Lib.ru/Классика: Шамиссо Адельберт. Чудесная история Петра Шлемиля

Адельбертъ Шамиссо.

ЧУДЕСНАЯ ИСТОРІЯ ПЕТРА ШЛЕМИЛЯ.

Переводъ А.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій проспектъ, д. No 8.
1889.

Предисловіе.

Людовикъ-Карлъ-Аделаидъ Шамиссо де-Бонкуръ родился 30 января 1781 г., въ замкѣ де-Бонкуръ, въ Шампани, гдѣ въ теченіе многихъ вѣковъ жили его родные, принадлежавшіе къ старинному французскому дворянскому роду, имѣвшему родственныя связи со многими королевскими домами. Родители его, въ 1790 г. лишенные своихъ помѣстій, эмигрировали сперва въ Люттихъ въ Бельгіи, потомъ въ Вюрцбургъ и Байрейтъ въ Баваріи и наконецъ въ Берлинъ, гдѣ и поселились окончательно, въ 1796 г. 13-ти лѣтъ онъ изучилъ живопись и миніатюру, а черезъ два года былъ записанъ въ пажи прусской королевы. Къ 1798 г. онъ опредѣлился въ одинъ изъ пѣхотныхъ полковъ и черезъ три года былъ произведенъ въ чинъ лейтенанта. Послѣ тильзитскаго мира, Шамиссо вернулся во Францію, гдѣ роднымъ его возвращена была часть состоянія. Въ 1810 г., при имперіи, онъ сдѣланъ былъ профессоромъ въ одной изъ провинціальныхъ коллегій, но оставался тамъ недолго. Занятія его и общій умственный складъ склоняли его возвратиться вновь въ Германію. Проведя нѣсколько мѣсяцевъ въ обществѣ г-жи Сталь въ Парижѣ и въ Швейцаріи, онъ уѣхалъ въ Берлинъ, гдѣ и посвятилъ Себя занятіямъ литературой и естественными науками. Съ 1815 по 1818 г. онъ участвовалъ въ экспедиціи къ сѣверному полюсу, снаряженной подъ покровительствомъ и при участіи русскаго правительства. Результатами этого путешествія былъ рядъ сдѣланныхъ имъ научныхъ наблюденій по географіи и этнографіи, изданныхъ имъ спустя девять лѣтъ. Въ 1819 г. онъ назначенъ былъ хранителемъ ботаническихъ коллекцій въ Берлинѣ, женился и черезъ нѣсколько лѣтъ сдѣланъ былъ директоромъ королевскихъ гербаріевъ. Берлинскій университетъ присудилъ ему ученую степень доктора. Онъ умеръ въ Берлинѣ 12 августа 1838 г., оставивъ во всѣхъ ученыхъ и литературныхъ кружкахъ Германіи самую лучшую по себѣ память и искреннѣйшія сожалѣнія.

Извѣстностью своею Шамиссо обязанъ, главнымъ образомъ, своимъ литературнымъ трудамъ. Съ 1804 г., вмѣстѣ съ Варнгагеномъ-фонъ-Энзе, онъ издавалъ "Альманахъ Музъ". Въ 1813 г. онъ написалъ своего "Петра Шлемиля", напечатаннаго въ слѣдующемъ году и переведеннаго затѣмъ на всѣ языки. Послѣ этого произведенія, составляющаго главную славу его, Шамиссо издалъ обширную поэму "Salas y Gomez" и перевелъ на нѣмецкій языкъ "Пѣсни Беранже".

Шлемиль возбудилъ цѣлую литературу толкованій, самымъ различнымъ образомъ объясняющихъ аллегорическое значеніе этого граціознаго произведенія. Едва-ли не вѣрнѣе другихъ объясненіе одного изъ нѣмецкихъ критиковъ Шамиссо -- Koell'я, который видитъ въ Шлемилѣ самого Шамиссо, а въ потерянной имъ тѣни -- отечество, утраченное поэтомъ. Печальное положеніе Шлемиля является, такимъ образомъ, лишь вѣрнымъ изображеніемъ душевнаго состоянія самого Шамиссо, въ началѣ настоящаго столѣтія, когда, не чувствуя себя вполнѣ ни французомъ, ни нѣмцемъ, онъ долженъ былъ поневолѣ оставаться безучастнымъ зрителемъ великой борьбы между Франціей и Германіей. Человѣкъ, утратившій свою тѣнь,-- это несчастный гражданинъ вселенной,-- утратившій свое отечество, выбитый изъ обычной человѣческой колеи жизни и поставленный поэтому въ неестественное положеніе.

Полное собраніе сочиненій Шамиссо издано въ Лейпцигѣ, въ 6-ти томахъ, въ 1839 г. Г. Курцъ напечаталъ въ 1873 г. критическое изданіе его сочиненій; письма его собраны и изданы Hitzig'омъ.

На русскій языкъ "Петръ Шлемиль" переведенъ былъ Л. Самойловымъ, въ 1841. Нѣкоторыя стихотворенія Шамиссо переведены П. Вейнбергомъ, М. Михайловымъ, В. Костомаровымъ и Ѳ. Бергомъ.

Чудесная исторія Петра Шлемиля.

Послѣ благополучнаго, но для меня крайне тяжелаго плаванія, мы прибыли, наконецъ, въ гавань. Какъ только я на лодкѣ достигнулъ берега, тотчасъ-же собралъ все свое маленькое имущество и, пробравшись сквозь густую толпу, вошелъ въ ближайшій скромный домикъ, надъ дверями котораго была вывѣска. Я спросилъ себѣ комнату. Слуга оглядѣлъ меня съ ногъ до головы и повелъ подъ крышу. Я приказалъ подать себѣ воды умыться и спросилъ, гдѣ живетъ г. Томасъ Джонъ.-- За сѣверными воротами, первая дача на правой сторонѣ, большой новый домъ изъ краснаго и бѣлаго мрамора, съ многочисленными колоннами.-- Хорошо.-- Было еще рано, я поспѣшилъ развязать свой чемоданъ, вынулъ оттуда только что перелицованный черный сюртукъ, нарядился въ лучшее свое платье и, захвативъ съ собою рекомендательное письмо, отправился къ человѣку, который, при скромныхъ моихъ желаніяхъ, долженъ былъ помочь мнѣ.

Пройдя по сѣверной улицѣ и добравшись до воротъ, я вдругъ увидѣлъ колоннаду, блеснувшую изъ-за зелени.-- "Тутъ, значитъ!" сказалъ я себѣ. Я обмахнулъ платкомъ пыль съ башмаковъ, оправилъ галстухъ и, благословясь, позвонилъ... Дверь отворилась. Въ сѣняхъ пришлось выдержать маленькій допросъ, затѣмъ швейцаръ доложилъ обо мнѣ и я имѣлъ честь быть приглашеннымъ въ паркъ, гдѣ среди небольшого общества находился г. Джонъ. Я тотчасъ-же узналъ его по дородной, полной самодовольства фигурѣ.

Онъ принялъ меня очень хорошо -- какъ богатый принимаетъ голыша, даже обернулся было ко мнѣ, не отворачиваясь, впрочемъ, отъ остального общества, и взялъ изъ рукъ моихъ письмо.

-- Такъ, такъ! отъ моего брата! Давненько я о немъ ничего не слыхалъ. Но вѣдь онъ здоровъ?.. Тамъ, изволите видѣть, продолжалъ онъ, обращаясь къ обществу и не ожидая моего отвѣта, и указалъ моимъ письмомъ на холмъ, возвышавшійся неподалеку отъ насъ,-- тамъ я выстрою новый домъ.

Онъ распечаталъ письмо, продолжая разговоръ, вертѣвшійся на тему о богатствѣ.-- Человѣкъ, у котораго нѣтъ милліона, сказалъ онъ,-- извините меня за выраженіе,-- просто прощалыга.-- Истинная правда! воскликнулъ я убѣжденнымъ тономъ. Это видимо ему понравилось, онъ улыбнулся и сказалъ мнѣ:-- Обождите здѣсь, любезный другъ: я улучу, быть можетъ, время, чтобы сказать вамъ, что я думаю объ этомъ,-- онъ указалъ на письмо, положилъ его въ карманъ и обратился къ обществу. Онъ подалъ руку какой-то молодой дамѣ, другіе кавалеры разобрали остальныхъ красавицъ, и всѣ направились къ холму, покрытому цвѣтущими розанами.

Я поплелся позади всѣхъ, не безпокоя собою никого, и ни одна душа не обращала ужъ на меня ни малѣйшаго вниманія. Общество было очень весело, шла оживленная болтовня, шутки; съ важностью разсуждали о ничтожнѣйшихъ предметахъ или отзывались слегка о предметахъ важныхъ, злословіе же объ отсутствующихъ пріятеляхъ и ихъ дѣлахъ раздавалось все чаще и чаще. Я совершенно былъ чуждъ всѣмъ имъ, слишкомъ озабоченъ собственнымъ дѣломъ и потому рѣшительно не понималъ ихъ загадочной рѣчи.

Мы подошли къ розовымъ кустамъ. Прекрасная Фанни, какъ видно, царица дня, пожелала непремѣнно сама сорвать цвѣтокъ розы. При этомъ она оцарапалась колючкой розы и нѣсколько капель алой крови показались на ея нѣжной ручкѣ. Это происшествіе встревожило все общество. Понадобился англійскій пластырь. Въ это мгновеніе какой-то скромный старикъ, худощавый, сухой и высокій, который все время шелъ за обществомъ рядомъ со мною и котораго я не замѣчалъ до тѣхъ поръ, опустилъ руку въ узкій карманъ своего сѣраго, старомоднаго сюртука, вытащилъ оттуда маленькій пакетикъ, открылъ его и, отвѣсивъ низкій поклонъ, подалъ раненой. Она взяла пластырь, не обративъ никакого вниманія на предложившаго и даже не поблагодаривъ его. Перевязка была сдѣлана, и всѣ взобрались на вершину холма, чтобы полюбоваться открывшейся панорамой зеленыхъ лабиринтовъ парка, простиравшихся до необъятнаго океана.

Видъ былъ поистинѣ прекрасный и величественный. На горизонтѣ, среди мутныхъ волнъ и лазури неба, виднѣлась какая-то блестящая точка.-- Скорѣй подзорную трубу! крикнулъ г. Джонъ. Прежде чѣмъ слуги бросились исполнять его приказаніе, человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, почтительно поклонившись, опустилъ уже руку въ свой карманъ и вытащилъ оттуда прекрасную подзорную трубку, которую и подалъ г-ну Джону. Послѣдній, взглянувъ въ нее, объявилъ, что это корабль, который вчера снялся съ якоря, и благодаря противнымъ вѣтрамъ, держится передъ гаванью. Трубка передавалась изъ рукъ въ руки, не возвращаясь лишь къ своему владѣльцу. Я съ изумленіемъ смотрѣлъ на этого человѣка и не могъ понять, какимъ образомъ онъ ухитрился изъ своего маленькаго кармана вытащить такой большой приборъ. Это, однако, повидимому, никого не поразило и никто не обращалъ болѣе вниманія ни на господина въ сѣромъ сюртукѣ, ни на меня.

Поданы были прохладительныя: самые рѣдкіе плоды всѣхъ странъ были сервированы въ дорогихъ вазахъ. Г. Джонъ съ утонченной любезностью угощалъ присутствующихъ. Онъ заговорилъ со мною во второй разъ: -- Кушайте! На морѣ у васъ не было ничего подобнаго. Я поблагодарилъ, но онъ не замѣтилъ этого и обращался уже къ кому-то другому.

Всѣ бы охотно разсѣлись на травѣ по склонамъ холма, чтобы полюбоваться открывающимся съ него пейзажемъ, но опасались сырой травы.-- Вотъ было-бы хорошо, воскликнулъ одинъ изъ гостей, если-бы разложить здѣсь турецкій коверъ... Едва было произнесено это желаніе, какъ господинъ въ сѣромъ сюртукѣ опустилъ руку въ карманъ и вытаскивалъ уже оттуда, съ скромнымъ, почтительнымъ видомъ, богатый турецкій коверъ, шитый золотомъ. Слуги взяли его, какъ ни въ чемъ не бывало, и разостлали въ указанномъ мѣстѣ. Все общество тотчасъ-же размѣстилось на коврѣ. Пораженный, снова глядѣлъ я на этого человѣка, его карманъ и коверъ болѣе 20 шаговъ длиною и десять шириною... Я сталъ протирать себѣ глаза, не зная, что подумать обо всемъ этомъ, тѣмъ болѣе, что всѣмъ прочимъ оно казалось, повидимому, совершенно естественнымъ.

Я охотно разспросилъ-бы у кого-нибудь, что это за человѣкъ, но не зналъ, къ кому обратиться, такъ какъ господъ слугъ я боялся еще болѣе, чѣмъ господъ, которымъ услуживаютъ. Въ концѣ-концовъ, я, однако, пріободрился и подошелъ къ одному молодому человѣку, который показался мнѣ менѣе важнымъ, чѣмъ другіе, и часто оставался одинъ. Я тихо попросилъ его сказать мнѣ, кто такой этотъ любезный господинъ въ сѣромъ платьѣ.-- Вонъ тотъ, что похожъ на кончикъ нитки, выскользнувшей изъ иголки у портного?-- Да, вонъ тотъ, что стоитъ въ сторонѣ!-- Я его не знаю... И, вѣроятно, чтобы избѣжать, съ моей стороны, дальнѣйшихъ вопросовъ, отошелъ отъ меня и заговорилъ съ другимъ лицомъ о какихъ-то пустякахъ.

Однако, солнце стало порядочно припекать и начинало безпокоить дамъ; прекрасная Фанни небрежно сдѣлала сѣрому господину, къ которому никто еще, сколько я знаю, не обращался ни съ чѣмъ, слѣдующій легкомысленный вопросъ -- нѣтъ-ли у него съ собою также и палатки? Онъ отвѣчалъ глубокимъ поклономъ, словно ему оказали тѣмъ незаслуженную честь, опустилъ руку въ карманъ и вытащилъ оттуда: полотно, колья, веревки, гвозди, словомъ, все, что могло понадобиться для устройства изящнаго и вмѣстѣ удобнаго шатра. Молодые люди помогли ему, и скоро великолѣпный шатеръ раскинутъ былъ надъ всѣмъ мѣстомъ, покрытымъ ковромъ, и никто во всемъ этомъ не находилъ ничего необыкновеннаго.

Давно уже мнѣ чувствовалось не по себѣ, а тутъ я просто испугался; но что стало со мною, когда при слѣдующемъ пожеланіи, изъ его кармана вышли три верховыя лошади.-- Клянусь тебѣ -- три красивыя рослыя лошади и въ сбруѣ! Подумай, ради Бога: три осѣдланные вороные коня вышли изъ одного и того-же кармана, откуда передъ тѣмъ добыты уже были: пакетъ съ пластыремъ, подзорная трубка, тканый коверъ въ двадцать шаговъ длины и десять ширины и палатка такого же размѣра, со всѣми необходимыми принадлежностями! Если-бы я не поклялся, что видѣлъ это собственными глазами, ты, конечно, не повѣрилъ бы мнѣ!

Не смотря на заискивающій тонъ и скромность этого человѣка, не смотря на то, что всѣ другіе почти не замѣчали его присутствія, блѣдное лицо его, отъ котораго я не могъ оторвать глазъ, казалось мнѣ такимъ ужаснымъ, что я не въ силахъ былъ долѣе выносить его.

Я рѣшился бѣжать. Это показалось мнѣ тѣмъ легче, что роль моя въ этомъ обществѣ была совсѣмъ незамѣтная. Я хотѣлъ вернуться въ городъ, а на другое утро еще разъ попытать счастія у г. Джона и, если хватитъ смѣлости, разспросить его объ этой странной личности въ сѣромъ сюртукѣ. Удалось бы мнѣ только улизнуть отсюда по-добру, по-здорову!

Я, дѣйствительно, уже пробрался было сквозь кусты розановъ, сбѣжалъ съ холма и очутился посреди открытой лужайки, какъ вдругъ мнѣ пришло въ голову оглянуться: я боялся, не замѣтилъ-ли кто, что я сошелъ съ дорожки и топчу траву. Каковъ-же былъ мой испугъ, когда я увидалъ позади себя человѣка въ сѣромъ сюртукѣ, шедшаго за мной по пятамъ! Онъ тотчасъ-же снялъ передо мною шляпу и поклонился мнѣ такъ почтительно, какъ никто никогда мнѣ не кланялся. Не можетъ быть никакого сомнѣнія: онъ хочетъ говорить со мной, и избѣжать этого, безъ явной грубости, очевидно, невозможно. Я тоже снялъ шляпу, поклонился и такъ и остался подъ жгучими лучами солнца, съ обнаженной головой, словно приросшій къ мѣсту. Полный страха, тупо глядѣлъ я на него, какъ птичка, оцѣпенѣвшая передъ змѣей. Самъ онъ, казалось, былъ въ затрудненіи; не поднимая глазъ, онъ еще нѣсколько разъ поклонился, подошелъ ко мнѣ и заговорилъ какимъ-то просительнымъ тономъ, тихимъ, неувѣреннымъ голосомъ: -- Простите, сударь, смѣлость, съ которою я позволилъ себя остановить васъ, будучи для васъ человѣкомъ совершенно постороннимъ; у меня есть къ вамъ просьба. Если-бы вы были такъ добры...-- Помилосердствуйте, ради Бога, вскрикнулъ я, перебивая его первый, -- что я могу сдѣлать для человѣка, который...-- Мы оба остановились въ смущеніи и оба, кажется, покраснѣли.

Послѣ минутнаго молчанія, онъ снова заговорилъ:-- Въ теченіе краткаго времени, пока я имѣлъ счастіе быть вблизи васъ, милостивый государь, великолѣпная тѣнь, незамѣтно для васъ оставляемая вами на солнцѣ,-- позвольте сказать вамъ это,-- привела меня въ невыразимое восхищеніе. Вы, казалось, совсѣмъ не замѣчаете у ногъ своихъ эту пренебрегаемую вами тѣнь. Простите смѣлость моего предложенія. Не пожелали бы вы уступить мнѣ вашу тѣнь?..

Онъ умолкъ. Голова у меня пошла кругомъ, точно мельничное колесо. Какимъ образомъ продать ему мою тѣнь? Что за странная просьба! Онъ, должно быть, сумасшедшій, подумалъ я и, перемѣнивъ тонъ, съ нѣкоторой фамильярностью, отвѣчалъ ему такъ:-- Ай! ай! пріятель, неужели вамъ недостаточно своей собственной тѣни? Вы предлагаете мнѣ чрезвычайно странную сдѣлку.-- Онъ мнѣ тотчасъ отвѣтилъ: У меня въ карманѣ есть многое, что могло бы имѣть цѣну для васъ; я не пожалѣю никакихъ денегъ, чтобы пріобрѣсти столь неоцѣненную тѣнь.

При мысли о его карманѣ, мною невольно овладѣла дрожь; не понимаю, какъ могъ я назвать его "пріятелемъ". Я снова заговорилъ, стараясь по возможности загладить свою ошибку самой утонченной вѣжливостью.-- Милостивый государь, сказалъ я, простите, умоляю васъ, вашего покорнѣйшаго слугу. Повидимому, я не совсѣмъ понимаю вашу мысль: мою тѣнь, вы изволили сказать? Какъ-же я могу?... Онъ прервалъ меня.-- Я прошу только у вашей милости позволенія собрать вашу драгоцѣнную тѣнь тутъ-же, на этомъ мѣстѣ, и положить ее къ себѣ въ карманъ. Какъ ужъ я это исполню -- мое дѣло. Въ свою очередь, я предоставляю вамъ, милостивый государь, въ благодарность за ваше согласіе, любую изъ тѣхъ драгоцѣнныхъ вещицъ, которыя я съ собой ношу въ карманѣ: настоящій приворотный корень, корень мандрагоры, заколдованныя монеты, скатерть Роландова оруженосца, веревку повѣшеннаго, -- по какой угодно цѣнѣ, но это едва ли вамъ понадобится; лучше, пожалуй, будутъ: шапка-невидимка Фортунатуса, совершенно новая и прочно вычиненная, кромѣ того -- его-же неистощимый кошелекъ.-- Неистощимый кошелекъ Фортунатуса? воскликнулъ я.

И хотя испугъ мой былъ великъ, это предложеніе вскружило мнѣ голову: золотые червонцы засверкали въ моихъ глазахъ.

-- Не угодно-ли вамъ будетъ разсмотрѣть этотъ кошелекъ и испытать его дѣйствіе. Онъ опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда средней величины прочный сафьянный кошелекъ, хорошо сшитый, съ двумя прочными шнурками, и подалъ его мнѣ. Я опустилъ въ него руку и вынулъ десять золотыхъ монетъ, и еще десять, и еще десять, и еще десять; немедленно протянулъ я ему руку.-- По рукамъ! сдѣлка кончена. За этотъ кошелекъ я отдаю вамъ мою тѣнь. Онъ ударилъ со мной по рукамъ, потомъ сейчасъ-же опустился передо мною на колѣни и съ поразительной легкостью отдѣлилъ на травѣ мою тѣнь съ головы до ногъ, поднялъ ее, свернулъ въ трубочку, сложилъ и опустилъ къ себѣ въ карманъ.

Онъ всталъ, еще разъ поклонился мнѣ и удалился въ чащу розовыхъ кустовъ. Мнѣ показалось, что онъ вдали тихо засмѣялся про себя. Я покрѣпче затянулъ шнурки моего кошелька; яркіе лучи солнца заливали вокругъ меня землю; я все еще не могъ прійти въ себя.

II.

Наконецъ, я пришелъ въ себя и поспѣшилъ оставить это мѣсто, гдѣ вѣроятно мнѣ нечего уже болѣе будетъ дѣлать. Я сперва набилъ себѣ карманы золотомъ, потомъ завязалъ шнурки моего кошелька вокругъ шеи; кошелекъ же спряталъ у себя на груди. Никѣмъ не замѣченный, я вышелъ въ паркъ, выбрался на большую дорогу и отправился по направленію къ городу. Задумавшись, подходилъ я къ воротамъ,-- въ это время, кто-то окликнулъ меня:-- Молодой человѣкъ, эй! молодой человѣкъ, послушайте-ка! Я обернулся: какая-то старая женщина кричала мнѣ вслѣдъ:-- Остерегитесь, молодой человѣкъ, вы потеряли вашу тѣнь.-- Спасибо, матушка! Я бросилъ ей за доброе участіе золотую монету и вошелъ подъ деревья.

У городскихъ воротъ будочникъ крикнулъ мнѣ.-- Куда дѣвали вы, господинъ, вашу тѣнь? Чрезъ нѣсколько шаговъ, двѣ женщины не на шутку перепугались:-- Господи Іисусе Христе! ходитъ безъ тѣни!-- Это начинало тяготить меня, и я тщательно избѣгалъ итти на солнцѣ. Но встрѣчались мѣста, гдѣ такая осторожность оказывалась невозможною; напримѣръ, на широкой улицѣ, которую мнѣ предстояло перейти и, къ моему несчастью, именно въ ту минуту, когда дѣти выходили изъ школы. Какой-то проклятый горбатый мальчишка -- какъ теперь вижу его -- тотчасъ-же замѣтилъ у меня отсутствіе тѣни. Онъ во все горло объявилъ объ этомъ толпѣ школьниковъ, собравшейся изъ всего предмѣстья, и они безъ церемоніи принялись швырять въ меня камнями и грязью, крича во все горло:-- Порядочные люди, находясь на солнцѣ, идутъ въ сопровожденіи своей тѣни!-- Чтобы избавиться отъ нихъ, я швырялъ имъ полными пригоршнями золото и бросился въ первый извощичій экипажъ, который уступили мнѣ какіе-то сострадательные люди.

Очутившись одинъ въ быстро катившейся каретѣ, я горько заплакалъ. Съ этой минуты я хорошо понялъ, что здѣсь на землѣ, если золото и почитается выше личныхъ достоинствъ человѣка и добродѣтели, то тѣнь признается еще выше самого золота. Какъ прежде я кривилъ своею совѣстью ради богатства, такъ теперь я отдалъ свою тѣнь за золото. Что-же могу я, что долженъ дѣлать теперь на землѣ!

Я еще не вполнѣ успокоился, когда экипажъ остановился передъ моей гостинницей; я съ ужасомъ представилъ себѣ необходимость вернуться на свой противный чердакъ. Я велѣлъ снести свои вещи и съ презрѣніемъ принялъ жалкій свой чемоданчикъ; затѣмъ, бросивъ человѣку нѣсколько золотыхъ монетъ, приказалъ везти себя въ лучшую гостинницу въ городѣ. Зданіе ея находилось на сѣверной сторонѣ, мнѣ нечего было бояться солнца, и я отпустилъ кучера, уплативъ ему золотомъ, велѣлъ отвести себѣ лучшія комнаты, выходившія на улицу, и заперся въ нихъ поскорѣе.

Ты ни за что не угадаешь, чѣмъ я занялся тогда. Дорогой мои Шамиссо, я краснѣю, даже признаваясь тебѣ въ этомъ! Я сорвалъ злополучный кошелекъ съ моей груди и съ какой-то яростью, постепенно возроставшей, подобно разгоравшемуся пожару, охватывавшему меня все болѣе и болѣе, сталъ вытаскивать изъ него золото, все золото и золото. Я разбрасывалъ его по полу и топталъ ногами; звонилъ имъ -- и бѣдное мое сердце, казалось, упивалось этимъ звономъ; монету за монетой я нагромождалъ цѣлыя груды золота, пока наконецъ, изнемогая отъ усталости, не свалился на своихъ сокровищахъ. Въ какомъ-то упоеніи, я катался на этихъ грудахъ, валялся на золотѣ. Такъ прошелъ весь день и наступилъ вечеръ. Я не открывалъ дверей; ночь застала меня распростертымъ на золотѣ, на немъ и заснулъ я.

И мнѣ приснился тутъ ты, будто стою я за стекляной дверью твоей маленькой комнатки и вижу тебя сидящимъ за своимъ рабочимъ столомъ, между скелетомъ и пучкомъ засушенныхъ растеній; передъ тобой висятъ портреты Галлера, Гумбольдта и Линнея, на твоемъ диванѣ лежитъ томъ Гёте и "Волшебный перстень". Я долго глядѣлъ на тебя, на каждую вещь въ твоей комнатѣ и снова на тебя. Но ты не шевелился, не дышалъ, ты былъ мертвъ...

Я пробудился. Казалось, было еще очень рано. Часы мои стояли. Я былъ точно разбитъ, умирая отъ голода и жажды: со вчерашняго утра у меня ворту ничего не было. Сгорая отъ нетерпѣнія, съ отвращеніемъ и пресыщеніемъ отталкивалъ я теперь это золото, которое такъ недавно еще наполняло счастьемъ мое безразсудное сердце; въ настоящее время, подъ вліяніемъ дурного расположенія духа, я не зналъ, что съ нимъ дѣлать. Его нельзя было такъ оставить. Попытался я было положить его обратно въ кошелекъ. Невозможно. Ни одно изъ моихъ оконъ не выходило на море. Дѣлать нечего, пришлось, съ великимъ трудомъ, обливаясь крупными каплями пота, перенесть его въ большой шкафъ, находившійся въ моемъ кабинетѣ, и тамъ сложить. Я оставилъ на прежнемъ мѣстѣ нѣсколько пригоршней. Покончивъ съ этимъ, я въ изнеможеніи свалился на кресло и сталъ ждать, когда въ домѣ начнется движеніе. Какъ только оказалось возможнымъ, я приказалъ подать себѣ ѣсть и велѣлъ позвать хозяина.

Я переговорилъ съ этимъ человѣкомъ о будущемъ устройствѣ моего дома. Онъ рекомендовалъ мнѣ въ качествѣ слуги нѣкоего Бенделя, доброе и умное лицо котораго понравилось мнѣ сразу. Преданный мнѣ, онъ помогалъ мнѣ впослѣдствіи переносить невзгоды жизни и утѣшалъ въ моей несчастной судьбѣ. Я провелъ весь день въ своей комнатѣ въ обществѣ нанимающихся слугъ, башмачниковъ, портныхъ и торговцевъ. Я устраивался и покупалъ особенно много дорогихъ бездѣлушекъ и драгоцѣнныхъ камней, чтобы избавиться хотя отчасти отъ груды золота; но, оно, какъ мнѣ казалось, все не уменьшалось.

Между тѣмъ, я не зналъ, что мнѣ дѣлать и какъ быть съ своими сомнѣніями и страхомъ. Я не дерзалъ перешагнуть порога своей комнаты и вечеромъ приказалъ зажечь сорокъ свѣчей въ моей залѣ, прежде чѣмъ выйти изъ темноты. Ужасъ охватывалъ меня при воспоминаніи о страшномъ происшествіи со школьниками. Какъ бы то ни было, я рѣшился, что-бы это мнѣ ни стоило, еще разъ попытаться узнать о себѣ откровенное мнѣніе людей. Ночи въ эту пору были свѣтлыя. Поздно вечеромъ я набросилъ на себя длинный плащъ, нахлобучилъ шляпу на глаза и, какъ преступникъ, дрожа, выбрался изъ гостинницы. Выйдя на одну изъ отдаленныхъ площадей, я выступилъ изъ тѣни домовъ, подъ покровомъ которой пробирался до сихъ поръ, и вышелъ на лунный свѣтъ, готовясь услышать судьбу свою изъ устъ прохожихъ.

Избавь меня, дорогой другъ, отъ скорбнаго повторенія тебѣ всего, что я вытерпѣлъ. Женщины часто выражали мнѣ глубокое состраданіе, которое я возбуждалъ въ нихъ, -- состраданіе, столь-же терзавшее мнѣ сердце, какъ глумленіе дѣтей и горделивое презрѣніе мужчинъ, особенно тѣхъ, высокій ростъ или громадное сложеніе которыхъ бросало отъ себя широкую тѣнь. Какая-то красивая дѣвушка, казалось, провожавшая своихъ родителей, которые осторожно ступали, смотря подъ ноги себѣ, случайно бросила на меня ясный взглядъ свой; когда она замѣтила отсутствіе моей тѣни, ужасъ изобразился на ея лицѣ; она закрыла прекрасное личико свое вуалью, опустила головку и молча пошла своей дорогой.

Болѣе я не могъ выносить. Горькія слезы полились изъ моихъ глазъ и съ разбитымъ сердцемъ, шатаясь, опять свернулъ я въ тѣнь. Я долженъ былъ держаться поближе къ домамъ, чтобы не подвергать себя новымъ испытаніямъ, и поздно возвратился домой.

Я провелъ ночь безъ сна. На другое утро, первою моею заботою было отъискать гдѣ бы то ни было человѣка въ сѣромъ сюртукѣ. Авось, можетъ быть, мнѣ и удастся найти его. Какое счастіе, если и онъ, подобно мнѣ, раскаивается, что заключилъ эту глупую сдѣлку! Я позвалъ Бенделя: онъ, казалось мнѣ, расторопный и способный. Я далъ ему точное описаніе лица, обладавшаго сокровищемъ, безъ котораго жизнь моя становилась пыткой. Я сказалъ ему часъ и мѣсто, гдѣ я его видѣлъ; описалъ ему всѣхъ лицъ, бывшихъ при этомъ, и сказалъ, чтобы онъ узналъ, что сталось съ подзорной трубкой, турецкимъ ковромъ, вышитымъ золотомъ, великолѣпнымъ шатромъ и, наконецъ, съ вороными лошадьми. Исторія этихъ вещей, сказалъ я ему,-- не считая нужнымъ входить въ дальнѣйшія подробности,-- связана съ этой таинственной личностью, на которую, казалось, никто тогда не обращалъ вниманія и появленіе которой отняло у меня покой и счастіе.

Передавая ему все это, я принесъ золота, сколько могъ захватить, и прибавилъ къ нему всѣ бездѣлушки и драгоцѣнные камни еще большей цѣнности.-- Бендель, сказалъ я ему, это сглаживаетъ всѣ пути и дѣлаетъ невозможное возможнымъ. Не жалѣй ничего и распоряжайся этими деньгами такъ, какъ я бы самъ ими распорядился. Ступай-же и поспѣши принести своему господину извѣстія, на которыхъ основываются всѣ его надежды.

Онъ ушелъ. Поздно и печальный вернулся онъ. Никто изъ слугъ г. Джона, никто изъ его гостей (онъ всѣхъ ихъ нашелъ) не могъ даже смутно припомнить себѣ человѣка въ сѣромъ сюртукѣ. Подзорная труба, правда, нашлась, но никто не зналъ, откуда она; коверъ разостланъ и шатеръ раскинутъ и теперь на томъ-же холмѣ; слуги превозносятъ богатство своего хозяина, но никому неизвѣстно происхожденіе этихъ вещей. Самъ онъ пользовался ими, не справляясь, откуда онѣ взялись; молодые люди, сидѣвшіе на вороныхъ коняхъ, и теперь еще имѣютъ ихъ у себя на конюшнѣ и расхваливаютъ щедрость г. Джона, который имъ подарилъ ихъ въ тотъ день. Вотъ и все. Разсказъ Бенделя сообщилъ мнѣ мало новаго. Тѣмъ не менѣе я похвалилъ его за усердіе, старанія и осторожность. Печально далъ я ему знакъ оставить меня одного.

-- Я передалъ, сказалъ онъ, то, что вы считали особенно важнымъ знать, но мнѣ необходимо сообщить вамъ еще кое-что. Это мнѣ передалъ человѣкъ, котораго я встрѣтилъ сегодня утромъ передъ дверями, возвращаясь изъ экспедиціи, оказавшейся столь мало успѣшною. Вотъ подлинныя слова этого человѣка: "Скажите г. Петру Шлемилю, что онъ меня не увидитъ уже здѣсь болѣе, такъ какъ я отправляюсь въ море -- попутный вѣтеръ призываетъ меня въ гавань. Но ровно черезъ годъ и одинъ день, я буду имѣть честь явиться къ нему лично и предложитъ иную сдѣлку, которую онъ признаетъ, можетъ быть, болѣе удобнымъ принять. Кланяйтесь ему отъ меня и скажите, что я ему очень благодаренъ". Я спросилъ у него, кто онъ такой, но онъ отвѣтилъ, что вы его уже знаете.

-- Каковъ изъ себя этотъ человѣкъ? вскрикнулъ я, тревожимый предчувствіемъ. И Бендель описалъ мнѣ человѣка въ сѣромъ сюртукѣ, слово въ слово повторивъ то, что я говорилъ ему относительно разыскиваемаго мною лица.

-- Несчастный! воскликнулъ я, ломая руки, вѣдь это-же онъ и былъ! И у Бенделя точно завѣса спала съ глазъ.-- Да! испуганно вскричалъ онъ, это былъ онъ, подлинно онъ, и я, безсмысленный слѣпецъ, не узналъ его, и предалъ своего господина!

Онъ залился слезами и осыпалъ себя самыми горькими упреками. Отчаяніе его пробудило во мнѣ жалость къ нему. Я утѣшалъ его и нѣсколько разъ принимался увѣрять, что нимало не сомнѣваюсь въ его вѣрности. Я немедленно послалъ его на пристань, чтобы гдѣ только возможно будетъ прослѣдить за этимъ таинственнымъ человѣкомъ. Но въ то-же утро много кораблей, которыхъ отсутствіе попутнаго вѣтра задерживало въ гавани, отплыли въ разныя стороны, и человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, увы! исчезъ безслѣдно, какъ тѣнь.

III.

Къ чему могли понадобиться крылья узнику, закованному въ цѣпяхъ? Если бы они и оказались у него, то сдѣлали бы его отчаянное положеніе еще болѣе ужаснымъ. Недоступный никакому человѣческому утѣшенію, я чувствовалъ себя совершенно обездоленнымъ посреди своихъ богатствъ; сердце мое не лежало къ нимъ, напротивъ, я проклиналъ ихъ, какъ единственную причину отчужденія моего отъ жизни. Упорно оберегая отъ всѣхъ мою грустную тайну, я дрожалъ передъ послѣднимъ изъ моихъ слугъ, что не мѣшало мнѣ, въ то же время, завидовать ему, ибо онъ имѣлъ свою тѣнь, онъ могъ выйти на солнце, между тѣмъ какъ я дни и ночи грустно проводилъ въ одиночествѣ въ моихъ залахъ съ вѣчно тревожнымъ сердцемъ.

Но не меня одного съѣдало горе: мой вѣрный Бендель не переставалъ обвинять себя въ томъ, что онъ обманулъ довѣріе своего господина, не узнавъ человѣка, котораго я ему поручилъ отъискать. Онъ зналъ, что судьба моя тѣсно связана съ судьбою этого человѣка. Однако, я собственно ни въ чемъ не могъ обвинять его. Въ этомъ случаѣ, я не могъ не видѣть таинственной силы незнакомца.

Чтобы испробовать всѣ средства, я послалъ однажды Бенделя съ прекраснымъ брилліантовымъ перстнемъ къ самому извѣстному въ городѣ живописцу, прося его прійти ко мнѣ. Онъ явился. Я удалилъ моихъ слугъ, заперъ двери и сѣлъ поближе къ нему. Расхваливъ его искусство, съ тяжелымъ сердцемъ приступилъ я къ дѣлу, взявъ съ него прежде слово, что все сказанное будетъ сохранено имъ въ величайшей тайнѣ.

-- Господинъ профессоръ, сказалъ я ему, не можете-ли вы нарисовать ложную тѣнь для одного человѣка, потерявшаго свою, благодаря несчастнѣйшей случайности.-- Вы хотите сказать -- тѣнь, которую можно было бы съ собою носить?-- Да, именно такую тѣнь.-- Но. продолжалъ онъ, благодаря какой именно неловкости или небрежности этотъ человѣкъ могъ потерять свою собственную тѣнь?-- Для васъ должно бы быть безразлично, какъ именно это случилось, отвѣчалъ я. Однако я могу вамъ открыть -- сталъ я отчаянно лгать -- что въ прошлую зиму онъ путешествовалъ по Россіи, гдѣ его тѣнь, вслѣдствіе необыкновеннаго холода, до того примерзла къ землѣ, что онъ не могъ уже ея оторвать.-- Поддѣльная тѣнь, которую я могъ бы ему нарисовать, сказалъ профессоръ,-- во всякомъ случаѣ, была бы такого рода, что онъ и ее при первомъ движеніи могъ бы потерять, такъ какъ и собственной своей тѣнью онъ мало дорожилъ, если вѣрить вашему разсказу. Если у кого нѣтъ тѣни, не слѣдуетъ выходить на солнце: это самый вѣрный и наиболѣе благоразумный исходъ.

Онъ всталъ и удалился, бросивъ на меня пронизывающій взглядъ, котораго я не могъ вынести. Я откинулся на спинку своего кресла, закрывъ лицо руками.

Бендель, возвратившись, засталъ меня еще въ-такомъ положеніи. Онъ увидѣлъ страданія своего господина и почтительно, молча хотѣлъ удалиться. Я поднялъ глаза. Я изнемогалъ подъ бременемъ моего горя и долженъ былъ подѣлиться имъ съ вѣрнымъ слугою.-- Бендель! воскликнулъ я,-- Бендель, ты единственный свидѣтель моихъ страданій, ты относишься къ нимъ съ уваженіемъ и, не желая проникнуть тайны, молча и скромно раздѣляешь ихъ. Приди же ко мнѣ, Бендель, и будь самымъ дорогимъ моему сердцу! Я не утаилъ отъ тебя необъятныхъ моихъ богатствъ; не хочу скрывать и необъятнаго моего горя. Бендель, не покидай меня! Бендель, ты считаешь меня богатымъ, щедрымъ, добрымъ; ты полагаешь, что весь міръ долженъ былъ бы прославлять меня, а между тѣмъ, я бѣгу людей и запираюсь отъ нихъ. Бендель, свѣтъ осудилъ меня и оттолкнулъ. Ты самъ, быть можетъ, узнавъ мою страшную тайну, отвернешься отъ меня. Бендель, я богатъ, щедръ, добръ, но увы, у меня нѣтъ тѣни!-- Нѣтъ тѣни? воскликнулъ добрый малый съ испугомъ, и слезы потекли изъ его глазъ.-- Горе мнѣ, что я рожденъ быть слугою человѣка, лишеннаго тѣни!-- Онъ умолкъ; я закрылъ лицо свое руками.-- Бендель, прибавилъ я, наконецъ, дрожа, тебѣ извѣстна моя тайна -- ты можешь выдать меня. Пойди, донеси на меня.-- Въ немъ, повидимому, совершалась борьба. Наконецъ, онъ бросился къ моимъ ногамъ и схватилъ мою руку, орошая ее слезами.-- Нѣтъ! воскликнулъ онъ,-- что-бы свѣтъ ни думалъ, я не могу, не покину изъ-за этой тѣни, моего добраго господина; я поступлю справедливо, а не благоразумно; я останусь съ вами, я васъ буду снабжать своей тѣнью, буду помогать вамъ, гдѣ это окажется возможнымъ, а если этого нельзя будетъ сдѣлать, я буду плакать вмѣстѣ съ вами.-- Я бросился къ нему на шею, восхищаясь столь рѣдкой преданностью, ибо я убѣжденъ былъ, что не изъ-за золота онъ поступаетъ такъ.

Съ этого времени, въ моей судьбѣ и въ моемъ образѣ жизни совершилась нѣкоторая перемѣна. Я не могу описать, съ какой предупредительностью Бендель умѣлъ скрывать мой недостатокъ. Вездѣ онъ былъ передо мной и со мною, все предусматривая и ловко принимая мѣры къ предотвращенію непріятностей, а когда случайно грозила опасность, быстро закрывалъ меня своею тѣнью, такъ какъ онъ былъ и больше, и плотнѣе меня. Это дало мнѣ смѣлость вновь появиться среди людей и занять въ обществѣ извѣстное положеніе. Конечно, мнѣ приходилось напускать на себя не мало странностей и причудъ. Но все это къ лицу богатому, и пока истина оставалась скрытою, я пользовался отъ всѣхъ почетомъ и уваженіемъ за мое золото. Я сдѣлался нѣсколько покойнѣе, ожидая посѣщенія, обѣщаннаго мнѣ этимъ таинственнымъ незнакомцемъ чрезъ годъ и одинъ день.

Я чувствовалъ хорошо, что мнѣ не слѣдуетъ долго оставаться въ томъ мѣстѣ, гдѣ меня видѣли лишеннымъ тѣни и гдѣ тайна моя легко могла быть разглашена; быть можетъ, приходила мнѣ на память и вся унизительная обстановка моего появленія къ г. Джону, и это возбуждало во мнѣ тяжелое чувство. Такимъ образомъ, здѣсь я желалъ лишь прорепетировать свою роль, чтобы въ другомъ мѣстѣ дѣйствовать съ большей легкостью и самоувѣренностью. Видимо, тщеславіе держало меня въ своихъ рукахъ нѣкоторое время: оно, какъ якорь, проникаетъ въ самую глубь человѣческаго сердца.

Равнымъ образомъ, прекрасная Фанни, которую я встрѣтилъ уже въ третій разъ,-- при чемъ она не вспомнила, что мы знакомы,-- удостоила обратить на меня вниманіе, потому что теперь у меня находили и умъ, и образованіе. Когда я говорилъ, меня слушали, и я самъ не знаю, откуда у меня взялось умѣнье овладѣвать разговоромъ и легко вести его. Впечатлѣніе, которое я, видимо, произвелъ на красавицу, дѣлало изъ меня совершеннаго дурака, что ей и нужно было, и послѣ этого, я не безъ труда слѣдовалъ за нею, подъ покровомъ тѣни и мрака, вездѣ, гдѣ могъ. Всю мою гордость я видѣлъ лишь въ томъ, чтобы она гордилась мною; но сколько ни усиливался я, эта мечта моего воображенія оставалась чуждою ея сердцу.

Но къ чему самую обыкновенную исторію разсказывать тебѣ такъ долго и съ такими подробностями? Ты самъ ее такъ часто разсказывалъ мнѣ о другихъ почтенныхъ людяхъ. Въ старой общеизвѣстной игрѣ, въ которой я принялъ добровольно на себя избитую роль, случилась,-- конечно, совершенно своеобразная -- катастрофами мною, ни ею и никѣмъ не ожиданная.

Однажды вечеромъ, когда у меня, по обыкновенію, собрано было въ саду общество, я, подъ руку съ прекрасной Фанни, прогуливался въ нѣкоторомъ разстояніи отъ остальныхъ гостей и разсыпался передъ нею въ изысканныхъ выраженіяхъ. Она скромно глядѣла внизъ и слабо отвѣчала на пожатіе моей руки,-- въ это время луна вышла изъ облаковъ. Фанни у ногъ своихъ увидала только одну свою тѣнь. Она вздрогнула и въ испугѣ глядѣла то на меня, то вокругъ на землю, ища на ней моей тѣни. Происходившее въ ней выражалось такъ ясно въ чертахъ ея лица, что я бы легко могъ расхохотаться, еслибы не почувствовалъ, въ то-же время, что какой-то леденящій ознобъ охватилъ всего меня. Я опустилъ ее въ обморокѣ на землю, бросился, какъ стрѣла, мимо пораженныхъ гостей, выбѣжалъ изъ калитки, прыгнулъ въ первую попавшуюся коляску и поѣхалъ назадъ въ городъ, гдѣ, къ моему несчастью, оставилъ предусмотрительнаго Бенделя. Онъ испугался, увидѣвъ меня. Одно слово объяснило ему все. Немедленно-же потребованы были почтовыя лошади. Я взялъ съ собою одного лишь изъ моихъ слугъ, тонкаго плута, по имени Раскаля, который, благодаря своей ловкости, съумѣлъ сдѣлаться человѣкомъ нужнымъ; никто не зналъ о сегодняшнемъ происшествіи. Въ ту же ночь я проѣхалъ тридцать миль.

Бенделя я оставилъ раздѣлаться съ домомъ, раздать золото и привести мнѣ наиболѣе нужныя вещи. Когда онъ догналъ меня на другой день, я бросился къ нему на шею и поклялся, что не повторю болѣе подобной глупости и впередъ буду осторожнѣе. Мы безпрепятственно продолжали наше путешествіе, миновали границу и горы, и лишь пробравшись по ту сторону горъ, раздѣленный скалою отъ злополучнаго города, я вздохнулъ свободно и рѣшился отдохнуть отъ всѣхъ треволненій въ одномъ изъ ближайшихъ мало посѣщаемыхъ купальныхъ мѣстъ.

IV.

Я принужденъ, въ моемъ разсказѣ, изложить покороче одинъ періодъ, на которомъ я -- и какъ охотно!-- остановился-бы подолѣе, если-бы память моя могла подсказать мнѣ животворный духъ, наполнявшій его. Но краски, которыя оживляли его и вновь могутъ оживить, потускнѣли во мнѣ, и когда я хочу въ моей груди снова найти то, что ее такъ могуче поднимало, найти страданія и счастіе скромной мечты,-- я тщетно стучусь въ скалу, не заключающую уже въ себѣ никакого живительнаго источника. Богъ отступился отъ меня. Въ какомъ измѣненномъ свѣтѣ представляется мнѣ теперь былое! Въ купальномъ мѣстѣ я долженъ былъ играть трагическую роль, плохо выученную, и новичекъ на сценѣ, я заглядѣлся во время представленія на пару голубыхъ глазокъ. Родители, обманутые игрой, на все были согласны, лишь-бы скорѣе совершить сдѣлку, и пошлый фарсъ закончился поруганіемъ. Вотъ и все, все. Мнѣ представляется теперь такимъ пошлымъ, глупымъ и противнымъ уже одно то, что все это со мной случилось, что оно такъ мощно, такъ разнообразно волновало грудь мою! Минна, какъ тогда я плакалъ, теряя тебя, такъ плачу теперь, что нѣтъ тебя въ моемъ сердцѣ. Или ужъ я старъ такъ сталъ?.. Печальное благоразуміе! Еще-бы хоть одно біеніе сердца былого времени, одинъ моментъ былой мечты -- но нѣтъ! ты одинокъ на открытомъ пустынномъ океанѣ твоихъ горькихъ думъ, и давно уже изъ послѣдняго бокала шампанскаго вылетѣлъ эльфъ.

Я отправилъ Бенделя впередъ съ нѣсколькими мѣшками золота, чтобы приготовить мнѣ въ городкѣ квартиру, соотвѣтствующую моимъ потребностямъ. Онъ сыпалъ золотомъ и таинственно говорилъ о знатномъ иностранцѣ, которому служитъ,-- я не желалъ, чтобы онъ называлъ мое имя. Это возбуждало въ добрыхъ людяхъ удивительные толки. Какъ только домъ былъ изготовленъ къ моему пріему, Бендель вернулся, чтобы взять меня съ собою. Мы отправились въ путь.

Приблизительно за часъ разстоянія до мѣста, на открытой площадкѣ, залитой солнцемъ, толпа народа въ праздничныхъ нарядахъ стояла на дорогѣ. Экипажъ остановился. Раздались музыка, звонъ колоколовъ, пушечные выстрѣлы; громкое ура потрясало воздухъ -- передъ дверцами кареты появился въ бѣлыхъ платьяхъ хоръ молодыхъ дѣвушекъ замѣчательной красоты; одна изъ нихъ, однако, затмѣвала собою всѣхъ прочихъ, какъ солнце -- ночныя звѣздочки. Она выступила впередъ изъ толпы своихъ подругъ; она опустилась передо мною на колѣни и, покраснѣвъ отъ смущенія, подала мнѣ на шелковой подушкѣ вѣнокъ, сплетенный изъ лавровыхъ листьевъ, масличныхъ вѣтвей и розъ; при этомъ она произнесла мнѣ привѣтствіе, въ которомъ упоминалось о величіи, почтеніи и любви; хотя я его и не понялъ, но серебристые звуки ея волшебнаго голоса достигли моего слуха и проникли въ сердце -- казалось, я видалъ уже гдѣ-то это небесное созданіе. Хоръ подхватилъ снова и сталъ воспѣвать хвалу доброму королю и счастіе его народа.

И все это, дорогой другъ, происходило при яркомъ солнечномъ освѣщеніи! Молодая дѣвушка продолжала стоять на колѣняхъ въ двухъ шагахъ отъ меня,-- я-же, лишенный тѣни, не дерзалъ пройти это разстояніе и, въ свою очередь, стать на колѣни передъ этимъ дивнымъ существомъ. О чего-бы ни далъ я въ тотъ мигъ за тѣнь! Я принужденъ былъ скрыть позоръ свой, ужасъ, мое отчаяніе въ глубинѣ кареты. Бендель вспомнилъ, наконецъ, обо мнѣ; онъ выскочилъ изъ кареты съ другой стороны, я позвалъ его и вынулъ изъ моей шкатулки первое, что попалось подъ руку -- богатую брилліантовую корону, которая должна была украсить прекрасную Фанни. Онъ выступилъ впередъ и. говоря отъ имени своего господина, объявилъ, что я не могу и не желаю принять подобныхъ чествованій, что тутъ, конечно, произошла какая-нибудь ошибка, но что я благодарю добрыхъ горожанъ за ихъ пожеланія и привѣтствія. Онъ взялъ затѣмъ съ подушки поднесенный мнѣ вѣнокъ и положилъ на его мѣсто брилліантовую діадему; потомъ онъ почтительно подалъ руку прекрасной молодой дѣвушкѣ, помогъ ей встать и сдѣлалъ прощальный знакъ духовенству, магистрату и депутаціямъ. Больше не было пріема ни для кого. Онъ попросилъ толпу разступиться, чтобы пропустить лошадь, вернулся въ экипажъ, и мы быстро помчались по направленію къ городку, проѣхавъ подъ тріумфальной аркой, украшенной листьями и цвѣтами. Пушки не переставали гремѣть. Карета остановилась передъ моимъ домомъ; я поспѣшилъ выйти и, протискавшись сквозь толпу, собравшуюся посмотрѣть на меня, вошелъ въ ворота. Народъ кричалъ ура! подъ моими окнами,-- я приказалъ бросить имъ червонцевъ. Вечеромъ городъ былъ добровольно иллюминованъ жителями.

Я все еще не зналъ, однако, что все это значитъ и за кого меня приняли. Я послалъ Раскаля разузнать объ этомъ. Ему сказали, что до нихъ дошелъ слухъ, что добрый прусскій король путешествуетъ по странѣ подъ именемъ нѣкоего графа; они узнали моего адъютанта, онъ выдалъ и себя, и меня, и велика была ихъ радость, когда имъ стало извѣстно, что я самъ нахожусь въ ихъ родномъ городѣ. Они увидѣли теперь, что я желаю строго сохранить инкогнито, и раскаиваются въ излишнемъ рвеніи открыть истину. Я выразилъ имъ тогда свое неудовольствіе такъ милостиво и благосклонно, что конечно я не откажу-де простить ихъ отъ чистаго сердца.

Все это показалось моему слугѣ до того смѣшнымъ, что онъ, попенявъ имъ слегка, постарался утвердить ихъ въ прежнемъ мнѣніи. Онъ передалъ мнѣ это въ очень комической формѣ, и когда увидѣлъ, что разсказъ его разсмѣшилъ меня, былъ въ восторгъ отъ своей плутни. Признаться ли мнѣ? Самъ я былъ польщенъ тѣмъ, что меня приняли, хотя бы и при такихъ условіяхъ, за коронованную особу.

На другой день вечеромъ, я приказалъ устроить празднество подъ деревьями, осѣнявшими площадь передъ моимъ домомъ, и пригласить на него весь городокъ; благодаря таинственной силѣ моего кошелька, стараніямъ Бенделя и изобрѣтательности и ловкости расторопнаго Раскаля, все было готово, не смотря на краткость времени. Поистинѣ удивительно, съ какимъ богатствомъ и великолѣпіемъ все было слажено въ нѣсколько часовъ. Пышность и тороватость хозяина сказывались во всемъ; превосходное освѣщеніе было устроено такъ ловко, что мнѣ нечего было опасаться. Не пришлось сдѣлать ни одного замѣчанія, я долженъ былъ хвалить своихъ слугъ.

Стало смеркаться. Приглашенные прибывали и были представляемы мнѣ. Не было уже болѣе рѣчи о моемъ королевскомъ величествѣ, а весьма почтительно и съ глубочайшимъ уваженіемъ всѣ называли меня: господинъ графъ. Что было дѣлать? Я не возражалъ, и съ этой минуты превратился въ графа Петра. Но, посреди праздничной суеты, душа моя не переставала тосковать объ одномъ. Поздно явилась она, она, увѣнчавшая своимъ появленіемъ все собраніе и сама увѣнчанная діадемой. Она скромно слѣдовала за своими родителями и, казалось, не подозрѣвала, что она -- прекраснѣе всѣхъ. Мнѣ представили господина лѣсничаго, его супругу и дочь. Я съумѣлъ высказать родителямъ нѣсколько любезностей, но передъ дочерью я стоялъ, какъ провинившійся мальчикъ, и не могъ произнести ни слова. Наконецъ, я пробормоталъ ей просьбу почтить этотъ праздникъ, принявъ на себя роль царицы его, эмблему которой она носитъ на головѣ. Вся смущенная, она устремила на меня выразительный, умоляющій взглядъ, словно прося пощадить ее; но смутившись еще болѣе, чѣмъ она, съ глубочайшимъ уваженіемъ привѣтствовалъ я ее, какъ первый изъ ея подданныхъ,-- сигналъ, поданный графомъ, по служилъ приказомъ для всѣхъ приглашенныхъ, и всѣ съ восторгомъ поспѣшили послѣдовать его примѣру. Величіе, невинность, изящество соединялись въ ней съ красотой и возвышали блескъ празднества, отличавшагося общимъ весельемъ. Счастливые родители Минны полагали, что ихъ хотятъ почтить въ лицѣ дочери. Что касается меня, то я былъ въ упоеніи, которое не легко описать. Я приказалъ положить на двухъ закрытыхъ блюдахъ послѣдніе оставшіеся драгоцѣнные камни и жемчугъ, которые были куплены мною, чтобы избавиться отъ нѣкоторой части моего золота, и къ концу ужина, отъ имени королевы, велѣлъ раздѣлить ихъ между присутствующими и всѣми дамами; въ теченіе ужина, золото безпрерывно бросалось ликующей толпѣ черезъ импровизированный барьеръ.

На другой день утромъ, Бендель по секрету сказалъ мнѣ, что подозрѣнія, какія онъ имѣлъ относительно честности Раскаля, превратились въ увѣренность. Наканунѣ онъ припряталъ нѣсколько мѣшковъ, наполненныхъ золотомъ.-- Простимъ бѣдняку, сказалъ я ему,-- эту его жадность. Я же всѣмъ охотно раздаю, почему же не дать и ему! Вчера онъ и всѣ новые слуги, которыхъ ты добылъ, вѣрно мнѣ служили. Они всѣ усилія употребляли, чтобы помочь мнѣ весело отпраздновать веселый праздникъ.

Объ этомъ не было болѣе рѣчи. Раскаль остался первымъ изъ моихъ слугъ, Бендель-же былъ моимъ другомъ и повѣреннымъ. Послѣдній привыкъ считать мои богатства неисчерпаемыми и не разспрашивалъ объ источникѣ ихъ; онъ скорѣе помогалъ мнѣ, предупреждая мои желанія, придумывать случаи показать мое золото и расточать его. О таинственномъ незнакомцѣ съ блѣднымъ лицомъ ему извѣстно было лишь, что онъ одинъ могъ избавить меня отъ проклятія, тяготѣвшаго надо мной, и что я боялся именно его, съ которымъ соединялась единственная моя надежда. Впрочемъ, я былъ убѣжденъ, что онъ можетъ найти меня вездѣ, тогда какъ мнѣ не отыскать его нигдѣ. По этой причинѣ, ожидая назначеннаго дня, я прекратилъ всякаго рода безполезные поиски.

Блескъ празднества и положеніе, которое я продолжалъ сохранять, утвердили сперва легковѣрныхъ жителей городка въ ихъ первоначальномъ мнѣніи. Скоро стало изъ газетъ извѣстнымъ, однако жъ, что мнимое путешествіе прусскаго короля оказалось вымысломъ. Но я былъ король и долженъ былъ имъ остаться; я былъ даже однимъ изъ наиболѣе богатыхъ и щедрыхъ повелителей, только никто не могъ назвать страны, въ которой я царствовалъ. Люди никогда не имѣли повода жаловаться на небольшое число существующихъ королей, а въ наше время еще менѣе, чѣмъ когда либо. Добрые люди, никогда не видавшіе своими глазами короля, желали видѣть во мнѣ одни -- такого монарха, а другіе -- иного, и всѣ одинаково безуспѣшно; пока что, графъ Петръ продолжалъ оставаться графомъ Петромъ.

Однажды, среди купающейся публики, появился какой-то купецъ, который, чтобы разбогатѣть, прибѣгнулъ къ банкротству. Онъ пользовался общимъ уваженіемъ и обладалъ большой, широкой, но нѣсколько блѣдной тѣнью. Онъ пріѣхалъ въ этотъ городокъ, чтобы похвастаться собранными имъ богатствами, и зависть склонила его пуститься въ соперничество со мною. Я прибѣгнулъ къ своему кошельку и довелъ бѣднягу до того, что онъ для спасенія своей репутаціи принужденъ былъ во второй разъ объявить себя банкротомъ и скрыться за горами. О какъ сильно увеличилъ я въ этой странѣ число лѣнивцевъ и негодяевъ!

Между тѣмъ, не смотря на царственную роскошь и всевозможное мотовство, при содѣйствіи котораго я все подчинялъ своей власти, самъ я жилъ въ своемъ домѣ очень просто и уединенно. Я принялъ себѣ за правило во всемъ поступать съ величайшей осмотрительностью Никто, за исключеніемъ Бенделя, ни подъ какимъ предлогомъ, не могъ переступить порога комнаты, которую я занималъ. Все время, пока солнце сіяло, я сидѣлъ у себя запершись, а люди говорили тогда, что графъ работаетъ въ своемъ кабинетѣ. Это мнѣніе могло подтверждаться многочисленными курьерами, которыхъ я разсылалъ и принималъ подъ разнаго рода ничтожными предлогами. Только вечеромъ я открывалъ пріемъ или подъ деревьями, или въ моей гостинной, ярко освѣщенной, благодаря Бенделю. Если я и выходилъ изъ дому, при чемъ Бендель опять-таки имѣлъ тщательное наблюденіе за моей особой,-- то за тѣмъ лишь, чтобы отправиться въ садъ къ лѣсничему, куда влекла меня любовь къ ней одной, ибо это чувство составляло прелесть всей моей жизни.

О, мой добрый Шамиссо!.. мнѣ хотѣлось-бы вѣрить, что и ты не забылъ еще, что такое любовь. Я оставляю тебѣ здѣсь многое недосказаннымъ. Минна была, въ самомъ дѣлѣ, любезное, доброе, скромное дитя. Все ея дѣвическое воображеніе сосредоточивалось на мнѣ; въ своей скромности она не знала, чѣмъ именно могла привлечь мое вниманіе. Она отвѣчала на мою любовь со всѣмъ порывомъ, со всею энергіей юной, невинной души. Она любила, какъ женщина, съ полнымъ самоотверженіемъ и самозабвеніемъ, отдаваясь вполнѣ, съ единственною мыслью о немъ, составлявшемъ всю жизнь ея; она любила, не заботясь о томъ, что ее ожидаетъ, быть можетъ, гибель, -- словомъ, истинно любила.

Я-же,-- о какія ужасныя минуты! да, ужасныя, хотя я все-таки желалъ-бы ихъ вернуть,-- я часто плакалъ на груди Бенделя, когда послѣ первыхъ минутъ безсознательнаго опьяненія, отрезвился и построже заглянулъ въ себя,-- въ себя, съ коварнымъ эгоизмомъ погубившаго этого чистаго ангела, хитростью привлекшаго ее къ себѣ и похитившаго ея душу.

Тогда я рѣшился выдать ей себя; поклялся всѣмъ, что было у меня дорогого, оторваться отъ нея и бѣжать. Но скоро я опять, заливаясь слезами, передавалъ Бенделю о томъ, какъ я приду вечеркомъ къ ней, въ садъ лѣсничаго.

Въ другое время, я самъ обманывалъ себя надеждою на скорое появленіе незнакомца въ сѣромъ сюртукѣ и, послѣ минутной попытки увѣрить себя въ этомъ, опять заливался слезами. Я разсчиталъ самый день свиданія съ этимъ ужаснымъ человѣкомъ, такъ какъ онъ сказалъ мнѣ, что придетъ черезъ годъ и одинъ день, и я вѣрилъ его слову.

Родители были бравые и честные старики, обожавшіе свою единственную дочь. Наша любовь застала ихъ врасплохъ, имъ и въ голову не приходило ничего подобнаго, и когда имъ стало извѣстно все, они не знали, на что рѣшиться. Они до того никогда не допускали и мысли, чтобы графъ Петръ могъ подумать объ ихъ дочери, и вотъ онъ любитъ ее и пользуется взаимностью. Старуха была настолько тщеславна, что вѣрила въ возможность этого брака и содѣйствовала его осуществленію; но здравый умъ старика не допускалъ такихъ необычайностей. Оба они однако были убѣждены въ чистотѣ моихъ намѣреній, но могли лишь молиться о счастіи своей дочери.

Мнѣ попалось въ руки письмо, полученное мною отъ Минны въ то время. Да, это ея почеркъ. Я хочу сообщить тебѣ это письмо.

"Слабая, глупенькая дѣвочка, я готова вообразить себѣ, что мой возлюбленный не причинитъ мнѣ горя хотя бы потому, что я его искренно, искренно люблю. Ахъ, онъ такъ добръ, невыразимо добръ! Но не перетолкуй моихъ словъ посвоему. Ты ничѣмъ не долженъ жертвовать для меня, не долженъ даже желать этого. О, Боже! я могла-бы возненавидѣть себя, если-бы ты рѣшился это сдѣлать. Нѣтъ. Ты далъ мнѣ безконечное счастіе -- научивъ меня любить тебя. Ступай, и да благословитъ тебя Богъ. Я вѣдь знаю, что графъ Петръ принадлежитъ не мнѣ, а цѣлому міру. Я буду гордиться, слыша такія вѣсти: онъ былъ тѣмъ-то, сталъ тѣмъ-то, то-то и то-то совершилъ, тутъ его обожали, тамъ боготворили. Когда я подумаю объ этомъ, невольно сержусь на тебя, что изъ-за глупой дѣвчонки ты готовъ былъ забыть про свое высокое назначеніе. Иди-же съ Богомъ, не то самая мысль объ этомъ дѣлаетъ меня несчастной, -- меня, которая, благо даря тебѣ, наслаждается такимъ счастіемъ, такимъ блаженствомъ. Вѣдь я вплела въ твою жизнь масличную вѣтвь и бутонъ розы, какъ вплела ихъ въ тотъ незабвенный вѣнокъ, который мнѣ довелось поднесть тебѣ. Ты у меня на сердцѣ, любимый мой -- не бойся-же отойти отъ меня. О, я умру такой счастливой, безконечно счастливой, благодаря тебѣ".

Я объяснилъ ей, что я не тотъ, за кого меня принимаютъ; я богатъ, но въ тоже время безконечно несчастенъ. Какое-то проклятіе тяготѣетъ надо мной. Это должно остаться единственной тайной между мной и ею, потому-что я не потерялъ еще наіежды избѣгнуть роковой судьбы. Особенно отравляла дни мои мысль, что я увлекаю съ собою въ пропасть ту, которая составляетъ все мое счастіе, освѣщаетъ и поддерживаетъ мою жизнь. Тогда она стала снова плакать, видя меня несчастнымъ. Ахъ, она была такъ добра, такъ предупредительна! Чтобы осушить одну мою слезу, она съ радостью готова была пожертвовать собою.

Между тѣмъ, она была далека отъ того, чтобы понять истинный смыслъ моихъ словъ. Она подозрѣвала во мнѣ какого-нибудь принца, сраженнаго великимъ горемъ, какого-нибудь изгнанника высокаго происхожденія, и воображеніе ея съ любовью представляло ей жениха въ самыхъ героическихъ положеніяхъ. Однажды я сказалъ ей:-- Минна, послѣдній день будущаго мѣсяца долженъ рѣшить мою судьбу; если это не сбудется, я умру, ибо не хочу сдѣлать тебя несчастной. Она скрыла на груди моей свое лицо, орошенное слезами, -- Если судьба твоя измѣнится, сказала она, съ меня довольно и того, что я буду знать о тьзсмъ счастіи; я не имѣю никакихъ правъ на тебя. Если-же съ тобою случится несчастіе, соедини свою горькую судьбу съ моею -- я облегчу тебѣ перенесть ее.

-- Дѣвочка, дѣвочка, удержи легкомысленное слово, неосторожное слово, сорвавшееся съ устъ твоихъ. Развѣ тебѣ извѣстно мое несчастіе, извѣстно, какое проклятіе тяготѣетъ надо мной? Ты знаешь, кто твой женихъ?... вѣдь онъ... Развѣ ты не видишь, что я весь дрожу, взволнованъ, что я скрываю какую-то тайну?... Она рыдая упала къ моимъ ногамъ, повторяя съ прежними клятвами свою мольбу.

Вошедшему лѣсничему я объявилъ, что имѣю намѣреніе въ слѣдующемъ мѣсяцѣ просить руки его дочери; я избралъ этотъ день, прибавилъ я, потому что до того времени многія обстоятельства могутъ повліять на мою судьбу. Одна лишь любовь моя къ его дочери останется на всегда неизмѣнной.

Услышавъ такія рѣчи изъ устъ графа Петра, добрый человѣкъ былъ очень разстроганъ. Онъ кинулся мнѣ на шею и тотчасъ смутился, забывшись такимъ образомъ. Затѣмъ, онъ принялся излагать намъ свои сомнѣнія, свои возраженія, свои мысли; онъ говорилъ о приданомъ, объ обезпеченіи, о будущности своей дочери. Я поблагодарилъ его, что онъ заставилъ меня подумать объ этомъ. Я сказалъ ему, что намѣренъ поселиться въ этихъ мѣстахъ, гдѣ меня, повидимому, полюбили, и жить здѣсь безъ заботъ. Я просилъ его купить на имя своей дочери лучшее имѣніе изъ числа продающихся въ этой мѣстности и сообщить мнѣ сумму, нужную для этого. Никто лучше отца невѣсты не могъ-бы помочь жениху въ подобномъ дѣлѣ. Онъ имѣлъ много хлопотъ съ исполненіемъ моего желанія, потому что вездѣ, куда онъ ни обращался, какой-то иностранецъ постоянно предупреждалъ его появленіе; ему удалось купить землю лишь на сумму приблизительно въ милліонъ.

Порученіе, данное ему, въ сущности было лишь невинной хитростью съ моей стороны. Я хотѣлъ удалить его, и не въ первый разъ мнѣ случалось прибѣгать къ подобному средству. Надо правду сказать, онъ время отъ времени все таки посвящалъ меня въ подробности своихъ переговоровъ. Напротивъ, добрая матушка была нѣсколько глуховата и далеко не такъ интересовалась бесѣдою съ графомъ.

Въ это время, подошла къ намъ матушка. Счастливые старики просили меня посидѣть этотъ вечерокъ съ ними подолѣе; но я отвѣтилъ, что не могу опоздать ни минуты: я замѣтилъ, что луна показалась уже на горизонтѣ. Насталъ мой часъ.

На другой день вечеромъ, я опять пошелъ въ садъ. Набросивъ себѣ на плечи плащъ и надвинувъ на глаза шляпу, я подходилъ уже къ Миннѣ. Въ эту минуту, она подняла глаза, взглянула на меня и сдѣлала невольное движеніе. Въ то-же мгновеніе, въ воображеніи моемъ ожило воспоминаніе о той ужасной ночи, когда я впервые, лишенный тѣни, показался при свѣтѣ луны. Да, то была она. Узнала-ли она меня теперь? Она молчала и о чемъ-то задумалась -- что-то сдавило мнѣ грудь, я всталъ. Молча, обливаясь слезами, она бросилась въ мои объятія.. Я удалился.

Съ тѣхъ поръ, я часто заставалъ ее въ слезахъ; грусть все болѣе и болѣе овладѣвала моей душей,-- только одни родители казались на верху блаженства. Роковой день приближался страшно и неслышно, какъ грозовая туча. Насталъ и вечеръ наканунѣ этого дня; я едва могъ дышать. Изъ предосторожности я наполнилъ золотомъ нѣсколько мѣшковъ. Я бодрствовалъ до двѣнадцати часовъ. Пробило полночь.

Я сидѣлъ, устремивъ глаза на часовую стрѣлку, отсчитывая секунды, минуты, точно удары кинжала. При малѣйшемъ шорохѣ, я вскакивалъ съ постели. Наконецъ, насталъ и день. Медленно тянулось время, часъ за часомъ, точно крылья его налились свинцомъ и отяжелѣли; насталъ и полдень, вечеръ, ночь; стрѣлки продолжали двигаться; надежды мои потускнѣли. Пробило одиннадцать -- нѣтъ никого; раздался первый -- послѣдній ударъ полуночи: въ совершенномъ отчаяніи я упалъ на свою постель, обливаясь слезами. На другой день, я долженъ былъ, лишенный теперь ужъ навсегда своей тѣни, просить руки любимой дѣвушки; тяжелый сонъ смежилъ мнѣ глаза къ утру.

Было еще рано, когда я услышалъ въ моей передней горячій споръ. Я прислушался. Бендель защищалъ мою дверь; Раскаль утверждалъ, что не станетъ слушать его запрещеній и желаетъ войти ко мнѣ въ комнату. Добрѣйшій Бендель уговаривалъ его, что если такія слова дойдутъ до моихъ ушей, онъ потеряетъ хорошее мѣсто. Раскаль грозилъ поднять на него руку, если онъ будетъ продолжать не пускать его.

Я поспѣшно одѣлся и, быстро отворивъ дверь, крикнулъ Раскалю:-- Что тебѣ надобно, бездѣльникъ? Онъ ступилъ два шага назадъ и хладнокровно отвѣтилъ мнѣ:-- Хочу почтительнѣйше просить васъ, графъ, показать мнѣ, наконецъ, вашу тѣнь -- солнце именно теперь такъ прекрасно свѣтитъ на дворѣ!

Я былъ пораженъ точно громомъ. Долго я не въ состояніи былъ повернуть языкомъ.-- Какъ смѣетъ какой нибудь лакей обращаться къ своему господину?..-- Онъ покойно отвѣчалъ мнѣ:-- Слуга можетъ быть человѣкомъ честнымъ и не желать служить господину, у котораго нѣтъ тѣни. Я прошу разсчитать меня.-- Я долженъ былъ измѣнить тонъ.-- Однако, Раскаль, любезный Раскаль, кто вложилъ тебѣ въ голову эту несчастную мысль? Какъ могъ ты повѣрить?.. Онъ продолжалъ также дерзко: -- Есть такіе люди, которые утверждаютъ, что вы не имѣете тѣни. Словомъ, покажите мнѣ вашу тѣнь, или дайте мнѣ разсчетъ.

Бендель, блѣдный, дрожащій, но умѣвшій лучше владѣть собою, далъ мнѣ знакъ. Я прибѣгнулъ къ золоту, моему всемогущему средству. Не помогло и это. Онъ швырнулъ его къ моимъ ногамъ.-- Не возьму ничего отъ человѣка безъ тѣни! Онъ повернулся ко мнѣ спиной и медленно вышелъ изъ комнаты, надѣвъ Себѣ на голову шапку и насвистывая пѣсенку. Мы съ Бенделемъ, ошеломленные, уничтоженные, неподвижно стояли, провожая его глазами.

Съ отчаяніемъ въ душѣ, я рѣшился, наконецъ, заговорить точно преступникъ передъ судьями, явиться въ садъ лѣсничаго. Направляюсь къ тѣнистой бесѣдкѣ, названной моимъ именемъ, гдѣ обыкновенно ожидали меня. Съ сіяющимъ лицомъ меня встрѣчаетъ мать. Минна сидѣла тутъ-же, блѣдная, прекрасная, какъ первый снѣгъ, часто осенью покрывающій послѣдніе листья, чтобы затѣмъ растаять и сбѣжать горькой водою. Лѣсничій, съ какой-то бумагой въ рукахъ, большими шагами расхаживалъ по площадкѣ. Онъ, казалось, едва сдерживалъ себя, то блѣднѣя, то краснѣя поперемѣнно. Сильное волненіе сказывалось на его лицѣ, обыкновенно спокойномъ. Онъ направился ко мнѣ на встрѣчу, когда я показался, и сказалъ мнѣ прерывающимся голосомъ, что онъ желалъ-бы переговорить со мною на-единѣ. Тропинка, на которую я вышелъ по его приглашенію, вела къ тому мѣсту сада, которое все было залито солнечнымъ свѣтомь. Я молча опустился на скамейку, и наступило продолжительное молчаніе, котораго даже добрѣйшая матушка не дерзала прервать.

Между тѣмъ, лѣсничій продолжалъ шагать въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи: вдругъ онъ остановился передо мной, взглянулъ на бумагу, бывшую у него въ рукѣ, и спросилъ, упорно глядя на меня:-- правда-ли, графъ, что нѣкій Петръ Шлемиль -- лицо не безъизвѣстное вамъ? Я молчалъ.-- Человѣкъ столь почтенный, такого благороднаго характера, разнообразныхъ талантовъ... Онъ ожидалъ моего отвѣта.-- А если я самъ этотъ человѣкъ?-- Человѣкъ, потерявшій свою тѣнь?.. быстро прервалъ онъ меня.-- О, я предчувствовала, предчувствовала! вскрикнула Минна. Мнѣ это давно было извѣстно, у него нѣтъ тѣни! И она бросилась въ объятія своей матери.

Послѣдняя, въ испугѣ, судорожно прижала ее къ своей груди, упрекая за то, что она, на бѣду свою, скрывала столь важную тайну. Но бѣдная дѣвушка, подобно Аретузѣ, казалось, вся превратилась въ источникъ слезъ, обильно лившихся при звукѣ моего голоса и превращавшихся въ цѣлый потокъ при моемъ приближеніи.

-- И вы имѣли дерзость, бѣшено началъ лѣсничій,-- имѣли дерзость обмануть такъ ее и меня! А еще увѣряете въ своей любви, дѣлая ее столь несчастной! Взгляните, какъ она рыдаетъ неутѣшно! О! это ужасно, это ужасно!

Я былъ такъ потрясенъ, до того разстроенъ, что отвѣчалъ, какъ въ бреду. Я пробормоталъ, что въ концѣ концовъ тѣнь не болѣе какъ тѣнь, что можно обойтись и безъ нея и что не изъ-за чего поднимать столько шума. Но я прекрасно сознавалъ всю странность моихъ извиненій. Наконецъ, я замолчалъ. Онъ не удостоилъ меня отвѣта.-- Да, я потерялъ свою тѣнь, прибавилъ я, но я могу ее снова найти.

Тогда онъ грозно обратился ко мнѣ:-- Скажите-же мнѣ, милостивый государь, скажите-же, какъ вы ее потеряли?-- Я во второй разъ прибѣгнулъ ко лжи.-- Разъ, сказалъ я, какой-то болванъ такъ неловко наступилъ ногою на мою тѣнь, что сдѣлалъ въ ней большую дыру. Я отдалъ ее въ починку. Съ деньгами, какъ вамъ извѣстно, можно добиться всего, что хочешь. Мнѣ должны были принесть ее вчера вечеромъ.

-- Очень хорошо-съ, милостивый государь, очень хорошо, сухо отвѣчалъ лѣсничій. Вы просите руку моей дочери, другіе тоже сдѣлали ей предложеніе. Я, какъ отецъ, долженъ рѣшить ея судьбу. Даю вамъ три дня сроку, чтобы добыть себѣ тѣнь. Если черезъ три дня, считая съ сегодняшняго числа, вы пожалуете ко мнѣ, имѣя достаточно приличную тѣнь -- милости просимъ, она ваша; но предупреждаю васъ, что на четвертый день дочь моя будетъ женою другого.-- Я хотѣлъ еще что-то сказать Миннѣ, но она, рыдая, прижалась къ своей матери. Та молча дала мнѣ знакъ удалиться. Шатаясь во всѣ стороны, я ушелъ, и мнѣ показалось, точно весь міръ замкнулся позади меня.

Лишенный благодѣтельнаго попеченія Бенделя, я бродилъ на удачу по лѣсамъ и полямъ. Потъ струился по лицу моему, изъ груди вырывались какіе-то дикіе звуки; жаръ охватилъ всего меня.

Не знаю, сколько времени продолжалось это скитаніе, какъ вдругъ на лѣсной площадкѣ, ярко освѣщенной солнцемъ, я почувствовалъ, что кто-то дернулъ меня за рукавъ. Остановившись, я оглянулся: передо мной стоялъ человѣкъ въ съ ромъ сюртукѣ. Казалось, онъ задыхался, стараясь догнать меня. Онъ тотчасъ заговорилъ:

-- Я вамъ назначилъ сегодняшній день, но вы не дождались момента свиданія... Впрочемъ, все идетъ прекрасно, вы послушаетесь моего совѣта, возьмете обратно вашу тѣнь, которая снова въ вашемъ распоряженіи, и немедленно вернетесь, откуда пришли. Васъ встрѣтятъ весьма любезно у лѣсничаго, потому что все это вѣдь была комедія. Я раздѣлаюсь съ Раскалемъ, который измѣнилъ вамъ и теперь претендуетъ на руку вашей невѣсты. Плутъ, достойный висѣлицы!

Я былъ точно въ бреду.-- Какимъ образомъ вы могли назначить мнѣ сегодня свиданіе?.. Я подумалъ. Онъ былъ правъ: я постоянно ошибался на одинъ день. Я сталъ искать у себя по карманамъ кошелекъ. Онъ угадалъ мое намѣреніе и. отступивъ на два шага, сказалъ мнѣ:

-- Нѣтъ, графъ, кошелекъ въ добрыхъ рукахъ, оставьте его у себя.-- Въ изумленіи, я смотрѣлъ на него во всѣ глаза, прося объяснить мнѣ. Онъ продолжалъ:-- Я желалъ бы отъ васъ получить лишь сущую бездѣлицу на память: подпишите этотъ листокъ.

Развернутый имъ пергаментъ заключалъ въ себѣ слѣдующія слова:

"Я, нижеподписавшійся, завѣщаю подателю сего мою душу послѣ того, какъ она естественнымъ путемъ отдѣлится отъ моего тѣла".

Онѣмѣвъ отъ изумленія, я глядѣлъ то на листокъ, то на таинственнаго незнакомца. Между тѣмъ, онъ взялъ новое перо, обмокнулъ его въ каплю крови, показавшейся у меня изъ царапины на рукѣ, которую я получилъ, пробираясь черезъ колючій кустарникъ, и подалъ мнѣ.

-- Кто-же вы такой? спросилъ я его.

-- Что вамъ за дѣло? отвѣчалъ онъ.-- Развѣ вы не видите? Бѣдняга, нѣчто въ родѣ ученаго и физика, собирающій лишь неблагодарность отъ своихъ друзей за всѣ услуги, оказываемыя имъ, и лучшимъ развлеченіемъ въ жизни считающій свои опыты. Но подписывайте-же. Подъ текстомъ, съ правой стороны: Петръ Шлемиль.

Я отрицательно покачалъ головой и отвѣтилъ: Извините, милостивый государь, я не подпишу.-- Не подпишете, повторилъ онъ, почему-же?-- Потому, что это дѣло нужно сперва обдумать: какъ это отдать душу свою за тѣнь!

-- Ха! ха! расхохотался онъ; дѣло нужно обдумать. Да что такое, позвольте васъ спросить, ваша душа? Видѣли вы ее когда-нибудь? Да и что вы думаете дѣлать съ нею послѣ вашей смерти? Будьте-же счастливы, что нашелся любитель, который при жизни еще вашей даетъ вамъ за то, что останется отъ этого алгебраическаго и, отъ этой гальванической силы или поляризаціи, за этотъ ничтожный предметъ, что бы онъ ни былъ такое,-- реальную цѣнность, вашу собственную тѣнь, которая должна доставить вамъ руку вашей невѣсты и осуществить всѣ ваши желанія. Или, можетъ быть, вы предпочитаете отдать бѣдную дѣвушку этому презрѣнному негодяю Раскалю? Пойдемте, я покажу его вашимъ собственнымъ глазамъ: въ этой шапкѣ вы будете невидимкой (онъ вынулъ что то такое изъ кармана), и мы, невидимые никѣмъ, пройдемся съ вами по саду лѣсничаго.

Признаюсь, мнѣ стало стыдно быть игрушкою въ рукахъ этого человѣка. Я ненавидѣлъ его отъ всего сердца и эта антипатія, кажется, еще болѣе чѣмъ мои принципы или предразсудки, помѣшала мнѣ купить, цѣною моей подписи, мою тѣнь, какъ бы ни была она мнѣ необходима. Притомъ самая мысль совершить эту прогулку въ обществѣ съ нимъ казалась мнѣ невыносимой. Видѣть это отвратительное существо, этого демона-издѣвателя, между мной и любимой дѣвушкой, между двумя нашими разбитыми сердцами, выносить его насмѣшки -- самая мысль объ этомъ возмущала меня. Считая все случившееся роковой неизбѣжностью и рѣшившись подчиниться неотвратимому несчастію, я обратился къ этому человѣку и сказалъ ему:

-- Милостивый государь, я продалъ вамъ свою тѣнь за этотъ кошелекъ, который самъ по себѣ составляетъ превосходную вещь; но я весьма сожалѣлъ объ этомъ. Могу-ли я именемъ Божіимъ уничтожить нашъ договоръ?-- Онъ отрицательно качнулъ головой, сдѣлавъ ужасную гримасу. Я продолжалъ: Болѣе я вамъ ничего не продамъ изъ того, что составляетъ мою собственность, даже цѣною возвращенія мнѣ моей тѣни. Я ничего не подпишу. Само собою разумѣется, что предлагаемое вами мнѣ переодѣванье несравненно занимательнѣе для васъ, чѣмъ для меня. Извините-же меня и, если ужъ такъ тому быть,-- разстанемся

-- Весьма жаль, господинъ Шлемиль, что вы такъ упорно отказываетесь отъ сдѣлки, которую я предлагаю вамъ по дружбѣ. Надѣюсь, въ другой разъ буду счастливѣе. До свиданія! До скораго свиданія! Кстати, позвольте мнѣ показать вамъ, что вещи, которыя я пріобрѣтаю, у меня хранятся бережно и въ сохранности. Онъ тотчасъ-же вынулъ изъ кармана мою тѣнь и привычнымъ движеніемъ развернулъ ее на полянѣ. Онъ разложилъ ее у своихъ ногъ со стороны солнца, такъ что по обѣ стороны лежали двѣ тѣни, его и моя моя тѣнь должна была повиноваться ему, складываться и примѣняться ко всѣмъ его движеніямъ.

Когда я снова, послѣ столь продолжительнаго времени, увидѣлъ мою бѣдную тѣнь, увидѣлъ въ столь омерзительномъ рабскомъ подчиненіи и именно въ ту минуту, когда самъ я, изъ-за нея, находился въ такомъ отчаянномъ положеніи, -- сердце мое разрывалось на части и я горько заплакалъ. Между тѣмъ, гнусная тварь видимо кичилась своимъ пріобрѣтеніемъ и не задумалась безстыдно повторить мнѣ еще разъ свое предложеніе:

-- Вы можете еще получить ее обратно; одинъ почеркъ пера, и вы спасете бѣдную, несчастную Минну изъ когтей негодяя возвративъ ее въ свои объятія, графъ. Подумайте, стоить только черкнуть перомъ.-- Слезы сильнѣе брызнули у меня изъ глазъ, но я отвернулся и знакомъ показалъ ему, чтобы онъ удалился.

Бендель, въ величайшемъ безпокойствѣ обо мнѣ, отправившійся по моимъ слѣдамъ, явился въ эту минуту. Когда этотъ добрый и вѣрный слуга замѣтилъ мои слезы и увидѣлъ мою тѣнь, которую трудно было не узнать, во власти этого страннаго человѣка, онъ рѣшился -- добровольно или при помощи насилія -- возвратить мнѣ мою собственность. Будучи человѣкомъ прямымъ, онъ обратился къ отвратительному незнакомцу и безъ дальнихъ околичностей приказалъ ему возвратить то, что принадлежитъ мнѣ. Но человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, вмѣсто отвѣта, повернулся спиною къ наивному Бенделю и удалился. Бендель взялся тогда за свою суковатую дубинку и, подступивъ къ нему поближе, далъ ему почувствовать всю силу своей мускулистой руки, повторяя приказаніе возвратить мнѣ мою тѣнь. Незнакомецъ, привыкшій, повидимому, къ подобному обращенію, опустилъ голову и, пожавъ плечами, покойно и молча пошелъ своей дорогой черезъ кусты. Онъ увлекъ за собою и мою тѣнь, и моего слугу.

VI.

Оставшись одинъ въ пустынной мѣстности, я далъ волю моимъ слезамъ. Онѣ облегчили мнѣ душу отъ невыразимой тяжести страданій. Между тѣмъ, я все-таки не видѣлъ ни конца, ни исхода моему безнадежному горю. Пока что, организмъ мой медленно воспринималъ новую отраву, которую незнакомецъ влилъ въ мои язвы. Когда я мысленно представлялъ себѣ образъ Минны, съ ея добрымъ, любящимъ личикомъ, блѣднымъ и заплаканнымъ, какъ въ тотъ памятный день моего позора, фигура Раскаля, насмѣшливо улыбающагося, нагло возставала между мной и ею. Я закрывалъ себѣ лицо и бѣжалъ какъ можно дальше, но это ужасное видѣніе не покидало меня и преслѣдовало во все время моего бѣга. Наконецъ, задыхаясь, я падалъ на землю, которую вновь обливалъ слезами.

И все это изъ-за какой-то тѣни! И одинъ какой-нибудь росчеркъ пера могъ возвратить мнѣ ее! Я сталъ раздумывать объ этомъ странномъ предложеніи и моемъ отказѣ. Я чувствовалъ внутри себя какую-то пустоту и не могъ уже болѣе ни думать, ни чувствовать.

Прошелъ день; я утолилъ свой голодъ дикими плодами и умѣрилъ жажду водою изъ ближайшаго ручейка. Настала ночь и я заснулъ подъ деревомъ. Утренняя роса разбудила меня отъ тяжкаго сна. Бендель, повидимому, совсѣмъ потерялъ меня изъ виду, и я былъ доволенъ этимъ. Я совсѣмъ не хотѣлъ возвращаться къ людямъ, самый видъ которыхъ былъ мнѣ страшенъ, какъ дикому оленю горъ. Готовясь бѣжать, я сталъ оглядываться вокругъ себя. Я никого не видѣлъ, но рядомъ со мною, на пескѣ, на яркомъ солнцѣ, скользила человѣческая тѣнь весьма похожая на мою. Она была одна и, казалось, потеряла того, кому принадлежала.

Мгновенно мною овладѣло страстное, непреодолимое желаніе.-- Тѣнь! вскрикнулъ я,-- ты ищешь господина, вотъ онъ.-- И я бросился къ ней, чтобы ее схватить. Я полагалъ, если мнѣ удастся коснуться ея ногами, она останется при мнѣ и современемъ привыкнетъ къ моей личности.

При первомъ движеніи, которое я сдѣлалъ, она обратилась въ бѣгство. Я сталъ ее преслѣдовать. Это была какая-то бѣшеная охота. Она легко ускользала отъ меня. У меня не хватило-бы силъ продолжать такой бѣгъ, если-бы я не рѣшился покончить съ этимъ разомъ. Тѣнь приняла направленіе къ лѣсу, хотя и довольно еще отдаленному, но тамъ она неизбѣжно пропала-бы изъ моихъ глазъ. При видѣ этого, сердце во мнѣ тоскливо сжалось; боязнь, что она уйдетъ отъ меня безвозвратно, придала мнѣ новыя силы. Разстояніе между нами видимо уменьшалось, я приближался къ ней все болѣе и болѣе -- вотъ, вотъ схвачу я. Вдругъ она остановилась и пошла на меня. Какъ левъ на добычу, бросился я, чтобы схватить ее. Внезапно я столкнулся съ какимъ-то твердымъ и упругимъ тѣломъ. Невидимая рука стала отсчитывать мнѣ такіе ужасные удары въ спину, какихъ не доводилось получать, конечно, никому изъ смертныхъ.

Въ страшномъ испугѣ я судорожно вытянулъ руки, чтобы схватить невидимое существо, находившееся передо мною. Это быстрое движеніе свалило меня на землю, гдѣ я неожиданно почувствовалъ подъ собой какого-то человѣка, котораго тутъ-же прижалъ, какъ въ тискахъ.

Все происшедшее объясняется просто. Этотъ человѣкъ имѣлъ съ собою очарованное гнѣздо, которое дѣлаетъ невидимымъ всякаго, имѣющаго его съ собою, но не можетъ скрыть отъ глазъ его тѣни. При паденіи своемъ, онъ упустилъ изъ рукъ гнѣздо. Я сталъ разглядывать кругомъ и скоро открылъ тѣнь гнѣзда-невидимки. Тотчасъ-же бросился я къ нему и завладѣлъ волшебнымъ сокровищемъ. Сдѣлавшись самъ невидимкой и безъ тѣни, я держалъ гнѣздо обѣими руками.

Человѣкъ приподнялся, чтобы посмотрѣть на счастливаго своего побѣдителя, но на обширной лужайкѣ не видно было ни его самого, ни его тѣни, которую видимо особенно хотѣлось ему отъискать. Вѣроятно, раньше онъ не имѣлъ времени замѣтить, что я безъ тѣни, а теперь это стало для него и совсѣмъ невозможно. Когда онъ убѣдился, что всякій слѣдъ похитителя исчезъ, онъ въ отчаяніи сталъ рвать на себѣ волосы. Что касается меня, то новопріобрѣтенное сокровище давало мнѣ средство, а съ нимъ возбуждало и желаніе снова возвратиться въ человѣческое общество. У меня, конечно, нашлись-бы опредѣленные мотивы, чтобы въ собственныхъ своихъ глазахъ извинить это отвратительное насиліе, но я, правду сказать, и не искалъ ихъ: чтобы избѣжать всякихъ укоровъ совѣсти, я поспѣшилъ убѣжать, не оглядываясь назадъ и не обращая вниманія на несчастнаго, жалобный голосъ котораго долго еще звучалъ въ моихъ ушахъ. Таковы были или казались мнѣ обстоятельства этого происшествія.

Я сгоралъ желаніемъ пойти въ садъ лѣсничаго и убѣдиться самому въ истинѣ того, что разсказывалъ мнѣ этотъ отвратительный человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ; но я не зналъ, гдѣ нахожусь. Я взобрался на ближайшій холмъ, чтобы осмотрѣться, и, поднявшись на вершину его, увидѣлъ у ногъ своихъ маленькій городокъ и садъ. Сердце мое сильно билось и слезы совсѣмъ иного рода, чѣмъ тѣ, какія проливалъ я прежде, заструились изъ моихъ глазъ: я увижу ее! Желаніе и страхъ ускоряли мои шаги; я выбрался на дорогу, какъ слѣдуетъ. Невидимый прошелъ я мимо нѣсколькихъ поселянъ, возвращавшихся изъ города. Они говорили обо мнѣ, о Раскалѣ и объ отцѣ Минны. Я ничего не хотѣлъ слышать и прибавлялъ шагу.

Трепеща отъ ожиданія, я входилъ въ садъ. Какой-то звонкій хохотъ встрѣтилъ меня. Я вздрогнулъ и украдкой сталъ разглядывать все кругомъ; не оказалось никого. Прошелъ далѣе, ожидая услышать шумъ шаговъ, но не могъ ничего увидѣть: должно быть, мнѣ это такъ показалось. Было еще очень рано; никого не было въ бесѣдкѣ графа Петра, никого въ саду; нигдѣ ни души. Я пробѣжалъ нѣсколько аллей, хорошо мнѣ знакомыхъ, и подходилъ уже къ самому дому. Обезпокоившій меня смѣхъ продолжалъ преслѣдовать меня. Полный ужаса, я присѣлъ на скамьѣ, находившейся на площадкѣ передъ дверями дома. Мнѣ показалось, точно домовой-невидимка, подсмѣиваясь, сѣлъ со мною рядомъ. Ключъ повернулся въ замкѣ, дверь отворилась и вышелъ лѣсничій, держа въ рукахъ какія-то бумаги. Я почувствовалъ, точно легкое облачко скользнуло по моей головѣ -- обернулся, и о ужасъ!.. рядомъ со мною сидѣлъ человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ. Онъ смотрѣлъ на меня съ какой-то сатанинской улыбкой на губахъ. Онъ надѣлъ мнѣ на голову шапку-невидимку; у ногъ его мирно лежала его тѣнь рядомъ съ моею; онъ небрежно игралъ знаменитымъ пергаментомъ, находившимся у него въ рукахъ. Между тѣмъ какъ лѣсничій, занятый своими бумагами, расхаживалъ въ бесѣдкѣ, онъ таинственно наклонился къ моему уху и прошепталъ слѣдующія слова:

-- Что-бы вотъ вамъ принять мое предложеніе, мы были-бы тогда двѣ головы подъ одной шапкой. Очень хорошо бы было. Но вы возвратите мнѣ также и мое гнѣздо -- вамъ-же оно не нужно, а какъ человѣкъ честный вы не захотите лишить меня моей собственности. Прошу васъ, не благодарите -- я ссудилъ васъ имъ отъ чистаго сердца, повѣрьте мнѣ.-- Затѣмъ, онъ взялъ его безъ церемоніи у меня изъ рукъ и спряталъ къ себѣ въ карманъ; затѣмъ, онъ такъ громко засмѣялся надо мною, что лѣсничій обернулся на шумъ. Я просто остолбенѣлъ.

-- Согласитесь, продолжалъ онъ, что эта шапка еще удобнѣе птичьяго гнѣзда. Она скрываетъ не только человѣка, но и его тѣнь, да и всѣ тѣни, какія ему будетъ угодно взять съ собою. Видите, я захватилъ сегодня съ собою двѣ. Онъ засмѣялся. Запомните себѣ, Шлемиль: чего не угодно было сдѣлать сперва по доброй волѣ, придется потомъ сдѣлать вслѣдствіе насилія. Я все еще не теряю надежды, что вы дадите вашу подпись и такимъ образомъ получите свою невѣсту. Еще есть время; мы велимъ повѣсить Раскаля, что совсѣмъ не трудно, пока еще есть на свѣтѣ веревки. Какъ вы объ этомъ думаете? Дамъ вамъ еще въ придачу мою шапку.

Въ это время, вышла мать Минны и начался такой разговоръ:-- Что дѣлаетъ Минна?-- Плачетъ.-- Глупенькая! Тутъ ничего не подѣлаешь.-- Такъ-то оно такъ, да нельзя-же такъ сразу за другого! Другъ мой, ты очень жестоко поступаешь съ своей дочерью.-- Нѣтъ, жена, ошибаешься. Когда, проливъ нѣсколько пустыхъ слезъ, она увидитъ себя женою богатаго и почтеннаго человѣка, повѣрь, утѣшится, и теперешнее ея горе покажется ей ребячествомъ; тогда она поблагодаритъ Господа и насъ, родителей, вотъ увидишь!-- Дай Богъ!-- Правда, у нея прекрасное состояніе, но послѣ скандала, произведеннаго всей этой исторіей съ авантюристомъ, неужели ты думаешь, такъ она сейчасъ и отыщетъ себѣ партію, столь же выгодную, какъ г. Раскаль? Да знаешь-ли ты, какъ онъ богатъ, этотъ Раскаль? Онъ чистоганомъ заплатилъ шесть милліоновъ за прекрасную землю, совершенно свободную отъ всякой ипотеки. У меня были въ рукахъ бумаги. Вѣдь это онъ все перебивалъ у меня лучшія имѣнія; кромѣ того, онъ имѣетъ у себя въ портфелѣ векселя на Томаса Джона почти на три съ половиною милліона.-- Должно быть, много накралъ.-- Чистѣйшія сплетни! Онъ благоразумно сберегалъ тамъ, гдѣ другіе мотали.-- Человѣкъ, носившій ливрею!-- Не бѣда, за то у него без укоризненная тѣнь, по крайней мѣрѣ.-- Правда, но...

Человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, смѣясь, смотрѣлъ на меня. Дверь отворилась и на порогѣ показалась Минна. Она опиралась на руку горничной, слезы тихо катились по ея поблѣднѣвшимъ щекамъ. Она сѣла въ кресло, приготовленное для нея подъ деревомъ, отецъ занялъ мѣсто рядомъ. Онъ ласково взялъ ее за руку, и такъ какъ она продолжала горько плакать, обратился къ ней съ слѣдующими словами утѣшенія:

-- Ты мое доброе, дорогое дитя, ты будешь благоразумна и не захочешь опечалить старика отца, который только и думаетъ о твоемъ счастіи. Мнѣ совершенно понятно, дорогая дочь, твое волненіе -- ты вѣдь точно чудомъ избѣгла большого несчастія. Прежде чѣмъ этотъ низкій обманъ былъ открытъ нами, ты очень любила этого негодяя. Я это знаю, Минна, и не стану упрекать тебя. Самъ я, дорогое дитя, любилъ его все время, пока считалъ знатнымъ вельможей. Ты сама видишь теперь, какъ все перемѣнилось. Какъ! собака какая-нибудь, и та имѣетъ свою тѣнь, а моя единственная, нѣжно любимая дочь выйдетъ замужъ за... Нѣтъ, нѣтъ, не правда-ли, ты о немъ больше не думаешь? Слушай-же, Минна: человѣкъ, которому не страшно солнце, почтенный человѣкъ, проситъ твоей руки; правда, это не принцъ какой-нибудь, но у него десять милліоновъ, т. е. въ десять разъ больше, чѣмъ у тебя, и ты за нимъ будешь счастлива, дорогое дитя. Не противорѣчь-же и не противься, а какъ добрая и послушная дочь предоставь своему отцу позаботиться о тебѣ и отереть твои слезы. Обѣщай мнѣ отдать свою руку г. Раскалю. Скажи-же, обѣщаешь?

Она отвѣчала слабымъ голосомъ:-- У меня нѣтъ теперь ни воли, ни желаній. Пусть дѣлаютъ со мною, что угодно отцу.-- Въ это время, доложили о приходѣ г. Раскаля; онъ вошелъ немедленно. Миннѣ сдѣлалось дурно. Проклятый спутникъ мой, видя мое волненіе, быстро шепнулъ мнѣ на ухо:-- И вы сносите это? У васъ, должно быть, нѣтъ крови въ жилахъ! Быстрымъ движеніемъ онъ сдѣлалъ мнѣ легкую царапину на рукѣ; показалась кровь. Онъ продолжалъ: -- Какая, право, алая кровь! Да подписывайте-же!-- Въ моихъ рукахъ былъ пергаментъ и перо.

VII.

Я откроюсь тебѣ, любезный Шамиссо, и постараюсь не подкупать твоего приговора въ свою пользу. Самъ я давно осудилъ себя, ибо въ сердцѣ моемъ вскормилъ червя, который грызетъ меня. Передо мною постоянно носился этотъ первый моментъ моей жизни, на которую смиренно взираю я теперь съ сомнѣніемъ и сокрушеннымъ сердцемъ. Любезный другъ, кто разъ свернулъ съ прямого пути, того невольно влечетъ на окольныя дороги, удаляющія его все болѣе и болѣе въ сторону. Тщетно присматривается онъ къ путеводнымъ звѣздочкамъ, мерцающимъ на небѣ,-- ему нѣтъ выбора, онъ неудержимо катится внизъ по наклонной плоскости и самъ приноситъ себя въ жертву Немезидѣ. Послѣ совершеннаго мною слишкомъ поспѣшнаго проступка, навлекшаго на меня проклятіе, я, при содѣйствіи любви, злодѣйскимъ образомъ ворвался въ чужую жизнь,-- что-же мнѣ оставалось дѣлать, какъ не броситься, очертя голову, спасать тамъ, гдѣ я посѣялъ гибель и гдѣ ждали отъ меня немедленнаго спасенія? Насталъ, вѣдь, мой послѣдній часъ. Не думай-же обо мнѣ такъ дурно, мой Адельбертъ, и не объясняй себѣ моего отказа тѣмъ, что цѣна мнѣ показалась черезчуръ дорога или мнѣ жаль было моей собственности. Нѣтъ, Адельбертъ; но я всею душою моею, съ непреодолимой силой ненавидѣлъ это таинственное существо, подкрадывавшееся ко мнѣ окольными путями. Можетъ быть, я былъ не правъ по отношенію къ нему, но всякое общеніе съ нимъ было мнѣ противно. И здѣсь, какъ это и прежде часто случалось въ моей жизни, да и вообще во всемірной исторіи,-- случай явился взамѣнъ настоящаго факта. Позднѣе я нѣсколько примирился съ собою. Во-первыхъ, я сталъ относиться съ большимъ уваженіемъ къ тому, что явилось слѣдствіемъ необходимости, а что можетъ быть необходимѣе совершившагося проступка и, какъ слѣдствіе послѣдняго, происшедшаго событія! Затѣмъ, я сталъ уважать и эту необходимость, какъ слѣдствіе мудраго предопредѣленія, заправляющаго механизмомъ, въ которомъ мы участвуемъ въ качествѣ приводящихъ или приводимыхъ въ движеніе колесъ; чему быть, того не миновать; чему быть, то и случилось -- подъ вліяніемъ предопредѣленія, которое я, наконецъ, научился распознавать какъ въ своей судьбѣ, такъ и въ судьбѣ лицъ, затронутыхъ моей судьбой.

Не знаю, чему приписать: душевному-ли напряженію подъ вліяніемъ столь сильныхъ ощущеній, истощенію-ли физическихъ силъ, вслѣдствіе непомѣрнаго утомленія, тому-ли, наконецъ, что самая близость сѣраго злодѣя возмутила всю мою природу,-- но когда дѣло дошло до подписи, я впалъ въ глубокій обморокь и долго лежалъ такъ, точно въ объятіяхъ смерти.

Топаніе ногами и проклятія были первыми звуками, которые я услышалъ, придя въ себя. Я открылъ глаза; было темно; мой ненавистный спутникъ хлопоталъ возлѣ меня и осыпалъ укорами: Можно-ли вести себя такимъ образомъ, какъ старая баба! Вставайте! Нужно безотлагательно исполнить то, что условлено, или принять иное рѣшеніе и тогда хныкать, сколько угодно.-- Тяжело поднялся я съ того мѣста, гдѣ былъ укрытъ, и сталъ оглядываться вокругъ себя. Была ночная пора; въ освѣщенномъ домѣ лѣсничаго слышна была музыка; нѣсколько группъ прогуливались по аллеямъ саяа. Нѣкоторыя, разговаривая, приближались ко мнѣ и садились на скамейкѣ, гдѣ я только что былъ. Разговаривали о свадьбѣ богача Раскаля съ дочерью хозяина дома, происходившей утромъ. Такимъ образомъ, все было кончено.

Я сорвалъ съ головы волшебную шапку незнакомца, который тотчасъ-же исчезъ, и поспѣшно удалился въ самую глушь кустарниковъ. Молча направился я къ бесѣдкѣ графа Петра, а оттуда къ воротамъ сада. Мой невидимый спутникъ очутился тутъ-же, преслѣдуя меня своими горькими упреками.-- Вотъ какая благодарность, говорилъ онъ, получается мною за всѣ мои труды! У нихъ, изволите видѣть, нервы разыгрались и имъ угодно потерять на это цѣлый день. Что я вамъ за дуракъ дался! Нечего, милостивый государь, нечего убѣгать отъ меня; напрасно съ, мы съ вами навѣки неразлучны. У васъ мое золото, у меня ваша тѣнь; ни тому, ни другому нѣтъ болѣе покоя. Слыхано-ли когда-нибудь, чтобы тѣнь могла покинуть своего господина? Ваша тѣнь привязываетъ меня къ вашимъ шагамъ до тѣхъ поръ, пока вы не возьмете ее себѣ обратно и я не освобожусь отъ нея. Чего вы не сдѣлали добровольно, придется сдѣлать, когда уже будетъ поздно, изъ отвращенія и отъ скуки. Отъ судьбы своей не уйдешь.-- И онъ безъ конца продолжалъ въ томъ-же духѣ; напрасно убѣгалъ я -- онъ не переставалъ меня преслѣдовать, и все идя рядомъ со мною, издѣвался надо мной, поддразнивая меня то золотомъ, то тѣнью. Я не могъ собрать въ головѣ двухъ мыслей. Дорога къ моему жилищу была пустынная. Когда я подходилъ къ дому, общій видъ его мнѣ показался неузнаваемымъ. Окна были выбиты и въ комнатахъ не было видно огонька. Двери были заперты; ни одинъ слуга не ожидалъ меня. Незнакомецъ захохоталъ, идя рядомъ со мною.-- Ха! ха! ха! Такъ все у насъ на свѣтѣ! Вы, вѣроятно, застанете Бенделя у себя, потому что позаботились отпустить его до того усталымъ, что ему ничего не оставалось иного, какъ стеречь домъ.-- Онъ снова принялся хохотать.-- О, онъ вамъ поразскажетъ много новенькаго! Ну, спокойной ночи на сегодня, до свиданія!

Я позвонилъ нѣсколько разъ; наконецъ, показался свѣтъ. Бендель спрашивалъ, кто тамъ. Когда добрый малый узналъ мой голосъ, онъ едва могъ удержать свою радость; дверь тотчасъ-же отворилась. Мы бросились, рыдая, другъ другу въ объятія. Я нашелъ его очень измѣнившимся, слабымъ и больнымъ. Что касается меня, то волосы мои сдѣлались совершенно сѣдые.

Онъ повелъ меня по опустѣлымъ комнатамъ въ кабинетъ, который былъ пощаженъ. Прежде всего, онъ постарался накормить и напоить меня; затѣмъ мы усѣлись, онъ началъ плакать. Онъ разсказалъ мнѣ, что сильно избилъ человѣка въ сѣромъ сюртукѣ и такъ долго и далеко преслѣдовалъ его, что наконецъ совсѣмъ потерялъ меня изъ виду и свалился на землю, изнемогая отъ усталости. Послѣ тщетныхъ поисковъ, онъ возвратился домой. Черезъ нѣкоторое время, толпа, возбужденная Раскалемъ, напала на домъ, перебила всѣ стекла и насытила тѣмъ свою ярость. Вотъ какъ поступилъ этотъ негодяй по отношенію къ своему благодѣтелю! Слуги мои разбѣжались. Мѣстная полиція признала меня лицомъ подозрительнымъ и въ двадцать-четыре часа велѣла выѣхать изъ страны. Ко всему, что мнѣ извѣстно уже было о богатствѣ и женитьбѣ Раскаля, Бендель прибавилъ нѣсколько подробностей, которыхъ я не зналъ. Разбойникъ, бывшій виновникомъ всего несчастія, разразившагося надо мною, повидимому, съ самаго начала успѣлъ провѣдать мою тайну; но, прельстившись моимъ золотомъ, онъ постарался пристроиться ко мнѣ и, поступивъ въ мой домъ, сейчасъ-же добылъ себѣ ключъ отъ шкафа, въ которомъ были заперты мои богатства. Такимъ образомъ, онъ пріобрѣлъ себѣ состояніе, объ увеличеніи котораго теперь ему и заботиться нечего.

Все это, пересыпая обильными слезами, разсказалъ мнѣ Бендель; потомъ онъ принялся плакать отъ радости, видя меня возлѣ себя и убѣдившись, что я покойно и стойко переношу горе, тогда какъ онъ и придумать не могъ, до чего доведетъ меня это несчастіе. Спокойствіе мое, однако, было только наружное; это была личина, скрывавшая отчаяніе. Я видѣлъ, что горе мое безконечно велико и неотвратимо, что слезы всѣ выплаканы, что изъ наболѣвшей груди не вырвется душу облегчающаго крика; и холодно и безучастно стоялъ я передъ нимъ съ обнаженной головой.

-- Бендель, сказалъ я ему, тебѣ извѣстна моя участь. Я получилъ суровое наказаніе за первую ошибку. Къ чему-же тебѣ, ни въ чемъ неповинному, соединять свою жизнь съ моею; я не могу этого допустить. Сегодня-же ночью я уѣду; осѣдлай мнѣ коня -- я одинъ отправлюсь; я требую, чтобы ты остался. Тутъ должно быть еще нѣсколько ящиковъ золота -- возьми себѣ. Отнынѣ я пойду одинъ безъ устали странствовать по свѣту; когда и мнѣ наконецъ улыбнутся счастливые дни и счастіе вновь примирится со мною -- я вспомню тогда о тебѣ: вѣдь на груди твоей я оплакивалъ самые ужасные, самые мучительные часы моей жизни.

Съ разбитымъ сердцемъ вѣрный слуга долженъ былъ повиноваться послѣднему приказанію своего господина. Я оставался глухъ ко всѣмъ его просьбамъ и представленіямъ, слезы его не тронули меня. Онъ привелъ мнѣ моего коня. Прижавъ въ послѣдній разъ къ своей груди друга, раздѣлявшаго со мной мое несчастіе, я вспрыгнулъ на коня и, подъ покровомъ ночи, удалился изъ этого проклятаго мѣста, которое было роковой могилой всѣмъ моимъ надеждамъ. Я не заботился о дорогѣ, по которой слѣдовалъ мой конь, такъ какъ на землѣ у меня не было никакой цѣли, никакого желанія, никакой надежды.

VIII.

Вскорѣ ко мнѣ присоединился какой-то пѣшеходъ. Пройдя нѣкоторое время рядомъ съ моей лошадью, онъ попросилъ меня, въ качествѣ попутчика, позволить положить свой плащъ на мою лошадь. Я изъявилъ согласіе. Онъ вѣжливо поблагодарилъ меня за эту небольшую услугу, похвалилъ красоту моей лошади и. воспользовавшись этимъ случаемъ, заговорилъ о счастіи и силѣ людей богатыхъ; мало по малу, незамѣтно для меня, онъ разразился монологомъ, и я невольно превратился въ слушателя.

Онъ развивалъ предо мною свои мнѣнія о жизни и вселенной и скоро перешелъ къ метафизикѣ, цѣль которой заключается въ томъ, чтобы дать намъ ключъ отъ всѣхъ таинствъ. Онъ ставилъ съ большою ясностью вопросъ и затѣмъ приступалъ къ его разрѣшенію.

Тебѣ извѣстно, мой другъ, что ознакомившись съ различнаго рода философскими школами, я откровенно сознался, что не имѣю ни малѣйшей способности въ дѣлѣ спекулятивной философіи, и ты знаешь, что я отказался отъ занятій подобнаго рода. Съ тѣхъ поръ, я рѣшился многое отложить въ сторону, отказываясь познать и понять. Слѣдуя твоему совѣту, я довѣрился своему здравому смыслу, внутреннему чутью, на сколько то было въ моей власти, и шелъ себѣ своей собственной дорогой. Впрочемъ, этотъ прекрасный говорунъ, съ большимъ талантомъ, какъ мнѣ казалось, возводилъ солидное зданіе, которое, прочно опираясь на своихъ основахъ, возвышалось мало-по-малу и поддерживалось ловко прилаженной связью частей строенія. Я не находилъ лишь тамъ того, чего искалъ, и потому мнѣ оно казалось искусственнымъ сооруженіемъ, изящество и симметрія котораго понятна только глазу. Впрочемъ, я не безъ удовольствія слушалъ рѣчи этого человѣка; онъ отвлекалъ мое вниманіе отъ моихъ собственныхъ страданій, и я охотно присоединился-бы къ его мнѣнію, еслибы ему удалось плѣнить мое сердце столько-же, сколько плѣнялъ онъ разумъ.

Между тѣмъ, часы проходили, и утренняя заря начинала уже румянить небо на востокѣ; я испугался, когда, поднявъ глаза, увидѣлъ, что на востокѣ начинаютъ уже показываться блестящіе цвѣта, предвозвѣстники восхода солнца. Противу послѣдняго, въ этотъ часъ, когда тѣни принимаютъ наибольшіе размѣры, я оставался совершенно беззащитнымъ на этой обширной равнинѣ, и былъ не одинъ! Я бросилъ взглядъ на моего спутника, и весь заірожалъ: это былъ онъ, человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ!

Онъ улыбнулся, видя мое смущеніе, и продолжалъ говорить, не давая мнѣ вставить ни одного слова: -- Позвольте намъ соединить, на нѣкоторое время, какъ это дѣлается въ здѣшнемъ мѣстѣ, наши обоюдныя преимущества; мы всегда будемъ имѣть время разстаться. Эта горная дорога, хотя вы объ этомъ и не подумали -- единственная, по которой вы можете ѣхать; вы не пожелаете возвратиться въ долину, вернуться-же горою снова въ то мѣсто, откуда вышли, тоже едва-ли покажется для васъ удобнымъ. Это и моя, вмѣстѣ съ тѣмъ, дорога. Вотъ вы уже поблѣднѣли въ ожиданіи восхода солнца. Я имѣю желаніе предложить вамъ вашу тѣнь на время, пока мы будемъ вмѣстѣ; за эту любезность вы будете снисходительны къ моему присутствію возлѣ васъ. У васъ нѣтъ уже вашего Бенделя; я хочу оказать вамъ добрыя услуги. Вы меня не долюбливаете -- очень жаль, но это не мѣшаетъ вамъ пользоваться мною. Не такъ ужъ страшенъ чортъ, какъ его рисуютъ. Вчера вы меня разсердили -- это правда; но сегодня я забылъ уже объ этомъ; я даже успѣлъ вамъ -- согласитесь съ этимъ -- сократить дорогу. Попробуйте разочекъ взять обратно свою тѣнь.

Солнце начало всходить; на встрѣчу намъ по дорогѣ шли люди; я невольно принялъ предложеніе. Смѣясь, онъ спустилъ мою тѣнь на землю; она тотчасъ заняла мѣсто надъ тѣнью моей лошади и весело поскакала рядомъ со мною. Я не зналъ, что дѣлать. Я проѣзжалъ мимо толпы крестьянъ. Почтительно снявъ шапки, они разступились передъ богатымъ человѣкомъ. Проѣхавъ далѣе я сталъ съ высоты моей лошади бросать любопытные взгляды на мою бывшую тѣнь. Сердце мое усиленно билось; въ настоящее время я принужденъ занимать ее у чужого человѣка -- что я говорю?-- у врага.

А онъ, не стѣсняясь ничуть, шелъ себѣ рядомъ со мною, насвистывая пѣсню. Мгновенно мнѣ пришла въ голову мысль: онъ пѣшкомъ, я на лошади! соблазнъ былъ слишкомь великъ. Я быстро подхватилъ поводья, пришпорилъ лошадь и во весь духъ помчался въ сторону. Но увы! тѣнь не послѣдовала за мной: она скользнула съ лошади, когда я погналъ, и мирно ожидала на большой дорогѣ своего законнаго владѣльца. Я долженъ былъ со стыдомъ вернуться вспять. Докончивъ пѣсню, человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ преспокойно принялся подсмѣиваться надо мной; онъ снова приладилъ тѣнь къ моей особѣ и далъ мнѣ понять, что она останется тутъ навсегда лишь въ такомъ случаѣ, когда я сдѣлаюсь ея законнымъ собственникомъ.-- Я держу васъ, продолжалъ онъ, при помощи вашей тѣни, и вы не ускользнете отъ меня. Человѣкъ богатый, какъ вы, не обойдется безъ тѣни, и это не можетъ быть иначе; вы сами виноваты, что не знали этой истины раньше.

Я продолжалъ путь въ томъ-же направленіи; всѣ удобства жизни, во всемъ ихъ блескѣ, снова принадлежали мнѣ. Я легко и свободно путешествовалъ, потому что со мною была тѣнь, хотя и взятая на прокатъ, и повсюду меня встрѣчали съ почетомъ, неизбѣжнымъ спутникомъ богатства. Но смерть, была въ душѣ моей. Мой загадочный проводникъ, называвшій себя недостойнымъ слугою богатѣйшаго въ мірѣ человѣка, былъ необыкновенно услужливъ, ловокъ -- словомъ, это былъ типическій камердинеръ богатаго барина; онъ не отставалъ отъ меня ни на шагъ, продолжая все время спорить со мною и выражая увѣренность, что я, въ концѣ концовъ, заключу таки съ нимъ договоръ относительно возвращенія моей тѣни, хотя бы для того, чтобы отвязаться отъ него. Онъ видимо тяготилъ меня, я ненавидѣлъ его и, вмѣстѣ, побаивался. Какъ-бы то ни было, я все же у него въ рукахъ. Съ тѣхъ поръ, какъ ему удалось возвратить меня всѣмъ прелестямъ жизни, отъ которыхъ я бѣжалъ, онъ снова завладѣлъ мною. Я невольно подчинялся его краснорѣчію и ясно понималъ, что онъ правъ. Человѣку богатому необходимо имѣть свою тѣнь, и какъ только я сталъ стремиться къ поддержанію своего положенія въ свѣтѣ -- положенія, которое онъ опять заставилъ меня цѣнить, -- другого исхода не предвидѣлось. На одномъ только я упорно стоялъ. Пожертвовавъ своей любовью, обреченный на безцвѣтное существованіе, я твердо рѣшился -- ни за какія тѣни въ мірѣ -- не продавать своей души. Я не зналъ еще, чѣмъ все это кончится.

Однажды мы сидѣли передъ пещерой, которую обыкновенно посѣщаютъ иностранцы, путешествуя въ горахъ. И въ нея раздавался глухой шумъ подземныхъ потоковъ, доносившійся изъ бездонной глубины. Камни, брошенные въ нее, долго, долго катятся внизъ, казалось, совсѣмъ не достигая дна. Человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, по обыкновенію, описывалъ мнѣ, со всѣмъ пыломъ своего воображенія, самыми блестящими и обаятельными красками всѣ предпріятія, какія я могъ-бы выполнить на свѣтѣ, возвративъ себѣ свою тѣнь. Опершись локтями о свои колѣна и закрывъ лицо руками, я слушалъ соблазнителя. Сердце мое колебалось между соблазномъ и твердой рѣшимостью. Не будучи въ силахъ оставаться долѣе въ такомъ неопредѣленномъ положеніи, я открылъ, наконецъ, битву, рѣшительную битву.

-- Вы, повидимому, забыли, милостивый государь, сказалъ я,-- что я позволилъ вамъ остаться со мною при извѣстныхъ условіяхъ, но сохранилъ за собою полную свободу дѣйствій.

-- Если вамъ угодно, я тотчасъ уложусь.-- Это у него была обычная угроза. Я замолчалъ; онъ началъ тотчасъ-же складывать мою тѣнь. Я поблѣднѣлъ, но не останавливалъ его и не говорилъ ни слова. Настало продолжительное молчаніе. Онъ началъ первый говорить:

-- Вы не можете меня выносить, сказалъ онъ мнѣ,-- вы ненавидите меня, я это знаю; но за что вы меня ненавидите? Ужъ не за то-ли, что вы напали на меня на большой дорогѣ и хотѣли утащить у меня силою мое птичье гнѣздо? Или за то, что вы намѣревались завладѣть моей собственностью -- тѣнью, которую вы считали довѣренною лишь вашей чести? Я, напротивъ, не ненавижу васъ за все это, я нахожу совершенно естественный ь, что вы пытались пустить въ ходъ силу и хитрость, чтобы воспользоваться всѣми своими преимуществами. Если при этомъ вы изволили ссылаться на самые строгіе принципы, то такова была ваша фантазія, и я ничего противу нея не имѣю. Въ сущности, я вовсе не такого сурового образа мыслей, какъ вы, но я дѣйствую, тогда какъ вы только думаете. Развѣ я хваталъ васъ за горло, чтобы завладѣть вашей драгоцѣнной душой, которая имѣетъ счастіе мнѣ нравиться? Развѣ я посылалъ въ погоню за вами слугу, чтобы отнять кошелекъ, который я далъ вамъ? Развѣ старался я утащить его у васъ?..-- Мнѣ нечего было сказать въ отвѣтъ на это. Онъ продолжалъ: -- Очень хорошо, милостивый государь, очень хорошо! Вы не терпите меня -- понимаю и не претендую на васъ за это. Намъ нужно разстаться -- это ясно, такъ какъ и вы, въ свою очередь, начинаете надоѣдать мнѣ. Чтобы освободить васъ въ будущемъ отъ моего почтительнаго сопутствія, я еще разъ позволю себѣ дать вамъ такой совѣтъ: Купите у меня вашу тѣнь.-- Я подалъ ему кошелекъ.-- Цѣною вотъ этого? сказалъ я.-- Нѣтъ!..-- Я глубоко вздохнулъ и сказалъ: -- Пусть такъ. Я самъ, милостивый государь, стою за нашу разлуку; не преслѣдуйте меня, не становитесь мнѣ поперекъ дороги на землѣ, гдѣ найдется достаточно мѣста намъ обоимъ.-- Онъ улыбнулся и отвѣтилъ:-- Ухожу отъ васъ, милостивый государь; но прежде хочу научить, какъ меня дозвониться, еслибы вамъ когда-либо пожелалось увидѣть вновь вашего почтительнаго слугу; стоитъ вамъ лишь тряхнуть кошелькомъ съ неисчерпаемыми червонцами,-- и я моментально явлюсь. Каждый здѣсь на землѣ ищетъ своей выгоды. Какъ видите, я работаю въ вашемъ интересѣ, предоставляя въ ваше распоряженіе новую и несомнѣнную силу! О, драгоцѣнный кошелекъ! Еслибы черви источили вдругъ вашу тѣнь, кошелекъ этотъ и тогда остался-бы на вѣчныя времена прочной связью, соединяющей насъ двухъ. Довольно; вы держите меня въ рукахъ моими-же деньгами -- приказывайте вашему слугѣ: вы знаете, какъ я услужливъ для моихъ друзей, а ужъ съ богатыми-то мы въ особенности добрые пріятели. Вы сами это видѣли. Итакъ, за одну вашу тѣнь, хотите, милостивый государь, какъ было сказано? Это мое послѣднее слово.

Въ душѣ моей пронеслись образы былого. Я быстро спросилъ его:-- У васъ есть подпись г. Джона?.. Онъ улыбнулся:

-- Съ такимъ добрымъ пріятелемъ подпись не нужна.-- Гдѣ онъ? Ради Бога, скажите, я хочу знать.-- Какъ-бы въ нерѣшительности, онъ опустилъ руку въ карманъ и вытащилъ оттуда за волосы блѣдное, искаженное тѣло Томаса Джона; посинѣлыя губы его прошептали слѣдующія слова: "Праведнымъ судомъ Божіимъ я былъ судимъ; праведнымъ судомъ Божіимъ я былъ осужденъ".

Въ ужасѣ, въ одно мгновеніе, я бросилъ кошелекъ съ червонцами въ пропасть и вскрикнулъ:

-- Заклинаю тебя именемъ Божіимъ, страшное существо, уйди ты отсюда и никогда не показывайся мнѣ на глаза. Онъ поднялся, мрачный, зловѣщій, и тотчасъ исчезъ за скалами, окружавшими это дикое мѣсто.

IX.

Я остался одинъ, безъ тѣни и безъ денегъ; но я чувствовалъ себя легко, точно какая-то тяжесть, угнетавшая меня, свалилась съ груди моей,-- я былъ доволенъ. Еслибы я не схоронилъ мсей любви или еслибы мнѣ не въ чемъ было упрекнуть себя въ этой потерѣ, я-бы могъ быть счастливъ. Но я не зналъ, что мнѣ дѣлать. Я обшарилъ свои карманы и нашелъ еще нѣсколько золотыхъ монетъ; смѣясь, я пересчиталъ ихъ. Я оставилъ своихъ лошадей въ гостинницѣ, но мнѣ стыдно было туда возвращаться -- я полагалъ, что мнѣ слѣдуетъ хоть дождаться солнечнаго заката. Итакъ, я улегся подъ тѣнью ближайшихъ деревъ и крѣпко заснулъ.

Смѣющіеся образы свились въ легкій кругъ и дали мнѣ насладиться радостнымъ сновидѣніемъ. Минна съ вѣнкомъ цвѣтовъ на головѣ прошла передо мною съ обворожительной улыбкой. Честный Бендель тоже съ вѣнкомъ цвѣтовъ быстро прошелъ, дружески поклонившись мнѣ. Я видѣлъ много другихъ лицъ, узналъ, кажется, и тебя, Шамиссо, въ отдаленной толпѣ; яркій свѣтъ заливалъ эту картину; тѣни тутъ не было вовсе и, что мнѣ показалось страннымъ, это никого не поражало. Тутъ только и было, что цвѣты да пѣніе, веселье и любовь подъ тѣнью пальмъ. Я не могъ ни удержать, ни объяснить себѣ эти легкія, смѣющіяся видѣнія, исчезавшія съ такой быстротой, но я знаю, что этотъ сонъ приводилъ меня въ восхищеніе, и я страшился пробужденія. Даже проснувшись, я остался нѣкоторое время съ закрытыми глазами, чтобы подольше удержать въ своемъ воображеніи эти мимолетныя видѣнія.

Наконецъ, я открылъ глаза. Солнце еще стояло на востокѣ; я проспалъ всю ночь. Это было для меня точно предупрежденіе не возвращаться въ гостинницу. Я безъ сожалѣнія согласился потерять все, что у меня тамъ находилось, и рѣшился отправиться по тропинкѣ, пересѣкавшей лѣсъ, расположенный у подошвы горы. Я пошелъ пѣшкомъ, предоставивъ себя своей участи. Я уже не озирался назадъ, и въ голову мнѣ не приходило обратиться къ Бенделю, хотя я сдѣлалъ его богачемъ и на него могъ смѣло расчитывать. Я сталъ раздумывать о новой роли, какую мнѣ придется играть въ свѣтѣ; платье мое было очень скромно. На мнѣ была старая черная куртка, которую я носилъ уже въ Берлинѣ; въ это путешествіе она снова какимъ-то образомъ попала мнѣ подъ руку. На головѣ у меня была дорожная шапочка и на ногахъ пара старыхъ сапогъ. Я всталъ, вырѣзалъ себѣ въ этихъ мѣстахъ на память дубинку и затѣмъ началъ свои странствованія.

Въ лѣсу я встрѣтилъ старика крестьянина, который вѣжливо мнѣ поклонился: я завелъ съ нимъ разговоръ. Въ качествѣ любопытнаго путешественника, я сталъ спрашивать у него дорогу, освѣдомлялся о здѣшней сторонѣ и ея жителяхъ, о горныхъ произведеніяхъ и тому подобныхъ вещахъ. Отвѣты его были очень любезны, онъ входилъ даже въ нѣкоторыя подробности. Мы подошли къ руслу потока, который разливался по обширной площади лѣса. Я вздрогнулъ, увидѣвъ такое пространство, залитое свѣтомъ; я пропустилъ впередъ крестьянина. Какъ разъ на серединѣ, этого опаснаго мѣста, онъ остановился и обернулся ко мнѣ, чтобы разсказать исторію этого опустошенія. Онъ скоро замѣтилъ, чего не достаетъ у меня, и остановился на половинѣ разсказа.-- Какъ это случилось, господинъ, что у васъ нѣтъ тѣни?-- Увы! увы! отвѣтилъ я, вздыхая, въ теченіе продолжительной и опасной болѣзни, я потерялъ волосы, ногти и тѣнь. Видите-ли, дѣдушка, въ мои то годы, какіе у меня сѣдые волосы, ногти до сихъ поръ короткіе, а тѣнь все еще не возвращается.-- Э! э! отвѣтилъ старикъ, покачивая головой, у васъ нѣтъ тѣни -- это дурной знакъ! У васъ была скверная болѣзнь, баринъ, скверная!-- Онъ не продолжалъ своего разсказа и при первомъ поворотѣ, не говоря ни слова, свернулъ въ сторону. Горькія слезы снова закапали по моимъ щекамъ: умчалось мое веселое настроеніе.

Печально продолжалъ я свой путь и не искалъ уже болѣе общества людей. Я скрывался въ самыхъ темныхъ лѣсахъ и часто, когда мнѣ предстояло перейти освѣщенную солнцемъ площадку, по цѣлымъ часамъ выжидалъ, чтобы ни одно живое существо не помѣшало мнѣ. Вечеромъ я искалъ себѣ пріюта въ деревняхъ. Я намѣренъ былъ отправиться въ горныя копи, гдѣ надѣялся найти себѣ работу подъ землей. Ибо хотя мое настоящее положеніе и побуждало меня избѣгать всякаго общенія съ людьми, но я убѣжденъ былъ, что только одинъ усидчивый трудъ могъ спасти меня отъ удручающаго вліянія моихъ думъ. Нѣсколько дождливыхъ дней облегчили для меня путешествіе, но отразились крайне пагубнымъ образомъ на моихъ сапогахъ; они были сдѣланы для графа Петра, а не для бѣднаго пѣшехода. Уже я ходилъ на собственной подошвѣ; необходимо было подумать о новой обуви. На другой день, я тщательно обдѣлалъ это дѣльце въ одномъ мѣстечкѣ, гдѣ была ярмарка. Я остановился передъ балаганомъ, гдѣ продавалась старая и новая обувь. Я приторговалъ себѣ пару новыхъ сапогъ, которые мнѣ очень нравились; но долженъ былъ отъ нихъ отказаться, такъ какъ цѣна ихъ была черезчуръ дорога. Пришлось удовлетвориться парою подержаныхъ сапогъ, которые были еще достаточно хороши и прочны. Красивый бѣлокурый парень небольшаго роста, хозяинъ лавки, получивъ отъ меня деньги, подалъ ихъ мнѣ съ улыбкою и пожелалъ счастливаго пути. Я сейчасъ-же ихъ надѣлъ и вышелъ изъ города сѣверными воротами.

Я весь былъ поглощенъ своими мыслями и не смотрѣлъ, куда ставлю ногу; я думалъ только о копяхъ, къ которымъ надѣялся поспѣть къ вечеру; я не зналъ въ сущности, какъ мнѣ явиться туда. Не успѣлъ я сдѣлать какихъ-нибудь двадцати шаговъ, какъ замѣтилъ, что потерялъ дорогу. Я оглядѣлся вокругъ себя, и увидѣлъ, что нахожусь въ старомъ дремучемъ сосновомъ лѣсу, котораго не касался еще топоръ. Ступилъ еще нѣсколько шаговъ -- вижу себя посреди голыхъ скалъ, поросшихъ лишь мхами да лишаями. Вершины ихъ покрыты льдомъ и снѣгомъ. Воздухъ очень холоденъ: я обернулся -- лѣсъ исчезъ. Я сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ -- вокругъ меня царствуетъ мертвая тишина, льдина, на которой я находился, простиралась въ даль до безконечности, густой туманъ покрывалъ все. Холодъ былъ невыносимъ. Кроваво-яркое солнце стояло на горизонтѣ. Я не могъ понять, что со мною происходитъ. Чувствуя, что весь цѣпенѣю отъ стужи, я прибавилъ шагу. Слышу лишь отдаленный шумъ воды; дѣлаю еще шмъ, и я -- на оледенѣвшихъ берегахъ океана. При моемъ приближеніи, многочисленныя стада тюленей шумно бросаются въ волны. Я пошелъ вдоль берега и снова увидѣлъ пустынныя скалы, острова, березовые и сосновые лѣса; еще нѣсколько минутъ пробѣжалъ я впередъ, меня охватила удушающая жара; оглядываюсь -- я посреди хорошо обработанныхъ рисовыхъ плантацій. Я усѣлся подъ тѣнью шелковичнаго дерева и взглянулъ на свои часы: прошло не болѣе четверти часа, какъ я вышелъ изъ мѣстечка. Мнѣ казалось, что я сплю; я укусилъ себѣ языкъ, чтобы проснуться, но я вовсе не спалъ. Я закрылъ глаза, чтобы собраться съ мыслями. Слышу -- кто-то гнуситъ передо мною на какомъ-то чуждомъ мнѣ языкѣ: поднимаю глаза -- передо мною два китайца, которыхъ не трудно было узнать по азіятской формѣ ихъ лица, если костюмъ ихъ и не показался-бы достаточно характеристическимъ. Они привѣтствовали меня въ выраженіяхъ, употребительныхъ на ихъ языкѣ. Я всталъ и отступилъ на два шага. Ихъ не было уже передо мною; пейзажъ измѣнился: вмѣсто рисовыхъ полей, деревья и лѣса. Я сталъ разглядывать деревья и растенія, которыя цвѣли вокругъ меня; знакомыя мнѣ принадлежали флорѣ юговосточной Азіи; я хотѣлъ подойти къ другому дереву, ступилъ шагъ -- все снова перемѣнилось. Я шелъ точно рекрутъ, котораго обучаютъ маршировать, отчеканивая каждый шагъ. Передъ моими изумленными глазами развертывался рядъ чудеснѣйшихъ странъ, луговъ, полей, лѣсовъ, горъ, степей и пустынь. Не было болѣе ни малѣйшаго сомнѣнія: у меня на ногахъ оказались сапоги-самолеты (Siebenmeilenstiefel).

Въ нѣмомъ благоговѣніи, я палъ на колѣни, проливая слезы благодарности. Новое будущее открывалось предо мною. Исключенный изъ общества людей, благодаря ошибкѣ, происшедшей отъ торопливости, какъ-бы въ вознагражденіе за это, я возвращался на лоно природы, которую всегда любилъ;мнѣ предоставляли землю, какъ великолѣпный садъ, изслѣдованіе тайнъ земли въ качествѣ занятія, способнаго дать содержаніе и силу моей жизни, и въ качествѣ ея цѣли -- науку. Я не принялъ пока никакого опредѣленнаго рѣшенія. Но то, что рисовалось въ то время моему внутреннему оку, въ качествѣ моего идеала, я тщательно старался впослѣдствіи осуществить путемъ скромнаго, усидчиваго и постояннаго труда. Чѣмъ ближе я подходилъ къ этому идеалу, тѣмъ болѣе былъ доволенъ собою.

Я пустился въ путь, чтобы окинуть взглядомъ поле, которое мнѣ предстояло обработать. Я находился на вершинахъ Тибетскихъ горъ; солнце, взошедшее нѣсколько часовъ тому назадъ, склонялось уже къ западу; я прошелъ Азію съ востока на западъ, чтобы догнать солнце, и вступилъ въ Африку. Я посѣтилъ эту часть свѣта и обошелъ ее въ разныхъ на правленіяхъ. Въ Египтѣ, стоя въ восторгѣ передъ пирамидами и памятниками древности, я увидѣлъ по направленію къ пустынѣ, недалеко отъ стовратыхъ Ѳивъ, катакомбы, въ которыхъ жили нѣкогда христіанскіе пустынники. Въ то-же мгновеніе во мнѣ сказалось непреодолимое рѣшеніе воли: тамъ будетъ мое жилище. Такимъ образомъ, я избралъ своимъ домомъ одну изъ наиболѣе скрытыхъ пещеръ. Она была довольно помѣстительна, удобна и хорошо защищена отъ шакаловъ. Затѣмъ, я могъ двинуться далѣе.

Чрезъ Геркулессовы столбы я перешелъ въ Европу. Посѣтивъ южныя и сѣверныя провинціи, я направился въ сѣверную Азію, чрезъ полярные льды Гренландію и въ Америку. Въ послѣдней я побывалъ въ обѣихъ частяхъ континента; но зима, господствовавшая уже на югѣ, погнала меня отъ мыса Горна на сѣверъ.

Я остановился только тогда, когда въ восточной Азіи наступилъ день, и, отдохнувъ немного, продолжалъ путь. Въ обѣихъ Америкахъ я прошелъ вдоль цѣпи горъ, заключающихъ въ себѣ самыя возвышенныя вершины на землѣ. Медленно и осторожно переходилъ я отъ вершины къ вершинѣ, переступая то чрезъ огнедышащіе вулканы, то чрезь скалы, покрытыя снѣгомъ; подчасъ я едва дышалъ; наконецъ, я достигъ вершины горы св. Иліи и, перепрыгнувъ черезъ Беринговъ проливъ, очутился въ Азіи. Я слѣдовалъ по изрытому заливами восточному берегу ея и особенно внимательно присматривался къ островамъ, куда бы мнѣ пристать. Сапоги мои перенесли меня съ полуострова Малакки на Суматру, Яву и Зондскіе острова; я старался найти, среди маленькихъ острововъ и рифовъ, которыми усѣяно тутъ море, проходъ къ сѣверо-западу, къ Борнео и другимъ островамъ этого архипелага; но, не смотря на опасности, которымъ я подвергался, мнѣ это не удалось. Пришлось отказаться отъ моего намѣренія. Я усѣлся, наконецъ, на крайней возвышенности Ламбока и, обратясь лицомъ къ сѣверо-востоку, заплакалъ, какъ передъ плотной рѣшеткой моей тюрьмы -- очень ужъ скоро встрѣтился я съ непреодолимымъ препятствіемъ. Новая Голландія, полная чудеснаго, знаніе которой такъ необходимо для пониманія нашей земли и ея сверкающаго наряда -- растеній и животныхъ, -- южное море съ его коралловыми островами, увы! были закрыты для меня. Такимъ образомъ, съ перваго-же шага, задуманное мною дѣло было осуждено остаться недоконченнымъ. О, мой Адельбертъ, что-же такое, послѣ этого, и вся-то дѣятельность человѣческая?

Часто, въ суровую зиму, рѣшался я, съ безумной отвагой, черезъ полярные глетчеры перейти тѣ двѣсти шаговъ, которые отдѣляли меня отъ Вандименовой земли и Новой Голландіи, не обращая вниманія на холодъ и море, не заботясь о возвращеніи и заранѣе готовый къ тому, что эта скверная страна закроется надо мною, какъ крышка гроба. Съ этихъ поръ, всякій разъ, когда мнѣ случалось бывать на островѣ Новая Голландія, я возвращался на Ламбокъ, усаживался на крайней его возвышенности и плакалъ снова, обратясь лицомъ къ югу и востоку, какъ передъ плотной рѣшеткой тюрьмы.

Наконецъ, я оторвался отъ этого мѣста и съ печалью въ сердцѣ отправился въ среднюю Азію, исходилъ ее вдоль и поперекъ, слѣдуя по пятамъ за утренней зарей, къ западу и въ ту же ночь пришелъ въ Ѳиваиду, въ свой излюбленный домъ, гдѣ я былъ вчера въ послѣобѣденное время.

Когда я отдохнулъ и въ Европѣ насталъ день, первою моею заботою было добыть себѣ необходимое. Прежде всего -- башмаки, въ качествѣ регулятора: въ самомъ дѣлѣ, скучно, когда приходятся снимать сапоги всякій разъ, какъ нужно сократить шаги, чтобы поближе разсмотрѣть какой-нибудь предметъ. Пара туфель, которыя я надѣвалъ на сапоги, возъимѣли надлежащее дѣйствіе. Впослѣдствіи я всегда носилъ съ собою двѣ пары ихъ, ибо часто, снявъ ихъ, мнѣ было уже некогда захватить съ собою, когда львы, люди или гіены заставали меня врасплохъ, во время моихъ ботаническихъ экскурсій. Мои хорошіе часы служили мнѣ во время краткихъ моихъ путешествій превосходнымъ хронометромъ. Мнѣ нуженъ былъ еще секстантъ, нѣсколько физическихъ приборовъ и книги.

Чтобы добыть себѣ эти вещи, я дрожа предпринялъ нѣсколько путешествій въ Лондонъ и Парижъ въ то время, когда благопріятный для меня туманъ окутывалъ эти города. Когда истраченъ былъ остатокъ золота, слоновая кость служила мнѣ вмѣсто платы. Ее не трудно было отыскать въ Африкѣ, но я вынужденъ былъ избирать куски поменьше, тяжесть которыхъ приходилась-бы мнѣ по силамъ. Вскорѣ я былъ одѣть и снабженъ всѣмъ необходимымъ и тотчасъ-же началъ новый родъ жизни, въ качествѣ частнаго ученаго.

Я бродилъ по землѣ, то измѣряя высоты, температуру источниковъ и атмосферу, то наблюдая животныхъ и изучая растенія. Я пробѣгалъ отъ экватора до полюса, отъ одного полушарія до другого, сопоставляя между собою сдѣланные выводы. Яйца африканскихъ страусовъ или птицъ полярныхъ океановъ, тропическіе плоды, въ особенности финики и бананы, составляли мою обычную пищу. Табакъ служилъ мнѣ суррогатомъ счастья, а вѣрность моего пуделя, которому поручена была охрана моей пещеры въ Ѳиваидѣ, замѣняла мнѣ дружбу и уваженіе людей. Когда сгибаясь подъ тяжестью новыхъ сокровищъ, я возвращался домой, онъ прыгалъ отъ радости, и мнѣ стало понятно тогда, что я не одинъ на землѣ. Въ скоромъ времени, одно приключеніе должно было вновь вернуть меня къ людямъ.

XI.

Однажды, когда я, на берегу сѣвернаго океана, собиралъ мхи и водоросли, бѣлый медвѣдь, неожиданно выскочивъ изъ-за скалы, бросился на меня. Я скинулъ туфли, затруднявшія бѣгство, и хотѣлъ перепрыгнуть на сосѣдній островъ; небольшой скалистый мысъ, выдававшійся изъ волнъ, облегчалъ для меня прыжокъ. Я сталъ ногою на утесъ, но другой половиною своего тѣла свалился въ море, потому что, не обративъ на это вниманія, оставилъ туфлю на одной ногѣ.

Страшный холодъ охватилъ меня, и я еле спасся. Едва ступивъ на землю, я побѣжалъ какъ можно скорѣе въ Ливійскую пустыню, чтобы скорѣе обсохнутъ тамъ на солнцѣ. Но когда я выставился тамъ, лучи, падавшіе на мою голову, оказались такъ жгучи, что шатаясь, больной, я побрелъ назадъ, на сѣверъ. Я старался помочь себѣ усиленнымъ движеніемъ и бѣгалъ, какъ попало, отъ востока до запада, и отъ запада до востока. Я находился то среди ночи, то днемъ, то въ пору жаркаго лѣта, то въ зимней стужѣ.

Не знаю, сколько времени бѣгалъ я такимъ образомъ по землѣ. Жгучая лихорадка струилась въ моихъ жилахъ. Я съ ужасомъ чувствовалъ, что теряю сознаніе. Къ несчастью для меня, во время такого безпорядочнаго бѣга, я наступилъ кому-то на ногу. Должно быть, ему было больно, потому что онъ сильно ударилъ меня,-- я упалъ.

Приди въ сознаніе, я увидѣлъ себя удобно лежавшимъ на постели, которая находилась, среди многихъ другихъ, въ прекрасной и обширной залѣ. У изголовья моего кто то сидѣлъ; другія лица переходили отъ одной постели къ другой. Они остановились передо мною и стали разговаривать обо мнѣ. Они называли меня нумеромъ 12. Въ ногахъ у меня, противъ стѣны, находилась дощечка изъ чернаго мрамора. На ней большими золотыми буквами, совершенно правильно, было написано: Петръ Шлемиль. Да, я не ошибаюсь,-- это дѣйствительно мое имя. На дощечкѣ стоятъ еще какія-то слова, но я не могу разобрать, я слишкомъ слабъ, потому что закрываю глаза. Чей-то голосъ, слышу, громко и отчетливо читаетъ; рѣчь идетъ о Петрѣ Шлемилѣ, но не пойму, что именно; какой-то мужчина добродушнаго вида и женщина рѣдкой красоты, въ черномъ платьѣ, подходятъ къ моей постели. Лица ихъ какъ будто мнѣ знакомы, но я не узнаю ихъ.

Прошло нѣкоторое время, пока силы мои возвратились. Я назывался No 12, и этотъ номеръ считали евреемъ, благодаря его длинной бородѣ; уходъ за нимъ былъ оттого не хуже. Повидимому, никто не замѣчалъ отсутствія у него тѣни. Мои сапоги, какъ мнѣ сказали, а также все то, что было при мнѣ при моемъ прибытіи, находилось на сбереженіи и будетъ мнѣ возвращено по моемъ выздоровленіи. Мѣсто, гдѣ меня окружала такая заботливость, называлось Шлемиліумъ; чтеніе, которое я слышалъ ежедневно, была молитва о Петрѣ Шлемилѣ, основателѣ и покровителѣ этого пріюта. Мужчина, котораго я видѣлъ у своего изголовья, былъ Бендель; прекрасная дама -- Минна. Я выздоровѣлъ, никому не извѣстный въ Шлемиліумѣ, и успѣлъ еще узнать многое. Я находился въ родномъ городѣ Бенделя; онъ основалъ, на остатки моего золота, которое никогда не имѣло лучшаго употребленія, отъ моего имени, пріютъ, гдѣ несчастные благословляли меня, и оставилъ за собою завѣдываніе имъ. Минна была вдовой: какой-то уголовный процессъ стоилъ жизни г. Раскалю, она-же потеряла на немъ почти все свое состояніе. Родители ея умерли; она жила богобоязненной вдовой и занималась дѣлами благотворительности.

Однажды, у постели No 12, у нея произошелъ слѣдующій разговоръ съ г. Бенделемъ:-- Почему вы часто подвергаете себя опасности, находясь въ зараженномъ воздухѣ этой залы? Неужели ваша жизнь такъ тяжела, что вы желали-бы умереть?

-- Нѣтъ, г. Бендель; съ тѣхъ поръ, какъ я проснулась отъ долгаго сна и пришла въ себя, я чувствую себя хорошо; я не ищу, хотя и не боюсь смерти. Я спокойно представляю себѣ прошлое и будущее. Да и сами вы съ радостью и счастіемъ отдаете себя дѣламъ благотворенія и служите, такимъ образомъ, вашему господину и другу.-- Да, сударыня, слава Богу! Намъ выпала на долю странная судьба,-- мы неосторожно выпили бокалъ, наполненный и горечью, и сладостью... Теперь онъ осушенъ. Повидимому, это было лишь испытаніе, и теперь для насъ насталъ моментъ, во всеоружіи осторожности и опытности, начать дѣйствительную жизнь. Но теперь это совсѣмъ иная для насъ жизнь; мы не желаемъ снова переживать первыя иллюзіи, но мы довольны нашимъ прошлымъ. Я внутренно убѣжденъ къ тому-же, что и нашъ старый другъ теперь болѣе счастливъ.-- Я тоже, отвѣчала прекрасная вдова. Затѣмъ, они прошли передъ моей постелью и удалились.

Эта бесѣда глубоко взволновала меня. Я колебался между двумя рѣшеніями и не зналъ, открыть-ли имъ, кто я, или уйти неизвѣстнымъ. Наконецъ, я рѣшился. Спросивъ бумаги и карандашъ, я написалъ слѣдующія слова:

"Вашъ старый другъ теперь счастливѣе, чѣмъ былъ, и если ему удастся искупить свою вину, онъ окончательно примирится съ собою".

Затѣмъ, я пожелалъ одѣться, чувствуя себя сильнѣе. Мнѣ подали ключъ отъ маленькаго шкафика, находившагося у моей постели. Я нашелъ тамъ все свое имущество. Я надѣлъ свое платье и повѣсилъ, поверхъ куртки, мой ящикъ для гербаризаціи, въ которомъ съ удовольствіемъ нашелъ собранные мною на сѣверѣ мхи. Потомъ я надѣлъ свои сапоги и, положивъ записку на постель, очутился -- едва открылась предо мною дверь -- далеко уже по пути къ Ѳиваидѣ.

Проходя вдоль береговъ Сиріи -- дорога, по которой я слѣдовалъ послѣдній разъ, отъискивая себѣ убѣжище въ Ѳиваидѣ -- я встрѣтилъ бѣдную свою собаку. Чудное животное, повидимому, пробиралось по слѣдамъ своего хозяина, котораго давно ожидало. Я остановился и позвалъ ее. Пудель съ лаемъ бросился ко мнѣ и самымъ трогательнымъ и различнымъ образомъ выражалъ мнѣ свою радость. Я взялъ его на руки, такъ какъ онъ не поспѣлъ-бы за мной, и отнесъ домой.

Я нашелъ тамъ все въ порядкѣ и, мало-по-малу возстановляя свои силы, возвратился къ прежнимъ занятіямъ и образу жизни. Только весь годъ я тщательно избѣгалъ невыносимой стужи полярныхъ льдовъ.

Такимъ образомъ, мой любезный Шамиссо, живу я и по настоящее время. Сапоги мои не изнашиваются, какъ этого можно было опасаться, на основаніи весьма ученаго сочиненія знаменитаго Тика, de rebus gestis Pollicilli. Сила ихъ остается та-же; мои-же слабѣютъ,-- утѣшаю себя тѣмъ, что я ихъ употребилъ для одной и той-же цѣли и не безъ результата. Я обошелъ землю, насколько позволили мнѣ мои сапоги, изучалъ ея внѣшній видъ, возвышенности, температуру, различныя измѣненія атмосферы, магнетическое вліяніе нѣкоторыхъ явленій, встрѣчаемую на ней жизнь, особенности въ царствѣ растительномъ, и во все это заглянулъ глубже, чѣмъ какой бы то ни было другой человѣкъ. Я оставилъ результаты моихъ трудовъ, съ точностью и яснымъ методомъ, во многихъ сочиненіяхъ; общія заключенія свои и мнѣнія я изложилъ въ различныхъ разсужденіяхъ.-- Я составилъ географію средней Африки и сѣверныхъ полярныхъ странъ, средней Азіи и ея восточныхъ береговъ. Моя "Historia stirpium plantarum utriusque orbis" представляетъ большой отрывокъ изъ "Flora universalis terrae" и неразрывную часть моей "System a naturae". Мнѣ кажется, что въ этихъ сочиненіяхъ я не только на цѣлую треть увеличилъ и разработалъ число извѣстныхъ доселѣ видовъ, но сдѣлалъ кое-что для систематики царствъ природы и для географіи растеній. Теперь я усердно работаю надъ фауной. Позабочусь, чтобы послѣ моей смерти рукописи мои были переданы берлинскому университету.

Тебя-же, мой любезный Шамиссо, я избралъ, чтобы сохранить воспоминаніе о моей чудесной исторіи. Послѣ того, какъ меня не станетъ на этомъ свѣтѣ, она, быть можетъ, послужитъ спасительнымъ урокомъ для нѣкоторыхъ изъ живущихъ. Ты-же, мой другъ, если хочешь жить съ людьми, научись цѣнить тѣнь выше золота. Но если тебѣ угодно жить для себя и заботиться лишь о самосовершенствованіи,-- о, въ такомъ случаѣ, ты не нуждаешься ни въ какихъ совѣтахъ.

Explicit.

Оставить комментарий Шамиссо Адельберт (перевод: А.) (yes@lib.ru) Год: 1814 Обновлено: 24/05/2023. 135k. Статистика. Повесть: Проза, Переводы Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Peter Schlemihls wundersame Geschichte Переводъ А. Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы". С.-Петербургъ. 1889.

Шамиссо Адельберт Чудесная история Петра Шлемиля

Адельбертъ Шамиссо.

ЧУДЕСНАЯ ИСТОРІЯ ПЕТРА ШЛЕМИЛЯ.

Предисловіе.

Чудесная исторія Петра Шлемиля.

Шамиссо Адельберт
Чудесная история Петра Шлемиля