Сетон-Томпсон Эрнест
Жизнь серого медведя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Н. Шишкова.
    Текст издания: журнал "Юный Читатель", No 22, 1901.

0x01 graphic

ЖИЗНЬ СѢРАГО МЕДВѢДЯ.

ЭРНЕСТА СЕТОНЪ-ТОМСОНА.

Съ рисунками автора.

Часть I. Дѣтство Уаба.

   Уабъ родился лѣтъ двадцать тому назадъ, въ самой дикой окраинѣ дикаго Запада, въ вершинѣ Сосноваго ущелья, надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ теперь хуторъ Паллетъ.
   Мать его была простая медвѣдица-Серебрянка, которая любила тихую, уединенную жизнь, какъ всѣ медвѣди; дѣлала свое дѣло, заботилась о своихъ медвѣжатахъ и у сосѣдей просила только одного: чтобы ее оставляли въ покоѣ.
   Было уже совсѣмъ лѣто, когда она въ первый разъ спустилась со своей семейкой изъ Сосноваго ущелья къ берегамъ Гремячаго ключа, чтобы показать медвѣжатамъ: что такое земляника а гдѣ ее искать. Заботливая медвѣдица опрокидывала каждый плоскій камень или старый пень, попадавшійся имъ по пути и не успѣвала она своротить его съ мѣста, какъ всѣ медвѣжата бросались подъ него, какъ поросята, и жадно подлизывали съ сырой земли личинокъ и муравьевъ. Имъ никогда не приходило въ голову, что камень можетъ когда нибудь оказаться слишкомъ тяжелымъ и что мать можетъ уронить его на нихъ. Да этого никто не могъ бы вообразить, кто увидалъ бы, какая мощная лапа и плечо ворочались подъ сѣрой шубой Серебрянки. Мѣдвѣжата не напрасно вѣрили въ ея силу,-- такая лапа не могла ослабнуть. И они кувыркались и толкали другъ друга, торопясь первыми пробраться подъ каждый пень; слушая ихъ пискъ, ворчанье и визгъ можно было подумать, что тутъ вмѣстѣ возятся щенки, поросята и котята.
   Они уже давно были знакомы съ обыкновенными мелкими муравьями скалистыхъ горныхъ вершинъ, а теперь имъ пришлось впервые полакомиться крупными, сочными лѣсными муравьями -- и ужъ какъ они набросились на нихъ!
   Но скоро они замѣтили, что не одни муравьи попадали имъ въ ротъ, а что на языкѣ часто оказывалось больше песку и колючихъ иголъ горнаго кактуса, чѣмъ муравьевъ. Тогда матка сшибла верхушку муравейника и на минутку положила свою широкую лапу на кучу, и когда лапу облѣпили разсерженные муравьи -- она однимъ мазкомъ языка отправила ихъ въ ротъ,-- цѣлый глотокъ вкусныхъ мурашей и ни одной колючки, ни одной соринки песку! Щенки скоро выучились. Каждый совалъ въ муравейникъ обѣ свои бурыя лапки и облизывалъ поочередно то правую, то лѣвую,-- а иногда давалъ подзатыльника которому нибудь изъ братишекъ за то, что тотъ лизнулъ не свою лапу. Такъ они и сидѣли кружкомъ около муравейника, пока не вычищали его до конца.
   Но муравьи -- кислая пища, и медвѣжата скоро захотѣли пить. Тогда старуха повела ихъ внизъ, къ ручью. Напившись досыта и выкупавъ лапы въ студеной водѣ, они всѣ пошли вдоль берега, любуясь быстрыми струйками воды. Скоро зоркій глазъ старой медвѣдицы замѣтилъ плотную стайку вьюновъ, притаившуюся на днѣ омута. Воды въ ручьѣ было мало и между омутами вездѣ были мелкія каменистыя отмели. Медвѣдица спустилась тихонько къ нижнему краю омута и лапой стала взрывать дно, пока, цѣлое, облако грязи не замутило чистую воду ручья и не покрыло темной пеленой ближайшую отмель. Тогда она пробѣжала по берегу вверхъ и съ сильнымъ шумомъ и плескомъ бултыхнулась въ верхнюю часть омута, куда собралась тѣмъ временемъ вся рыба. Напуганная шумомъ, вся рыба бросилась въ мутную воду, и такъ какъ въ сотнѣ рыбъ всегда найдется не мало глупыхъ, то эти и бросились внизъ по теченію -- и въ одну минуту съ десятокъ ослѣпленныхъ вьюновъ бился и трепеталъ въ камняхъ отмели. Медвѣдица живо выбросила ихъ на берегъ и медвѣжата кучей накинулись на этихъ смѣшныхъ, коротенькихъ змѣекъ, не умѣвшихъ ползать, и ѣли, ѣли ихъ, пока, наконецъ, пушистые животики не надулись, какъ пузыри.
   Они такъ наѣлись, и солнце такъ пекло, что всѣмъ захотѣлось спать. Тогда матка отвела ихъ въ тѣнистый и тихій уголокъ и едва успѣла сама улечься, какъ всѣ медвѣжата, несмотря на жару, прижались плотно къ ней и заснули, свернувъ калачикомъ свои маленькія бурыя лапки и зарывшись носами въ мягкій мѣхъ,-- точно въ самый морозный день.
   Часа черезъ два медвѣжата проснулись и стали зѣвать и потягиваться,-- кромѣ Пушинки, которая подняла на минутку свою острую мордочку и снова глубоко забилась въ огромныя лапы матери. Уабъ, самый крупный изъ медвѣжатъ, опрокинулся на спину и сталъ теребить торчавшій изъ земли корень; грызъ его, ворчалъ и хлопалъ по нему сердито лапой, если онъ неудобно отгибался. Скоро шалунъ Катокъ уцѣпилъ за ухо Шершавку и получилъ за это полновѣсную пощечину. Драчуны начали бороться, и сцѣпившись въ плотный сѣровато-желтый клубокъ, покатились по скользкой травѣ по краю крутаго ската. Не успѣли они опомниться, какъ очутились уже внизу, около ручья -- и тотчасъ послышались отчаянные вопли маленькихъ шалуновъ. Но голоса ихъ звучали такимъ непритворнымъ ужасомъ, что имъ очевидно грозила какая то большая бѣда.
   Старая медвѣдица сразу превратилась изъ нѣжной матери въ свирѣпаго до бѣшенства звѣря и однимъ прыжкомъ очутилась около дѣтенышей, какъ разъ въ то время, когда огромный быкъ собирался поднять ихъ на рога, вѣроятно, принявъ дрожавшій отъ страха мохнатый клубокъ за желтую собаченку. Еще минута -- и все было бы кончено, такъ какъ бѣдный Катокъ не могъ удержаться на крутомъ берегу,-- но раздался топотъ тяжелыхъ лапъ и съ ревомъ, испугавшимъ даже огромнаго быка,-- старая медвѣдица кинулась на встрѣчу врагу. Но чего ему было бояться? Ему, вожаку всего стада, царю этихъ горныхъ пастбищъ, котораго даже, люди боялись! Онъ проревѣлъ свой боевой вызовъ, опустилъ могучую голову и бросился впередъ, чтобы острыми рогами пришить старую медвѣдицу къ обрыву скалы. Но не успѣлъ онъ и тронуть ее, какъ страшный ударъ по головѣ его ошеломилъ, и медвѣдица уже сидѣла на его плечахъ, срывая клочья мяса съ его реберъ каждымъ ударомъ своихъ страшныхъ лапъ.
   Быкъ заревѣлъ отъ бѣшенства, заметался, вскочилъ на дыбы, поднимая съ собой громадную медвѣдицу, и грузно повалился на краю обрыва, такъ что медвѣдица едва успѣла спрыгнуть съ него, какъ онъ грохнулся въ ручей.-- Счастье его, что медвѣдица отказалась преслѣдовать его дальше; онъ выбрался на другой берегъ и, ревя отъ злобы и боли, медленно побрелъ къ своему стаду.
   

II.

   Старый полковникъ Пикеттъ, хозяинъ огромныхъ гуртовъ скота въ этомъ краѣ, объѣзжалъ верхомъ свои горныя пастбища.
   Онъ былъ видимо очень доволенъ. Послѣ долгихъ хлопотъ, пришло, наконецъ, письмо изъ Вашигтона, съ согласіемъ правительства на открытіе почтовой станціи въ его имѣніи и запросомъ: какое названіе онъ желалъ бы дать новой станціи?
   Прежде, чѣмъ засѣсть за отвѣтъ, полковникъ рѣшился провѣдать свои стада, которыхъ не видалъ уже больше мѣсяца, снялъ со стѣны новый штуцеръ-магазинку и поѣхалъ въ горы къ Гремячему ключу.
   Проѣзжая около Грозной горы, онъ услыхалъ вдали глухой ревъ, но не обратилъ на это особеннаго вниманія и продолжалъ свой путь. Обогнувѣ выступъ горы, онъ увидалъ на полянѣ внизу цѣлое стадо своихъ быковъ, которые толпились на одномъ мѣстѣ, ревѣли и взбивали копытами цѣлые столбы пыли, какъ они это всегда дѣлаютъ, почуявъ кровь кого либо изъ своихъ. Полковникъ скоро замѣтилъ, что самый большой быкъ, вожакъ всего стада, былъ покрытъ кровью. Спина и бока его были разорваны точно когтями горнаго льва, а голова разбита точно послѣ боя съ другимъ быкомъ.
   "Сѣрый медвѣдь"! проворчалъ старикъ, хорошо знавшій горы. Онъ скоро разглядѣлъ слѣдъ раненаго быка въ высокой травѣ и поѣхалъ къ ближайшему холму, чтобы осмотрѣть окрестности. Слѣдъ повелъ его черезъ каменистый бродъ Гремячаго ручья у входа въ Сосновое ущелье.-- Конь его бодро перешелъ черезъ холодныя струи ручья и сталъ взбираться на кручу противуположнаго берега, слегка подбрасывая своего сѣдока. Не успѣлъ всадникъ перебраться на тотъ берегъ, какъ схватился за ружье: прямо передъ собой онъ увидѣлъ пять сѣрыхъ медвѣдей, старую матку и четырехъ медвѣжатъ.
   "Бѣгите въ лѣсъ", буркнула старая медвѣдица, которая знала, что люди носятъ съ собой ружья. Она не за себя боялась, но ей страшно было подумать объ опасности, грозившей медвѣжатамъ. Скорой рысью повела она ихъ къ лѣсной чащѣ Сосноваго ущелья. Но тутъ началась ужасная стрѣльба.
   Бацъ!-- и старая Серебрянка почувствовала смертельную боль. Бацъ!-- и бѣдный Катокъ закричалъ отъ боли и свалился безъ движенія.
   Со страшнымъ ревомъ обернулась старая медвѣдица и съ бѣшеной злобой бросилась на врага. Бацъ!-- и она упала, смертельно пораженная пулей въ плечо. Не зная что дѣлать, перепуганные медвѣжата бросились къ упавшей матери.
   Бацъ! Бацъ!-- Шершавка и Пушинка свалились около матери въ предсмертныхъ судорогахъ, а Уабъ, обезумѣвъ отъ страха, бѣгалъ вокругъ убитыхъ и вдругъ, самъ не зная почему, бросился со всѣхъ ногъ въ лѣсную чащу и скрылся какъ разъ, когда послѣдній выстрѣлъ разбилъ ему заднюю лапу.
   Вотъ почему новую почтовую станцію назвали "Четыре Медвѣдя". Полковникъ былъ очень доволенъ своей охотой и любилъ разсказывать о ней.
   Но далеко, въ глуши лѣсовъ на Андерсоновомъ Пикѣ всю эту ночь ползалъ хромой сѣрый медвѣженокъ, оставляя за собой кровавый слѣдъ на каждомъ шагу и жалобно пищалъ. Онъ былъ голоденъ, продрогъ и страшно усталъ, а раненая нога такъ болѣла. Но мать не приходила на его зовъ, а самъ онъ не рѣшался вернуться туда, гдѣ онъ ее оставилъ, и все блуждалъ безцѣльно между высокими соснами.
   Вскорѣ онъ почуялъ запахъ какихъ то незнакомыхъ животныхъ и услыхалъ въ лѣсу тяжелые шаги. Не зная, куда дѣться, онъ влѣзъ на ближайшее дерево и притаился въ его вѣтвяхъ. На полянѣ показалось стадо большихъ тонконогихъ и длинношеихъ животныхъ {Лосей.}, и Уабъ вспомнилъ, что видѣлъ такихъ раньше. Но тогда онъ ихъ не боялся, такъ какъ былъ съ матерью, а теперь онъ сидѣлъ на деревѣ, боясь пошевельнуться, и смотрѣлъ, какъ они принялись щипать траву. Странно было только, что когда они подошли ближе къ его дереву и почуяли его запахъ, то громко фыркнули и убѣжали со всѣхъ ногъ.
   Уабъ оставался на деревѣ почти до утра, и такъ окоченѣлъ отъ холода, что едва могъ сползти. Взошедшее солнце скоро его, однако, обогрѣло, и онъ жадно началъ искать муравьевъ и ягодъ, такъ какъ сильно проголодался. Потомъ онъ снова спустился къ Гремячему ключу и опустилъ больную ногу въ холодную, какъ ледъ, воду. Ему хотѣлось уйти въ горы, но онъ чувствовалъ, что ему надо еще разъ пойти туда, гдѣ остались его мать и братья. Какъ только стало совсѣмъ тепло, онъ, прихрамывая, поплелся внизъ по ручью и дошелъ, наконецъ, до того мѣста, гдѣ мать наканунѣ ловила для нихъ рыбу. Жадно набросился онъ на валявшіеся еще въ травѣ головки и кусочки рыбы и съѣлъ все, что могъ найти.
   Временами вѣтеръ доносилъ до него какой то тяжелый, отвратительный запахъ, который его пугалъ; и когда онъ пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ вчера оставилъ мать,-- запахъ этотъ становился все сильнѣе и сильнѣе. Уабъ осторожно выглянулъ изъ кустовъ на полянку и увидѣлъ тамъ стаю мелкихъ степныхъ волковъ (койотовъ), которые что-то рвали.
   Онъ такъ и не разобралъ, надъ чѣмъ возились волки, но увидѣлъ, что матери его тутъ не было, а скверный запахъ, который его страшилъ и мутилъ, такъ усилился, что Уабъ не вытерпѣлъ: повернулся и снова ушелъ въ дебри Сосноваго ущелья и уже никогда больше не ходилъ искать свою пропавшую семью. Ему по прежнему ужасно нужно было свою мать, -- но что то сказало ему, что онъ ее больше не увидитъ.
   Когда снова наступила холодная ночь, ему еще тоскливѣе стало безъ матери, и онъ тихо пищалъ и жаловался, этотъ несчастный, маленькій одинокій сирота-медвѣженокъ, ползая по утесамъ и лѣсамъ дикихъ горъ. У него дома не было и некуда было итти, -- а нога его такъ болѣла, онъ былъ такъ одинокъ и слабъ. Въ эту ночь онъ нашелъ въ лѣсу валежину съ большимъ дупломъ, влѣзъ въ него и, желая хотя бы во снѣ почувствовать себя снова въ теплыхъ лапахъ матери, тихо всхлипывая, заснулъ.
   

III.

   Уабъ никогда не былъ особенно веселымъ медвѣженкомъ, и всѣ несчастія, испытанныя имъ такъ рано въ жизни, сдѣлали его еще болѣе угрюмымъ.
   Казалось, всѣ были противъ него. Онъ обыкновенно жилъ въ самой глуши Сосноваго ущелья, питаясь днемъ и прячась на ночь въ дупло свалившагося стараго дерева. Но какъ то вечеромъ, отправляясь спать, онъ нашелъ свое дупло занятымъ: тамъ сидѣлъ дикообразъ съ него ростомъ, покрытый иглами, какъ ежъ. Уабъ ничего не могъ съ нимъ подѣлать, и ему пришлось бросить привычное логово и искать другое убѣжище.
   Разъ онъ спустился къ берегамъ Гремячаго, чтобы поискать вкусныхъ кореньевъ, которые мать его научила рыть. Но не успѣлъ онъ и приступить къ дѣлу, какъ изъ норы бросился на него какой то сѣрый звѣрь, злобно ворча и шипя. Уабъ не зналъ, что это барсукъ, но видѣлъ, что это злое животное больше его ростомъ, и такъ какъ самъ онъ былъ еще слабъ и боленъ, то прихрамывая убѣжалъ и остановился только, когда ушелъ за версту отъ ручья. Но и тамъ его увидѣлъ степной волкъ и погнался за нимъ, призывая на потѣху и другаго товарища. Уабъ взобрался на ближайшее дерево, а койоты, попрыгавъ около дерева, разобрали, наконецъ, что имѣютъ дѣло съ сѣрымъ медвѣженкомъ; а такъ какъ они знали, что медвѣженокъ на деревѣ обыкновенно означаетъ медвѣдицу по близости, то рѣшили, что лучше оставить Уаба въ покоѣ.
   Тогда Уабъ слѣзъ съ дерева и вернулся въ Сосновое ущелье.
   По берегамъ Гремячаго пища была вкуснѣе и обильнѣе, но съ тѣхъ поръ какъ онъ осиротѣлъ, всѣ тамъ казались ему врагами, а въ Сосновомъ онъ почти никого не встрѣчалъ, и тамъ было столько деревьевъ, что отъ случайнаго непріятеля всегда можно было укрыться.
   Перешибленная пулей лапа долго болѣла; въ сущности, она никогда совсѣмъ не поправилась. Рана затянулась и острой боли уже не было, но осталась какая то онѣмѣлость, отъ которой онъ всегда прихрамывалъ, и подошва сдѣлалась совсѣмъ другой, чѣмъ на остальныхъ лапахъ. Это ему особенно мѣшало, когда надо было лѣзть на дерево или скоро бѣжать отъ непріятеля. Странное дѣло: враги попадались ему постоянно, а друзей онъ никогда не встрѣчалъ на своемъ пути. Со смертью матери онъ потерялъ не только лучшаго, но и единственнаго своего друга, который научилъ бы его многому, что онъ долженъ былъ теперь узнавать горькимъ опытомъ. Благодаря своему одиночеству, ему пришлось испытать въ дѣтствѣ столько опасностей, пережить столько бѣдъ, что не будь онъ такимъ неисключительно крѣпкимъ и здоровымъ медвѣженкомъ, онъ ни за что не остался бы въ живыхъ.
   Кедры дали обильный урожай въ этомъ году, и вѣтеръ часто сшибалъ ихъ крупныя, вкусныя шишки. Легче стало жить Уабу; онъ сталъ хорошо рости и крѣпнуть, такъ что встрѣчавшіе его теперь лѣсные звѣри оставляли его въ покоѣ.
   Но разъ утромъ, когда онъ лакомился кедровыми шишками, онъ увидалъ большаго чернаго медвѣдя, спускавшагося съ горы прямо къ нему. "Въ лѣсу нѣтъ друзей", давно уже повторялъ себѣ Уабъ, и тотчасъ полѣзъ на ближайшее дерево. Сначала Черный медвѣдь, почуявъ запахъ Сѣраго медвѣдя, сильно струсилъ; но когда увидалъ, что имѣетъ дѣло только съ медвѣженкомъ, заревѣлъ и полѣзъ къ нему. Онъ лазилъ еще лучше Уаба, и чѣмъ выше взбирался бѣдный медвѣженокъ, тѣмъ выше лѣзъ и Черный медвѣдь, и когда Уабъ забрался на самую тонкую вершинку, какая только могла его выдержать, Черный медвѣдь сталъ трясти дерево съ такой силой, что Уабъ сорвался съ него и полетѣлъ на землю. Страшно разбитый и почти одурѣвшій отъ удара медвѣженокъ съ болѣзненнымъ стенаніемъ ушелъ въ чащу, и если Черный медвѣдь не преслѣдовалъ его и не задралъ на смерть, то только потому, что боялся наткнуться на медвѣдицу гдѣ-нибудь въ лѣсу.
   Такимъ образомъ Уабу пришлось уйти изъ кедровыхъ лѣсовъ съ ихъ вкусными шишками и спуститься далеко внизъ по теченію Гремячаго. По берегамъ ручья теперь уже не было прежней обильной пищи; ягоды уже высохли, муравьевъ было мало и рыба не попадалась. Измученный и больной Уабъ спускался все ниже и ниже, пока не дошелъ, наконецъ, до широкой долины Мететси. Изъ кустовъ съ лаемъ и визгомъ бросился за нимъ койотъ. Уабъ кинулся бѣжать,-- но силы скоро его оставили и койотъ его быстро нагналъ. Полный отчаянія, Уабъ обернулся и съ сердитымъ ревомъ полѣзъ на врага. Испуганный койотъ взвылъ отъ страха, поджалъ хвостъ и ускакалъ со всѣхъ ногъ. Тутъ-то Уабъ узналъ, что кто хочетъ мира, долженъ быть готовъ къ войнѣ.
   Но кормиться и здѣсь было нечѣмъ,-- все было выбито стадами скота, и Уабъ уже повернулъ къ кедровому лѣсу, показавшемуся вдали, въ ущельи Мететси,-- какъ вдругъ увидалъ человѣка. Въ ту же минуту раздался выстрѣлъ, и на медвѣженка посыпались срѣзанныя пулей вѣтки чилиги. Всѣ страшные запахи и ужасы припомнились Уабу, и онъ поскакалъ въ горы быстрѣе, чѣмъ когда-либо бѣгалъ...
   Скоро онъ забѣжалъ въ крутой отрогъ, который вывелъ его на вершину главнаго ущелья. Вблизи виднѣлась глубокая разсѣлина въ горѣ, куда онъ надѣялся скрыться,-- но на встрѣчу ему выбѣжала оттуда корова, грозно тряся головой и фыркая такъ сердито, что Уабъ бросился на длинный стволъ упавшей въ оврагъ сосны,:-- только чтобы не наткнуться на злобную фигуру горной рыси, которая оскалила зубы и выпустила ему на встрѣчу свои острые, какъ шило, когти.
   Не время было ссориться съ ней. Бѣдному Уабу казалось, что весь міръ полонъ врагами. Онъ повернулся и съ трудомъ вскарабкался по крутому склону оврага въ чащу кедровъ, окаймлявшую высокія терассы ущелья Мететси.
   Бѣлки видимо недовольны были его приходу и сердито затрещали. Онѣ боялись за свои склады кедровыхъ орѣховъ, зная, какъ падки до нихъ сѣрые медвѣди, и все время, пока Уабъ шелъ между кедрами, бѣлки перепрыгивали съ дерева на дерево за нимъ и какъ можно громче бранились и кричали, надѣясь своимъ шумомъ привлечь вниманіе какого-нибудь сильнаго звѣря, который могъ бы прогнать Уаба.
   По близости никого не было, но медвѣженокъ всего боялся и его сильно безпокоила трескотня бѣлокъ. Поэтому онъ шелъ, пока не вышелъ къ опушкѣ большихъ лѣсовъ, гдѣ хотя и нечѣмъ было питаться, за то не было и враговъ, и здѣсь, на границѣ страны Горныхъ Козловъ, онъ, наконецъ, рѣшился прилечь и отдохнуть.
   

IV.

   Уабъ никогда не отличался добродушіемъ, и безпрестанныя преслѣдованія со всѣхъ сторонъ дѣлали его все болѣе и болѣе угрюмымъ. Отчего они не могли оставить его въ покоѣ? Почему всѣ были противъ него? Ахъ, еслибы только мать вернулась!..-- Если бы онъ могъ убить этого чернаго медвѣдя, который выгналъ его тогда изъ лѣса.
   Ему въ голову не приходило, что и самъ онъ выростетъ большой. А эта злая рысь, а этотъ человѣкъ, который стрѣлялъ въ него! Онъ някого не забылъ и всѣхъ сильно ненавидѣлъ.
   Уабъ остался доволенъ своей новой обстановкой, такъ какъ въ этомъ году орѣховъ было много. Конечно, бѣлки не даромъ его боялись,-- онъ чутьемъ находилъ бѣличьи склады, гдѣ онѣ запасли на зиму множество орѣховъ. Для бѣлокъ это было большое несчастье, но большая удача для Уаба, который такъ наѣдался вкусными орѣхами, что когда дни стали короче и стало морозить по ночамъ, онъ сдѣлался уже толстымъ и здоровымъ медвѣженкомъ.
   Онъ странствовалъ теперь по всему ущелью, днемъ обыкновенно укрываясь въ его лѣсистой вершинѣ, а ночью спускаясь почти до рѣки въ поискахъ за добычей. Какъ то ночью онъ шелъ вдоль берега рѣки и вдругъ почуялъ очень пріятный запахъ, шедшій повидимому отъ полу-затопленнаго чурбана. Уабъ потянулся за нимъ, какъ вдругъ звонко щелкнулъ большой бобровый капканъ, на который онъ нечаянно наступилъ. Взвизгнувъ отъ испуга и боли, Уабъ изо всѣхъ силъ рванулъ защемленную лапу и вырвалъ колъ, къ которому крѣпкой цѣпью былъ прикованъ капканъ. Сначала онъ пытался стряхнуть его или стереть объ землю, а потомъ пошелъ въ кусты, волоча его за собой. Онъ рвалъ его зубами, но холодныя стальныя дужки крѣпко врѣзались въ лапу и сдвинуть ихъ нельзя было. Уабъ ушелъ въ чащу лѣса и сталъ раздумывать, что дѣлать съ этой ужасной машинкой. Онъ не зналъ, что это такое, и его маленькіе зелено-каріе глаза горѣли страхомъ, злобой и болью. Онъ зарылъ глубоко въ землю колъ съ цѣпью, а самъ полѣзъ на дерево, думая такимъ способомъ избавиться отъ своего врага; но все напрасно! капканъ только больнѣе впился въ ущемленную лапу. Тогда Уабъ легъ подъ кустъ, рѣшившись зубами разгрызть капканъ по частямъ. Крѣпко прижимая свободной лапой одну изъ длинныхъ пружинъ капкана, онъ сильно стиснулъ другую пружину; она подалась, сжалась, дужки капкана раскрылись, и Уабъ, наконецъ, освободилъ свою затекшую лапу. Конечно, онъ совершенно случайно нажалъ сразу на обѣ пружины капкана, и хотя все-таки не понялъ, въ чемъ дѣло, но запомнилъ этотъ случай и объяснилъ его себѣ приблизительно такъ: "у берега рѣки сидитъ въ засадѣ прескверный маленькій врагъ и ждетъ. Пахнетъ онъ странно. Онъ хватаетъ за лапы и откусить его трудно, но если очень стиснуть зубами, то отвалится".
   Больше недѣли проболѣла ушибленная лапа нашего медвѣженка, но если не приходилось лазить на деревья, то было не слишкомъ больно.
   Наступило то время, когда лоси начинаютъ ревѣть въ горныхъ лѣсахъ. Уабъ постоянно слышалъ ихъ по ночамъ и раза два ему приходилось спасаться на дерево отъ страшныхъ роговъ стараго быка. Въ это же время въ горахъ появились охотники и съ крикомъ потянули на югъ стаи дикихъ гусей. Въ лѣсу носилось много новыхъ запаховъ. Уабъ вздумалъ прослѣдить одинъ изъ нихъ и скоро дошелъ до полянки, на которой увидѣлъ что-то въ родѣ грубаго шалаша изъ наваленныхъ бревенъ, пней и хвороста. Но тутъ къ пріятному новому запаху примѣшался другой, который напомнилъ Уабу тотъ день, когда онъ лишился матери. Онъ сталъ осторожно принюхиваться, такъ какъ скверный запахъ былъ довольно слабый, и скоро замѣтилъ, что запахъ шелъ отъ большого бревна, наклоненнаго надъ входомъ въ шалашъ, а сладкій запахъ, который его такъ привлекалъ,-- шелъ изъ самой глубины шалаша. Тогда Уабъ обошелъ кругомъ и сталъ растаскивать навороченные пни, пока не добрался до висѣвшаго въ шалашѣ крупнаго куска чудеснаго мяса.
   Но едва онъ схватилъ его лапами, какъ спереди раздался глухой ударъ и громадное бревно у входа рухнуло. Уабъ прыгнулъ отъ испуга, но все-таки убрался благополучно, захвативъ съ собой мясо и нѣсколько новыхъ понятій. Очень окрѣпла въ его сознаніи одна старая мысль: "когда гдѣ нибудь слышенъ этотъ мерзкій запахъ -- надо ожидать бѣды".
   Погода становилась все холоднѣе и холоднѣе, и Уаба начало постоянно клонить ко сну; въ морозные дни онъ спалъ до поздней ночи. У него не было постоянной берлоги, но онъ зналъ много укромныхъ уголковъ въ лѣсу и между скалами, гдѣ можно было грѣться на солнцѣ или укрыться отъ рѣзкаго вѣтра. Особенно уютна была большая яма подъ корнемъ вывороченной бурей сосны, и туда онъ глубоко забрался, когда подулъ первый сильный буранъ. Подъ шумъ лѣса и ревъ разыгравшейся метели, Уабъ крѣпко заснулъ въ своей берлогѣ. Снѣгъ шелъ непрерывно. Онъ такой тяжелой пеленой покрылъ вершины сосенъ, что онѣ нагнулись, потомъ стряхнули съ себя снѣжный покровъ на время и затѣмъ снова одѣлись въ свои зимнія бѣлыя одежды. Метель бушевала въ горахъ, засыпая склоны овраговъ, заравнивая ямы и долины. Она занесла глубокимъ слоемъ снѣга берлогу Уаба, укрывая его отъ зимней стужи и отъ порывовъ вѣтра; а медвѣдь все спалъ да спалъ.
   

V.

   Всю зиму Уабъ пролежалъ въ своей берлогѣ не просыпаясь, какъ всѣ медвѣди, но когда, наконецъ, пришла весна и онъ проснулся, то понялъ, что спалъ очень долго. Онъ не очень измѣнился, хотя выросъ и немного похудѣлъ. Почувствовавъ сильный голодъ, онъ пробилъ лежавшій еще надъ берлогой снѣжный наносъ и отправился въ поиски за пищей.
   Не было ни кедровыхъ шишекъ, ни ягодъ, ни муравьевъ, но чутье привело Уаба къ тушѣ убитаго еще зимой лося. Онъ до-сыта пообѣдалъ и зарылъ остатки лося въ землю, про запасъ на будущее время. Каждый день онъ приходилъ къ своей кладовой, пока отъ лося остались однѣ кости. Мѣсяца два пришлось жить впроголодь, и Уабъ потерялъ весь жиръ, накопленный имъ за зиму.
   Какъ то разъ, въ теплый и солнечный день, онъ перебрался черезъ гребень горы и спустился въ сосѣднюю долину. Трава уже сильно поднялась тамъ и вкусныхъ кореньевъ было много. Подвигаясь къ густой заросли, засѣвшей въ вершинѣ этой долины, Уабъ почуялъ запахъ другого сѣраго медвѣдя. Запахъ этотъ становился все сильнѣе и скоро привелъ его къ одинокой соснѣ, которая росла около самой медвѣжьей тропы. Уабъ поднялся на дыбы, чтобы понюхать дерево, которое совсѣмъ пропахло медвѣдемъ и было покрыто глиной и медвѣжьей шерстью гораздо выше, чѣмъ Уабъ могъ достать; такъ что онъ понялъ, что здѣсь чесалъ себѣ спину громадный звѣрь. Ему стало жутко и хотя онъ давно хотѣлъ встрѣтить кого-либо изъ родныхъ, но теперь на него напалъ страхъ. Кромѣ вражды, онъ во всю свою одинокую жизнь ничего еще не встрѣчалъ, и какъ знать, хорошо ли приметъ его старый медвѣдь? Простоявъ въ нерѣшительности нѣсколько минутъ, Уабъ вдругъ увидѣлъ самого стараго медвѣдя, который лѣниво пробирался по склону горы, останавливаясь то тутъ, то тамъ, чтобы вырыть сладкій корень квамаша или дикой рѣпы.
   Это было настоящее чудовище и Уабъ инстинктивно понялъ, что надо убираться подальше. Онъ прокрался лѣсистымъ отрогомъ и взобрался на высокій утесъ, откуда можно было слѣдить за движеніями стараго звѣря. Когда старый Гриззли {Сѣрый медвѣдь.} напалъ на слѣдъ Уаба, онъ сердито зарычалъ и, дойдя до одинокой сосны, сталъ на дыбы и своими страшными когтями сталъ драть кору съ нея гораздо выше того мѣста, до котораго доставалъ Уабъ. Затѣмъ онъ пошелъ дальше по свѣжему слѣду медвѣженка. Послѣдній уже потерялъ всякое любопытство и во всѣ ноги побѣжалъ черезъ горы въ свою долину Мететси, догадываясь своимъ неуклюжимъ медвѣжьимъ умомъ, что тамъ всего спокойнѣе, гдѣ пища для медвѣдя всего скуднѣе.
   Когда наступило лѣто, Уабъ сталъ линять. Кожа постоянно чесалась, и ему доставляло особое удовольствіе поваляться въ грязи и потомъ тереться спиной о какое нибудь удобное дерево Теперь онъ никогда не лазилъ на деревья, когти слишкомъ выросли; и хотя лапы становились все сильнѣе, но уже не было той гибкости въ костяхъ, которая дѣлаетъ сѣрыхъ медвѣжатъ такими же ловкими лазильщиками, какъ и черные медвѣди.
   Мало по малу у Уаба явилась общая всѣмъ сѣрымъ медвѣдямъ привычка становиться на дыбы около гладкаго ствола большой сосны и стараться какъ можно выше потереть кончикомъ носа кору. Онъ можетъ быть и не замѣчалъ итого, но всякій разъ, когда ему случалось недѣли двѣ-три не мѣряться -- онъ все выше и выше доставалъ носомъ, такъ какъ онъ сталъ теперь быстро рости и крѣпнуть. Иногда Уабъ странствовалъ въ одной части своей обширной области, иногда въ другой,-- но вездѣ ему нужно было почесать спину, и мало по малу границы его владѣній обозначились соснами, на которыхъ стояла его мѣтка.
   Къ концу лѣта онъ замѣтилъ, что по его лѣсу шатается непрошенный гость,-- медвѣдь съ блестящимъ чернымъ мѣхомъ,-- и Уабъ страшно обозлился на такую безцеремонность. Когда черный медвѣдь подошелъ ближе, Уабъ замѣтилъ его красноватую морду, бѣлое пятно на груди и порванный кончикъ одного уха; наконецъ по вѣтру долетѣлъ какой-то особый запахъ. Сомнѣній не могло быть: это былъ именно запахъ того чернаго негодяя, который прогналъ когда-то Уаба изъ Сосноваго ущелья. Но какъ онъ съежился! Прежде, онъ казался Уабу громаднымъ,-- а теперь его можно было свалить однимъ ударомъ лапы.-- Уабъ вдругъ почувствовалъ все наслажденіе мести и бросился къ черному медвѣдю. Но тотъ, какъ бѣлка, вскарабкался на ближайшее дерево. Уабъ полѣзъ было за нимъ, чтобы уплатить старый долгъ -- но не могъ. Огромныя лапы какъ то не могли уцѣпиться за стволъ и, послѣ нѣсколькихъ попытокъ, Уабъ ушелъ, хотя презрительное пофыркиваніе Чернаго и заставило его еще разъ вернуться. Когда Уабъ вечеромъ опять пришелъ къ этому мѣсту, чернаго медвѣдя и слѣдъ простылъ.
   Лѣто прошло; ягоды и коренья пропали на верхнихъ пастбищахъ, и Уабъ спустился въ долину нижней Мететси въ поискахъ за добычей. Пріятный запахъ донесся до него по тихому ночному воздуху, и Уабъ скоро нашелъ на полянкѣ убитаго кѣмъ-то быка. На нѣкоторомъ разстояніи отъ туши возилась стайка степныхъ волковъ, -- и какими крошками показались эти койоты Уабу въ сравненіи съ тѣми, которыхъ онъ встрѣчалъ въ дѣтствѣ! Около самаго быка какъ-то смѣшно подпрыгивалъ одинъ койотъ, ярко освѣщенный луной, и точно не могъ уйти. Воспоминаніе прежнихъ обидъ вдругъ проснулось, и Уабъ кинулся къ волку. Койотъ успѣлъ нѣсколько разъ злобно укусить его, прежде чѣмъ однимъ ударомъ страшной лапы Уабъ превратилъ его въ какую-то тряпку изъ мяса и мѣха. Чудесно показалась Уабу, когда въ его могучихъ челюстяхъ хруснули ребра волка и во рту потекла теплая струя вражьей крови... Оказалось, что койотъ былъ пойманъ капканомъ, и такъ какъ Уабъ ненавидѣлъ запахъ желѣза, то бросилъ его и пошелъ къ тушѣ быка съ другой стороны, гдѣ запахъ этотъ былъ слабѣе. Но не успѣлъ онъ поѣсть, какъ опять что-то хлопнуло -- и другой волчій капканъ впился въ лапу медвѣдя. Но Уабъ не забылъ, какъ онъ раньше освободился отъ такой же ловушки и, вставъ обѣими задними лапами на пружины канкана, раздвинулъ дужки и вытащилъ защемленную лапу.
   Тутъ онъ замѣтилъ, что около пахнетъ человѣкомъ, и, бросивъ быка, Уабъ пошелъ дальше по берегу ручья. Но чѣмъ дальше онъ шелъ, тѣмъ все сильнѣе становился этотъ ненавистный запахъ, такъ что Уабъ скоро повернулъ въ гору и снова ушелъ въ свое дикое ущелье, на скалистыя терассы, поросшія смолистой чащей сосноваго бора.
   

ЧАСТЬ II.
Дни его силы.

I.

   Трехъ лѣтъ, Уабъ уже сталъ крупнымъ медвѣдемъ, хотя далеко еще не такимъ большимъ и сильнымъ, какъ впослѣдствіи. Цвѣтъ его шерсти сталъ теперь свѣтло-сѣрымъ, поэтому-то Спауатъ, индѣецъ изъ племени Шошоновъ, который нѣсколько разъ за нимъ охотился, прозвалъ его "Уабомъ" или "бѣлымъ медвѣдемъ".
   Спауатъ былъ славный охотникъ и ему достаточно было одного взгляда на сосну, о которую терся Уабъ, чтобы рѣшить, что ущелье Верхней Мететси занято крупнымъ гриззли. Онъ изслѣдовалъ все ущелье, но много дней прошло прежде, чѣмъ ему удалось подкрасться на выстрѣлъ,-- и тогда Уабъ получилъ жестокую рану въ плечо. Онъ страшно заревѣлъ, но рана отняла у него всякую охоту драться, и онъ ушелъ вверхъ по ущелью и перелѣзъ нѣсколько горныхъ отроговъ, пока не нашелъ себѣ тихаго уголка, гдѣ могъ отдохнуть.
   Никто не сказалъ ему, какъ надо лечиться, но онъ догадался, что надо лежать спокойно и зализывать рану. Этимъ способомъ рана очищалась отъ грязи, легкій массажъ уменьшалъ воспаленіе, а прилипшая къ ранѣ шерсть предохраняла ее отъ воздуха, пыли и микробовъ. Лучшаго нельзя было и придумать.
   Но охотникъ шелъ за нимъ по слѣдамъ. Чутье задолго предупредило Уаба о приближеніи врага, и онъ тихо перешелъ въ другое логово. Скоро, однако, и отсюда выгналъ его запахъ Спауата. Это повторилось нѣсколько разъ и кончилось вторымъ выстрѣломъ и второй жгучей раной. Тогда Уабъ разсвирѣпѣлъ. Онъ ничего, въ сущности, не боялся, кромѣ этого ужаснаго запаха человѣка, желѣза и пороха, напоминавшаго ему послѣдній день его матери,-- но теперь и этотъ страхъ исчезъ. Онъ тяжело и мучительно протащился опять въ гору, оставляя кровавый слѣдъ подъ низко нависшимъ гребнемъ скалы, потомъ круто повернулъ, возвратился назадъ другой тропой и неподвижно залегъ на самомъ гребнѣ скалы, подъ которымъ раньше пролѣзъ.
   Индѣецъ быстро шелъ впередъ, вооруженный ножемъ и ружьемъ; слѣдъ былъ совершенно ясенъ, и Спауатъ радостно разглядывалъ кровавые отпечатки, стоившіе Уабу такихъ мучительныхъ страданій. Охотникъ шелъ прямо по узкой тропинкѣ, подъ нависшей скалой, на которой притаился озлобленный отъ боли медвѣдь. Онъ внимательно смотрѣлъ на слѣды, на виднѣвшійся вдали лѣсъ,-- только ни разу не взглянуль наверхъ. А Уабъ, когда увидѣлъ на тропѣ этотъ неумолимый призракъ смерти, не обращая вниманія на ужасную боль, тихо приподнялся на раненой ногѣ и не шевельнулся, пока индѣецъ не подошелъ вплоть, а тогда,-- своей здоровой лапой нанесъ одинъ страшный ударъ. Охотникъ молча свернулся и мертвый упалъ въ пропасть. Уабъ поднялся и снова ушелъ въ глухое ущелье, залечивать свои раны.
   Онъ понялъ теперь, что миръ добывается цѣной войны; охотникъ больше не возвращался, и Уабъ успѣлъ поправиться и отдохнуть.
   

II.

   Года шли за годами и перемѣнъ въ жизни Уаба было мало, только каждую зиму онъ все меньше и меньше лежалъ въ берлогѣ, раньше выходилъ весною и сдѣлался матерымъ гриззли, котораго теперь рѣдко кто рѣшился бы обидѣть. Никто не слыхалъ о его подругѣ, вѣроятно у него никогда подруги и не было. Медвѣдю не хорошо жить одному,-- во всѣхъ отношеніяхъ не хорошо. Привычная угрюмость Уаба все росла, какъ росла его сила, и его стали знать за опаснаго медвѣдя.
   Онъ по прежнему жилъ въ долинѣ Мететси, и характеръ его сложился подъ вліяніемъ разныхъ столкновеній съ врагами и всевозможными ловушками и западнями. Теперь онъ уже никого въ горахъ не боялся, а опытъ научилъ его избѣгать капкановъ. Теперь онъ твердо зналъ предательское значеніе запаха желѣза и человѣка, особенно послѣ одного приключенія, которое онъ пережилъ на шестомъ году жизни.
   Безошибочное чутье какъ то разъ сказало ему, что въ чащѣ лѣса валяется убитый лось. Уабъ пошелъ по вѣтру и скоро, дѣйствительно, нашелъ чудесную тушу громаднаго лося, кѣмъ-то уже початую. Правда, въ воздухѣ носился тутъ отвратительный запахъ человѣка и желѣза, но онъ былъ такъ слабъ, а лосина такъ соблазнительна, что Уабъ не вытерпѣлъ. Осторожно обойдя нѣсколько разъ вокругъ падали и поднявшись на дыбы, чтобы яснѣе все разглядѣть, онъ, наконецъ, медленно пошелъ къ тушѣ и тотчасъ же попался лѣвой передней лапой въ капканъ.
   Онъ заревѣлъ отъ злости и боли и въ бѣшенствѣ заметался во всѣ стороны. Но это былъ уже не бобровый капканъ, а громадный пудовый медвѣжій, который немыслимо было стряхнуть. Съ пѣной у рта, Уабъ сталъ грызть стальныя дуги капкана. Потомъ онъ вспомнилъ прежніе случаи и, вставъ обѣими задними ногами на пружины капкана, старался освободить ногу, но всей тяжести его огромнаго тѣла оказалось мало. Тогда онъ потащилъ въ горы капканъ съ прикованнымъ къ нему чурбаномъ и нѣсколько разъ по пути пытался отъ него избавиться, но все напрасно, пока наконецъ, ему не попался на тропѣ громадный стволъ упавшаго кедра и не пришла въ голову счастливая мысль. Нагнувшись подъ деревомъ, онъ снова поставилъ обѣ лапы на пружины капкана, и упираясь могучими плечами въ тяжелое бревно, онъ изо всѣхъ силъ нажалъ пружины. И тутъ опять его выручила его чудовищная сила: пружины сжались, дужки раскрылись, и Уабъ снова очутился на свободѣ,-- только большой палецъ, перешибленный захлопнувшимся капканомъ, остался на мѣстѣ.
   Снова Уабу пришлось залечивать болѣзненную рану, и такъ какъ онъ былъ лѣвша, то ему на долго пришлось отказаться отъ сворачиванія громадныхъ камней, подъ которыми онъ находилъ муравьевъ и личинокъ. Рана быстро затянулась, но Уабъ никогда не забылъ этого приключенія, и съ тѣхъ поръ ѣдкій запахъ человѣка и желѣза -- даже безъ запаха пороха -- всегда страшно раздражалъ его.
   Продолжительный опытъ уже научилъ его, что если охотникъ еще не близокъ, то самое лучшее -- это бѣжать, а если застигнутъ врасплохъ, то надо драться до послѣдней крайности. Пастухи на горныхъ пастбищахъ скоро узнали, что долина Верхней Мететси принадлежитъ громадному медвѣдю, котораго лучше оставлять въ покоѣ.
   

III.

   Какъ то разъ Уабу пришлось спуститься въ нижнюю часть долины, которая входила въ его владѣнія, и онъ очень удивился, увидя тамъ новое жилье: одну изъ тѣхъ деревянныхъ берлогъ, которыя дѣлаютъ себѣ люди. Обойдя хижину съ подвѣтренной стороны, онъ почуялъ знакомый противный запахъ и почти тотчасъ же услыхалъ громкій выстрѣлъ и почувствовалъ жгучій ударъ въ лѣвую заднюю ногу. Быстро обернувшись, Уабъ замѣтилъ быстро бѣжавшаго къ хижинѣ человѣка. Попади пуля въ плечо медвѣдю, онъ былъ бы безсиленъ, а теперь...
   Могучія лапы, которыя швыряли бревна, какъ щепки, которыя однимъ ударомъ убивали стараго быка, когти, которые откалывали цѣлыя плиты отъ каменныхъ скалъ -- что для нихъ былъ жалкій человѣкъ съ его жалкимъ ружьишкомъ!
   Товарищъ этого человѣка, вернувшись ночью домой, нашелъ его на полу залитаго кровью шалаша, а записка, нацарапанная дрожащей рукой на оберткѣ стараго календаря, объяснила ему все:
   "Это Уабъ сдѣлалъ. Я засталъ его у ручья и ранилъ. Не далъ добѣжать до шалаша -- настигъ. Боже, какъ я мучаюсь... Иванъ".
   Ничего тутъ не было несправедливаго. Человѣкъ пришелъ въ страну медвѣдя и старался его убить, за что и былъ убитъ самъ. Но товарищъ Ивана, Миллеръ поклялся истребить Уаба.
   Онъ на другой же день нашелъ слѣдъ и пошелъ по нему. Нѣсколько дней онъ искалъ медвѣдя по всѣмъ отрогамъ ущелья, устраивалъ западни и ставилъ капканы,-- и все напрасно; но, наконецъ, онъ вдругъ услыхалъ въ горахъ страшный трескъ и грохотъ и увидѣлъ, какъ огромный обломокъ скалы сорвался съ горнаго гребня и, подымая столбъ пыли, ударился въ рощицу внизу, изъ которой, какъ стрѣлы, вылетѣли двѣ испуганныхъ антилопы. Сначала онъ подумалъ, что это горный обвалъ, но потомъ понялъ, что это Уабъ своротилъ и пустилъ подъ гору громадный валунъ, ради нѣсколькихъ заползшихъ подъ него муравьевъ.
   Вѣтеръ не выдалъ охотника, и, выглядывая осторожно изъ за кустовъ, Миллеръ увидѣлъ, наконецъ, страшнаго медвѣдя, который лѣниво подбиралъ муравьевъ, разворачивая камни и пни своей здоровой лапой, и глухо рычалъ, когда задѣвалъ за что нибудь больной ногой. Миллеръ осторожно поднялъ винтовку и подумалъ: "Ну, теперь панъ или пропалъ"... Онъ рѣзко свиснулъ, и когда медвѣдь всталъ неподвижно, прислушиваясь, онъ выстрѣлилъ ему въ голову.
   Но въ этотъ мигъ громадная голова слегка шевельнулась, и пуля скользнула по черепу, разорвавъ только кожу. Дымъ выстрѣла выдалъ скрытаго охотника, и разъяренный медвѣдь на трехъ ногахъ кинулся къ нему. Миллеръ бросилъ ружье и торопливо влѣзъ на ближайшее большое дерево. Бѣшеное нападеніе Уаба не привело ни къ чему; напрасно дралъ онъ зубами и когтями могучій стволъ,-- Миллеръ былъ въ безопасности. Цѣлыхъ четыре часа караулилъ его озлобленный сѣрый медвѣдь, но потомъ всталъ и скрылся изъ виду въ густой заросли. Миллеръ слѣдилъ за нимъ съ дерева и прождалъ еще часъ, прежде чѣмъ рѣшился спуститься на землю. Тогда онъ поднялъ свое ружье и быстро пошелъ домой, въ лагерь.
   Но хитрый Уабъ не ушелъ, а лежалъ въ засадѣ. Отпустивъ охотника подальше отъ дерева, Уабъ кинулся по его слѣдамъ и, несмотря на раны, скоро настигъ его!
   Тогда... тогда охотникъ получилъ то, что онъ готовилъ Уабу.
   Много времени спустя, его друзья нашли въ ущельи ржавое ружье и кое-какіе другіе остатки, по которымъ можно было догадаться, какъ было дѣло.
   Хижина на Мететси развалилась. Никто въ ней больше не жилъ, потому что никому не было охоты искушать судьбу и селиться въ долинѣ, которую одинъ изъ страшнѣйшихъ гриззли такъ рѣшительно объявилъ своей собственностью.

0x01 graphic

IV.

   Но по Верхней Мететси люди вскорѣ нашли хорошія золотыя розсыпи. Пріискатели блуждали попарно по горамъ и оврагамъ, ковыряли землю и мутили чистую воду горныхъ ручьевъ.
   Это были, чаще всего, сѣдые старые рудокопы, всю жизнь прожившіе въ горахъ и сами похожіе на сѣрыхъ медвѣдей. Люди, которые копались въ землѣ, какъ медвѣди, отъискивали тамъ не сладкіе коренья, а тяжелый желтый песокъ. Они жили уединенно, какъ медвѣди, и казалось понимали ихъ.
   Когда Уабъ впервые встрѣтился съ ними, онъ поднялся на дыбы, и злые зеленые огоньки забѣгали въ его глазахъ. Старый золотоискатель сказалъ своему товарищу: "Оставь его въ покоѣ, и онъ тебя не тронетъ". "Но какой онъ громадный!" -- нѣсколько испуганно отвѣтилъ другой.
   Уабъ хотѣлъ было броситься, но что-то его удержало. Не разсудокъ, конечно, а то, что и у людей и у медвѣдей скрыто за разсудкомъ, что умнѣе разума и тихо указываетъ вѣрный путь въ минуты сомнѣнія.
   Уабъ не понялъ разговора людей, но догадался, что это не охотники. Запахъ желѣза и человѣка хотя и былъ, но къ нему не примѣшивался тотъ ѣдкій, острый запахъ, который съ дѣтства его такъ раздражалъ. Люди не шевелились, и Уабъ глухо проворчалъ что-то, опустился на всѣ четыре ноги и пошелъ дальше.
   Поздно осенью въ томъ же году Уабъ опять встрѣтилъ красноносаго чернаго медвѣдя. Какъ тотъ струсилъ! Уабъ могъ бы теперь однимъ ударомъ перебросить его черезъ ручей. Но черный медвѣдь, какъ бѣлка, вскарабкался на ближайшее дерево и пугливо заверещалъ, когда гриззли поднялся на дыбы и содралъ толстую кору сосны на вышинѣ четырехъ аршинъ отъ земли. По всему дереву и по спинѣ чернаго медвѣдя пробѣжала дрожь, когда заскребли эти ужасные когти.
   Уабъ бросилъ забившагося въ самую вершину сосны жалкаго труса и задумчиво побрелъ по скалистымъ уступамъ ущелья Мететси, обошелъ подошву Грозной горы и черезъ нѣсколько часовъ очутился въ давно забытомъ Сосновомъ ущельи, въ чащѣ кедровъ, среди ягодъ и муравьиныхъ кучъ, гдѣ прошло его дѣтство.
   Онъ успѣлъ уже забыть, какой это былъ чудный край: обиліе пищи, чистые ручьи, еще не изгаженные искателями золота; ни мухъ, ни комаровъ, ни назойливыхъ охотниковъ, а только густые лѣса, залитыя солнцемъ полянки, и надо всѣмъ отвѣсныя скалы высокихъ утесовъ, защищавшихъ ущелье отъ рѣзкихъ сѣверныхъ вѣтровъ.
   Сѣрыхъ медвѣдей тамъ не оказалось, а на черныхъ нечего было обращать вниманіе. Уабъ былъ очень доволенъ. Онъ освѣжилъ свое огромное тѣло въ болотистой ямѣ, когда-то вырытой бизонами, и потомъ съ наслажденіемъ почесался о стволъ одинокой сосны, росшей у входа въ Сосновое ущелье, гдѣ оно уходитъ отъ русла Гремячаго ключа. Выше сажени обозначилась на грубой корѣ мѣтка Уаба!
   Въ слѣдующіе дни онъ продолжалъ свои изслѣдованія вдоль обрывистыхъ отроговъ Шошонскихъ горъ и все, что видѣлъ, присоединялъ къ своимъ владѣніямъ. Если ему попадались по пути деревья съ мѣтами другихъ медвѣдей, то сухія и тонкія сосны онъ сваливалъ однимъ ударомъ своей могучей лапы, а на толстыхъ или зеленыхъ онъ ставилъ свою мѣту высоко надъ мѣтами черныхъ медвѣдей, и чтобы яснѣе выразить свою мысль, росписывался на толстой корѣ четырьмя кирками, которыя росли на его мохнатыхъ пальцахъ.
   Лѣса Сосноваго ущелья такъ долго принадлежали однимъ чернымъ медвѣдямъ, что бѣлки уже перестали устраивать свои склады въ дуплахъ деревьевъ, а прятали кучи собранныхъ ими на зиму орѣховъ въ ямкахъ подъ каменными плитами, которыхъ не могли своротить черные медвѣди.
   Для Уаба же это была одна игра. Узнавъ, что чуть ли не подъ каждымъ валуномъ въ лѣсу былъ амбаръ бѣлки или сурка, Уабъ сворачивалъ камень и если заставалъ подъ нимъ маленькаго хозяина, то спокойно сплющивалъ и его своей лапищей и закусывалъ имъ найденные орѣхи.
   И куда бы Уабъ ни зашелъ, вездѣ онъ оставлялъ на деревьяхъ свою надпись: "прохожій, берегись!" Надписи эти виднѣлись высоко надъ землей, и никто изъ обитателей горъ и лѣсовъ не могъ сомнѣваться, что эти знаки изъ шерсти и грязи поставлены грознымъ Уабомъ.
   Хотя мать и не успѣла внушить Уабу, что лучшее лѣтнее пастбище можетъ быть самымъ плохимъ зимнимъ, но онъ по опыту уже зналъ, что всего лучше имѣть совершенно отдѣльныя мѣстности для всѣхъ временъ года. Ранней весной не было лучше обширныхъ лѣсистыхъ зарослей, гдѣ держались стада лосей и быковъ; на лѣсныхъ полянахъ всегда можно было найти вкусныя туши убитыхъ зимою животныхъ. Въ началѣ лѣта, лучшія пастбища были на южныхъ склонахъ горъ, гдѣ росли сладкіе квамаши и коренилась дикая индѣйская рѣпа. Въ концѣ лѣта, кусты по берегамъ рѣкъ и ручьевъ покрывались сочными ягодами, а осенью, кедровые лѣса засыпали всю землю орѣхами, которыми можно было до-сыта отъѣсться къ долгой зимѣ. Поэтому Уабъ каждый годъ расширялъ свои владѣнія. Онъ не только выгналъ всѣхъ черныхъ медвѣдей изъ долинъ Мететси и Гремячаго, но перешелъ черезъ дальній горный кряжъ, нашелъ стараго гриззли, который когда-то выгналъ его изъ долины и убилъ его.
   Потомъ онъ наткнулся на лагерь переселенцевъ, думавшихъ устроить хуторъ въ богатой долинѣ Средней Мететси, напалъ на нихъ, разогналъ во всѣ стороны обезумѣвшихъ отъ страха лошадей и въ щепки превратилъ начатыя постройки. Такимъ образомъ всѣ животныя, не исключая человѣка, узнали, наконецъ, что вся обширная страна отъ Андерсонова пика до дальнихъ отроговъ Шошонскихъ горъ принадлежитъ царю, умѣющему постоять за свои границы и что царя этого зовутъ Уабъ.
   Всякій звѣрь глупѣетъ отъ сознанія своей силы. Но Уабъ не забылъ своихъ приключеній съ капканами. Онъ далъ себѣ слово строго остерегаться запаха людей и желѣза и поэтому больше не попадался.
   Такъ и тянулась его одинокая жизнь, въ переходахъ изъ оврага въ оврагъ и съ горъ въ долины, въ швыряніи громадныхъ бревенъ или корней, въ прогулкахъ по лугамъ, гдѣ изъ высокой травы вырывались испуганныя антилопы. Если ему иногда попадался полудикій быкъ, который отъ избытка силъ или просто по глупости не давалъ ему дороги, то Уабъ сшибалъ его съ ногъ, съѣдалъ, сколько хотѣлъ, а остальное зарывалъ въ землю на будущее время. Впрочемъ, этими остатками чаще всего пользовались трусливые койоты.
   Такъ и жилъ Уабъ, годъ за годомъ, безъ друзей и товарищей, злой и угрюмый, всегда готовый къ бою, но требовавшій только одного: чтобы его оставляли въ покоѣ.

0x01 graphic

V.

   Все на свѣтѣ имѣетъ свой запахъ для тѣхъ, у кого есть чутье. Уабъ всю жизнь развивалъ свое чутье и понималъ значеніе всѣхъ запаховъ, которыми полны лѣса и горы. Для него, какъ будто у всякой вещи былъ свой особый голосъ, но только много опредѣленнѣе всякаго настоящаго голоса, такъ какъ хорошее чутье лучше всякихъ глазъ и ушей. И каждый изъ этихъ тысячъ голосовъ постоянно звенѣлъ: "я здѣсь, я то-то".
   Ягоды можжевельника, красные шипы дикой розы, душистая земляника -- всѣ шептали маленькими, сладкими голосками: "здѣсь мы, ягоды, ягоды". Могучіе кедровые лѣса говорили глубокимъ басомъ: "здѣсь мы, кедры",-- и когда Уабъ подходилъ къ нимъ, онъ отчетливо слышалъ тихій призывъ кедровыхъ орѣшниковъ: "здѣсь, здѣсь мы, кедровые орѣшки".
   Такъ и путанныя заросли квамашей пѣли хоромъ въ теплый майскій день, когда вѣтеръ доносилъ ихъ голоса: "квамаши, заросли квамашей". И когда Уабъ добирался до нихъ, то легко разбиралъ отдѣльные голоса: "здѣсь я, крупный, спѣлый квамашъ", говорилъ его носу хорошій корень: "здѣсь я, плохой, жилистый корешокъ" пищалъ другой. Осенью, большіе сочные грузди громко звали: "здѣсь мы, крупные, здоровые грузди", а ядовитые мухоморы шипѣли: "мы мухоморы,-- не трогай насъ, если не хочешь заболѣть".
   Такъ всякое живое существо, каждое растеніе и каждый камень на землѣ пѣли свои пѣсни Уабу. Днемъ и ночью, въ ясную погоду и въ туманъ, большой влажный носъ передавалъ ему все, что ему нужно было знать, умалчивая только о неинтересныхъ вещахъ; и Уабъ довѣрялъ ему настолько, что ни ушамъ, ни глазамъ не вѣрилъ, пока носъ ему не подтвердитъ: "да, это такъ".
   Но люди не могутъ понять этого, съ тѣхъ поръ какъ они отдали свое природное чутье за удовольствіе жить въ городахъ.
   Хотя тысячи запаховъ были совсѣмъ не интересны Уабу и сотни были пріятны, но много было и отврати тельныхъ, иногда до того, что приводили его въ бѣшенство. Онъ давно замѣтилъ, напримѣръ, что если дулъ западный вѣтеръ въ вершинѣ Сосноваго ущелья, то съ нимъ доносился очень странный запахъ, чаще всего безразличный, а иногда противный. Въ другіе дни, сѣверный вѣтеръ доносилъ до него изъ за главной цѣпи горъ ужасный запахъ, отъ котораго Уабъ не зналъ, куда уйти.
   Онъ былъ уже совсѣмъ старымъ медвѣдемъ теперь, и его часто стала безпокоить лѣвая нога, которая такъ часто была ранена и разбита. Послѣ холодной ночи или продолжительнаго ненастья онъ едва могъ двигать этой ногой. Какъ то разъ въ такое время западный вѣтеръ нанесъ на него знакомый странный запахъ, который точно говорилъ Уабу: "идемъ", и вмѣстѣ съ тѣмъ, внутри его что-то говорило: "иди"! Запахъ пищи крайне пріятенъ голодному звѣрю и часто противенъ сытому,-- не знаю почему; вѣроятно влеченіе вызывается всегда какой нибудь дѣйствительной потребностью тѣла. Такъ и Уабъ нашелъ привлекательнымъ запахъ, который ему прежде не нравился, и онъ, наконецъ, медленно полѣзъ по тропинкѣ въ горы, сердито отшибая лапой сучья, которые задѣвали его по головѣ.
   Странный запахъ все усиливался и привелъ его, наконецъ, въ совершенно незнакомую ему мѣстность, по осыпи бѣлаго песка на терассу, покрытую такимъ же пескомъ, гдѣ, въ неглубокой ямѣ, какъ то странно клокотала вода, надъ которой вился легкій туманъ. Уабъ подозрительно повелъ носомъ:-- какой скверный запахъ! Онъ влѣзъ на терассу. Маленькая змѣя проскользнула передъ нимъ по серебристому песку. Уабъ раздавилъ ее такимъ ударомъ лапы, что ближайшіе деревья вздрогнули, а висѣвшій надъ краемъ терассы камень сорвался и съ грохотомъ полетѣлъ въ пропасть. Потомъ Уабъ подошелъ къ самой ямѣ, гдѣ вода медленно колыхалась, выпуская тонкія струйки пара. Онъ опустилъ туда лапу и замѣтилъ, что вода совсѣмъ теплая; тогда онъ опустилъ туда обѣ ноги и постепенно весь погрузился въ воду, какъ въ ванну; и лѣниво растянулся на песчаномъ днѣ, купаясь въ горячей водѣ сѣрнаго источника.
   Въ Скалистыхъ горахъ много горячихъ сѣрныхъ ключей, но этотъ былъ единственнымъ во владѣніяхъ Уаба. Онъ пролежалъ въ водѣ около часа, потомъ вылѣзъ на отлогій берегъ, чувствуя себя удивительно подкрѣпленнымъ. Боль въ ногѣ почти совсѣмъ прошла и всѣ суставы казались необыкновенно гибкими.
   Отряхнувъ воду съ своей мохнатой шубы, Уабъ растянулся сушиться на пескѣ, на самомъ припекѣ. Но до этого онъ всталъ на дыбы около ближайшаго дерева и оставилъ на немъ знаки, которые всякій-бы узналъ. Кругомъ было много слѣдовъ другихъ животныхъ, приходившихъ лечиться къ сѣрному источнику, но какое ему было до нихъ дѣло? Отнынѣ на деревѣ виднѣлась сдѣланная грязью и шерстью надпись, понятная всѣмъ жителямъ горъ:
   "Моя ванна. Держись дальше! Уабъ".
   Когда Уабъ совершенно обсохъ на солнцѣ, которому онъ долго поворачивалъ то спину, то животъ, онъ понялъ, что сѣрная ванна принесла ему большую пользу. Онъ не сказалъ себѣ: "я страдаю сквернымъ ревматизмомъ, который вылечивается сѣрными ваннами, а просто подумалъ: "у меня ужасно ноги болятъ, и отъ этой вонючей воды мнѣ легче". Съ тѣхъ поръ онъ всякій разъ возвращался сюда, когда у него разбаливались ноги, и всякій разъ боли проходили.
   

ЧАСТЬ III.
На склонѣ дней.

I.

   Годы шли. Уабъ пересталъ рости,-- некуда уже было; но онъ становился бѣлѣе, опаснѣе и злѣе. Онъ владѣлъ теперь обширной страной. Каждую весну онъ обходилъ свои границы и старательно возобновлялъ на пограничныхъ соснахъ мѣты, стертыя зимними бурями.
   Наконецъ пришли люди, которые построили хуторъ Палеттъ, и скоро стали встрѣчаться со "старымъ уродомъ". Гуртовщики послѣ перваго-же свиданія рѣшили, что ближайшее знакомство съ нимъ обѣщаетъ мало удовольствія, и старались не попадаться на глаза Уабу. Они рѣдко и встрѣчались съ нимъ, хотя его свѣжіе слѣды и грозныя надписи попадались всюду. За то владѣлецъ хутора, природный охотникъ, очень заинтересовался Уабомъ и скоро узналъ о немъ гораздо больше, чѣмъ могъ ему разсказать старый полковникъ Пикеттъ. Онъ узналъ, что Уабъ спускается на югъ до Вилы, на сѣверъ заходить до Вонючей Воды и шатается но всему пространству между ущельемъ Мететси и отрогами Шошонскаго хребта. Онъ узналъ что Уабъ знаетъ больше о медвѣжьихъ западняхъ и канканахъ, чѣмъ многіе охотники, отлично умѣетъ обходить ихъ или вытаскивать приманку, не попадаясь въ ловушки. Онъ узналъ, наконецъ, что въ самое жаркое время года Уабъ скрывается куда-то также успѣшно, какъ и зимой въ свою берлогу.
   

II.

   Много лѣтъ тому назадъ мудрое правительство Соединенныхъ Штатовъ постановило оставить во всей ея неприкосновенности чудную дикую природу въ верховьяхъ Йеллостона, какъ убѣжище для дикихъ животныхъ. Въ этой области безусловно запрещено трогать звѣрей и птицъ и даже ходить съ топоромъ въ лѣсахъ. На ручьяхъ и рѣчкахъ запрещено дѣлать плотины и строить мельницы, и вообще, весь этотъ край долженъ на вѣчныя времена оставаться такимъ-же дикимъ, какимъ первоначально нашли его люди.
   Дикіе звѣри скоро это узнали, освоились съ границами этого незагороженнаго парка и даже стали вести себя въ немъ совершенно особенно. Тамъ они не боятся человѣка и не нападаютъ на него, и даже другъ съ другомъ живутъ несравненно болѣе мирно, чѣмъ въ другихъ горахъ. Такая обстановка и обиліе пищи привлекаютъ въ Йеллостонскій паркъ дикихъ звѣрей со всѣхъ концовъ, и нигдѣ они не водятся въ такомъ изобиліи.
   Медвѣдей особенно много около гостинницы "Фонтановъ"; всѣ кухонные отбросы этой гостинницы вывозятся за полверсты въ лѣсъ и привлекаютъ всегда множество медвѣдей во время сезона. Теперь не рѣдкость встрѣтить тамъ одновременно штукъ десять-двѣнадцать всякихъ породъ: черныхъ, бурыхъ, коричневыхъ, сѣрыхъ и серебряныхъ; большихъ и малыхъ, семейныхъ и отшельниковъ, со всѣхъ цѣпей Скалистыхъ горъ. Всѣ точно понимаютъ, что въ паркѣ надо вести себя смирно, и самые злые сдерживаютъ свой дурной характеръ. Хотя здѣсь десятками бродятъ по лѣсу медвѣди, но не было еще примѣра, чтобы они напали на кого-либо изъ посѣтителей парка.
   Хозяинъ хутора Палеттъ разъ останавливался проѣздомъ въ гостинницѣ "Фонтановъ" и пошелъ на кухонныя кучи поглядѣть медвѣдей. Онъ засталъ тамъ нѣсколькихъ черныхъ медвѣдей, которые, однако, скоро уступили мѣсто громадному гриззли, показавшемуся изъ лѣса при закатѣ солнца.
   -- Это самый большой гриззли во всемъ паркѣ,-- сказалъ проводникъ,-- но характеръ у него спокойный, а то Богъ знаетъ, что бы здѣсь было.
   -- Этотъ?-- сказалъ удивленный хуторянинъ, вглядѣвшись въ громаднаго звѣря:-- Этотъ? Да я живъ быть не хочу, если это не Мететси Уабъ,-- самый свирѣпый гриззли во всей Шошонской тайгѣ!
   -- Не можетъ быть, -- возразилъ сторожъ, -- онъ у насъ каждый годъ весь іюль и августъ живетъ въ паркѣ, неужели-же онъ заходитъ такъ далеко.
   -- Ну вотъ я теперь и знаю, куда онъ у насъ пропадаетъ въ іюлѣ и августѣ; да вы сами можете видѣть, что онъ хромаетъ на заднюю ногу и на лѣвой передней лапѣ недостаетъ одного когтя. Никакъ не думалъ, однако, что онъ можетъ вести себя прилично.
   Стараго гриззли хорошо знали въ паркѣ и только разъ онъ велъ себя, дѣйствительно, неприлично -- въ первый годъ, когда не зналъ еще обычаевъ парка. Онъ добрелъ какъ-то до самой гостинницы и вошелъ въ открытую дверь. Бывшіе въ большой прихожей гости въ ужасѣ разбѣжались, когда онъ передъ ними поднялся на дыбы, во весь свой восьми-футовой ростъ; тогда онъ спокойно направился въ контору. "Ладно",-- сказалъ конторщикъ, -- "если тебѣ эта комната такъ нужна, я поищу другую", и перепрыгнувъ черезъ столъ, заперся въ телеграфной, откуда тотчасъ послалъ депешу управляющему паркомъ: "Старый гриззли хозяйничаетъ въ гостинницѣ, можемъ-ли стрѣлять?"
   Отвѣтъ скоро пришелъ: "Въ паркѣ стрѣлять запрещено; пользуйтесь пожарной трубой". Такъ и сдѣлали, и Уабъ, внезапно охваченный струей холодной воды, перепрыгнулъ въ свою очередь черезъ прилавокъ и бросился черезъ кухню на дворъ, зацѣпивъ по пути съ кухоннаго стола цѣлую четверть говядины.
   Съ тѣхъ поръ за нимъ никакихъ шалостей не замѣчали и разъ только онъ нарушилъ общественное спокойствіе въ лѣсу, да и то не по своей винѣ. Его задѣла большая черная медвѣдица, извѣстная старая забіяка. При ней былъ жалкій, дрянной медвѣженокъ, которымъ она непомѣрно гордилась и за котораго постоянно лѣзла на всякія непріятности. Конечно, всѣ другіе его терпѣть не могли, какъ всѣхъ набалованныхъ ребятъ. А она была такая сильная и злая медвѣдица, что другіе черные медвѣди не смѣли ей перечить. Но когда она какъ то вздумала прогнать Уаба, то онъ далъ ей такого подзатыльника, что она покатилась кубаремъ. Уабъ пошелъ за ней и убилъ-бы ее за нарушеніе мира въ паркѣ, но она со всѣхъ ногъ вскарабкалась на высокую сосну, въ вершинѣ которой уже давно визжалъ ея негодный щепокъ. Этимъ и кончилась вся исторія; черная медвѣдица больше не показывалась, а Уабъ заслужилъ репутацію серьезнаго медвѣдя, не допускающаго безпорядковъ. Всѣ думали, что онъ приходитъ изъ какой-нибудь не открытой еще трущобы Скалистыхъ горъ, гдѣ ни ружья, ни капканы не отравляютъ жизни и характера медвѣдей.

0x01 graphic

III.

   Всѣ знаютъ, что нѣтъ хуже сѣрыхъ медвѣдей, какъ тѣ, которые питаются горькими корнями. Область Горькихъ Корней -- самая дикая во всѣхъ Скалистыхъ горахъ; вся земля тамъ изрыта глубокими оврагами, заросшими чащей кустарника. По этимъ горамъ на лошади невозможно пробраться, да и ружейному охотнику приходится плохо, а корма для медвѣдей много. Поэтому тамъ въ изобиліи водятся медвѣди и капканщики. Эту породу сѣрыхъ медвѣдей зовутъ также горечавками и язевыми спинами, и хитрѣе и злѣе ихъ: трудно себѣ что-нибудь представить.
   Старый горечавка знаетъ про капканы больше, чѣмъ дюжина заурядныхъ капканщиковъ и больше про разные корни и растенія, чѣмъ цѣлый университетъ ботаниковъ. Онъ наизусть знаетъ, гдѣ какіе водятся черви и личинки; за версту узнаетъ чутьемъ идущаго по его слѣду- охотника и даже то, съ чѣмъ онъ идетъ съ ружьемъ, капканами, отравой или собаками. У него одно общее правило, котораго многіе охотники не понимаютъ: "если ужъ рѣшился на что-нибудь, то дѣйствуй быстро и доводи дѣло до конца".
   Поэтому, когда горечавка встрѣтитъ охотника, то или бѣжитъ во всѣ ноги, или сразу бросается въ бой. У сѣрыхъ медвѣдей Грозныхъ горъ совсѣмъ другая повадка. Они съ достоинствомъ поднимаются на дыбы и рычатъ, какъ глухой громъ. Это даетъ время охотнику пустить въ ходъ свою молнію, а молнія, какъ давно извѣстно, хуже всякаго грома. Люди могутъ постепенно привыкнуть къ медвѣжьему реву, который перекатывается по землѣ до ногъ охотника и ползетъ вверхъ по спинѣ до того мѣста, гдѣ у него храбрость спрятана; а медвѣди не могутъ привыкнуть къ полу-вершковымъ пулямъ съ мягкими концами. Поэтому въ Грозныхъ горахъ всѣ гриззли давно уже выбиты.
   А про горечавокъ охотники только одно знаютъ, а именно, что невозможно угадать ихъ намѣренія, но можно съ увѣренностью сказать, что всякое будетъ выполнено немедленно. Вообще, гриззли-горечавки хорошо разрѣшили трудную задачу жизни и поэтому быстро размножаются въ дикихъ горахъ, несмотря на всѣ усилія бѣлыхъ людей. Конечно, въ данной мѣстности можетъ жить только извѣстное число медвѣдей и всѣмъ лишнимъ приходится убираться; поэтому-то и пришлось убраться одному юному горечавкѣ, о которомъ намъ надо сказать нѣсколько словъ.
   Онъ не былъ рослымъ и сильнымъ медвѣдемъ, иначе его не вытолкали бы; но онъ прошелъ хорошую школу и сумѣлъ-бы устроиться во всякой обстановкѣ. Какъ онъ отправился въ Лососевыя горы и не ужился тамъ; какъ онъ путешествовалъ, пока не дошелъ до изгородей изъ колючей проволоки на Змѣиной долинѣ, гдѣ конечно, не могъ оставаться; какъ онъ случайно прошелъ мимо Йеллостонскаго парка, гдѣ все-таки могъ-бы отдохнуть; какъ онъ забрался на Змѣиныя горы и нашелъ тамъ больше охотниковъ, чѣмъ ягодъ; какъ онъ пробрался въ страну Шошоновъ и съ отвращеніемъ разглядывалъ съ горъ многолюдную колонію Джексона, все это не входитъ въ исторію нашего Уаба.
   Но когда горечавка перелѣзъ черезъ Кедровую цѣпь и водораздѣлъ Бурной рѣки въ вершину Сосноваго ущелья,-- онъ вошелъ и въ исторію Уаба и въ его личныя владѣнія.
   Горечавка слѣда человѣческаго не видалъ съ тѣхъ поръ, какъ повернулся спиной къ колоніи Джексона, и теперь попалъ въ медвѣжій рай. Онъ досыта наѣдался всѣми лакомствами богатыхъ пастбищъ и наслаждался чудесными, чистыми отъ зарослей полянками, пока не дошелъ до одного изъ пограничныхъ столбовъ Уаба.
   "Прохожій, берегись!" было написано на немъ четкими буквами, и горечавка всталъ на дыбы, чтобы лучше разглядѣть подпись.
   "Батюшки, какой медвѣдище!" Онъ на аршинъ не могъ достать лапой до черты, которую Уабъ провелъ носомъ. Обыкновенный медвѣдь просто повернулся-бы и ушелъ поскорѣе какъ можно дальше, сдѣлавъ такое открытіе; но горечавка рѣшилъ, что эти горы обязаны его кормить,-- а кормъ здѣсь былъ прекрасный,-- лишь-бы только не помѣшалъ старый гриззли. Онъ повелъ носомъ во всѣ стороны и продолжалъ пастись, зорко оглядываясь кругомъ.
   Шагахъ въ двухъ отъ пограничной сосны валялся большой пень, когда то вывороченный бурей. Въ области Горькихъ Корней подъ такими пнями часто находятъ мышиныя гнѣзда, и горечавка своротилъ корень, чтобы поглядѣть, не найдется ли тутъ мышей. Ничего тутъ не оказалось, а свороченный пень откатился до сосны, къ которой и прислонился. Хитрая мысль вдругъ пришла въ голову медвѣдя. Онъ наклонилъ голову на бокъ, посмотрѣлъ на сосну, посмотрѣлъ на пень своими маленькими свиными глазками и рѣшился. Онъ преспокойно влѣзъ на этотъ пень, выпрямился во весь ростъ и носомъ поставилъ свою мѣтку по крайней мѣрѣ на голову выше мѣты Уаба. Потомъ онъ вывалялся въ грязи и крѣпко терся спиной объ дерево, а надъ этимъ мѣстомъ всю кору сосны изодралъ когтями.
   На языкѣ звѣрей эта надпись имѣла только одно значеніе: огромный медвѣдь пришелъ въ эту область и вызываетъ на бой всякаго, кто не пожелаетъ признавать его хозяиномъ.
   Можетъ быть случайно, а можетъ быть и не безъ умысла со стороны горечавки, пень снова откатился отъ сосны, и непрошенный гость отправился дальше по ущелью, зорко выглядывая во всѣ стороны.
   Уабъ скоро напалъ на слѣдъ чужака и въ немъ проснулась вся его старая злоба. Нѣсколько разъ онъ старался выслѣдить пришельца, но горечавка былъ также подвиженъ, какъ и хитеръ и никогда не попадался ему на глаза. Убѣгая отъ стараго гриззли, онъ однако, внимательно осматривалъ всѣ сосны съ мѣтами Уаба, и гдѣ только выступъ скалы, валежина или камень давали ему возможность ставить свою мѣту выше мѣты Уаба, онъ это очень старательно дѣлалъ; когда же нельзя было поставить знаки достаточно высоко на томъ же деревѣ, то онъ выбиралъ гдѣ нибудь по близости другое, представлявшее больше удобствъ для обмана. Такимъ образомъ Уабъ вездѣ находилъ мѣты новаго пришельца высоко надъ своими; очевидно, онѣ принадлежали какому-нибудь чудовищному гриззли, съ которымъ едва ли могъ бы справиться и самъ Уабъ. Но онъ не былъ трусливъ и согласенъ былъ драться съ кѣмъ угодно. День за днемъ онъ всюду искалъ соперника и готовился къ рѣшительному бою.
   Онъ каждый день находилъ его свѣжіе слѣды и еще чаще -- эти дерзкія надписи надъ своими на попутныхъ соснахъ. Иногда и вѣтеръ доносилъ до него запахъ врага, но ни разу не довелось ему увидать его; отъ старости глаза Уаба уже были очень плохи и даже на небольшомъ разстояніи всѣ предметы казались ему безформенными пятнами.
   Конечно, эта вѣчная нѣмая угроза не могла не безпокоить Уаба; онъ сознавалъ, что у него нѣтъ уже прежней силы и что притупились его когда то страшные зубы и когти. Его все чаще и чаще мучила боль старыхъ ранъ, и хотя въ минуту опасности онъ не задумался бы вступить въ драку съ любымъ медвѣдемъ, а все-таки эта постоянная забота, эта неотвязная мысль предстоящаго поединка съ молодымъ и сильнымъ чудовищемъ дѣйствовали удручающимъ образомъ на стараго медвѣдя и постепенно подтачивали его здоровье.
   

IV.

   Жизнь горечавки была также полна оживленія, такъ какъ ему приходилось постоянно быть на чеку, постоянно то скакать во всѣ ноги, то прятаться, чтобы избѣжать встрѣчи, означавшей для него немедленную смерть. Часто случалось ему притаиться гдѣ нибудь за скалой и наблюдать за движеніями Уаба, дрожа отъ страха, что вѣтеръ выдастъ его. Нѣсколько разъ онъ спасся только благодаря своей изумительной дерзости, и все-таки раза два чуть не попался, забѣжавъ отъ Уаба въ отрогъ съ отвѣсными стѣнами, изъ котораго не было выхода. Одинъ разъ онъ не погибъ только потому, что пробрался черезъ такую узкую разсѣлину скалы, гдѣ не могла бы протиснуться грузная туша Уаба. И все-таки, онъ съ безумнымъ нахальствомъ продолжалъ ставить свои мѣты выше надписей стараго гриззли на всемъ пространствѣ тайги.
   Наконецъ дошелъ онъ и до сѣрнаго источника. Цѣлебнаго значенія ключа онъ совсѣмъ не понялъ, но онъ увидалъ слѣды хозяина на пескѣ, и злой духъ озорства его обуялъ. Онъ накидалъ какъ можно больше грязи въ свѣтлый бассейнъ ключа и, замѣтивъ уступъ скалы около большой сосны съ надписью Уаба, влѣзъ и поставилъ свою грязную мѣту на аршинъ выше. Послѣ этой гадости онъ спрыгнулъ опять къ ручью и сталъ торопливо заваливать его всякимъ соромъ,-- пока вдругъ не услыхалъ въ лѣсу какой то трескъ. Тогда онъ сразу насторожился. Шумъ повторился ближе и, наконецъ, вѣтеръ донесъ до него такой несомнѣнный запахъ, что горечавка въ ужасѣ бросился въ чащу.
   Это былъ Уабъ. Здоровье его сильно пошатнулось въ послѣднее время, ревматизмъ усилился, и кромѣ задней ноги особенно болѣло лѣвое плечо, въ которомъ еще сидѣли двѣ пули. Онъ очень ослабъ и сильно хромалъ. Тяжело взобравшись на террасу сѣрнаго источника, онъ сразу почуялъ запахъ врага и въ то же время увидѣлъ его свѣжій слѣдъ на грязи. Глаза говорили ему, что это слѣдъ маленькаго медвѣдя, но онъ не вѣрилъ уже своимъ мутнымъ глазамъ, а его безошибочный носъ прямо утверждалъ, что это запахъ того же огромнаго пришлеца, который бродилъ внизу по всей тайгѣ. Потомъ Уабъ замѣтилъ сосну съ своей мѣтой и тамъ виднѣлась свѣжая надпись чужака -- безспорно много выше мѣты Уаба: это утверждали и глаза и носъ, а послѣдній добавилъ еще, что врагъ очень близокъ и можетъ явиться во всякую минуту.
   Уабъ очень ослабъ отъ старости и болѣзни и чувствовалъ себя рѣшительно негоднымъ для упорнаго боя. Драться же съ такимъ громаднымъ соперникомъ въ настоящую минуту было бы прямо безуміемъ. Поэтому, вмѣсто того, чтобы влѣзть въ цѣлебную воду, Уабъ повернулъ назадъ и сталъ спускаться съ горы -- подальше отъ опаснаго врага,-- въ первый разъ съ дѣтства показывая тылъ противнику.
   Этотъ шагъ круто измѣнилъ всю жизнь Уаба. Если бы онъ рѣшился преслѣдовать страшнаго незнакомца, то въ пятидесяти шагахъ отъ источника, въ каменной пещерѣ безъ выхода онъ нашелъ бы полумертваго отъ страха жалкаго трусишку и раздавилъ бы его сразу. Если бы даже онъ только взялъ свою сѣрную ванну, къ нему вернулись бы силы и бодрость, и не теперь, такъ въ другой разъ онъ отыскалъ бы и уничтожилъ своего презрѣннаго врага. Но Уабъ струсилъ и ушелъ...
   Прихрамывая, поплелся онъ по нижнимъ склонамъ Шошонскихъ горъ и скоро почуялъ тотъ ужасный запахъ, который онъ зналъ уже нѣсколько лѣтъ, но ни разу не изслѣдовалъ. Этотъ отвратительный запахъ привелъ его къ небольшому пустынному оврагу, все дно котораго было усѣяно костями и остатками разныхъ животныхъ.
   Уабъ не зналъ, что въ вершинѣ оврага есть трещина въ скалѣ, изъ которой постоянно вытекалъ тяжелый ядовитый газъ, наполнявшій глубокій оврагъ, какъ чашу; онъ замѣтилъ только, что когда онъ шелъ мимо, то на него пахнуло чѣмъ-то удушливымъ и одуряющимъ, такъ что онъ прибавилъ шагу и радъ былъ вдохнуть опять свѣжій воздухъ сосноваго лѣса.
   Отступленіе Уаба было для него вдвойнѣ роковымъ. Прежде всего, узнавъ, что и сѣрный источникъ захваченъ врагомъ, Уабъ не рѣшался уже больше ходить туда и лишился поэтому своего единственнаго лекарства; а затѣмъ, первая уступка естественно повела за собой и слѣдующія. Иногда свѣжіе слѣды его соперника возбуждали въ немъ проблески стараго мужества, и Уабъ снова злобно рычалъ, какъ въ старину, и грузно шелъ по слѣду, намѣреваясь тутъ же покончить съ врагомъ. Но онъ ни разу не могъ настичь таинственнаго пришлеца; а ревматизмъ, который безъ леченія все ухудшался, съ каждымъ днемъ дѣлалъ его все менѣе способнымъ и къ бою и къ бѣгству. Въ тѣ дни, когда чужой медвѣдь былъ особенно близокъ, Уабъ совершенно не въ силахъ былъ вызвать его на бой, а когда ему становилось хоть нѣсколько легче -- того нигдѣ нельзя было найти.
   Уабъ скоро замѣтилъ, что чужакъ чаще всего шатается по западному склону Сосноваго ущелья, гдѣ были лучшія пастбища. Естественно было не ходить туда самому, чувствуя свою слабость,-- а это было то же, что уступить врагу свою главную житницу. Такъ шли недѣли за недѣлями; Уабъ все не рѣшался вернуться къ сѣрному источнику и сталъ совсѣмъ калѣкой отъ ревматизма; теперь его единственной заботой стало только укрыться куда-нибудь отъ враговъ, а не пытаться выгнать ихъ. Для этого ему пришлось все ниже и ниже спускаться по Сосновому ущелью, гдѣ пища была все скуднѣе и скуднѣе. Скоро Уабъ совсѣмъ ослабъ отъ голода и болѣзней и уже ни для кого не былъ опасенъ.
   

V.

   Наконецъ, онъ прятался уже въ самомъ устьѣ Сосноваго ущелья, въ томъ самомъ мѣстѣ, куда его съ братишками когда то привела мать. И въ образѣ жизни многое напоминало Уабу то тяжелое время,-- быть можетъ и причины были тѣ же... И теперь, не будь онъ такъ одинокъ, дѣло было бы совсѣмъ иное.
   Какъ то утромъ, когда онъ еле бродилъ по пустыннымъ осиновымъ рощамъ, подбирая послѣднія кислыя ягоды ежевики, отъ которыхъ и воробьи отказались, онъ почуялъ съ горъ знакомый отвратительный запахъ. Тяжело перелѣзъ онъ въ бродъ Гремячій ручей, черезъ который годъ тому назадъ онъ легко бы перепрыгнулъ, и задумался... куда итти? Впереди виднѣлись только постройки новаго хутора. Но тамъ уже копошились люди.
   Носъ Уаба -- его единственный вѣрный другъ, настойчиво говорилъ ему: "бѣги въ горы", -- и онъ побрелъ въ горы, хотя и боялся встрѣтить тамъ своего страшнаго врага. Онъ потащился по сѣверному кряжу Сосноваго ущелья, стараясь прятаться за деревьями и въ отрогахъ. По пути попался ему крутой склонъ, на который онъ бывало вскачь взбирался раньше; теперь же на половинѣ подъема у него сорвались лапы и онъ покатился въ оврагъ. Пришлось сдѣлать большой обходъ, потому что здѣсь нельзя было оставаться, надо было итти дальше, дальше... Но куда?
   Теперь уже очевидно приходилось уступить пришельцу всѣ свои старыя владѣнія.
   Чувствуя, какъ только старый медвѣдь можетъ чувствовать, что онъ выгнанъ превосходной силой и что царствованію его пришелъ конецъ, онъ повернулъ черезъ горы, оглядываясь время отъ времени, нѣтъ ли за нимъ погони.
   Впереди высились пустынныя, непривѣтливыя громады Шошонскихъ горъ; тамъ не было враговъ, а за ними лежалъ тихій Паркъ,-- туда надо было итти. Скоро, перелѣзая съ мучительной болью изъ оврага въ оврагъ, онъ поравнялся съ долиной Смерти, гдѣ валялось столько труповъ разныхъ звѣрей и гдѣ воздухъ былъ такъ тяжелъ. Этотъ ядовитый воздухъ, который былъ всегда такъ ужасно противенъ Уабу, теперь какъ будто манилъ его. Оврагъ былъ по пути, и старый медвѣдь медленно пошелъ къ нему, пока не очутился у самаго спуска. Неподалеку, на какой то падали сидѣлъ большой грифъ и сонно опустилъ крылья, не трогая добычи. Уабъ повернулъ по вѣтру свою громадную сѣдую голову съ длинной бѣлой бородой. Странно: отвратительный запахъ газа сталъ ему нравиться; ему казалось, что этотъ удушливый, снотворный воздухъ облегчитъ боль его разбитаго тѣла, дастъ ему отдыхъ и покой.
   Широко подъ его ногами раскинулось оставленное имъ богатое царство, въ которомъ онъ провелъ года своей силы, не встрѣчая себѣ равнаго. На всей землѣ не могло быть болѣе великолѣпнаго вида. Но Уабъ уже не любовался этой красотой; онъ искалъ только забвенья и покоя. Тамъ, за крутыми Шошонами, онъ могъ дѣйствительно надѣяться на отдыхъ, въ долинѣ Йеллостона. Но какъ туда еще далеко! Да и къ чему? Развѣ нельзя отдохнуть здѣсь, въ этой тихой, пустынной долинѣ? Здѣсь безмолвіе и тихій, безболѣзненный сонъ. Вѣрное чутье говорило ему все время: "Здѣсь, здѣсь! Теперь"!
   Уабъ на минуту остановился у входа въ оврагъ, и пока онъ стоялъ, ядовитые газы уже дѣлали свое дѣло.
   Его вѣрнѣйшій совѣтникъ и другъ замолкъ теперь. Но въ сердцѣ стараго Уаба зародилось новое, небывалое чувство. Ангелъ дикихъ звѣрей стоялъ у входа въ долину Смерти и тихо манилъ его. Уабъ ничего не понималъ. Онъ чувствовалъ только, что его что-то влечетъ, влечетъ впередъ.
   Приливъ прежней беззавѣтной храбрости наполнилъ грудь стараго гриззли, и твердымъ шагомъ вошелъ онъ въ роковой оврагъ. Ядовитый газъ волной залилъ его могучія легкія и разлился жгучими струйками по громаднымъ членамъ стараго героя, который спокойно опустился на обнаженную, каменистую землю и тихо, тихо заснулъ.

Съ англ. Н. Шишковъ.
"Юный Читатель", No 22, 1901

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru