Гзовская О. В.
Три роли

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
   М., "Искусство", 1977
   

О. В. ГЗОВСКАЯ

ТРИ РОЛИ

   Москва... Морозное, туманное утро. Около подъезда Нового театра (ныне Центральный детский театр) толпа народа. Все хотят попасть на генеральную репетицию оперы Рахманинова "Алеко". Заглавную партию поет Федор Иванович Шаляпин 1. Проникнуть в театр почти невозможно. В то время генеральная репетиция делалась только одна. Но я была еще ученицей театрального училища при Малом театре (хотя уже играла на его сцене ответственные роли), а воспитанники училища имели доступ на все генеральные: это входило в учебную программу.
   Счастливая и взволнованная предстоящим спектаклем, я вошла в театр. В зрительном зале -- вся музыкальная Москва. Наконец, гаснет свет. За дирижерский пульт встает Николаев, тогда еще молодой человек... Взмах палочки -- и в зал полились волшебные звуки рахманиновской увертюры. Открылся занавес. Звучит хор, и льются вдохновенные стихи Пушкина. Внимание всех приковано к тому углу сцены, где находится Алеко -- Шаляпин. Опрокинутый ящик вместо стола, на нем несколько книг, жестяной подсвечник с огарком свечи, и на бочонке у у "стола" сидит Шаляпин. Простая рубаха, ворот расстегнут, вокруг талии вместо пояса обмотан шарф, шаровары, русские сапоги, грим лица воспроизводит черты Пушкина.
   Алеко внимательно следит за всем, что происходит на сцене,-- с любовью слушает пение, любуется плясками, и чувствуется, как милы и дороги его сердцу эти дети вольных степей.
   Вот поет печальный рассказ старый цыган. Алеко впитывает каждое его слово, что-то обдумывает, и создается впечатление, что он полон творческого вдохновения, что в его душе рождаются какие-то поэтические образы. Глаза одухотворенные, горящие, лучистые... Невольно думаешь: да, это Пушкин среди цыган. Он жил с ними, когда был в изгнании. Это Пушкин, подаривший нам свою чудесную поэму.
   Я не буду описывать все исполнение роли Алеко Шаляпиным. Я хочу рассказать лишь об одном эпизоде, происшедшем "под занавес".
   Опера кончилась. В зале овации. Шаляпин поднимает руку, останавливая аплодисменты, и идет на авансцену. "Дорогой мой,-- обращается он к дирижеру,-- каватину надо повторить, получилось не то, позвольте, пропою еще раз и продирижирую. Не обижайтесь, это для общей пользы".
   Федор Иванович пододвигает бочонок на авансцену и начинает дирижировать вступление. Каватина действительно звучит по-другому. Если в первый раз она выражала мучение ревности человека, которому изменила любимая, то сейчас она говорит не только об этом. На тихом пиано начинал каватину Шаляпин. Фраза "Весь табор спит" проникнута теплым любовным чувством. Шаляпин выделял слово "табор". Он обводил любящим взором все вокруг. Не раз сидел здесь ночью Алеко, когда табор спал, а рядом с ним была Земфира. Но теперь в душе Алеко нет прежнего покоя: песня Земфиры "Старый муж, грозный муж" разбудила в нем не только ревность, а всколыхнула в душе глубоко дремавшие чувства. Ему вновь пришлось испытать все то, от чего он бежал. Он вновь познал "измен волненья".
   "Земфира неверна! Моя Земфира охладела". Слезы текли по лицу Шаляпина. Перед нами раскрывалась измученная человеческая душа во всем величии своего страдания. Ария кончилась. Идет заключение оркестра. Алеко сидит, опустив голову, его плечи вздрагивают от сдерживаемых рыданий. Наконец он тяжела поднимается и медленно идет, оглядываясь вокруг, как бы прощаясь со всем пережитым здесь. Невольно вспоминаются слова Пушкина в эпилоге:
   
   Волшебной силой песнопенья
   В туманной памяти моей
   Так оживляются виденья
   То светлых, то печальных дней.
   . . . . . . . . . . . . . . . .
   Над рубежами древних станов
   Телеги мирные цыганов,
   Смиренной вольности детей.
   За их ленивыми толпами
   В пустынях часто я бродил,
   Простую пищу их делил
   И засыпал пред их огнями.
   В походах медленных любил
   Их песен радостные гулы --
   И долго милой Мариулы
   Я имя нежное твердил.
   
   Но счастья нет и между вами,
   Природы бедные сыны!..
   . . . . . . . . . . . . . . .
   И ваши сени кочевые
   В пустынях не спаслись от бед,
   И всюду страсти роковые,
   И от судеб защиты нет.
   
   Замерли звуки оркестра... В зале тишина... И вдруг гром, треск аплодисментов -- аплодирует оркестр, аплодируют находящиеся на сцене, аплодирует зрительный зал. Дирижер обнимает Шаляпина, а он обнимает дирижера и со своей замечательной, приветливой, светлой улыбкой благодарит оркестр, кланяется публике, которая неистово выражает свои восторги. И никто не торопится бежать за пальто и галошами...
   Не раз приходилось мне потом слушать каватину Алеко в концертах. Пели хорошие певцы с хорошими голосами, пели грамотно, но к шаляпинскому исполнению никто из них не приблизился...
   Вспоминается мне также постановка в Большом театре оперы Корещенко "Ледяной дом" по роману Лажечникова 2. Прошла эта опера не много раз и была снята. Про нее говорили так: "От музыки Корещенки подохли на дворе щенки". Опера действительно была очень слабая. Но все ее недостатки искупались исполнением Шаляпина. То, что он сделал в партии Бирона, было чудом, доступным только гениальному артисту. Забывалась и плохая музыка и плохое либретто -- становилось страшно при появлении этого тирана-феодала, фаворита императрицы.
   Грузный, тяжеловесный, с лорнетом в руке, в серебряном кафтане, с огромной головой в высоком пудреном парике... Особенно поражала эта голова какой-то удлиненной формы -- было в ней что-то дегенеративное. В сценах с царицей -- это был подхалим: подобострастно согнутая фигура, казалось, вот-вот... и он' упадет к ногам ее величества. Но как только императрица удалялась, Бирон преображался. Его фигура выпрямлялась, и он брезгливо, сквозь лорнет, рассматривал толпу карлов и придворных лакеев, обреченных ради изобретенной им забавы замерзнуть в ледяном дворце. Бирона забавлял страх этих людей, их уродливые движения в танце, он смеялся, и его смех открывал страшный оскал зубов; он пинал ногой несчастных, бил их жезлом под звуки изящного менуэта. В своей арии он требовал, чтобы в ледяном дворце шуты не показывали своего страха: они должны танцевать, веселиться, празднуя свадьбу карлов, а затем их запрут там на всю ночь, и наутро от них останутся лишь окоченелые трупы. Издевкой звучало бироновское "тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!" Как он презирал этих бедных русских крепостных, как насмехался над ними! Глаза Бирона -- холодные, злые, мертвые, в них нет ничего человеческого. Когда под его ударами и пинками несчастные падали -- он садистически улыбался своей страшной улыбкой. Но вот в зал входит царица, и он, подобострастно целуя ее руку, жалуется на бестолковых и бездарных актеров, прося прощения, если представление не будет так хорошо, как он того хотел бы! Виноваты будут эти скоты, а не онI
   Всего один акт! Но сколько сумел сделать Шаляпин!
   Много мы читали об ужасах того времени, но живое представление о них могли получить те, кто видел Шаляпина в роли Бирона.
   Да! Уж если природа захочет кого-нибудь наградить, то сделает это со всей своей щедростью. Так было с Шаляпиным. Природа дала ему все: лицо, фигуру, голос, а он еще постоянным трудом развил ее дары и достиг высот искусства. Это должны хорошо усвоить себе наши певцы. Шаляпин был неповторим, но тем -большему можно у него научиться, если внимательно слушать его пластинки, изучать его фразировку.
   Как пели до Шаляпина "Два гренадера"? Обычно во всю мочь голоса. Он первый начал петь на piano -- словно издали, из далекого плена, с полей необъятной России подходили к нам эти два измученных человека. Шаляпин умел точно выполнять указания композитора, если piano, так piano; forte -- так forte. Но это всегда было внутренне оправдано, ведь и forte бывает разное, так же, как и piano.
   Трагическое, комическое, лирическое, романтическое и сатирическое -- все было ему доступно. Мне довелось быть на одном его концерте в Москве в Большом зале Консерватории в пользу неимущих студентов. Как обычно, Шаляпин пел много, и, как всегда, успех был огромный -- аплодисменты... овации... публика не расходилась и все кричала: "бис". Шаляпин вышел и сказал: "Петь больше не могу... устал. Я вам прочту стихи". И тут впервые мы услыхали Шаляпина-чтеца. Сначала он прочел Пушкина -- "Желание славы". Как резко отличалось его чтение от обычной декламации. Шаляпин не играл своим голосом, не раскрашивал интонациями слова, а согревал их мыслью и чувством. Смысл не исчезал, стих лился, но не скандировался, не выпевался. Вот у кого надо было нам, драматическим актерам, учиться тому, как читать стихи Пушкина.
   Зал замер от неожиданности и силы впечатления, и вновь поднялись овации. Второе стихотворение, прочитанное Шаляпиным, было "Ручей" Скитальца.
   
   Серебристый ручей, меж лугов и полей
   Я беспечно бежал, я на солнце играл.
   Был свободен мой путь под сиянием дня!
   Но сдавили мне грудь и поймали меня.
   В голубую волну не глядится трава:
   За плотиной в лесу я верчу жернова,
   И дрожит целый дом от работы моей.
   Разметать бы скорей ухищренья людей!
   Словно лев я рычу,
   Я свободы хочу!
   Я свободу люблю!
   
   Слушая Шаляпина, я невольно подумала, что, вероятно, в этот день у Федора Ивановича было очередное сражение на репетиции. Он воевал с теми, кто не хотел согласиться с его художественными требованиями, называя их, как всегда, "капризами". И он отвел душу в этом стихотворении! Если бы кто-нибудь другой, а не Шаляпин, прочел его, оно бы так значительно не прозвучало. Читаешь его, как текст, и не находишь в нем ничего особенного. Но в исполнении Шаляпина это стихотворение звучало как крик души!
   За что ни брался этот русский гений-богатырь, все ему удавалось!
   В заключение хочется мне рассказать еще об одном шедевре Шаляпина -- Гремине в "Евгении Онегине" Чайковского (я сознательно останавливаюсь на тех партиях, о которых почти ничего не написано).
   Большой театр... Парадный спектакль: не то бенефис хора, не то оркестра. Вся театральная Москва заполнила партер и ложи... Верхи полны молодежи, в ложах ярусов -- студенческие тужурки, скромные платья курсисток, та публика, которая дежурила ночами на морозе, чтобы попасть на спектакль. Ленского пел непревзойденный в этой партии Леонид Витальевич Собинов, Онегина -- Хохлов, кто пел Татьяну и Ольгу -- не помню. Но помню хорошо Гремина -- Шаляпина 8.
   Сцена петербургского бала... Появляется Гремин. Это не важный, напыщенный генерал, нет! Это скромный русский герой, который выделяется среди толпы только своим внутренним величием и простотой. Он не шествует, как все Гремины, а идет, не блистая выправкой. Среди примелькавшихся, наскучивших лиц неожиданно увидел знакомое лицо... Вглядывается, узнает своего друга и направляется к нему. Очень интимно берет Онегина под руку и, прогуливаясь по авансцене, мягко начинает петь свою арию "Любви все возрасты покорны". Он не поучает Онегина на красивом звуке. Нет, Гремин смущается, что на старости лет полюбил, как юноша. Изредка он переводит свой взгляд на Татьяну, поет свой гимн ей, ее чистоте, ее светлой, прекрасной душе. Глубокая уверенность в Татьяне, в красоте ее души звучала в последней фразе:
   
   Она блистает, как звезда,
   Во мраке ночи в небе чистом.
   И мне является всегда
   В сияньи ангела лучистом.
   
   Сколько теплоты вкладывал Шаляпин в эти слова! Да, такого Гремина Татьяна не могла оставить, как бы она ни любила Онегина. Надо было видеть, с какой нежностью и заботой предлагал Гремин свою руку Татьяне и как бережно вел ее к выходу. В его глазах светились любовь и поклонение.
   А как играли эту роль до Шаляпина? На авансцену важно выступал бравый генерал, красовался своим глубоким басом и на низких нотах докладывал торжественно в публику всю свою арию.
   Шаляпин же вскрыл всю глубину музыки Чайковского, уловив в ней волнующую правду человеческих отношений и привязанностей.
   Мне выпало большое счастье слышать Федора Ивановича Шаляпина во всех его партиях, присутствовать на многих его концертах, а также много раз встречаться с ним в жизни. И я горда этим.
   Шаляпин научил нас любить наше искусство, он показал нам широту и мощь русской души, глубину и силу нашей музыки.
   

КОММЕНТАРИИ

   Воспоминания известной актрисы драматического театра О. В. Гзовской написаны были для двухтомника "Ф. И. Шаляпин" (т. 2).
   
   1 Первое выступление Ф. И. Шаляпина в заглавной партии оперы "Алеко" состоялось 21 сентября 1903 г. в помещении Нового театра. Опера прошла восемь раз. Дублером Шаляпина был И. К- Гончаров. Партию Земфиры пели Н. В. Салина и Н. В. Ван-дер-Вейде, старика -- С. Е. Трезвинский и В. Р. Петров, молодого цыгана -- С. Д. Барсуков и Д. X. Южин. Однако впервые Ф. И. Шаляпин спел партию Алеко в концерте, организованном Комитетом соединенных литературных и художественных обществ в ознаменование 100-летия со дня рождения А. С. Пушкина (27 мая 1899 г. в Таврическом дворце, в Петербурге). Кроме Шаляпина в концертном исполнении оперы приняли участие М. А. Дейша-Сионицкая (Земфира), И. В. Ершов (молодой цыган), Я. А. Фрей (старик), хор и балет Мариинского театра. В концерте также был исполнен ряд других произведений русских композиторов, посвященных Пушкину (А. С. Аренского, Ц. А. Кюи, А. К. Лядова).
   2 См. т. 1 наст. изд., прим. к письму 125, стр. 682.
   3 29 января 1902 г. в бенефис оркестра состоялся торжественный спектакль с участием лучших артистических сил Большого театра. Кроме Л. В. Собинова, П. А. Хохлова и Ф. И. Шаляпина в спектакле принимали участие Е. Н. Хренникова (Татьяна), Е. И. Збруева (Ольга), М. А. Дейша-Сионицкая (Ларина) и Л. М. Клементьев (Трике). К этому времени П. А. Хохлов уже ушел со сцены и пел этот спектакль по просьбе бенефициантов.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru