Руммель И. М.
Концерты в Пскове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
   М., "Искусство", 1977
   

И. М. РУММЕЛЬ

КОНЦЕРТЫ В ПСКОВЕ

   В конце 1919 года я был управляющим Псковским городским драматическим театром {В тот год труппа Псковского театра состояла в основном из петроградских артистов. Многие из-за продовольственных затруднений приехали на время в Псков и во главе с режиссером Турцевичем образовали там крепкую драматическую труппу. За небольшим исключением, это были актеры Народного дома.}. В свободные от спектаклей дни я использовал его помещение для гастрольных концертов. Организовывать это было нелегко, приходилось вести долгие переговоры, так как мне нужны были известные певцы и инструменталисты.
   Петроградские артисты охотно соглашались на такие выступления. Меня хорошо знали в Петрограде и в Пскове, я пользовался доверием не только у артистов, но и у руководства.
   Время было тяжелое, еще шла гражданская война, кругом были белые, и линия фронта находилась тогда совсем недалеко от города. Тем не менее псковские власти охотно помогали мне, не отказывали моим заявкам на пропуска в Псков и давали возможность столичным артистам вывозить продукты, полученные вместо гонорара.
   В первые же годы революции Советская власть к артистам отнеслась бережно и внимательно. Все делалось, чтобы сохранить творческие кадры, чтобы в Петрограде шли спектакли. В те дни течение нормальной жизни в городе совершенно нарушилось. Трамваи почти не ходили, по заснеженным улицам брели закутанные, замерзшие, голодные петроградцы. У продовольственных лавок стояли большие очереди за скудным пайком. Шныряли мешочники и спекулянты. Электрический свет горел плохо, отопление бездействовало. Пользуясь темнотой, в городе нередко появлялись налетчики. Выходить на улицу вечером было небезопасно.
   И несмотря на все, театры регулярно давали спектакли, которые шли при переполненных залах. У народа была огромная тяга к искусству, к музыке, был подлинный интерес к театру, опере, хорошим спектаклям.
   В один из вечеров в поисках гастролеров для Пскова я встретился в режиссерской Мариинского театра с Исаем Григорьевичем Дворищиным, другом и уполномоченным Шаляпина. Дворищин доброжелательно выслушал меня и согласился уговорить Федора Ивановича. В назначенный срок я пришел за ответом. За кулисами разыскал Дворищина. Он сообщил, что Шаляпин согласен спеть концерты в Пскове, но с условием, чтобы гонорар был "продуктовый"1. Тут же он провел меня к Шаляпину. Читатель может представить мое состояние!
   Я очень хорошо знал, что артистическая Шаляпина находилась в этом же коридоре и много раз мечтал попасть к нему, но считал эту мечту недосягаемой. И -- вдруг такой случай! Мне было всего двадцать пять лет, и я прекрасно понимал, что зеленый юнец в качестве администратора большого доверия у артиста не вызовет. С трепетом переступил я заветный порог, сел скромно в углу и стал осматриваться. На стенах портреты Федора Ивановича в гримах, всевозможные рисунки, карикатуры.
   Шаляпин сидел в кресле перед большим зеркалом. В этот день шел "Борис Годунов". Артист был уже в гриме, на вешалке висел золоченый кафтан Бориса. Когда я вошел, Федор Иванович бросил на меня беглый взгляд, как мне показалось, ласковый, но несколько насмешливый и недоверчивый, и снова повернулся к зеркалу. Он проверял тщательно свой грим, то поворачивая лампу на себя и что-то исправляя, то вставал в царственную позу, вытянувшись во весь рост, то примерял головной убор, надевал сверкающие перстни, затягивал белую, богато расшитую у ворота золотом шелковую рубашку. Он был всецело поглощен этим занятием.
   Я сидел неподвижно, словно оцепенев. В эту минуту Дворищин представил меня Федору Ивановичу. Я очень смутился. Но Шаляпин отнесся ко мне снисходительно, сказал, что впервые имеет дело с таким молодым антрепренером. И не очень охотно, как мне казалось, подтвердил свое согласие выехать в Псков, Вероятно, был уверен, что из этого ничего не выйдет.
   Пришел портной, стал помогать ему надеть кафтан. Он еще раз тщательно проверил грим, поправил его, местами смягчил пудрой. Казалось, он снова ничего не видел, кроме отражения царя Бориса в зеркале. Исай Григорьевич стоял здесь же и тоже следил за всем, что делает певец. Вошел помощник режиссера и напомнил, что пора на выход. Тогда Шаляпин протянул мне свою большую, сильную руку и, ехидно улыбаясь, сказал:
   -- Ну что ж, будем ждать ваших предложений.
   Затем он быстро взглянул на себя в зеркало, круто повернулся и стремительно пошел на сцену.
   Когда мы с Дворищиным обстоятельно все подсчитали, то получилось, что за два концерта Шаляпину придется предоставить шесть пудов разного продовольствия! Я, честно говоря, пришел в ужас и решил, что это совершенно неосуществимо (ведь продукты были тогда дороже золота), однако Дворищину этого не сказал. Когда я встал у кулисы, шла уже сцена смерти Бориса. До сих пор я не могу забыть того, что пережил в те минуты. Эти глаза навыкате, эта взъерошенная борода и растрепанные волосы, этот глухой голос страдающего человека, временами прерывающийся каким-то сдавленным звуком, шипением. Все его лицо покрылось морщинами. Он выкрикивал с отчаянием: "Прости меня". Мне стало жутко, лицо залилось слезами. Шаляпин упал, распластавшись вдоль рампы, его большое тело покинула жизнь... Это было так страшно, так правдиво. Казалось, что он больше не встанет, что он в действительности умер. Мне остро захотелось помочь ему подняться. Но Исай Григорьевич придержал меня и сказал тихо: "Ничего, молодой человек, вот я уже который раз смотрю эту сцену из-за кулис и всегда плачу". На глазах у него тоже были слезы...
   Я попрощался с Дворищиным, но не был в силах о чем-либо говорить и ушел из театра.
   После этого я встречался с Дворищиным главным образом на деловой почве, но отношения наши потеплели. Каждый раз, приходя за кулисы в артистическое фойе, я попадал в круг отдыхавших в гриме и костюмах артистов. Среди них часто можно было видеть Федора Ивановича, он любил быть среди молодежи. Все знали, что он прекрасный рассказчик и стремились незаметно вызвать его на это. Лучше Дворищина никто не умел этого делать. Даже удивительно, как он одним словом или даже жестом, бывало, подденет Федора Ивановича так, что тот обязательно вступит в беседу. А иногда резко скажет: -- Вот ты все знаешь, так и расскажи.
   Исай, конечно, отбивается, и все равно кончается тем, что Шаляпин сам расскажет что-нибудь интересное или всех рассмешит забавным анекдотом, который довольно странно было слышать от человека, облаченного в костюм царя Бориса. Все смеются, и сам рассказчик искренне хохочет своим раскатистым, чудесного мягкого тембра басом. Иногда во время беседы Дворищин, исполняющий обязанности помощника режиссера, исчезает и раздается несколько раз звонок, оповещающий о начале акта. Тут Федор Иванович заявляет с усмешкой:
   -- Это звонок Исая. Он ведет сегодня спектакль и пережить не может, что мы здесь, а его нет. Вот и звонит раньше времени. Уж и хитер мой Исай.
   Все неохотно покидают фойе, спеша на сцену и пропуская вперед Шаляпина. Он шутит:
   -- Не раньше вас, не раньше вас, -- и импровизирует сцену из "Севильского цирюльника", когда дон Базилио и Бартоло долго толкутся в дверях, уступая друг другу дорогу. Выходило здорово, все от души веселились.
   Я спрашивал Дворищина, почему Федор Иванович не отдыхает в антрактах у себя, в удобной артистической, ведь он так устает. Оказывается, Шаляпин любит побыть в одиночестве только после особенно трудных сцен, а в обычное время предпочитает отдых на людях. Это разрядка, после которой он чувствует себя освеженным.
   -- Это проверено, -- прибавил Дворищин, -- чтобы он не скучал, не задумывался, не раздражался, я всегда стараюсь быть тут. Тогда все в порядке, нет никаких недоразумений.
   Этот верный друг обожал своего "Федора" и тщательно оберегал его от всяких закулисных неполадок.
   В 1921 году стали ходить слухи, что Шаляпин собирается за границу на гастроли. Дворищин говорил:
   -- Я с ним туда не поеду, не верю, что он долго там будет, не те края там. -- И не поехал. Впоследствии он горько сетовал, что нет с ним "Федора".
   Исай Григорьевич твердо верил, что великий артист вернется и, мне кажется, принимал к этому какие-то меры.
   До последних дней своей жизни работал в ГАТОБе этот опытный оперный режиссер, получив перед войной звание заслуженного артиста РСФСР. Я всегда любовался, как пожилой, но по-молодому живой человек вел спектакль, все успевая сделать, всем вовремя что надо подсказать или заметить. В своих наставлениях он неизменно ссылался на опыт работы с Шаляпиным, на его авторитет, и утверждал, что каждый артист должен видеть в нем пример того, как надо петь, как надо работать над ролью... {Дворищин умер 8 марта 1942 г. в осажденном Ленинграде.}
   ...И вот брел я из театра домой и все думал как все-таки добиться приезда Шаляпина в Псков?! Решил, что из двух концертов, на которые он соглашался, один нужно дать бесплатно для рабочих, а второй -- платный, по расценке, которая покроет все расходы, и в том числе стоимость необходимых продуктов.
   В Пскове я пошел к председателю исполкома, рассказал ему о своих расчетах, предупредил, что продукты придется купить на рынке, и получил от него разрешение на провоз их для Шаляпина в Петроград. Трудность заключалась в том, что заградительные отряды, боровшиеся с мешочниками и спекулянтами, могли задержать и меня.
   Получив разрешение, я тотчас же вывесил у театра написанный от руки плакат о предстоящем концерте Шаляпина, и за два часа все билеты были распроданы.
   На собранные деньги я закупил продукты, запаковал их и на получившемся довольно большом брезентовом тюке крупно написал: "В Петроград, Пермская ул., No 2, Шаляпину -- лично в руки". Как я и предполагал, такая надпись действовала как пароль.
   Вечером сел в теплушку, положив рядом с собой "заветный груз". Имя Шаляпина имело магическое воздействие. В Петрограде, отыскав на вокзале старого, хорошо мне известного носильщика, я поручил ему немедленно отвезти на санках объемистый пакет на квартиру Шаляпина (извозчиков, а тем более машин в те дни не было), а сам отправился на трамвае тоже прямо на Пермскую улицу.
   Примерно через час я до нее добрался.
   В полутемной передней меня встретил Дворищин. Мы прошли в большую столовую, тускло освещенную одной лампочкой большой электрической люстры. Громадный стол занимал почти всю комнату. Мы сели за край стола, Исай Григорьевич поинтересовался, что мне удалось добыть, и пришел в ужас, узнав, что пакет с продуктами я поручил доставить носильщику. Взволнованный и растерянный, я машинально рассматривал комнату, развешанные по стенам картины, обратив особое внимание на горку с знаменитой шаляпинской коллекцией фарфоровых чашек.
   -- Ну что ж, любуйтесь, это редкая штука, не в каждом музее такую роскошь найдете, подбор чашек изумительный,-- сказал Дворищин,-- но... кому они теперь нужны? Теперь продукты ценнее самых дорогих вещей.-- И он как-то смущенно улыбнулся. -- Особенно когда человек болен, как сейчас Федор Иванович.
   Услышав эти слова, я остолбенел. Дворищин сжалился надо мной и пообещал, что Шаляпин "отработает" свой "гонорар", как только поправится.
   -- Болезнь неопасная,-- продолжал Дворищин,-- "прострел", или по-научному "ишиас", но главное в том, что она затяжная, а особенно, когда ею страдает такой мнительный и нервный человек, как Федор Иванович.
   Жена Шаляпина пригласила меня зайти к Шаляпину в спальню.
   Посредине комнаты стояла большая двуспальная кровать красного дерева, задрапированная слегка приподнятым пологом из темно-синего шелка. На высоких подушках в белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, покрытый темно-синим одеялом лежал Шаляпин. Он и дома, больной, в постели, имел столь величественный вид, что в первый момент казалось, что я вижу сцену из нового спектакля.
   Федор Иванович встретил меня своей обаятельной улыбкой:
   -- Ну вот, заболел. Понимаете, как некстати. Подведу я вас. Что поделаешь, не везет.
   Я уселся у постели и смущенно молчал. Говорил сам хозяин:
   -- Паршивая болезнь этот прострел. Никто не знает, как его лечить. А вот я знаю, так все против меня. В баню надо пойти да хорошо попариться, а вот эти изверги (он показал на жену и Дворищина) не разрешают. Вот возьму не послушаюсь и поеду сегодня.
   Увлекшись, он попытался привстать, но тут же застонал. При каждом неосторожном движении морщился от боли. Мне казалось, что пора уйти, чтобы не утомлять больного, и я поднялся со стула. Шаляпин остановил меня:
   -- Сидите и рассказывайте, как вы умудрились все так быстро устроить. Прямо как в сказке.
   Я стал рассказывать, артист все время останавливал меня, расспрашивая, как относятся к нему руководители города, ждет ли его публика и т. д. Потом стал меня успокаивать:
   -- Вы не волнуйтесь, я рассчитаюсь с лихвой, не люблю оставаться в долгу.
   Подали чашку чая, весьма объемистую, но чай был слабый и, честно говоря, невкусный; на крошечном блюдечке для варенья сиротливо лежал один леденец, Федору Ивановичу тоже подали чай с монпансье. Тут я понял, что в доме сахара нет, и с удовольствием вспомнил, что в багаже его целый пуд!
   Прошло часа два, а продуктов все еще не было!
   Не выдержав ожидания, я решил выйти на улицу, чтобы встретить носильщика. Дворищин пошел со мной. Прошло около часа, он продрог и, окончательно расстроенный, ушел в дом. Я же остался ждать своего старика и наконец увидел его медленно бредущего с санками за спиной. За ним шел красноармеец. Оказывается, когда носильщик проезжал по Гороховой мимо ЧК, его задержали. Пока допросили, пока выяснили, в чем дело, пока разобрались, кому предназначены продукты, прошло несколько часов. Узнав же, что эта посылка для Шаляпина, моему носильщику дали в сопровождающие красноармейца, который благополучно и довел его до дома.
   Это было в январе. Прошел месяц, Шаляпин поправился, стал опять петь в Мариинском театре, а о концертах в Пскове словно позабыл. Дворищин успокаивал меня: не волнуйся -- приедет. Вдруг в феврале получаю извещение, что Федор Иванович может выехать в Псков. Немедленно приезжаю в Петроград, предварительно объявив в Пскове о предстоящих концертах.
   Но... обстоятельства у Шаляпина меняются и он снова откладывает приезд. А в Пскове нарастает скандал. Публика, купившая билеты, начинает жаловаться во все инстанции. В итоге меня вызывают в ЧК и требуют объяснения. Шаляпин уже по собственной инициативе посылает телеграмму в Псков, в которой подтверждает и получение продуктов и согласие спеть два обещанных концерта.
   Внезапно в конце апреля вновь извещение от Дворищина, что концерты Шаляпина могут состояться в майские дни. Получаю у начальника железной дороги салон-вагон и выезжаю за Шаляпиным. Дворищин просит обождать с отъездом два-три дня. С большими трудностями задерживаю вагон. И вдруг второго мая он объявляет, что Шаляпин неожиданно должен выехать в Ревель (Таллин)2 и может прибыть в Псков только в конце месяца3. Вторично беру оправдательное письмо и, чуть не плача, с позором возвращаюсь один в злополучном салон-вагоне...
   Проходит почти три недели (а с начала переговоров пять месяцев), снова телеграмма, что концерты состоятся 21 и 23 мая. Наученный горьким опытом, я, уже без вагона, к этому сроку приезжаю в Петроград и тут в четыре часа дня узнаю, что Федор Иванович прибыл из Ревеля4 в международном спальном вагоне, который нужно вечером отправить в Псков. С большим трудом добиваюсь этого, и в десять часов вечера с Варшавского вокзала отбывает состав теплушек с единственным международным вагоном. Когда Шаляпин с супругой, Дворищин и остальные артисты разместились в удобных купе, я почувствовал наконец, как наволновался и устал. Но нужно было еще подготовить встречу в Пскове, а указать точное время прибытия -- невозможно. Поезда в то время часто опаздывали, и на много часов. Приезжаем около восьми часов вечера следующего дня. Машины нет! Федор Иванович понял мое смущение и пошутил:
   -- Псков -- старинный русский город, здесь сам Грозный ходил пешком, ничего, и мы пойдем.
   Идти порядочно, около трех километров. Отправились гурьбой по бульвару к центру города. Шаляпин в хорошем настроении, подтрунивает над нами. Его все интересует и он непрерывно меня расспрашивает. Идем мимо знаменитой каторжной тюрьмы "Псковский централ". Я рассказываю, как в детстве, проходя по бульвару, слышал звон кандалов. Федор Иванович задумался, и тихо, едва слышно, как-то по-особому напел "Слышен звон кандальный...".
   ...Идем дальше. Останавливаемся около старинной церкви. Шаляпин тщательно обходит здание, выясняет дату постройки, любуется и говорит:
   -- Вот художники все рисуют декорации церквей и не вникают, не изучают старину: обратите внимание, какой у нее купол, как устроена колокольня, ведь не придумаешь! А они все фантазируют, когда все давно сделано. Надо это обязательно запомнить и сказать им.
   Проходим мимо старой крепости, сворачиваем в сторону, а Шаляпин просит: нельзя ли осмотреть здешний собор. Обещаю в выходной день организовать посещение.
   -- В свободный день на охоту поедем, вы же говорили, что здесь хорошая охота на волков. До этого у нас большой любитель Дворищин.-- И Федор Иванович начинает подробно описывать, как мы пойдем на охоту и как Исай будет ждать, когда подойдет волк: "Про себя я не говорю, я охотник неважный, а вот Исай, он здорово стреляет". И как-то весело мне подмигнул.
   Дворищин набрасывается на меня:
   -- Какая охота, какие волки, мы работать сюда приехали, а не в лес ходить. Впрочем, если вы хотите доставить Федору Ивановичу удовольствие, действуйте, но концерты придется отменить. А обо мне не беспокойтесь. Я обойдусь без охоты, хотя и люблю ее и в собаках разбираюсь не хуже Федора Ивановича, но сейчас охотиться что-то охоты не имею.
   Шаляпин, как настоящий охотник, рассказывает разные истории и тут же изображает, как волк нападает на Исая и ему приходится отбиваться. Тут Шаляпин совершенно неожиданно бросается к Дворищину и кричит:
   -- Помогите же, что вы, не видите, что его сейчас волк загрызет.
   Мы все спешим на помощь, Исай Григорьевич отбивается от мощных объятий Шаляпина, который подхватывает Дворищина и высоко поднимает над нами. Все происходит так мгновенно, что мы не успеваем опомниться, а проходящие удивляются. Никто не понимает -- собираются ли качать человека или задержали вора. Шаляпин, видя, что игра зашла далеко, успокаивает окружающих, и мы продолжаем наш путь. Подходим к моей квартире.
   Хочу заметить, что жил я в том же доме, даже в том подъезде, где останавливался В. И. Ленин во время пребывания в Пскове.
   Я рассказал об этом Шаляпину, и он, войдя, низко поклонился и сказал:
   -- В этот дом надо входить всегда помня, что здесь проходил Владимир Ильич.
   Он пропустил вперед всех, кроме меня, и я видел, как он почтительно шел по лестнице, как сосредоточен был его взгляд. Шаляпин удивительно резко переходил от шутки к серьезному, и лицо у него при этом так менялось, что можно было просто любоваться.
   У меня дома он ориентировался так, будто бывал здесь уже много раз. От "председательского" места за столом отказался:
   -- Я человек скромный, мне местечко подальше, а туда посадите Дворищина. Раз он такой "знаменитый охотник", пусть всем распоряжается и всех рассаживает.
   Подали хороший домашний обед (я знал уже от Дворищина, что Шаляпин обожает кислые щи). Федор Иванович доволен, ведет себя, словно ребенок, и шутя говорит мне:
   -- Ну что, заждался, не верил, что отдам долг, а вот видишь -- и отдал.
   Я счастлив, что у меня такой гость! Обед затянулся до двух часов ночи.
   На следующий день, 21 мая 1920 года, намечен долгожданный концерт. На каждого имеющего билет приходится еще четыре-пять "зайцев", стремящихся попасть в зал. Театр окружен милицией и воинскими патрулями, на площади огромная толпа народа. Не попадающие на концерт желают хоть увидеть Шаляпина. И уже от главной улицы к театру стоят шпалеры людей. Весна в разгаре, у большинства в руках букеты сирени и других цветов. Толпа уже почти час ожидает приезда Шаляпина. Театр битком набит, всюду приставные места и даже на самой сцене открыты боковые кулисы и устроены ложи, в которых размещено по тридцать-сорок человек.
   В зале напряженная тишина... Небывалый подъем.
   Во дворе театра Шаляпина приветствует вся труппа, актриса Селиверстова произносит речь, вручает букет, он благодарит за встречу и, кажется, в хорошем настроении входит в театр. Даем третий звонок, и долгожданный концерт начинается... За кулисами оборудована артистическая уборная, устланная коврами, на столе пыхтящий самовар, большая чашка, взятая из реквизита, наколотый сахар, чтобы пить чай вприкуску (о необходимости этого меня предупредил Дворищин). Шаляпин снимает фрак и садится за чай, а мы уходим из комнаты. Я все время на сцене, недалеко от комнаты, слышу он то распевается, то прекращает петь, видно, пьет чай (в день концерта он ничего не ел). Дворищин забегает к нему перед самым выходом, и Шаляпин, никого не замечая, спешит, весьма волнуясь, на сцену. Овация не смолкала несколько минут. Пока не наступала абсолютная тишина, Шаляпин не начинал петь. Один романс за другим, одна ария лучше другой, каждая вещь заканчивалась бурей аплодисментов.
   В тот памятный вечер он спел "Ноченьку", "Сомнение" Глинки и "Элегию" Массне в сопровождении виолончели, "Она хохотала" Лишина, "Блоху", "Семинариста" Мусоргского, "Мельника", "Червяка", "Титулярного советника" Даргомыжского и еще ряд оперных арий.
   Шаляпин то превращался в долговязого семинариста, то делался жалким, приниженным человечком, то обретал величие сановника, и все его персонажи были так индивидуальны, так не похожи друг на друга.
   Со сцены он ушел совершенно мокрый. Вошел в артистическую, снял фрак и снова принялся за чай. В антракте к нему никого не пускали. Его покой тщательно оберегал Дворищин.
   Второе отделение концерта начала певица Неаронова. Она пела хорошо, но ее почти не слушали. Все время чувствовалось, что зрители ждут другого... И вот наступила долгожданная минута. Я стоял и тщательно следил за публикой, когда снова на сцене появился Федор Иванович, собранный, подтянутый, свежий, как бы не певший уже целое отделение. Встал, желая начать петь. Но публика не могла успокоиться. Наблюдая за Шаляпиным, я чувствовал, что и он взволнован не меньше зрителя и что ему самому необходимо какое-то время, чтобы успокоиться.
   И вдруг аплодисменты сразу затихли и полились звуки виолончели. Низкие теплые звуки после грома аплодисментов, как бы успокоили сидящих и самого артиста. В его лице, во всей величественной осанке была сосредоточенность, и он начал петь своим бархатным голосом, голосом, в котором переливались все краски могучего, неповторимого шаляпинского тембра.
   Прошло уже много-много лет, а этот голос я словно слышу и сейчас, и чувствую волнение, которое, вероятно, знакомо всем, кто знает Шаляпина хотя бы только по записям.
   Концерт шел, зал был в исключительном напряжении, а Шаляпин в особом ударе пел одну песню за другой, и публика, казалось, готова была слушать его без конца.
   Все кричали, требовали "бисы", называя любимые произведения. Вдруг сверху, с балкона, раздался зычный голос, повторивший два раза: "Просим "Дубинушку". Поднялся прямо вой с просьбами спеть знаменитую песню. Несмотря на протесты Федора Ивановича, зал не успокаивался. Шаляпин выждал какую-то неуловимую секунду и объявил, что он споет "Блоху". Все затихло. Он спел и сразу же ушел со сцены. Сколько публика ни просила его спеть еще, он выходил на вызовы с каким-то поблекшим лицом, почти без всякого выражения, кланялся, но больше не пел, и все время требовал дать занавес. Затем быстро ушел к себе и, несмотря на беспрестанные просьбы публики и уговоры Дворищина, больше не вышел ни за кулисы, ни на сцену.
   Я понял -- что-то случилось. Мы выключили свет и выпроводили публику. Прошло некоторое время, я подошел к Дворищину и спросил, можно ли зайти к Шаляпину. Он не рекомендовал. Но я все-таки зашел, чтобы пригласить Шаляпина ко мне ужинать. Честно говоря, шел я с большим трепетом, но застал его не только совершенно успокоенным, но даже обиженным, что его забыли! Как ребенок, стал спрашивать:
   -- А ужином кормить будут?
   Я сказал, что мы его давно ждем и можно ехать. Выйдя на улицу, я обомлел. На дворе стояла толпа, и ни милиция, ни комендантский патруль не могли уговорить публику разойтись. Открытый автомобиль, на котором мы должны были ехать, был весь наполнен цветами, его окружала толпа. Как уехать, как вывести из театра Федора Ивановича?! Я вернулся на сцену, но Дворищин меня успокоил1
   -- Это не страшно, Шаляпин привык к успеху, не бойтесь.
   Когда Федор Иванович вышел во двор, раздались аплодисменты, приветственные выкрики. Он спокойно вошел в машину, поднял руку, вся толпа сразу утихла, он сказал несколько благодарственных слов и крикнул "трогай". Опасаясь увлечь за собой толпу, мы поехали по боковой улице. Зрители стояли на тротуарах, бросали цветы, аплодировали, благодарили Шаляпина. У всех радостные, возбужденные лица, каждый чувствовал, что, может быть, это единственная его встреча с великим артистом, который за один вечер мог дать столько счастья. Потом многие совершенно незнакомые люди благодарили меня и спрашивали, как я мог добиться того, что Шаляпин приехал в Псков. Даже сегодня, иной раз встречаю человека, который вдруг вспоминает, что был на концерте в Пскове, слышал Шаляпина.
   Во время ужина Шаляпин сетовал на то, что он не драматический артист, говорил, что он с удовольствием сыграл бы роль Бориса в драме Пушкина, и тут же прочитал с большой экспрессией монолог Бориса "Шестой уж год я царствую спокойно...". Много говорил о Горьком, о встречах с ним в Нижнем, о волжских просторах, дружбе с бурлаками и т. п. Вспомнил песню "Эй, ухнем", и мы увидели, как он преобразился -- было в этом что-то напоминавшее картину Репина "Бурлаки"... О Горьком говорил нежно. Рассказывал о его помощи творческой интеллигенции, о создании им комиссии в революционном Петрограде при Доме ученых для оказания помощи профессорам и академикам. Говорил, как хотелось бы ему сыграть роль Сатина,-- и тут же прочел его монолог из четвертого акта6. С какой страстью, с какой силой прозвучали эти горьковские слова, произнесенные Шаляпиным в этой необычной, домашней обстановке. Мы засиделись допоздна, а потом, полные впечатлений от этого неповторимого вечера, пошли провожать Федора Ивановича на вокзал, в международный вагон, заменявший всем артистам гостиницу.
   Следующий день был свободный, концерта не было. Шаляпин попросил показать ему город, главным образом его старинную часть. День был яркий, солнышко подогревало, чувствовалось приближение лета. Я предложил пойти к собору, где сливаются две реки: Великая и Пскова, на крепостной вал, откуда, по преданию, при Грозном сбрасывали "бунтарей". Берег крутой, высота большая и место очень живописное. Шаляпин в Пскове был впервые, но много слышал о нем от художников, когда готовился к "Псковитянке". Вдруг продекламировал монолог Грозного, а мы все, присев на траву, слушали, затаив дыхание. Шаляпин стоял здесь, на стыке двух исторических рек, у самого обрыва старой русской крепости, и все окружающие любовались его богатырской фигурой, как бы созданной гениальным скульптором.
   Потом мы вошли в собор, он был пуст (народ в это время выходил из другой двери, вслед за крестным ходом вокруг церкви). Шаляпин стал пробовать голос и вдруг полились божественные звуки. Это продолжалось совсем недолго, но как звучал его бас под высокими сводами собора! Звуки лились, словно из органа, лицо совершенно преобразилось. И вдруг:
   -- А как вы думаете, друзья, мог бы я быть неплохим дьяконом?!
   Он внимательно рассматривал художественную работу иконописцев, любовался старинными фресками. Так мы незаметно подошли к выходу. На площади стояла большая толпа по поводу Николина дня, все пели "Спаси, господи, люди твоя", и Федор Иванович стал подтягивать им, перекрывая своим бархатным, звучным голосом, даже на просторе, весь этот многоголосый хор. Все стали оглядываться и удивляться -- кто это такого громадного роста с таким могучим голосом поет здесь на площади?..
   Мы начали уговаривать Шаляпина пойти к музею "Паганкины палаты". Хорошо зная старину, Шаляпин обходился без экскурсовода, ему хотелось самому вникнуть в каждую деталь. Когда же он увидел коллекцию старинной посуды, он весь загорелся. Я вспомнил его коллекцию чашек, которых было чуть ли не больше сотни. Он дорожил этой коллекцией и всюду искал антикварные чашки. Он и у меня спросил, нет ли здесь где-нибудь "интересной чашечки". Я сказал, что этим не интересуюсь.
   -- И напрасно,-- возразил Федор Иванович,-- надо стариной всегда интересоваться, можно и по чашкам изучать наших прекрасных русских мастеров.
   Второй концерт давался бесплатно для профсоюзов. Так как наплыв слушателей был огромный, то билеты распределяли в президиуме Губпрофсовета. Но несмотря на тщательный контроль, вечером было столько людей, что в театре оказались забиты все проходы, оркестр, ложи; сидели и стояли везде, где только можно было поместиться человеку. И на улице было народу не меньше. Все ждали, пока проедет Шаляпин. Его опять встречали аплодисментами, и автомобиль забросали цветами.
   Концерт начали с опозданием, трудно было навести необходимый порядок в зале. Выход Федора Ивановича был необыкновенный. Гром аплодисментов, как какой-то бурный поток, обрушился на него. Артист сам был настолько взволнован, что не мог начать петь. И вдруг сразу все утихло, наступила такая тишина, что казалось, можно даже слышать вздох певца. Он смотрел вдаль, поверх партера. Чистым, негромким голосом запел "Сомнение" Глинки. Мне казалось, что в этот день артист пел еще лучше, чем в прошлый раз.
   Концерт подходил к концу, а по настроению казалось, что он только начинался. Мы заранее условились, что представитель Губпрофсовета выйдет на сцену, чтобы поблагодарить певца. И действительно, по окончании на сцене появился маленький человек с большой бородой, подошел к Шаляпину и обратился к нему с длинной речью. Вскоре Федор Иванович прервал его:
   -- Давайте лучше по старому русскому обычаю я вас обниму и поцелую. Вот и отблагодарю всех, кто пришел сюда и помог мне пережить наслаждение, которое я испытываю на таких концертах.
   Он нагнулся к маленькому человеку, чуть ли не поднял его к себе, крепко поцеловал. Можете представить, что делалось в этот момент в зале. Шаляпин мастерски утихомирил публику -- казалось, дирижер остановил дисциплинированный оркестр. Когда зал затих, он сказал:
   -- Вы, наверное, хотите "Дубинушку"? -- Зал буквально взвыл. Снова установив, жестом тишину, Федор Иванович предложил:
   -- Я буду петь куплеты, а вы должны подпевать припев.
   Он попросил пианиста уйти со сцены, сам подошел к роялю, взял аккорд, и полились звуки этой прекрасной песни в исполнении великого артиста и большого импровизированного хора зрителей.
   Шаляпин дирижировал, зал мощно подхватил припев, казалось, пел хорошо срепетированный хор.
   После второго куплета зал весь поднялся и стоя пел. Кончилась песня, а взрывы аплодисментов, крики "браво", "бис" продолжались еще очень долго. Мне казалось, что им не будет конца. И вдруг Шаляпин остановил зал и крикнул: "Повторим, что ли?" И весь мокрый, продолжал петь и дирижировать неутомимым хором. Цепкая рука Дворищина утащила меня за кулисы, Исай кричал:
   -- Он сошел с ума! Небывалый случай! Повторять "Дубинушку" полным голосом, перепевать весь хор! Он сорвет себе голос! Что он делает?! Остановите его, он сошел с ума, это невозможно! Я получу разрыв сердца здесь, на месте, надо что-то предпринять...
   Шаляпин, вытирая пот со лба и шеи, без конца выходил кланяться, и мне казалось, что вот-вот публика бросится на сцену. Наконец Федор Иванович ушел за кулисы. Еле дойдя до своей артистической комнаты, он с трудом снял с нашей помощью влажный фрак, усталый уселся на диван, попросив всех уйти и дать ему успокоиться.
   Я вышел на сцену. Часть публики все-таки пробралась туда, все хотели проникнуть к артисту. Уговоры наши помогали плохо, и лишь через полчаса мы удалили всех со сцены. Однако я уже не тревожился: помнил опыт предыдущего концерта. И действительно, через некоторое время, когда появился Шаляпин, мы спокойно, под аплодисменты и крики толпы: "Спасибо, Федор Иванович, мы этого никогда не забудем" -- тронулись с места.
   Приехали на вокзал. Около вагона, прицепленного к товарному поезду, большая толпа во главе с самодеятельным духовым оркестром железнодорожников встретила Шаляпина под звуки музыки. Он прошел в вагон, и через несколько секунд снова вернулся на площадку. Пока поезд не отошел, он стоял, подпевая оркестру и прощаясь с псковичами.
   Шаляпин был в восторге от псковичей и их приема.
   -- Вот, говорит, я только что вернулся с концертов из Ревеля. Разве можно равнять русскую публику с тем, что я видел несколько дней тому назад: полухолодный, чопорный прием, надменная вежливость... Это не то, что русский народ, я готов был сегодня петь и петь. Не представляете, с каким настроением я пел вместе с ними "Дубинушку"! Вот Горькому надо рассказать, он будет сиять от восторга, а Анатолий Васильевич Луначарский, если ему все сказать, целую книжку напишет. Обязательно расскажу ему, со всеми подробностями.
   Потом стал вспоминать "бородача" на концерте, повторяя:
   -- Вот это сила, такой маленький, а сильный, с такой бородищей. Вот это люди! Нет, "беляки", хоть и близко здесь ползают, не добраться им до Питера, эти не пустят.
   Так мы сидели долго и слушали его, забывая обо всем. Ведь рассказчик он был бесподобный!
   Тут же Федор Иванович сетовал на Дворищина, который не принимал участия в беседе:
   -- Ах, Исай, Исай, разве ты понимаешь, что такое концерты, которые были в Пскове, разве ты понимаешь, в каком городе ты был. Если бы понимал, ты бы давно меня туда свез. Вот молодой Исай (это обо мне) понял и уговорил, чтобы я поехал, спасибо тебе за это,-- и стал меня целовать.
   Дворищин разыгрывает сцену ревности. Наконец, Мария Валентиновна довольно мягко прекращает беседу и уговаривает Федора Ивановича идти спать:
   -- Ведь завтра целый день ехать, что вы будете делать?
   Шаляпин подчиняется, и мы все расходимся по своим купе.
   Утром я проснулся, когда все еще спали. Решил проверить, цел ли мой подарок для Шаляпина. Дело в том, что еще в Пскове он сказал: "Впервые еду с концерта, не получив ни одной копейки, продукты съедены, даже ничего домой не привезешь".
   Вот я думал, что же сделать приятное артисту? Поехал к рыбакам и достал две живые щуки, примерно килограмм по пятнадцать каждая (в Пскове на озере часто попадаются большие щуки). Им всунули в жабры этакие держалки-петли, и еще днем я привез их в вагон и спрятал в купе. О щуках знал только Дворищин. Теперь осталось придумать, как эффектнее передать Шаляпину мой подарок. Я пошел к Дворищину:
   -- А как насчет щук?
   Он в ответ:
   -- Не беспокойтесь, я ему эти рыбы сегодня так выдам, что веселья хватит на целый день.
   Он выдумал историю: будто бы ночью мы остановились где-то на полустанке вблизи озера, и пока стоял поезд взяли у рыбаков удочки и поймали этих щук. Я обещал поддержать Дворищина, придя немного позже, уже после того, как разговор начнется. Он предупредил:
   -- Помните, Федор будет злиться, разыграется большой скандал, но вы не сдавайтесь. Уговор, дайте руку.
   Мы, улыбаясь, пожали друг другу руки и как заговорщики разошлись. Мне вдогонку Исай крикнул:
   -- Вот будет спектакль!
   Прошло некоторое время, все уже встали, я часто выходил на станциях, так как поезд больше стоял, нежели шел. Вернулся с очередной прогулки, и слышу, что в вагоне -- скандал, гремит Федор Иванович! Услышав мой голос, он выскочил навстречу и с отчаянием спросил меня, за что я его так обидел! Я совершенно опешил, стал оправдываться. А Федор Иванович продолжал возмущаться, что мы ходили удить рыбу одни, а его не разбудили!
   Я уверял, что ничего подобного не было, я спал крепким сном и недавно только проснулся. Шаляпин бросился на Дворищина и пошла катавасия! Исай не растерялся:
   -- Значит, вы мне не верите? Всегда верили, а теперь не верите? Ничего больше рассказывать никогда не буду.
   Затем он обрушивается на меня, говорит, что докажет свою правоту, и стыдит, что я обманываю Федора Ивановича. Я стараюсь выкрутиться из этой истории. Скандал дошел до апогея. Шаляпин бегает по коридору, как разъяренный лев в клетке, Исай за ним, все окружающие в ужасе. Вдруг Федор Иванович, схватывает в охапку Дворищина и кричит:
   -- А может быть, ничего этого и не было и ты все выдумал, признайся.
   -- Отпустите меня, я докажу, -- кричит Исай, вырывается из мощных объятий Шаляпина, бежит в купе, тащит этих двух щук по полу (так как поднять он их не может) и бросает к ногам Федора Ивановича.
   -- Нате, берите доказательство и извиняйтесь при всех за то, что меня так оскорбляли.
   Эффект колоссальный! Все обомлели. Федор Иванович растерялся на мгновение, но потом вскричал:
   -- Тем паче: такая рыба! Сколько может доставить удовольствия на рыбалке! А вот меня этого лишили.
   Потом он стал расспрашивать, как мы поймали таких рыбищ. Дворищин, как опытный рыболов, подробно описал "ловлю" и вдруг в каком-то месте сделал паузу и говорит:
   -- Все это я выдумал, чтобы убить время в поезде, а эти щуки еще вчера Исай младший принес в вагон потихоньку, купив на базаре в Пскове.
   Шаляпин бросился к нам:
   -- Это подарок! Вот это да! За такое дело стоит отпеть концерт. Прав я, товарищи, или нет?
   И стал требовать, чтобы меня качали. Я отбивался, но ничего не помогло. Федор Иванович первый схватил меня в охапку, стал качать, а остальные подхватили.
   Так мы постепенно добрались до Петрограда. Сколько было веселья в вагоне! Первым затейником был Шаляпин. Ни на минуту он не успокаивался, для всех у него хватало внимания. То он спорил о том, какая из арий была лучше спета в концерте, в чем ценность того или другого романса, и каждый раз все это доказывалось с таким жаром, что нельзя было ему не верить. То он вдруг вспомнил, что аккомпаниатор в каком-то месте не так сыграл ему; а то говорил певице, что он слышал из артистической комнаты, как одну ноту она спела не точно, то, обращаясь к виолончелисту, утверждал, что никогда не слышал, чтобы так хорошо звучал инструмент.
   Мы приехали в Петроград. Шаляпин вышел с женой и Дворищиным. Он сам нес свой "щучий" подарок, и все проходящие удивлялись! А он, гордый и радостный, как все охотники, направился через толпу к машине. С меня он взял слово обязательно приехать сегодня "на рыбу" -- она будет чудесной.
   Я решил не отказываться от такого случая и направился к Шаляпиным. Как раз начинался обед. Кроме его семьи был еще кто-то из гостей и бессменный посетитель -- Александр Бенуа -- уже довольно пожилой. Шаляпин все время рассказывал Бенуа о концертах в Пскове, как его принимали, какой это был необычный прием и какой подъем царил при общем пении "Дубинушки".
   За обедом было весело и непринужденно. Добродушно говорил Федор Иванович, как ему не верилось, что такой "молодой" сможет организовать концерт и выполнить свое обязательство, как он сам теперь доволен, что видел Псков, его исторические места, и как это поможет ему в его любимых ролях Ивана Грозного и Бориса. Он подробно рассказывал о русских операх, с каким трудом добивался их постановки, с благодарностью говорил о Стасове, который обратил его внимание на "Бориса Годунова" и "Хованщину", и о Мамонтове, который дал ему возможность выступить в них.
   Да, это был великан, неповторимый талант, и я счастлив, что имел возможность видеть Шаляпина на сцене и встречаться с ним в жизни.
   

КОММЕНТАРИИ

   Рассказ И. М. Руммеля, театрального и концертного организатора, о концертах Ф. И. Шаляпина в Пскове в 1920 г. публикуется впервые.
   1 Шаляпин всегда проявлял большую заботу о своей первой семье, где было пятеро детей, и в трудные годы гражданской войны регулярно снабжал их продуктами, которые получал в виде гонорара за свои выступления. В ЛГТМ хранятся письма к артисту его первой жены Иолы Игнатьевны Торнаги (на итальянском языке), в которых она благодарит Шаляпина за помощь и перечисляет, какие продукты были получены от него.
   2 Шаляпин получил письмо из Ревеля (Таллин) от советского представителя И. Гуковского, помеченное 22 марта 1920 г. Гуковский сообщал, что "эстонские министры" просили его посодействовать заполучить Шаляпина в Ревель на несколько концертов. "Сегодня выезжает отсюда в Москву,-- говорится в письме,-- комиссия по обмену ратификациями. Секретарь ее г. Томингс может сообщить Вам все необходимые сведения о концертном зале и пр.".
   3 2 мая 1920 г. Руммель получил письмо от Шаляпина: "Милый Исаак Михайлович. Ввиду совершенно неожиданной и необходимо-спешной поездки моей в Ревель я, к моему великому огорчению, вынужден просить Вас перенести мой концерт во Пскове на 20 мая. Я отлично сознаю, что доставлю этим Вам большие огорчения, но прошу Вас и милых псковичей извинить меня за невольный неприятный казус. Примите мой привет. Ф. Шаляпин".
   4 Концерты Шаляпина в столице буржуазной Эстонии состоялись 10, 12 и 15 мая 1920 г. Накануне его гастролей местная пресса писала: "В имени Шаляпина сказано все. Каждый любитель искусства высоко оценит его великий талант". Артиста на вокзале встречала большая толпа людей. Билеты на его выступления в концертном зале "Эстония" были распроданы задолго, несмотря на высокие цены. Однако поначалу буржуазные газеты недружелюбно отнеслись к приезду певца из Советской России, и первые отзывы прессы не отличались доброжелательностью. Но огромный успех певца у слушателей воздействовал и на рецензентов. Один из них писал: "Мало можно найти артистов, которые с шаляпинской легкостью и изяществом пользуются своим голосом. Его богатые голосовые оттенки ни с чем не сравнимы. Он не только великий певец, но и великий актер". Шаляпина публика засыпала цветами и увенчала лавровым венком.
   6 Сатин -- персонаж из пьесы М. Горького "На дне".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru