Буэнавія, находившійся близъ Педролы въ Арагоніи и принадлежавшій герцогамъ Виллагермоза.}, скажите мнѣ, не объ этомъ ли рыцарѣ -- вашемъ господинѣ и распространена печатная книга? Не онъ-ли называется хитроумнымъ гидальго Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, и дама его сердца -- не извѣстная ли Дульцинея Тобозская? -- Онъ самый, сударыня,-- отвѣчалъ Санчо,-- и этотъ его оруженосецъ, который играетъ роль или долженъ играть роль въ этой его исторіи и котораго зовутъ Санчо Панса, это я, къ вашимъ услугамъ, если меня не обмѣнили въ колыбели, то есть, я хочу сказать, если меня не обмѣнили въ типографіи. -- Все это меня очень радуетъ,-- сказала герцогиня.-- Ступайте, братъ Панса, скажите вашему господину, что онъ будетъ желаннымъ гостемъ въ моихъ владѣніяхъ, и ничто не могло бы доставить мнѣ большаго удовольствія, нежели его присутствіе."

Съ такимъ пріятнымъ отвѣтомъ Санчо возвратился полный радости къ своему господину и передалъ ему все, что сказала важная дама, которой онъ превозносилъ до небесъ, со своими мужицкими выраженіями, и удивительную красоту, и грацію, и обходительность. Донъ-Кихотъ весело вспрыгнулъ въ сѣдло, хорошенько продѣлъ ноги въ стремена, поправилъ свое забрало, пришпорилъ Россинанта и, принявъ непринужденный видъ, отправился лобызать руки герцогинѣ, которая послала за герцогомъ, своимъ супругомъ, и, пока Донъ-Кихотъ подъѣзжалъ къ нимъ, разсказала ему о принятомъ ею посольствѣ. Оба они читали первую часть этого повѣствованія и знакомы были со страннымъ нравомъ Донъ-Кихота. Поэтому они ожидали съ крайнимъ нетерпѣніемъ знакомства съ нимъ съ намѣреніемъ исполнять всѣ его прихоти, соглашаться съ нимъ во всемъ, что онъ скажетъ, наконецъ поступать съ нимъ, какъ со странствующимъ рыцаремъ во все время, которое онъ у нихъ пробудетъ, выполняя всѣ церемоніи, употребительныя въ рыцарскихъ книгахъ, которыхъ они прочли множество, такъ какъ были до нихъ большими охотниками.

Въ эту минуту появился Донъ-Кихотъ съ поднятымъ забраломъ, и такъ какъ онъ сдѣлалъ видъ, что намѣренъ сойти съ лошади, то Санчо бросился помогать ему. Но онъ былъ такъ несчастенъ, что, сходя съ осла, такъ запутался въ веревкѣ сѣдла, что не могъ никакъ выпутаться изъ нея и повисъ, ртомъ и грудью касаясь земли. Донъ-Кихотъ, не привыкшій сходить съ лошади безъ того чтобы ему не поддерживали стремя, и воображая, что Санчо находится уже подлѣ него, бросился внизъ всею тяжестью своего тѣла и увлекъ за собою сѣдло Россинанта, которое, безъ сомнѣнія, было плохо подтянуто, такъ что и сѣдло и онъ вмѣстѣ упали на землю, не безъ большого конфуза для него и при тысячѣ проклятій, которыя онъ сквозь зубы посылалъ по адресу Санчо, все еще остававшагося съ ногой въ западнѣ. Герцогъ послалъ своихъ охотниковъ на помощь къ рыцарю и его оруженосцу. Они подняли Донъ-Кихота, который, весь разбитый паденіемъ, прихрамывая кое-какъ добрался, чтобы преклонить колѣени предъ ихъ свѣтлостями, но герцогъ не допустилъ этого. Онъ самъ сошелъ съ лошади и обнялъ Донъ-Кихота. "Сожалѣю, господинъ рыцарь Печальнаго Образа,-- сказалъ онъ,-- что первое посѣщеніе вашею милостью моихъ владѣній было сопряжено съ такой для васъ непріятностью, какъ сейчасъ, но нерачительность оруженосцевъ бываетъ часто причиною и худшихъ происшествій. -- То, что доставляетъ мнѣ честь видѣть васъ, о доблестный принцъ,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- не можетъ ни въ какомъ случаѣ быть непріятно, если бы даже мое паденіе окончилось въ глубинѣ безднъ, ибо блаженство, вызванное тѣмъ, что я васъ видѣлъ, достаточно было бы для того, чтобы вывести меня оттуда. Мой оруженосецъ, да проклятъ онъ будетъ Богомъ, лучше умѣетъ развязывать свой языкъ, нежели связывать и подтягивать сѣдло, чтобы оно хорошо держалось. Но въ какомъ бы положеніи я ни былъ, распростертый или поднятый, стоя на ногахъ или верхомъ на лошади, я всегда буду къ услугамъ вашимъ и достойной подруги вашей, достойной царицы красоты и всемирной государыни учтивости. -- Осторожнѣе, осторожнѣе, милостивѣйшій государь Донъ-Кихотъ,-- сказалъ герцогъ:-- тамъ, гдѣ господствуетъ госпожа донья Дульцинея Тобозская, несправедливо хвалить очаровательность другихъ."

Въ это время Санчо освободился изъ силковъ и, подошедши къ Донъ-Кихоту, заговорилъ прежде, нежели его господинъ успѣлъ отвѣтить: "Нельзя отрицать,-- сказалъ онъ,-- госпожа Дульцинея Тобозская необычайно прекрасна, и я готовъ принести въ этомъ присягу, но всѣмъ сестрамъ по серьгамъ, и я слышалъ, что то, что называютъ природой, все равно что горшечникъ, дѣлающій горшки изъ глины. Кто дѣлаетъ одинъ красивый горшокъ, можетъ сдѣлать ихъ и два, и три, и сотню. Если я это говорю, то потому что, честное слово, госпожѣ герцогинѣ не въ чемъ позавидовать нашей госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской." Донъ-Кихотъ, обращаясь къ герцогинѣ, сказалъ затѣмъ: "Ваше величіе должно знать, что никогда въ мірѣ ни у одного странствующаго рыцаря не было болѣе болтливаго и болѣе шутливаго оруженосца, нежели мой, и онъ докажетъ, что я говорю правду, если ваше высокопревосходительство соблаговолите удержать меня въ вашемъ распоряженіи нѣсколько дней." Герцогиня отвѣчала: "Если добрый Санчо любитъ шутить, я его уважаю еще болѣе, потому что это доказываетъ, что онъ уменъ. Остроты, неожиданныя выходки, тонкія шутки, какъ ваша милость сами отлично знаете, синьоръ Донъ-Кихотъ, не составляютъ удѣла умовъ тяжелыхъ и грубыхъ; а такъ какъ добрый Санчо хохотунъ и шутникъ, то я его впредь буду считать человѣкомъ умнымъ.-- И болтуномъ,-- присовокупилъ Донъ-Кихотъ. -- Тѣмъ лучше,-- заговорилъ герцогъ,-- потому что многихъ остротъ нельзя высказать въ немногихъ словахъ. -- Но чтобы самимъ намъ не терять времени въ разговорахъ, отправимся, и пусть великій рыцарь Печальнаго Образа... -- Рыцарь львовъ, слѣдуетъ говорить вашей милости,-- перебилъ Санчо,-- потому что печальнаго образа болѣе нѣтъ. Знамя теперь львиное. -- Я говорю, -- продолжалъ герцогъ,-- пусть рыцарь Львовъ сопровождаетъ насъ въ одинъ изъ моихъ замковъ, который находится по близости. Онъ встрѣтитъ тамъ пріемъ, подобающій столь высокой особѣ и въ которомъ герцогиня и я никогда не откажемъ ни одному изъ странствующіхъ рыцарей, туда являющихся."

Санчо между тѣмъ поднялъ и надѣлъ сѣдло на Россинанта. Донъ-Кихотъ снова сѣлъ на своего бѣгуна, а герцогъ на великолѣпную лошадь, и, занявъ мѣста на обѣ стороны герцогини, они направились къ замку. Герцогиня подозвала Санчо и велѣла ему ѣхать съ собою рядомъ, потому что ее очень занимали его шутовскія выходки. Санчо не заставилъ себя просить и вмѣшавшись въ среду троихъ важныхъ баръ, принялъ участіе въ бесѣдѣ къ большому удовольствію герцогини и ея, мужа, на долю которыхъ выпало совершенно неожиданно счастіе пріютить въ своемъ замкѣ подобнаго странствующаго рыцаря и подобнаго говорливаго оруженосца.

0x01 graphic

ГЛАВА XXXI.

Которая трактуетъ о множествѣ важныхъ вещей.

Санчо былъ мнѣ себя отъ радости, что сталъ съ герцогиней на такую пріятельскую ногу, представляя себѣ, что въ ея замкѣ найдетъ то, что нашелъ уже разъ у Дона-Діего и у Базиліо. При своей всегдашней слабости къ сладостямъ хорошей жизни, онъ каждый разъ пользовался, когда представлялся удобный случай для кутежа. Исторія повѣствуетъ, что, прежде нежели они прибыли къ замку, или увеселительному домику, герцогъ проѣхалъ впередъ и отдалъ приказъ всѣмъ своимъ слугамъ, какъ обращаться съ Донъ-Кихотомъ. Только что онъ съ герцогиней показался у воротъ замка, какъ изъ нихъ появились два лакея или два конюха, которые, одѣтые до самыхъ пятъ въ какіе-то халаты изъ малиноваго атласа, подхватили Донъ-Кихота на руки, сняли его съ сѣдла и сказали ему: "Соблаговолите теперь, ваше величіе, снять съ коня госпожу герцогиню." Донъ-Кихотъ повиновался; но несмотря на безконечные комплименты и церемоніи, несмотря на безконечные просьбы и отказы, герцогиня упорно осталась при своемъ. Она рѣшила сойти только при помощи герцога, сказавъ, что не считаетъ себя достойною утруждать столь великаго рыцаря такимъ безполезнымъ бременемъ. Наконецъ, герцогъ помогъ ей стать на землю, и, когда они всѣ вошли въ обширный парадный дворъ, двѣ красивыя дѣвушки приблизились и накинули на плечи Донъ-Кихота длинную мантію нѣжно малиноваго цвѣта. Тотчасъ всѣ галлереи двора покрылись домашней прислугой, которая восклицала громко: "Добро пожаловать цвѣту и сливкамъ странствующаго рыцарства!" и наперерывъ обливала изъ флаконовъ духами Донъ-Кихота и его знатныхъ хозяевъ. Все это восхитило Донъ-Кихота, и это былъ первый въ его жизни день, когда онъ счелъ и призналъ себя странствующимъ рыцаремъ истиннымъ, а не фантастическимъ, видя, что обращаются съ нимъ, такъ, какъ, судя по книгамъ, обращались съ странствующими рыцарями въ прошедшіе вѣка.

Санчо, оставивъ своего осла, прилипъ къ подолу герцогини и съ всю вмѣстѣ вошелъ во дворецъ. Но тотчасъ, почувствовавъ угрызенія совѣсти, что оставилъ осла совсѣмъ одного, онъ приблизился къ одной почтенной дуэньи, вышедшей вмѣстѣ съ другими встрѣтить герцогиню, и сказалъ ей тихо: "Госпожа Гонзалесъ, или какъ еще называется ваша милость...-- Меня зовутъ донья Родригесъ ли Грихальва {Донъ или донья, какъ сэръ у англичанъ, ставятся только предъ именемъ. Исключеніе составляютъ только дуэньи, которымъ давали титулъ доньи предъ ихъ фамиліями.},-- отвѣчала дуэнья: -- что вамъ угодно, брать? -- Я хотѣлъ бы,-- отвѣчалъ Санчо,-- чтобы ваша милость вышли на крыльцо дворца, гдѣ вы увидите осла, который принадлежитъ мнѣ. Тогда ваша милость будете такъ добры и велите отвести или сами отведете его въ конюшню, потому что этотъ бѣдный малый немножко робокъ, и если увидитъ себя одинокимъ, онъ не будетъ знать, что съ собой дѣлать. -- Если господинъ такъ же учтивъ, какъ и слуга,-- отвѣчала дуэнья, -- то хорошую находку сдѣлали мы, нечего сказать. Ступайте, братъ, въ недобрый часъ для васъ и для того, кто васъ поведетъ, и займитесь своимъ осломъ; а мы, дуэньи этого дома, служимъ не для такихъ обязанностей. -- А я,-- отвѣчалъ Санчо,-- правда, слышалъ отъ своего господина, который хорошо знаетъ исторію, когда онъ разсказывалъ о Ланселотѣ, прибывшемъ изъ Бретани, что дамы ухаживали за нимъ, а дуэньи за его конемъ {Намекъ на стихи изъ пѣсни о Ланселотѣ, цитированные въ первой части.}, а что касается моего осла, то я право не промѣняю его на коня господина Ланселота.-- Братъ,-- возразила дуэнья,-- если вы шутъ по профессіи, то сберегите свои остроты до другого случая. Подождите, пока ихъ признаютъ за остроты и заплатитъ за нихъ, потому что отъ меня вы не получите ничего кромѣ фиги. -- Она по крайней мѣрѣ будетъ очень спѣла, -- отвѣтилъ Санчо,-- если только по годамъ она подойдетъ къ вашей милости. -- Сынъ потаскухи! -- воскликнула дуэнья, воспылавъ гнѣвомъ,-- стара и или нѣтъ, въ этомъ я отдамъ отчетъ Богу, а не вамъ, олухъ, мужикъ, чесночникъ!" Сказано было это такъ громко, что герцогиня услышала; она повернула голову и, увидавъ дуэнью въ сильномъ волненіи, съ глазами красными отъ бѣшенства, спросила ее, на кого она сердится. "Я сержусь,-- отвѣтила дуэнья,-- на этого милаго человѣка, который очень настоятельно требовалъ, чтобы я пошла и отвела въ конюшню его осла, стоящаго у подъѣзда замка, и приводитъ мнѣ въ примѣръ, что это дѣлалось не знаю гдѣ, что дамы пасли какого-то Ланселота, а дуэньи, его коня, потомъ наконецъ и въ довершеніе всего онъ сказалъ, что я старуха. -- О! это я приняла бы за оскорбленіе, -- воскликнула герцогиня, болѣе нежели все все, что мнѣ могли бы сказать! "И, обращаясь къ Санчо, она сказала: "Обратите вниманіе, другъ Санчо:-- донья Родригесъ совсѣмъ еще молода, а высокій чепчикъ на ней, который вы видите, она носитъ для отличія по должности и по обычаю, который этого требуетъ, а не по годамъ. -- Пусть мнѣ не прожить и одного года,-- отвѣчалъ Санчо,-- если я это сказалъ съ намѣреніемъ. О, нѣтъ! Если я такъ говорилъ, то потому, что питаю къ своему ослу такую нѣжность, что считалъ возможнымъ довѣрить его только такой сострадательной особѣ, какъ госпожа донья Родригесъ". Донъ-Кихотъ, услышавъ все это, не могъ удержаться, чтобы не сказать: "Развѣ, Санчо, подобные предметы разговора годятся для такого мѣста, какъ это? -- Господинъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ. Здѣсь я вспомнилъ объ ослѣ и здѣсь и о немъ заговорилъ, а еслибы я вспомнилъ о немъ въ конюшнѣ, я бы тамъ говорилъ о немъ. -- Санчо говорить правду,-- присовокупилъ герцогъ,-- и я не вижу, въ чемъ его можно упрекнутъ. Что касается осла, то ему дадутъ угощеніе въ волю, и Санчо не о чемъ безпокоиться. Съ его осломъ будутъ такъ же обращаться, какъ съ нимъ самимъ."

Среди этихъ разговоровъ, развлекавшихъ всѣхъ кромѣ Донъ-Кихота, они дошли до верхнихъ аппартаментовъ, и Донъ-Кихота ввели въ залу, обитую богатой парчей съ золотомъ. Шесть дѣвицъ подошли, чтобы снять съ него вооруженіе и служить ему пажами, заранѣе предупрежденныя герцогомъ и герцогиней, что изъ должно дѣлать, и хорошо настроенныя относительно манеры обращенія съ Донъ-Кихотомъ, чтобы онъ воображалъ и призналъ, что съ нимъ поступаютъ, какъ со странствующимъ рыцаремъ.

Когда вооруженіе было снято, Донъ-Кихотъ остался въ своихъ узкихъ штанахъ и замшевомъ камзолѣ, сухой, худой, длинный, со сжатыми челюстями и такими впалыми щеками, что онѣ какъ будто прикасались во рту одна къ другой,-- съ видомъ такимъ, что если бы дѣвицы, ему служившія, не употребляли усилій, чтобы сдержать свою веселость, согласно нарочитому предписанію господъ, онѣ бы померли со смѣху. Онѣ попросили его раздѣться, чтобы на него можно было накинуть сорочку, но онъ не хотѣлъ на это согласиться, сказавъ, что благопристойность столь же приличествуетъ странствующему рыцарю, какъ и храбрость. Но онъ попросилъ, чтобы сорочку передали Санчо, и, запершись съ нимъ въ своей комнатѣ, гдѣ находилась великолѣпная кровать, онъ раздѣлся и накинулъ на себя сорочку. Только что они остались наединѣ съ Санчо, какъ онъ оказалъ ему: "Скажи ты мнѣ, новый шутъ и старый дуракъ, хорошо оскорблять и безчестить дуэнью, столь почтенную, столъ достойную уваженія, какъ эта? Подходящее было это время для того, чтобы вспомнить объ ослѣ? Гдѣ это видано! господа, способные забыть о животныхъ, когда они съ такимъ великолѣпіемъ принимаютъ ихъ хозяевъ? Ради Бога, Санчо, исправься и не показывай, насколько ты протерся, иначе всякій замѣтятъ, что ты сотканъ изъ толстыхъ я грубыхъ волоконъ. Запомни, закоснѣлый грѣшникъ, что господина тѣмъ болѣе уважаютъ, чѣмъ почтеннѣе и благороднѣе его слуги, и что величайшая привилегія государей надъ другими людьми въ томъ и состоитъ, что у нихъ на службѣ состоятъ люди столь же достойные, какъ и сами они. Не понимаешь ты развѣ, узкій и безнадежный умъ, что если замѣтятъ, что ты грубый олухъ или сказатель злыхъ шутокъ, то подумаютъ, что и я какой-нибудь захудалый дворянчикъ или пройдоха? Нѣтъ, нѣтъ, другъ Санчо, бѣги отъ этихъ подводныхъ скалъ, бѣги отъ этой опасности; кто дѣлаетъ изъ себя краснобая и злого шутника, тотъ спотыкается при первомъ толчкѣ и впадаетъ въ роль жалкаго шута. Удержи свой языкъ, разбирай и обдумывай свои слова, прежде нежели они выйдутъ изъ твоихъ устъ, и замѣть, что мы пришли въ такое мѣсто, что съ Божьей помощью и моей храбростью, мы должны выйти отсюда втрое, вчетверо болѣе прославленные и богатые."

Санчо совершенно искренно обѣщалъ своему господину зашить себѣ ротъ и скорѣй откусить себѣ языкъ, чемъ произнести слово, которое было бы не кстати и не было бы зрѣло обдумано, какъ тотъ ему приказалъ. "Вы можете,-- прибавилъ онъ,-- совершенно оставить всякую заботу, потому что если когда и узнаютъ, кто мы такіе, то не черезъ меня." Донъ-Кихотъ между тѣмъ окончилъ свой туалетъ; онъ надѣлъ на себя свою перевязь и мечъ, накинулъ на плечи малиновый плащъ, укрѣпилъ на головѣ атласную шляпу, принесенную ему дѣвицами, и, въ такомъ костюмѣ, вошелъ въ большую залу, гдѣ нашелъ тѣхъ же дѣвицъ, поставленныхъ въ два ряда, одинъ противъ другого, каждая съ флакономъ, изъ которыхъ онѣ съ безконечными поклонами и церемоніями полили духами руки Донъ-Кихота. Тотчасъ явились двѣнадцать пажей съ дворецкимъ во главѣ для сопровожденія его къ столу, гдѣ ожидали его хозяева дома. Окруживъ его, они проводили его, преисполненнаго важности и величія, въ другую залу, гдѣ приготовленъ былъ пышный столъ всего на четыре прибора. Герцогъ и герцогиня подошли къ самой двери залы, навстрѣчу ему. Ихъ сопровождало важное духовное лицо, одно изъ тѣхъ, которыя управляютъ домами важныхъ баръ; одно изъ тѣхъ, которыя сами не высокорожденныя, не сумѣли бы научить тѣхъ, кто высокорожденъ, какъ должно имъ вести себя; изъ тѣхъ, которыя хотѣли бы, чтобы величіе великихъ измѣрялось ничтожествомъ ихъ умовъ; изъ тѣхъ, наконецъ, которыя, желая научить тѣхъ, кѣмъ они управляютъ, уменьшить свою щедрость, заставляютъ ихъ казаться скупыми и жалкими {Во времена Сервантеса было почти общимъ обыкновеніемъ у большихъ баръ имѣть при себѣ всѣмъ извѣстныхъ собственныхъ духовниковъ, которые исполняли при нихъ домашнюю службу. Эти фавориты въ сутанѣ и капюшонѣ рѣдко довольствовались управленіемъ совѣстью своихъ духовныхъ дѣтей; они вмѣшивались и въ личныя ихъ дѣла и, главнымъ образомъ, становились посредниками въ ихъ благотворительности, къ большому ущербу несчастныхъ и къ невыгодѣ репутаціи господъ, которымъ служили. Клеймя этотъ общій порокъ, Сервантесъ совершаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и личную маленькую месть. Изъ его біографіи видно, что одинъ изъ монаховъ этого сорта рѣшительно воспротивился тому, чтобы герцогъ Бехарскій принялъ посвященіе первой части Донъ-Кихота. Этого-то монаха онъ и рисуетъ здѣсь.}. Несомнѣнно, изъ этой категоріи былъ и важный монахъ, который съ герцогомъ и герцогиней шелъ навстрѣчу Донъ-Кихоту. Они обмѣнялись тысячами любезностей и, наконецъ, посадивъ Донъ-Кихота между собою, усѣлись за столъ. Герцогъ предложилъ первое мѣсто Донъ-Кихоту, и хотя тотъ сперва отказался, но герцогъ такъ настаивалъ, что онъ въ концѣ концовъ долженъ былъ уступить. Духовникъ сѣлъ противъ рыцаря, герцогъ и герцогиня по обѣимъ сторонамъ стола. Санчо присутствовалъ при всемъ этомъ, пораженный, изумленный почестями, которыя эти принцы оказывали его господину. Когда онъ увидѣлъ, съ какими церемоніями и просьбами герцогъ уговаривалъ Донъ-Кихота занять мѣсто во главѣ стола, онъ выговорилъ: "Если ваши милости,-- сказалъ онъ,-- соблаговолите дать мнѣ позволеніе, я вамъ разскажу исторію, случившуюся въ моей деревнѣ по поводу мѣстъ за столамъ."

Не успѣлъ Санчо произнести этихъ словъ, какъ Донъ-Кихотъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, увѣренный, что онъ скажетъ какую-нибудь глупость. Санчо посмотрѣлъ на него, понялъ его испугъ и сказалъ ему: "Не опасайтесь, чтобы я забылся, господинъ мой, или чтобы я сказалъ что-либо неумѣстное. Я не забылъ ещ совѣтовъ, которые вы мнѣ только-что надавали на поводу того, что говорить нужно ни много, ни мало, ни дурно, ни хорошо. -- Я ничего подобнаго не помню,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ;-- говори, что хочешь, только кончай поскорѣй.

-- То, что я хочу разсказать,-- заговорилъ снова Санчо,-- есть чистѣйшая правда, потому что мой господинъ Донъ-Кихотъ, здѣсь находящійся, и не далъ бы мнѣ соврать. -- Меня это не касается,-- перебилъ Донъ-Кихотъ.-- Ври сколько хочешь, не мнѣ тебя останавливать, но только говори осторожно -- и такъ на этотъ разъ остороженъ и осмотрителенъ, что можно сказать, что я твердо стою на ногахъ, и это сейчасъ будетъ видно на дѣлѣ. -- Мнѣ кажется,-- перебилъ Донъ-Кихотъ,-- что ваши свѣтлости хорошо бы сдѣлали, если бы прогнали этого дурака, который наговоритъ тысячу глупостей. -- Клянусь жизнью герцога,-- сказала герцогиня,-- Санчо ни на шагъ не уйдетъ отъ меня. Я его очень люблю, потому что знаю, что онъ очень уменъ. -- Да будутъ умными также и дни вашей святости!-- воскликнулъ Санчо,-- за ваше доброе мнѣніе обо мнѣ, хотя я этого и не заслуживаю. Но вотъ разсказъ, который я хотѣлъ разсказать. Однажды случилось, что одинъ гидальго вашей деревни, очень богатый и очень знатныя, потому что происходилъ отъ Аланосонъ де-Медина-дель-Кампо, женатаго на доньѣ Менсіа де-Киніонесъ, дочери дона Алонсо Мараніонскаго, рыцаря ордена святого Іакова, которыя утопился на островѣ Херрадура {Этотъ Алонсо Мараніонскій дѣйствительно утопился на островѣ Херрадура по Гренадскому побережью вмѣстѣ со многими другими воинами, когда эскадра, посланная Филиппомъ II на помощь герцогу Оранскому, осаждавшему Гассанъ-Ага, была бурей выброшена на этотъ островъ въ 1662 г.}, изъ-за котораго поднялась въ нашей деревнѣ, нѣсколько лѣтъ назадъ, великая распря, гдѣ участвовалъ, если я не ошибаюсь, и мой господинъ Донъ-Кихотъ и гдѣ былъ раненъ повѣса Хонасяльо, сынъ_:кузнеца Бальбастро... Развѣ все это не правда, синьоръ нашъ господинъ? Поклянитесь-ка своей жизнью, чтобы эти господа не приняли меня за какого-нибудь лживаго болтуна. -- До сихъ поръ,-- сказалъ духовникъ,-- я счелъ васъ скорѣе за болтуна, нежели за лгуна. Что я подумаю о васъ позже, я еще не знаю. -- Ты столькихъ лицъ призываешь въ свидѣтели, Санчо, и приводишь столько доказательствъ, что я не могу не согласиться, что ты, безъ сомнѣнія, говоришь правду. Но продолжай и сократи свой разсказъ, потому что онъ принялъ такое направленіе, что ты и въ два дня его не кончишь. -- Пусть не сокращаетъ,-- воскликнула герцогиня,-- если хочетъ доставить мнѣ удовольствіе, но пусть разсказываетъ свою исторію, какъ знаетъ, хотя бы онъ не кончилъ ее и въ шесть дней, потому что, если онъ употребитъ столько времени для разсказа, это будутъ лучшіе дни въ моей жизни. -- Итакъ я говорю, мои добрые господа,-- продолжалъ Санчо,-- что этотъ гидальго, котораго я знаю, какъ свои пять пальцевъ, потому что отъ его дома до моего нѣтъ разстоянія и на ружейный выстрѣлъ, пригласилъ къ обѣду одного бѣднаго, но честнаго земледѣльца. -- Въ самомъ дѣлѣ, братъ, въ самомъ дѣлѣ,-- воскликнулъ монахъ,-- вы приняли такое направленіе въ своемъ разсказѣ, что не окончите его до отхода на тотъ свѣтъ. -- Я надѣюсь окончить его на половинѣ пути къ тому свѣту, если Богу будетъ угодно,-- отвѣчалъ Санчо.-- Такъ вотъ я говорю, что когда этотъ земледѣлецъ пришелъ къ этому гидальго, который его пригласилъ,-- да упокоитъ Богъ его душу, потому теперь его уже нѣтъ въ живыхъ, а говорятъ, что смерть его была кончиной настоящаго праведника; меня же не было при этомъ, потому что я въ это время занимался жатвой въ Темблекѣ. -- Ради жизни вашей,-- снова воскликнулъ монахъ,-- возвратитесь скорѣй изъ Темблека и, не хороня вашего гидальго, если не хотите похоронить и насъ, поспѣшите со своимъ разсказомъ... -- Дѣло въ томъ,-- заговорилъ опять Санчо,-- что когда они оба стали садиться къ столу... Мнѣ кажется, что я ихъ какъ сейчасъ вижу предъ собою..." Герцогу и герцогинѣ большое удовольствіе доставляло неудовольствіе, которое вызывали въ добромъ монахѣ паузы и остановки, которыми Санчо разбивалъ свой разсказъ, а Донъ-Кихота пожиралъ сдерживаемый гнѣвъ. "Такъ я говорю,-- сказалъ снова Санчо,-- что когда оба они садились за столъ, крестьянинъ настаивалъ на томъ, чтобы во главѣ стола занялъ мѣсто гидальго, а гидальго настаивалъ, чтобы тамъ сѣлъ его гость, говоря, что у него всякій долженъ дѣлать то, что онъ приказываетъ. Но крестьянинъ, который чванился своей вѣжливостью и своей благовоспитанностью, ни за что не хотѣлъ согласиться на это, пока гидальго, потерявъ терпѣніе, не положилъ ему обѣихъ рудъ на плечи и силой не заставилъ его сѣсть, сказавъ ему: "пентюхъ, гдѣ бы я ни сѣлъ, я всегда буду во главѣ стола". Вотъ моя исторія, и я, право, думаю, что она здѣсь не такъ ужъ не кстати."

Донъ-Кихотъ краснѣлъ, блѣднѣлъ и принималъ всевозможные цвѣта, которые на его бронзоваго цвѣта лицѣ казались радужными. Герцогъ и герцогиня сдержали свой смѣхъ, чтобы не смутить Донъ-Кихота окончательно, потому что они поняли насмѣшку Санчо, и, чтобы перемѣнить разговоръ и не дать Санчо выпалить новый вздоръ, герцогиня спросила Донъ-Кихота, какія извѣстія получилъ онъ отъ госпожи Дульцинеи и не послалъ ли онъ ей на дняхъ въ подарокъ великановъ или маландриновъ {Маландринами въ эпоху крестовыхъ походовъ назывались арабскіе разбойники, наводнявшіе Сирію и Египетъ. Это слово осталось въ нарѣчіяхъ южныхъ народовъ для обозначенія вора на большой дорогѣ или морскихъ разбойниковъ, и въ рыцарскихъ романахъ оно встрѣчается весьма часто.}, потому что онъ, конечно, побѣдилъ ихъ еще нѣсколько. "Сударыня,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- мои несчастія, хоти у нихъ и было начало, никогда не будутъ имѣть конца. Великановъ я побѣдилъ; маландривовъ я ей послалъ, но какъ они могли ее найти, когда она заколдована и превращена въ безобразнѣйшую крестьянку, какую только можно себѣ представить? -- Я ничего въ этомъ не понимаю? -- перебилъ Санчо Панса:-- мнѣ она показалась самымъ красивымъ существомъ въ мірѣ. По крайней мѣрѣ, легкостью и прыжками она, я хорошо знаю, заткнетъ за поясъ любого канатнаго плясуна. Честное слово, госпожа герцогиня,-- она вспрыгиваетъ съ земли на ослицу какъ кошка. -- Вы ее видѣли заколдованною, Санчо? -- спросилъ герцогъ. -- Какъ, видѣлъ ли я ее!-- отвѣчалъ Санчо,-- какой же чортъ, если не я, и распространилъ первый исторію о колдовствѣ? Она, клянусь Богомъ, тамъ же заколдована, какъ и мой отецъ."

Духовникъ, услыша, что рѣчь идетъ о великанахъ, маландринахъ, колдовствѣ, началъ уже подозрѣвать, что этотъ новый пришелецъ и есть тотъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, исторію котораго обыкновенно читалъ герцогъ, за что онъ не разъ упрекалъ его, говоря, что нелѣпо читать подобныя нелѣпости. Когда онъ убѣдился въ томъ, что подозрѣніе его вѣрно, онъ, полный гнѣва, обратился къ герцогу и сказалъ: "Вашей свѣтлости, милостивѣйшій государь, придется отдать Богу отчетъ въ томъ, что дѣлаетъ этотъ бѣдный человѣкъ. Этотъ Донъ-Кихотъ или Донъ-Дуракъ, или какъ его тамъ зовутъ, не настолько, я думаю, безуменъ, какъ вашей свѣтлости хочется сдѣлать его, давая ему поводъ спустить узду его наглости и его причудамъ. " Потомъ, обращаясь къ Донъ-Кихоту, онъ прибавилъ: "А вамъ, исковерканная голова, кто всадилъ въ мозгъ увѣренность, что вы странствующій рыцарь, что вы побѣждаете великановъ и задерживаете маландриновъ? Ступайте съ Богомъ, возвратитесь домой, воспитывайте своихъ дѣтей, если они у васъ есть, смотрите за своимъ добромъ и перестаньте бѣгать по свѣту, какъ бродяга, ротозѣй и посмѣшище для всѣхъ, кто васъ знаетъ и не знаетъ. Какого.діавола вы выдумали, что были и что теперь есть странствующіе рыцари? Какіе въ Испаніи великаны и какіе маландрины въ Ламанчѣ? Гдѣ вы видѣли заколдованныхъ Дульциней и всѣ эти глупости, которыя о васъ разсказываютъ!"

Донъ-Кихотъ съ молчаливымъ вниманіемъ выслушалъ рѣчь почтенной особы. Но, увидѣвъ, что онъ, наконецъ, замолчалъ, онъ, не обращая вниманія на знатныхъ хозяевъ, съ угрожающимъ видомъ и съ лицемъ, пылающимъ отъ гнѣва, поднялся съ мѣста и воскликнулъ.... Но этотъ отвѣтъ заслуживаетъ особой главы".

ГЛАВА XXXII.

Объ отвѣтѣ Донъ-Кихота своему критику и о другихъ важныхъ и интересныхъ событіяхъ.

Итакъ, выпрямившись во весь ростъ и дрожа съ ногъ до головы какъ въ эпилептическомъ припадкѣ, Донъ-Кихотъ воскликнулъ взволнованно и быстро: "Мѣсто, гдѣ я нахожусь, присутствіе лицъ, предъ которыми я нахожусь, уваженіе, которое я питаю и буду всегда питать къ званію, которымъ облечена ваша милость, сковываютъ мнѣ руки къ основательному моему сожалѣнію. Поэтому, въ виду того, что я сказалъ и въ доказательство того, что знаетъ весь свѣтъ, что оружіе приказнаго люда есть то же, что и оружіе женщинъ, то есть языкъ, я вступлю своимъ языкомъ въ равный бой съ вашей милостью, отъ которой скорѣй можно было бы ждать добрыхъ совѣтовъ, нежели постыдныхъ упрековъ. Священныя и благонамѣренныя увѣщанія даются въ другой обстановкѣ и въ другой формѣ. Во всякомь случаѣ, такъ публично и съ такой язвительностью поносить меня значитъ перейти всякія границы справедливаго увѣщанія, которому приличествуетъ основываться скорѣе на кротости, нежели на рѣзкости, и нехорошо, не имѣя никакого представленія о грѣхѣ, который осуждаютъ, называть грѣшника безо всякой церемоніи безумцемъ и дуракомъ. Но скажите мнѣ, какое безуміе совершилъ я на вашихъ глазахъ, за которое вы осуждаете меня, отправляете смотрѣть за своимъ домомъ я ухаживать за своей женой и дѣтьми, не зная даже, есть ли у меня дѣти и жена? Развѣ вамъ больше нечего дѣлать кромѣ того, чтобы вторгаться безъ разбору въ чужіе дома и управлять ихъ господами? и хорошо ли, воспитавшись въ тѣсной оградѣ какого-либо пансіона, не видавши свѣта болѣе того, что могутъ заключать въ себѣ двадцать или тридцать миль въ окружности, сразу предписывать законы рыцарству и судить странствующихъ рыцарей? Развѣ это пустое занятіе, развѣ это дурно потраченное время, когда его употребляютъ на то, чтобы объѣзжать свѣтъ, въ поискахъ не сладости его, а его шиповъ, чрезъ которые добродѣтельные люди восходятъ къ безсмертію? Если бы меня считали дуракомъ дворяне, люди превосходныя, благородные, высокаго происхожденія, ахъ! тогда я почувствовалъ бы неизгладимое оскорбленіе; но что педанты, никогда не ходившіе путями рыцарства, принимаютъ меня за безумца, я смѣюсь надъ этимъ, какъ надъ ничтожнѣйшей вещью. Рыцарь я есмь и рыцаремъ умру, если такъ угодно Всевышнему. Одни идутъ широкой дорогой тщеславной гордости; другіе -- дорогой низкой и раболѣпной лести; третьи -- путемъ обманчиваго ханжества, и нѣкоторые, наконецъ,-- путемъ искренней религіозной вѣры. Что касается меня, то, руководимый своей звѣздой, и шествуя узкой тропой странствующаго рыцарства; пренебрегая въ исполненіи своего призванія богатствомъ, но не честью, я отомстилъ за обиды, уничтожилъ несправедливость, наказалъ заносчивость, побѣдилъ великановъ и смѣло пошелъ навстрѣчу чудовищамъ и привиденіямъ. Я влюбленъ только потому, что это неизбѣжно для странствующихъ рыцарей; но, будучи влюбленъ; я не принадлежу въ безнравственнымъ влюбленнымъ, а къ влюбленнымъ сдержаннымъ и платоническимъ. Мои намѣренія всегда направлены къ доброй цѣли, то есть къ принесенію добра всѣмъ и зла никому. Тотъ, кто такъ думаетъ, кто такъ дѣйствуетъ, кто стремится все это выполнить, заслуживаетъ ли того, чтобы быть названнымъ дуракомъ, ссылаюсь на васъ, ваши свѣтлости, сіятельные герцогъ и герцогиня. -- Хорошо, клянусь Богомъ, хорошо! -- воскликнулъ Санчо.-- Не говорите болѣе ничего въ свою защиту, мой господинъ и хозяинъ, потому что больше и сказать нечего, и думать нечего, и доказывать нечего. Впрочемъ, такъ какъ этотъ господинъ утверждаетъ, какъ сейчасъ сдѣлалъ, что странствующихъ рыцарей и нѣтъ и не было, то что же удивительнаго, что онъ ни слова не знаетъ о предметахъ, о которыхъ говорилъ? -- Ужъ не тотъ ли вы, братецъ,-- спросилъ духовникъ -- Санчо Панса, о которомъ говорятъ, что господинъ его обѣщался дать ему островъ? -- Да, конечно, это я,-- отвѣчалъ Санчо;-- я заслуживаю этого такъ-же, какъ всякій другой. Я изъ тѣхъ о которыхъ говорятъ: "Съ кѣмъ поведешься, отъ того наберешься" и изъ тѣхъ также, о которыхъ говорятъ: "Скажи, съ кѣмъ ты знакомъ, и я скажу, кто ты", и еще изъ тѣхъ, о которыхъ говорятъ: "Ласковый теленокъ двухъ матокъ сосетъ". Я привязался къ доброму господину и много мѣсяцевъ къ ряду нахожусь съ нимъ и стану самъ совсѣмъ другимъ, съ Божьяго позволенія. Да здравствуетъ онъ и да здравствую я! потому что у него не будетъ недостатка въ имперіяхъ, чтобы повелѣвать ими, и у меня въ островахъ, чтобы управлять ими. -- Нѣтъ, не будетъ недостатка, другъ Санчо,-- воскликнулъ герцогъ,-- и я отъ имени господина Донъ-Кихота дамъ вамъ въ управленіе островъ, который у меня сейчасъ вакантенъ и значеніе котораго не изъ маловажныхъ. -- Стань на колѣни,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и облобызай ноги его свѣтлости за милость, тебѣ оказанную."

Санчо поспѣшилъ исполнить приказаніе. Увидя это, духовникъ съ гнѣвомъ и злобой всталъ изъ-за стола. "Клянусь одѣяніемъ, которое я ношу! -- вскричалъ онъ.-- Я чуть не сказалъ, что ваша свѣтлость также безумны, какъ и эти грѣшники. Какъ имъ не быть безумными, когда люди разумные поощряютъ ихъ безуміе? Ваша свѣтлость можете оставаться съ ними, пока они находятся въ этомъ домѣ, а я удалюсь въ свой домъ и избавлю себя отъ необходимости осуждать то, чего исправить не могу." Съ этими словами онъ ушелъ, не прибавивъ болѣе ни слова и не съѣвъ болѣе ни куска, и никакія просьбы не могли его остановить. И то правда, что герцогъ не особенно и настаивалъ, потому что его разбиралъ неудержимый смѣхъ при видѣ дерзкой ярости духовника.

Нахохотавшись вволю, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту: "Ваша милость, господинъ рыцарь Львовъ, отвѣтили такъ надменно, такъ побѣдоносно, что вамъ болѣе нечего мстить за эту обиду, которая только съ виду кажется безчестіемъ, на самомъ же дѣлѣ не можетъ назваться безчестіемъ, такъ какъ монахи, какъ извѣстно вашей милости, подобно женщинамъ оскорблять не могутъ. -- Это правда,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и причина этого заключается въ томъ, что кто не можетъ быть оскорбляемъ, тотъ никого не можетъ и оскорблять. Женщины, дѣти и духовныя лица, не могущія защищаться, даже когда ихъ оскорбляютъ, не могутъ получать оскорбленій. Въ сущности между безчестіемъ и оскорбленіемъ только и есть разницы, какъ вашей свѣтлости извѣстно лучше, чѣмъ мнѣ, что безчестіе наноситъ тотъ, кто можетъ его нанести, наноситъ и настаиваетъ на немъ, а оскорбленіе можетъ нанести всякій, не нанося безчестія. Предположимъ, напримѣръ, что кто-нибудь ходитъ безцѣльно по улицѣ; вдругъ являются девять вооруженныхъ человѣкъ и наносятъ ему палочные удары; онъ беретъ шпагу въ руки и хочетъ исполнить свой долгъ; но многочисленность непріятеля мѣшаетъ ему исполнить свой долгъ, т. е. отомстить. Этотъ человѣкъ оскорбленъ, но не обезчещенъ. А вотъ и другой примѣръ, который подтвердитъ туже истину. Одинъ человѣкъ поворачивается спиной, а другой подходитъ сзади и ударяетъ его палкой, но сейчасъ же послѣ удара бросается бѣжать, не дожидаясь, пока оскорбленный обернется. Полученный палочный ударъ получилъ оскорбленіе, но не безчестіе, потому что послѣднее, чтобы быть таковымъ, должно быть поддержано. Если бы нанесшій ударъ, хотя и измѣннически, остался на мѣстѣ, ожидая непріятеля, то побитый былъ бы и оскорбленъ, и вдобавокъ еще, и обезчещенъ: оскорбленъ потому, что его измѣннически побили, а обезчещенъ потому, что тотъ, кто его побилъ, поддержалъ то, что сдѣлалъ, оставшись на мѣстѣ, а не бросившись бѣжать. Такимъ образомъ, но законамъ дуэли, можетъ бытъ оскорбленъ, но не обезчещенъ. Въ самомъ дѣлѣ, ни дѣти, ни женщины не чувствуютъ оскорбленій: они не могутъ бѣжать и не имѣютъ основаній ждать. Тоже можно сказать и о служителяхъ святой вѣры, потому что у всѣхъ этихъ лицъ нѣтъ ни наступательнаго, ни оборонительнаго оружія. Поэтому, хотя они по естественному праву обязаны защищаться, оскорблять они не обязаны никого; и хотя я сейчасъ говорилъ, что могъ быть оскорбленъ, но теперь я говорю, что вы ни какомъ случаѣ не могъ быть оскорбленъ, потому что кто не можетъ получать оскорбленія, тотъ тѣмъ болѣе не можетъ и наносить ихъ. По всѣмъ этимъ причинамъ я не долженъ сердиться и дѣйствительно не сержусь на оскорбленія, которыя нанесъ мнѣ этотъ славный человѣкъ. Но я желалъ бы, чтобъ онъ немного подождалъ для того, чтобъ я могъ дать ему понять заблужденіе, въ которое онъ впадаетъ, говоря, что на этомъ свѣтѣ нѣтъ и никогда не было странствующихъ рыцарей. Если бы Амадисъ или какой-нибудь отпрыскъ его рода услышалъ это святотатство, я думаю, что его святѣйшеству не поздоровилось бы." О, я могу поклясться,-- вскричалъ Санчо,-- что они бы такъ хорошо отдѣлали его, что онъ разлетѣлся бы пополамъ, какъ бомба или перезрѣлая дыня. Не таковскіе они были, можно сказать, чтобы позволять кому-нибудь наступать на свои головы! клянусь святымъ крестомъ, я увѣренъ, что если бы Рейналъдъ Монтальванскій слышалъ, какъ этотъ несчастный человѣчекъ разводилъ тутъ турусы на колесахъ, онъ бы такъ шлепнулъ его по губамъ, что тотъ бы три года не могъ говорить. Съ ними шутки плохія, и ему бы не сдобровать съ ними." Герцогиня хохотала до упаду, слушая Санчо, и рѣшила про себя, что онъ еще забавнѣе и безумнѣе своего господина. Впрочемъ, въ то время многое были того же мнѣнія.

Наконецъ, Донъ-Кихотъ успокоился, и обѣдъ закончился мирно. Когда вставали изъ-за стола, въ комнату вошли четыре дѣвушки, изъ которыхъ одна несла серебряный тазъ, другая такой же рукомойникъ, третья два роскошныхъ бѣлыхъ полотенца, четвертая съ засученными по локоть бѣлыми руками (онѣ не могли не быть бѣлы) несла кусокъ неаполитанскаго мыла. Первая подошла и развязно поднесла тазъ къ подбородку Донъ-Кихота, который не сказалъ ни слова, и хотя очень удивися, но объяснилъ себѣ это мѣстнымъ обычаемъ мыть вмѣсто рукъ бороду. Поэтому онъ по возможности вытянулъ впередъ свою бороду, и дѣвушка съ рукомойникомъ стала наливать воду, а принесшая мыло принялась намыливать ему бороду, покрывая снѣжными хлопьями (мыльная пѣна была не менѣе бѣла) не только подбородокъ, но и все лицо послушнаго рыцаря до самыхъ глазъ, такъ что ему даже пришлось закрыть ихъ. Герцогъ и герцогиня, не предупрежденные объ этой штукѣ, съ любопытствомъ ждали, чѣмъ кончится эта странная чистка. Покрывъ все лицо рыцаря мыльной пѣной, дѣвушка сдѣлала видъ, будто у нея не хватило воды, и послала другую принести еще воды, прося Донъ-Кихота минутку подождать. Та ушла, а Донъ-Кихотъ остался въ самомъ необыкновенномъ и смѣшномъ видѣ, какой только можно себѣ вообразить. Всѣ присутствующіе, которыхъ было немало, смотрѣли на него, и можно было счесть за чудо, что они удержались отъ смѣха при видѣ его вытянутой на цѣлый аршинъ болѣе чѣмъ посредственно черной шеи, закрытыхъ главъ и намыленной бороды. Шалуньи горничныя стояли съ опущенными глазами, не смѣя поднять ихъ на своихъ господъ, которые задыхались отъ гнѣва и смѣха и не знали, что имъ дѣлать: наказать ли дерзкихъ горничныхъ или похвалить за удовольствіе, которое онѣ имъ доставили видомъ Донъ-Кихота въ такомъ плачевномъ положеніи.

Наконецъ, горничная съ рукомойникомъ вернулась, и Донъ-Кихота обмыли. Послѣ этого дѣвушка, державшія полотенца, тщательно вытерла и обсушила рыцаря, и всѣ четыре горничныя, низко присѣвъ, хотѣли удалиться; но герцогъ, боясь чтобъ Донъ-Кихотъ не догадался о сыгранной съ нимъ шуткѣ, подозвалъ къ себѣ дѣвушку съ тазомъ и сказалъ ей: "Вымой меня тоже, только смотри, чтобъ у тебя хватило воды." Дѣвушка, столь же сообразительная сколь и ловкая, поспѣшила подставить тазъ къ лицу герцога какъ содѣлала съ Донъ-Кихотомъ, и всѣ четверо принялись его мыть, намыливать, обтирать и осушать, затѣемъ опять присѣли и удалились. Впослѣдствіи герцогъ говорилъ, что еслибъ онѣ не вымыли его, точно такъ же, какъ Донъ-Кихота, онъ бы наказалъ ихъ за дерзость, которую онѣ впрочемъ загладили тѣмъ, что и его намылили {Въ Miscelania Донъ Луиса Запата описана почти подобная же шутка, сыгранная съ однимъ португальскимъ дворяниномъ у графа де Бенавенте. Быть можетъ, Сервантесь заимствовалъ оттуда мысль о шуткѣ какъ Донъ-Кихотомъ.}.

Санчо весьма внимательно слѣдилъ за церемоніей намыливанія. "Пресвятая Богородица! -- пробормоталъ онъ про себя. -- Ужъ не въ обычаѣ ли здѣсь, чего добраго, мыть бороды и оруженосцамъ, какъ господамъ? Клянусь Богомъ и моей душой, это было бы для меня совсѣмъ не лишнее; а кабы меня да еще бритвой поскребли, такъ я-бы сказалъ имъ большое спасибо. -- Что вы тамъ бормочете, Санчо?-- спросила герцогиня. -- Я говорю, сударыня; что при дворахъ другихъ принцевъ я слыхалъ, что послѣ дессерта всегда обливаютъ водой руки, а не намыливаютъ бороды, и стало быть, вѣкъ живи, вѣкъ учись. Еще говорятъ, что больше лѣтъ, то больше бѣдъ; а я думаю, что такое мытье можно скорѣе назвать удовольствіемъ, чѣмъ бѣдой. -- Такъ нечего вамъ и горевать, Санчо,-- отвѣтила герцогиня: -- я прикажу своимъ горничнымъ намылить васъ и даже вымыть въ щелокѣ, если хотите. -- Ну, пока съ меня довольно будетъ вымыть и бороду, а что послѣ будетъ, рѣшитъ Богъ. -- Дворецкій! -- сказала герцогиня. -- Разспросите добраго Санчо, чего ему хочется, и смотрите, чтобы всѣ его желанія были въ точности выполните." Дворецкій отвѣтилъ, что для господина Санчо будитъ сдѣлано все, что онъ потребуетъ. Затѣмъ онъ ушелъ обѣдать, уведя съ собою Санчо, между тѣмъ какъ Донъ-Кихотъ остался съ хозяевами за столомъ, и разговоръ ихъ, переходя съ предмета на предметъ, постоянно вертѣлся около событій, касавшихся оружія и странствующаго рыцарства.

Герцогиня попросила Донъ-Кихота описать и изобразить ей, призвавъ на помощь свою замѣчательную память, красоту и черты госпожи Дульцинеи Тобозской. "Судя по славѣ о ея прелестяхъ, -- сказала она,-- я должна предположить, что она несомнѣнно первая красавица не только въ мірѣ, но и въ Ламанчѣ." Донъ-Кихотъ вздохнулъ, выслушавъ слова герцогиня, и отвѣтилъ: "Если бъ я могъ извлечь изъ груди моей сердце и положить его предъ очи вашего величія, здѣсь, на этомъ столѣ, на блюдѣ, я избавилъ бы свой языкъ отъ труда выражать то, о чемъ едва можно подумать, потому что ваша свѣтлость увидѣли бы тогда мою даму, какъ живую. Но зачѣмъ стану я теперь изображать точку за точкой и описывать черту за чертой прелести безподобной Дульцинеи? О, это бремя, достойное лучшихъ плечъ, чѣмъ мои! Это предпріятіе, для котораго нужны кисти Парразія, Тиманта и Аппеллеса, чтобъ изобразить ее на полотнѣ и на деревѣ, рѣзецъ Лизиппа, чтобы выгравировать ее на мраморѣ и бронзѣ; цицероновская и демосѳеновская реторика, чтобъ достойнымъ образомъ восхвалить ее!-- Что значитъ демосѳеновская, господинъ Донъ-Кихотъ? -- спросила герцогиня. Я такого выраженія никогда въ жизни не слыхивала. -- Демосѳеновская реторика,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- это тоже, что реторика Демосѳена, какъ цицероновская значитъ реторика Цицерона, потому что они въ самомъ дѣлѣ были величайшими въ мірѣ реторами.-- Конечно,-- подтвердилъ герцогъ,-- и твой вопросъ довольно безсмысленъ. Но тѣмъ не менѣе, господинъ Донъ-Кихотъ сдѣлалъ бы намъ величайшее удовольствіе, если бы описалъ свою даму. Я увѣренъ, что малѣйшій набросокъ, малѣйшій эскизъ ея прелестей возбудилъ бы зависть въ самихъ красивыхъ женщинахъ. -- О, я съ удовольствіемъ сдѣлаю это, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- если только приключившееся съ нею недавно несчастье не изгладило изъ моей памяти ея чертъ. Это несчастье такого рода, что я готовъ скорѣе плакать, чѣмъ описывать ее. Ваши свѣтлости должны знать, что когда я недавно явился поцѣловать у нея руки и попросить у нея благословенія, выслушать ея приказанія для этого третьяго моего похода, я вмѣсто нея встрѣтилъ совершенно иную личность. Я нашелъ ее заколдованной и превращенной изъ принцессы въ крестьянку, изъ красавицы въ урода, изъ ангела въ дьявола, изъ благоухающей въ зачумленную, изъ благовоспитанной въ неотесанную грубіянку, изъ чинной и скромной въ попрыгунью, изъ свѣта въ мракъ, словомъ -- изъ Дульцинеи Тобозской въ тупое отвратительное животное. -- Пресвятая Дѣва! -- вскричалъ испуганно герцогъ:-- какой же презрѣнный сдѣлалъ міру такое зло? кто осмѣлился отнять у нея красоту, которая была радость міра, грацію ума, составлявшую его наслажденіе, и цѣломудріе, составлявшее его гордость? -- Кто?-- переспросилъ Донъ-Кихотъ,-- кто же, какъ не одинъ изъ тѣхъ безчисленныхъ чародѣевъ, которыхъ зависть вѣчно преслѣдуетъ меня, одинъ изъ проклятаго отродья, рожденнаго на свѣтъ лишь для того, чтобъ помрачать и уничтожать храбрые подвиги добрыхъ и придавать блескъ и славу кознямъ злыхъ? Чародѣи преслѣдовали меня, чародѣи преслѣдуютъ и чародѣи будутъ преслѣдовать, пока не повергнутъ меня и мои высокіе рыцарскіе подвиги въ бездонную пучину забвенія. Они поражаютъ и ранятъ меня именно въ то мѣсто, которое, по ихъ мнѣнію, коего чувствительнѣе у меня; потому что отнять у странствующаго рыцаря его даму значитъ отнять у него глаза, которыми онъ смотритъ, солнце, которое ему свѣтитъ, и пищу, которая его питаетъ. Я уже много разъ говорилъ и теперь повторяю, что странствующій рыцарь безъ дамы то же, что дерево безъ листьевъ, зданіе безъ фундамента и тѣнь безъ отбрасывающаго ее предмета. -- Больше ужъ невозможно къ этому прибавить,-- сказала герцогиня. -- Но если вѣрить исторіи господина Донъ-Кихота въ томъ видѣ, какъ она появилась на свѣтъ Божій нѣсколько дней назадъ {Во многихъ мѣстахъ Сервантесъ старается связать вторую часть своей книги съ первой и съ этою цѣлью предполагаетъ промежутокъ между ними не въ десять лѣтъ, а въ нѣсколько дней.}, при всеобщемъ одобреніи всего міра, должно заключить, что ваша милость никогда не видали госпожи Дульцинеи, что эта дама не изъ міра сего, что это фантастическая дама, которую ваша милости создали въ своемъ воображеніи, украсивъ ее всѣми прелестями и совершенствами, какими вамъ благоугодно было ее надѣлить. -- По этому поводу можно сказать многое,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Богъ одинъ знаетъ, есть-ли на этомъ свѣтѣ Дульцинея или нѣтъ, фантастична ли она или дѣйствительна: это одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которыхъ провѣрка мы должна быть доводима до конца. Я не создалъ и не сочинилъ моей дамы: я вижу и созерцаю ее такою, какой должна быть дама, чтобы соединяя въ себѣ всѣ качества, могущія прославить ее болѣе всѣхъ другихъ женщинъ въ мірѣ, какъ незапятнанную красавицу, серьезную безъ гордости, цѣломудренно влюбленную, благодарную изъ обходительности и обходительную изъ добрыхъ побужденій; наконецъ, очень знатную, такъ какъ знаменитая кровь дѣлаетъ красоту блестящѣе и ярче сіяющею. Чѣмъ низкое происхожденіе. -- Это правда,-- замѣтилъ герцогъ.-- Но да позволитъ мнѣ господинъ Донъ-Кихотъ сказать, на что наводитъ меня чтеніе исторіи его подвиговъ. Изъ нея можно заключить, даже допуская существованіе Дульцинеи въ Тобозо или внѣ Тобозо и допуская, что она прекрасна въ такой степени, какъ описываетъ ваша милость; можно заключить, говорю я, что по знатности происхожденія она не можетъ сравняться съ Оріанами, Аластрахареями, Мадазимами {Оріана, любовница Амадиса Галльскаго, Аластрахарея, дочь Амадиса Греческаго и королевы Загары, и Мадазима, дочь Фамонгомодана, великана кипящаго озера, суть дамы рыцарскаго измышленія.} и многими другими въ томъ же родѣ, которыми наполнены исторіи, хорошо извѣстныя вашей милости.-- На это,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- я могу отвѣтить, что Дульцинея дочь своихъ дѣянія, что добродѣтели возвышаютъ происхожденіе и что слѣдуетъ болѣе уважать добродѣтельнаго человѣка низкаго происхожденія, нежели порочнаго знатной крови. Кромѣ того, Дульцинея обладаетъ нѣкоторыми качествами, которыя сдѣлаютъ ее достойной быть королевой со скипетромъ и короной; ибо достоинство прекрасной и добродѣтельной женщины можетъ производить величайшія чудеса, и если не формально, то, по крайней мѣрѣ, виртуально, она заключаетъ въ себѣ высочайшія судьбы человѣческія. -- Увѣряю васъ, господинъ Донъ-Кихотъ,-- возразила герцогиня,-- что ваша милость во всемъ, что говорите, стоите, какъ говорятся, твердой ногой и съ щупомъ въ рукахъ. Отнынѣ я сама буду вѣрить и заставлю всѣхъ въ домѣ и даже, если нужно, моего господина герцога вѣрить, что въ Тобозо есть Дульцинея, что она существуетъ въ нынѣшнее время, что она прекрасна и высокаго происхожденія и что она стоитъ того, что бы ей служилъ такой рыцарь, какъ господинъ Донъ-Кихотъ, что само по себѣ уже есть высшая похвала ей. Тѣмъ не менѣе, я не могу не чувствовать нѣкотораго сомнѣнія и не сердиться немного на Санчо Панса. Сомнѣніе мое состоитъ въ томъ, что если вѣрить упомянутой исторіи, названный Санчо Панса засталъ названную Дульцинею, когда принесъ ей посланіе отъ васъ, за просѣиваніемъ мѣшка съ хлѣбомъ, и хлѣбъ этотъ былъ, какъ говорятъ, рожь, что заставляетъ меня сомнѣваться въ высокомъ качествѣ ея знатности. -- Сударыня,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- ваше величіе должно знать, что все или, по крайней мѣрѣ, большая часть того, что со мной случается, происходитъ не такимъ обыкновеннымъ способомъ, какъ у другихъ странствующихъ рыцарей,-- по неисповѣдимымъ ли путямъ судебъ или вслѣдствіи козней какого-нибудь завистливаго волшебника. Всѣми дознано и удостовѣрено, что у большинства извѣстныхъ странствующихъ рыцарей было у каждаго свое особенное свойство: одного невозможно было очаровывать; другой обладалъ такимъ непроницаемымъ тѣломъ, что ему невозможно было наносить ранъ, какъ напримѣръ, знаменитый Роландъ, одинъ изъ двѣнадцати пэровъ Франціи, о которомъ разсказываютъ, что его невозможно было ранить ни въ одно мѣсто, кромѣ подошвы лѣвой ноги, да и то кончикомъ большой булавки, а не другимъ какимъ оружіемъ. Поэтому, когда Бергардо-дель-Карпіо хотѣлъ убить его въ Ронсевальской долинѣ, то, видя, что оружіе на него не дѣйствуетъ, схватилъ его руками, поднялъ съ земли и задушилъ, припомнивъ, какъ Геркулесъ убилъ Антеона, этого свирѣпаго гиганта, котораго считали сыномъ земли. Изо всего сказаннаго я заключаю, что возможно, что и у меня есть какое-нибудь особенное свойство; но не такое, чтобъ меня нельзя было ранить, такъ какъ опытъ показалъ мнѣ, что мое тѣло чрезвычайно нѣжно и вовсе не непроницаемо; и не такое, чтобъ меня нельзя было очаровать, такъ какъ меня уже сажали въ клѣтку, куда не могъ бы запереть меня и цѣлый свѣтъ, если бы тутъ не было замѣшано колдовство. Но я все-таки сумѣлъ освободиться отъ этого колдовства и думаю теперь, что никакое другое не сможетъ остановить меня. Видя, что со мной уже невозможно продѣлывать такихъ козней, волшебники и стали мстить мнѣ на томъ, что для меня всего дороже, и вздумали лишить меня жизни, отравивъ существованіе Дульцинея, которою и ради которой я только и живу. Такъ, я увѣренъ, что, когда мой оруженосецъ понесъ ей мое письмо, они превратили ее въ поселянку, занятую такимъ низкимъ дѣломъ, какъ просѣваніе хлѣба. Впрочемъ, я уже говорилъ, что зерна эти были не ржаныя и не пшеничныя, а восточныя жемчужины. Въ доказательство справедливости коихъ словъ скажу вашимъ свѣтлостямъ, что недавно, проѣзжая черезъ Тобозо, я нигдѣ не могъ разыскать дворцовъ Дульцинеи; а на другой день, въ то время какъ мой оруженосецъ Санчо видѣлъ ее въ настоящемъ ея видѣ, т. е. прекраснѣйшею въ мірѣ, мнѣ она показалась безобразной и грязной мужичкой, и притомъ еще наглой -- она, это олицетвореніе скромности. А такъ какъ я не околдованъ и по всѣмъ видимостямъ не могу быть околдовавъ, то, значитъ, околдована, оскорблена, измѣнена и превращена она. На ней отомстили мнѣ мои враги, и для нея я буду жить въ вѣчныхъ слезахъ, пока не увижу ее возвращенною въ прежнее ея состояніе. Я говорю все это для того, чтобъ никто не обращалъ вниманія на разсказъ Санчо о рѣшетѣ и ситѣ; потому что если Дульцинею преобразили для меня, то что удивительнаго, если ее преобразили и для него? Дульцинея хорошаго происхожденія и знатная дама: она происходятъ отъ благородныхъ фамилій, которыхъ въ Тобозо очень много и которыя древни и знатны. Правда, не малою долей своей знаменитости онѣ обязаны безподобной Дульцинеѣ, благодаря которой ея деревня станетъ извѣстна и прославится на многіе вѣка, какъ Троя прославилась благодаря Еленѣ и Испанія благодаря Кавѣ {Имя, данное арабскими лѣтописцами Флориндѣ, дочери графа Донъ-Юліана.}, но по большему праву и лучшей славой. Съ другой стороны, мнѣ хотѣлось бы убѣдить ваши милости, что Санчо Панса одинъ изъ лучшихъ оруженосцевъ, когда-либо служившихъ странствующимъ рыцарямъ. Онъ иногда говоритъ такія иетересныя глупости, что поневолѣ часто спрашиваешь себя, дѣйствительно ли онъ такъ простъ или это лукавство; у него бываютъ такія выходки, что его можно счесть за плутоватаго чудака, но случается, что онъ скажетъ и такую вещь, что всякій принялъ бы его за чистѣйшаго дурака. Онъ въ одно и то же время и сомнѣвается во всемъ, и вѣритъ всему, и когда я ожидаю, что онъ сейчасъ погрузятся въ пучину своей глупости, онъ вдругъ заносится на небеса. Словомъ, я не перемѣнилъ бы его на другого оруженосца, если бы мнѣ даже подарили за то цѣлый городъ. Поэтому я и сомнѣваюсь, хорошо ли я сдѣлаю, если отпущу его управлять тѣмъ островомъ, который ваша свѣтлость ему даровали. А между тѣмъ я замѣчаю въ немъ нѣкоторую способность къ управленію и полагаю, что онъ при хорошемъ руководствѣ сумѣетъ извлечь выгоду изо всякаго управленія, какъ король изъ своихъ данниковъ. Къ тому же мы уже по многимъ опытамъ знаемъ, что для того, чтобы быть правителемъ, не нужно ни большихъ талантовъ, ни большого образованія, потому что можно насчитать сотнями такихъ правителей, которые едва умѣютъ читать, а между темъ управляютъ подобно орламъ. Все дѣло въ томъ, чтобъ намѣренія ихъ были чисты и чтобъ они желали все дѣлать какъ слѣдуетъ. Всегда найдутся люди, которые сумѣютъ давать имъ совѣты и указывать, что дѣлать, чтобы быть настоящими правителями, а не юрисконсультами, чинящими судъ при посредствѣ ассесоровъ. Съ своей стороны, я посовѣтовалъ бы ему не быть лихоимцемъ, но и не поступаться также и ни однимъ изъ своихъ правъ. И къ этому я могъ бы прибавить множество другихъ мелочей, остающихся въ моемъ желудкѣ и которыя въ свое время выйдутъ оттуда на пользу Санчо и на благо острова, которымъ онъ будетъ управлять."

Тутъ разговоръ между герцогомъ, герцогиней и Донъ-Кихотомъ прервавъ былъ громкими криками и топотомъ многихъ ногъ по комнатамъ замка. Вдругъ Санчо вбѣжалъ въ столовую растерянный и съ тряпкой обмотанной въ видѣ нагрудника вокругъ шеи, а вслѣдъ за нимъ ворвалось нѣсколько мальчишекъ или, лучше сказать, нѣсколько кухонныхъ негодяевъ, изъ которыхъ одинъ несъ миску съ водой такого цвѣта и такого запаха, что въ ней сейчасъ же можно было призвать помои. Этотъ поваренокъ гонялся за Санчо и старался всѣми силами подставить ему миску къ самому подбородку, тогда какъ другой дѣлалъ видъ, что собирается мыть его. "Что это, братцы? -- спросила герцогиня.-- Что это такое и что вы хотите дѣлать съ этимъ славнымъ малымъ? Какъ же такъ? Забыли вы, что ли, что онъ назначенъ губернаторомъ?" Поваренокъ брадобрѣй отвѣтилъ: "Этотъ господинъ не хочетъ дать себя вымыть по обычаю, какъ вымылись нашъ господинъ герцогъ я его господинъ. -- Неправда, я хочу! -- возразилъ Санчо, задыхаясь отъ гнѣва.-- Но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вода была почище, полотенце посвѣжѣе и руки у тебя не такъ грязны. Между моимъ господиномъ и мною вовсе не такая громадная разница, чтобъ его мыли ангельской водой {Такъ называлась пахучая вода, бывшая очень въ модѣ во времена Сервантеса. Въ составъ этой ангельской воды (Aqua de angeles) входили красныя розы, бѣлыя розы, трилистникъ, лаванда, жимолость, померанцевые цвѣты, тимьянъ, лилія, гвоздика и апельсины.}, а меня дьявольской. Обычаи всѣхъ странъ и княжескихъ дворцовъ тѣмъ и хороши, что никому не дѣлаютъ непріятности; а здѣшній обычай умыванія хуже всякаго нападенія. У меня борода чистая, и мнѣ не нужно такихъ прохлажденій. Пусть только кто-нибудь сунется вымыть меня или дотронуться хоть до одного волоска на моей головѣ, т. е. на подбородкѣ, съ позволенія сказать; я дамъ ему такого тумака, что мой кулакъ врѣжется въ его черепъ; потому что такія умыванія и церемоніи больше похожи на злыя шутки, чѣмъ на обходительность съ гостемъ."

Герцогиня падала со смѣху, видя гнѣвъ и слушая рѣчи Санчо. Что же касается Донъ-Кихота, то онъ вовсе не былъ доволенъ при видѣ своего оруженосца въ такомъ нарядѣ, съ грязной, жирной тряпкой вокругъ шеи и со свитой изъ кухонныхъ бездѣльниковъ. По этому, сдѣлавъ герцогу и герцогинѣ низкій поклонъ, какъ бы прося у нихъ позволенія говорить, онъ обратился къ дворнѣ и сказалъ ей наставительнымъ тономъ: "Эй, господа кавалеры! Пусть ваши милости оставятъ въ покоѣ этого малаго и убираются откуда пришли, или въ другое мѣсто, куда имъ будетъ угодно. Мой оруженосецъ не грязнѣе всякаго другого, и эта миска не для его шеи. Послушайтесь моего совѣта и оставьте его въ покоѣ, потому что ни онъ ни я шутокъ не любимъ". Санчо, какъ говорится, подхватилъ его слова и продолжалъ: "А не то пусть-ка сунутся ко мнѣ, и если я это стерплю, такъ теперь, значитъ, ночь. Пусть принесутъ гребень или что угодно и пусть поскребутъ мнѣ бороду, и если у меня найдется что-нибудь оскорбительное для чистоты, такъ я позволю обрить себя противъ шерсти."

Тутъ заговорила герцогиня, не перестававшая хохотать. "Санчо Панса,-- сказала она,-- правъ во всемъ, что онъ сказалъ, и будетъ правъ, чтобы вы сказалъ еще. Онъ навѣрное чистъ и совсѣмъ не нуждается въ мытьѣ, и если нашъ обычай не по немъ, такъ его добрая воля. Вы же, служители чистоты, выказали лѣнь и нерадивость и, можно сказать, чрезмѣрную дерзость, принеся для бороды такой особы, вмѣсто рукомойника изъ чистаго золота и голландскаго полотенца,-- деревянную миску и кухонную тряпку. Словомъ, вы злые люди, низкаго происхожденія и неучи и не можете, злодѣи такіе, не выказывать злобы, которую чувствуете къ оруженосцамъ странствующихъ рыцарей."Не только плуты мальчишки, но даже дворецкій, шедшій впереди ихъ, думали, что герцогиня говорятъ серьезно. Поэтому они, смущенные и пристыженные, сняли съ шеи Санчо тряпку, оставили его и скрылись.

Видя себя внѣ ужасной, по его мнѣнію, опасности, Санчо бросился на колѣни передъ герцогиней и сказалъ ей: "Отъ великихъ дамъ можно ждать и великихъ милостей. Милость же, которую ваша свѣтлость сейчасъ оказали мнѣ, такого рода, что за нее не иначе можно заплатить, какъ желаніемъ видѣть себя вооруженнымъ странствующимъ рыцаремъ, чтобы во всѣ время своей жизни служить такой великой принцессѣ. Я крестьянинъ, меня зовутъ Санчо Панса, я женатъ, у меня есть дѣти и я служу оруженосцемъ. Если я чѣмъ-нибудь изъ этихъ дѣлъ могу служить вашему величію, такъ не успѣете ваша барская милость приказать, какъ я уже полечу исполнять. -- Сейчасъ видно, Санчо,-- сказала герцогиня,-- что вы научились обходительности въ самой школѣ обходительности; я хочу сказать, что сейчасъ видно, что вы воспитаны подъ руководствомъ господина Донъ-Кихота, который представляетъ изъ себя сливки утонченныхъ вѣжливостей и цвѣтъ церемоній или циримоній, какъ вы говорите. Да хранитъ Богъ такого господина и такого слугу: одного, какъ компасъ странствующаго рыцарства, а другого, какъ звѣзду вѣрныхъ оруженосцевъ. Встаньте, другъ мой Санчо! И въ признательность за вашу обходительность, я постараюсь, чтобы герцогъ, мой господинъ, какъ можно скорѣе исполнилъ свое обѣщаніе насчетъ того губернаторства, о которомъ шла рѣчь."

На этомъ разговоръ превратился, и Донъ-Кихотъ пошелъ отдохнуть. Герцогиня спросила Санчо, не можетъ ли онъ отказаться отъ сна, чтобы провести нѣкоторое время съ нею и ея горничными въ прохладной комнатѣ. Санчо отвѣтилъ,-- что онъ имѣетъ, правда, обыкновеніе часа четыре или пять отдыхать лѣтомъ послѣ обѣда, но что въ угоду добротѣ ея свѣтлости онъ употребитъ всѣ усилія, чтобъ ни минутки не соснуть въ этотъ день, и послушно будетъ покоряться ея приказаніямъ. Сказавъ это, онъ вышелъ, а герцогъ далъ опять инструкціи относительно того, чтобъ съ Донъ-Кихотомъ обращались, какъ со странствующимъ рыцаремъ, не уклоняясь отъ обычая и способа, сообразно съ которыми, судя по книгамъ, обращались съ древними рыцарями.

0x01 graphic

ГЛАВА XXXIII.

O смачномъ разговорѣ, происшедшемъ между герцогиней, ея служанками и Санчо Панса, достойномъ прочтенія и вниманія.

Итакъ, исторія повѣствуетъ, что Санчо совсѣмъ не спалъ въ это послѣ-обѣда, а вѣрный своему слову, пошелъ, какъ только отобѣдалъ, съ визитомъ къ герцогинѣ, которую такъ забавляли его разговоры, что она усадила его около себя на табуретѣ, хотя Санчо изъ вѣжливости и отказывался сѣсть въ ея присутствіи. Но когда герцогиня сказала ему, чтобъ онъ сѣлъ, какъ губернаторъ, а говорилъ, какъ оруженосецъ, потому что въ этихъ двухъ званіяхъ онъ заслуживаетъ даже кресла Сида Руи Діаза Кампеадора {Это кресло Сада (escano) послѣдній завоевалъ въ Валенсіи, по словамъ его лѣтописцевъ, у внука туземнаго мавританскаго короля Али-Мамуна.}, онъ пожалъ плечами и повиновался. Всѣ горничныя и дуэньи герцогини окружили его, горя нетерпѣніемъ услышать его; но первая заговорила герцогиня. "Теперь, когда мы одни,-- сказала она,-- и когда никто васъ не слышитъ, я желала бы, чтобъ господинъ губернаторъ разъяснилъ мнѣ нѣкоторыя сомнѣнія, которыя возникли въ моемъ умѣ при чтеніи уже напечатанной исторіи великаго Донъ-Кихота. Вотъ первое изъ этихъ сомнѣній: такъ какъ добрый Санчо никогда не видалъ Дульцинеи -- я хочу сказать, госпожи Дульцинеи Тобозской, и такъ какъ онъ вовсе не относилъ ей письма господина Донъ-Кихота, которое осталось въ бумажникѣ въ Сіерра-Моренѣ, то какъ онъ осмѣлился выдумать отвѣтъ и наговорить, будто видѣлъ эту даму просѣвающею хлѣбныя зерна, когда все это было только ложью и насмѣшками, столь унизительными для доброй славы безподобной Дульцинеи и столь противорѣчащими обязанностямъ хорошихъ и преданныхъ оруженосцевъ?" При этихъ словахъ Санчо, ничего не отвѣчая, поднялся съ своего мѣста и волчьимъ шагомъ, съежившись и приложивъ палецъ къ губамъ, обошелъ всю комнату, тщательно заглядывая за всѣ драпировки. Послѣ этого онъ вернулся на мѣсто и сказалъ: "Теперь, сударыня, когда я видѣлъ, что никто насъ не подслушиваетъ, кромѣ присутствующихъ, я безъ страха и тревоги отвѣчу вамъ на то, о чемъ вы меня спрашиваете и о чемъ вамъ еще угодно будетъ спросить меня. Первое, что мнѣ нужно сказать вамъ, это -- что я считаю моего господина Донъ-Кихота какъ есть помѣшаннымъ, совсѣмъ таки по настоящему помѣшаннымъ, хотя онъ подчасъ и говоритъ такія вещи, которыя, по моему,-- да и всѣ, кто его слышитъ, такъ думаютъ -- до того умны, до того разумны и до того попадаютъ въ самую точку, что самъ сатана не могъ бы лучше говорить. И все жъ-таки, сказать по правдѣ и по совѣсти, я знаю вѣрно, что онъ помѣшанный. Ну, а когда такая вещь уже засѣла у меня въ головѣ, такъ я подчасъ и болтаю ему всякій вздоръ безъ головы и безъ ногъ, вотъ какъ про отвѣтъ на письмо, и какъ еще кое-что, что я продѣлалъ семь-восемь дней назадъ и что еще не записано въ исторіи, т. е. про очарованіе госпожи доньи Дульцинеи Тобозской: я его уговорилъ, что она заколдована, а это такая же правда, какъ что луна заколдована."

Герцогиня попросила его разсказать объ этомъ очарованіи или мистіфикацій, и Санчо разсказалъ все, какъ было, что немало позабавило его аудиторію. Послѣ этого герцогиня опять заговорила: "Все, что добрый Санчо сейчасъ разсказалъ, вызываетъ въ душѣ моей сомнѣніе, которое шепчетъ мнѣ на ухо: "Если Донъ-Кихотъ безуменъ, безразсуденъ и чудаковатъ, а его оруженосецъ Санчо Панса хорошо знаетъ это и тѣмъ не менѣе служитъ у него, сопровождаетъ его и вполнѣ вѣрить его обѣщаніямъ, то онъ безо всякаго сомнѣнія еще безумнѣе и глупѣе, чѣмъ его господинъ. А если это такъ, то ты отвѣтишь передъ Господомъ, госпожа герцогиня, что даешь Санчо Пансѣ островъ для управленія, потому что, кто не умѣетъ управлять самимъ собою, врядъ ли сумѣетъ управлять другими." -- Клянусь Богомъ, сударыня! -- вскричалъ Санчо,-- это сомнѣніе совершенно право. И скажите ему отъ моего имени, что оно можетъ говорить прямо и какъ ему угодно, потому что я признаю, что оно право, и что если бы у меня была хоть капелька смысла, я бы уже давно бросилъ своего господина. Но такъ, видно, угодно моей судьбѣ. и моей несчастной долѣ: я долженъ за нимъ слѣдовать; тутъ ничего не подѣлаешь, потому что мы изъ одной деревни, я ѣлъ его хлѣбъ, я очень люблю его, онъ такой благодарный, подарилъ мнѣ своихъ ослятъ, и потомъ я вѣренъ ему. Поэтому невозможно, чтобы насъ что-нибудь разлучило; развѣ только когда заступъ и лопата приготовятъ намъ постели. Если ваше величіе не желаете пожаловать мнѣ обѣщанное губернаторство -- ну что жъ! значитъ, такъ угодно Богу, и можетъ-быть, этотъ отказъ послужитъ мнѣ же на благо. Я хоть и дуракъ, а все-таки понялъ, отчего говорится: "Бодливой коровѣ Богъ рогъ не даетъ". Очень можетъ быть, что Санчо-оруженосецъ скорѣе попадетъ на небеса, чѣмъ Санчо-губернаторъ. И здѣсь такой же хорошій хлѣбъ, какъ во Франціи, и ночью всѣ кошки сѣры; несчастенъ тотъ, кто въ два часа вечера еще не завтракалъ; нѣтъ желудка, который былъ бы на одну пядь длиннѣе другого и который можно было бы, какъ говорится, заполнить сѣвомъ и соломой; у маленькихъ полевыхъ птичекъ Богъ и поставщикъ и экономъ, и четыре аршина толстаго куэнкскаго сукна грѣютъ больше, чѣмъ четыре аршина тонкаго сеговійскаго; когда мы уходимъ изъ свѣта, и насъ кладутъ въ землю, принцъ идетъ такой же узкой дорожкой, какъ и поденщикъ, и тѣло папы занимаетъ столько же мѣста, сколько тѣло простого причетника, хотя бы первый и былъ выше второго, потому что мы, чтобы влѣзть въ яму, съеживаемся, сжимаемся и уменьшаемся, или, лучше оказать, насъ заставляютъ съеживаться, сжиматься и уменьшаться, не спрашивая, нравится ли намъ это,-- до свиданія, добрый вечеръ! Такъ вотъ, если вашей милости не угодно пожаловать мнѣ островъ, какъ дураку, я сумѣю помириться съ этимъ, какъ умный человѣкъ. Слыхалъ я, что за крестомъ стоитъ чортъ и что не все то золото, что блестятъ. Слыхалъ я также, что земледѣльца Вамбу {Вамба царствовалъ въ готической Испаніи отъ 672 по 680 г.} взяли отъ плуга и воловъ, чтобы сдѣлать испанскимъ королемъ, и что короля Родрига {Родриго, послѣдній готскій король, побѣжденный Тарикомъ въ битвѣ при Гуадалете (711--712 г.)} взяли изъ парчи, удовольствій и роскоши, чтобы отдать его на съѣденіе змѣямъ -- если, конечно, куплеты старыхъ романсовъ не врутъ. -- Какъ, если не врутъ! -- вскричала дуэнья донья Родригесъ, находившаяся въ числѣ слушательницъ.-- Есть даже романсъ, въ которомъ сказано, что короля Родрига живымъ бросили въ яму, полную жабъ, змѣй и ящерицъ, и что черезъ два дня король сказалъ изъ глубины этой могилы тихимъ и плаченнымъ голосомъ: "Онѣ меня ѣдятъ, онѣ меня пожираютъ въ томъ мѣстѣ, которымъ я всего болѣе грѣшилъ {Ya me comea, ya me comen

Por do mas pecado habia.

Это не точная цитата изъ романса о покаяніи короля Родрига. (См. Cancionero general 1555 г., т. XVI, стр. 128). Стихи, вѣроятно, искажены переводомъ.}." Неудивительно поэтому, что онъ говорилъ, что хотѣлъ бы лучше быть крестьяниномъ, чѣмъ королемъ, когда его ѣли эти гадкія животныя."

Герцогиня не могла удержаться отъ смѣха, при видѣ простоты своей дуэньи. Удивленная разсужденіями и поговорками Санчо, она сказала: "Добрый Санчо уже, конечно, знаетъ что, разъ обѣщавъ что-нибудь, рыцарь старается исполнить обѣщаніе, хотя бы даже цѣною жизни. Мой мужъ и господинъ, герцогъ, хотя и не принадлежитъ къ числу странствующихъ рыцарей, тѣмъ не менѣе остается рыцаремъ. Значитъ, онъ сдержитъ свое обѣщаніе насчетъ острова, наперекоръ зависти и кознямъ свѣта. И такъ, Санчо можетъ ободриться: въ ту минуту, когда онъ всего менѣе будетъ этого ожидать, онъ вдругъ увидитъ себя важно возсѣдающимъ на губернаторскомъ посту своего острова, если только не промѣняетъ его на другой, болѣе прибыльный. Я только совѣтую ему хорошенько подумать о томъ, какъ онъ будетъ управлять своими вассалами, потому что, могу сказать, что они всѣ люди честные и хорошаго происхожденія. -- Что касается того, чтобы хорошо управлять,-- возразилъ Санчо,-- на этотъ счетъ мнѣ совѣтовать нечего, потому что я отъ роду милостивъ и всегда жалостливъ къ бѣднымъ. Не плюй въ колодецъ -- пригодится напиться. Но, клянусь именемъ моего святого, обманывать себя подтасовываніемъ костей я не дамъ. Я старая собака и понимаю тявъ-тявъ; я умѣю во-время протирать глаза и не даю пускать себѣ пыль въ глаза, потому что хорошо знаю, гдѣ у меня жметъ башмакъ. Я хочу этимъ сказать, что добрые всегда могутъ разсчитывать на мою руку, и дверь моя будетъ для нихъ открыта, а злымъ не дамъ ни ноги, ни доступа. Мнѣ сдается, что въ дѣлѣ управленія главное только начало, и очень можетъ быть, что уже черезъ двѣ недѣли я такъ же навострюсь въ губернаторскомъ ремеслѣ, какъ въ полевыхъ работахъ, среди которыхъ я родился и выросъ.-- Вы правы, Санчо,-- сказала герцогиня.-- Никто не родится обученнымъ, и епископы дѣлаются изъ людей, а не изъ камней. Но возвратимся къ нашему прежнему разговору объ околдованіи госпожи Дульцинеи: я считаю за вѣрное и вполвѣ доказанное, что явившаяся у Санчо мысль одурачить своего господина, убѣдивъ его, будто крестьянка сама Дульцинея Тобозская и то обстоятельство, что его господинъ не узналъ ея, произошло вслѣдствіе ея околдованія; я считаю за вѣрное, говорю я, что это была выдумка чародѣевъ, преслѣдующихъ господина Донъ-Кихота. Въ самомъ дѣлѣ, я знаю изъ очень вѣрныхъ источниковъ, что поселянка, такъ ловко вскочившая на свою ослицу, была дѣйствительно Дульцинея Тобозская, и что добрый Санчо, считая себя обманщикомъ, на самомъ дѣлѣ самъ былъ обманутъ. Это истина, въ которой можно сомнѣваться не болѣе, чѣмъ въ томъ, чего мы никогда не видали. Господинъ Санчо Панса долженъ звать, что и у насъ въ околодкѣ есть чародѣи, которые къ намъ расположены и которые попросту и на чистоту, безо всякихъ околичностей и увертокъ разсказываютъ намъ все, что происходитъ на свѣтѣ. Санчо можетъ мнѣ вѣрить: скакувшая крестьянка была Дульцинея Тобозская, которая такъ же очарована, какъ и мать, которая ее родила. Она явится передъ вами вдругъ въ настоящемъ своемъ видѣ именно тогда, когда мы этого всего менѣе будемъ ожидать, и тогда Санчо перестанетъ заблуждаться. -- Все это очень можетъ быть! -- вскричалъ Санчо. -- Теперь я стану вѣрить тому, что мой господинъ разсказываетъ, будто видѣлъ въ Монтезинской пещерѣ, гдѣ онъ видѣлъ, говоритъ, госпожу Дульцинею въ томъ же нарядѣ и въ томъ же видѣ, какъ я ему разсказывалъ, что видѣлъ ее, когда мнѣ вздумалось ее очаровать для собственнаго своего удовольствія. Все, вѣрно, было навыворотъ, какъ говорите ваша милость, моя дорогая, добрая барыня; потому что не моего глупаго ума дѣло было придумать въ одну минуту такую хитрую плутню, и я не считаю моего господина такимъ безумнымъ, чтобы мои жалкія убѣжденія могли заставить его повѣрить такой небылицѣ. А все-таки, сударыня, не считайте меня такимъ ужъ злымъ, потому что такой болванъ, какъ я, не обязавъ понимать всѣ хитрости и уловки подлыхъ волшебниковъ. Я выдумалъ эту штуку, чтобъ мнѣ не было нагоняя отъ моего господина Донъ-Кихота, а не для того, чтобъ его обидѣть; а если онъ все повернулъ вверхъ дномъ, такъ пусть Господь на небесахъ насъ разсудить. -- Совершенно вѣрно,-- согласилась герцогиня.-- Но скажите, Санчо, что вы говорите о Монтезинской пещерѣ? Мнѣ очень хотѣлось бы знать это." Санчо слово въ слово разсказалъ ей все, что уже было разсказано объ этомъ приключеніи.

Выслушавъ разсказъ, герцогиня сказала: "Изъ этого событія можно заключить, что если великій Донъ-Кихотъ говоритъ, что видѣлъ тамъ ту самую особу, которую Санчо видѣлъ при выходѣ изъ Тобозо, то это безо всякаго сомнѣнія, Дульцинея, и наши здѣшніе волшебники, значить, совершенно правдивы, хотя и черезчуръ любопытны. -- Что до меня,-- отвѣтилъ Санчо, то я говорю, что если госпожа Дульцинея Тобозская очарована, такъ тѣмъ хуже для нея. У меня нѣтъ охоты ссориться съ врагами моего господина, которые, видно, злы и многочисленны. По правдѣ сказать, та, которую я видѣлъ, была крестьянка: за крестьянку я ее принялъ и за крестьянку считаю, а если это была Дульцинея, такъ, право же, не мнѣ на то отвѣчать, а не то плохая выйдетъ штука. Пожалуй, меня станутъ корить на всѣхъ перекресткахъ: Санчо сказалъ, Санчо сдѣлалъ, Санчо вывѣдываетъ, Санчо выдумываетъ,-- точно Санчо Богъ вѣсть кто такой, а не тотъ самый Санчо, что странствуетъ по свѣту, что печатается въ книгахъ, какъ мнѣ сказывалъ Самсонъ Карраско, который по крайности баккалавръ изъ Саламанскаго университета; а эти люди врать не станутъ, если только не придетъ имъ на то охота, либо изъ отъ того выходитъ выгода. Значитъ, ничего меня и корить, а такъ какъ мой господинъ говорить, что "добрая слава лучше богатства", такъ пусть мнѣ только посадятъ на голову это губернаторство, и я покажу вамъ чудеса, потому что кто былъ хорошимъ оруженосцемъ, будетъ и хорошимъ губернаторовъ. -- Все, что Санчо говорилъ до сихъ воръ, подобно изреченіямъ Катона или заимствовано, по крайней мѣрѣ, изъ книги самого Мигеля Верино, florentibus occidit annis {Мигель Верино былъ авторъ элементарной книжки подъ заглавіемъ De puerorum moribus dieticha, по которой когда-то учились школьники. Сервантесъ, которому приходилось объяснять двустишія Верино въ классѣ учителя Хуана Лопеца де-Хоіосъ, вѣроятно, вспомнилъ и его эпитафію, сочиненную Политьеномъ и начинающуюся такъ:

Michael Verinus florentibus occidit annis,

Moribus ambiguum major an ingenio -- и т. д.}. Словомъ, говоря его выраженіями, подъ плохимъ плащомъ можетъ быть и хорошій нитухъ. -- Въ сущности, сударыня, -- отвѣчалъ Санчо,-- во всю свою жизнь я не пилъ изъ шалости; изъ жажды -- бывало, потому что я совсѣмъ не ханжа. Я пью, когда мнѣ приходитъ охота, a если нѣтъ охоты, такъ тогда, когда мнѣ дадутъ пить, потому что я не хочу корчить изъ себя нѣженки, и не хочу казаться невоспитаннымъ. Какое сердце можетъ быть такимъ каменнымъ, чтобы не отвѣтить на здравицу, предложенную другомъ? Но на брюхѣ шелкъ, a въ брюхѣ щелкъ. Оруженосцы странствующихь рыцарей пьютъ только воду, потому что всегда они находятся среди лѣсовъ, долинъ, горъ и скалъ, не встрѣчая нигдѣ и капли вина, хотя бы они отдавали за него зеинцу своего ока. -- Я думаю,-- отвѣчала герцогиня,-- но что касаетея настоящей минуты, то Санчо можетъ отправиться на отдыхъ. Потомъ мы поболтаемъ подольше и устроимъ, чтобы онъ поскорѣе могъ, какъ говоритъ онъ, надѣть на свою голову свое губернаторство.

Санчо снова поцѣловалъ руки герцогини и обратился къ ней съ мольбой оказать ему милость и наблюсти, чтобы его Сѣрому, зеницѣ его ока, оказано было большое вниманіе. -- Кто это, Сѣрый?-- спросила герцогиня. -- Это мой оселъ,-- сказалъ Санчо,-- котораго я обыкновенно называю Сѣрымъ, чтобы не назвать осломъ. Я просилъ эту госпожу дуэнью, когда вступвлъ въ этотъ замокъ, чтобы она позаботилась о немъ, но она разсердилась и покраснѣла такъ, какъ будто я сказалъ, что она стара и безобразна, a между тѣмъ это было бы для дуэній занятіе болѣе подходящее, нежели служить для парада въ залѣ.

О, Пресвятая Дѣва! какъ золъ былъ на этихъ дамъ одинъ гидальго, мой землякъ!-- Навѣрно, это былъ такой же мужикъ, какъ и вы,-- воскликнула дуэнья донья Родригесъ,-- потому что если бы онъ былъ дворяниномъ и хорошаго рода, онъ превозносилъ бы ихъ до небесъ. -- Будетъ, будетъ, -- сказала герцогиня,-- довольно. Пусть донья Родригесъ замолчитъ, a господинъ Санчо успоконтся. Забота о Сѣромъ останется моей обязанностью, a такъ какъ это любимое дѣтище Санчо, то я возьму его въ свои руки. -- Для него и конюшня хороша, -- отвѣчалъ Санчо,-- потому что ни онъ, ни я недостойны быть въ рукахъ вашей свѣтлости ни одного мгновенія; скорѣе бы я согласился, чтобы меня пырнули ножомъ. Хотя мой господинъ и говоритъ, что въ вѣжливости лучше пересолить, нежели недосолить, но въ вѣжливости относительно ословъ надо соблюдать мѣру и съ вѣсами въ рукахъ.

-- Хорошо,-- сказала герцогиня,-- такъ пусть Санчо возьметъ своего осла въ свое губернаторство: тамъ можно будетъ его угощатъ въ волю, и даже дать ему пенсію. -- Не смѣйтесь, госпожа герцогиня, -- отвѣчалъ Савчо.-- Не одного осла видѣлъ я среди правящихъ, и если я приведу своего, вещь это будетъ не новая." Эти выходки Савчо смѣшили и веселили герцогиню. Наконецъ она отослала его спать и передала герцогу о разговорѣ своемъ съ нимъ. Потомъ они сообща обсудили, какую разыграть съ Донъ-Кихотомъ шутку, которая совершенно подходила бы къ рыцарскому стилю, и въ этомъ родѣ они сыграли съ нимъ нѣсколько шутокъ, притомъ столь удачныхъ и хорошо задуманныхъ, что онѣ составили положительно лучшія событія во всей этой великой исторіи.

0x01 graphic

ГЛАВА XXXIV.

Гдѣ разсказано объ открытіи способа, какъ снять очарованіе съ несравненной Дульцинеи, что составляетъ одни изъ самыхъ удивительныхъ событіе въ этой книгѣ.

Герцогъ и герцогиня находили крайнее удовольствіе въ бесѣдахъ съ Донъ-Кихотомъ и Санчо. Но особенно удивляла герцогиню глупость Санчо, благодаря которой онъ сталъ вѣрить какъ въ непреложную истину, что Дульцинея Тобозская была заколдована, тогда какъ самъ онъ былъ и колдуномъ и мастеромъ всего этого дѣла. Утвердившись въ своемъ намѣреніи сыграть со своими гостями нѣсколько шутокъ, отдающихъ рыцарскими приключеніями, они воспользовались разсказомъ Донъ-Кихота о пещерѣ Монтезиноса и построили на этомъ чудесную выдумку. Отдавъ своимъ людямъ инструкціи и приказанія о томъ, что каждому изъ нихъ надлежало дѣлать. Герцогъ и герцогиня чрезъ шесть дней пригласили рыцаря на охоту за большимъ звѣремъ съ цѣлой командой псарей и собакъ, какую могло бы содержать развѣ только коронованное лицо. Донъ-Кихоту дали охотничью одежду, такъ-же какъ и Санчо, изъ зеленаго сукна тончайшей работы. Донъ-Кихотъ не захотѣлъ ее принять, сказавъ, что вскорѣ долженъ будетъ вновь приняться за суровое употребленіе оружія и что ему невозможно возить съ собою гардеробъ. Что касается Санчо, то онъ взялъ одежду, которую ему дали, съ намѣреніемъ продать ее при первомъ случаѣ, какой представится.

Когда день наступилъ, Донъ-Кихотъ надѣлъ на себя полное вооруженіе, a Санчо -- свое охотничье платье, и, сѣвъ на своего Сѣраго, котораго онъ не захотѣлъ оставить, хотя ему предлагали лошадь, замѣшался въ толпу охотниковъ. Герцогиня явилась въ изящномъ нарядѣ, a Донъ-Кихотъ, всегда вѣжливый и галантный, взялся за узду ея лошади {Этотъ родъ учтивости по отношенію къ дамамъ былъ употребителенъ не въ однихъ только рыцарскихъ книгахъ, гдѣ примѣровъ ему множество. Маріана разсказываетъ, что когда инфанта Изабелла послѣ трактата los toros de Guisando, обезпечившаго ей корону Кастиліи, показалась на улицахъ Сеговіи въ 1474 г., король Генрихъ IV, ея братъ, для оказанія ей чести, взялся за поводъ ея лошади.}, хотя герцогъ и попытался воспротивиться этому. Наконецъ они подъѣхали къ лѣсу, лежавшему между двумя высокими горами; потомъ, разставивъ посты, занявъ тропинки и распредѣлившись по различнымъ проходамъ, все общество принялось за охоту съ такимъ шумомъ и гамомъ, что одинъ другого не могъ слышать отчасти изъ-за собачьяго лая, отчасти изъ-за звуковъ охотничьихъ роговъ. Герцогиня сошла съ лошади и, взявъ въ руки острую рогатину, стала на мѣсто, гдѣ, какъ она знала, имѣли обыкновеніе проходить вепри. Герцогъ и Донъ Кихоть также сошли съ лошадей и помѣстились около нея. Санчо же сталъ позади всѣхъ, не сходя съ своего Сѣраго, котораго не рѣшался оставить изъ опасенія какой-либо бѣды.

Только-что заняли они свои мѣста, разставивъ по флангамъ большое число прислуги, какъ увидали бѣгущаго на нихъ, гонимаго охотниками и преслѣдуемаго собаками громаднаго вепря, который скрипѣлъ зубами и клыками и извергалъ пѣну изо рта. Увидавъ его, Донъ-Кихотъ тотчасъ схватилъ въ руку мечъ, сжалъ свой щитъ и храбро выступилъ ему навстрѣчу. Герцогъ сдѣлалъ то же самое со своей рогатиной, a герцогиня предупредила бы ихъ всѣхъ, если бы герцогъ не остановилъ ее. Одинъ Санчо, при видѣ страшнаго звѣря, пустилъ своего осла и со всѣхъ ногъ сталъ удирать; потомъ онъ попытался вскарабкаться на большой дубъ, но тщетно, потому что, взобравшись до средины ствола и ухватившись за вѣтку, чтобы дотянуться до вершины, онъ былъ такъ несчастенъ, что вѣтка отломилась и онъ, падая внизъ, повисъ на одномъ суку, не имѣя возможности добраться до земли. Почувствовавъ себя въ такомъ висячемъ положеніи, замѣтивъ, что зеленый его камзолъ разорванъ, и что ужасное животное, пробѣгая въ этомъ мѣстѣ, могло бы его достать, онъ сталъ издавать такія крики и съ такой настойчивостью просить о помощи, что всѣ, слышавшіе, но не видѣвшіе его, подумали, что онъ находится въ зубахъ какого-либо хищнаго звѣря.

Вепрь съ длинными клыками палъ наконецъ подъ ударами множества направленныхъ противъ него желѣзныхъ рогатинъ, и Донъ-Кихотъ, обернувшись въ ту сторону, откуда раздавались крики Санчо (голосъ котораго онъ узналъ), увидалъ его висящимъ на дубѣ, головой внизъ, и подъ нимъ его Сѣраго; который не покинулъ его въ бѣдѣ. Сидъ-Гамедъ говоритъ по этому поводу, что онъ очень рѣдко видѣлъ Санчо Панса безъ осла, a осла безъ Санчо, такъ велика была ихъ взаимная дружба и такую вѣрность хранили они одинъ къ другому. Донъ-Кихотъ подошелъ и отцѣпилъ Санчо, a тотъ, лишь только получилъ свободу, коснулся земли, осмотрѣлъ тотчасъ дыру на своемъ охотничьемъ платьѣ, которая и пронзила его душу до глубины, потому что онъ уже мысленно чуть не имѣніе купилъ на это платье.

Громаднаго вепря навьючили наконецъ на мула, и охотники, покрывъ его вѣтками розмарина и миртовыми букетами, съ торжествомъ привезли его, какъ останки непріятельскаго полководца, къ большимъ палаткамъ, разбитымъ среди лѣса. Тамъ оказался разставленнымъ и накрытымъ столъ такой изобильный, такой роскошный, что по немъ можно было судить о величіи и щедрости тѣхъ, кто его предлагалъ. Санчо, указывая на раны своего изорваннаго платья, сказалъ: "Еслибы это была охота на зайцевъ или малыхъ птицъ, мой камзолъ не былъ бы въ такомъ состояніи. Я не понимаю, какое удовольствіе ждать животное, которое, если схватитъ васъ своими клыками, можетъ отнять у васъ жизнь. Я помню, слышалъ, какъ въ одной старой пѣснѣ говорится: "Будь ты съѣденъ медвѣдемъ, какъ славный Фавила!"

-- Это былъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ, -- Готскій король {Фавила былъ, собственно, не готскій король. Онъ былъ преемникомъ Пелагія въ Астуріи. Его царствованіе или, вѣрнѣе, правленіе, длилось съ 737 по 739 г.}, который, отправившись на охоту за медвѣдями, былъ однимъ медвѣдемъ съѣденъ.

-- Это я и говорю,-- заговорилъ снова Санчо;-- я-бы не хотѣлъ, чтобы короли и принцы подвергалась подобнымъ опасностямъ, ища удовольствія, которое собственно не должно было бы быть удовольствіемъ, потому что состоитъ въ томъ, чтобы убить животное, которое не сдѣлало ничего дурного. -- Напротивъ, Санчо,-- отвѣчалъ герцогъ,-- вы очень ошибаетесь, потому что упражненіе въ охотѣ за большимъ звѣремъ болѣе подобаетъ и болѣе необходимо королямъ и принцамъ, нежели кому другому. Эта охота есть подобіе войны. Въ ней употребляются военныя хитрости, уловки и засады для побѣды надъ врагомъ безъ опасности для себя; въ ней подвергаешь себя сильнѣйшему холоду и невыносимой жарѣ; въ ней забываешь о снѣ и отдыхѣ; тѣло въ ней крѣпнетъ, мускулы становятся болѣе гибкими. Наконецъ, это такое дѣло, въ которомъ можешь доставить удовольствіе нѣсколькимъ, не вредя никому. Кромѣ того, и это самая лучшая ея сторона, она годится не для всѣхъ, какъ другіе виды охоты, кромѣ охоты соколиной, которая также принадлежитъ только королямъ и важнымъ барамъ. Итакъ, Санчо, перемѣните мнѣніе и, когда будете губернаторомъ, предайтесь охотѣ. Увидите, какъ она вамъ понравится. -- О, тутъ-то и нѣтъ,-- отвѣчалъ Санчо;-- хорошій губернаторъ, какъ хорошая жена долженъ всегда быть дома. Недурно было бы, если бы люди, занятые дѣлами, должны были отправляться искать его Богъ знаетъ гдѣ, a онъ развлекался бы себѣ въ лѣсу. Дѣла шли бы тогда вкривь и вкось. Честное слово, сударь,-- охота и всякія такія развлеченія созданы скорѣе для бездѣльниковъ, нежели для губернаторовъ. Нѣтъ, я думаю забавляться лишь священными представленіями въ четыре пасхальныхъ дня {Рождество, Богоявленіе, Пасха и Троицынъ день.} и игрой въ шары во воскресеньяхъ и другимъ праздникамъ. Всѣ эти охоты не въ моемъ духѣ и не прилаживаются къ моей совѣсти. -- Дай Богъ, Санчо, чтобы это такъ осталось;-- отвѣчалъ герцогъ,-- потому что отъ слова до дѣла разстояніе очень велико.

-- Ну, и чтожъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- хорошему плательщику не трудно брать на себя обязательства, и лучше тому, кому Богъ помогаетъ, нежели тому, кто рано встаетъ, и не ноги служатъ кишкамъ, a кишки ногамъ. Я хочу сказать, что если Богъ мнѣ поможетъ, и если я буду исполнять то, къ чему питаю доброе намѣреніе, то безъ сомнѣнія буду править лучше, нежели королевскій оселъ, a если нѣтъ, пусть мнѣ положатъ пальцы въ ротъ и посмотрятъ, сожму я зубы или нѣтъ.

-- Проклятъ будь ты Богомъ и всѣми его святыми! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ.-- Когда же наступитъ день, какъ я тебѣ уже столько разъ говорилъ, въ который ты начнешь говорить безъ поговорокъ, рѣчью послѣдовательной и осмысленной. Оставьте, ваши свѣтлости, этого дурака, иначе онъ размелетъ вамъ душу не только между двумя, но между двумя тысячами поговорокъ, приведенныхъ такъ кстати, такъ въ мѣсту, что пускай Богъ лишитъ его или меня спасенія, если я охотно ихъ слушаю. -- Поговорки Санчо Панса,-- сказала герцогиня,-- хотя онѣ и многочисленное нежели у греческаго комментатора {Такъ ввали знаменитаго гуманиста Фернанда Нуньеца Гускана, который въ началѣ XVI столѣтія преподавалъ въ Саламанкѣ греческій, латинскій языки и реторику. Его называли также el Pinciano, потому что онъ родился въ Вальядолидѣ, которая, какъ полагали, и была Пинчіей, о которой упоминается въ римской исторіи. Его собраніе пословицъ появилось уже послѣ его смерти, которая была въ 1453 г. Другой гуманистъ Хуанъ де-Маллара, въ Севильѣ, составилъ къ ней комментарій подъ названіемъ Filosofia vulgar.}, но тѣмъ не менѣе заслуживаютъ уваженія за краткость сентенцій. Что касается меня, то я могу сказать, что онѣ доставляютъ мнѣ болѣе удовольствія, нежели какія-либо другія, лучше приведенныя и болѣе кстати примѣненныя."

Среди такихъ бесѣдъ и другихъ, не менѣе занимательныхъ, вышли они изъ палатокъ и отправились въ лѣсъ, гдѣ остальная часть дня прошла въ пріисканіи постовъ и приготовленіи сторожекъ. Наступила ночь, но не такая ясная и чистая, какую можно было ожидать по времени года, потому что была средина лѣта, она принесла съ собою и распространила какой-то полумракъ, который удивительно помогъ планамъ хозяевъ Донъ-Кихота. Только что ночь упала на землю, почти тотчасъ какъ окончились сумерки, лѣсъ внезапно вспыхнулъ огнями со всѣхъ четырехъ сторонъ. Въ то же время, спереди, сзади, со всѣхъ сторонъ раздались безконечные звуки трубъ, военнаго оружія, a равно и шаговъ многочисленной кавалеріи, слѣдовавшей лѣсомъ по всѣмъ направленіямъ. Свѣтъ огня и звонъ военнаго оружія почти ослѣпилъ и оглушилъ присутствующихъ, равно и всѣхъ находившихся въ лѣсу. Вдругъ раздались безконечные гелели, обычный крикъ мавровъ, когда они вступаютъ въ бой. Барабаны бьютъ, трубы, рожки и дудки звучатъ всѣ въ одно время, такъ безпрерывно и такъ сильно, что тотъ никогда не имѣлъ разсудка, кто могъ бы его сохранить среди смѣшаннаго шума столькихъ инструментовъ. Герцогъ поблѣднѣдъ, герцогиня задрожала, Донъ-Кихотъ почувствовалъ себя смущеннымъ, Санчо трепеталъ всѣми своими членами, и даже тѣ, кто зналъ истину, были испуганы. Вмѣстѣ со страхомъ они были охвачены какъ бы нѣмотой, но въ это время на колесницѣ демона пронесся предъ ними почтальонъ, трубя, вмѣсто трубы, въ рогъ безконечныхъ размѣровъ, изъ котораго выходили звуки хриплые и ужасные. "Эй, братъ курьеръ, -- крикнулъ герцогъ,-- кто ты такой? откуда ты? что это за войско проходитъ лѣсомъ?" Курьеръ отвѣчалъ голосомъ грубымъ и суровымъ: "Я діаволъ, разыскиваю Донъ-Кихота Ламанчскаго; проходящіе здѣсь люди -- шесть отрядовъ волшебниковъ, увозящихъ на тріумфальной колесницѣ несравненную Дульцинею Тобозскую; заколдованная вмѣстѣ съ блистательнымъ Францискомъ Монтезиносомъ она ѣдетъ, чтобы сообщить Донъ-Кихоту, какъ снять съ бѣдной дамы очарованіе. -- Еслибы ты былъ діаволомъ, какъ говоришь и какъ показываетъ и видъ твой,-- заговорилъ снова герцогъ,-- ты бы самъ узналъ рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго, потому что онъ тутъ предъ тобою. -- Клянусь своей душой и совѣстью, -- отвѣчалъ діаволъ,-- что я не обратилъ на него вниманія; умъ мой занятъ столькими вещами, что я забылъ самую главную, именно ту, за которою ѣхалъ. -- Этотъ діаволъ,-- воскликнулъ Санчо,-- безъ сомнѣнія, человѣкъ честный и добрый христіанинъ, потому что иначе онъ не клялся бы своею душею и совѣстью. Теперь я буду вѣрить, что даже въ аду есть добродѣтельные люди."

Діаволъ, не сходя на землю и повернувшись къ Донъ-Кихоту, тотчасъ сказалъ: "Къ тебѣ, рыцарь Львовъ (да не попадешь ты въ ихъ когти!) -- посылаетъ меня несчастный, но доблестный рыцарь Монтезиносъ, чтобы сказать тебѣ, чтобы ты дождался его на томъ мѣстѣ, гдѣ я тебя встрѣчу, потому что онъ везетъ съ собою ту, которую зовутъ Дульцинеей Тобозской, затѣмъ, чтобы сообщить тебѣ, какое средство ты долженъ употребить, чтобы снять съ нея очарованіе. Такъ какъ прибытіе мое имѣло одну эту цѣль, то я долженъ сейчасъ удаляться. Да пребудутъ съ тобою демоны моего рода, a съ этими господами -- добрые ангелы." Съ этими словами онъ снова затрубилъ въ свой громадный рогъ и удалился, не дожидаясь ни отъ кого отвѣта.

Удивленіе овладѣло всѣми, особенно Санчо и Донъ-Кихотомъ: Санчо потому, что онъ увидѣлъ, что во что бы то ни стало и вопреки истинѣ хотятъ, чтобы Дульцинея дѣйствительно была заколдована, a Донъ-Кихотомъ потому, что онъ все еще не могъ разобрать, было ли истинно или ложно то, что произошло съ нимъ въ пещерѣ Монтезиноса. Пока онъ терялся въ этихъ мысляхъ, герцогъ обратился къ нему съ вопросомъ: "Ваша милость думаете подождать этого появленія, господинъ Донъ-Кихотъ? -- Почему нѣтъ?-- отвѣчалъ онъ.-- Я буду ждать твердо и смѣло, хотя бы на меня произвелъ нападеніе цѣлый адъ. -- Ну, такъ и я,-- воскликнулъ Санчо.-- Если я увижу другого такого же діавола, какъ тотъ, который былъ сейчасъ, и если услышу звуки другого такого же козлинаго рога, я буду ждать здѣсь, какъ будто бы я былъ во Фландріи."

Ночь въ это время окончательно спустилась на землю, и сквозь лѣсъ стали тамъ и симъ появляться огни, которые распространяетъ въ небѣ сухое дыханіе земли и которые намъ кажутся цѣлой вереницей звѣздъ. Въ то же время раздался ужасающій шумъ, въ томъ родѣ, какой производятъ массивныя колеса телѣгъ, везомыхъ волами, шумъ рѣзкій, скрипучій, безпрерывный, заставляющій, говорятъ, разбѣгаться волковъ и медвѣдей, если они попадаются на пути. Ко всему этому грохоту присоединился другой, еще болѣе увеличивавшій его; казалось, дѣйствительно, что со всѣхъ четырехъ сторонъ лѣса въ одно и тоже время происходили четыре битвы. Тамъ раздавался глухой и страшный гулъ артиллеріи; здѣсь грохотало безчисленное множество пищалей; совсѣмъ по близости слышались крики сражающихся, a издали доносились гегели сарациновъ. Наконецъ, охотничьи рога и рожки, дудки, трубы, барабаны, артиллерія, выстрѣлы пищалей, a надо всѣмъ этимъ ужасный шумъ телѣгъ,-- все это сливалось въ гулъ такой смутный, такой страшный, что Донъ-Кихотъ долженъ былъ собрать все свое мужество, чтобы ждать безъ ужаса. Что касается Санчо, то его мужество сразу исчезло: онъ безъ чувствъ упалъ къ ногамъ герцогини, которая подостлала ему подолъ своего платья и поспѣшила брызнуть ему водой въ лицо. Послѣ этого окропленія онъ пришелъ въ себя какъ разъ въ ту минуту, когда телѣги со скрипучими колесами стали подъѣзжать къ мѣсту, гдѣ они находились. Ее влекли четыре лѣнивыхъ вола, сплошь покрытые черными попонами, a къ каждому ихъ рогу прикрѣпленъ былъ зажженый факелъ. На телѣгѣ возвышалось нѣчто въ родѣ трона, a на немъ сидѣлъ почтенный старецъ съ бородой бѣлой какъ снѣгъ и такой длинной, что она спускалась ниже его пояса. Одѣтъ онъ былъ въ длинное черное платье изъ бумажной матеріи, a такъ какъ телѣга была освѣщена безчисленнымъ множествомъ огней, то на ней кожно было разглядѣть каждую мелочь. Телѣгу сопровождали два безобразныхъ демона, одѣтыхъ какъ и старецъ, но съ такими отвратительными лицами, что, увидавъ ихъ разъ, Санчо закрылъ глаза, чтобы не увидать въ другой. Когда телѣга поровнялась съ мѣстомъ, гдѣ находилась вся компанія, почтенный старецъ поднялся со своего возвышенія и, стоя на ногахъ, сказалъ громкимъ голосомъ: "Я мудрый Лиргандео", -- и телѣга прослѣдовала далѣе, a онъ не прибавилъ и слова болѣе. За, этой телѣгой послѣдовала другая точно такая же съ другимъ старцемъ, возсѣдавшимъ на тронѣ, которыя, оставивъ свою колесницу, сказалъ голосомъ не менѣе важнымъ; нежели первый: "Я мудрый Алкифъ, великій другъ неузнанной Урганды",-- и онъ прослѣдовалъ далѣе. Тотчасъ и такимъ. же образомъ подъѣхала и третья телѣга. Но сидѣвшій въ ней на тронѣ былъ не старцемъ, какъ въ тѣхъ двухъ; это былъ человѣкъ толстый и коренастый, съ отвратительнымъ лицомъ. Подъѣхавши, онъ поднялся съ мѣста, какъ и другіе двое, и произнесъ голосомъ еще болѣе хриплымъ и дьявольскимъ:-- "Я Аркалай-волшебникъ, смертельный врагъ Амадиса Галльскаго и всего его рода",-- и прослѣдовадъ далѣе.

Въ нѣкоторомъ разстояніи всѣ три телѣги остановились, и тогда превратился невыносимый скрипъ колесъ. И теперь слышны были лишь звуки нѣжной и стройной музыки. Санчо она доставила большое удовольствіе, и онъ принялъ ее за доброе предзнаменованіе. "Сударыня, сказалъ онъ герцогинѣ, отъ которой не отступалъ ни на шагъ, -- тамъ гдѣ есть музыка, ничего дурного уже быть не можетъ. -- Такъ же какъ и тамъ, гдѣ есть свѣтъ и сіяніе,-- отвѣчала герцогиня.-- О,-- замѣтилъ Санчо,-- огонь даетъ свѣтъ, a горнило даетъ сіяніе, какъ мы можемъ видѣть это по окружающимъ насъ огнямъ, которые однако могутъ насъ сжечь. Музыка же всегда служитъ признакомъ веселія и торжества. -- A вотъ мы сейчасъ увидимъ",-- сказалъ Донъ-Кихотъ, который слушалъ эту бесѣду, и онъ былъ правъ, какъ докажетъ слѣдующая глава.

ГЛAВA XXXV.

Гдѣ продолжается разсказъ объ открытіи, сдѣланномъ Донъ-Кихоту относительно способа, какъ снять очарованіе съ Дульцинеи, a также и о другихъ событіяхъ, достойнымъ удивленія.

Они тотчасъ увидѣли приближавшуюся къ нимъ, подъ такъ пріятной музыки, одну изъ тѣхъ колесницъ, которыя называются тріумфальными, везомую шестью гнѣдыми мулами, покрытыми попоною изъ бѣлаго сукна, на каждомъ изъ которыхъ сидѣлъ кающійся, въ родѣ тѣхъ, которые приносятъ повинную, тоже въ бѣлой одеждѣ и съ большой восковой свѣчой въ рукѣ. Эта колесница была вдвое, если не втрое,больше прежнихъ. Бока и края ея были наполнены двѣнадцатью другихъ кающихся, бѣлыхъ какъ снѣгъ, и каждый съ зажженнымъ факеломъ -- зрѣлище одновременно и поражающее и устрашающее. На возвышенномъ тронѣ среди колесницы сидѣла нимфа, покрытая тысячью газовыхъ серебристыхъ покрывалъ, на которыхъ сверкало безчисленное множество золотыхъ блестокъ, служившихъ если не богатымъ, то, по меньшей мѣрѣ, изящнымъ украшеніемъ костюма. Лицо ея было покрыто шелковымъ тонкимъ и прозрачнымъ газомъ, ткань котораго не мѣшала разглядѣть подъ нею очаровательное дѣвическое личико. Многочисленные огни давали возможность различить и черты ея и возрастъ, который, повидимому, не достигъ двадцати лѣтъ, но перешелъ за семнадцать. Рядомъ съ нею находилась особа, одѣтая съ головы до ногъ въ бархатное платье съ длиннымъ шлейфомъ, съ головой покрытой черной вуалью.

Въ ту минуту, какъ колесница совершенно поравнялась съ герцогомъ и Донъ-Кихотомъ, звуки рожковъ прекратились, и тотчасъ послышались звуки арфъ и лютней, исходившіе изъ самой колесницы. Тогда, выпрямившись во весь ростъ, особа въ длинномъ платьѣ распахнула его въ обѣ стороны и, поднявъ вуаль, покрывавшую ея лицо, открыла всѣмъ взорамъ фигуру смерти, отвратительную и съ обнаженными костями. Донъ-Кихотъ поблѣднѣлъ, Санчо задрожалъ отъ страха, а герцогъ и герцогиня сдѣлали движеніе испуга. Эта живая смерть, ставши на ноги, голосомъ соннымъ и языкомъ плохо повинующимся, начала говорить слѣдующее:

"Я тотъ Мерлинъ, о комъ разсказы ходятъ,

Что будто бы отцомъ его былъ дьяволъ

(Ложь, пріобрѣтшая гражданства право),

Князь магіи, монархъ самодержавный,

Хранитель зороастровой науки,

Годовъ и вѣчности соревнонатель,

Стремящихся дѣянья уничтожить

Тѣхъ странствующихъ рыцарей-героевъ,

Къ которымъ я всегда любовь питаю.

"Хотя у всѣхъ волшебниковъ на свѣтѣ,

У колдуновъ и маговъ нравъ бываетъ

Суровъ, жестокъ и мраченъ постоянно,

Мой -- кротокь, мягокъ и любвеобиленъ,

И людямъ всѣмъ добро готовъ я сдѣлать.

"Въ пещерахъ мрачныхъ и суровыхъ

Рока.Когда моя душа тѣмъ занималась,

Что линій и знаки сочетали,

Донесся до меня вдругъ голосъ скорбный

Прекрасной, несравненной Дульцинеи.

"Увидѣлъ я ея очарованье

И превращеніе изъ дамы нѣжной

Въ крестьянку грубую; охваченъ горемъ,

Я заключилъ мой духъ въ мѣста пустыя

Вотъ этого ужаснаго скелета,

Предъ тѣмъ перелиставъ сто тысячъ книжекъ

Моей науки дьявольской, безплодной;

И вотъ являюсь я теперь съ лѣкарствомъ:

Оно поможетъ въ горести великой,

"О, честь и слава тѣхъ, кто облекаетъ

Себя въ доспѣхъ изъ стали и алмаза;

Свѣтильникъ, свѣтъ, звѣзда, руководители

Всѣхъ тѣхъ, которые, отъ сна воспрянувъ,

Покинувъ пухъ перинъ, горятъ желаньемъ

Служить труднѣйшему изъ всѣхъ искусству

Тяжелаго, кроваваго оружья.

"Тебѣ я говорю, герой, достойно

Ни разу не воспѣтый, вѣчно храбрый

И мудрый Донъ-Кихотъ, Ламанчи свѣточъ,

Звѣзда Испаньи; говорю тебѣ я,

Что, для того чтобъ возвратить видъ прежній

Прекрасной безъ сравненья Дульцинеѣ,

Потребно, чтобъ оруженосецъ Санчо

Три тысячи и триста далъ ударовъ

Себѣ по ягодицамъ толстымъ плетью,

Ихъ обнаживши, и такимъ манеромъ,

Чтобъ отъ ударовъ тѣхъ слѣды остались.

И этимъ лишь однимъ достигнуть можно,

Чтобъ скрылись счастья Дульцинеи воры.--

Докладываю вамъ о томъ, сеньоры."

"Ну такъ, честное слово,-- воскликнулъ Санчо,-- не только не дамъ я себѣ трехъ тысячъ, но и трехъ ударовъ плетью, какъ если бы это были три удара ножомъ. Къ чорту этотъ способъ снятія колдовства! Да и какое отношеніе имѣютъ мои ягодицы къ колдовству? Клянусь Богомъ, если господинъ Мерлинъ не нашелъ другого способа снять чары съ госпожи Дульцинеи Тобозской, то пусть ее остается заколдованною до самой могилы.-- А я возьму васъ,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- господинъ мужикъ, напитавшійся чеснокомъ, привяжу васъ къ дереву, въ чемъ мать родила и дамъ вамъ не три тысячи триста, а шесть тысячъ шестьсотъ ударовъ плетью и такъ мѣтко, что вамъ не отдѣлаться отъ нихъ, хоть вы три тысячи триста разъ вертите спину. И не отвѣчайте мнѣ ни слова, или я вырву изъ васъ душу." Услыхавши это, Мерлинъ сказалъ: "Нѣтъ, такъ нельзя; нужно, чтобы удары, которые получитъ добрый Санчо, даны были ему по доброй его волѣ, а не силою, и въ такія минуты, какія ему угодно будетъ выбрать, потому что срокъ ему назначенъ не будетъ. Впрочемъ, если онъ хочетъ искупить эту пытку половиною цифры ударовъ плетью, ему позволено предоставить нанесеніе себѣ этихъ ударовъ чужой рукой, хотя бы нѣсколько и тяжелой. -- Ни чужая, ни своя, ни тяжелая, ни легкая,-- отвѣчалъ Санчо,-- никакая рука не тронетъ меня. Развѣ я произвелъ на свѣтъ госпожу Дульцинею Тобозскую, чтобы своими ягодицами платиться за грѣхъ, произведенный ея прекрасными глазами? Это хорошо для моего господина, который составляетъ часть ея самой, потому что на каждомъ шагу онъ называетъ ее: "моя жизнь, моя душа, моя опора". Онъ можетъ и долженъ отхлестать себя за нее и сдѣлать все возможное для освобожденія ея отъ чаръ, но мнѣ отхлестать себя за нее, мнѣ?.. abernuncio."

Только что Санчо высказалъ эти слова, какъ серебристая нимфа, сидѣвшая близъ духа Мерлина, поднялась во весь ростъ и, откинувши свою легкую вуаль, открыла лицо, которое показалось всѣмъ сверхъестественно красивымъ; но потомъ, съ мужскимъ жестомъ и голосомъ мало женственнымъ, она произнесла, обращаясь прямо къ Санчо Панса: "О, злополучный оруженосецъ,-- сказала она,-- куриное сердце, бронзовая душа, каменныя внутренности! Если бы тебѣ приказали, дерзкій разбойникъ, кинуться внизъ съ высокой башни, если бы отъ тебя потребовали, врагъ рода человѣческаго, чтобы ты съѣлъ дюжину жабъ, двѣ дюжины ящерицъ и три дюжины змѣй; если бы тебя убѣждали убить свою жену и своихъ дѣтей отточеннымъ остріемъ тяжелаго палаша,-- было бы неудивительно, что ты проявилъ бы себя неучтивымъ и отказался бы напрямикъ. Но дѣлать исторію изъ-за трехъ тысячъ трехсотъ ударовъ плети, когда не найдется ученика въ монастыряхъ, какъ бы плохъ онъ ни былъ, который каждый мѣсяцъ не получалъ бы по стольку же,-- это положительно удивляетъ, оглушаетъ, оцѣпеняетъ сострадательныя внутренности всѣхъ тѣхъ, кто слышитъ подобный отвѣтъ, и даже тѣхъ, кто съ теченіемъ времени узнаетъ о немъ. Обрати, о животное жалкое и очерствѣлое, обрати, говорю, свои отуманенные ослиные глаза на зрачки моихъ, блестящихъ, какъ мерцающія звѣзды, и ты увидишь, что они проливаютъ слезы капли за каплей, ручей за ручьемъ, проводя стезя, тропинки и дороги по прекраснымъ полямъ моихъ щекъ. Сжалься, чудовище упрямое и злонамѣренное, сжалься при видѣ того, какъ мой нѣжный возрастъ, не прошедшій еще двухъ десятковъ лѣтъ,-- потому что мнѣ девятнадцать, и нѣтъ еще полныхъ двадцати лѣтъ,-- снѣдаетъ себя и отцвѣтаетъ подъ корой грубой крестьянки. Если сейчасъ у меня видъ иной, то только благодаря особенной милости, оказанной мнѣ господиномъ Мерлиномъ, здѣсь присутствующимъ, исключительно для того, чтобы мой прелести тебя смягчили, потому что слезы опечаленной красоты превращаютъ скалы въ пухъ и тигровъ въ овецъ. Бей себя, бей въ эти толстые куски мяса, дикій и необузданный звѣрь, и оживи въ себѣ мужество, которое ты только тогда и пускаешь въ ходъ, когда наполняешь себѣ ротъ и животъ; возврати свободу тонкости моей кожи, мягкости моего нрава и красотѣ моего лица. Но если ты не хочешь для меня смягчиться и покориться разсудку, то сдѣлай это для этого бѣднаго рыцаря, который стоить около тебя, для своего господина, говорю я, душу котораго я вижу въ эту минуту, потому что она засѣла въ его горлѣ, въ пяти или шести дюймахъ отъ губъ, потому что она только ждетъ твоего отвѣта, грубаго или нѣжнаго, чтобы либо выйти изъ него черезъ ротъ, либо возвратиться къ нему въ желудокъ."

При этихъ словахъ, Донъ-Кихотъ пощупалъ себѣ горло и, обращаясь къ герцогу, воскликнулъ: "Клянусь Богомъ, сударь, Дульцинея сказала правду, потому что вотъ она, душа моя, остановилась среди горла, какъ арбалетный орѣхъ. -- Что вы на это скажете, Санчо?-- спросила герцогиня. -- Я скажу, что сказалъ,-- сударыня,-- отвѣчалъ Санчо,-- что касается ударовъ плетью -- аbernuncio. -- Надо говорить, Санчо,-- замѣтилъ герцогъ,-- аbrenuncio {Латинское слово, вошедшее въ Испаніи во всеобщее употребленіе.}, а не такъ какъ вы говорите. -- О, ваша свѣтлость, оставьте меня въ покоѣ,-- отвѣчалъ Санчо;-- я не въ такомъ состояніи теперь, чтобы обращать вниманіе на тонкости и на то, меньше или больше одной буквой, потому что эти проклятые удары плетью, которые должны быть мнѣ даны или которые я самъ долженъ себѣ дать, меня такъ огорчаютъ, что я не знаю, что говорю и что дѣлаю. Но я хотѣлъ бы услышать отъ ея свѣтлости госпожи доньи Дульцинеи Тобозской, гдѣ она научилась манерѣ, которую она пускаетъ въ дѣло, обращаясь къ людямъ съ просьбой. Она проситъ у меня вскрыть себѣ мясо ударами плети, и при этомъ называетъ меня куринымъ сердцемъ, дикимъ необузданнымъ животнымъ, съ цѣлой литаніей другихъ оскорбленій, какихъ и діаволъ не перенесъ бы. Развѣ мое мясо изъ бронзы? развѣ мнѣ очень важно, заколдована она или нѣтъ? Какую корзину бѣлья, сорочекъ, платковъ и обуви (хотя я ея и не ношу) послала она впередъ, чтобы тронуть мнѣ сердце? Вмѣсто того она посылаетъ одно оскорбленіе за другимъ, хотя знаетъ пословицу, употребляемую здѣсь, что оселъ, навьюченный золотомъ, легко всходитъ на гору, и что подарки пробиваютъ скалу, и что лучше синицу въ руки, нежели журавля въ небѣ, и что на Бога надѣйся, а самъ не плошай. А синьоръ, мой господинъ, вмѣсто того, чтобы обнять меня, подольщаться и ласкать, чтобы я растаялъ какъ воскъ, говоритъ, что если схватитъ меня, то привяжетъ меня совсѣмъ голаго къ дереву и удвоитъ мнѣ порицю ударовъ плетью! Развѣ эти добрыя, сочувствующія души не должны были бы принять въ соображеніе, что онѣ просятъ, чтобы отхлесталъ себя не оруженосецъ только, а еще и губернаторъ, точно они предлагаютъ мнѣ поѣсть меду на вишняхъ. Такъ пусть же въ злой для себя часъ они научатся молить и просить, научатся быть учтивыми, потому что день на день не приходится, и люди не всегда бываютъ въ духѣ. Я теперь пронзенъ печалью при видѣ дыръ на моемъ зеленомъ камзолѣ, а отъ меня требуютъ, чтобы я по доброй волѣ себя отхлесталъ, когда у меня на это столько же охоты, какъ сдѣлаться мексиканскимъ княземъ. -- Ну, другъ Санчо,-- сказалъ герцогъ,-- если вы не размягчитесь, какъ вялая груша, вы не получите губернаторства. Хорошо было бы въ самомъ дѣлѣ, еслибы я послалъ къ своимъ островитянамъ жестокаго губернатора съ каменными внутренностями, который не сдается на слезы опечаленныхъ дѣвицъ, на мольбы скромныхъ чародѣевъ и на повелѣнія мудрыхъ старцевъ! Однимъ словомъ, Санчо, или вы сами себя отхлещете, или васъ отхлещутъ, или вы не будете губернаторомъ. -- Ваша свѣтлость, не дадутъ ли мнѣ два дня на размышленіе, чтобы мнѣ рѣшить, что лучше? -- Нѣтъ, вы въ какомъ случаѣ,-- перебилъ Мерлинъ. -- Тутъ же на мѣстѣ и въ эту же минуту должно быть это дѣло рѣшено. Или Дульцинея возвратится въ пещеру Монтезиноса, превращенная снова въ крестьянку, или въ своемъ настоящемъ видѣ она будетъ перенесена въ Елисейскія поля, чтобы дождаться полной порціи бичеванія. -- Ну, добрый Санчо,-- воскликнула герцогиня,-- будьте мужественны и отвѣтьте достойно за хлѣбъ, который вы ѣли у господина Донъ-Кихота, которому всѣ мы должны служить и любить за его превосходный нравъ и высокіе подвиги рыцарства. Скажите да, сынъ мой. Согласитесь на эту эпитимью, и пусть дьяволъ пойдетъ къ дьяволу, страхъ уйдетъ къ трусу, потому что несчастіе разбивается о доброе сердце, какъ вамъ извѣстно такъ же, какъ мнѣ." Вмѣсто отвѣта на эту рѣчь, Санчо, потерявъ голову, обратился къ Мерлину: "Скажите мнѣ, господинъ Мерлинъ,-- сказалъ онъ ему,-- когда дьяволъ курьеръ явился намъ, онъ принесъ моему господину порученіе отъ господина Монтезиноса, предлагавшаго ему подождать его здѣсь, потому что онъ научитъ его, какъ снять чары съ госпожи доньи Дульцинеи Тобозской, но до сихъ поръ мы не видѣли ни Монтезиноса, ни чего-либо подобнаго. -- Дьяволъ, другъ Санчо,-- отвѣчалъ Мерлинъ,-- невѣжда и величайшій негодяй. Послалъ его отыскать вашего господина я и съ порученіемъ вовсе не отъ Монтезиноса, а отъ себя, потому что Монтезиносъ находится въ своей пещерѣ, ожидая, пока съ него будутъ сняты чары, которымъ остается еще оторвать хвостъ. Если онъ вамъ что-либо долженъ или если у васъ есть къ нему дѣло, я къ вамъ его приведу и доставлю вамъ его куда вамъ угодно. А пока согласитесь на это бичеваніе. Оно, повѣрьте мнѣ, принесетъ много пользы вашей душѣ и тѣлу. Душѣ тѣмъ, что послужитъ упражненіемъ для вашего христіанскаго милосердія; тѣлу потому, что я знаю, что вы полнокровны и что недурно выпустить вамъ немного крови. -- Врачей на свѣтѣ много,-- отвѣчалъ Санчо,-- и безъ волшебниковъ, которые тоже вмѣшиваются въ медицину. Но такъ какъ всѣ настаиваютъ на этомъ, хотя я не вижу ничего въ этомъ хорошаго, я соглашаюсь дать себѣ три тысячи триста ударовъ плетью, но при условіи, что я буду давать ихъ себѣ, когда и какъ захочу, чтобы мнѣ не назначали ни дней, ни сроковъ, но я постараюсь выплатить долгъ возможно скорѣе, чтобы свѣтъ могъ наслаждаться красотой госпожи доньи Дульцинеи Тобозской, потому что она кажется, совсѣмъ напротивъ тому, что я думалъ, дѣйствительно очень красивою. Другое условіе торга -- чтобы мнѣ не нужно было пускать себѣ кровь бичеваніемъ, и если нѣкоторые удары будутъ такіе, что сгонятъ лишь мухъ, они тоже должны войти въ счетъ. Также, если я ошибусь въ счетѣ, господинъ Мерливъ, который знаетъ все, позаботится сосчитать удары и дать мнѣ знать, сколько не хватаетъ или сколько было лишнихъ. -- О лишнихъ,-- отвѣчалъ Мерлинъ,-- не зачѣмъ будетъ сообщать, потому что, какъ только будетъ достигнута необходимая цифра, госпожа Дульцинея въ ту же минуту освободится отъ чаръ и, какъ признательная дама, явится къ доброму Санчо, чтобы поблагодарить его и вознаградить за доброе дѣло. Поэтому нѣтъ надобности заботиться, будетъ ли больше или меньше, и да сохранитъ меня небо отъ обмана кого-либо хотя бы на одинъ волосъ! -- Ну, такъ съ Божьей помощью! -- воскликнулъ Санчо. -- Я соглашаюсь на пытку, то есть на эпитимью, на выговоренныхъ условіяхъ."

Только что Санчо произнесъ эти слова, какъ музыка раздалась вновь и тотчасъ начались залпы изъ ружей. Донъ-Кихотъ повисъ на шеѣ своего оруженосца и сталъ покрывать тысячью поцѣлуевъ его щеки и лобъ. Герцогъ, герцогиня и всѣ присутствующіе выказывали, будто испытываютъ необычайную радость по случаю этой счастливой развязки. Наконецъ колесница тронулась въ путь, и, уѣзжая, прекрасная Дульцинея кивнула головой герцогу и герцогинѣ и низко присѣла Санчо.

Въ эту минуту начала всходить смѣющаяся и румяная заря. Полевые цвѣты подняли и выпрямили свои стебли; хрустально чистые ручьи, шепчась съ бѣлыми и сѣрыми камешками, по которымъ бѣжали, неслись къ рѣкамъ съ данью, которой тѣ ожидали. Радостная земля, свѣтлое небо, ясный воздухъ, прозрачный свѣтъ -- все возвѣщало, что день, который приближался уже на подолѣ платья Авроры, будетъ спокоенъ и прекрасенъ. Удовлетворенные охотой и тѣмъ, что такъ легко и удачно достигли своей цѣли, герцогъ и герцогиня возвратились въ свой замокъ съ намѣреніемъ продолжать шутки, которыя ихъ занимали болѣе всякихъ другихъ развлеченій.

0x01 graphic

ГЛАВА XXXVI.

Гдѣ разсказано о странномъ и невообразимомъ приключеніи дуэньи Долориды, она же графиня Трифальди, съ письмомъ, написаннымъ Санчо Панса къ своей женѣ Терезѣ Панса.

У герцога былъ мажордомъ -- весельчакъ и забавникъ. Онъ и представилъ изъ себя Мерлина, распорядился приготовленіями къ предшедствовавшему похожденію, составилъ стихи и поручилъ одному пажу изобразить изъ себя Дульцинею. По требованію своихъ господъ онъ тотчасъ подготовилъ другую шутку -- самую забавную и странную изъ выдумокъ, какія можно себѣ вообразить.

На другой день герцогиня спросила Санчо, приступилъ ли онъ уже къ эпитимьѣ, наложенной на него для освобожденія Дульцинеи отъ чаръ. "Конечно, приступилъ,-- отвѣчалъ онъ. -- Сегодня ночью я далъ уже себѣ пять ударовъ. -- Чѣмъ же вы себѣ ихъ дали? -- спросила герцогиня. -- Рукой,-- отвѣчалъ онъ. -- О,-- возразила она,-- это скорѣй значитъ потрепать себя, нежели ударить. Я думаю, мудрый Мердинъ не будетъ доволенъ такой изнѣженностью. Надо было бы вамъ, добрый Санчо, устроить себѣ хорошее бичеваніе веревочками съ желѣзными узлами, которые хорошо даютъ себя чувствовать. Говорятъ, что наука входитъ съ кровью, а вы думаете, что такой легкой цѣной можно купить освобожденіе Дульцинеи. -- Хорошо,-- отвѣчалъ Санчо,-- снабдите меня, ваша свѣтлость, какой-нибудь плетью или какими-нибудь соотвѣтственными веревками. Я буду ими пороть себя, но такъ, чтобы меня не слишкомъ жгли, потому что ваша милость должны знать, что хотя я и мужикъ, но тѣло мое скорѣй склонно къ хлопку, чѣмъ къ снастямъ, и несправедливо было бы мнѣ разодрать себя въ клочья ради другихъ. -- Въ добрый часъ,-- отвѣчала герцогиня.-- Завтра я дамъ вамъ плеть, которая подходитъ къ вашимъ цѣлямъ и которая соотвѣтствуетъ нѣжности вашихъ тѣлесъ такъ, какъ будто бы она была ихъ сестрой. -- Кстати,-- сказалъ Санчо,-- надо вашей милости, дорогая дама души моей, знать, что я написалъ письмо женѣ моей Терезѣ Панса съ отчетомъ о томъ, что со мной было съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались. Письмо это тутъ у меня за пазухой, и остается только надписать на немъ адресъ. Я хотѣлъ бы, чтобы ваша милость потрудились прочитать его, потому что мнѣ кажется, что оно составлено такъ, какъ пишутъ губернаторы. -- А кто его сочинилъ? -- Да кто же могъ его сочинить, кромѣ меня, грѣшнаго? -- отвѣтилъ Санчо. -- И вы же его и написали? -- продолжала спрашивать герцогиня. -- Ну, нѣтъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что я не умѣю ни читать, ни писать, а умѣю только подписываться. -- Ну, посмотримъ ваше письмо,-- сказала герцогиня:-- вы, навѣрное, обнаружили въ немъ все достоинство и величіе своего ума.

Санчо вынулъ изъ-за пазухи незапечатанное письмо, и герцогиня, взявъ его, прочитала слѣдующее.

Письмо Санчо Панса къ женѣ его Терезѣ Панса.

Когда меня хорошо стегали плетьми, я твердо сидѣлъ на своемъ сѣдлѣ, а когда у меня есть хорошее губернаторство, оно мнѣ стоитъ хорошихъ ударовъ плетьми. Ты ничего теперь не поймешь въ этомъ, дорогая Тереза, но послѣ узнаешь, въ чемъ дѣло. Знай же, Тереза, что я рѣшилъ вотъ что: что ты будешь ѣздить въ каретѣ. Это теперь самое главное, потому что ѣздить иначе значитъ ползать на четверенькахъ: {Во времена Сервантеса карета была предметомъ величайшей роскоши, и знатныя дамы всего болѣе мечтали о нихъ. Многія семьи разорялись, чтобы содержать этотъ дорогой предметъ суетности и тщеславія, и въ короткое время отъ 1578 до 1626 г. издано было шесть законовъ (pragmaticas), запрещавшихъ злоупотребленіе этимъ новымъ тогда способомъ передвиженія. По словамъ Сандоваля (Historia de Carlos Quinto, ч. II), первая карета явилась въ Испанію изъ Германіи и вошла тамъ въ употребленіе при Карлѣ V, въ 1546 г. Жители всего города стекались глядѣть на эту диковину и удивлялись, точно при видѣ центавра или какого-нибудь чудовища. Впрочемъ, кареты, разорительныя для бѣдныхъ людей, была очень выгодны для большихъ баръ, которые до того никогда не выходили безъ конвоя изъ всевозможныхъ лакеевъ. Одинъ современникъ этого событія, донъ-Луисъ Брочеро (Discurso del uso de los coches), сдѣлалъ такое замѣчаніе: "Обычай ѣздить въ каретахъ избавляетъ ихъ отъ цѣлой арміи слугъ, авангарда изъ лакеевъ и аррьергарда изъ пажей".} ты жена губернатора, и теперь никто тебѣ въ подметки не годится. Посылаю тебѣ при семъ зеленый охотничій нарядъ, подаренный мнѣ госпожей герцогиней; передѣлай его такъ, чтобъ изъ него вышли юбка и корсажъ для нашей дочери. Донъ-Кихотъ, мой господинъ, какъ говорятъ здѣсь, умный безумецъ и забавный дуракъ; говорятъ то же, что и я того же сорта. Мы спускались въ Монтезинскую пещеру, и мудрецъ Мерлинъ употребляетъ меня на то, чтобъ снять чары съ Дульцинеи Тобозской, которая называется у насъ Альдонсой Лоренсо. Когда я отсчитаю себѣ три тысячи триста ударовъ плетьми безъ пяти, она такъ же перестанетъ быть заколдованой, какъ и мать, которая ее родила. Никому не говори объ этомъ, потому что знаешь поговорку: "на всякое чиханье не наздравствуешься", и что одинъ находитъ бѣлымъ, то другой называетъ чернымъ. Черезъ нѣсколько дней я поѣду губернаторствовать, и я ѣду туда съ большой охотой скопить деньгу. потому что мнѣ говорили, что всѣ новые губернаторы ѣдутъ всегда съ такой же охотой. Я хорошенько ощупаю это мѣсто и тогда напишу тебѣ, пріѣзжать ли тебѣ или нѣтъ. Оселъ здоровъ и кланяется тебѣ; я его не брошу, хотя бы меня сдѣлали султаномъ. Госпожа герцогиня тысячу разъ цѣлуетъ твои руки; цѣлуй ты ея руки двѣ тысячи разъ, потому что, какъ говоритъ мой господинъ, ничего такъ дешево не стоитъ и такъ высоко не цѣнится, какъ вѣжливости. Богъ не послалъ мнѣ другого такого чемодана со ста золотыми, какъ въ тотъ разъ; но не кручинься, дорогая Тереза: дѣло мое въ шляпѣ, a губернаторство все поправитъ. Мнѣ только очень непріятно, когда говорятъ, что оно мнѣ такъ понравится, что я поѣмъ свои пальцы. Тогда, значитъ, оно мнѣ не дешево обойдется, хотя для калѣкъ и безрукихъ милостыня, которую они просятъ, все равно, что каноникатъ. Значитъ, такъ или иначе, ты будешь богата и счастлива. Да пошлетъ тебѣ Богъ счастья сколько можетъ, и да сохранятъ Онъ меня, чтобъ служить тебѣ. Въ семъ замкѣ, 20го Іюля 1614 г.

"Твой мужъ, губернаторъ
Санчо Панса."

Окончивъ чтеніе письма, герцогиня сказала Санчо: "Въ двухъ вещахъ добрый губернаторъ нѣсколько уклоняется отъ прямого пути. Первая -- это, что онъ говорить или даетъ понять, будто ему губернаторство пожаловано за удары плетью, которые онъ долженъ себѣ нанести, тогда какъ онъ отлично знаетъ и не можетъ отрицать, что тогда, когда герцогъ, мой господинъ, обѣщалъ ему губернаторство, никто и не думалъ о томъ, что на свѣтѣ существуютъ удары плетью. Вторая вещь -- это, что онъ обнаруживаетъ немножко корыстолюбія, a я не хотѣла бы, чтобъ онъ былъ таковъ, потому что слишкомъ наполненный мѣшокъ прорывается, и алчный губернаторъ не чинитъ, а продаетъ правосудіе. -- О, я вовсе не то хотѣлъ сказать, сударыня!-- возразилъ Санчо.-- Если ваша милость находитъ, что письмо написано не какъ слѣдуетъ, такъ остается только разорвать его и написать другое, и можетъ случиться, что второе будетъ еще хуже, если положиться на меня. -- Нѣтъ, нѣтъ! -- остановила его герцогиня. -- И это хорошо, и я покажу его герцогу." Съ этими словами она отправилась въ садъ, гдѣ въ этотъ день накрытъ былъ обѣденный столъ.

Герцогиня показала письмо Санчо герцогу, котораго оно очень насмѣшило. Когда отобѣдали и убрали со стола и когда достаточно позабавились изысканными разговорами Санчо, вдругъ раздался пронзительный звукъ рожка вмѣстѣ съ глухими нестройными ударами барабана. Всѣ, казалось, встревожились этой воинственной унылой музыкой, особенно Донъ-Кихоть, который едва могъ усидѣть на стулѣ, до того велика была его тревога. О Санчо нечего и говорить, кромѣ того, что страхъ загналъ его въ обычное его убѣжище, къ подолу платья герцогини. И дѣйствительно, послышавшаяся музыка была уныла и меланхолична до послѣдней степени. Среди всеобщаго удивленія н воцарившагося вдругъ молчанія, въ садъ вошли и стали приближаться два человѣка въ траурныхъ платьяхъ до того длинныхъ, что значительная часть ихъ волочилась по землѣ. Оба они ударяли въ большіе барабаны, также обтянутые чернымъ сукномъ. Рядомъ съ ними шелъ человѣкъ, игравшій на рожкѣ, такой же черный и зловѣщій, какъ и первые двое. За этими тремя музыкантами шелъ человѣкъ съ гигантской фигурой, не одѣтый, a обремененный огромнѣйшимъ чернымъ плащомъ, громадный шлейфъ котораго тащился за нимъ на большомъ разстояніи. Поверхъ плаща онъ былъ опоясанъ широкой перевязью, также черной, съ висѣвшимъ на ней огромнымъ палашомъ съ черной рукояткой ивъ черныхъ же ножнахъ. Лицо его покрыто было прозрачнымъ чернымъ покрываломъ, сквозь которое можно было разглядѣть длинную бѣлоснѣжную бороду. Онъ шелъ мѣрнымъ шагомъ, подъ барабанные звуки, весьма спокойно и важно. Егo ростъ, чернота, походка, свѣта -- все это было такого свойства, что могло бы удивить всякаго не знавшаго ею. Онъ медленно и торжественно приблизился и опустился на колѣни передъ герцогомъ, который поднялся съ мѣста и ожидалъ его, окруженный всѣми присутствовавшими. Но герцогъ ни въ какомъ случаѣ не соглашался выслушать его, пока онъ не подымется. Чудовищное страшилище вынуждено было уступить и, вставъ на ноги, подняло покрывало, скрывавшее его лицо. Тогда обнаружилась ужаснѣйшая, длиннѣйшая, бѣлѣйшая и густѣйшая борода, какую когда-либо видѣли глаза человѣческіе. Затѣмъ великанъ устремилъ взоръ на герцога, a изъ глубины его обширной груди послышался мрачныя и звучный голосъ, произнесшій слѣдующее:

"Высокородный и могущественный государь, меня зовутъ Трифальдинъ Бѣлая Борода; я оруженосецъ графини Трифальди, иначе называемой дуэньей Долоридой, которая посылаетъ меня посломъ къ вашему величію, чтобы попросить ваше великолѣпіе дать ей разрѣшеніе и позволеніе явиться разсказать вамъ объ ея горѣ, самомъ невиданномъ и самомъ удивительномъ, какое могло придумать самое тяжелое воображеніе въ мірѣ. Но прежде всего она хочетъ знать, находятся-ли въ вашемъ замкѣ славный и непобѣдимый рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, въ поискахъ за которымъ она идетъ пѣшкомъ, не нарушая поста, отъ королевства Кандаія до вашей свѣтлости, что слѣдуетъ считать чудомъ и дѣломъ колдовства. Она у воротъ этой крѣпости или увеселительнаго замка и ждетъ лишь вашего разрѣшенія, чтобы войти. Я кончилъ." Тутъ онъ закашлялся и, гладя бороду сверху внизъ, сталъ ждать совершенно спокойно отвѣта герцога. "Уже много дней, добрый оруженосецъ Бѣлая Борода,-- отвѣтилъ герцогъ,-- какъ мы знаемъ о несчастья, постигнувшемъ госпожу графиню Триффльди, которую чародѣи заставляютъ называться дуэньей Долоридой. Вы можете, удивительный оруженосецъ, сказать ей, чтобъ она вошла, что здѣсь находится храбрый рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій и что отъ его великодушнаго сердца она можетъ съ увѣренностью ждать всевозможной помощи и поддержки. Можете также сказать ей отъ моего имени, что если ей нужно мое покровительство, она его получитъ, потому что я обязанъ предложить ей его въ качествѣ рыцаря, которому предписано покровительствовать всякаго рода женщинамъ, и особенно дуэньямъ, вдовамъ и скорбящимъ, a равно и угнетеннымъ, какова ея милость." При этихъ словахъ Трифальдинъ склонилъ колѣни до самой земли и, давъ сигналь, чтобъ заиграли рожки и барабанъ, вышедъ изъ сада при тѣхъ же звукахъ и тѣмъ же шагомъ, какъ вошелъ, оставивъ всѣхъ удивленными его видомъ и нарядомъ.

Тогда герцогъ сказалъ, обращаясь къ Донъ-Кихоту: "Наконецъ, славный рыцарь, мракъ злобы и невѣжества дѣлаются безсильны скрывать свѣтъ доблести и добродѣтели. Я говорю это потому, что нѣтъ и шести дней, какъ ваша милость живете въ этомъ замкѣ, и уже изъ далекихъ и невѣдомыхъ странъ являются искать васъ здѣсь, и не въ каретѣ, не на верблюдахъ, a пѣшкомъ и безъ пищи, несчастные и угнетенные, въ надеждѣ, что въ этой грозной рукѣ найдутъ лѣкарство отъ своихъ горестей и страданій, и все это благодаря вашимъ блестящимъ подвигамъ, слава о которыхъ летитъ и распространяется по лицу всей земли. Я бы очень желалъ, господинъ герцогъ, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- что бы сейчасъ присутствовалъ здѣсь тотъ добрый монахъ, которыя тогда за столомъ выказалъ столько вражды и недоброжелательства относительно странствующихъ рыцарей: пусть бы онъ собственными глазами увидалъ, нужны ли свѣту эти рыцари. Онъ бы, по крайней мѣрѣ, осязательно видѣлъ ту истину, что люди очень угнетенные и неутѣшные не обращаются въ крайнихъ случаяхъ и особенныхъ несчастьяхъ за помощью ни къ людямъ въ облаченіи, ни къ сельскимъ причетникамъ, ни къ дворянину, никогда не выѣзжавшему за предѣлы своего прихода, ни къ лѣнивому горожанину, который охотнѣе занимается разсказываніемъ новостей, чѣмъ подвигами, о которыхъ разсказывали бы и писали бы другіе. Лѣкарство противъ горя, помощь въ нуждѣ, покровительство молодымъ дѣвушкамъ, утѣшеніе вдовамъ нигдѣ такъ легко не находятся, какъ у странствующихъ рыцарей. Поэтому я и благодарю безконечно небо за то, что я есмь, и не считаю потерянными ни трудовъ ни всякаго рода поврежденій, которые со мною могутъ случиться при исполненіи такихъ почетныхъ обязанностей. Пусть же эта дуэнья явится и проситъ, чего захочетъ: лѣкарство противъ ея горя сейчасъ же будетъ добыто силой моей руки и безстрашной рѣшимостью управляющаго ею сердца "

ГЛАВА XXXVII.

Въ которой продолжается пресловутое приключеніе съ дуэньей Долоридой.

Герцогъ и герцогиня были въ восторгѣ, что Донъ-Кихотъ такъ оправдалъ ихъ ожиданія. Въ это время Санчо вмѣшался въ разговоръ. "Я бы не желалъ, -- сказалъ онъ,-- чтобъ эта госпожа дуэнья подкинула какую-нибудь палку подъ колесо моего губернаторства, a я слыхалъ отъ одного толедскаго аптекаря, который говорилъ, какъ щегленокъ, что гдѣ вмѣшаются дуэньи, тамъ уже добра не жди. Пресвятая Дѣва! какъ онъ ихъ ненавидѣлъ этотъ аптекарь! A я изъ этого вывелъ, что если всѣ дуэньи несносны и наглы, какого бы званія и характера онѣ ни были, что же будетъ изъ скорбящихъ, обездоленныхъ или угнетенныхъ, какова, разсказываютъ, эта графиня трехфалдая или треххвостая {Игра словъ по поводу фамиліи Трифальди.}, потому что на моей родинѣ фалда и хвостъ, хвостъ и фалда одно и то же.-- Молчи, другъ Санчо, -- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Если эта дама явилась ко мнѣ изъ такихъ отдаленныхъ странъ, то она не можетъ быть изъ тѣхъ, которыхъ аптекарь носилъ въ своей памятной книжкѣ. Къ тому же она графиня, a когда графини служатъ въ качествѣ дуэній, то только y царицъ или королевъ; онѣ госпожи и хозяйки въ своихъ домахъ, и имъ служатъ другія дуэньи."

Къ этому присутствовавшая тутъ же донья Родригесъ съ живостью прибавила: "Здѣсь, y госпожи герцогини, служатъ дуэньи, которыя могли бы быть графинями, если бы судьбѣ это было угодно. Но всякъ сверчокъ знай свой шестовъ. И все-таки пусть не отзываются дурно о дуэньяхъ, особенно о старыхъ и о дѣвушкахъ, потому что хотя я ни то, ни другое, a очень хорошо вижу и понимаю преимущество дуэнья дѣвушки вредъ дуэньей вдовой; и кто васъ остритъ, тотъ оставилъ ножницы у себя въ рукахъ. -- A все же,-- отвѣтилъ Санчо,-- у дуэній, по словамъ моего аптекаря, еще столько есть чего стричь, что лучше не разрывать помойной ямы, чтобъ не смердѣла. -- Оруженосцы ужъ извѣстные ваши враги,-- сказала донья Родригесъ.-- Такъ какъ они вѣчно торчатъ въ переднихъ и то и дѣло сталкиваются съ нами, то имъ и нечего больше дѣлать, какъ сплетничать на васъ, перемывать наши косточки и губить ваше доброе имя во всѣ часы дня, когда они не молятся,-- a такихъ очень много. Ну, a я скажу этимъ ходячимъ чурбанамъ, что мы будемъ, наперекоръ имъ, продолжать жить въ свѣтѣ и въ домахъ знатныхъ господъ, хотя бы насъ морили тамъ голодомъ и покрывали бы жалкой черной юбчонкой ваши нѣжныя или не нѣжныя тѣла, какъ въ дни процессій покрываютъ навозъ драпировками. Право, если бы мнѣ только позволили, и если бъ у меня было время, я бы хорошо объясняла не только тѣмъ, кто меня слушаетъ, но и всему свѣту, что нѣтъ въ мірѣ добродѣтели, которой не было бы въ дуэньяхъ. -- Я думаю,-- вмѣшалась герцогиня,-- что моя добрая донья Родригесъ вполнѣ права; но лучше ей отложить до болѣе удобнаго времени свою защиту и защиту другихъ дуэній, чтобъ опровергнуть злое мнѣніе злого аптекаря и съ корнемъ вырвать то же мнѣніе, питаемое въ глубинѣ души великимъ Санчо Панса.-- Право,-- отвѣтилъ Санчо,-- съ той поры, какъ угаръ отъ губернаторства ударилъ мнѣ въ голову, я уже не такъ дорожу званіемъ оруженосцевъ и смѣюсь надъ всѣми дуэньями на свѣтѣ, какъ надъ дикой фигой."

Разговоръ о дуэньяхъ еще продолжался бы, если бы вновь не раздались звуки рожковъ и барабановъ, изъ чего всѣ поняли, что дуэнья Долорида приближается. Герцогиня спросила герцога, не слѣдуетъ ли выйти къ ней навстрѣчу, такъ какъ она графиня и знатная дама. "Что до ея графства, -- вмѣшался Санчо, прежде чѣмъ герцогъ успѣлъ открыть ротъ, -- такъ я согласенъ, чтобъ ваши величія пошли ее встрѣчать; что же до того, что въ ней принадлежитъ къ дуэньямъ, такъ я того мнѣнія, чтобъ вы не трогались съ мѣста. -- Кто тебя проситъ вмѣшиваться, Санчо?-- остановилъ его Донъ-Кихотъ. -- Кто, господинъ?-- переспросилъ Санчо.-- Я вмѣшиваюсь и могу вмѣшиваться, какъ оруженосецъ, научившійся обязанностямъ вѣжливости въ школѣ вашей милости, которые самый обходительный и благовоспитанный рыцарь во всемъ свѣтѣ. Въ этихъ дѣлахъ, какъ я слыхалъ отъ вашей милости, такъ же вредно пересаливать, какъ недосаливать,-- ну, а умному свисни, и умный смыслитъ. -- Именно такъ, какъ говоритъ Санчо,-- сказалъ герцогъ,-- Увидимъ еще какова эта графиня, и тогда посмотримъ, какую вѣжливость ей оказать."

Въ эту минуту показались рожки и барабаны, какъ въ первый разъ, и авторъ заканчиваетъ здѣсь эту коротенькую главу, чтобъ начать другую, въ которой онъ продолжаетъ то же приключеніе, одно изъ замѣчательнѣйшихъ во всей этой исторіи.

ГЛАВА XXXVIII.

Въ которой дается отчетъ объ отчетѣ, данномъ дуэньей Долоридой объ ея печальной судьбѣ.

Вслѣдъ за исполнителями унылой музыки начали входить въ садъ въ два ряда до дюжины дуэній, одѣтыхъ въ широкія саржевыя монашескія платья и бѣлыя кисейныя покрывала, такія длинныя, что изъ подъ нихъ едва виднѣлись края платьевъ. За ними шла графиня Трифальди, ведомая за руку оруженосцемъ Трифальдиномъ Бѣлая Борода. Она была одѣта въ черное платье изъ необдѣланной шерсти, потому что если бы нити этой шерсти были скручены, то получились бы зерна величиной съ горошину. Хвостъ, или фалда, или пола, или какъ бы это ни называлось, раздѣленъ былъ на три части, поддерживаемая тремя пажами, также въ черномъ, изображавшими изъ себя красивую геометрическую фигуру съ тремя острыми углами, которые образовали три конца хвоста; и всѣ увидавшіе этотъ хвостъ съ тремя концами поняли, что отъ него произошла ея фамилія графини Трифальди, т. е. графини съ тремя хвостами Бенъ-Энгели говоритъ, что это такъ и было, и что настоящая фамилія графини была Волкиносъ, потому что въ ея помѣстьяхъ было много волковъ, и если бы эти волки были лисицами, такъ ее назвали бы графиней Лисиносъ, потому что въ этихъ мѣстахъ знатные баре имѣютъ обыкновеніе принимать ими той вещи или тѣхъ вещей, которыми особенно изобилуютъ ихъ помѣстья. Словомъ, эта графиня бросила ради новизны своего хвоста фамилію Волкиносъ и приняла фамилію Трифальди.

Всѣ двѣнадцать дуэній и сама дама ходили размѣреннымъ шагомъ процессій, съ опущенными на лицо черными покрывалами, не прозрачными, а такими густыми, что подъ ними ничего нельзя было разглядѣть. Едва показался сформированный такимъ образомъ отрядъ дуэній, какъ герцогъ, герцогиня и Донъ-Кихотъ, а равно и всѣ видѣвшіе эту длинную процессію, поднялись съ мѣстъ. Двѣнадцать дуэній остановились, образовавъ шпалеру и окруживъ Долориду, не покидавшую руки Трифальдина. При видѣ этого, герцогъ, герцогиня и Донъ-Кихотъ сдѣлали навстрѣчу ей съ дюжину шаговъ. Тогда она, опустившись на оба колѣна, произнесла голосомъ скорѣе хриплымъ и грубымъ, чѣмъ мелодичнымъ и нѣжнымъ:

"Пусть ваши величія соблаговолятъ не расточать столькихъ учтивостей ихъ покорному слугѣ... я хочу сказать, ихъ покорной слугѣ, ибо я такъ угнетена, что никогда не съумѣю отвѣтить на нихъ такъ, какъ бы должна была. Въ самомъ дѣлѣ, мое странное и неслыханное несчастье унесло мой умъ не знаю куда, но должно быть далеко, потому что чѣмъ болѣе я его ищу, тѣмъ болѣе онъ отъ меня удаляется. -- Нужно совсѣмъ не имѣть ума,-- отвѣтилъ герцогъ,-- чтобъ не замѣчать въ васъ достоинствъ, которыя уже сами по себѣ заслуживаютъ сливокъ всѣхъ учтивостей и цвѣта самыхъ обходительныхъ вѣжливостей." И, поднявъ ее съ земли, онъ усадилъ ее рядомъ съ герцогиней, которая также оказала ей самый радушный пріемъ. Донъ-Кихотъ хранилъ молчаніе, а Санчо умиралъ отъ любопытства увидать лицо Трифальди или одной изъ ея многочисленныхъ дуэній; но это было невозможно, пока онѣ по своей волѣ не откроютъ своихъ лицъ.

Никто не двигался, всѣ молчали и всѣ ждали, чтобы кто-нибудь заговорилъ. Первая прервала молчаніе дуэнья Долорида, сказавшая: "Я вѣрю, могущественнѣйшій государь, прекраснѣйшая дама и благоразумнѣйшіе слушатели, что мое горестнѣйшее горе найдетъ въ вашихъ мужественнѣйшихъ сердцахъ не менѣе ласковый, чѣмъ великодушный и печальный пріемъ, потому что мое горе таково, что можетъ тронуть даже мраморъ, смягчить алмазъ и расплавить сталь самыхъ жестокихъ въ мірѣ сердецъ. Но прежде чѣмъ открыть его вашему слуху (чтобъ же сказать ушамъ), я хотѣла бы, чтобъ вы повѣдали мнѣ, находятся ли въ нѣдрахъ этого славнаго общества славнѣйшій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчѣскій и его оруженосѣйшій Панса. -- Панса-то вотъ онъ,-- отвѣтилъ Санчо, прежде чѣмъ кто бы то ни было заговорилъ; и Донъ-Кихотѣйшій тоже. Стало быть, вы можете, Долоридѣйшая дуэнѣйшая, сказать все, что вамъ угоднѣйше, а мы готовѣйши быть вашими покорвѣйшими слугѣишами."

Тутъ поднялся Донъ-Кихотъ и, обратившись къ дуэньѣ Долоридѣ, сказалъ: "Если ваше горе, о, скорбящая дана, можетъ надѣяться на на лѣченіе при помощи какого-нибудь мужественнаго поступка или какой-нибудь силы какого-нибудь странствующаго рыцаря, такъ я отдаю все свое мужество и всю свою силу, хотя они и ничтожны, цѣликомъ на служеніе вамъ и Донъ-Кихотъ Ламанчскій, занятіе котораго состоитъ въ томъ, чтобы помогать всѣмъ, кто нуждается въ помощи. Слѣдовательно, вамъ нѣтъ надобности, сударыня, вымаливать напередъ чьего бы то ни было расположенія, и вы можете прямо и безъ обиняковъ разсказать намъ о своемъ горѣ. Васъ будутъ слушать люди, которые сумѣютъ если не помочь, то, по крайней мѣрѣ, отнестись сочувственно къ вашему положенію."

Услышавъ эти слова, дуэнья Долорида хотѣла броситься къ ногамъ Донъ-Кихота и даже бросилась и, силясь обнять ихъ, вскричала: "Я падаю къ этимъ ногамъ и къ этимъ стопамъ, о, непобѣдимый рыцарь! потому что онѣ основа и столпы странствующаго рыцарства. Я стану цѣловать эти ноги, отъ одного шага которыхъ жду и жажду исцѣленія моей скорби,-- о, славный странствователь! истинные подвиги котораго далеко превзошли и затмили сказочныя дѣянія Амадисовъ, Беліанисовъ и Эспландіановъ!* Затѣмъ, оставивъ Донъ-Кихота и обернувшись къ Санчо Панса, она охватила его за руку и сказала: "О ты, честнѣйшій изо всѣхъ оруженосцевъ, когда-либо служившихъ странствующему рыцарю въ настоящіе и въ прошедшіе вѣка, котораго доброта больше бороды Трифальдина, присутствующаго здѣсь спутника моего! ты можешь смѣло похвалиться, что, служа великому Донъ-Кихоту, служишь въ миніатюрѣ всѣмъ рыцарямъ въ мірѣ,. когда-либо носившимъ оружіе. Заклинаю тебя твоей великодушнѣйшей добротой стать моимъ заступникомъ предъ твоимъ господиномъ, чтобъ онъ сейчасъ же и не медля оказалъ покровительство этой униженнѣйшей и несчастнѣйшей графинѣ." Санчо отвѣтилъ: "Что моя доброта, любезная дама, такъ же велика и такъ же длинна, какъ борода вашего оруженосца, это къ дѣлу не относится. Ну, а что моя душа можетъ на томъ свѣтѣ очутиться безъ бороды и безъ усовъ, это меня безпокоить, а o здѣшнихъ бородахъ я нимало не забочусь. Къ тому же я и безъ этихъ упрашиваній, вымаливаній попрошу моего господина (а я знаю, что онъ меня любитъ, особенно теперь, когда и ему нуженъ для одного дѣла), чтобъ онъ помогъ вашей милости, чѣмъ можно. Только выкладывайте намъ поскорѣе свое горе, не стѣсняйтесь, и мы ужъ поладимъ."

Герцогъ и герцогиня, подстроившіе все это дѣло, задыхались отъ смѣха, радуясь въ душѣ ловкости и умѣнью, съ которыми Трифадьди выполняла свою роль. Она между тѣмъ, снова сѣла на свое мѣсто и сказала: "Въ знаменитомъ Кандинскомъ королевствѣ, лежащемъ между великой Трапобаной и Южнымъ моремъ, за двѣ мили отъ Коморинскаго мыса, царствовала королева донья Магуисія, вдова короля Арчипіелы, ея супруга и господина. Отъ ихъ брака произошла и родилась инфанта Антономазія, наслѣдница престола, каковая инфанта Антономазія выросла и воспиталась подъ моей опекой и моимъ руководствомъ, потому что я была самая старинная и самая благородная изъ дуэній ея матери. Дни шли за днями, и маленькая Антономазія достигла четырнадцати лѣтъ и стала такой совершеннѣйшей красавицей, что природа уже не могла бы ничего прибавить къ ея красотѣ. Но можетъ быть вы думаете, что относительно ума она была еще совсѣмъ дурочкой? Нѣтъ, она была и разсудительна, и умна, и прекраснѣе всѣхъ на свѣтѣ, или, лучше сказать, есть и теперь, если только завистливая судьба и безпощадныя Парки не перерѣзали нити ея жизни. Но нѣтъ, онѣ этого не сдѣлали, потому что небеса не допустили бы, чтобы землѣ причинено было такое зло, чтобы срѣзана была недозрѣвшая кисть съ прекраснѣйшей въ мірѣ виноградной лозы. Въ эту красавицу, прелести которой мой тяжелый, неловкій языкъ не въ состоянія такъ восхвалить, какъ онѣ того заслуживаютъ, влюбилось множество принцевъ, какъ туземныхъ, такъ и чужестранныхъ. Между ними осмѣлился вознести свои мысли до небесъ этой чудной красоты простой рыцарь, находившійся ври дворѣ. Его надежды поддерживались. его молодостью, красотой, граціей, множествомъ талантовъ, легкостью и быстротой ума. Ваши величія должны звать, если вамъ не скучно слушать, что онъ такъ игралъ на гитарѣ, что она словно говорила подъ его руками, кромѣ того, онъ былъ поэтомъ и отличнымъ танцоромъ и, еще, такъ хорошо умѣлъ дѣлать птичьи клѣтки, что могъ бы даже зарабатывать себѣ этимъ хлѣбъ, еслибы пришла нужда. Всѣ эти качества, всѣ эти достоинства могутъ сдвинуть съ мѣста даже гору, не то что тронуть слабую молодую дѣвушку. Тѣмъ не менѣе, всѣ его достоинства, прелести и таланты не въ силахъ были бы заставить сдаться крѣпость моей воспитанницы, если бы этотъ наглый воръ не пустилъ въ дѣло все свое искусство, чтобы плѣнить мое сердце. Этотъ негодный злодѣй вздумалъ склонять меня, слабаго гувернера, отдать ему ключи отъ крѣпости, охрана которой ввѣрена была мнѣ. Онъ сталъ льстиво превозносить мой умъ и парализовалъ мою волю, не знаю какими зельями, которыхъ надавалъ мнѣ. Но что всего болѣе заставило меня споткнуться и упасть, это пѣсня, которую онъ распѣвалъ въ одну ночь, прогуливаясь по маленькой улицѣ подъ моимъ рѣшетчатымъ окномъ. Пѣсня эта, если память мнѣ не измѣняетъ, состояла въ слѣдующемъ:

"Отъ непріятельннцы милой

Исходитъ зло, что грудь терзаетъ,

И тѣхъ мнѣ муки умножаетъ,

Что служитъ грудь мольбамъ могилой." *)

*) De la dolce mi enemiga

Nace un mal que al aima hiere,

Y por mas tormento quiere

Que же sienta y no же diga. Это четверостишіе переведено съ итальянскаго и вотъ оригиналъ, написанный Серафино Аквидеано:

De la dolce mia nemica

Nasce on duol ch'esser non suole:

Et per piu tormento vuole

Che si senta e non si dica.

Этотъ куплетъ показался мнѣ золотымъ, а его голосъ медовымъ; и съ тѣхъ поръ, видя, въ какое несчастье повергли меня эти и подобные ямъ стихи, я рѣшила, что слѣдуетъ, какъ совѣтуетъ Платонъ, изгнать поэтовъ изъ хорошо организованныхъ государствъ -- по крайней мѣрѣ, поэтовъ эротическихъ, потому что они пишутъ стихи не такіе, какъ жалобы маркиза Мантуанскаго. которыя забавляютъ женщинъ и заставляютъ плакать дѣтей, а умственныя иглы, которыя пронзаютъ душу подобно нѣжнымъ шипамъ и жгутъ ее, какъ молнія, не касаясь платья. Въ другой разъ онъ пѣлъ такъ:

"Приди, о смерть, приди украдкой,

Чтобъ о тебѣ не могъ я знать:

Боюсь я къ жизни вновь возстать,

Приходъ увидя смерти сладкой." *)

*) Yen, muerte, tan escondida

Que no te sienta venir,

Porque el placer del morir

No me torne a dar la vida.

Это четверостишіе впервые написано было съ нѣкоторыми видоизмѣненіями во второмъ и третьемъ стихахъ коммандоромъ Эскрибой.

Потомъ онъ еще пѣлъ куплеты и строфы, которые чаруютъ въ пѣніи и восхищаютъ въ чтенія. Но, когда эти поэты примутся, бывало, сочинять очень модные въ то время въ Кандаіѣ стихи, которые они называютъ сегедилами {Segedillas, вошедшія въ моду во времена Сервантеса и называвшіяся также copias de seguida,-- маленькія строфы изъ короткихъ стиховъ, положенныя на легкую и веселую музыку. Это не только стихи, но и танцы.}, тогда душа принимается плясать, тѣло приходитъ въ движеніе, вырывается неудержимый хохотъ, и всѣ чувства приходятъ въ восхищеніе. Поэтому я и говорю, милостивые государи, что всѣхъ этихъ поэтовъ и трубадуровъ слѣдовало бы по справедливости сослать на Ящеричные острова {Пустынные острова.}. Впрочемъ, виноваты собственно не они, а тѣ простаки, что расхваливаютъ ихъ, и дуры, что вѣрятъ имъ. Еслибъ я была какъ слѣдуетъ хорошей дуэньей, я бы, конечно, не польстилась на ихъ пустыя сладкія рѣчи и не приняла бы за чистую монету красивыхъ словъ вродѣ я живу, умирая, я горю во льду, я дрожу въ тѣни, я надѣюсь безъ надежды, я уѣзжаю и остаюсь и тому подобныя несообразности, которыми полны ихъ писанія. А что выходитъ изъ того, что они обѣщаютъ фениксъ Аравіи, корову Аріадны, коней Солнца, перлы Южнаго моря, золото Пактола и бальзамъ Панкаіи? Они тутъ-то и принимаются скорѣе, чѣмъ всегда, дѣйствовать мечомъ, потому что имъ ни чего не стоитъ наобѣщать того, чего они никогда не въ состояніи будутъ исполнить. Но что я дѣлаю? Чѣмъ я, несчастная, развлекаюсь? Что за безуміе, что за безразсудство побуждаетъ меня разсказывать о чужихъ грѣхахъ, когда мнѣ столько нужно разсказать о своихъ собственныхъ. Горе мнѣ! Не стихи меня сломили, а глупость моя; не серенады меня смягчили, а преступная неосторожность моя. Мое великое невѣжество и слабая предусмотрительность открыли дорогу и приготовили путь желаніямъ Донъ-Клавихо (такъ звали рыцаря, о которомъ идетъ рѣчь). Подъ моимъ покровительствомъ и при моемъ посредствѣ онъ входилъ, и не разъ, а много разъ, въ спальню Антономазіи, обманутой не имъ, а мною; но это дѣлалось уже въ званіи законнаго супруга, потому что, какъ я ни грѣшна, я бы ни за что не позволила, чтобъ онъ, не будучи ея мужемъ, дотронулся хотя бы до кончика носка ея туфель. Нѣтъ, нѣтъ, никогда! Бракъ долженъ предшествовать во всѣхъ дѣлахъ подобнаго рода, о которыхъ я говорю. Въ этомъ дѣлѣ была только одна дурная сторона -- неравенство положеній, такъ какъ Донъ-Клавихо былъ простой рыцарь, а инфанта Антономазія, какъ уже сказано, наслѣдница престола. Нѣсколько дней интрига эта оставалась скрытой, благодаря моей ловкости и моимъ предосторожностямъ, но вскорѣ мнѣ показалось, что она должна неизбѣжно открыться благодаря странной опухоли живота Антономазіи. Это опасеніе заставило насъ всѣхъ троихъ устроить тайное совѣщаніе, и мы единогласно рѣшили, чтобъ Клавихо, прежде чѣмъ откроется тайна, попросилъ у великаго викарія руки Антономазіи, на основаніи письменнаго обѣщанія съ ея стороны стать его женой, составленнаго мною и такого сильнаго, что даже Самсонъ не могъ бы его нарушить. Все такъ и было сдѣлано; викарій прочиталъ обязательство, выслушалъ исповѣдь Антономазіи, которая безъ околичностей созналась во всемъ, и затѣмъ засвидѣтельствовалъ все это у одного честнаго придворнаго алгвазила. -- Какъ! -- вскричалъ Санчо.-- Развѣ я въ Кандаіѣ есть алгвазилы, поэты и сегедиллы? Клянусь всевозможными клятвами! я начинаю думать, что свѣтъ вездѣ одинъ и тотъ же. Но поторопитесь немножко, ваша милость, госпожа Трифальди: становится поздно, а я помираю отъ любопытства узнать конецъ такой длинной исторіи. -- Хорошо, я потороплюсь,-- отвѣтила графиня.

ГЛАВА XXXIX.

Въ которой Трифальди продолжаетъ свою удивительную и достопамятную исторію.

Всякое слово, произносимое Санчо, столько же восхищало герцогиню, сколько приводило въ отчаяніе Донъ-Кихота. Долорида, между тѣмъ, продолжала такъ:

"Наконецъ, послѣ многихъ допросовъ, опросовъ и отвѣтовъ, въ продолженіе которыхъ инфанта все поддерживала первое показаніе, ничего не прибавляя и не убавляя, великій викарій рѣшилъ дѣло въ пользу Клавихо и передалъ ее ему, какъ законную супругу. Это такъ опечалило королеву донью Магунсію, мать инфанты Антономазіи, что мы черезъ три дня должны были ее схоронить. -- Она, значитъ, умерла?-- спросилъ Санчо. -- Понятно,-- отвѣтилъ Трифальдинъ,-- потому что въ Кандаіѣ хоронятъ не живыхъ, а мертвыхъ. -- Ну, мы видѣли и такіе случаи, господинъ оруженосецъ,-- возразилъ Санчо,-- что хоронили человѣка обмершаго, считая его за мертваго, а мнѣ казалось, что королева Магунсія сдѣлала бы лучше, если бы обмерла, вмѣсто того чтобъ умереть, потому что при жизни можно многое поправить. Къ тому же поступокъ инфанты былъ вовсе ужъ не такой страшный, чтобъ ей нужно было непремѣнно такъ огорчаться. Если бъ эта барышня вышла за пажа или другого какого домашняго слугу, какъ сдѣлали, говорятъ другія,-- ну, тогда дѣло было бы пропащее; а выйти за рыцаря, такого славнаго и притомъ дворянина, судя по описанію, это, право, хоть и глупость, но вовсе ужъ не такая большая, какъ полагаютъ. Потому что, какъ говоритъ мой господинъ, здѣсь присутствующій, который не позволитъ обвинить меня во лжи,-- какъ изъ людей духовнаго званія дѣлаютъ епископовъ, такъ изъ рыцарей, особенно если они странствующіе, можно дѣлать и королей, и императоровъ. -- Ты правъ, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, потому что странствующій рыцарь, если у него есть хоть крошечка счастья, всегда можетъ разсчитывать сдѣлаться могущественнѣйшимъ въ мірѣ государемъ. Но продолжайте, госпожа Долорида: мнѣ кажется, что вамъ остается теперь досказать все горькое изъ этой до сихъ поръ сладостной исторіи. -- Горькое!-- вскричала графиня.-- О, да, такое горькое, что въ сравненіи съ нимъ полынь покажется сладкой и лавръ вкуснымъ.

"Такъ какъ королева умерла, а не обмерла, то мы ее и схоронили. Но только что мы бросили на ея гробъ послѣднюю горсть земли, только-что сказали ей послѣднее прости, какъ вдругъ -- quis talia fando temperet а lacrymis {Ироничекій намекъ на знаменитое обращеніе Виргилія, когда Эней разсказываетъ Дидонѣ о бѣдствіяхъ Трои:

Quis, talia fando,

Myrmidonum, Dolopumve, aut duri miles Ulyssei.

Temperet а lacrymis...? (Aen., lib. II).}? -- на могилѣ королевы показался верхомъ на деревянной лошади великанъ Маланбруко, двоюродный братъ Магунсіи, очень жестокій и вдобавокъ колдунъ. Чтобъ отомстить за смерть своей кузины и показать дерзость Донъ-Клавихо и слабость Антономазіи, онъ пустилъ въ ходъ свое проклятое искусство и оставилъ влюбленную чету заколдованною на самой могилѣ, обративъ ее въ бронзовую обезьяну, а его въ страшнаго крокодила изъ какого-то невѣдомаго металла. Между ними воздвиглась колонна, также металлическая, съ надписью на сирійскомъ языкѣ, которая, если перевести ее на канданскій языкъ, а потомъ на кастильскій, означаетъ слѣдующее: Сіи два дерзкіе любовника до тѣхъ поръ не примутъ прежняго своею вида, пока отважный Ламанчецъ не сразится со мной съ поединкѣ, ибо его лишь отвагѣ судьба предназначила сіе неслыханное приключеніе. Послѣ этого онъ вынулъ изъ ноженъ громадный, широкій палашъ и, схвативъ меня за волосы, сдѣлалъ видъ, что хочетъ перерѣзать мнѣ горло и отсѣчь голову по самыя плечи. Я испугалась, голосъ мой замеръ, и мнѣ стало дурно; но я сдѣлала надъ собой усиліе и дрожащимъ голосомъ стала говорить ему такія вещи, что онъ вынужденъ былъ отложить исполненіе своей ужасной кары. Затѣмъ онъ приказалъ привести къ себѣ всѣхъ дуэній изъ дворца, здѣсь присутствующихъ, и, побранивъ насъ за нашъ проступокъ и горько осудивъ нравы дуэній, ихъ скверныя хитрости и еще худшія интриги, обвинивъ всѣхъ ихъ въ проступкѣ, который совершила я одна, онъ сказалъ, что не хочетъ наказать васъ смертною казнью, а наложитъ на насъ болѣе продолжительное наказаніе, которое поведетъ за собой вѣчную гражданскую смерть. Едва онъ произнесъ эти слова, какъ всѣ мы почувствовали, что поры нашихъ лицъ раскрылись и въ нихъ точно впились тысячи иголокъ. Мы ухватились руками за лица и почувствовали, что превратились въ то, что вы сейчасъ увидите."

Тутъ Долорида и другія дуэньи подняли покрывала, которыми были прикрыты, и обнаружили лица, обросшія бородами, у кого русой, у кого черной, у кого совсѣмъ сѣдой, а у кого съ просѣдью. При этомъ зрѣлищѣ герцогъ и герцогиня казались пораженными изумленіемъ, Донъ-Кихотъ и Санчо остолбенѣли, а остальные зрители ужаснулись. Трифальди же продолжала такъ:

"Вотъ какъ покаралъ насъ этотъ свирѣпый и злонамѣренный Maламбурно. Онъ прикрылъ бѣлизну и блѣдность нашихъ лицъ этими жесткими волосами, и лучше бы онъ уже отсѣкъ намъ головы своимъ огромнымъ острымъ палашомъ, чѣмъ затемнить свѣтъ нашихъ лицъ этой покрывшей насъ густой шерстью, потому что, если даже стать считать... но то, что я собираюсь сказать, я хотѣла бы сказать съ глазами, изъ которыхъ текли бы цѣлые ручьи; но море слезъ, пролитыхъ изъ глазъ моихъ при постоянной мысли о постигшемъ насъ несчастьи, изсушило ихъ, какъ тростникъ, и потому я буду говорить безъ слезъ. И такъ, я говорю: куда дѣться бородатой дуэньѣ? Какой отецъ, какая мать сжалятся надъ нею? Кто ей поможетъ? Если даже тогда, когда кожа у нея гладка и лицо раскрашено разными косметиками, на нее мало находится охотниковъ, такъ что же будетъ, если она покажетъ лицо, похожее на лѣсъ? О, подруги мои дуэньи! Подъ злой звѣздой родились мы и подъ роковымъ вліяніемъ зародили насъ отцы наши!" При этихъ словахъ Трифальди сдѣлала видъ, что падаетъ въ обморокъ.

ГЛАВА LX.

О дѣлахъ, касающихся этой достопамятной исторіи.

Поистинѣ, всѣ любящіе подобнаго рода исторіи должны быть благодарны Сиду Гамеду, ея первоначальному автору, за особую заботливость, съ которой онъ постарался разсказать малѣйшія подробности ея, не оставивъ не разъясненной и самой крошечной частички ея. Онъ изображаетъ всѣ мысли, показываетъ всѣ воображенія, отвѣчаетъ на нѣмые вопросы, разъясняетъ сомнѣнія, разрѣшаетъ всякія затрудненія -- словомъ, обнаруживаетъ до послѣдней крайности усерднѣйшее желаніе все узнать и разъяснить. О, знаменитый писатель! О, счастливый Донъ-Кихотъ! О, славная Дульцинея! О, граціозный Санчо Панса! Живите всѣ вмѣстѣ и каждый въ отдѣльности безконечное число вѣковъ для удовольствія и развлеченія всѣхъ людей!

И такъ, исторія повѣствуетъ, что Санчо, при видѣ Долориды въ обморокѣ, вскричалъ: "Клянусь, какъ честный человѣкъ, спасеніемъ всѣхъ моихъ предковъ Панса, что никогда не слыхалъ и не видалъ, да и господинъ мой никогда не разсказывалъ я не могъ вообразить себѣ въ своей фантазіи ничего подобнаго этому приключенію. Пусть тысяча чертей нашлютъ на тебя проклятія, колдунъ и великанъ Маламбурно! Не могъ ты, что ли, придумать другого наказанія для этихъ грѣшницъ, а не обратить ихъ въ бородатыя рожи? Да развѣ не лучше было бы и не приличнѣе для нихъ разсѣчь имъ сверху до низу ноздри, хотя бы имъ пришлось потомъ говорить въ носъ, чѣмъ выростить имъ бороды? Бьюсь объ закладъ, что имъ не на что даться побрить.-- О, это правда, господинъ,-- отвѣчала одна изъ двѣнадцати.-- Намъ не изъ чего платить цирюльнику, поэтому нѣкоторыя изъ насъ прибѣгаютъ къ экономическому средству -- къ употребленію смоляныхъ пластырей. Мы ихъ приклеиваемъ къ лицу и, рванувши, дѣлаемъ своя подбородки такими бритыми и гладкими, какъ внутренность каменной ступки. Есть въ Кандаіѣ женщины, которыя ходятъ изъ дома въ домъ выщипывать волосы у дамъ, выравнивать рѣсницы и изготовлять разнаго рода снадобья {Эти женщины, профессія которыхъ была очень въ модѣ во времена Сервантеса, назывались тогда velleras.}, но мы, дуэньи герцогини, никогда не хотѣли воспользоваться ихъ услугами, потому что отъ большинства изъ нихъ отдаетъ сводничествомъ, и если господинъ Донъ-Кихотъ намъ не поможетъ, мы въ могилу сойдемъ со своими бородами. -- Я скорѣй вырву въ странѣ мавровъ свою бороду,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- нежели откажусь освободить васъ отъ вашихъ!" ,

Въ это время Трифальди очнулась отъ обморока. "Пріятные звуки этого обѣщанія,-- сказала она доблестному рыцарю,-- дошли до моихъ ушей среди моего обморока, и ихъ было достаточно, чтобы возвратить мнѣ чувства. И поэтому я снова умоляю васъ, странствующій, знаменитый и неукротимый синьоръ, обратите въ дѣло ваше милостивое обѣщаніе. -- Не моя будетъ вина, если оно останется неисполненнымъ,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.-- Итакъ, сударыня, скажите, что долженъ я сдѣлать; мое мужество готово къ услугамъ вашимъ.-- Дѣло въ томъ,-- начала Долорида,-- что отсюда до королевства Кандаіи, если отправиться сушей, будетъ пять тысячъ миль, можетъ быть мили на двѣ больше или меньше. Но если отправиться по воздуху или прямымъ путемъ, разстояніе будетъ три тысячи двѣсти двадцать семь миль. Надо также знать, что Маламбруно мнѣ сказалъ, что въ тотъ моментъ, какъ судьба пошлетъ мнѣ навстрѣчу рыцаря, нашего освободителя, онъ пришлетъ ему лошадь немного лучшую и немного менѣе норовистую, нежели рыцарскіе кони, потому что это будетъ та самая деревянная лошадь, на которой доблестный Петръ провансальскій увезъ красивую Магалону {Сервантесъ заимствовалъ идею этой деревянной лошади изъ Исторіи красивой Мегалоны, дочери короля Неаполитанскаго, и Петра, сына графа Провансальскаго, рыцарскаго романа, напечатаннаго въ Севильѣ въ 1533 г. Докторъ Боулъ, въ своихъ Примѣчаніяхъ къ Донъ-Кихоту, замѣчаетъ, что старый Чоусеръ, Энній англійскихъ поэтовъ, умершій въ 1400 г., говоритъ о подобной лошади, принадлежавшей Камбусвану, татарскому хану: лошадь эта летала по воздуху и могла быть управляема съ помощью пружины, находившейся въ ея ухѣ. Только лошадь Камбускана была изъ бронзы.}. Эта лошадь управляется помощью пружины, находящейся у ней на лбу и служащей вмѣсто повода, и летаетъ она по воздуху съ такой быстротой, какъ будто діаволы ее уносятъ. Эта лошадь, по древнему преданію, была сдѣлана мудрымъ Мерлигомъ. Онъ ссудилъ ею графа Петра, который былъ его другомъ и который совершалъ на ней большія путешествія; между прочимъ, онъ увезъ, какъ сказано, красивую Магалону, посадивъ ее на крупъ лошади, и, уносясь по воздуху, оставилъ въ изумленіи всѣхъ тѣхъ, кто съ земли видѣлъ ихъ пролетающими. Мерлинъ давалъ лошадь только тѣмъ, кого очень любилъ, или кто ему больше платилъ, а со времени извѣстнаго Петра до нашихъ дней намъ неизвѣстно, чтобы кто-либо ѣздилъ на ней. Маламбруно силой своей магіи привлекъ ее къ себѣ и держитъ ее въ своей власти. Ею-то и пользуется онъ въ своихъ путешествіяхъ, которыя совершаетъ каждое мгновеніе въ разныя части свѣта. Сегодня онъ здѣсь, завтра во Франціи, а черезъ сутки въ Потоси. Хорошо въ этой лошади то, что она не ѣстъ, не спитъ, не употребляетъ подковъ и что она по воздуху бѣжитъ иноходью, такъ какъ крыльевъ у ней нѣтъ, такъ что тотъ, кто на ней сидитъ, можетъ держать въ рукѣ стаканъ, наполненный водою и не пролить ни капли, такъ плавно и спокойно она бѣжитъ. Поэтому-то красивая Магалона и радовалась такъ ѣздѣ на этой лошади. -- Честное слово,-- перебилъ Санчо,-- никто не можетъ подвигаться шагомъ болѣе спокойнымъ и размѣреннымъ, нежели мой оселъ. Правда, онъ не ходитъ по воздуху, но на землѣ я съ нимъ поспорю со всѣми иноходцами въ свѣтѣ."

Всѣ разсмѣялись, а Долорида продолжала: "Итакъ эта лошадь, если Маламбруно захочетъ положить конецъ нашему бѣдствію, явится предъ нами приблизительно за полчаса до наступленія ночи, потому что онъ мнѣ сказалъ, что указаніемъ, что дѣйствительно я нашла рыцаря, котораго искала, будетъ то, что онъ пришлетъ мнѣ лошадь, гдѣ бы я въ то время ни находилась, быстро и безъ труда. -- А сколько человѣкъ подымаетъ эта лошадь? -- спросилъ Санчо.-- Двоихъ,-- отвѣчала Долорида:-- одного на спинѣ, другого на крупѣ, и обыкновенно на ней ѣздятъ рыцарь и его оруженосецъ, если нѣтъ какой-либо похищенной дѣвицы. -- Я бы хотѣлъ теперь знать, госпожа Долорида,-- сказалъ Санчо,-- какъ зовутъ эту лошадь? -- зовутъ ее, -- отвѣчала Долорида,-- не Беллерофономъ, какъ назывался Пегасъ, ни такъ, какъ звали лошадь Александра Великаго, которой имя было Буцефалъ. Она не называется ни Брильядоромъ, какъ лошадь Роланда Неистоваго, ни Байярдомъ, какъ лошадь Рейвальда Монтальванскаго, ни Фронтино, какъ лошадь Рухеро, ни Волопасомъ или Перитоа, какъ, говорятъ, назывались лошади Солнца {Волопасъ не былъ одной изъ лошадей Соінца: это созвѣздіе, сосѣднее съ Большой Медвѣдицей. Другая лошадь называлась не Перитоа, а Пироѳисъ, судя по слѣдующимъ стихамъ Овидія (Метам., кн. II):

Interea volucres Pyroeis, Eo'us et Aethon,

Solis equi, qaaturque Phlegon, hinnitibns auras

Flammiferis implent, pedibusque repagola puisant.}, ни Ореліей, какъ лошадь, на которой злосчастный Родриго, послѣдній готскій король, вступилъ въ битву, въ которой потерялъ и жизнь и королевство. -- Бьюсь объ закладъ,-- воскликнулъ Санчо,-- что если ей не дали ни одного изъ прославленныхъ именъ столъ извѣстныхъ лошадей, то тѣмъ болѣе ей не дали бы имени и коня моего господина, Россинанта, которое въ этомъ случаѣ годилось бы болѣе всѣхъ до сихъ поръ названныхъ. -- Это правда,-- отвѣчала бородатая графиня,-- другое имя тоже очень къ ней подошло, потому что она называется Клавиленьо Быстроногій {Clavileno el aligero. Имя составлено изъ словъ: clavija -- пружина и leno -- полѣно.}, что обозначаетъ, что она сдѣлана изъ дерева, что имѣетъ пружину во лбу и что бѣжитъ съ поразительной быстротой. Итакъ, что касается имени, то оно можетъ поспорить съ прославленнымъ Россинантомъ. -- Дѣйствительно, имя, по моему, не дурно,-- замѣтилъ Санчо,-- но какой уздой или какимъ поводомъ эта лошадь управляется? -- Я вѣдь сказала,-- отвѣчала Трифальди,-- что она управляется пружиною. Поворачивая ее въ ту или другую сторону, рыцарь, сидящій на ней, заставляетъ ее бѣжать, куда онъ хочетъ, то еще выше въ воздухѣ, то касаясь и почти подметая землю, то въ золотой серединѣ, которую должно искать во всѣхъ правильныхъ дѣйствіяхъ. Я бы хотѣлъ ее видѣть,-- снова заговорилъ Санчо,-- но думать, что я могъ бы ѣздить на ней верхомъ, на спинѣ ли или на крупѣ, все равно, что искать грушъ на вязѣ. Я едва умѣю держаться на своемъ Сѣромъ, сидя въ продавленномъ сѣдлѣ, которое мягче шелка, а вы хотите, чтобы я держался на деревянномъ крупѣ, безъ подушки, безъ ковра! Чортъ возьми, у меня нѣтъ охоты разбиться въ дребезги изъ-за того, чтобы снять съ кого-либо бороду. Пускай тѣ, кому она не нужна, брѣютъ ее, а что меня касается, я и не подумаю сопровождать своего господина въ такомъ дальнемъ путешествіи. Впрочемъ, мнѣ и не предписано такъ же служить для стрижки этихъ бородъ, какъ для снятія чаръ съ госпожи Дульцинеи. -- Нѣтъ, предписано, другъ,-- отвѣчала Долорида,-- такъ что безъ вашего присутствія мы ничего не достигнемъ. -- Вотъ тебѣ и еще!-- воскликнулъ Санчо,-- и какое дѣло оруженосцамъ до похожденій ихъ господъ? Что жъ, они за нихъ будутъ пользоваться славой, а мы исполнять работу? Да провались я! хотя бы историки, по крайней мѣрѣ, говорили: "Такой-то рыцарь совершилъ такое-то и такое-то похожденіе, но съ помощью такого-то своего оруженосца, безъ котораго невозможно было бы его завершить"... съ Богомъ; а то они пишутъ совсѣмъ сухо: "Донъ-Паралипоменонъ, рыцарь Трехъ Звѣздъ, совершилъ похожденіе противъ шести вампировъ", и не называютъ даже особы его оруженосца, который находился при всемъ этомъ, какъ будто его совсѣмъ не было на свѣтѣ! Это невыносимо. Теперь, господа, я повторяю, что мой господинъ можетъ отправляться одинъ, и дай ему Богъ успѣха! Я же останусь здѣсь съ госпожею герцогиней. Можетъ случиться, что по возвращеніи онъ застанетъ дѣло госпожи Дульцинеи на три четверти додѣланнымъ, потому что въ свободное время я думаю надавать себѣ столько ударовъ, что они взрѣжутъ мнѣ кожу. -- И все-таки,-- прервала герцогиня,-- вамъ придется сопровождать своего господина, если это необходимо, добрый Санчо, потому что съ мольбой къ вамъ обращаются такіе же добрые люди, какъ вы. По крайней мѣрѣ, нельзя будетъ сказать, что изъ-за вашего пустого страха подбородки этихъ дамъ остались со своимъ руномъ; это было бы безсовѣстно. -- Вотъ тебѣ и еще,-- отвѣчалъ Санчо.-- Если бы это благодѣяніе нужно было оказать какимъ-либо заключеннымъ дѣвицамъ или для какихъ-либо дѣвочекъ, учащихся въ монастырѣ,-- куда ни шло; можно было бы тогда немножко и потрудиться для нихъ. Но чтобы снять бороды съ дуэній! Чортъ возьми! Да я радъ былъ бы видѣть ихъ всѣхъ бородатыми, отъ самой большой до самой маленькой, отъ самой жеманной до самой забористой. -- Вы очень злы на дуэній, другъ Санчо,-- сказала герцогиня,-- и въ этомъ близко сходитесь съ мнѣніемъ толедскаго аптекаря. А между тѣмъ вы не правы. Есть между моими дуэньями такія, которыя могли бы служить примѣромъ хозяйкамъ дома, хотя бы вотъ моя хорошая донья Родригесъ, о которой я больше и не скажу. -- Благодарю, ваша свѣтлость, что вы и это говорите,-- замѣтила Родригесъ,-- а Господь знаетъ истину. Хороши или дурны мы, дуэньи, съ бородами мы или безбородыя, но наши матери родили насъ какъ и другихъ женщинъ, и если Господь произвелъ насъ на свѣтъ, то Онъ зналъ для чего. Поэтому я жду милосердія отъ Него, а не отъ кого бы то ни было. -- Вотъ это хорошо, госпожа Родригесъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ, а что касается васъ, госпожа Трифальди -- и остальныя, то я надѣюсь, что небо благосклоннымъ окомъ взглянетъ на вашу печаль и что Санчо сдѣлаетъ то, что я ему прикажу, явится ли Клавиленьо или мнѣ придется сразиться съ Маламбруно. Одно я знаю вѣрно, что никакая бритва не срѣжетъ такъ легко растительность съ лицъ вашихъ милостей, какъ моя шпага срѣжетъ голову съ плечъ Маламбруно, Господь терпитъ злыхъ, но не всегда.

-- Ахъ,-- воскликнула Долорида,-- да воззрятъ на вашу милость благосклонными очами всѣ звѣзды небесныхъ областей, о доблестный рыцарь; да вложатъ онѣ въ ваше великодушное сердце всевозможную храбрость и всякое благополучіе, дабы вы стали щитомъ и опорой печальнаго и оскорбленнаго рода дуэній, ненавидимаго аптекарями, поносимаго оруженосцами и обманываемаго пажами. Проклята будь та дура, которая во цвѣтѣ своихъ лѣтъ лучше не идетъ въ монахини, нежели въ дуэньи! Несчастныя мы дуэньи, которымъ наши госпожи кидаютъ въ лицо ты, какъ будто бы онѣ были королевы, я хотя бы мы по прямой мужской линіи происходили отъ Гектора Троянскаго! О, великанъ Маламбруно! ты, который, хотя и волшебникъ, остаешься вѣренъ своимъ обѣщаніямъ, пришли намъ поскорѣе несравненнаго Клавиленьо, чтобы несчастію нашему положить конецъ, ибо если жары наступятъ и бороды наши останутся при насъ, тогда, увы! мы люди погибшіе."

Трифальди произнесла эти слова такимъ раздирающимъ душу голосомъ, что вызвала слезы на глаза присутствующихъ. Даже Санчо почувствовалъ, что глаза его увлажнились, и въ глубинѣ своей души онъ рѣшилъ сопровождать своего господина на край свѣта, если отъ этого зависитъ снять шерсть съ этихъ почтенныхъ лицъ.

ГЛАВА XLI.

О прибытіи Клавиленьо, съ окончаніемъ этого длиннаго и растянутаго приключенія.

Тѣмъ временемъ наступила ночь, а съ всю и часъ, назначенный для прибытія соня Клавиленьо. Его отсутствіе начало безпокоить Донъ-Кихота, которыя изъ того, что Маламбруно не посылалъ коня, выводилъ заключеніе, что либо не онъ былъ рыцаремъ, которому предназначено было совершить этотъ подвигъ, либо Маламбруно не рѣшался выступить съ нимъ на бой въ поединкѣ. Но вдругъ въ саду показалось четыре дикаря, одѣтыхъ въ листья плюща и несшихъ на своихъ плечахъ большую деревянную лошадь. Они ее поставили на землю, на ея ноги, и одинъ изъ дикарей сказалъ: "Пускай рыцарь, у котораго хватятъ на это мужества, сядетъ на эту машину. -- Въ такомъ случаѣ,-- перебилъ Санчо,-- я не сяду, потому что у меня вовсе нѣтъ мужества, и я не рыцарь." Дикарь продолжалъ: "и пускай оруженосецъ его, если у него таковой есть, сядетъ на ея крупъ. Пускай довѣрится храброму Маламбруно, увѣренный, что опасаться можетъ только его меча, и ничьего другого, равно и никакихъ козней. Ему нужно только повернуть пружину, которая находится здѣсь на шеѣ лошади, и она унесетъ рыцаря и оруженосца по воздуху туда, гдѣ ихъ ждетъ Маламбруно. Но, чтобы высота и величіе пути не вызвали у нихъ головокруженія, нужно, чтобы они прикрыли себѣ глаза, пока лошадь не заржетъ. Это будетъ сигналомъ, что путешествіе ихъ кончено." Сказавъ это и оставивъ Клавиленьо, четыре дикаря удалились размѣреннымъ шагомъ туда, откуда пришли. Увидавъ лошадь, Долорида, со слезами на глазахъ, обратилась къ Донъ-Кихоту и сказала: "Доблестный рыцарь, обѣщанія Маламбруно исполнены: лошадь здѣсь, и наши бороды растутъ. Каждая изъ насъ и каждымъ волоскомъ на нашихъ подбородкахъ молимъ мы тебя: сними и сбрѣй съ васъ эти бороды, потому что это зависитъ только отъ того, чтобы тебѣ сѣсть на эту лошадь со своимъ оруженосцемъ и чтобы оба вы счастливо начали ваше новомодное путешествіе. -- Я это и сдѣлаю, госпожа графиня Трифальди,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- ото всего сердца и съ полной охотой, не беря съ собой подушки и не надѣвая даже шпоръ, чтобы не терять времени, такъ сильно во мнѣ желаніе увидѣть васъ, сударыня, а также и всѣхъ дуэній, гладкими и бритыми. -- Я не сдѣлаю этого,-- сказалъ Санчо,-- ни охотно, ни неохотно. Если эта стрижка не можетъ состояться безъ того, чтобы мнѣ сѣсть на крупъ, то пусть мой господинъ ищетъ себѣ другого оруженосца, который бы съ нимъ поѣхалъ, а эти дамы другого средства отполировать свои подбородки, потому что я не колдунъ, чтобы находить удовольствіе въ рысканіи по воздуху. Да и что скажутъ мои островитяне, узнавъ, что ихъ губернаторъ носится по вѣтру? Притомъ, такъ какъ до Кандаіи отсюда три тысячи миль и еще сколько то, то если лошадь утомится или великанъ разсердится, намъ понадобится съ полдюжины лѣтъ, чтобы возвратиться сюда, и тогда не окажется ни острововъ, ни островковъ на свѣтѣ, которые меня признали бы, какъ обыкновенно говорятъ, что опоздалъ-потерялъ, и что если тебѣ дали телку, такъ ты ее тотчасъ привяжи, то я прошу прощенія у бородъ этихъ дамъ, но святому Петру хорошо въ Римѣ: я хочу сказать, что мнѣ очень хорошо здѣсь въ домѣ, гдѣ со много поступаютъ съ такой добротой, и отъ хозяина котораго я ожидаю великаго счастія сдѣлаться губернаторомъ.

-- Другъ Санчо,-- отвѣчалъ герцогъ,-- островъ, обѣщанный мною вамъ, не можетъ ни двигаться, ни убѣжать. У него такіе глубокіе корни, проникшіе въ самыя нѣдра земли, что ни вырвать ихъ, не перемѣнить имъ мѣсто нельзя никакъ. А такъ какъ мы съ вами оба знаемъ, что нѣтъ ни одной должности, я подразумѣваю изъ высшихъ, которыя получались бы безъ какого-либо магарыча, болѣе или менѣе крупнаго {Cochechas (взятка, подкупъ) назывались подарки, которые давать обязаны были вновь назначаемые чиновники тѣмъ, кто имъ доставлялъ новую должность. Во времена Сервантеса такимъ путемъ доставались мѣста не только гражданскія и судебныя, но и прелатуры и высшія духовныя должности. Этотъ постыдный торгъ, на который намекаетъ Сервантесъ, былъ такъ всеобщъ, такъ обыченъ, такъ открытъ, что Филиппъ III указомъ отъ 19 марта 1644 г. предписалъ довольно тяжелыя наказанія просителямъ и протекторамъ, которые впредь окажутся въ этомъ вииновными.}, то я за это губернаторство хочу, чтобы вы отправились вмѣстѣ со своимъ господиномъ Донъ-Кихотомъ и положили конецъ этому достопамятному приключенію. Возвратитесь ли вы на Клавиленьо чрезъ короткое время, какъ можно ожидать, судя по его быстротѣ, приведетъ ли васъ обратно неблагопріятная судьба пѣшкомъ, какъ бѣднаго паломника, отъ деревни въ деревнѣ, отъ постоялаго двора къ постоялому двору, но, какъ только вы прибудете обратно, вы найдете свой островъ на томъ мѣстѣ, гдѣ вы его оставили, а своихъ островитянъ преисполненными, какъ и прежде, желаніемъ имѣть васъ губернаторомъ. Моя воля останется неизмѣнной, и вы, господинъ Санчо, не допускайте въ этомъ никакого сомнѣнія, потому что это будетъ чувствительнымъ оскорбленіемъ за мое желаніе служить вамъ. -- Довольно, довольно, сударь,-- воскликнулъ Санчо.-- Я не болѣе какъ бѣдный оруженосецъ и не могу вынести на своихъ рукахъ столько учтивости. Пусть господинъ мой садится на лошадь, пусть мнѣ завяжутъ глаза и пусть отдадутъ меня на волю Божію. Мнѣ еще нужно справиться о томъ, можно-ли мнѣ будетъ, когда мы буденъ нестись по этимъ высотамъ, поручить свою душу Богу или надо будетъ прибѣгнуть къ заступничеству ангеловъ. -- Вы отлично можете, Санчо,-- отвѣчала Долорида,-- поручить свою душу Богу или кому захотите, потому что Маламбруно хотя и волшебникъ, но христіанинъ: онъ совершаетъ свои волшебства съ большимъ тактомъ и благоразуміемъ, ни съ кѣмъ не ссорясь. -- Ну,-- сказалъ Санчо,-- такъ съ помощью Бога и пресвятой Гаэтской Троицы! -- Послѣ достопамятнаго приключенія съ мельницами,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- я еще ни разу не видалъ Санчо столь безстрашнымъ, какъ сейчасъ. Если бы я вѣрилъ въ предзнаменованія, какъ многіе другіе, я бы долженъ былъ почувствовать гусиную кожу на моемъ мужествѣ. Но подите сюда, Санчо: съ разрѣшенія герцога и герцогини я скажу вамъ два слова наединѣ."

Отошедши съ Санчо къ небольшой группѣ деревьевъ, онъ взялъ его за обѣ руки и сказалъ ему: "Ты видишь, братъ Санчо, какое далекое путешествіе насъ ожидаетъ. Господь вѣдаетъ, когда мы возвратимся и какой досугъ, какой отдыхъ дадутъ вамъ дѣла. Я бы хотѣлъ, чтобы ты удалялся теперь въ свою комнату, будто отправляешься за чѣмъ-нибудь необходимымъ предъ отъѣздомъ и чтобы ты, въ счетъ трехъ тысячъ трехсотъ ударовъ плетью, которые ты обязался дать себѣ, далъ бы себѣ сейчасъ пять или шесть сотъ въ ряду. Когда они будутъ даны, это будетъ дѣло сдѣланное, потому что начинать дѣло значитъ на половину кончить его. -- Клянусь Богомъ! -- воскликнулъ Санчо.-- Ваша милость, должно быть, потеряли разсудокъ. Это все равно какъ говорятъ: "Ты видишь, что я спѣшу, и просишь руки моей дочери!" Какъ! теперь, когда я долженъ сѣсть верхомъ на гладкую доску, вы хотите, чтобы я разодралъ себѣ задницу? Положительно, это не имѣетъ смысла. Отправимся сперва побрить этихъ дуэній, а по возвращенія я вамъ обѣщаю честнымъ словомъ, что я такъ поспѣшу исполнять свое обязательство, что ваша милость останетесь вполнѣ довольны, и больше объ этомъ ни слова. -- Это обѣщаніе, добрый Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- достаточно, чтобы меня утѣшить, я я твердо вѣрю, что ты его выполнишь, потому что, какъ ты ни глупъ, а обмануть меня ты не посмѣешь. -- Я и не смѣясь сдержу свое слово", отвѣчалъ Санчо.

Затѣмъ они возвратились, чтобы сѣсть верхомъ на Клавиленьо. Въ ту минуту, какъ они стали садиться, Донъ-Кихотъ обратился къ Санчо: "Ну, Санчо, завяжите себѣ глава, потому что тотъ, кто посылаетъ васъ въ столь отдаленныя мѣстности, не можетъ насъ обмануть. Какая ему слава, если ему удастся обмануть тѣхъ, кто ему довѣрился? Но если бы все окончилось совершенно противно тому, чего я жду, то ничто не можетъ затмить славу, которую заслуживаетъ самая рѣшимость на подобный подвигъ. -- Ѣдемъ, господинъ,-- сказалъ Санчо,-- гвоздемъ засѣли мнѣ въ сердце и бороды и слезы этихъ дамъ, я всякій кусокъ застрянетъ у меня въ горлѣ, пока я не увижу ихъ подбородковъ гладкими по прежнему. Пусть ваша милость сперва сядете и завяжете себѣ глаза, потому если я долженъ ѣхать на крупѣ, то ясно, что я не долженъ садиться раньше того, кто ѣдетъ на спинѣ. -- Ты правъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и, вынувъ изъ кармана свои носовой платокъ, онъ попросилъ Долориду повязать ему глаза. Когда это было сдѣлано, онъ снялъ свою повязку и сказалъ: "Я помню, если только не ошибаюсь, что у Виргилія прочелъ исторію троянскаго Палладіума: это была деревянная лошадь, которую греки принесли въ жертву богинѣ Палладѣ и внутренность которой была наполнена вооруженными рыцарями; ими-то и было совершено разрушеніе Трои. Поэтому хорошо было бы сперва посмотрѣть, что находится внутри Клавиленьо. -- Это безполезно,-- воскликнула Долорида,-- я за нее ручаюсь, и я знаю, что Маламбруно не способенъ ни къ измѣнѣ, ни къ злой выходеѣ. Садитесь, ваша милость, господинъ Донъ-Кихотъ, безъ малѣйшаго страха, а я беру на свою отвѣтственность все дурное, что можетъ произойти."

Донъ-Кихоту показалось, что все, что онъ могъ бы возразить относительно личной своей безопасности, было бы оскорбленіемъ для его храбрости, и, безъ дальнѣйшихъ препирательствъ, онъ сѣлъ верхомъ на Клавиленьо и попробовалъ пружину, которая легко подалась. Такъ какъ стремянъ не было и ноги его висѣли во всю ихъ длину, то онъ походилъ на тѣ фигуры, которыя нарисованы или, вѣрнѣе, вытканы на фландрскихъ коврахъ, изображающихъ тріумфальный въѣздъ римскихъ императоровъ.

Неохотно и потирая себѣ за ухомъ, сѣлъ на лошадь и Санчо. Онъ устроился какъ могъ на ея крупѣ, который показался ему очень жесткимъ и совсѣмъ не шелковистымъ. Поэтому онъ обратился къ герцогу съ просьбой ссудить его, если возможно, подушкой со скамейки ли госпожи герцогини или съ постели какого-либо пажа, потому что крупъ этой лошади казался ему скорѣе мраморнымъ, нежели деревяннымъ. Но Трифальди объяснила, что Клавиленьо не терпитъ на своей спинѣ ни малѣйшей упряжи и ни малѣйшаго украшенія, и что облегченіе можно сдѣлать одно лишь: что бы Санчо сѣлъ, какъ садятся на лошадь женщины; такимъ образомъ онъ менѣе будетъ чувствовать жесткость лошади. Онъ такъ и сдѣлалъ и, простившись, далъ себѣ завязать глаза. Но только что повязка была надѣта, онъ снялъ ее снова, и, бросая нѣжные и умоляющіе взгляды на всѣхъ бывшихъ въ саду, онъ со слезами на глазахъ умолялъ ихъ помочь ему въ эту критическую минуту многократнымъ повтореніемъ Отче нашъ и Богородице Дѣво, радуйся, чтобы Господь и имъ послалъ столько же людей для молитвы за нихъ, когда и они окажутся въ подобномъ же бѣдственномъ положенія. "Разбойникъ! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- развѣ тебя подымаютъ на висѣлицу? развѣ ты находишься при послѣднемъ издыханіи, что прибѣгаешь къ подобной мольбѣ? Развѣ ты, трусливое и извращенное созданіе, не занимаешь мѣста, на которомъ сидѣла красивая Магалона и съ котораго она сошла не въ могилу, а на французскій престолъ, если историки не врутъ? А я, ѣдущій съ тобою вмѣстѣ, развѣ не могу поставить себя на одну доску съ доблестнымъ Петромъ, который сдавливалъ ногами то самое мѣсто, которое теперь сдавливаю я? Завяжи, завяжи себѣ глаза, безсердечное животное, и пусть страхъ тебя охватывающій не сходитъ болѣе съ твоихъ устъ, по крайней мѣрѣ въ моемъ присутствіи.-- Ну, завязывайте мнѣ глаза,-- отвѣчалъ Санчо,-- но такъ какъ мнѣ не даютъ поручить душу свою Богу и не даютъ, чтобы другіе сдѣлали это за меня, что же удивительнаго, что я боюсь, нѣтъ ли здѣсь легіона діаволовъ, которые унесутъ насъ въ Перальвильо {Перальвильо -- небольшая деревня на пути отъ Сіудадъ-Реала въ Толедо, около которой братство святой Германдады казнило стрѣлами и выставляло затѣмъ тѣла осужденныхъ имъ злодѣевъ.}".

Наконецъ имъ завязали глаза, и Донъ-Кихотъ, усѣвшись, какъ нужно, повернулъ пружину. Только что онъ коснулся ея рукой, какъ всѣ дуэнья и остальные присутствующіе воскликнули: Да сопутствуетъ тебѣ Господь, храбрый рыцарь", да поможетъ тебѣ Богъ, смѣлый оруженосецъ! Вотъ вы подымаетесь уже на воздухъ и летите, какъ стрѣла; вотъ уже всѣ глядящіе на васъ съ земли, дивятся и изумляются при видѣ васъ. Держись крѣпче, отважный Санчо, не качайся, не то упадешь, а твое паденіе было бы еще ужаснѣе паденія того безумца, который вздумалъ править колесницей своего отца Солнца". Санчо, слыша эти предостереженія, крѣпче прижался къ своему господину, котораго обхватывалъ руками, и сказалъ: "Господинъ, какъ эти люди могутъ говоритъ, что мы летимъ такъ высоко, когда всѣ слова ихъ такъ явственно доносятся до насъ, точно они говорятъ совсѣмъ около насъ?-- Не обращай на это вниманія, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:-- такъ какъ полеты и приключенія при нихъ выходятъ за предѣлы обыденныхъ вещей, то ты будешь видѣть и слышать все, что угодно, даже за три тысячи миль. Но не сжимай меня такъ: ты меня душишь. Не понимаю, что тебя такъ тревожитъ и пугаетъ; я, напротивъ, готовъ поклясться, что никогда такъ спокойно не ѣздилъ: мы точно совсѣмъ не двигаемся. Полно, мой другъ, брось свой страхъ. Все идетъ какъ слѣдуетъ, и вѣтеръ дуетъ попутный. -- Вотъ это такъ правда,-- согласился Санчо;-- потому что съ той стороны на меня дуетъ такой вѣтеръ, словно раздуваютъ тысячи мѣховъ."

Санчо не ошибался: дѣйствительно на него дули изъ нѣсколькихъ большихъ мѣховъ. Приключеніе это было такъ хорошо подстроено герцогомъ, герцогиней и мажордомомъ, что ни одна подробность не была въ немъ опущена. Почувствовавъ на себѣ вѣтеръ, Донъ-Кихотъ сказалъ: "Безъ сомнѣнія, Санчо, мы поднялись до второй атмосферной области, гдѣ зарождаются градъ и снѣгъ; въ третьей области зарождаются уже громъ и молнія, и если мы будемъ продолжать такъ подыматься, мы скоро достигнемъ области огня. Не знаю, право, какъ задержать пружину, чтобъ мы не залетѣли туда, гдѣ можемъ сгорѣть."

Въ эту минуту ихъ стали подогрѣвать легко воспламеняемой и такъ же легко погашаемой зажженной паклей, которую издали подставляли на длинныхъ тростяхъ къ ихъ лицамъ. Санчо первый почувствовалъ жаръ. "Будь я повѣшенъ,-- вскричалъ онъ,-- если мы не долетѣи до области огня или, по крайней мѣрѣ, уже не близки отъ нея, потому что частъ моей бороды уже опалилась. А очень бы мнѣ хотѣлось, господинъ, развязать себѣ глаза и посмотрѣть, гдѣ мы находимся.-- И не подумай сдѣлать это,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. -- Припомни истинную исторію лиценціата Торральвы, котораго черти унесли на воздухъ верхомъ на палкѣ и съ закрытыми главами. Въ продолженіе двѣнадцати часовъ онъ достигъ Рима, сошелъ у башни Ноны, такой улицы въ Римѣ, присутствовалъ при штурмѣ, видѣлъ пораженіе и смерть коннетабля Бурбонскаго; затѣмъ на другой день былъ уже снова въ Мадридѣ и донесъ обо всемъ, что видѣлъ. Этотъ Торральва еще разсказывалъ, что во время полета чортъ велѣлъ ему открыть глаза; онъ открылъ ихъ и увидалъ себя такъ близко, какъ ему показалось, къ лунѣ, что онъ могъ бы достать ее рукой; но на землю взглянуть онъ не рѣшился изъ боязни, чтобъ у него не закружилась голова {Докторъ Евгеніо Торральва осужденъ былъ инквизиціей на смертную казнь, какъ колдунъ, и казненъ 6-го мая 1531 г. Процессъ его начался еще 10-го января 1528 г. Между манускриптами мадридской королевской библіотеки найдены многія изъ его показаній, снятыхъ съ него во время процесса. Вотъ вкратцѣ то, на которое намекаетъ Сервантесъ: "На вопросъ, уносилъ ли его духъ Зекіилъ куда-нибудь, и какимъ образокъ уносилъ, онъ отвѣтилъ: Въ бытность мою въ Вальядолидѣ въ прошедшемъ маѣ мѣсяцѣ (1527 г.) названный Зекіилъ увидалъ меня и разсказалъ мнѣ, что въ этотъ самый часъ Римъ берутъ приступомъ и разрушаютъ; я сообщилъ объ этомъ нѣсколькимъ лицамъ, и самъ императоръ (Карлъ V) узналъ объ этомъ, но не хотѣлъ вѣрить. Въ слѣдующую ночь, видя, что этому не вѣрятъ, духъ сталъ уговаривать меня отправиться съ нимъ, обѣщая доставить меня въ Римъ и въ ту же ночь привезти назадъ. Такъ все и сдѣлалось: мы оба отправились въ четыре часа вечера, выйдя какъ бы для прогулки за городъ. Когда мы вышли изъ Вальядолиды, названный духъ сказалъ мнѣ: No haber paura: fidate de me, que yo te prometo que no tendrai ningun desplacer: per tanto piglia aquesto in mano (этотъ полу-итальянскій, полу-испанскій жаргонъ означаетъ: Не бойся, довѣрься мнѣ; обѣщаю тебѣ, что не будешь имѣть никакой непріятности. Итакъ возьми это въ руку); и мнѣ показалось, когда я взялъ это въ руку, что это суковатая палка. А духъ сказалъ мнѣ: Cierra ochi (закрой глаза); когда же я открылъ ихъ, мнѣ показалось, что я такъ близко отъ моря, что могу рукой достать его. Потомъ мнѣ показалось, когда я открылъ глаза, что я вижу что-то очень темное, будто тучу, а затѣмъ и молнію, которая меня очень испугала. А духъ мнѣ сказалъ: Noli timere, bestia fiera (не бойся, хищный звѣрь), и я повиновался. Когда же я черезъ полчаса пришелъ въ себя, я увидалъ себя въ Римѣ, на землѣ, и духъ спросилъ меня: Dove pensate que srtate adesso? (гдѣ, думаете вы, вы сейчасъ находитесь). Я отвѣтилъ, что нахожусь на улицѣ башни Ноны, и услышалъ, какъ пробило на часахъ замка Св. Ангела пять часовъ вечера. Мы отправились оба, гуляя и разговаривая, къ башнѣ св. Гиніана, гдѣ жилъ германскій епископъ Кописъ, и я видѣлъ, какъ разграбили нѣсколько доковъ, и видѣлъ все, что происходило въ Римѣ. Я вернулся оттуда тѣмъ же путемъ, въ продолженіе полутора часовъ, въ Вальядолиду, гдѣ духъ довезъ меня до моей квартиры близъ монастыря Санъ-Бевито", и проч.}. Значитъ, Санчо, намъ не слѣдуетъ развязывать себѣ глазъ: тотъ, кто взялся нами руководить, отвѣтитъ за насъ, и, быть можетъ, мы такъ взлетаемъ на воздухъ, чтобы вдругъ опуститься за королевство Кандаію, какъ охотничій соколъ на цаплю, чтобъ схватить ее сверху, какъ бы та ни старалась улетѣть. Хотя съ виду кажется, будто мы не болѣе получаса назадъ выѣхали изъ сада, но мы уже навѣрное проѣхали порядочное разстояніе. -- Не знаю, такъ оно или не такъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- но могу сказать, что если госпожа Магдалина или Магалона довольствовалась этимъ крупомъ, такъ у нея, значитъ, кожа не очень-то нѣжная."

Весь этотъ разговоръ обоихъ храбрецовъ отъ слова до слова слышали герцогъ, и герцогиня, и всѣ находившіеся въ саду, которыхъ это очень забавляло. Наконецъ, чтобъ достойнымъ образомъ завершить это чудное и хорошо подготовленное приключеніе, подожгли паклей хвостъ Клавиленьо, и такъ какъ лошадь была наполнена ракетами и петардами, то она въ ту же минуту съ ужаснымъ трескомъ взлетѣла на воздухъ, сбросивъ въ траву опаленныхъ Донъ-Кихота и Санчо. Незадолго передъ тѣмъ изъ сада скрылся отрядъ бородатыхъ дуэній вмѣстѣ съ Трифальди и свитой, а люди, оставшіеся въ саду, бросились на землю и лежали распростертые, какъ бы въ обморокѣ. Донъ-Кихотъ и Санчо, нѣсколько расшибленные, поднялись и, оглянувшись вокругъ, остолбенѣли при видѣ того самаго сада, изъ котораго выѣхали, и столькихъ людей, недвижимо распростертыхъ на землѣ. Но изумленіе ихъ еще болѣе возросло, когда они увидали въ уголку сада воткнутое въ землю копье, къ которому двумя зелеными ленточками привязанъ былъ гладкій, бѣлый пергаментъ съ слѣдующей надписью крупными золотыми буквами:

"Славный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій заключилъ и закончилъ приключеніе графини Трифальди, иначе называемой дуэньи Долориды, и прочихъ однимъ лишь тѣмъ, что предпринялъ его. Маламбруно признаетъ себя вполнѣ довольнымъ и удовлетвореннымъ. Подбородки дуэній обриты и гладки; король, Донъ-Клавихо и королева Антономазія вернулись въ прежнее свое состояніе. Какъ только будетъ выполнено оруженосцево бичеваніе, бѣлая голубка вырвется изъ зачумленныхъ когтей преслѣдующихъ ее коршуновъ и очутится въ объятіяхъ своего возлюбленнаго голубка. Такъ повелѣваетъ мудрый Мерлинъ, архичародѣй изъ чародѣевъ."

Едва разобравъ написанное на пергаментѣ, Донъ-Кихотъ сразу понялъ, что рѣчь шла о снятіи чаръ съ Дульцинеи. Возблагодаривъ небо, что ему безъ особеннаго ряска удалось совершить такой великій подвигъ и возвратить прежнюю гладкость лицамъ исчезнувшихъ почтенныхъ дуэній, онъ приблизился къ тому мѣсту, гдѣ герцогъ и герцогиня сидѣли какъ бы въ столбнякѣ. Потрясши руку герцога, онъ сказалъ: "Ободритесь же, добрый сеньоръ: все благополучно, и приключеніе кончилось безъ опасности для души или тѣла, какъ ясно доказываетъ вонъ та надпись". Герцогъ постепенно сталъ приходить въ себя, точно просыпаясь отъ тяжелаго сна. То же самое продѣлали и герцогиня, и всѣ лежавшіе распростертыми на землѣ, обнаруживая при этомъ такое удивленіе и пораженіе, что можно было подумать, будто все, что они такъ хорошо подстроили для собственнаго развлеченія, дѣйствительно и серьезно приключилось съ ними. Герцогъ прочиталъ полузакрытыми главами надпись, потомъ раскрылъ свои объятія и заключилъ въ нихъ Донъ-Кихота, называя его лучшимъ рыцаремъ какого когда-либо производилъ свѣтъ. Санчо искалъ глазами Долориду, чтобы посмотрѣть, какова она безъ бороды и такъ ли она красива съ гладкимъ подбородкомъ, какъ можно было ожидать отъ ея наружности. Но ему сказали, что въ ту минуту, какъ Клавиленьо спустился весь въ огнѣ съ атмосферныхъ высотъ и разлетѣлся въ дребезги на землѣ, весь отрядъ дуэній вмѣстѣ съ Трифальди исчезъ, и всѣ онѣ оказались бритыми и безъ малѣйшихъ признаковъ волосъ на лицѣ.

Герцогиня спросила у Санчо, какъ онъ чувствовалъ себя во время этого продолжительнаго путешествія и что съ нимъ происходило. Санчо отвѣтилъ: "Я почувствовалъ, сударыня, что мы летимъ, какъ говорилъ мой господинъ, въ области огня, и хотѣлъ чуточку пріоткрыть глаза. Но мой господинъ, когда я попросилъ у него позволенія снять повязку, не согласился на это. Тогда я, всегда немножко любопытный и охочій до того, что отъ меня скрываютъ, не говоря худого слова, потихонечку приподнялъ съ носа платокъ, который прикрывалъ мнѣ глаза, и взглянулъ на землю. Она мнѣ показалась не больше горчичнаго зерна, а ходившіе по ней люди величиной съ орѣхъ: можете себѣ поэтому представить, какъ высоко мы должны были быть въ эту минуту. -- Однако, другъ Санчо,-- перебила его герцогиня,-- подумайте, что вы говорите. Вы значитъ, видѣли не землю, а ходившихъ по ней людей, потому что если земля вамъ показалась съ горчичное зерно, а каждый человѣкъ съ орѣхъ, то ясно, что одинъ человѣкъ долженъ былъ прикрыть собой всю землю.-- Это правда,-- отвѣтилъ Санчо:-- а все-таки я ее видѣлъ изъ своей щелочки, и видѣлъ всю цѣликомъ. -- Вспомните, Санчо,-- возразила герцогиня,-- что изъ щелочки невозможно видѣть цѣликомъ вещи, на которыя смотришь. -- Этихъ тонкостей я не понимаю,-- отвѣтилъ Санчо.-- Я знаю только, что ваша милость должны-бы понимать, что такъ какъ мы летали по волшебству, то и видѣть всю землю и всѣхъ людей я могъ тоже по волшебству, какъ бы я на нихъ ни смотрѣлъ. А если ваша милость этому не вѣрите, такъ и тому не повѣрите, что, когда я пріоткрылъ глаза со стороны бровей, я увидѣлъ себя такъ близко отъ неба, что между мною и имъ было не болѣе полутора пядей разстоянія, и могу вамъ побожиться, сударыня, что оно ужасно большое. Случилось такъ, что мы въ это время пролетали со стороны семи козъ {Такъ испанскіе крестьяне называютъ созвѣздіе Плеядъ.}, а такъ какъ я ребенкомъ былъ на родинѣ козьимъ пастухомъ, такъ меня, какъ только я ихъ увидалъ, разобрала, клянусь Богомъ и своей душой, такая охота поболтать съ ними, что я бы навѣрное лопнулъ, если бъ не исполнилъ своей фантазіи. Такъ вотъ подлетаю я къ нимъ, и что жъ бы вы думали? Не говоря ни слова никому, ни даже моему господину, я попросту схожу съ Клавиленьо я принимаюсь болтать съ козами, которыя, право, такія же милыя, какъ левкой, и такія же славныя, какъ цвѣты. И проболталъ я съ ними съ три четверти часа, и во все это время Клавиленьо не двигался съ мѣста.

-- Но пока добрый Санчо занимался козами,-- спросилъ герцогъ,-- чѣмъ занимался господинъ Донъ-Кихотъ? -- Такъ какъ все это происходило внѣ обыденнаго порядка вещей,-- отвѣтилъ Донъ-Кихоть,-- то, что Санчо разсказываетъ, вовсе неудивительно. Что меня касается, то я не открывалъ глазъ ни сверху, ни снизу, и не видалъ ни неба, ни земли, ни моря, ни песчаныхъ пустынь. Я, правда, отлично чувствовалъ, что лечу по атмосферной области и даже касаюсь области огня, но не думаю, чтобъ мы залетѣли дальше. И въ самомъ дѣлѣ, такъ какъ область огня находится между луной и послѣдней атмосферной областью, то мы не могли, не сгорѣвъ, достигнуть неба, гдѣ находятся семь козъ, о которыхъ говоритъ Санчо, а такъ какъ мы не изжарились, то Санчо или лжетъ, или грезитъ.-- Я не лгу и не грежу,-- возразилъ Санчо.-- Вотъ спросите у меня примѣты этихъ козъ, и вы увидите, говорю ли я правду или лгу.-- Ну, скажите, Санчо, каковы онѣ,-- предложила герцогиня.

-- А вотъ каковы,-- отвѣтилъ Санчо:-- двѣ зеленыя, двѣ красныя, двѣ голубыя и одна пестренькая. -- Это совсѣмъ новая порода козъ,-- замѣтилъ герцогъ: -- на нашей землѣ такихъ цвѣтовъ не видать. -- О, это понятно!-- отвѣтилъ Санчо.-- Подумайте только, какая разница должна быть между земными и небесными козами. -- Скажите, Санчо,-- спросилъ герцогъ:-- видали вы между этими козами козла? -- Нѣтъ, сударь,-- отвѣтилъ Санчо.-- Я слыхалъ, что ни одинъ рогатый звѣрь не проходилъ никогда черезъ рога луны."

Герцогъ и герцогиня перестали разспрашивать Санчо о его путешествіи, потому что онъ готовъ былъ, повидимому, занестись на седьмое небо и разсказать имъ обо всемъ, что тамъ происходило, не сдѣлавъ изъ сада ни одного шага. Такъ закончилось приключеніе дуэньи Долориды, надъ которымъ всѣ хохотали вволю, не только пока оно продолжалось, но и всю остальную свою жизнь, и которое доставило бы Санчо достаточный матеріалъ для разсказовъ, даже если бы онъ прожилъ многіе вѣка. Донъ-Кихотъ подошелъ къ своему оруженосцу и шепнулъ ему на ухо: "Санчо, какъ вы хотите, чтобъ всѣ вѣрили тому, что вы видѣли на небѣ, такъ и я хочу, чтобъ вы вѣрили тому, что я видѣлъ въ пещерѣ Монтезиноса; больше я ничего не прибавлю."

ГЛАВА XLII.

О совѣтахъ, которые надавалъ Донъ-Кихотъ Санчо Панса, передъ тѣмъ какъ послѣдній отправился управлять своимъ островомъ, и о многихъ другихъ хорошихъ вещахъ.

Счастливое и веселое окончаніе приключенія съ Долоридой такъ пришлось по душѣ герцогу и герцогинѣ, что они рѣшились продолжать свои шутки, видя, какой неоцѣнимый матеріалъ являютъ собой ихъ гости, принимающіе все за чистую монету. На другой же день послѣ полета Клавиленьо герцогъ, составивъ планъ дѣйствій и отдавъ своимъ слугамъ и вассаламъ приказанія относительно того, какъ поступать съ Санчо при управленіи имъ обѣщаннымъ ему островомъ, велѣлъ ему приготовиться къ губернаторству, прибавивъ, что его островитяне ждутъ его, какъ манны небесной.

Санчо поклонился до земли и сказалъ: "Съ тѣхъ поръ какъ я сошелъ съ неба, съ тѣхъ поръ какъ глядѣлъ съ его безконечныхъ высотъ на землю и видѣлъ, какъ она мала, у меня нѣсколько поостыло прежнее желаніе сдѣлаться губернаторомъ. Что за величіе, въ самомъ дѣлѣ, въ управленіи горчичнымъ зерномъ? Что за заслуга, что за власть въ управленіи полудюжиной людей величиной съ орѣхъ? Больше я не насчиталъ тогда на землѣ. Если бы ваша барская милость соблаговолили подарить мнѣ клочочекъ неба, хотя бы съ полмили, то я принялъ бы его гораздо охотнѣе, чѣмъ величайшій въ мірѣ островъ. -- Замѣтьте, Санчо,-- отвѣтилъ герцогъ,-- что я никому не могу дать ни клочка неба, хотя бы даже величиной съ ноготокъ, потому что такого рода милости и дары свойственны одному Богу. А я дарю вамъ, что могу: готовый, законченный, круглый, хорошо устроенный островъ, очень плодородный и богатый, въ которомъ вы, если хорошо приметесь за дѣло, сумѣете пріобрѣсти, вмѣстѣ съ земными богатствами, также и небесныя.-- Ну, хорошо,-- согласился Санчо.-- Пусть будетъ островъ, и я буду такимъ губернаторомъ, что наперекоръ злымъ людямъ попаду прямо на небо. И не то чтобъ мнѣ хотѣлось изъ гордости подняться изъ моей хижины и скрыться въ вышинѣ; а мнѣ хочется попробовать, какой вкусъ у губернаторства. -- Если вы его попробуете, Санчо,-- сказалъ герцогъ,-- вы поѣдите свои пальцы, потому что приказывать и видѣть, какъ повинуются твоимъ приказаніямъ, очень пріятно. Когда вашъ господинъ сдѣлается императоромъ (а онъ безъ сомнѣнія сдѣлается имъ, судя по обороту, который принимаютъ его дѣла), онъ навѣрное не легко откажется отъ этого поста, и вы увидите, что онъ въ глубинѣ души пожалѣетъ о томъ времени, когда еще не былъ императоромъ. -- Сударь,-- отвѣтилъ Санчо,-- я полагаю, что повелѣвать хорошо даже стадомъ барановъ. -- Пусть меня погребутъ вмѣстѣ съ вами, Санчо,-- вскричалъ герцогъ,-- если вы не свѣдущи во всемъ рѣшительно, и я надѣюсь, что изъ васъ выйдетъ хорошій губернаторъ, какъ и можно ожидать отъ вашего здраваго смысла. Но оставимъ это, и замѣтьте, что вы должны завтра же утромъ отправиться на островъ губернаторствовать. Сегодня вечеромъ васъ снабдятъ подходящимъ платьемъ, которое вы должны будете носить, и всѣмъ необходимымъ для отъѣзда. -- Пусть одѣнутъ меня какъ угодно,-- сказалъ Санчо:-- какъ бы я ни былъ одѣтъ, я останусь все тѣмъ же Санчо Панса. -- Это правда,-- согласился герцогъ, но нужно, чтобъ нарядъ соотвѣтствовалъ положенію, въ которомъ человѣкъ находится, или званію, которое онъ носитъ. Нехорошо было бы, еслибъ юрисконсультъ былъ одѣтъ по военному, а военный по духовному. Вы же, Санчо, будете одѣты наполовину ученымъ, наполовину капитаномъ; потому что на томъ островѣ, который я вамъ даю, ученость также нужна, какъ оружіе. -- Ученость? -- переспросилъ Санчо.-- У меня ея совсѣмъ нѣтъ: я даже грамоты не знаю; но мнѣ достаточно знать наизусть молитвы, чтобы быть отличнымъ губернаторомъ. Что же до оружія, такъ я до тѣхъ поръ буду дѣйствовать тѣмъ, которое мнѣ дадутъ, пока не упаду, а въ остальномъ воля Божья. -- Съ такой хорошей памятью,-- сказалъ герцогъ,-- Санчо ни въ чемъ не можетъ ошибиться."

Въ это время къ нимъ подошелъ Донъ-Кихотъ. Узнавъ, въ чемъ дѣло, и услыхавъ, что Санчо такъ скоро долженъ отправиться управлять островомъ, онъ съ позволенія герцога взялъ его за руку и отвелъ въ свою комнату съ намѣреніемъ надавать ему совѣтовъ, какъ ему исполнять свои новыя обязанности. Придя въ свою комнату, онъ заперъ дверь, почти насильно усадилъ Санчо рядомъ съ собой и сказалъ ему голосомъ медленнымъ и твердымъ:

"Я безконечно благодарю небо, другъ Санчо, что фортуна пошла къ тебѣ навстрѣчу и взяла тебя за руку, прежде чѣмъ самъ я встрѣтилъ удачу. Я, думавшій, что найду въ дарованныхъ мнѣ судьбою милостяхъ, чѣмъ заплатить за твои услуги, еще нахожусь въ началѣ своего странствованія, ты же, раньше времени и въ противность всѣмъ законамъ разумнаго расчета, видишь желанія свои исполненными. Одни расточаютъ подарки и щедроты, хлопочутъ, надоѣдаютъ, молятся по утрамъ, когда встаютъ, умоляютъ, настаиваютъ, и не получаютъ того, о чемъ просятъ. Иной же является и, самъ не зная какъ и почему, вдругъ получаетъ мѣсто, котораго домогалась цѣлая толпа просителей. Можно сказать, что въ исканіи мѣстъ все зависитъ отъ удачи или неудачи. Ты, который, на мой взглядъ, не болѣе какъ толстое животное, вдругъ безъ усилій, безъ раннихъ вставаній и безсонныхъ ночей, единственно потому, что странствующее рыцарство коснулось тебя своимъ дыханіемъ, сдѣлался ни болѣе, ни менѣе, какъ губернаторомъ острова. Я говорю тебѣ это, Санчо, для того, чтобъ ты не приписывалъ своимъ заслугамъ оказываемой тебѣ милости, а благодарилъ бы прежде всего небо, которое благосклонно устроило все, а затѣмъ величіе, заключающееся въ покровительствѣ странствующаго рыцаря. Теперь, когда твое сердце расположено вѣрить тому, что я тебѣ сказалъ, будь, о сынъ мой, внимателенъ къ словамъ этого новаго Катона {Сервантесъ говоритъ здѣсь или о цензорѣ Катонѣ, или о Діонисіи Катонѣ, авторѣ Disticha de moribm ad filium, книги, въ то время считавшейся въ испанскихъ университетахъ классической. Объ этомъ Діонисіи Катонѣ ничего неизвѣстно, кромѣ того, что онъ жилъ послѣ Лукана, такъ какъ упоминаетъ о послѣднемъ въ своихъ Distieha.}, который хочетъ давать тебѣ совѣты, хочетъ быть твоимъ компасомъ и путеводителемъ, чтобы довести тебя до спасительной гавани на томъ бурномъ морѣ, въ которое ты собираешься пуститься, такъ какъ высшія должности ничто иное, какъ глубокая пучина, объятая мракомъ и усѣянная подводными камнями.

"Во-первыхъ, о сынъ мой, сохраняй страхъ Божій, потому что страхъ этотъ есть мудрость, и если ты будешь мудръ, ты никогда не будешь впадать въ заблужденіе.

"Во-вторыхъ, никогда не забывай, кто ты, и употребляй всѣ усилія, чтобы познать самого себя: это познаніе дается всего труднѣе. Познавъ самого себя, ты не станешь раздуваться, какъ лягушка, которая желаетъ сравняться съ воломъ. Въ томъ случаѣ, когда твое тщеславіе распуститъ хвостъ, одно соображеніе замѣнитъ тебѣ уродство ногъ {Намекъ на павлина, который, говорятъ, распускаетъ хвостъ, когда видитъ свои ноги. Фраи Луисъ де-Гревала еще раньше сказалъ, употребивъ ту же метафору: "Взгляни на самое уродливое, что есть въ тебѣ, и распускай тогда хвостъ своего тщеславія."}: воспоминаніе о томъ, что ты въ своей деревнѣ пасъ свиней. -- Этого я не могу отрицать,-- отвѣтилъ Санчо;-- но тогда я былъ еще маленькимъ мальчикомъ. А потомъ, когда я сталъ маленькимъ мужчиной, я сталъ уже пасти не свиней, а гусей. Но мнѣ кажется, что это вовсе не относится къ дѣлу, потому что не всѣ правители происходятъ отъ царей. -- Это правда,-- согласился Донъ-Кихотъ,-- и потому тѣ, которые не благороднаго происхожденія, должны соединять съ важностью занимаемаго ими поста ласковую кротость, которая, при разумномъ направленіи, предохраняетъ ихъ отъ уколовъ злословія, отъ которыхъ не спасаетъ никакое положеніе въ свѣтѣ.

"Гордись, Санчо, своимъ низкимъ происхожденіемъ и не стыдись сознаваться, что ты происходишь отъ крестьянской семьи. Видя, что ты самъ не краснѣешь отъ этого, никто никогда и не заставитъ тебя краснѣть оттого. Старайся быть лучше смиреннымъ праведникомъ, чѣмъ высокомѣрнымъ грѣшникомъ. Много есть людей, которые, родившись въ низкомъ состояніи, дошли до высокаго положенія тіары или короны, и я могъ бы привести тебѣ безчисленное множество такихъ примѣровъ.

"Замѣть, Санчо, что если ты примешь за руководство добродѣтель, если будешь стараться совершать добродѣтельныя дѣянія, то тебѣ не нужно будетъ завидовать тѣмъ, у кого предками были принцы и вельможи, потому что кровь наслѣдуется, а добродѣтель пріобрѣтается, и добродѣтель сама по себѣ имѣетъ такую цѣнность, какой кровь имѣть не можетъ.

"И такъ, если къ тебѣ пріѣдетъ, когда ты будешь жить на своемъ островѣ, кто-нибудь изъ твоихъ родныхъ, не усылай его и не оскорбляй: напротивъ, ты долженъ принять его, обласкать и угостить. Такимъ образомъ, ты исполнишь свой долгъ относительно неба, которое не любитъ, чтобъ человѣкъ презиралъ то, что оно создало, и свой долгъ относительно природы.

"Если ты вызовешь къ себѣ жену (а тѣмъ, кто управляетъ, нехорошо долго оставаться безъ жены), позаботься наставить ее, какъ подобаетъ, отполировать ее, сгладить ея врожденную грубость, потому что все, что бы ни пріобрѣлъ сдержанный губернаторъ, теряется и растрачивается глупой и грубой женщиной.

"Если бы случилось такъ, что ты бы овдовѣлъ, что очень можетъ случиться, и если бы твой постъ далъ тебѣ возможность жениться на другой, болѣе знатной, не бери такой, которая служила бы тебѣ приманкой и удочкой и капюшономъ, чтобы говорить: "Я не хочу" {Намекъ на пословицу: "Нѣтъ, нѣтъ, я этого не хочу, а положи мнѣ это въ капюшонъ". Судьи носили тогда мантіи съ капюшонами (capas con capilla).}. Истинно говорю тебѣ: за все, что получитъ жена судьи, отвѣтитъ мужъ ея на страшномъ судѣ, и онъ вчетверо заплатитъ послѣ смерти по тѣмъ статьямъ счета, о которыхъ не позаботился при жизни.

"Никогда не руководись закономъ произвола {La оey deо encaje называлось произвольное толкованіе, которое судьи давали законамъ.}, который въ такой милости у невѣждъ, воображающихъ себя очень умными и проницательными.

"Пусть слезы бѣдняковъ встрѣчаютъ въ тебѣ болѣе состраданія, но не болѣе справедливости, чѣмъ просьбы богачей.

"Старайся разузнавать истину среди подарковъ и обѣщаній богача, такъ же какъ среди рыданій и надоѣданій бѣдняка.

"Когда ты сможешь и долженъ будешь совершать правосудіе, не сваливай на голову виновнаго всей тяжести закона, ибо репутація неумолимаго судьи, конечно, не лучше репутаціи судьи сострадательнаго.

"Если тебѣ случится отложить въ сторону лозу правосудія, то пусть это совершится не изъ-за подарковъ, а изъ милосердія.

"Если тебѣ случится рѣшать дѣло, въ которомъ замѣшавъ будетъ твой врагъ, брось воспоминаніе объ обидѣ и сосредоточь свою мысль на истинѣ дѣла.

"Пусть личныя страсти никогда не ослѣпляютъ тебя въ чужомъ дѣлѣ; въ противномъ случаѣ, большая часть ошибокъ, которыя ты сдѣлаешь, будутъ непоправимы, а если бы ихъ и можно было иной разъ поправить, такъ лишь въ ущербъ твоему кредиту и даже твоему кошельку.

"Если хорошенькая женщина явится просить у тебя правосудія, отврати глаза отъ ея слезъ и не слушай ея стоновъ, а обдумай спокойно и медленно сущность того, о чемъ она проситъ, если не желаешь, чтобъ разсудокъ твой утонулъ въ ея слезахъ, а добродѣтель твоя задохлась бы отъ ея вздоховъ.

"Кого ты долженъ карать дѣломъ, не унижай словами: для несчастныхъ достаточно одной пытки, и незачѣмъ словами усиливать ихъ страданій.

"На виновнаго, который попадетъ къ тебѣ подъ судъ, смотри какъ на человѣка слабаго и несчастнаго, подверженнаго слабостямъ нашей развращенной натуры. Во всемъ, что отъ тебя будетъ зависѣть, обнаруживай по отношенію къ нему жалость и милосердіе, не будучи въ то же время несправедливъ и къ противной сторонѣ, ибо, хотя всѣ свойства Божьи равны, но милосердіе сіяетъ и свѣтитъ намъ въ глаза еще съ большимъ блескомъ, чѣмъ правосудіе.

"Если ты будешь, о Санчо, слѣдовать этимъ правиламъ и принципамъ, ты будешь имѣть долгую жизнь, слава твоя будетъ вѣчна, желанія будутъ исполняться, и счастье будетъ невыразимо. Ты поженишь по своему усмотрѣнію дѣтей своихъ; они получатъ дворянскіе титулы -- и они, и твои внуки; ты будешь жить въ мирѣ, благословляемыя людьми; когда жизнь твоя придетъ къ концу, смерть застанетъ тебя среди тихой, зрѣлой старости, и глаза твои будутъ закрыты нѣжными, слабыми ручками твоихъ правнуковъ. Все, что я сказалъ тебѣ до сихъ поръ, способно украсить твою душу, а теперь слушай совѣты, которые послужатъ на украшеніе твоего тѣла."

ГЛАВА LXIII.

О другихъ совѣтахъ, данныхъ Донъ-Кихотомъ Санчо Панса.

Слыша предыдущіе совѣты Донъ-Кихота, кто бы не счелъ его за очень умнаго и благонамѣреннаго человѣка? Но, какъ уже много разъ говорено было въ теченіе этой длинной исторіи, онъ терялъ голову лишь тогда, когда затрогивали рыцарство, обнаруживая во всѣхъ другихъ вопросахъ ясный и быстрый умъ, такъ что его поступки на каждомъ шагу дискредитировали его сужденія, а сужденія опровергали поступки. Но въ другихъ совѣтахъ, данныхъ имъ Санчо, онъ выказалъ себя въ совершенствѣ и довелъ до высшей степени и свой умъ и свое безуміе.

Санчо слушалъ его съ величайшимъ вниманіемъ и дѣлалъ всевозможныя усилія, чтобъ сохранить въ памяти его совѣты, твердо рѣшившись слѣдовать имъ и довести при ихъ помощи до благополучнаго конца произведеніе на свѣтъ своего губернаторства. Донъ-Кихотъ, между тѣмъ, продолжалъ такъ:

"Что касается того, какъ ты долженъ управлять собой и своимъ домомъ, Санчо, первое, что я тебѣ посовѣтую, кто -- быть чистымъ и стричь себѣ ногти, не отращивая ихъ, какъ нѣкоторые люди, воображающіе въ своемъ невѣжествѣ, будто длинные ногти украшаютъ руки; точно надставки, которыя они остерегаются стричь, могутъ назваться ногтями, тогда какъ это ястребиные когти,-- грязное и возмутительное злоупотребленіе.

"Никогда не показывайся, Санчо, въ изорванномъ и безпорядочномъ платьи: это признакъ распущенности и лѣни, если только эта небрежность въ одеждѣ не скрываетъ подъ собой разсчитаннаго плутовства, какъ разсказываютъ о Юліи Цезарѣ. {Светоній дѣйствительно разсказываетъ (гл. XLV), что Цезарь одѣвался небрежно и не застегивалъ пояса у своей тоги. Съ его стороны это была аффектація, чтобъ его принимали за человѣка изнѣженнаго и не открыли въ немъ сразу мужества и ума. Такъ, когда кто-то спросилъ у Цицерона, почему онъ принялъ сторону Помпея, а не Цезаря, онъ отвѣтилъ: "Цезарь обманулъ меня своей манерой подпоясывать тогу".}

"Пощупай тихонько пульсъ у своей должности, чтобъ узнать, что она можетъ дать, и если она позволитъ тебѣ надѣлить ливреями твоихъ слугъ, дай имъ подходящія и удобныя, а не бросающіяся въ глаза и блестящія. Главное, подѣли ливреи между лакеями и бѣдняками, т. е., если тебѣ нужно одѣть шесть пажей, одѣнь троихъ лакеевъ и троихъ бѣдняковъ. Такимъ образомъ у тебя будутъ пажи и для земли, и для неба: это новый способъ давать ливреи, незнакомый высшимъ міра сего.

"Не ѣшь ни чесноку, ни луку, что бы по запаху нельзя было узнать о твоемъ мужицкомъ происхожденіи. Ходи чинно, говори медленно, но не такъ, какъ будто ты самъ себя слушаешь, потому что всякая аффектація порокъ.

"Обѣдай мало и еще менѣе ужинай: здоровье всего тѣла зависитъ отъ желудка.

"Будь умѣренъ въ питьѣ, памятуя, что лишнее вино не умѣетъ ни хранить тайнъ, ни держать слова.

"Берегись, Санчо, чтобъ не ѣсть за обѣ щеки и не эруктировать при другихъ. -- А что это такое эруктировать? -- спросилъ Санчо. -- Это, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- все равно, что рыгать, а такъ какъ послѣднее можно назвать однимъ изъ отвратительнѣйшихъ словъ въ вашемъ языкѣ, хотя оно и очень выразительно, то люди утонченные придумали употреблять латинское слово. Хотя не всѣ понимаютъ это выраженіе, но это не бѣда: со временемъ, оно войдетъ во всеобщее употребленіе и всѣ станутъ понимать его. Это обогащаетъ языкъ, на который чернь и обычай имѣютъ одинаковое вліяніе. -- Право, господинъ,-- сказалъ Санчо,-- совѣтъ не рыгать я, кажется, всего лучше запомню, потому я, честное слово, на каждомъ шагу рыгаю. -- Не рыгаешь, а эруктируешь, Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Эруктировать я буду говорить послѣ,-- возразилъ Санчо,-- надѣюсь, что не забуду.

-- Еще ты не долженъ, Санчо, пересыпать свою рѣчь такимъ множествомъ пословицъ, какое ты всегда примѣшиваешь къ разговору. Пословицы, правда, короткія изреченія; но ты ихъ обыкновенно такъ дергаешь за волосы, что онѣ становятся болѣе похожи на чушь, чѣмъ на изреченія. -- О! -- вскричалъ Санчо.-- Этому можетъ помочь одинъ только Богъ, потому что я знаю больше пословицъ, чѣмъ любая книга, и когда я говорю, у меня просится на языкъ такое множество ихъ заразъ, что между ними начинается драка изъ-за того, кому выйти первой. Тогда мой языкъ хватаетъ первыя попавшіяся, хотя бы онѣ были и совсѣмъ не у мѣста. Но теперь буду стараться говорить только такія, которыя будутъ приличны моему важному положенію; потому что въ хорошемъ домѣ что въ печи, то на столъ мечи, и на Бога надѣйся, а самъ не плошай, и брать иль давать, да не прогадать. -- Такъ, такъ, Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Сыпь, сыпь поговорками, пока некому тебя остановить. Мать меня наказываетъ, а я стегаю волчокъ. Я только-что говорю тебѣ, чтобъ ты отучился отъ пословицъ, а ты въ одну минуту изрыгаешь ихъ цѣлую кучу, да такъ кстати, что выходитъ, какъ говорятся, ни къ селу, ни къ городу. Замѣть, Санчо, я не говорю, чтобы пословица производила непріятное впечатлѣніе, когда приведена кстати; но сыпать и нагромождать пословицы вкривь и вкось значитъ дѣлать рѣчь тяжелой и тривіальной.

"Когда садишься на лошадь, не откидывайся назадъ на арчакѣ и не выдвигай впередъ прямо и неуклюже ногъ своихъ, отдаляя ихъ отъ живота лошади; но въ то же время не сиди и такъ небрежно, точно ты на спинѣ у своего Сѣраго. Иные сидятъ верхомъ, какъ истинные наѣздники, а другіе кажутся болѣе подходящими для сидѣнія на нихъ самихъ.

"Сонъ твой долженъ быть умѣренъ, потому что кто не встаетъ рано, тотъ не наслаждается днемъ. Помни, Санчо, что прилежаніе есть мать благородства, а его врагъ -- лѣность еще никогда не достигала исполненія какого-нибудь справедливаго желанія.

"Еще одинъ послѣдній совѣтъ. Хотя онъ и не сможетъ служить тебѣ для украшенія тѣла, но я хотѣлъ бы, чтобъ ты всегда держалъ его въ памяти, потому что полагаю, что онъ будетъ тебѣ не менѣе полезенъ, чѣмъ тѣ, которые я тебѣ раньше далъ. Вотъ онъ: не спорь никогда о знатности фамилій, по крайней мѣрѣ, по сравненію одной съ другою. Между сравниваемыми непремѣнно должно быть отдано преимущество одной, а другая, которую ты унизишь, тебя возненавидитъ, тогда какъ возвеличенная тобою ничѣмъ не вознаградитъ тебя.

"Ты долженъ одѣваться въ штаны, въ длинный камзолъ и плащъ немного подлиннѣе камзола. Портковъ не носи никогда: они неприличны какъ для дворянъ, такъ и для губернаторовъ. Вотъ, Санчо, совѣты, которые я могъ сейчасъ припомнить. Съ теченіемъ времени я постараюсь посылать тебѣ совѣты, по мѣрѣ того, какъ ты будешь извѣщать меня о положеній твоихъ дѣлъ.

-- Господинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- я вижу, что все, что ваша милость мнѣ сказали, хорошо, свято и полезно. Но на что мнѣ все это, если я не буду помнить ничего? Конечно, насчетъ отращиванія себѣ ногтей и женитьбы, если представится случай, я не позабуду. Ну, а всѣ прочія мелочи, глупости и белиберды я помню и буду помнить, какъ прошлогодній снѣгъ. Такъ ужъ лучше бы записать ихъ, потому я хоть и не умѣю ни читать, ни писать, но велю моему духовнику повторять ихъ мнѣ, когда нужно, и хорошенько вколотить ихъ мнѣ въ голову.-- Ахъ, грѣхи мои тяжкіе! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Какъ это нехорошо, чтобъ губернаторъ не умѣлъ ни читать, ни писать! Знай, Санчо, что если человѣкъ не умѣетъ читать и если онъ лѣвша, такъ это доказываетъ одно изъ двухъ: или что онъ происходитъ отъ очень низменныхъ родителей, или что онъ такой негодяй, что его невозможно было пріучить къ добрымъ обычаямъ и правиламъ. Это у тебя громадный недостатокъ, и я хотѣлъ бы, чтобъ ты научился хоть подписываться.-- Я умѣю подписывать свое имя,-- отвѣтилъ Санчо. -- Когда я былъ у себя въ деревнѣ церковнымъ сторожемъ, я научился выдѣлывать такія большія буквы, какъ на мѣткахъ, на тюкахъ, и говорили, что это мое имя. Впрочемъ, я могу притвориться, что у меня правая рука разбита параличомъ, и подписываться за меня будетъ другой. Противъ всего можно найти средство, только не противъ смерти, а такъ какъ у меня будетъ власть и палка, то я буду дѣлать все, что захочу. Темъ болѣе, что у кого отецъ алькадъ... а я буду губернаторомъ, что гораздо важнѣе, чѣмъ алькадъ; тогда подходите, милости просимъ. А не то пусть меня презираютъ и перекрестятъ; кто пойдетъ за шерстью, тотъ вернется стриженый, потому къ кому Богъ расположенъ, того онъ посѣщаетъ, и всякая глупость богача сходитъ за мудрое изреченіе, а когда я буду богатъ, потому что буду губернаторомъ, и буду еще тароватъ -- а тароватымъ я хочу быть,-- кто же станетъ искать во мнѣ недостатковъ? Въ концѣ концовъ, если вы сдѣлаетесь медомъ, мухи съѣдятъ васъ; не красна изба углами, а красна пирогами, говаривала моя бабушка, и кто богатъ, тотъ тебѣ и сватъ. -- О, будь ты проклятъ Богомъ, проклятый Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Чтобъ шестьдесятъ тысячъ чертей унесли тебя и твои пословицы! Уже цѣлый часъ ты ихъ нагромождаешь и мучишь меня, какъ на пыткѣ, при каждой изъ нихъ. Предсказываю тебѣ, что эти пословицы когда-нибудь доведутъ тебя до висѣлицы; онѣ вынудятъ твоихъ вассаловъ отнять у тебя губернаторство и посѣютъ среди нихъ соблазнъ и смуты. Скажи мнѣ, неучъ, гдѣ ты ихъ набираешь? и какъ ты примѣняешь ихъ, дуракъ? Я, чтобъ сказать и хорошо примѣнить хоть одну, тружусь и потѣю, точно землю копаю. -- Клянусь Богомъ, господинъ мой хозяинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- ваша милость придираетесь къ пустякамъ. Кто можетъ, чортъ возьми, находить дурнымъ, что я пользуюсь своимъ добромъ, когда у меня нѣтъ ничего другого: ни денегъ, ни земель, а есть только пословицы и однѣ пословицы? Вотъ теперь мнѣ пришли на память цѣлыхъ четыре, и всѣ такъ кстати, какъ мартъ мѣсяцъ для поста. Но я ихъ не скажу, потому что никто такъ не годится для молчанія, какъ Санчо {Санчо примѣняетъ къ себѣ старую поговорку: Al buen callar llaman Sancho.}. -- Этотъ Санчо не ты,-- возразилъ Донъ-Кихотъ.-- Если ты на что и годишься, такъ не для молчаніz, а для того, чтобъ говорить глупости и упрямиться. А все-таки я хотѣлъ бы услышать тѣ четыре пословицы, которыя теперь такъ кстати пришли тебѣ на память. Я вотъ напрасно ищу ихъ въ своей памяти, которая тоже не изъ послѣднихъ, и не нахожу ни одной. -- Какія же пословицы,-- отвѣтилъ Санчо,-- могутъ быть лучше этихъ: "другому пальца въ ротъ не клади", "на ступай вонъ и отстань отъ моей жены отвѣчать нечего" и "повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить". Всѣ онѣ очень кстати и означаютъ: пусть никто не ссорится со своимъ губернаторомъ или начальникомъ, или ему придется раскаяться въ томъ, какъ человѣку, который положитъ другому палецъ въ ротъ и попадетъ между его зубами. То же самое на слова губернатора нечего отвѣчать, такъ же какъ на ступай вонъ и отстань отъ моей жены. А что до кувшина, который повадился по воду ходить, такъ это и слѣпой пойметъ. Поэтому нужно, чтобы тотъ, кто видитъ сучокъ въ чужомъ глазу, видѣлъ бревно въ своемъ, а то о немъ станутъ говорить, что смерть боятся казненнаго, а ваша милость хорошо знаете, что дуракъ въ своемъ домѣ больше знаетъ, чѣмъ умникъ въ чужомъ. -- Ну, нѣтъ, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ:-- ни въ своемъ, ни въ чужомъ домѣ дуракъ ничего не знаетъ, потому что на фундаментѣ глупости невозможно возвести зданія ума и разсудка. Но оставимъ это, Санчо. Если ты будешь плохо управлять, такъ твоя будетъ вина, а стыдъ падетъ на меня. Меня утѣшаетъ только то, что я сдѣлалъ все, что могъ, надававъ тебѣ совѣтовъ со всѣмъ рвеніемъ и усердіемъ, какое было мнѣ доступно. Сдѣлавъ это, я исполнилъ свой долгъ и обѣщаніе. Да будетъ Господь твоимъ руководителемъ, Санчо, и да направляетъ онъ тебя въ твоемъ губернаторствѣ. Избави и меня Богъ отъ терзающаго меня сомнѣнія: я боюсь, право, чтобъ ты не перевернулъ всего острова вверхъ дномъ, что я могъ бы предотвратить, открывъ герцогу, кто ты такой, объяснивъ ему, что вся твоя тучность, вся твоя толстая фигура ничто иное, какъ мѣшокъ, наполненный пословицами и плутнями. -- Господинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- если вамъ кажется, что я не гожусь для этого губернаторства, такъ я сейчасъ брошу его, потому что я больше дорожу кончикомъ ногтей моей души, чѣмъ всѣмъ моимъ тѣломъ, и мнѣ такъ же будетъ хорошо, если я буду просто Санчо и буду ѣсть хлѣбъ съ лукомъ, какъ если я буду губернаторомъ Санчо и буду лакомиться каплунами и куропатками. Притомъ во время сна всѣ равны, большіе и малые, богатые и бѣдные. Если ваша милость хорошенько пораздумаете объ этомъ, вы увидите, что сами вбили мнѣ въ башку губернаторство, потому я столько же понимаю въ управленіи островами, сколько гусенокъ. А если вы думаете, что за то, что я былъ губернаторомъ, меня чортъ возьметъ, такъ я хочу лучше отправиться простымъ Санчо на небо, чѣмъ губернаторомъ въ адъ. -- Клянусь Богомъ, Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- за одни твои послѣднія слова я полагаю, что ты заслуживаешь быть губернаторомъ цѣлой сотни острововъ. У тебя доброе сердце, а безъ этого ни одна наука ничего не стоитъ. Отдай себя на волю Божью и старайся только не грѣшить первымъ побужденіемъ, т. е. имѣй всегда въ виду и твердо стремись въ отысканію истины и справедливости во всякомъ дѣлѣ, какое тебѣ представится: небо всегда благословляетъ чистыя намѣренія. А теперь пойдемъ обѣдать, потому что ихъ свѣтлости уже, навѣрное, ждутъ насъ."

ГЛАВА XLIV.

Какъ Санчо Панса былъ отвезенъ въ свое губернаторство, и о странномъ приключеніи, случившемся съ Донъ-Кихотомъ въ замкѣ.

Говорятъ, что Сидъ Гамедъ предпослалъ этой главѣ вступленіе, которое переводчикъ передалъ не такъ, какъ оно было написано. Это нѣчто вродѣ жалобы, съ которой мавръ обращается къ самому себѣ по поводу того, что предпринялъ написать такую сухую и ограниченную исторію, въ которой онъ принужденъ говорить постоянно о Донъ-Кихотѣ и Санчо, не осмѣливаясь дѣлать никакихъ отступленіи и примѣшивать болѣе интересные и серьезные эпизоды. Онъ прибавляетъ, что постоянно занимать свой умъ, руку и перописаніемъ объ одной личности и говорить устами немногихъ людей -- несносная работа, и результаты ея не соотвѣтствуютъ трудамъ автора; что, во избѣжаніе этого неудобства, онъ въ первой части употребилъ уловку, введя нѣсколько повѣстей, какъ о Безразсудномъ Любопытномъ и о Плѣнномъ Капитанѣ -- не относящихся къ этой исторіи, тогда какъ другія, разсказанныя въ ней, всѣ составляютъ событія, въ которыхъ фигурируетъ самъ Донъ-Кихотъ и которыхъ потому нельзя было пройти молчаніемъ. Съ другой стороны, онъ полагалъ, какъ прямо говоритъ, что многіе люди вниманіе которыхъ всецѣло поглощено будетъ главными подвигами Донъ-Кихота, не обратятъ должнаго вниманія на эти повѣсти и прочитаютъ ихъ или вскользь, или съ неудовольствіемъ, не замѣтивъ обнаруживаемыхъ въ нихъ изобрѣтательности и прелести, качествъ, которыя прямо бросятся въ глаза, когда эти повѣсти появятся на свѣтъ, предоставленныя самимъ себѣ, а не опирающіяся на безразсудство Донъ-Кихота и грубости Санчо Панса {Сервантесъ хочетъ этимъ сказать, что ему бы слѣдовало изъять изъ Донъ-Кихота эти двѣ повѣсти и помѣстить ихъ въ своемъ сборникѣ Примѣрныя повѣсти, что и сдѣлали впослѣдствіи нѣкоторые изъ его издателей.}. Поэтому-то онъ во второй части и не захотѣлъ вставлять или вшивать отдѣльныхъ повѣстей, ограничившись лишь нѣсколькими эпизодами, проистекающими изъ самыхъ событій, основанныхъ на истинѣ, и то сжато и настолько кратко, насколько только возможно. И такъ, въ виду того, что держится и заключается въ тѣсныхъ рамкахъ разсказа, обладая достаточнымъ умомъ, искусствомъ и умѣніемъ, чтобъ говорить о дѣлахъ всей вселенной, онъ и проситъ соблаговолить не пренебречь его трудомъ и надѣлить его похвалами не за то, что онъ пишетъ, а за то, отъ чего воздерживается. Послѣ этого онъ такими словами продолжаетъ исторію:

По выходѣ изъ-за стола въ тотъ день, когда Донъ-Кихотъ надавалъ Санчо совѣтовъ, онъ вечеромъ изложилъ ихъ письменно, что бы Санчо заставлялъ кого-нибудь читать ихъ себѣ. Но едва онъ отдалъ ихъ по принадлежности, какъ они исчезли, попавъ въ руки герцога, который показалъ ихъ герцогинѣ, причемъ оба снова удивлялись смѣси безумія и здраваго смысла въ Донъ-Кихотѣ. Желая продлить начатыя шутки, они въ тотъ же вечеръ отправили Санчо подъ большимъ конвоемъ въ мѣстечко, которое должно было сойти у него за островъ. Случилось такъ, что проводникъ, которому его поручили, былъ герцогскій мажордомъ, умный и остроумной -- да безъ ума и невозможно быть остроумнымъ,-- тотъ самый, который такъ ловко разыгралъ графиню Трифальди. Благодаря своему таланту и инструкціямъ, даннымъ ему господами относительно образа дѣйствій съ Санчо, онъ прекрасно выполнилъ свою задачу.

Случилось также, что Санчо, когда увидалъ этого мажордома, сразу узналъ въ его лицѣ Трифальди. "Господинъ,-- сказалъ онъ, обернувшись къ Донъ-Кихоту:-- или чорть меня побери отсюда, какъ есть, вѣрующимъ и праведнымъ, или ваша милость должны сознаться, что вотъ у этого герцогскаго мажордома лицо Долориды, а Донъ-Кихотъ внимательно взглянулъ въ лицо мажордома и, разсмотрѣвъ его, сказалъ: "Не понимаю, Санчо, зачѣмъ тебѣ отдаваться чорту вѣрующимъ или невѣрующимъ, да я и не пойму, что ты хочешь этимъ сказать {Эти слова означаютъ, по словамъ Коваррубіаса (Tesoro de la lengua castellana),-- вдругъ, сразу.}. Изъ того что лицо Долориды то же, что лицо мажордома, еще не слѣдуетъ, чтобъ мажордомъ былъ Долоридой, иначе вышло бы страшное противорѣчіе. Но теперь не время производить разслѣдованія, потому что это завело бы насъ въ безысходный лабиринтъ. Повѣрь мнѣ, другъ: оба мы должны отъ всего сердца возблагодарить Господа, что онъ избавилъ насъ отъ злыхъ волшебниковъ и чародѣевъ. -- Это не шутка, господинъ,-- возразилъ Санчо.-- Я слышалъ сейчасъ, какъ онъ говорилъ и хохоталъ, и мнѣ казалось, что уши мои рѣжетъ голосъ Трифальди. Ладно, я буду молчать, но буду впередъ смотрѣть въ оба, что бы выслѣдить какой-нибудь знакъ, который бы подтвердилъ или опровергъ мои подозрѣнія.-- Вотъ что ты долженъ дѣлать, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- извѣщай меня обо всемъ, что узнаешь на этотъ счетъ, и обо всемъ, что съ тобой случится во время твоего губернаторства."

Наконецъ, Санчо уѣхалъ, въ сопровожденіи множества народу. Онъ одѣтъ былъ судьей, въ рыжемъ камлотовомъ плащѣ поверхъ платья и въ такой же шляпѣ на головѣ. Онъ ѣхалъ верхомъ на мулѣ, а позади его шелъ, по распоряженію герцога, его оселъ въ шелковой и сверкавшей новизною сбруѣ. Время отъ времени Санчо поворачивалъ голову, чтобы взглянуть на своего осла, и его такъ радовало присутствіе его, что онъ не помѣнялся бы судьбой даже съ германскимъ императоромъ. Прощаясь съ герцогомъ и герцогиней, онъ поцѣловалъ у нихъ руки, затѣмъ пошелъ просить благословенія у своего господина, который благословилъ его со слезами на глазахъ, причемъ Санчо всхлипывалъ, какъ плачущій ребенокъ.

Теперь, любезный читатель, пусть добрый Санчо мирно и счастливо ѣдетъ, а ты терпѣливо подожди, пока у тебя прибавится цѣлыхъ два стакана крови, когда ты узнаешь, какъ онъ держался во время своего правленія. Въ ожиданіи же удовольствуйся тѣмъ, что услышишь о происшедшемъ въ эту ночь съ его господиномъ. Если ты и не будешь хохотать надъ этимъ во все горло, такъ, по крайней мѣрѣ, скорчишь, какъ говорится, обезьянью гримасу, ибо всѣ похожденія Донъ-Кихота возбуждаютъ или удивленіе, или веселость.

Разсказываютъ, что едва Санчо уѣхалъ, какъ Донъ-Кихоть почувствовалъ такое сожалѣніе о его отъѣздѣ и такое одиночество, что если бы только могъ, вернулъ бы своего оруженосца и отнялъ бы у него губернаторство. Герцогиня замѣтила его печаль и спросила у него о причинѣ. "Если ваша печаль вызвана отсутствіемъ Санчо,-- сказала она,-- такъ у меня въ домѣ найдется множество оруженосцевъ, дуэній и молодыхъ дѣвушекъ, которыя готовы будутъ исполнять всѣ ваши прихоти.-- Конечно, сударыня, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и жалѣю объ отсутствіи Санчо; но не это главная причина печади, написанной на моемъ лицѣ. Изо всѣхъ учтивостей и многочисленныхъ предложеній, которыми ваша милость осыпаете маня, я принимаю только одно: подсказывающее ихъ доброе желаніе. Кромѣ того, я попрошу у вашей милости разрѣшенія служить себѣ самому въ моей комнатѣ.-- О, нѣтъ, господинъ Донъ-Кихотъ! -- возразила герцогиня. Этого я не допущу: я хочу, чтобы вамъ служили четыре молодыхъ дѣвушки, прекрасныхъ, какъ цвѣтки, которыхъ я выбрала _:изъ своихъ горничныхъ.-- Для меня,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- онѣ будутъ не цвѣтками, а шипами, которые будутъ пронзать мою душу. Поэтому онѣ, или какое-нибудь подобіе ихъ, такъ и не войдутъ въ мою комнату, какъ у меня не выростутъ крылья для летанія. Если вашему величію угодно, продолжать осыпать меня милостями, которыхъ я не стою, такъ позвольте мнѣ поступать, какъ мнѣ самому будетъ пріятнѣе, и дѣлать все при закрытыхъ дверяхъ. Я долженъ ставить преграду между моими желаніями и моимъ цѣломудріемъ и не хочу отказаться отъ этой хорошей привычки, чтобы принять щедрость, которую вашему высочеству угодно оказывать мнѣ. Словомъ, я лучше буду спать одѣтый, чѣмъ позволю кому бы то ни было раздѣвать меня. -- Довольно, довольно, господинъ Донъ-Кихотъ,-- остановила его герцогиня.-- Я съ своей стороны, отдамъ приказаніе, чтобы въ вашу комнату не впускали никого; не только дѣвушки, но даже мухи. О, я неспособна допустить посягательства на стыдливость господина Донъ-Кихота: сколько я могла замѣтить, изо всѣхъ его многочисленныхъ добродѣтелей наиболѣе сіяетъ цѣломудріе. Итакъ, ваша милость можетъ тайкомъ и по своему одѣваться и раздѣваться, когда и какъ вамъ будетъ угодно: никто не будетъ критиковать васъ, и вы найдете у себя въ комнатѣ всѣ сосуды, необходимые для человѣка, спящаго при запертыхъ дверяхъ, чтобъ никакая естественная надобность не заставила васъ отпереть двери. Да здравствуетъ тысячу вѣковъ великая Дульцинея Тобозская и да прогремитъ ея имя по всей земной поверхности, если она сумѣла заслужить любовь такого доблестнаго и цѣломудреннаго рыцаря! Да вселятъ сострадательныя небеса въ душу Санчо Панса, нашего губернатора, пылкое желаніе поскорѣе окончить свое искупленіе, дабы свѣтъ снова могъ пользоваться счастьемъ наслаждаться прелестями такой великой дамы!"

На это Донъ-Кихотъ отвѣтилъ: "Ваше величіе говорили, какъ подобаетъ такимъ дамамъ, ибо изъ устъ высокородныхъ дамъ не можетъ вырваться ни одно низменное или лукавое слово. Отъ похвалъ вашей милости Дульцинея станетъ счастливѣе и извѣстнѣе въ свѣтѣ, чѣмъ отъ всѣхъ восхваленій, какія могли бы ей расточать краснорѣчивѣйшіе ораторы вселенной.-- Довольно комплиментовъ, господинъ Донъ-Кихотъ,-- остановила его герцогиня;-- уже наступилъ часъ ужина, и герцогъ, вѣроятно, ждетъ насъ. Пусть ваша милость поведетъ меня къ столу, а потомъ вы пораньше пойдете спать, потому что ваше вчерашнее путешествіе въ Кандаію были не настолько кратко, чтобъ не утомить васъ. -- Я ничуть не утомленъ, сударыня,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что, могу поклясться вашей свѣтлости, во всю свою жизнь не ѣздилъ на конѣ съ болѣе плавной поступью, чѣмъ у Клавиленьо. Не понимаю, право, что заставило Маламбруно отдѣлаться отъ такого пріятнаго и легкаго коня и безъ околичностей сжечь его.-- Можно предположить,-- отвѣтила герцогиня,-- что онъ, раскаявшись въ томъ злѣ, которое причинилъ Трифальди и ея товаркамъ, а также и другимъ лицамъ, и въ злодѣяніяхъ, которыя, вѣроятно, совершилъ въ качествѣ колдуна и чародѣя, захотѣлъ уничтожить всѣ орудія своей дѣятельности и сжегъ Клавиленьо, какъ одно изъ главныхъ, наиболѣе безпокоившее и волновавшее его перенесеніемъ его изъ страны въ страну. Поэтому пепелъ отъ этой машины и трофей въ видѣ надписи будутъ вѣчными свидѣтелями доблести великаго Донъ-Кихота Ламанчскаго."

Донъ-Кихотъ опять сталъ благодарить герцогиню и затѣмъ, отужинавъ, отправился одинъ въ свою комнату, никому не позволяя входить туда помочь ему, изъ опасенія наткнуться на случай, который заставилъ бы или побудилъ бы его измѣнить его дамѣ Дульцинеѣ, ибо у него вѣчно была предъ глазами добродѣтельность Амадиса, этого цвѣта и зеркала странствующихъ рыцарей. Онъ заперъ за собою дверь и началъ при свѣтѣ двухъ свѣчей раздѣваться. Но разуваясь онъ (о, незаслуженное несчастье!) надорвалъ -- не свое сердце вздохами или другими проявленіями измѣны своей чистотѣ и самообладанію, а дюжины двѣ петель въ одномъ изъ чулоквъ, который сталъ вдругъ прозраченъ, какъ жалузи. Это происшествіе весьма опечалило добраго рыцаря, и онъ съ радостью отдалъ-бы цѣлую унцію серебра за полдрахмы зеленаго шелка: я говорю зеленаго, потому что чулки его были зеленые.

Тутъ Бенъ-Энгели, продолжая писать, восклицаетъ: "О, бѣдность, бѣдность! Не знаю, какая причина могла побудить великаго кордовскаго поэта назвать тебя "святымъ даромъ, неблагодарно полученнымъ" {Этотъ поэтъ Хуанъ де-Мена, умершій въ 1456 г. Онъ говоритъ въ 227 строфѣ Лабиринта или поэмы Trescientas copias:

!O vida segura la manza pobreza!

!O dadiva santa, desagradecida!

Гезіодъ въ своей поэмѣ Часы и Дни также назвалъ бѣдность даромъ боговъ безсмертныхъ.}. Что до меня, то я хотя и мавръ, но прекрасно знаю по наслышкѣ отъ христіанъ, что святость заключается въ милосердіи, смиреніи, вѣрѣ, повиновеніи и бѣдности. Во всякомъ случаѣ, я говорю, что тотъ долженъ считая себя осыпаннымъ милостями Божьими, кто радуется своей бѣдности, если только это не та бѣдность, о которой одинъ изъ величайшихъ святыхъ сказалъ: "Имѣйте все, какъ если бъ вы ничего не имѣли" {Апост. Павелъ.}. Это называется бѣдностью ума. Ты же, другая бѣдность, та, о которой я говорю, зачѣмъ ты вѣчно преслѣдуешь только гидальго и знатныхъ людей, а не кого-нибудь другого {Сервантесъ говоритъ также въ своей комедіи La gran sultana dona Catalina de Oviedo: "...Гидальго, но не богатый; это проклятіе нашего вѣка, въ который бѣдность стала, повидимому, принадлежностью знатности."}. Зачѣмъ ты заставляешь ихъ класть заплаты на башмаки и носить куртки, на которыхъ одна пуговица шелковая, другая волосяная, третья стеклянная? Почему воротники ихъ почти всегда измяты какъ цикорные листья и не имѣютъ должной формы (что доказываетъ древность обычая носить открытые воротники и крахмалить ихъ)?" Далѣе онъ прибавляетъ: "Несчастливъ тотъ гидальго, благороднаго происхожденія, который охраняетъ свою честь, питаясь плохо и при закрытыхъ дверяхъ, а потомъ лицемѣрно ковыряетъ въ зубахъ зубочисткой, когда выходитъ изъ своей квартиры, тогда какъ онъ ничего не ѣлъ, чтобъ ему нужно было чистить зубы. Несчастливъ тотъ, говорю я, честь котораго черезчуръ щепетильна и который воображаетъ, что всѣ замѣчаютъ издали заплаты на его башмакахъ, жирныя пятна на шляпѣ, нитки на его плащѣ и голодъ въ его желудкѣ."

Всѣ эти мысли пришли въ голову Донъ-Кихоту по поводу разорвавшагося чулка его; но онъ успокоился, увидавъ, что Санчо оставилъ ему дорожные сапоги, которые онъ и намѣревался надѣть на другой день. Наконецъ, онъ легъ, задумчивый и опечаленный какъ пустотой, оставленной отъѣздомъ Санчо, такъ и несчастьемъ съ чулками, распустившіеся петли которыхъ онъ бы охотно починилъ хотя бы шелкомъ другого цвѣта, что составляетъ одно изъ лучшихъ доказательствъ бѣдности, какое можетъ дать гидальго за все время своей вѣчной нищеты. Онъ погасилъ свѣчи, но было такъ жарко, что онъ не могъ уснуть. Онъ всталъ и пошелъ открыть рѣшетчатое окно, выходившее въ прекрасный садъ; въ это время онъ услыхалъ, что подъ этимъ окномъ ходятъ и разговариваютъ. Онъ сталъ прислушиваться. Гулявшіе говорили настолько громко, что онъ могъ разслышать ихъ разговоръ: "Не требуй, о Эмеренсія, не требуй, чтобъ я пѣла, потому что ты знаешь, что съ тѣхъ поръ какъ этотъ чужестранецъ вступилъ въ этотъ замокъ, съ тѣхъ поръ какъ глаза мои его увидали, я не могу уже пѣть, а могу только плакать. Притомъ, у герцогини сонъ очень чуткій, а я ни за что на свѣтѣ не хотѣла бы, чтобъ она застигла насъ здѣсь. Да хоть бы она и спала и не просыпалась, къ чему послужило бы мое пѣніе, когда онъ спитъ и не просыпается, чтобъ меня слушать, онъ, этотъ новый Энэй, явившійся въ наши края, чтобъ сдѣлать меня игрушкой своего пренебреженія? -- Не стѣсняйся, милая Альтисидора,-- отвѣтилъ другой голосъ.-- Герцогиня и всѣ живущіе въ этомъ замкѣ, навѣрное, всѣ погружены въ совъ, кромѣ того, кто пробудилъ твою душу и царитъ въ твоемъ сердцѣ. Я слышала, какъ открылось въ его комнатѣ рѣшетчатое окно,-- значитъ, онъ не спитъ. Пой, раненая бѣдняжка, пой тихонько на нѣжный, сладостный мотивъ подъ звуки арфы. Если герцогиня насъ услышитъ, мы извинимся жарой, которая стоитъ. -- Не это меня удерживаетъ, о Эяеренсія,-- отвѣчала Альтисидора,-- но я не хотѣла бы, чтобы мое пѣніе раскрыло состояніе моего сердца и чтобы тѣ, кто не знаетъ непреодолимой силы любви, не приняли бы меня за дѣвушку своенравную и безъ стыда. Но я отдамся, что бы ни произошло, потому что лучше краска стыда на лицѣ, нежели пятно на сердцѣ." Тутъ она ваялась за свою арфу и извлекла изъ нея нѣжные переливы.

Услышавъ эти слова и эту музыку, Донъ-Кихотъ пришелъ въ изумленіе, потому что въ ту же минуту на память ему пришли безконечныя приключенія въ томъ же вкусѣ, съ рѣшетчатыми окнами, садами, серенадами, ухаживаніями и обмороками, о которыхъ онъ читалъ въ своихъ глупыхъ книгахъ о странствующемъ рыцарствѣ. Онъ тотчасъ вообразилъ, что какая-либо изъ камеристокъ герцогини влюбилась въ него и что скромность вынуждала ее хранить свою страсть въ тайнѣ. Онъ устрашился, какъ бы ей не удалось тронуть его, и въ сердцѣ своемъ онъ твердо рѣшилъ не дать себя побѣдить. Поручивъ себя съ пыломъ и преданностью дамѣ своей Дульцинеѣ Тобозской, онъ однако рѣшилъ выслушать музыку, а чтобы дать знать, что онъ здѣсь, онъ сдѣлалъ видъ, что чихаетъ, что очень обрадовало обѣихъ дѣвицъ, которыя ничего болѣе не желали, какъ быть услышанными Донъ-Кихотомъ. Настроивъ арфу и проигравъ вступленіе, Альтисидора спѣла слѣдующій романсъ:

"О, лежащій на кровати,

Въ простыняхъ голландскихъ тонкихъ,

Спящій, ноги протянувши,

Отъ заката до разсвѣта;

"Рыцарь болѣе отважный,

Чѣмъ всѣ рыцари Ламанчи;

Благороднѣй кто и чище

Золотыхъ песковъ Аравьи!

"Слушай голосъ дѣвы скорбной,

Безъ взаимности влюбленной;

Отъ твоихъ двухъ солнцъ въ которой

Сердце пламенемъ объято.

"Ищешь ты все приключеній,

Принося другимъ несчастье;

Раны тяжкія наносишь

И не хочешь исцѣлить ихъ.

"Храбрый юноша, повѣдай

(Да печаль тебя минуетъ!),

Сынъ ли Ливіи ты знойной

Или горъ высокихъ Хака;

"Змѣи ли тебя вскормили,

Или, можетъ быть, воспитанъ

Былъ ты средь лѣсовъ дремучихъ,

Дикихъ горъ суровой жизнью.

"Славься вѣчно, Дульцинея,

Дѣва полная здоровья,

Потому что приручила

Звѣря ты лютѣе тигра.

"Славятъ пусть ее за это

Съ Генареса до Хамары,

Съ Таго до Мансанареса,

Съ Писуэрги до Арлансы.

"Помѣнялась бы я съ нею;

Платье ей дала бъ въ придачу

Я одно изъ самыхъ пестрыхъ,

Съ золотою бахромою.

"Кто бы спалъ въ твоихъ объятьяхъ!

Илъ стоялъ бы у постели,

Гладя голову рукою,

Чистя волосы отъ грязи!

"Но я многаго желаю,--

Чести этой я не стою;

Щекотать однѣ лишь ноги

Для меня бъ блаженствомъ было.

"Сколько бъ я тебѣ ермолокъ,

Дорогихъ чулковъ связала;

Сколько бъ брюкъ тебѣ нашила

И плащей изъ тканей тонкихъ!

"Сколько перловъ подарила-бъ,

Каждый перлъ въ орѣхъ чернильный,

И единственныхъ названье

Всѣ они носить могли бы *)!

"Не взирай съ скалы Тарпейской

На огонь меня палящій;

Гнѣвомъ, о Неронъ Ламанчскій,

Не усиливай пожара!

"Молода я и нѣжна я,

И пятнадцати нѣтъ лѣтъ мнѣ

(Мнѣ четырнадцать лишь только --

Въ томъ душой моей клянуся).

"Не хрома я, не горбата;

Недостатковъ не имѣю;

Волосы мои какъ лильи,

По землѣ у ногъ влачатся.

"Пусть мой ротъ какъ клювъ орлиный,

Пусть мой носъ курносъ немного,

Какъ топазы мои зубы;--

Красота моя тѣмъ ярче.

"Голосъ мой, когда ты слышишь,

Назовешь пріятнымъ, вѣрно;

Я могу считаться ростомъ

Ниже средняго немного,

"Эти чары и другія

Для тебя добычей станутъ.

Въ этомъ домѣ я служанка;

Имя мнѣ Альтисидора."

*) Сервантесъ безъ сомнѣнія намекаетъ на превосходную жемчужину, которая находилась въ то время въ числѣ драгоцѣнностей Испанской короны и которая называлась сиротой или единственной (huerfana или tola). Эта жемчужина со множествомъ драгоцѣнностей сгорѣла во время пожара въ Мадритѣ въ 1734 г.

На этомъ прекратилось пѣніе влюбленной Альтисидоры и началась мука для Донъ-Кихота, который, испустивъ глубокій вздохъ, сказалъ самому себѣ: "Почему я такъ несчастливо странствую, что ни одна дѣвица не можетъ видѣть меня безъ того, чтобы не влюбиться! Почему несравненная Дульцинея такъ мало счастлива, что ей не даютъ въ мирѣ и спокойствіи наслаждаться моей невѣроятной вѣрностью? Чего вы отъ нея хотите, богачки? Чего вы отъ нея требуете, императрицы? Изъ-за чего вы ее преслѣдуете, дѣвицы между четырнадцатью и пятнадцатью годами? Оставьте, оставьте ее, безсовѣстныя; предоставьте ей торжествовать и гордиться судьбою, которую доставила ей любовь, сдѣлавъ сердце мое ей подвластнымъ и отдавъ ей ключи отъ моей души. Замѣтьте, о влюбленная армія, что я только для Дульцинеи состою изъ воска и мягкаго тѣста, для другихъ же я -- камень и бронза. Для нея я сладокъ, какъ медъ, для васъ -- горекъ, какъ полынь. Для меня одна Дульцинея прекрасна, одна она скромна, одна она цѣломудренна и одна она высокорожденна; всѣ остальныя безобразны, глупы, безстыжи и низменнаго происхожденія. Только для нея и ни для кого другого природа произвела меня на свѣтъ. Пускай Альтисидора плачетъ или поетъ, пускай приходитъ въ отчаяніе, я услышу только ту, изъ-за которой меня такъ мучили въ заколдованномъ замкѣ мавра. Одной Дульцинеѣ я долженъ принадлежать, хотя бы меня варили или жарили. Для нея одной я долженъ оставаться чистъ, честенъ и учтивъ, на зло всѣмъ колдовствамъ въ мірѣ."

Съ этими словами онъ съ шумомъ захлопнулъ окно, потомъ, преисполненный досады и печали, какъ будто съ нимъ случилось большое несчастіе, возвратился къ себѣ на постель, гдѣ мы его пока и оставимъ, потому что насъ призываетъ великій Санчо Панса, который намѣренъ съ трескомъ начать свое губернаторство.

ГЛАВА XLV.

Какъ великій Санчо Панса вступилъ во владѣніе своимъ островомъ и какимъ образомъ началъ онъ губернаторствовать.

"О, ты, постоянно открывающее антиподовъ, факелъ міра, око неба, кроткій творецъ колебанія кувшиновъ для освѣженія {Для освѣженія воды лѣтомъ въ Испаніи раскачиваютъ по воздуху стеклянные графины, называемые cantimploras, или глиняные очень тонкіе кувшины съ водою. Отсюда странный эпитетъ, даваемый Сервантесомъ солнцу.}, здѣсь называемое Фебомъ, тамъ Тимбріенъ, то стрѣлокъ, то врачъ, изобрѣтатель музыки; ты, всегда встающее и никогда не ложащееся; къ тебѣ, о солнце, обращаюсь я; ты, съ помощію котораго человѣкъ рождаетъ человѣка, помоги мнѣ и освѣти мракъ моего ума, чтобы я могъ разсказать шагъ за шагомъ губернаторство великаго Санчо Панса; безъ тебя я чувствую себя слабымъ, поверженнымъ въ уныніе, смущеннымъ."

Итакъ, Санчо вскорѣ прибылъ со своей свитой въ городъ съ жителями человѣкъ въ тысячу, одинъ изъ богатѣйшихъ городовъ во владѣніяхъ герцога. Ему сообщили, что островъ называется Баратарія, можетъ быть потому, что городъ назывался Баратаріо, а можетъ быть для выраженія того, что ему дешево досталось губернаторство {Barato -- дешевый.}. Когда онъ прибылъ къ воротамъ города, окруженнаго стѣною, навстрѣчу ему вышелъ городской совѣтъ. Колокола зазвонили и среди общаго веселья, проявляемаго населеніемъ, его съ большой помпой проводили въ соборъ для принесенія благодарности Богу. Затѣмъ со смѣшными церемоніями ему вручили ключи отъ города, и онъ былъ введенъ въ должность постояннаго губернатора острова Бараторіи. Нарядъ, борода, толщина и малый ростъ новаго губернатора повергли въ удивленіе всѣхъ, кто не зналъ разгадки этого, а число такихъ незнающихъ было велико. По выходѣ изъ церкви, его отвели въ аудіенцъ-залу и усадили на судейское кресло: Тутъ, мажордомъ герцога сказалъ ему: "На этомъ островѣ, господинъ губернаторъ, существуетъ исконный обычай, по которому всякій, вступающій во владѣніе острововъ, долженъ отвѣтить на одинъ обращенный къ нему вопросъ, немного туманный и затруднительный. По отвѣту на этотъ вопросъ населеніе прощупываетъ пульсъ ума своего новаго губернатора и по немъ узнаетъ радоваться или печалиться ему по случаю его вступленія."

Пока мажордонъ держалъ эту рѣчь, Санчо разглядывалъ на стѣнѣ противъ его сидѣнія какія-то выведенныя тамъ большія буквы, а такъ какъ онъ читать не умѣлъ, то и спросилъ, что это за рисунки на стѣнѣ. Ему отвѣчали: "господинъ! Здѣсь написанъ и занесенъ въ лѣтописи день, когда ваша свѣтлость вступили во владѣніе островомъ. Эпитафія составлена такъ: Сегодня, такого-то числа такого-то мѣсяца и года, вступилъ во владѣніе этимъ островомъ господинъ донъ-Санчо Панса. Да пользуется онъ имъ долгіе годы! -- А кто это называется дономъ-Санчо Панса? -- спросилъ Санчо. -- Ваша свѣтлость, отвѣчалъ мажордомъ,-- потому что на этотъ островъ не вступалъ никакой другой Панса кромѣ того, который сейчасъ сидитъ на этомъ креслѣ. -- Ну такъ знайте, братъ,-- сказалъ Санчо,-- что я не ношу титула дона и что никто его не носилъ въ моей семьѣ. Просто Санчо Панса, вотъ я какъ называюсь. Санчо назывался мой отецъ, Санчо -- мой дѣдъ и всѣ были Панса безъ дона и другихъ удлинненій. Я думаю, здѣсь на островѣ болѣе доновъ, нежели камней. Но пусть только, если Господь меня услышитъ, а это возможно, пусть только губернаторство мое продлятся дня четыре, какъ я выполю всѣхъ этихъ доновъ, которые своей многочисленностію должны быть такъ же докучливы, какъ москиты и комары {Во времена Сервантеса многіе разночинцы присвоили себѣ частицу донъ, которая до того была принадлежностью только дворянства. Теперь же всѣ присвоили себѣ этотъ титулъ, совсѣмъ потерявшій прежнее свое значеніе.}. Ну, а теперь господинъ мажордомъ можетъ изложить свой вопросъ. Я отвѣчу на него какъ смогу къ огорченію или къ радости народа."

Въ эту минуту въ залу вошли два человѣка, одинъ въ одеждѣ крестьянина, другой портной, потому что въ рукахъ у него были ножницы, и портной сказалъ: "Господинъ губернаторъ, этотъ крестьянинъ и я являемся вредъ вашей милостью потому, что этотъ добрый человѣкъ явился вчера ко мнѣ въ лавку (съ позволенія вашего и всей компаніи я, слава Богу, состою присяжнымъ портнымъ) и, отдавъ мнѣ въ руки кусокъ сукна, спросилъ меня: "Сударь, хватитъ ли мнѣ изъ этого сукна на колпакъ?" Смѣривъ кусокъ, я отвѣчалъ: да. Онъ, должно быть, какъ я думаю, вообразилъ, что я хочу украсть у него кусокъ сукна, потому что основывался на собственной своей недобросовѣстности и на общемъ дурномъ мнѣнія о портныхъ, и говорить мнѣ, чтобы я посмотрѣлъ, не хватитъ мнѣ сукна на два колпака. Я угадалъ его мысль и снова сказалъ: да. Тогда все съ тѣмъ же злымъ намѣреніемъ онъ сталъ прибавлять колпаки, а я свое да, пока мы не дошли до пяти колпаковъ. Сейчасъ онъ за ними явился. Я ему ихъ отдаю, но онъ не хочетъ уплатить мнѣ за работу, а, напротивъ, требуетъ, чтобы я ему заплатилъ или отдалъ сукно. -- Такъ ли это, братъ? -- спросилъ Санчо крестьянина. -- Да, сударь,-- отвѣчалъ тотъ,-- но пусть ваша милость заставитъ его показать пять колпаковъ, который онъ сдѣлалъ. -- Очень охотно, сказалъ портной, и, вытащивъ руку изъ-за пазухи, показалъ пять колпаковъ на кончикахъ пяти пальцевъ своей руки. -- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- пять колпаковъ, которые требуетъ отъ меня этотъ добрый человѣкъ. Клянусь своей душой и совѣстью, что у меня не осталось и дюйма сукна: я готовъ отдать свою работу на судъ ремесленныхъ испытателей." Всѣ присутствующіе разсмѣялись при видѣ множества колпаковъ и по случаю необыкновенной тяжбы. Санчо размышлялъ нѣсколько мгновеній и сказалъ затѣмъ: "Эта тяжба, мнѣ кажется, не требуетъ отсрочки и можетъ быть рѣшена судомъ честнаго человѣка. И вотъ мой приговоръ: пусть портной лишится своей платы, а крестьянинъ своего сукна, и пусть колпаки отдадутъ арестантамъ, и дѣлу конецъ."

Слѣдующій приговоръ съ деньгами пастуха вызвалъ въ присутствующихъ удивленіе, этотъ же заставилъ ихъ всѣхъ расхохотаться {Въ оригиналѣ сказано "предшествующій приговоръ". Очевидно, Сервантесъ переставилъ ранѣе принятый имъ порядокъ трехъ рѣшеній Санчо, но забылъ исправитъ слѣдовавшее за первымъ замѣчаніе.}. Но приказъ губернатора былъ исполненъ, послѣ чего предъ нимъ предстали два человѣка преклоннаго возраста. У одного въ рукахъ была камышевая трость; другой старикъ безъ трости обратился къ Санчо и сказалъ: "Господинъ, много времени тому назадъ я далъ этому доброму человѣку десять золотыхъ, чтобы оказать ему услугу и удовольствіе, но съ условіемъ, что онъ возвратилъ ихъ мнѣ по первому требованію. Много прошло дней, пока я у него ихъ потребовалъ, потому что я не хотѣлъ поставить его въ болѣе тяжелое положеніе требованіемъ возврата, нежели то, въ которомъ онъ былъ, когда бралъ деньги взаймы. Наконецъ, видя, что онъ забылъ о необходимости расплатиться, я потребовалъ у него возврата моихъ десяти золотыхъ разъ, а потомъ и много разъ; а онъ не только мнѣ ихъ не отдаетъ, но отвѣчаетъ, что никогда у меня ихъ не бралъ, а что если и ему ихъ давалъ, то онъ давно мнѣ ихъ возвратилъ. У меня нѣтъ свидѣтелей ни относительно займа, ни относительно уплаты, потому что уплаты онъ не производилъ. Я просилъ бы, чтобы ваша милость привели его къ присягѣ. Если онъ присягаетъ, что возвратилъ ихъ мнѣ, я буду считать его сквитавшимся предъ людьми и предъ Богомъ. -- Что вы скажете на это, добрый старикъ съ палкой?" спросилъ Санчо. Старикъ отвѣчалъ: "Я сознаюсь, господинъ, что онъ мнѣ ихъ давалъ, но пусть ваша милость опуститъ жезлъ, и такъ какъ онъ полагается на мою присягу, то я поклянусь, что я ему ихъ возвратилъ и уплатилъ какъ быть должно."

Губернаторъ наклонилъ свой жезлъ, а старикъ отдалъ свою трость другому старику, прося его, какъ будто бы она, очень его стѣсняла, подержать ее, пока онъ будетъ присягать; затѣмъ онъ положилъ руку на крестъ жезла и сказалъ: "Правда, что явившійся на судъ далъ мнѣ взаймы десять золотыхъ, которые отъ меня требуетъ, но я ихъ отдалъ ому изъ рукъ въ руки, и онъ спрашиваетъ ихъ съ меня снова каждую минуту только потому, что не обратилъ на это вниманія."Тогда славный губернаторъ спросилъ кредитора, что онъ можетъ отвѣтить на сказанное его противникомъ. Тотъ отвѣчалъ, что должникъ его вѣроятно сказалъ правду, потому что онъ считаетъ его добросовѣстнымъ человѣкомъ и хорошимъ христіаниномъ, что должно быть онъ самъ забылъ, когда и какъ совершилась уплата, но что впредь имъ больше ничего не станетъ съ него спрашивать. Должникъ взялъ свою трость, наклонилъ голову и вышелъ изъ залы.

Увидавъ, что онъ безъ церемоніи уходитъ и обративъ вниманіе на безропотность истца, Санчо склонилъ голову на грудь и, доложивъ указательный палецъ правой руки вдоль носа и обѣихъ бровей, оставался въ размышленіи нѣсколько мгновеній, потомъ поднялъ голову и велѣлъ позвать старика съ тростью, который успѣлъ пока скрыться. Его привели, и Санчо, только что онъ показался, тотчасъ сказалъ ему: Дайте мнѣ эту трость, добрый человѣкъ; она мнѣ нужна. -- Очень охотно,-- отвѣчалъ старикъ, -- вотъ она", и онъ отдалъ ее въ руки Санчо. Тотъ ее взялъ и, протянувъ ее другому старику, сказалъ ему: "Ступайте съ Богомъ, вотъ вамъ уплата". -- Кому? мнѣ, господинъ? -- воскликнулъ старикъ,-- развѣ эта трость стоитъ десять золотыхъ? -- Да,-- отвѣчалъ губернаторъ,-- или я грубѣйшее животное въ мірѣ, увидимъ, достаточно ли у меня мозга, чтобы управлять цѣлымъ королевствомъ." Тогда онъ приказалъ, чтобы трость была сломана въ присутствіи всей публики, что и было сдѣлано, и внутри камыша оказалось десять золотыхъ. Всѣ присутствующіе были поражены и стали считать своего губернатора новымъ Соломономъ. Его спросили, отчего онъ предположилъ, что въ этой трости должны были оказаться десять золотыхъ. Онъ отвѣчалъ, что когда старикъ передадъ свою трость противной сторонѣ на время, пока будетъ присягать, и поклялся, что достодолжно и дѣйствительно отдалъ десять золотыхъ, потомъ присягнувши обратно взялъ свою трость, онъ, видя все это, подумалъ, что въ трости и должна заключаться уплата, которую съ него требовали. "Отсюда,-- прибавилъ онъ,-- можно вывести заключеніе, что тѣхъ, кто управляетъ, будь они хоть дураки, Господь иногда милостиво направляетъ въ ихъ сужденіяхъ. Впрочемъ я когда-то слышалъ подобную исторію отъ нашего деревенскаго священника {Эта исторія дѣйствительно заимствована изъ Lombardica historia Фра Джіакобо-ди-Бораджино въ Жизни св. Николая Мирликійскаго.}, а память у меня такая хорошая, такая полная, что если бы въ большинствѣ случаевъ я не забывалъ какъ разъ то, что мнѣ нужно вспомнить, на всемъ островѣ не было бы лучшей памяти." Кончилось тѣмъ, что оба старика ушли, одинъ сконфуженный, другой вознагражденный, а всѣ присутствующіе остались въ удивленіи. А тотъ, чья обязанность была записывать слова, дѣйствія и даже движенія Санчо, никакъ не могъ рѣшить, считать ли и изобразить его дуракомъ или мудрецомъ.

Только что окончился этотъ процессъ, какъ въ залу явилась женщина, держа обѣими руками человѣка, одежда котораго выдавала въ немъ богатаго собственника стадъ. Она вбѣжала съ ужасными криками: "Правосудія,-- кричала она,-- правосудія, господинъ губернаторъ! Если я не найду его на землѣ, я пойду искать его на небѣ. Господинъ губернаторъ души моей, этотъ злой человѣкъ засталъ меня среди полей и воспользовался моимъ тѣломъ, какъ будто бы это была грязная тряпка. Ахъ, я несчастная! Онъ отнялъ у меня сокровище, которое я хранила болѣе двадцати трехъ лѣтъ, защищая его отъ мавровъ и христіанъ, отъ здѣшнихъ и чужестранцевъ. Это ужасно, что всегда твердая, какъ вѣтка плюща, я сохранила себя неприкосновенною, какъ Саламандра въ огнѣ или какъ ткань среди кустарника, и только для того, чтобы эта скотина пришла и взяла меня своими чистыми руками. -- Еще надо провѣрить,-- сказалъ Санчо,-- чистыя ли или грязныя руки у этого молодца, и, обратившись къ нему, онъ потребовалъ, чтобы тотъ отвѣчалъ на жалобу этой женщины. Отвѣтчиуъ, весь смущенный, сказалъ: "Добрые господа, я -- бѣдный свинопасъ, и сегодня я ушелъ отсюда, такъ удачно продавъ, съ вашего позволенія, четыре свиньи, что на городской сборъ, соляной налогъ и другія обманныя штуки съ меня взыскали почти столько же, сколько я получилъ съ продажи. Возвращаясь въ свою деревню, я встрѣтилъ на дорогѣ эту дуэнью, и чортъ, который повсюду суется, чтобы все спутывать, заставилъ васъ пошалить другъ съ другомъ. Я заплатилъ, сколько слѣдовало, но она, недовольная много, схватила меня за горло и не отпускала, пока не привела сюда. Она говорить, что я совершилъ надъ нею насиліе, но она лжетъ, даю въ томъ клятву и готовъ принять присягу. И вотъ вся правда до послѣдней ниточки." Тогда губернаторъ спросилъ его, есть ли при немъ какія либо деньги крупной монетой. Тотъ отвѣчалъ, что у него въ кожаномъ кошелькѣ есть до двадцати дукатовъ. Санчо приказалъ ему вынуть кошелекъ изъ кармана и отдать его цѣликомъ истицѣ. Онъ повиновался весь дрожа; женщина взяла кошелекъ и съ тысячью поклоновъ всѣмъ присутствующимъ и молясь Богу за жизнь и здоровье господина губернатора, берущаго подъ свою защиту молодыхъ и бѣдныхъ сиротъ, вышла изъ залы, обѣими руками сжимая кошелекъ, впрочемъ раньше увѣрившись въ томъ, что въ немъ дѣйствительно находятся золотыя монеты.

Только что она вышла, какъ Санчо обратился въ пастуху, который заливался слезами и сердце котораго и глаза слѣдовали за его кошелькомъ: "Бѣгите, любезный, за этой женщиной и возьмите у нея назадъ кошелекъ, хочетъ она этого или нѣтъ, а потомъ возвращайтесь съ нею вмѣстѣ. Санчо не пришлось повторять своего приказанія, потому что пастухъ вылетѣлъ изъ залы какъ стрѣла, чтобы сдѣлать то, что онъ ему велѣлъ. Всѣ зрители остались въ недоумѣніи, дожидаясь конца процесса. Чрезъ нѣсколько мгновеній мужчина и женщина возвратились, еще крѣпче сцѣпившись и схватившись, нежели въ первый разъ. У женщины платье было подоткнуто и кошелекъ всунутъ между колѣнъ. Мужчина изо всей силы старался вырвать его у нея, но она такъ защищалась, что это оказывалось невозможнымъ. "Защити меня Богъ и люди! -- кричала она во весь голосъ.-- Смотрите, господинъ губернаторъ, какъ мало стыда и страха у этого негодяя и изверга: среди города, среди улицъ, онъ хотѣлъ отнять у меня кошелекъ, который ваша милость велѣли мнѣ дать. -- И отнялъ онъ его у васъ? -- спросилъ губернаторъ. -- Отнялъ? какъ бы не такъ! -- отвѣчала женщина,-- да я бы скорѣй разсталась съ жизнью, нежели съ кошелькомъ. Благодарю покорно! О, для этого надо было бы напустить на меня другихъ кошекъ, а не этого отвратительнаго дурака. Ни клещами, ни молотками, ни ножницами, ни колотушками не вырвать его изъ моихъ ногтей, ни даже львиными когтями. Да легче вырвать душу мою изъ моего тѣла. -- Она права,-- сказалъ мужчина,-- я признаю себя побѣжденнымъ и сдавшимся, и сознаюсь, что моихъ силъ не хватитъ, чтобы вырвать его у нея. Сказавъ это, онъ ее выпустилъ изъ рукъ. Тогда губернаторъ, обращаясь къ женщинѣ, сказалъ: "Покажите мнѣ этотъ кошелекъ, цѣломудренная и храбрая героиня". Она тотчасъ же отдала его, а губернаторъ, возвращая его мужчинѣ, сказалъ неизнасилованной силачкѣ: "Сестра, если бы то же мужество и ту же силу, какую проявили вы, защищая кошелекъ, вы употребили при защитѣ своего тѣла, или даже на половину меньше, силъ Геркулеса не хватило бы, чтобы васъ изнасиловать. Ступайте съ Богомъ и, неровевъ часъ, не оставайтесь здѣсь на островѣ и не на шесть миль въ окружности подъ страхомъ получить двѣсти ударовъ плетью. Ну, прочь, говорю я, прелестница, безстыжая, негодница!" Женщина, вся въ страхѣ, ушла съ потупленной головой и съ проклятіями въ душѣ, а губернаторъ сказалъ отвѣтчику: "Ступайте съ Богомъ, добрый человѣкъ, въ свою деревню и со своими деньгами и впредь, если не хотите погибнуть, не предавайтесь фантазіи связываться съ кѣмъ бы то ни было."

Человѣкъ этотъ поблагодарилъ его съ большой неловкостью и вышелъ {Эта исторія, истинная или вымышленная, вошла уже въ книгу Франциско де-Осуна подъ заглавіемъ Note de los Estados, напечатанную въ 1550 г. Сервантесь же, познакомившійся съ нею въ этой ли книгѣ или въ устной передачѣ, разсказываетъ ее совсѣмъ иначе.}. Присутствующіе снова пришли въ изумленіе по поводу приговоровъ и рѣшеній новаго губернатора, и всѣ эти подробности, собранныя его исторіографомъ, тотчасъ были пересланы къ герцогу, который ждалъ ихъ съ большимъ нетерпѣніемъ. Но оставимъ пока добраго Санчо и поспѣшимъ возвратиться къ его господину, сильно взволнованному серенадой Альтисидоры.

0x01 graphic

ГЛАВА XLVI.

Объ ужасной музыкѣ изъ колокольчиковъ и мяуканья, устроенной Донъ-Кихоту въ его любовной исторій съ влюбленной Альтисидорой.

Мы оставили великаго Донъ-Кихота погруженнымъ въ различныя мысли, внушенныя ему серенадой влюбленной компаньонки. Онъ легъ съ этими мыслями, и, какъ блохи, онѣ не дали ему ни спать, ни отдохнуть ни мгновенія, не говоря о томъ, что къ этому присоединилось еще уничтоженіе петель въ его чулкахъ. Но такъ какъ время легкокрыло и ничто не препятствуетъ его дѣлу, то оно верхомъ неслось на часахъ и скоро наступилъ утренній часъ. При видѣ дня Донъ-Кихотъ покинулъ перины, и съ обычнымъ проворствомъ надѣлъ свой верблюжій камзолъ и обулъ дорожные сапоги, чтобы скрыть несчастное приключеніе со своими дырявыми чулками. Потомъ онъ набросилъ на себя свой пурпуровый плащъ, а на голову надѣлъ монтеру изъ зеленаго бархата съ серебрянымъ галуномъ. Черезъ плечо онъ перекинулъ перевязь съ своимъ добрымъ острымъ мечемъ, къ поясу прикрѣпилъ четки, которыя всегда носилъ при себѣ, и въ такомъ блистательномъ нарядѣ величественно приблизился къ вестибюлю, гдѣ герцогъ и герцогиня, уже вставшіе съ постели, находились, повидимому, въ ожиданіи его.

Въ галлереѣ, чрезъ которую онъ долженъ былъ пройти, Альтисидора и другая дѣвушка, ея подруга, стояли, подстерегая его. Какъ только Альтисидора увидала Донъ-Кихота, она сдѣлала видъ, что падаетъ въ обморокъ, а подруга ея, подхвативъ ее въ свои объятія, поспѣшила распустить ей корсажъ ея платья. Донъ-Кихотъ увидалъ эту сцену и, приблизившись, сказалъ: "Я уже знаю, отчего происходить эти припадки. -- А я ничего не знаю,-- отвѣчала подруга,-- потому что Альтисидора самая здоровая и самая крѣпкая изо всѣхъ женщинъ этого дома, и я вздоха отъ нея не слышала, съ тѣхъ поръ какъ знаю ее. Но пусть небо уничтожитъ всѣхъ странствующихъ рыцарей, какіе только есть на свѣтѣ, соля только правда, что они всѣ неблагодарны. Уходите, господинъ Донъ-Кихотъ, потому что бѣдное дитя не придетъ въ себя, пока ваша милость будете здѣсь." Донъ-Кихотъ отвѣчалъ: "Постарайтесь, сударыня, чтобы сегодня ночью въ моей комнатѣ была лютня; я постараюсь по мѣрѣ силъ своихъ утѣшить эту дѣвицу съ раненымъ сердцемъ. Въ началѣ любви быстрое вразумленіе есть превосходнѣйшее средство." Сказавъ это, онъ удалился, чтобы не быть замѣченнымъ тѣми, кто ногъ его видѣть.

Только что онъ повернулся на своихъ каблукахъ, какъ безчувственная Альтисидора, придя въ себя, сказала своей подругѣ: "Надо позаботиться, чтобы ему положили лютню, которую онъ требуетъ. Донъ-Кихотъ, безъ сомнѣнія, хочетъ задать намъ музыку; его музыка будетъ не плоха." Обѣ дѣвушки тотчасъ отправились съ докладомъ къ герцогинѣ о томъ, что произошло, и о томъ, что Донъ-Кихотъ потребовалъ лютню. Герцогиня, внѣ себя отъ радости, сговорилась съ герцогомъ и своими прислужницами сыграть съ рыцаремъ шутку болѣе забавную, чѣмъ дурную. Въ надеждѣ на это развлеченіе всѣ они стали ждать ночи, которая наступила такъ же скоро, какъ наступилъ день, который герцогъ и герцогиня провели въ усладительныхъ бесѣдахъ съ Донъ-Кихотомъ. Въ этотъ самый день герцогиня дѣйствительно отослала одного изъ своихъ пажей (того самаго, который въ лѣсу изображалъ заколдованную Дульцинею) къ Терезѣ Панса съ письмомъ отъ мужа ея Санчо Панса и съ узломъ его пожитокъ, которыя онъ отсылалъ своей женѣ. Пажу было поручено принести точный отчетъ обо всемъ, что произойдетъ во время его посольства.

Послѣ всего этого, когда пробило одиннадцать часовъ, Донъ-Кихотъ, возвратившись въ свою комнату, нашелъ въ ней мандолину. Онъ проигралъ прелюдію, открылъ рѣшетчатое окно и увидалъ, что въ саду кто то есть. Пробѣжавъ пальцами по всѣмъ струнамъ мандолины, чтобы по мѣрѣ своего умѣнія настроить ее, онъ отхаркнулся, прочистилъ горло, потомъ нѣсколько хриплымъ голосомъ, но правильно, пропѣлъ слѣдующій романсъ, нарочно для того въ этотъ день составленный имъ самимъ.

"Очень часто страсти сила

Души намъ срываетъ съ петель;

Рычагомъ тогда ей служитъ

Та, что праздностью зовется.

"Очень часто вышиванье,

Непрерывное занятье

Служатъ намъ противоядьемъ

Противъ тайныхъ вожделѣній.

"Для дѣвицъ въ уединеньи

И мечтающихъ о бракѣ

Есть приданое ихъ честность,

Слава добрая именъ ихъ,

"Рыцарь странствующій каждый,

Во дворцѣ живущій рыцарь --

Всѣ свободными играютъ,

Въ жены-жъ честныхъ выбираютъ.

"Часто страсть восходитъ съ солнцемъ

Межъ хозяйкою и гостемъ,

Но тотчасъ-же и заходитъ,

Если время имъ разстаться.

"Страсть, пришедшая такъ быстро --

Нынче есть, а завтра скрылась --

Образовъ не оставляетъ

Въ душу глубоко запавшихъ.

"Какъ картина на картинѣ

Намъ казалась бы безцвѣтной;

Точно такъ-же и вторая

Красота за первой меркнетъ.

"Образъ доньи Дульцинеи

На доскѣ моей сердечной

Живо такъ запечатлѣлся,

Что стереть его нѣтъ силы.

"Постоянство у влюбленныхъ --

Величайшее изъ качествъ:

Чудеса творитъ любовь съ нимъ;

Съ нимъ достигнуть можно счастья."

Только что Донъ-Кихотъ дошелъ до этого мѣста въ своемъ пѣніи, которое слушали герцогъ, герцогини Альтисидора и почти всѣ обитатели замка, какъ вдругъ, съ высоты галлереи, которая находилась надъ самымъ окномъ Донъ-Кихота, опустилась веревка, къ которой прикрѣплено было болѣе сотни колокольчиковъ, а затѣмъ изъ большого мѣшка выпущено было множество кошекъ, къ хвостамъ которыхъ были также прикрѣплены колокольчики. Звонъ колокольчиковъ и мяуканіе кошекъ были такъ сильны, что даже герцогъ и герцогиня, хотя сами выдумали эту шутку, были испуганы, а Донъ-Кихотъ почувствовалъ, что волосы у него становятся дыбомъ. Судьба устроила еще такъ, что двѣ или три кошки впрыгнули чрезъ окно въ комнату, а такъ какъ онѣ, какъ шальныя, бѣгали взадъ и впередъ, то можно было подумать, что цѣлый легіонъ чертей устроилъ себѣ шабашъ. Стараясь выбраться наружу, онѣ потушили обѣ свѣчи, которыми освѣщалась комната, а такъ какъ веревка съ большими колокольчиками не переставала опускаться и подыматься, то большинство обитателей замка, не посвященные въ шутку, были поражены удивленіемъ и страхомъ.

Донъ-Кихотъ между тѣмъ сталъ на ноги и, взявъ мечъ въ руку, сталъ чрезъ окно наносить удары, крича во всю мощь своего голоса: "Прочь, злобные волшебники; прочь, заколдованная сволочь! Я Донъ-Кихотъ Ламанчскій, противъ котораго безсильны ваши злыя намѣренія!" Потомъ, обратившись на кошекъ, которыя носились по его комнатѣ, онъ нанесъ имъ нѣсколько ударовъ мечомъ. Онѣ всѣ бросились въ окну и исчезли чрезъ этотъ выходъ. Одна изъ нихъ, однако, которой особенно грозили удары мечомъ, прыгнула къ самому лицу Донъ-Кихота и вцѣпилась ему въ носъ когтями и зубами. Донъ-Кихотъ закричалъ отъ боли раздирающимъ голосомъ. Услыхавъ крики, герцогъ и герцогиня догадались въ чемъ дѣло, и, поспѣшно вбѣжавъ въ комнату, дверь которой отперли отмычкой, они увидали бѣднаго рыцаря изо всѣхъ силъ отрывающимъ кошку отъ своего лица. Принесли огня, и при свѣтѣ явилась глазамъ присутствующихъ страшная битва. Герцогъ кинулся, чтобы развить сражающихся, но Донъ-Кихотъ воскликнулъ: "Никто пусть не вмѣшивается; пусть оставятъ меня лицомъ къ лицу съ этимъ демономъ, съ этимъ колдуномъ, этимъ волшебникомъ. Я ему докажу, кто такой Донъ-Кихотъ Ламанчскій." Но кошка, нисколько не трогаясь этими угрозами, ворчала и стискивала зубы. Наконецъ герцогъ овладѣлъ ею и выкинулъ ее за окошко. Донъ-Кихотъ остался съ лицомъ изрѣзаннымъ какъ рѣшето и съ носомъ, который тоже былъ въ довольно жалкомъ состояніи, но больше всего его досадовало, что ему не дали окончить бой, такъ хорошо имъ начатый съ разбойникомъ чародѣемъ.

Принесли масло апарисіо {Такъ назывался бальзамъ изъ цвѣтовъ звѣробоя. Отъ испанскаго названія этого растенія hiperico и образовалось нѣсколько исковерканное слово aparicio.}, и Альтсидора сама, своими бѣлыми руками, стала прикладывать компрессы ко всѣмъ израненнымъ мѣстамъ. Прикладывая ихъ, она сказала тихо: "Всѣ эти непріятности, безжалостный рыцарь, случаются съ тобою въ наказаніе за твою суровость и твое упрямство. Дай Богъ, чтобы твой оруженосецъ Санчо забылъ себя хлестать, чтобы Дульцинея, такъ тобою любимая, никогда не освободилась отъ своихъ чаръ и чтобы ты никогда не раздѣлилъ съ нею брачнаго ложа, по крайней мѣрѣ пока жива я, тебя обожающая". Донъ-Кихотъ ни слова не отвѣчалъ на эту страстную рѣчь: онъ испустилъ глубокія вздохъ и растянулся на своей постели, поблагодаривъ герцога и герцогиню за ихъ благосклонность, не потому, сказалъ онъ, чтобы эта сволочь -- кошки, волшебники и колокольчики внушили ему какой-либо страхъ, а въ признательность за доброе намѣреніе, которое заставило ихъ придти къ нему на помощь. Благородные хозяева замка предоставили ему отдыхать и удалились, сильно огорченные неудачей шутки. Они не ожидали, что Донъ-Кихотъ такъ дорого поплатится въ этой исторіи; ему пришлось пять дней провести въ одиночествѣ и въ постели, а въ это время съ нимъ произошла другая исторія, болѣе забавная нежели эта. Но историкъ его не хочетъ передать ее сейчасъ, такъ какъ онъ намѣренъ возвратиться въ Санчо Панса, который проявилъ себя очень дѣятельнымъ и очень милостивымъ въ своемъ губернаторствѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА XLVII.

Гдѣ продолжается разсказъ о томъ, какъ ведъ себя Санчо въ своемъ губернаторствѣ.

Исторіи разсказываетъ, что изъ залы суда Санчо былъ отведенъ въ роскошный дворецъ, гдѣ въ большой залѣ былъ разставленъ столъ изящно и по царски сервированный. При входѣ Санчо въ банкетную залу рожки затрубили, и четыре пажа приблизились къ Санчо, чтобы полить ему водой руки, и Санчо съ великой важностью выполнилъ эту церемонію. Музыка прекратилась, и Санчо сѣлъ во главѣ стола, потому что ни другого сидѣнія, ни другого прибора не было вокругъ всего стола. Тогда около него помѣстилось стоя на ногахъ нѣкое лицо, въ которомъ онъ призналъ врача, съ жезломъ изъ китоваго уса въ рукахъ; затѣмъ снята была тонкая бѣлая скатерть, покрывавшая фрукты и блюда всякаго рода, которыми столъ былъ уставленъ. Какое-то духовное лицо дало свое благословеніе, а одинъ пажъ придерживалъ подъ подбородкомъ Санчо дѣтскій нагрудникъ. Другой пажъ, исполнявшій обязанности метръ-д'отеля, протянулъ ему блюдо съ фруктами. Но только что Санчо откусилъ кусокъ, какъ человѣкъ съ китовымъ усомъ дотронулся концомъ своего жезла до блюда, и оно было удалено съ поразительной быстротой. Метръ-д'отель пододвинулъ второе блюдо, которое Санчо считалъ долгомъ отвѣдать, но не успѣлъ онъ коснуться его не только зубами, но даже руками, какъ жезлъ уже дотронулся до блюда, и пажъ унесъ его съ такой же поспѣшностью, какъ блюдо съ фруктами. Увидавъ это, Санчо остался недвижимымъ отъ удивленія; потомъ, оглядѣвъ всѣхъ присутствующихъ, онъ спросилъ, ужъ не фокусный ли это обѣдъ. Человѣкъ съ жезломъ отвѣчалъ ему: "Кушать нужно, господинъ губернаторъ, согласно обычаямъ и обыкновеніямъ, существующимъ на другихъ островахъ, гдѣ есть губернаторы, какъ и вы. Я, милостивый государь, врачъ, нанятый во врачи къ губернаторамъ этого острова. Я болѣе забочусь объ ихъ здоровьѣ, нежели о своемъ, работая день и ночь и изучая сложеніе губернатора, чтобы удачно лѣчить его, если онъ захвораетъ. Мое главное занятіе состоитъ въ присутствіи при его трапезахъ, чтобы давать ему кушать только то, что на мой взглядъ пойдетъ ему въ пользу, и запрещать то, что мнѣ кажется вреднымъ для его желудка {Въ книгѣ этикетовъ, составленной Оливье де-ла-Маршекъ для герцога Бургонскаго Карла Смелаго и принятой впослѣдствіи испанскими королями Австрійскаго дома для руководства въ ихъ дворцѣ, говорится: "У герцога шесть докторовъ медицины, которые осматриваютъ его особу и состояніе его здоровья; когда герцогъ находится за столомъ, они стоять позади него, чтобы смотрѣть, какія блюда и яства подаются герцогу, и совѣтовать, какія по ихъ мнѣнію принесутъ ему наибольшую пользу.}. Поэтому я распорядился, чтобы унесла блюдо съ фруктами, какъ предметъ заключающій въ себѣ слишкомъ много влаги, а что касается второго блюда, то я тоже велѣлъ его унести, потому что это субстанція черезчуръ горячая и въ ней много пряностей, возбуждающихъ жажду. А кто много пьетъ, тотъ разрушаетъ и поглощаетъ основную влагу, изъ которой состоитъ жизнь. -- Въ такомъ случаѣ,-- заговорилъ Санчо,-- это блюдо съ куропатками, которыя кажутся мнѣ такъ впору зажаренными, не можетъ мнѣ сдѣлать никакого вреда? -- Господинъ губернаторъ,-- отвѣчалъ врачъ,-- не будетъ ѣсть этихъ куропатокъ, пока я живъ.-- Почему же? -- спросилъ Санчо. -- Почему? -- переспросилъ врачъ,-- потому что нашъ учитель Иппократъ, руководитель и свѣточъ медицины, сказалъ въ одномъ аѳоризмѣ: Omnis saturatio mala, perdisis autem pessima {На самомъ дѣлѣ такъ: Onmis saturatio mala, panis autem pessima.}, а это означаетъ, что всякое несвареніе желудка дурно, но всего хуже несвареніе отъ куропатокъ. -- Если это такъ,-- сказалъ Санчо,-- то пусть господинъ врачъ оглядитъ столъ и посмотритъ, нѣтъ ли между блюдами на этомъ столѣ такого, которое принесетъ мнѣ всего больше пользы или всего менѣе вреда, и соблаговолитъ предоставить мнѣ ѣсть его въ свое удовольствіе, не ударяя его палкою, потому что, клянусь губернаторской жизнью (да позволитъ мнѣ Богъ пользоваться ею!), что я умираю отъ голода. Если мнѣ помѣшаютъ ѣсть, чтобы ни говорилъ господинъ докторъ и какъ бы онъ объ этомъ ни сожалѣлъ, этимъ скорѣе лишатъ меня жизни, нежели сохранятъ ее. -- Ваша милость совершенно правы, господинъ губернаторъ,-- отвѣчалъ врачъ.-- Поэтому я того мнѣнія, что ваша милость не должны ѣсть этого шпигованнаго зайца, потому что это блюдо тяжелое. Что касается этого куска телятины, то если бы онъ не былъ сдѣланъ душенымъ, то его можно было бы отвѣдать, а въ такомъ его видѣ и думать объ этомъ нельзя."

Тогда Санчо сказалъ: "Это большое блюдо тамъ вдали, изъ котораго выходитъ столько пара, кажется, заключаетъ въ себѣ olla podrida {Смѣсь нѣсколькихъ сортовъ говядины, овощей и приправъ.}, а въ этихъ ollas podridas столько есть вещей и столько сортовъ, что я навѣрно найду тамъ кое-что и по вкусу и для здоровья. -- Отнюдь нѣтъ! -- воскликнулъ врачъ.-- Мы далеки отъ этой мысли! Ничего нѣтъ на свѣтѣ для пищеваренія хуже, нежели olla podrida. Она годится для канониковъ, для начальниковъ школъ, для деревенскихъ свадебъ, но отъ нея должны быть избавлены губернаторскіе столы, гдѣ должна царить тонкость вкуса и аккуратность. Причина этому ясна: повсюду и всѣми простыя лѣкарства всегда предпочитаются сложнымъ лѣкарствамъ, потому что въ простыхъ обмануться нельзя, а въ сложныхъ можно очень легко, если только измѣнить количество входящихъ въ него медикаментовъ. Если господинъ губернаторъ хочетъ мнѣ вѣрить, то ему слѣдуетъ теперь съѣсть сотню тонкихъ облаточекъ и три или четыре ломтика айвы, очень тоненькихъ, которые, укрѣпивъ ему желудокъ, удивительно помогутъ пищеваренію."

Услыхавъ это, Санчо откинулся на спинку кресла, пристально посмотрѣлъ на врача и важнымъ тономъ спросилъ его, какъ его зовутъ и гдѣ онъ учился. "Зовутъ меня, господинъ губернаторъ,-- отвѣчалъ врачъ,-- докторомъ Педро Ресіо де Агеро {Recio значитъ непремѣнный, а aguero -- авгуръ, предвѣщатель.}; родился я въ деревнѣ, называемой Тиртеафуэра {Tirteafuera или, вѣрнѣе, tirateafuera значитъ убирайся отсюда. Въ этомъ смыслѣ употребляетъ это слово Симонъ Абриль въ переводѣ Теренціева Евнуха, гдѣ служанка Пноіаса говоритъ слугѣ Херея:

Neque pol servandmn tibi

Qoidquam dare ausim, neque te serrare. Apage.

(Актъ Ѵ, сцена II).

En buena fe que ni yo osaria

Darte à guardar nada, ni menos guardarte

Yo. Tirateafuera.}, которая находятся между Каракуэлемъ и Альмодоваромъ дель Кампо по правую руку, и я получилъ званіе врача въ Осунскомъ университетѣ. -- Ну,-- вскричалъ Санчо, пылая гнѣвомъ,-- господинъ докторъ Педро Peciи, авгуръ, уроженецъ Тиртеафуэры, деревни, находящейся по правую руку, когда ѣдемъ изъ Каракуаля въ Альмодоваръ дель Кампо, получившій ученую степень отъ Осунскаго университета, убирайтесь съ глазъ моихъ долой, да поскорѣе, а не то, клянусь солнцемъ, я возьму въ руки дубину и, начиная съ васъ, побоями очищу островъ отъ всякихъ докторовъ, по крайней мѣрѣ, отъ тѣхъ, кого признаю за неучей; потому что знающихъ, благоразумныхъ и скромныхъ докторовъ я посажу себѣ на голову и буду почитать какъ святыхъ. Но повторяю, пусть Педро Ресіо живо убирается отсюда, а не то я схвачу стулъ, на которомъ сижу, и размозжу ему голову. Пусть потомъ спрашиваютъ отъ меня при резиденціи {По окончаніи своихъ полномочій губернаторы, такъ же какъ многіе другіе государственные сановники, должны были нѣкоторое время резидировать въ той странѣ, которой управляли. Во все это время они подвергались взысканіямъ со стороны своихъ бывшихъ подчиненныхъ, ставшихъ теперь равными имъ. Испанцы заимствовали этотъ мудрый обычай отъ арабовъ.}. Для моего оправданія достаточно будетъ сказать, что я послужилъ Богу, убивъ злого лѣкаря, палача страны. И пустъ мнѣ дадутъ ѣсть или пусть отберутъ губернаторство, потому что ремесло, которое не даетъ хлѣба человѣку, занимающемуся имъ, гроша мѣднаго не стоитъ.*

Врачъ испугался, видя губернатора въ такомъ страшномъ гнѣвѣ, и хотѣлъ уже броситься вонъ изъ залы, когда на улицѣ раздался рожокъ почтальона. Метръ-д'отель подбѣжалъ къ окну и, взглянувши въ него; сказалъ: "Ѣдетъ курьеръ отъ герцога, ваша милость: онъ, вѣроятно, везетъ важную депешу." Въ кто время вошелъ запыхавшійся и облитый потомъ курьеръ. Онъ вынулъ изъ за пазухи и подалъ губернатору пакетъ, который Санчо передалъ въ руки мажордома, приказавъ ему прочитать надпись. Она была слѣдующая: Донъ Санчо Панса, губернатору острова Баратарія, въ собственныя руки или въ руки его секретаря. "А кто тутъ мой секретарь?" спросилъ Санчо. На это одинъ изъ присутствующихъ отвѣтилъ: "Я, господинъ, потому что я умѣю читать и писать, и притомъ я бискаецъ.-- Съ этимъ титуломъ въ придачу,-- замѣтилъ Санчо,-- вы могли-бы быть секретаремъ самого императора {Въ эпоху Сервантеса бискайцы съ незапамятныхъ временъ занимали мѣста секретарей при королѣ и совѣтѣ.}. Откройте пакетъ и посмотрите, что въ немъ."

Новорожденный секретарь повиновался и, прочитавъ депешу, сказалъ, что въ ней говорятся о дѣлѣ, которое требуетъ тайнаго обсужденія. Санчо приказалъ выйти изъ залы всѣмъ, кромѣ мажордома и метръ-д'отеля. Всѣ вышли вмѣстѣ, не исключая и врача, и тогда секретарь прочиталъ депешу, которая состояла въ слѣдующемъ:

"До моего свѣдѣнія дошло, что какіе-то враги мои и того острова, которымъ вы управляете, собираются жестоко штурмовать его, не знаю въ какую ночь. Постарайтесь бодрствовать и держаться наготовѣ, чтобъ не быть захваченнымъ врасплохъ. Я знаю также черезъ достойныхъ вѣры шпіоновъ, что четыре переодѣтыхъ лица проникли въ вашъ городъ съ цѣлью лишить васъ жизни, потому что проницательности вашего ума особенно боятся. Будьте насторожѣ, слѣдите за всѣми, кто къ вамъ приближается, и не ѣшьте ничего, что вамъ будутъ давать. Я позабочусь оказать нимъ помощь, если вы будете въ опасности; но поступайте во всемъ такъ, какъ всѣ ждутъ отъ вашего ума. Здѣсь, 16-го августа, въ четыре часа утра. Вашъ другъ герцогъ. "

Санчо остолбенѣлъ, и всѣ присутствующіе не менѣе его были поражены. Онъ сказалъ, обратившись къ мажордому: "Первое, что надо сдѣлать теперь, я хочу сказать сейчасъ,-- это упрятать въ тюрьму этого лѣкаря Ресіо, потому что если кто хочетъ убить меня, такъ это онъ, и еще самой медленной и ужасной смертью -- голодной. -- Мнѣ тоже кажется,-- отвѣтилъ метръ-д'отель,-- что вашей милости лучше не ѣсть всего, что стоятъ на этомъ столѣ, потому что большую часть этихъ припасовъ поставляютъ монахини, а недаромъ говорится, что за крестомъ прячется дьяволъ.-- Я этого не отрицаю,-- сказалъ Санчо.-- Пусть мнѣ сейчасъ дадутъ добрый ломоть хлѣба и четыре-пять фунтовъ винограда, въ который невозможно вложить яду: вѣдь не могу же я, наконецъ, жить безъ пищи. А если намъ нужно быть готовыми къ битвамъ, которыя намъ грозятъ, такъ нужно хорошенько подкрѣпиться, потому что не сердце несетъ кишки, а кишки несутъ сердце. Вы, секретарь, отвѣтьте моему господину герцогу и напишите, что все до капли, что онъ приказалъ, будетъ исполнено. Пошлите отъ моего имени поцѣлуй ручкамъ госпожи герцогини и прибавьте, что я умоляю ее не забыть послать черезъ нарочнаго мое письмо и посылку женѣ моей Терезѣ Панса; что она этимъ окажетъ мнѣ большую услугу и что я постараюсь служитъ ея всѣмъ, что будетъ мнѣ по силамъ. Между прочимъ можете написать, что я цѣлую руку у моего господина Донъ-Кихота, чтобъ: онъ видѣлъ, что я, какъ говорится, не забылъ старую хлѣбъ-соль. А отъ себя можете, какъ хорошій бискаецъ, прибавить, что захотите и что будетъ нужно. Теперь пустъ уберутъ со стола и пусть дадутъ мнѣ поѣсть, а послѣ того я сумѣю посчитаться со всѣми шпіонами, убійцами и чародѣями, сколько бы ихъ ни обрушилось на меня и на мой островъ."

Въ эту минуту вошелъ пажъ. "Одинъ крестьянинъ торговецъ,-- сказалъ онъ,-- желаетъ поговорить съ вашей милостью объ одномъ очень важномъ, какъ онъ увѣряетъ, дѣлѣ.-- Что за чудаки эти дѣловые люди!-- вскричалъ Санчо.-- Неужто же они такъ глупы, что не понимаютъ, что теперь не время являться со своими дѣлами? Развѣ мы, губернаторы и судьи, не люди изъ тѣла и костей? Развѣ они не должны давать намъ отдыхать сколько нужно, или они воображаютъ, что мы мраморные? Клянусь душой и совѣстью, что если губернаторство не выскользнетъ изъ моихъ рукъ (чего я не думаю, сколько могу понять), такъ я образумлю этихъ дѣловыхъ лицей. Ну, а сегодня, такъ я быть, велите этому человѣку войти; но прежде удостовѣрьтесь, что онъ не шпіонъ я не убійца.-- Нѣтъ, господинъ,-- возразилъ пажъ,-- у него видъ, какъ у святого, я если онъ не такъ же добръ, какъ добрый хлѣбъ, такъ я, значитъ, ничего не понимаю. -- Притомъ бояться нечего,-- прибавилъ мажордомъ:-- вѣдь мы всѣ здѣсь. -- Можно ли будемъ, метръ д'отель,-- спросилъ Санчо,-- чтобъ теперь, когда докторъ Педро Ресіо ушелъ, я поѣлъ чего-нибудь тяжелаго и существеннаго, хотя бы краюху хлѣба и луковицу? -- Сегодня вечеромъ, за ужиномъ,-- отвѣтилъ метръ-д'отель,-- недостатокъ обѣда будетъ исправленъ, и ваша милость будете удовлетворены и вознаграждены. -- Дай-то Богъ! -- вздохнулъ Санчо."

Въ это время вошелъ крестьянинъ, котораго за тысячу миль можно было бы сразу признать за добрую душу и добраго дурака. Прежде всего онъ спросилъ: "Кто здѣсь изъ васъ господинъ губернаторъ? -- Кто же,-- отвѣтилъ секретарь,-- какъ не тотъ, кто сидитъ въ креслѣ.-- Тогда я преклонюсь передъ нимъ,-- продолжалъ крестьянинъ,-- опускаясь на оба колѣна и прося позволенія поцѣловать у него руку. Санчо руки не далъ и велѣлъ просителю подняться и сказать, что ему нужно. Крестьянинъ повиновался и сейчасъ же началъ: "Я, господинъ, земледѣлецъ, родомъ изъ Митель-Турры, деревни, отстоящей мы двѣ мили отъ Сіудадъ-Реаля. -- Ну, вотъ вамъ еще одна Тиртеафуэра!-- вскричалъ Санчо.-- Говорите, братецъ, а Миголь-Турру я отлично знаю,потому что она недалеко отъ моей родины.-- Такъ дѣло въ томъ, господинъ,-- продолжалъ крестьянинъ,-- что я милостью Бога женатъ по законамъ святой римско-католической церкви; у меня два сына студента: младшія готовятся въ баккалавры, а старшій въ лиценціаты. Я вдовъ, потому что жена моя умерла, или, лучше сказать, потому, что ее убилъ плохой лѣкарь, давъ ей слабительнаго, когда она была беременна; а если бы Господу было угодно, чтобы плодъ созрѣлъ и чтобъ это былъ сынъ, я бы послалъ его учиться быть докторовъ, чтобъ онъ не завидовалъ своимъ братьямъ баккалавру и лиценціату. -- Такъ что,-- перебилъ Санчо,-- если бы ваша жена не умерла или еслибъ ее не уморили, вы бы теперь не была вдовы? -- Нѣтъ, господинъ, ни въ какомъ случаѣ,-- отвѣтилъ крестьянинъ. -- Вотъ мы и подвинулись впередъ,-- сказалъ Санчо.-- Дальше, братецъ, дальше; теперь скорѣе время сна, чѣмъ разбирательствъ. -- Такъ я говорю,-- продолжалъ крестьянинъ,-- что тотъ изъ моихъ сыновей, который будетъ баккалавромъ, влюбился въ этомъ самомъ городѣ въ дѣвушку по имени Клара Перлерина, дочь Андрея Перлерино, очень богатаго крестьянина. И имя ихъ Перлерино происходитъ не изъ генеалогіи или какой-нибудь другой земли, а оттого, что всѣ въ ихъ семьѣ калѣки {По-испански perlaticos -- паралитики.}, а чтобъ скрасить прозвище, ихъ называютъ Перлерино. Впрочемъ, молодая дѣвушка, сказать по правдѣ, чисто восточная жемчужина. Если на нее глядѣть справа, такъ она похожа на полевой цвѣтокъ; слѣва она не такъ хороша, потому что у нея недостаетъ глаза, котораго она лишилась отъ оспы. И хотя знаковъ и рябинъ на ея лицѣ много, но всѣ, кто ее любитъ, говорятъ, что это не рябины, а ямы, въ которыхъ погребаются души ея возлюбленныхъ. Она такая чистоплотная, что для того, чтобъ не испачкать лица, подобрала, какъ говорится, носъ кверху, такъ что онъ словно убѣгаетъ отъ рта. Не смотря на все это, она восхитительно прекрасна, потому что ротъ у нея большой, и если бъ не десять-двѣнадцать недостающихъ спереди и съ боковъ зубовъ, этотъ ротъ сошелъ бы за одинъ изъ самыхъ красивыхъ. О губахъ я ничего не могу сказать, потому что онѣ такъ тонки и такъ нѣжны, что еслибы губы можно было закатывать, изъ нихъ вышелъ бы клубокъ. Но такъ какъ цвѣтъ ихъ совсѣмъ не такой, какъ всегда бываетъ у губъ, такъ онѣ кажутся странными, потому что усѣяны синими, зелеными и фіолетовыми крапинками. Да проститъ мнѣ господинъ губернаторъ, что я такъ подробно описываю ему качество той, которая въ концѣ концовъ должна стать моей дочерью: дѣло въ томъ, что я ее очень люблю, и что она не кажется мнѣ дурною.-- Описывайте все, что вамъ угодно,-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что это описаніе меня забавляетъ, и еслибъ я пообѣдалъ, мнѣ бы не нужно было лучшаго дессерта, какъ ваше описаніе.-- Мнѣ только это и остается дѣлать къ вашимъ услугамъ,-- сказалъ крестьянинъ.-- Но будетъ время, когда и мы что-нибудь да будемъ значить, хоть теперь и ничего не значимъ. Такъ я говорю, господинъ, что если бъ я могъ описать прелесть и высоту ея стана, такъ всѣ бы попадали отъ восхищенія. Но это невозможно, потому что она скрючена и сгорблена вдвое, такъ что колѣни ея приходятся около рта, и все таки легко замѣтить, что еслибъ она могла выпрямиться, такъ достала бы головой до крыши. Она бы уже отдала свою руку моему баккалавру, но дѣло въ томъ, что она не можетъ вытянуть ее, потому что рука эта сведена, но по длиннымъ, круглымъ ногтямъ видно, что форма руки ея была бы очень красива". -- Ладно ужъ,-- замѣтилъ Санчо.-- Вообразите, братецъ, что вы уже описали ее съ ногъ до головы; что же дальше? приступайте къ дѣлу безъ обиняковъ и околичностей, безъ урѣзокъ и надставокъ. -- Я хотѣлъ бы, Господинъ, чтобъ ваша милость смиловались и дали бы мнѣ рекомендательной письмо къ отцу моей невѣстки,умоляя его поскорѣе сыграть свадьбу, такъ какъ мы не уступимъ одинъ другому ни дарами судьбы, ни дарами природы. И въ самомъ дѣлѣ, по правдѣ сказать, господинъ губернаторъ, мой сынъ одержимъ бѣсомъ, и дня не проходитъ, чтобъ злые духи не мучили его по три-четыре раза; кромѣ того, онъ когда-то въ одинъ прекрасный день попалъ въ огонь, и лицо у него стало такое морщинистое, какъ пергаменть, а глаза мокнутъ и слезятся. Но за то характеръ у него ангельскій, и если бъ онъ не бился и не колотился, онъ былъ бы просто блаженный. -- Нужно вамъ еще чего-нибудь, дружище?-- спросилъ Санчо.-- Нужно-то нужно,-- отвѣтилъ крестьянинъ, -- только я не смѣю сказать. Ну, да ужъ будь что будетъ! Нельзя же, чтобъ это осталось у меня въ животѣ. Такъ я говорю, господинъ, чтобъ ваши милость дали мнѣ триста или шестьсотъ золотыхъ на приданое моему баккалавру, т. е. чтобъ помочь ему устроиться, потому что нужно же, чтобъ у этихъ дѣтей было чѣмъ жить самостоятельно, независимо отъ грубыхъ тестей. -- Подумайте, не нужно ли вамъ еще чего-нибудь,-- сказалъ Санчо,-- и не стѣсняйтесь и не бойтесь высказать все. -- Нѣтъ, право, больше ничего,-- отвѣтилъ крестьянинъ.

Едва онъ договорилъ эти слова; какъ губернаторъ вскочилъ съ мѣста, схватилъ стулъ, на которомъ сидѣлъ, и вскричалъ: "Клянусь Богомъ, донъ бездѣльникъ, мужикъ и невѣжа, что если вы не удерете и не скроетесь отъ меня, я разобью я размозжу вамъ голову этимъ самымъ стуломъ. Мошенникъ, негодяй, чертова мазилка! Въ такое то время ты являешься просить у меня шестьсотъ золотыхъ! Откуда я возьму ихъ, болванъ ты этакой? и за что мнѣ дать тебѣ ихъ, еслибъ у меня даже было, дуракъ несуразный? Какое мнѣ дѣло до Мигеля Турры и всей своры Перлериновъ? Убирайся, говорятъ тебѣ, или клянусь жизнью моего господина герцога, я сдѣлаю, что сказалъ! Ты, вѣрно, не изъ Мигельтурры, а попросту хитрый плутъ, и адъ прислалъ тебя сюда искушать меня. Скажи, ты, отродье человѣческое: еще нѣтъ и полутора дней, какъ я губернаторствую, а ты хочешь, чтобы я уже накопилъ шестьсотъ золотыхъ!"Метръ д'отелъ сдѣлалъ крестьянину знакъ, чтобы онъ вышелъ, и тотъ ушелъ, понуривъ голову, дѣлая ведъ, что дѣйствительно боится, чтобъ губернаторъ не исполнилъ своей угрозы, потому что плутъ этотъ отлично разыгралъ свою роль.

Но оставимъ Санчо въ гнѣвѣ, и пусть, какъ говорятся, на сцену выступитъ миръ. Нужно вернуться къ Донъ-Кихоту, котораго мы оставили съ лицомъ, облѣпленнымъ пластырями, лѣчащаго свои кошачьи раны, отъ которыхъ онъ оправился не ранѣе какъ черезъ восемь дней, въ одинъ изъ которыхъ съ нимъ случилось то, что Сидъ Гамедъ обѣщаетъ разсказать съ пунктуальнѣйшей правдивостью, съ которой разсказываетъ всѣ вообще эпизоды этой исторіи, какъ бы безконечно малы они ни были.

0x01 graphic

ГЛАВА XLVIII.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ и доньей Родригесъ, дуэньей герцогини, а равно и о другихъ событіяхъ, достойныхъ описанія и вѣчной памяти.

Грустный и печальный томился Донъ-Кихотъ съ компрессами на лицѣ, отмѣченномъ не Богомъ, а кошачьими когтями: несчастье, знакомое странствующему рыцарству. Цѣлыхъ шесть дней онъ не показывался никому, и въ одну изъ ночей этого невольнаго отшельничества, когда онъ лежалъ, погруженный въ мысля о своихъ несчастьяхъ и о преслѣдованіяхъ Альтисидоры, онъ услыхалъ, какъ щелкнулъ замокъ въ двери его комнаты. Ему сейчасъ же пришло въ голову, что влюбленная дѣвушка явилась посягать на его честность, чтобъ заставить его измѣнить его дамѣ Дульцинеѣ Тобозской. "Нѣтъ! -- вскричалъ онъ подъ вліяніемъ этой мысли такъ громко, чтобы голосъ его могъ быть услышанъ.-- Нѣтъ, восхитительнѣйшая въ мірѣ красавица не въ силахъ заставить меня хоть на минуту перестать обожать ту, которую я ношу запечатлѣнною въ глубинѣ моего сердца и въ самыхъ нѣдрахъ моихъ внутренности. Пусть ты будешь, о, моя дама, превращена въ крестьянку, употребляющую въ пищу лукъ, или въ нимфу золотого Таго, ткущую золотыя и шелковыя ткани; пусть Мерлинъ или Монтезиносъ держатъ тебя, гдѣ хотятъ; гдѣ бы ты ни была, ты моя, такъ же какъ гдѣ бы я ни былъ я твой -- былъ, есмь и буду всегда."

Едва онъ договорилъ эти слова, какъ отворилась дверь. Донъ-Кихотъ всталъ во весь ростъ на постели, окутанный сверху до низу желтымъ атласнымъ стеганымъ одѣяломъ, въ шапочкѣ на головѣ, съ забинтованнымъ для сокрытія царапинъ лицомъ и съ папильотками на усахъ для выпрямленія ихъ. Въ такомъ нарядѣ онъ имѣлъ видъ ужаснѣйшаго призрака, какой можно себѣ вообразить. Онъ устремилъ глаза на дверь, ожидая увидѣть нѣжную и покорную Альтисидору, но вмѣсто нея увидалъ почтенную дуэнью съ бѣлымъ покрываломъ на волосахъ, такимъ широкимъ и длиннымъ, что оно закрывало ее, какъ плащъ, съ головы до ногъ. Она держала въ лѣвой рукѣ маленькую зажженную свѣчку, а правой прикрывалась, чтобъ свѣтъ не падалъ ей въ глаза, скрытые, впрочемъ, подъ огромными очками. Она подвигалась волчьимъ шагомъ и на цыпочкахъ. Донъ-Кихотъ глядѣлъ на нее съ своего наблюдательнаго поста {Въ оригиналѣ сказано atalaya; такъ арабы называли башенки на возвышеніяхъ, съ которыхъ развѣдчики слѣдили за движеніями непріятеля, извѣщая при помощи сигналовъ о сдѣланныхъ наблюденіяхъ.}; видя ея нарядъ и замѣтивъ ея молчаливость, онъ вообразилъ, что это какая-нибудь колдунья или волшебница, явившаяся въ такомъ костюмѣ съ цѣлью сыграть съ нимъ злую штуку въ духѣ своего ремесла, и началъ съ живостью креститься.

Однако, видѣніе приближалось. Дойдя до середины комнаты, дуэнья подняла глаза и увидала, съ какою быстротой Донъ-Кихотъ крестится, и если онъ испугался при видѣ ея фигуры, то она просто ужаснулась при видѣ его; едва взглянувъ на это длинное, желтое тѣло въ одѣялѣ и съ обезображеннымъ компрессами лицомъ, она закричала: "Господи Іисусе! Что это такое?" Отъ испуга она выронила изъ рукъ свѣчу и, очутившись въ темнотѣ, бросилась бѣжать, но со страху запуталась, въ своемъ платьѣ и растянулась на полу.

Донъ-Кихотъ, испуганный болѣе прежняго, заговорилъ: "Заклинаю тебя, о, призракъ, или кто бы ты мы былъ, скажи мнѣ, кто ты и чего хочешь отъ меня. Если ты душа въ нуждѣ, то не бойся сказать мнѣ объ этомъ: я сдѣлаю для тебя все, что позволятъ мнѣ мои силы, ибо я христіанинъ и католикъ и готовъ всѣмъ оказывать услуги; за тѣмъ я избралъ орденъ странствующаго рыцарства, въ обязанности котораго входитъ и оказаніе услугъ душамъ изъ чистилища." Дуэнья, оглушенная паденіемъ, слыша, что ее заклинаютъ и умоляютъ, поняла по собственному страху страхъ Донъ-Кихота и отвѣтила ему тихимъ, скорбнымъ голосомъ: "господинъ Донъ-Кихотъ,-- если ваша милость дѣйствительно Донъ-Кихотъ,-- я ни призракъ, ни видѣніе, ни душа изъ чистилища, какъ ваша милость, кажется, думаете, а донья Родригесъ, дуэнья госпожи герцогини, и пришла я къ вашей милости съ одной изъ нуждъ, отъ которыхъ ваша милость имѣете обыкновеніе давать лѣкарство.-- Скажите мнѣ, госпожа донья Родригесъ,-- перебилъ ее Донъ-Кихотъ;-- не съ любовными ли посланіями вы сюда пришли? Такъ предупреждаю васъ, что я ни для чего не гожусь по причинѣ безподобной красоты моей дамы Дульцинеи Тобозской. Словомъ, я говорю, госпожа донья Родрягесъ, что если только ваша милость оставите всякія любовныя порученія, такъ можете пойти зажечь свою свѣчу и возвратиться сюда; тогда мы поговоримъ съ вами обо всемъ, что вамъ будетъ угодно и пріятно, кромѣ, какъ я уже сказалъ, всякихъ инсинуацій и подстреканій, Я съ порученіями отъ кого-нибудь, мой добрый господинъ! -- вскричала дуэнья. Ваша милость плохо знаете меня. О, я еще вовсе не такъ стара, чтобъ у меня не было другого развлеченія, кромѣ такихъ ребячествъ. Слава Богу, у меня въ тѣлѣ еще есть душа и во рту всѣ зубы, верхніе и нижніе, кромѣ нѣсколькихъ выпавшихъ отъ трехъ-четырехъ простудъ, столь частыхъ въ Аррагоніи. Но пусть ваша милость подождетъ минутку: я схожу зажгу свѣчу и сейчасъ вернусь, чтобъ разсказать вамъ о своихъ нуждахъ, какъ врачевателю всѣхъ бѣдъ въ мірѣ."

И дуэнья, не дожидаясь отвѣта, вышла изъ комнаты, въ которой Донъ-Кихотъ остался въ ожиданіи ея, совершенно успокоенный и оправившійся отъ страха. Но скоро его стали обуревать тысячи мыслей по поводу этого новаго приключенія. Ему казалось, что онъ дурно поступаетъ, подвергая себя опасности нарушить вѣрность, въ которой поклялся своей дамѣ. Онъ сказалъ себѣ: "Кто знаетъ, не попытается ли дьяволъ, вѣчно хитрый и коварный, заставить меня при помощи дуэньи попасть въ ловушку, въ которую не могли меня завлечь императрицы, королевы, герцогиня, графиня и маркизы? Я не разъ слыхалъ отъ людей знающихъ, что дьяволъ, если сможетъ, постарается скорѣе послать человѣку соблазнительницу курносую, нежели съ греческимъ носомъ. Наконецъ, кто знаетъ, не пробудятъ ли это одиночество, эта тишина, этотъ случай моихъ заснувшихъ желаній и не заставятъ ли они меня пасть на старости лѣтъ, тогда какъ я до сихъ поръ ни разу не спотыкался. Въ такихъ случаяхъ всегда лучше бѣжать, чѣмъ принимать вызовъ... Однако, я, видно, лишился разсудка, если мнѣ могутъ приходить въ голову и на языкъ такія странныя мысли. Нѣтъ, это невозможно, чтобъ дуэнья въ очкахъ и длинномъ бѣломъ покрывалѣ возбудила сладострастныя мысля даже въ развращеннѣйшемъ въ мірѣ сердцѣ. Развѣ есть на свѣтѣ дуэнья, которой тѣло не было бы хоть немножко жирно и жестко? развѣ есть во всей вселенной дуэньи, которыя не были бы наглы, жеманны и лицемѣрны? Убирайся же отсюда, шайка въ покрывалахъ, безполезная для человѣческаго спокойствія. О, какъ хорошо поступала та дама, о которой разсказываютъ, что у нея на скамейкѣ сидѣли съ обѣихъ сторонъ двѣ дуэньи въ видѣ восковыхъ фигуръ, въ очкахъ, съ подушечками и въ такихъ позахъ, точно шьютъ! Онѣ такъ же хорошо служили ей для виду и приличія, какъ если бы были настоящими дуэньями."

Съ этими словами онъ соскочилъ съ постели съ намѣреніемъ запереть дверь и не впускать къ себѣ дуэньи Родригесъ. Но въ ту самую минуту, какъ онъ взялся за ключъ, донья Родригесъ вернулась съ зажженной свѣчой. Увидавъ вблизи Донъ-Кихота, укутаннаго въ желтое одѣяло, съ компрессами и въ шапочкѣ, она снова почувствовала страхъ и, сдѣлавъ два-три шага назадъ, сказала: "Въ безопасности ли мы, господинъ Донъ-Кихотъ? На мой взглядъ то, что ваша милость сошли съ постели, не служитъ признакомъ большого воздержанія. -- Этотъ же самый вопросъ, сударыня, я могъ бы сдѣлать я вамъ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ.-- Итакъ, я спрашиваю васъ, могу ли я быть увѣренъ, что не подвергнусь ни нападенію, ни насилію? -- У кого или отъ кого вы требуете этой безопасности, господинъ рыцарь? -- спросила дуэнья.-- У васъ и отъ васъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что я не мраморный и не бронзовый, и теперь не десять часовъ утра, а полночь и даже нѣсколько позже, какъ мнѣ кажется, и мы находимся въ болѣе отдаленной и уединенной комнатѣ, чѣмъ даже гротъ, въ которомъ дерзкій измѣнникъ Эней злоупотребилъ прекрасной, нѣжной Дидоной. Но дайте мнѣ руку, сударыня, я не желаю большей безопасности, какъ собственныя мои воздержность и самообладаніе, поддерживаемыя тѣми, которыя прикрываются этимъ покрываломъ". Съ этими словами онъ поцѣловалъ у нея руку и протянулъ ей свою, которую дуэнья приняла съ тѣми же церемоніями.

Въ этомъ мѣстѣ Сидъ Гамедъ ставятъ скобки и говоритъ: "Клянусь Магометомъ, я отдалъ бы лучшую изъ имѣющихся у меня шубъ, чтобъ увидѣть, какъ оба эти лица шли объ руку отъ двери къ кровати."

Наконецъ Донъ-Кихотъ опять легъ на постель, а донья Родригесъ сѣла на стулъ нѣсколько поодаль отъ него, не снимая очковъ и не выпуская изъ рукъ свѣчи. Донъ-Кихотъ свернулся и спрятался подъ одѣяло, оставивъ открытымъ одно лишь лицо, и когда оба они устроились, какъ слѣдуетъ, онъ первый нарушилъ молчаніе. "Теперь,-- сказалъ онъ,-- госпожа донья Родригесъ, ваша милость можете открыть свои уста и излить все, что заключается въ вашемъ огорченномъ сердцѣ и вашихъ озлобленныхъ внутренностяхъ: и буду слушать васъ цѣломудренными ушами и помогу вамъ милосердными дѣлами". -- Я такъ и думала,-- отвѣчала дуэнья,-- потому что отъ милой и любезной наружности вашей милости ничего, кромѣ такого христіанскаго отвѣта, и ждать было нельзя. И такъ, дѣло въ томъ, господинъ Донъ-Кихотъ, что хотя ваша милость и видите меня сидящею на этомъ стулѣ и въ самой серединѣ Аррагонскаго королевства, въ костюмѣ дуэньи, постарѣвшую, морщинистую и ни на что негодную, но я родомъ изъ Овіедской Астуріи и происхожу отъ рода, съ которымъ роднились многіе знатнѣйшія фамиліи провинціи. Но моя несчастная звѣзда и нерадивость моихъ отца и наѵери, которые преждевременно обѣднѣли, не зная какъ и почему, довели меня до Мадрида, гдѣ мои родители, чтобъ устроить свою судьбу и избавить меня отъ большихъ несчастій, отдали меня въ качествѣ швеи въ домъ одной знатной дамы, а ваша милость должны знать, что въ дѣлѣ маленькихъ чехловъ и тонкихъ работъ иглой еще ни одна женщина во всю мою жизнь не могла сравниться со мной. Мои родители оставили меня на службѣ, а сами вернулись на родину, откуда, черезъ нѣсколько лѣтъ должны были переселиться на небо, потому что они были добрыми католиками. Я осталась сиротой, не имѣя ничего, кромѣ скуднаго жалованья и мелкихъ милостей, оказываемыхъ въ замкахъ вельможъ такого рода служанкамъ. Но въ кто время, безъ малѣйшаго повода съ моей стороны, въ меня влюбился одинъ изъ оруженосцевъ моихъ господъ. Это былъ человѣкъ уже довольно пожилой, съ большой бородой, почтенный на видъ и, главное, такой же благородный, какъ король, потому что онъ былъ горецъ {Уроженецъ горъ Астуріи, гдѣ всѣ жители считаютъ себя потомками Пелага и его спутниковъ.}. Мы не скрывали своей связи, и она дошла до свѣдѣнія моей госпожи, которая, во избѣжаніе толковъ и пересудовъ, поженила насъ по законамъ римско-католической церкви. Отъ этого брака у меня родилась дочь, въ довершеніе несчастья,-- не то чтобъ я умерла отъ родовъ, нѣтъ, она родилась вовремя и благополучно,-- но вскорѣ послѣ того умеръ мой мужъ отъ причиненнаго ему испуга, который былъ такого рода, что, если бъ у меня было время сейчасъ разсказать объ этомъ, я увѣрена, ваша милость очень были бы удивлены." Тутъ дуэнья тихо заплакала и сказала: "Простите меня, ваша милость господинъ Донъ-Кихотъ; я не могу удержаться: каждый разъ, какъ я вспомню о моемъ бѣдномъ покойникѣ, у меня навертываются слезы на глазахъ. Пресвятая Богородица! какъ торжественно онъ провожалъ мою госпожу на спинѣ громаднаго мула, чернаго, какъ агатъ! Тогда не знали ни каретъ, ни портъ-шезовъ, какъ теперь, а дамы ѣздили на крупахъ муловъ позади своихъ оруженосцевъ. Не могу удержаться, чтобъ не разсказать вамъ этой исторіи, для того чтобъ вы видѣли, какъ мой добрый мужъ былъ обходителенъ и аккуратенъ. Однажды въ Мадридѣ, когда онъ въѣзжалъ на улицу Сантьяго, которая немного узка, навстрѣчу ему выѣхалъ придворный алькадъ съ двумя альгвазилами впереди. Едва добрый оруженосецъ увидалъ это, какъ повернулъ своего мула, дѣлая видъ, что хочетъ послѣдовать за алькадомъ. Моя госпожа, ѣхавшая на крупѣ позади его, тихо спросила его: "Что вы дѣлаете, презрѣнный? Развѣ вы не видите, что я здѣсь?" Алькадъ въ качествѣ учтиваго человѣка остановилъ свою лошадь и сказалъ: "Ступайте своей дорогой, сударь, это я долженъ слѣдовать за доньей Кассильдой (такъ звали мою госпожу)." Но мой мужъ, держа шляпу въ рукахъ, настаивалъ на томъ, что онъ послѣдуетъ за алькадомъ. Видя это, моя госпожа, разсерженная и разгнѣванная, взяла въ руку толстую булавку, или, лучше сказать, вынула изъ футляра шило и воткнула его ему въ поясницу. Мой мужъ страшно вскрикнулъ, скорчился и упалъ на землю вмѣсти со своей госпожой. Лакеи госпожи и алькадъ и его альгвазилы бросились подымать ее. Это переполошило всю Гвадалахару, т. е. всѣхъ находившихся тамъ ротозѣевъ. Моя госпожа вернулась домой пѣшкомъ, а мой мужъ укрылся въ лавкѣ цирюльника, говоря, что всѣ внутренности у него истерзаны. Его учтивость стала такъ извѣстна и надѣлала столько шума, что за нимъ бѣгали по улицамъ мальчишки. По этой причинѣ и потому, что онъ былъ немножко близорукъ, моя госпожа уволила его, и горе, причиненное ему этимъ, и вызвало, я увѣрена, болѣзнь, отъ которой онъ умеръ. Я осталась вдовой, безъ средствъ, съ дочерью на рукахъ, красота которой съ каждымъ днемъ росла, какъ пѣна морская. Наконецъ, такъ какъ я славилась, какъ замѣчательная швея, госпожа герцогиня, вышедшая замужъ за моего господина герцога, вздумала увезти меня съ собой въ Аррагонское королевство, а также и мою дочь, все мое добро. Тѣмъ временемъ дочь моя выросла, а съ ней вмѣстѣ выросли и всѣ прелести въ мірѣ. Она поетъ, какъ жаворонокъ, танцуетъ, какъ мысль, читаетъ и пишетъ, какъ школьный учитель, и считаетъ, какъ ростовщикъ. Какъ она блюдетъ себя, нечего и говорить, потому что текучая вода не можетъ быть чище ея; и теперь ей, сколько мнѣ помнится, шестнадцать лѣтъ, пять мѣсяцевъ и три дня, или однимъ больше или меньше. Такъ вотъ въ эту мою дочь влюбился сынъ очень богатаго земледѣльца, живущій въ одной изъ деревень моего господина герцогъ, недалеко отсюда; потомъ, не знаю какъ, они сумѣли сойтись, и молодой человѣкъ, обѣщавшій моей дочери жениться на ней, соблазнилъ ее. А теперь онъ не хочетъ исполнить обѣщанья, и хотя мой господинъ герцогъ знаетъ всю эту исторію, потому что я жаловалась ему, и не разъ, а много разъ, и просила его заставить этого крестьянина жениться на моей дочери, но онъ остается глухъ къ моимъ просьбамъ и почти не слушаетъ меня. Дѣло въ тохъ, что онъ не хочетъ причинить непріятность или какое бы то ни было безпокойство отцу соблазнителя, который въ качествѣ очень богатаго человѣка часто ссужаетъ его деньгами и прикрываетъ всѣ его глупости. Такъ вотъ я и хотѣла бы, мой добрый господинъ, чтобъ ваша милость взялись поправить эту бѣду, просьбами или оружіемъ, потому что всѣ говорятъ, что ваша милость пріѣхали сюда поправлять всякія бѣды, исправлять зло и помогать несчастнымъ. Подумайте, ваша милость, о моей покинутой дочери-сиротѣ, о ея прелести, молодыхъ годахъ и всѣхъ талантахъ, которыя я вамъ описала. Клянусъ душой и совѣстью, что изо всѣхъ служанокъ госпожи герцогини ни одна и въ подметки не годится моей дочери, потому что даже нѣкая Альтисидора, которую считаютъ за самую бойкую и искусную, и та на цѣлую милю не подходитъ къ моей дочери, если ихъ сравнить. Ваша милость должны знать, что не все то золото, что блеститъ. У этой маленькой Альтисидоры больше чванства, чѣмъ красоты, и больше нахальства, чѣмъ сдержанности; не говоря ужъ о томъ, что она далеко не святая, потому что у нея такъ несетъ изо рта, что невозможно и минутки стоять около нея, и даже госпожа герцогиня.... Но я лучше замолчу, потому что говорятъ, что и у стѣнъ есть уши.-- Что же госпожа герцогиня, донья Родригесъ? -- спросилъ Донъ-Кихотъ.-- Заклинаю васъ моей жизнью, говорите. -- Когда меня такъ заклинаютъ,-- отвѣтила донья Родригесъ,-- я не могу не отвѣтить по совѣсти на то, о чемъ меня спрашиваютъ. Вѣдь вы видите, господинъ Донъ-Кихотъ, красоту госпожи герцогини, ея цвѣтъ лица, блестящій, какъ отполированная шпага, ея щеки, похожія на лиліи и розы и напоминающія одна солнце, другая луну? Вы видите, какъ гордо она выступаетъ, топча и презирая землю, такъ что можно подумать, что она сѣетъ и распространяетъ здоровье повсюду, куда вы придетъ. Ну, такъ знайте, что за все это она прежде всего должна благодарить Бога, а потомъ два фонтана {Такъ назывались прижигательныя средства (См. Gil Bios, книга VII, гл. I).}, которые находятся у вся на ногахъ и черезъ которые вытекаютъ всѣ нездоровые соки, наполняющіе ее, какъ говорятъ доктора. -- Пресвятая Богородица! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Неужели у госпожи герцогини бываютъ такія истеченія? Я не повѣрилъ бы этому, если бы даже услыхалъ это отъ босоногихъ кармелитскихъ монаховъ; но когда госпожа донья Родригесъ это говоритъ, такъ значитъ, это правда. Однако изъ такихъ фонтановъ, находящихся на такихъ мѣстахъ, должны течь не нездоровые соки, а жидкая амбра. Право, я начинаю думать, что этотъ обычай открывать себѣ фонтаны очень полезенъ для здоровья {Эти прижигательныя средства и заволоки за рухахъ и на ногахъ и даже на затылкѣ были въ большомъ ходу во времена Сервантеса. Матіасъ де Лера, хирургъ Филиппа IV, говоритъ въ своемъ трактатѣ объ этомъ предметѣ, что одни употребляютъ это средство противъ обыкновенныхъ болѣзней, другіе для предупрежденія этихъ болѣзней, а иные вовсе безъ надобностей, а только для того, чтобъ войти въ моду. (Prаtica de fuentes у sus utilidades.)}."

Едва Донъ-Кихотъ договорилъ эти слова, какъ кто-то сильнымъ ударомъ отворилъ дверь его комнаты. Испугъ заставилъ донью Родригесъ выронить изъ рукъ свѣчу, и въ комнатѣ, что называется, зги стало не видать. Бѣдная дуэнья почувствовала, что кто-то сжалъ въ рукахъ ея горло, да такъ сильно, что она не могла даже вскрикнуть; потомъ кто-то другой приподнялъ ей юбки и принялся изо всѣхъ силъ безжалостно сѣчь ее чѣмъ то въ родѣ туфли. Донъ-Кихотъ, хотя и проникнутый жалостію, не трогался съ постели, не зная, что все это значитъ; онъ лежалъ тихій и молчаливый, боясь, какъ бы наказаніе не обрушилось и на него. И страхъ его былъ не напрасенъ, потому что, хорошенько исколотивъ дуэнью, которая не осмѣлялась даже пикнуть, невидимые палачи подошли къ Донъ-Кихоту и, высвободивъ его изъ простынь и одѣялъ, такъ сильно и часто стали его щипать, что онъ довольно началъ защищаться кулаками,-- и всѣ это совершенно безмолвно. Баталія продолжалась съ полчаса, затѣмъ призраки исчезли. Донья Родригесъ оправила свои юбки и, испуская стоны по поводу обрушившейся на нее бѣды, вышла, не сказавъ ни слова Донъ-Кихоту, который остался исщипанный и помятый, сконфуженный и угнетенный на своей постели, гд? мы его и оставимъ погруженнымъ въ размышленіе о томъ, какой злой чародѣй довелъ ого до такого состоянія. Но это въ свое время объяснится, а теперь послѣдовательность разсказа требуетъ, чтобы мы возвратились къ Санчо Панса, который насъ призываетъ.

0x01 graphic

ГЛАВА XLIX.

Что случилось съ Санчо Панса при обходѣ имъ острова.

Мы оставили великаго губернатора въ гнѣвѣ противъ крестьянина, изобразителя каррикатуръ, который, хорошо подготовленный мажордомомъ, насмѣхался надъ Санчо Панса такъ же какъ послѣдній, подговоренный герцогомъ. Однако, Санчо, какъ ни былъ простъ, смѣло боролся съ ними со всѣми, не уступая ни шагу. Онъ сказалъ всѣмъ окружающимъ, не исключая и доктора Педро Ресіо, вошедшаго въ залу послѣ чтенія секретной депеши отъ герцога: "Правда, я теперь вижу, что судьи и губернаторы должны быть или сдѣлаться бронзовыми, чтобы не чувствовать нахальства тяжущихся, которые хотятъ, чтобъ ихъ во всякій часъ и во всякую минуту выслушивали, рѣшая ихъ дѣла и, чтобы ни случилось, не обращая ни малѣйшаго вниманія ни на что, кромѣ этихъ дѣлъ, и если бѣдный судья не выслушаетъ и не рѣшитъ ихъ дѣлъ, потому ли, что не можетъ, или что не наступилъ часъ аудіенцій, они проклинаютъ его, кусаютъ, рвутъ, грызутъ его кости и даже оспариваютъ его благородство. Глупый, смѣшной торговецъ, не торопись такъ: погоди, пока настанетъ время и будетъ случай рѣшить твое дѣло; не приходи въ обѣденный часъ или когда пора ложиться спать, потому что и судьи тоже сдѣланы изъ мяса и костей, и они должны отдавать природѣ то, что она отъ нихъ требуетъ,-- только, впрочемъ, не я, потому что я ничего не даю ѣсть своей природѣ, благодаря господину доктору Педро Ресіо Тиртеафуэра, здѣсь находящемуся, который хочетъ, чтобы я умеръ съ голоду, и увѣряетъ, что эта смерть и есть жизнь. Да пошлетъ Богъ такую же смерть и ему, и всѣмъ людямъ его породы, т. е. злымъ лѣкарямъ, потому что добрый заслуживаютъ лавровыхъ вѣнковъ."

Всѣ звавшіе Санчо Панса удивлялись, слыша отъ него такую изящную рѣчь, и не знали, чему приписать эту перемѣну, если не тому, что важные и серьезные посты или пробуждаютъ или обостряютъ умы. Наконецъ, докторъ Педро Ресіо Агуэро де Тиртеафуера обѣщалъ позволить ему въ этотъ вечеръ поужинать, хотя бы ему пришлось для этого пренебречь всѣми афоризмами Гиппократа. Это обѣщаніе исполнило губернатора радостью, и онъ съ величайшимъ нетерпѣніемъ сталъ ждать наступленія ночи и вмѣстѣ съ тѣмъ времени ужина. И хотя ему казалось, что время остановилось и не двигалось съ мѣста, но столь пылко желанный имъ моментъ наконецъ наступилъ, и ему дали поужинать холоднымъ рубленымъ мясомъ съ лукомъ и не совсѣмъ свѣжими телячьими ножками. Онъ набросился на эти блюда съ большимъ удовольствіемъ, чѣмъ если бъ ему подали миланскихъ франколиновъ, римскихъ фазановъ, соррентской телятины, морокскихъ куропатокъ или лавахосскихъ гусей. Во время ужина онъ сказалъ, обращаясь къ доктору: "Послушайте, господинъ докторъ, не трудитесь впередъ наставлять меня ѣсть питательныхъ вещей и тонкихъ блюдъ: это все равно, что снимать съ петель мой желудокъ, который привыкъ къ козлятинѣ, баранинѣ, салу, солонинѣ, брюквѣ и луку. А если ему дадутъ царскихъ соусовъ, такъ онъ приметъ ихъ угрюмо, а иной разъ и съ отвращеніемъ. Самое лучшее что можетъ сдѣлать метръ-д'отель, это -- подавать мнѣ кушанья, которыя называются блюдами изъ разныхъ мясъ съ овощами {Ollas podridas. Въ это блюдо входили говядина, баранина, сало, куры, куропатки, колбаса разныхъ сортовъ, овощи и всякія приправы.}; они чѣмъ больше испорчены, тѣмъ вкуснѣе, и онъ можетъ валять туда все, что захочетъ, лишь бы это было съѣдобное; я буду ему очень благодаренъ и даже заплачу ему за это какъ-нибудь. Но пусть никто не смѣется надо мной, потому что вѣдь мы или живемъ, или не живемъ. Будемъ всѣ ѣсть и пить мирно и дружно, потому что Богъ велитъ солнцу свѣтить для всѣхъ. Я буду управлять этимъ островомъ, ничего не беря и никому не позволяя ничего брать. Но пусть всѣ берегутся и будутъ на сторожѣ, потому что и покажу имъ, гдѣ раки зимуютъ, и покажу, что пусть мнѣ только дадутъ случай, и я надѣлаю чудесъ, а не то станьте медомъ, и пусть мухи васъ поѣдятъ.-- Дѣйствительно, господинъ губернаторъ,-- сказалъ метръ-д'отель,-- ваша милость совершенно правы во всемъ, что говорите, и я ручаюсь за всѣхъ островитянъ этого острова, что они будутъ служить вашей милости съ точностью, любовью и благоволеніемъ, потому что любезный способъ управленія, котораго ваша милость держитесь съ самаго начала, не дозволяетъ ни дѣлать, ни думать ничего такого, что доказывало бы ихъ забвеніе обязанностей относительно вашей милости. -- Я думаю,-- отвѣчалъ Санчо,-- они были бы дураками, если бы дѣлали или думали иначе. Повторяю только, чтобъ заботились о питаніи моемъ и моего Сѣраго; это главное здѣсь и самое нужное. Когда наступитъ время, мы совершимъ обходъ, потому что я намѣренъ очистить островъ ото всякаго рода дряни, бродягъ, бездѣльниковъ и людей, занимающихся дурнымъ дѣломъ. Надо вамъ знать, друзья мои, что въ государствѣ люди безъ дѣла и лѣнивые то же, что трутни въ ульѣ, съѣдающіе медъ, заготовляемый трудолюбивыми пчелами. Я думаю покровительствовать рабочимъ, сохранить за гидальго ихъ преимущества, вознаградить добродѣтельныхъ людей, а главнымъ образомъ, требовать уваженія къ религіи и къ благочестивымъ людямъ. Что вы объ этомъ скажете, друзья? А? Говорю я что-либо толковое или стукаюсь головой объ стѣну? -- Ваша милость говорите такимъ образомъ, господинъ губернаторъ,-- сказалъ мажордомъ,-- что я удивленъ, какъ человѣкъ, такъ мало ученый, какъ ваша милость, чему я вовсе не вѣрю, говоритъ такія вещи полныя вѣрныхъ изреченій и мудрыхъ правилъ, столь далекихъ отъ того, чего отъ ума вашей милости ожидали пославшіе насъ сюда и мы сюда отправлявшіеся. Каждый день мы видимъ новыя вещи: шутки обращаются въ серіозную дѣйствительность, а насмѣшники оказываются осмѣянными."

Ночь наступила, и губернаторъ, какъ было сказано, отужиналъ съ разрѣшенія доктора Ресіо. Одѣвшись для обхода, онъ вышелъ съ мажордомомъ, секретаремъ, метръ-д'отелемъ, хроникеромъ, которому поручено было записывать всѣ его дѣйствія и движенія, и съ такимъ множествомъ альгвазиловъ и судейскихъ чиновниковъ, что изъ нихъ можно было бы составить небольшой эскадронъ. Санчо шелъ среди нихъ, съ жезломъ въ рукахъ, и производилъ прекрасное впечатлѣніе. Только что прошли они нѣсколько улицъ, какъ услышали шумъ отъ ударовъ шпагами. Они бросились туда и увидали, что бой происходитъ всего только между двумя. Увидавъ, что правосудіе близко, сражавшіеся остановились, и одинъ изъ нихъ воскликнулъ: "Во имя Бога и короля! Можно ли терпѣть, чтобъ здѣсь грабили среди города и нападали на улицахъ, какъ на большой дорогѣ? -- Успокойтесь, честный человѣкъ,-- сказалъ Санчо,-- и разскажите мнѣ причину вашей ссоры: я губернаторъ. -- Господинъ губернаторъ,-- заговорилъ другой, я разскажу вамъ все, какъ можно короче. Ваша милость должны знать, что этотъ дворянинъ сейчасъ выиралъ вотъ въ томъ игорномъ домѣ напротивъ болѣе тысячи реаловъ, и Богъ одинъ знаетъ какъ. А такъ какъ я присутствовалъ при этомъ, то рѣшилъ не одинъ сомнительный ходъ въ его пользу, въ противность всему, что подсказывала мнѣ совѣсть. Онъ ушелъ со своимъ выигрышемъ. Я ожидалъ, что онъ дастъ мнѣ въ награду хоть одинъ золотой, какъ полагается и водится давать такимъ, какъ я, знатнымъ людямъ {Barato назывался родъ вознагражденія, дававшійся выигравшими игроками зрителямъ, державшимъ ихъ сторону. Эти зрители, называвшіеся barateros или miroties, дѣлились на pedagogo, или gantos, учившихъ новичковъ игрѣ, и doncaires, руководившихъ ими во время игры и рѣшавшихъ сомнительные ходы. Barato называлось также то, что игроки платили за карты и освѣщеніе хозяевамъ игорныхъ домовъ, которые содержались какъ знатными вельможами, тамъ и бѣдными людьми, и назывались разными именами, какъ tablages, tablagerias, cotas de conversacion, leneras, mandrachos, encierros, garitos.}, которые собираются, чтобъ такъ или иначе провести время, защищать несправедливости и предупреждать ссоры, но онъ спряталъ свой выигрышъ въ карманъ и ушелъ себѣ изъ дому. Я съ сердцемъ побѣжалъ вслѣдъ за нимъ и вѣжливо попросилъ, чтобъ онъ далъ мнѣ хоть восемь реаловъ, потому что онъ знаетъ отлично, что я человѣкъ честный и что у меня нѣтъ ни ремесла, ни доходовъ, такъ какъ родители мои не научили меня первому и не оставили второго. Но этотъ плутъ, который вороватѣе Какуса и плутоватѣе Андрадиллы, не захотѣлъ дать мнѣ болѣе четырехъ реаловъ. Видите, господинъ губернаторъ, какъ у него мало стыда и совѣсти! Но, право же, если бъ ваша милость не пришли, я бы ему задалъ хорошій выигрышъ, и онъ бы у меня научился разсчитываться. -- Что вы на это скажете?" спросилъ Санчо. -- Обвиняемый отвѣтилъ: "Все, что сказалъ мой противникъ, правда. Я не хотѣлъ дать ему болѣе четырехъ реаловъ, потому что часто даю ихъ ему, а кто ждетъ благодарности отъ игроковъ, тотъ долженъ быть вѣжливъ и довольствоваться тѣмъ, что ему даютъ, не торгуясь съ выигравшими, если только это не мошенники и если ихъ выигрышъ не обманный. А чтобъ показать, что я честный человѣкъ, не нужно лучшаго доказательства, какъ то, что я ничего не хотѣлъ ему давать, потому что мошенники вѣчные данники зрителей, которые ихъ знаютъ. -- Это правда,-- замѣтилъ мажордомъ.-- Пусть ваша милость, господинъ губернаторъ, рѣшитъ, что дѣлать съ этими людьми. -- Вотъ что нужно съ ними дѣлать,-- отвѣтилъ Санчо;-- вы, выигравшій, хорошій или дурной, или ни то мы другое, дайте сейчасъ же своему противнику сто реаловъ и, кромѣ того, еще тридцать въ пользу бѣдныхъ заключенныхъ. А вы, не имѣющій ни ремесла, вы доходовъ, и живущій на этомъ островѣ сложа руки, берите скорѣе эти сто реаловъ и завтра же днемъ уѣзжайте съ этого острова въ десятилѣтнее изгнаніе, подъ страхомъ на томъ свѣтѣ закончить срокъ, если вы его нарушите, потому что я вздерну васъ на висѣлицу, т. е. палачъ вздернетъ васъ по коему приказанію. И никто не смѣй возражать, а не то худо будетъ."

Одинъ выдалъ деньги, другой принялъ; второй покинулъ островъ, а первый отправился къ себѣ домой. Тогда губернаторъ сказалъ: "Или я окажусь безсиленъ, или уничтожу эти игорные дома, потому что, я полагаю, они дѣлаютъ много зла. -- Этого, по крайней мѣрѣ, ваша милость не уничтожите,-- замѣтилъ одинъ актуаріусъ,-- потому что его содержитъ одинъ важный вельможа, который ежегодно теряетъ на немъ гораздо больше, чѣмъ выручаетъ отъ картъ. Ваша милость можете показать свою власть на игорныхъ домахъ низшаго разбора: они дѣлаютъ всего болѣе зла и скрываютъ въ себѣ наиболѣе подлостей. Въ домахъ же дворянъ и знатныхъ вельможъ знаменитые мошенники не осмѣливаются пускать въ ходъ свои ловкія штуки. А такъ какъ эта страсть къ игрѣ такъ распространилась повсюду, то ужъ лучше пусть играютъ въ домахъ знатныхъ людей, чѣмъ у какихъ-нибудь мастеровыхъ, гдѣ несчастнаго держатъ съ полуночи до утра, чтобъ обобрать его, какъ липку {Modoros назывались опытные мошенники, которые спали половину ночи и, освѣжившись, налетали послѣ полуночи на разгорячившихся игроковъ, которыхъ при этомъ легко обирали. Это называлось на ихъ жаргонѣ "приберегать себя для сбора колосьевъ послѣ жатвы" (quedarse à la espiga).}. -- О, объ этомъ, актуаріусъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- я знаю, что есть что поразсказать."

Въ это время подошелъ стрѣлокъ изъ объѣздной команды, державшій за шиворотъ какого-то молодого человѣка. "Господинъ губернаторъ,-- сказалъ онъ,-- этотъ парень шелъ сюда, но, увидавъ правосудіе, повернулъ оглобли и пустился удирать, какъ олень,-- вѣрный признакъ, что это какой-нибудь преступникъ. Я бросился его догонять, но, не споткнись онъ и не упади во время бѣга, мнѣ бы его не поймать. -- Почему ты удиралъ, молодой человѣкъ? -- спросилъ Санчо.-- Господинъ,-- отвѣтилъ юноша,-- я хотѣлъ избѣжать отвѣта на безчисленные вопросы, которые задаютъ судьи. -- А какое твое ремесло? -- Я ткачъ. -- А что ты ткешь? -- Желѣзо для копій, съ позволенія вашей милости. -- А, вы разыгрываете шута, изволите потѣшаться надо мной? Прекрасно! Но куда же вы теперь идете? -- Подышать свѣжимъ воздухомъ. -- А гдѣ здѣсь на островѣ дышатъ свѣжимъ воздухомъ? -- Тамъ, гдѣ дуетъ. -- Хорошо, вы славно отвѣчаете, вы умны, молодой человѣкъ. Ну, такъ представьте себѣ, что я воздухъ, что я дую вамъ по пути и что я толкаю васъ въ тюрьму. Эй! схватить его и увести: я заставлю его тамъ проспать ночь, и безъ всякаго воздуха. -- Ей-Богу,-- возразилъ молодой человѣкъ,-- ваша милость такъ же заставите меня спать тамъ, какъ сдѣлаете королемъ. -- А почему же я тебя не заставлю спать въ тюрьмѣ? -- спросилъ Санчо:-- развѣ не въ моей власти брать и отпускать тебя, сколько мнѣ заблагоразсудится? -- Какова бы вы была власть вашей милости,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ,-- ея не хватитъ на то, чтобъ заставить меня спать въ тюрьмѣ. -- Почему же нѣтъ? -- переспросилъ Санчо.-- Уведите его скорѣе, и пусть онъ собственными своими глазами убѣдится въ этомъ, хотя бы тюремщикъ и пожелалъ примѣнить къ нему свое корыстное снисхожденіе. Я оштрафую его двумя тысячами золотыхъ, если онъ хоть на шагъ выпуститъ тебя изъ тюрьмы. -- Все это безполезно,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ,-- и я говорю, что ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не заставитъ меня спать въ тюрьмѣ. -- Скажи мнѣ, дьяволъ,-- вскричалъ Санчо:-- что, у тебя есть къ твоимъ услугамъ ангелъ, который бы вывелъ тебя изъ тюрьмы и снялъ съ тебя колодки, въ которыя я собираюсь заковать тебя? -- Полноте, господинъ губернаторъ,-- развязно сказалъ молодой человѣкъ,-- будемъ благоразумны и объяснимся. Предположимъ, что ваша милость отправите меня въ тюрьму, что меня закуютъ въ цѣпи и колодки, что меня бросятъ въ темницу, что вы назначите строгое наказаніе тюремщику, если онъ выпуститъ меня, и что онъ покорится вашимъ приказаніямъ; со всѣмъ тѣмъ, если я не пожелаю спать, если я захочу бодрствовать всю ночь, не смыкая глазъ, развѣ ваша милость при всей своей власти можете заставить меня спать противъ воли? -- Конечно, нѣтъ! -- вскричалъ секретарь: -- парень славно выпутался. -- Значитъ,-- спросилъ Санчо,-- если вы не станете спать, такъ это будетъ для того, чтобъ исполнить свою волю, а не чтобы идти противъ моей? -- О, понятно, сударь,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ.-- Я объ этомъ не думалъ. -- Ну, такъ ступайте съ Богомъ,-- рѣшилъ Санчо.-- Идите домой спать, и да пошлетъ вамъ Богъ добраго сна, потому что я не хочу лишать васъ его. Но совѣтую вамъ впередъ не играть съ правосудіемъ, потому что вы можете когда нибудь нарваться на такое, отъ котораго вамъ не поздоровится.

Молодой человѣкъ ушелъ, а губернаторъ продолжалъ свой обходъ. Черезъ нѣсколько минутъ къ нему подошли два стрѣлка, державшіе за руки какого-то человѣка. "Господинъ губернаторъ,-- сказали они,-- эта личность, которая кажется мужчиной, вовсе не мужчина, а переодѣтая мужчиной женщина, и, право, не безобразная." Когда плѣнника освѣтили двумя-тремя фонарями, присутствующіе увидѣли при свѣтѣ ихъ лицо молодой дѣвушки лѣтъ шестнадцати-семнадцати, съ волосами, собранными въ зеленую шелковую сѣтку съ золотомъ, и прекрасную, какъ тысячи восточныхъ жемчужинъ. Ее осмотрѣли съ головы до ногъ и увидали, что на ней красные шелковые чулки съ подвязками изъ бѣлой тафты съ золотой бахромой и маленькими жемчужинами. Ея штаны были зеленые парчевые, а изъ-подъ открытаго камзола изъ той же матерія виднѣлась куртка изъ тонкой бѣлой ткани съ золотомъ. Башмаки на ней были бѣлые мужскіе; на поясѣ у нея вмѣсто шпаги висѣлъ кинжалъ, а пальцы были усѣяны множествомъ блестящихъ перстней. Словомъ, дѣвушка всѣмъ понравилась, но никто изъ глядѣвшихъ на нее не могъ ее признать. Мѣстные жители говорили, что не знаютъ, кто она такая, а тѣ, которые были посвящены въ тайну подготовлявшихся шутовъ надъ Санчо, были еще болѣе поражены, такъ какъ это непредвидѣнное происшествіе не ими было подстроено. Всѣ они были въ недоумѣніи, чѣмъ кончится это приключеніе. Санчо, восхищенный прелестями молодой дѣвушки, спросилъ, кто она такая, куда идетъ и что заставило ее такъ нарядиться. Она отвѣтила, опустивъ глаза и краснѣя отъ стыда: "Я не могу, сударь, сказать при всѣхъ то, что мнѣ такъ необходимо было сохранитъ въ тайнѣ. Единственное, что я хотѣла бы доказать, это -- что я не воръ и не какой-нибудь злодѣй, а несчастная молодая дѣвушка, которую сила ревности заставила забыть уваженіе, подобающее честности.-- Господинъ губернаторъ,-- вмѣшался мажордомъ, слышавшій этотъ отвѣтъ,-- велите разойтись окружающимъ насъ людямъ, чтобъ эта дама могла безъ стѣсненія разсказать все, что ей угодно." Губернаторъ такъ и сдѣлалъ, и всѣ разошлись, кромѣ мажордома, метръ-д'отеля и секретаря. Видя, что кромѣ нихъ никого не осталось, молодая дѣвушка опять заговорила: "Я, сударь, дочь Педро Переса Масорка, здѣшняго фермера, который имѣетъ обыкновеніе часто ходить къ моему отцу.-- Это безсмыслица, сударыня,-- замѣтилъ мажордомъ:-- я хорошо знаю Педро Переса, и знаю, что у него совсѣмъ нѣтъ дѣтей -- ни дочерей, ни сыновей. Кромѣ того, вы говорите, что онъ вашъ отецъ, потомъ прибавляете, что онъ имѣетъ обыкновеніе часто ходить къ вашему отцу. -- И я это замѣтилъ,-- сказалъ Санчо. -- Я въ эту минуту очень смущена, сударь,-- отвѣтила молодая дѣвушка, и не знаю, что говорю. Въ дѣйствительности я дочь Діего де ла Льяна, котораго ваши милости всѣ должны знать.-- Это хоть имѣетъ смыслъ,-- сказалъ мажордомъ:-- я знаю Діего де ла Льяна, знаю, что онъ богатый, благородный гидальго, что у него есть одинъ сынъ и одна дочь, и что съ тѣхъ поръ, какъ онъ лишился жены, никто въ околодкѣ не можетъ похвастать, что видѣлъ въ лицо его дочь, потому что онъ держитъ ее взаперти и даже солнцу не позволяетъ видѣть ее, а между тѣмъ молва идетъ, что она очень хороша собой.-- Это совершенно вѣрно,-- отвѣтила молодая дѣвушка,-- и эта дочь я самая. Правду ли или неправду говоритъ молва о моей красотѣ, можете судить сами, господа, потому что вы меня видѣли." При этихъ словахъ она залилась слезами. Тогда секретарь, подойдя къ метръ-д'отелю, сказалъ ему на ухо: "Съ этой бѣдной молодой дѣвушкой случилось, безъ сомнѣнія, что-то очень серьезное, если она, знатная по происхожденію, въ такомъ нарядѣ и въ такой часъ убѣжала изъ дому. -- Невозможно и сомнѣваться въ этомъ", отвѣтилъ метръ-д'отель,-- тѣмъ болѣе, что ея слезы подтверждаютъ наше подозрѣніе."

Санчо сталъ утѣшать ее самыми лучшими словами, какія могъ придумать, и просилъ ее безъ опасенія разсказать ему, что съ ней случилось, обѣщая, что всѣ они постараются отъ всего сердца и всѣми возможными средствами помочь ей. "Дѣло въ томъ, господа,-- сказала она,-- что мой отецъ уже десять лѣтъ держитъ меня взаперти, т. е. съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ земляные черви стали ѣсть мою бѣдную мать. У насъ служится обѣдня въ богатой часовнѣ, и за все это время я видѣла одно только небесное солнце въ продолженіе дня и луну и звѣзды въ продолженіе ночи и не знаю, что такое улицы, площади, храмы и даже мужчины, кромѣ моего отца, брата и Педро Переса, фермера, котораго и вздумала выдать за своего отца, потому что онъ часто приходитъ къ намъ въ домъ, а настоящаго своего отца я назвать не хотѣла. Уже много дней и много мѣсяцевъ я не могу мириться съ этимъ постояннымъ затворничествомъ и съ этими вѣчными запрещеніями выходить даже въ церковь. Я хотѣла видѣть свѣтъ или хоть то мѣсто, гдѣ я родилась, потому что мнѣ казалось, что это желаніе не противорѣчитъ благопристойности и уваженію къ самимъ себѣ, подобающему знатнымъ дѣвушкамъ. Когда я слышала, что существуютъ бои быковъ или игры въ кольцо, и что въ театрѣ представляются комедіи, я просила брата, который годомъ моложе меня, разсказать мнѣ, что все это значитъ, и вообще обо всемъ, чего я никогда не видала. Онъ объяснялъ мнѣ все, какъ могъ, но это только еще болѣе разжигало мое желаніе видѣть все это. Наконецъ, чтобъ не останавливаться долго на исторіи моей гибели, сознаюсь, что я просила и умоляла брата, и лучше бы и не просила ни о чемъ подобномъ!..." Тутъ молодая дѣвушка снова залилась слезами, а мажордомъ сказалъ ей: "Пожалуйста, продолжайте, сударыня, и скажите намъ, что съ вами случилось, потому что ваши слова и слезы приводятъ насъ всѣхъ въ недоумѣніе.-- Мнѣ уже немного остается досказать,-- отвѣтила молодая дѣвушка,-- хотя много остается плакать, потому что неосторожныя и неумѣстныя фантазіи только и могутъ кончаться такими бѣдами и искупленіями."

Прелести молодой дѣвушки до глубины души поразили метръ-д'отеля. Онъ опять поднесъ къ ней фонарь, чтобъ еще разъ взглянуть на нее, и ему показалось, что изъ ея глазъ текутъ не слезы, а капли луговой росы, и онъ даже возводилъ ихъ въ восточныя жемчужины. Поэтому онъ горячо желалъ, чтобъ ея несчастье было не такъ велико, какъ можно было судить по ея слезамъ. Что же касается губернатора, то онъ приходилъ въ отчаяніе отъ того, что молодая дѣвушка такъ мѣшкала продолженіемъ своей исторіи; онъ просилъ ее не оставлять ихъ такъ долго въ неизвѣстности, говоря, что уже поздно и что имъ остается еще пройти порядочную часть города. Она стала разсказывать, прерывая свою рѣчь рыданіями и всхлипываніями. "Вся моя бѣда, все мое несчастье произошли отъ того, что и просила брата одѣть меня въ свое платье мужчиной и пойти со мной ночью осмотрѣть весь городъ, когда отецъ нашъ будетъ спать. Я такъ надоѣла ему своими просьбами, что онъ, наконецъ, уступилъ моему желанію, онъ надѣлъ на меня это платье, самъ одѣлся въ мое, которое такъ пришлось ему, какъ будто шито было на него,-- потому что у моего брата еще нѣтъ ни одного волоска на подбородкѣ, и онъ совсѣмъ похожъ на хорошенькую дѣвушку,-- и около часу тому назадъ мы вышли изъ дому. Руководимые своимъ безразсуднымъ и безсмысленнымъ планомъ, мы обошли весь городъ, а когда мы захотѣли вернуться домой, намъ навстрѣчу вдругъ показалась большая толпа людей, и братъ сказалъ мнѣ: "Сестра, это вѣрно обходъ: бѣги за мной что есть духу, потому что если насъ поймаютъ, намъ придется раскаяться," Съ этими словами онъ повернулся и не побѣжалъ, а просто полетѣлъ. Я же послѣ нѣсколькихъ шаговъ упала, до того я была испугана. Тогда ко мнѣ подошелъ судейскій чиновникъ, который и привелъ меня къ вашей милости. и я стыжусь теперь, что могу показаться столькимъ людямъ вѣтренной и безпутной.-- Значить, сударыня,-- сказалъ Санчо,-- съ вами другой бѣды не приключилось, и не ревность, какъ вы сказали въ началѣ вашего разсказа, заставила васъ уйти изъ своего дома? -- Больше ничего со мной не случилось,-- отвѣтила она,-- и не ревность заставила меня выйти изъ дому, а желаніе видѣть свѣтъ, не заходившее дальше желанія видѣть улицы этого города." Слушатели окончательно убѣдились, что молодая дѣвушка говоритъ правду, когда стрѣлки привели и ея брата, котораго имъ удалось схватить: одинъ изъ нихъ нагналъ его, когда онъ бѣжалъ впереди сестры. На немъ была только юбка изъ дорогой матеріи и голубая камковая мантилья съ тонкой золотой бахромой; голова его ничѣмъ не была покрыта, кромѣ собственныхъ его волосъ, которые казались золотыми кольцами, такъ они были бѣлокуры и кудрявы.

Губернаторъ, мажордомъ и метръ-д'отелъ отвели его въ сторону и спросили его такъ, чтобъ сестра не слыхала, почему онъ такъ нарядился, и онъ, не менѣе смущенный и сконфуженный, разсказалъ совершенно то же, что разсказывала его сестра, что вызвало большую радость въ душѣ влюбленнаго метръ-д'отеля. Но губернаторъ сказалъ молодымъ людямъ: "Вотъ въ самомъ дѣлѣ славная шалость, и право, не стоило столько вздыхать и плакать, чтобъ разсказать такую глупость. Можно было просто сказать: "Мы такой-то и такая-то и убѣжали изъ дому при помощи такой-то хитрости, но безъ всякаго дурного намѣренія, а единственно изъ любопытства, и всему дѣлу конецъ, и не зачѣмъ было такъ сокрушаться и хныкать. -- Это правда,-- отвѣтила молодая дѣвушка,-- но ваши милости должны знать, что я такъ была встревожена, что не могла поступать, какъ слѣдовало. -- Ну, невелика бѣда,-- успокоилъ ее Санчо;-- пойдемте, мы отведемъ васъ къ вашему отцу, который, можетъ быть, еще не хватился васъ; но впередъ не поступайте такъ по-дѣтски и не желайте такъ видѣть свѣтъ. Дѣвушка съ клюкой изъ дома ни ногой, курицѣ и бабѣ прыть не ко двору, людей посмотрѣть значитъ себя показать, и больше я ничего не скажу."

Молодой человѣкъ поблагодарилъ губернатора за милость, которую онъ хотѣлъ имъ оказать, проводивъ ихъ домой, и вся процессія направилась къ ихъ дону, который былъ недалеко отъ того мѣста. Подойдя къ дому, братъ бросилъ камешекъ въ окно, и дожидавшаяся ихъ служанка сейчасъ же сошла внизъ, отперла имъ дверь, и они оба вошли въ домъ, оставивъ зрителей столь же удивленными ихъ красивой наружностью, сколько ихъ желаніемъ видѣть свѣтъ ночью и не выходя изъ города. Но эту фантазію всѣ приписали неопытности, свойственной ихъ возрасту. Метръ-д'отель остался съ истерзанной вдоль и поперекъ душой и рѣшился на другой же день просить у отца молодой дѣвушки ея руки, вполнѣ увѣренный, что не получитъ отказа, такъ какъ онъ служитъ у самого герцога. Санчо, съ своей стороны, возымѣлъ желаніе и намѣреніе женить молодого человѣка на своей дочери Санчикѣ. Онъ также рѣшилъ въ свое время привести это дѣло въ исполненіе, увѣряя самого себя, что губернаторской дочери не откажетъ никакой женихъ. Такъ кончился въ эту ночь обходъ, а черезъ два дня кончилось и губернаторство, съ паденіемъ котораго пали и рушились и всѣ его планы, какъ читатель увидитъ далѣе.

ГЛАВА L.

Гдѣ объясняется, что это за чародѣи и палачи высѣкли дуэнью и исщипали и исцарапали Донъ-Кихота, и гдѣ разсказываются похожденія пажа, отвезшаго письмо Терезѣ Панса, женѣ Санчо Панса.

Сидъ Гамедъ, точный изслѣдователь всѣхъ атомовъ этой правдивой исторіи, говоритъ, что когда донья Родригесъ выходила изъ своей комнаты, чтобъ пойти къ Донъ-Кихоту, ея шаги услышаны были другой дуэньей, спавшей рядомъ съ нею, а такъ какъ всѣ дуэньи любятъ подсматривать, подслушивать и обнюхивать, то и эта послѣдняя сейчасъ же пошла по слѣдамъ доньи Родригесъ, но такъ тихо, что та ничего и не замѣтила. Едва подглядывавшая увидала, что она вошла въ комнату Донъ-Кихота, какъ, по общему всѣмъ дуэньямъ обычаю болтать и доносить, отправилась къ своей госпожѣ и разсказала ей, какъ донья Родригесъ проникла къ Донъ-Кихоту. Герцогиня разсказала объ этомъ герцогу и попросила у него позволенія пойти съ Альтисидорой посмотрѣть, чего нужно ея дуэньѣ отъ рыцаря. Герцогъ позволилъ, и обѣ любопытныя женщины безшумно, на цыпочкахъ, подошли къ самой двери комнаты Донъ-Кихота, такъ что могли ясно слышать все, что тамъ говорилось. Но когда герцогиня услыхала, что донья Родригесъ вынесла, такъ сказать, на улицу тайну о ея фонтанахъ, она не могла уже сдерживать себя, и Альтисидора также. Обѣ, пылая гнѣвомъ и жаждой мести, внезапно вторглись въ комнату Донъ-Кихота, гдѣ исцарапали его ногтями и отстегали, какъ уже разсказано, дуэнью: -- до того оскорбленія, прямо направленныя противъ красоты и гордости женщинъ, возбуждаютъ ихъ гнѣвъ и зажигаютъ въ сердцахъ ихъ жажду мести, герцогиня разсказала о происшедшемъ герцогу, котораго это очень насмѣшило; затѣмъ, не оставляя намѣренія позабавиться и посмѣяться по поводу Донъ-Кихота, она отправила пажа, изображавшаго Дульцинею въ церемоніи снятія съ нея чаръ (о чемъ Санчо, впрочемъ, совсѣмъ забылъ среди своихъ губернаторскихъ занятій) къ Терезѣ Панса, женѣ Санчо, съ письмомъ отъ него и другимъ письмомъ отъ себя, прибавивъ къ этому еще большое коралловое ожерелье въ подарокъ отъ себя.

Исторія повѣствуетъ, что пажъ былъ бойкій и веселый малый и что, желая угодить своимъ господамъ, онъ охотно отправился въ деревню Санчо. Недалеко отъ въѣзда въ нее онъ встрѣтилъ нѣсколькихъ женщинъ, полоскавшихъ бѣлье въ ручьѣ, и спросилъ у нихъ, живетъ ли въ этой деревнѣ женщина по имени Тереза Панса, жена нѣкоего Санчо Панса, оруженосца рыцаря, котораго зовутъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій. При этомъ вопросѣ молодая дѣвушка, полоскавшая бѣлье, приподнялась и сказала: "Эта Тереза Панса моя мать, а этотъ Санчо Панса мой господинъ и отецъ, а этотъ рыцарь нашъ баринъ. -- Ну, такъ идите, барышня,-- сказалъ намъ,-- ведите меня къ вашей матери, потому что я везу ей письмо и подарокъ отъ этого господина вашего отца. -- Съ удовольствіемъ, добрый господинъ", отвѣтила молодая дѣвушка, которой казалось на видъ лѣтъ четырнадцать. И, передавъ одной изъ товарокъ бѣлье, которое стирала, она, не покрывъ головы и не обувшись -- она была босикомъ и съ развѣвавшимися по вѣтру волосами -- пустилась бѣжать впереди ѣхавшаго за нею пажа. "Пойдемте, пойдемте,-- говорила она:-- нашъ домъ тутъ въ началѣ деревни, и моя мать все тоскуетъ, что такъ долго не получала извѣстій отъ моего господина отца. -- Вотъ и прекрасно! -- отвѣтилъ пажъ.-- Я привезъ ей такихъ хорошимъ вѣстей, что она возблагодаритъ за нихъ Господа."

Наконецъ, молодая дѣвушка, прыгая, бѣгая и скача, ввела пажа въ деревню и, не входя въ домъ, стала кричать у дверей: "Выходи, маменька Тереза, выходи, выходи скорѣе! Вотъ этотъ господинъ везетъ письмо отъ моего добраго отца и еще что-то." На эти крики вышла Тереза Панса съ прялкой въ рукахъ, одѣтая въ короткую темную саржевую юбку, точно подрѣзанную у колѣнъ, такой же темный маленькій корсажъ и рубаху съ нагрудникомъ. Она была не стара; ей было на видъ за сорокъ лѣтъ, но она была крѣпка, пряха, коренаста и съ загорѣлымъ лицомъ. Увидавъ дочь и пажа верхомъ на лошади, она спросила: "Что это, дочка? Кто этотъ господинъ? -- Я покорнѣйшій слуга госпожи доньи Терезы Панса,-- отвѣтилъ пажъ,-- соскакивая при этихъ словахъ съ лошади и опускаясь на оба колѣна передъ тетушкой Терезой. Соблаговолите, ваша милость, госпожа донья Тереза, дать мнѣ поцѣловать ваши ручки, какъ законной и единственной супругѣ дона Санчо Панса, собственнаго губернатора острова Баратаріи. -- Ахъ, Господи, Боже мой! -- вскричала Тереза.-- Убирайтесь и не дѣлайте этого. Я вовсе не дама, а бѣдная крестьянка, дочь землекопа и жена странствующаго оруженосца, а совсѣмъ не губернатора. -- Ваша милость,-- отвѣтилъ пажъ,-- супруга распренаидостойнѣйшаго губернатора, а въ доказательство сей истины благоволите принять это письмо и этотъ подарокъ." И онъ поспѣшно вынулъ изъ кармана коралловое ожерелье съ золотыми застежками и, надѣвая его ей на шею, продолжалъ: "Это письмо отъ господина губернатора, а это, вмѣстѣ съ коралловымъ ожерельемъ, отъ госпожи герцогини, которая послала меня къ вашей милости." И Тереза, и дочь ея точно окаменѣли отъ удивленія. Наконецъ, дѣвочка вскрикнула: "Пусть меня убьютъ, если нашъ господинъ и баринъ Донъ-Кихотъ не впутался въ это дѣло! Это, вѣрно, онъ далъ папенькѣ губернаторство или графство, которое столько разъ обѣщалъ ему. -- Совершенно вѣрно,-- отвѣтилъ пажъ. -- Это благодаря господину Донъ-Кихоту господинъ Санчо сталъ губернаторомъ острова Баратаріи, какъ вы увидите изъ этого письма.-- Сдѣлайте одолженіе, прочитайте его, господинъ баринъ,-- сказала Тереза:-- я хотя и умѣю прясть, но читать ни крошечки не умѣю. И я тоже,-- прибавила Санчика. -- Но погодите, я войду позову кого-нибудь, кто умѣетъ читать: либо самого священника, либо баккалавра Самсона Карраско. Они охотно придутъ, чтобъ узнать что-нибудь о моемъ отцѣ. -- Не зачѣмъ ходить за ними,-- возразилъ пажъ:-- я не умѣю прясть, за то умѣю читать и прочитаю вамъ письмо."

И онъ дѣйствительно прочиталъ его все, но такъ какъ оно уже было приведено выше, то здѣсь его повторять не зачѣмъ. Затѣмъ онъ взялъ другое письмо, отъ герцогини, и прочиталъ слѣдующее:

"Другъ мой Тереза, прекрасныя сердечныя и умственныя качества вашего мужа побудили и даже вынудили меня просить герцога, моего мужа, чтобъ онъ даровалъ ему управленіе однимъ изъ острововъ, которыми владѣетъ. Я узнала, что онъ управляетъ, какъ орелъ, и это меня очень радуетъ, и моего господина, герцога, также. Я тысячи разъ благодарю Бога, что не ошиблась, выбравъ его для этого губернаторства, потому что да будетъ извѣстно госпожѣ Терезѣ, что найти въ свѣтѣ хорошаго губернатора очень трудно, и да поможетъ мнѣ Богъ быть такой же хорошей, какъ Санчо хорошо управляетъ. Посылаю вамъ, моя милая, коралловое ожерелье съ золотыми застежками. Я желала бы, чтобъ оно было изъ восточныхъ жемчужинъ, но, какъ говоритъ пословица, дающій тебѣ кость не желаетъ твоей смерти. Придетъ время, когда мы познакомимся и посѣтимъ другъ друга, и кто знаетъ, что тогда будетъ. Кланяйтесь отъ меня вашей дочери Санчикѣ и скажите ей отъ моего имени, чтобъ она была наготовѣ; я хочу ее выдать замужъ за знатнаго человѣка, когда она совсѣмъ не будетъ ждать этого. Говорятъ, что у васъ въ деревнѣ есть большіе сладкіе желуди: пошлите мнѣ ихъ дюжины двѣ, мнѣ будетъ очень пріятно получить ихъ отъ васъ. Пишите мнѣ подробно, чтобъ я знала о вашемъ здоровьи и житьѣ-бытьѣ. Если вамъ что-нибудь понадобится, вы только скажите и все исполнится, какъ по щучьему велѣнью. Да хранитъ васъ Богъ! Здѣсь. Ваша любящая васъ пріятельница

Герцогиня."

"Ахъ, Господи! -- вскричала Тереза, выслушавъ письмо. -- Какая добрая барыня! Какая простая и не гордая! Ахъ, я хотѣла бы, чтобъ меня схоронили съ такими дамами, а не съ женами гидальго, какія встрѣчаются здѣсь въ деревнѣ. Онѣ воображаютъ, что если онѣ знатныя, такъ даже вѣтеръ не смѣетъ ихъ трогать. И идутъ въ церковь такъ гордо и спесиво, точно королевы, и считаютъ для себя безчестіемъ даже взглянуть въ лицо крестьянкѣ. А вотъ эта добрая барыня, хоть она и герцогиня, называетъ меня своимъ другомъ, и пишетъ мнѣ, какъ равной. Дай Богъ ей такъ высоко подняться, чтобы быть выше самой высокой колокольни во всей Ламанчѣ. А что до сладкихъ желудей, мой добрый господинъ, такъ я пошлю ея милости цѣлый четверикъ, да такихъ большихъ, что всѣ будутъ сбѣгаться глядѣть на нихъ. А теперь, Санчика, постарайся хорошенько угостить этого господина. Позаботься объ этой лошади, сходи въ конюшню за яйцами, нарѣжь побольше сала, и накормимъ его, какъ принца, потому что хорошія вѣсти, которыя онъ принесъ, стоятъ того, что мы для него сдѣлаемъ. А я пока схожу разскажу сосѣдкамъ о нашемъ счастьи, и господину священнику, и цирюльнику дядѣ Николаю, которые были и остались добрыми друзьями твоего отца. -- Хорошо, маменька, хорошо, я все сдѣлаю,-- отвѣтила Санчика.-- Но смотри, чтобъ ты отдала мнѣ половину этого ожерелья, потому что я не думаю, чтобъ госпожа герцогиня была такъ глупа, что послала его тебѣ одной. -- Оно все будетъ твое, дочка,-- возразила Тереза;-- дай мнѣ только нѣсколько дней поносить его на шеѣ, потому что оно, право, словно радуетъ мое сердце. -- Вы еще болѣе обрадуетесь, когда увидите свертокъ, который я везу въ чемоданѣ. Это платье изъ тонкаго сукна, которое губернаторъ носилъ всего одинъ разъ на охотѣ и которое посылаеть цѣликомъ госпожѣ Санчикѣ. -- Да проживетъ онъ тысячу лѣтъ! -- вскричала Санчина,-- а также и тотъ, кто привезъ платье, и даже двѣ тысячи, если нужно!"

Тутъ Тереза вышла изъ своего дома съ письмами въ рукахъ и ожерельемъ на шеѣ. Она шла, щелкая по письмамъ пальцами, точно по барабану. Случайно встрѣтившись со священникомъ и Самсономъ Карраско, она принялась плясать передъ ними и закричала: "Съ богатаго по ниткѣ, бѣдному рубашка, и вотъ у насъ есть маленькое губернаторство. Пусть-ка теперь сунется ко мнѣ какая-нибудь спесивая жена гидальго: я ей задамъ трепку. -- Да что случилось, Тереза Панса?-- спросилъ священникъ. -- Что это за глупости, что за бумаги? -- только всего и глупостей,-- отвѣтила она,-- что эти письма отъ герцогинь и губернаторовъ, и что это ожерелье у меня на шеѣ изъ настоящихъ коралловъ, что Богородице Дѣво, радуйся, и Отче нашъ изъ чеканнаго золота и что я губернаторша! -- Да Богъ съ вами, Тереза! -- вскричалъ баккалавръ.-- Васъ не поймешь и не разберешь, что вы говорите. -- Вотъ изъ этого вы все узнаете,-- отвѣтила Тереза, передавая имъ письма." Священникъ прочелъ ихъ вслухъ Самсону Карраско, потомъ они переглянулись, удивленные прочитаннымъ. Наконецъ, баккалавръ спросилъ, кто привезъ письма. Тереза отвѣтила, что имъ стоитъ только пойти къ ней, и они увидитъ тамъ посла, молодого парня, красиваго, какъ архангелъ, привезшаго ей еще одинъ подарокъ, еще богаче этого. Священникъ снялъ съ ея шеи ожерелье, поворачивалъ и переворачивалъ его во всѣ стороны, разсматривалъ кораллы и, убѣдившись, что они настоящіе, снова изумился. "Клянусь рясой, которую ношу,-- вскричалъ онъ,-- я не знаю, что и подумать объ этихъ письмахъ и этихъ подаркахъ. Съ одной стороны я вижу и ощущаю изящество этихъ коралловъ, а съ другой читаю, что герцогиня проситъ двѣ дюжины желудей! -- Согласуйте это, какъ хотите,-- замѣтилъ Карраско,-- но пойдемте посмотримъ на принесшаго эти посланія: мы поразспросимъ его, чтобъ разъяснить все, что насъ затрудняетъ."

Оба отправились вмѣстѣ съ Терезой къ ея дому. Они нашли пажа просѣвающимъ овесъ для своей лошади, а Санчику отрѣзающую большой кусокъ сала, чтобъ испечь его съ яйцами и угостить пажа, пріятная наружность и изящный нарядъ котораго очень понравились обоимъ друзьямъ. Обмѣнявшись съ пажемъ учтивыми поклонами, Самсонъ попросилъ его разсказать имъ что-нибудь какъ о Донъ-Кихотѣ, такъ и о Санчо Панса. "Потому что,-- прибавилъ онъ,-- хотя мы и прочитали письма отъ Санчо и отъ госпожи герцогиня, но не чуть не вышли изъ затрудненія и не можемъ понять, что это за исторія съ губернаторствомъ Санчо, особенно на островѣ, когда всѣ или почти всѣ острова, находящіеся въ Средиземномъ морѣ, принадлежатъ его величеству. -- Что господинъ Санчо Панса губернаторъ,-- отвѣтилъ намъ,-- въ этомъ сомнѣваться нельзя. Островомъ ли онъ управляетъ или нѣтъ -- дѣло не мое. Достаточно, что это мѣстечко съ тысячью слишкомъ жителей. Что же касается сладкихъ желудей, то я могу сказать, что госпожа герцогиня такая простая, что не только посылаетъ просить у крестьянки желудей, но иногда даже посылаетъ къ сосѣдямъ просить одолжить ей гребенку. Ваши милости должны знать, что наши аррагонскія дамы, хотя очень благородныя и знатныя, не такъ горды и чванны, какъ кастильскія: онѣ не такъ заносчиво обращаются съ людьми."

Въ это время прибѣжала Санчика съ корзиной яицъ и спросила пажа: "Скажите мнѣ, сударь, мой господинъ отецъ носитъ брюки, съ тѣхъ поръ, какъ онъ губернаторомъ? -- Я не замѣтилъ,-- отвѣчалъ пажъ,-- но должно быть носитъ.-- Ахъ, Боже мой! -- вскричала Санчика. Какъ я хотѣла бы посмотрѣть на отца въ шушунѣ {Брюки, называемые calzas atacadas, узкія и лежавшія въ обтяжку на ногахъ, и закругленныя и очень широкія среди ляшекъ, назывались pedoderras. Эти брюки были запрещены королевскимъ указомъ немного времени спустя послѣ появленія второй части Донъ-Кихота. Амброзіо де Саласаръ разсказываетъ, что одинъ гидальго, который позволилъ себѣ носить calzas atacadas послѣ этого запрещенія, былъ привлеченъ къ суду и въ свое оправданіе привелъ то обстоятельство, что эти брюки его единственный шкапъ, въ который онъ прячетъ свои пожитки. И дѣйствительно, онъ вынулъ оттуда гребень, рубашку, двѣ скатерти, двѣ салфетки и простыню. (Las clarillenas de recreacion. Брюссель, 1625 г. стр. 99).}! Какъ это смѣшно, что съ тѣхъ поръ какъ я родилась, мнѣ все хочется посмотрѣть на отца въ брюкахъ. -- Да развѣ ваша милость не увидите его въ такомъ нарядѣ! -- вскричалъ пажъ. -- Ей-Богу онъ скоро будетъ путешествовать съ маской на носу {Знатные люди во время путешествій носили нѣчто вродѣ вуали или легкой маски для защиты лица отъ воздуха и солнца. Народъ называлъ эти масия papahigos.}, если губернаторство его продлится хоть два мѣсяца".

Священникъ и баккалавръ прекрасно видѣли, что пажъ говоритъ все въ насмѣшку; но изящество коралловъ и охотничье платье, которое прислалъ Санчо (Тереза уже успѣла показать имъ это) сбивали ихъ съ толку. Это не помѣшало имъ, однако, посмѣяться надъ мечтой Санчній, и еще болѣе, когда Тереза сказала: "господинъ священникъ, разузнайте, пожалуйста, не ѣдетъ ли кто отсюда въ Мадридъ или Толедо: я хочу поручить кому-нибудь купить мнѣ круглыя фижмы, сшитыя, какъ слѣдуетъ, по модѣ, и самыя лучшія, какія найдутся. Право-же, право, я не могу ударить лицомъ въ грязь, когда мой мужъ губернаторъ: я должна во всемъ, въ чемъ могу, оказывать ему честь. Я даже могу, не во гнѣвъ какъ будь сказано, поѣхать ко двору, сидя въ каретѣ, какъ другія, потому что у кого мужъ губернаторъ, тотъ можетъ раскошелиться и купить себѣ карету. -- Конечно, маменька!-- вскричала Санчика.-- Ахъ, если бъ сегодня, а не завтра, всѣ говорили, видя, какъ я сижу въ каретѣ рядомъ съ госпожей моей матерью: "Скажите, пожалуйста! Посмотрите-ка на эту дурочку, на эту дочку чесночника, какъ она развалилась въ каретѣ, словно папесса". А мнѣ что, лишь бы они шлепали по грязи, а я ѣхала бы въ каретѣ, задравши ноги! Будь прокляты на этомъ и на томъ свѣтѣ всѣ злые языки, какіе только есть на землѣ! Пусть ихъ смѣются бездѣльники, только бы мнѣ ѣздить въ каретѣ. Такъ я говорю, маменька? -- Такъ, такъ, дочка,-- отвѣтила Тереза. -- Все это счастье и еще многое другое мой добрый Санчо мнѣ предсказывалъ, и увидишь, дочка, что онъ не успокоится, пока не сдѣлаетъ меня графиней. Нужно только начать, чтобъ счастье повалило, и я много разъ слыхала отъ твоего отца, который столько же отецъ пословицамъ, какъ и тебѣ, что если тебѣ дадутъ телку, такъ привяжи ее, если тебѣ дадутъ губернаторство, такъ бери его, если графство, такъ хватай его, а если тебѣ скажутъ про хорошій подарокъ: "бери, бери!" такъ вскочи на него. А не то спите себѣ и не отвѣчайте счастью и удачамъ, когда они будутъ стучаться въ двери вашего дома. -- А мнѣ какое дѣло,-- замѣтила Санчика,-- если кто, видя, что я спесивлюсь и задираю носъ, скажетъ: "надѣла ворона павлиньи перья, такъ самъ чортъ ей не братъ". -- Никакъ не могу,-- вскричалъ священникъ, услышавъ эти слова,-- никакъ не могу не думать, что всѣ члены семьи Панса родились съ цѣлымъ коробомъ пословицъ въ тѣлѣ: я не видалъ между ними ни одного, который не расточалъ и не сыпалъ бы ими во всякое время и при всякомъ удобномъ случаѣ. -- Это правда,-- согласился пажъ,-- потому что господинъ губернаторъ Санчо говорить пословицы на каждомъ шагу, и хотя не всѣ онѣ бываютъ у мѣста, однако, всѣмъ нравятся, и госпожа герцогиня и ея супругъ восхищаются ими. -- Какъ, сударь! -- вскричалъ баккалавръ.-- Вы продолжаете настаивать на дѣйствительности губернаторства Санчо и все еще утверждаете, будто на свѣтѣ есть герцогиня, которая пишетъ его женѣ и посылаетъ ей подарки? Что касается насъ, то мы хотя и видимъ и осязаемъ эти подарки и читали письма, но не вѣримъ ничему этому и полагаемъ, что это одна изъ исторій Донъ-Кихота, нашего земляка, который воображаетъ, что все дѣлается по волшебству. Поэтому мнѣ бы, по правдѣ сказать, хотѣлось хорошенько пощупать и потрогать вашу милость, чтобъ узнать, воображаемый ли вы посланецъ или человѣкъ изъ мяса и костей? -- Все, что я знаю, сударь,-- отвѣтилъ пажъ,-- это -- что я дѣйствительный посланецъ, что господинъ Санчо Панса въ самомъ дѣлѣ губернаторъ и что ихъ свѣтлости герцогъ и герцогиня могутъ давать и дѣйствительно дали названное губернаторство и, кромѣ того, что упомянутый Санчо Панса, сколько я слышалъ, чудесно велъ тамъ дѣла. Есть ли въ этомъ волшебство или нѣтъ, о томъ ваши милости могутъ переговорить между собой. Я же ничего больше не знаю, клянусь въ тонъ жизнью отца и матери, которые еще живы и которыхъ я очень люблю! {Клятва отцомъ и матерью была въ большомъ ходу во время Сервантеса.}.-- Ну что-жъ, можетъ быть и такъ,-- сказалъ баккалавръ;-- но... dubitat Augustinus.-- Сомнѣвайтесь, сколько хотите,-- отвѣтилъ пажъ,-- но я сказалъ правду, и она должна всплыть изъ лжи, какъ масло всплываетъ изъ воды. Впрочемъ, operibus credite, et non verbis: стоитъ только кому-нибудь изъ васъ поѣхать со мной, и онъ увидитъ собственными глазами то, въ чемъ не хочетъ вѣрить собственнымъ ушамъ. -- Эту поѣздку должна сдѣлать я,-- вмѣшалась Санчика. -- Повезите меня, сударь, на крупѣ своей клячи: я бы охотно съѣздила къ моему господину отцу. -- Дочери губернаторовъ,-- отвѣтилъ пажъ,-- не должны ѣздить однѣ по большихъ дорогамъ: онѣ ѣздятъ въ сопровожденіи каретъ, носилокъ и множества слугъ -- Ей-Богу же! -- возразила Санчика,-- я могу ѣхать не только въ каретѣ, но и на ослѣ. Нашли тоже модницу и святую! -- Молчи, дочка,-- остановила ее Тереза.-- Ты не знаешь, что говоришь, а этотъ господинъ понимаетъ дѣло. Часъ на часъ не приходится: когда былъ Санчо, была Санча, а когда губернаторъ -- такъ барышня, и не знаю, такъ-ли я говорю. -- Тетушка Тереза говоритъ лучше, чѣмъ полагаетъ,-- отвѣтилъ пажъ.-- Но дайте мнѣ пообѣдать и отпустите меня, потому что я хочу еще сегодня вечеромъ отправиться обратно. -- Ваша милость,-- сказалъ священникъ,-- раздѣлите трапезу со мной, потому что у тетушки Терезы больше радушія, чѣмъ добра, чтобъ угощать такого важнаго гостя.

Пажъ сперва отказался отъ приглашенія, но потомъ вынужденъ былъ согдаситься, и священникъ съ радостью увелъ его къ себѣ, довольный тѣмъ, что ему удастся поразспросить его вволю про Донъ-Кихота и его подвиги. Баккалавръ вызвался написать отъ Терезы отвѣтъ на письма, но она не захотѣла, чтобъ онъ вмѣшивался въ ея дѣла, потому что считала его немножко насмѣшникомъ. Она предпочла дать пирожокъ и два яичка ничтожному монаху, умѣвшему писать, и онъ состряпалъ ей два письма: одно къ герцогинѣ, а другое къ мужу, оба собственнаго своего сочиненія и ничуть не хуже другихъ, заключающихся въ этой великой исторіи, какъ читатель увидитъ далѣе.

ГЛАВА LI.

Объ успѣхахъ губернаторства Санчо Панса и о всякихъ другихъ событіяхъ.

Наступилъ день послѣ ночи губернаторскаго обхода, ночи, которую метръ-д'отель провелъ безъ сна, мечтая о наружности и прелестяхъ переодѣтой молодой дѣвушки. Мажордомъ употребилъ остатокъ этой ночи на письмо къ своимъ господамъ о томъ, что дѣлалъ и говорилъ Санчо Панса, удивленный какъ его поступками, такъ и словами, потому что во всѣхъ его дѣйствіяхъ замѣчалась смѣсь ума и глупости. Наконецъ, господинъ губернаторъ всталъ, и ему, по приказанію доктора Педро Ресіо, дали позавтракать небольшимъ количествомъ консервовъ и четырьмя глотками свѣжей воды, что Санчо охотно промѣнялъ бы на краюху хлѣба съ кистью виноѵрада. Но, видя, что приходится поневолѣ покориться необходимости, онъ удовольствовался тѣмъ, что ему дали, къ великой горести для своей души и великой непріятности для желудка, потому что Педро Ресіо убѣдилъ его, что легкія и нѣжныя блюда оживляютъ умъ, что очень полезно людямъ, облеченнымъ знатностью и занимающимъ высокіе посты, для которыхъ умственныя силы нужнѣе физическихъ. Благодаря этимъ хитросплетеніямъ, несчастный Санчо такъ сильно страдалъ отъ голода, что проклиналъ все губернаторство, за исключеніемъ себя, и даже того, кто ему далъ его.

Тѣмъ не менѣе, послѣ однихъ консервовъ и голодный, онъ принялся судить и въ этотъ день, и прежде всего ему пришлось выслушать вопросъ одного незнакомца въ присутствіи мажордома и остальныхъ своихъ спутниковъ. "Сударь,-- началъ проситель,-- широкая и глубокая рѣка раздѣляетъ двѣ области одного и того же владѣнія. Слушайте внимательно, ваша милость, потому что это случай серьезный и довольно трудно разрѣшимый. Такъ я говорю, что на этой рѣкѣ былъ мостъ, а на краю моста висѣлица и нѣчто вродѣ суда, гдѣ обыкновенно засѣдали четверо судей, обязанные примѣнять законъ, изданный владѣльцемъ рѣки, моста и земли. Законъ этотъ былъ слѣдующій: "Всякій переходящій черезъ сей мостъ съ одного берега на другой обязанъ водъ присягой заявить, куда онъ идетъ и что хочетъ дѣлать. Если онъ скажетъ правду, пусть его пропустятъ, если же солжетъ, пусть его немедля вздернутъ на висѣлицу." Хотя законъ и его суровое условіе были извѣстны, но многіе все-таки переходили черезъ мостъ, и изъ того, что они говорили подъ присягой, судьи узнавали, правду ли они говорятъ, и въ такомъ случаѣ давали имъ свободный пропускъ. Но вотъ случилось, что человѣкъ, у котораго потребовали объясненія, присягнулъ и сказалъ: "Клявусь присягой, которую сейчасъ далъ, что иду умереть на этой висѣлицѣ и больше не зачѣмъ." Судьи подумали надъ этимъ заявленіемъ и сказали: "Если мы дадимъ этому человѣку свободно пройти, значитъ, онъ солгалъ подъ присягой и по закону долженъ умереть, если же мы его повѣсимъ, то вѣдь онъ поклялся, что идетъ умереть на этой висѣлицѣ, значитъ, по тому же закону, онъ, сказавъ правду, долженъ остаться свободенъ." Вотъ у вашей милости, господинъ губернаторъ, и спрашиваютъ, что должны судьи сдѣлать съ этимъ человѣкомъ, ибо они и по сейчасъ находятся въ недоумѣніи и нерѣшимости. Узнавъ о тонкости и возвышенности ума, обнаруживаемаго вашей милостью, они послали меня умолять вашу милость отъ ихъ имени высказать въ такомъ сомнительномъ и запутанномъ случаѣ свое мнѣніе.

-- Право,-- отвѣтилъ Санчо,-- господа судья, пославшіе васъ ко мнѣ, могли бы избавить себя отъ этого труда, потому что я такой человѣкъ, у котораго больше толщины въ тѣлѣ, чѣмъ тонкости въ умѣ. Впрочемъ, повторите мнѣ это дѣло еще разъ, чтобъ я его хорошенько понялъ: можетъ быть, я тогда и найду разгадку." Проситель повторилъ то, что разсказалъ, еще разъ и другой. Тогда Санчо сказалъ: "По моему, я могу однимъ взмахомъ руки покончить съ этимъ дѣломъ, и вотъ какъ: этотъ человѣкъ клянется, что идетъ умереть на висѣлицѣ, не правда ли? и если онъ умретъ, такъ, значитъ, онъ сказалъ правду, и по закону онъ имѣетъ право быть свободнымъ и пройти черезъ мостъ? Если же его не повѣсятъ, такъ онъ, значитъ, солгалъ подъ присягой и по тому же закону заслуживаетъ быть повѣшеннымъ? -- Именно такъ, какъ говорятъ господинъ губернаторъ,-- отвѣтилъ посолъ; а что касается полнѣйшаго пониманія дѣла, такъ больше нечего ни сомнѣваться, ни разспрашивать. -- Я говорю,-- продолжалъ Санчо,-- чтобъ ту часть этого человѣка, которая сказала правду, пустили перейти, а ту, которая солгала, повѣсили бы: такимъ образомъ буквально будетъ исполнено условіе перехода. -- Но тогда, господинъ губернаторъ,-- возразилъ проситель,-- этого человѣка придется разрѣзать на двѣ части: правдивую и лживую; а если его разрѣжутъ, онъ долженъ будетъ умереть. Такимъ образомъ не будетъ достигнуто ничего изъ того, чего требуетъ законъ, который, однако, необходимо исполнить. -- Послушайте, господинъ любезнѣйшій,-- сказалъ Санчо:-- или я чурбанъ, или прохожій, о которомъ вы говорите, имѣетъ столько же права умереть, сколько перейти черезъ мостъ, потому что если правда его спасаетъ, то ложь осуждаетъ. А потому мое мнѣніе таково, чтобъ сказали тѣмъ господамъ, которые прислали васъ ко мнѣ, что такъ какъ причины для его осужденія я для его оправданія равны на чашкахъ вѣсовъ, татъ пусть они его пропустятъ, потому что всегда лучше сдѣлать добро, чѣмъ зло, а я подписался бы подъ этимъ, если бы умѣлъ подписываться. Впрочемъ, я въ этомъ случаѣ говорилъ не изъ своей головы: мнѣ пришло въ голову наставленіе, которое мнѣ между многими другими далъ мои господинъ Донъ-Кихотъ въ ночь передъ тѣмъ, какъ я отправился губернаторомъ на этотъ островъ; это наставленіе было такое, что если правосудіе будетъ сомнительно, такъ чтобъ я склонялся къ милосердію и придерживался бы его. Богу угодно было, чтобъ я сейчасъ вспомнилъ о немъ, потому что оно какъ будто сдѣлано для этого дѣла. -- О, разумѣется!-- вскричалъ мажордомъ.-- И я подтверждаю, что самъ Ликургь, тотъ, что далъ законы лакедемонянамъ, не могъ бы произвести лучшаго приговора, чѣмъ тотъ, который произнесъ великій Санчо Панса. Прекратимъ на нынѣшнее утро судъ, и я сдѣлаю распоряженіе, чтобъ господинъ губернаторъ пообѣдалъ всласть. -- Вотъ это по моему! вскричалъ Санчо.-- Ну, будь что будетъ. Пусть мнѣ дадутъ поѣсть, и тогда хоть засыпьте меня дѣлами и тяжбами: я ихъ все рѣшу однимъ духомъ."

Мажордомъ сдержалъ слово, потому что считалъ безсовѣстнымъ убивать голодомъ такого скромнаго губернатора. Къ тому же онъ собирался покончить съ нимъ всѣ дѣла въ эту же ночь, сыгравъ съ нимъ послѣднюю штуку, которая была ему поручена.

Случилось такъ, что когда Санчо пообѣдалъ въ этотъ день противъ правилъ и афоризмовъ доктора Тиртеафуэры, за десертомъ въ столовую вошелъ курьеръ съ письмомъ отъ Донъ-Кихота къ губернатору. Санчо приказалъ секретарю прочитать его сперва про себя, а затѣмъ вслухъ, если онъ не найдетъ тамъ ничего секретнаго. Секретарь повиновался и, пробѣжавъ письмо, сказалъ: "Его можно прочитать вслухъ, ибо то, что пишетъ вашей милости Донъ-Кихотъ, заслуживаетъ быть выгравированнымъ золотыми буквами. Вотъ что онъ пишетъ:

Письмо отъ Донъ-Кихота Ламанчскаго къ Санчо Панса, губернатору острова Баратаріи.

"Въ то время какъ я ждалъ извѣстій о твоихъ безразсудствахъ и грубостяхъ, другъ Санчо, и получилъ вѣсти о твоемъ мудромъ поведеніи, за что особенно возблагодарилъ небо, которое умѣетъ возвышать бѣдняка изъ навоза, изъ дураковъ дѣлать умныхъ людей. Говорятъ, что ты управляешь, точно ты мужчина, и что ты мужчина, точно скотина, такъ смиренно ты держишься. Но я хочу обратить твое вниманіе, Санчо, что иной разъ можно и даже должно для поддержанія авторитета власти идти противъ сердечнаго смиренія; ибо внѣшность человѣка, возвышеннаго до важныхъ постовъ, должна соотвѣтствовать тому, чего эти посты требуютъ, а не тому, къ чему его склоняетъ природное смиреніе. Одѣвайся хорошо: разубранная палка не зовется уже палкой. Я не говорю, чтобъ ты носилъ драгоцѣнности и кружева или чтобы, будучи губернаторомъ, одѣвался по военному; а чтобъ ты надѣвалъ платье, подходящее къ твоему положенію, и чтобъ носилъ его опрятно и чисто. Чтобы заслужить любовь той мѣстности, которою ты управляешь, ты долженъ, между прочимъ, дѣлать двѣ вещи: во-первыхъ, быть ласковымъ и учтивымъ со всѣми, что я уже разъ говорилъ тебѣ; во-вторыхъ, заботиться о достаточномъ снабженіи жителей съѣстными припасами, потому что ничто такъ не утомляетъ сердца бѣдняка, какъ нужда и голодъ.

"Не издавай слишкомъ много правилъ и приказовъ, а когда издаешь, старайся, чтобъ они были хорошими, и въ особенности чтобъ ихъ соблюдали и исполняли, ибо приказы, которыхъ не соблюдаютъ, все равно, что не изданы; они показываютъ, что правитель, имѣвшій достаточно ума и власти для изданія ихъ, не обладаетъ ни силой, ни мужествомъ для ихъ проведенія. Законы, долженствующіе устрашать и остающіеся безъ примѣненія, уподобляются, наконецъ, чурбану, лягушечьему царю, котораго лягушки вначалѣ пугались, а подъ конецъ до того стали презирать, что даже садились на него.

"Будь матерью добродѣтелямъ и мачихой порокамъ. Не будь ни постоянно суровъ, ни постоянно благодушенъ, а выбирай середину между обѣими этими крайностями: въ этомъ и заключается главная мудрость. Посѣщай тюрьмы, мясныя лавки, рынки: присутствіе губернатора въ этихъ мѣстахъ чрезвычайно важно. Утѣшай арестантовъ, ожидающихъ скораго рѣшенія своихъ дѣлъ. Будь страшилищемъ для мясниковъ и скупщиковъ, чтобъ они не обвѣшивали покупателей. Остерегайся проявлять корыстолюбіе, жадность и пристрастіе въ женщинамъ, если они въ тебѣ есть, чего я не думаю, ибо стоитъ только твоимъ подчиненнымъ, особенно имѣющимъ въ тебѣ какое-нибудь дѣло, узнать твои слабости, какъ всѣ будутъ бить по этимъ струнамъ, пока не повергнутъ тебя въ пучину гибели. Читай и перечитывай, просматривай и пересматривай совѣты и наставленія, которые я тебѣ написалъ передъ тѣмъ, какъ ты уѣхалъ губернаторствовать: увидишь, что, слѣдуя имъ ты найдешь въ нихъ подмогу, которая дастъ тебѣ возможность переносить труды и препятствія, встрѣчаемые губернаторами. на каждомъ шагу. Пиши къ своимъ господамъ и высказывай имъ признательность, ибо неблагодарность есть дочь гордости и одинъ изъ величайшихъ въ мірѣ грѣховъ. Человѣкъ, признательный тѣнъ, которые дѣлаютъ ему добро, доказываетъ, что онъ будетъ признателенъ и Богу, отъ котораго получилъ и постоянно получаетъ столько милостей.

"Госпожа герцогиня отправила нарочнаго къ твоей женѣ Терезѣ Панса съ твоимъ охотничьимъ платьемъ и еще однимъ подаркомъ. Мы каждую минуту ждемъ отвѣта. Я былъ немного нездоровъ отъ царапинъ, которыя нанесла мнѣ кошка и отъ которыхъ не поздоровилось моему носу; но ничего серьезнаго не было: если есть чародѣи, преслѣдующіе меня, такъ есть и такіе, которые мнѣ покровительствуютъ. Сообщи мнѣ, принималъ ли какое-нибудь участіе въ дѣлѣ Трифальди сопровождающій тебя мажордомъ, какъ ты тогда заподозрилъ. Обо всемъ, что съ тобой случится, сообщай мнѣ, благо разстояніе между нами невелико. Впрочемъ, я намѣренъ скоро бросить эту праздную жизнь, въ которой я томлюсь, потому что не рожденъ для нея. Представляется дѣло, которое, кажется, вызоветъ немилость ко мнѣ герцога и герцогини. Хотя это и очень огорчаетъ меня, но это не бѣда, ибо я непремѣнно, непремѣнно долженъ исполнить скорѣе обязанности своей профессіи, чѣмъ думать объ ихъ удовольствій, сообразно съ поговоркой: Amiens Plato, sed magis arnica veritas, и говорю тебѣ эту латинскую поговорку потому, что думаю, что ты научился латыни съ тѣхъ поръ, какъ ты губернаторомъ. Поручаю тебя Богу, который да предохранитъ тебя отъ чьей бы то ни было жалости.

"Твой другъ
Донъ-Кихотъ Ламанчскій."

Санчо весьма внимательно выслушалъ письмо, которое всѣ слышавшіе чтеніе его хвалили, превозносили и называли чрезвычайно мудрымъ. Вставъ изъ-за стола, Санчо позвалъ секретаря и заперся съ нимъ въ своей комнатѣ, чтобъ немедленно отвѣтить на письмо своего господина Донъ-Кихота. Онъ велѣлъ секретарю писать, что онъ будетъ диктовать, не прибавляя и не убавляя ни слова. Тотъ повиновался и написалъ слѣдующее отвѣтное письмо:

Письмо Санчо Панса къ Донъ-Кихоту Ламанчскому.

Дѣла моя отымаютъ у меня столько времени, что я не успѣваю даже почесать у себя въ головѣ или остричь ногти: поэтому они такъ длинны, что да простятъ меня Господь. Я говорю это, господинъ души моей, чтобъ ваша милость не ужасались, что я до сихъ поръ не писалъ вамъ о хорошемъ или дурномъ положеніи моемъ въ этомъ губернаторствѣ, въ которомъ я голодаю больше, чѣмъ когда мы оба странствовали по лѣсамъ и пустынямъ.

"Герцогъ, мой господинъ, намедни писалъ мнѣ и сообщилъ, что нѣкіе шпіоны явились на этотъ островъ, чтобъ убить меня; но я до сихъ поръ не встрѣчалъ ни одного, кромѣ нѣкоего лѣкаря, которыя нанятъ здѣсь для того, чтобъ морить всѣхъ губернаторовъ, которые здѣсь правятъ. Его зовутъ докторъ Педро Рисіо, я родомъ онъ изъ Тиртеафуэры. Замѣтьте, что за имена, и не правъ ли я, что боюсь умереть отъ его руки. Этотъ лѣкарь самъ говоритъ отъ себя, что не лѣчитъ болѣзней, когда онѣ приходятъ, а предупреждаетъ ихъ, чтобъ онѣ не пришли. Всѣ его лѣкарства -- одна діэта, и еще такая діэта, которая доводятъ людей до такого состоянія, что кости торчатъ у нихъ изъ-подъ кожи -- точно худоба не худшее зло, чѣмъ лихорадка. Словомъ, онъ понемногу убиваетъ меня голодомъ, и я умираю отъ злобы, потому я надѣялся на это губернаторство, чтобы поѣсть сладко, попить славно и побаловать свое тѣло на простыняхъ изъ голландскаго полотна и пуховикахъ, а вмѣсто того мнѣ приходится поститься, какъ какому-нибудь пустыннику, а такъ какъ я дѣлаю это не по своей волѣ, такъ я думаю, что въ концѣ концовъ чортъ меня возьметъ.

"Я до сихъ поръ не получалъ ни доходовъ, ни подарковъ, и не понимаю, что это значитъ, потому что мнѣ говорили, что губернаторы, которые пріѣзжаютъ на этотъ островъ, стараются, еще прежде чѣмъ они пріѣдутъ, чтобъ жители дарили или одолжали имъ много денегъ, и что это въ обычаѣ у всѣхъ пріѣзжающихъ въ другія губернаторства, а также и въ это.

"Вчера вечеромъ, обходя островъ, я встрѣтилъ очень хорошенькую дѣвушку, одѣтую мужчиной, и ея брата, одѣтаго женщиной. Мой метръ-д'отель влюбился въ дѣвушку и выбралъ ее въ своемъ воображеніи себѣ въ жены, какъ онъ говоритъ. А я выбралъ молодого человѣка себѣ въ зятья. Сегодня мы поговоримъ о своихъ планахъ съ отцомъ молодыхъ людей, нѣкіимъ Діего де ла Льяна, гидальго и истиннымъ старымъ христіаниномъ.

"Я посѣщаю рынки, какъ совѣтуете мнѣ ваша милость. Вчера я встрѣтилъ торговку, продававшую свѣжіе орѣхи, и увидалъ, что она смѣшала четверикъ свѣжихъ орѣховъ съ четверикомъ старыхъ, пустыхъ и гнилыхъ. Я ковфисковалъ всѣ ея орѣхи въ пользу дѣтей христіанской школы, которыя сумѣютъ разобрать ихъ, и запретилъ ей на двѣ недѣли являться на рынокъ. Всѣ нашли, что я славно разсудилъ. Вы должны знать, ваша милость, что здѣсь ходитъ слухъ, что нѣтъ худшаго отродья, какъ рыночныя торговки, потому что всѣ онѣ безпутныя, безстыжія и бездушныя, и я вѣрю этому, судя по тѣмъ, которыхъ я видалъ въ другихъ мѣстахъ.

"Что госпожа герцогиня написала моей женѣ Терезѣ Панса и послала ей подарокъ, какъ говорите ваша милость, я очень доволенъ и постараюсь въ свое время и въ своемъ мѣстѣ поблагодаритъ ее за это. Пусть ваша милость отъ моего имени поцѣлуетъ ея руки и скажетъ ей, что я говорю, что она не въ дырявый мѣшокъ бросила свое благодѣяніе, какъ она увидитъ на дѣлѣ. Я не хотѣлъ бы, чтобъ ваша милость затѣяли ссоры и непріятности съ моими господами, герцогомъ и герцогиней; потому, если ваша милость поссоритесь съ ними, вся непріятность, навѣрное, падетъ на мою голову; къ тому же нехорошо, когда ваша милость даете мнѣ совѣты о благодарности, чтобъ ваша милость не были благодарны людямъ, отъ которыхъ вы видѣли столько милостей и которые такъ хорошо принимали васъ въ своемъ замкѣ.

"Что до кошачьихъ царапинъ, такъ я въ этомъ ничего не понимаю; но я полагаю, что это какая-нибудь злая штука, которую съ вашей милостью сыграли по обыкновенію злые волшебники -- вы мнѣ разскажете объ этомъ, когда мы свидимся. Я хотѣлъ бы послать что нибудь вашей милости, но не знаю, что послать, развѣ только клистирныя трубки, придѣланныя къ пузырямъ, которыя здѣсь чудесно дѣлаютъ. Но если это мѣсто останется за мной, я постараюсь послать вамъ чего-нибудь -- фалды или рукава {De haidag o de mangas. Оба эти слова имѣютъ двойной смыслъ: одно означаетъ фалды судейскаго платья и, кромѣ того, сборы, которые дѣлали губернаторы; другое значитъ рукава и, сверхъ того, подарки, которые дѣлались въ большіе годовые праздники, какъ въ Пасху и Рождество, и во время общественныхъ радостныхъ событій, какъ восшествіе на престолъ новаго короля. Отсюда и поговорка: Ваепаи son mangas despues de Pascuas.}. Въ случаѣ если жена моя Тереза Панса напишетъ мнѣ, заплатите, пожалуйста, за письмо и перешлите его мнѣ, потому мнѣ очень хочется узнать, что дѣлается у насъ дома, что жена и что дѣти. Затѣмъ да избавитъ Господь вашу милость отъ злонамѣренныхъ волшебниковъ и да дастъ мнѣ въ мирѣ и здоровьи кончить мое губернаторство, въ чемъ я сомнѣваюсь, потому что думаю оставить его вмѣстѣ съ жизнью, судя по тому, какъ со мной обращается докторъ Педро Ресіо.

"Слуга вашей милости,
"Санчо Панса, губернаторъ."

Секретарь запечаталъ письмо и сейчасъ же отправилъ его съ курьеромъ; затѣмъ мистификаторы Санчо рѣшили между собой, какъ изгнать его изъ губернаторства. Санчо провелъ этотъ день въ распоряженіяхъ относительно лучшаго управленія тѣмъ, что онъ считалъ островомъ. Онъ приказалъ, чтобъ въ его владѣніяхъ не было скупщиковъ съѣстныхъ припасовъ и чтобъ вино свободно ввозилось отовсюду, только съ обязательствомъ показывать мѣсто происхожденія его, чтобъ можно было опредѣлять цѣны по его качеству и наименованію; къ этому онъ прибавилъ, что кто будетъ подмѣшивать къ пиву воду или подмѣнять его названіе, того будутъ казнить смертью за это преступленіе. Онъ понизилъ цѣны на всякаго рода обувь, особенно за башмаки, потому что ему казалось, что они черезчуръ вздорожали {Одинъ экономистъ временъ Сервантеса говоритъ: "Въ то время какъ зерновый хлѣбъ продавался въ прошедшіе года въ Сеговіи на вѣсъ золота, какъ цѣны квартиръ возвысились до небесъ, и какъ тоже самое было и въ другихъ городахъ, пара башмаковъ на двойной подошвѣ стоила три реала, а въ Мадридѣ -- четыре. Теперь же за нихъ нагло запрашиваютъ по семи реаловъ и не уступаютъ дешевле шести съ половиной. Страшно подумать, до чего это можетъ дойти". (Mon. de la Bibl Royale.-- Code 156, f. 64).}. Онъ назначилъ таксу для жалованья прислугѣ, при опредѣленіи котораго не было удержу корыстолюбію. Онъ назначилъ строгое наѵазаніе тѣмъ, кто будетъ пѣть непристойныя пѣсни днемъ или ночью. Онъ приказалъ, чтобъ слѣпые не пѣли о чудесахъ, если у нихъ нѣтъ свидѣтельствъ объ истинности этихъ чудесъ, потому что ему казалось, что большая часть чудесъ, о которыхъ поютъ слѣпые, вымышлены въ ущербъ истиннымъ чудесамъ. Онъ назначилъ альгвазила для бѣдныхъ, но не для того, чтобъ ихъ преслѣдовать, а чтобъ только разслѣдовать, дѣйствительно ли они бѣдны; потому что подъ прикрытіемъ ложныхъ анпутацій или подложныхъ ранъ часто скрываются вороватые руки и пьяные желудки. Словомъ, онъ сдѣлалъ такія хорошія распоряженія, что его законы и понынѣ еще дѣйствуютъ въ той мѣстности водъ названіемъ: Установленія великаго Санчо Панса.

ГЛАВА LII.

Въ которой разсказывается приключеніе второй дуэньи Долориды или Скорбящей, настоящее имя которой донья Родригесъ.

Сидъ Гамедъ повѣствуетъ, что Донъ-Кихотъ, выздоровѣвъ отъ своихъ царапинъ, нашелъ, что жизнь, которую онъ ведетъ въ замкѣ, совершенно противорѣчитъ уставу рыцарства, къ которому онъ принадлежитъ; поэтому онъ рѣшилъ распрощаться съ герцогомъ и герцогиней и отправиться въ Сарагоссу; тамъ уже приближались празднества, на которыхъ онъ намѣревался добиться доспѣховъ, награды побѣдителю. Однажды, когда онъ, сидя за столомъ со своими хозяевами, началъ приводить въ исполненіе свое намѣреніе, прося у нихъ позволенія уѣхать, въ дверь столовой вдругъ вошли двѣ женщины, какъ стало извѣстно впослѣдствіи,-- съ головы до нотъ одѣтыя въ черное. Одна изъ нихъ, подойдя къ Донъ-Кихоту, бросилась къ его ногамъ, и распростершись на полу и прижавшись губами къ стопамъ рыцаря, стала такъ жалобно, глубоко и скорбно вздыхать, что смутила умы всѣхъ видѣвшихъ и слышавшихъ ее. Хотя герцогу и герцогинѣ и пришло въ голову, что это прислуга ихъ вздумала сыграть какую-нибудь штуку съ Донъ-Кихотомъ, но видя, какъ естественно эта женщина вздыхала, плакала и стонала, они сами стали въ тупикъ, пока тронутый Донъ-Кихотъ не поднялъ не съ пола и не заставилъ ее поднять вуаль, закрывавшій ея омоченное слезами лицо. Она повиновалась и показала то, чего никто не могъ ожидать: лицо доньи Родригесъ, дуэньи герцогини; другая же женщина въ траурѣ оказалась ея дочерью, той самой, которую соблазнилъ сынъ богатаго земледѣльца. Всѣ знавшіе дуэнью были поражены, и всѣхъ болѣе ея господа, потому что, хотя они и считали ее довольно тупоголовой, но не думали, чтобъ она была такъ глупа, чтобы рѣшиться на такія безразсудства.

Донья Родригесъ, обратившись въ герцогу и герцогинѣ, сказала имъ смиреннымъ тономъ: "Да позволятъ мнѣ ваши свѣтлости немножко поговорить съ этимъ рыцаремъ, потому что это необходимо, чтобъ я могла счастливо покончитъ дѣло, въ которое вовлекла меня наглость подлаго злодѣя". Герцогъ отвѣтилъ, что позволяетъ и что она можетъ говорить съ господиномъ Донъ-Кихотомъ обо всемъ, что ей угодно. Тогда она, обративъ взоры и рѣчь къ Донъ-Кихоту, сказала: "Прошло уже нѣсколько дней, доблестный рыцарь, какъ я повѣдала вамъ объ оскорбленіи и вѣроломствѣ, съ которымъ поступилъ одинъ злой крестьянинъ съ моей дорогой, любимой дочерью, присутствующей здѣсь несчастной дѣвушкой. Вы обѣщали мнѣ взяться за ея дѣло и поправить причиненное ей зло. Теперь до моего свѣдѣнія дошло, что вы собираетесь уѣхать изъ этого замка въ поискахъ за приключеніями, которыя Богу угодно будетъ вамъ послать. Поэтому я хотѣла бы, чтобы вы, прежде чѣмъ пуститесь въ дорогу, сдѣлали вызовъ этому неотесанному мужику и заставили бы его жениться на моей дочери во исполненіе обѣщанія, которое онъ далъ ей до обезчещенія ея, что онъ будетъ ея мужемъ. Думать, чтобы герцогъ, мой господинъ, оказалъ мнѣ провосудіе, все равно, что ждать грушъ отъ вяза, по причинѣ того обстоятельства, о которомъ я уже откровенно разсказала вашей милости. Затѣмъ, да пошлетъ вамъ Господь добраго здоровья и да не покинетъ Онъ насъ, мою дочь и меня."

На эти слова Донъ-Кихотъ отвѣчалъ весьма серьезно и горячо: "Добрая дуэнья, сдержите свои слезы или, лучше сказать, осушите ихъ и не расточайте вздоховъ. Я беру на себя возмѣщеніе, подобающее вашей дочери, которая бы лучше сдѣлала, еслибъ не такъ легко вѣрила обѣщаніямъ влюбленныхъ, которыя обыкновенно очень легко дѣлаются и очень трудно выполняются. И такъ, съ разрѣшенія моего господина герцога, я сейчасъ же отправлюсь разыскивать этого извращеннаго малаго, отыщу его, вызову и убью, въ случаѣ если онъ откажется сдержать свое слово; потому что первая обязанность моего призванія состоитъ въ томъ, чтобы прощать смиренныхъ и карать надменныхъ, т. е. помогать несчастнымъ и повергать въ прахъ обидчиковъ.-- Вашей милости не зачѣмъ,-- вмѣшался герцогъ,-- разыскивать мошенника, на котораго жалуется эта добрая дуэнья, и не зачѣмъ спрашивать у меня позволенія, чтобъ дѣлать ему вызовъ. Я считаю и признаю его вызваннымъ и берусь самъ передать ему вызовъ и заставить принять его, для того чтобъ онъ самъ явился въ этотъ замокъ дать отвѣтъ; и я предоставлю какъ обоимъ полную свободу и безопасность дѣйствій, съ соблюденіемъ всѣхъ условій, которыя должны быть соблюдаемы въ такихъ случаяхъ, и съ оказаніемъ справедливости каждому изъ васъ, какъ подобаетъ правителямъ, дающимъ мѣсто для поединковъ въ предѣлахъ своихъ владѣній.-- Съ этой охранительной грамотой и съ позволенія вашего величія,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- я заранѣе предупреждаю, что отказываюсь на этотъ разъ отъ привилегій дворянства и принижаюсь и приравниваюсь къ простому происхожденію обидчика, дѣлаюсь равнымъ ему и признаю его достойнымъ драться со мной. И такъ, хотя его здѣсь и нѣтъ, я вызываю и призываю его въ виду того, что онъ дурно поступилъ, обманувъ эту бѣдную дѣвушку, которая была дѣвственницей, а теперь по его винѣ перестала быть ею, и съ тѣмъ, чтобъ онъ сдержалъ данное ей слово сдѣлаться ея законнымъ супругомъ или чтобъ умеръ на поединкѣ." И, снявъ перчатку съ одной изъ своихъ рукъ, онъ кинулъ ее на середину комнаты. Герцогъ поднялъ ее, повторяя, что отъ имени своего вассала принимаетъ вызовъ и назначаетъ поединокъ на шестой день, мѣстомъ поединка площадку передъ замкомъ, а оружіемъ то, что обыкновенно употребляютъ рыцари: копье, щитъ, кольчугу и все остальное, должнымъ образомъ осмотрѣнное секундантами, безъ обмана, подлога или какого-либо талисмана. "Но прежде всего,-- прибавилъ герцогъ,-- нужно, чтобъ эта добрая дуэнья и эта мнимая дѣвственница передали право на свое дѣло господину Донъ-Кихоту, а иначе ничего нельзя будетъ сдѣлать, и вызовъ будетъ недѣйствителенъ.-- Я передаю,-- отвѣтила дуэнья.-- И я тоже,-- прибавила ея дочь, заплаканная, пристыженная и смущенная.

Когда заявленія эти сдѣланы были въ должной формѣ, обѣ просительницы въ траурѣ удалились, а герцогъ сталъ думать о томъ, что слѣдуетъ предпринять въ подобномъ случаѣ. герцогиня отдала приказаніе, чтобъ съ дуэньей и ея дочерью отнынѣ обращались, не какъ съ ея служанками, а какъ съ дамами искательницами приключеній, явившимися къ ней просить правосудія. Имъ дали отдѣльное помѣщеніе и стали прислуживать имъ, какъ чужестранцамъ, къ великому изумленію остальныхъ камеристокъ, недоумѣвавшихъ, до чего дойдетъ наглое чудачество доньи Родригесъ и ея безразсудной дочери.

Въ это время, въ довершеніе удовольствія хозяевъ и для доставленія хорошаго дессерта послѣ обѣда въ столовую вдругъ явился пажъ, возившій письма и подарки Терезѣ Панса, женѣ губернатора Санчо Панса. Его приходъ чрезвычайно обрадовалъ герцога и герцогиню, жаждавшихъ узнать, что съ нимъ произошло во время его поѣздки. Они стали его тутъ же разспрашивать, но пажъ отвѣтилъ, что не можетъ разсказывать при такой публикѣ и что въ немногихъ словахъ всего не перескажешь, поэтому пусть ихъ свѣтлости оставятъ это дѣло до болѣе интимнаго разговора, а пока они могутъ развлечься вотъ этими письмами, которыя онъ имъ привезъ. И, вынувъ изъ-за пазухи два письма, онъ передалъ ихъ герцогинѣ. На одномъ изъ нихъ былъ такой адресъ: "Письмо къ госпожѣ герцогинѣ такой-то не знаю откуда", а на другомъ: "Моему мужу Санчо Панса, губернатору острова Баратаріи, которому да пошлетъ Господь больше лѣтъ жизни, чѣмъ мнѣ".

Горя нетерпѣніемъ прочитать свое письмо, герцогиня сейчасъ же распечатала его и пробѣжала сначала про себя; потомъ, видя, что его можно читать вслухъ, такъ чтобъ герцогъ я другіе присутствующіе могли его слышать, она прочитала слѣдующее:

Письмо Терезы Панса къ герцогинѣ.

"Моя милая барыня, письмо, которое ваше величіе мнѣ написали, доставило мнѣ много радости. Потому что я, право, давно уже желала получить его. Коралловое ожерелье хорошая и красивая вещица, а охотничій нарядъ моего мужа хоть куда. То, что ваша свѣтлость сдѣлали губернаторомъ моего мужа Санчо, обрадовало всю деревню, хотя никто и не вѣритъ этому, особенно священникъ, цирюльникъ дядя Николай и баккалавръ Самсонъ Карраско. Но мнѣ нѣтъ до этого никакого дѣла, потому, лишь бы все было такъ, какъ есть, всякій можетъ болтать все, что ему угодно. Впрочемъ, сказать по правдѣ, не будь коралловъ и платья, я и сама не повѣрила бы этому, потому здѣсь всѣ считаютъ моего мужа за толстую скотину и не могутъ себѣ представить, для какого такого губернаторства онъ можетъ годиться, если не для управленія стадомъ козъ. Да поможетъ и направитъ его Богъ, который видитъ, когда Его дѣти нуждаются въ Немъ. Что до меня, дорогая дама души моей, такъ я рѣшилась, съ позволенія вашей милости, впустять, какъ говорится, счастье въ домъ, т. е. отправиться ко двору въ каретѣ, чтобъ глаза лопнули у тысячи моихъ завистницъ. Поэтому умоляю вашу свѣтлость посовѣтовать моему мужу послать мнѣ немножко деньжонокъ, только чтобы было больше, чѣмъ ничего, потому при дворѣ расходы большіе: тамъ хлѣбъ стоитъ цѣлый реалъ_{ а говядина тридцать мараведисовъ фунтъ -- просто ужасъ! Если онъ не хочетъ, чтобъ я туда поѣхала, такъ пусть скорѣе дастъ мнѣ звать, потому меня такъ и подмываетъ пуститься въ дорогу. Мои друзья и сосѣди говорятъ мнѣ, что если мы съ дочкой явимся ко двору разодѣтыя и разфранченныя, такъ мой мужъ станетъ больше извѣстенъ благодаря мнѣ, чѣмъ я благодаря ему. Потому многіе будутъ спрашивать: "Кто эти дамы въ каретѣ?" А одинъ изъ моихъ лакеевъ будетъ отвѣчать: "Это жена и дочь Санчо Паиса, губернатора острова Баратаріи". Такимъ образомъ Санчо станетъ извѣстенъ, а меня будутъ превозносить -- и въ Римъ за всѣмъ! {Очень употребительное выраженіе въ тѣ времена, когда Римъ раздавалъ милости и отпущенія.} Я очевь огорчаюсь, какъ только можно огорчаться, что въ этомъ году не было у насъ урожая желудей. Все таки посылаю вашему высочеству около получетверика, которые я сама ходила въ лѣсъ собирать и выбирать одинъ въ одному. Большихъ я не нашла, а мнѣ хотѣлось бы, чтобъ они были съ страусово яйцо.

"Не забывайте, ваша пресвѣтлость, писать мнѣ: я постараюсь вамъ отвѣчать и извѣщать васъ о моемъ здоровьѣ и обо всемъ, что случится въ деревнѣ, гдѣ я буду молить нашего Господа Бога, чтобъ Онъ сохралялъ ваше величіе и не забылъ меня. Моя дочь Санча и мой сынъ цѣлуютъ ручки у вашей милости.

"Та, которая больше желаетъ увидѣть нашу милость, чѣмъ писать вамъ.

"Ваша слуга
Тереза Панса."

Всѣмъ доставило большое удовольствіе чтеніе письма Терезы Панса, и особенно герцогу и герцогинѣ; послѣдняя спросила у Донъ-Кихота совѣта, не распечатать ли письмо къ губернатору, такъ какъ оно должно быть въ высшей степени интересно. Донъ-Кихотъ отвѣтилъ, что ради удовольствія всей компаніи самъ распечатаетъ его, что и исполнилъ, и оно оказалось слѣдующаго содержанія:

Письмо Терезы Панса къ ея мужу Санчо Панса.

"Я получила твое письмо, мой Санчо, душа моя, и божусь тебѣ, какъ вѣрная католичка, что я была на волосокъ отъ того, чтобъ помѣшаться отъ радости. Видишь ли, батюшка, когда я услыхала, что ты губернаторъ, я чуть не умерла на мѣстѣ отъ неожиданности, потому ты знаешь, что говорятъ, что неожиданная радость такъ же убиваетъ, какъ большое горе. А что до твоей дочери Санчики, такъ она даже замочила свою юбку и не замѣтила этого, и все только отъ радости. У меня передъ глазами было платье, которое ты мнѣ прислалъ, а на ней коралловое ожерелье, которое прислала мнѣ госпожа герцогиня, а въ рукахъ письма и тутъ же посланецъ,-- и все-таки мнѣ казалось, что всѣ, что я вижу я слышу, одинъ сонъ, потому кто бы повѣрилъ, что пастухъ козъ можетъ стать губернаторомъ острововъ? Ты знаешь, другъ, что моя мать говорила, что вѣкъ живи, вѣкъ учись. Я говорю это потому, что надѣюсь увидать еще больше, если дольше проживу: я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не увижу тебя сборщикомъ пошлинъ или податей, потому это такія должности, что, хотя тѣ, которые дурно поступаютъ на нихъ, и попадаютъ къ чорту въ лапы, но въ концѣ концовъ тутъ можно зашибить деньгу. Госпожа герцогиня разскажетъ тебѣ, что мнѣ хочется поѣхать ко двору. Подумай объ этомъ хорошенько и сообщи, какъ ты рѣшишь: я постараюсь сдѣлать тебѣ тамъ честь, прогуливаясь въ каретѣ.

"Священникъ, цирюльникъ, баккалавръ и даже причетникъ не хотѣлъ вѣрить, что ты губернаторъ: они говорятъ, что все это однѣ выдумки, волшебство, какъ все у твоего господина Донъ-Кихота. Самсонъ еще говоритъ, что поѣдетъ къ тебѣ, чтобъ выбить у тебя изъ головы губернаторство и вырвать изъ мозга Донъ-Кихота безуміе. А я только посмѣиваюсь я посматриваю на коралловое ожерелье и снимаю мѣрку для платья, которое буду шить нашей дочери изъ твоего платья. Я послала госпожѣ герцогинѣ нѣсколько желудей, и мнѣ хотѣлось бы, чтобъ они были золотые. Пришли мнѣ жемчужныхъ ожерелій, если они въ модѣ на твоемъ островѣ. Вотъ деревенскія новости: Барруэка выдала свою дочь за какого-то плохенькаго живописца, который пріѣхалъ къ намъ рисовать, что встрѣтится. Деревенскій совѣтъ поручилъ ему нарисовать гербъ его величества на двери общиннаго дома; онъ запросилъ два золотыхъ, которые ему заплатили впередъ, потомъ проработалъ восемь дней и въ концѣ концовъ ничего не нарисовалъ, тогда онъ сказалъ, что никакъ не сладитъ со столькими мелочами. Деньги онъ возвратилъ, а все-таки женился, какъ порядочный рабочій. Да и то правда: онъ уже бросилъ кисть и взялся за заступъ и гоголемъ ходитъ по полю. Сынъ Педро Лобо постригся въ монахи, чтобы стать священникомъ. Мингилья, внучка Минго Сильнаго, съ нимъ прежде якшалась и теперь затѣяла съ нимъ тяжбу, потому что онъ далъ ей слово жениться на ней. Злые языки даже говорятъ, что она отъ него забеременѣла, но онъ и руками и ногами отмахивается отъ этого. Въ нынѣшнемъ году не уродилась маслина, и во всей деревнѣ не найдешь ни капли уксусу. Тутъ прошла рота солдатъ и мимоходомъ увела съ собой трехъ дѣвокъ. Я не скажу тебѣ, кто онѣ: можетъ быть, онѣ и вернутся, и найдутся люди, которые возьмутъ ихъ въ жены, хорошими или дурными. Санчика дѣлаетъ сѣти и зарабатываетъ въ день кромѣ расходовъ по восьми мараведисовъ. Она бросаетъ эти деньги въ копилку, чтобы скопить себѣ приданое; но теперь, когда она дочь губернатора, ты самъ дашь ей приданое, и ей не зачѣмъ работать, чтобъ копить деньги. Источникъ у насъ высохъ, а въ висѣлицу ударилъ громъ: да постигнетъ та же участь всѣ висѣлицы! жду отвѣта на это письмо и рѣшенія о моемъ отъѣздѣ во двору. Затѣмъ да хранитъ тебя Богъ дольше, чѣмъ меня, или хоть столько же, а то и не хотѣла бы оставить тебя безъ себя на этомъ свѣтѣ.

"Твоя жена Тереза Павса."

Всѣ нашли, что письма заслуживаютъ похвалъ, смѣха, уваженія и почтенія. Чтобъ завершить веселье всей компаніи, въ эту минуту прибылъ курьеръ, привезшій письмо отъ Санчо Панса къ Донъ-Кихоту, и письмо это также прочитано было вслухъ; однако, оно вызвало сомнѣніе въ глупости Санчо. Герцогиня удалилась, чтобъ разспросить пажа, что съ нимъ произошло въ деревнѣ Санчо, и пажъ подробнѣйшимъ образомъ разсказалъ ей все, не опустивъ ни одной мелочи. Онъ передалъ герцогинѣ желуди и, кромѣ того, сыръ, который Тереза прибавила къ подарку, потому что онъ былъ такъ хорошъ, что съ нимъ не могли сравняться даже трончонскіе сыры. Герцогиня съ величайшимъ удовольствіемъ приняла его, и мы оставимъ ее съ ея радостью, чтобы разсказать, какъ кончилось губернаторство великаго Санчо Панса, цвѣта и зеркала всѣхъ губернаторовъ острововъ.

0x01 graphic

ГЛАВА LIII.

Объ ужасномъ концѣ и непріятномъ заключеніи губернаторства Санчо Панса.

Вѣрить, что на этомъ свѣтѣ всѣ навсегда остается въ одномъ состояніи, значитъ вѣрить въ невозможное. Напротивъ, можно сказать, что все здѣсь идетъ кругомъ, т. е. смѣняется: за весной слѣдуетъ лѣто, за лѣтомъ осень, за осенью зима, а за зимой весна, и время постоянно вращается на этомъ колесѣ. Только жизнь человѣческая идетъ въ концу, болѣе легкая, чѣмъ время, и безъ надежды на возобновленіе, кромѣ какъ въ другой жизни, которой нѣтъ предѣла. Вотъ что говоритъ Сидъ Гамедъ, магометанскій философъ, потому что въ концѣ концовъ вопросъ о быстротечности и непрочности здѣшней жизни и о вѣчности будущей жизни очень хорошо понимаютъ люди, не просвѣщенные свѣтомъ вѣры, а одаренные однимъ природнымъ умомъ. Но въ этомъ мѣстѣ нашъ авторъ говоритъ такъ во поводу быстроты, съ которою губернаторство Санчо сгинуло, разрушилось, уничтожилось, погибло во мракѣ и дымѣ.

Въ седьмую ночь дней своего губернаторства Санчо лежалъ въ постели, подкрѣпленный не хлѣбомъ и виномъ, а произнесенными приговорами, данными имъ совѣтами, изданіемъ уставовъ и утвержденіемъ различныхъ правилъ. Только что сонъ сталъ смежать его вѣки вопреки голоду, какъ вдругъ до него донесся такой шумъ отъ звона колоколовъ и криковъ, что можно было подумать, что весь островъ рушится. Онъ сѣлъ на постели и сталъ прислушиваться, чтобы угадать, что могло послужить причиною такого сильнаго шума. Однако онъ не только не понялъ ничего, но къ шуму голосовъ и колоколовъ тотчасъ присоединился громъ безчисленнаго множества барабановъ и трубъ. Весь въ тревогѣ и страхѣ, онъ соскочилъ на землю, всунулъ ноги въ туфли вслѣдствіе сырости почвы, и не надѣвая на себя ни халата, ни чего-нибудь такого, что бы его напоминало, онъ бросился къ двери своей комнаты. Въ то же время онъ увидалъ, что по коридору идутъ съ зажженными факелами и обнаженными саблями болѣе двадцати человѣкъ, громко крича: "Къ оружію, къ оружію, господинъ губернаторъ! Къ оружію! Несмѣтная непріятельская сила проникла на островъ, и мы погибнемъ, если вамъ не поможетъ ваше искусство и ваша храбрость." Съ шумомъ и яростью подошли они къ мѣсту, гдѣ находился Санчо, болѣе мертвый нежели живой ото всего видѣннаго и слышаннаго. Когда они приблизились, одинъ изъ нихъ сказалъ ему: "Если ваша свѣтлость не хотите погибнуть и погубить весь островъ, то вооружитесь скорѣе." Что-же мнѣ дѣлать, чтобъ вооружиться? -- спросилъ Санчо.-- Да я что я понимаю въ дѣлѣ оружія и помощи? эти дѣла было бы лучше предоставить моему господину Донъ-Кихоту, который устроитъ все однимъ мановеніемъ руки и выпутаетъ насъ изъ этого дѣла. А я, грѣшный, въ этихъ штукахъ ничего не понимаю.-- Эй, господинъ губернаторъ,-- вскричалъ другой,-- что за хладнокровіе? Вооружитесь поскорѣе: вѣдь мы вамъ принесли наступательное и оборонительное оружіе. покажитесь на площади и будьте нашимъ вождемъ и нашимъ капитаномъ, потому что вы, какъ нашъ губернаторъ, по праву должны быть нашимъ руководителемъ. -- Ну, такъ пусть меня вооружатъ, и въ добрый часъ!" вскричалъ Санчо.

Принесли два большихъ панцыря, которыми запаслись эти люди, и привязали ихъ ему прямо на рубашку, одинъ панцырь впереди, а другой сзади, не давъ ему надѣть ничего другого изъ одежды. Его заставили продѣть руки въ отверстія, которыя были продѣланы въ панцыряхъ, и такъ крѣпко связали веревками, что онъ оказался между двумя досками точно въ тискахъ, прямой, какъ веретено, и не въ состояніи ни двинуться на шагъ, ни согнуть колѣнъ. Ему дали въ руки копье, на которое онъ оперся, потому что не могъ стоять. Нарядивъ его такимъ образомъ, ему сказали, чтобъ онъ пошелъ впередъ, чтобъ руководить и одушевлять всѣхъ, увѣряя, что, пока онъ будетъ компасомъ, звѣздой и фонаремъ, дѣла будутъ идти хорошо. "Да какъ же, чортъ возьми, мнѣ, несчастному, ходить? -- возразилъ Санчо,-- когда я не могу даже согнуть колѣнъ, закованный въ эти доски, которыя въѣлись въ мое тѣло? Меня въ пору понести на рукахъ и поставить или положить въ какомъ-нибудь подземельѣ крѣпости, которое я и стану защищать или этимъ копьемъ, или своимъ тѣломъ. -- Ну же, господинъ губернаторъ,-- сказалъ кто-то: -- вамъ больше страхъ мѣшаетъ идти, чѣмъ доски. Двигайтесь и дѣлу конецъ, потому что уже поздно: непріятель умножается, крики усиливаются и опасность растетъ."

При этихъ увѣщаніяхъ и упрекахъ бѣдный губернаторъ попытался двинуться; но эта попытка кончилась для него такимъ тяжкимъ паденіемъ во весь ростъ, что ему казалось, что онъ разбился въ куски. Онъ остался на землѣ, какъ черепаха въ своей раковинѣ или какъ барка на мели. Видя его паденіе, это насмѣшливое отродье нисколько не пожалѣло его, напротивъ, погасивъ факелы, они стали кричать, что есть духу, призывать къ оружію, ходить взадъ и впередъ черезъ распростертаго Санчо и такъ колотить саблями его панцырь, что, не скрючься онъ такъ, чтобы голова тоже спряталась подъ панцырь, былъ бы капутъ несчастному губернатору, который, валяясь въ своей узкой тюрьмѣ, обливался кровавымъ дотомъ и искренно молилъ Бога спасти его отъ такой опасности. Одни спотыкались объ него, другіе падали; нашелся и такой, который влѣзъ къ нему на спину, нѣсколько времени оставался на ней и командовалъ оттуда, какъ съ возвышенія, войсками выкрикивая: "Наши сюда! Непріятель стрѣляетъ оттуда! Охраняйте эту брешь!. Заприте эти ворота! Заградите ту лѣстницу! Принесите горшки со смолой, дегтю, вару, котлы съ кипящимъ масломъ! Завалите улицы матрасами." Словомъ, онъ перечислилъ одно за другимъ всѣ военныя орудія и машины, которыми обыкновенно защищаютъ городъ противъ штурма. Что касается несчастнаго Санчо, который, лежа подъ ногами толпы, слышалъ и мучился всѣмъ этимъ, то онъ бормоталъ сквозь зубы: "О, если бы Господь помогъ, чтобъ островъ этотъ былъ уже взятъ, и чтобъ я уже видѣлъ себя или мертвымъ, или освобожденнымъ отъ муки." Небо услышало его молитву, и до ушей ею донеслись совершенно неожиданно голоса, кричавшіе: "Побѣда! побѣда! Непріятель отступаетъ. Ну, господинъ губернаторъ, вставайте; насладитесь побѣдой и распредѣлите добычу, отнятую у непріятеля доблестью этой непобѣдимой руки! -- Пусть меня подымутъ", отвѣтилъ слабымъ голосомъ страдалецъ Санчо. Ему помогли подняться, и онъ, очутившись на ногахъ, сказалъ: "Я согласенъ, чтобы мнѣ пригвоздили ко лбу непріятеля, котораго я побѣдилъ. Не хочу распредѣлять добычи отъ непріятеля, а только прошу и умоляю какого-нибудь друга, если только у меня еще остался другъ, дать мнѣ каплю вина, потому что у меня все пересохло внутри, и вытереть мнѣ потъ, которымъ я истекаю." Его вытерли, принесли вина и развязали панцыри; онъ сѣлъ на свою постель и въ ту же минуту лишился чувствъ отъ страха, тревогъ и страданій, которые перенесъ.

Мистификаторы уже начали-было раскаиваться, что такъ далеко завели игру, но Санчо, придя въ себя, успокоилъ страхъ, испытанный ими при его обморокѣ. Онъ спросилъ, который часъ; ему отвѣтили, что начинаетъ разсвѣтать. Онъ замолчалъ и, не говоря ни слова, сталъ одѣваться, все время храня молчаніе. Присутствующіе не мѣшали ему, ожидая, чѣмъ кончится это поспѣшное одѣваніе. Наконецъ, онъ одѣлся и медленно (онъ былъ слишкомъ разбитъ, чтобъ ходить быстро) дошелъ до конюшни, куда послѣдовали за нимъ и всѣ присутствовавшіе. онъ подошелъ къ ослу, обнялъ его, поцѣловалъ въ лобъ и сказалъ со слезами на глазахъ: "Поди сюда, мой товарищъ, мой другъ, помогающій мнѣ переносить всѣ мои труды и нужды. Когда я жилъ съ тобой въ мирѣ, когда у меня не было другихъ заботъ, кромѣ починки твоей упряжи и доставленія пищи твоему хорошенькому тѣльцу, всѣ мои часы, дни и годы были счастливы. А съ той поры, какъ я тебя покинулъ, какъ я вознесся на крыльяхъ тщеславія и гордости, въ душу мою вселились тысяча бѣдствій, тысяча страданій и четыре тысячи тревогъ." Говоря эти слова, Санчо сѣдлалъ своего осла, а всѣ кругомъ молчали. Осѣдлавъ осла, онъ съ трудомъ взобрался къ нему за спину и, обращаясь къ мажордому, секретарю, метръ-д'отелю и доктору Педро Ресіо, а также къ толпѣ другихъ присутствовавшихъ, сказалъ: "Дайте дорогу, господа, и дайте мнѣ вернуться къ моей прежней свободѣ; дайте мнѣ вернуться къ моей прежней жизни, чтобъ воскреснуть отъ настоящей моей смерти. Я не рожденъ быть губернаторомъ и защищать острова и города отъ непріятелей, которымъ вздумается аттаковать ихъ. Я умѣю лучше владѣть заступомъ, управлять плугомъ и подрѣзать виноградникъ, чѣмъ издавать законы или защищать провинціи и королевства. Мѣсто святого Петра -- въ Римѣ, т. е. всякій на своемъ мѣстѣ, когда занимается дѣломъ, для котораго рожденъ. Коса мнѣ больше по рукѣ, чѣмъ губернаторскій жезлъ. Мнѣ пріятнѣе насыщаться луковымъ супомъ, чѣмъ подвергаться кознямъ наглаго врача, морящаго меня голодомъ; мнѣ пріятнѣе спать лѣтомъ подъ тѣнью дуба и одѣваться зимою въ волосяной плащъ, сохраняя свою свободу, чѣмъ спать съ губернаторскими тревогами на простыняхъ изъ голландскаго полотна и носить соболя. Желаю вашимъ милостямъ добраго вечера и прошу васъ передать герцогу, моему господину, что голъ я родился, голъ и остаюсь, не проигравъ и не выигравъ, т. е. безъ одного обола я вступилъ въ это губернаторство и безъ обола ухожу изъ него, въ противность тому, что дѣлаютъ губернаторы другихъ острововъ. Посторонитесь и дайте мнѣ проѣхать: я поѣду смазать свои бока, потому что они у меня совсѣмъ разбиты, благодаря непріятелямъ, которые сегодня ночью прогуливались во моему животу. -- Не дѣлайте этого, господинъ губернаторъ,-- вскричалъ докторъ Ресіо.-- Я дамъ вашей милости напитокъ противъ паденій и ушибовъ, который сейчасъ же вернетъ вамъ прежнее здоровье и силу. Что же касается пищи, такъ обѣщаю вашей милости исправиться и давать вамъ ѣсть вволю всего, что вамъ будетъ угодно. -- Слишкомъ поздно ты пищишь {Tarde pioche (вмѣсто piaste) -- поговорка, происхожденіе которой слѣдующее: разсказываютъ, что одинъ студентъ, ѣвшій яйца въ смятку, между прочимъ съѣлъ одно до того несвѣжее, что въ немъ уже образовался цыпленокъ. Слыша, что цыпленокъ этотъ запищалъ, проходя черезъ его горло, онъ преспокойно и пресерьезно сказалъ: "Слишкомъ поздно ты пищишь."},-- отвѣтилъ Санчо: -- Я такъ же останусь, какъ сдѣлаюсь туркомъ. Ни, ни! Опять то же самое -- слуга покорный! Ей Богу, у меня столько же охоты удержать это губернаторство или взять на себя другое, хотя бы мнѣ преподнесли его между двумя блюдами, какъ безъ крыльевъ полетѣть на небо. Я изъ семьи Панса, которые всѣ чертовски упрямы, и разъ они сказали нѣтъ, нѣтъ и будетъ, наперекоръ всему свѣту {Непереводимый каламбуръ: nones -- нечетные или нѣтъ во множественномъ числѣ и pares -- четные.}. Я оставляю въ этой конюшнѣ муравьиныя крылья, поднявшія меня на воздухъ, чтобъ меня заклевали птицы {Намекъ на пословицу: У муравья выросли крылья, а птицы его съѣли".}. Спустимся снова на землю, чтобъ ходить по ней твердой ногой; и если мы не будемъ носить башмаковъ изъ стеганаго сафьяна, у насъ будутъ все-таки лапти {Alpargatas, обычная обувь испанскихъ крестьянъ.}. Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ и по одежкѣ протягивай ножки, и дайте мнѣ проѣхать, потому что становится поздно."

Тутъ вмѣшался мажордомъ. "Господинъ губернаторъ,-- сказалъ онъ,-- мы бы охотно дали вашей милости уѣхать, хотя намъ и очень горько лишиться васъ, потому что вашъ умъ и ваши чисто христіанскіе поступки заставляютъ насъ жалѣть о васъ. Но всѣмъ извѣстно, что всякій губернаторъ обязанъ резидировать, прежде чѣмъ покинетъ мѣсто, которымъ управлялъ. Ваша милость должны дать отчетъ о десяти дняхъ своего губернаторства, а потомъ можете съ Богомъ ѣхать.-- Никто,-- отвѣтилъ Санчо,-- не можетъ требовать у меня отчета, если герцогъ, мой господинъ, не прикажетъ этого. Я съѣзжу къ нему и дамъ ему отчетъ обо всемъ до кончика ногтей. Къ тому же, когда я ухожу изъ этого губернаторства голый, такъ не нужно лучшихъ доказательствъ, что я управлялъ, какъ ангелъ. -- Ей-Богу, великій Санчо правъ,-- вскричалъ докторъ Ресіо,-- и я того мнѣнія, что намъ слѣдуетъ пустить его уѣхать, потому что герцогъ будетъ очень радъ видѣть его." Остальные согласились съ этими словами и дали ему уѣхать, предварительно предложивъ проводить его и снабдить его всѣмъ, что ему угодно для личнаго его наслажденія и для удобствъ путешествія. Санчо отвѣтилъ, что возьметъ только немного овса для Сѣраго и полсыра съ половиной хлѣба для себя, и что такъ какъ дорога не дальняя, то ему не нужно ни болѣе обильной, ни лучшей провизіи. Всѣ перецѣловали его и онъ перецѣловалъ всѣхъ со слезами на глазахъ, оставивъ ихъ пораженными какъ всѣмъ, что онъ говорилъ, такъ и его твердымъ и скромнымъ рѣшеніемъ.

0x01 graphic

ГЛАВА LIV.

Трактующая о дѣлахъ, касающихся этой исторіи, а не о чемъ-либо иномъ.

Герцогъ и герцогиня рѣшились дать ходъ вызову, который Донъ-Кихотъ сдѣлалъ ихъ вассалу по вышеразсказанному поводу; а такъ какъ молодой человѣкъ удралъ во Фландрію, чтобъ не сдѣлаться зятемъ доньи Родригесъ, то они и придумали замѣнить его лакеемъ, гасконцемъ, но имени Тозилосъ, предупредивъ его заранѣе обо всемъ, что онъ долженъ будетъ дѣлать. Черезъ два дня герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту, что по истеченіи еще четырехъ дней его противникъ явится на мѣсто поединка вполнѣ вооруженный и докажетъ, что дѣвушка лжетъ въ половину или даже во всю свою бороду, если она будетъ продолжитъ настаивать, будто онъ обѣщалъ на ней жениться. Донъ-Кихотъ съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ выслушалъ это извѣстіе и, обѣщая себѣ выказать чудеса въ этомъ дѣлѣ, считалъ за большое счастье, что представляется такой случай показать его свѣтлѣйшимъ хозяевамъ, до чего простирается доблесть его страшной руки. Поэтому онъ ждалъ, исполненный радости и восторга, конца этихъ четырехъ дней, которые, при его нетерпѣливомъ ожиданіи казались ему четырьмя стами столѣтій. Но дадимъ и имъ пройти, какъ давали проходить многому другому, и вернемся въ общество Санчо, который, полувеселый, полупечальный, ѣхалъ на своемъ ослѣ къ своему господину, свидѣться съ которымъ ему было пріятнѣе, чѣмъ быть губернаторомъ всѣхъ острововъ въ мірѣ.

Случилось такъ, что не успѣлъ онъ далеко отъѣхать отъ острова, которымъ правилъ,-- потому что никогда онъ не пытался провѣрить, управлялъ ли онъ островомъ, городомъ, мѣстечкомъ или деревней,-- какъ увидалъ на дорогѣ, по которой ѣхалъ, шесть странниковъ съ посохами, принадлежавшихъ къ тѣмъ чужестранцамъ, которые пѣніемъ просятъ милостыню. Поравнявшись съ нимъ, странники эти выстроились въ два ряда и запѣли на своемъ жаргонѣ, что-то такое, чего Санчо не могъ понять. Онъ только разслышалъ ясно произнесенное слово милостыня и изъ этого заключилъ, что они пѣніемъ просятъ милостыню; а такъ какъ онъ былъ, по словамъ Сила Гамеда, очень милостивъ, то и вынулъ изъ своей котомки половину хлѣба и полсыра, которыми запасся, и отдалъ все это имъ, объяснивъ имъ знаками, что у него больше ничего нѣтъ для нихъ. Чужестранцы очень охотно приняли подаяніе и закричали: "Guelt, Guelt! {Отъ нѣмецкаго слови Geld -- деньги.} -- Не понимаю, добрые люди, чего вы у меня просите", отвѣтилъ Санчо. Тогда одинъ изъ нихъ вынулъ изъ-за пазухи кошелекъ и показалъ Санчо, чтобы дать ему понять, что они просятъ денегъ. Но Санчо, приставивъ большой палецъ къ горлу и вытянувъ остальные пальцы, далъ имъ понять, что у него въ карманѣ нѣтъ ничего, затѣмъ, пришпоривъ осла, онъ поѣхалъ дальше. Но когда онъ проѣзжалъ мимо нихъ, одинъ изъ чужестранцевъ, пристально взглянувъ на него, бросился впередъ, обнялъ его за талію и громко закричалъ на чистомъ кастильскомъ нарѣчіи: "Караулъ! Возможно ли, чтобъ я держалъ въ своихъ объятіяхъ моего дорогого друга, моего добраго сосѣда Санчо Панса? Да, это онъ безо всякаго сомнѣнія, потому что я не сплю и не пьянъ. Санчо очень удивился, слыша, что незнакомый странникъ называетъ его но имени и такъ обнимаетъ его. Онъ долго молча глядѣлъ на него, но все-таки признать не могъ. Странникъ, видя его затрудненіе, сказалъ: "Какъ! Возможно ли, братъ Санчо Панса, чтобъ ты не узналъ своего сосѣда Рикоте мориска, лавочника изъ твоей деревни?" Тутъ Санчо, внимательнѣе взглянувъ на него, началъ узнавать его черты и, наконецъ, совсѣмъ призналъ. Не сходя съ осла, онъ обнялъ его и сказалъ: "Какой же чортъ узналъ бы тебя, Рикоте въ этомъ маскарадномъ платьи, которое ты надѣлъ? Скажи мнѣ, кто тебя такъ разрядилъ, и какъ ты рѣшаешься являться въ Испанію, гдѣ, если тебя узнаютъ, тебѣ плохо придется? -- Если ты меня не узналъ, Санчо,-- возразилъ странникъ, -- такъ я увѣренъ, что никто меня не узнаетъ въ этомъ нарядѣ, но оставимъ дорогу и войдемъ вонъ въ тотъ лѣсокъ, который тамъ виднѣется и въ которомъ мои товарищи хотятъ сдѣлать привалъ и пообѣдать. Ты пообѣдаешь тамъ съ ними, потому что они славные ребята, а я пока разскажу тебѣ, что со мной было со времени моего отъѣзда изъ нашей деревни, во исполненіе приказа его величества, который грозилъ, какъ ты знаешь, такими строгостями несчастнымъ остаткамъ моего народа" {Сервантесъ говоритъ здѣсь о серьезнѣйшемъ событіи, свидѣтелемъ котораго онъ былъ,-- объ изгнаніи морисковь. Послѣ сдачи Гренады въ 1492 г. въ Испаніи жило много мавровъ, остававшихся мусульманами. Но скоро на посланными къ нимъ миссіями послѣдовали гоненія, и наконецъ Карлъ V приказалъ декретомъ отъ 4 апрѣля 1525 г., чтобъ всѣ мавры подъ страхомъ изгнанія крестились. Эти насильно крещенные мавры названы были морисками (moriscoe) въ отличіе отъ старыхъ христіанъ. При Филиппѣ II отъ нихъ потребовали больше, чѣмъ отреченія: въ 1566 г. имъ запретили, посредствомъ прагматики употреблять родной языкъ, національныя одежды, церемоніи, бани, рабовъ и даже имена. Эти тираническія распоряженія, проведенныя съ неумолимой строгостью, вызвали продолжительное возстаніе, извѣстное подъ названіемъ бунта морисковъ, которое угрожало власти Филиппа II и было подавлено лишь въ 1570 г. Донъ-Жуаномъ Австрійскимъ. Побѣжденные мориски были разсѣяны по всѣмъ провинціямъ полуострова; но эта гонимая раса все продолжала благоденствовать и размножаться при помощи работы и промысловъ; поэтому придуманы были политическіе поводы для устрашенія тѣхъ, которыхъ недостаточно пугалъ пущенный противъ нихъ религіозный фанатизмъ. Эдиктомъ Филиппа III, изданнымъ въ 1609 г. и приведеннымъ въ исполненіе въ слѣдующемъ году, всѣ мориски окончательно изгонялись. Отъ 1.200.000 до 1.500.000 несчастныхъ были выгнаны изъ Испаніи, а небольшое число ихъ, оставшееся послѣ этого ужаснаго погрома, затерялось, скрывая свое происхожденіе, среди другихъ расъ. Такимъ образомъ населеніе Испаніи, уже убавленное эмиграціей въ Америку, лишилось самыхъ искусныхъ въ промыслахъ членовъ, которые умножили собой число берберійскихъ пиратовъ, наводнявшихъ берега Африки. Несмотря на то, что Сервантесъ прямо не высказывается, не трудно понять, что его симпатіи на сторонѣ угнетеннаго народа.}.

Санчо согласился; Рикоте поговорилъ со своими спутниками, и они всѣ направились къ виднѣвшемуся вдали лѣсу, удалившись такимъ образомъ отъ большой дороги. Въ лѣсу они сбросили свои котомки, сняли плащи и остались въ полукафтаньяхъ. Всѣ они были молоды и красивы, кромѣ Рикоте, который былъ уже пожилой человѣкъ. Всѣ были съ сумами, и притомъ хорошо наполненными, по крайней мѣрѣ вещами возбуждающими, которыя вызываютъ жажду на двѣ мили въ окружности. Они растянулись на землѣ и, сдѣлавъ скатерть изъ травъ, разложили на ней хлѣбъ, соль, ножи, орѣхи, куски сыру и окорока, которые хотя и не поддавались зубамъ, но годились для сосанія. Они положили еще на столъ чорное кушаніе, которое называли cabial и которое дѣлается изъ рыбьихъ яичекъ, {Русская икра.} великихъ понудителей къ посѣщеніямъ бутылки. Не было недостатка и въ маслинахъ, правда, сухихъ и безъ всякихъ приправъ, но вкусныхъ и годныхъ для времяпрепровожденія

Но съ наибольшимъ блескомъ выдавались среди пышныхъ принадлежностей этого пира шесть мѣховъ съ винами, ибо каждый изъ странниковъ досталъ изъ котомки своей мѣхъ; даже добрый Рикоте, превратившійся изъ мориска въ нѣмца, принесъ свой мѣхъ, который могъ бы толщиной поспорить съ остальными пятью. Они принялись ѣсть съ большимъ аппетитомъ, но медленно, смакуя каждый кусокъ, который отрѣзали и набирали на кончикъ ножа отъ того или другого блюда. Вслѣдъ затѣмъ они всѣ подняли въ воздухъ мѣхи, и, прижавшись губами къ горлышкамъ и устремивъ глаза на небо, такъ что можно было подумать, что они прицѣливаются, и раскачивая изъ стороны въ сторону головы, точно для того, чтобы показать, какое удовольствіе они испытываютъ при этомъ дѣлѣ, они порядочно долго переливали внутренности козьихъ кожъ въ свои желудки. Санчо глядѣлъ на все это и нисколько не огорчался. Напротивъ,-- во исполненіе хорошо знакомой ему поговорки: Съ волками жить, по волчьи выть -- онъ попросилъ у Рикоте мѣхъ и въ свою очередь прицѣлился, не менѣе другихъ наслаждаясь. Четыре раза компанія ласкала мѣхи, въ пятый же разъ это оказалось уже невозможнымъ, потому что мѣхи стали плоски и сухи, какъ тростникъ, что вызвало на лица гримасы вмѣсто царившаго до того веселья. Время отъ времени кто-нибудь изъ странниковъ пожималъ правую руку Санчо и говорилъ: Espagnoli y Tudesqui, tuto uno bon compagno. А Санчо отвѣчалъ: Bon compagno, jura Di. Потомъ онъ разражался хохотомъ, который продолжался съ добрый часъ, и совсѣмъ и не вспоминалъ о томъ, что съ нимъ случилось во время губернаторства; потому что на то время, когда ѣшь и пьешь, не распространяются заботы. Наконецъ, истощеніе вина было началомъ сна, овладѣвшаго всѣми, и они попадали сонные на самый столъ и на скатерть. Только Рикоте и Санчо не спали, потому что они меньше пили, чѣмъ ѣли. Они отошли нѣсколько въ сторону, усѣлись у подошвы бука, оставивъ всѣхъ странниковъ погруженными въ тихій сонъ, и Рикоте, не уклоняясь ни на шагъ въ свой морискскій языкъ, разсказалъ ему на чистомъ кастильскомъ нарѣчіи слѣдующее:

"Ты хорошо знаешь, о, Санчо Панса, мой сосѣдъ и другъ, какой испугъ, какой ужасъ поселилъ въ насъ эдиктъ, изданный его величествомъ противъ моего народа. Я, по крайней мѣрѣ, такъ былъ напуганъ, что мнѣ казалось, что наказаніе уже обрушивается во всей своей строгости на меня и на моихъ дѣтей еще до назначеннаго намъ срока. Поэтому я рѣшилъ, по моему, благоразумно, какъ человѣкъ, который, зная, что его должны выгнать изъ дома, гдѣ онъ живетъ, заранѣе пріискиваетъ домъ, куда переѣхать; я рѣшилъ, говорю я, покинуть страну одинъ и безъ семьи и отправиться искать мѣсто, куда-бы перевезти ее со всѣми удобствами и безъ спѣшки, съ которой вынуждены были уѣхать другіе. И я, и всѣ наши старики скоро убѣдились, что эти декреты были не простыми угрозами, какъ воображали нѣкоторые, а настоящими законами, которые въ свое время будутъ выполнены. Я особенно потому считалъ это вѣрнымъ, что зналъ о необычайныхъ, преступныхъ замыслахъ со стороны своихъ, замыслахъ такого рода, что мнѣ казалось, что наитіе свыше побудило его величество принять такое энергичное рѣшеніе. Не то чтобы всѣ мы были виновны: между нами были искренніе и настоящіе христіане; но ихъ было такъ мало, что они были безсильны противъ тѣхъ, кто не раздѣлялъ ихъ вѣры, а оставлять въ сердцѣ государства столько враговъ значило вскормить змѣю на груди. Словомъ, мы не даромъ были наказаны изгнаніемъ -- наказаніемъ мягкимъ и слабымъ въ глазахъ нѣкоторыхъ людей, но самымъ ужаснымъ, какое можно вообразить, въ нашихъ глазахъ. Гдѣ бы мы ни были, мы оплакиваемъ Испанію, потому что вѣдь мы въ ней родились, и она наше настоящее отечество. Нигдѣ мы не встрѣчаемъ такого пріема, въ какомъ нуждается наше несчастье; въ Берберіи и во всѣхъ частяхъ Африки, гдѣ мы надѣялись, что насъ встрѣтятъ, примутъ и будутъ обращаться съ нами, какъ съ братьями, насъ всего болѣе оскорбляютъ и унижаютъ. Увы! Мы оцѣнили счастье, только когда потеряли его, и большинство тѣхъ многихъ изъ насъ, которые, какъ я, знаютъ испанскій языкъ, возвращаются сюда, оставляя своихъ женъ и дѣтей,-- до того велика любовь ихъ къ этой странѣ! Теперь я по опыту убѣждаюсь въ томъ, что обыкновенно говорятъ: ничего нѣтъ милѣе любви къ отечеству. Я оставилъ, какъ говорилъ тебѣ, нашу деревню, отправился во Францію, и хотя насъ тамъ хорошо принимали, но я хотѣлъ все видѣть, прежде чѣмъ рѣшусь. Я проѣхалъ въ Италію, потомъ въ Германію, и тамъ мнѣ показалось, что можно жить всего свободнѣе. Тамъ жители не взыскательны; всякій живетъ, какъ ему заблагоразсудится и въ большей части страны всѣ пользуются свободой совѣсти. Я нанялъ домъ въ одной деревнѣ близъ Аугсбурга, потомъ присоединился къ этимъ странникамъ, обыкновенно во множествѣ посѣщающимъ каждый годъ святыни Испаніи, которую они считаютъ какъ бы своей Индіей, потому что увѣрены, что найдутъ въ ней выгоду. Они ее обходятъ почти всю, и нѣтъ деревни, изъ которой они не вышли бы, такъ сказать, опоенными и окормленными и хоть съ однимъ реаломъ въ карманѣ. По окончаніи путешествія они возвращаются съ запасомъ въ сотенку ефимковъ, которые, обмѣненные на золото и спрятанные или въ посохахъ, или въ плащахъ, или какъ-нибудь иначе, выносятся изъ королевства и переносятся на ихъ родину, не взирая на охранителей портовъ и проходовъ, гдѣ всѣхъ осматриваютъ {Другой писатель временъ Сервантеса, Кристоваль де-Геррера, сказалъ за нѣсколько лѣтъ до того: "Надо бы запретить французамъ и германцамъ обходить государства, выманивая у насъ наши деньги, ибо всѣ люди этого сорта и въ этой одеждѣ уносятъ ихъ отъ насъ. Говорятъ, что во Франціи родители сулятъ дочерямъ въ приданое то, что принесутъ изъ своего путешествія взадъ и впередъ къ святому Якову де Компостелла, точно они отправляются въ Остъ-Индію." (Amparo de pobres).}. Теперь, Санчо, я отправляюсь за кладомъ, который я зарылъ въ землю,-- а это не опасно, потому что онъ находится за деревней,-- и напишу дочери и женѣ или самъ отправлюсь къ нимъ изъ Валенсіи въ Алжиръ, гдѣ онѣ, какъ мнѣ извѣстно, находятся; затѣмъ постараюсь найти средство довезти ихъ до какого-нибудь французскаго порта, чтобы переправить ихъ въ Германію, гдѣ мы увидимъ, что Богу угодно будетъ сдѣлать съ нами, потому что, Санчо, я увѣренъ, мои дочь Рикота и жена Франциска католички. Я хотя и не такой католикъ, но болѣе христіанинъ, чѣмъ мавры, и каждый день молюсь Богу, чтобъ Онъ открылъ глаза моему уму и научилъ меня, какъ служить Ему. Меня только удивляетъ, и я никакъ не пойму, почему моя жена съ дочерью уѣхали въ Берберію, а не во Францію, гдѣ могли бы жить, какъ христіанки.

-- Послушай, другъ Рикоте,-- отвѣтилъ Санчо,-- имъ, вѣроятно, не представлялось другого выбора, потому что увезъ ихъ братъ твоей жены Хуанъ Тіопено: а такъ какъ онъ отчаянный мавръ, то и выбралъ лучшее для себя убѣжище. Я долженъ сказать тебѣ и еще одно: ты, по моему, напрасно идешь искать то, что зарылъ въ землю, потому что, намъ извѣстно, что у твоего шурина и у твоей жены украли много жемчуга и золотыхъ монетъ, которые они увозили съ собой. -- Очень можетъ быть,-- согласился Рикоте; -- но я отлично знаю, что до моего клада никто не дотронулся, потому что я изъ боязни какого-нибудь несчастья никому не говорилъ, гдѣ онъ зарытъ. И такъ, Санчо, если ты хочешь ѣхать со мной и помочь мнѣ достать и спрятать мой кладъ, я дамъ тебѣ двѣсти ефимковъ, которыми ты заткнешь всѣ дыры въ своемъ хозяйствѣ: вѣдь я знаю, что ихъ у тебя не мало всякаго рода.-- Я бы охотно помогъ тебѣ,-- отвѣтилъ Санчо,-- но я вовсе не корыстолюбивь, а то я не выпустилъ бы изъ рукъ еще сегодня утромъ такое мѣсто, на которомъ я могъ бы разукрасить золотомъ даже стѣны своего дома и черезъ полгода ѣсть съ серебряныхъ блюдъ. Поэтому и еще потому, что мнѣ кажется, что это была бы измѣна относительно моего короля, еслибъ я помогалъ его врагамъ, я бы не поѣхалъ съ тобой, даже если бы ты не то, что посулилъ мнѣ двѣсти ефимковъ, а отсчиталъ бы тутъ же чистоганомъ цѣлыхъ четыреста. -- А какое такое мѣсто ты бросилъ, Санчо? -- спросилъ Рикоте.-- Я бросилъ мѣсто губернатора острова,-- отвѣтилъ Санчо,-- да такое, что ей-Богу же другого такого мы найдешь и на три мили въ окружности.-- А гдѣ же этотъ островъ? -- спросилъ Рикоте.-- Гдѣ? -- переспросилъ Санчо.-- Въ двухъ миляхъ отсюда. Онъ называется Баратаріей.-- Полно, Санчо,-- возразилъ Рикоте:-- острова тамъ, на морѣ, а на землѣ острововъ не бываетъ.-- Какъ не бываетъ! -- вскричалъ Санчо,-- Говорю тебѣ, другъ Рикоте, что я сегодня утромъ уѣхалъ оттуда, а вчера губернаторствовалъ тамъ вволю, точно сагиттарій. И все-таки я бросилъ его потому, что нашелъ губернаторскую должность опасной.-- А какая тебѣ вышла польза отъ этого губернаторства? -- спросилъ Рикоте.-- А польза вышла такая,-- отвѣтилъ Санчо,-- что я узналъ, что не гожусь ни для какого управленія, кромѣ развѣ въ овчарнѣ, и что богатства, которыя пріобрѣтаешь въ этихъ губернаторствахъ, пріобрѣтаются въ ущербъ покою, сну и даже жизни, потому что губернаторы острововъ должны ѣсть мало, особенно если у нихъ есть лѣкаря, которые обязаны смотрѣть за ихъ здоровьемъ. -- Я тебя не понимаю, Санчо,-- сказалъ Рикоте,-- но мнѣ кажется, что все, что ты говоришь, попросту чепуха. Какой чортъ могъ дать тебѣ въ управленіе островъ? Развѣ нѣтъ на свѣтѣ людей поискуснѣе тебя, чтобы быть губернаторами? Замолчи, Санчо, будь разсудителенъ и подумай, не согласишься ли ты отправиться со мной, какъ я тебѣ уже сказалъ, чтобы помочь мнѣ вынуть кладъ, который я зарылъ и который такъ великъ, что его по справедливости можно назвать кладомъ. Я дамъ тебѣ, повторяю, столько, что тебѣ хватитъ, чѣмъ прожить до конца дней твоихъ. -- Я уже сказалъ тебѣ, Рикоте, что не хочу,-- возразилъ Санчо. -- довольно съ тебя и того, что я тебя не выдамъ. Иди ты своей дорогой съ Божьею помощью, а мнѣ не мѣшай идти своей, потому что я знаю поговорку: "Что честно наживается, теряется, и что дурно наживается, теряется, захватывая съ собой и владѣльца своего." -- Не стану настаивать, Санчо,-- промолвилъ Рикоте.-- Но скажи мнѣ: ты былъ дома, когда уѣзжали моя жена, дочь и шуринъ? -- Да, былъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- и могу сказать тебѣ, что дочь твоя во время своего отъѣзда была такъ прекрасна, что всѣ деревенскіе жители выбѣжали смотрѣть, какъ она проѣдетъ, и всѣ говорили, что красивѣе ея никого нѣтъ на свѣтѣ. Она, уѣзжая, плакала и цѣловала своихъ подругъ, знакомыхъ, всѣхъ, кто приходилъ посмотрѣть на нее, и просила ихъ помолиться за все Богу и Его Святой Матери, Богородицѣ. Это было такъ жалостно, что даже я, хотя вовсе не плакса, расплакался. Право, многіе хотѣли скрыть ее у себя или увезти ее съ дороги, но ихъ удерживалъ только страхъ ослушаться королевскаго указа. Больше всѣхъ выказалъ страстность Донъ-Педро Грегоріо {Дальше онъ назвавъ Донъ-Гаспаромъ Грегоріо.} -- знаешь, тотъ молодой наслѣдникъ майората, такой богачъ, который, говорятъ, былъ очень влюбленъ въ нее. Словомъ, съ тѣхъ поръ, какъ она уѣхала, онъ исчезъ изъ нашихъ мѣстъ, и мы думаемъ, что онъ погнался за ней, чтобы похитить ее. Но до сихъ поръ объ этомъ ничего не извѣстно.-- Я всегда подозрѣвалъ, сказалъ Рикоте,-- что этотъ баринъ любитъ мою дочь, но я такъ вѣрилъ въ добродѣтельность Рикоты, что нисколько не тревожился тѣмъ, что онъ въ нее влюбился, потому что ты, вѣрно, слыхалъ, Санчо, что это большая рѣдкость, чтобъ морискскія женщины по любви выходили за исконныхъ христіанъ, и моя дочь, которая, какъ мнѣ кажется, больше предавалась христіанству, чѣмъ любви, не могла обращать большого вниманія на ухаживанія этого майоратнаго дворянина.-- Дай Богъ!-- отвѣтилъ Санчо,-- потому что это было бы плохо и для того, и для другой. Однако, отпусти меня, другъ мой Рикоте: я хочу сегодня же свидѣться съ моимъ господиномъ Донъ-Кихотомъ.-- Поѣзжай съ Богомъ, братъ Санчо. Вотъ ужъ и спутники мои начинаютъ протирать глаза, и намъ тоже пора въ дорогу." Они нѣжно поцѣловались; Санчо сѣлъ на своего осла; Рикоте взялъ въ руки посохъ, и они разстались.

0x01 graphic

ГЛАВА LVI.

О неслыханной и чудовищной битвѣ, данной Донъ-Кихотомъ лакею Тозидосу въ защиту дочери госпожи Родригесъ.

Герцогу и герцогинѣ совсѣмъ не пришлось раскаяться въ шуткѣ, сыгранной ими съ Санчо Панса въ смѣшномъ губернаторствѣ, которое они ему дали, тѣмъ болѣе что въ этотъ самый день ихъ мажордомъ возвратился и разсказалъ имъ слово за словомъ почти всѣ слова и всѣ дѣйствія, сказанныя т совершенныя Санчо Панса въ эти нѣсколько дней. Наконецъ, онъ разсказалъ имъ объ осадѣ острова, испугѣ Санчо и его поспѣшномъ бѣгствѣ. Это особенно ихъ позабавило.

Послѣ этого исторія повѣствуетъ, что назначенныя для битвы день наступилъ. Герцогъ въ нѣсколько пріемовъ научилъ своего лакея Тозилоса, какимъ способомъ схватиться съ Донъ-Кихотомъ, чтобы побѣдить его, не убивая и не раня. Онъ распорядился, чтобы съ копій снято было желѣзо, сказавъ Донъ-Кихоту, что христіанское милосердіе, которое онъ считалъ своей спеціальностью, не позволяетъ, чтобы бой совершался съ опасностью для жизни, и что сражающіеся должны удовольствоваться тѣмъ, что онъ даетъ имъ свободу дѣйствій въ своихъ владѣніяхъ, вопреки постановленію святого совѣта Тридцати, которымъ воспрещены были подобнаго рода поединки, и имъ поэтому не должно доводить своего раздора до крайности. Донъ-Кихотъ отвѣчалъ, что его свѣтлости остается только по своему желанію установить правила и что онъ во всѣхъ пунктахъ будетъ безпрекословно сообразоваться съ ними.

Герцогъ приказалъ передъ террасой замка соорудить подмостки, гдѣ должны были помѣститься судьи боя и истицы -- мать и дочь. Когда страшный день наступилъ, изо всѣхъ сосѣднихъ деревень и деревушекъ сбѣжалось множество народа, чтобы посмотрѣть на новое для нихъ зрѣлище подобной битвы, потому что въ этой мѣстности никогда никто не видѣлъ и не слышалъ ни о чемъ подобномъ, ни бывшіе въ живыхъ, ни умершіе.

Первымъ пошелъ въ ограду поля битвы церемоніймейстеръ. Онъ обѣжалъ и осмотрѣлъ всю площадь, чтобы узнать, не было ли приготовлено какой-нибудь скрытой западни, какого-нибудь препятствія, гдѣ можно было бы споткнуться и упасть; а затѣмъ появилась дуэнья, со своей дочерью. Онѣ усѣлись на своихъ мѣстахъ, покрытыя своими вуалями до глазъ и даже до горла, въ знакъ великаго сердечнаго сокрушенія. Донъ-Кихотъ находился уже на мѣстѣ боя. Тотчасъ послѣ этого съ одной изъ сторонъ площадки показался сопровождаемый нѣсколькими трубачами и сидя на сильной лошади, подъ которой дрожала земля, великій лакей Тозилосъ съ опущеннымъ забраломъ, прямой какъ палка и покрытый толстымъ и сверкающимъ оружіемъ. Лошадь была фрисландская: широкая грудь и прекрасный сѣрый цвѣтъ въ яблокахъ. Храбрый боецъ хорошо былъ наученъ герцогомъ, какъ вести себя съ доблестнымъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ. Ему было внушено прежде всего не убивать его, а напротивъ избѣжать перваго столкновенія, чтобы избавить рыцаря отъ опасности вѣрной смерти. Тозилосъ объѣхалъ поле битвы и, когда поравнялся съ мѣстомъ, гдѣ находились дуэньи, сталъ осматривать ту, которая требовала, чтобы онъ на ней женился.

Распорядитель битвой вызвалъ Донъ-Кихота, который находился уже на мѣстѣ боя и въ присутствіи Тозилоса спросилъ дуэній, согласны ли онѣ предоставить Донъ-Кихоту защиту ихъ дѣла. Онѣ отвѣчали, что согласны и что всѣ, что онъ по этому случаю сдѣлаетъ, онѣ сочтутъ хорошимъ, законнымъ и достодолжнымъ. Въ это время герцогъ и герцогиня усѣлись на галлереѣ, которая выходила въ полѣ битвы и которой ограда украшена была безчисленнымъ множествомъ людей, прибѣжавшихъ посмотрѣть въ первый разъ на этотъ кровавый поединокъ. Условіемъ боя было поставлено, что если Донъ-Кихоть побѣдитъ, его противникъ долженъ жениться на дочери доньи Родригесъ; если же онъ останется побѣжденнымъ, тотъ освободится онъ слова, за которое съ него взыскивали, и отъ обязанности дать другое какое-либо удовлетвореніе.

Церемоніймейстеръ раздѣлилъ между дерущимися небо и землю и поставилъ ихъ на мѣста, которыя они должны были занять. Барабаны ударили, воздухъ затрепеталъ отъ звука трубъ, земля задрожала подъ ногами лошадей, и въ любопытной толпѣ, ожидавшей, хороший или дурной будетъ исходъ битвы, сердца заволновались отъ страха и надежды. Наконецъ Донъ-Кихотъ, въ глубинѣ души предавшись Господу Богу и своей дамѣ Дульцинеѣ Тобозской, сталъ ждать, чтобы ему подали сигналъ для аттаки. Но нашъ лакей занятъ былъ совѣемъ другими мыслями и думалъ о томъ, о чемъ я сейчасъ скажу. Повидимому, когда онъ сталъ разсматривать свою непріятельницу, она показалась ему самой красивой особой, какую онъ когда-либо видѣлъ на своемъ вѣку, и слѣпое дитя, которое въ здѣшнихъ мѣстахъ принято называть амуромъ, не хотѣло упустить случая восторжествовать надъ душой изъ лакейской и вписать ее въ списокъ своихъ трофеевъ. Онъ приблизился тайкомъ, никѣмъ не видимый, и всадилъ въ лѣвый бокъ бѣднаго лакея двухъ-аршинную стрѣлу, которая насквозь пронзила ему сердце, и ему дѣйствительно можно было спокойно нанести свой ударъ, потому что любовь невидима; она входитъ и выходитъ, какъ ей нравится, и никто не спрашиваетъ у нея отчета въ ея дѣйствіяхъ. Такъ я говорю, что, когда поданъ былъ сигналъ къ аттакѣ, нашъ лакей былъ внѣ себя, думая о прелестяхъ той, которую онъ сдѣлалъ госпожой своей свободы; поэтому онъ не мотъ слышать звука трубы, какъ слышалъ ее Донъ-Кихотъ, который при первомъ же призывѣ бросилъ поводъ и пустился на своего противника со всей быстротой, какую позволяли ноги Poссинанта. Когда оруженосецъ его Санчо увидалъ его удаляющимся, онъ воскликнулъ во всю силу своего голоса: "Да сопутствуетъ тебѣ Богъ, сливки и цвѣтъ странствующихъ рыцарей! Да дастъ тебѣ Богъ побѣду, потому что справедливость на твоей сторонѣ!"

Хотя Тозилосъ и видѣлъ, что Донъ-Кихоть несется на него, но онъ не двинулся съ мѣста; напротивъ, громкимъ голосомъ призванъ распорядителя битвой, который тотчасъ же прибѣжалъ узнать, что ему нужно, онъ сказалъ: "Сударь, эта битва не затѣмъ ли происходитъ, чтобы мнѣ жениться или не жениться на этой дамѣ? -- Именно затѣмъ", былъ ему отвѣтъ.-- Ну, такъ я боюсь угрызеній своей совѣсти,-- заговорилъ снова лакей;-- а я ее тяжко обременю, если дамъ ходъ этой битвѣ. Я поэтому объявляю, что считаю себя побѣжденнымъ, и что готовъ жениться на этой дамѣ тотчасъ же." Распорядитель битвой былъ очень пораженъ рѣчью Тозилоса, а такъ какъ онъ былъ посвященъ въ тайну махинаціи этого дѣла, то не могъ найти и слова въ отвѣтъ ему. Что касается Донъ-Кихота, то онъ остановился среди своего бѣга, увидавъ, что непріятель его не ѣдетъ ему навстрѣчу. Герцогъ не зналъ, по какой причинѣ битва отмѣнена, но распорядитель боя явился доложить ему сказанное Тозилосомъ, и это повергло его въ крайнее удивленіе и гнѣвъ.

Пока все это происходило, Тозилосъ приблизился къ эстрадѣ, на которой находилась донья Родригесъ, и сказалъ ей громкимъ голосомъ: "Я готовъ, сударыня, жениться на вашей дочери, и не хочу тяжбой и ссорами добиваться того, что я могу подучить въ мирѣ и безъ смертельной опасности." Храбрый Донъ-Кихотъ услыхалъ эти слова и съ своей стороны сказалъ: "Если это такъ, я свободенъ и освобожденъ отъ своего обѣщанія. Пускай они женятся въ добрый часъ, и да отдастъ ему ее Богъ и да благословитъ ему ее св. Петръ."

Герцогъ между тѣмъ сошелъ на площадку предъ замкомъ и приблизившись къ Тозилосу, сказалъ ему: "Правда ли, рыцарь, что вы признаете себя побѣжденнымъ и что, движимые угрызеніями вашей совѣсти, вы хотѣли бы жениться на этой молодой дѣвицѣ? -- Да, сударь,-- отвѣчалъ Тозилосъ.-- Очень хорошо,-- заговорилъ тутъ Санчо,-- потому что свои собаки грызутся, чужая не приставай, и благо тѣ будетъ." Тозилосъ принялся развязывать ремни своего забрала и просилъ, чтобы ему помогли снять его, потому что онъ задыхается и болѣе не можетъ оставаться запертымъ въ этой тѣсной темницѣ; съ него сняли его головной уборъ со всевозможной быстротой, и его лакейское лицо явилось во всемъ своемъ блескѣ. Когда донья Родригесъ и ея дочь увидали его, онѣ разразились пронзительными криками: "Это обманъ,-- вскричали онѣ,-- безсовѣстный обманъ. Тозилосомъ, лакеемъ моего господина герцога, замѣнили моего настоящаго жениха. Во имя Бога и короля, правосудія требуемъ мы за такую хитрость, чтобы не сказать, за такое мошенничество! -- Не огорчайтесь, сударыни,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ:-- здѣсь нѣтъ ни хитрости, ни мошенничества, или если есть, то не герцогъ въ этомъ виноватъ, а скорѣе злые волшебники, меня преслѣдующіе: завидуя славѣ, которую я пріобрѣлъ этой побѣдой, они превратили лицо вашего жениха въ лицо человѣка, который, по вашимъ словамъ, состоитъ лакеемъ у герцога. Примите мой совѣтъ и, не смотря на хитрость моихъ враговъ, выйдите за него замужъ, потому что, безъ сомнѣнія, это тотъ самый человѣкъ, котораго вы желали себѣ въ супруги." Герцогъ, услышавъ эти слова, чуть было не смѣнилъ гнѣва на взрывъ хохота. "Все случающееся съ Донъ-Кихотомъ такъ необычайно,-- сказалъ онъ,-- что я готовъ вѣрить, что этотъ мой лакей не мой лакей. Но попытаемъ уловку и прибѣгнемъ къ стратагемѣ: для этого достаточно отложить свадьбу на двѣ недѣли и все время держать подъ замкомъ этого человѣка, приведшаго насъ въ недоумѣніе. Можетъ быть, въ теченіи этихъ двухъ недѣль онъ и возвратитъ себѣ первоначальный свой видъ, и злоба волшебниковъ противъ господина Донъ-Кихота не продлится такъ долго, особенно въ виду того, что для нихъ ничего не стоитъ прибѣгать къ такимъ обманамъ обманамъ и превращеніямъ. -- О, господинъ,-- воскликнулъ Санчо,-- развѣ вы не знаете, что эти разбойники имѣютъ обыкновеніе превращать все, что касается моего господина? Намедни онъ побѣдилъ одного рыцаря, который назывался рыцаремъ Зеркалъ, а они превратили его и показали намъ его подъ видомъ баккалавра Самсона Карраско, родомъ изъ нашей деревни нашего близкаго друга. Что касается госпожи Дульцинеи Тобозской, то ее они измѣнили въ грубую крестьянку. Поэтому я думаю, что это лакей долженъ жить и умереть лакеемъ во всѣ дни своей жизни." Тогда дочь Родригесъ воскликнула: "Кто бы ни былъ тотъ, кто предлагаетъ мнѣ свою руку, но я ему безконечно благодарна, потому что мнѣ лучше быть законной женой лакея, нежели соблазненной и обманутой любовницей дворянина, хоть тотъ, кто меня соблазнилъ, и не дворянинъ."

Эти событія и всѣ эти исторіи кончились тѣмъ, что Тозилосъ былъ запертъ съ цѣлью узнать, чѣмъ кончится его превращеніе. Всѣ воскликнули: "Побѣда за Донъ-Кихотомъ!" а большинство разошлось въ печали и съ опущенными головами, недовольные, что бойцы не изорвали другъ друга въ куски; какъ въ печали расходятся мальчишки, когда повѣшенный, котораго они ожидали, не вздергивается на висѣлицу, потому что получаетъ помилованіе или отъ истца или отъ суда. Люди разошлись; герцогъ и герцогиня возвратились во дворецъ; Тозилосъ былъ запертъ; донья Родригесъ и ея дочь остались очень довольны тѣмъ, что такъ или иначе это дѣло окончится бракомъ, а Toзилосъ лучшаго и не хотѣлъ.

0x01 graphic

ГЛАВА LVII

Разсказывающая о томъ, какъ Донъ-Кихотъ простился съ герцогомъ и что у него произошло съ дерзкой и скромной Альтисидорой, камеристкой герцогини.

Донъ-Кихоту показалось наконецъ необходимымъ выйти изъ той полной праздности, въ которой онъ пребывалъ въ этомъ замкѣ. Ему мнилось, что онъ беретъ на себя большую вину предъ свѣтомъ, давая удерживать себя и разнѣживать среди безконечныхъ наслажденій, которыми угощали его благородные хозяева какъ странствующаго рыцаря, и что ему придется отдать предъ небомъ строгій отчетъ въ этой разнѣженности и праздности. Въ одинъ прекрасный день поэтому онъ попросилъ у герцога и герцогини позволеніе проститься съ ними. Они позволеніе дали, но при этомъ выразили большое огорченіе, что онъ ихъ покидаетъ. Герцогиня передала Санчо Панса письма его жены и онъ плакалъ, слушая чтеніе этихъ писемъ. "Кто бы подумалъ,-- сказалъ онъ,-- что столько прекрасныхъ надеждъ, родившихся въ сердцѣ моей жены Терезы Панса при извѣстіи о моемъ губернаторствѣ, расплывутся какъ дымъ, и мнѣ снова придется тащиться нынѣ за войсками приключеній для моего господина Донъ-Кихота Ламанчскаго? Во всякомъ случаѣ я доволенъ, что моя Тереза отвѣтила, какъ подобало, и прислала герцогинѣ желудей. Если бы она этого не сдѣлала, она показала бы себя неблагодарной, и я былъ бы въ отчаяніи. Меня утѣшаетъ, что этому подарку нельзя дать названія взятки, потому что, когда она его посылала, я уже обладалъ губернаторствомъ, а хорошо, чтобы тѣ, кто получаетъ благодѣянія, проявляли свою признательность хотя бы пустяками. Въ концѣ концовъ, нагимъ я принялъ губернаторство и нагимъ я его оставилъ, такъ что съ самой спокойной совѣстью могу повторять: нагимъ я родился, нагъ и теперь, ничего я не потерялъ, ничего не выигралъ,-- а это не мало."

Вотъ что говорилъ себѣ Санчо въ день отъѣзда. Донъ-Кихотъ, который наканунѣ простился съ герцогомъ и герцогиней, вышелъ рано утромъ и въ полномъ вооруженіи появился на площадкѣ предъ замкомъ. Всѣ обитатели замка смотрѣли на него съ галлерей, и герцогъ съ герцогиней также вышли взглянуть на него. Санчо сѣлъ на своего осла со своей котомкой, своимъ чемоданомъ и своей провизіей, въ полномъ восторгѣ, такъ какъ мажордомъ герцога, тотъ самый, который исполнялъ роль Трифальди, опустилъ ему въ карманъ маленькій кошелекъ съ двумя стами золотыхъ дукатовъ на покрытіе дорожныхъ расходовъ, о чемъ Донъ-Кихотъ еще ничего не зналъ. Въ то время, какъ взоры всѣхъ были обращены на рыцаря, какъ уже было сказано, вдругъ дерзкая и скромная Альтисидора, смотрѣвшая на него тоже среди другихъ дуэній и камеристокъ, возвысила голосъ и стала причитать:

"Слушай ты, негодный рыцарь!

Придержи узду немного;

Не терзай такъ сильно бедеръ

Плохо выѣзженой клячи.

"Посмотри, ты убѣгаешь

Не отъ жала змѣя злого,

А отъ нѣжнаго ягненка,

Что овцой не скоро станетъ.

"Надсмѣялся ты, о извергъ,

Надъ прекраснѣйшею дѣвой;

Ей подобной не видали

Ни Діана, ни Венера.

"О, Биренъ *) жестокій, о Эней бѣглецъ,

Да пошлетъ же чортъ тебѣ лихой конецъ! **)

"Ты въ когтяхъ своихъ уносишь,

О, безбожное созданье!

Сердце дѣвы столь-же скромной,

Сколько пылкой въ страсти нѣжной.

"Три ночныхъ платка, подвязки

Ты уносишь съ ногъ, которымъ

Мраморъ лишь одинъ Паросскій

Бѣлизной своей подобенъ.

"Около двухъ тысячъ вздоховъ

Ты уносишь, и столь жаркихъ,

Что они сожгли бъ всѣ Трои

Если бъ было не одна ихъ.

"О, Биренъ жестокій, о Эней бѣглецъ,

Да пошлетъ же чортъ тебѣ лихой конецъ!

"Пусть оруженосца Санчо

Сердце такъ окаменѣетъ,

Что отъ чаръ освобожденья

Не узнаетъ Дульцинея.

"Пусть она тоской томима,

За тебя страданье терпятъ,

Какъ, бываетъ, за виновныхъ

Неповинный страдаютъ.

"Пусть твои всѣ приключенья

Въ злоключенья обратятся;

Радость станетъ сновидѣньемъ;

Небылицей станетъ вѣрность.

"О, Биренъ жестокій, о, Эней бѣглецъ,

Да пошлетъ же чортъ тебѣ лихой конецъ!

"Имя будь тебѣ измѣнникъ

Отъ Севильи до Марчены,

Отъ Гренады и до Лохи

И до Англіи до самой.

"Сядешь ли играть ты въ карты,

Напримѣръ, въ пикетъ илъ ломберъ,

Пусть бѣгутъ тебя семерки,

И тузы, и короли всѣ.

"Станешь ли срѣзать мозоли,

Пусть польется кровь рѣкою;

Если будешь дергать зубы,

Въ деснахъ пусть торчатъ осколки.

"О, Биренъ жестокій, о, Эней бѣглецъ,

Да возьметъ же чорть тебѣ лихой конецъ!"

*) Въ десятой пѣснѣ Неистоваго Орландо Бирено покидаетъ свою возлюбленную Олимпію на необитаемомъ островѣ. При своемъ пробужденіи, она клянетъ измѣнника и осыпаетъ его проклятіями, какъ Дидона при отъѣзда Энея. Отсюда оба сравненія Альтисидоры.

**) Это заклинаніе образуетъ то, что испанцы называютъ el estribillo (припѣвъ) и повторяется въ концѣ каждой строфы.

Пока опечаленная Альтисидора такъ скорбѣла, Донъ-Кихотъ пристально смотрѣлъ на все, потомъ, не отвѣчая ни слова, повернулъ голову въ сторону Санчо и сказалъ ему: "Спасеніемъ твоихъ предковъ, мой добрый Санчо, я тебя заклинаю и умоляю сказать мнѣ правду. Не уносишь ли ты съ собою трехъ ночныхъ платковъ и подвязокъ, о которыхъ говоритъ эта влюбленная дѣвица? -- Три платка я уношу,-- отвѣчалъ Санчо,-- а подвязокъ у меня такъ же нѣтъ, какъ тутъ на ладони." Герцогиня была сильно поражена дерзостью Альтисидоры и хотя она и знала, что она смѣла и смѣшлива, но на такую вольность не считала ее способною. Кромѣ того, такъ какъ она не была предупреждена объ этой выходкѣ, то тѣмъ болѣе была поражена. Герцогъ хотѣлъ поддержать шутку и сказалъ Донъ-Кихоту: "Мнѣ кажется, что послѣ добраго пріема, оказаннаго вамъ въ этомъ замкѣ, съ вашей стороны, господинъ рыцарь, дурно, что вы осмѣливаетесь унести съ собою три платка или по меньшей мѣрѣ, если не по большей мѣрѣ, подвязки этой дѣвицы. Это доказываетъ дурное сердце и служить уликами не соотвѣтствующими вашей славѣ. Возвратите ей ея подвязки, или я вызываю васъ на смертный бои, не опасаясь, что злые волшебники меня превратятъ или исказятъ мнѣ лицо, какъ они сдѣлали съ коимъ лакеемъ Тозилосомъ, который вышелъ на поединокъ съ вами. -- Да сохранитъ меня Богъ, -- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- обнажать шпагу противъ вашей сіятельной особы, отъ которой я видѣлъ столько милостей! Я возвращу платки, такъ какъ Санчо говоритъ, что они у него; что же касается подвязокъ, то возвратить ихъ невозможно, потому что ни я ихъ не получалъ, ни Санчо, и если ваша дѣвица поищетъ ихъ въ своихъ шкатулкахъ, она ихъ найдетъ непремѣнно. Никогда, господинъ герцогъ, никогда я не былъ воромъ и думаю, что никогда имъ не буду во всю мою жизнь, если рука господня меня не покинетъ. Эта дѣвица, по собственнымъ ея словамъ, влюбленная, говоритъ вещи, въ которыхъ я невиненъ; поэтому мнѣ не приходится просить прощенія ни у нея, ни у вашей свѣтлости; васъ я умоляю быть обо мнѣ лучшаго мнѣнія и дать мнѣ еще разъ позволеніе продолжать мое путешествіе. -- Дай Богъ, чтобы путешествіе ваше было благополучно, господинъ Донъ-Кихотъ,-- воскликнула герцогиня,-- и чтобы мы получали постоянно хорошія извѣстія о вашихъ подвигахъ! Отправляйтесь съ Богомъ, потому что чѣмъ больше вы здѣсь остаетесь, тѣмъ больше усиливаете вы пламя любви въ сердцахъ дѣвицъ, смотрящихъ на васъ. Что касается моей камеристки, то я ее накажу такъ, что впредь она не будетъ распускать ни своихъ глазъ, ни языка. -- Я хочу, чтобы ты услышалъ еще одно только слово, о доблестный Донъ-Кихотъ,-- заговорила тотчасъ Альтисидора:-- я прошу у тебя прощенія за то, что обвинила тебя въ кражѣ подвязокъ, потому что клянусь душой своей и совѣстью, онѣ у меня на обѣихъ ногахъ, и я оказалась разсѣянною, какъ тотъ, кто сталъ искать своего осла послѣ того, какъ сѣлъ на него верхомъ. -- Ну, не говорилъ ли я?-- воскликнулъ Санчо.-- О, я право мастеръ скрывать кражи. Клянусь Богомъ, если бы я только хотѣлъ я бы нашелъ подходящій къ тому случай въ моемъ губернаторствѣ.

Донъ-Кихотъ наклонилъ голову, сдѣлалъ глубокій поклонъ герцогу, герцогинѣ, всѣмъ присутствующимъ и, повернувъ за поводъ Россинанта, имѣя позади себя Санчо на Сѣромъ, онъ покинулъ замокъ и поѣхалъ по направленію къ Сарагоссѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА LVIII

Какъ на Донъ-Кихота посыпалось столько приключеній, что они слѣдовали одно за другимъ безъ передышки.

Когда Донъ-Кихотъ увидалъ себя среди чистаго поля, свободнымъ и избавившимся отъ преслѣдованій влюбленной Альтисидоры, ему показалось, что онъ попалъ въ свою сферу, и что жизненные силы снова ожили въ немъ для продолженія и распространенія своей рыцарской дѣятельности, онъ обратился къ Санчо и сказалъ ему: "Свобода, Санчо, есть одинъ изъ драгоцѣннѣйшихъ даровъ неба людямъ. Ничто съ ней не сравнится ни сокровища, заключенныя въ нѣдрахъ земли, ни сокровища, которыя скрываетъ море въ своихъ глубинахъ. За свободу, какъ и счастіе, можно и должно рисковать своей жизнью; рабство, напротивъ, есть величайшее несчастіе, которое только можетъ постигнуть человѣка. Я тебѣ говорю это, Санчо, потому, что ты хорошо видѣлъ изобиліе и наслажденіе, которыми мы пользовались въ замкѣ, сейчасъ нами покинутомъ. Такъ вотъ, среди этихъ изысканныхъ блюдъ и замороженныхъ напитковъ, мнѣ казалось, что я страдаю отъ голода, потому что я не могъ пользоваться ими съ той свободой, какъ если бы онѣ мнѣ принадлежали, ибо обязанность благодарности за благодѣянія и милости, которыя получаешь, какъ бы сковываютъ ихъ, не давая ему свободнаго полета. Счастливъ тотъ, кому небо даетъ кусокъ хлѣба, за который онъ долженъ благодарить только небо и никого другого! -- И все-таки, -- возразилъ Санчо, -- не смотря на все, сказанное мнѣ вашей милостью, нехорошо было бы оставить безъ признательности съ нашей стороны тѣ двѣсти дукатовъ золотомъ, которые даны мнѣ мажордомомъ герцога въ кошелькѣ, каковой кошелекъ ношу я на груди, какъ крѣпительный бальзамъ, для случаевъ, какіе могутъ представиться. Мы не всегда будемъ встрѣчать замки, гдѣ насъ будутъ угощать, можетъ быть, мы попадемъ въ такія гостиницы, гдѣ насъ убьютъ палками."

Такъ бесѣдуя, странствующій рыцарь и оруженосецъ ѣхали дальше до тѣхъ поръ, пока, проѣхавъ нѣсколько болѣе мили, не увидали около дюжины человѣкъ, одѣтыхъ по-крестьянски, и обѣдавшихъ на травѣ среди зеленой равнины, подостлавъ вмѣсто скатерти свои плащи. Около нихъ виднѣлись въ недальнемъ разстояніи одна отъ другой какъ бы бѣлыя разтянутыя простыни, которыя, повидимому, что-то собою покрывали. Донъ-Кихотъ приблизился къ обѣдавшимъ и, вѣжливо имъ поклонившись, спросилъ ихъ, что скрывалось подъ полотнами. Одинъ изъ нихъ отвѣтилъ: "Сударь, подъ этими полотнами лежатъ выпуклыя и лѣпныя изображенія святыхъ, которыя предназначены для кладбища, устраиваемаго въ нашей деревнѣ. Мы ихъ несемъ покрытыми изъ опасенія, чтобы они не слиняли, и на нашихъ плечахъ имъ опасенія, чтобы они не сломались".-- Если бы вы позволили, -- сказалъ Донъ-Кихотъ, -- я бы съ удовольствіемъ посмотрѣлъ ихъ, потому что образа, несомые съ такой осторожностью, конечно, должны быть хороши.-- Еще какъ хороши,-- возразилъ собесѣдникъ,-- достаточно сказать ихъ цѣну: здѣсь нѣтъ ни одного, который стоилъ бы менѣе пятидесяти дукатовъ. А чтобы ваша милость видѣли, что я говорю правду, подождите мгновеніе, и вы увидите это собственными глазами." Вставъ со стола, человѣкъ этотъ открылъ первое изображеніе, которое оказалось изображеніемъ св. Георгія, верхомъ на своей лошади, попирающаго ногами дракона и вонзающаго въ него копье съ гордымъ видомъ, какой ему обыкновенно придаютъ. Всѣ изображеніе было, какъ говорится,словно точеное. "Этотъ всадникъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ, увидавъ его, -- былъ одинъ изъ лучшихъ странствующихъ рыцарей божественнаго воинства; онъ назывался св. Георгіемъ и былъ, кромѣ того, великимъ защитникомъ дѣвушекъ. Посмотримъ другого." Крестьянинъ открылъ его, и глазамъ присутствующихъ предстало изображеніе св. Мартина, также на лошади, раздѣляющаго свой плащъ съ нищимъ. Едва лишь увидавъ его, Донъ-Кихотъ воскликнулъ: "Этотъ всадникъ, былъ тоже однимъ изъ христіанскихъ авантюристовъ, и я думаю, болѣе щедрымъ, нежели храбрымъ, какъ ты можешь видѣть, Санчо, потому что онъ дѣлитъ свой плащъ съ бѣднымъ и отдаетъ ему половину, и кто было, должно быть, еще зимою, потому что иначе онъ отдалъ бы ему весь плащъ, до такой степени былъ онъ благотворителенъ. -- Вовсе не въ этомъ дѣло,-- отвѣчалъ Санчо,-- а дѣло въ поговоркѣ, которая говоритъ: "На Бога надѣйся, а самъ не плошай." Донъ-Кихотъ разсмѣялся и попросилъ открыть другое полотно, подъ которымъ оказался патронъ испанцевъ на лошади, съ окровавленнымъ мечомъ, убивающій мавровъ и попирающій ногами ихъ головы. Увидавъ его, Донъ-Кихотъ воскликнулъ: "О, это рыцарь и притомъ изъ Христоваго воинства. Его зовутъ св. Іаковомъ Матаморосомъ; {То есть мавроубійца.} это одинъ изъ наиболѣе храбрыхъ святый и рыцарей, какіе когда-либо бывали на свѣтѣ и какіе въ настоящее время находятся на небѣ". Затѣмъ поднято было еще одно полотно, подъ которымъ находился апостолъ Павелъ, изображенный падающимъ съ лошади и со всѣми обстоятельствами, съ какими соединяютъ обыкновенно изображеніе его обращенія ко Христу. Увидавъ его настолько хорошо переданнымъ, что можно было сказать, что Іисусъ съ нимъ говорить, а Павелъ отвѣчаетъ, Донъ-Кихотъ сказалъ: "Этотъ былъ величайшимъ врагомъ церкви нашего Господа Бога въ свое время и величайшимъ защитникомъ ея послѣ, какого она когда-либо видѣла, странствующимъ рыцаремъ во всю свою жизнь, покойнымъ святымъ только послѣ смерти, неустаннымъ труженикомъ въ виноградникѣ нашего Бога, врачомъ народовъ, школой которому служили небеса, а учителемъ и наставникомъ былъ самъ Іисусъ Христосъ."

Такъ какъ никакихъ больше образовъ не было, то Донъ-Кихотъ велѣлъ закрыть показанные и сказалъ тѣмъ, кто ихъ несъ: "Я считаю добрымъ предзнаменованіемъ, братцы, что видѣлъ вами показанное, потому что эти святые рыцари имѣли ту же профессію, что и я, то есть дѣйствовали оружіемъ, съ той только разницей впрочемъ, что они были святые, воевали божественнымъ способомъ, тогда какъ я грѣшникъ и воюю, какъ человѣкъ. Они завоевали небо силой своей руки, потому что небо сдается силѣ, {Царствіе Небесное силою берется. (Матѳ., глава 11, ст. 12).} а я до сихъ поръ не знаю, что я завоевалъ силою страданія. Но если бы моя Дульцинея Тобозская могла избавиться отъ своихъ страданій, можетъ быть съ улучшеніемъ моей судьбы и возвращеніемъ всей силы моего ума я пошелъ бы по лучшему пути, нежели тотъ, по которому я пошелъ. -- Да услышитъ тебя Богъ я да оглохнетъ грѣхъ! -- сказалъ тихо Санчо.

Эти люди были одинаково удивлены и рѣчами Донъ-Кихота него видомъ, хотя они не поняли и половины того, что онъ говорилъ. Они кончили обѣдъ, подняли образа на плечи и, простившись съ Донъ-Кихотомъ, отправились въ дальнѣйшій путь.

Что касается Санчо, то онъ какъ будто никогда не зналъ своего господина -- такъ былъ онъ пораженъ его знаніями, и подумалъ, что нѣтъ на свѣтѣ исторіи, которую онъ не зналъ бы, какъ свои пять пальцевъ и не запечатлѣлъ бы въ своей памяти. "По истинѣ, сеньоръ нашъ господинъ, если то, что съ нами сегодня было, можетъ быть названо приключеніемъ, то это было самое пріятное, самое сладостное изо всѣхъ, какія случались съ нами во все время нашего паломничества. Мы вышли изъ него безъ шума и безъ единаго удара палкою; мы же взяли шпаги въ руку, не ударяли землю нашими тѣлами, не испытали мукъ голода; слава Богу, что онъ далъ мнѣ собственными глазами увидать такую вещь.-- Ты правъ, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- но обрати вниманіе на то, что часъ къ часу не приходится и что не всегда бываетъ одинаковая удача. Что касается тѣхъ случаевъ, которые въ просторѣчіи называются предзнаменованіями и которые не основываются ни на какомъ естественномъ основаніи, то благоразумные люди судятъ о нихъ и считаютъ ихъ счастливыми встрѣчами. Когда одинъ изъ суевѣрныхъ людей встаетъ рано утромъ, выходитъ изъ дому и встрѣчаетъ монаха изъ ордена блаженнаго святого Франциска, отъ наворачивается къ нему спиною, какъ будто бы наткнулся на грифа, и возвращается обратно домой. Другой просыплетъ соль на столъ и становятся оттого не въ духѣ, какъ будто бы природа обязана предувѣдомлять о будущихъ несчастіяхъ помощью такихъ малыхъ средствъ. Благоразумный человѣкъ и христіанинъ не долженъ по такимъ пустякамъ судить о томъ, что небо намѣрено совершить. Сципіонъ пріѣзжаетъ въ Африку, спотыкается сходя на землю, и видитъ, что солдаты приняли это за дурное предзнаменованіе. А онъ, обнимая землю, говоритъ; "Ты не уйдешь отъ меня больше, Африка, потому это я тебя держу въ своихъ рукахъ. Такъ вотъ, Санчо, встрѣча съ этими святыми иконами была для меня счастливымъ событіемъ.-- Я думаю,-- отвѣчалъ Санчо,-- но я бы хотѣлъ, чтобы ваша милость, сказали мнѣ одну вещь: отчего испанцы, когда идутъ въ битву, говорятъ, призывая св. Іакова Матамореса: "Святой Іаковъ, и запрись Испанія? {Santiago, y cierra, Espana. Буквально: Святой Іаковъ, и аттакуй Испанія. Слово cerrar, въ прежнія времена означавшее аттаковать, теперь употребляется только въ смыслѣ запирать. Отсюда игра словами у Санчо.}. Развѣ Испанія отворена и хорошо бы было запереть ее? или что это за церемонія такая? -- Какъ ты простъ, Санчо! -- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. -- Ты долженъ знать, что этотъ великій рыцарь Гіацинтоваго креста данъ Богомъ въ патроны Испаніи исключительно для кровавыхъ столкновеній, которыя бывали у испанцевъ съ маврами. Поэтому они и призываютъ его какъ своего защитника во всѣмъ битвахъ, которыя, они даютъ, и много разъ онъ являлся воплощенный и аттаковалъ сламывалъ и уничтожалъ саррацинъ. Эту истину я могу подтвердить множествомъ примѣровъ изъ испанской исторіи, самыхъ достовѣрныхъ".

Перемѣнивъ разговоръ, Санчо сказалъ своему господину: "Я пораженъ, господинъ, наглостью этой Альтисидоры, герцогининой камеристки. Она должно быть порядочно ранена этимъ плутомъ, который называется Амуромъ. Говорятъ, это слѣпой охотникъ, который, хотя и близорукъ, или, вѣрнѣе, безглазъ, но если избираетъ себѣ какую цѣль, то попадаетъ въ нее, какъ бы мала она не была и пронзаетъ ее то и дѣло своими стрѣлами. Я слышалъ, что о цѣломудріе и скромность дѣвушекъ стрѣлы притупляются и сламываются, но, повидимому, объ эту Альтисидору онѣ еще обостряются, вмѣсто того чтобы притупляться. -- Замѣть, Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- что Амуръ въ своихъ замыслахъ не проявляетъ ни уваженія, ни тѣни разсудка. Онъ схожъ со смертью, которая также поражаетъ одинаково и высокія башни королевскихъ дворцовъ и скромныя хижины пастуховъ, а когда она совершенно овладѣваетъ душой, она прежде всего отнимаетъ у нея страхъ и стыдъ. Потому-то Альтисидора и высказала нескромно свои желанія, которыя въ моей душѣ отозвались больше смущеніемъ, нежели жалостью.-- Поразительная жестокость! -- воскликнулъ Санчо.-- Неслыханная неблагодарность! Что меня касается, то я могу сказать, что бы я сдался и далъ себя взять при малѣйшемъ словѣ любви, съ которымъ ко мнѣ бы обратились. Чортъ меня возьми! Какое каменное сердце! Какія бронзовыя внутренности, какая жестокая душа! Но не могу себѣ представить, что эта дѣва увидала въ васъ, что такъ влюбилась и разгорѣлась. Какой нарядъ, какая осанка, какая грація, какая черта лица могла ее прельстить? Какъ каждая изъ этихъ вещей въ отдѣльности или всѣ вмѣстѣ могли заставить ее такъ влюбиться? Право же, я не разъ принимаюсь осматривать вашу милость съ кончика ногъ до послѣдняго волоска на головѣ и вижу только вещи, созданныя скорѣе для того, чтобы пугать людей, чѣмъ чтобы влюблять ихъ. Такъ какъ я слышалъ, что красота первое и главное качество нужное, чтобы пробуждать любовь, а ваша милость вовсе не обладаете ею, такъ я и не понимаю, во что влюбилась эта бѣдная дѣвушка. -- Замѣть, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ, -- что есть два рода красоты: тѣлесная и духовная. Духовная сіяетъ и обнаруживается въ умѣ, благопристойности, щедрости и обходительности, а всѣми этими качествами обладаетъ даже безобразный человѣкъ. Когда прельщаются такою красотой, а не тѣлесной, любовь бываетъ особенно горяча и продолжительна. Я отлично вижу, Санчо, что я некрасивъ, но сознаю также, что я и не уродливъ, а человѣку порядочному достаточно имѣть названныя мною духовныя качества и не быть чудовищемъ чтобы быть нѣжно любимымъ."

Разговаривая такимъ образомъ, они въѣхали въ лѣсъ, стоящій въ сторонѣ отъ дороги, и Донъ-Кихотъ вдругъ, совершенно неожиданно, очутился въ зеленыхъ шелковыхъ сѣтяхъ, протянутыхъ между двумя деревьями. Не понимая, что это означаетъ, онъ сказалъ Санчо: "Мнѣ кажется, Санчо, что то, что мы встрѣтили эти сѣти, означаетъ, что съ нами случилось одно изъ удивительнѣйшихъ приключеній, какія можно вообразить. Будь я повѣшенъ, если преслѣдующіе меня чародѣи не хотятъ задержать меня ими, чтобы не дать мнѣ уѣхать въ наказаніе за суровость, выказанную мною прекрасной Альтисидорѣ. Ну, а я говорю имъ, что, будь эти сѣти, не то что изъ зеленаго шелка, а хоть бы такъ же крѣпки:, какъ алмазъ, или даже крѣпче тѣхъ, которыя ревнивый Вулканъ запуталъ Венеру и Марса, я бы и тогда разорвалъ ихъ, какъ камышъ или простыя нитки." Сказавъ это, онъ хотѣлъ разорвать всѣ петли и вырваться изъ сѣтей когда взорамъ его вдругъ представились двѣ прекрасныя пастушки, выходившія изъ чащи лѣса, или, по крайней мѣрѣ двѣ женщины, одѣтыя пастушками, только не въ кожаныхъ, а въ парчевыхъ корсажахъ, и въ юбкахъ изъ дорогой золотой тафты. Волосы ихъ ниспадали локонами на плечи и были такого золотистаго цвѣта, что ихъ можно было сравнить съ солнцемъ. Головы ихъ были украшены гирляндами, въ которыхъ зеленый лавръ переплетался съ краснымъ амарантомъ. По наружности имъ можно было дать больше пятнадцати, но меньше восемнадцати лѣтъ. Ихъ появленіе удивило Санчо, сразило Донъ-Кихота и остановило солнце въ его теченіи. Всѣ четверо стояли, храня полнѣйшее молчаніе, нарушенное, наконецъ, одною изъ пастушекъ, которая сказала Донъ-Кихоту: "Удержите коня, господинъ всадникъ, и не рвите этихъ сѣтей, которыя протянуты здѣсь не вамъ во вредъ, а намъ на удовольствіе. А такъ какъ я знаю, что вы спросите у насъ, зачѣмъ онѣ протянуты и кто мы такія, то я скажу вамъ все въ немногихъ словахъ. Въ одной деревнѣ, въ двухъ миляхъ отсюда, гдѣ живутъ нѣсколько знатныхъ господъ и богатыхъ гидальго, нѣсколько друзей и родственниковъ сговорились со своими женами, сыновьями и дочерьми, друзьями и родными пріѣхать повеселиться въ это мѣсто, одно изъ красивѣйшихъ во всемъ округѣ. Мы всѣ вмѣстѣ составили новую пастушескую Аркадію; дѣвушки одѣлись пастушками, а юноши пастухами. Мы выучили наизусть два пастушескихъ стихотворенія -- одно знаменитаго Гарсилазо де да Вега, а другое превосходнаго Камоэнса, на его родномъ португальскомъ языкѣ. Мы еще не изображали ихъ, потому что только вчера пріѣхали. Мы разставили нѣсколько палатокъ, въ этой листвѣ и на берегахъ ручья, оплодотворяющаго всѣ эти луга. Прошлой ночью мы растянули между деревьями эти сѣти, чтобы обмануть птицъ, которыя, разогнанныя нашимъ шумомъ должны довѣрчиво броситься въ нихъ. Если вамъ угодно, сударь, быть нашимъ гостемъ, васъ примутъ съ учтивостью и щедростью. потому что мы въ этихъ окрестностяхъ не оставляемъ мѣста для горя и печали."

Пастушка замолкла, а Донъ-Кихотъ отвѣтилъ: "Право, прекрасная, благородная дама, Актеонъ не могъ болѣе удивиться и восхититься, встрѣтивъ купающуюся Діану, чѣмъ я при видѣ вашей красоты. Хвалю предметъ вашихъ забавъ и очень благодаренъ вамъ за ваше любезное предложеніе. Если я, въ свою, очередь, могу чѣмъ-нибудь служить вамъ, приказывайте и будьте увѣрены въ моемъ повиновеніи, ибо, мое призваніе въ томъ и состоитъ, чтобъ обнаруживать благодарность и услуживать относительно всякаго рода людей, особенно людей знатныхъ, къ которымъ, очевидно, принадлежите вы. Если бъ эти сѣти, которымъ подобаетъ занимать небольшое пространство, заняли всю земную поверхность, я бы и тогда отправился искать новыхъ міровъ, чтобы только не разорвать ихъ; а чтобъ вы повѣрили этой гиперболѣ, знайте, что тотъ, кто вамъ даетъ такое обѣщаніе, никто иной; какъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, если, впрочемъ, это имя дошло до вашего слуха.-- Ахъ, милый другъ души моей! -- вскричала вдругъ другая пастушка.-- Какое счастье выпало намъ на долю! Ты видишь этого господина, говорящаго съ нами? Ну, такъ знай, что это доблестнѣйшій, влюбленнѣйшій и учтивѣйшій рыцарь, какого можно найти на свѣтѣ, если только отпечатанная и разошедшаяся исторія его подвиговъ, которую и я читала, не лжетъ и не обманываетъ насъ. Пари держу, что этотъ славный человѣкъ, котораго онъ возитъ съ собой, есть нѣкій Санчо Панса, его оруженосецъ, съ которымъ никто не сравнится въ пріятности ,и остроуміи.-- Это правда,-- вмѣшался Санчо:-- я тотъ самый шутникъ и оруженосецъ, о которомъ вы говорите, а этотъ баринъ мой господинъ: и тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который пропечатанъ и разсказанъ въ исторіи.-- Ахъ, милая подруга! -- вскричала первая пастушка,-- будемъ умолять его остаться: наши родители и братья будутъ безконечно рады этому. И я слышала о его доблести и заслугахъ то же самое, что ты сейчасъ говоримъ. Разсказываютъ еще, что онъ постояннѣйшій и вѣрнѣйшій изъ влюбленныхъ; какихъ можно только встрѣтить, и что его дама нѣкая Дульцинея Тобозская, которой вся Испанія отдаетъ пальму первенства въ дѣлѣ красоты. -- И отдаетъ по справедливости,-- вмѣшался Донъ-Кихотъ,-- если, впрочемъ, ваша безподобная красота не заставить усомниться въ томъ. Но не теряйте напрасно времени, сударыни, желая задержать меня, ибо настоятельныя нужды моего призванія не даютъ мнѣ нигдѣ останавливаться."

Тѣмъ временемъ къ четыремъ собесѣдникамъ присоединился братъ одной изъ пастушекъ, одѣтый съ изяществомъ и роскошью, гармонировавшими съ ихъ нарядами. Онѣ сообщили ему, что тотъ, кто съ ними разговариваетъ, есть доблестный Донъ-Кихотъ Ламанчскій, а другой -- его оруженосецъ Санчо, которыхъ молодой человѣкъ уже зналъ, потому что читалъ ихъ исторію. Галантный пастухъ тотчасъ же предложилъ рыцарю свои услуги и такъ настоятельно сталъ просить его пойти съ ними къ ихъ палаткамъ, что Донъ-Кихоту пришлось уступить и пойти за ними. Въ это время происходила охота съ гиканьемъ, и сѣти наполнились множествомъ птицъ, которыя, обманутыя цвѣтемъ петель, бросались въ опасность, отъ которой улетали. Болѣе тридцати человѣкъ собралось въ этомъ мѣстѣ, всѣ изящно одѣтые пастухами и пастушками. Имъ сейчасъ же сообщили, что это Донъ-Кихотъ и его оруженосецъ, что привело всѣхъ въ восторгъ, такъ какъ они уже знали ихъ по ихъ исторіи. Всѣ вернулись въ палатки, гдѣ уже накрыты были столы, сервированные богато, чисто и обильно. Донъ-Кихота посадили на самое почетное мѣсто. Всѣ глядѣли на него и удивлялись. Наконецъ, когда убрали со столовъ, Донъ-Кихотъ заговорилъ. "Среди величайшихъ грѣховъ, совершаемыхъ людьми,-- сказалъ онъ,-- несмотря на то, что другіе говорятъ, будто первое мѣсто занимаетъ гордость, я считаю главнымъ неблагодарность, ссылаясь на то, что обыкновенно говорятъ, что адъ наполненъ неблагодарными. Я старался избѣгать, какъ могъ, этого грѣха, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ сталъ владѣть своимъ разумомъ. Если я не могу отплачивать за дѣлаемое мнѣ добро такимъ же добромъ, то, по крайней мѣрѣ, желаю это дѣлать, а если этого бываетъ недостаточно, такъ я разглашаю всѣмъ о дѣлаемомъ мнѣ добрѣ, ибо тотъ, кто разсказываетъ и разглашаетъ о получаемыхъ имъ благодѣяніяхъ, отплатитъ за нихъ, когда сможетъ, другими благодѣяніями. Дѣйствительно, большинство получающихъ стоятъ ниже дающихъ. Такъ Богъ выше всѣхъ, ибо онъ всеобщій благодѣтель, и дары человѣческіе не могутъ сравняться съ дарами Божьими по причинѣ раздѣляющаго ихъ безконечнаго пространства. Но это безсиліе, эту нужду пополняетъ отчасти признательность. И такъ, я, признательный, за оказанную мнѣ здѣсь милость, но не въ состояніи отвѣтить не нее тѣмъ же, предлагаю, заключаясь въ тѣсные рамки моихъ силъ, то, что могу и что подсказываетъ мнѣ мой умъ. И такъ, я говорю, что буду въ продолженіе цѣлыхъ двухъ дней доказывать среди этой большой дороги, ведущей въ Сарагоссу, что эти дамы, переодѣтыя пастушками, прекраснѣе и обходительнѣе всѣхъ на свѣтѣ, за исключеніемъ, впрочемъ, безподобной Дульцинеи Тобозской, единственной властительницы моихъ помысловъ, не въ обиду будь сказано тѣмъ, кто меня слушаетъ."

Санчо, весьма внимательно слушавшій все, что говорилъ Донъ-Кихотъ, не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: "Возможно ли, чтобъ на свѣтѣ нашлись люди до того смѣлые, чтобы смѣть говорить и клясться, будто вотъ этотъ самый мой господинъ сумасшедшій!.. Скажите сами, господа пастухи, есть ли на свѣтѣ деревенскій священникъ, какой-бы онъ ни былъ ученый и краснобай, который съумѣлъ бы наговорить то, что наговорилъ мой господинъ? Есть ли на свѣтѣ странствующій рыцарь, какъ бы бы онъ ни славился храбростью, который съумѣлъ бы предложить то, что предложилъ мой господинъ?" Донъ-Кихоть порывисто обернулся къ Санчо и сказалъ ему, пылая гнѣвомъ: "Возможно ль, о, Санчо, чтобъ во всемъ свѣтѣ былъ хоть одинъ человѣкъ, который бы сказалъ, что ты не дуракъ на дураковской подкладкѣ и съ отдѣлкой изъ плутовства и лукавства? Зачѣмъ ты мѣшаешься въ мои дѣла, и кто тебя простъ провѣрять, разсудительный ли я человѣкъ или безумный? Молчи, не возражай и ступай, осѣдлай Россинанта, если онъ разсѣдланъ; а затѣмъ отправимся исполнять мое предложеніе, потому что право на моей сторонѣ, и ты можешь заранѣе считать побѣжденными тѣхъ, кто вздумаетъ мнѣ противорѣчить." Сказавъ это онъ всталъ со стула, гнѣвно жестикулируя и удививъ всѣхъ присутствовавшихъ, которые не знали, считать ли его за человѣка со здравымъ разсудкомъ или за сумасшедшаго.

Напрасно старались они отклонить его отъ его рыцарскаго предпріятія, говоря, что они считаютъ достаточно доказанными его чувства признательности и что нѣтъ надобности въ новыхъ доказательствахъ, чтобъ свѣтъ узналъ объ его храбрости, ибо достаточно и тѣхъ, о которыхъ повѣствуетъ его исторія. Донъ-Кихотъ продолжалъ настаивать на своемъ рѣшеніи. Онъ сѣлъ на Россинанта, взялъ въ руки копье, вооружился щитомъ и направился къ самой серединѣ большой дороги, проходившей около зеленой лужайки. Санчо на своемъ ослѣ и вся пастушеская компанія послѣдовала за нимъ, желая посмотрѣть, чѣмъ кончится его смѣлое и безразсудное предложеніе.

Остановившись, какъ сказано, среди дороги, Донъ-Кихотъ изрекъ слѣдующія слова: "О, вы, прохожія и путешественники, оруженосцы, пѣшеходы и всадники, которые проходите или пройдете по этой дорогѣ въ продолженіе слѣдующихъ двухъ дней! Знайте, что Донъ-Кихотъ Ламанчскій, странствующій рыцарь, всталъ здѣсь для того, чтобы утверждать, что красота и обходительность нимфъ, живущихъ въ этихъ лѣсахъ и лугахъ, выше красоты и обходительности всѣхъ женщинъ въ мірѣ, за исключеніемъ, разумѣется, царицы души моей Дульцинеи Тобозской; поэтому пусть явится сюда всякій, кто иного мнѣнія: я жду его". Два раза повторилъ онъ слово въ слово это воззваніе, и оба раза ни одинъ странствующій рыцарь не услыхалъ его. Но судьбѣ, устраивавшей его дѣла все лучше и лучше, угодно было, чтобъ нѣсколько времени спустя на дорогѣ показалась толпа всадниковъ, по большей части съ копьями въ рукахъ, ѣхавшихъ вразсыпную и чрезвычайно поспѣшно. Едва замѣтивъ ихъ, всѣ сопровождавшіе Донъ-Кихота повернули вспять и отошли подальше отъ большой дороги, зная, что, дождавшись столкновенія, они подвергнутъ себя большой опасности. Одинъ Донъ-Кихотъ твердо, съ безстрашнымъ сердцемъ, оставался на мѣстѣ, а Санчо Панса сдѣлалъ себѣ щитъ изъ боковъ Россинанта. Между тѣмъ, нестройная толпа копьеносцевъ приближалась, и одинъ изъ нихъ, ѣхавшій впереди, изо всѣхъ силъ закричалъ Донъ-Кихоту: "Прочь, дьяволъ, прочь съ дороги! Эти быки растерзаютъ тебя. -- Полно, сволочь,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:-- для меня не существуетъ быковъ, которые стоили бы вниманія, хотя бы это были страшнѣйшіе изъ тѣхъ, которыхъ питалъ на своихъ берегахъ Харама. Признайте, мошенники, признайте оптомъ и гуртомъ справедливость того, что я сейчасъ возвѣстилъ, или я выступлю въ бой съ вами."

Коровникъ не успѣлъ отвѣтить, а Донъ-Кихотъ отстраниться, если бы даже и хотѣлъ этого, какъ стадо боевыхъ быковъ съ мирными волами {Сторожа быковъ, предназначенныхъ для бѣговъ, сторожатъ ихъ верхомъ и вмѣсто кнутовъ употребляютъ копья. Быковъ, которыхъ приводятъ съ пастбищъ въ циркъ наканунѣ боевъ, ведутъ волы, спеціально пріученные къ тому и называемые cabestros.}, ведшими ихъ, и толпой коровниковъ и всякаго рода людей, отводившихъ ихъ въ городъ, гдѣ на другой день должны были происходить бѣга, налетѣли на Донъ-Кихота, Санчо, Россинанта и осла, опрокинули ихъ на землю и затоптали ногами. Отъ этого приключенія Санчо оказался помятымъ, Донъ-Кихотъ ошеломленнымъ, оселъ ушибленнымъ и Россинантъ далеко не невредимымъ. Тѣмъ не менѣе, всѣ они все-таки поднялись, и Донъ-Кихотъ, спотыкаясь и падая, пустился въ догонку за арміей рогатаго скота, крича во весь голосъ: "Стойте, стойте, подлые мошенники! Васъ ждетъ единый рыцарь, который не раздѣляетъ ни настроенія, ни мнѣнія тѣхъ, кто говоритъ: "Бѣгущему врагу скатертію дорога".. Но торопившіеся бѣглецы не замедляли шагу и обращали на эти угрозы столько же вниманія, сколько на прошлогоднія тучи. Усталость остановила, наконецъ, Донъ-Кихота, который, болѣе пылая гнѣвомъ, чѣмъ пресыщенный местью, усѣлся на краю дороги въ ожиданіи приближавшихся къ нему Санчо, Росснанта и осла. Они, наконецъ, подошли, господинъ и слуга сѣли на своихъ животныхъ, и, не простившись съ мнимой Аркадіей, снова пустились въ путь, скорѣе со стыдомъ, чѣмъ съ радостью.

0x01 graphic

ГЛАВА LIX.

Въ которой разсказывается необычайное событіе, могущее сойти за приключеніе, которое случилось съ Донъ-Кихотомъ.

Донъ-Кихотъ и Санчо нашли лѣкарство противъ пыли и усталости, оставленныхъ имъ неучтивостью быковъ, въ свѣтломъ, прозрачномъ ручейкѣ, который протекалъ среди самой чащи деревьевъ. Давъ Россинанту и ослу свободно пастись безъ сбруи и узды, оба искателя приключеній, господинъ и слуга, усѣлись на берегу ручья. Донъ-Кихотъ выполоскалъ ротъ, вымылъ лицо и этимъ омовеніемъ возвратилъ нѣкоторую энергію своимъ подавленнымъ чувствамъ. Санчо прибѣгъ къ кладовой своей котомки и вынулъ оттуда то, что обыкновенно называлъ своими съѣстными припасами. Донъ-Кихотъ не ѣлъ единственно изъ печали, а Санчо не осмѣливался дотрогиваться до блюдъ, которыя передъ винъ стояли, единственно изъ вѣжливости: онъ ждалъ, чтобъ его господинъ попробовалъ ихъ. Но видя, что тотъ, погруженный въ свои мечты, и не вспоминаетъ подносить хлѣбъ ко рту, онъ, не открывая своего рта, чтобъ заговорить, и, презрѣвъ всякую благопристойность, принялся запрятывать въ свой желудокъ хлѣбъ и сыръ, попадавшіеся ему подъ руку. "Ѣшь, другъ Санчо,-- сказалъ ему Донъ-Кихотъ,-- питай свою жизнь; тебѣ это нужнѣе, чѣмъ мнѣ, а мнѣ дай умереть подъ тяжестью моихъ мыслей и ударами моихъ бѣдъ. Я родился, Санчо, чтобы жить, умирая, а ты -- чтобы жить, кушая. Чтобы ты видѣлъ, насколько я правъ, говоря такимъ образомъ, посмотри на меня, прошу тебя, какъ обо мнѣ печатаютъ историческія книги, на меня, знаменитаго въ дѣлахъ оружія, ласковаго и вѣжливаго въ моихъ поступкахъ, уважаемаго великими вельможами, умоляемаго о помощи молодыми дѣвушками; и вотъ когда я, наконецъ, ждалъ пальмъ и вѣнковъ, заслуженныхъ при помощи моихъ доблестныхъ подвиговъ, я сегодня утромъ былъ затоптанъ, опрокинутъ и смятъ подъ ногами грязныхъ животныхъ. Эта мысль притупляетъ мой зубы, парализуетъ руки и до того лишаетъ меня охоты къ ѣдѣ, что я даже хочу уморить себя голодомъ, ужаснѣйшей въ мірѣ смертью. -- Стало быть,-- отвѣтилъ Санчо, не переставая торопливо жевать,-- ваша милость не раздѣляете мнѣнія поговорки: "Умри, Титъ, но умри сытъ?"А я такъ вовсе не хочу самъ себя уморить. Напротивъ, я хочу поступать, какъ чеботарь, который до тѣхъ поръ тянетъ зубаки кожу, пока не дотянетъ, куда ему нужно. А я буду ѣдой до того тянуть свою жизнь, пока не дотяну ее до назначеннаго ей небомъ конца. Вы должны знать, господинъ, что нѣтъ худшаго безразсудства, какъ позволять себѣ, какъ ваша милость, отчаяваться. Послушайтесь меня: покушайте хорошенько, потомъ растянитесь на зеленомъ коврѣ этого луга и выспитесь немножко, и вы увидите, когда проснетесь, какъ это васъ облегчитъ."

Донъ-Кихотъ послушался совѣта Санчо, находя, что онъ говоритъ скорѣе какъ философъ, чѣмъ какъ дуракъ. "Если бъ ты хотѣлъ, о, Санчо, сдѣлать для меня то, что я тебѣ скажу, тогда мое облегченіе было бы больше, а горе меньше: пока я буду спать, чтобъ тебѣ угодить, ты удались немного отсюда, и, обнаруживъ свое тѣло, дай себѣ поводьями Россинанта сотни три-четыре ударовъ въ счетъ трехъ тысячъ съ чѣмъ-то, которые ты долженъ дать себѣ для снятія чаръ съ бѣдной Дульцинеи, потому что это, право, стыдно, что эта бѣдная дама остается очарованной по твоей небрежности и нерадивости. -- Ну, это еще терпитъ отлагательства,-- отвѣтилъ Санчо.-- Поспимъ сейчасъ оба, а тамъ что Богъ дастъ. Знайте, сударь, что такъ, зря, сѣчь себя дѣло очень тяжелое, особенно когда удары должны сыпаться на плохо вскормленное и еще хуже вспоенное тѣло. Пусть госпожа Дульцинея потерпитъ: въ одинъ прекрасный день, совершенно неожиданно, она увидитъ мое тѣло проколотымъ ударами, точно рѣшето, а до смерти все жизнь; я хочу сказать, что я еще пока живъ, и у меня еще не прошла охота исполнить то, что я обѣщалъ."

Поблагодаривъ его за доброе намѣреніе, Донъ-Кихотъ поѣлъ немного, а Санчо много, потомъ оба легли и уснули, предоставивъ обоимъ закадычнымъ друзьямъ, Россинанту и Сѣрому, пастись въ волю на этихъ обильныхъ травою лугахъ. Проснулись они довольно поздно, сѣли верхомъ и продолжали путь, торопясь доѣхать до постоялаго двора, виднѣвшагося на разстояніи одной мили отъ нихъ. Я говорю: постоялый дворъ, потому что Донъ-Кихотъ такъ назвалъ его противъ своего обыкновенія называть всѣ постоялые дворы замками. Пріѣхавъ туда, они спросили у хозяина, есть ли у него гдѣ переночевать. Тотъ отвѣтилъ, что есть и что они найдутъ у него всѣ удобства и все довольство, какія можно найти въ Сарагоссѣ. Они оба сошли съ сѣделъ, и Санчо снесъ свой багажъ въ комнату, отъ которой хозяинъ далъ ему ключъ. Потомъ онъ отвелъ животныхъ въ конюшню, задалъ имъ корму и, вознося къ небу благодарность за то, что его господинъ не принялъ этого постоялаго двора за замокъ, вернулся за приказаніями къ Донъ-Кихоту, который усѣлся на скамейкѣ.

Когда приблизился часъ ужина, они вошли въ домъ, и Санчо спросилъ у хозяина, чѣмъ онъ можетъ ихъ угостить. "Всѣмъ, что душѣ вашей будетъ угодно,-- отвѣтилъ хозяинъ. Спрашивайте, чего хотите, потому что этотъ постоялый дворъ обильно снабженъ по части птицъ небесныхъ, звѣрей земныхъ и рыбъ морскихъ. Столькихъ вещей намъ и не нужно,-- возразилъ Санчо:-- съ насъ довольно будетъ и пары жареныхъ цыплятъ, потому мой господинъ очень нѣжный и ѣсть мало, да и я небольшой обжора." Хозяинъ отвѣтилъ, что циплятъ у него нѣтъ, потому что коршуны опустошаютъ всю мѣстность. -- Ну,-- отвѣтилъ Санчо,-- такъ пусть господинъ хозяинъ прикажетъ зажарить молоденькую курицу. -- Курицу? Пресвятая Богородица! вскричалъ хозяинъ.-- Право же, я вчера послалъ въ городъ продать ихъ больше пятидесяти штукъ; но, кромѣ куръ, ваша милость можете спрашивать все, что угодно.-- Такъ стало быть,-- спросилъ Санчо,-- у васъ найдется и телятина, и козлятина? -- сейчасъ,-- отвѣтилъ хозяинъ,-- нѣтъ, потому что вся провизія у насъ кончилась; но на будущей недѣлѣ будетъ много. -- Хорошо же мы попались! -- вскричалъ Санчо.-- Но зато, я увѣренъ, у васъ есть вволю сала и яицъ? -- Ей-Богу, у моего гостя славная память! -- отвѣтилъ хозяинъ.-- Я сейчасъ сказалъ ему, что у меня нѣтъ ни куръ, ни цыплятъ, а онъ воображаетъ, что у меня найдутся яйца! Пусть онъ выдумаетъ другія прелести и пусть перестанетъ спрашивать куръ. -- Да къ дѣлу, ради Христа! вскричалъ Санчо.-- Скажите лучше сами, что у васъ есть, и будетъ вздоръ молоть.-- Господинъ гость,-- отвѣтилъ хозяинъ,-- на самомъ дѣлѣ у меня есть двѣ бычачьи ноги, похожія на телячьи, или двѣ телячьи ноги, похожія на бычачьи. Они приготовлены со своей приправой изъ гороху, луку и сала и, кипя на огнѣ, говорятъ въ настоящую минуту: "Съѣшь меня, съѣшь меня!" -- Ну, я тутъ же оставляю ихъ за собой,-- вскричалъ Санчо,-- и пусть никто ихъ не трогаетъ. Я заплачу за нихъ лучше чѣмъ всякій другой, потому ничто не можетъ быть мнѣ больше по вкусу. Мнѣ все равно, бычачьи онѣ или телячьи, лишь-бы это были ноги.-- Никто ихъ не тронетъ,-- отвѣтилъ хозяинъ; -- потому что другіе гости, находящіеся въ домѣ, такіе знатные, что возятъ съ собой повара, оффиціанта и всякую провизію. -- Что до знатности,-- сказалъ Санчо,-- такъ съ моимъ господиномъ никто не поспоритъ; но его занятіе не допускаетъ ни сундуковъ съ провизіей, ни корзинъ съ бутылками. Мы садимся себѣ посреди луга и наѣдаемся досыта желудями и кизилемъ." Таковъ-былъ разговоръ, который Санчо велъ съ хозяиномъ постоялаго двора и который онъ прекратилъ на этомъ, не желая отвѣтить, когда тотъ спросилъ, что за занятіе или служба у его господина. Наступилъ часъ ужина, Донъ-Кихотъ пошелъ въ свою комнату, хозяинъ принесъ кушанье, и рыцарь сѣлъ за столъ.

Вскорѣ послѣ того Донъ-Кихотъ услыхалъ, какъ въ сосѣдней комнатѣ, отдѣлявшейся отъ его комнаты только тонкой перегородкой, кто-то сказалъ: "Ради жизни вашей милости, господинъ Донъ-Геронимо, прочитаемъ въ ожиданіи ужина еще одну главу изъ второй части Донъ-Кихота Ламанчскаго." Услышавъ свое имя, Донъ-Кихотъ вскочилъ на ноги, навострилъ уши и сталъ внимательно прислушиваться къ тому, что о немъ говорили. Онъ слышалъ, какъ Донъ-Геронимо отвѣтилъ: "На что намъ, господинъ Донъ-Хуанъ, читать эти глупости? Кто читалъ первую часть Донъ-Кихота Ламанчскаго, тому неинтересно читать эту вторую часть.-- Все-таки,-- возразилъ Донъ-Хуанъ,-- мы хорошо сдѣлаемъ, если прочитаемъ ее, потому что нѣтъ такой плохой книги, въ которой не нашлось бы чего-нибудь хорошаго. Всего болѣе мнѣ не нравится въ этой книгѣ то, что въ ней изображаютъ Донъ-Кихота излѣчившимся отъ любви къ Дульцинеѣ Тобозской {Сервантесь говоритъ здѣсь о нагломъ продолженіи Донъ-Кихота, написанномъ какихъ-то аррагонскимъ писателемъ, скрывшемся подъ псевдонимомъ, Алонсо Фернандеса де-Авельянеда, продолженіи, появившемся въ то время, когда самъ онъ еще писалъ вторую часть. Этотъ Авельянеда дѣйствительно изображаетъ Донъ-Кихота, въ глав. IV, VI, VIII, XII и XIII, какъ бы излѣчившимся отъ его любви. Въ третьей главѣ онъ говоритъ: "Донъ-Кихотъ закончилъ свой разговоръ съ Санчо, говоря, что хочетъ ѣхать въ Сарагоссу на состязаніе и намѣревается забыть неблагодарную инфанту Дульцинею Тобозскую и поискать себѣ другую даму."}."Услыхавъ это, Донъ-Кихотъ, полный злобы и гнѣва, возвысилъ голосъ и закричалъ: "Тому, кто осмѣлится сказать, что Донъ-Кихотъ Ламанчскій забылъ или можетъ забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу съ оружіемъ въ рукахъ, что онъ очень далекъ отъ истины, ибо ни Дульцинея Тобозская не можетъ быть забыта, ни забвеніе не можетъ поселиться въ Донъ-Кихотѣ. Его девизъ постоянство и его обѣтъ -- оставаться вѣрнымъ, безъ насилія надъ собой, по выбору и изъ удовольствія.-- Кто намъ отвѣчаетъ? -- спросили изъ другой комнаты.-- Кто же другой можетъ это быть,-- отвѣтилъ Санчо,-- какъ не самъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который докажетъ все, что сказалъ, и даже все, что еще скажетъ, потому долгъ платежомъ красенъ."

Едва Санчо договорилъ эти слова. какъ два дворянина (по крайней мѣрѣ, такова была ихъ наружность) отворили дверь, и одинъ изъ нихъ, обвивъ руками шею Донъ-Кихота, сказалъ ему съ увлеченіемъ: "Ни ваша наружность не противорѣчитъ вашему имени, ни ваше имя не противорѣчитъ вашей наружности. Вы, сударь, безо всякаго сомнѣнія, настоящій Донъ-Кихотъ Ламанчскій, полярная звѣзда странствующаго рыцарства, вопреки тому, кто вздумалъ украсть ваше имя и уничтожить ваши геройскіе подвиги, на подобіе этого писателя, котораго я и передаю въ ваши руки." И съ этими словами онъ вручилъ ему книгу, которую держалъ его товарищъ. Донъ-Кихотъ взялъ книгу и сталъ перелистывать, не отвѣчая ни слова, затѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ, возвратилъ ее и сказалъ: "Изъ того немногаго, что я видѣлъ, я замѣтилъ у этого писателя три вещи, достойныя осужденія: первая -- это нѣсколько словъ, которыя я прочиталъ въ прологѣ {Это грубая ругань, обращенная прямо къ Сервантесу.}, вторая -- это аррагонское нарѣчіе, потому что авторъ часто пропускаетъ членъ; наконецъ, третья, окончательно доказывающая, что онъ неучъ, это -- что ошибается и удаляется отъ истины въ главной части исторіи. Въ самомъ дѣлѣ, онъ говоритъ, что жену моего оруженосца Санчо Панса зовутъ Маріей Гутьерресъ {Сервантесъ забываетъ, что самъ даетъ ей это имя въ первой части и называетъ ее Хуаной Гутьерресъ въ VII главѣ второй части.}, тогда какъ ее зовутъ Терезой Панса; а тотъ, кто ошибается въ одномъ капитальномъ фактѣ, заставляетъ опасаться, что онъ ошибается и во всемъ остальномъ. -- Вотъ, ей-Богу, славная вещь для историка! -- вскричалъ Санчо,-- Хорошо-же онъ знаетъ наши дѣла, если называетъ мою жену Терезу Панса Маріей Гутьерресъ! Возьмите-ка опять книгу, сударь, и посмотрите, нѣтъ ли тамъ меня и не исковеркано ли мое имя.-- Судя по тому, что вы сказали, мой другъ,-- сказалъ Донъ-Геронимо,-- вы должны быть Санчо Панса, оруженосецъ господина Донъ-Кихота? -- Да, я самый,-- отвѣтилъ Санчо,-- и я горжусь этимъ.-- Такъ право же,-- продолжалъ дворянинъ,-- этотъ новый писатель говоритъ о васъ вовсе не съ тою благопристойностью, которая подобаетъ вамъ. Онъ изображаетъ васъ обжорой и глупцомъ и ничуть не забавнымъ,-- словомъ, совсѣмъ не тѣмъ Санчо, котораго мы видимъ въ первой части исторіи вашего господина. -- Да простить его Богъ! -- отвѣтилъ Санчо.-- Ужъ лучше-бы онъ оставилъ меня въ моемъ углу, не вспоминая обо мнѣ, потому бѣда, колъ пироги начнетъ печи сапожникъ, а сапоги тачать пирожникъ, и всякъ сверчокъ знай свой шестокъ."

Оба дворянина пригласили Донъ-Кихота въ свою комнату, чтобы вмѣстѣ поужинать, зная хорошо, сказали они, что для него ничего нѣтъ подходящаго на этомъ постояломъ дворѣ. Донъ-Кихотъ, всегда любезный и учтивый, сдался на ихъ просьбы и поужиналъ съ ними. Санчо остался полновластнымъ хозяиномъ кастрюли; онъ сѣлъ на главномъ краю стола, а хозяинъ постоялаго двора усѣлся противъ него, такъ какъ не менѣе его былъ влюбленъ въ свои бычачья ноги.

За ужиномъ Донъ-Хуанъ спросилъ у Донъ-Кихота, какія у него извѣстія о госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской: не вышла ли она замужъ, не родила ли или не забеременѣла ли, или же, храня обѣтъ цѣломудрія, она помнитъ любовныя мечты господина Донъ-Кихота. "Дульцинея,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- еще чиста и невинна, а мое сердце постояннѣе, нежели всегда; переписки мы по обыкновенію не ведемъ, а ея красота обратилась въ безобразіе отвратительной крестьянки." Затѣмъ онъ разсказалъ имъ во всѣхъ подробностяхъ объ очарованіи Дульцинеи, о своихъ приключеніяхъ въ пещерѣ Монтезиноса и о рецептѣ, данномъ ему мудрымъ Мерлиномъ для снятія чаръ съ его дамы, именно о бичеваніи Санчо. Оба дворянина съ величайшимъ удовольствіемъ слушали изъ устъ самого Донъ-Кихота разсказъ о странныхъ событіяхъ его исторіи. Они были столь же поражены его сумасбродствами, сколько его изящной манерой разсказывать. Они то считали его умнымъ и разсудительнымъ, то видѣли, какъ онъ скользитъ и впадаетъ въ чепуху, и въ концѣ концовъ не знали, какое мѣсто отвести ему между мудростью и безуміемъ.

Санчо кончилъ ужинъ и, оставивъ хозяина одного, вошелъ въ комнату своего господина и при входѣ сказалъ: "Пусть меня повѣсятъ, господа, если авторъ этой книги, которая у вашихъ милостей, хочетъ, чтобъ мы оставались друзьями! Ужъ если онъ, какъ вы говорите, называетъ меня обжорой, такъ я бы хотѣлъ, чтобъ онъ хоть не называлъ меня пьяницей. -- А онъ именно такъ и называетъ васъ,-- отвѣтилъ Донъ-Геронимо. -- Не припомню, какъ онъ это дѣлаетъ, но знаю, что слова, которыя онъ вамъ приписываетъ, непристойны и, кромѣ того, лживы, сколько я вижу теперь по лицу добраго Санчо. -- Ваши милости можете мнѣ повѣрить въ этомъ,-- возразилъ Санчо:-- Санчо и Донъ-Кихотъ этой исторіи совсѣмъ не тѣ, которые встрѣчаются въ исторіи, написанной Сидомъ Гамедомъ Бенъ-Энгели. Тутъ дѣйствительно мы: мой господинъ, храбрый, скромный и влюбленный, и я, простой, забавный и не обжора и не пьяница. -- Такъ и я думаю,-- подтвердилъ Донъ-Хуанъ.-- И если бы было возможно, слѣдовало бы отдать приказъ, чтобъ никто не смѣлъ писать о приключеніяхъ великаго Донъ-Кихота, кромѣ Сида Гамеда, его первоначальнаго автора, точно такъ, какъ Александръ отдалъ приказъ, чтобъ никто не смѣлъ писать его портрета, кромѣ Апеллеса. -- Мой портретъ пусть пишетъ, кто хочетъ,-- возразилъ Донъ-Кихотъ;-- но пусть меня не оскорбляютъ, потому что отъ множества оскорбленій терпѣніе не можетъ не лопнуть. -- Какое же оскорбленіе можно нанести господину Донъ-Кихоту,-- спросилъ Донъ-Хуанъ,-- за которое онъ не могъ бы легко отомстить, если только не захочетъ отразить его щитомъ своего терпѣнія, которое, я полагаю, обширно и сильно?"

Въ такихъ и подобныхъ имъ разговорахъ прошла большая часть ночи, и хотя Донъ-Хуанъ и его другъ упрашивали Донъ-Кихота получше просмотрѣть книгу, чтобъ узнать, какова она, но склонить его къ этому имъ не удалось. Онъ отвѣтилъ, что считаетъ книгу какъ-бы прочтенною цѣликомъ, что признаетъ ее, съ начала до конца, нахальной и не хочетъ доставить автору ея радость,-- если онъ когда-нибудь узнаетъ, что книга его была у него въ рукахъ,-- думать, что онъ ее прочиталъ. "Къ тому же,-- прибавилъ онъ,-- отъ непристойныхъ и смѣшныхъ вещей отвращается даже мысль, а тѣмъ болѣе глаза {Эти непристойныя и смѣшныя подробности встрѣчаются особенно въ главахъ XV, XVI, XVII, XVIII и XIX.}." У него спросили, куда онъ думаетъ направить свой путъ. Онъ отвѣтилъ, что ѣдетъ въ Сарагоссу, чтобы присутствовать на празднествахъ, называемыхъ состязаніями упряжи и празднуемыхъ въ этомъ городѣ каждый годъ. Тогда Донъ-Хуанъ сказалъ ему, что въ этой новой исторіи разсказывается, какъ Донъ-Кихотъ или тотъ, кого авторъ такъ называетъ, присутствовалъ въ этомъ же городѣ на празднествахъ, и какъ разсказъ этотъ лишенъ изобрѣтательности, бѣденъ изложеніемъ и вообще плохо написанъ, но зато богатъ глупостями {Это описаніе находится въ XI главѣ.}. "Въ такомъ случаѣ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- ноги моей не будетъ въ Сарагоссѣ, и я такимъ образомъ докажу въ виду всего свѣта лживость этого новаго историка, и всѣ тогда убѣдится, что я не тотъ Донъ-Кихотъ, о которомъ онъ говоритъ.-- Это будетъ очень хорошо,-- замѣтилъ Донъ-Геронимо;-- съ тому же есть еще состязанія въ Барцелонѣ, гдѣ господинъ Донъ-Кихотъ можетъ показать свою ловкость и доблесть. -- Такъ я и думаю сдѣлать,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- но да соблаговолятъ ваши милости позволить мнѣ пойти спать, потому что уже пора, и да считаютъ меня отнынѣ въ числѣ своихъ лучшихъ друзей и слугъ. -- И меня также,-- прибавилъ Санчо.-- Можетъ быть, я на что-нибудь да пригожусь."

Послѣ этого Донъ-Кихотъ и Санчо, простившись со своими сосѣдями, вернулись въ свою комнату, оставивъ Донъ-Хуана и Донъ-Геронимо пораженными смѣсью скромности и безумія, обнаруженной рыцаремъ. Впрочемъ, они были вполнѣ увѣрены, что это были настоящіе Донъ-Кихотъ и Санчо, а не тѣ, которыхъ описалъ ихъ аррагонскій историкъ.

Донъ-Кихотъ всталъ очень рано и, постучавшись въ перегородку сосѣдней комнаты, простился съ ея жильцами. Санчо щедро расплатился съ хозяиномъ, но посовѣтовалъ ему впередъ меньше хвастать обиліемъ своего постоялаго двора или лучше снабжать его провизіей.

0x01 graphic

ГЛАВА LX

Что случилось съ Донъ-Кихотомъ на дорогѣ въ Барцелону.

Утро было свѣжее и сулило такой же свѣжій день, когда Донъ-Кихотъ оставилъ постоялый дворъ, хорошенько разспросивъ о дорогѣ, ведшей прямо въ Барцелону, минуя Сарагоссу, такъ какъ ему непремѣнно хотѣлось заставить солгать этого новаго историка, который, какъ говорили, такъ оскорбительно отзывался о немъ. Случилось такъ, что въ теченіе шести дней съ нимъ не приключилось ничего такого, что заслуживало бы быть записаннымъ. По истеченіи этихъ шести дней, когда онъ уклонился отъ большой дороги, ночь застигла его въ густой дубовой или пробковой рощѣ: на этотъ счетъ Сидъ Гамедъ не даетъ точныхъ указаній Господинъ и слуга сошли со своихъ животныхъ, и Санчо, поѣвшій въ этотъ денъ четыре раза, пристроился къ стволу дерева и сразу вступилъ въ дверь сна. Донъ-Кихотъ же, который терзался не столько отъ голода, сколько отъ своихъ мыслей, не могъ сомкнуть глазъ. Его воображеніе носило его по тысячѣ разныхъ мѣстъ: то ему казалось, что онъ опять находится въ пещерѣ Монтезиноса; то онъ видѣлъ, какъ превращенная въ крестьянку Дульцинея прыгаетъ и скачетъ на своей ослицѣ; то въ ушахъ его раздавались слова мудраго Мерлина, напоминавшія ему условія, которыя онъ долженъ выполнить и усилія, которыя нужно сдѣлать, чтобы снять чары съ Дульцинеи. Онъ приходилъ въ отчаяніе отъ нерадивости и недостатка милосердія оруженосца своего Санчо, который, какъ онъ полагалъ, далъ себѣ до сихъ поръ не болѣе пяти ударовъ плетью -- очень малое и ничтожное число въ сравненіи съ тѣмъ множествомъ ударовъ, которые ему оставалось дать себѣ. Эти размышленія причинили ему столько горя и досады, что онъ сказалъ самъ себѣ: "Если Александръ Великій разсѣкъ гордіевъ узелъ, сказавъ: Лучше разрубить, чѣмъ развязать, и если онъ отъ этого не пересталъ быть властителемъ всей Азіи, то тоже самое, не больше и не меньше, будетъ теперь со снятіемъ чаръ съ Дульцинеи, если я самъ буду сѣчь Санчо противъ его желанія. И въ самомъ дѣлѣ, если средство состоитъ въ томъ, чтобъ Санчо получилъ три тысячи съ чѣмъ то ударовъ бичомъ, то не все ли равно, самъ ли онъ себѣ ихъ дастъ или другой ему ихъ дастъ? Все дѣло въ томъ, чтобъ онъ ихъ получилъ, все равно, отъ кого бы они ни шли."

Съ этою мыслью онъ подошелъ къ Санчо, предварительно взявъ въ руки поводья Россинанта, и, скрутивъ ихъ на подобіе кнута, сталъ распускать единственную его шнуровку, ибо, по общему мнѣнію, Санчо носилъ только одну переднюю для поддержанія своихъ брюкъ. Но едва онъ принялся за это дѣло, какъ Санчо проснулся, широко раскрылъ глаза я рѣзко произнесъ: "Это что? Кто это меня трогаетъ и раздѣваетъ? -- Это я,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- хочу исправить твою нерадивость и помочь моему горю. Я хочу тебя сѣчь, Санчо, и хоть отчастіи уплатить долгъ, который лежитъ на тебѣ. Дульцинея погибаетъ; ты живешь, ни о чемъ не заботясь; я умираю съ отчаянія: поэтому спусти штаны по доброй волѣ, ибо моя воля состоитъ въ томъ, чтобъ дать тебѣ въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, по крайней мѣрѣ, двѣ тысячи ударовъ плетью.-- Ну, ужъ нѣтъ! -- вскричалъ Санчо.-- Оставьте меня, ваша милость, а не то я подыму такой шумъ, что даже глухіе услышать насъ. Удары бичомъ, которые я обязался дать себѣ, должны быть даны добровольно, а не силой. Теперь у меня нѣтъ охоты сѣчь себя; довольно, если я дамъ вашей милости слово стегать себя и сгонять съ себя мухъ, когда мнѣ придетъ охота.-- Я не могу положиться на твое великодушіе,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что ты жестокосердъ, и хотя принадлежишь къ черни, но изнѣженъ." Говоря такимъ образомъ, онъ все старался распустить его шнуровку. Видя это, Санчо вскочилъ на ноги, бросился на своего господина, схватилъ его въ охапку и, подтолкнувъ ногой, опрокинулъ его на землю, за тѣмъ поставилъ ему правое колѣно на грудь и сжалъ его руки въ своихъ, такъ что онъ не могъ ни пошевельнуться, ни вскрикнуть. Донъ-Кихотъ сказалъ ему глухимъ голосомъ: "Какъ, подлецъ, ты возстаешь противъ твоего господина и хозяина! Ты нападаешь на того, чей хлѣбъ ты ѣшь! -- Я не дѣлаю и не раздѣлываю королей, {Эти слова, по преданію, сказалъ коннетабль Дю-Гекленъ, когда онъ во время борьбы Петра-Жестокаго съ его братомъ Генрихомъ Транстамарскимъ на Монтіельской равнинѣ помогъ послѣднему влѣзть на тѣло Петра, котораго Генрихъ закололъ своимъ кинжаломъ.} -- отвѣтилъ Санчо,-- а помогаю себѣ самому, т. е. своему настоящему господину. Если ваша милость дадите мнѣ слово оставить меня въ покоѣ и не стараться стегать меня теперь, такъ я васъ отпущу и дамъ уйти, а не то ты умрешь здѣсь, измѣнникъ, врагъ доньи Санчи {Санчо примѣняетъ къ своему господину два послѣднихъ стиха стараго романса, написаннаго на преданіе о семи инфантахъ Лары (Cane, de Amberes, стр. 172). Гонсало Густосъ де Лара женился на доньѣ Санчѣ, сестрѣ Руи-Веласкеса. Этотъ послѣдній, въ отмщеніе за оскорбленье, предалъ мавританскому королю Кордовы своего шурина и своихъ семерыхъ племянниковъ. Отцу подали къ столу головы семерыхъ сыновей его и затѣмъ бросили его въ тюрьму. Однако, любовь одной арабской женщины, дочери короля, вывела его изъ тюрьмы, а сынъ, котораго онъ прижилъ съ нею, по имени Мударра Гонсало, отомстилъ за кровь своихъ братьевъ кровью Руи-Веласкеса. Встрѣтивъ его однажды на охотѣ, онъ бросился на него, и хотя тотъ просилъ его дать ему время сходить на оружіемъ, убилъ его, отвѣтивъ ему стихами, которые цитируетъ Санчо:

Esperesme, don Gonzalo,

Iré à tomar las mis armas,--

-- El espera que tu diste

А los infantes de Lara:

Aqui moriras, traidor,

Enemigj de dona Sancha.}."

Донъ-Кихотъ обѣщалъ то, что онъ требовалъ: онъ поклялся жизнью своихъ мыслей, что не тронетъ на немъ ни одной ниточки его кафтана и отнынѣ предоставитъ на его волю и милость заботу о самобичеваніи въ какое ему будетъ угодно время. Санчо поднялся и поскорѣе отошелъ на нѣкоторое разстояніе; но, опершись о другое дерево, онъ почувствовалъ, что что-то дотронулось до его головы. Онъ поднялъ руки и нащупалъ двѣ мужскихъ ноги въ башмакахъ. Дрожа отъ страха, онъ побѣжалъ спрятаться подъ другимъ деревомъ, но и тамъ было то же самое. Тогда онъ закричалъ о помощи, призывая Донъ-Кихота. Донъ-Кихотъ подбѣжалъ и спросилъ, что съ нимъ случилось и чего онъ испугался. Санчо отвѣтилъ, что всѣ эти деревья полны человѣческихъ ногъ. Донъ-Кихотъ ощупалъ ихъ и сразу повялъ, въ чемъ дѣло. "Нечего тебѣ пугаться, Санчо,-- сказалъ одъ:-- эти ноги, которыя ты нащупалъ и которыхъ не можешь видѣть, принадлежатъ, навѣрное, ворамъ и разбойникамъ, повѣшеннымъ на этихъ деревьяхъ, потому что правосудіе, ловя ихъ, имѣетъ обыкновеніи вѣшать ихъ здѣсь по двадцати -- тридцати человѣкъ разомъ. Я вижу изъ этого, что мы должны быть уже недалеко отъ Барцелоны." И его предположеніе было дѣйствительно вѣрно. На зарѣ они подняли глаза и увидали, какія гроздья висѣли на этихъ деревьяхъ: это были тѣла бандитовъ.

Между тѣмъ разсвѣло, и они, напуганные мертвецами, еще болѣе испугались при видѣ человѣкъ сорока живыхъ бандитовъ, которые неожиданно окружили ихъ, приказывая имъ на каталонскомъ нарѣчіи оставаться на своихъ мѣстахъ до прибытія ихъ атамана. Донъ-Кихотъ стоялъ на ногахъ, лошадь его была разсѣдлана, копье было прислонено къ дереву -- словомъ, онъ былъ беззащитенъ. Ему пришлось скрестить руки и опустить голову, сохраняя силы до болѣе удобнаго случая. Бандиты посѣтили Сѣраго и не оставили на немъ ни крошки изъ того, что находилось въ котомкѣ и въ чемоданѣ. Хорошо еще, что Санчо спряталъ въ кожаный поясъ, который носилъ на животѣ, золотые, данные ему герцогомъ и привезенные имъ изъ дому. Впрочемъ, эти добрые люди навѣрное тщательно обыскали бы его и нашли бы то, что у него было спрятано между поясомъ и тѣломъ, если бъ въ эту минуту не появился ихъ атаманъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати четырехъ, крѣпкій, высокій, съ смуглымъ лицомъ и серьезнымъ, увѣреннымъ взглядомъ. Онъ сидѣлъ на могучемъ конѣ, и на кольчугѣ его было четыре пистолета, изъ тѣхъ, которые называются въ этихъ мѣстахъ pedrenales {Это были маленькіе мушкетоны, названные pedrenales оттого, что они приводились въ дѣйствіе при помощи не трута, какъ аркебувы, а кремня (pedernal).}. Онъ увидалъ, что его оруженосцы (такъ называли себя люди этой профессіи) собираются грабить Санчо Панса, и запретилъ имъ это. Они тотчасъ же повиновались, и поясъ былъ спасенъ. Онъ удивился при видѣ копья у дерева, щита на землѣ и Донъ-Кихота въ вооруженіи, съ мрачнѣйшимъ и жалчайшимъ лицомъ, олицетвореніемъ скорби. Онъ подошелъ къ нему и сказалъ: "Не печальтесь такъ, любезнѣйшій: вы попали въ руки не какого-нибудь варвара Озириса, а Роке Гинарта, болѣе сострадательнаго, нежели жестокаго {Во времена Сервантеса, Каталонія страдала болѣе всякой другой испанской провинціи отъ семейныхъ распрей, часто толкавшихъ въ общество бандитовъ знатныхъ молодыхъ людей, провинившихся въ убійствѣ изъ мести. Ніарросы и Каделлы раздѣляли въ то время Барцелону, какъ Капулетти и Монтекки раздѣляли Равенну. Одинъ приверженецъ Ніарросовъ, принужденный бѣжать, сдѣлался атаманомъ воровъ. Его звали Роке Гинартъ или Гиньяртъ, но настоящее его имя было Педро Рочи Гимарда. Это былъ славный, великодушный молодой человѣкъ, какимъ изображаетъ его Сервантесъ, и онъ въ свое время пользовался въ Каталоніи такой же репутаціей, какъ въ ваши времена знаменитый Хозе Марія въ Андалузіи. О немъ упоминается въ запискахъ Комминеса.}. -- Моя печаль,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- происходитъ не оттого, что я попалъ въ твои руки, о, храбрый Роке, слава котораго не имѣетъ предѣла на землѣ: она происходитъ оттого, что моя небрежность допустила твоихъ солдатъ захватить меня не на сѣдлѣ, тогда какъ, по правиламъ странствующаго рыцарства, въ которому я принадлежу, я обязанъ жить всегда подъ ружьемъ и во всякую минуту быть насторожѣ. Я долженъ сказать тебѣ, о, великій Гинартъ, что, если бъ они застали меня на конѣ, съ копьемъ и щитомъ, имъ бы не удалось такъ легко овладѣть мною, ибо я Донъ-Кихотъ Ламанчскій, тотъ самый, который наполнилъ вселенную славой своихъ подвиговъ."

Роке Гинартъ сразу понялъ, что болѣзнь Донъ-Кихота состоитъ скорѣе въ безуміи, чѣмъ въ храбрости, и хотя онъ нѣсколько разъ слыхалъ о немъ, но никогда не вѣрилъ въ его исторію и не могъ допустить, чтобъ такая фантазія могла овладѣть человѣкомъ. Поэтому онъ очень обрадовался, встрѣтивъ его, такъ какъ желалъ на дѣлѣ убѣдиться въ томъ, что слышалъ о немъ. "Доблестный рыцарь,-- сказалъ онъ ему,-- не отчаявайтесь и не считайте, что злая судьба привела васъ сюда. Напротивъ, можетъ случиться, что эти непріятныя встрѣчи направятъ на настоящую дорогу вашу сбившуюся съ пути судьбу, ибо небо обыкновенно поднимаетъ угнетенныхъ и обогащаетъ бѣдныхъ странными путями и неслыханными способами, недоступными человѣческому разуму."

Донъ-Кихотъ хотѣлъ поблагодарить, когда они вдругъ услыхали позади себя большой шумъ какъ бы отъ табуна лошадей. А, между тѣмъ, это была всего одна лошадь, на которой ѣхалъ, опустивъ удила, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати въ зеленомъ камковомъ обшитомъ золотомъ кафтанѣ, валлонской шляпѣ съ загнутыми полями, узкихъ вычищенныхъ ваксой сапогахъ, со шпагой, кинжаломъ и золотыми шпорами, съ маленькимъ ружьемъ въ рукѣ и двумя пистолетами за поясомъ. Роке обернулся на шумъ и увидалъ молодого человѣка, который, приблизившись, сказалъ ему: "Я ищу тебя, о, храбрый Рокъ, чтобъ найти въ тебѣ если же средство, то, по крайней мѣрѣ, облегченіе моимъ несчастнымъ. А чтобъ не держать тебя долго въ недоумѣніи, потому что я вижу, что ты меня не узнаешь, скажу тебѣ, кто я. Я -- Клавдія Геронима, дочь Симона Форте, твоего лучшаго друга и заклятаго врага Клаукеля Торрельяса, также и твоего врага, такъ какъ онъ принадлежитъ къ противной сторонѣ. Ты знаешь, что у этого Торрельяса есть сынъ, котораго зовутъ Донъ-Висенте Торрельясъ или, по крайней мѣрѣ, звали такъ часа два назадъ. Скажу тебѣ въ немногихъ словахъ, чтобъ сократить разсказъ о моихъ несчастьяхъ, какое несчастье онъ мнѣ причинилъ. Онъ увидѣлъ меня, сталъ ухаживать, я слушала его и тайкомъ отъ отца платила ему взаимностью, потому что нѣтъ на свѣтѣ женщины, какъ бы замкнуто и благоразумно она ни жила, у которой не нашлось бы времени для удовлетворенія своихъ желаній, если она этого захочетъ. Словомъ, онъ обѣщалъ мнѣ жениться на мнѣ, а я дала ему слово принадлежать ему, но за нашими клятвами исполненія не послѣдовало. Вчера я узнала, что онъ, забывъ своя долгъ относительно меня, женится на другой, и что сегодня утромъ назначено ихъ вѣнчаніе. Эта вѣсть встревожила мой умъ и вывела меня изъ терпѣнія. Такъ какъ отца моего не было дома, то мнѣ легко было переодѣться такимъ образомъ и, пустившись вскачь на этомъ конѣ, доѣхать до Донъ-Висенте, въ одной милѣ отсюда. Тамъ, не теряя времени на жалобы и на выслушиваніе его оправданій, я выстрѣлила въ него изъ этого карабина и еще изъ этихъ двухъ пистолетовъ, всадивъ ему, какъ я полагаю, болѣе двухъ пуль въ тѣло и открывъ такимъ образомъ выходы, изъ которыхъ вмѣстѣ съ его кровью вышла и моя честь. Я оставила его на рукахъ у его слугъ, которые не осмѣлились или не сумѣли выступить на его защиту. Я пріѣхала къ тебѣ, чтобъ ты помогъ мнѣ бѣжать во Францію, гдѣ у меня есть родные, у которыхъ я могу поселиться, и чтобы просить тебя еще защитить моего отца, чтобы многочисленная семья Донъ-Висенте не обратила на него своей ужасной мести.

Роке, пораженный красотой, энергіей и страннымъ приключеніемъ прекрасной Клавдіи, отвѣтилъ ей: "Поѣдемте, сударыня, посмотримъ, умеръ ли вашъ врагъ, а потомъ увидимъ, что намъ предпринять". Донъ-Кихотъ внимательно выслушалъ все, что говорила Клавдія и что отвѣтилъ Роке Гинартъ. "Никому,-- вскричалъ онъ,-- нѣтъ надобности защищать эту даму. Пусть мнѣ подадутъ моего коня и мое оружіе и подождите меня здѣсь. Я отправлюсь къ этому рыцарю и заставлю его, живымъ или мертвымь, сдержать слово, данное такой очаровательной красавицѣ.-- Пусть никто въ этомъ не сомнѣвается,-- прибавилъ Санчо,-- потому у моего господина счастливая рука въ дѣлѣ свадебъ; еще нѣтъ и двухъ недѣль, какъ онъ заставилъ жениться другого человѣка, который тоже отказывался исполнить обѣщаніе, данное другой дѣвушкѣ, и если бы преслѣдующіе его волшебники не превратили настоящее лицо молодого человѣка въ лицо лакея, названная дѣвушка теперь уже не была бы дѣвушкой." Гинартъ, котораго больше интересовало приключеніе прекрасной Клавдіи, чѣмъ рѣчи его плѣнниковъ, господина и слуги, не слушалъ ни того, ни другого, и, приказалъ своимъ оруженосцамъ возвратить Санчо все, что они сняли съ его Сѣраго, онъ велѣлъ имъ удаляться въ мѣсто ихъ ночевки, затѣмъ пустился галопомъ вмѣстѣ съ Клавдіей къ Донъ-Висенте, раненому или мертвому. Они пріѣхали къ тому мѣсту, гдѣ Клавдія встрѣтилась со своимъ любовникомъ, но нашли тамъ только свѣжія кровяныя пятна. Оглянувшись вокругъ, они увидали на вершинѣ холма группу людей и сообразили, какъ оно и было на самомъ дѣлѣ, что это слуги уносятъ Донъ-Висенте, живого или мертваго, чтобы перевязать ему раны или похоронить его. Они ускоряли шаги, чтобъ нагнать ихъ, что было нетрудно, такъ какъ тѣ подвигались медленно. Они нашли Донъ-Висенте на рукахъ у слугъ, которыхъ онъ умолялъ упавшимъ голосомъ дать ему умереть на этомъ мѣстѣ, ибо боль, которую онъ испытывалъ отъ ранъ, не давала ему двигаться дальше. Роке и Клавдія соскочили съ коней и приблизились къ умирающему. Слуги перепугались при видѣ Гинарта, а Клавдія еще болѣе взволновалась при видѣ Донъ-Висенте. Наполовину смягченная, наполовину суровая, они приблизилась къ нему и взяла его за руку.-- "Если бъ ты мнѣ далъ эту руку,-- сказала она,-- какъ вы условились, ты не дошелъ бы до такого состоянія." Раненый дворянинъ открылъ глаза, уже почти сомкнутые смертью, и, узнавъ Клавдію, сказалъ ей: "Я вижу, прекрасная обманутая Клавдія, что это ты убила меня. Мои желанія и поступки никогда не были направлены на то, чтобъ тебя оскорбить, и не заслужили такого наказанія.-- Какъ!-- вскричала Клавдія.-- Развѣ ты не собирался сегодня утромъ жениться на Леонорѣ, дочери богатаго Бальбастро? -- О, конечно, нѣтъ! -- отвѣтилъ Донъ-Висенте.-- Моя несчастная звѣзда принесла тебѣ эту ложную вѣсть, чтобъ ты въ порывѣ ревности лишила меня жизни, но такъ какъ я лишаюсь жизни, покидая ее въ твоихъ объятіяхъ, то считаю себя счастливымъ. Чтобъ ты повѣрила моимъ словамъ, сожми мою руку и прими меня, если желаешь, въ супруги. Другого удовлетворенія я не могу тебѣ дать за оскорбленіе, которое я, по твоему мнѣнію, нанесъ тебѣ."

Клавдія сжала его руку, но и сердце ея до того сжалось, что она упала безъ чувствъ на окровавленную грудь Донъ-Висенте, съ которымъ сдѣлался смертельный припадокъ. Роке, полный смятенія, не зналъ, что дѣлать. Слуги побѣжали за водой, чтобы вспрыснуть ихъ и, принеся ее, стали обливать ихъ. Клавдія очнулась отъ обморока, Донъ-Висенте же не приходилъ въ себя: онъ такъ и разстался съ жизнью. Клавдія, увидавъ его недвижимымъ и убѣдившись, что женихъ ея умеръ, огласила воздухъ воплями, а небо жалобами, стала рвать на себѣ волосы, развѣвая ихъ по вѣтру, царапать собственными руками лицо,-- словомъ, обнаруживала всѣ признаки сожалѣнія и печали, какихъ можно ожидать отъ раненаго сердца. "О, жестокая, безразсудная женщина! -- говорила она.-- Съ какого легкостью ты привела въ исполненіе свою ужасную мысль! О, ярость ревности, до какихъ ужасныхъ крайностей ты доводишь того, кто даетъ тебѣ доступъ въ свою душу! О, мой дорогой мужъ! Именно тогда, когда ты сталъ моимъ, безжалостная судьба переноситъ тебя съ брачнаго ложа въ могилу!" Столько горечи и отчаянія было въ жалобахъ, произносимыхъ Клавдіей, что глаза Роке, не имѣвшаго обыкновенія проливать слезы въ какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, невольно увлажнились. Слуги заливались слезами, Клавдія ежеминутно лишалась чувствъ, и весь холмъ казался юдолью скорби и несчастій.

Наконецъ, Роке Гинартъ приказалъ слугамъ Донъ-Висенте отнести тѣло молодого человѣка въ домъ его отца, недалеко отъ этого мѣста, чтобъ его похоронили. Клавдія сказала Роке, что уйдетъ въ монастырь, въ которомъ одна изъ ея тетокъ состоитъ настоятельницей, и что проведетъ тамъ всю жизнь въ обществѣ лучшаго и вѣчнаго жениха. Роке одобрилъ ея благочестивое намѣреніе и предложилъ проводить ее, куда она захочетъ, и оградить ея отца отъ родителей Донъ-Висенте. Клавдія ни за что не соглашалась, чтобъ онъ ее проводилъ и, поблагодаривъ его, какъ могла, за предложеніе услугъ, удалилась, заливаясь слезами. Слуги Донъ-Висенте унесли его тѣло, а Роке вернулся къ своимъ людямъ. Таковъ былъ конецъ любви Клавдіи Геронимы. Но что же тутъ удивительнаго, когда неотразимая сила слѣпой ревности соткала нить ея печальной исторіи?

Роке Гинартъ нашелъ своихъ людей въ томъ мѣстѣ, куда приказалъ имъ удалиться, и среди нихъ находился также Донъ-Кихотъ, который, сидя верхомъ на Россинантѣ, держалъ къ нимъ рѣчь, чтобъ убѣдить ихъ бросить этотъ образъ жизни, столь же опасный для души, сколько для тѣла. Но большинство изъ нихъ были гасконцы, люди грубые, прошедшіе черезъ огонь и мѣдныя трубы, и проповѣдь Донъ-Кихота на нихъ не подѣйствовала. Роке по возвращеніи спросилъ у Санчо Панса, вернули ли ему драгоцѣнности и алмазы, снятые его людьми съ осла. "Да,-- отвѣтилъ Санчо.-- Недостаетъ только трехъ главныхъ платковъ, стоившихъ трехъ большихъ городовъ. -- Что ты болтаешь, милый! -- вскричалъ одинъ изъ присутствовавшихъ бандитовь. Они у меня, и цѣна изъ не больше трехъ реаловъ. -- Это правда,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- но мой оруженосецъ цѣнитъ ихъ такъ, какъ говоритъ, въ уваженіе къ особѣ, которая мнѣ ихъ дала, Роке Гинартъ сейчасъ же приказалъ возвратить ихъ и, разставивъ въ рядъ всѣхъ своихъ людей, велѣлъ разложить передъ ними платья, драгоцѣнности, деньги,-- словомъ, все, что было наворовано со времени послѣдней дѣлежки; затѣмъ, быстро сдѣлалъ расчетъ и оцѣнивъ на деньги то, что невозможно было раздѣлить, онъ распредѣлилъ между всѣми добычу съ такою мудростью и справедливостью, что ни въ одномъ пунктѣ не оскорбилъ справедливости по дѣлежной части. Когда дѣло это было кончено, и всѣ оказались довольны и сочли себя хорошо вознагражденными, Роке сказалъ Донъ-Кихоту: "Если бы не соблюдать съ этими людьми такой пунктуальности, съ ними невозможно было бы жить.-- Судя по тому, что я видѣлъ здѣсь,-- вмѣшался Санчо,-- правосудіе такая хорошая вещь, что его нужно соблюдать даже между ворами." Одинъ изъ оруженосцевъ услышалъ эти слова и поднялъ дуло своего ружья, которымъ навѣрное раскроилъ бы голову Санчо, если бъ Роке Гинартъ не закричалъ ему, чтобъ онъ остановился. Санчо задрожалъ всѣмъ тѣломъ и принялъ твердое рѣшеніе не разжимать болѣе губъ, пока будетъ находиться среди этихъ людей.

Въ эту минуту пришелъ одинъ изъ оруженосцевъ, стоявшихъ на стражѣ на дорогѣ, чтобъ подстерегать прохожихъ и доносить атаману о томъ, чѣмъ можно попользоваться. "Господинъ,-- сказалъ онъ,-- недалеко отсюда, на дорогѣ, ведущей въ Барцелону, идетъ большая толпа людей.-- Не разглядѣлъ-ли ты,-- спросилъ Роке,-- изъ тѣхъ ли они, которые насъ ищутъ, или изъ тѣхъ, кого мы ищемъ? -- Изъ тѣхъ, кого мы ищемъ,-- отвѣтилъ оруженосецъ.-- Въ такомъ случаѣ,-- приказалъ Роке,-- отправляйтесь всѣ и подведите ихъ сюда во мнѣ, не выпустивъ ни одного." Люди повиновались, и Роке остался одинъ съ Донъ-Кихотомъ и Санчо, въ ожиданіи тѣхъ, кого должны были привести оруженосцы. "Господину Донъ-Кихоту,-- сказалъ онъ,-- должны казаться новыми нашъ образъ жизни и наши приключенія, вдобавокъ очень опасныя. Меня не удивляетъ, что онъ такъ думаетъ, потому что въ самомъ дѣлѣ -- сознаюсь въ этомъ -- нѣтъ болѣе безпокойной и тревожной жизни, какъ наша. Меня толкнуло въ нее желаніе мести, которое было такъ сильно, что могло смутить самыя спокойныя сердца. Отъ природы я сострадателенъ и благонамѣренъ, но, какъ я сказалъ, желаніе отомстить за нанесенное мнѣ оскорбленіе до того перевернуло всѣ моя хорошія наклонности, что я все остаюсь въ этомъ положеніи, хотя и вижу всѣ его послѣдствія. А такъ какъ одинъ грѣхъ ведетъ за собой другой и одна пропасть другую, то месть до того переплелась, что я теперь беру на себя не только свои, но и чужія. Однако, Богъ попускаетъ, чтобъ я, блуждая въ лабиринтѣ своихъ грѣховъ, не терялъ надежды выбраться изъ него и добраться до спасительной гавани."

Донъ-Кихотъ очень удивился, слыша такія разумныя и назидательныя рѣчи отъ Гинарта, ибо онъ думалъ, что между людьми, все дѣло которыхъ состоитъ въ томъ, чтобъ грабить и убивать на большой дорогѣ, не можетъ найтись человѣка со здравымъ смысломъ и добрыми чувствами. "Господинъ Роке,-- сказалъ онъ ему,-- начало выздоровленія для больного -- это знаніе своей болѣзни и желаніе принимать лѣкарства, предписываемыя врачомъ. Ваша милость больны, знаете свою болѣзнь, и небо или, лучше сказать, Богъ, нашъ врачъ, дастъ вамъ лѣкарства, которыя васъ излѣчатъ. Но эти лѣкарства обыкновенно излѣчиваютъ лишь постепенно и чудомъ. Впрочемъ грѣшники, одаренные умомъ, ближе къ исправленію, чѣмъ глупцы, а такъ какъ ваша милость въ рѣчахъ своихъ проявили столько благоразумія, то нужно мужаться и надѣяться на выздоровленіе вашей совѣсти. Если ваша милость желаете сократить путь и легко вступить на путь своего спасенія, такъ поѣдемте со мной, и я научу васъ, какъ сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ. Въ этомъ занятіи приходится переносить столько трудностей, лишеній и неудачъ, что вамъ стоитъ только взяться за него для искупленія, и вы уже очутитесь на небѣ." Роке принялся хохотать надъ совѣтомъ Донъ-Кихота и для перемѣны разговора разсказалъ ему трагическое приключеніе Клавдія Геронимы. Санчо до глубины души былъ тронутъ имъ, потому что красота и живость молодой дѣвушки пришлись ему очень по душѣ.

Въ это время явились оруженосцы-ловцы, какъ ихъ называютъ. Они привели съ собой двухъ дворянъ на коняхъ, двухъ пѣшихъ пилигримовъ, карету съ женщинами, шесть пѣшихъ и верховыхъ лакеевъ, которые ихъ сопровождали, и двухъ мальчиковъ погонщиковъ муловъ, слѣдовавшихъ за господами. Оруженосцы окружили эту толпу, и побѣжденные и побѣдители хранили молчаніе въ ожиданіи, пока заговоритъ великій Роке Гинартъ. Этотъ послѣдній, обратясь къ дворянамъ, спросилъ, кто они, куда ѣдутъ и какія у нихъ съ собою деньги. Одинъ изъ нихъ отвѣтилъ: "Сударь, мы испанскіе пѣхотные капитаны, наши полки въ Неаполѣ, и мы ѣдемъ, чтобы сѣсть на четыре галеры, которыя, говорятъ, находятся въ Барцелонѣ и которымъ отданъ приказъ плыть въ Сицилію. При насъ есть около двухъ или трехъ сотъ дукатовъ, и этого достаточно, чтобъ мы были богаты и ѣхали довольные, потому что обычная бѣдность солдатъ не допускаетъ большихъ богатствъ". Роке предложилъ пилигримамъ тотъ же вопросъ, что и капитанамъ. Они отвѣтили, что собираются ѣхать моремъ въ Римъ и что у нихъ обоихъ найдется реаловъ съ шестьдесятъ. Роке захотѣлъ также узнать, что это за дамы въ каретѣ, куда онѣ ѣдутъ и сколько при нихъ денегъ. Одинъ изъ верховыхъ лакеевъ отвѣтилъ: "Это госпожа донья Гіомаръ де-Киньонесъ, жена регента неапольскаго интендантства, и ѣдетъ она съ дочерью, еще дѣвочкой, горничной и дуэньей. Мы шестеро слугъ сопровождаемъ ее, а денегъ у нея до шестисотъ дукатовъ.-- Такъ что.-- сказалъ Роке,-- тутъ наберется девятьсотъ дукатовъ и шестьдесятъ реаловъ. Моихъ солдатъ около шестидесяти, такъ сочтите, сколько приходится на каждаго, потому что я плохой счетчикъ." При этихъ словахъ разбойники возвысили голоса и закричали: Да здравствуетъ Роке Гинартъ! -- Да здравствуетъ онъ многіе годы, на зло ищейкамъ правосудія, которыя поклялись сгубить его!" Но капитаны опечалились, госпожа регентша сокрушилась, и пилигримы не особенно обрадовались, когда услышали приговоръ о конфискаціи ихъ имущества. Рокъ продержалъ ихъ въ этомъ настроеніи нѣсколько минутъ, но долѣе не желалъ оставлять ихъ въ печали, которую нетрудно было разглядѣть на всѣхъ лицахъ. и сказалъ офицерамъ: "Будьте столь любезны, ваши милости, одолжите мнѣ шестьдесятъ дукатовъ, а госпожа регентша восемьдесятъ для удовлетворенія сопровождающаго меня отряда, потому что попъ тѣмъ и живетъ, что обѣдню даетъ. А затѣмъ вы можете свободно и безъ задержки продолжать свой путь съ охраной, которую я вамъ далъ, для того, чтобъ, если вы встрѣтите мои другіе отряды, которые разсѣяны здѣсь въ окрестностяхъ, они не причинили вамъ никакого зла. Я вовсе не намѣренъ быть несправедливымъ къ военнымъ или оскорблять женщинъ, особенно знатныхъ."

Офицеры разсыпались въ благодарностяхъ Роке за его любезность и щедрость, ибо въ ихъ глазахъ дѣйствительно съ его стороны было щедростью оставить имъ ихъ собственныя деньги. Что касается доньи Гіомаръ де-Киньонесъ, то она готова была выпрыгнуть изъ кареты, чтобъ расцѣловать ноги и руки великаго Роке; но онъ не допустилъ до этого, а, напротивъ, самъ попросилъ у нея прощенія за то, что, вынужденный требованіями своего сквернаго ремесла, причиняетъ ей непріятность. Госпожа регентша приказала одному изъ своихъ слугъ немедленно заплатить приходящіеся съ нея восемьдесятъ дукатовъ, и капитаны также отдали свои шестьдесятъ. Пилигримы хотѣли въ свою очередь развязать свой кошель, но Роке сказалъ имъ, что этого не нужно, и затѣмъ, обратясь къ своимъ людямъ, прибавилъ: "Изъ этихъ ста сорока дукатовъ каждый изъ васъ получитъ по два, а изъ остающихся двадцати десять отдайте этимъ пилигримамъ и остальные десять этому доброму оруженосцу на добрую память объ этомъ приключеніи." Послѣ этого принесли письменный приборъ и портфель, которые всегда имѣлись при Роке, и онъ далъ путешественникамъ письменный пропускъ для начальниковъ своихъ отрядовъ. Затѣмъ онъ простился съ ними и отпустилъ ихъ, и всѣ они были поражены благородствомъ его души, представительной наружностью и странными поступками, дѣлавшими его скорѣе похожимъ на Александра великаго, чѣмъ на признаннаго разбойника. "Нашему атаману надо бы скорѣе быть монахомъ, чѣмъ разбойникомъ,-- замѣтилъ одинъ изъ оруженосцевъ на своемъ полугасконскомъ, полукаталовсконъ нарѣчіи.-- Если онъ хочетъ быть щедрымъ, такъ пусть впередъ щедрится на свое добро, а не на наше." Несчастный сказалъ эти немногія слова не настолько тихо, чтобы Роке не услыхалъ ихъ. Схвативъ въ руки шпагу, онъ разсѣкъ ему голову почти пополамъ и холодно сказалъ: "Вотъ какъ я караю нахаловъ, не умѣющихъ держать языкъ за зубами." Всѣ затрепетали, и никто не осмѣлился сказать ему ни слова, столько почтенія и покорности онъ имъ внушалъ.

Роке отошелъ въ сторону и написалъ своему другу въ Барцелону письмо, въ которомъ извѣщалъ его, что у него находится знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, тотъ странствующій рыцарь, о которомъ разсказываютъ столько чудесъ, и что онъ можетъ поклясться, что это самый забавный и самый свѣдущій во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ. Онъ прибавлялъ, что черезъ три дня, въ день св. Іоанна Крестителя, привезетъ его къ нему въ самую Барцелону, въ полномъ вооруженіи, верхомъ на Россинантѣ, вмѣстѣ съ его оруженосцемъ Санчо, верхомъ на ослѣ. "Не забудьте извѣстить объ этомъ,-- писалъ онъ въ заключеніе,-- нашихъ друзей Ніарросовъ, чтобъ они позабавились рыцаремъ. Я хотѣлъ бы лишить этого удовольствія ихъ враговъ Каделловъ, но эти невозможно, такъ какъ разумныя безумства Донъ-Кихота и выходки его оруженосца Санчо Панса не могутъ не доставить одинаковаго удовольствія всѣмъ." Роке отправилъ это письмо черезъ одного изъ своихъ оруженосцевъ, который, перемѣнивъ костюмъ бандита на крестьянское платье, явился въ Барцелону и передалъ письмо по адресу.

0x01 graphic

ГЛАВА LXI.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ при въѣздѣ въ Барцелону, и о другихъ вещахъ, въ которыхъ больше правды, чѣмъ здраваго смысла.

Донъ-Кихотъ оставался у Роке трое сутокъ; но пробудь онъ у него хоть триста лѣтъ, онъ все-таки нашелъ бы, на что поглядѣть и чему подивиться въ его образѣ жизни. Просыпались они здѣсь, обѣдали тамъ, но временамъ бѣжали, не зная отъ чего, въ другой разъ дожидались, не зная кого. Эти люди спали стоя, прерывая свой сонъ и то и дѣло мѣняя мѣсто. Они только и дѣлали, что разставляли стражу, прислушивались къ крикамъ вождей, раздували труты у ружей, которыхъ, впрочемъ, было мало, такъ какъ почти всѣ они были снабжены кремневыми мушкетами. Роке проводилъ ночи вдали отъ своихъ, въ такихъ мѣстахъ, о которыхъ они не могли догадаться, ибо множество бановъ {Отъ слова bando -- публичное оповѣщеніе -- произошло слово bando-lero, означавшее разбойника, голова котораго была оцѣнена.} барцелонскаго вице-короля, оцѣнившіе его голову, держали его въ постоянной тревогѣ. Онъ не рѣшался довѣриться никому, даже своимъ людямъ, изъ боязни быть ими убитымъ или преданнымъ правосудію: жизнь поистинѣ тяжкая и жалкая.

Наконецъ, Роке, Донъ-Кихотъ и Санчо отправились окольными путями и скрытыми тропинками въ Барцелову въ сопровожденіи шести оруженосцевъ. Они прибыли на берегъ моря наканунѣ Іоанна Крестителя, ночью, и Роке, поцѣловавшись съ Донъ-Кихотомъ и Санчо, которому вручилъ при этомъ обѣщанные десять дукатовъ, еще не отданные ему, разстался съ ними, обмѣнявшись предварительно тысячью комплиментовъ и предложеній услугъ.. По отъѣздѣ Роке, Донъ-Кихотъ выждалъ разсвѣта, какъ былъ верхомъ на конѣ. Вскорѣ онъ увидалъ на балконахъ востока смѣющееся личико свѣтлой Авроры, которая веселила взоръ, освѣщая растенія и цвѣты. Почти въ ту же минуту до слуха путниковъ принеслись веселящіе звуки роговъ и барабановъ, шумъ бубенчиковъ и крики какъ бы бѣгущихъ изъ города людей. Заря смѣнилась солнцемъ, лицо котораго, шире круглаго щита, постепенно поднималось на горизонтѣ. Донъ-Кихотъ и Санчо осмотрѣлись вокругъ и увидали море, котораго еще не видѣли. Оно показалось имъ обширнымъ, огромнымъ, гораздо больше Руидерскихъ лагунъ, которыя они видѣли въ своей провинціи. увидали они также и галеры, стоявшія на якорѣ у береговъ, опустившія свои шатры и открывшіяся во всей красѣ со множествомъ знаменъ и вымпеловъ, которые то развѣвались по вѣтру, то цѣловали море и вздымали брызги. Съ галеръ слышались трубы и рога, наполнявшіе воздухъ вблизи и вдали пріятными, воинственными звуками. Галеры вдругъ задвигались и вступили въ нѣчто въ родѣ схватки на тихихъ волнахъ моря, въ то время какъ множество выѣзжавшихъ изъ города на добрыхъ лошадкахъ дворянъ въ блестящихъ одѣяніяхъ предавались такимъ же играмъ. Солдаты съ судовъ открыли продолжительную пальбу, на которую отвѣтили тѣмъ же стоявшіе на городскихъ стѣнахъ и фортахъ солдаты, а тяжелая артиллерія оглашала воздухъ ужаснымъ трескомъ, на который отвѣчали пушки съ палубъ судовъ. Море было спокойно, земля улыбалась, воздухъ былъ чистъ и ясенъ, хотя его по временамъ и затуманивалъ дымъ пушекъ; все, казалось, радовало и веселило горожанъ. Что касается Санчо, то онъ никакъ не могъ понять, какъ эти двигающіяся по морю массы могутъ имѣть столько ногъ.

Въ эту минуту нарядные всадники подскакали съ воинственными и радостными кликами къ мѣсту, гдѣ Донъ-Кихотъ продолжалъ стоять, какъ пригвожденный. Одинъ изъ нихъ, тотъ самый, который былъ предувѣдомленъ Роке, сказалъ громкимъ голосомъ Донъ-Кихоту: "Добро пожаловать въ нашъ городъ, зеркало, свѣточъ, полярная звѣзда всего странствующаго рыцарства! Добро пожаловать, говорю я, доблестный Донъ-Кихотъ Ламанчскій,-- не фальшивый, мнимый, апокрифическій, какимъ его изображали намъ въ послѣднее время лживыя исторіи, а настоящій, лойяльный и вѣрный, какимъ изобразилъ намъ его Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели, цвѣтъ историковъ!" Донъ-Кихотъ ни слова не отвѣтилъ, да всадники и не ждали его отвѣта, а, заставивъ своихъ лошадей прогарцовать кругомъ, образовали вмѣстѣ со всѣми сопровождавшими ихъ какъ бы движущійся кругъ около Донъ-Кихота, который обернулся къ Санчо и сказалъ ему: "Эти люди прекрасно узнали насъ: бьюсь объ закладъ, что они читали нашу исторію и даже недавно напечатанную исторію аррагонца."

Всадникъ, который первый заговорилъ съ Донъ-Кихотомъ, снова подъѣхалъ къ нему и сказалъ: "Пусть ваша милость, господинъ Донъ-Кихотъ, благоволитъ поѣхать съ нами, ибо всѣ мы ваши покорные слуги и большіе друзья Роке Гинарта.-- Если любезности,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- порождаютъ любезности, то ваша, господинъ рыцарь, есть дочь или близкая родственница любезности великаго Роке. Ведите меня, куда вамъ будетъ угодно: у меня не будетъ иной воли, кромѣ вашей, особенно если вы захотите употребить мою на служеніе вамъ." Всадникъ отвѣтилъ ему точно такими же учтивыми словами, и вся группа, окруживъ его со всѣхъ сторонъ, направилась къ городу при звукахъ роговъ и литавровъ. Но при въѣздѣ въ Барцелону проказники, отъ которыхъ исходятъ всѣ проказы, т. е. мальчишки, болѣе шаловливые, чѣмъ дерзкіе и плутоватые, протолкались сквозь толпу и, приподнявъ хвосты ослу и Россинанту, всадили имъ по пучку чертополоха. Бѣдныя животныя, чувствуя эти новомодные шпоры, опустили хвосты и тѣмъ такъ усилили свою боль, что стали подпрыгивать и метаться, пока не сбросили на землю своихъ всадниковъ. Донъ-Кихотъ, смущенный и униженный, поторопился снять съ хвоста своей лошади султанъ, а Санчо сдѣлалъ то же самое для своего осла. Сопровождавшіе Донъ-Кихота всадники охотно наказали бы дерзкихъ мальчишекъ, но это было невозможно, такъ какъ тѣ въ ту же секунду затерялись среди тысячи другихъ слѣдовавшихъ за ними мальчишекъ. Донъ-Кихотъ и Санчо снова сѣли верхомъ и, сопровождаемые музыкой и криками "ура", доѣхали до дома своего проводника, большого и красиваго, какъ подобаетъ дому богатаго дворянина. Здѣсь мы и оставимъ нашего рыцаря, ибо такъ желаетъ Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели.

0x01 graphic

ГЛАВА LXII.

Въ которой говорится о приключеніи съ заколдованной головой и о другихъ пустякахъ, которыхъ нельзя не разсказать.

Хозяина Донъ-Кихота звали Донъ-Антоніо Морено. Это былъ богатый и умный дворянинъ, любившій повеселиться, но прилично и со вкусомъ. Увидавъ Донъ-Кихота у себя, онъ сталъ придумывать средства обнаружить его безумства, впрочемъ, безъ вреда кому бы то ни было; ибо шутки, оскорбляющія другихъ, уже не шутки, и всякое времяпрепровожденіе въ ущербъ другому гнусно. Первое, что онъ придумалъ, было разоружить Донъ-Кихота и показать его публично въ его узкомъ потертомъ отъ оружія кафтанѣ, уже много разъ описанномъ нами. Рыцаря повели на балконъ, выходившій на одну изъ главныхъ улицъ города, и выставили тамъ на показъ прохожимъ и мальчишканъ, глазѣвшимъ на него, какъ на рѣдкаго звѣря. Разодѣтые всадники снова собрались передъ нимъ, точно они такъ нарядились лично для него, а не для праздника, справлявшагося въ тотъ день. Что касается Санчо, то онъ былъ очарованъ, восхищенъ, потому что воображалъ, что снова попалъ, самъ не зная, какъ и почему, на свободу, къ Камачо, или въ такой домъ, какъ у донъ Діего де Миранда, или въ замокъ, какъ у герцога.

Въ этотъ день къ Донъ-Антоніо собрались къ обѣду нѣсколько друзей. Всѣ они обращались съ Донъ-Кихотомъ съ большимъ почтеніемъ, какъ съ настоящимъ странствующимъ рыцаремъ, и это наполнило его гордостью и чванствомъ, и онъ былъ внѣ себя отъ удовольствія. Что же касается Санчо, то онъ такъ и сыпалъ остротами, такъ что вся прислуга и всѣ слышавшіе его, какъ говорится, впились глазами въ его ротъ. За обѣдомъ Донъ-Антоніо сказалъ Санчо: "Мы слышали, добрый Санчо, что вы такъ любите клецки и бланманже, что, когда они остаются отъ обѣда, вы ихъ прячете за пазуху до другого дня {Въ XII главѣ Донъ-Кихота Авельянеды говорится, что Санчо получилъ отъ Донъ-Карлоса дюжины съ двѣ клецокъ и шесть цѣлыхъ бланманже, и что не будучи въ состояніи съѣсть все это, онъ спряталъ остатокъ за пазуху до другого дня.}.-- Нѣтъ, сударь,-- отвѣтилъ Санчо,-- это неправда, потому что я больше чистоплотенъ, чѣмъ прожорливъ, и мой господинъ Донъ-Кихотъ, здѣсь присутствующій, отлично знаетъ, что мы вдвоемъ часто питались цѣлую недѣлю горстью орѣховъ или желудей. Правда, если случается, что мнѣ дарятъ телку, такъ я спѣшу накинуть ей арканъ на шею. т. е. я ѣмъ то, что мнѣ даютъ, и умѣю пользоваться случаемъ. Кто говоритъ, что я ѣмъ обжорливо и неопрятно, тотъ пусть намотаетъ себѣ на усъ, что не знаетъ самъ, что говоритъ, и я сказалъ бы ему это позабористѣе, если бы не уваженіе мое къ почтеннымъ бородамъ, сидящимъ за этимъ столомъ.-- Въ самомъ дѣлѣ,-- подтвердилъ Донъ-Кихотъ,умѣренность и чистоплотность, съ какими Санчо ѣстъ, заслуживаютъ быть записанными и выгравированными на бронзовыхъ листахъ, дабы о нихъ сохранилось вѣчное воспоминаніе на будущіе вѣка. Правда, когда онъ голоденъ, онъ немножко прожорливъ, потому что принимается уплетать за обѣ щеки и глотать сразу по четыре куска. Но чистоплотности онъ никогда не забываетъ, а за то время, когда онъ былъ губернаторомъ, онъ научился ѣсть по-аристократически, такъ что даже виноградныя и гранатныя ягодки набиралъ вилкой.-- Какъ! -- вскричалъ Донъ-Антоніо,-- Санчо былъ губернаторомъ? -- Да, отвѣтилъ Санчо,-- на островѣ, называемомъ Баратаріей. Я управлялъ имъ по своему десять дней и потерялъ въ эти десять дней покой и сонъ и научился презирать всѣ губернаторства въ мірѣ. Я бѣжалъ съ этого острова, потомъ провалился въ пещеру, гдѣ думалъ, что умру, и откуда вышелъ только чудомъ." Тутъ Донъ-Кихотъ подробно разсказалъ все приключеніе съ губернаторствомъ Санчо и тѣмъ весьма позабавилъ все общество.

По выходѣ изъ-за стола, Донъ-Антоніо взялъ Донъ-Кихота за руку и отвелъ его въ отдаленную комнату, въ которой не было другой мебели и другого убранства, кромѣ стола, сдѣланнаго повидимому изъ яшмы, на такой же ножкѣ. На столѣ этомъ лежала голова вродѣ бюстовъ римскихъ императоровъ, казавшаяся бронзовой. Донъ-Антоніо прежде всего обвелъ Донъ-Кихота вокругъ всей комнаты, затѣмъ нѣсколько разъ вокругъ стола и сказалъ: "Теперь, когда я увѣренъ, что насъ никто не услышитъ, и когда дверь плотно затворена, я разскажу вашей милости, господинъ Донъ-Кихотъ, одно изъ удивительнѣйшихъ приключеній или, лучше сказать, одну изъ удивительнѣйшихъ новостей, какую только можно себѣ вообразить; но съ условіемъ, что ваша милость погребете въ глубочайшихъ нѣдрахъ тайны то, что я вамъ сейчасъ разскажу.-- Клянусь,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ;-- а для большей вѣрности я положу сверху еще каменную плиту. Знайте, господинъ Донъ-Антоніо (Донъ-Кихотъ уже зналъ имя своего хозяина),-- что вы говорите съ человѣкомъ, у котораго хотя и есть уши, чтобъ слушать, но нѣтъ языка, чтобъ говорить. Такъ что ваша милость можете совершенно спокойно излить въ мое сердце то, что храните въ своемъ, и быть увѣреннымъ, что повергли это въ пучину молчанія.-- Полагаясь на это обѣщаніе,-- продолжалъ Донъ-Антоніо,-- я повергну вашу милость въ изумленіе тѣмъ, что вы увидите и услышите, а также нѣсколько облегчу горе, испытываемое мною оттого, что мнѣ некому повѣрить свои тайны, которыя по истинѣ не такого свойства, чтобъ ихъ можно было довѣрить всякому." Донъ-Кихотъ стоялъ недвижимый, съ тревогой ожидая, чѣмъ разрѣшится столько предосторожностей. Донъ-Антоніо, взявъ его за руку, заставилъ его провѵсти ею по бронзовой головѣ, лежавшей на яшмовомъ столѣ съ поддерживавшей его ножкой, и сказалъ: "Эта голова, господинъ Донъ-Кихотъ, сдѣлана была однимъ изъ величайшихъ чародѣевъ и волшебниковъ, какихъ знавалъ свѣтъ. Онъ былъ, я полагаю, полякомъ по происхожденію и ученикомъ знаменитаго Эскотильо, о которомъ разсказываютъ столько чудесъ {Михаилъ Скотто, котораго англичане называютъ Скоттъ, а французы Скотъ или Лескотъ, или Шотландецъ. Это былъ астрологъ XIII столѣтія, очень любимый императоромъ Фридрихомъ II, которому посвятилъ свой Трактатъ о физіономіи и другія свои сочиненія. Данте упоминаетъ о немъ въ XX пѣснѣ Ада.

Quell'astro, che ne'fianchi è cosi poco,

Michele Scotto fu, che veramente

Delie magiche frode sepe li gioco.

Разсказываютъ, что онъ часто приглашалъ къ обѣду нѣсколько человѣкъ, не заказывая ничего, и, когда гости усаживались за столъ, онъ приказывалъ духамъ приносить блюда. "Это, говорилъ онъ, изъ кухни французскаго короля, а то -- испанскаго, и т. д. (Бейль, статья о Скоттѣ).}. Онъ жилъ здѣсь, у меня въ домѣ, и за тысячу дукатовъ, которые я ему далъ, сдѣлалъ эту голову, которая обладаетъ страннымъ свойствомъ отвѣчать на все, что у вся спрашиваютъ на ухо. Онъ начертилъ круги, нарисовалъ іероглифы, сдѣлалъ наблюденія надъ звѣздами, сопоставилъ разныя сочетанія,-- словомъ, закончилъ свою работу съ совершенствомъ, которое мы завтра увидимъ. По пятницамъ она нѣма, а такъ какъ сегодня какъ разъ пятница, то она только завтра снова заговоритъ. Пока ваша милость можете подготовить вопросы, которые желаете ей предложить, обо я по опыту знаю, что она всегда отвѣчаетъ одну только правду."

Донъ-Кихотъ былъ чрезвычайно удивленъ свойствомъ и способностями головы и даже не повѣрилъ Донъ-Антоніо. Но видя, что остается очень мало времени до предстоящаго опыта, онъ ничего не сталъ говорить ему, кромѣ того, что очень благодаренъ ему за открытіе такой великой тайны. Они вышли изъ комнаты, Донъ-Антоніо заперъ дверь на ключъ, и они вернулись въ гостиную, гдѣ ихъ ожидали остальные дворяне, которымъ Санчо пока успѣлъ разсказать приключенія, случившіяся съ его господиномъ.

Когда наступилъ вечеръ, Донъ-Кихота повели гулять, не вооруженнаго, а въ городскомъ платье: въ рыжемъ суконномъ плащѣ на плечахъ, отъ котораго въ это время года вспотѣлъ бы даже ледъ. Лакеямъ поручено было развлекать Санчо, такъ чтобъ онъ ни въ какомъ случаѣ не вышелъ изъ дому. Донъ-Кихотъ сидѣлъ верхомъ не на Россинантѣ, а на громадномъ мулѣ съ плавной поступью и въ богатой упряжи. На рыцаря накинули плащъ и незамѣтно для него прицѣпили къ его спинѣ пергаментъ, на которомъ написано было крупными буквами: "Вотъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій". Какъ только онъ выѣхалъ, надпись стала обращать на себя вниманіе всѣхъ прохожихъ, а тамъ какъ они читали: "Вотъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій", то Донъ-Кихотъ чрезвычайно удивлялся, что всѣ взглядывавшіе на него узнавали его и называли по имени. Онъ обернулся къ ѣхавшему рядомъ съ нимъ Донъ-Антоніо и сказалъ: "Великое преимущество заключаетъ въ себѣ странствующее рыцарство, если дѣлаетъ извѣстнымъ того, кто имъ занимается, и прославляетъ его по всѣмъ странамъ міра. Смотрите сами, Донъ-Антоніо: меня здѣсь знаютъ всѣ до послѣдняго мальчишка, хотя никогда не видали меня прежде. -- Такъ и должно быть, господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣтилъ Донъ-Антоніо. Какъ огня нельзя ни запереть, ни спрятать, такъ и доблесть не можетъ не сдѣлаться извѣстной; а та, которая проявляется въ военной профессіи, блеститъ и сіяетъ болѣе всякой другой."

Случилось такъ, что въ то время, какъ Донъ-Кихотъ ѣхалъ среди такихъ привѣтствій, одинъ кастилецъ, прочитавъ надпись на его спинѣ, приблизился къ нему и сказалъ ему прямо въ лицо: "Чортъ возьми Донъ-Кихота Ламанчскаго! Какъ ты могъ доѣхать сюда, не умеревъ подъ безчисленнымъ множествомъ палочныхъ ударовъ, которые сыпались на твои плечи? Ты сумасшедшій, и если бы тебя убрали и заперли одного въ сумасшедшій домъ, бѣда была бы не велика, но ты обладаетъ заразительнымъ свойствомъ дѣлать сумасшедшими всѣхъ, кто съ тобой имѣетъ дѣло, посмотрѣть хоть на этихъ господъ, которые тебя сопровождаютъ. Убирайся, дуракъ; возвращайся къ себѣ; смотри за твоимъ добромъ, твоей женой и твоими дѣтьми и оставь тамъ эту чепуху, которая точитъ твой мозгъ и изсушаетъ твой разумъ.-- Братецъ,-- отвѣчалъ Донъ-Антоніо,-- ступайте своею дорогой и не суйтесь съ совѣтами къ тѣмъ, кто у васъ ихъ не спрашиваетъ. господинъ Донъ-Кихотъ въ полномъ своемъ умѣ, а мы, его сопровождающіе, не дураки. Доблесть должна быть чтима, гдѣ бы она ни встрѣчалась. А теперь, не ровенъ часъ. ступайте и старайтесь не соваться туда, куда васъ не зовутъ.-- Клянусь Богомъ, ваша милость правы,-- отвѣчалъ кастилецъ,-- потому что давать совѣты этому молодцу то же, что идти съ кулакомъ противъ рогатины. И все таки я съ большимъ сожалѣніемъ смотрю на то, что умъ, который, говорятъ, проявляется этимъ дуракомъ повсюду, пропадаетъ и расходуется на глупое странствующее рыцарство. Но пусть злой часъ, которымъ ваша милость меня провожаете, станетъ достояніемъ моимъ и всѣхъ моихъ потомковъ, если когда-нибудь, хоть проживу Маѳусаиловы годы, я дамъ кому-нибудь совѣтъ, когда его у меня даже попросятъ."

Совѣтчикъ исчезъ, и прогулка продолжалась. Но читать надпись сбѣжалось столько мальчишекъ и всякаго рода людей, что Донъ-Антоніо вынужденъ былъ снять ее со спины Донъ-Кихота, какъ будто бы онъ снялъ совсѣмъ другую вещь. Ночь наступила, и они возвратились домой, гдѣ оказалось большое собраніе дамъ {Въ то время это называлось sarao.}; потому что жена Донъ-Антоніо, которая была знатной дамой, красивой, привѣтливой и веселой, пригласила нѣсколькихъ своихъ подругъ, чтобы почтить своего гостя и позабавиться странными его выходками. Большинство изъ нихъ пришли. Послѣ блистательнаго ужина, балъ начался въ десять часовъ вечера. Между дамами были двѣ съ умомъ игривымъ и насмѣшливымъ: будучи честными, онѣ былъ нѣсколько легкомысленны, и шутки ихъ забавляли, не раздражая. Онѣ такъ принуждали Донъ-Кихота танцовать, что изнурили не только его тѣло, но и самую душу. Странно было видѣть фигуру Донъ-Кихота, длинную, тощую, сухую, съ желтой кожей, стѣсненную платьемъ, вялую и далеко не подвижную. Дѣвицы украдкою дѣлали ему глазки и объяснялись въ любви, а онъ, то же какъ бы украдкою, презрительно отвѣчалъ на ихъ заигрыванія. Наконецъ, увидавъ себя осажденнымъ и окруженнымъ столькими кокетками, онъ возвысилъ голосъ и воскликнулъ: "Fugite, partes adversae {Формула заклинанія бѣсовъ, которую употребляла церковь и которая перешли въ просторѣчье.}; оставьте меня въ покоѣ, неумѣстныя мысли; успокойте, сударыни, свои желанія, потому что та, которая царитъ надъ моими желаніями, несравненная Дульцинея Тобозская, не допускаетъ побѣды и покоренія меня другими, кромѣ ея самой". Сказавъ это, онъ сѣлъ на полъ среди залы, разбитый и утомленный столь сильнымъ напряженіемъ.

Донъ-Антоніо велѣлъ на рукахъ отнести его въ постель, и Санчо первый кинулся исполнять приказаніе. "Ей-ей, господинъ мой хозяинъ,-- сказалъ онъ,-- вы хорошо отдѣлались. Вы воображали, что всѣ храбрецы должны быть хорошими танцорами и что всѣ странствующіе рыцари могутъ дѣлать антраша? Клянусь Богомъ, что если вы это думали, то вы очень ошибались. Бываютъ люди, которые скорѣй осмѣлятся убить великана, нежели сдѣлать прыжокъ. Ахъ, если бы дѣло шло объ игрѣ въ туфлю, я бы васъ отлично замѣнилъ, потому въ ударахъ пяткой себѣ въ задъ мнѣ нѣтъ равнаго. А въ другихъ танцахъ я ничего не понимаю." Этими рѣчами и еще другими Санчо насмѣшилъ все общество; потомъ онъ отправился уложить въ постель своего господина и укрылъ его хорошенько, чтобы онъ пропотѣлъ послѣ освѣжительныхъ напитковъ, употребленныхъ на балу.

На другой день Донъ-Антоніо счелъ удобнымъ совершить опытъ съ заколдованной головой. Въ сопровожденіи Донъ-Кихота, Санчо, двухъ другихъ друзей и двухъ дамъ, которыя такъ удачно изнурили Донъ-Кихота на балу и которыя переночевали у жены Донъ-Антоніо, онъ заперся въ комнатѣ, гдѣ была голова. Онъ объяснилъ присутствующимъ ея особенность, попросилъ ихъ соблюсти тайну и сказалъ имъ, что сегодня онъ первый разъ испытываетъ силу этой заколдованной головы {Намекъ на одно мѣсто въ Авельянедѣ, гл. XII.}. За исключеніемъ двухъ друзей Донъ-Антоніо, никто не зналъ тайны колдовства, а если бы Донъ-Антоніо не раскрылъ ее заранѣе своимъ друзьямъ, они бы такъ же не могли воздержаться отъ удивленія и пораженія, какъ и остальные, такъ искусно и съ такимъ совершенствомъ была смастерена машина.

Первымъ приблизился къ уху головы самъ Донъ-Антоніо. Онъ сказалъ пониженнымъ голосомъ, но не столько тихо, чтобы его не слышали всѣ остальные: "Скажи мнѣ, голова, силою, которою ты обладаешь, какія у меня сейчасъ мысли?" И голова, не шевеля губами, но голосомъ яснымъ и разборчивымъ, такъ что всѣ могли ее слышать, отвѣчала: "Я мыслей не разбираю". При этомъ отвѣтѣ всѣ присутствующіе обомлѣли, видя, что ни въ комнатѣ, ни вокругъ стола не было ни одной человѣческой души, которая могла бы отвѣчать. "Сколько насъ здѣсь?-- спросилъ Донъ-Антоніо. -- Васъ здѣсь,-- раздалось въ отвѣтъ медленно и въ такомъ же родѣ,-- ты и твоя жена, съ двумя твоими друзьями и двумя ея подругами, а также одинъ славный рыцарь по имени Донъ-Кихотъ Ламанчскій и одинъ его оруженосецъ, носящій имя Санчо Панса." Тутъ удивленіе удвоилось, тутъ волосы дыбомъ поднялись у всѣхъ присутствующихъ. Донъ-Антоніо отошелъ отъ головы. "Этого,-- сказалъ онъ,-- достаточно, чтобы убѣдить меня, что я не былъ обманутъ тѣмъ, кто тебя продалъ, голова ученая, голова говорящая, голова отвѣчающая и голова удивительная." Такъ какъ женщины обыкновенно нетерпѣливы и все хотятъ видѣть и знать, то первою приблизилась къ головѣ одна изъ подругъ жены Донъ-Антоніо. "Скажи мнѣ, голова,-- спросила она ее,-- что мнѣ дѣлать, чтобы быть очень красивою? -- Будь очень честною! -- послѣдовалъ отвѣтъ. -- Я этого и хочу", замѣтила спрашивающая. Ея подруга тотчасъ подбѣжала и сказала: "Я хотѣла бы знать, голова, сильно меня мужъ любитъ или нѣтъ. -- Слѣди за тѣмъ, какъ онъ себя ведетъ,-- отвѣчала голова,-- и ты узнаешь его любовь до его дѣйствіямъ." Замужняя дама отошла со словами: "Этотъ отвѣтъ не требовалъ вопроса, потому что дѣйствительно дѣйствія свидѣтельствуютъ о степени любви того, кто ихъ совершаетъ". Одинъ изъ друзей Донъ-Кихота приблизился и спросилъ: "Кто я такой?" Отвѣтъ былъ: "Ты это знаешь.-- Я не объ этомъ спрашиваю,-- возразилъ спрашивавшій,-- а хочу, чтобы ты сказала, знаешь ли ты меня. -- Да, я тебя знаю,-- послѣдовалъ отвѣтъ;-- ты Донъ-Педро Норисъ.-- Мнѣ больше и не нужно знать,-- замѣтилъ Донъ-Педро,-- потому что для меня этого достаточно, голова, чтобы понять, что ты все знаешь." Онъ удалился; другой другъ подошелъ и спросилъ въ свою очередь: "Скажи мнѣ, голова, какое желаніе у моего сына, наслѣдника майората? -- Я уже сказалъ,-- былъ отвѣтъ,-- что я не разбираю желаній; но я могу тебѣ сказать, что желанія твоего сына состоятъ въ томъ, чтобы тебя схоронить. -- Это такъ,-- сказалъ спрашивавшій,-- это я вижу собственными глазами, могу указать пальцами; мнѣ больше не о чемъ спрашивать. "

Жена Донъ-Антоніо приблизилась и сказала: "Въ сущности, голова, я не знаю, что у тебя спросить и только хотѣла бы знать отъ тебя, долго ли останется въ живыхъ мой добрый мужъ,-- Да, долго,-- получила она въ отвѣтъ,-- потому что его здоровье и его увѣренность обѣщаютъ долгіе годы жизни, тогда какъ многіе люди сокращаютъ свою жизнь распутствомъ."

Наконецъ, Донъ-Кихотъ приблизился и сказалъ: "Скажи мнѣ, ты, отвѣчающая, правда ли, сонъ ли то, что я разсказываю о происшедшемъ со мною въ пещерѣ Монтезиноса? До конца ли дойдутъ удары, которые наноситъ себѣ мой оруженосецъ Санчо? Удастся ли Дульцинеѣ освободиться отъ чаръ? -- Что касается исторіи съ пещерой,-- послѣдовалъ отвѣтъ,-- то объ этомъ много можно сказать. Въ ней есть все -- и ложь, и правда; удары Санчо будутъ идти медленно; освобожденіе Дульцинеи отъ чаръ достигнетъ полнаго своего осуществленія. -- Я больше ничего не хочу знать,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Лишь бы мнѣ увидать Дульцинею освобожденною отъ чаръ, и я повѣрю, что всевозможное желанное счастіе сразу свалится на меня."

Послѣднимъ вопрошателемъ былъ Санчо, и вотъ что онъ спросилъ: "Будетъ у меня, голова, другое губернаторство? Выйду я когда-нибудь изъ жалкаго положенія оруженосца? Увижу я свою жену и дѣтей?" Ему было отвѣчено: "Ты будешь губернаторствовать въ своемъ домѣ, и если въ него возвратишься, то увидишь свою жену и дѣтей, а если перестанешь служить, то перестанешь быть оруженосцемъ. -- Чортъ возьми, вотъ такъ-такъ! -- воскликнулъ Санчо.-- Я бы и самъ могъ себѣ это сказать, и пророкъ Перо-Грульо не сказалъ бы лучше {Поговорка.}. -- Глупое ты животное,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- какого еще отвѣта тебѣ нужно? Развѣ недостаточно, что отвѣты этой головы сходятся съ тѣмъ, о чемъ ее спрашиваютъ? -- Конечно, достаточно,-- отвѣчалъ Санчо,-- но я бы, впрочемъ, желалъ, чтобы она объяснилась лучше и сказала мнѣ больше."

На этомъ кончились вопросы и отвѣты, но не окончилось удивленіе, унесенное всѣми присутствующими кромѣ двоихъ друзей Донъ-Антоніо, которые звали тайну этого дѣла. Тайну эту Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели намѣренъ тутъ же объяснить, чтобы не оставлять всѣхъ въ недоумѣніи и не дать подумать, что въ головѣ заключалось какое-либо колдовство, какая-либо сверхъестественная тайна. Донъ-Антоніо Морено, говоритъ онъ, въ подражаніе головѣ, которую онъ видѣлъ въ Мадридѣ, у одного фабриканта статуй, велѣлъ сдѣлать такую же у себя дома, чтобы забавляться на счетъ невѣждъ. Механизмъ былъ очень простъ. Верхняя доска на столѣ была сдѣлана изъ дерева разрисованнаго и лакированнаго въ подражаніе яшмѣ, такъ же какъ поддерживавшая ее подножка и орлиные когти, которые въ числѣ четырехъ служили столу основаніемъ. Голова, цвѣта бронзы, изображавшая бюстъ римскаго императора, была совершенно пустая, равно какъ и столечница, къ которой она была прикрѣплена такъ хорошо, что мѣсто скрѣпленія не было замѣтно. Ножка стола, тоже совершенно пустая, наверху сходилась съ грудью и шеей бюста, а внизу съ другимъ пустымъ пространствомъ, которое находилось на одной линіи съ головой. Чрезъ пустоту ножки стола и груди бюста проходила жестяная трубка, хорошо прикрѣпленная и никому не видимая. Въ нижней камерѣ, сообщавшейся съ верхней, помѣстился тотъ, кто долженъ былъ отвѣчать; онъ прикладывалъ къ трубкѣ то ухо, то ротъ, такъ что, какъ чрезъ слуховую трубку, звуки съ верху въ низъ и съ низу въ верхъ проходили съ такой ясностью и членораздѣльностью, что ни одно слово не пропадало. Такимъ образомъ было невозможно открыть хитрость. Одному студенту, племяннику Донъ-Антоніо, юношѣ осмысленному и умному, были поручены отвѣты, а такъ какъ дядя далъ ему свѣдѣнія о лицахъ, которыя должны были вмѣстѣ съ нимъ войти въ комнату головы, то ему было легко отвѣчать безъ колебанія и точно на первый вопросъ, а на остальные онъ отвѣчалъ по догадкѣ со смысломъ, какъ человѣкъ осмысленный.

Сидъ Гамедъ прибавляетъ, что эта чудесная машина дѣйствовала десять или двѣнадцать дней, но такъ какъ въ городѣ распространялся слухъ, что у Донъ-Антоніо есть волшебная голова, которая отвѣчаетъ на обращенные къ ней вопросы, то онъ испугался, какъ бы слухъ не дошелъ до ушей бдительныхъ стражей нашей вѣры. Онъ отправился къ господамъ инквизиторамъ объяснить, въ чемъ дѣло, и они приказали снять голову со стола и не пользоваться ею болѣе, изъ опасенія, чтобы невѣжественная чернь не подняла скандала. Но во мнѣніи Донъ-Кихота и Санчо Панса голова осталась волшебною, отвѣчающею и размышляющею, къ большему удовольствію Донъ-Кихота, нежели Санчо {Вопросъ о волшебныхъ головахъ поднимался часто. Одна такая голова, говорятъ, сдѣлана была Альбертомъ Великимъ, другая маркизомъ Вильеной. Тосталъ разсказываетъ о бронзовой головѣ, которая пророчествовала въ городѣ Табирѣ и главная обязанность которой состояла въ томъ, чтобы сообщать, не было ли въ странѣ еврея. Она тогда кричала: Judaeus adest, пока того не изгоняли. (Super Numer, гл. XXI).}.

Городское дворянство, въ угоду ДонъАвтояіо и въ честь Донъ-Кихота, а также и съ цѣлью дать послѣднему случай публично проявить свои странности, постановило чрезъ шестъ дней послѣ того устроить бѣгъ, но этотъ бѣгъ не состоялся по причинѣ, о которой я скажу позже.

Между тѣмъ Донъ-Кихоту пришла фантазія обойти городъ, но пѣшкомъ и не вооруженнымъ, изъ опасенія, что если онъ выѣдетъ верхомъ, мальчишки и праздный людъ кинутся за нимъ. Онъ вышелъ съ Санчо и двумя другими слугами, которыхъ далъ ему Донъ-Антоніо. Случилось такъ, что, проходя по одной улицѣ, Донъ-Кихотъ поднялъ глаза и увидалъ на одной двери надпись крупными буквами: Здѣсь печатаются книги. Эта находка доставила ему большое удовольствіе, потому что до этихъ поръ онъ не видѣлъ ни одной типографіи, а ему очень хотѣлось знать, что это такое. Поэтому онъ вошелъ туда со всею своей свитой и увидалъ, какъ набираютъ, печатаютъ, исправляютъ, кладутъ въ формы и вообще все то, что дѣлается въ большихъ типографіяхъ. Донъ-Кихотъ подошелъ къ одной кассѣ и спросилъ, что тутъ дѣлаютъ; рабочій объяснилъ ему; рыцарь посмотрѣлъ и вошелъ дальше. Между прочимъ онъ подошелъ къ одному наборщику и спросилъ его, что онъ дѣлаетъ. "Сударь,-- отвѣчалъ рабочій, указывая на человѣка пріятной наружности и серіознаго вида,-- этотъ господинъ перевелъ итальянскую книгу на нашъ кастильскій языкъ, а я ее теперь набираю, чтобъ предать ее печати.-- Какъ заглавіе этой книги?" -- спросилъ Донъ-Кихотъ. Тогда заговорилъ авторъ: "Сударь,-- сказалъ онъ,-- эта книга по итальянски называется le Bagatelle. -- А что по нашему значитъ le Bagatelle? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- Le Bagatelle,-- опять заговорилъ авторъ,-- значитъ Пустяки, но несмотря на свое скромное заглавіе, она заключаетъ въ себѣ очень хорошія и очень существенныя вещи.-- Я знаю немного итальянскій языкъ,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и могу похвастать тѣмъ, что пою нѣкоторые стансы изъ Аріоста. Но скажите мнѣ, сударь (я говорю это не для испытанія ума вашей милости, а изъ одной любознательности), встрѣтили вы въ своемъ оригиналѣ слово pignata? -- Да, нѣсколько разъ,-- отвѣчалъ авторъ. -- А какъ переводите вы его по-кастильски? -- спросилъ Донъ-Кихотъ. -- какъ же перевести его иначе,-- отвѣчалъ авторъ,-- какъ не словомъ котелъ?-- Чортъ возьми,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- какъ вы далеко ушли въ тосканскомъ нарѣчіи! Я готовъ побиться объ закладъ на что угодно, что тамъ, гдѣ итальянецъ говоритъ ріасе, ваша милость ставите нравится и что ріи вы переводите больше, su -- вверхъ, а giu -- внизъ.-- Именно такъ,-- сказалъ авторъ,-- потому что это совершенно соотвѣтствующія понятія. -- Ну, такъ я готовъ поклясться,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- что вы невѣдомы міру, который всегда медлителенъ въ вознагражденіи расцвѣтшихъ умовъ и достохвальныхъ трудовъ. О, сколько погибшихъ талантовъ! сколько осмѣянныхъ добродѣтелей! сколько зарытыхъ геніевъ! Притомъ мнѣ кажется, что переводить съ одного языка на другой, кромѣ царей всѣхъ языковъ -- греческаго и латинскаго, то же что разглядывать фландрскіе ковры съ изнанки. Фигуры, конечно, видны, но онѣ наполнены нитями, которыя ихъ стушевываютъ, и не имѣютъ ни той ровности, ни того цвѣта, что лицевая сторона. Впрочемъ, чтобы переводить съ языка легкаго и почти схожаго со своимъ, не нужно ни ума ни слога болѣе того, какіе требуются для переписыванія и списыванія съ одной бумаги на другую и тѣмъ не менѣе не хочу сказать этимъ, чтобъ ремесло переводчика не было весьма похвально, потому что человѣкъ можетъ заниматься гораздо болѣе дурными дѣлами и менѣе прибыльными {Прежде нежели Сервантесь осмѣялъ переводчиковъ съ итальянскаго, Лопе де Вега сказалъ въ своей Филомелѣ: Дай Богъ, чтобы для своего пропитанія онъ былъ принужденъ переводить съ итальянскаго на кастильскій! потому что, на мой взглядъ, это худшее преступленіе, нежели проѣзжать лошадей во Франціи."}. Изъ ихъ числа надо впрочемъ исключилъ двухъ знаменитыхъ переводчиковъ Кристоваля де Фигероа съ его Pastor Fido, и Донъ-Хуана де Хауреги съ его Аминтой, въ которыхъ и тотъ и другой необычайно удачно заставляютъ усомниться въ томъ, гдѣ переводъ и гдѣ оригиналъ {Pastor Fido произведеніе Гуарини; Aminta произведеніе Тассо. Похвала Сервантеса особенно заслужена переводомъ стиховъ Дономъ-Хуаномъ де Хауреги.}. Но скажите мнѣ пожалуйста, книга эта печатается на вашъ счетъ или вы продали право какому-нибудь книгопродавцу?-- Она печатается на мой счетъ,-- отвѣчалъ авторъ,-- и я расчитываю заработать на этомъ первомъ изданіи по меньшей мѣрѣ тысячу дукатовъ. Она будетъ издана въ двухъ тысячахъ экземпляровъ, и они разойдутся по шести реаловъ штука, въ одинъ мигъ. -- Ваша милость, мнѣ кажется, ошибаетесь въ расчетѣ,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Видно, что вы не знакомы съ уловками типографовъ и не знаете, что они между собою въ стачкѣ. Я вамъ предсказываю, что если у васъ окажется двѣ тысячи экземпляровъ одной книги, онѣ такъ отдавятъ вамъ плечи, что вы сами въ ужасъ придете, особенно если въ книгѣ мало соли, и если она не имѣетъ большого значенія.-- Такъ что же! -- воскликнулъ авторъ,-- вы хотите, чтобы я подарилъ ее какому-либо книгопродавцу, который дастъ мнѣ за нее три мараведиса и еще будетъ думать, что оказалъ мнѣ большую милость, давая мнѣ столько? {Сервантесъ сказалъ уже о книгопродавцахъ въ своей повѣсти Лиценціатъ Видріэра: "...какъ они издѣваются надъ авторомъ, если онъ издаетъ книгу на свой счетъ! Вмѣсто тысячи пятисотъ, они печатаютъ три тысячи экземпляровъ, и когда авторъ думаетъ, что продаются его экземпляры, они сбываютъ лишніе."}.-- Ни за что; я издаю книги не за тѣмъ, чтобы пріобрѣсти имя въ свѣтѣ, потому что, слава Богу, я уже извѣстенъ чрезъ мои творенія. Я ищу выгоды, безъ которой слава не стоитъ ни одного обола. -- Дай вамъ Богъ счастья! -- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ и подошелъ къ другой кассѣ. Онъ увидалъ, что тамъ исправляютъ страницу книги подъ заглавіемъ Свѣтъ души {Luz del alma cristiana contra la ceguedad e ignorancia Фелипе Менезескаго, доминиканскаго монаха. Саламанка, 1664 г.}. "Вотъ,-- сказалъ онъ,-- книги, которыя должно печатать, хотя и много уже есть книгъ этого рода, потому что много есть грѣшниковъ, нуждающихся въ этомъ и свѣтъ особенно нуженъ тѣмъ, у кого его нѣтъ." Онъ отправился дальше я увидалъ, что исправляютъ еще одну книгу. Онъ спросилъ ея заглавіе. "Это вторая часть Хитроумнаго гидальго Донъ-Кихота Ламанчскаго, составленная какимъ-то гражданиномъ Тордезильяса,-- отвѣчали ему,-- А, я знаю уже эту книгу,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и я по совѣсти думалъ, что она уже сожжена и обращена въ пепелъ за свои нелѣпости. Но и для нея, какъ для всякой свиньи, наступитъ свой день св. Мартина {Существуетъ испанская поговорка: "Для всякой свиньи наступаетъ свой день св. Мартина".}. Выдуманныя исторія тѣмъ лучше, чѣмъ пріятнѣе, чѣмъ ближе онѣ къ истинѣ или къ правдоподобію, а истинныя уже тѣмъ лучше, что онѣ истинны". Сказавъ это и выказавъ нѣкоторую досаду, онъ вышелъ изъ типографіи.

Въ тотъ же день Донъ-Антоніо рѣшилъ повезти его смотрѣть галеры, стоявшія у берега, къ большому удовольствію Санчо, который не видѣлъ ихъ ни разу въ жизни. Донъ-Антоніо увѣдомилъ начальника галерной эскадры, что послѣ полудня анъ приведетъ къ нему своего гостя, знаменитаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, котораго уже знали и начальникъ эскадры и всѣ городскія граждане. Но то, что произошло во время этого посѣщенія, будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА LXIII.

О плохомъ результатѣ посѣщенія галеръ для Санчо и о новомъ приключеніи съ прекрасной Мориской.

Донъ-Кихотъ долго размышлялъ объ отвѣтахъ волшебной головы, но ни одна изъ его догадокъ не доходила до подозрѣнія, что дѣло основано на мошенничествѣ; а напротивъ, всѣ онѣ останавливались на обѣщаніи, въ его глазахъ несомнѣнномъ, что Дульцинея освободится отъ чаръ. Онъ только и дѣлалъ, что расхаживалъ и радовался про себя, ожидая скораго исполненія этого обѣщанія. Что касается Санчо, то хотя онъ возненавидѣлъ обязанности губернатора, какъ сказано было раньше, но все-таки желалъ снова попасть еще разъ въ такое положеніе, чтобы имѣть право приказывать и чтобы ему повиновались, потому что таково сожалѣніе, какое оставляетъ послѣ себя всякое командованіе, хотя бы и шуточное.

Наконецъ, когда назначенный часъ наступилъ, Донъ-Антоніо и оба его друга отправились съ Донъ-Кихотомъ и Санчо осматривать галеры. Начальникъ эскадры, предупрежденный объ ихъ визитѣ, ожидалъ обоихъ знаменитыхъ людей, Донъ-Кихота и Санчо. Едва лишь появились они на набережной, какъ на всѣхъ галерахъ опустили тенты и затрубили въ рога. Въ то же время на воду былъ спущенъ яликъ, покрытый богатыми коврами и убранный подушками изъ алаго бархата. Только что Донъ-Кихотъ ступилъ на яликъ, какъ съ главной галеры, раздался пушечный выстрѣлъ, который былъ повторенъ остальными галерами; затѣмъ, когда Донъ-Кихотъ взошелъ на палубу съ правой лѣстницы, всѣ каторжники привѣтствовали его, какъ привѣтствовали обыкновенно высокопоставленныхъ лицъ при посѣщеніи имя галеры, троекратнымъ кликомъ: Гу, гу, гу! {Ура тогдашняго времени.} Генералъ (такъ мы будемъ его называть), который былъ дворяниномъ родомъ изъ Валенсіи {Донъ-Луисъ Колома, графъ д'Эльда, командовалъ Барцелонской эскадрой въ 1614 г., когда закончено было изгнаніе морисковъ.}, подошелъ привѣтствовалъ его: Онъ обнялъ Донъ-Кихота и сказалъ ежу: "Я отмѣчу этотъ день бѣлымъ камнемъ, потому что это одинъ изъ счастливѣйшихъ дней, какими я пользовался въ своей жизни, такъ-какъ я видѣлъ господина Донъ-Кихота Ламанчскаго, въ которомъ сіяетъ и сосредоточивается весь блескъ странствующаго рыцарства". Донъ-Кихотъ, восхищенный столь почетнымъ пріемомъ, отвѣчалъ ему въ словахъ не менѣе учтивыхъ. Они оба взошли въ каюту на кормѣ, изящно меблированную, и усѣлись на скамьяхъ планшира. Смотритель надъ каторжниками вышелъ на пространство между деками и свисткомъ далъ каторжникамъ звать, чтобы они сняли съ себя плащи, что и было немедленно исполнено. Санчо, увидавъ столько совершенно голыхъ людей, разинулъ ротъ, но еще болѣе расширялъ его, когда тентъ подняли съ такой быстротой, какъ будто бы всѣ дьяволы принялись за дѣло. Но все это было ничтожно въ сравненіи съ тѣмъ, что я сейчасъ скажу. Санчо сидѣлъ на эстантеролѣ или корковомъ столбѣ, близъ перваго гребца на первой скамейкѣ. Наученный заранѣе, гребецъ схватилъ Санчо и, поднявъ его на своихъ рукахъ, тогда какъ всѣ каторжники стояли на ногахъ и наготовѣ, передалъ его слѣдующему гребцу, и бѣдный Санчо тотчасъ сталъ перелетать изъ рукъ въ руки, со скамьи на скамью, съ такой быстротой, что пересталъ видѣть и подумалъ, что его чертя взяли. Каторжники не оставили его въ покоѣ до тѣхъ поръ, пока лѣвой стороной не принесли его обратно къ кормѣ, гдѣ онъ остался распростертый, еле дышащій, покрытый крупными каплями нота и не понимая, что съ нимъ произошло. Донъ-Кихотъ, увидавъ полетъ Санчо безъ крыльевъ, спросилъ генерала, есть ли это одна изъ церемоній, которыми привѣтствуютъ на галерахъ вновь прибывшихъ. "Что касается меня,-- прибавить онъ,-- то такъ какъ я не имѣю никакого желанія заняться этимъ ремесломъ, то не хочу я исполнять подобное упражненіе; и, клянусь Богомъ, что если кто-нибудь дотронется до меня, чтобы заставить меня летать по воздуху, то я вырву изъ него душу ударами ногъ по животу." Съ этими словами онъ поднялся съ мѣста и сжалъ рукой свой мечъ.

Въ эту минуту тентъ спустили и большую мачту опрокинули съ ужасающимъ шумомъ, Санчо подумалъ, что небо соскочило со своихъ петель и обрушивается на его голову, такъ что, весь въ ужасѣ, онъ спряталъ голову между ногъ. Самъ Донъ-Кихотъ не сумѣлъ сохранить хладнокровія: онъ тоже задрожалъ, сдвинулъ плечи и поблѣднѣлъ. Каторжники подняли мачту съ такой же быстротой и шумомъ, какой она сама прежде произвела, но въ полномъ молчаніи, какъ будто у этихъ людей не было ни голосовъ, ни дыханія. Смотритель далъ сигналъ поднять якорь и, бросившись на средину палубы, съ плетью изъ бычачьихъ жилъ въ рукѣ, онъ принялся бить каторжниковъ по плечамъ, и галера тотчасъ же вышла въ море.

Санчо сказалъ про себя, когда увидалъ, какъ всѣ эти красныя ноги, какими ему казались весла, поднялись заразъ. "Вотъ дѣйствительныя чудеса, а не тѣ, о которыхъ разсказываетъ мой господинъ. Но что, такое сдѣлали эти несчастныя, что ихъ такъ стегаютъ? и какъ этотъ человѣкъ, расхаживающій себѣ со свистомъ, имѣетъ смѣлость одинъ бить столькихъ людей? Ахъ, я увѣренъ, что здѣсь именно адъ или во меньшей мѣрѣ чистилище." Донъ-Кихотъ, увидавъ, съ какимъ вниманіемъ Санчо смотрѣлъ на происходящее, поспѣшилъ сказать ему: "Ахъ, Санчо, другъ мой, съ какой легкостью и съ какой быстротой вы могли бы, если бы захотѣли, раздѣться отъ пояса до шеи и помѣститься между этими господами, чтобы покончить съ освобожденіемъ Дульцинеи отъ чаръ! Среди мукъ и страданій столькихъ людей вы бы не очень почувствовали ваши собственныя страданія. Возможно, что мудрый Мерлинъ счелъ бы каждый изъ этихъ ударовъ плетью, нанесенныхъ сильной рукой, за десять тѣхъ ударовъ, которые вамъ еще остается нанести себѣ".

Генералъ хотѣлъ спросить, что это за удары плетью и что за освобожденіе отъ чаръ, какъ вдругъ вахтенный закричалъ: "Фортъ Монхуичсий подаетъ сигналъ, что къ западу у берега находится одно весельное судно". При этихъ словахъ генералъ соскочилъ съ междупалубнаго пространства: "Впередъ, дѣти,-- сказалъ онъ,-- чтобы оно отъ насъ не ушло. Это должна быхъ объ алжирскомъ разбойничьемъ бригѣ говорить часовой на верху мачты". Три другія галеры приблизились къ главной, чтобы узнать, что имъ надлежитъ дѣлать. Генералъ приказалъ двумъ изъ нихъ идти въ открытое морѣ, тогда какъ онъ съ оставшейся галерой пойдетъ вдоль берега, чтобы бригъ не могъ ускользнуть отъ нихъ. Каторжники налегли на весла, съ такой силой подвигая этимъ галеры, что онѣ, казалось, летѣли по водѣ. Галеры, ушедшія въ открытое морѣ, миляхъ въ двухъ разстоянія увидали судно, которое съ перваго взгляда показалось четырнадцати или пятнадцативесельнымъ, что и было вѣрно. Замѣтивъ приближеніе галеръ, судно это стало удаляться съ намѣреніемъ и надеждой скрыться благодаря своей легкости. Но это ему не особенно удалось, потому что главная галера была однимъ изъ быстроходнѣйшихъ морскихъ судовъ. Она такъ быстро шла впередъ, что люди съ брига тотчасъ увидали, что имъ не спастись. Поэтому арраэцъ {Командующій алжирскимъ судномъ.} приказалъ оставить весла и сдаться, чтобы не раздражить командующаго нашими галерами. Но судьба распорядилась иначе: въ ту минуту, какъ главная галера подошла такъ близко, что бывшіе на бригѣ слышали, какъ имъ кричали, чтобы они сдались, двое пьяныхъ турокъ, находившихся на бригѣ съ двѣнадцатью другими турками, выстрѣлили изъ своихъ пищалей и смертельно ранили двоихъ изъ нашихъ матросовъ, находившихся на обшивной доскѣ. Увидавъ это, генералъ поклялся, что не оставитъ въ живыхъ ни одного изъ людей, которыхъ найдетъ на бригѣ. Онъ съ бѣшенствомъ напалъ на него, но маленькое судно увернулось отъ удара, галера ушла отъ него впередъ на нѣсколько узловъ. Считая себя погибшими, люди на бригѣ развернули паруса, пока галера поворачивала обратно, потомъ, подъ парусами и веслами, стали снова спасаться бѣгствомъ. Но ихъ старанія не могли помочь имъ настолько, насколько повредила имъ ихъ дерзость, потому что главная галера настигла ихъ въ полумилѣ разстоянія, притянула бригъ къ себѣ веслами и всѣхъ захватили живыми. Другія галеры подошли въ ту же минуту, и всѣ вмѣстѣ вернулись со своей добычей къ берегу, гдѣ ихъ ожидало множество народа, интересовавшагося тѣмъ, что они привезли. Генералъ бросилъ якорь недалеко отъ берега и замѣтилъ, что вице-король города {Вице-королемъ Барцелоны былъ въ 1614 г. донъ-Франциско Гуртадо де Менхоза, маркизъ Альмазанскій.} находится на пристани. Онъ велѣлъ спустить яликъ на воду, чтобы отправить его за вице-королемъ, поднять мачту, чтобы повѣсить на ней арраэца и другихъ турокъ, взятыхъ на бригѣ, число которыхъ достигало тридцати шести: всѣ они были красивые люди, и большинство изъ нихъ -- съ ружьями.

Генералъ спросилъ, кто былъ арраэцомъ на бригѣ; одинъ изъ плѣнныхъ, въ которомъ потомъ узнали испанскаго ренегата, отвѣчалъ по кастильски: "Этотъ молодой человѣкъ, господинъ, котораго ты такъ видишь, и есть вашъ арроэцъ", и онъ указалъ на самаго красиваго и самаго милаго мальчика, какого человѣческое воображеніе способно себѣ представить. Ему, повидимому, не было и двадцати лѣтъ. "Скажи мнѣ, безразсудная собака,-- спросилъ его генералъ,-- кто тебя понудилъ убить моихъ солдатъ, когда ты видѣлъ, что спастись невозможно? Какъ ты осмѣлился оказать такое неуваженіе главной галерѣ? Развѣ ты не знаешь, что дерзость не храбрость? Сомнительныя надежды могутъ сдѣлать человѣка отважнымъ, но не дерзкимъ."

Арраэцъ хотѣлъ отвѣтить, но генералъ не дождался его отвѣта, потому что побѣжалъ встрѣчать вице-короля, который вступилъ на галеру въ сопровожденіи нѣсколькихъ изъ своихъ подчиненныхъ и другихъ лицъ изъ города. "Вы поймали хорошую добычу, господинъ генералъ! -- сказалъ вице-король.-- Очень хорошую, дѣйствительно,-- отвѣчалъ генералъ,-- и ваше превосходительство увидите ее повѣшенною на этой мачтѣ. -- Почему повѣшенною? -- спросилъ вице-король. -- Потому что они убили,-- отвѣчалъ генералъ, -- противно всякимъ законамъ, всякому основанію и всякому обычаю, двухъ лучшихъ моихъ солдатъ, какія когда-либо были на галерахъ; поэтому я поклялся вздернуть на висѣлицу всѣхъ, кого я возьму, особенно же этого молодого парня, который былъ арраэцомъ на бригѣ". При этомъ онъ указалъ на молодого человѣка со связанными руками и съ веревкой на шеѣ, ожидающаго смерти. Вице-король взглянулъ на него и, увидавъ такого красиваго, такъ хорошо сложеннаго и столь покорнаго судьбѣ мальчика, почувствовалъ себя тронутымъ жалостью, и у него явилось желаніе спасти его. "Скажи мнѣ, арраэцъ,-- спросилъ онъ его,-- какой ты націи? Турокъ, мавръ или ренегатъ? -- Я ни турокъ,-- отвѣчалъ юноша по кастильски, ни мавръ, ни ренегатъ.-- Кто же ты? -- продолжалъ вице-король. -- Женщина христіанка, -- отвѣчалъ юноша. -- Женщина христіанка въ такомъ нарядѣ и въ такомъ дѣлѣ! Этому можно удивиться, но повѣрить никакъ нельзя! -- Отложите, о господа,-- заговорилъ снова юноша,-- отложите мою казнь; вы ничего не потеряете, если отсрочите свою месть на то короткое время, которое понадобится для разсказа о моей жизни." У кого могло быть столь жесткое сердце, чтобы не смягчиться отъ этихъ словъ, по крайней мѣрѣ настолько, чтобы выслушать, что скажетъ этотъ молодой человѣкъ? Генералъ отвѣчалъ, что онъ можетъ говорить, что хочетъ, но чтобы онъ не надѣялся добиться прощенія за столь явный проступокъ. Получивъ это позволеніе, молодой человѣкъ началъ такъ:

"Я принадлежу къ той болѣе несчастной, нежели благоразумной націи, на которую въ послѣднее время дождемъ сыплются несчастія. Мои родители мориски. Во время вашихъ бѣдствій меня увезли двое моихъ дядей въ Берберію, и мнѣ не помогло, что я говорила, что я христіанка, каковою я и есть на самомъ дѣлѣ, не изъ тѣхъ, которые притворяются христіанами, а изъ самыхъ искреннихъ и самыхъ благочестивыхъ. Я тщетно говорила эту правду: люди, которымъ поручено было выселить насъ, не слушали меня, какъ не хотѣли этому вѣрить и мои дяди; они приняли это за ложь, выдуманную съ цѣлью остаться въ странѣ, гдѣ я родилась. Такимъ образомъ они увезли меня насильно, противъ моей воли. Моя мать была христіанка и отецъ имѣлъ благоразуміе быть имъ, я съ молокомъ матери всосала въ себя католическую вѣру: я была воспитана въ доброй нравственности; никогда ни по языку, ни по обычаямъ, мнѣ кажется, я не выдавала, что я мориска. Въ то же время эти добродѣтели, потому что я считаю это добродѣтелями, увеличивали и мою красоту, если она у меня есть, и хотя я росла въ уединеніи, но не въ очень строгой замкнутости, такъ что у меня былъ случай увидать одного молодого человѣка по имени Гаспаръ Грегоріо, старшаго сына одного дворянина, имѣніе котораго было совсѣмъ поблизости отъ нашей деревни. Какъ мы увидались, какъ поговорили, какъ онъ безумно влюбился въ меня, а я почти такъ же въ него, это было бы слишкомъ долго разсказывать, особенно потому, что я боюсь, какъ бы угрожающая мнѣ жестокая веревка не отдѣлила моего языка отъ моего горла. Я скажу только поэтому, что Донъ-Григоріо хотѣлъ послѣдовать за мною въ нашу ссылку. Онъ замѣшался въ среду морисковъ, изгнанныхъ изъ другихъ мѣстъ, потому что очень хорошо зналъ ихъ языкъ; и во время этого путешествій сдружился съ обоими дядями, которые увозили меня съ собою. Мой отецъ, человѣкъ осторожный и догадливый, при первомъ слухѣ о приказѣ относительно нашего изгнанія, покинулъ страну и сталъ искать для насъ убѣжища въ иностранныхъ государствахъ. Онъ зарылъ въ землѣ, въ такомъ мѣстѣ, которое знаю одна лишь я, много драгоцѣнныхъ камней и жемчужинъ большой цѣнности, а также крузадъ и дублоновъ на большую сумму. Онъ приказалъ мнѣ не дотрогиваться до сокровищъ, которыя онъ оставляетъ, въ случаѣ если насъ вышлютъ раньше, нежели онъ возвратится. Я повиновалась ему и послѣдовала въ Берберію со своими дядями, другими родственниками и знакомыми. Бѣжали мы въ Алжиръ, а это то же самое, какъ если бы мы вздумали искать прибѣжище въ самомъ аду. Дей услыхалъ, что и хороша; слухъ донесъ ему и славу о моихъ богатствахъ, и послѣднее послужило мнѣ къ счастію. Онъ призвалъ меня къ себѣ и спросилъ меня, въ какой части Испаніи я родилась и какія деньги и какія драгоцѣнности привезла съ собой. Я ему назвала свою родину я прибавила, что деньги и драгоцѣнности остались зарытыми въ землю, но что ихъ легко будетъ получить, если я сама за ними отправлюсь. Я сказала это затѣмъ, чтобы его алчность ослѣпила его больше, нежели моя красота. Во время этого разговора ему пришли сказать, что меня сопровождалъ одинъ изъ прекраснѣйшихъ молодыхъ людей, какого только можно себѣ представить. Я тотчасъ догадалась, что рѣчь идетъ о Донъ-Гаспарѣ Грегоріо, красота котораго дѣйствительно превосходитъ все, что наиболѣе превозносится. Дей отдалъ приказъ, чтобы его немедленно привели къ нему, и спросилъ меня, правда ли то, что говорятъ объ этомъ молодомъ человѣкѣ. Но я, какъ будто само небо внушило мнѣ, отвѣчала ему не колеблясь: "Да, это правда; но я должна вамъ сказать, что это не юноша; это такая же женщина, какъ и я. Позвольте мнѣ, умоляю васъ, отправиться и одѣть ее въ ея природное платье, чтобы она безъ стѣсненія появилась предъ вами." Онъ отвѣчалъ, что согласенъ и что на другой день мы обсудимъ средства къ тому, чтобы мнѣ отправиться въ Испанію за зарытыми сокровищами. Я поспѣшила къ Гаспару, чтобы поговорить съ нимъ; я разсказала ему, какая ему грозитъ опасность, если онъ явятся къ дею въ мужскомъ платьѣ. Я одѣла его женщиной мавританкой и въ тотъ же вечеръ отвела его къ дею, который пришелъ отъ него въ восторгъ и рѣшилъ удержать у себя эту молодую дѣвушку, чтобы принести ее въ подарокъ турецкому султану. Но чтобы освободить ее отъ опасности, которой она могла подвергнуться даже отъ него самого въ сералѣ его женщинъ, онъ приказалъ, чтобы ея отдали на храненіе и къ услугамъ знатныхъ мавританскихъ дамъ, къ которымъ Донъ-Грегоріо и былъ тотчасъ отведенъ. О горѣ, которое мы оба при этомъ испытали, потому что я не могу отрицать, что люблю его, и предоставляю судить людямъ, которымъ приходилось разставаться, нѣжно любя другъ друга. Дей тотчасъ послѣ того рѣшилъ, что я возвращусь въ Испанію на бригѣ, въ сопровожденіи тѣхъ самыхъ двухъ турокъ, которые убили вашихъ солдатъ. Меня сопровождалъ также и этотъ испанскій ренегатъ,-- продолжала она, указывая на того, который говорилъ первымъ,-- отъ котораго я знаю, что онъ христіанинъ въ глубинѣ своей души и что ѣдетъ онъ съ желаніемъ скорѣе остаться въ Испаніи, нежели возвратиться въ Берберію. Остальной экипажъ состоитъ изъ турокъ и мавровъ, которые служатъ только для гребли. Оба турка, дерзкіе и жадные, вопреки приказу высадить насъ, меня и этого ренегата, на землю на первомъ испанскомъ берегу и въ христіанской одеждѣ, которою насъ снабдили, захотѣли сперва пристать къ этому побережью и захватить, если можно, какую-либо добычу, опасаясь, если они сперва спустятъ насъ на землю, чтобъ съ вами не случилось чего-нибудь такого, что открыло бы, что судно ихъ лежитъ въ дрейфѣ, и ихъ не взяли бы тотчасъ въ плѣнъ, если у берега окажутся галеры. Вчера вечеромъ мы подошли къ этому берегу, не зная объ этихъ четырехъ галерахъ; сегодня насъ открыли и съ нами произошло то, что вы видѣли. Въ концѣ концовъ Грегоріо остается въ женской одеждѣ между женщинами и въ неминуемой опасности для своей жизни, а я нахожусь здѣсь со связанными руками, ожидая смерти, которая избавитъ меня отъ страданій. Вотъ, господа, конецъ этой плачевной исторіи, столь же истинной, сколько и исполненной бѣдствій. Я прошу васъ объ одной милости: дайте мнѣ умереть христіанкой, потому что, какъ я сказала, я отнюдь не раздѣляю вины моихъ соплеменниковъ." Послѣ этихъ словъ она замолчала, съ глазами полными горькихъ слезъ, къ которымъ примѣшался плачъ большинства присутствующихъ.

Взволнованный и растроганный, вице-король приблизился къ ней, не говоря ни слова и собственными руками развязалъ веревку, которою были связаны прекрасныя руки христіанки-мориски. Во все время, пока она разсказывала свою странную исторію, одинъ старый пилигримъ, вошедшій на галеру въ свитѣ вице-короля, не спускалъ съ нея своихъ глазъ. Только что она перестала говорить, какъ онъ бросился на колѣни, обхватилъ руками ея ноги и голосомъ, прерывавшимся отъ тысячи вздоховъ и тысячи рыданій, воскликнулъ: "О, Ана Феликсъ, дочь моя, моя несчастная дочь! Я твой отецъ Рикоте. Я возвратился, чтобы разыскать тебя, потому что не могу жить безъ тебя, безъ тебя, моей души."При этихъ словахъ Санчо открылъ глаза и поднялъ голову, которую держалъ опущенной, размышляя о своей неудачной прогулкѣ, и, посмотрѣвъ внимательно на пилигрима, узналъ, что это былъ тотъ самый Рикоте, котораго онъ встрѣтилъ въ дкнь удаленія своего съ губернаторства. Онѣ узналъ также и дочь его, которой развязали руки и которая цѣловала отца, смѣшивая своя слезы съ его слезами. Отецъ сказалъ генералу и вице-королю: "Вотъ, сеньоры, вотъ моя дочь, болѣе несчастная въ своихъ приключеніяхъ, нежели въ своемъ имени. Ее зовутъ Ана Феликсъ, а фамилія ея Рикоте; она такъ же извѣстна своей красотой, какъ я моими богатствами. Я покинулъ отечество, чтобы найти убѣжище у чужихъ народовъ, и, нашедши его въ Германіи, я въ одеждѣ пилигрима и въ сопровожденія другихъ германцевъ возвратился, чтобы разыскать свою дочь и отрыть богатства, которыя тамъ зарылъ. Дочери я не нашелъ, а нашелъ лишь свою казну, которую и ношу съ собою, а теперь послѣ странныхъ событій, о которыхъ вы слышали, я нашелъ сокровище, которое дѣлаетъ меня болѣе богатымъ,-- нашелъ свою возлюбленную дочь. Если наша невинность, если ея слезы и мои могутъ подъ защитою вашего правосудія открыть двери милосердію, то употребите ихъ въ нашу пользу, потому что у насъ никогда не было намѣренія оскорблять васъ и никогда мы не принимали участія въ планахъ нашихъ соплеменниковъ, которые изгнаны по справедливости. -- О, я хорошо знаю Рикоте,-- сказалъ тутъ Санчо,-- и я знаю, что онъ говоритъ правду о томъ, что Ана Феликсъ его дочь. А что касается всѣхъ этихъ пріѣздовъ и отъѣздовъ, добрыхъ и злыхъ намѣреній, въ это я не вмѣшиваюсь."

Всѣ присутствующіе были поражены этимъ страннымъ событіемъ. "Во всякомъ случаѣ,-- воскликнулъ генералъ,-- ваши слезы не дадутъ мнѣ выполнить мою клятву. Живите, прекрасная Ана Феликсъ, столько лѣтъ, сколько назначено вамъ небомъ, и пусть наказаніе падетъ на тѣхъ дерзкихъ и безразсудныхъ, которые виновны дѣйствительно." И онъ тотчасъ приказалъ повѣсить на мачтѣ обоихъ турокъ, которые убили солдатъ. Но вице-король сталъ настоятельно просить его, чтобы онъ ихъ не казнилъ, такъ какъ съ ихъ стороны здѣсь было больше безумія, чѣмъ храбрости. Генералъ уступилъ желаніямъ вице-короля, потому что совершать месть хладнокровно дѣло трудное.

Затѣмъ поднятъ былъ вопросъ о средствахъ къ освобожденій Гаспара Грегоріо отъ опасности, въ которой онъ находился. Рикоте предлагалъ для его освобожденія болѣе двухъ тысячъ дукатовъ, которые были у него въ жемчугѣ и драгоцѣнностяхъ. Были предложены и нѣкоторыя другія средства, но лучше всѣхъ оказалось средство, предложенное испанскимъ ренегатомъ, о которомъ было говорено.

Онъ предложилъ отправиться въ Алжиръ на какомъ-нибудь небольшомъ суднѣ веселъ въ шестъ, но съ гребцами христіанами, потому что онъ зналъ, гдѣ, когда и какъ можно будетъ высадиться, и зналъ также домъ, въ которомъ заключенъ былъ Донъ-Гаспаръ. Генералъ и вице-король не рѣшались довѣриться ренегату и въ особенности довѣрить ему христіанъ, которые должны были исполнятъ обязанности гребцовъ. Но Ана Феликсъ ручалась за него, а Рикоте обязался заплатить за христіанъ выкупъ, въ случаѣ если они будутъ преданы. Когда предложеніе ихъ было принято, вице-король сошелъ на землю, а Донъ-Антоніо Морено увелъ къ себѣ мориску и ея отца, напутствуемый вице-королемъ, который поручалъ ему принять ихъ и обращаться съ ними со всевозможной заботливостью, предлагая помочь хорошему пріему всѣмъ, что найдется у него въ домѣ, до того сильны были расположеніе и любовь, пробужденныя въ его сердцѣ красотой Аны Феликсъ.

ГЛАВА LXIV.

Въ которой разсказывается о приключеніи, причинившемъ Донъ-Кихоту больше горя, чѣмъ всѣ случившееся съ нимъ въ то-же время.

Жена Донъ-Антоніо Морено, по словамъ исторіи, была очень довольна присутствіемъ въ ея домѣ Аны Феликсъ. Она приняла ее чрезвычайно любезно, столь же прельщенная ея прелестью, сколько обхожденіемъ, ибо мориска одинаково блистала красотой и умомъ. Всѣ городскіе жители сбѣгались, какъ на набатъ, смотрѣть на нее и любоваться ею.

Донъ-Кихотъ сказалъ Донъ-Антоніо, что рѣшеніе, принятое для освобожденія Донъ-Грегоріо, никуда не годится, что оно болѣе опасно, чѣмъ цѣлесообразно, и что лучше было бы, если бъ его самого отвезли съ его оружіемъ и конемъ въ Берберію, откуда онъ вызвалъ бы молодого человѣка, не взирая на всю мусульманскую сволочь, какъ сдѣлалъ Донъ-Ганферосъ со своей супругой Мелизендрой. "Вспомните,-- вмѣшался Санчо, слышавшій эти слова,-- что Донъ-Ганферосъ увезъ свою жену на сушѣ и отвезъ ее во Францію сухимъ путемъ; тутъ же, если мы я утащимъ Донъ-Грегоріо, какъ мы отвеземъ его въ Испанію, когда посрединѣ море?-- Противъ всего, кромѣ смерти, есть средство,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:-- судно подплыветъ въ берегу, и мы сядемъ въ него, хотя бы весь свѣтъ воспротивился этому. -- Ваша милость очень хорошо все устраиваете,-- продолжалъ Санчо:-- но отъ слова до дѣла еще далеко. Я стою за ренегата, который кажется мнѣ хорошимъ человѣкомъ: и очень милосерднаго характера.-- Къ тому же,-- прибавилъ Донъ-Антоніо,-- если ренегатъ не успѣетъ въ своемъ предпріятіи, такъ можно будетъ прибѣгнуть къ другому средству и перевезти великаго Донъ-Кихота въ Берберію.

Черезъ два дня ренегатъ. уѣхалъ на легкомъ суднѣ въ шесть веселъ, снабженномъ храбрыми гребцами; а еще черенъ два дня галеры направились на востокъ, причемъ генералъ попросилъ вице-короля извѣстить его о томъ, что будетъ сдѣлано для освобожденія Донъ-Грегоріо, и о продолженіи приключеній Аны Феликсъ. Вице-король обѣщалъ исполнить его просьбу.

Однажды утромъ, когда Донъ-Кихотъ выѣхалъ на берегъ погулять въ полномъ вооруженіи, ибо, какъ уже не разъ было говорено, его оружіе было его нарядомъ, а битва отдыхомъ {Слова изъ стариннаго романса, уже приведенные во II главѣ первой части.}, онъ ни минуты не обходился безъ оружія, онъ увидалъ, что къ нему приближается рыцарь, также вооруженный съ головы до ногъ, съ нарисованной на щитѣ блестящей луной. Подойдя настолько близко, чтобъ Донъ-Кихотъ его могъ услышать, онъ обратился къ нему и громко сказалъ: "Доблестный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, котораго невозможно достаточно превозносить! Я рыцарь Бѣлой Луны, имя котораго ты, вѣроятно, припоминаешь по его неслыханнымъ геройскимъ подвигамъ. Я пріѣхалъ помѣряться съ тобой и испытать твои силы, съ намѣреніемъ заставить тебя признать и назвать мою даму, кто бы она ни была, несравненно болѣе прекрасной, чѣмъ твоя Дульцинея Тобозская. Если ты сразу признаешь эту истину, то избѣгнешь смерти, а я -- труда тебѣ ее нанести. Если мы сразимся, и я останусь побѣдителемъ, я не желаю другого удовлетворенія, какъ того, чтобъ ты, снявъ оружіе и отказавшись отъ поисковъ приключеній, удалился въ свою деревню на годъ, который ты проведешь, не беря въ руки шпаги, въ мирѣ и покоѣ, ибо этого требуютъ забота о твоей судьбѣ и спасеніе твоей души. Если я буду побѣжденъ, моя голова останется въ твоей власти, мое оружіе и мой конь станутъ твоей добычей, а слава моихъ подвиговъ присоединится къ славѣ твоихъ. Подумай, что для тебя лучше, и отвѣть мнѣ сейчасъ же, ибо у меня въ распоряженіи для этого дѣла всего только одинъ сегодняшній день."

Донъ-Кихотъ одинаково былъ ошеломленъ сколько наглостью рыцаря Бѣлой Луны, столько же и причиной его вызова. Онъ спокойнымъ и суровымъ тономъ отвѣтилъ: "Рыцарь Бѣлой Луны, подвиги котораго еще не достигали до моего слуха, я заставлю васъ поклясться, что вы никогда не видали знаменитой Дульцинеи. Я знаю, что если бы вы ее видѣли, то остереглись бы браться за это предпріятіе, ибо ея наружность разубѣдила бы васъ и показала бы вамъ, что нѣтъ и не можетъ быть красоты, подобной ея красотѣ. И такъ, не говоря, что вы лжете, но утверждая, что вы совершенно заблуждаетесь, я принимаю вашъ вызовъ съ условіями, которыя вы поставили, и принимаю его сейчасъ же, чтобъ не заставлять васъ потерять назначенный вами день. Я исключаю изъ условій только одно -- то, чтобы слава вашихъ подвиговъ была присоединена къ славѣ моихъ, потому что мнѣ неизвѣстно, ни что они такое, ни какого они рода,-- да и каковы бы они ни были, съ меня довольно и моихъ. Отмѣряйте же сколько хотите поля и я сдѣлаю то же самое, и да, благословитъ святой Петръ то, что пошлетъ каждому изъ настъ Богъ."

Въ городѣ замѣтили рыцаря Бѣлой Луны и донесли вице-королю, что онъ вступилъ въ переговоры съ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ. Вице-король, думая, что это, вѣроятно, новое приключеніе, придуманное Донъ-Антоніо Морено или какимъ-нибудь другимъ барцелонскимъ дворяниномъ, сейчасъ же отправился на побережье въ сопровожденіи Донъ-Антоніо и нѣсколькихъ другихъ дворянъ. Она пришли туда въ ту самую минуту, какъ Донъ-Кихотъ повернулъ лошадь, чтобъ отмѣрять себѣ поле. Вице-король, видя, что оба бойца готовятся броситься одинъ на другого, всталъ между ними и спросилъ, что за причина побудила ихъ такъ внезапно вступить въ бой. "Преимущества красоты, отвѣтилъ рыцарь Бѣлой Луны, и онъ вкратцѣ повторилъ то, что сказалъ Донъ-Кихоту, равно какъ условія дуэли, принятыя обѣими сторонами. Вице-король подошелъ въ Донъ-Антоніо и тихо спросилъ у него, знаетъ ли онъ, кто этотъ рыцарь Бѣлой Луны и не штуку ли это хотятъ сыграть съ Донъ-Кихотомъ. Донъ-Антоніо отвѣтилъ, что не знаетъ, ни кто этотъ рыцарь, ни шуточная ли это дуэль или серьезная. Этотъ отвѣтъ сильно встревожилъ вице-короли: онъ не зналъ, позволить ли онъ продолжать битву или нѣтъ. Но не допуская и мысли, чтобъ это была не шутка, онъ отошелъ, сказалъ: "Господа рыцари, если нѣтъ середины между признаніемъ и смертью, если господинъ Донъ-Кихотъ несговорчивъ, а ваша милость, господинъ рыцарь Бѣлой Луны, не хотите уступить, такъ съ Богомъ, приступайте". Рыцарь Бѣлой Луны въ учтивыхъ выраженіяхъ поблагодарилъ вице-короля за данное имъ разрѣшеніе, и Донъ-Кихотъ сдѣлалъ то же. Послѣдній, положившись на Бога и за свою Дульцинею, какъ обыкновенно дѣлалъ передъ предстоявшими ему битвами, отмѣрялъ себѣ небольшое полѣ, видя, что и противникъ его дѣлаетъ то же; затѣмъ, безъ сигнала, даннаго рогомъ или какимъ-нибудь другимъ военнымъ инструментомъ, оба въ одно время пустили лошадей. Но такъ какъ конь рыцаря Бѣлой Луны былъ легче Россинанта, то онъ и подъѣхалъ къ Донъ-Кихоту, проѣхавъ двѣ трети разстоянія, и при этомъ такъ сильно толкнулъ его, не коснувшись его копьемъ, остріе котораго, повидимому, нарочно поднялъ кверху, что опрокинулъ на землю и Россинанта, и Донъ-Кинхота. Приблизившись къ нему и дотронувшись остріемъ копья до его забрала, побѣдитель сказалъ: "Вы побѣждены, рыцарь, и даже умрете, если не признаете условій нашего поединка". Донъ-Кихотъ, ошеломленный и разбитый паденіемъ, отвѣтилъ, не поднимая забрала, хриплымъ и скорбнымъ голосомъ, исходившимъ какъ бы изъ глубины могилы: "Дульцинея Тобозская прекраснѣйшая въ мірѣ женщина, а я несчастнѣйшій въ мірѣ рыцарь. Эта истина не должна пострадать отъ моего безсилія поддержать ее. Всади, рыцарь, всади свое копье и лиши меня жизни, лишивъ чести. -- О, этого я, конечно, не сдѣлаю! -- вскричалъ рыцарь Бѣлой Луны. Да здравствуетъ, да здравствуетъ вполнѣ слава госпожи Дульцинеи Тобозской! Я хочу только одого: чтобъ великій Донъ-Кихотъ удалялся въ свою деревню на годъ или на то время, какое я ему предпишу, какъ мы условились передъ тѣмъ, какъ вступили въ поединокъ."

Вице-король, Донъ-Антоніо и нѣсколько другихъ присутствовавшихъ лицъ ясно слышали этотъ разговоръ; они слышали также, какъ Донъ-Кихотъ отвѣтилъ, что если у него только не потребуютъ ничего, въ ущербъ Дульцинеѣ, онъ исполнить все остальное, какъ добросовѣстный и честный рыцарь. Послѣ того какъ заявленіе это было сдѣлано и выслушано, рыцарь Бѣлой Луны повернулъ лошадь, и, кивнувъ головой вице-королю, легкой рысью направился къ городу. Вице-король приказалъ Донъ-Антіоніо послѣдовать за нимъ; чтобъ во что бы то ни стало разузнать, кто онъ такой. Донъ-Кихота подняли и открыли ему лицо, которое оказалось блѣдно, безжизненно и покрыто потомъ. Россинатъ такъ пострадалъ, что не могъ подняться на ноги. Санчо, развѣсивъ уши и со слезами на глазахъ, не зналъ, ни что сказать, ни что сдѣлать. Ему казалось, что все это приключеніе сонъ, дѣло волшебства. Онъ видѣлъ своего господина побѣжденнымъ, во власти другого, вынужденнымъ цѣлый годъ не браться за оружіе. Онъ вдѣлъ уже въ воображеніи свѣтъ его славы померкшимъ и надежды на его новыя обѣщанія разсѣявшимися, какъ дымъ по вѣтру. Наконецъ, онъ боялся, чтобъ Россинантъ не оказался на всю жизнь покалѣченнымъ, а его господинъ съ какимъ-нибудь вывихомъ. Хорошо еще, если вывихнутые члены приведутъ въ порядокъ его мозгъ! {Сервантесъ играетъ здѣсь словомъ deslocado, которому придаетъ значеніе то вывихнутаго, то излѣченнаго отъ безумія.}. Наконецъ, рыцаря понесли въ городъ на носилкахъ, принесенныхъ пр приказанію вице-короля, который затѣмъ вернулся въ свой дворецъ, горя нетерпѣніемъ узнать, кто такой этотъ рыцарь Бѣлой Луны, приведшій Донъ-Кихота въ такое жалкое состояніе.

0x01 graphic

ГЛАВА LXV.

Гдѣ разсказывается, кто такой рыцарь Бѣлой Луны, и гдѣ разсказывается объ освобожденіи Донъ-Григоріо, равно какъ о другихъ событіяхъ.

Донъ-Антоніо Морено наслѣдовалъ за рыцаремъ Бѣлой Луны, за которымъ послѣдовали также или, лучше сказать, котораго преслѣдовали множество мальчишекъ до порога постоялаго двора въ центрѣ города. Донъ-Антоніо вошелъ туда съ цѣлью познакомиться съ нимъ. Оруженосецъ встрѣтилъ и разоружилъ рыцаря, который заперся въ залѣ внизу, все сопровождаемый Донъ-Антоніо, который умиралъ отъ любопытства узнать, кто этотъ незнакомецъ. Наконецъ рыцарь Бѣлой Луны, видя, что этотъ дворянинъ отъ него не отстаетъ, сказалъ ему: "Я понимаю, сударь, зачѣмъ вы сюда пришли: вы хотите узнать кто я, а такъ какъ у меня нѣтъ причинъ скрывать этого, то я скажу вамъ всю правду, пока мой слуга будетъ меня разоружать. Знайте-же, сударь, что меня зовутъ баккалавромъ Самсономъ Карраско. Я изъ одной деревни съ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, безуміе котораго составляетъ предметъ жалости для всѣхъ насъ, знающихъ его, а для меня, быть можетъ болѣе, чѣмъ для всякаго другого. А такъ какъ я полагаю, что его выздоровленіе зависитъ отъ того, чтобъ онъ оставался въ покоѣ и не трогался изъ своей деревни и своего дома, то я и искалъ случая заставить его оставаться въ покоѣ. Мѣсяца три назадъ я, переодѣтый рыцаремъ Зеркалъ, разыскалъ его съ цѣлью сразиться съ нимъ и побѣдить его, не причиняя ему никакого вреда и поставивъ предварительно условіемъ поединка, чтобы побѣжденный отдался на волю побѣдителя. Увѣренный въ побѣдѣ надъ нимъ, я намѣревался потребовать, чтобы онъ вернулся домой, и не выѣзжалъ никуда цѣлый годъ, въ продолженіе котораго онъ могъ бы выздоровѣть. Но судьба распорядилась совершенно иначе, и не я его побѣдилъ и сбросилъ съ лошади, а онъ меня, такъ что мой планъ не удался. Онъ продолжалъ свой путь, а я остался побѣжденный, пристыженный и разбитый паденіемъ, которое оказалось довольно опасно. Однако, это не отбило у меня охоты снова разыскать его и въ свою очередь побѣдить, какъ я и сдѣлалъ сегодня при васъ. Онъ такъ добросовѣстенъ въ исполненіи обязанностей странствующаго рыцарства и такъ вѣренъ данному слову, что безо всякаго сомнѣнія выполнитъ полученное отъ меня приказаніе. Вотъ, сударь, весь мой разсказъ, къ которому мнѣ нечего прибавлять. Умоляю васъ не выдавать меня и не говорить Донъ-Кихоту, кто я, для того, чтобъ мое доброе намѣреніе возымѣло дѣйствіе и чтобы мнѣ удалось возвратить разсудокъ человѣку, вполнѣ разсудительному, какъ только онъ забываетъ нелѣпости своего странствующаго рыцарства.-- О, сударь!-- вскричалъ Антоніо.-- Да проститъ вамъ Богъ зло, которое вы причинили всему свѣту, пожелавъ вернуть разсудокъ самому забавному въ мірѣ сумасшедшему. Развѣ вы не видите, сударь, что польза, могущая произойти отъ здраваго разсудка Донъ-Кихота, не сравнится съ удовольствіемъ, которое онъ доставляетъ своими выходками? Но я думаю, что всей науки, всего искусства господина баккалавра не хватить на то, чтобъ сдѣлать разумнымъ человѣка, такъ окончательно спятившаго съ ума; не будь это противно милосердію, я бы даже желалъ, чтобъ Донъ-Кихотъ никогда не выздоравливалъ, ибо съ его выздоровленіемъ мы не только лишимся его милыхъ безумствъ, но еще и безумствъ его оруженосца Санчо Панса малѣйшее изъ которыхъ способно развеселить даже самую меланхолію. Тѣмъ не менѣе я буду молчать и ничего не скажу, чтобы посмотрѣть, вѣрно ли я угадалъ, что господинъ Карраско не извлечетъ никакой пользы изъ своего поступка." Баккалавръ отвѣтилъ, что дѣло во всякомъ случаѣ идетъ хорошо и что онъ надѣется на счастливый исходъ. Онъ простился съ Донъ-Антоніо, который учтиво предложилъ себя къ его услугамъ; затѣмъ, приказавъ привязать свое оружіе въ мулу, онъ сейчасъ-же оставилъ городъ на той самой лошади, которая служила ему во время поединка, и вернулся въ свою деревню безъ какого бы то ни было происшествія, достойнаго быть занесеннымъ въ эту правдивую исторію.

Донъ-Антоніо донесъ вице-королю обо всемъ, что разсказалъ ему Карраско, и это не доставило вице-королю ни малѣйшаго удовольствія, ибо заключеніе Донъ-Кихота должно было разрушить удовольствіе, испытываемое всѣми, до кого дошли вѣсти о его безумствахъ.

Донъ-Кихотъ оставался шесть дней въ постели, печальный, огорченный, задумчивый, въ мрачномъ и уныломъ настроеніи и съ мыслями, занятыми исключительно несчастнымъ событіемъ его пораженія. Санчо старался утѣшить его и однажды, между прочимъ, сказалъ ему: "Полноте, мой добрый господинъ, подымите голову и попытайтесь снова развеселиться, въ особенности же благодарите небо за то, что, упавши, вы не сломали себѣ реберъ. Вы знаете, что гдѣ удары наносятся, тамъ они и получаются, и что не всегда есть сало тамъ, гдѣ есть крючки, чтобъ его вѣшать: натяните-ка лучше носъ лѣкарю, потому вамъ его совсѣмъ не нужно, чтобы вылѣчиться отъ этой болѣзни. Вернемся домой и перестанемъ рыскать по свѣту въ поискахъ за приключеніями, до странамъ и землямъ, которыхъ мы не знаемъ. Если хорошенько разсудить, такъ я больше вашего теряю тутъ, хотя вы и больше пострадали. Я, который вмѣстѣ съ губернаторствомъ оставилъ и желаніе быть губернаторомъ, не оставилъ еще желанія сдѣлаться графомъ, а желаніе это никогда не будетъ удовлетворено; если вы не сдѣлаетесь королемъ, оставивъ занятія рыцарствомъ. Стало бытъ, все мои надежды пошли прахомъ.-- Замолчи, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Развѣ ты не знаешь, что мое удаленіе и заключеніе должны продолжаться всего одинъ годъ? Когда срокъ этотъ кончится, я снова займусь своей благородной профессіей и не премину завоевать королевства и даровать тебѣ графство.-- Да услышитъ васъ Богъ,-- вскричалъ Санчо,-- и да останется глухъ грѣхъ, потому что я слыхалъ, что добрая надежда лучше худого обладанія."

На этомъ мѣстѣ разговора вошелъ Донъ-Антоніо съ проявленіемъ величайшей радости. "Добрыя вѣсти, добрыя вѣсти, господинъ Донъ-Кихотъ! -- вскричалъ онъ.-- Донъ-Грегоріо и ѣздившій за нимъ ренегатъ уже на берегу. Что я говорю на берегу? Они уже у вице-короля и черезъ минуту будутъ здѣсь." Донъ-Кихотъ какъ будто нѣсколько обрадовался. По правдѣ сказать, я бы больше обрадовался, еслибы случилось наоборотъ,-- сказалъ онъ.-- Тогда-бы я былъ принужденъ поѣхать въ Берберію, гдѣ освободилъ бы силою своей руки не только Донъ-Грегоріо, но всѣхъ находящихся тамъ плѣнныхъ христіанъ. Но, увы! Что я говорю, несчастный! Развѣ я не былъ побѣжденъ? Развѣ я не былъ опрокинутъ на землю? Развѣ я не тотъ, который не смѣетъ цѣлый годъ браться за оружіе? Что же я обѣщаю, я чѣмъ могу тщеславиться, когда я долженъ скорѣе управлять веретеномъ, чѣмъ мечомъ? -- Оставьте это, господинъ,-- вмѣшался Санчо.-- Да здравствуетъ курица, несмотря на ея типунъ! Къ тому же, сегодня ты, а завтра я. Въ дѣлахъ встрѣчъ, ударовъ и тумаковъ ни за что ручаться нельзя, потому тотъ, кто сегодня падаетъ, завтра можетъ встать, если самъ не пожелаетъ остаться въ постели, то есть, если не дастъ себя побѣдить, не набравшись новой хитрости для новыхъ битвъ. Ну, вставайте, ваша милость, и встрѣчайте Донъ-Грегоріо, потому мнѣ кажется по шуму и движенію, который я слышу, что онъ уже въ домѣ."

Это была правда: сходивъ съ ренегатомъ къ вице-королю, чтобы дать ему отчетъ объ отъѣздѣ и возвращеніи, Донъ-Грегоріо, торопись свидѣться съ Аной Феликсъ, поспѣшилъ со своимъ спутникомъ въ домъ Донъ-Антоніо. Выѣзжая изъ Алжира, Донъ-Грегоріо былъ еще въ женскомъ платьѣ, но на суднѣ онъ перемѣнялъ его на платье одного плѣнника, бѣжавшаго вмѣстѣ съ нимъ. Но въ какомъ бы платье онъ ни явился, въ немъ можно было узнать человѣка, достойнаго зависти, уваженія и ухаживанія, потому что онъ былъ чудно хорошъ и казался не старше семнадцати -- восемнадцати лѣтъ. Рикоте и дочь его вышли къ нему навстрѣчу -- отецъ, тронутый до слезъ, а дочь, очаровательно стыдливая. Они не цѣловались, потому что любовь сильная не смѣла. Красота Донъ-Грегоріо и Аны Феликсъ одинаково очаровывала всѣхъ, присутствовавшихъ при этой сценѣ. Молчаніе влюбленныхъ говорило за нихъ, а глаза ихъ были языками, которые выражали ихъ счастье и ихъ цѣломудренные мысли. Ренегатъ разсказалъ, какія ловкія средства онъ употребилъ, чтобъ извлечь Донъ-Грегоріо изъ тюрьмы, а Донъ-Грегоріо разсказалъ, въ какихъ онъ былъ затрудненіяхъ и опасностяхъ среди охранявшихъ его женщинъ, и разсказалъ все это не пространно, а въ короткихъ словахъ, и съ умомъ, далеко превосходившимъ его возрастъ. Затѣмъ Рикоте щедро заплатилъ и вознаградилъ какъ ренегата, такъ и гребшихъ на суднѣ христіанъ. Что касается ренегата, то онъ возвратился въ лоно церкви и изъ пораженнаго члена сталъ снова чистымъ и здоровымъ членомъ, благодаря раскаянію и искупленію.

Два дня спустя вице-король сталъ совѣщаться съ Донъ-Антоніо относительно средствъ, которыя слѣдовало употребить, чтобы Ана Феликсъ и ея отецъ остались въ Испаніи, потому что они не видѣли ничего дурного въ томъ, чтобы оставить въ своемъ отечествѣ такую христіанку-дочь и такого благонамѣреннаго отца. Донъ-Антоніо предложилъ выхлопотать эту милость при дворѣ, куда его, кромѣ того, призывали еще и другія дѣла. При этомъ онъ намекнулъ, что тамъ съ помощью милостей и подарковъ можно уладить многія затрудненія. "Нѣтъ,-- возразилъ Рикоте, присутствовавшій при этомъ разговорѣ: -- ни отъ милостей, ни отъ подарковъ ничего ждать нельзя, потому что съ великимъ Донъ-Бернардино де Веласко, графомъ де Салазаръ, на котораго его величество возложилъ заботу о нашемъ изгнаніи, все безполезно: и просьбы, и слезы, и обѣщаніи, и подарки. Правда, онъ соединяетъ съ правосудіемъ милосердіе, но такъ какъ онъ видитъ, что нашъ народъ вообще испорченъ и извращенъ, то и употребляетъ въ качествѣ лѣкарства не смягчающій бальзамъ, а жгучія прижиганія. Съ благоразуміемъ и мудростью, которыя онъ вносить во всѣ свои дѣла, и съ трепетовъ, который онъ внушаетъ, онъ вынесъ на своихъ крѣпкихъ плечахъ исполненіе этой великой мѣры, и ни наша ловкость, ни наши подвохи, ни стратагемы, ни плутни не могли обмануть его аргусовыхъ глазъ, которые всегда бодрствуютъ, чтобъ не дать ни одному изъ насъ скрыться отъ него и остаться, какъ невидимый корень, который со временемъ дастъ ростки распространитъ ядовитый плоды по Испаніи, наконецъ очищенной и освобожденной отъ страха передъ нашимъ размноженіемъ. Это было геройское рѣшеніе со стороны великаго Филиппа III и неслыханная мудрость -- поручить исполненіе этого дѣла Донъ-Бернардино де Веласко {Изгнаніе морисковъ поручено было многимъ комиссарамъ, а этому Донъ-Бернардино де Веласко, восхваленіе котораго Сервантесъ такъ некстати вкладываетъ въ уста Рикоте, поручено было изгнать морисковъ только изъ Ламанчи. Очень можетъ быть, что онъ исполнялъ свои обязанности обязанности строго и неподкупно, но другихъ комиссаровъ можно было смягчать, и, какъ видно изъ современныхъ мемуаровъ, не одинъ богатый морискъ покупалъ право оставаться въ Испаніи, перемѣнивъ только провинцію.}. Какъ бы то ни было,-- отвѣтилъ Донъ-Антоніо, -- я, будучи тамъ, употреблю всѣ усилія, и пусть небо рѣшитъ по своей волѣ. Донъ-Грегоріо поѣдетъ со мной, чтобъ утѣшить своихъ родителей въ горѣ, которое должно было причинить имъ его исчезновеніе. Ана Феликсъ останется съ моей женой въ моемъ домѣ или въ какомъ нибудь монастырѣ, а господинъ вице-король, я увѣренъ, не откажется взять къ себѣ Рикоте до окончанія моихъ хлопотъ."

Вице-король согласился на всѣ предложенія, Донъ-Грегоріо же, знавшій, что происходитъ, сначала увѣрялъ, что не можетъ и не хочетъ оставить донью Ану Феликсъ. Однако, желая повидаться съ родителями и думая, что найдетъ возможность вернуться за своей возлюбленной, онъ, наконецъ, согласился на то, что было рѣшено. Ана Феликсъ осталась у жены Донъ-Антоніо, а Рикоте во дворцѣ вице-короля.

Наступилъ день отъѣзда Донъ-Антоніо, затѣмъ, два дня спустя, день отъѣзда Донъ-Кихота и Санчо, такъ какъ послѣдствія паденія не позволяли рыцарю раньше пуститься въ путь. Когда Донъ-Грегоріо разставался съ Аной Феликсъ, было много слезъ, вздоховъ, рыданій и обмороковъ. Рикоте предложилъ своему будущему зятю тысячу дукатовъ, если онъ желаетъ, но Донъ-Грегоріо не взялъ ни одного и занялъ у Донъ-Антоніо пять дукатовъ, обѣщаясь возвратить ихъ ему въ Мадридѣ. Наконецъ, они оба уѣхали, а нѣсколько времени спустя отбыли, какъ уже сказано, и Донъ-Кихотъ съ Санчо,-- Донъ-Кихотъ безоружный и въ дорожномъ платьи, а Санчо пѣшкомъ, такъ какъ оселъ несъ на спинѣ оружіе.

0x01 graphic

ГЛАВА LXVI.

Трактующая о томъ, что увидитъ всякій, кто ее прочитаетъ, и услышитъ всякій, кто услышитъ ея чтеніе.

При выѣздѣ изъ Барцелоны Донъ-Кихотъ отправился поглядѣть на то мѣсто, на которомъ упалъ и вскричалъ: "Здѣсь была Троя! Здѣсь моя несчастная звѣзда, а не моя трусость, отняла у меня про: шедшую мою славу! Здѣсь фортуна совершила по отношенію ко мнѣ свое круговращеніе! Здѣсь помрачаются мои геройскіе подвиги, и здѣсь, наконецъ, рухнуло мое счастье, чтобъ никогда уже не подниматься!"

Санчо, услыхавшій эти сѣтованія, оказалъ ему: "Мужественному сердцу, мой добрый господинъ, подобаетъ такъ-же имѣть терпѣніе и твердость въ несчастьи, какъ радость въ счастьи. Я сужу ао себѣ, потому если я губернаторомъ чувствовалъ себя весело, такъ и теперь пѣшимъ оруженосцемъ не чувствую себя печальнымъ. Въ самомъ дѣлѣ, я слыхалъ, что особа, которую зовутъ Фортуной, капризная, сумасбродная женщина, вѣчно пьяная и вдобавокъ слѣпая. Вотъ она и не видитъ, что дѣлаетъ, и мы знаетъ, кого опрокидываетъ и кого поднимаетъ.

-- Ты настоящій философъ, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и говоришь, какъ человѣкъ разсудительный. Не знаю, кто тебя учитъ такимъ вещамъ. Могу тебѣ только сказать, что никакой Фортуны на свѣтѣ нѣтъ, и что все, что случается здѣсь, какъ хорошее, такъ и дурное, происходитъ не случайно, а по особому предопредѣленію неба. Поэтому-то и говорятъ обыкновенно, что всякій человѣкъ творецъ своего счастья. И я былъ творцомъ своего счастья, но только не достаточно благоразумнымъ, и потому моя самоувѣренность такъ дорого обошлись мнѣ. Я долженъ былъ бы сообразить, что тщедушіе Россинанта не устоитъ противъ безмѣрной величины коня, на которомъ сидѣлъ рыцарь Бѣлой Луны. А между тѣмъ, я отважился принять вызовъ. Я сдѣлалъ все, что отъ меня зависѣло, и все-таки былъ выбитъ изъ сѣдла;^: но хотя я лишился чести, но не лишился и не могъ лишиться способности держать свое слово. Когда я былъ странствующимъ рыцаремъ, смѣлымъ и отважнымъ, моя рука и мое сердце рекомендовали меня человѣкомъ сердца, теперь же, когда я -- сверженный рыцарь, я хочу зарекомендовать себя человѣкомъ слова, сдержавъ обѣщаніе, которое далъ. Шагай же, другъ Санчо: отправимся домой, чтобы провести тамъ годъ искуса. Въ этомъ вынужденномъ уединеніи мы почерпнемъ новыя силы для возобновленія занятія оружіемъ, котораго и никогда не брошу.-- Господинъ,-- сказалъ Санчо,-- ходить пѣшкомъ вовсе не такъ интересно, чтобъ мнѣ хотѣлось дѣлать большіе концы. Повѣсимъ это оружіе, какъ человѣка, на какое-нибудь дерево, и, когда я сяду на спину къ Сѣрому, поднявъ ноги отъ земли, мы будемъ въ состояніи отмѣрять такія разстоянія, какія вашей милости будетъ угодно назначить. А думать, будто я много пройду пѣшкомъ, значитъ воображать, будто въ полночь бываетъ день.-- Ты хорошо придумалъ,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:-- привяжемъ мое оружіе въ качествѣ трофеевъ и вырѣжемъ подъ нимъ и вокругъ него то, что было написано на трофеяхъ изъ оружія Роланда:

Да не дерзнетъ, коснуться ихъ никто,--

Съ Роландомъ будетъ драться онъ за то.

-- Это золотыя слова,-- возразилъ Санчо,-- и если бы Россинантъ не былъ намъ нуженъ въ дорогѣ, я бы посовѣтовалъ и его также повѣсить. -- Ну, такъ ни онъ, ни оружіе не будутъ повѣшены! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Я не хочу, чтобъ обо мнѣ говорили, что старая хлѣбъ соль забывается. -- Славно сказано! -- одобрилъ Санчо:-- потому, по мнѣнію умныхъ людей,-- нечего сваливать съ больной головы на здоровую. А такъ какъ въ этомъ приключеніи виноваты только ваша милость, такъ себя и накажите, и пусть вашъ гнѣвъ не падетъ ни на это и безъ того окровавленное и разбитое оружіе, ни на кроткаго и добраго Россинанта, который ни въ чемъ не виноватъ, ни на моя ноги, которыя слишкомъ нѣжны. чтобъ ихъ можно было заставлять ходить больше, чѣмъ полагается."

Въ такихъ разговорахъ прошелъ весь день и еще четыре другихъ дня, и съ ними не случилось ничего такого, что помѣшало бы ихъ путешествію. На пятый день они увидали при въѣздѣ въ одно село, у дверей постоялаго двора, много народу, который веселился, такъ какъ былъ праздникъ. Когда Донъ-Кихотъ сталъ подъѣзжать къ нимъ, одинъ крестьянинъ возвысилъ голосъ и сказалъ: "Ладно! одинъ изъ тѣхъ двухъ господъ, которые не знаютъ спорщиковъ, рѣшитъ нашъ споръ. -- Очень охотно,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:-- и по всей справедливости, если, конечно, пойму его. -- Дѣло въ томъ, мой добрый господинъ,-- продолжалъ крестьянинъ,-- что одинъ житель этой деревни, такой толстый, что вѣситъ два и три четверти центнера, вызвалъ на перегонки другого жителя, который вѣситъ всего сто двадцать пять фунтовъ. Условіе вызова состоитъ въ томъ, чтобы пробѣжать разстояніе во сто шаговъ съ одинаковымъ вѣсомъ. Когда у вызвавшаго спросили, какъ уровнять вѣсъ, онъ отвѣтилъ, что вызванный, вѣсящій одинъ центнеръ съ четвертью, долженъ взвалить себѣ на спину полтора центнера желѣза, и тогда сто двадцать пять центнеровъ тощаго уравняются съ двумя стами семьюдесятью пятью фунтами толстаго. -- Вовсе нѣтъ! -- вскричалъ Санчо, прежде чѣмъ Донъ-Кихотъ отвѣтилъ.-- Мнѣ, который былъ, какъ всѣмъ извѣстно, нѣсколько дней назадъ губернаторомъ и судьей, подобаетъ разъяснять такія сомнѣнія я прекращать всякіе споры.-- Вотъ и прекрасно,-- сказалъ Донъ-Кихотъ.-- Возьмись, другъ Санчо, отвѣтить имъ, потому что я не гожусь для такого переливанія изъ пустого въ порожнее: у меня и такъ все въ головѣ спуталось и смѣшалось."

Получивъ это позволеніе, Санчо обратился къ крестьянамъ, собравшимся толпой вокругъ него и ожидавшихъ, разиня рты, приговора, который онъ долженъ былъ произнести. "Братцы,-- сказалъ онъ: -- то, чего требуетъ толстый, не имѣетъ смысла и тѣни справедливости; потому если правду говорятъ, что вызванный имѣетъ право выбирать оружіе, то здѣсь не годится, чтобъ вызвавшій выбралъ такое, съ которымъ противнику его невозможно одержать побѣду, Поэтому мое мнѣніе таково, чтобъ толстый и жирный вызыватель подрѣзался, обрѣзался, надрѣзался, сократился и уменьшился -- словомъ, снялъ бы съ себя сто пятьдесятъ фунтовъ мяса отсюда, оттуда, отъ всего своего тѣла, какъ захочетъ и какъ ему будетъ угодно; такимъ образомъ, оставшись съ вѣсомъ въ его фунтовъ, онъ уровняется тяжестью со своимъ противникомъ; тогда они могутъ бѣжать, и силы будутъ равны. -- Божусь,-- сказалъ одинъ изъ крестьянъ, выслушавъ приговоръ Санчо,-- что этотъ господинъ говоритъ, какъ святой, и разсудилъ, какъ каноникъ. Но толстякъ навѣрное не захочетъ отнять у себя и унціи мяса, не то что сто пятьдесятъ фунтовъ.-- Самое лучшее будетъ, чтобъ они вовсе не бѣжали,-- замѣтилъ другой,-- для того чтобы тощему не пришлось надорваться отъ тяжести или толстому себя искромсать. Купите на половину заклада вина, позовемъ этихъ господъ въ кабакъ, и я возьму все на себя.-- Что касается меня, господа,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- то я вамъ очень благодаренъ, но мнѣ нельзя ни на минуту останавливаться, ибо мрачныя мысля и печальныя событія заставляютъ меня казаться неучтивымъ и спѣшить впередъ какъ только можно скорѣе." И, пришпоривъ Россинанта, онъ проѣхалъ мимо крестьянъ, оставивъ ихъ столь же пораженными его странной наружностью, сколько умомъ Санчо. Одинъ изъ крестьянъ вскричалъ: "Если у лакея столько ума, тактъ каковъ же долженъ быть господинъ? Бьюсь объ закладъ, что если они поѣдутъ въ Саламанку, такъ сразу сдѣлаются при дворѣ алькадами. Все пустяки, только одно важно: учиться и все учиться, а потомъ имѣть немножко покровительства и счастья, и не успѣешь оглянуться, какъ очутишься съ жезломъ въ рукѣ или митрой на головѣ."

Эту ночь господинъ и слуга провели въ полѣ, подъ открытымъ небомъ, а на другой день, пустившись снова въ путь, они увидали приближавшагося къ нимъ пѣшкомъ человѣка съ котомкой на шеѣ и желѣзной палкой въ рукѣ -- обычный нарядъ пѣшаго посла. Этотъ послѣдній, увидя Донъ-Кихота, ускорилъ шагъ и почти подбѣжалъ къ нему, затѣмъ, обнявъ его правую ногу, такъ какъ выше не логъ достать, закричалъ съ признаками величайшей радости: "О, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій! какую радость испытаетъ въ тайникахъ души своей господинъ герцогъ, узнавъ, что ваша милость возвращаетесь въ его замокъ, гдѣ онъ еще продолжаетъ жить съ госпожей герцогиней! -- Я васъ не знаю, другъ мой,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- и не узнаю, кто вы, если вы не скажете мнѣ сами.-- Я, господинъ Донъ-Кихотъ,-- отвѣтилъ посолъ,-- я Тозилосъ, лакей его свѣтлости герцога, тотъ самый, который не хотѣлъ драться съ вашей милостью по поводу женитьбы на дочери доньи Родригесъ,-- Помилосердуйте! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- Возможно ли, чтобъ вы были тотъ, котораго мои враги -- чародѣи превратили въ упомянутаго вами лакея, чтобъ отнять у меня славу побѣды?-- Полноте, мой добрый господинъ,-- возразилъ посолъ:-- не говорите этого. Тутъ не было ни колдовства, ни перемѣны лица. Какъ я взошелъ въ ограду лакеемъ Тозилосомъ, такъ и вышелъ изъ нея лакеемъ Тозилосомъ. Я захотѣлъ жениться безъ битвы, потому что молодая дѣвушка пришлась мнѣ по вкусу. Но дѣло вышло совсѣмъ наоборотъ, потому что, какъ только ваша милость уѣхали изъ нашего замка, мой господинъ, герцогъ, приказалъ отсчитать мнѣ сто палочныхъ ударовъ за то, что я ослушался приказаній, которыя онъ далъ мнѣ передъ началомъ битвы. Кончилась эта исторія тѣмъ, что бѣдная дѣвушка поступила въ монастырь, донья Родригесъ вернулась въ Кастилію, а я иду теперь въ Барцелону снести письмо, которое посылаетъ мой господинъ вице-королю. Если ваша милость желаете напиться чистаго, хотя и теплаго вина, такъ у меня здѣсь есть мѣхъ со старымъ виномъ и еще нѣсколько кусковъ трончонскаго сыру, которые сумѣютъ пробудить вашу жажду, если она дремлетъ.-- Я безъ околичностей принимаю приглашеніе,-- отвѣтилъ Санчо,-- и пусть добрый Тозилосъ наливаетъ стаканы на зло всѣмъ чародѣямъ, какіе найдутся въ Индіи.-- Право, Санчо,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- ты величавшій въ мірѣ обжора и страшнѣйшій неучъ, если не хочешь понять, что этотъ курьеръ очарованъ и этотъ Тозилосъ не настоящій. Оставайся съ нимъ и набивай себѣ желудокъ, а я медленно поѣду впередъ и подожду, пока ты подойдешь." Лакей расхохотался, досталъ свой мѣхъ, вынулъ изъ котомки хлѣбъ и сыръ и усѣлся съ Санчо на травѣ. Мирно и дружно принялись они за провизію и стали уплетать ее съ такимъ мужествомъ и аппетитомъ, что облизали даже бумагу, единственно потому, что она пахла сыромъ. Тозилосъ сказалъ Санчо: "Навѣрное, другъ Санчо, твой господинъ долженъ быть сумасшедшій.-- Какъ долженъ? -- удивился Санчо.-- Нѣтъ, онъ никому не долженъ: онъ всѣмъ платитъ чистоганомъ, особенно если приходится расплачиваться сумасшедшей монетой. Я отлично вижу это и даже говорилъ ему; да что же тутъ подѣлаешь? Особенно теперь онъ такой сумасшедшій, что хоть вяжи его, потому его побѣдилъ рыцарь Бѣлой Луны." Тозилосъ попросилъ его разсказать ему это приключеніе, но Санчо отвѣтилъ, что невѣжливо заставлять его господина еще дольше дожидаться его, и что они поговорятъ объ этомъ въ другой разъ, если встрѣтятся. Затѣмъ онъ всталъ, стряхнулъ крошки съ своего платья и бороды, толкнулъ впередъ осла, простился съ Тозилосомъ и присоединился къ своему господину, который ждалъ его бъ тѣни, подъ деревомъ.

0x01 graphic

ГЛАВА LXVII.

О рѣшеніи Донъ-Кихота сдѣлаться пастухомъ и вести сельскую жизнь, пока не пройдетъ годъ его искуса, и о другихъ интересныхъ и поистинѣ забавныхъ происшествіяхъ.

Если множество мыслей всегда терзали Донъ-Кихота еще до его пораженія, то еще больше мыслей стало терзать его со времени пораженія. Онъ стоялъ въ тѣни дерева, и тамъ, какъ мухи къ меду, слетались мучить его тысячи мыслей. Однѣ относились къ снятію чаръ съ Дульциней, другія къ жизни, которую онъ будетъ вести во время своего вынужденнаго уединенія. Тѣмъ временемъ подошелъ къ нему Санчо и сталъ расхваливать ему щедрость лакея Тозилоса. "Возможно ли,-- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- что бъ ты все еще думалъ, о, Санчо, что этотъ малый дѣйствительно лакей? Развѣ ты забылъ, что видѣлъ Дульцинею обращенною въ крестьянку и рыцаря Зеркалъ превращенныхъ въ баккалавра Карраско? Вотъ дѣла рукъ преслѣдующихъ меня чародѣевъ. Но скажи мнѣ: ты спрашивалъ у этого Тозилоса, что Богъ сдѣлалъ съ Альтисидорой? Оплакивала ли она мое отсутствіе или повергла уже въ лоно забвенія влюбленныя мысли, терзавшія ее въ моемъ присутствіи? -- Моя мысли,-- отвѣтилъ Санчо,-- не даютъ мнѣ справляться о всякомъ вздорѣ. Но, во имя Бога, сударь, какая муха васъ укусила, что вы справляетесь о чужихъ мысляхъ, и особенно о влюбленныхъ?-- Послушай, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- большая разница между поступками, которые дѣлаешь изъ любви, и поступками, которые вызываются благодарностью. Можетъ случиться, чтобъ рыцарь оставался холоденъ и безчувственъ, но поистинѣ невозможно, чтобъ онъ былъ неблагодаренъ. По всѣмъ видимостямъ, Альтисидора нѣжно любила меня: она дала мнѣ три головныхъ платка, которые тебѣ извѣстны, она оплакивала мой отъѣздъ, упрекала меня, проклинала меня, публично жаловалась, забывая стыдливость. Все это доказательства, что она меня обожала, ибо гнѣвъ влюбленныхъ всегда выражается въ проклятіяхъ. Я не могъ дать ей никакихъ надеждъ, потому что всѣ мои надежды сосредоточены на Дульцинеѣ; не могъ дать ей сокровищъ, потому что сокровища странствующихъ рыцарей обманчивы и лживы, какъ блуждающіе огни. Значитъ, я могу удѣлять ей только оставшіяся у меня воспоминанія о ней, не оскорбляя этимъ, однако, воспоминаній о Дульцинеѣ, которой ты дѣлаешь зло тѣмъ, что медлишь бичевать и сѣчь эти куски мяса, которые я желалъ бы видѣть въ зубахъ у волковъ за то, что они предпочитаютъ лучше сохранить себя на съѣденіе землянымъ червямъ, чѣмъ обратиться на излѣченіе этой бѣдной дамы.-- Право, господинъ,-- возразилъ Санчо,-- я, сказать правду, не могу себя увѣрить, чтобъ шлепки по моей задницѣ имѣли что-нибудь общее со снятіемъ чаръ съ очарованныхъ. Это все равно, что говорить: у тебя болитъ голова, такъ намажь себѣ пятки. Я могу, по крайности, побожиться, что во всѣхъ исторіяхъ, которыя читали ваша милость о странствующемъ рыцарствѣ, вы не видали никогда снятія чаръ посредствомъ ударовъ бичомъ. Ну, да ужъ такъ и быть, я дамъ себѣ ихъ, когда мнѣ придетъ охота и когда время представитъ мнѣ всѣ удобства для этого дѣла.-- Дай Богъ! -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Да пошлютъ тебѣ небеса такую милость, чтобъ ты созналъ лежащую на тебѣ обязанность помочь моей дамѣ и госпожѣ, которая также и твоя, ибо и ты мой." Они продолжали путь, разговаривая такимъ образомъ, когда очутились на томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ опрокинули и затоптали быки. Донъ-Кихотъ узналъ это мѣсто и сказалъ Санчо: "Вотъ лугъ, на которомъ мы встрѣтили очаровательныхъ пастушекъ и изящныхъ пастуховъ, которые хотѣли воскресить пастушескую Аркадію. Это столь же новая, сколько умная мысль, и если ты раздѣляешь мое мнѣніе, о, Санчо, то я хотѣлъ бы, чтобъ мы въ подражаніе имъ, превратились въ пастуховъ, хоть на время, которое я долженъ провести въ заточеніи {Сервантесъ подражаетъ здѣсь одному мѣсту изъ Амадиса Греческаго (ч. II, гл. СХХХІІ): "Среди этихъ многочисленныхъ заботъ донъ-Флоризель де Никеа рѣшилъ одѣться пастухомъ и поселиться въ деревнѣ. Рѣшивъ такъ, онъ уѣхалъ, открылъ свой планъ одному доброму человѣку и заставилъ его купить нѣсколько овечекъ, чтобы водить ихъ въ полѣ..."}. Я куплю нѣсколько овечекъ и все необходимое для пастушеской профессіи; потомъ, назвавшись -- ты пастухомъ Пансино, а я пастухомъ Кихотисъ, мы станемъ бродить по горамъ, лѣсамъ и лугамъ, тутъ распѣвая пѣсни, тамъ жалобы, утоляя жажду хрустальной влагой изъ ручьевъ или изъ глубокихъ рѣкъ. Дубы будутъ щедрой рукой расточать намъ свои сладкіе, душистые плоды, а пробковыя деревья -- доставлять намъ сидѣніе и пристанище. Ивы будутъ давать намъ тѣнь, розы -- благоуханіе, обширные луга -- ковры, затканные тысячами цвѣтовъ, воздухъ -- свое чистое дыханіе, луна и звѣзды -- кроткій свѣтъ, не взирая на ночной мракъ, пѣсня -- удовольствіе, слезы -- радость, Аполлонъ -- стихи, а любовь -- чувствительныя мысли, которыя могутъ прославить и обезсмертить насъ не только въ настоящемъ, но и въ будущемъ.-- Ей-Богу,-- вскричалъ Санчо,-- эта жизнь мнѣ по душѣ, тѣмъ болѣе что и баккалавръ Самсонъ Карраско, и цирюльникъ дядя Николай, закрывши глаза, захотятъ тоже вступить въ эту жизнь и сдѣлаться, какъ мы, пастухами. И еще дай Богъ, чтобъ священнику не пришла охота сунуться въ пастухи, потому онъ тоже человѣкъ веселый и не прочь повеселиться.-- То, что ты говоришь, прелестно,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- А если баккалавръ вступитъ въ пастушеское общество, въ чемъ я не сомнѣваюсь, то его можно будетъ называть пастухомъ Самсонино или пастухомъ Карраскономъ. Цирюльникъ Николай можетъ назваться пастухомъ Никулозо, какъ древній Босканъ назывался Неморозо {Полагаютъ, что Гартилазо де ла Вега въ своихъ поэмахъ подразумѣвалъ подъ именемъ Неморозо своего друга поэта Боскана, такъ какъ итальянское слово bosco и латинское nemus, отъ котораго произошло имя Неморозо, тождественны.}. Что касается священника, то я не знаю, какое имя ему дать: развѣ производное отъ его имени, какъ напримѣръ, пастухъ Куріамбро {Отъ испанскаго слова cura -- священникъ.}. Что до пастушекъ, въ которыхъ мы должны быть влюблены, тамъ для нихъ можно пріискать сотни именъ, а такъ какъ имя моей дамы столько же годится для пастушескаго званія, сколько для званія принцессы, то мнѣ и не зачѣмъ ломать себѣ голову, чтобы подыскать ей болѣе подходящее. А ты, Санчо, дашь своей какое тебѣ будетъ угодно имя: -- Я не думаю дать ей иное имя, какъ Терезона {Увеличительное имя.}: оно очень подходить къ ея высокому росту и ея настоящему имени. Впрочемъ, если я буду прославлять ее въ моихъ пѣсняхъ, то докажу, какъ цѣломудренны мои желанія, когда я на чужой коровай рта не разѣваю. Священнику не нужно пастушки, а то это будетъ дурной примѣръ для другихъ. Ну, а баккалавръ если захочетъ имѣть пастушку, такъ это его дѣло. -- Боже мой!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ,-- какую жизнь мы себѣ устроимъ, другъ Санчо! Сколько волынокъ будутъ раздаваться въ моихъ ушахъ! Сколько свирѣлей, тамбуриновъ, сонахъ и рабелей! А если между этими звуками еще раздадутся звуки альбоговъ {Нѣчто вродѣ цимбала.}, то мы, значитъ, услышимъ всѣ пастушескіе инструменты. -- А что это такое альбоги? -- спросилъ Санчо. -- Я ихъ никогда не видывалъ и ничего не слыхивалъ о нихъ. -- Альбоги,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- это металлическія доски, похожія на ножки подсвѣчниковъ, когда ихъ ударяютъ одну о другую вогнутой стороной, они издаютъ звукъ, если не особенно гармоническій и пріятный, то, по крайней мѣрѣ, не рѣжущій уха и вполнѣ подходящій къ грубости волынки и тамбурина. Это названіе альбога арабское, какъ и всѣ слова въ нашемъ испанскомъ языкѣ, начинающіяся на al, какъ напримѣръ: almohaza {Скребница.}, almorzar {Завтракъ.}, alhombra {Коверъ.}, alguazil {Судейскій чиновникъ.}, almacen {Магазинъ.}, alcаncia {Небольшой полый шаръ, наполненный цвѣтами, и духами, или пепломъ, которымъ перекидывались на арабскихъ турнирахъ при пляскахъ на коняхъ.} и т. п. Въ нашемъ языкѣ есть всего три арабскихъ слова, кончающихся на i: borsegui {Полусапогъ.}, zaquizami {Чердакъ.}, и maravedi {Мелкая монета стоимостью въ ¹/₃₄ реала.}, потому что alheli {Гвоздичное дерево.} и alfaqui {Факиръ -- мусульманскій священникъ или монахъ. Сервантесъ забылъ упомянуть объ alfoli -- магазинъ соли, и aljonjoli -- кунжутъ (растеніе).} признаются арабскимя какъ по начальному al, такъ и по окончанію i. Это замѣчаніе я сдѣлалъ мимоходомъ, потому что оно пришло мнѣ въ голову по поводу альбоговъ. Особенно намъ поможетъ въ совершенствѣ устроить нашу пастушескую жизнь то, что я немножко причастенъ къ поэзіи, какъ тебѣ извѣстно, а баккалавръ Самсонъ Карраско настоящій поэтъ. О священникѣ я ничего вѣрнаго сказать не могу, но я готовъ побиться объ закладъ, что онъ имѣетъ претензію на риѳмоплетство; ну, а насчетъ дяди Николая я не допускаю и тѣни сомнѣнія, потому что всѣ цирюльники играютъ на гитарѣ и сочиняютъ куплеты. Я буду сѣтовать о разлукѣ; ты будешь хвастать вѣрной любовью; пастухъ Каррасконъ будетъ разыгрывать покинутаго, а священникъ Куріамбро -- что ему будетъ угодно: такимъ образомъ, все пойдетъ у насъ чудесно. -- Что до меня, господинъ,-- отвѣтилъ Санчо,-- такъ я такой несчастный, что боюсь никогда не дожить до того дня, когда для меня наступить такая жизнь. Ахъ, какія красивыя деревянныя ложки я буду дѣлать, когда стану пастухомъ! Сколько у насъ будетъ салату, битыхъ сливокъ, вѣнковъ и всякихъ пастушескихъ бездѣлокъ. Если все это не ославить меня умнымъ человѣкомъ, такъ хоть искуснымъ и ловкимъ. Моя дочь Санчика будетъ приносить намъ въ поле обѣдъ. Впрочемъ, надо будетъ держать ухо востро: она смазливенькая, а между пастухами есть люди, которыхъ скорѣе назовешь хитрецами, чѣмъ простаками. Я бы не хотѣлъ, чтобъ она приходила за шерстью и уходила стриженая. Любовныя шашни и дурныя желанія встрѣчаются и въ полѣ, какъ въ городѣ, и забираются одинаково въ королевскіе дворцы и въ хижины пастуховъ. Но если убрать причину, такъ уберешь и грѣхъ, и когда глаза не видятъ, сердце не надрывается, и лучше прыжокъ съ забора, чѣмъ молитвы честныхъ людей. -- Будетъ тебѣ сыпать пословицами, Санчо! -- вскричалъ Донъ-Кихотъ. -- Каждой изъ приведенныхъ тобою было бы достаточно для выраженія твоей мысли. Сколько разъ я тебѣ совѣтовалъ не быть такимъ расточительнымъ на пословицы и не давать себѣ воли, когда ты ихъ говоришь. Но тебѣ говорить -- кажется, все равно, что проповѣдовать въ пустынѣ и то же самое, что мать бьетъ меня, а я стегаю свой волчокъ.-- И еще кажется,-- возразилъ Санчо,-- что ваша милость дѣлаете, какъ когда печка говоритъ котлу: "Убирайся отсюда, ты, съ черной внутренностью!" Вы научились отъ меня говорить пословицы и сыплете имя попарно. -- Послушай, Санчо, -- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- я привожу пословицы кстати и, когда я ихъ говорю, они подходить, какъ кольцо къ пальцу; ты же такъ треплешь ихъ за волосы, что тащишь ихъ, вмѣсто того чтобы приводить. Если память не измѣняетъ мнѣ, я уже какъ-то говорилъ тебѣ, что пословицы -- это короткія правила, извлеченныя изъ продолжительнаго опыта и наблюденій нашихъ древнихъ мудрецовъ. Но пословица, приводимая некстати, скорѣе глупость, чѣмъ сентенція. Однако, оставимъ это, и такъ какъ наступаетъ ночь, удалимся съ дороги и поищемъ, гдѣ бы вамъ переночевать. Богъ знаетъ, что съ нами будетъ завтра." Они отошли въ сторону отъ дороги и поздно и плохо поужинали къ большому неудовольствію Санчо, которыя думалъ о нуждѣ, ожидаюшей странствующихъ рыцарей въ лѣсахъ и горахъ, если даже время отъ времени обиліе и является имъ въ замкахъ и богатыхъ домахъ, какъ у Донъ-Діего де Миранда, на свадьбѣ у Камачо или въ домѣ у Донъ-Антоніо Морено. Но, принявъ также въ соображеніе, что не всегда бываетъ день и не всегда ночь, онъ уснулъ на эту ночь, между тѣмъ какъ его господинъ бодрствовалъ подлѣ него.

ГЛАВА LXVIII.

О смѣшномъ приключеніи, случившемся съ Донъ-Кихотомъ.

Ночь была темна; хотя луна и была на небѣ, но не въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ее можно было видѣть, ибо госпожа Діана по временамъ отправляется гулять къ антиподамъ, оставляя горы въ тѣни и долины во мракѣ. Донъ-Кихотъ отдалъ дань природѣ, проспавъ первый сонъ; второго же онъ себѣ уже не позволилъ, въ противоположность Санчо, у котораго, впрочемъ, второго сна никогда не бывало, такъ какъ одинъ и тотъ же сонъ длился у него всегда отъ вечера и до утра -- доказательство, что онъ обладалъ хорошей комплекціей и не имѣлъ заботъ. Донъ-Кихоту же заботы до того не давали уснуть, что онъ даже разбудилъ Санчо и сказалъ ему: "Удивляюсь, право, Санчо, невозмутимости твоего настроенія. Я полагаю, что ты мраморный или бронзовый и что въ тебѣ нѣтъ ни чувства, вы состраданія. Я бодрствую, когда ты спишь, плачу, когда ты воешь; лишаюсь чувствъ отъ истощенія, когда ты тяжелѣешь и еле дышешь оттого, что объѣдаешься. А между тѣмъ, вѣрный слуга долженъ дѣлить страданія своего господина и волноваться его волненіями, хотя бы изъ приличія. Взгляни на спокойствіе этой жизни, взгляни на уединеніе, въ которомъ мы находимся и которое какъ бы приглашаетъ насъ нѣсколько пободрствовать между первымъ и вторымъ сномъ. Вставай, во имя неба! Отойди немного отсюда и добровольно и мужественно дай себѣ три или четыре сотни ударовъ плетью въ счетъ ударовъ для снятія чаръ съ Дульцинеи. Я умоляю тебя объ этомъ, потому что не хочу вступать съ тобой въ рукопашную, какъ въ тотъ разъ: я знаю, что рука у тебя тяжела и жестка. Когда ты хорошенько отстегаешь себя, мы проведемъ остатокъ ночи въ пѣсняхъ -- я о горестяхъ разлуки, а ты о прелестяхъ вѣрности, и тѣмъ положимъ начало пастушеской жизни, которую должны будемъ вести у себя въ деревнѣ,-- Господинъ, отвѣтилъ Санчо,-- я не картезіанскій монахъ, чтобы вставать среди сна и наказывать себя, и не думаю также, чтобъ можно было сразу перейти отъ боли отъ ударовъ плетью къ наслажденію музыкой. Пусть ваша милость дастъ мнѣ поспать и не доводитъ меня до крайности касательно моего стеганія себя, потому вы доведете меня до того, что я побожусь, что не трону на себѣ даже ниточки своего кафтана, а не то что собственнаго тѣла. -- О, жестокая душа!-- вскричалъ Донъ-Кихотъ.-- О, оруженосецъ безъ нутра! О, какъ дурно я употребилъ хлѣбъ и какъ неумѣстны были милости, которыя я тебѣ оказалъ и еще думаю оказать! Благодаря мнѣ ты видѣлъ себя губернаторомъ, благодаря мнѣ надѣешься стать со временемъ графомъ или получить какое-нибудь другое соотвѣтствующее званіе, и надежда эта отсрочивается не далѣе, какъ на одинъ этотъ годъ, потому что вѣдь post tenebras spero lusem {Послѣ мрака я надѣюсь на свѣтъ. Эти латинскія слова, написанныя вокругъ журавля, составляли девизъ перваго издателя Донъ-Кихота и друга Сервантеса Хуана де ла Кеста.}.-- Этого я не понимаю,-- возразилъ Санчо,-- а отлично понимаю, что, когда сплю, то не чувствую ни страха, ни надежды, ни горя, ни удовольствія. Да будетъ благословенъ тотъ, кто выдумалъ совъ, этотъ плащъ, прикрывающій всѣ человѣческія мысли, блюдо, утоляющее голодъ, воду, утоляющую жажду, огонь согрѣвающій стужу, свѣжесть, умѣряющую жгучій зной,-- оловомъ, всемірную монету, на которую можно все купить, и вѣсы, на которыхъ уравниваются скотникъ и король, простакъ и мудрецъ. У сна только одно дурная сторона, сколько я слыхалъ; онъ похожъ на смерть, потому что между спящимъ и мертвымъ разница небольшая. -- Никогда, Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- я не слыхалъ, чтобъ ты такъ изящно выражался,какъ сейчасъ, и это доказываетъ мнѣ, какъ вѣрна поговорка, которую ты иногда приводишь. "Не отъ кого ты родился, а съ кѣмъ ты водился". -- Ахъ, ахъ, господинъ вашъ хозяинъ! -- вскричалъ Санчо. Я, что сыплю теперь пословицами? Ей-Богу, ваша милость роняете ихъ изо рта попарно, еще почище моего. Только между моими и вашими, должно-быть, та разница, что ваши являются кстати, а мои ни къ селу, ни къ городу. Но въ концѣ концовъ, и тѣ и другія -- пословицы."

На этомъ мѣстѣ своего разговора они услыхали глухіе звуки и пронзительный крикъ по всей долинѣ. Донъ-Кихотъ поднялся и взялъ въ руки шпагу, Санчо же подлѣзъ, свернувшись клубкомъ, подъ осла и устроилъ себѣ съ обѣихъ сторонъ укрѣпленіе изъ узла съ оружіемъ и вьюка отъ своего осла, столько же дрожа отъ страха, сколько Донъ-Кихотъ былъ встревоженъ. Шумъ съ каждой минутой усиливался и приближался къ обоимъ нашимъ трусамъ, т.-е. къ одному, ибо всѣмъ извѣстно мужество другого. Дѣло въ томъ, что торговцы вели продавать на ярмарку болѣе шестисотъ поросятъ и гнали ихъ туда въ этотъ поздній часъ ночи. Шумъ, который производили эти животныя, хрюкая и сопя, былъ такъ ужасенъ, что оглушилъ Донъ-Кихота и Санчо, и они никакъ не могли понять, что это такое. Громадное хрюкающее стадо приблизилось въ безпорядкѣ, и, ничуть не уваживъ достоинства Донъ-Кихота и Санчо, перешло черезъ нихъ, унеся укрѣпленія Санчо и опрокинувъ на землю не только Донъ-Кихота, но даже и Россинанта. Это нашествіе, это хрюканіе, быстрота, съ которой приблизились эти грязныя животныя, истрепали и разбросали оружіе, вьюкъ, осла, Россинанта, Санчо и Донъ-Кихота. Санчо поднялся черезъ силу и попросилъ у своего господина мечъ, говоря, что хочетъ убить съ полдюжины этихъ нахальныхъ господъ поросятъ, чтобъ научить ихъ жить, потому что онъ понялъ, что это они. Донъ-Кихотъ грустно отвѣтилъ ему: "Оставь ихъ, другъ: это пораженіе -- наказаніе за мой грѣхъ, и такъ и слѣдуетъ, чтобъ небо карало побѣжденнаго странствующаго рыцаря, давъ лисицамъ его ѣсть, осамъ жалить и свиньямъ топтать ногами. -- А это тоже кара небесная,-- спросилъ Санчо,-- когда оруженосцевъ странствующихъ рыцарей жалятъ москиты, пожираютъ вши и мучитъ голодъ? Еслибы мы, оруженосцы, были сыновьями рыцарей, у которыхъ служимъ, или близкими родственниками, тогда было бы неудивительно, что наказаніе за ихъ грѣхи падаетъ на васъ до четвертаго поколѣнія. Но что общаго между Панса и Донъ-Кихотами? Давайте-ка уляжемся и проспимъ остаточекъ ночи. Богъ велитъ солнцу взойти, и намъ станетъ легче. -- Спи, Санчо,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- спи: ты только на то и рожденъ, чтобы спать. А я, который рожденъ на то, чтобы бодрствовать, до самаго утра буду давать волю своимъ мыслямъ и изолью ихъ въ маленькомъ мадригалѣ, который, незамѣтно для тебя, вчера вечеромъ сочинилъ про себя. -- Мнѣ кажется,-- замѣтилъ Санчо,-- что мысли, укладывающіяся въ куплеты, не особенно мучительны. Ваша милость можете риѳмоплетствовать, сколько хотите, а я буду спать, сколько смогу." И занявъ на землѣ столько мѣста, сколько хотѣлъ, онъ свернулся, съежился и уснулъ глубокимъ сномъ, не тревожными ни заботами, ни долгами, ни горестями. Что же касается Донъ-Кихота, то онъ, прислонившись къ пробковому дереву или къ буку (Сидъ Ганедъ Бенъ-Энтели не указываетъ, что это было за дерево), пропѣлъ слѣдующія строфы, подъ аккомпанементъ своихъ собственныхъ вздоховъ:

"Любовь, когда я размышляю

О страшной боли, мнѣ тобою приносимой,

Отъ этой боли нестерпимой

Найти прибѣжище я въ смерти уповаю.

"Когда жъ я къ смерти приближаюсь,

Что служитъ гаванью моихъ страданій моря,

Во мнѣ какъ не бывало горя,

На сердцѣ радостно,-- и вспять я обращаюсь.

"Итакъ, мнѣ жизнь лишь въ смерти служитъ,

А смерть лишь для того, что жизнь мнѣ возвращаетъ.

Какой конецъ всему, кто знаетъ,

Къ которому мнѣ вмѣстѣ съ смертью жизнь послужитъ!"

Рыцарь сопровождалъ каждый изъ этихъ стиховъ множествомъ вздоховъ и ручьями слезъ, словно сердце его разрывалось отъ сожалѣнія о его пораженіи и о разлукѣ съ Дульцинеей.

Между тѣмъ наступилъ день, и солнце ударило своими лучами въ глаза Санчо. Онъ проснулся, встряхнулся, протеръ глаза и потянулся; потомъ бросилъ взглядъ на опустошеніе, произведенное свиньями въ его кладовой, и проклялъ стадо, не забывъ и тѣхъ, кто гналъ это стадо. Затѣмъ они оба снова пустились въ путь и къ вечеру увидали приближавшихся къ нимъ человѣкъ десять верхами и человѣкъ пять пѣшкомъ. У Донъ-Кихота забилось сердце, а у Санчо оно просто замерло, потому что приближавшіеся къ нимъ люди были съ мечами и щитами и одѣты были, какъ для войны. Донъ-Кихотъ обернулся къ Санчо и сказалъ: "Если бъ я могъ, о, Санчо, пустить въ ходъ свое оружіе и еслибы мое обѣщаніе не связывало мнѣ рукъ, этотъ отрядъ, который собирается напасть на меня былъ бы для меня находкой. Но можетъ быть, это вовсе не то, чего мы опасаемся". Въ эту минуту подъѣхали верховые и съ копьями въ рукахъ, не говоря ни слова, окружили Донъ-Кихота и приложили острія своихъ копій къ его груди и спинѣ, грозя ему такимъ образомъ смертью. Одинъ изъ пѣшихъ, приложивъ палецъ къ губамъ и давая тѣмъ знакъ молчать, схватилъ Россинанта за узду и стащилъ его съ дороги. Остальные пѣшіе, окруживъ Санчо и осла и все сохраняя то же полное молчаніе, послѣдовали за тѣмъ, который уводилъ Донъ-Кихота. Два три раза рыцарь пытался спросить, куда его ведутъ и чего хотятъ отъ него, но едва онъ начиналъ двигать губами, какъ ему закрывали ротъ наконечниками копій. То же самое было и съ Санчо: только что онъ собирался заговорить, какъ одинъ изъ его стражей кололъ его рогатиной и при этомъ кололъ также и осла, точно и тотъ хотѣлъ говорить. Наступала ночь. Они прибавили шагу, а страхъ все возросталъ въ сердцахъ обоихъ плѣнниковъ, особенно каждый разъ какъ имъ кричали: "Двигайтесь, троглодиты! Молчите, варвары! Терпите, антропофаги! Перестаньте ныть, скиѳы! Закройте глаза, убійственные полиѳемы, пожирающіе львы!" и многое тому подобное, что рѣзало уши обоихъ несчастныхъ, господина и слуги. Санчо говорилъ про себя: "Мы бандиты? Мы воры? Мы анаѳемы? Эти прозвища мнѣ вовсе не по нутру. Подуетъ скверный вѣтеръ -- и бѣда идетъ за бѣдой, точно палочные удары на собаку. И далъ бы Богъ, чтобъ кончилось палочными ударами это приключеніе, которое пахнетъ такими бѣдами!"

Донъ-Кихотъ шилъ совершенно растерянный и, несмотря на тысячи осаждавшихъ его мыслей, не могъ сообразить, что означаютъ ругательства, которыми ихъ награждали. Одно онъ заключалъ изъ этого: что ничего хорошаго ждать нельзя, а нужно опасаться многаго дурного. Наконецъ около часу ночи они подошли къ какому-то замку, въ которомъ Донъ-Кихотъ сейчасъ же призналъ замокъ герцога, гдѣ гостилъ нѣсколько дней назадъ. "Пресвятая Богородица! -- вскричалъ онъ, какъ только узналъ домъ.-- Что это значитъ? Въ этомъ домѣ все олицетворенная любезность, радушный пріемъ, учтивость, во для побѣжденныхъ добро обращается въ зло, а зло въ еще худшее." Они вошли въ передній дворъ замка и увидали въ немъ нѣчто такое, что усилило ихъ удивленіе и удвоило ужасъ, какъ читатель увидитъ въ слѣдующей главѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА LXIX.

О самомъ странномъ и самомъ новомъ приключеніи, какое только случалось съ Донъ-Кихотомъ въ теченіе этой великой исторіи.

Всадники сошли съ коней и, при помощи пѣшихъ внезапно схвативъ на руки Донъ-Кихота и Санчо, внесли ихъ во дворъ замка. Сто факеловъ на подставкахъ горѣли во дворѣ, а пятьсотъ лампъ освѣщали окружныя галлереи, такъ что, несмотря на ночь, къ тому же очень темную, невозможно было замѣтить отсутствія дневного свѣта. Среди двора высился катафалкъ на два аршина отъ земли, весь покрытый громаднымъ чернымъ бархатнымъ балдахиномъ, а кругомъ, на ступеняхъ, горѣло болѣе ста бѣлыхъ восковыхъ свѣчъ въ серебряныхъ подсвѣчникахъ. На катафалкѣ лежалъ трупъ молодой дѣвушки, до того прекрасной, что даже смерть казалась въ ней прекрасной. Голова ея лежала на парчевой подушкѣ и украшена была вѣнкомъ изъ душистыхъ цвѣтовъ. Въ рукахъ, скрещенныхъ на груди, она держала пальмовую вѣтвь. Съ одной стороны двора возвышалось нѣчто вродѣ подмостокъ и тамъ, на двухъ стульяхъ, сидѣло два лица, которыхъ, судя по коронамъ на головахъ и скипетрамъ въ рукахъ, легко было признать за царей, настоящихъ или мнимыхъ. У подножія этихъ подмостокъ, куда вели ступеньки, стояло два стула, на которые стражи плѣнниковъ усадили Донъ-Кихота и Санчо, все молча и показывая имъ знаками, чтобъ и они молчали. Но они молчали бы и безъ знаковъ и угрозъ, потому что языки ихъ были парализованы удивленіемъ, въ которое повергло ихъ это зрѣлище. Въ ту же минуту стали подниматься на подмостки два знатныхъ лица въ сопровожденіи многочисленной свиты. Донъ-Кихотъ сейчасъ же призналъ въ нихъ своихъ хозяевъ, герцога и герцогиню, которые усѣлись на двухъ роскошныхъ креслахъ, рядомъ съ вѣнценосными царями.

Кто не изумился бы при видѣ такихъ странныхъ вещей, особенно если прибавить къ этому, что Донъ-Кихотъ узналъ въ распростертомъ на катафалкѣ трупѣ прекрасную Альтисидору? Когда герцогъ и герцогиня взошли на подмостки, Донъ-Кихотъ и Санчо отвѣсили имъ по глубокому поклону, на которые благородная чета отвѣтила легкимъ наклоненіемъ головы. Тутъ явился гайдукъ и, подойдя къ Санчо, накинулъ ему на плечи длинное черное баракановое платье, испещренное нарисованными огоньками, потомъ снялъ съ него шляпу и покрылъ ему голову длинной, остроконечной митрой, вродѣ тѣхъ, которыя носятъ осужденные инквизиціей, причемъ сказалъ ему на ухо, чтобъ онъ не разжималъ губъ, иначе ему заткнутъ ротъ кляпомъ или убьютъ на мѣстѣ. Санчо оглядѣлъ себя сверху до низу и увидалъ себя всего въ огонькахъ, но такъ какъ огни эти не жгли его, то онъ и не обращалъ на нихъ вы малѣйшаго вниманія. Онъ снялъ митру и увидалъ, что она вся покрыта нарисованными чертями; тогда онъ опять надѣлъ ее и пробормоталъ про себя: "Ладно; по крайности тѣ меня не жгутъ, а эти не уносятъ." Донъ-Кихотъ также смотрѣлъ на него и, не взирая на то, что всѣ чувства его были парализованы ужасомъ, не могъ удержаться, чтобъ не расхохотаться при видѣ фигуры Санчо.

Въ это время изъ-подъ катафалка послышались пріятные, тихіе звуки флейтъ, которые, не будучи нарушаемы ни однимъ человѣческимъ голосомъ -- ибо въ этомъ мѣстѣ даже тишина молчала,-- раздавались нѣжно и уныло. Вдругъ около подушки, на которой лежалъ трупъ, появился прекрасный молодой человѣкъ, одѣтый римляниномъ, и пріятнымъ, звучнымъ голосомъ пропѣлъ подъ аккомпанементъ арфы, на которой самъ игралъ, слѣдующіе стансы:

"Пока въ себя придетъ Альтисидора,

Сраженная презрѣньемъ Донъ-Кихота,

Пока въ цвѣта печальнаго убора,

Одѣнетъ дамъ о траурѣ забота,

Дуэньямъ крепъ велитъ надѣть синьора

И будетъ скрыта чернымъ позолота;--

Я воспою прекрасной огорченье,

Какъ Ѳракіи пѣвца то было-бъ пѣнье.

"Я думаю, что я къ тому обязанъ

Не только въ этой жизни скоротечной:

Пускай языкъ мой будетъ смертью связанъ,

Я буду пѣть тебя за гробомъ вѣчно.

Когда мнѣ къ Стиксу будетъ путь указанъ,

Чтобъ мнѣ въ аду томиться безконечно,

Я стану пѣть тебѣ на прославленье,

И Леты тѣмъ остановлю теченье. *)"

*) Эта строфа и два послѣдніе стиха предыдущей дословно списаны изъ третьей эклоги Гарсилазо де Вега.

Довольно,-- сказалъ въ эту минуту одинъ изъ царей: -- довольно, пѣвецъ; ты никогда не кончишь, если станешь описывать намъ теперь смерть и прелести безподобной Альтисидоры, которая не умерла, какъ воображаетъ невѣжественный свѣтъ, а живетъ въ тысячѣ языкахъ славы и въ испытаніи, которое долженъ будетъ нести присутствующій здѣсь Санчо Панса, чтобъ вернуть ей свѣтъ. Поэтому, о, Радамантъ, ты, который судишь вмѣстѣ со мной въ мрачныхъ пучинахъ судебъ и знаешь все, что написано въ непроницаемыхъ книгахъ, чтобъ вернуть эту молодую дѣвушку къ жизни, скажи намъ сейчасъ же, что дѣлать, и не лишай насъ долѣе счастья, котораго мы ждемъ отъ ея возвращенія въ міръ."

Едва Миносъ произнесъ эти слова, какъ его товарищъ Радамантъ поднялся и сказалъ: "Эй, вы, слуги этого дома, высокіе и низкіе, большіе и малые, бѣгите сюда скорѣе одинъ за другимъ! Дайте Санчо двадцать четыре щелчка по лицу, ущипните ему двѣнадцать разъ руки и сдѣлайте ему шесть булавочныхъ уколовъ въ поясницу: въ этомъ заключается излѣченіе Альтисидоры." Услышавъ это, Санчо закричалъ, забывъ, что долженъ молчать: "Божусь, что такъ же дамъ свое лицо на муку и тѣло на растерзаніе, какъ сдѣлаюсь туркомъ. Боже мой! Что общаго между моей шкурой и воскресеніемъ этой барышни? Ужъ подлинно, посади свинью за столъ, она и ноги на столъ. Дульцинея очарована, такъ меня стегаютъ, чтобъ снять съ нея чары. Альтисидора умираетъ отъ болѣзни, которую Богу угодно было, послать ей, и вотъ, чтобъ ее воскресить, понадобилось дать мнѣ двадцать четыре щелчка, исколоть мое тѣло булавками и исщипать мнѣ до крови руки! Слуга покорный! Поищите кого другого, а я старая лисица и провести себя не дамъ.-- Такъ ты умрешь! -- проговорилъ ужаснымъ голосомъ Радамантъ. Смягчись, тигръ! Смирись, гордыя Немвродъ! Терпи и молчи, ибо отъ тебя не требуютъ ничего невозможнаго, и не берись перечислять трудностей этого дѣла. Ты долженъ получить щелчки, ты долженъ быть исколотъ булавками, ты долженъ стонать подъ щипками. Ну же, говорю я, исполнители приказовъ, къ дѣлу, не то, честное слово, я научу васъ понимать, для чего вы рождены!"

Шесть дуэній сейчасъ же показались во дворѣ и стали приближаться одна за другой, и четверо изъ нихъ были въ очкахъ. У всѣхъ у нихъ правая рука была поднята кверху съ вытянутыми впередъ четырьмя пальцами, чтобъ руки казались длиннѣе, какъ требуетъ мода. Едва Санчо увидалъ ихъ, какъ замычалъ по-бычачьи. "Нѣтъ, нѣтъ,-- кричалъ онъ,-- я лучше дамъ кому угодно мучить и терзать меня, но никогда не позволю, чтобъ до меня дотронулась дуэнья! Пусть мнѣ исцарапаютъ лицо, какъ кошки исцарапали моего господина въ этомъ самомъ замкѣ; пусть исколютъ мое тѣло острыми кинжалами; пусть изорвутъ мнѣ руки желѣзными щипцами; я все снесу и покорюсь этимъ господамъ; но чтобъ дуэньи до меня дотронулись -- нѣтъ, этого я не потерплю, хотя бы чортъ меня побралъ!"

Тутъ Донъ-Кихотъ нарушилъ молчаніе и сказалъ Санчо: "Потерпи, сынъ кой, и доставь удовольствіе этимъ господамъ. Ты долженъ еще благодарить небо, что оно дало тебѣ такую силу, что ты своимъ мученичествомъ снимаешь чары съ очарованныхъ и воскрешаешь мертвыхъ." Дуэньи уже успѣли приблизиться къ Санчо. Сдавшись на увѣщанія и смягчившись, онъ поудобнѣе усѣлся на своемъ стулѣ и протянулъ подбородокъ первой изъ нихъ, которая дала ему довольно умѣренный щелчокъ и затѣмъ низко присѣла передъ нимъ. "Поменьше учтивостей, госпожа дуэнья,-- сказалъ ей Санчо,-- и поменьше духовъ, потому ваши руки пахнутъ, ей Богу, розовымъ уксусомъ." Всѣ дуэньи дали ему по щелчку, потомъ другая прислуга исщипала ему руки, но, когда дѣло дошло до булавочныхъ уколовъ, онъ не выдержалъ. Вскочивъ со стула внѣ себя отъ ярости и схвативъ ближайшій къ нему факелъ, онъ бросился на дуэній и остальныхъ своихъ палачей и закричалъ: "Прочь отсюда, слуги ада! Я не бронзовый, чтобъ не чувствовать такихъ ужасныхъ пытокъ!"

Въ эту минуту Альтисидора, повидимому, утомленная долгимъ лежаніемъ на спинѣ, повернулась на бокъ. При видѣ этого, всѣ присутствующіе разомъ закричали: "Альтисидора жива!" Радамантъ приказалъ Санчо успокоить свой гнѣвъ, такъ какъ результатъ, котораго ждали, уже получился. Что касается Донъ-Кихота, то увидя движеніе Альтисидоры, онъ бросился на колѣни передъ Санчо и вскричалъ: "Вотъ подходящій моментъ, о, сынъ моей утробы, а не оруженосецъ, вотъ подходящій для тебя моментъ, чтобъ дать себѣ нѣсколько ударовъ бичомъ изъ тѣхъ, которые ты долженъ нанести себѣ для снятія чаръ съ Дульцинеи. Вотъ подходящій моментъ, говорю я, когда твоя сила въ полномъ блескѣ и наиболѣе способна творить добро, котораго отъ тебя ожидаютъ! -- Это,-- отвѣтилъ Санчо,-- ужъ похоже на злобу со злобой, а не на хлѣбъ съ медомъ. Славно было бы, нечего сказать, еслибы послѣ щелчковъ, щипковъ и булавочныхъ уколовъ еще посыпались удары бичомъ! Мнѣ остается только одно: привязать себѣ на шею большой камень и броситься въ воду, если я вѣчно долженъ для излѣченія чужихъ болѣзней быть козломъ отпущенія. Оставьте меня, ради Бога, а не то я натворю тутъ дѣлъ!"

Между тѣмъ, Альтисидора поднялась на катафалкѣ, и въ ту же минуту зазвучали рожки, вторя флейтамъ и голосамъ всѣхъ присутствовавшихъ, которые закричали: "Да здравствуетъ Альтисидора! Да здравствуетъ Альтисидора!" Герцогъ и герцогиня поднялись съ своихъ мѣстъ, а за ними поднялись и цари Миносъ и Радомантъ, и всѣ вмѣстѣ, не исключая и Донъ-Кихота съ Санчо, пошли къ катафалку, чтобы помочь Альтисидорѣ сойти съ него. Эта послѣдняя, дѣлая видъ, что очнулась отъ долгаго обморока, поклонилась своимъ господамъ и обоимъ царямъ, потомъ, косо взглянувъ на Донъ-Кихота, сказала: "Да проститъ тебя Богъ, безчувственный рыцарь, что твоя жестокость заставила меня отправиться на тотъ свѣтъ, гдѣ я оставалась, какъ мнѣ казалось, болѣе тысячи лѣтъ. Тебя же, о, сострадательнѣйшій изо всѣхъ оруженосцевъ міра, благодарю за возвращенную мнѣ жизнь. Отнынѣ можешь располагать навсегда, о, Санчо, шестью изъ моихъ сорочекъ, которыя я завѣщаю тебѣ, чтобъ ты сдѣлалъ себѣ изъ нихъ шесть сорочекъ для себя. Если онѣ и не совсѣмъ новы, то, по крайней мѣрѣ, совсѣмъ чисты." Санчо, преисполненный благодарности, поцѣловалъ у нея руку, держа митру въ рукѣ, точно шляпу, и преклонивъ оба колѣна. Герцогъ приказалъ, чтобъ у него взяли эту митру и сняли платье, вышитое огоньками и чтобъ ему возвратили его шляпу и кафтанъ. Тогда Санчо попросилъ у герцога позволенія взять себѣ это платье и митру {Остроконечная шапка осужденныхъ инквизиціей называлась coroza. Ее называли еще злодѣйской митрой въ отличіе отъ епископской.}, говоря, что онъ хочетъ увезти ихъ въ себѣ въ деревню въ знакъ и въ память этого удивительнаго приключенія. Герцогиня отвѣтила, что даритъ ему ихъ, потому что она, какъ ему извѣстно, очень расположена къ нему. Герцогъ приказалъ, чтобъ дворъ очистили отъ всего этого убранства, чтобъ всѣ разошлись по своимъ комнатамъ и чтобъ Донъ-Кихота и Санчо отвели въ извѣстные уже имъ покои.

ГЛАВА LXX.

Которая слѣдуетъ за шестьдесятъ девятой и очень важна для уразумѣнія этой исторіи.

Эту ночь Санчо спалъ на походной кровати въ комнатѣ Донъ-Кихота, чего ему очень хотѣлось избѣжать, такъ какъ онъ зналъ, что его господинъ своими вопросами и разговорами не дастъ ему спать; а между тѣмъ онъ вовсе не былъ расположенъ много разговаривать, потому что боли отъ перенесенныхъ пытокъ еще продолжали терзать его и не давала ему свободно двигать языкомъ. Поэтому онъ бы охотнѣе легъ одинъ въ хижинѣ пастуха, чѣмъ въ такой компаніи въ этомъ богатомъ покоѣ.

Его опасенія были такъ справедливы и подозрѣнія такъ вѣрны, что едва онъ легъ, какъ его господинъ позвалъ его и сказалъ: "Что ты думаешь, Санчо, о приключеніи этой ночи? Велико и сильно должно быть отчаяніе любви, когда ты могъ собственными глазами видѣть Альтнсидору мертвой и убитой не иной стрѣлой, не инымъ мечомъ, не иной военной машиной, не инымъ смертоноснымъ ядомъ, какъ видомъ суровости и презрѣнія, которыя я ей всегда выказывалъ.-- Пусть бы она умерла на здоровье,-- отвѣтилъ Санчо,-- какъ и когда ей угодно, и пусть бы оставила меня въ покоѣ, потому я никогда въ жизни не влюблялъ ее въ себя я не отталкивалъ. Я, право, не знаю и не могу понять, повторяю опять, что общаго между выздоровленіемъ этой Альтисидоры, капризной и вовсе неразсудительной дѣвушки, и мучительствомъ Санчо Панса. Только теперь я ясно вижу, что на этомъ свѣтѣ есть волшебники и волшебство, отъ которыхъ да избавитъ меня Богъ, потому что я самъ не умѣю отъ нихъ избавляться. И все-таки я умоляю вашу милость дать мнѣ спать и больше не спрашивать меня, если вы не хотите, чтобъ я выбросился изъ окна. -- Спи, другъ Санчо,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- если тебѣ не мѣшаютъ боли отъ щелчковъ, щипковъ и булавочныхъ уколовъ. -- Никакая боль,-- отвѣтилъ Санчо,-- не сравнится съ обидой отъ щелчковъ, только потому, что мнѣ ихъ дали дуэньи (чтобъ онѣ пропали!). Но умоляю опять вашу милость дать мнѣ спать, потому сонъ -- это облегченіе страданій для тѣхъ, кому они не даютъ спать. -- Да будетъ такъ,-- согласился Донъ-Кихотъ,-- и да поможетъ тебѣ Богъ! "

Они оба уснули, а въ это время Сиду-Гамеду, автору этой великой исторіи, пришла фантазія объяснить, что навело герцога и герцогиню на мысль воздвигнуть похоронный катафалкъ о которомъ была рѣчь. Вотъ что онъ говорятъ по этому поводу: Баккалавръ Самсонъ Карраско не забылъ, какъ рыцарь Зеркалъ былъ опрокинутъ и побѣжденъ Донъ-Кихотомъ, не забылъ паденія и пораженія, перевернувшихъ всѣ его планы. Онъ захотѣлъ сдѣлать новую попытку, надѣясь на большій успѣхъ. Поэтому, разспросивъ у пажа, которыя возилъ письмо и подарки женѣ Санчо, Терезѣ Панса, о мѣстѣ, въ которомъ находился Донъ-Кихотъ, онъ запасся новымъ оружіемъ, взялъ новаго коня, нарисовалъ бѣлую луну на своемъ щитѣ и положилъ оружіе на мула, котораго повелъ одинъ крестьянинъ, но не прежній его оруженосецъ Томе Сесіалъ, изъ боязни, чтобъ его не узнали Санчо или Донъ-Кихотъ. Онъ пріѣхалъ въ замокъ герцога, который сказалъ ему, куда направился Донъ-Кихотъ, чтобы поѣхать на состязанія въ Сарагоссу. Герцогъ разсказалъ ему также, какія шутки сыграны были съ рыцаремъ, а равно и о мнимомъ снятіи чаръ съ Дульцинеи, которое должно было совершиться въ ущербъ задницѣ Санчо. Наконецъ, онъ разсказалъ ему и о плутнѣ Санчо, увѣрившаго своего господина, что Дульцинея очарована и превращена въ крестьянку, и о томъ, какъ герцогиня, въ свою очереди, увѣрила Санчо, что онъ самъ ошибается и что Дульцинея дѣйствительно очарована. Надо всѣмъ этимъ баккалавръ много хохоталъ и не мало удивлялся какъ хитрости и простоватости Санчо, такъ и высокой степени, которой достигло безуміе Донъ-Кихота. Герцогъ просилъ его, если онъ встрѣтятся съ рыцаремъ, на обратномъ пути заѣхать опять въ замокъ, все равно, побѣдитъ ли онъ Донъ-Кихота или нѣтъ, и разсказать ему обо всемъ, что произойдетъ. Баккалавръ обѣщалъ ему это. Онъ отправился искать Донъ-Кихота, не нашелъ его въ Сарагоссѣ и проѣхалъ въ Барцелону, гдѣ съ нимъ случилось уже разсказанное раньше. На обратномъ пути онъ заѣхалъ въ замокъ герцога и разсказалъ ему обо всемъ случившемся, а также объ условіяхъ поединка, прибавивъ, что Донъ-Кихотъ, какъ честный странствующій рыцарь, уже возвращается, чтобы сдержать слово и удалиться въ свою деревню на годъ. "Время, въ которое, быть можетъ, можно будетъ излѣчить его отъ безумія,-- замѣтилъ баккалавръ.-- Съ этой именно цѣлью я и продѣлалъ всѣ эти метаморфозы, потому что достойно жалости, что у такого просвѣщеннаго гидальго, какъ Донъ-Кихотъ, помутился умъ." Съ этими словами онъ простился съ герцогомъ и вернулся въ свою деревню ждать Донъ-Кихота, который слѣдовалъ за нимъ.

При этомъ герцогу пришла въ голову мысль сыграть съ рыцаремъ эту новую штуку, потому что его очень забавляли Донъ-Кихотъ и Санчо. Онъ разставилъ конную и пѣшую стражу по всѣмъ дорогамъ вблизи и вдали отъ замка и по всѣмъ мѣстамъ, гдѣ могъ проѣхать Донъ-Кихотъ, для того, чтобъ его волей иль неволей привели въ замокъ, какъ только найдутъ его. Его дѣйствительно нашли и увѣдомили герцога, который, велѣвъ все приготовить, приказалъ, какъ только узналъ о его прибытіи, зажечь факелы и погребальныя свѣчи во дворѣ и положить Альтисидору на катафалкъ со всѣми аттрибутами, которые были описаны, и все это было устроено до того естественно, что невозможно было отличить этихъ приготовленій къ погребенію отъ настоящихъ. Сидъ Гамедъ говоритъ еще, что, на его взглядъ, мистификаторы были такіе же сумасшедшіе, какъ мистифицируемые, и что герцогъ и герцогиня были на волосъ отъ того, чтобъ ихъ обоихъ можно было принять за глупцовъ, когда они могли столько хлопотать изъ-за того, чтобы посмѣяться надъ двумя глупцами, изъ которыхъ одинъ былъ погруженъ въ глубокій сонъ, а другой бодрствовалъ съ разстроеннымъ мозгомъ, когда наступилъ день и время вставать, ибо Донъ-Кихотъ, побѣдитель или побѣжденный, не любилъ праздности.

Альтисидора, которая, по мнѣнію рыцаря, вернулась отъ смерти къ жизни, дѣйствовала по желанію и фантазіи своихъ господъ. Украшенная тѣмъ самымъ вѣнкомъ, который былъ на ней въ гробу, одѣтая въ бѣлую тафтяную тунику, усыпанную золотыми цвѣтами, распустивъ волосы по плечамъ и опираясь на черную эбеновую палку, она вдругъ вошла въ комнату Донъ-Кихота. При ея входѣ, рыцарь, встревоженный и смущенный, почтя совсѣмъ зарылся въ простыни и одѣяла, словно онѣмѣвъ и не находя для нея ни одного учтиваго слова. Альтисидора усѣлась на стулѣ у его изголовья и, глубоко вздохнувъ, сказала нѣжнымъ, слабымъ голосомъ: "Когда знатныя дамы и скромныя молодыя дѣвушки топчутъ ногами свою честь и позволяютъ своему языку переходить черезъ всѣ преграды, публично раскрывая тайны, заключающіяся въ ихъ сердцахъ, то это означаетъ, что онѣ доведены до послѣдней крайности. И я, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, одна изъ такихъ побуждаемыхъ и побѣжденныхъ любовью женщинъ, но все-таки настолько терпѣливая и цѣломудренная, что мое сердце наконецъ не выдержало и разорвалось отъ молчанія, и я лишилась жизни. Два дня назадъ назойливое воспоминаніе о суровости, съ которою ты со мной обошелся, о безчувственный рыцарь, болѣе жесткій къ моимъ жалобахъ, чѣмъ мраморъ {O mas duro que marmot à mie quejas! (Стихи изъ первой эклоги Гарсилазо).}, довело меня до того, что я упала мертвая -- по крайней мѣрѣ, всѣ видѣвшіе меня сочли меня мертвою. И если бы Амуръ, сжалившись надо мной, не вложилъ средства противъ моей болѣзни въ мученичество этого добраго оруженосца, я осталась бы на томъ свѣтѣ. -- Право же,-- вмѣшался Санчо,-- Амуръ долженъ былъ бы вложить его въ мученичество моего осла, и я билъ бы ему очень благодаренъ. Однако, скажите мнѣ, сударыня,-- да наградитъ васъ Богъ любовникомъ попокладистѣе моего господина! -- что вы видѣли на томъ свѣтѣ? Что такое въ аду? Потому если человѣкъ умираетъ въ отчаяніи, такъ ужъ онъ непремѣнно попадетъ въ адъ. Сказать правду,-- отвѣтила Альтисидора,-- я, вѣрно, не совсѣмъ умерла, потому что въ аду не была; а если бы я туда попала, я бы уже, вѣрно, оттуда не вырвалась, хоть бы и захотѣла. На самомъ дѣлѣ я подошла къ двери, у которой съ дюжину чертей играли въ мячъ, и всѣ они были въ брюкахъ и кафтанахъ, съ воротниками, обшитыми кружевомъ, и такими же отворотами, служившими имъ вмѣсто рукавчиковъ, изъ которыхъ высовывались четыре пальца, чтобы сдѣлать руки длиннѣе. Они держали огненные отбойники для мячей, и меня удивило больше всего то, что они подавали другъ другу вмѣсто мячей книги вздутыя вѣтромъ и наполненныя волосомъ,-- вещь несомнѣнно удивительная и необыкновенная. Но еще больше меня удивило то, что обыкновенно у игроковъ естественно радуются тѣ, которые выигрываютъ, и печалятся тѣ, кто проигрываетъ, а въ этой игрѣ всѣ брюжжали, всѣ ворчали, всѣ проклинали. -- Это неудивительно,-- сказалъ Санчо,-- потому черти, играютъ они или не играютъ, проигрываютъ или выигрываютъ, никогда не могутъ быть довольны. -- Такъ и должно быть, отвѣчала Альтисидора. -- Но еще одна вещь меня удивляетъ, то есть я хочу сказать, что удивила тогда: ни одинъ мячъ не оставался послѣ перваго же помета на мѣстѣ и для второго раза уже не годился. Поэтому книги старыя и новыя такъ и сыпались дождемъ. Одна изъ нихъ, новенькая, какъ съ иголочки, и очень хорошо переплетенная, получила такого тумака, что изъ нея вывалились внутренности и разсыпались листы. "Посмотри-ка, что это за книга", сказалъ одинъ чортъ другому, а тотъ отвѣчалъ: -- Это вторая часть Донъ-Кихота Ламанчскаго, написанная не Сидомъ Гамедомъ, первоначальнымъ ея авторомъ, а однимъ аррагонцемъ, который говоритъ о себѣ, что онъ родомъ изъ Тордезильяса. -- Прочь ее,-- воскликнулъ другой дьяволъ,-- и бросьте ее въ бездны ада, чтобы мои глаза ее не видѣли. -- Она, значитъ, очень плоха? -- спросилъ другой. -- Такъ плоха,-- отвѣчалъ первый,-- что если бы я самъ нарочно захотѣлъ сдѣлать хуже, то не достигъ бы этого." Они продолжали свою игру, перекидываясь другими книгами, а я, услыхавъ имя Донъ-Кихота, котораго люблю такъ пылко, постаралась хорошенько запомнить это видѣніе. -- Это конечно и было видѣніе,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- потому что другого меня на свѣтѣ нѣтъ. Эта исторія переходитъ здѣсь изъ рукъ въ руки, но ни въ однѣхъ рукахъ не остается, потому что всякій даетъ ей толчокъ ногой. Что касается меня, то я ни встревоженъ, ни разсерженъ, узнавъ, что, какъ фантастическое тѣло, разгуливаю во мракѣ бездны и въ солнечномъ свѣтѣ на землѣ, потому что я не тотъ, о которомъ говорится въ этой исторіи. Если она хороша, вѣрна и истинна, то она проживетъ цѣлые вѣка, а если она плоха, то отъ ея рожденія до ея могилы путь будетъ не дологъ. " Альтисидора хотѣла дальше жаловаться на Донъ-Кихота, но рыцарь ее предупредилъ. "Я вамъ уже много разъ говорилъ, сударыня,-- сказалъ онъ ей,-- какъ я сожалѣю, что вы на меня обратили свою любовь, потому что въ отвѣтъ я могу дать только благодарность, а не взаимность. Я рожденъ для того, чтобы принадлежать Дульцинеѣ Тобозской, а судьба, если только она есть, воспитала и сохранила меня для вся. Думать, что какая либо другая красавица можетъ отнять мѣсто, которое она занимаетъ въ моей душѣ, значитъ мечтать о невозможномъ, а такъ какъ невозможное невозможно, то эта рѣчь должна образумить васъ настолько, чтобъ вы возвратились въ границы своей честности."

Эти слова взволновали и раздражили Альтисидору: "Живъ Господь! -- воскликнула она.-- Господинъ сушеная треска, известковая душа, ядро грѣха, болѣе суровый и болѣе жесткій, чѣмъ скряга, котораго о чемъ-нибудь просятъ! если я дорвусь до вашего лица, я вырву вамъ глаза. Ужъ не думаете ли вы, донъ побѣжденный, донъ нещадно избитый палкой, что я умираю отъ любви къ вамъ? О, я не такая женщина, чтобы дать въ обиду кончика моего ногтя такимъ верблюдамъ, не только что умирать отъ любви къ нимъ. -- Клянусь Богомъ, я этому вѣрю,-- перебилъ Санчо.-- Когда говорятъ, что влюбленные умираютъ отъ любви, это всегда смѣшно. Говорить, конечно, можно, но сдѣлать это... самъ чортъ этому не повѣритъ."'

Во время этого разговора вошелъ музыкантъ, пѣвецъ и поэтъ, который пѣлъ двѣ строфы, выше переданныя. Онъ обратился съ глубокимъ поклономъ къ Донъ-Кихоту и сказалъ ему: "Соблаговолите, ваша милость, причислить и занести меня въ число самыхъ преданныхъ вашихъ слугъ, потому что я уже давно преданъ вамъ, какъ за вашу славу, такъ и за ваши подвиги. -- Соблаговолите, ваша милость,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- сказать мнѣ, кто вы такой, чтобы я могъ отвѣчать вамъ съ учтивостью по вашимъ заслугамъ. Молодой человѣкъ отвѣчалъ, что это онъ прошлою ночью игралъ и пѣлъ панегирикъ.-- У вашей милости,-- заговорилъ снова Донъ-Кихотъ,-- положительно прелестный голосъ, но то, что вы пѣли, мнѣ кажется, было не совсѣмъ умѣстно; потому что, что общаго между стансами Гарсилазо и смертью этой дамы? {См. выноску стр. 432.}. -- Не удивляйтесь этому,-- отвѣчалъ музыкантъ:-- между подлинными поэтами настоящаго времени въ модѣ, чтобы всякій писалъ, что ему нравится, и кралъ то, что ему годится, кстати и некстати, и нѣтъ такой глупости, спѣтой или написанной, которая не приписывалась бы поэтической вольности."

Донъ-Кихотъ хотѣлъ отвѣчать, но ему помѣшало появленіе герцога и герцогини, которые пришли отдать ему визитъ. Послѣдовала длинная и сладостная бесѣда, во время которой Санчо произнесъ столько остротъ и столько шутокъ, что герцогъ и герцогиня снова пришли въ изумленіе отъ такой тонкости ума, соединенной съ такой простоватостью. Донъ-Кихотъ умолялъ ихъ позволить ему уѣхать въ тотъ же день, прибавивъ, что такимъ побѣжденнымъ рыцарямъ, какимъ былъ онъ, приличнѣе жить въ свиномъ хлѣву, нежели въ королевскихъ замкахъ. Хозяева милостиво простились съ ними, и герцогиня спросила, сохранилъ ли онъ злобу противъ Альтисидоры. "Сеньора,-- отвѣчалъ онъ,-- ваша милость можете быть увѣрены, что все зло въ этой молодой дѣвицѣ происходятъ отъ праздности и что средствомъ противъ этого послужитъ только постоянное и честное занятіе. Она мнѣ сказала, что въ аду носятъ кружева. Она, безъ сомнѣнія, знаетъ это рукодѣліе, пускай же ни на мгновеніе не оставляетъ его; пока ея пальцы будутъ заняты движеніемъ коклюшекъ, предметы ея любви не будутъ разстраивать ея воображенія. Вотъ истина, вотъ мое мнѣніе и вотъ мой совѣтъ. -- Мой тоже,-- прибавилъ Санчо,-- потому я въ жизни своей не видалъ, чтобы кружевница умерла отъ любви. Очень занятыя дѣвушки болѣе думаютъ о томъ, чтобы кончить свое дѣло, чѣмъ о любовныхъ похожденіяхъ. Я говорю по опыту, потому, когда я работаю въ полѣ, я и не вспомню о своей хозяйкѣ, то есть о своей Терезѣ Панса, которую однако люблю, какъ зеницу ока. -- Вы очень хорошо говорите, Санчо,-- заговорила герцогиня,-- и я постараюсь, чтобы Альтисидора впередъ занялась шитьемъ, которое она понимаетъ чудесно. -- Это безполезно, сударыня,-- возразила Альтисидора,-- и употреблять этого средства нѣтъ надобности. Жестокость, которою платилъ мнѣ этотъ разбойникъ и бродяга, сотрутъ съ моей души воспоминаніе о немъ безъ всякихъ другихъ тонкостей, и съ позволенія вашей свѣтлости я удалюсь отсюда, чтобы не видѣть болѣе, не скажу его печальнаго лица, но его безобразнаго и ужаснаго остова. -- Это похоже на то, что обыкновенно говорятъ,-- сказалъ герцогъ:-- кто бранится. тотъ близокъ къ прощенію." Альтисидора сдѣлала видъ, что утираетъ платкомъ слезы, и, присѣвъ вредъ своими господами, вышла изъ комнаты. "Бѣдная дѣвушка,-- сказалъ Санчо,-- ты получила то, что заслужила, потому что обратилась къ душѣ, сухой какъ тростникъ, къ сердцу жесткому, какъ камень! Клянусь Богомъ, если бы ты обратилась ко мнѣ, ты услыхала бы совсѣмъ другую пѣсню."

Разговоръ кончился, Донъ-Кихотъ одѣлся, отобѣдалъ со своими хозяевами и уѣхалъ тотчасъ послѣ стола.

ГЛАВА LXXI.

Что случилось съ Донъ-Кихотомъ и его оруженосцемъ Санчо при ихъ возвращеніи въ свою деревню.

Побѣжденный и праздношатающійся Донъ-Кихотъ уѣхалъ съ одной стороны задумчивый, съ другой радостный. Печаль внушало ему его пораженіе; радость доставляло размышленіе о чудесной силѣ Санчо, которую доказало воскресеніе Альтисидоры. Впрочемъ онъ нѣсколько сомнѣвался въ томъ, чтобы влюбленная дѣвица въ дѣйствительности умирала. Что касается Санчо, то онъ ѣхалъ безъ малѣйшаго веселія, а огорчало его то, что Альтисидора не сдержала своего обѣщанія дать ему полдюжины сорочекъ. Думая и передумывая объ этомъ, онъ сказалъ своему господину: "Въ сущности, господинъ, я должно быть самый несчастный врачъ, какого только можно встрѣтить на свѣтѣ, потому есть такіе, которые, уморивъ больного, котораго пользовали, еще требуютъ платы за свои труды, только въ томъ и состоявшіе, чтобы написать рецептъ какого-нибудь лѣкарства, которое не сами и дѣлаютъ, а дѣлаетъ аптекарь,-- да такъ и слѣдуетъ бѣднымъ дуракамъ. А я, которому здоровье другихъ достается щипками, щелчками, уколами булавокъ и ударами плетью, не получаю за это ни обола. Такъ вотъ же, клянусь Богомъ, что если мнѣ въ руки попадется новый больной, я потребую, чтобы мнѣ ихъ смазали прежде, нежели я его вылѣчу, потому всякій кормится своимъ ремесломъ, а я не думаю, чтобы небо одарило меня такой силой, какою я обладаю, для того, чтобы я пользовалъ ею другихъ безо всякой для себя выгоды.-- Ты правъ, другъ Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- и со стороны Альтисидоры очень дурно, что она не дала тебѣ обѣщанныхъ сорочекъ. Хотя сила твоя и даромъ тебѣ досталась, потому что тебѣ не приходилось учиться для этого, но испытывать на себѣ мученія хуже чѣмъ учиться. Что касается меня, то я могу сказать, что если бы ты захотѣлъ платы за удары плетью ради освобожденія Дульцинеи отъ чаръ, то я бы далъ тебѣ всякую плату, какая для меня возможна, но я не знаю, послѣдуетъ ли выздоровленіе послѣ платы, а я не хочу вознагражденіемъ помѣшать дѣйствію этого средства. Впрочемъ, мнѣ кажется, что попытаться можно. Сообрази, Санчо, сколько тебѣ за это потребовать, и стегай себя поскорѣе, потомъ ты заплатишь себѣ наличными деньгами и собственными руками, потому что мои деньги у тебя. "

При этомъ предложеніи Санчо раскрылъ глаза и уши на цѣлый аршинъ и въ глубинѣ души очень охотно согласился стегать себя. "Хорошо, господинъ,-- сказалъ онъ Донъ-Кихоту,-- я очень расположенъ сдѣлать удовольствіе вашей милости, какъ вы желаете, потому нахожу въ этомъ и свою выгоду. Корыстолюбивымъ дѣлаетъ меня любовь къ моимъ дѣтямъ и моей женѣ. Скажите мнѣ теперь, сколько вы дадите мнѣ за каждый ударъ, который я нанесу себѣ плетью по хребту. -- Еслибы, о Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- я долженъ былъ тебѣ заплатить соразмѣрно величію и качеству зла, которому ты поможешь, то не хватило бы ни венеціанской казны, ни золотыхъ розсыпей Потоси, чтобы прилично вознаградить тебя. Но прими въ расчетъ то, что находится у тебя въ моемъ кошелькѣ, и самъ назначь цѣну каждому удару. -- Ударовъ плетью,-- отвѣчалъ Санчо,-- будетъ три тысячи триста съ чѣмъ-то. Я далъ уже себѣ до пяти ударовъ; остается остатокъ. Пускай эти пять будутъ съ чѣмъ то и будемъ считать круглымъ числомъ три тысячи триста. По квартильо {Монета, равная четверти реала,-- нѣсколько болѣе 1 копейки.} штука,-- а меньше я не возьму ни за что на свѣтѣ,-- это составитъ три тысячи триста квартильо; будемъ считать: три тысячи составятъ тысячу пятьсотъ полуреаловъ, которые составляютъ семьсоть пятьдесятъ реаловъ, а триста дадутъ сто пятьдесятъ полуреаловъ, которые составятъ семьдесятъ пять реаловъ, а если ихъ сложить съ семью стами пятьюдесятью, то выйдетъ восемьсотъ двадцать пять реаловъ. Я отчислю эту сумму изъ денегъ вашей милости, которыя находятся у меня и возвращусь къ себѣ домой богатый и довольный, хотя очень избитый и очень окровавленный, но форелей не поймаешь... {Поговорка гласитъ: "Форелей не поймаешь, если обуви не замочишь". No se toman truchas, à bragas enjutas.} я больше я ничего не скажу."

-- О, Санчо благословенный! о, любезный Санчо! -- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- какъ мы будемъ тебѣ обязаны, Дульцинея и я, мы должны будемъ отплачивать тебѣ во всѣ дни нашей жизни, которые небо намъ удѣлитъ! Если она возвратитъ себѣ прежній видъ, а невозможно, чтобы она себѣ его не возвратила, ея несчастіе станетъ ея счастіемъ, а мое пораженіе торжествомъ. Ну, Санчо, когда же ты думаешь начать свое бичеваніе? Чтобы ты сдѣлалъ его поскорѣе, я прибавлю еще сто реаловъ.-- Когда? -- отвѣчалъ Саніо.-- Нынче же ночью. Постарайтесь, чтобы мы провели ее въ чистомъ нолѣ и подъ открытымъ небомъ, я тогда я раздеру себѣ кожу."

Ночь наступила, та самая ночь, которую Донъ-Кихотъ ожидалъ съ величайшимъ нетерпѣніемъ въ мірѣ; ему казалось, что колеса Аполлона сломались, и что день затягивается больше обыкновеннаго, точно такъ какъ бываетъ съ влюбленными, которые никогда не знаютъ мѣры своимъ желаніямъ. Наконецъ, рыцарь и оруженосецъ подъѣхали къ группѣ тѣнистыхъ деревьевъ, нѣсколько въ сторонѣ отъ дороги, и, снявъ сѣдло съ Россинанта и вьюкъ съ Сѣраго, растянулись на травѣ и поужинали изъ запасовъ Санчо. Послѣдній, сдѣлавъ изъ недоуздка и подпруги своего осла здоровую и гибкую плеть, удалился шаговъ на двадцать отъ Донъ-Кихота, подъ тѣнь нѣсколькихъ буковъ. Увидавъ его удаляющимся съ такимъ мужествомъ и рѣшимостью, его господинъ сказалъ ему: "Смотри, другъ, не раздери себя на куски. Сдѣлай такъ, чтобы одинъ ударъ дождался другого и не такъ спѣши достигнуть конца пути, чтобы не остаться безъ дыханія среди дороги; я хочу сказать,-- не бей себя такъ сильно, чтобы жизнь твоя не кончилась, прежде нежели ты достигнешь желанной цифры. Чтобы ты не сбился со счета, я берусь считать отсюда по своимъ четкамъ удары, которые ты себѣ дашь, и да покровительствуетъ тебѣ небо, какъ ты заслуживаешь за свое доброе намѣреніе. -- Хорошій плательщикъ не тревожится своими обязательствами,-- отвѣчалъ Санчо. -- Я думаю бить себя такъ, чтобы не убить себя, но чтобы это меня хорошенько жгло. Въ этомъ и должна состоять сущность этого чуда."

Онъ тотчасъ раздѣлся отъ пояса до верхней части туловища, потомъ, взявъ въ руки веревку, сталъ себя стегать, а Донъ-Кихотъ -- считать удары, но не успѣлъ онъ дать себѣ шести или восьми ударовъ, какъ шутка эта показалась ему нѣсколько тяжелою, а цѣна нѣсколько легкою. Онъ остановился и сказалъ своему господину, что считаетъ сдѣлку обманомъ, потому что такіе удары заслуживаютъ оплаты полуреаломъ, а не однимъ квартильо. "Продолжай, другъ Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- я удваиваю плату. -- Ну, такъ съ помощью Божьей,-- сказалъ Санчо,-- и пускай сыплются удары дождемъ." Но хитрецъ скоро пересталъ давать себѣ удары по плечамъ. Онъ билъ по деревьямъ, издавая отъ времени до времени такіе вздохи, что можно было думать, будто онъ съ каждымъ ударомъ вырываетъ изъ себя душу. Донъ-Кихотъ, разжалобленный и опасаясь притомъ, какъ бы онъ не лишился жизни, и какъ бы неосторожность Санчо не погубила всего дѣла, сказалъ ему наконецъ: "Ради неба, другъ, оставь это дѣло; средство кажется мнѣ слишкомъ острымъ, и хорошо бы давать себѣ передышку. Не въ одинъ часъ взята была Замора {Древній городъ Леонскаго Королевства, который долго оспаривали другъ у друга арабы и христіане.}. Ты уже нанесъ себѣ, если я не ошибся въ счетѣ, болѣе тысячи ударовъ плетью, этого достаточно пока, потому что оселъ, какъ говорится попросту, можетъ вывести бремя, но не обремененіе. -- Нѣтъ, нѣтъ, господинъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- пусть обо мнѣ не говорятъ: долгъ платить, дома нѣтъ. Пусть ваша милость отойдетъ отсюда немного и дастъ мни нанести себѣ еще тысячу ударовъ. Въ два такихъ присѣста дѣло будетъ сдѣлано, и за нами останется только излишекъ. -- Если ты находишься въ такомъ добромъ расположеніи,-- заговорилъ Донъ-Кихотъ.-- то да благословитъ тебя небо; давай себѣ удары на здоровье, а я отойду."

Санчо возвратился къ своему дѣлу съ такой энергіей, что скоро на нѣсколькихъ деревьяхъ не осталось коры: съ такой силой онъ себя бичевалъ. Наконецъ, испустявъ громкій крикъ и давъ страшный ударъ одному буку, онъ сказалъ: "Здѣсь умретъ Самсонъ и всѣ кто съ нимъ". Донъ-Кихотъ прибѣжалъ на звукъ этого ужаснаго удара и жалобнаго стона и, схвативъ сплетенный ремень, который служилъ Санчо плетью, сказалъ ему: "Упаси господи, другъ Санчо, чтобы изъ-за моего удовольствія ты лишилъ себя жизни, которая нужна твоей женѣ и твоимъ дѣтямъ. Пускай Дульцинея дожидается лучшаго случая, а я буду держаться въ предѣлахъ надежды на будущее и буду ждать, чтобы ты пріобрѣлъ новыя силы, дабы это дѣло окончилось къ удовольствію всѣхъ. -- Если ваша милость, мой господинъ, такъ хотите,-- отвѣчалъ Санчо,-- хорошо, я согласенъ, но накиньте мнѣ вашъ плащъ, потому что потъ катится съ меня каплями, а я не хочу схватить насморкъ, какъ случается съ кающимися, которые впервые выносятъ бичеваніе." Донъ-Кихотъ поспѣшилъ разоблачиться и, оставшись въ одномъ полукафтаньи, хорошенько укрылъ Санчо, который проспалъ до тѣхъ поръ, пока его разбудило солнце. Они продолжили свой путь и остановились въ этотъ день въ деревнѣ въ трехъ миляхъ разстоянія.

Они подъѣхали къ постоялому двору, который и былъ Донъ-Кихотомъ признанъ за таковой, а не за замокъ со рвами, башнями, опускными рѣшетками и подъемными мостами, потому что послѣ своего пораженія онъ разсуждалъ обо всѣхъ вещахъ болѣе здраво, какъ и видно будетъ впредь. Его помѣстили въ низкой комнатѣ, въ которой на окнахъ вмѣсто гардинъ висѣли два куска старой разрисованной саржи по деревенскому обычаю. На одномъ грубо изображено было похищеніе Елены, когда дерзкій гость Менелая увозитъ его супругу. Другой представлялъ исторію Энея и Дидоны, когда послѣдняя, взошедши на высокую башню, задернутая въ простыню, дѣлаетъ знаки убѣгающему любовнику, который спасается отъ нея въ открытомъ морѣ на фрегатѣ или бригѣ. Рыцарь, разсматривая обѣ картины, замѣтилъ, что Елена уходила совсѣмъ не противъ воли, потому что она украдкой смѣялась подъ плащомъ. Что касается прекрасной Дидоны, то съ ея глазъ капали слезы, большія какъ орѣхъ. Хорошенько разсмотрѣвъ ихъ, Донъ-Кихотъ сказалъ: -- эти обѣ дамы были крайне несчастны, что родились не въ наше время, а я еще болѣе несчастенъ, что не родился въ ихъ время, потому что если бы я встрѣтилъ этихъ обоихъ красавцевъ, Троя не была бы сожжена, а Карѳагенъ разрушенъ; мнѣ достаточно было бы убить Париса, чтобы не допустить такихъ великихъ бѣдствій. -- Я готовъ биться объ закладъ,-- сказалъ Санчо, что не много пройдетъ времени и ни одного не будетъ кабачка, гоетиннцы, постоялаго двора и цирюльни, гдѣ не оказалось бы въ картинахъ исторіи нашихъ подвиговъ. Но я хотѣлъ бы, чтобы они были нарисованы лучшей рукой, нежели та, которая намазала этихъ дамъ. -- Ты правъ, Санчо,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ, потому что дѣйствительно это похоже на картины Орбаньехи, художника, жившаго въ Убедѣ, который, когда его спрашивали, что онъ рисуетъ, отвѣчалъ: "Что выйдетъ", а если случайно у него выходилъ пѣтухъ, онъ подписывалъ подъ нимъ: "Это пѣтухъ", чтобы его не приняли за лисицу. Таковъ же, Санчо, если я не ошибаюсь, долженъ быть художникъ или писатель (это одно и тоже), который напечаталъ исторію новаго Донъ-Кихота; онъ нарисовалъ или написалъ наудачу. Это похоже также и на одного поэта по имени Маулеонъ, который нѣсколько лѣтъ назадъ явился представиться во двору. Онъ быстро отвѣчалъ на всѣ обращенные къ нему вопросы, а когда его спросили, что значитъ Deum de Deo, онъ отвѣчалъ: "Отселѣ доселѣ@ {По испански Dé donde diore. Въ своемъ Діалогѣ собакъ Сервантесъ приводитъ тѣ же слова того же Маулеона, котораго онъ называетъ поэтомъ-дуракомъ, хотя онъ и былъ членомъ Академіи Подражателей.

Эта академія подражателей или Imitatoria (въ подражаніе итальянскимъ академіямъ) основана была въ Мадридѣ въ 1586 г. въ домѣ одного важнаго барина, любителя словесности, но существовала очень недолго.}. Но оставимъ это, а скажи илѣ лучше, Санчо: въ случаѣ если ты захочешь дать себѣ этой ночью слѣдующій залпъ ударовъ, предпочтешь ты сдѣлать это подъ кровлей дома или подъ открытымъ небомъ? -- Клянусь богомъ, господинъ,-- отвѣчалъ Санчо,-- что для тѣхъ ударовъ, которые я думаю дать себѣ, все равно, быть въ домѣ или въ полѣ. Но впрочемъ я хотѣлъ бы; чтобы это произошло подъ деревьями; мнѣ кажется, что они составляютъ мнѣ компанію и что они удивительно помогаютъ моему терпѣнію. -- Ну, не надо ни того, ни другого, другъ Санчо,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ;-- чтобы тебѣ собраться съ силами мы оставимъ окончаніе этого дѣла до нашей деревни, куда мы прибудемъ не позже, какъ послѣ завтра. -- Дѣлайте, какъ знаете,-- отвѣчалъ Санчо,-- а я хотѣлъ бы покончить съ этимъ дѣломъ поскорѣе, пока желѣхо горячо и точильный камень въ движеніи, потому откладывать иногда опасно; надо молиться Богу и давать колотушки, потому лучше синица въ рукѣ, чѣмъ журавль въ небѣ. -- Будетъ, Санчо,-- воскликнулъ Донъ-Кихотъ,-- оставь свои поговорки ради единаго Бога; можно подумать, что ты возвращаешься къ sieut erat. Говори просто, гладко, не запутываясь и не заплетаясь, какъ я тебѣ уже столько разъ говорилъ. Ты увидишь, что будешь себя чувствовать хорошо. -- Я не знаю, какое на мнѣ лежитъ проклятіе,-- отвѣчалъ Санчо.-- Я не могу привести ни одного доказательства безъ поговорки и ни одной поговорки, которая не казалась бы мнѣ доказательствомъ. Но я исправлюсь, если только это мнѣ удастся." И на этомъ ихъ бесѣда кончилась.

ГЛАВА LXXII.

Какъ Донъ-Кихотъ и Санчо прибыли въ свою деревню.

Весь этотъ день Донъ-Кихотъ и Санчо оставались въ этомъ деревенскомъ постояломъ дворѣ, ожидая ночи, одинъ -- чтобы покончить со своимъ наказаніемъ среди чистаго поля, другой -- чтобы увидать конецъ его, который долженъ будетъ быть и цѣлью его желаній. Между тѣмъ къ дверямъ гостинницы подъѣхалъ одинъ путешественникъ верхомъ на лошади и въ сопровожденіи троихъ или четверыхъ слугъ, одинъ изъ которыхъ, обращаясь къ тому, кто казался ихъ господиномъ, сказалъ ему: "Ваша милость, господинъ Донъ-Альваро Тарфе, можете очень хорошо отдохнуть здѣсь, домъ кажется чистымъ и свѣжимъ."Донъ-Кихотъ, услыхавъ это, сказалъ Санчо: "Слушай, Санчо, когда я перелистывалъ эту вторую часть моей исторіи, мнѣ кажется я тамъ между прочимъ встрѣтилъ имя Донъ-Альваро Тарфе. -- Очень можетъ быть,-- отвѣчалъ Санчо;-- дадимъ ему сойти съ лошади, потомъ допросимъ его." Баринъ сошелъ съ лошади, и хозяйка гостиницы отвела ему противъ комнаты Донъ-Кихота низкую залу, убранную другой разрисованной саржей, какъ и та, которая украшала комнату вашего рыцаря. Новый пришелецъ облачился въ лѣтнее платье, и, выйдя на крыльцо гостиницы, которое было обширно и прохладно, онъ увидалъ тамъ Донъ-Кихота, который прохаживался взадъ и впередъ. "Можно узнать, куда лежитъ путь вашей милости, господинъ дворянинъ? -- спросилъ онъ его. -- Я отправлюсь,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- въ одну деревню, отсюда по близости, откуда я родомъ и гдѣ живу. А ваша милость куда ѣдете? -- я, сударь,-- отвѣчалъ пріѣзжій,-- ѣду въ Гренаду, на свою родину.-- Хорошая родина,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Но ваша милость не будете ли столь любезны и не скажете ли мнѣ своего имени? Я полагаю, что для меня это болѣе важно знать, нежели я могу сказать.-- Мое имя,-- отвѣчалъ путешественникъ,-- Донъ-Альваро Тарфе.-- Безъ всякаго сомнѣнія,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- я полагаю, что ваша милость тотъ самый Донъ-Альваро Тарфе, который фигурируетъ во второй части исторіи Донъ-Кихота Ламанчскаго, недавно напечатанной и преданной гласности современнымъ писателемъ,-- Я тотъ самый,-- отвѣчалъ дворянинъ,-- и этотъ Донъ-Кихотъ, главное лицо этой исторіи, былъ моимъ близкимъ друговъ. Это я увлекъ его изъ его родины или, по крайней мѣрѣ, понудилъ его отправиться къ состязаніямъ, которыя происходили въ Сарагоссѣ и на которыя я самъ отправлялся. И дѣйствительно, дѣйствительно, я ему оказалъ много услугъ и не допустилъ, чтобы его плечи были избиты палачомъ, за то что онъ былъ нѣсколько черезчуръ дерзокъ {См. гл. VIII, IX и XXVI Донъ-Кихота Авельянеды.}. -- Скажите мнѣ, господинъ Донъ-Альваро,-- заговорилъ снова Донъ-Кихотъ,-- похожу я нѣсколько на того Донъ-Кихота, о которомъ говоритъ ваша милость? -- Нѣтъ, конечно нѣтъ,-- отвѣчалъ путешественникъ,-- ни въ-какомъ случаѣ.-- А у этого Донъ-Кихота,-- прибавилъ нашъ путешественникъ,-- не было ли съ собой оруженосца по имени Санчо Панса? -- Да, безъ сомнѣнія, былъ,-- отвѣчалъ Донъ-Альваро,-- но хотя онъ и славился тѣмъ, что былъ забавникомъ и балагуромъ, но я никогда не слышалъ отъ него шутки, которая была бы забавна,-- Честное слово, я этому вѣрю! -- воскликнулъ Санчо.-- Шутить какъ нужно дается не всякому, а этотъ Санчо, о которомъ говорите ваше милость, господинъ дворянинъ, долженъ быть величайшимъ негодяемъ, скотомъ и воромъ, все вмѣстѣ. Настоящій Санчо -- я, и у меня къ вашимъ услугамъ больше шутокъ, чѣмъ если бы онѣ сыпались дождемъ; если не вѣрите, ваша милость, произведите опытъ. Ходите за мною по меньшей мѣрѣ въ теченіе года, и вы увидите, какъ онѣ падаютъ съ моихъ устъ при каждомъ шагѣ такимъ частымъ и мелкимъ дождемъ, что всего чаще я самъ не знаю, что говорю, а всѣ слушающіе меня покатываются со смѣху {Въ этой тирадѣ на испанскомъ языкѣ повторяется безпрестанная игра словами между gracioso забавный, gracias остроты и gracia грація, пріятность, которыя невозможно передать на другомъ языкѣ.}. Что касается настоящаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, знаменитаго, храбраго, мудраго, влюбленнаго, расторжителя неправыхъ дѣлъ, покровителя сиротъ, защитника вдовъ, губителя дѣвицъ, того, у кого единственная дама несравненная Дульцинея Тобозская, то вотъ онъ, этотъ господинъ, мой хозяинъ. Всякій другой Донъ-Кихотъ и всякій другой Санчо суть только для вида, суть только воздушныя мечты. -- Клянусь Богомъ, я вѣрю этому,-- отвѣчалъ Донъ-Альваро,-- потому что вы, мой другъ, въ четырехъ произнесенныхъ вами словахъ высказали больше остротъ, чѣмъ другой Санчо Панса во всѣхъ своихъ рѣчахъ, которыя я отъ него слышалъ, а число ихъ велико. Отъ него больше отдавало обжорствомъ, нежели краснорѣчіемъ, и дуракомъ, нежели забавникомъ; и я имѣю основаніе думать, что волшебники, преслѣдующіе хорошаго Донъ-Кихота, хотѣли преслѣдовать и меня съ плохимъ Донъ-Кихотомъ. Но въ сущности я, право, не знаю, что сказать, потому что я готовъ былъ бы поклясться, что оставилъ того Донъ-Кихота въ домѣ сумасшедшихъ въ Толедо, чтобы его тамъ излѣчили, и вдругъ здѣсь встрѣчаю другого Донъ-Кихота, хотя совершенно не похожаго на моего.-- Я не знаю,-- замѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- могу ли я назваться хорошимъ, но могу по крайней мѣрѣ сказать, что я не плохой. Въ доказательство того, что я утверждаю, я хотѣлъ бы, господинъ Донъ-Альваро Тарфе, чтобы ваша милость знали одну вещь, именно: никогда въ моей жизни нога моя не была въ Сарагоссѣ. Напротивъ, услыхавъ, что этотъ фантастическій Донъ-Кихотъ былъ на состязаніяхъ въ этомъ городѣ, я не хотѣлъ показываться туда, чтобы обличить его предъ всѣмъ свѣтомъ. Поэтому я прямо проѣхалъ въ Барцелону, единственный по расположенію и по красотѣ городъ, сокровищница учтивости, прибѣжище чужестранцевъ, богадѣльня для бѣдныхъ, отечество храбрыхъ, мститель за обиды и мѣсто свиданія для вѣрныхъ друзей. Хотя то, что со мною тамъ произошло и не относится къ пріятнымъ воспоминаніямъ, а напротивъ вызываетъ жгучее сожалѣніе, но я переношу ихъ однако безъ сожалѣнія и только потому, что имѣлъ случай насладиться видомъ Барцелоны. Итакъ, господинъ Донъ-Альваро Тарфе, я Донъ-Кихотъ Ламанчскій тотъ, о которомъ говоритъ молва, а не тотъ подлецъ, который хотѣлъ воспользоваться моимъ именемъ и хвастать моими мыслями. Я умоляю поэтому вашу милость, во имя обязанностей дворянина, соблаговолите заявить и подтвердить предъ алькадомъ этой деревни, что ваша милость никогда во всю свою жизнь не видали меня до нынѣшняго дня, что я не Донъ-Кихотъ напечатанной второй части и что этотъ Санчо Панса, мой оруженосецъ, не тотъ, котораго знала ваша милость.-- Очень охотно,-- отвѣчалъ Донъ-Альваро,-- но, право, это удивительно увидать въ одно и то же время двоихъ Донъ-Кихотовъ и двоихъ Санчо Панса, такъ схожихъ по именанъ и столь не вхожихъ по дѣйствіямъ. Да, я повторяю и подтверждаю, что я не видалъ того, что видѣлъ, и что со мной не было того, что было.-- Безъ сомнѣнія,-- замѣтилъ Санчо,-- ваша милость заколдованы, какъ госпожа Дульцинея Тобозская, и если бы небу угодно было назначить, чтобы для освобожденія васъ отъ чаръ я долженъ былъ дать себѣ еще три тысячи съ чѣмъ-то ударовъ плетью, какіе я даю себѣ для нея, я бы безо всякой корысти далъ себѣ ихъ. -- Я не понимаю, что вы хотите сказать словами: удары плетью,-- отвѣчалъ Донъ-Альваро.-- О, это долго разсказывать,-- сказалъ Санчо,-- но потомъ я разскажу вамъ, въ чемъ дѣло, если мы поѣдемъ по одной дорогѣ." Во время этихъ разговоровъ наступилъ часъ обѣда, и Донъ-Кихотъ съ Донъ-Альваро вмѣстѣ сѣли за столъ. Мѣстный алькадъ случайно вошелъ въ гостиницу въ сопровожденіи протоколиста. Донъ-Кихотъ изложилъ ему прошеніе въ форменной запискѣ, какъ подобало по его чину, чтобы Донъ-Альваро, дворянинъ, бывшій на лицо, заявилъ его милости, что никогда не зналъ Донъ-Кихота Ламанчскаго, также присутствовавшаго на лицо, и что онъ не тотъ, который фигурируетъ въ исторіи, напечатанной подъ заглавіемъ: Вторая частъ Донъ-Кихота Ламанчскаго, и написанной нѣкимъ Авельянедой, родомъ изъ Тордезильяса. Алькадъ разобралъ дѣло по судебнымъ законамъ. Заявленіе было сдѣлано по всѣмъ правиламъ и со всѣми формальностями, требуемыми въ подобныхъ случаяхъ, что доставило большое наслажденіе Донъ-Кихоту и Санчо, какъ будто такое заявленіе было имъ очень нужно, какъ будто дѣйствія ихъ и слова не ясно показывали различіе между обоими Донъ-Кихотами и обоями Санчо Панса.

Кучей любезностей и взаимнымъ предложеніемъ услугъ обмѣнялись Донъ-Альваро и Донъ-Кихотъ, причемъ знаменитый Ламанчецъ выказалъ свой умъ и свою мудрость такъ явно, что Донъ-Альваро Тарфе наконецъ разубѣдился и сталъ думать, что онъ въ самомъ дѣлѣ заколдованъ, потому что воочію видѣлъ двухъ совершенно разныхъ Донъ-Кихотовъ. По наступленіи вечера они вмѣстѣ выѣхали съ мѣста своего отдыха и въ полумилѣ разстоянія увидали двѣ расходившіяся дороги: одна вела къ деревнѣ Донъ-Кихота, подругой долженъ былъ поѣхать Донъ-Альваро. Во время этого краткаго путешествія Донъ-Кихотъ разсказалъ ему о своемъ несчастномъ пораженіи, равно какъ о чарахъ, въ которыхъ находилась Дульцинея, и о средствѣ, указанномъ Мерлиномъ. Все это повергло въ новое удивленіе Донъ-Альваро, который, сердечно расцѣловавшись съ Донъ-Кихотомъ и Санчо, поѣхалъ своей дорогой, предоставивъ имъ ѣхать своей.

Рыцарь провелъ эту ночь подъ нѣсколькими деревьями, чтобъ дать Санчо случай докончить свою эпитимью. Онъ ее дѣйствительно окончилъ и такимъ же образомъ какъ прошлой ночью, къ большему ущербу корѣ буковъ, нежели своихъ плечъ, которыя онъ оберегалъ такъ тщательно, что ударъ плетью не согналъ бы и муху, если бъ она усѣлась на плечахъ Санчо. Обманутый Донъ-Кихотъ не потерялъ ни одной единицы въ счетѣ и нашелъ, что вмѣстѣ съ ударами за прошлую ночь число ихъ дошло до трехъ тысячъ двадцати девяти. Повидимому, солнце очень рано встало, чтобы увидать жертву, но съ первымъ же разсвѣтомъ хозяинъ и слуга продолжали свой путь, разговаривая о заблужденіи, изъ котораго они вывели Донъ-Альваро и радуясь, что получили его заявленіе предъ судебной властью въ такой достовѣрной формѣ.

Весь этотъ день и слѣдующую ночь они ѣхали безъ приключеній, которыя заслуживали бы быть разсказанными, если не считать того, что Санчо кончилъ свою задачу, что преисполнило Донъ-Кихота такой безумной радостью, что онъ не могъ дождаться дня, чтобы увидать, не ѣдетъ ли по дорогѣ Дульцинея, его дама, уже освобожденная отъ чаръ, и по всему пути, увидавъ какую-либо женщину, онъ спѣшилъ ей навстрѣчу, чтобы посмотрѣть, не Дульцинея ли это Тобозская, такъ былъ онъ увѣренъ въ непреложности обѣщаній Мерлина. Въ такихъ мысляхъ и желаніяхъ достигли они холма, съ высоты котораго была видна ихъ деревня. При видѣ ея Санчо сталъ на колѣни и воскликнулъ: "Открой свои глаза, желанная родина, и посмотри на своего возвращающагося сына Санчо Панса, если не болѣе богатаго, то хорошо избитаго. Открой свои объятія и получи также своего сына Донъ-Кихота, который, возвращаясь побѣжденнымъ отъ руки другихъ, возвращается за то побѣдителемъ надъ самимъ собою, а это, какъ онъ мнѣ говорилъ, наибольшая побѣда, какую можетъ человѣкъ одержать. Но я приношу съ собою деньги, потому что если мнѣ давали хорошихъ тумаковъ, то я хорошо держался на своемъ сѣдлѣ.-- Оставь эти глупости,-- сказалъ Донъ-Кихотъ,-- и приготовимся твердой ногой вступить въ нашу деревню, гдѣ мы спустимъ узду нашей фантазіи, чтобы начертать планъ пастушеской жизни, которую мы хотимъ вести." Послѣ этихъ словъ они съѣхали съ холма и достигли деревни.

0x01 graphic

ГЛАВА LXXXIII.

О мрачныхъ предсказаніяхъ, поразившихъ Донъ-Кихота при вступленіи въ родную деревню, а также и о другихъ событіяхъ, которыя украшаютъ и возвышаютъ интересъ этой великой исторіи.

Вступая на родную почву, какъ передаетъ Сидъ Гамедъ, Донъ-Кихотъ увидалъ на гумнѣ {Въ Испаніи нѣтъ крытыхъ ригъ. Хлѣбъ молотятъ подъ открытымъ небомъ, на гладкихъ мѣстахъ, находящихся у въѣзда въ деревню и называемыхъ las erat.} двухъ маленькихъ мальчиковъ, ссорившихся между собою. Одинъ изъ нихъ говорилъ другому: "Напрасно стараешься, Перекильо, ты ее не увидишь больше во всю свою жизнь, во всѣ свои дни". Донъ-Кихотъ услышалъ эти слова. "Другъ,-- сказалъ онъ Санчо,-- слышишь ты, что говоритъ этотъ маленькій мальчикъ: Ты не увидишь ее болѣе во всю свою жизнь. и во всѣ свои дни! -- Ну,-- отвѣчалъ Санчо,-- что изъ того, что этотъ маленькій мальчикъ такъ сказалъ? -- Какъ! -- заговорилъ снова Донъ-Кихотъ.-- Развѣ ты не видишь, что если примѣнить эти слова въ моему положенію, то это значитъ, что я не увижу больше Дульцинеи?" Санчо хотѣлъ отвѣчать, но ему помѣшалъ видъ зайца, который несся поперекъ воля, преслѣдуемый стаей борзыхъ. Бѣдное животное, въ полномъ страхѣ, бросилось къ ногамъ осла, ища около нихъ убѣжища. Санчо взялъ зайца въ руки и показалъ его Донъ-Кихоту, который не переставалъ повторять. "Malum signum, malum signum. Заяцъ бѣжитъ, борзыя его преслѣдуютъ, конечно Дульцинея болѣе не явится.-- Какой вы право странный,-- сказалъ Санчо. -- Предположимъ, что этотъ заяцъ былъ Дульцинеей Тобозской, а эти прслѣдующія ее борзыя -- разбояники-волшебники, которые ее превратили въ крестьянку; она бѣжитъ, я ее схватываю и отдаю во власть вашей милости, а выдержите ее въ рукахъ и ласкаете въ свое удовольствіе. Чѣмъ же это плохой признакъ? И какое дурное предзнаменованіе можно изъ этого вывести?"

Оба маленькихъ спорщика приблизились, чтобы посмотрѣть зайца, и Санчо спросилъ ихъ, о чемъ они спорили. Они отвѣтили, что тотъ, который сказалъ: "Ты ее не увидишь во всю свою жизнь" взялъ у другого маленькую клѣтку для сверчковъ, которую и не думаетъ никогда возвратить другому. Санчо досталъ изъ кармана серебряную монету и далъ ее маленькому мальчику за его клѣтку, которую и передалъ въ руки Донъ-Кихота, оказавъ: "Ну, господинъ, вотъ эти плохія предсказанія и разбиты и уничтожены; отношеніе къ нашему дѣлу они имѣютъ, какъ я думаю, какъ я ни глупъ, такое же, какъ прошлогоднія облака. Если память мнѣ не измѣняетъ, помнится, я слышалъ отъ нашего деревенскаго священника, что христіанинъ и просвѣщенный человѣкъ не долженъ обращать вниманія на эти ребяческія вещи. И ваша милость говорили мнѣ намедни то же самое, объяснивъ мнѣ, что всѣ тѣ христіане, которые обращаютъ вниманіе на предзнаменованія, не больше какъ глупцы. Не надо думать больше объ этомъ. Оставимъ это и вступимъ въ деревню."

Подъѣхали охотники и потребовали, чтобы заяцъ былъ имъ отданъ, что Донъ-Кихотъ и сдѣлалъ; потомъ рыцарь поѣхалъ дальше и встрѣтилъ у околицы священника и баккалавра Карраско, которые прогуливались на лужайкѣ, повторяя на память молитвы. Надо сказать, что Санчо Панса накинулъ на осла, сверхъ связки съ оружіемъ, въ видѣ попоны, тунику изъ баркана, усыпанную разрисованными на ней огоньками, въ которую его завернули въ замкѣ герцога въ ту ночь, когда Альтисидора воскресла; кромѣ того на голову осла онъ надѣлъ остроконечную митру, что представляло самую странную метаморфозу и самый удивительный нарядъ, въ какомъ когда-либо на свѣтѣ появлялся оселъ. Оба искателя приключеній тотчасъ были узнаны священникомъ и баккалавромъ, которые и бросились къ нимъ съ распростертыми объятіями. Донъ-Кихотъ сошелъ съ лошади и крѣпко прижалъ къ груди обоихъ друзей. Деревенскіе повѣсы, отъ которыхъ отдѣлаться никогда нельзя, издали увидали ослиный колпакъ и, подбѣжавъ, чтобы разглядѣть его, говорили другъ другу: "Сюда, дѣти, сюда! идите, посмотрите на осла Санчо Панса, болѣе наряднаго, нежели Минго Ревульго {Герой древней народной пѣсни, въ которой говорится:

!Ah! Mingo Revulgo, ô hao!

?Que es de tu sayo de blao?

?No le vistes en domingo?

"Эй, Минго Ревульго, эй, эй! Что ты сдѣлалъ со своимъ голубымъ суконнымъ камзоломъ? Ты не надѣваешь его по воскресеньямъ?"}, и на лошадь Донъ-Кихота, болѣе худую, чѣмъ прежде!" Наконецъ, окруженные этими повѣсами и сопровождаемые священникомъ и Карраско, они въѣхали въ деревню и прямо направились къ дону Донъ-Кихота, гдѣ встрѣтила у входа экономку и племянницу, которыя были уже увѣдомлены объ ихъ пріѣздѣ. Такое же точно извѣщеніе, ни больше, ни меньше, дано было Терезѣ Панса, женѣ Санчо, которая, растрепанная и полуодѣтая, таща за руку свою дочь Санчику, прибѣжала къ своему мужу. Но, увидавъ, что онъ совсѣмъ не такъ наряденъ и разодѣтъ, какъ она себѣ представляла губернатора, она воскликнула: "А, муженекъ, такъ вотъ вы каковы! Мнѣ кажется, что вы пришли пѣшкомъ, какъ собака и съ распухшими лапами. У васъ скорѣе видъ негодяя, нежели губернатора. -- Молчи, Тереза,-- отвѣчалъ Санчо. -- очень часто корыто есть, а свиней нѣтъ. Пойдемъ домой, ты услышишь чудеса. Я привезъ съ собою деньги, а это главное, и заработанныя собственнымъ трудомъ, безъ ущерба другимъ.-- Принесите деньги, мой добрый мужъ,-- отвѣчала Тереза,-- а здѣсь или тамъ онѣ заработаны и какимъ способомъ заработаны, вы никого этимъ не удивите." Санчика бросилась на шею отцу и спросила его, не привезъ ли онъ чего-нибудь, потому что она ожидала, сказала она, столько же, сколько дождя выпадаетъ въ маѣ. Потомъ она взяла его съ одной стороны за кожаный поясъ, а жена съ другой стороны подъ руку, и, ведя осла за ремень, они всѣ трое пошли домой, оставивъ Донъ-Кихота въ его домѣ во власти экономки и племянницы и въ обществѣ священника и баккалавра.

Донъ-Кихотъ, не дожидаясь ни срока, ни случая, тотчасъ заперся со своими двумя друзьями, потомъ вкратцѣ разсказалъ имъ о своемъ пораженіи и объ обязательствѣ не покидать деревни въ теченіе года, которое онъ и намѣренъ выполнить буквально, не нарушая его ни на іоту, какъ странствующій рыцарь, связанный точными правилами странствующаго рыцарства. Онъ присовокупилъ, что намѣренъ на этотъ годъ сдѣлаться пастухомъ и развлекаться въ тиши полей, гдѣ ему можно будетъ спустить узду и дать полную свободу своимъ любовнымъ мыслямъ, выполняя добродѣтельныя пастушескія обязанности. Затѣмъ онъ сталъ ихъ умолять, чтобы они составили ему компанію, если они не особенно заняты и если имъ не помѣшаютъ въ этомъ болѣе серіозныя обязанности. "Я куплю,-- сказалъ онъ,-- стадо овецъ, достаточное для того, чтобы насъ называли пастухами, и я долженъ вамъ сказать, что главное уже сдѣлано, потому что я нашелъ для васъ имена, который подойдутъ къ вамъ, какъ вылитыя. -- Что же это за имена?-- спросилъ священникъ. -- Я,-- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ,-- буду называться пастухъ Кихотисъ, вы, господинъ баккалавръ,-- пастухъ Каррасконъ, вы, господинъ священникъ,-- пастухъ Куріамбро, а Санчо Панса -- пастухъ Пансино."

Оба друга точно съ неба свалялись, услыхавъ объ этомъ новомъ безуміи Донъ-Кихота; но, боясь, чтобъ онъ вторично не ушелъ съ родины и не вернулся къ своимъ рыцарскимъ экспедиціямъ, и надѣясь къ тому же, что въ продолженіе года можно будетъ его излѣчить, они согласились на его новый планъ, одобряли его безумную мысль, какъ очень благоразумную, у предложили ему себя въ товарищи его сельскихъ занятій. -- Мало того,-- прибавилъ Самсонъ Карраско:-- такъ какъ я, какъ всѣмъ извѣстно, весьма знаменитый поэтъ, то я буду на каждомъ шагу сочинять пасторальные стихи или героическіе, какъ мнѣ вздумается, чтобы убить время въ уединенныхъ мѣстахъ, по которымъ мы будетъ странствовать. Самое важное, господа, чтобы каждый изъ васъ выбралъ имя пастушки, которую будетъ прославлять въ своихъ стихотвореніяхъ, и чтобъ мы на всѣхъ, даже самыхъ жесткихъ, деревьяхъ вырѣзали и увѣнчивали ея имя, по исконному обычаю влюбленныхъ пастуховъ. -- Вотъ это чудесно,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. -- Мнѣ-то нечего придумывать имя какой-нибудь воображаемой пастушки, потому что безподобная Дульцинея Тобозская, слава здѣшнихъ мѣстъ, краса луговъ, гордость красоты, цвѣтъ прелестей и ума -- словомъ, совершенство, заслуживаетъ всяческихъ похвалъ, даже кажущихся преувеличенными. -- Это правда,-- подтвердилъ священникъ. -- Ну, а мы поищемъ здѣсь какихъ-нибудь новенькихъ пастушечекъ, которыя пришлись бы намъ по вкусу, если не по душѣ. -- А если мы такихъ не найдемъ, то дадимъ своимъ пастушкамъ имена тѣхъ описанныхъ въ книгахъ и увѣнчанныхъ пастушекъ, о которыхъ говоритъ весь свѣтъ: Филидъ, Амариллидъ, Діанъ, Флеридъ, Галатей и Белизардъ. Такъ какъ ихъ продаютъ на рынкѣ, то мы можемъ купить ихъ и сдѣлать ихъ своими. Если, напримѣръ, моя дама или, лучше сказать, моя пастушка будетъ называться Ана, я стану воспѣвать ее подъ именемъ Анарды; если ее будутъ звать Франциской, я назову ее Франсеніей, Люцію -- Люсиндой, и такъ далѣе. Такимъ образомъ все устроится. И самъ Санчо Панса, если вступитъ въ наше братство, можетъ прославлять свою жену Терезу подъ именемъ Терезаины {Aïna -- это древнее слово, означающее скоро, второпяхъ. Прежде Санчо называлъ ее Терезоной, что соотвѣтствуетъ русскому выраженію Терезище.}. Донъ-Кихотъ расхохотался при этомъ имени, а священникъ, осыпавъ его похвалами за его достойную рѣшимость, снова предложилъ ему себя въ товарищи на все время, которое у него будетъ оставаться отъ его главныхъ занятій. Послѣ этого оба друга простились съ рыцаремъ, совѣтуя и прося его побольше заботиться о своемъ здоровьи, ничего не жалѣя для этого.

Судьбѣ угодно было, чтобы племянница и экономка слышали этотъ разговоръ, и, какъ только Донъ-Кихотъ остался одинъ, онѣ вошли въ его комнату. -- Это еще что такое, дядюшка? -- спросила племянница.-- Ужъ мы съ экономкой надѣялись, что ваша милость, наконецъ, вернулись домой, чтобъ зажить спокойвой, честной жизнью, а вы вдругъ выдумали впутаться въ новый лабиринтъ и сдѣлаться -- ты, пастушокъ, который приходишь, ты, пастушокъ, который уходишь! Право же, ячменная солома черезчуръ жестка, чтобъ изъ вся дѣлать свирѣли. -- Да и какъ,-- вмѣшалась экономка,-- ваша милость будете проводить въ полѣ лѣтніе знойные дни и зимнія ночи, слушая вой волковъ? Это, честное слово, годится только для людей сильныхъ, зачерствѣлыхъ, съ пеленокъ пріученныхъ къ такой жизни. Ужъ если выбирать изъ двухъ золъ меньшее, такъ ужъ лучше быть странствующихъ рыцаремъ, чѣмъ пастухомъ. Послушайте, сударь, примите мой совѣтъ. Я даю вамъ его не съ пьяныхъ главъ, а трезвая, и съ пятьюдесятью годами за плечами: оставайтесь дома, приведите въ порядокъ свои дѣла, исповѣдуйтесь каждую недѣлю, давайте милостыню бѣднымъ, и, клянусь душой, если съ вами приключится что-нибудь дурное... -- Хорошо, хорошо, дѣти мои!-- перебилъ Донъ-Кихотъ.-- Я самъ прекрасно знаю, что дѣлать. Отведите меня лучше въ постель, потому что я, кажется, не совсѣмъ здоровъ; и будьте увѣрены, что рыцаремъ или пастухомъ я никогда не перестану заботиться о томъ, чтобъ вы ни въ чемъ не нуждались, какъ вы увидите на дѣлѣ." Обѣ добрыя дѣвушки, племянница и экономка, повели его въ постель, гдѣ накормили и убаюкали его, какъ только умѣли.

0x01 graphic

ГЛАВА LXX1V.

Какъ Донъ-Кихотъ захворалъ, о составленномъ имъ завѣщаніи и о его смерти.

Такъ какъ все человѣческое не вѣчно и постоянно стремится отъ начала къ концу, особенно жизнь человѣческая, и такъ живъ Донъ-Кихотъ не получилъ отъ неба привилегіи остановить ходъ своей жизни, то его конецъ и смерть пришли совершенно неожиданно для него. Отъ горя ли, причиняемаго ему сознаніемъ его пораженія, по промыслу ли неба, которое такъ захотѣло, но у него открылась упорная лихорадка, продержавшая его въ постели шестъ дней, въ продолженіе которыхъ его много разъ навѣщали священникъ, баккалавръ, цирюльникъ и другіе друзья, а у изголовья его неотступно сидѣлъ его вѣрный оруженосецъ Санчо Панса. Всѣ они, думая, что его довели до такого состоянія сожалѣніе о томъ, что онъ былъ побѣжденъ, и горе отъ невозможности освободить отъ чаръ и отъ неволи Дульцинею, старались всѣми силами развлекать его. "Ну, будьте мужественны,-- говорилъ ему баккалавръ: вставайте и начнемте пастушескую жизнь. Я уже сочинялъ эклогу, которая затмитъ всѣ эклоги Санназара {Даіакобо Санназаро, родившійся въ Неаполѣ въ 1458 г., авторъ многихъ итальянскихъ эклогъ и знаменитой латинской поэмы De Partu Virginie, надъ которой онъ работалъ двадцать лѣтъ.}; потомъ я еще купилъ на свои деньги у одного кинтанарскаго пастуха двухъ славныхъ договъ, которые будутъ стеречь стадо, одного по имени Барсино, а другого Бутронъ." Но всѣ это не могло развлечь Донъ-Кихота. Тогда друзья его пригласили врача. Врачъ пощупалъ его пульсъ, остался не особенно доволенъ и сказалъ: "Во всякомъ случаѣ, надо подумать о спасенія души, потому что тѣло въ опасности." Донъ-Кихотъ спокойно и покорно выслушалъ этотъ приговоръ. Но не такъ отнеслись въ этому его племянница, экономка и оруженосецъ, которые горько заплакали, точно у нихъ передъ глазами былъ уже его трупъ. Врачъ высказалъ мнѣніе, что скрытыя причины горя и печали доводятъ рыцаря до могилы. Донъ-Кихотъ попросилъ, чтобъ его оставили одного, потому что онъ хочетъ соснуть. Всѣ вышли, и онъ уснулъ и проспалъ, какъ говорится, безъ просыпа болѣе шести часовъ, такъ что его племянница и экономка думали, что онъ ужъ никогда не проснется. Однако, по прошествіи шести часовъ онъ проснулся и громко вскрикнулъ: "Да будетъ благословенъ всемогущій Господь, которому я обязанъ такимъ высокимъ благодѣяніемъ. Милосердіе Его безконечно, и грѣхи человѣческіе не могутъ ни уничтожить, ни уменьшить его."

Племянница внимательно слушала рѣчи своего дяди, которыя показались ей болѣе разумными, чѣмъ обычныя его рѣчи, по крайней мѣрѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ захворалъ. "Что ваша милость говорите, сударь? -- спросила она.-- Развѣ есть что-нибудь новое? О какомъ это милосердіи и грѣхахъ человѣческихъ вы говорите? -- Милосердіе, о, племянница моя,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,-- это то, что излилъ на меня сейчасъ Господь, Котораго, какъ я уже сказалъ, не остановили мои грѣхи. Разсудокъ мой освободился и прояснился, избавившись отъ густого мрака невѣжества, навѣяннаго глупымъ, безпрестаннымъ чтеніемъ гнусныхъ рыцарскихъ книгъ. Я понялъ теперь ихъ нелѣпость и обманчивые соблазны. Мнѣ жаль только, что я такъ поздно опомнился, что у меня уже не остается времени исправить зло, принявшись за чтеніе другихъ книгъ, которыя просвѣтили бы мою душу. Я чувствую себя, о, племянница моя, въ когтяхъ смерти и хотѣлъ бы умереть такъ, чтобъ всѣ видѣли, что моя жизнь была вовсе не такъ дурна, чтобъ за мной осталась слава безумца. Правда, я былъ безумцемъ, но не хотѣлъ бы своею смертью дать доказательства этой истины. Позови, дорогая моя, всѣхъ моихъ добрыхъ друзей -- священника, баккалавра Самсона Карраско и цирюльника дядю Николая: я хочу исповѣдаться и составитъ завѣщаніе." Племянницѣ не пришлось трудиться исполнить его просьбу, потому что всѣ они въ эту минуту явились сами. Увидавъ ихъ, Донъ-Кихотъ продолжалъ; "Поздравьте меня, господа, съ тѣмъ, что я уже не Донъ-Кихотъ Ламанчскій, а Алонсо Кихано, котораго за простой и тихій нравъ прозвали добрымъ. Теперь я врагъ Амадиса Галльскаго и безчисленнаго множества людей его сорта; я возненавидѣлъ всѣ невѣжественныя исторіи о странствующихъ рыцаряхъ, я понялъ свою глупость и опасность, которой подвергло меня ихъ чтеніе; словомъ, я, милостію Бога, пріобрѣлъ, въ ущербъ себѣ, опытность и теперь презираю и гнушаюсь ими."

Слыша такія рѣчи, трое друзей вообразили, что его мозгъ пораженъ какимъ-нибудь новымъ безуміемъ. "Какъ, господинъ Донъ-Кихотъ! -- вскричалъ Самсонъ.-- Теперь, когда мы изъ вѣрнаго источника узнали, что госпожа Дульцинея освободилась отъ чаръ, вы затянули такую пѣсню! И когда мы уже готовы стать пастухами, чтобы въ пѣніи по княжески проводить время, вы вдругъ вздували сдѣлаться отшельникомъ! -- Полноте, ради Бога; придите въ себя и бросьте эти нелѣпости. Занимавшія меня до сихъ поръ нелѣпости были, къ сожалѣнію, черезчуръ реальны для моего предубѣжденнаго ума,-- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.-- Дай Богъ, чтобъ моя смерть обратила ихъ въ мою пользу! Я прекрасно чувствую, господа, что гигантскими шагами приближаюсь къ предѣльному моему часу. Теперь уже не время шутить. Пошлите за священникомъ, чтобъ онъ исповѣдалъ меня, и за нотаріусомъ, чтобъ составить мое завѣщаніе. Въ такой крайности человѣку не подобаетъ играть своей душой. Поэтому прощу васъ, пока господинъ священникъ будетъ меня исповѣдовать, привести сюда нотаріуса."

Всѣ переглянулись, пораженные словами Донъ-Кихота, но какъ имъ это ни казалось странно, они повѣрили ему. Главное, что убѣждало ихъ, что больной умираетъ, была легкость, съ которой онъ пришелъ отъ безумія къ разсудительности. И дѣйствительно, въ сказанному имъ онъ прибавилъ еще многое другое, до того краснорѣчивое, умное и согласное съ христіанскимъ ученіемъ, что послѣднія сомнѣнія ихъ разсѣялись, и они повѣрили, что къ нему вернулся разсудокъ. Священникъ удалялъ всѣхъ и остался одинъ съ Донъ-Кихотомъ, котораго исповѣдалъ. Тѣмъ временемъ баккалавръ сходилъ за нотаріусомъ и привелъ его вмѣстѣ съ Санчо Панса. Бѣдняга Санчо, узнавшій отъ баккалавра, въ какомъ печальномъ состояніи находится его господинъ, принялся при видѣ заплаканныхъ глазъ племянницы и экономки, рыдать и проливать слезы. Исповѣдавъ больного, священникъ вышелъ и оказалъ: дѣйствительно, Алонсо Кихано Добрыя выздоровѣлъ отъ своего безумія, и мы можемъ войти, чтобъ выслушать его завѣщаніе". Эти слова вызвали новые потоки изъ распухшихъ глазъ экономки, племянницы и добраго оруженосца Санчо Панса, такъ что изъ подъ вѣкъ ихъ такъ и потекли слезы, а изъ груди посыпались тысячи вздоховъ, потому что, какъ уже было говорено ранѣе, былъ ли Донъ-Кихотъ просто Алонсо Кихано Добрымъ или Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, характеръ его всегда былъ такъ кротокъ, а обхожденіе такъ привѣтливо, что его любили не только домашніе, но и всѣ знавшіе его.

Вмѣстѣ съ другими вошелъ и нотаріусъ, который написалъ заглавіе завѣщанія. Затѣмъ, Донъ-Кихотъ, кончивъ духовныя свои дѣла со всѣми необходимыми въ такихъ случаяхъ христіанскими обрядностями, приступилъ къ завѣщанію и сталъ диктовать: "Я желаю, чтобы съ Санчо Панса, котораго я въ своемъ безуміи сдѣлалъ своимъ оруженосцемъ и съ которымъ имѣлъ нѣкоторые приходо-расходные счеты, не требовали ничего изъ той суммы денегъ, которая находилась у него на храненіи, и чтобъ съ него не спрашивали никакого отчета объ этихъ деньгахъ. Если останется что-нибудь послѣ того, какъ ему будетъ уплачено, что я ему долженъ, то пусть остатокъ, который долженъ быть невеликъ, принадлежитъ ему и пусть онъ принесетъ ему большую пользу. Если бы я, какъ въ безуміи своемъ добылъ ему губернаторство надъ островомъ, могъ теперь, когда я сталъ человѣкомъ здоровымъ, подарить ему царство, я бы ему подарилъ его, ибо наивность его характера и преданность его заслуживаютъ такой награды." И, обратившись къ Санчо, онъ прибавилъ: "Прости меня, другъ мой, что и подалъ тебѣ поводъ казаться такимъ же сумасшедшимъ, какъ я, заставивъ тебя впасть въ то же заблужденіе, въ какомъ былъ я самъ, повѣривъ, будто на свѣтѣ были и есть странствующіе рыцари. -- Увы, увы! -- отвѣтилъ Санчо рыдая.-- Не умирайте, мой добрый господинъ, а послушайтесь моего совѣта и живите еще многіе годы, потому человѣкъ не можетъ на этомъ свѣтѣ сдѣлать худшаго безумства, какъ умереть ни съ того, ни съ сего, убитый не кѣмъ-нибудь и не какими нибудь ударами, а только горемъ. Полноте, не лѣнитесь, вставайте съ постели и пойдемте въ поле, одѣтые пастухами, какъ мы условились: можетъ быть, мы найдемъ за какимъ-нибудь кустомъ госпожу Дульцинею, освобожденную вамъ на радость отъ чаръ. Если ваша милость умираете отъ горя, что васъ побѣдили, такъ свалите всю вину на меня и говорите, что вы упали оттого, что я плохо осѣдлалъ Россинанта. Притомъ же ваша милость вѣдь читали въ своихъ книгахъ, что это самая обыкновенная вещь, что рыцари валятъ другъ друга, и что тотъ, кто побѣжденъ сегодня, можетъ самъ побѣдить завтра. -- Совершенно вѣрно,-- замѣтилъ Самсонъ: -- добрый Санчо Панса отлично понимаетъ эти исторіи. -- Господа,-- возразилъ Донъ-Кихотъ,-- оставьте это: въ прошлогоднихъ гнѣздахъ не бываетъ птицъ. Я былъ сумасшедшій и сталъ здравъ; я былъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ и сталъ теперь Алонсо Кихано Добрымъ. Пусть мое раскаяніе и моя искренность возвратитъ мнѣ прежнее уваженіе вашихъ милостей ко мнѣ и пусть господинъ нотаріусъ продолжаетъ... И такъ, я завѣщаю все мое движимое и недвижимое имущество племянницѣ моей, здѣсь присутствующей Антоніи Кихана, по вычетѣ изъ него всѣхъ суммъ, необходимыхъ для исполненія всѣхъ моихъ распоряженій, и первое, чего я требую, это уплаты жалованья моей экономкѣ за все время, которое она у меня прослужила, и сверхъ того, выдачи ея двадцати дукатовъ на экипировку. Душеприказчиками и исполнителями моего завѣщанія назначаю господина священника и господина баккалавра Самсона Карраско, здѣсь присутствующихъ. Далѣе завѣщаю, если моя племянница Антонія Кихана захочетъ выйти замужъ, чтобъ она вышла за человѣка, о которомъ будетъ дознано предварительно судебнымъ порядкомъ, что онъ не знаетъ даже, что такое рыцарскія книги. Если же будетъ дознано, что онъ ихъ знаетъ, а племянница моя все-таки захочетъ за него выйти, то я лишаю ее всего, что завѣщаю ее, и мои душеприказчики будутъ имѣть право употребить всѣ на богоугодныя дѣла по своему усмотрѣнію... Далѣе, умоляю этихъ господъ, моихъ душеприказчиковъ {По-испански albaceas.}, если имъ удастся какимъ-нибудь способомъ познакомиться съ авторомъ, написавшимъ, какъ говорятъ, исторію подъ заглавіемъ Вторая часть похожденій Донъ-Кихота Ламанчскаго, попросить его отъ моего имени какъ можно настоятельнѣе, чтобъ онъ простилъ меня, что я невольно подалъ ему поводъ написать такъ много такихъ ужасныхъ глупостей, потому что я покидаю этотъ свѣтъ съ угрызеніемъ совѣсти, что далъ ему такой поводъ."

Послѣ этихъ словъ Донъ-Кихотъ подписалъ и запечаталъ завѣщаніе и, утомленный, въ обморокѣ растянулся на постели. Всѣ присутствовавшіе, испугавшись, бросились къ нему на помощь, но и во всѣ три дня, которые онъ еще прожилъ послѣ составленія завѣщанія. Онъ каждый часъ лишался чувствъ. Весь домъ былъ перевернутъ вверхъ дномъ, но несмотря на то, племянница ѣла съ аппетитомъ, экономка угощала, а Санчо былъ веселъ, какъ всегда, потому что всякое наслѣдство имѣетъ свойство изглаживать и смягчать въ сердцахъ наслѣдниковъ чувство горести, причиняемое потерей умершаго.

Наконецъ, наступилъ послѣдній часъ Донъ-Кихота. Онъ все время не переставалъ въ самыхъ энергическихъ выраженіяхъ проклинать рыцарскія книги и передъ смертью причастился, какъ подобаетъ христіанину. Присутствовавшій при этомъ нотаріусъ утверждалъ, что ни въ одной изъ рыцарскихъ книгъ не встрѣчалъ странствующаго рыцаря, который умеръ бы въ своей постели такъ спокойно и такъ по христіански, какъ Донъ-Кихотъ. Этотъ послѣдній отдалъ Богу душу, т. е. умеръ, окруженный горюющими и плачущими друзьями. Видя, что онъ скончался, священникъ попросилъ нотаріуса выдать свидѣтельство, что Алонсо Кихано Добрый, всѣми называемый Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, перешелъ изъ этого міра въ другой и умеръ естественной смертью. При этомъ священникъ сказалъ, что проситъ этого свидѣтельства для того, чтобъ отнять у всѣхъ писателей, исключая Сида Гамеда Бенъ-Энгели, всякую возможность ложно воскрешать его и сочинять о его похожденіяхъ безконечныя исторіи.!

Такимъ былъ конецъ доблестнаго гидальго Ламанчскаго, родины котораго Сидъ Гамедъ не хотѣлъ точно указать, для того чтобы всѣ города и мѣстечки Ламанчи оспаривали другъ у друга честь быть его родиной и считать его въ числѣ своихъ дѣтей, подобно тому какъ было съ семью городами Греціи относительно Гомера {И какъ было съ восемью городами Испаніи относительно Сервантеса.}. Тутъ еще не было упомянуто о слезахъ Санчо, племянницы и экономки, а также о новыхъ эпитафіяхъ, написанныхъ на памятникѣ Донъ-Кихота. Вотъ эпитафія, сочиненная Самсономъ Карраско:

"Здѣсь отважнаго могила

Съ твердой волей и рукою,

Предъ которымъ смерти сила,

Какъ доносится модною,

Власть свою остановила.

"Съ міромъ онъ всѣ жизнь сражался

И за пугало считался.

Небеса ему судили,

Дни кого безумствомъ были,

Чтобъ разумнымъ онъ скончался."

Здѣсь хитроумный Сидъ Гамедъ обращается въ своему перу и говорить: Ды будешь висѣть на этомъ крючкѣ и на этой латунной проволокѣ, о, мое перышко, очиненное хорошо или дурно; не знаю. Ты проживешь такъ долгіе годы, если мнимые и злонамѣренные историки не снимутъ тебя, чтобъ осквернить тебя. Но прежде чѣмъ онъ къ тебѣ приблизится, ты можешь ихъ предупредить я сказать ни какъ можно краспорѣчивѣе:

"Назадъ, мошенники, назадъ!

Не тронетъ пусть меня никто:

Судьбы велѣньемъ суждено

Лишь мнѣ свершить дѣянье то."

"Да, для меня одного родился Донъ-Кихотъ, и я родился для него. Онъ умѣлъ дѣйствовать, а я писать. Только мы съ нимъ составляли одно, вопреки пресловутому тордезильясскому повѣствователю, который осмѣлился или осмѣлится описывать страусовымъ перомъ, грубымъ и плохо очиненнымъ, похожденія моего доблестнаго рыцаря. Это бремя ему совсѣмъ не по плечу, этотъ предметъ не по его холодному уму, и если ты съ нимъ повстрѣчаешься, увѣщевай его оставить и покоѣ въ могилѣ усталыя и уже подгнившія кости Донъ-Кихота, и въ особенности не водить его, наперекоръ законамъ смерти, въ Старую Кастилію {Псевдонимъ Авальянеда заканчиваетъ вторую часть, своей книги тѣмъ, что помѣщаетъ Донъ-Кихота въ домъ умалишенныхъ (cota del Nuncio) въ Толедо. Но онъ прибавляетъ, что по преданію извѣстно, что рыцарь вышелъ изъ больницы и, проѣхавъ черезъ Мадридъ, чтобы повидаться съ Санчо, отправился въ Старую Кастилію, гдѣ съ нимъ случились удивительныя приключенія. На эту-то угрозу третьей частью и намекаетъ Сервантесъ.}, заставивъ его выйти изъ могилы, въ которой онъ дѣйствительно покоится, вытянувшись во весь ростъ и не будучи въ состояніи снова выйти изъ нея и совершитъ третій походъ. Чтобъ осмѣять всѣ походы, совершенные столькими странствующими рыцарями, достаточно и двухъ совершенныхъ имъ, на радость и удовольствіе людямъ, познакомившимся съ ними, какъ въ этомъ государствѣ, такъ и въ иностранныхъ государствахъ. Поступая такъ, ты исполнишь свой христіанскій долгъ; ты дашь добрый совѣтъ человѣку, желающему тебѣ зла, а я буду радоваться и гордиться, что первый собралъ со своихъ сочиненій плоды, которыхъ онъ ожидалъ, ибо у меня не было иного желанія, какъ предать на посмѣяніе людямъ лживыя и нелѣпыя рыцарскія исторіи, которыя, пораженныя на смерть исторіей моего настоящаго Донъ-Кихота, стали уже прихрамывать и скоро навѣрное совсѣмъ упадутъ.-- Vale."

Конецъ.

Оставить комментарий Сервантес Мигель Де (перевод: С. М.) (yes@lib.ru) Год: 1616 Обновлено: 31/07/2018. 1304k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Проза Иллюстрации/приложения: 38 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод С. М. (1895).

Сервантес Мигель Де Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

Мигеля Сервантеса.

Томъ II

ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

КЪ ЧИТАТЕЛЮ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

О томъ, какъ священникъ и цирюльникъ бесѣдовали съ Донъ-Кихотомъ о его болѣзни.

Повѣствующая о замѣчательномъ спорѣ Санчо Панса съ племянницею и экономкою и о другихъ забавныхъ происшествіяхъ.

О смѣшномъ разговорѣ, происшедшемъ между Донъ-Кихотомъ, Санчо Панса и баккалавромъ Самсономъ Карраско.

О глубокомысленномъ и забавномъ разговорѣ Санчо Панса съ его женою Терезою Панса и другихъ достойныхъ упоминанія событіяхъ.

Повѣствующая о томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ, его племянницей и экономкой,-- одна изъ важнѣйшихъ главъ во всей этой исторіи.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ и его оруженосцемъ, вмѣстѣ съ другими въ высшей степени замѣчательными событіями.

Въ которой разсказывается, что случилось съ Донъ-Кихотомъ, когда онъ отправился посѣтить свою даму Дульцинею Тобозскую.

Въ которой разсказано то, что въ ней окажется.

О странномъ приключеніи, случившимся съ доблестнымъ Донъ-Кихотомъ при встрѣчѣ съ телѣгой или телѣжкой Кортесовъ Смерти.

О странномъ приключеніи, случившемся съ славнымъ Донъ-Кихотомъ и храбрымъ рыцаремъ Зеркалъ.

Въ которой продолжается приключеніе съ неизвѣстнымъ рыцаремъ и излагается пикантный, пріятный и новый діалогъ между обоими оруженосцами.

Въ которой продолжается приключеніе съ рыцаремъ Дѣса.

Въ которой разсказано и объяснено, кто такіе были рыцарь и его оруженосецъ.

О томъ, что произошло между Донъ-Кихотомъ и скромнымъ дворяниномъ изъ Ламанчи.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ въ замкѣ или домѣ рыцаря Зеленаго Габана, и о другихъ удивительныхъ вещахъ.

Гдѣ разсказывается приключеніе съ влюбленнымъ пастухомъ, вмѣстѣ съ другими поистинѣ прекрасными событіями.

Въ которой разсказывается о свадьбѣ богача Камачо и приключеніи бѣдняка Базиліо.

Гдѣ продолжается свадебный пиръ Камачо, вмѣстѣ съ другими занимательными событіями.

Въ которой разсказываются тысячи бездѣлицъ, столь же нелѣпыхъ, сколько необходимыхъ для уразуменія сей великой исторіи.

Въ которой разсказывается приключеніе съ ревомъ и хорошенькая исторія о маріонеточномъ актерѣ, а также о замѣчательныхъ гаданіяхъ ворожея-обезьяны.

Въ которой продолжается хорошенькое приключеніе съ маріонеточнымъ актеромъ вмѣстѣ съ другими поистинѣ очень хорошими похожденіями.

О томъ, что разсказываетъ Бенъ-Энгели и что будетъ знать всякій, кто будетъ читать со вниманіемъ.

О необыкновенномъ приключеніи съ очарованной лодкой.

Что произошло у Донъ-Кихота съ прекрасной охотницей.

Которая трактуетъ о множествѣ важныхъ вещей.

Объ отвѣтѣ Донъ-Кихота своему критику и о другихъ важныхъ и интересныхъ событіяхъ.

O смачномъ разговорѣ, происшедшемъ между герцогиней, ея служанками и Санчо Панса, достойномъ прочтенія и вниманія.

Гдѣ разсказано объ открытіи способа, какъ снять очарованіе съ несравненной Дульцинеи, что составляетъ одни изъ самыхъ удивительныхъ событіе въ этой книгѣ.

Въ которой продолжается пресловутое приключеніе съ дуэньей Долоридой.

Въ которой дается отчетъ объ отчетѣ, данномъ дуэньей Долоридой объ ея печальной судьбѣ.

Въ которой Трифальди продолжаетъ свою удивительную и достопамятную исторію.

О дѣлахъ, касающихся этой достопамятной исторіи.

О прибытіи Клавиленьо, съ окончаніемъ этого длиннаго и растянутаго приключенія.

О совѣтахъ, которые надавалъ Донъ-Кихотъ Санчо Панса, передъ тѣмъ какъ послѣдній отправился управлять своимъ островомъ, и о многихъ другихъ хорошихъ вещахъ.

О другихъ совѣтахъ, данныхъ Донъ-Кихотомъ Санчо Панса.

Какъ Санчо Панса былъ отвезенъ въ свое губернаторство, и о странномъ приключеніи, случившемся съ Донъ-Кихотомъ въ замкѣ.

Какъ великій Санчо Панса вступилъ во владѣніе своимъ островомъ и какимъ образомъ началъ онъ губернаторствовать.

Объ ужасной музыкѣ изъ колокольчиковъ и мяуканья, устроенной Донъ-Кихоту въ его любовной исторій съ влюбленной Альтисидорой.

Гдѣ продолжается разсказъ о томъ, какъ ведъ себя Санчо въ своемъ губернаторствѣ.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ и доньей Родригесъ, дуэньей герцогини, а равно и о другихъ событіяхъ, достойныхъ описанія и вѣчной памяти.

Что случилось съ Санчо Панса при обходѣ имъ острова.

Объ успѣхахъ губернаторства Санчо Панса и о всякихъ другихъ событіяхъ.

Въ которой разсказывается приключеніе второй дуэньи Долориды или Скорбящей, настоящее имя которой донья Родригесъ.

Объ ужасномъ концѣ и непріятномъ заключеніи губернаторства Санчо Панса.

Трактующая о дѣлахъ, касающихся этой исторіи, а не о чемъ-либо иномъ.

О неслыханной и чудовищной битвѣ, данной Донъ-Кихотомъ лакею Тозидосу въ защиту дочери госпожи Родригесъ.

Разсказывающая о томъ, какъ Донъ-Кихотъ простился съ герцогомъ и что у него произошло съ дерзкой и скромной Альтисидорой, камеристкой герцогини.

Какъ на Донъ-Кихота посыпалось столько приключеній, что они слѣдовали одно за другимъ безъ передышки.

Въ которой разсказывается необычайное событіе, могущее сойти за приключеніе, которое случилось съ Донъ-Кихотомъ.

Что случилось съ Донъ-Кихотомъ на дорогѣ въ Барцелону.

О томъ, что случилось съ Донъ-Кихотомъ при въѣздѣ въ Барцелону, и о другихъ вещахъ, въ которыхъ больше правды, чѣмъ здраваго смысла.

Въ которой говорится о приключеніи съ заколдованной головой и о другихъ пустякахъ, которыхъ нельзя не разсказать.

О плохомъ результатѣ посѣщенія галеръ для Санчо и о новомъ приключеніи съ прекрасной Мориской.

Въ которой разсказывается о приключеніи, причинившемъ Донъ-Кихоту больше горя, чѣмъ всѣ случившееся съ нимъ въ то-же время.

Гдѣ разсказывается, кто такой рыцарь Бѣлой Луны, и гдѣ разсказывается объ освобожденіи Донъ-Григоріо, равно какъ о другихъ событіяхъ.

Трактующая о томъ, что увидитъ всякій, кто ее прочитаетъ, и услышитъ всякій, кто услышитъ ея чтеніе.

О рѣшеніи Донъ-Кихота сдѣлаться пастухомъ и вести сельскую жизнь, пока не пройдетъ годъ его искуса, и о другихъ интересныхъ и поистинѣ забавныхъ происшествіяхъ.

О смѣшномъ приключеніи, случившемся съ Донъ-Кихотомъ.

О самомъ странномъ и самомъ новомъ приключеніи, какое только случалось съ Донъ-Кихотомъ въ теченіе этой великой исторіи.

Которая слѣдуетъ за шестьдесятъ девятой и очень важна для уразумѣнія этой исторіи.

Что случилось съ Донъ-Кихотомъ и его оруженосцемъ Санчо при ихъ возвращеніи въ свою деревню.

Какъ Донъ-Кихотъ и Санчо прибыли въ свою деревню.

Какъ Донъ-Кихотъ захворалъ, о составленномъ имъ завѣщаніи и о его смерти.

Сервантес Мигель Де
Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая