Шапир Ольга Андреевна
Вспышка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ЗАКОННЫЯ ЖЕНЫ.
(очеркъ первый).

ВСПЫШКА.

   Почтальонъ позвонилъ въ третьемъ этажѣ, въ квартирѣ No 16.
   Маленькій гимназистъ, проходившій въ эту минуту по корридору, съ особеннымъ удовольствіемъ выскочилъ въ прихожую и открылъ дверь, прежде чѣмъ прислуга шевельнулась на кухнѣ. Получивъ письмо, мальчуганъ отправился обратно въ столовую, къ чайному столу и, описавъ конвертомъ замысловатый вензель надъ головой матери, шаловливо опустилъ передъ нею на скатерть письмо.
   Надъ столомъ горѣла висячая лампа, освѣщая только что накрытый чайный приборъ, съ бойко кипѣвшимъ самоваромъ, и нестарую еще женщину въ простомъ темномъ платьѣ, въ небрежной прическѣ, отнюдь не украшавшей ея утомленнаго, безцвѣтнаго лица. И лицо, и прическа, и платье говорили, что женщинѣ этой совершенно все равно -- молода она или стара. Сбоку у стола сидѣла за книжкой дѣвочка лѣтъ тринадцати. Дѣвочка съ любопытствомъ посмотрѣла на брата и на письмо.
   Мать тревожно схватила конвертъ.
   -- Что опять... Господи! зашептала она и долго не могла вскрыть его.
   Дочь безпокойно смотрѣла на нее, сжавъ губы. Мальчуганъ усаживался и рылся въ своихъ учебникахъ, брошенныхъ тутъ-же на стулѣ.
   Въ письмѣ были исписаны только двѣ страницы крупнымъ, взволнованнымъ почеркомъ. Какъ только она увидала эти строки, такъ ея худыя руки начали дрожать, лицо поблѣднѣло еще больше. Дочитавъ, она мучительно простонала и схватила себя за голову.
   -- Мама!.. мама милая!!.. вскрикнула дѣвочка и рванулась къ ней со стула.
   Женщина плакала, какъ плачутъ только привычные люди: готовыя слезы въ одинъ мигъ хлынули цѣлымъ потокомъ изъ глазъ.
   -- Миша! Миша!! приговаривала она отчаянно.
   Мальчикъ и дѣвочка переглянулись серьезнымъ взглядомъ дѣтей, которыя видятъ близко горе,-- когда они понимаютъ, что съ одного мига жизнь цѣлой семьи охвачена какими-то зловѣщими тисками...
   Письма дяди Миши почти всегда заставляютъ маму плакать... Самымъ несчастнымъ періодомъ на ихъ памяти былъ пріѣздъ въ Петербургъ этого милаго дяди, котораго мама такъ любила, такъ долго ждала, и они сами тоже горячо полюбили его съ перваго дня. Но тогда началось вдругъ столько непріятностей!.. Папа былъ все время такой сердитый, какъ никогда. Цѣлыми днями большіе запирались и спорили все о дѣлахъ. Мама плакала и просила дать денегъ для дяди. Папа на всѣхъ кричалъ: на маму, на дядю и на тетю Надю. Ссорились еще изъ-за чего-то прежняго, стараго... Они, дѣти, цѣлыми днями сидѣли ни живы ни мертвы, прислушивались и даже учились ужасно какъ скверно... А тетя Надя такъ разсердилась, что уложила свои вещи и непремѣнно хотѣла уѣхать отъ нихъ... На силу-то они, дѣти, умолили ее не покидать мать -- но она такъ и объявила, что только ради нихъ она остается... Они обрадовались, когда дядя уѣхалъ, хоть онъ и славный такой! Но потомъ мама плакала надъ каждымъ письмомъ изъ Москвы. Онѣ чего-то очень боялись съ тетей Надей. А папа долго, долго еще сердился и дулся на нихъ. Гадкая была зима! Неужели и теперь опять что нибудь такое??
   Дѣти боялись спросить мать, что случилось, и только стояли оба около нея съ вытянувшимися лицами и ждали, когда она скажетъ что нибудь ласковое, чтобы успокоить ихъ.
   Но она плакала все безутѣшнѣе,-- такъ плакала, что силы быстро ослабѣвали и она пошатнулась на своемъ стулѣ. Дочь схватила ее за плечи, и тогда она машинально поднялась съ мѣста и побрела въ сосѣднюю спальню.
   Дѣвочка въ темнотѣ довела ее до кровати, а сама на цыпочкахъ вернулась въ столовую.
   -- Воды! шепнула она, не отходя дальше порога.
   Гимназистъ выплеснулъ въ стаканъ воду изъ графина на буфет и подалъ ей.
   -- Дядя умеръ? спросилъ онъ боязливо.
   -- Тише... какъ глупо!! уняла она его сердито и опять скрылась за дверью.
   Мальчикъ нехотя вернулся къ своему мѣсту, поглядывая на нетронутыя чашки и на затихавшій самоваръ. Ему вспомнилось, какъ онъ подшалилъ, передавая это несчастное письмо... вспомнилось рябое лицо почтальона... Онъ вздохнулъ и нетерпѣливо опустился на стулъ.
   "И отчего это, право, дядя Миша такой несчастный?!" подумалъ онъ съ досадой, съ инстинктивнымъ протестомъ всего своего юнаго существа передъ надвигающейся новой полосой мрака...
   Вдругъ въ прихожей опять позвонили. Гимназистъ такъ рванулся, что разронялъ книги, безъ всякой предосторожности стукнулъ стуломъ, а въ дверяхъ прибольно хватился плечомъ о косякъ.
   "Тетя Надя!.. вѣрно она... слава Богу!" думалъ онъ радостно, потирая на бѣгу плечо и стараясь поспѣть въ прихожую раньше горничной. Разумѣется, онъ добѣжалъ раньше и, убѣдившись, что это дѣйствительно тетя Надя вернулась съ своего урока, онъ не далъ ей опомниться и выложилъ ей важную новость тутъ-же, на порогѣ.
   -- Такъ мама не говоритъ, что случилось?.. плачетъ?.. повторяла озабоченно дѣвушка, направляясь поспѣшно къ себѣ въ комнату.
   Она только шубу сбросила въ передней. У себя, не зажигая огня, она сложила на комодѣ теплую шапочку, муфту и какой-то свертокъ въ бумагѣ. Гимназистъ стоялъ въ открытыхъ дверяхъ.
   -- Я бы никогда не сталъ писать несчастныхъ писемъ! проговорилъ онъ вдругъ сумрачно:-- Зачѣмъ? намъ и такъ не очень-то весело.
   -- Должно быть есть зачѣмъ, отозвалась тетка изъ глубины комнаты: -- Съ бѣдою только къ своему пойдешь -- чужимъ никому дѣла нѣтъ.
   -- И вы все равно не поможете, проговорилъ упрямо мальчикъ.
   -- Очень вѣроятно! да знать все-таки хотимъ... Твои разсужденія, по обыкновенію, очень черствыя, Ѳедя.
   "А вы только все плачете!" подумалъ гимназистъ, пропуская ее мимо себя и пошелъ за нею по корридору.
   -- Надя, Надя! прочти ты это!.. Что-же я то могу!? О, Господи, что я могу!?.. зарыдала сильнѣе старшая сестра, когда дѣвушка вошла въ спальню, гдѣ теперь горѣла свѣча, заставленная зеркаломъ.
   Дѣвочка уныло сидѣла у изголовья постели на кругломъ табуретѣ.
   Надя отошла съ письмомъ къ туалету и свѣтъ отъ свѣчи упалъ на ея темную голову съ живымъ лицомъ, въ эту минуту пылавшимъ отъ мороза и отъ душевной тревоги. Она пробѣжала письмо и порывисто зажала его въ рукѣ. Сестра смотрѣла на нее, приподнявшись на локтѣ. Дѣвушка круто повернулась и подошла къ кровати.
   -- Маничка, ступай въ столовую, милая... ты все сидишь тутъ? Уроки развѣ готовы? спросила она дѣвочку и провела ласково рукою по ея свѣтлымъ волосамъ.
   -- Н-не... готовы... вдругъ всхлипнула дѣвочка и начала цѣловать ея руку въ ладонь.
   -- Ступай, ступай!.. давно говорю! простонала мать.
   Маничка вышла, тихонько плача въ скомканный платокъ. Надя опустилась на ея мѣсто на табуретку. Нѣсколько секундъ сестры молчали.
   -- Давно письмо принесли? спросила дѣвушка.
   -- Только что...
   -- Не вставалъ еще, не знаетъ, стало быть?
   Надя уперлась локтями въ колѣни и легла подбородкомъ на руки. Она не плакала.
   -- Встанетъ сейчасъ!.. Самоваръ тамъ... О-охъ!.. разбушуется, что простылъ... Подогрѣть-бы... стонала другая страдальчески, перекатывая по подушкѣ голову изъ стороны на сторону.
   -- Тысяча рублей -- не состояніе! выговорила вдругъ на это сурово дѣвушка.
   Та такъ и подпрыгнула на постели.
   -- Не состояніе!?. для меня! Не грѣшно, не грѣшно тебѣ, Надя?!
   -- Нѣтъ, не грѣшно. Неужели-же такъ и погибать за тысячу рублей?! И теперь, въ минуту успѣха, когда онъ только и жилъ однимъ! Молодости не видалъ. Мы съ тобой это знаемъ, Катя!
   -- На что надѣялся, безумецъ? Мало, мало еще было муки!..
   -- На себя только, на свой умъ надѣялся, и недаромъ! Развѣ ты не поняла, Катя? Вѣдь опытъ удался вполнѣ! Наконецъ, передъ нимъ широкая дорога -- не смѣютъ больше называть сумасшедшимъ сумасбродомъ... О, какъ я рада -- рада! Разбогатѣетъ -- все отдастъ... Боже мой, какъ не понять этого? И въ такую-то минуту, у берега, погибнуть за грошъ!? Стыдъ и позоръ вмѣсто всего... Воромъ сдѣлаютъ!
   Она вскочила и забѣгала по комнатѣ, хватаясь за голову.
   -- Какъ онъ могъ?! Какъ онъ только рѣшился взять эти деньги?! Безумецъ! На что надѣялся?
   Надя остановилась было; прислушавшись, что это все тоже самое, она нетерпѣливо вскинула плечами и подошла рѣшительно къ кровати.
   -- Вставай, пожалуйста, Катя!.. Предоставь негодовать своему Ѳедору Иванычу. Надо подумать, какъ заставить его дать эти деньги.
   Та всплеснула руками.
   -- Не мучь меня, Бога ради, хоть ты-то не мучь! Развѣ могу я заставить, если всю жизнь ста рублей не могла для него вымолить? Точно ты сама еще не знаешь, что нельзя.
   -- Я знаю, что надо, необходимо, вотъ что я теперь знаю! Нельзя только тогда, когда нѣтъ! Если можно было говорить: пусть голодаетъ! такъ можетъ быть и не такъ просто сказать теперь: пусть умираетъ!
   Катя не плакала больше. Она молчала отъ негодованія... Тысяча рублей, когда онъ дрожитъ надъ каждымъ гривенникомъ! О, какъ она ненавидитъ праздныя рѣчи! Какъ она устала бороться, чтобы быть всегда побѣжденной -- всегда!.. Хвататься за ребяческія надежды и тутъ-же терять ихъ! Не на что надѣяться. Не въ кого вѣрить. Нечего бояться. На его мѣстѣ она пустила-бы себѣ пулю въ лобъ, вмѣсто напраснаго письма... Точно онъ не знаетъ, точно всѣ, всѣ не знаютъ?
   -- Ты встанешь когда-нибудь? спросила ее строго Надя.
   Тогда она опять вспомнила про остывшій самоваръ. Разбудить давно пора! Проснулся или нѣтъ?
   Она сползла съ постели тяжелыми, разбитыми движеніями. Машинально поправила волосы передъ зеркаломъ, но съ ужасомъ увидала свои красные глаза и припухшія губы... Терпѣть онъ этого не можетъ!.. Она принялась промывать глаза передъ умывальникомъ.
   Надя ходила по комнатѣ рѣшительными маленькими шагами. Она понимала каждое движеніе сестры: эту вялую, расшатанную походку тридцатипятилѣтней женщины... Некрасивое, домодѣльное платье, перевернутое на всѣ лады... Эти заботы о пустякахъ, когда въ душѣ ужасъ... Боязливое, рабское усиліе спрятать свое горе... Господи, Боже мой! еще-бы она не понимала всего этого! Богъ вѣсть, состраданія или презрѣнія было въ эту минуту больше въ ея душѣ.
   -- Дать ему чаю напиться раньше или сейчасъ показать письмо? спросила она сухо, когда Катя умылась и еще разъ подошла къ зеркалу.
   У той поднятыя руки снова опустились безпомощно, лицо дрогнуло. Просить безполезно -- все равно не вымолить! Скрыть -- Надя не позволитъ... Ее повелительно толкали впередъ на встрѣчу мукѣ, безъ искры надежды и вѣры въ себя.
   -- Какъ хочешь... Дѣлай, какъ ты хочешь! отвѣтила она безжизненно.
   Надя нахмурилась и нѣсколько секундъ пытливо смотрѣла ей въ лицо. Катерина Петровна прислушивалась -- но въ столовой было все тихо.
   -- Какъ хочу! повторила дѣвушка иронически.-- У меня вѣдь нѣтъ никакихъ правъ просить у него.
   -- У меня тоже нѣтъ никакихъ правъ, ты это знаешь! отвѣтила жена.
   -- Не знаю и никогда не признаю этого! протестовала та запальчиво.-- Ну, теперь намъ не до споровъ! Какъ я хочу, ты говоришь, да?.. Хорошо... Я... я кажется придумала что дѣлать.
   Она вспыхнула и какъ-то по новому, умѣряя шаги, прошлась по комнатѣ. Катя испуганно слѣдила за ней глазами.
   -- Ты только не мѣшай мнѣ -- согласна? спросила дѣвушка, понизивъ голосъ и глаза ея пылали.
   -- Что такое ты затѣваешь? Надя, пожалѣй меня!
   -- Катя, Катя, развѣ тебя теперь жалѣть?! Надо деньги выслать завтра во что-бы то ни стало!
   Она крѣпко потерла себѣ лобъ ладонью и подошла къ туалету.
   -- Хорошо! ты не проси у него ничего, совсѣмъ не говори ему!.. А всего лучше, не выходи вовсе къ чаю... Я скажу, что у тебя голова разболѣлась. Онъ по твоему лицу начнетъ допытывать... пусть не знаетъ ничего до завтра. Вѣдь онъ уйдетъ послѣ чая, неправда ли?
   Она говорила все быстрѣе и тише. Яркія щеки начали быстро блѣднѣть. Сестра опустилась на табуретъ и тревожно смотрѣла на нее.
   -- Я боюсь, Надя... Что ты затѣваешь?
   -- Ахъ, да не повѣсятъ насъ съ тобой, въ самомъ дѣлѣ! взмахнула нетерпѣливо руками дѣвушка.-- Вѣдь ты раба, да? Ты такъ любишь повторять это! Ну, и поступи, какъ раба, если нѣтъ смѣлости требовать... Спаси, какъ можешь!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, ты что нибудь ужасное, Надя! Оставь меня! ты меня съ ума сведешь!..
   Катерина Петровна вскочила съ табурета и сейчасъ-же опять пригнулась къ зеркалу, въ своей инстинктивной боязни собственнаго растроеннаго лица и заплаканныхъ глазъ.
   Но Надя не слушала. Она кружилась по комнатѣ, потирая лобъ и закрывая глаза, чтобы лучше сообразить свой планъ. Разомъ, Богъ вѣсть какимъ путемъ, планъ этотъ возникъ въ умѣ и приводилъ ее въ восхищенье: только-бы выслать эту проклятую тысячу!. Ославятъ воромъ... судить будутъ за растрату... погибло его дѣло!
   Дѣвушка вдругъ почувствовала, что и ей это дѣло близко, почти столько-же, какъ самъ Миша. Человѣкъ и его цѣль сливались въ одно, въ такой мѣрѣ онъ весь ушелъ въ это завѣтное, таинственное и недосягаемое созданіе своего ума. А онѣ то съ Катей, сколько онѣ мучились и надѣялись, негодовали и гордились, и вѣчно терзались своимъ безсиліемъ помочь ему! Всю жизнь онъ убилъ на эти опыты -- не жилъ вовсе. Какихъ лишеній ни выносилъ, за какую только работу ни хватался, чтобы добыть денегъ... Всякій разъ опытъ не удавался только потому, что денегъ было мало, оттого что приходилось дѣлать все наполовину, все съ недодѣлками. Онъ это объяснялъ... Кто ему вѣрилъ?!. Никто, никто не вѣрилъ, кромѣ двухъ любящихъ женщинъ. А этотъ -- этотъ бездушный истуканъ не только отказывался помочь, но и жестоко вредилъ ему своимъ отказомъ. "Помилуйте, да у него-же зять богатый человѣкъ! Ужъ коли сестра родная рисковать не хочетъ, какая-же тутъ достовѣрность? Мало-ли убѣжденныхъ фантазеровъ! Свои-бы и помогли давно, кабы была надежда серьезная..." Вотъ что говорили чужіе. И теперь, это торжество, какой роковой цѣной оно куплено? Не стерпѣлъ -- голову потерялъ... Деньги подъ рукою... Надя не спрашивала, какъ сестра: на что онъ надѣялся, безумецъ? Не раздумывая, не вникая, она какимъ-то смутнымъ чувствомъ понимала его поступокъ и не хотѣла судить его. Какъ голодъ... Да! это тотъ-же голодъ нравственный. Муки Тантала, по горло въ водѣ... Годы, годы цѣлые!..
   Сердце Нади разрывалось отъ боли и жалости. Вдругъ она увидала Катерину Петровну, уже передъ дверью въ столовую. Въ одинъ мигъ она схватила ее за руку и оттащила назадъ.
   -- Зачѣмъ? Вѣдь я-же сказала, чтобы ты не выходила!. Ты все испортишь...
   -- Что... что ты затѣяла? Я требую, чтобы ты сказала мнѣ, Надя! сопротивлялась та съ силой, которой не было и которую придалъ вдругъ порывъ самосохраненія.
   -- Узнаешь -- потерпи! Ахъ, да не мѣшай хоть мнѣ-то, коли сама все равно ничего не можешь придумать!
   Въ этомъ крикѣ было столько безсознательнаго презрѣнія, что та отшатнулась, снова вся ослабѣвъ...
   Дѣвушка быстро вышла въ столовую и плотно затворила за собою дверь.
   Катерина Петровна задула свѣчу и бросилась на постель. Сейчасъ-же она почувствовала облегченіе оттого, что можно лежать тутъ, не выходить, не видѣть никого... Слезы съ новой силою хлынули изъ ея глазъ.

-----

   Въ столовой Маничка сидѣла у подогрѣтаго самовара съ чайникомъ, тщательно укутаннымъ толстой салфеткой. Раскрытый учебникъ только для вида лежалъ тутъ-же, на уголкѣ стола. Ѳедя съ сумрачнымъ лицомъ засовывалъ послѣднія книжки въ свой ранецъ.
   -- Тетя, какъ ты думаешь, позвать папу чай пить? Онъ, кажется, всталъ, спросила сейчасъ-же дѣвочка.
   -- Не безъ чая же будемъ сегодня!-- пора, давнымъ давно!-- не выдержалъ вдругъ гимназистъ и, не дожидаясь отвѣта тетки, рѣшительно направился къ двери.
   -- Пусти-ка, душа моя, я разолью чай,-- отстранила Надежда Петровна ласково дѣвочку.-- Мама не выйдетъ, у нея голова разболѣлась.
   -- Ахъ, это лучше!-- обрадовалась Маничка.-- Я ей туда отнесу, да?..
   Она робко заглядывала въ лицо тети Нади, но та сосредоточенно молчала.
   Ѳедя вернулся и усѣлся на свое мѣсто.
   -- Ну, что?-- спросила выразительно Маничка.
   -- А то, что на свѣтѣ существуютъ часы! коли опоздали на цѣлый часъ, такъ вѣрно не похвалятъ!-- выговорилъ мальчуганъ наставительно.
   Дѣвочка начала смотрѣть на дверь.
   Въ корридорѣ раздались мѣрные, тяжелые шаги и въ столовую вошелъ тотъ, на комъ были сосредоточены всѣ помыслы. Невысокій, коренастый человѣкъ лѣтъ подъ пятьдесятъ, съ нахмуреннымъ, заспаннымъ лицомъ. Густая шапка жесткихъ, коротко остриженныхъ волосъ врѣзывалась глубокимъ фестономъ въ невысокій лобъ, изрытый глубокой поперечной морщиной. Проницательные глаза сердито окинули столъ изъ-подъ сдвинутыхъ густыхъ бровей.
   -- Что у васъ праздникъ завтра, а?.. Праздновать собрались?-- выговорилъ онъ нечистымъ, низкимъ голосомъ.
   -- У сестры голова разболѣлась. Мы васъ ждали,-- отвѣтила спокойно Надежда Петровна.
   -- Разбудить позаботился кто-нибудь? Великій трудъ -- въ дверь постучать въ тотъ часъ, когда я этого требую! Глаза-то у васъ есть или нѣтъ?-- обратился онъ къ дѣтямъ, и черезъ плечо ткнулъ пальцемъ въ стѣнные часы.
   Дѣти не поднимали глазъ и молчали.
   -- Вы собирались куда-нибудь?-- спросила Надя, ставя налитый стаканъ передъ его мѣстомъ.
   Она говорила сегодня какъ-то особенно безстрастно, и въ связи съ общей виною всѣхъ передъ нимъ это сердило его еще больше.
   -- Мои распоряженія дѣлаются разъ навсегда-съ! Ухожу я или сижу дома,-- ни до кого не касается!
   -- Захлопотались около больной мамы и не взглянули на часы,-- возражала Надя тономъ человѣка, не придающаго значенія собственнымъ словамъ.
   -- Больны черезъ день! Коли всѣ обязанности забывать ради этого -- такъ жить нельзя! Работа не ждетъ. Отъ меня на службѣ отговорокъ не принимаютъ!
   -- "Вѣдь теперь вечеръ!" -- подумала дѣвушка иронически.
   Но ему, по обыкновенію, совершенно все равно, что именно говорить, какъ выразить свой гнѣвъ. Стоитъ-ли труда соблюдать, чтобы это было всегда справедливо или хотя-бы логично? Нужно, одно: чтобы они знали, что онъ гнѣвается. Содержаніе словъ безразлично -- никто же и не пытается возражать ему. Даже Надя мало-по-малу бросила свою дерзкую привычку возражать на каждое слово и доказывать, что сердиться изъ-за пустяковъ не стоитъ. И она предпочитаетъ отмалчиваться съ видомъ зрителя, до котораго, слава Богу, прямо не касаются домашнія бури.
   Но сегодня, со своимъ отчаяннымъ "планомъ" въ головѣ, Надя разглядывала его съ какимъ-то новымъ, любопытнымъ чувствомъ. "Вотъ ты тутъ куражишься изъ-за вздора и воображаешь, что невѣсть какъ грозенъ -- а я все-таки сдѣлаю, какъ хочу, и не боюсь тебя!" И ей было пріятно смотрѣть въ лицо тому, кого она не боялась, сознавая слишкомъ хорошо, какая это упорная и грубая сила.
   Ея смѣлые взгляды раздражали его. Онъ не хотѣлъ съ нею связываться и между глотками горячаго чая поглядывалъ сердито на закрытую дверь спальни.
   -- Съ чего опять голова такъ разболѣлась? За обѣдомъ не жаловалась. Лечатся, лечатся -- все толку нѣтъ!
   Никто ему не возражалъ.
   -- Да что вы онѣмѣли точно! Спрашиваю я или нѣтъ?!-- крикнулъ онъ вдругъ и неожиданно для себя такъ пихнулъ блюдечко, что оно подпрыгнуло до Маничкиной чашки.
   Дѣвочка быстро схватила его и подняла на отца испуганные глаза.
   -- Я не знаю... отчего...-- пролепетала она.
   -- Лгать хорошо обучены!-- прошипѣлъ онъ сквозь зубы и порывисто поднялся съ мѣста, окончательно взбѣшенный глупымъ пассажемъ съ блюдечкомъ.
   -- Вамъ не угодно больше чаю?-- спросила въ догонку свояченица, точно для того, чтобы еще поддразнить своимъ невозмутимымъ голосомъ.
   Онъ хлопнулъ за собою дверь и вышелъ.
   -- Ну, дѣти -- скорѣе пейте! Отчего ты не ѣшь масла, Ѳедя?-- оживилась тетя Надя и начала намазывать себѣ кусокъ булки.
   Но ея возбужденіе не сообщалось дѣтямъ. Они уныло глотали свой чай. Маничка понесла чашку въ спальню; раньше она не рѣшалась сдѣлать этого.
   Въ спальнѣ слышно было каждое слово. Тонъ Нади приводилъ въ отчаяніе.
   -- Ушелъ?-- спросила для чего-то Катерина Петровна.
   -- Ушелъ, мамочка... Одинъ только стаканъ выпилъ!..
   Ѳедоръ Иванычъ имѣлъ обыкновеніе выпивать три и четыре стакана крѣпкаго и очень горячаго чая, а потому вечернее чаепитіе было самой важной церемоніей въ днѣ, важнѣе даже обѣда. И вдругъ -- одинъ стаканъ! Четыре стакана, если чай приходился ему вполнѣ по вкусу, всегда смягчали и разгоняли тяжелую хмурость долгаго послѣобѣденнаго сна. А безсовѣстная Надя вздумала злить и бравировать! Кстати это!-- сегодня еще разозлить его ко всему...
   -- Ахъ, не хочу... Ничего не хочу, оставь меня!-- отвѣтила мать раздражительно на нѣжные вопросы Манички, какого хлѣба ей принести: -- Надю ко мнѣ пошли.
   Надя пришла съ чашкой въ рукахъ, и допивала ее стоя.
   Комната была слабо озарена отблескомъ освѣщенныхъ оконъ противоположнаго флигеля.
   Катерина Петровна начала съ горькой обидой упрекать сестру за ея легкомысліе:
   -- А ты еще, точно нарочно, злишь его!-- повторяла она трагически.
   -- Ахъ, Катя, какъ это скучно!-- перебила нетерпѣливо дѣвушка.-- Какъ будто его нужно злить! Чай поданъ часомъ позже -- развѣ это не цѣлое преступленіе? Сколько дней теперь нужно заглаживать и ходить по стрункѣ? Удивляюсь, какъ ты можешь волноваться пустяками, когда такая мука на душѣ!..
   -- Боже мой, Боже мой... Что такое ты собираешься дѣлать!?-- повторила опять свое Катя.
   Но дѣвушка не отвѣтила и ушла въ столовую. Она послала Ѳедю посмотрѣть, гдѣ отецъ? Она одного теперь трепетала: какъ-бы Ѳедоръ Иванычъ, въ пику всѣмъ, не вздумалъ, чего добраго, остаться на весь вечеръ дома.
   Это былъ одинъ изъ способовъ наказывать ихъ. Онъ не могъ не сознавать, что въ такіе дни его ухода ждутъ, какъ избавленія. Нѣтъ худа безъ добра: получи Ѳедоръ Иванычъ свою законную порцію чая, онъ, вѣроятно, не приминулъ-бы отказаться отъ партіи преферанса, для того, чтобы насладиться сознаніемъ, что "на той половинѣ" все подавлено, все не живетъ, а только прислушивается къ кабинету. Но одинъ стаканъ въ такой мѣрѣ раздражилъ аппетитъ, что теперь оставалось одно изъ двухъ: потребовать новаго самовара или отправиться пить чай въ клубъ. Опять эта дерзкая дѣвчонка будетъ вертѣться одна передъ глазами... Ужъ лучше въ клубъ, хоть онъ и не любилъ клубнаго чая!
   -- Одѣвается!-- сообщилъ Ѳедя для чего-то шепотомъ.
   -- Слава Богу!-- вздохнула откровенно тетя Надя.
   Вотъ въ кухнѣ хлопнула дверь и горничная Ѳеня прошла въ прихожую... Вотъ она вернулась и дверь хлопнула во второй разъ.
   -- Поди, Маня -- зови маму! Не выпьетъ-ли она здѣсь еще чашечку? Можетъ быть легче головѣ теперь,-- прибавила однако тетка, хоть должна знать, что никакіе апарансы не спасались этой прибавкой.
   Катерина Петровна дѣйствительно пришла въ столовую -- силъ нѣтъ лежать дольше! Ея тревога не уменьшалась, а еще усилилась, когда хлопнулъ кухонный блокъ. Теперь должно начаться что-то, чего она еще не знаетъ, что было во власти этой отчаянной Нади...
   Она машинально проглотила чай и смотрѣла на сестру умоляющими глазами. Но дѣвушка сдѣлалась вдругъ очень серьезна и сосредоточенна.
   -- Ложитесь теперь спать, дѣти!-- распорядилась она неожиданно, съ внезаиной сухостью.
   Дѣти посмотрѣли ей въ лицо и, не возражая, простились и ушли.
   -- Надя, не терзай меня дольше!-- взмолилась сейчасъ же старшая сестра.
   -- Конечно, зачѣмъ-же?-- Пойдемъ на ту половину!-- отвѣтила Надя своимъ страннымъ тономъ.
   Въ рѣшительную минуту возбужденіе на столько сосредоточивается, что оно почти похоже на спокойствіе.
   -- Зачѣмъ туда?! развѣ нельзя здѣсь?-- протестовала Катя безотчетно, оттого только что она заранѣе боялась всего, каждаго слова ея боялась.
   Но дѣвушка, не отвѣчая, вышла изъ столовой замедленной походкой.

-----

   На той половинѣ было вездѣ темно, въ цѣломъ рядѣ прохладныхъ, нарядныхъ комнатъ -- зала, гостиная и кабинетъ. Надя молча дошла до кабинета и зажгла свѣчу на письменномъ столѣ.
   Комната вся темная: черные съ золотомъ обои, мебель чернаго дерева подъ темной кожей; даже небольшія картины на стѣнахъ въ тусклыхъ рамахъ выступали изъ нихъ темными пятнами; старыя копіи фламандской школы. И все въ комнатѣ дорогое, солидное. За стеклами великолѣпнаго книжнаго шкафа кое-гдѣ блеститъ позолота на корешкахъ переплетовъ. Тяжелыя канделябры на каминной доскѣ, люстра на потолкѣ, подсвѣчники и письменный приборъ стола -- все изъ массивной темной бронзы превосходной работы. Комната пропитана въѣвшимся запахомъ крѣпкихъ сигаръ.
   Никто, познакомившись впервые съ хозяиномъ за чайной сценой въ незатѣйливой семейной столовой, не могъ ожидать у него подобнаго кабинета, въ такой мѣрѣ эта дорогая, благородная обстановка не вязалась съ его вульгарной особой. Гостиная и залъ были обставлены не менѣе богато. Правда, мебель пряталась подъ чахлами, но за нее говорили затѣйливыя шелковыя драпировки на дверяхъ и на окнахъ, бархатные ковры какъ будто сейчасъ изъ магазина, дорогія зеркала, фарфоровыя лампы и вазы. Въ залѣ стоялъ огромный концертный рояль подъ чехломъ и множество прекрасныхъ растеній у оконъ.
   Надя взяла въ руку темный подсвѣчникъ и медленно пошла по комнатамъ. Она останавливалась, поднимала свѣчу выше головы и вглядывалась, совершенно какъ будто она сейчасъ только откуда то пріѣхала и еще не знаетъ, какъ устроилась семья.
   Катерина Петровна шла сзади нея въ досадномъ изумленіи: чего она ищетъ? Что это за комедія такая?
   Дальше залы идти некуда. Здѣсь дѣвушка поставила свѣчу на рояль и еще разъ оглянулась на пройденную анфиладу, снова потонувшую во мракѣ. Потомъ она посмотрѣла въ недовольное лицо сестры и усмѣхнулась печально.
   -- Ты, вѣрно, думаешь, что я жестоко испытываю твое терпѣніе? Нечего, Катя, испытывать,-- оно слишкомъ хорошо доказано!
   Она облокотилась на рояль и уронила голову на руку.
   -- Катя!.. Я смотрю, что можно взять изъ этихъ комнатъ... договорила она.
   Катерина Петровна вздрогнула.
   -- Ну! что-же?-- спросила Надя нетерпѣливо и вскинула голову.
   -- Говори такъ, чтобы можно было понять.
   -- Что-же тутъ непонятно? Эти комнаты биткомъ набиты, напичканы ненужными, дорогими вещами! У тебя нѣтъ денегъ, но ты можешь продать или заложить что нибудь, для того чтобы спасти брата.
   -- Надя, кажется не до насмѣшекъ намъ теперь!
   -- Совсѣмъ серьезно, клянусь тебѣ! Хозяйка ты здѣсь или нѣтъ? Твой домъ этотъ или нѣтъ??.
   -- Нѣтъ -- нѣтъ -- нѣтъ!!. Не знаешь ты этого?!. крикнула та съ внезапнымъ озлобленіемъ.
   -- Н-нѣтъ?-- повторила протяжно дѣвушка и глаза ея блеснули и съузились.-- Что-же ты такое, скажи на милость? Благородная прислуга -- экономка на отчетѣ?
   -- Да! нѣтъ -- хуже, хуже! Экономкѣ платятъ жалованье, у нея есть что нибудь свое! Она можетъ изъ этого скопить какіе нибудь собственные гроши и отдать ихъ кому хочетъ. Я къ кухоннымъ счетамъ приписываю гривенники, чтобы покрыть тѣ нѣсколько рублей, которыхъ я не могу спросить!
   Она глухо зарыдала и повернулась, чтобы уйти.
   Надя подскочила и обняла ее за плечи.
   -- Катя!.. Катикъ, бѣдненькая -- не плачь! Перестань, Бога ради, Катя! Некогда плакать! Клянусь тебѣ, я говорю серьезно и это вовсе не такъ ужасно, какъ тебѣ кажется...
   Она насильно усадила ее на стулъ, сѣла рядомъ и прижала къ своему плечу.
   -- Мы добудемъ эти деньги и пошлемъ -- все остальное не важно! Неужели можетъ быть выборъ между его гнѣвомъ и погибелью Миши -- смертью можетъ быть?..
   Она выпустила ее и всплеснула руками:
   -- Творецъ мой! сидѣть среди этой дурацкой роскоши, которая никому, ни для чего не нужна, и ждать, что онъ размозжитъ себѣ голову! Катя, нельзя этого позволить, нельзя!!. Вырвать насильно, если невозможно иначе. Есть-же у тебя привязанности, обязанности человѣческія помимо него? Можетъ быть своя собственная нужда -- крайность!?. Пусть ни желаній, ни фантазій не полагается вовсе -- но совѣсть у тебя твоя собственная или тоже съ нимъ общая? Сестра-богачка дала пропасть за грошъ -- развѣ люди не скажутъ этого про тебя? Про тебя, Катя!
   -- О, скажутъ, конечно скажутъ! Но ты развѣ можешь это сказать, Надя?
   Надя посмотрѣла ей въ глаза.
   -- Я говорю, что по совѣсти ты имѣешь право взять эту сумму для себя въ такой ужасной крайности. Принадлежитъ-же наконецъ что нибудь и тебѣ во всемъ этомъ? Стоишь ты тысячу рублей, Катя -- вся, со всѣми твоими силами и способностями? Вѣчная даровая работница во всѣхъ роляхъ: экономка, швея, гувернантка, нянька, любовница. Любовницамъ платятъ и очень дорого! Только жену можно водить въ тряпкахъ, учитывать въ грошахъ и въ насмѣшку обставить роскошью, которая ей не принадлежитъ! Сторожъ чужого добра! Жену можно заставить быть бездушной, безчестной и жестокой... о, какая низость все терпѣть! да, да,-- низость! Никто не увѣритъ меня, что такъ должно, что это семейная добродѣтель!..
   Дѣвушка внѣ себя вскочила со стула.
   -- Христосъ съ тобою! я вещи вынесу изъ квартиры, что-ли?.. Вѣдь это-жъ его, а не мое! Ты съума сошла, Надя!..
   -- Неправда, все твое столько же, какъ и его! Какая-же ты жена иначе? Погоди... подумай сама!
   Надя схватила ее за руку:
   -- Вѣдь еслибъ онъ былъ бѣденъ или вдругъ все потерялъ, разорился -- никто не сталъ бы голодать съ нимъ кромѣ тебя!?. Ты одна обязана была бы голодать, выносить все и въ этомъ доказательство твоихъ правъ -- пойми, пойми это! Или только нужду и бѣды они дѣлятъ съ нами по-братски, а на удачу, на богатство у насъ нѣтъ правъ? Это намъ дарятъ изъ милости, изъ великодушія, если имъ угодно, если они добры и щедры. Ну, а если нѣтъ -- а если нѣтъ?.. Тебя называютъ богатой женщиной -- я богаче тебя.
   Она опять оттолкнула ея руку.
   -- Да, да, у меня ничего нѣтъ! Онъ обязанъ кормить меня и пустить жить въ свой домъ,-- ничего больше. Никакихъ желаній, чувствъ, привязанностей я имѣть не могу, если онъ ихъ не признаетъ. У него, говорятъ, есть сто тысячъ, а я все-таки нищая! Я не могу распорядиться тремя рублями по своему усмотрѣнію, книжку подарить дѣтямъ! У меня ихъ нѣтъ. То, что проходитъ черезъ мои руки, подсчитано до послѣдней копѣйки, но это дается мнѣ, какъ будто для меня! На насущное я должна просить, выбирать благопріятную минуту, выслушивать воркотню и попреки.
   -- И мы всѣ рвемся выйти замужъ!.. вставила презрительно дѣвушка.
   -- Да, меня можно заставить поступать жестоко и недостойно! Моя сестра по урокамъ бѣгаетъ, а я съ нея беру деньги! Я эти деньги беру за каждый кусокъ... Я, супруга господина Яроцкаго, у котораго прекрасное мѣсто и капиталъ въ сто тысячъ!..
   Катерина Петровна истерически смѣялась и мѣрно раскачивалась всѣмъ туловищемъ изъ стороны въ сторону.
   -- Еще-бы! еще-бы сестра твоя согласилась жить иначе! Гораздо хуже, Катя: кормить себя каждый долженъ самъ, но есть-же случаи, когда люди, близкіе, приходятъ на помощь другъ другу? Юноша даровитый... его нѣсколько тысячъ во-время могли сдѣлать на всю жизнь счастливымъ, быть можетъ знаменитымъ, сохранить ему силы и здоровье,-- не на кутежи вѣдь ему нужны были деньги, онъ это зналъ... На твоихъ глазахъ бился, какъ рыба объ ледъ! Онъ не вѣрилъ, но вѣдь мы съ тобой, Катя, всегда въ него вѣрили... Теперь гибнетъ, совсѣмъ гибнетъ!.. Что стоитъ спасти,-- онъ такъ богатъ!
   -- Да, богатъ... говорятъ, что онъ богатъ! Я его дѣлъ не знаю вовсе. Я не смѣю интересоваться, что-же есть у моихъ дѣтей, если онъ умретъ завтра? Можетъ быть онъ давно раззорился. Что знаемъ мы, жены?! Вотъ когда нѣтъ ничего -- это мы знаемъ хорошо! Каждый нашъ собственный шагъ на виду, каждый часъ нашъ на счету. Мы ничего скрывать не смѣемъ и не можемъ... Но, вѣдь, ихъ жизнь, ихъ дѣла, не въ этихъ-же стѣнахъ!
   -- Жены, жены!-- повторяла съ безконечнымъ презрѣніемъ дѣвушка: -- и мы все-таки соглашаемся даже и при такихъ условіяхъ величать себя женами!
   Катерина Петровна больше не плакала. На лицѣ ея было теперь совсѣмъ новое выраженіе; усталые глаза раскрылись во всю величину и горѣли. Глубокая иронія свѣтилась въ этомъ лицѣ и оно стало какъ будто моложе и привлекательнѣе; въ немъ появилась живая краска.
   Надя, то опускалась передъ нею на колѣни и брала ея обѣ руки въ свои, то опять вскакивала на ноги. Длинная тѣнь металась по бѣлой стѣнѣ. Одна свѣча мерцала уныло въ большой, холодной комнатѣ.
   -- Да, я богаче тебя!-- повторила горячо дѣвушка.-- Я могу не проживать своихъ заработанныхъ пятидесяти рублей, если жить не такъ роскошно, какъ живетъ богачъ Яроцкій, а какъ живутъ студенты... Я въ годъ могу скопить до двухъ сотенъ, я въ три года выплачу ему половину этихъ денегъ... да, да! Пусть онъ вексель съ меня возьметъ въ пятьсотъ рублей, да, да! Какая прелесть! На твою долю только пятьсотъ рублей, Катя,-- пятьсотъ! Неужели-же ты не заработала-бы ихъ въ пятнадцать лѣтъ, еслибы не отдавала ему всего твоего времени?!..
   Кого онѣ тѣшили этимъ разговоромъ? имъ не нужно было убѣждать другъ друга!.. Но онѣ никакъ не могли кончить: одна кончала, другая начинала, и волненіе ихъ все росло. Въ этихъ безжизненныхъ парадныхъ комнатахъ, обыкновенно вовсе не освѣщавшихся по вечерамъ, онѣ чувствовали себя одинаково чужими,-- дѣвушка и жена, обходившая ихъ каждое утро съ тревожной заботой: все-ли въ порядкѣ? достаточно-ли бережно охраняется эта великолѣпная обстановка, нужная... для чего? Для того только, чтобы раза два въ годъ, когда пустыя комнаты наполнятся получужими, едва знакомыми людьми, люди эти говорили, что Яроцкій живетъ роскошно, что это человѣкъ со вкусомъ. И у хозяйки для такихъ случаевъ есть парадный нарядъ, на который онъ не жалѣетъ денегъ. Есть и кое-какіе брилліанты, пріобрѣтенные случайно, какъ и все почти въ этихъ комнатахъ. И всѣ думаютъ, что болѣзненная, разряженная женщина живетъ богато и безпечно... Развѣ ей не все равно, что они думаютъ?..
   Она вся поглощена своей нескончаемой задачей: поддерживать въ домѣ миръ, угождать... Но нѣтъ на свѣтѣ задачи болѣе невыполнимой, какъ обязанность одного человѣка угождать другому! Она давно сама забыла, съ чего она начала. Какія были ея понятія, надежды и требованія въ двадцать лѣтъ? Она чувствовала только, что отъ нея ничего не осталось, ея личность давно не существуетъ. Не только она дѣлаетъ, но даже чувствуетъ она не то, что должно, а только то, что можно...
   Давно ея горести и радости только чужія. Когда все благополучно у ея милыхъ, у дѣтей, брата и сестры, тогда и для нея наступаетъ покой. Покой -- это возможность отдаться глубокой усталости и бродить автоматомъ среди нескончаемыхъ мелочныхъ дѣлъ и заботъ, среди неминуемыхъ столкновеній и дрязгъ... Ее они почти уже не задѣваютъ. Это Надѣ все представляется такъ трагически! Это дѣтки пугливо съеживаются и уныло блекнутъ! Ей жаль дѣтей, жаль Нади. Она чувствуетъ себя виноватой передъ всѣми, потому что только она одна можетъ предотвращать и поправлять.
   Она не любила думать о своей жизни. Но ей кажется, что она не можетъ жить безъ сестры Нади, которая насильно заставляетъ думать, и не устаетъ протестовать и возмущаться...
   Страхъ Катерины Петровны прошелъ. Надя наэлектризовала ее этимъ разговоромъ, поднявшимъ на высоту, откуда жизнь растилалась такой мизерной. Она необыкновенно отчетливо почувствовала, что за себя бояться она уже не можетъ.
   -- Я только не знаю, какъ это сдѣлать, Надя?-- проговорила она, невольно охватывая тревожно взглядомъ комнату.
   Дѣвушка встрепенулась.
   -- О! это мы сообразимъ въ одну минуту! Ты только скажи, что ты согласна. Я... я не хочу противъ воли вынуждать у тебя согласіе, Катя! Я это придумала и, конечно, такъ и скажу. Я буду защищать, отстаивать -- но вѣдь сдѣлать можешь только ты! Онъ обрушится на тебя, Катя!
   Надя, на колѣняхъ, прижалась щекой къ ея рукамъ и смущенно смотрѣла снизу въ ея лицо.
   Прошло нѣсколько минутъ. Катерина Петровна смотрѣла въ пространство: она думала о братѣ. Какъ всѣ ликовали, когда она выходила богато замужъ! Теперь ужъ сироты обезпечены -- Катя поставитъ на ноги брата, Надю выдастъ замужъ. "Теперь вамъ и умереть можно спокойно", говорили радостно ея матери въ день свадьбы. Поставитъ на ноги!.. Передъ нею промелькнуло все, что она вытерпѣла за этого мальчика -- за "фантазера", отказывавшагося идти по торной дорожкѣ и осмѣлившагося вѣрить въ какія-то свои идеи!.. Ему жестоко мстили за то, что не удалось сломить его дѣтской воли... Какую нужду терпѣлъ этотъ братъ богатой сестрицы, которой его поручала умирающая мать!..
   -- Да, да -- я согласна!-- проговорила Катерина Петровна поспѣшно и отстранила Надю, чтобы встать.-- Это неправда -- я не краду у него, что бы онъ ни сказалъ... Беру насильно -- пусть, пусть! Богъ проститъ меня! Брилліанты и серебро, не правда-ли? Не вещи же выносить изъ комнатъ!..
   Ея глаза лихорадочно блестѣли, щеки горѣли.
   -- Ты думаешь что хватитъ?-- спросила Надя.
   -- Почемъ я знаю! За брилліанты семьсотъ пятьдесятъ заплочено, я помню... Кажется за нихъ много даютъ?..
   Онѣ обѣ въ этомъ ровно ничего не понимали. Хуже всего, что надо спѣшить.
   -- Часы ты не носишь никогда,-- подсказала Надя.
   -- Да, да! Соберу сначала все свое.. Все-таки это какъ будто больше мое!..
   -- Ну, а платье на плечахъ -- тоже не твое? не удержалась Надя.
   -- Вѣдь пришлось бы вмѣсто него покупать другое!
   -- Ну, а кормятъ тебя не изъ милости? Обѣдъ свой ты заработала?..
   -- Перестань, Надя! Брилліанты, часы, браслеты и медальонъ... Мало?
   -- И мой браслетъ... Что есть у меня еще? Книги... Дорого стоятъ, а получить ничего нельзя!
   Онѣ всячески усиливались набрать нужную сумму изъ своихъ личныхъ вещей; но приходилось взять еще серебра.
   Среди этихъ озабоченныхъ, тревожныхъ совѣщаній въ прихожей грянулъ рѣзкій звонокъ.
   Обѣ женщины вскочили на ноги, блѣднѣя. Прочь отсюда скорѣе, скорѣе... Подсвѣчникъ поставить на мѣсто въ кабинетъ...
   Надя прежде всего безсознательно задула свѣчу, и онѣ въ темнотѣ добрались до кабинета. Черезъ маленькую дверку бросились въ корридоръ и въ комнату Нади.
   -- Какая досада!.. Новое серебро въ сундукѣ... въ темной комнатѣ... придется до завтра!.. шептала Катерина Петровна.
   Горничная быстро прошла мимо по корридору, но сейчасъ же опять вернулась.
   -- Барыня, вы здѣсь?-- спросила она, остановившись за дверью.
   ...Онъ зоветъ! Зачѣмъ это?!..
   Огня онѣ не успѣли зажечь и такъ и стояли въ темнотѣ, прислушиваясь.
   -- Депеша!-- проговорила горничная.
   -- Такъ это не баринъ звонилъ? Депеша?-- переспрашивала барыня съ облегченіемъ.
   -- Ахъ, это что-нибудь ужасное, ужасное!.. Кто-нибудь о немъ телеграфируетъ... Опоздали!.. Боже мой!..-- заметалась по комнатѣ въ отчаяніи Надя, не находя спичекъ.
   Депеша оказалась на имя Надежды Петровны.
   "Умоляю телеграфируй есть-ли надежда. Миша".
   -- Слава Богу, слава Богу, слава Богу!.. повторяла дѣвушка.
   Она заплакала и крестилась. Сейчасъ-же она сѣла писать отвѣтъ:
   "Высылаемъ деньги завтра".
   Она прочла вслухъ. Катерина Петровна кивнула ей головой въ знакъ согласія. Надя стала одѣваться, чтобы ѣхать на телеграфъ.
   Сестра думала о сундукѣ въ спальнѣ мужа, который ей придется открывать одной.. Вдвоемъ не такъ ужасно... Но ей стыдно было сознаться и попросить сестру.
   -- Такъ я поѣду. Ты тутъ все приготовишь? да?-- сказала озабоченно дѣвушка.
   -- Постой!.. А если позвонятъ опять, когда я буду тамъ?.. Я пожалуй и не услышу... Или Ѳеня войдетъ на огонь...
   Она забывала, что она хозяйка, что она можетъ быть во всѣхъ комнатахъ и дѣлать, что ей угодно.
   И Надѣ тоже сейчасъ же показалось, что такъ нельзя... Онѣ озабоченно смотрѣли въ глаза другъ другу.
   -- Хорошо... пойдемъ вмѣстѣ... скорѣе только, Катя! Какъ-бы мнѣ не опоздать на телеграфъ... Ахъ, какъ я испугалась этой депеши!..
   Катерина Петровна сходила къ себѣ за ключами, и онѣ вошли вмѣстѣ въ полутемную комнату, гдѣ Яроцкій устроилъ свою спальню. Надя называла ее "берлогой" и никогда еще не была въ ней.
   Довольно просторная комната. Только съ какимъ-то непонятнымъ возвышеніемъ на половинѣ пола, съ окномъ, упирающимся въ кирпичную стѣну. Впрочемъ, Надя нашла, что къ нему эта комната подходитъ гораздо больше, нежели нарядный кабинетъ, гдѣ онъ сидитъ точно гость, наблюдая, чтобы ни одна вещь не сдвинулась съ своего мѣста.
   Пока жена, стоя на колѣняхъ, открывала небольшой, окованный сундучекъ, дѣвушка приглядывалась съ смѣшаннымъ чувствомъ брезгливости и вражды... Тяжелый, спертый воздухъ... Тѣ же противныя сигары... Она повела плечами и подумала, какъ она счастлива, что ей этотъ человѣкъ чужой... Катя несчастная!..
   Катя дрожащими руками рылась въ вещахъ, которыя сама же укладывала, но теперь отъ волненія не узнавала ихъ и путалась.
   Гдѣ-то стукнула дверь. Катерина Петровна вздрогнула.
   -- Ну, и для чего ты пришла, чтобы такъ стоять?!.. Идутъ!!.. прошептала она гнѣвно.
   Надя открыла дверь и высунула голову.
   -- Тушить?-- спросила Катя едва слышно, опуская крышку, готовая вскочить.
   -- Нѣтъ, нѣтъ это въ кухнѣ... Скорѣе, Катя!.. Вѣдь ты хотѣла взять ложки -- гдѣ же ложки?..
   -- Не знаю гдѣ! Все заворочено -- не узнаешь...
   -- Сама укладывала и теперь не знаетъ!.. Вонъ ложки... вонъ!.. Правѣе -- длинное!
   -- Нѣтъ -- да нѣтъ же -- это ножи! Ахъ, да не мѣшай ты мнѣ!..
   Наконецъ она нашла ложки и безъ всякой предосторожности бросила ихъ на полъ. Быстро защелкнула ключъ и придвинула сундукъ, какъ онъ стоялъ около шкафа.
   Надя подняла съ пола свертокъ. Катерина Петровна сидѣла на полу и нервно рыдала, зажавъ лицо обѣими руками.
   -- Катя, Катя! Какое ребячество!..
   -- Уйди... Поѣзжай... Оставь меня..
   -- Ты будешь сидѣть и рыдать!?.. Онъ вернется и найдетъ тебя здѣсь!.
   Она не могла думать о немъ -- ни о чемъ не думала. Безконечная жалость къ себѣ, безконечное отвращеніе къ своей жизни поглотили ее всю.
   Дѣвушка заставила ее встать и отвела въ ея комнату.

-----

   Утромъ въ восьмомъ часу Катерина Петровна вошла къ сестрѣ. Надя крѣпко спала. На дворѣ еще не вполнѣ разсвѣло; со спущенными шторами здѣсь было почти темно.
   Дѣвушка сейчасъ же почувствовала, что надъ нею кто-то стоитъ.
   -- Ты не спишь?.. спросила Яроцкая, какъ только она шевельнулась.
   Сама она была одѣта и причесана по вчерашнему. Она на спала вовсе.
   -- Катя... что ты... зачѣмъ... бормотала Надя, усиливаясь что-то вспомнить.
   -- Я хотѣла сказать тебѣ -- пора!.. ужъ восемь часовъ!-- проговорила та, почувствовавъ угрызеніе передъ одолѣвающимъ её сномъ.
   Надя опять упала лицомъ въ подушку и не слышала.
   -- Надюша, дѣлать нечего -- проснись, пожалуйста!.. Я измучилась... Не лучше-ли сейчасъ поговорить съ нимъ?.. да Надя же!!..
   Дѣвушка отчаянно встряхнулась и сѣла на кровати, протирая глаза.
   -- Я сейчасъ... сейчасъ...
   Она спустила ноги на холодный полъ, и это помогло немного.
   -- Ахъ, какъ рано!.. Совсѣмъ темно!.. Зачѣмъ ты такъ рано, Катя?-- твердила она жалобно, вся содрогаясь.
   -- Восемь часовъ уже!.. Восемь!-- повторяла Катя съ тоской человѣка, который только что насилу-насилу домучился до этихъ восьми часовъ.-- Надя, онъ всталъ... Какъ ты думаешь, если поговорить теперь?.. Конецъ какой-нибудь!..
   Надя съ недоумѣніемъ смотрѣла на нее.
   -- Ты рехнулась! Сказать, ничего еще не сдѣлавъ? чтобы онъ помѣшалъ -- отнялъ? Вѣдь онъ способенъ деньги вырвать изъ рукъ! Какъ ты могла это придумать!?
   Дѣвушка вскочила на ноги и быстро одѣвалась.
   Какъ могла придумать! Это не было разсужденіе -- какія-то инстинктивныя порыванія, метанье какое-то... Она потеряла разсудокъ за эту ночь. Что онъ съ нею сдѣлаетъ? Она еще никогда не была серьезно виновата передъ нимъ. Гнѣвъ его она хорошо знала, но собственную вину сама она признавала въ первый разъ. Какъ онъ это перенесетъ? Что будетъ?
   Когда онѣ обсуждали это вдвоемъ съ Надей, въ залѣ -- это было что-то отвлеченное, далекое... Тогда она видѣла передъ собою только свою горькую жизнь и молодую жизнь того, кого нужно спасти. Пылкое негодованіе Нади поднимало всю пережитую горечь, сосредоточивало въ одномъ порывѣ ея разбитыя силы... Это была не она! Она была на какой-то высотѣ, откуда ее сбросилъ звонокъ; съ той минуты къ ней вернулся страхъ и все возрасталъ безъ конца, безъ конца...
   Теперь она видѣла себя лицомъ къ лицу съ нимъ,-- и ничего больше. Она ждала свѣта, какъ спасенья. "Сейчасъ пойду!.. скажу... не могу ждать!" твердила она внѣ себя всю ночь.
   -- Катя, подумай сама, что ты говоришь?-- вразумляла ее Надя:-- ты вѣрно не спала вовсе? Ну, такъ я и знала! Неужели ты такъ боишься?.. Какъ странно, что ты послѣ всего еще можешь бояться его... Вотъ я (она коротко засмѣялась), я, по правдѣ сказать, не бывала еще въ такой, передѣлкѣ... На меня никто еще никогда не кричалъ! Когда я скажу, что это я придумала -- я распорядилась его добромъ -- успокойся, Катя! я гораздо, гораздо больше виновата, чѣмъ ты!..
   Катя слушала ее молча.
   -- Который часъ? Когда открывается ломбардъ? Поѣду скорѣе, иначе ты, чего добраго, натворишь чего нибудь!
   Надя была почти одѣта и наскоро причесывалась.
   Катерина Петровна присѣла на ея кровать. Бодрыя рѣчи сестры разгоняли ночной кошмаръ, освобождали натянутые нервы. Она чувствовала страшную усталость.
   Но Надя боялась ея. Она рѣшила лучше и кофе не пить, чтобы поскорѣе улизнуть со своимъ чернымъ сакъ-вояжемъ.
   -- Ради Бога, только ты ничего тутъ не выкидывай безъ меня! Не начинай одна, Катя -- худо будетъ!-- припугнула ее дѣвушка на прощаніе.
   Въ столовой между тѣмъ дѣти пили кофе при одной свѣчкѣ, уныло освѣщавшей настывшую за ночь комнату.
   -- Когда-же завтракъ-то? Я опоздаю!.. ворчалъ Ѳедя, поглядывая на часы.
   Все для завтрака было приготовлено, но Катерина Петровна не являлась исполнять свою обязанность.
   -- Не стану ждать... уйду безъ завтрака!-- грозилъ мальчуганъ съ обидой и негодованіемъ.
   Онъ зналъ, что мать у тети Нади: мало у нихъ времени для разговоровъ!
   -- Не кричи! Я сдѣлаю тебѣ завтракъ,-- рѣшила наконецъ Маничка.
   Но едва она успѣла приняться за холодную говядину, какъ ее накрыли на мѣстѣ преступленія.
   -- Это что еще за выдумки? Пальцы хочется порѣзать, чтобы писать нельзя было? Кто тебѣ позволилъ распоряжаться?!-- прикрикнулъ на все отецъ.-- Мать гдѣ? Или опять встать не можетъ?
   -- Мама встала!.. Она сейчасъ... забормотала дѣвочка, краснѣя отъ волненія.
   -- Я позову маму!-- вызвался Ѳедя и выскользнулъ изъ комнаты.
   Когда Катерина Петровна явилась въ столовую, понявъ свою оплошность, мужъ долженъ былъ повѣрить въ ея болѣзнь. Но именно это и раздражало его: вѣчныя болѣзни и слезы -- слезы и болѣзни Ничего другого! Сколько денегъ за леченье брошено... Нервы! Сидя въ теплой комнатѣ, хвораютъ! А какъ-же другія-то по морозу сами на рынокъ тащатся чуть свѣтъ? Тутъ, видите-ли, отъ приказаній изнемогаютъ! Нервы!..
   Жена поспѣшно приготовляла завтракъ подъ эти давно знакомые, давно прислушавшіеся попреки.
   -- Иди, или скорѣе... помогала она сыну запихнуть свертокъ въ ранецъ.
   -- Опоздалъ? Разумѣется опоздалъ! Запишутъ -- и по дѣломъ! Самъ чего смотрѣлъ? Мать съ сестрицей давно не видались, а тебѣ заботы нѣтъ?
   Ѳедя на лету поцѣловалъ у него руку. Но уже въ дверяхъ, по неискоренимой дѣтской безпечности, онъ успѣлъ-таки громко сказать Маничкѣ:
   -- А тетя Надя куда-то уѣхала! Я видалъ, какъ она ушла съ сакъ-вояжемъ.
   -- Изволили уѣхать? Куда это?-- удивился Яроцкій.
   Этого она не ожидала. Ея лицо помертвѣло. Онъ подозрительно смотрѣлъ на нее.
   -- Что съ тобой? Какія еще дѣла у васъ?
   -- Надя никуда не уѣхала -- вздоръ какой!-- собрала она всѣ свои силы.
   -- Да ты-то чего зеленѣешь? Дурно? Господи твоя воля! Ну, начинай, начинай сначала: посылай опять за докторомъ -- лечите ваши болѣзни безъ названья!.. Горячка,-- такъ горячка, ракъ,-- такъ ракъ... Нѣтъ-съ -- нервы! Канитель для выматыванья денегъ и для препровожденія времени!..
   -- Нѣтъ, нѣтъ -- никакого доктора не нужно, я совсѣмъ не больна!.. Я здорова!.. точно умоляла она:-- Маничка, родная, чего-же ты ждешь?.. Ступай съ Богомъ.
   Маничка дѣйствительно пугливо ждала чего-то. Ея сердечко поворачивалось въ груди, оттого что надо уходить. Неправда, больна мама! Что онѣ придумали? Гдѣ онѣ возьмутъ тысячу рублей? Столько дѣвочка разслышала изъ вчерашнихъ разговоровъ, и ея душа была полна ужаса. Навѣрное тетя Надя въ Москву уѣхала... Зачѣмъ только мама скрываетъ!.. Хуже будетъ.
   Но ее сердито погнали и она вышла въ корридоръ, точно къ смерти приговоренная. Опять она въ классахъ не будетъ въ силахъ слушать и ей достанется... потомъ увидятъ дурной баллъ...
   "Еслибъ можно было не ходить въ гимназію сегодня!.. Спрятаться въ тетиной комнатѣ... какъ будто больна... побоялась сказать... И правда -- голова болитъ! Нѣтъ, лучше животъ болитъ, это важнѣе".
   И Маничка вдругъ, совершенно для себя неожиданно, повернула не въ прихожую, а въ дверь налѣво и всю ее кинуло въ жаръ отъ сознанія, что рѣшительный шагъ сдѣланъ. Она положила сумку на стулъ и вышла на цыпочкахъ въ кухню, чтобы предупредить Ѳеню.
   Ѳеня заботливо уложила ее сейчасъ же на теткину постель.
   -- Ничего, ничего, барышня! Папаша уйдетъ, тогда барынѣ скажемся... Не догадаются!-- уговаривала она рыдавшую дѣвочку.
   Маничка вовсе не боялась, что ей попадетъ. Душа ея полна была другого, большого, хоть и смутнаго страха.

-----

   Ѳедоръ Иванычъ уѣхалъ на службу. Онъ любилъ трагически называть себя "крѣпостнымъ" человѣкомъ; но, въ сущности, онъ съ удовольствіемъ уходилъ каждое утро изъ этой унылой, прекрасной квартиры, гдѣ вяло течетъ тусклая, мелочная жизнь, всегда одна и та-же. Для него эта жизнь была тѣмъ сѣренькимъ фономъ, на которомъ ярче выдѣляется живой узоръ всего остального: служба, знакомства, финансовыя комбинаціи, клубъ, аукціоны и распродажи, къ которымъ у него развилась настоящая страсть,-- все то, однимъ словомъ, что не касается "дома", и на что расходовался весь запасъ живыхъ силъ.
   Въ той умѣренной пропорціи, въ какой онъ принималъ успокоительный элексиръ домашней жизни,-- онъ находилъ въ ней какъ разъ то, что ему нужно: строго установленный режимъ, примѣненный къ требованіямъ отдыха, и сознаніе своей безконтрольной власти надъ этимъ міромъ.
   Это былъ человѣкъ мало общительный. Всѣ его чисто внѣшнія отношенія съ людьми слагались внѣ дома: на службѣ, въ трактирахъ, въ клубѣ. Въ своихъ стѣнахъ онъ не любилъ чужихъ лицъ. Онъ вполнѣ довольствовался параднымъ банкетомъ раза два въ годъ, когда можно щегольнуть во всемъ блескѣ прекрасной обстановкой и закатить знатный ужинъ изъ хорошаго ресторана. Дорого-то оно дорого, разумѣется, да по крайней мѣрѣ хоть за одинъ разъ отбывать. "Ну, слава Богу! надолго опять съ плечъ долой!" -- радовался онъ каждый разъ вновь водворившемуся порядку.
   Тишина и порядокъ для него неразрывно связаны съ представленіемъ о домѣ -- и потому-то радости и печали его обитателей всегда являются какъ-бы посягательствомъ на его покой. Вѣчно у нихъ изъ за пустяковъ сыръ-боръ горитъ! Жена болѣетъ, хотя никакой болѣзни пока, слава Богу, не открылось еще! Вѣчно она о чемъ-нибудь да сокрушается, чего-то добивается... Дѣти шумятъ, ссорятся, что-то затѣваютъ... Надежда Петровна все и вся критикуетъ и возмущается. Неужели въ самомъ дѣлѣ нельзя жить мирно и не нарушая порядка? Удивительный даръ раздражить человѣка, едва онъ глаза откроетъ!
   Ѳедоръ Иванычъ уѣхалъ сердитый. Онъ не сознавалъ, конечно, что и эта порція раздраженія уже входила въ его привычный обиходъ, какъ доза возбужденія, послѣ котораго особенно пріятно очутиться на свѣжемъ воздухѣ и отдаться всецѣло своимъ личнымъ интересамъ. Съ годами доза возбужденія ростетъ сама собой, по мѣрѣ того, какъ натура тяжелѣетъ и становится инертнѣе.
   Дурно начавшійся день рѣдко бываетъ удачнымъ. На службѣ его сердили. На аукціонѣ, который онъ давно выжидалъ и облюбовалъ для себя заранѣе удивительныя штучки,-- у него оказался пренесносный, азартный соперникъ. Всѣ штучки прошли мимо носа. Положимъ, и тотъ зато здорово влетѣлъ! Переплатилъ въ три-дорога! Ужъ извините-съ, въ этомъ его никто не перещеголяетъ -- нюхъ есть особенный! Онъ хоть кого "посадитъ", а самъ дорого не купитъ!
   И сегодня за нимъ осталась всего одна круглая вертящаяся этажерка. Положимъ! надо сознаться, что она, въ сущности, не стоитъ этихъ тридцати восьми рублей, да и вещь довольно-таки безполезная... Однако, послѣ ожесточеннаго состязанія нѣсколькихъ часовъ, послѣ цѣлаго ряда цѣнныхъ вещей, которыя такъ легко могли за нимъ остаться -- эти тридцать восемь рублей не заслуживали никакого вниманія.
   Въ этомъ заключался весь интересъ аукціона: вначалѣ онъ жадно стремился пріобрѣсти заранѣе намѣченныя вещи, а потомъ не менѣе страстно усиливался отдѣлаться отъ нихъ, но не иначе, какъ "посадивъ повыше" своихъ противниковъ.
   Яроцкій ѣхалъ домой сердитый, отославъ этажерку съ артельщикомъ. Въ его ушахъ уже звучало стереотипное восклицаніе жены: "Еще новыя вещи?! Бога ради, для чего тебѣ это?".
   Всѣ его замѣчательныя пріобрѣтенія жена встрѣчаетъ именно этимъ восклицаніемъ. Пора-бы, кажется, убѣдиться, что безполезно да и не ея это дѣло -- такъ вотъ нѣтъ-же! Можно-ли упустить случай досадить, благо на языкъ узды не накинешь!
   Онъ ѣхалъ сердитый и, какъ всегда въ этихъ случаяхъ, онъ думалъ не о своихъ дѣлахъ, гдѣ обвинять, пожалуй, пришлось-бы себя самого, но о дѣлахъ домашнихъ, гдѣ такъ легко найти отвѣтчиковъ. Вообще о собственныхъ промахахъ, хотя-бы и очень крупныхъ, онъ никогда не вспоминалъ; онъ не жалѣлъ нелѣпо разсоренныхъ денегъ, тогда какъ онъ же былъ въ домѣ мелочно, придирчиво скупъ во всемъ необходимомъ.
   "Посылали-ли за докторомъ, любопытно?-- занималъ себя дорогой Ѳедоръ Иванычъ.-- Вотъ кабы нужно было каждый день, хочешь не хочешь, отправляться на службу, такъ небось живехонько нервы всякіе повывелись-бы!.. Еслибъ приходилось изворачиваться на всѣ лады, изъ года въ годъ грызться съ кѣмъ-нибудь вѣжливымъ манеромъ и на законномъ основаніи, какъ грызется онъ вотъ ужъ третій годъ съ старикомъ-дѣлопроизводителемъ, кабы сидѣла на шеѣ годичная ревизія, да приходилось отвѣчать собственной шкурой за всякихъ дураковъ и мерзавцевъ -- вотъ тогда небось постныхъ лицъ не корчили-бы и въ обморокъ-бы не хлопались здорово живешь!.."
   Онъ ѣхалъ сердитый. Онъ далекъ былъ отъ сознанія, что и въ этихъ четырехъ стѣнахъ несутъ безсмѣнную службу, что и тамъ враждуютъ изъ года въ годъ -- только безъ "законнаго основанія" -- и вѣчно ждутъ, но только не годичной, а ежедневной ревизіи!
   Ѳедоръ Иванычъ молча снималъ шубу, потому что спрашивать Ѳеню было рѣшительно не о чемъ. Гостей быть не могло. Писемъ онъ не отъ кого не ждалъ. Этажерки еще не могли принести. Про доктора онъ хоть и помнилъ, но нарочно не спросилъ, чтобы не ослаблять впечатлѣнія. Вотъ Ѳедя не оставленъ-ли -- опоздалъ сегодня должно быть.
   Ѳедоръ Иванычъ вступилъ изъ прихожей въ залъ въ особенномъ, хоть всегда безсознательномъ настроеніи человѣка, которому хочется сердиться. "Ничего, ничего! посмотримъ что-то дальше!" говоритъ это притаившееся, злорадное чувство.
   Въ залѣ и гостиной все было совершенно такъ же парадно и безжизненно, какъ всегда. Хозяинъ шелъ медленнымъ, тяжелымъ шагомъ, увѣренный, что никакая мелочь не можетъ укрыться отъ его привычныхъ глазъ. Но -- онъ увидѣлъ только одинъ желтый листъ на роскошномъ кустѣ филодендрума у средняго окошка. Онъ съ чувствомъ сорвалъ этотъ листъ и вошелъ съ нимъ въ кабинетъ.

-----

   Зато то, что ждало его въ кабинетѣ, было поразительно: на оттоманкѣ сидѣли рядомъ Катерина Петровна и Надя. И по тому, какъ эти женщины сидѣли -- прямо и безжизненно -- даже и постороннему человѣку было бы очевидно, что имъ тутъ не мѣсто, что явленіе это необычайное.
   Желтый листъ вылетѣлъ изъ рукъ Яроцкаго. Онъ дошелъ до середины комнаты, остановился и смотрѣлъ на нихъ глазами, которые не могли передать его чувствъ.
   Но сейчасъ же это перестало быть его задачей, такъ поразило его самого лицо Нади: блѣдное какъ мѣлъ, съ черной тѣнью вокругъ глазъ и у рта. "Умирающій" видъ Катерины Петровны былъ слишкомъ хорошо знакомъ.
   -- Извините, что здѣсь. Мы васъ ждемъ,-- проговорила дѣвушка съ очевиднымъ усиліемъ и поднялась съ оттоманки.
   Она отошла къ шкафу и облокотилась на него. Катя проводила ее своимъ страдальческимъ взглядомъ.
   -- Я не слѣпъ еще, вижу-съ!-- отвѣтилъ онъ уже съ своей, для Нади спеціально предназначавшейся, ядовитой усмѣшечкой.
   Онъ не спѣша усѣлся на свое обычное мѣсто -- въ деревянное кресло передъ столомъ.
   Дѣвушка смотрѣла на него съ другого конца комнаты, и ея глаза удивительно горѣли въ темныхъ кольцахъ.
   Для него было уже очевидно, что придется имѣть дѣло съ нею, а Катя тутъ только для вида посажена. Онъ, не стѣсняясь, говорилъ женѣ, что сестра вертитъ ею, какъ хочетъ -- добрая половина всѣхъ непріятностей исходитъ отъ нея! Очевидно, онѣ собрались чѣмъ то не шутя донимать его.
   Не въ первый разъ ужъ онъ чувствовалъ злобную досаду на себя за то, что въ угоду имъ терпитъ въ своемъ домѣ эту сумасбродную дѣвчонку.
   -- У насъ большое несчастіе...-- проговорила опять Надя и не опустила глазъ.
   -- Вижу-съ!-- повторилъ опять и онъ: -- вѣдь только съ несчастіями вы удостоиваете обращаться ко мнѣ! Надо полагать, что вы также и веселитесь когда-нибудь, только ужъ это должно быть для другихъ предназначается...
   -- Вчера было письмо изъ Москвы!..-- вставила неожиданно Катерина Петровна.
   Ей показалось, что такъ они никогда не дойдутъ до дѣла. Она не въ силахъ была говорить обиняками.
   -- А-а! изъ Москвы!?. Добро пожаловать -- давненько не было!-- разсмѣялся и раскашлялся вмѣстѣ Яроцкій.
   Онъ сразу покраснѣлъ и его всего передернуло отъ ея словъ.
   "Такъ и знала, что напортитъ!" -- ужаснулась мысленно Надя и кинула на сестру гнѣвный взглядъ.
   Но Катя не смотрѣла на нее. Ея лихорадочные глаза были безстрашно прикованы къ лицу мужа.
   -- Ѳедоръ Иванычъ!.. вотъ когда погибель -- послѣдняя погибель!.. Онъ мнѣ умирающей матерью порученъ. Вспомни, я передъ Богомъ за него отвѣчу!!.
   -- Слыхалъ -- не одинъ разъ слыхалъ!.. И вамъ отвѣтъ мой достаточно долженъ быть памятенъ. Для того, чтобы бесѣдовать наново о сумасбродствахъ Михаила Петровича, вы съ сестрицей напрасно безпокоились поджидать меня здѣсь -- совершенно напрасно-съ!
   Онъ пристукнулъ кулакомъ по столу, будто припечаталъ свои слова, и поднялся изъ кресла.
   -- Позвольте!-- вмѣшалась Надя: -- конечно намъ все извѣстно и вашъ отвѣтъ! Мы не ждали-бы васъ здѣсь, еслибъ надо было еще обсуждать, что дѣлать.
   Онъ не понялъ этихъ словъ и невольно пріостановился на своемъ пути къ двери.
   -- Сегодня деньги отосланы въ Москву!-- проговорила сзади него жена.
   Онъ быстро перевернулся на каблукахъ и вперилъ глаза въ нее.
   -- Да! Я это сдѣлала!!.-- воскликнула она отчаянно и тоже вскочила на ноги: -- это тысяча рублей -- тысяча, когда у меня нѣтъ и трехъ рублей! Я должна спасти его! Просить безполезно -- хоть бы я въ ногахъ у тебя валялась! У тебя нѣтъ жалости ни къ нему, ни ко мнѣ. Пускай пуститъ пулю въ лобъ -- ты можетъ быть даже порадуешься!.. Но мнѣ онъ братъ... единственный! Все равно что сынъ... Я за сына, Богъ милостивъ, столько мучиться не буду -- такъ своей жизни не прокляну!!.
   Она заломила руки и опять упала на оттоманку, головой въ подушку.
   -- Что?!. гдѣ?.. тысяча... гдѣ ты взяла тысячу?!. гдѣ ты могла взять?!.-- твердилъ онъ въ одно время съ нею, не слушая ее.-- Вздоръ, вздоръ! Лгуньи!!, а!.. Вы вотъ какъ поддѣть меня надѣялись! новенькое изобрѣли!?. Какой сумасшедшій дастъ тебѣ тысячу?!.
   Онъ схватилъ ее за плечо и заставилъ опять сѣсть.
   -- Оставьте ее!-- крикнула Надя.-- Я вамъ скажу! Это правда, правда! Деньги высланы. Я... да слушайте же меня!
   -- Вы? ты?!-- не далъ онъ ей договорить, подскочилъ и схватилъ за руку.
   Она вырвалась.
   -- Не смѣйте трогать! Да, да -- это я придумала! Я сама заложила вещи, ея собственныя вещи! Принадлежитъ намъ хоть то, что вы сами дарите?
   -- Брилліанты?!-- догадался Яроцкій и трагически вытянулъ впередъ руки.-- Воры! воры!.. Вещи тащатъ изъ дома!.. а! вы вотъ что затѣяли?!. Онъ же и научилъ, должно быть!.. Нѣтъ, лжете! тамъ нѣтъ столько -- за брилліанты не дадутъ тысячи... Что еще вы украли? Создатель мой, вотъ, вотъ до чего я дожилъ!..
   Онъ схватилъ себя за волосы.
   -- Да, правда, еще ложки твои взяла -- украла, ты сказалъ! Такъ я должна была допустить, чтобъ онъ застрѣлился, оттого что я не помогла? Скажи -- говори -- должна я?!-- спрашивала жена, вся дрожа.
   -- Поймите-же, это чужія деньги, казенныя!-- говорила Надя:-- ихъ необходимо пополнить! Но за то его опытъ удался наконецъ,-- понимаете вы что это значитъ? Вѣдь онъ отдастъ, вернетъ вамъ ихъ, подождите немного!
   Яроцкій, казалось, пересталъ слушать. Онъ кружился отъ стола до двери, заложивъ руки за спину и быстро перебирая пальцами.
   -- Что?.. казенныя деньги?.. А!.. Растрата -- дорожка торная!.. Для своихъ сумасбродствъ и передъ воровствомъ не остановился, сестрицамъ сердобольнымъ путь показалъ... Превосходно! лучше не надо!
   -- Если онъ не можетъ вернуть, такъ я сама обязуюсь въ три года выплатить вамъ половину этихъ денегъ,-- возвысила голосъ Надя.-- Я молода, авось не умру! Вы знаете, я зарабатываю пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ и могу прожить на половину. Могу наконецъ и больше заработать! Возьмите съ меня вексель.
   Яроцкій остановился.
   -- Ха! вашъ вексель! Какъ вы смѣете еще издѣваться надо мной?!. Я лица вашего видѣть но желаю -- вы мой домъ завтра-же оставите! Нѣтъ -- сейчасъ! Я не хочу держать своихъ дѣтей подъ одной крышей съ вор...
   -- Не смѣйте повторять такихъ словъ!-- крикнула Надя.-- Это ваша жена, законная жена! Хозяйка этого дома! Помощница она вамъ или нѣтъ? Пятнадцать лѣтъ ея труда стоятъ тысячи рублей? Прислугѣ вы платите жалованье! Судомойка послѣдняя не станетъ работать для васъ изъ за одного хлѣба!..
   -- Ступайте вонъ и не развращайте мою жену вашими мерзкими понятіями!-- выговорилъ онъ, задыхаясь.
   -- Нѣтъ, и жена вонъ, и я съ нею вмѣстѣ! Воровкой я здѣсь не останусь!!.
   Онъ оторопѣлъ на мигъ, потомъ разсмѣялся.
   -- А!-- какъ угодно, насильно удерживать не стану!.. Отъ такихъ дѣлъ бѣгутъ! отъ стыда бѣгутъ!..
   Онѣ вышли.

-----

   Въ корридорѣ у самой двери Маничка кинулась къ матери.
   Ей не удивились, ее не упрекнули, что она слушала. Втроемъ вошли въ комнату Надежды Петровны.
   Дѣвочка бросилась на колѣни и припала головой къ матери.
   -- Мама!.. мама, дорогая!.. уѣзжай съ тетей, да, да! Не бойся, мы ужъ большіе! Я буду смотрѣть за Ѳедей, я все умѣю... Не надо для насъ, не надо!..
   Ея тонкое блѣдное личико трепетало. Сухіе глаза горѣли.
   -- Я всегда, всегда мучаюсь, что ты изъ-за насъ... Не надо больше! Тетя, ты возьмешь маму къ себѣ?.. Мама, душечка, онъ раскается, онъ вернетъ тебя, вы скоро вернетесь!!.
   Катерина Петровна, рыдая, покрывала ея лицо и руки поцѣлуями. По лицу Нади струились слезы.
   -- Вотъ она, крестница моя! моя золотая дѣвочка!!. Да, ты большая, Маня, ты можешь понять. Мама должна спасти брата, это ея право и ея долгъ! Все уладится, потерпите для мамы. Ты пиши каждый день... Я денегъ оставлю, въ гимназіи пиши. Мы придемъ къ тебѣ! Ты большая, ты должна Ѳедю беречь!
   "Большая" кивала головой и вытирала рукою сухіе глаза.
   -- Катя... полно! не волнуй ее такъ!.. подошла Надя къ сестрѣ.
   Она положила обѣ руки ей на плечи, отклонила назадъ и заглянула въ залитые слезами глаза.
   -- И такъ, на волю противъ воли!!. выговорила она съ нѣжной насмѣшкой, и на лицѣ, какъ молнія, сверкнула радость.-- Катя! да встряхнись-же хоть теперь-то! Жизни еще много впереди... Не на вѣкъ разстанетесь! Пусть-же и онъ опомнится, на себя оглянется, пойметъ, что онъ дѣлаетъ!..
   Но Катя не глядѣла ей въ глаза. Она похожа была на живого мертвеца.
   Дѣвушка вздохнула и провела рукой по лбу.
   -- Ну, голубчики, а на нѣжности все-таки времени у насъ нѣтъ! Теперь живѣе укладываться, вѣдь мой ультиматумъ до вечера! Ахъ, какъ хорошо, что людей хоть необходимость заставляетъ быть храбрыми и сильными!.. Сердце разрывается?.. да! но есть-же своя личность человѣческая, которую нельзя дать попирать ногами... Катя! депеша въ Москвѣ получена -- Миша воскресъ теперь!!
   "А я умерла", говорило все существо Катерины Петровны... Повинуясь Маничкѣ, она встала и перешла въ свою комнату.
   -- Укладываться, укладываться!-- твердила въ лихорадкѣ дѣвочка.-- Я помогу тебѣ! мы съ Ѳеней однѣ все сдѣлаемъ... Ты сиди спокойно... Не уставай, мамочка моя ненаглядная!..
   И она покорно сидѣла тамъ, гдѣ ее усадила Маня.
   Дѣвочка открыла сундукъ и быстро разбиралась въ немъ, какъ будто привычными руками.
   -- Это мое... Ѳедино... опять наше!-- приговаривала она, откладывая въ сторону нопадавшіяся дѣтскія вещи, сортируя то, что всегда было вмѣстѣ.
   -- Ѳеня потомъ привезетъ, что останется; правда, мамочка?.. Какое платье взять?.. Одно только черное, я думаю... А подушки въ узелъ связать?.. А твои вещи изъ стола куда-же?..
   -- Да оставьте вы въ покоѣ мамашу, барышня,-- вмѣшалась Ѳеня: -- Какъ сами знаемъ, такъ и будетъ ладно... Послѣ успѣется!.. Да и не придется ничего этого... такъ, для виду! вернутся-же завтра или послѣ завтра...
   -- Неправда, не для виду!-- оскорбилась Маничка.-- Мама не вернется до тѣхъ поръ, пока папа самъ не придетъ за нею.
   -- А я что и говорю? И придетъ! Какъ-же безъ мамы жить?
   ... "А еслибъ мама умерла?" подумала Маничка пугливо. "Слава Богу, слава Богу, что не умерла!" крестилась она мысленно, потому что маленькія руки были заняты безъ отдыха, кое-какъ распихивая вещи.
   -- И что это, право, сундучище какой вздумали, чемодана-бы за глаза довольно на первый случай!-- критиковала Ѳеня, все исходя изъ своей увѣренности, что сборы эти только для виду...
   -- Ѳедя!-- произнесла вдругъ Катерина Петровна свое первое слово.
   Она одна разслышала далекій звонокъ.
   Маничка сейчасъ-же отправилась въ прихожую. Лицо дѣвочки вдругъ стало сосредоточенно и ужасно печально. До этой минуты оно все свѣтилось страстнымъ волненіемъ.
   Ѳедя не спѣша раздѣвался съ своей недовольной миной.
   -- Ну? чего ты опять такая постная?-- спросилъ онъ, когда сестра вошла и остановилась около него.
   -- Ѳедя... мы теперь одни будемъ жить, мама уѣзжаетъ съ тетей Надей...
   Нѣтъ! она не такъ это хотѣла сказать. Ея уязвилъ жалобный и робкій звукъ собственнаго голоса. Слезы вдругъ подступили и схватили за горло.
   -- Вотъ и на! въ Москву? Ну, конечно! для дяди Миши мама съ тетей никого не пожалѣютъ!..
   Ѳедя покраснѣлъ и сердито бросилъ свой ранецъ.
   Маничка, уже рыдая, торопливо объясняла ему, какъ онъ ошибается и что именно случилось. Но Ѳедя хотѣлъ знать все категорически: вѣдь она подслушала? и молодецъ! вздоръ, это вовсе не такъ стыдно съ большими... Но Маничка "мямлила", какъ бранился сердито Ѳедя -- она ни за что не хотѣла повторить всѣхъ словъ, какія папа говорилъ мамѣ и тетѣ Нади.
   Мальчикъ не понималъ, на что-же онѣ такъ на него разобидѣлись? Еще-бы! Конечно, папа страшно разсердился, коли онѣ безъ спроса взяли да продали вещи!.. Отецъ называлъ дядю "бездонной пропастью..." Называлъ съ видимымъ правомъ, хотя, собственно говоря, онъ велъ счетъ только однѣмъ его просьбамъ и нуждамъ, которымъ отказывался удовлетворять. Это не уменьшало его возмущенія, а въ дѣтскомъ умѣ всякое возмущеніе оставляетъ впечатлѣніе правоты.
   -- Вѣдь, ты понимаешь, это его изобрѣтеніе еще вовсе не навѣрное!-- толковалъ мальчуганъ:-- Можетъ быть, еще изъ него ничего не выйдетъ... На это можно сколько угодно денегъ истратить... Отецъ строгъ во всемъ.
   -- Такъ ты за него, за него?-- накинулась Маничка.-- Онъ ихъ прогналъ! Мама сказала: и я вонъ вмѣстѣ съ Надей! а онъ: я не удерживаю... Это изъ-за денегъ, изъ за такой га-адости!.. рыдала дѣвочка.
   Ѳедя хмурился и не могъ разобраться въ такой путаницѣ. Гнѣвъ отца онъ признавалъ, но и ухода матери онъ не признавалъ. По его мнѣнію, это было черезчуръ... Набѣдили, такъ и надо терпѣть! Навѣрное, все тетка подговариваетъ.
   Но младшій братъ умѣлъ кое-что придержать про себя, и онъ не сталъ изливать своихъ ощущеній передъ Маничкой. Онъ назвалъ ее плаксой и очень рѣшительно ушелъ изъ прихожей, волоча на ремнѣ свой ранецъ.
   Однако, посреди разгрома внутреннихъ комнатъ, среди раскиданныхъ знакомыхъ вещей, снующихъ взадъ и впередъ заплаканныхъ женщинъ, передъ убитой фигурой матери Ѳедина рѣшительность не выдержала... Отъѣздъ, который онъ могъ обсуждать издали, здѣсь предсталъ передъ нимъ во всей своей очевидности. Онъ вдругъ увидалъ себя и сестру однихъ въ этой самой квартирѣ, съ ея двумя "половинами", одинаково безжизненными...
   -- Мамочка! зачѣмъ, зачѣмъ ты это дѣлаешь!?-- крикнулъ Ѳедя отчаянно и повалился головой ей въ колѣни.

-----

   Надежда Петровна уложилась и поѣхала узнать, не удастся-ли захватить одну комнату, изъ которой недавно выѣхала ея подруга. Очень тѣсно для двоихъ, но зато десять рублей, и хозяева порядочные.
   Въ карманѣ у нея было всего только двадцать рублей. Денегъ за заложенныя въ ломбардѣ вещи не хватило еще девяносто шести рублей до тысячи. Торопясь сдать сегодня-же на почту, Надя рѣшилась на поступокъ едва вѣроятный для нея: прямо изъ ломбарда она отправилась къ ихъ старому знакомому, Сочугову, и взяла у него взаймы сто рублей на одинъ мѣсяцъ. Для Нади одолжаться Сочугову -- ножъ острый! Но во-первыхъ, онъ навѣрное не могъ ей отказать, и во-вторыхъ, онъ знаетъ Мишу. Надя не обманулась, но теперь этотъ неожиданный долгъ жестоко осложнялъ положеніе. Сочуговъ, конечно, никогда не потребуетъ этихъ денегъ да она-то скорѣе умретъ, чѣмъ просрочитъ ему хоть одинъ день!.. Надя была увѣрена, что въ концѣ концовъ Яроцкій возьметъ съ нея вексель.
   Разумѣется, она не ожидала, что обѣ онѣ съ Катей очутятся на улицѣ, это-то именно Надя и торжествовала теперь всѣмъ своимъ существомъ. Не пропадутъ! Двое -- такъ за то и рукъ четыре, а не двѣ! Катя, несчастная, по необходимости соберется съ силами и станетъ опять прежняя... И притомъ хоть Надя и не думала, подобно горничной Ѳенѣ, что "все это только для виду", однако и она въ душѣ не сомнѣвалась, что въ отъѣздѣ сестры нѣтъ ничего безповоротнаго. Она видѣла въ этомъ превосходное и единственное средство заставить Яроцкаго опомниться и относиться къ женѣ иначе. Ему хорошій урокъ, а ей случай стряхнуть съ себя принижающій гнетъ рабства. Почувствуетъ себя опять человѣкомъ -- вздохнетъ вольной грудью -- о! это даромъ не пропадаетъ! Изъ этой засасывающей тины только-бы разъ выбраться -- не пойдешь въ нее второй разъ добровольно!..
   Въ воображеніи дѣвушки носилась крошечная комнатка, гдѣ онѣ съ Котикомъ устроились по дѣвически, куда какъ-нибудь украдкой и дѣтки забѣгутъ... Маничка трогала и восхищала ее до слезъ. Эта будетъ надежная! Не даромъ мать столько унижали на ея глазахъ... Ну, и ея меда есть въ этомъ капля: ея ежеминутные протесты, ея смѣлыя рѣчи что нибудь тутъ да значили! Не совсѣмъ-же даромъ, стало быть, прожила она цѣлыхъ три года подъ кровомъ ненавистнаго человѣка и не находила въ себѣ рѣшимости покинуть ихъ на его полный произволъ.
   Дѣтки бѣдныя... бѣдныя!.. Ну... перетерпятъ какъ-нибудь! Маня все понимаетъ -- это главное. Пусть закаляются, пусть выстрадаютъ на себѣ человѣчныя понятія -- побѣдятъ свой ребяческій эгоизмъ, пусть въ себѣ совѣсть почувствуютъ... Всякому своя судьба!
   Торжественно настроенная, полная надежды и самоотверженнаго мужества, дѣвушка быстро обдѣлала свое дѣло; слетала въ Семеновскій полкъ, наняла комнату, въ восторгѣ что захватила ее, и сейчасъ-же вернулась назадъ.
   Кухарка безъ нея успѣла окончательно увязать ея вещи, а Надя по дорогѣ и ломовика наняла.
   -- А какъ барыня? Готова-ли?-- спросила она прежде всего Ѳеню, все еще бѣгавшую по корридору.
   Вопросъ прозвучалъ невесело, конечно, но въ немъ звучала энергія, новая жизнь, перемѣна... Онъ пронесся безжалостнымъ контрастомъ среди хаоса и унынія раззореннаго гнѣзда, гдѣ вся горечь выпадала на долю безпомощныхъ...
   Ѳеня не отвѣтила, заплакала и прошла дальше.
   Катерина Петровна сидѣла все на томъ-же стулѣ въ спальнѣ. Маничка заставила и Ѳедю помогать себѣ. Они вдвоемъ напрягали всѣ свои способности, чтобы сдѣлать какъ слѣдуетъ большое, необычайное дѣло, такъ внезапно свалившееся имъ на руки. Съ разгорѣвшимися, напряженными лицами, съ сіяющими глазами и отуманенной головой они собирали въ путь свою маму... Забываясь, они больше не плакали.
   Тетя Надя пришла въ неописанный восторгъ, заставъ въ спальнѣ эту оригинальную сцену.
   -- Ай да молодцы -- вотъ такъ помощники! Такъ, такъ, дѣтки: мужественные люди не плачутъ и носа не вѣшаютъ, пока есть дѣло! Маничка, золотая ты моя!
   Дѣвочка бросилась ей на шею, впопыхахъ расцѣловала ее и опять вырвалась.
   -- Я завтра въ гимназію приду -- я до дому тебя доведу. А къ тебѣ послѣ завтра, Ѳедя... Такъ и будемъ чередоваться съ мамой!
   Гимназія, уроки! Вѣдь еще сегодня придется готовить уроки...
   Всѣ разомъ вспомнили объ этомъ. Въ взбудораженныхъ, разгоряченныхъ головахъ дѣтей мысль объ урокахъ пронеслась какой-то смутной, невѣроятной угрозой... да, невѣроятной! Послѣ того усѣсться по обыкновенію подъ лампой въ столовой -- уже однимъ -- и начать долбить, какъ будто ничего не случилось... Неужели такъ бываетъ? Такъ можетъ быть?..
   Мать за нѣсколько часовъ, которые просидѣла она, какъ неживая, на своемъ стулѣ, видѣла передъ собой минута за минутой жизнь этого дома, этихъ двухъ существъ, послѣ того какъ она уйдетъ защищать свои человѣческія права.
   Надежда Петровна подошла къ сестрѣ.
   -- Пожалѣй ихъ, Катя... Пора кончить!-- проговорила она вполголоса.
   Она не понимала, что творится въ понурой, безжизненной фигурѣ, только присутствовавшей покорно при собственныхъ поступкахъ. Она инстинктивно не заговаривала съ нею, боялась потревожить... Пусть-бы только она дала увезти себя также пассивно!.. Будетъ день и завтра! Очнуться придется...
   Катерина Петровна медленно поднялась на ноги, перекрестилась, и спокойнымъ, широкимъ жестомъ обняла сестру.
   -- Спасибо тебѣ, спасибо, родная, за все!-- заговорила она твердымъ, полнымъ голосомъ: -- за нихъ спасибо! Отъ тебя они научились быть мужественными и великодушными, ты своимъ примѣромъ въ нихъ силу воспитывала... Для жизни сила нужна -- одна сила! Себѣ и другимъ... Безъ силъ шагу не сдѣлаешь... Прощай, Надя -- тетя Надя, наша милая! Будемъ какъ нибудь жить безъ тебя, а уроковъ твоихъ они не забудутъ.
   Надя отскочила отъ нея, точно надѣялась лучше разглядѣть издали.
   -- Что ты говоришь? Ты что говоришь, Катя?!
   Она боялась понять. Катя утвердительно качнула головой.
   -- Я осталась. Поѣзжай съ Богомъ... Нѣтъ больше силъ -- безъ силъ развѣ могу переступить этотъ порогъ? Жить, бороться за себя -- не могу... Нечѣмъ! Могу одно: быть при нихъ.
   Дѣти съ плачемъ кинулись къ ней.
   -- Слава тебѣ, Владычица Заступница! Умягчила сердце матери!-- произнесъ громко въ столовой голосъ горничной Ѳени.
   Тетя Надя безпомощно разводила руками и твердила горестно только одно слово:
   -- Катя! Катя! Катя!..

Ольга Шапиръ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 2, 1895

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru