Шапир Ольга Андреевна
Зов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Зовъ.

   Въ лѣсной санаторіи доктора Коржицкаго никогда не бывало такого случая: въ восьмомъ часу вечера больные еще не расходились въ большомъ залѣ табльдота.
   Гулъ возбужденныхъ голосовъ не умолкалъ. Лакеи убирали тарелки съ остывшими несъѣденными кушаньями. А за стѣнами столовой царило недоумѣніе и съ тревогой произносилось имя отсутствующаго директора.
   При вступленіи въ санаторію близкимъ больного вручается циркулярное письмо директора, безапелляціонно требующее, чтобы на все время лечебнаго курса отъ него были удалены всѣ житейскія заботы и всякіе поводы для душевныхъ волненій. Корреспонденція больныхъ ограничена двумя почтовыми днями въ недѣлю; полученіе газетъ категорически воспрещается.
   На многихъ вначалѣ этотъ строгій режимъ производитъ удручающее впечатлѣніе. Однако, впечатлѣніе это скоро смѣняется въ высшей степени успокоительнымъ ощущеніемъ заботливой предусмотрительности и спасительной охраненности.
   На сотни тысячъ десятинъ разлился зеленый океанъ казенныхъ лѣсовъ... Могучимъ объятіемъ природы онъ властно отрываетъ измученнаго пришельца отъ губительной схватки съ человѣческимъ и увлекаетъ въ неувядающій творческій потокъ безликой жизни.
   Эти люди забились сюда, въ солнечный уголокъ, оттолкнувъ грозную громаду жизни, пожираемые одной заботой: пощады, пощады! вырвать пощаду у прогрѣтыхъ солнцемъ, вѣчныхъ песковъ, такихъ же и сейчасъ, какими ихъ видѣла ослѣпительная заря земной жизни. Найти исцѣленіе въ разбѣгающихся золотистыхъ колоннадахъ благоуханнаго лѣса, величаваго какъ храмъ. Въ этихъ прекрасныхъ зданіяхъ, гдѣ каждая надпись надъ дверью гласитъ, что то не простое жилище, а обитель спасенія. Торжество знанія и самоотверженія. Побѣда человѣческаго генія.
   Все дальше хочется спрятаться отъ жизни, еще тѣснѣе съежиться душою... Нечувствительно вѣчные, насыщенные солнцемъ пески засыпаютъ пестрые цвѣтники жизни... Остается только маленькое солнечное пятнышко, гдѣ восходитъ и закатывается больничный день.
   Отъ этихъ людей чего хочетъ незнакомецъ съ тяжелыми черными глазами на худомъ лицѣ? Не болѣзненномъ лицѣ, но точно обглоданномъ. Незнакомецъ появился въ столовой вмѣстѣ съ старымъ барономъ Мостовскимъ.
   -- Нашъ случайный гость -- г-нъ Чугуринъ,-- называетъ его старикъ каждому, кто подходилъ, чтобы уважительно пожать ему руку.
   ..."Почему? какая нужда знакомить??"...-- многіе спросили себя тутъ же.
   И послѣ нѣсколькихъ минутъ наблюденія становилось ясно, что то не простая случайность: Мостовскій взялъ пріѣзжаго подъ свое покровительство. Какая-то затаенная цѣль...
   Этого довольно, чтобы возбудить смутную тревогу усыпленнаго любопытства... Но развѣ не всѣ цѣли брошены у порога обители спасенія? Кто же могъ впустить сюда запретное, подъ этой загадочной маской что-то таящихъ угольныхъ зрачковъ?.. Какъ черныя глубины, куда не достигаетъ свѣтовой бликъ...
   Залъ табльдота имѣлъ необычайный видъ. Долго старый баронъ не занималъ своего кресла за центральнымъ столомъ. Войдя въ залъ, онъ отослалъ своего человѣка и бодро сидѣлъ посреди комнаты на стулѣ, взятомъ у ближайшаго прибора. Незнакомецъ стоялъ около него, держась руками за спинку стула.
   Къ нимъ подходили и оставались тутъ же стоять, прикованные безформеннымъ ожиданіемъ. И за первыми потянулись другіе... Женщины пронырливо протискивались впередъ, разспрашивая и тутъ-же принимаясь объяснять сосѣдямъ. Негромкій возбужденный говоръ разбѣгался упругими струйками, встрѣчая вновь входящаго на порогѣ.
   -- О чемъ тамъ? Случилось что-нибудь??
   -- Это изъ рукъ вонъ!-- пора обѣдать!
   -- Разсказываетъ какіе-то ужасы! Кто его знаетъ, какой-то проѣзжій...
   -- Да гдѣ случилось?? Вы слышали?
   -- Волненія какія-то!.. не разберешь... Погромъ гдѣ-то...
   -- Бунтъ??? съ какой стати подобные разсказы,-- кто позволилъ?!
   -- Директоръ не имѣетъ права уѣзжать на полдня! вотъ что прежде всего-съ. Здѣсь больные люди -- больные!
   Наконецъ, настойчивые звонки метрдотеля и громкій ропотъ недовольныхъ такимъ нарушеніемъ порядка, усадили публику по мѣстамъ, и лакеи забѣгали съ тарелками.
   Пріѣзжій отвелъ Мостовскаго на его кресло и сѣлъ рядомъ. Разговоры стихли. Но чувствовалась непривычная напряженность... И вмигъ она снова всколыхнула это море человѣческихъ головъ -- темныхъ, свѣтлыхъ, лысыхъ и кудрявыхъ -- какъ только, послѣ второго блюда Чугуринъ поднялся на ноги.
   Онъ стоялъ и билъ остріемъ ножа о край стакана, какъ призываютъ къ вниманію ораторы на юбилейныхъ торжествахъ. И тяжелые черные глаза медленно обводили ряды.
   Желѣзо настойчиво звенѣло о стекло, умерщвляя всѣ другіе звуки. И людей, быть можетъ, никогда не слыхавшихъ застольныхъ рѣчей, безпокойный звукъ внезапно срывалъ съ мѣста и бросалъ навстрѣчу чему-то...
   Всѣ поняли, что они и не переставали ждать.
   Мостовскій уперся обѣими руками въ доску стола, чтобы приподнять свое грузное тѣло, и кричалъ, напрягая сиплый, всѣмъ знакомый голосъ.
   -- Господа! Прошу слушать! Господа! Чугуринъ можетъ... подѣлиться съ нами важными свѣдѣніями... Вниманіе... прошу, господа!..
   Чугуринъ держалъ въ рукѣ газетную вырѣзку. На столѣ около его прибора появилась неизвѣстно когда кучка какихъ-то листковъ.
   Человѣкъ съ угольными зрачками на обглоданномъ лицѣ готовился огласить то, что было напечатано въ газетѣ. Но, вотъ, на дальнемъ концѣ зала испуганный голосъ гнѣвно взвизгнулъ:
   -- Не позволимъ! не читать! Ничего не хотимъ!..
   И, точно электрическій токъ по готовымъ проводамъ, пробѣжалъ мгновенный гулъ протеста.
   -- Просимъ! Не мѣшайте!..
   -- Читайте, читайте! Мы не ребята!..
   -- Уходите! вонъ! вонъ!..
   -- Гдѣ это?!. Скажите же, Бога ради, гдѣ??
   Сопротивленіе рухнуло, какъ груда булыжника, которой пытаются задержать наводненіе. И хлынулъ потокъ окровавленной жизни. То, что видѣли эти живые глаза, что запечатлѣлось въ потрясенномъ слухѣ: то, что человѣкъ, увидѣвшій это, долженъ понести къ другимъ людямъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И помимо воли страшныя слова врывались въ другія души, оторвавшіяся отъ жизни, заглохшія и пустынныя, какъ дорога, врѣзавшаяся въ безвыходный лѣсъ. Ворвались вопли мученій и ревъ терзающаго звѣря. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Чугуринъ называлъ города, имена, прочитывалъ названія улицъ и номера домовъ. Хваталъ, торопясь, со стола то газету, то письмо, для того, чтобы живой ужасъ не превратился въ фантастическую сказку. Чтобы каждому онъ глянулъ въ глаза его совѣсти этими разбитыми черепами, выколотыми глазами, разорванными младенцами...
   Малодушные затворы помяты, сбиты. Надъ людьми закружились призраки... То, что и они вѣдь когда-то знали! но чего они не хотятъ знать...
   На краю стола, на листѣ бумаги съ подписями выростала пестрая кучка золота, серебра и ассигнацій.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   И весь этотъ взрывъ запретнаго, забытаго возбужденія сразу оборвался -- какъ вода вся вытекла: безъ всякаго завершенія.
   Лица потухли. Голоса упали. Въ нѣсколько минутъ больные разошлись по своимъ номерамъ, гдѣ стережетъ темный страхъ.
   ...Чуръ меня! чуръ меня!.. Далеко это. Богъ вѣсть гдѣ... Чему поможешь, хоть самъ умри на мѣстѣ?-- Ядъ, ядъ при леченіи всякое волненіе -- да еще во время пищеваренія! Развѣ подписку собрать нельзя безъ демонстраціи??. Не дома, вѣдь, здѣсь!.. На каждый цѣлковый лишняя ванна...
   И не понимаютъ охваченные страхомъ люди, какая загадочная сила владѣла ими только что, заслонивъ свѣтъ здраваго смысла?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-----

   Высокій старикъ лежалъ въ своемъ колесномъ креслѣ на обычномъ мѣстѣ террасы, около рѣшетки, выходящей на главную аллею.
   На террасѣ пустынно. Всѣ попрятались. Только неразлучные пріятели коммерсанты, по обыкновенію, сосутъ свои дорогія сигары и разглядываютъ однѣ и тѣ же иллюстраціи дешеваго журнала.. Да на дальнемъ концѣ террасы три "индюшки" чинно допиваютъ кофе. Онѣ собственноручно принесли сюда свои чашки изъ столовой, въ протестъ небывалому скандалу; шушукаются и бросаютъ негодующіе взгляды.
   Старикъ тяжко вздыхаетъ отъ непосильныхъ волненій. Блѣдные глаза въ водянистомъ блескѣ скользятъ по запутанному переплету симметрично разставленныхъ бѣлыхъ столиковъ, стульевъ и рѣзьбы закругляющейся баллюстрады. Глаза ищутъ...
   ...Говорить, еще говорить!.. выбросить изъ себя лихорадочно роящіяся мысли... Давятъ мозгъ! Съ кѣмъ, съ кѣмъ здѣсь разговаривать??
   ..."Перетрусили! Дрожатъ по своимъ угламъ отъ подлаго страха. Вонъ, торчатъ въ глазахъ эти чурки, обманывающія человѣческимъ обликомъ... Будутъ торчать и часъ, и два, шуршать картинками, хихикать пакостно... А къ себѣ въ щель забиться -- тамъ духота! Душно..."
   Колышется въ большомъ креслѣ грузное тѣло. Кошмарные образы метутся въ душѣ, опустошенной болѣзнью... Думать о другомъ, о другомъ!.. Мыслями обороняться отъ кошмара муки и смерти...
   Нельзя повѣрить, что ужъ послѣднія силы! Когда, когда же уплыли въ пѣнистомъ потокѣ праздной безцѣльной жизни? Какой цѣной?
   -- "О-о! на ноги бы стать, на ноги!.. Вотъ теперь!.."
   Когда же именно исчезло то, что для него было единственно мыслимымъ: гордая жизнь свободнаго духа. Съ какого момента духъ придавленъ безсмысленной руиной тѣла?
   Развѣ онъ, онъ сдѣлалъ это??
   Этотъ день унесъ послѣднее: жиденькій налетъ малодушія, гдѣ пряталась надежда.
   ...Свободный человѣкъ, не знавшій надъ собою чужой воли, на кого тебѣ плакаться? Съ кого спросить это безобразно распластанное въ креслѣ тѣло? Выхоленное поколѣніями свободныхъ людей, знавшихъ только свою волю. Жившихъ только для того, чтобы холить свое тѣло и тѣшить умъ.
   -- "Отчего эта болѣзнь, докторъ? развѣ у меня не атлетическая организація?"
   Кому, кому не задавалъ Мостовскій этого негодующаго вопроса обвинителя. И послѣ пары минутъ раздумья, врачъ начиналъ говорить именно о томъ, въ чемъ, по его мнѣнію, заключалось счастье жизни: Праздность, Роскошь, Страсть...
   И вотъ ужъ въ землю вдавливаетъ тяжесть тѣла... въ ночь вѣчную. Минутный свѣтъ гаснетъ, не догорѣвъ... Что успѣлъ онъ разглядѣть при минутномъ свѣтѣ?
   Ничего,-- кажется ему,-- ничего!
   Еще вовсе и не было истиннаго смысла существованія, ради чего стоило бы сжечь свою неповторимую жизнь: борьбы не было. Жизнь духа -- борьба! Отчего, отчего онъ не понималъ?
   -- О-о, на ноги бы стать! на ноги!.. вотъ теперь".
   Чувствуется все неотступнѣе безостановочная работа тѣла,-- день и ночь, ночь и день. Заговоръ! Тѣло сдѣлалось огромнымъ, тяжелымъ, неуклюжимъ: оно перестало быть своимъ, радостнымъ комкомъ жизни, -- тѣло отдѣлилось. Оно больше уже не слито нечувствительно съ тѣмъ горячимъ, переполненнымъ, свѣтлымъ, что внутри, въ необъятномъ мірѣ сознанія.
   Тѣло разсыпается отдѣльными безсмысленными гнѣздами, и каждое гнѣздо таитъ свою угрозу... Тьма угрозъ вмѣсто своего радостно несущаго тѣла.
   ..."Вотъ гдѣ расплата: здѣсь, въ безсмысленныхъ мускулахъ, способныхъ корчиться и растягиваться... Мясо, живое мясо".
   Старикъ поднялъ на уровень глазъ свои большія обезображенныя кисти, когда-то какъ рука женщины, бѣлыя и красивыя. Долго онъ разглядывалъ связку синихъ жилъ и выпятившихся костяныхъ узловъ.
   ...Это онъ, онъ самъ?.. Мостовскій? Молодой баронъ изъ Мостова. Стараго барона давно перевезли изъ роскошнаго дома въ тѣсный фамильный склепъ, среди рощи каштановъ. Онъ и есть тотъ другой -- "молодой баронъ".
   Это???
   Кто-то посмѣялся надъ силой, породой, умомъ, богатствомъ... Надъ всѣмъ прирожденнымъ, даннымъ ему въ неоспоримую собственность: надъ тѣмъ, что было молодымъ барономъ Мостовскимъ.
   ...О-о! живя, кто же помнитъ, что еще задолго до вѣчной ночи настигнетъ вотъ эта -- живая смерть? Вскочила кошкою на плечи:-- тащи, тащи покорно! но-но, пріятель, не лѣнись! Будь счастливъ, что увертывался, пока служили проворныя молодыя ноги. Тащи напрямикъ въ настежь раскрытыя ворота...
   Обобраннаго, нищаго, безобразнаго, голаго, гонитъ вскочившая на плечи... гонитъ въ смрадную яму... Гонитъ!.. на плечи:-- тащи, тащи покорно! но-но, пріятель, не лѣнись!
   -- Худо вамъ, баронъ? баронъ Мостовскій!
   Глаза, сомкнувшіеся въ содроганіяхъ ужаса, раскрылись въ спокойное лицо человѣка, склонившагося надъ кресломъ.
   -- Докторъ!.. вы вернулись...
   Больной ожилъ, завозился въ своемъ креслѣ.
   -- Ничего, не безпокойтесь... ничего особеннаго! Не можете себѣ представить... какъ вамъ радъ, докторъ.
   Докторъ Коржицкій спустился на стулъ, готовый черезъ минуту сняться и понести дальше свой внимательный спокойный взглядъ изъ-за очковъ, свои бѣлыя руки, осторожныя и сильныя, свои массивные золотые часы, на которые устремлялось столько тоскующихъ глазъ...
   -- Иной разъ, знаете, трудно одному... почему-то трудно! Слова сильнѣе мысли... Докторъ, вамъ не случалось подумать: зачѣмъ это старики бормочутъ сами съ собой? Все познается черезчуръ поздно... вотъ въ чемъ трагедія, любезный докторъ!
   -- Вы въ ударѣ философствовать, баронъ, -- сказалъ врачъ, какъ отвѣчаютъ больному,-- пропуская мимо ушей его слова, не относящіяся къ болѣзни.
   Отблескъ ироніи скользнулъ по крупной маскѣ съ сплывающимися чертами.
   -- Всюду, подъ всѣми небесами бормочутъ ни для кого... никому не нужныя старыя мысли... Идутъ мимо люди и думаютъ: "глупая, смѣшная старческая привычка". Не такъ ли, докторъ?
   -- Смѣшного не вижу. Пожалуйте-ка сюда вашу руку, баронъ. Не нравитесь вы мнѣ сегодня.
   Докторъ придвинулъ вплотную свой стулъ и взялся за пульсъ, тонкій и вялый.
   -- Насплетничали?-- усмѣхнулся Мостовскій, прикрывая вѣки.-- Почему васъ не было за обѣдомъ, докторъ? Жаль. Насъ тутъ, видите-ли, невзначай подожгли... какъ пукъ старой соломы. И чадило-же!.. хо, хо...
   Не старое, блѣдное лицо врача съ яркими неулыбающимися губами -- точно приглядывающееся ко всему изъ серьезной дали -- чуть-чуть нахмурилось.
   -- Говорятъ, вы много спорили, горячились. Зачѣмъ это, баронъ? Опять промучаетесь ночь. Нѣтъ, нѣтъ, подержите еще руку...
   -- Ха!-- мало я мучаюсь даромъ?? ради голой муки, идіотски мучаешься... Два часа хоть жилъ, по-человѣчески. По вашему не стоитъ того?
   Докторъ бережно опустилъ руку.
   -- А развѣ какія нибудь новыя истины, которыхъ вы не знали? Нелегкая принесла сюда такого брехуна. И меня-то, какъ нарочно вытребовали... Теперь пойдетъ у насъ, по номерамъ, расплата съ процентами.
   -- Зачѣмъ всуе упоминать священное имя? кому здѣсь важна истина? Вы первый, докторъ, равнодушны къ истинѣ. Однако, факты, животрепещущіе, засвидѣтельствованные очевидцемъ, факты -- истина это для васъ, или нѣтъ??
   -- Факты, баронъ, это отрава, при которой я не отвѣчаю за успѣхъ нашего леченія. Сначала, господа, выздоравливайте, и тогда возвращайтесь къ фактамъ. Пока вотъ что: примите-ка лишнюю ложку брома. Одну слѣдовало бы сейчасъ... Бѣлкинъ обѣдаетъ? Все у насъ сегодня съ опозданіемъ во славу краснорѣчія. Компрессъ на сердце, обязательно положить сейчасъ же.
   -- Слушаю-съ.
   ..."Неужели никакого усилія это тебѣ не стоитъ?.." думалъ Мостовскій, когда тонкіе бѣлые пальцы щелкнули золотой крышкой и опустили часы въ карманъ точнымъ жестомъ.
   -- Уходите? еще пять минутъ останьтесь, докторъ!.. Нужнѣе вашихъ лекарствъ... Полюбопытствуйте -- вѣдь врачъ -- жрецъ жизни! Тамъ, можетъ быть, вашему бывшему паціенту проломили голову... тому самому, кого вы здѣсь спасали... Вѣдь жизнь же это! Жизнь, которую вы любите цвѣтущею... Вы же читаете газеты, докторъ?.. Читали, какъ дубьемъ, ножами, шашками, огнемъ... Насъ вы отрѣзали отъ міра! Тамъ истязуютъ дѣтей, насилуютъ женщинъ... Неужели и это не отклоняетъ стрѣлки спасительнаго компаса??
   Твердый голосъ покрылъ захлебывающіеся звуки.
   -- Отклонять ничто не должно, г. Мостовскій. Мое время принадлежитъ моимъ больнымъ. Для политики я не имѣю ни одной минуты свободной. Отвѣчаю только за то, что здѣсь. Вотъ вашъ пульсъ сейчасъ сто двадцать. А какъ боли?
   -- Вы даже не видѣли "брехуна"... Кремень!-- бьетъ и высѣкаетъ искры!..
   -- А какое у него право бить, чтобъ высѣкать искры? Да -- бить! какъ онъ смѣлъ явиться сюда?
   -- Не все ли равно? Случайность -- ошибка -- волна выбросила. Для меня это, докторъ, лично мнѣ... послѣдній подарокъ судьбы...
   "..Тебѣ... да! Увидимъ, каковъ подарокъ..."
   -- На жизнь узду еще не приладили! Куда плеснула, тамъ и оставила кровавый посѣвъ. Русская жизнь кровь сѣетъ...
   -- Придется придумать экстренныя мѣры, чтобы защитить санаторію отъ подобныхъ вторженій.
   Губы больного презрительно кривятся.
   -- Успокойтесь... Какія искры -- чадъ тлѣющихъ гнилушекъ!..
   Докторъ поднялся на ноги.
   -- Вы еще больше себя развинчиваете разговоромъ. Отдохнуть, баронъ, необходимо.
   -- Ха! Ваша часовая стрѣлка что-то такое показываетъ... Но стрѣлка судебъ показываетъ другое, д-ръ Коржицкій -- по ея собственному циферблату! Жизнь требуетъ къ отчету... всѣхъ... позоръ на имя человѣка...
   Лицо все больше темнѣло своимъ мучительнымъ приливомъ.
   -- Ничего у васъ сейчасъ не найдется ближе человѣческихъ заблужденій? пощадите себя.
   Широкая грудь мучительно выгнулась, чтобы выбросить хриплый шопотъ:
   -- У могилы... го... горше позднихъ сожалѣній... праздныя силы... мы... м...
   Дальше губы шевелились уже безъ звука.
   Докторъ вынулъ изъ кармана пузырекъ и крикнулъ купчикамъ:
   -- Господа! Прошу васъ скорѣе рюмку коньяку изъ буфета.
   -- Спасибо... вотъ... вотъ и все...
   Дурнота была мгновенная. Больной уже хватался за рукавъ, требуя, чтобы его слушали.
   Докторъ, не возражая, дѣлалъ свое дѣло съ прибѣжавшемъ фельдшеромъ. Потомъ шелъ впереди, распахивая двери передъ катящимся кресломъ -- красивый, молчаливый церемоніймейстеръ печальной процессіи.

-----

   Доктора осаждали вопросами: что случилось съ милымъ барономъ? не опасно-ли? Правда-ли, что ему повредилъ споръ въ столовой?
   Съ первыхъ дней Мостовскій, съ его затѣйливымъ кресломъ и собственнымъ фельдшеромъ, сдѣлался центромъ случайнаго кружка, и теперь всѣмъ не хватало на абонированномъ мѣстѣ въ углу террасы этой живописной сановитой фигуры. Не хватало живого просвѣщеннаго ума, снисходительнаго ровнаго обращенія воспитаннаго человѣка. Не хватало всей пріятной атмосферы независимаго положенія съ привычными крупными масштабами.
   Больные увѣряли другъ друга, что все вниманіе администраціи сосредоточивается на важномъ паціентѣ.
   -- Вотъ увидите, уѣдетъ баронъ -- и кончатся всѣ эти ростбифы, цыплята, пломбиры и пр. "Индюшки" разсказывали скромные меню прошлаго сезона, когда здѣсь не было Мостовскаго.
   Любимымъ занятіемъ старыхъ дамъ было высчитывать, какіе счета представляются еженедѣльно въ No 1 бельетажа. Мужчинъ интересовало несравненно больше духовное завѣщаніе бездѣтнаго богача Мостовскаго.
   Между тѣмъ проѣзжій брюнетъ скрылся съ горизонта такъ же внезапно, какъ онъ появился.
   Схлынувшая волна оставила раздражающій осадокъ: люди какъ будто грезили на яву.
   ...А, чего добраго, это былъ просто шантажистъ какой-нибудь, ловко устроившій подписку? Спекуляція на впечатлительные нервы. И развѣ трудно скомбинировать газетныя корреспонденціи о погромахъ?
   ...Какъ могъ такой человѣкъ попасть въ уединенный лѣсной уголокъ, коли самъ онъ не скрывается чего добраго? Такой человѣкъ не явится же сюда собственно для того, чтобы собрать съ нихъ нѣсколько рублей.
   Мать чахоточной барышни, бредившей Чугуринымъ, выходила изъ себя отъ негодованія: чего глядитъ администрація? какъ могла проникнуть подозрительная личность?
   Въ санаторію съѣзжаются, можетъ быть, на послѣдніе гроши не для того, чтобы получить вредъ. Ничего бы не могъ сдѣлать чужой человѣкъ, еслибъ ему не помогалъ баронъ Мостовскій.
   Пріятели коммерсанты находили, что "подобные больные" должны оставаться въ своемъ номерѣ. Кому же пріятно, за свои деньги?..
   У администраціи санаторіи было не мало непріятностей.
   На другой день послѣ обѣда съ подпиской, чуть свѣтъ, Чугуринъ уѣхалъ и вернулся только на вторыя сутки къ вечеру. Онъ заказалъ себѣ "телѣжку безъ кучера".
   Непростительная оплошность! Хотя такая версія дѣйствительно значится въ прейсъ-курантѣ, развѣшенномъ во всѣхъ номерахъ, корридорахъ, ванныхъ заведенія -- однакожъ, прикосновенныя лица получили строжайшій выговоръ: надо умѣть примѣнять параграфы прейсъ-куранта.
   А Чугуринъ успокаивалъ: лошадь отнюдь не загнана и накормлена на совѣсть. У его пріятеля овесъ превосходный.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Чугуринъ постучался въ номеръ барона Мостовскаго. У него осталось впечатлѣніе, что этотъ старикъ былъ единственный вполнѣ сознательный участникъ обѣденныхъ дебатовъ.
   Можно было подумать, что въ No 1 -- только его и ждали. Больной вскинулся на своихъ высокихъ подушкахъ.
   -- Благодѣтель! вспомнили!-- вѣдь думалъ, что давно позабыли о моемъ существованіи... Чувствуетъ же, стало быть, кремень, когда онъ зажжетъ человѣческую душу! Зажечь душу...
   Гость не ждалъ ни этого приподнятаго тона, ни такой больничной обстановки.
   "...Влопался, кажется, не спросясь броду" -- пронеслось въ его умѣ съ непріятной тревогой, въ то время какъ онъ стоялъ у окна, пока Мостовскій поспѣшно выпроваживалъ Бѣлкина.
   Фельдшеръ пытался протестовать, ссылаясь на поздній часъ. Докторъ строго приказывалъ...
   -- Вздоръ, вздоръ! Смотри же, Бѣлкинъ: ни гу-гу! Свѣчу потушимъ черезъ полчаса... Можешь пока по саду прогуляться.
   Чугуринъ взглянулъ на часы.
   -- Нѣтъ, Чугуринъ, прошу на ключъ: дверь на ключъ! Вотъ такъ.
   -- Почему такими заговорщиками, баронъ? Неужели здѣсь подъ надзоромъ?
   -- Что заговорщики-злоумышленники! Послушали бы вы хозяина душъ и тѣлесъ нашихъ... Положимъ, улика на лицо: уложила меня та завируха. Вотъ и сейчасъ... температура уже галопируетъ... Имъ лишнее безпокойство... Режимъ!
   Дѣйствительно, лицо его разгоралось. Вырывались безцѣльные жесты, глаза влажно поблескивали.
   Чугуринъ присмотрѣлся. И точно мгновеннымъ прикосновеніемъ онъ ощутилъ за своей спиной дверь, запертую на ключъ...
   Большая комната, но не просторно отъ множества странныхъ предметовъ, какихъ Чугуринъ никогда не видалъ. Ящички, приборы какіе-то; весь уголъ у двери заполнилъ темный тронъ кожанаго кресла на высокихъ колесахъ -- точно тамъ кто-то невидимый стережетъ... И на всемъ блуждаютъ тѣни отъ расколыхавшихся свѣчныхъ огней.
   Смутная жуть загадочныхъ впечатлѣній перебрала нервы... Чугуринъ соображалъ:
   ..."Воспользоваться удобной минутой -- потомъ будетъ труднѣе" -- и шагнулъ ближе, протягивая руку съ неестественно растянутой улыбкой на губахъ.
   -- Въ такомъ случаѣ... позвольте мнѣ пожелать вамъ скорѣйшаго выздоровленія, г. Мостовскій. Выходитъ, что я и за прошлое непростительно виноватъ передъ вами.
   Но готовое движеніе оборвалось подъ вспыхнувшимъ укоромъ свѣтлыхъ глазъ... Такъ хватаютъ бѣглеца у двери.
   -- Стыдитесь... вы будете ихъ пошлости повторять? Сами видите есть ли что отстаивать... Finita la comedia.
   Гость убралъ стыдливо руку. Что-то связывало движенія, мысли...
   "Начинается", жутко отмѣтилось во всемъ его существѣ.
   Точно тяжелый мѣхъ работаетъ могучая грудь. Не глядя въ лицо, Чугуринъ чувствуетъ на себѣ безпокойно мерцающіе водянистые глаза больного.
   -- ..Знаете... догорѣлъ каминъ... а пошевелили невзначай угольки, и опять гдѣ-то вспыхнуло... Спасибо, спасибо...
   Больной глазами указалъ кресло около кровати.
   -- Присядьте... вѣстникъ живого міра! Не бойтесь... Ничего. Сейчасъ ничего... недаромъ же вы магнитъ: крупицы и на днѣ приходятъ въ движеніе.
   Въ эту минуту кремень и магнитъ плохо оправдывалъ символъ... Захватило врасплохъ зрѣлище тягучаго умиранія въ собственной постели съ соизволенія науки. Въ жалкихъ корчахъ работающихъ вразбродъ, отмирающихъ нитей, какъ будто близится не та же знакомая простая мужественная смерть. Смерть всегда близкая на ихъ пути, слѣдящая, какъ собственная тѣнь.
   Мелькнула, задѣла, скрылась. Вотъ и совсѣмъ захватила, да успѣлъ вывернуться... А вотъ и опять нѣтъ ея. Точно и не будетъ никогда.
   ...О, да, совсѣмъ, совсѣмъ иначе! Тамъ, у нихъ только трепетъ разожженныхъ силъ. То -- данное жизни, хоть будь это сама смерть.
   Впервые здѣсь Чугуринъ ощутилъ зловѣщее... Шелестъ міровой тайны.
   -- Вы точно угадали мои мысли, Чугуринъ... Ломалъ голову -- какимъ способомъ мнѣ до васъ добраться? изъ подушекъ этихъ добраться!.. Видите сами... не ждетъ. Хочется изъ послѣдняго клочка пропащей жизни... пропащей... сдѣлать путное...
   Суровый взоръ гостя поднялся до его глазъ. Стальное черное забрало. Онъ точно отклонился весь, не двинувшись на своихъ подушкахъ.
   -- Поздно судить!.. Моя воля переживетъ грѣхъ,-- выговорилъ внезапно окрѣпшій голосъ: -- Три духовныхъ завѣщанія... ха-ха... На узелки... на узелки разыграть!.. Вотъ наконецъ истинная моя воля -- Удовлетвореніе...
   Чугуринъ тревожно вслушивается... не то понимая, не то страшась понять.
   -- Берите все... Вершите, какъ знаете... За меня... Послѣдняя воля искупитъ... Исполать вамъ, воины...
   Но внезапно вѣки больного упали, черты стали покрываться пепельнымъ налетомъ.
   ...Что? Что случится сейчасъ?
   Все равно, какія бы ни были знаменательныя слова, они не задерживались въ сознаніи молодого: слова проскальзывали куда-то въ пустоту... Какъ слушаютъ безсмысленный бредъ.
   ...Какъ пожаръ растетъ жуть невѣдомаго.
   ...Долженъ онъ сейчасъ позвать человѣка? Позвать доктора? Не страшно ли оставить одного въ этомъ состояніи?
   Тяжелыя ноги пригвоздили къ полу... Тяжелыя руки болтаются праздно...
   И, какъ будто, кто-то наблюдаетъ за ними изъ тѣни, ловитъ ребяческіе промахи... Тѣнь отъ кровати тянется до угла комнаты. Гдѣ-то ровными промежутками падаютъ рѣдкія водяныя капли.
   ...Когда онъ вошелъ въ эту комнату??
   Наконецъ, опять засипѣлъ придушенный голосъ:
   -- Шестидесяти нѣтъ... вѣрите? На коньякѣ, на шампанскомъ, на красавицахъ... ха!.. Англичанину нипочемъ. Стержня нѣтъ въ насъ... Славянахъ... стержня...
   Въ глазахъ силится пробиться привычный блескъ остроумія. А невидимая рука легонько душитъ за горло. Отпуститъ -- опять перехватитъ звукъ. Вдругъ глаза неестественно расширились вверхъ -- будто различаютъ что-то сквозь хмурую пелену высокаго потолка.
   -- Пощады... Казнь, казнь! Умереть?.. Занимается заря... Пробилъ часъ... Всю жизнь ждалъ человѣка!.. Вотъ все, все... Возьмите...
   Судорожнымъ движеніемъ большія руки закинулись вверхъ и ухватились за металлическіе столбики кровати. И потащилось къ нимъ большое грузное тѣло. Толчками, колыхаясь, съ хриплымъ стономъ дыханія.
   Кровать дрожала отъ тяжкихъ дерганій. Тупой звукъ ударяетъ о жуткую тишину...
   Чугуринъ (такъ глядятъ въ ужасѣ дѣти, не смѣя помѣшать совершающемуся) не спрашивалъ себй: можетъ ли онъ помочь? долженъ ли помѣшать?
   Придавила къ землѣ, спеленала небывалая душевная растерянность.
   Больной сталъ приподниматься, спиной ища опоры въ подушкахъ.
   -- Бумага... чернила... скорѣе!..
   Чугуринъ передвинулъ машинально свои налитыя ноги и, наконецъ, понялъ ясно: онъ ничего не хочетъ! ни за что, ничего отъ этого страшнаго существа.
   -- Прошу васъ -- только не теперь...-- взмолился голосъ безъ его вѣдома,-- г. Мостковскій! Вамъ лечь, успокоиться... прошу васъ! Деньги намъ и всегда будутъ нужны.
   -- Въ умѣ вы?.. сотни тысячъ!.. Все берите... Еще могу сейчасъ... Подпишетъ Бѣлкинъ... Здѣшняго фельдшера позвать... Заплачу всѣмъ...
   Теперь, перегнувшись впередъ, старикъ держался руками за кровать и качался изъ стороны въ сторону.
   "Сколько старыхъ завѣщаній -- столько будетъ судебныхъ процессовъ", мелькнуло въ умѣ Чугурина.
   -- Я ѣду утромъ. Да, разумѣется, я вернусь сюда для этого дѣла. Партія приметъ съ благодарностью ваше пожертвованіе. Оформить сейчасъ невозможно, вы сами понимаете? Надо еще найти способы! Мы сейчасъ же этимъ займемся... Вамъ отдохнуть сейчасъ, баронъ. Разрѣшите позвать вашего человѣка?.. Лекарство, можетъ быть?
   ...А насмѣшливые глаза все слѣдятъ, слѣдятъ изъ тѣни -- считаютъ ребяческіе промахи.
   И, точно повинуясь невидимому судьѣ, въ умѣ зашныряли, какъ скользкія ящерицы, быстрыя тайныя мысли.
   "...Досадно, что опоздалъ!.. Для такого куша можно бы остаться на нѣсколько дней... Оправится? возможно, что это только обычный припадокъ... Обстановка невозможная..."
   -- Прощайте... Конецъ... Не могу... Мостовскій изъ Мостова мертвъ. Не могу...
   На гостя легъ туманный взоръ, точно въ глазахъ вовсе нѣтъ зрачка.
   -- Примите, баронъ Мостовскій, благодарность партіи. Вы соберетесь съ силами... Мы имѣемъ ваше слово,-- выговорилъ, собравъ всѣ свои силы, Чугуринъ.
   -- На томъ свѣтѣ...
   -- ..Подъ землей вами... грезить... Исполать вамъ... воины....
   -- ..Не вѣрилъ... Страха не помню... Напрасно... не... не могу... Уйдите...
   ...О-о! не зналъ онъ совсѣмъ, не зналъ, что такое смерть!!
   Въ коридорѣ Чугуринъ столкнулся съ Бѣлкинымъ.

-----

   Вечеромъ въ дверь номера постучались.
   Чугуринъ писалъ на большихъ листахъ. Прежде чѣмъ открыть дверь, онъ листы засунулъ подъ пеструю скатерть.
   За дверью стояли двое: барышня и чахоточный студентъ. Онъ ихъ помнитъ.
   Юноша коротко дышитъ, навалившись спиной на коридорную стѣну. Кто-то притаился въ тѣни у его ногъ и тонкимъ свистомъ поспѣваетъ за дыханіемъ...
   Дѣвушка стала взволнованно извиняться.
   -- Вотъ это имъ... студентъ Васильковъ, московскаго университета... непремѣнно захотѣлось съ вами говорить... Простите ради Бога... такъ поздно!.. Онъ ужасно волнуется.
   -- Пять минутъ...-- просипѣлъ голосъ у стѣны
   Чугуринъ собирался сказать, что, къ сожалѣнію, сейчасъ онъ слишкомъ занятъ; но голосъ изъ земли заставилъ безотчетно сказать другое:
   -- Очень радъ -- пожалуйста.
   Студентъ оглянулся съ торжествомъ на свою спутницу и направился къ дальнему креслу, мелкимъ вздрагивающимъ шагомъ. Такъ пьяницы доказываютъ, что они могутъ пройти по одной половицѣ.
   Барышня сѣла у двери на первый стулъ.
   Чугуринъ чувствовалъ мучительную напряженность этого жиденькаго нервнаго существа, когда трудно сдѣлать лишнія движенія. Глаза ихъ встрѣтились и оттолкнулись въ испугѣ: отъ боязни спросить и отвѣтить.
   -- Уѣзжаете, Чугуринъ? Ну, понятное дѣло! У насъ здѣсь хоть шаромъ покати -- все хламъ на сломъ. Много взяли третьяго дня?? Погано издыхать въ затхлой щели! Вотъ-съ -- представьте!-- никакъ этого не могутъ постичь...
   Онъ саркастически повелъ рукой въ сторону барышни.
   -- Ахъ, совсѣмъ не такъ, Васильковъ...
   -- Позвольте, позвольте,-- хотѣлъ было вмѣшаться Чугуринъ, но юноша заспѣшилъ перебить. Лицо отъ усилія закраснѣло пятнами.
   -- Знаю! Понятно, что вы скажете: зачѣмъ, самъ то я сюда притащился? естественный вопросъ. Зачѣмъ! Старуха да сестра наскребли гдѣ могли...Вѣдь голодать же будутъ, выплачивать долгъ годами! Вразумите женщинъ! коломъ въ грудь эту санаторію мнѣ вдвинули...
   Чугуринъ вдругъ разсердился и обрадовался своей досадѣ, какъ освобожденію. Что-то какъ будто знакомое наваливалось на него.
   -- Такъ жестоко?? Извините, одобрить не могу. Женщины, близкія -- значитъ, это нужно и не для васъ одного.
   ...Чудеса, да и только: весь вечеръ сегодня онъ говоритъ только чужія слова. Не то, чѣмъ самъ полонъ отъ головы до пятъ, радъ, какъ изъ мѣшка черпать пригоршнями -- нѣтъ! Здѣсь только и можно говорить не свои слова... Чему-то, кому-то все время прислуживаешься.
   Барышня сидитъ красная и безпокойно вертитъ шеей, избѣгая его глазъ.
   -- Всегдашняя бабья чепуха -- запрятать подальше, вѣтромъ бы не пахнуло!
   Настоящая злость въ свистящемъ голосѣ.
   -- Но вы же, Васильковъ, сами понимаете, насколько это сейчасъ для васъ важно? Жаль, вотъ, только не разъищется теперь на Руси такого угла, безвѣтрянаго! Вотъ и меня къ вамъ принесло...
   Студентъ засмѣялся непріятнымъ деревяннымъ звукомъ.
   -- Ну, этого съ меня за глаза будетъ! Два года вытянулъ. По русски тамъ говорили только попъ да становой. Какого еще покоя? Слушайте, Чугуринъ...
   Руки ходятъ ходуномъ на стиснутыхъ острыхъ колѣняхъ. Спутникъ невидимый свиститъ все протяжнѣе.
   Барышня какъ-то вся порывается безъ словъ.
   -- Зачѣмъ собственно васъ побезпокоилъ... ужъ простите, часъ поздній... Можетъ быть согласитесь прихватить меня съ собой до Москвы?.. вамъ вѣдь... не особенно... а? Дайте же сказать когда-нибудь, Надежда Ивановна! Что за манера у женщинъ не давать говорить!.. Точно не все равно отчего сердце разрывается... Здѣсь лопнетъ сердце, лопнетъ, говорю вамъ! Видѣть больше не могу іезуитскую бѣлую маску...
   -- Павелъ Васильевичъ, голубчикъ! что съ вами? Лѣтомъ, назадъ въ Москву? бросить леченіе, да въ умѣ ли вы?!. Еслибъ я могла вообразить, зачѣмъ вы хотите...
   Барышня не справилась, заплакала. Онъ отвернулся отъ нея всѣмъ тѣломъ.
   -- Уѣду! Не старайтесь напрасно, уѣду! Не хочу подыхать отъ безсмысленной злости... не обязанъ! Заря занимается... наша... наша заря... За что жизни губили... Ее вы отнять у меня хотите? Или не понимаете??
   Поднялся на ноги. Распрямляется, голову вскинулъ. Дрожащіе пальцы нащупываютъ пуговицы старенькой тужурки. Только одинъ кинулъ короткій пронзительный взглядъ Чугурину и сейчасъ же отвелъ глаза.
   Къ оборонѣ готовится.
   И тѣ двое переглянулись, принимая вызовъ.
   -- Да развѣ докторъ Коржицкій не находитъ никакого улучшенія? повернулся Чугуринъ конфиденціально къ барышнѣ.
   И услыхалъ съ радостью, что барышня смѣется съ полнымъ правдоподобіемъ:
   -- Да не слушайте вы его! На прошлой недѣлѣ прибавилъ уже полтора фунта... Можетъ быть это не правда, Васильковъ? Не прибавили?
   -- Я не скотъ, чтобы меня развѣшивать на фунты.
   Качается впередъ и назадъ, впередъ и назадъ. У глазъ ярче обозначились черные круги. Голосъ сталъ почти звучнымъ.
   -- Изъ-за чего торгуетесь? милая вы. добрая Надежда Ивановна... великодушная! Пускай проживу одинъ мѣсяцъ вмѣсто года... хоть одну недѣлю... не все-ли равно? И недѣля -- время для дѣла. Пригодится моя недѣля на что-нибудь! Не новичекъ, пригожусь... Слава Богу, я на ногахъ... Писать могу, у меня былъ слогъ... Я же къ своимъ долженъ, къ своимъ! Чугуринъ... вы не говорите ничего? Опасаетесь въ дорогѣ?
   Еще разъ выручила барышня, тоже уже на ногахъ:
   -- Да позвольте же, наконецъ: вы сами никому ни слова сказать не даете! Вотъ чудакъ, ей Богу... вы спросили-ли Чугурина куда онъ сейчасъ ѣдетъ? Можетъ быть онъ вовсе и не въ Москву!
   Теперь и Чугуринъ ринулся по готовой дорогѣ.
   -- Вы угадали: я долженъ свернуть на Вильну. А дальше еще и самъ пока не знаю.
   ..."Молодцы бабы, гдѣ надо вывернуться!"
   Захотѣлось хоть взглядомъ поблагодарить женщину.
   Юноша подозрительно хмурился, кусая изорванныя темныя губы.
   -- Странно... вы же раньше не говорили?
   -- Кому? Меня никто не спрашивалъ... Самъ еще навѣрное ничего сказать не могу: сейчасъ въ Вильну, а оттуда можетъ быть, и въ Москву, или еще куда-нибудь.
   -- Вы эмиссаръ?
   Чугуринъ помолчалъ на почтительный звукъ тихаго вопроса.
   -- Зачѣмъ клички? Я тотъ, кто хотѣлъ и могъ поѣхать. Сегодня -- я, а завтра -- вы.
   Юноша опустился на стулъ, не сводя съ него глазъ.
   -- Молодчина, вы, Чугуринъ!.. Молодчина!.. Чугуринъ ѣдемъ вмѣстѣ въ Москву, Бога ради!.. въ Вильну вы потомъ успѣете...
   -- А-а-а? браво, браво! Вотъ это истинный дѣятель называется: "меня только проводите, а дѣло не убѣжитъ"...
   Женскій голосъ взвился, точно звукъ пробки по стеклу.
   Отъ стыда закрылись блестящіе глаза. Блеснуло подъ рѣсницами.
   -- Тогда... тогда вы! Здѣсь... не могу...
   -- Боже мой, Васильковъ! не знаете вы сами, что я бы съ восторгомъ готова хоть сію минуту, еслибъ не мамина болѣзнь?..
   -- Ну да, ну да!.. Такъ и всегда, отталкиваютъ отъ стѣны къ стѣнѣ... шагу податься некуда...
   Чугуринъ взялъ его за плечо и только тогда почувствовалъ собственные, какъ ледъ, холодные пальцы.
   -- Васильковъ, слушайте меня: вы должны успокоиться. Вы обязаны выздоровѣть. Понимаете?
   -- Не могу выздоровѣть! не выздоровлю! не видите?!.-- вырвался нежданный вопль ему въ лицо.
   Тогда въ отчаянномъ приливѣ воодушевленія, тономъ пламеннаго убѣжденія (такъ правятъ лодкой въ бурю), Чугуринъ сталъ доказывать: первая обязанность каждаго изъ нихъ беречь силы, нужныя для дѣла. Довольно ужъ совершено безумствъ.
   -- Вѣдь не чахотка же у васъ! Сюда не пускаютъ чахоточныхъ, это каждому извѣстно. Съ больнымъ сердцемъ никто ничего не знаетъ навѣрное, это вамъ подтвердитъ каждый добросовѣстный врачъ. Откуда вы могли взять??. Тутъ молодость -- все!
   ..."Да! Молодость... да! есть же она, молодость..."
   -- Отдохните хорошенько. Отъ тѣхъ двухъ лѣтъ отдохните. Это не дѣлается такъ скоро, какъ намъ хочется. Собирайте новыя силы, а осенью увидимся въ Москвѣ. Дайте вашъ адресъ.
   -- Я дамъ! Я дамъ мой адресъ, у Василькова нѣтъ сейчасъ квартиры.
   Съ пылающими щеками Надежда Ивановна пишетъ адресъ. Студентъ переводитъ отъ одного къ другому огромные тоскливые глаза... Силится прочесть въ ихъ озабоченныхъ лицахъ.
   -- Ну, вотъ и чудесно!-- нагнулась дѣвушка къ нему вкрадчиво. Ищетъ руку.
   Но именно это -- жестъ -- что-то въ ея голосѣ, худо скрытое успокоеніе -- все разрушило: онъ раздражительно оттолкнулъ руку.
   -- Не хотите, ваше дѣло!.. только жить здѣсь все равно не могу... Говорю вамъ, ничего больше выносить не въ силахъ! какъ угодно, а въ эту ихъ столовую -- ноги моей не будетъ! Гогочутъ жеребцы...
   Онъ рѣзко повернулся къ Чугурину.
   -- На какомъ основаніи приняли этихъ животныхъ? здоровы, какъ быки! вы и это будете защищать??.
   -- Вы это про смѣшныхъ купчиковъ? Да охота вамъ, Васильковъ! вы же не обязаны съ ними разговаривать...
   Дребезжащій голосъ кричитъ, срываясь.
   -- Я не хочу умирать въ конюшнѣ! Чѣмъ жилъ всегда... за что умираю... требую!.. Къ своимъ... Къ своимъ... домой!.. возьмите...
   Ночью Чугуринъ не сомкнулъ глазъ.
   Онъ всячески доказывалъ себѣ, что цѣнно и нужно лишь то, что пригодно сейчасъ. Инвалидамъ и ветеранамъ и неудачникамъ -- всѣмъ, всѣмъ будетъ мѣсто въ обновленной жизни, никто не останется обездоленнымъ. А онъ сейчасъ долженъ пройти мимо.
   Въ узкой высокой комнатѣ Чугуринъ томился безъ сна. И съ каждымъ часомъ странное волненіе росло.
   ...Страшно заснуть. Опустятся высокіе потолки, стѣны сдвинутся... По узкимъ корридорамъ, по лѣстницамъ столпятся люди и толпа навалится на дверь, чтобы не выпустить его...
   Слышались гдѣ-то шаги. Далекій звонокъ. Отъ внезапнаго протяжнаго крика онъ кинулся къ двери.. Длинный пустой коридоръ съ тусклыми лампами исчезаетъ за поворотомъ.
   Что тамъ? за поворотомъ? Кто кричалъ?
   Крикъ не повторился. Но сейчасъ же гдѣ-то совсѣмъ близко начался приступъ удушья, съ отчаяннымъ затяжнымъ раздираніемъ горла.
   А-а! Какъ просто это, успокоительно, послѣ слѣпого испуга. Чугуринъ равнодушно слушалъ, какъ задыхающійся человѣкъ выводитъ: "О-о-о!.. у-у-у!.."
   ...Обреченные. Медлительно, тяжко опускаются на дно чернаго колодца. О! вѣдь онъ не зналъ до сихъ поръ послѣдняго убожества: какъ собираются жадно, кропотливо безсмысленные обломки на краю осыпающагося колодца......
   Эти люди свое убожество любятъ такъ же, какъ онъ, бездомный странникъ, любитъ туманную даль горизонта, и поля, и лѣса, и станціи дорогъ, и пристани рѣкъ.
   У него нѣтъ дома.
   У него нѣтъ завтра. Любитъ мечту объ опьяняющемъ гулѣ вздымающагося людского моря. Любитъ восторженный блескъ взоровъ, гнѣвный жестъ смѣлой руки. Любитъ не вмѣщающіяся въ жизнь мечты и надежды, и ненависть и любовь.
   ...Зачѣмъ же онъ здѣсь?-- въ тюрьмѣ живыхъ мертвецовъ. Прочь изъ этого страшнаго плѣна безсмысленнаго страданія!
   Давно уже для него страданія -- только цѣна, какой покупается будущее. О, да! глумленіе надъ человѣкомъ -- страданіе безсмысленное, безцѣльное...
   Чугуринъ распахнулъ окно и спокойный шумъ дождя заполнилъ узкую комнату.
   Свѣжія волны быстро омыли ее снизу до верху, изгоняя духоту живого. Перебрали шаловливо кучу пестрыхъ соринокъ, куда зарывается угрожаемая жизнь. Чѣмъ она отгораживается отъ вѣчнаго.
   Слѣпота, слѣпота!.. Не въ живомъ-ли вся угроза?..
   Никогда до этого дня Чугуринъ не предвкушалъ смерть собственнымъ тѣломъ: его тайными содроганіями, вскрывающими пути. Точно сейчасъ впервые онъ понялъ, какъ ужасна безсмысленная смерть: животная гибель, которой ничто не покупается.
   И рванулся съ суевѣрной силой къ своему -- къ жертвенному.
   Съ нимъ творилось что-то небывалое. Въ комнату прокрадывается слащаво тошное дыханіе тлѣнія... Ползетъ въ щели дверей, изъ-подъ лоснящихся половицъ... Крадется изъ всѣхъ этихъ клѣтокъ, гдѣ прячется затравленный звѣрь...
   Подъ утро Чугуринъ сидѣлъ на подоконникѣ, завернувшись въ резиновый плащъ и на голову натянулъ капюшонъ. Точно огромная сѣрая птица прилетѣла изъ тяжело затихающей сырой ночи.
   Онъ весь съежился подъ непроницаемымъ плащемъ, стискивая въ комокъ мускулы, для того чтобы чувствовать всѣмъ тѣломъ быстрые толчки сокровеннаго бѣга жизни. На подоконникъ забрался, чтобы не касаться пола...
   Творится что-то небывалое.
   Чужіе, навязанные образы роятся въ темныхъ шумахъ дождливой ночи... издѣваясь, наступаютъ на него... Почему, почему?? Какую роль въ его жизни играли праздныя грезы всѣхъ этихъ сказочниковъ, уклонившихся отъ рабочаго клича жизни? развѣ не изъ одного только возмущенія онъ прислушивается къ ихъ колдованіямъ?.. Вѣдь онъ же ненавидитъ овладѣвающій людьми гипнозъ: ненавидитъ пѣвцовъ смерти, безсилія, пѣвцовъ звѣринаго мига.
   Никогда онъ не заглядывалъ въ пустыя впадины, не срывалъ съ костей упругаго тѣла, не гнилъ заживо. Что подѣлалось съ его нервами въ этомъ проклятомъ мѣстѣ? Вѣдь ничего не случилось, все также какъ было всегда. Какъ всегда -- смерти нѣтъ! О, никогда, никогда онъ не переступить порога больницы, никогда не войдетъ на кладбище.
   Какъ всегда: внѣ жизни для жизни. А смерть?.. Струна лопнула!
   Сквозь ровный шумъ дождя слышится стремительный ритмъ, далекій топотъ несущихся дружинъ. . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Но вдругъ, своевольно въ его память ворвался голосъ одного сказочника, изысканно гибкій и безстрастный голосъ.
   Былъ споръ. Голосъ отвѣчалъ безгнѣвно на обрушенныя на него страстныя нападки борцовъ.
   -- "Но почему, скажите, я сказочникъ, а вы нѣтъ? Вѣдь мы оба не принимаемъ дѣйствительности. Наше стремленіе -- уяснить себѣ себя. Ибо въ этомъ начало. Истокъ. А вы вѣрите, что торжество какихъ-то идей преобразитъ жизнь. Нѣтъ!.. Сила преображенія за гранями. Надо раздвинуть грани. Вы тоже это поймете, когда то, что теперь для васъ горизонты, ляжетъ вамъ подъ ноги, а человѣческая душа останется все такой же копилкой для собиранія грошей. Уже много горизонтовъ пройдено -- легли подъ ноги! Но вѣдь земля шаръ: какого же предѣла вы ждете?"
   Онъ тогда смѣялся. Съ издѣвательствомъ смѣялся:
   -- Такъ, стало быть -- прочь съ земли? Сальто-мортале въ волны эфира? Или, можетъ быть, на Марсъ?
   Сказочникъ отвѣтилъ спокойно:
   -- Возможно, что на Марсъ.
   И, вотъ, вотъ гдѣ они настигли его, рыцари смерти! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Дождь кончился, и все стало обыкновеннымъ, какъ всегда. Только разбѣгающіяся быстрыя струйки лепечутъ сами себѣ: "побѣда, побѣда, побѣда". И низкое, черное небо прислушивается къ работѣ своихъ посланцевъ.
   Въ свѣтломъ кругѣ фонаря, у главнаго подъѣзда, выступилъ кусокъ низенькой закругляющейся зеленой ограды. За оградой шатаются силуэты деревьевъ и какіе-то пышные кусты.
   "Гдѣ я видѣлъ этотъ закругляющійся наивный заборчикъ въ двѣ перекладины?.. Кусты??" Чугуринъ силился припомнить.
   Онъ упорствуетъ. Впивается въ изгибающіеся столбики и палочки, столбики, палочки.... въ очертанія тянущихся зеленыхъ, влажныхъ рукъ, въ тяжелыя круглыя вершины. По очертаніямъ ихъ силится вернуться къ реальному...
   ...Вспомнилъ! Да, да, конечно: два окна странно заставленной высокой комнаты. У окна онъ машинально считалъ эти самыя зеленыя перекладины, какъ-то помогая этимъ охватившему въ той комнатѣ нежданному смущенію...
   ...Исполатъ вамъ, воины.
   Тамъ сейчасъ навѣрное тоже не спятъ. Отдышался-ли?..
   ..."Воины, воины... Не худо бы тоже и слова какія-нибудь имѣть про запасъ!"
   Черезъ минуту Чугуринъ себя допрашивалъ: почему бы въ самомъ дѣлѣ ему не доставить въ Москву бѣднягу-студента? Коллегу почтить...
   Но вмѣсто вразумительныхъ доводовъ въ памяти мелькаютъ только знакомыя женскія лица. Всегда находятся какія-то барышни, дѣлающія безропотно все, безъ чего никакъ нельзя: провожаютъ, встрѣчаютъ, обмундировываютъ, кормятъ, утѣшаютъ, забавляютъ... И лгутъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Только съ первыми лучами солнца разсѣялись кошмары безсонной ночи. Пристыженный, Чугуринъ сбросилъ сѣрый плащъ ночной птицы и далъ звонокъ прислугѣ.

-----

   Утро вставало свѣжее, все въ брызгахъ ночного ливня. Бѣглый шорохъ падающихъ капель проносился за каждымъ перелетомъ птицы, въ минутной дрожи воздуха: прозрачный летучій звукъ, похожій на затаенный смѣхъ.
   И теплое дыханіе, и сіяющій, широко раскрытый взоръ -- голубой взоръ лѣтняго утра -- сквозь льющійся золотой потокъ, и теплый паръ душистыхъ испареній. Птицы еще не поютъ, а разговариваютъ весело, нѣжно, задорно. И трава радостно блеститъ разсыпанными искрами. И голубое, безоблачное высокое небо.
   Чугуринъ шелъ по парку съ чемоданомъ въ рукѣ. Телѣжку ему подадутъ къ задней калиткѣ, потому что въ такой ранній часъ экипажи не подаются къ подъѣзду. Не безпокоить больныхъ.
   Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше. Идетъ и наслаждается стройнымъ эластичнымъ стремленіемъ своего тѣла. И легкими ударами ноги, оставляющими четкій слѣдъ на сыромъ пескѣ, и ритмичной работой легкихъ на холодѣющихъ губахъ.
   Пріятно даже натяженіе руки, раскачивающей тяжелый чемоданъ. А въ глазахъ легкій жаръ и томный налетъ усталости, какой знаетъ лишь непошатнувшаяся крѣпкая молодость.
   Чугуринъ едва выпросилъ себѣ телѣжку. Экипажи отпускаются съ девяти часовъ утра, а такъ рано даже и поѣзда никакого нѣтъ.
   Сомнѣваются, подозрѣваютъ.
   ...Ха! На молокѣ обожглись -- дуютъ и на воду.
   Смѣшно и досадно. Не терпится убраться какъ можно скорѣе изъ склепа живыхъ мертвецовъ. Точно сквозь невидимую чашу продирается... Хотятъ задержать, цѣпляются за него изнемогающія руки... Погоняетъ безформенный, неразумный страхъ какихъ-то встрѣчъ ...
   За поворотомъ дорожки неожиданно вынырнула скамейка съ сидящей женской фигурой. Чугуринъ уловилъ что-то смутно знакомое и затревожился.
   Женщина поднялась ему навстрѣчу.
   ...Она! И быть здѣсь некому больше, но онъ бы всюду призналъ вчерашнюю барышню по этой смущенной нестройности движеній.
   -- Уѣзжаете? Нѣтъ, нѣтъ, не останавливайтесь, я васъ провожу, крикнула она ему навстрѣчу.
   Пожали руки и пошли рядомъ въ ногу.
   Вчера Чугуринъ плохо разглядѣлъ ее. Темнѣло, да и слишкомъ тревожно былъ прикованъ къ ея спутнику.
   Изъ складокъ толстаго платка, накинутаго на голову, выступаютъ тонкія слабыя черты.
   Во взорѣ дѣвушки разгоралась жадная тревога -- не проглядѣть проносящагося мимо въ полетѣ жизни... Тревога инстинктивнаго порыва вслѣдъ -- порыванія юности, еще причастной простору всѣхъ далей.
   -- Вы въ москву?..-- спросила она, что-то въ себѣ подавляя усиліемъ голоса.
   -- Въ Москву, самой собой!-- отвѣтилъ весело Чугуринъ.
   -- Ахъ, это такъ больно, такъ обидно... обманъ! Вы себѣ не можете представить, сколько приходится ихъ обманывать -- необходимо нужно... Я хорошо научилась понимать "спасительную ложь"!.. Сама не знаешь, какъ выучишься.
   На лицѣ дрожитъ виноватая, жалкая усмѣшка.
   -- Страшно промучился, несчастный, всю ночь напролетъ... Въ четыре часа пришлось сдѣлать вспрыскиваніе.
   -- Ужъ и не говорите! Самъ себя кляну... Вся и подписка того не стоитъ,-- бурчитъ сумрачно въ сторону Чугуринъ.
   -- Ахъ, еще бы -- конечно, не стоитъ! Такъ рыдалъ... Потомъ точно буйство началось.
   "Крикъ"!-- вспыхнуло въ его памяти.
   -- Да... такъ худо еще никогда не было. Ночью докторъ два раза приходилъ. Воображаю, каковъ онъ будетъ сегодня...
   А Чугуринъ насторожился.
   ..."Или опять потянула въ себя черная бездна?.. Съ какой цѣлью все это докладывается? За глаза и одной такой ночи на острастку!"
   Нахмурился. Явился готовый тонъ, обороняющійся.
   ...Ничего не подѣлаешь, со случайностями не приходится считаться. Волка бояться, такъ и въ лѣсъ не ходить. Не знаешь впередъ съ чѣмъ столкнешься, почва вездѣ подготовлена. Вотъ и тамъ, куда онъ уѣзжалъ на два дня, все готово.
   Онъ коротко засмѣялся съ торжествомъ:
   -- Да, только разница -- какъ на подборъ: все молодые, здоровые, да сильные!
   Но что-то въ безмолвномъ движеніи женщины рядомъ, въ ея дыханіи, заставило его прибавить съ вызовомъ:
   -- Какъ я могъ отгадать, здѣсь у васъ форменная больница?
   Она повела опущенными глазами.
   -- Санаторія? Бываютъ и тяжелые.
   Чугуринъ больше ужъ не наслаждался отчетливой работой своихъ мускуловъ, ни силой легкихъ, ни даже освобожденіемъ. Въ усталыхъ нервахъ глухо откликнулись переживанія ночи... Какъ дрожь едва миновавшей боли.
   ...Спитъ ли подъ утро безсонный старикъ? иди и сейчасъ съ такой же натугой работаетъ тяжелый мѣхъ... все такъ же трезвыя очи безвѣрія глядятъ въ открытую пасть. Одиноко.
   Надежда Ивановна заговорила, волнуясь и краснѣя съ каждымъ словомъ.
   -- Не разсердитесь на меня, пожалуйста, Чугуринъ... Для того васъ я и ждала -- чтобы высказать!.. Вѣдь такъ многое случается только оттого, что трудно рѣшиться сказать... всѣ не хотятъ, стѣсняются сказать. Но если отъ этого такъ много напраснаго страданія? Не для упрека... Не правда ли, вы такъ не примете моихъ словъ?..
   Чугуринъ ласково засмѣялся:
   -- Да, нѣтъ же, съ какой стати! Чудачка вы, право... Въ чемъ дѣло?
   -- Нѣтъ, я хорошо это знаю по себѣ: какъ совсѣмъ и не думаешь ни о чемъ вокругъ себя. Только свое видишь. Одно время я сама пробовала... Что вы такъ смотрите? Ну, да....
   -- Работали? вы?? Любопытно! Гдѣ же это?
   Съ него разомъ слетѣло все, что держало только что въ своей власти: вотъ, когда конецъ! Вырвался изъ ночного плѣна -- не найдутъ его больше загадочныя томленія и безцѣльныя сомнѣнія.
   И голосъ звучитъ совсѣмъ иначе. Взоръ отвердѣлъ.
   Но лицо дѣвушки осталось прежнее, грустное, тихое.
   -- Хоть простая осторожность, по человѣчеству: Чугуринъ, не ѣздите никогда въ такія мѣста... Зачѣмъ? что можно спрашивать съ обреченныхъ? Тутъ фунтъ мяса -- радость или отчаяніе на цѣлую недѣлю. Мѣряютъ, вѣшаютъ, таблицы, кривыя... Свой міръ. А жизнь вся отхлынула, цѣликомъ... Не существуетъ ничего важнаго, ничего любимаго... Одни слова, по привычкѣ. Пустыня.
   Чугуринъ сдернулъ съ головы фуражку.
   -- Рутина, рутина въ такой человѣчности!-- ужъ простите. Ну, что ему беречь?! коли вашъ студентъ могъ воспрянуть духомъ -- это значитъ, что уходящее сознаніе вернулось хоть на мигъ... Какъ же это вы разсуждаете?
   Но она не разсуждала.
   -- Ахъ, вовсе ничего этого не нужно! Мы, здоровые, воображаемъ. Онъ не любитъ даже получать письма. Ну, да! мать, сестра. А онъ вопросовъ ихъ боится, нѣжности... Фальшиваго бодраго тона. Полградуса лихорадки не хочетъ отъ волненія! На прошлой недѣлѣ сказалъ: "читайте сами, а мнѣ скажите, если что-нибудь нужное". А? нужное... Еслибъ вы видѣли эти письма! Давно ли онѣ дождались его изъ ссылки... Еслибъ не деньги, сейчасъ бы прилетѣли. А онъ, вѣрите? Онъ бы имъ не обрадовался.
   Выхватила изъ кармана платокъ и прижала къ губамъ.
   На поворотѣ дорожки оба, какъ по уговору, остановились. Чугуринъ бросилъ чемоданъ на песокъ.
   -- Такъ не хочетъ ихъ, вы говорите? да? мать, сестру, свой домъ -- не хочетъ? Ого! а со мной-то въ Москву вѣдь хочетъ? до отчаянія рыдалъ всю ночь. Готовъ бросить всѣ эти ваши: мѣряютъ, вѣшаютъ, градусы, лишь бы услышать хоть тѣ слова, прежнія, а? ха, ха!! Надежда Ивановна, милосердная барышня, вѣдь лучше-то побить собственный тезисъ даже и возможности нѣтъ!
   Онъ смѣялся съ торжествомъ.
   Она провела рукой по лицу.
   -- Куда онъ можетъ ѣхать?
   -- Да пусть, пусть въ обѣтованную землю достигаетъ!-- увѣрьте, поддержите. Нѣтъ, гдѣ вамъ! не пустите, какъ возможно! Мораль эта ваша: на одинъ золотникъ обмануть можно, а на два золотника обмануть совѣсть не велитъ. Не пойму, хоть вы меня убейте! Кабы я сейчасъ былъ свободенъ, ужъ извините, Надежда Ивановна, я не сталъ бы васъ слушать: ну и пускай, бѣдняга, свалится на пути!, пусть сожжетъ остатокъ силъ!
   -- Все это теорія, пустыя бредни!..-- крикнула она вдругъ охрипшимъ голосомъ.
   -- Мертвичиной здѣсь все пропахло, вотъ отчего!
   -- Вы мукъ не видали...
   -- И не желаю видѣть.
   Невольно посмотрѣли въ глаза другъ другу оттуда, куда себя загнали.
   -- Какой вы...
   -- Какой?
   -- Вамъ сколько лѣтъ?
   -- А вамъ? двадцать, небось?
   -- Гдѣ ужъ двадцать -- и забыла!
   -- Ваша мать очень больна?-- спросилъ отчего-то Чугуринъ.
   Но еще пока говорилъ, понялъ по насупившемуся лицу, что объ матери она говорить не станетъ.
   -- Все равно. Теперь ужъ навсегда,-- сказала она твердо, послѣ паузы.
   -- Что навсегда?
   -- Навсегда это дѣло. У васъ тамъ довольно народу и безъ меня.
   Чугуринъ почему-то покраснѣлъ.
   -- Могильная привратница?? образумьтесь, товарищъ! Или у насъ живыхъ больно ужъ много завелось?
   Дѣвушка смотрѣла прямо передъ собой неподвижнымъ взглядомъ.
   -- Перепроизводство живыхъ??-- пристаетъ онъ зло.
   -- Все равно. Здѣсь иной разъ такое чувство... какъ будто ничего нигдѣ нѣтъ и не будетъ. Весь міръ -- дорога къ могилѣ. Развѣ нѣтъ? Вѣдь молодость только мигъ! А старость -- долгая, длинная... ужасная! Знаете, я уже сѣдой волосъ нашла, вонъ съ какихъ поръ начинается!
   -- Ха! Что мудренаго!..
   Теперь ея глаза тоскливо блуждали въ полуопущенныхъ вѣкахъ. Сцѣпила холодные пальцы, качаетъ ими сверху внизъ.
   -- Ну, разумѣется! По вашему, на самое страшное, неотвратимое... на эту жестокую борьбу человѣка можно бросить одного? На руки равнодушныхъ профессіоналовъ... учрежденій... Все, все въ мірѣ для молодости! для маленькаго кусочка жизни...
   Онъ перебилъ ее со злостью:
   -- А какъ по вашему?? Молодымъ и сильнымъ, сознательнымъ, прикажете ухаживать за смертью? На это жизнь посвятить? Признаюсь -- міросозерцаніе!..
   Никогда еще никто его такъ не бѣсилъ, какъ эта тихая барышня. Выхватилъ платокъ и обтеръ горячій лобъ.
   Дѣвушка, раскачивая руками, смотрѣла на воробьевъ, прыгающихъ на дорожкѣ. Упругіе сѣренькіе мячики. Что-то есть трогательное, дѣтское въ веселой птичкѣ.
   -- Такъ разсуждать -- преступно!-- заговорилъ Чугуринъ сдержаннѣе.-- Да, беречь жизнь не стоитъ: коротко или долго жить -- безразлично. Но отсюда же и слѣдуетъ, что ее отдать обязательно на самое важное: ковать будущее! Только и есть хорошаго -- идеалъ будущаго, да молодость! Пока всѣ твои силы на-лицо, нигдѣ не ноетъ, не скрипитъ, не хлябаетъ... Отъ работы не отвлекаетъ, понимаете? безъ дефектовъ! Чистопробная работа. Вонъ, васъ это сосѣдство-то пріятное какъ расшатало!
   -- Все равно.
   -- Почему, почему все равно, позвольте узнать?! Васъ кто уволилъ отъ общественной работы? Самовольная забастовка??
   Она засмѣялась противъ воли.
   Сейчасъ же и у него отхлынуло внутри. Глаза задорно блеснули.
   -- Коли такъ -- полюбовавшись на васъ, безумный товарищъ,-- я, какъ только въ Москву пріѣду... видите ли, зубъ одинъ у меня вырванъ давно ужъ -- такъ вотъ первымъ дѣломъ: какъ вернусь, сейчасъ же вставлю себѣ этотъ зубъ. Обязательно! Не пріемлю во рту унизительной мягкой ямы -- безъ дефектовъ!
   Она смѣется. Маленькое тонкое лицо порозовѣло.
   -- Вотъ, коли пулю въ високъ пришлось -- это сдѣлайте одолженіе, въ любой моментъ. А зубъ вставляю.
   Чугуринъ взялъ съ земли свой чемоданъ, и они опять пошли рядомъ, въ ногу.
   Калитка въ концѣ сада открыта. Кучеръ оглянулся на нихъ и сейчасъ же полѣзъ на козла хорошенькой санаторской телѣжки. Звякнули бубенчики.
   -- Ахъ, вотъ что я люблю -- бубенчики!
   Сѣрый платокъ давно сползъ на плечи; изъ его мягкихъ складокъ тянется головка свѣтлопераго птенчика на тонкой шеѣ. Голубая тѣнь обнимаетъ свѣтлые возбужденные глаза. Дышутъ быстро вздрагивающія ноздри.
   Чугуринъ поглядѣлъ въ нѣсколько пріемовъ.
   -- Смотрите! какъ бы еще въ монастырь отсюда не угодили...-- проворчалъ онъ, безотчетно раздражаясь.-- Кто смерти убоялся -- тому и Бога не миновать.
   Она опять засмѣялась, мелькнувъ ровными зубами и малокровными деснами.
   -- Смѣяться нечего! Слѣдите за собой. А я опять повторяю: молодость -- молодость и еще разъ молодость! Больше нечего ждать ни откуда. Смерти нѣтъ, ее трусы выдумали. Что началось,-- должно и кончиться, вотъ. Только всего.
   Онъ взялъ ея руки, стиснулъ сильно и тряхнулъ.
   -- Прощайте, товарищъ. Могильная привратница! Поразмыслите.
   -- Прощайте... вы совсѣмъ настоящій, Чугуринъ! Себя поберегите.
   Чугуринъ занесъ уже ногу на подножку телѣжки: оглянулся и крикнулъ.
   -- А лѣтъ мнѣ -- двадцать пять!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   ...Какой онъ... какой мучительный!-- думаетъ сквозь слезы Надежда Ивановна:-- Точно блескъ какой-то на солнцѣ переливается... Глаза матовые угли -- и вдругъ блеснутъ... Такіе, какъ онъ, нужны. А я здѣсь...
   Легла грудью на низкую каменную ограду, слушаетъ.
   ..."Вы тамъ, позади, какъ хотите, а намъ весело, весело, весело поутру", заливаются уплывающіе бубенчики.
   Слезы скользятъ по щекамъ, тихія, покорныя...
   Она слезъ не признаетъ: глядитъ сквозь нихъ въ синее небо съ далекой лиловой каймой ночныхъ тучъ. Солнце сегодня живое въ разлитой влажности отъ земли, отъ необсохшихъ деревьевъ, и въ травѣ, пересыпанной искрами. Вѣтеръ спитъ.
   А за спиной санаторія придвинулась вплотную. Вытянулась къ самому небу.
   Ледяная тѣнь ея падаетъ на плечи. Плечи горбятся, какъ подъ тяжестью. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Слабѣе звякаютъ бубенчики. Съ перерывами, точно валятся куда-то...
   Далеко отъѣхали. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ольга Шапиръ.

"Современникъ", кн.I, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru