Шашков Серафим Серафимович
Главные эпохи в истории русской женщины

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ГЛАВНЫЯ ЭПОХИ ВЪ ИСТОРІИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ *).

   *) Источники и пособія: 1) Полное Собраніе русскихъ лѣтописей. 2) Акты историческіе, 5 т. 3) Дополненія къ актамъ историческимъ, 9 т. 4) Полное собраніе законовъ Росс. Имперіи, первые 18 т. 5) Памятники старинной русской литературы, изд. Кушелева-Безбородко, 4 т. 6) Терещенко, Бытъ русскаго народа, 7 ч., 1848. 7) Сахаровъ, Сказаніе русскаго народа. 8) Пѣсни, собранныя Рыбниковымъ. 9) Русскій пѣсни изъ собранія Якушкина. 19) Кулишъ, Записки о Южной Руси, 2. т. 11) Этнографическій Сборникъ Рус. Географическаго Общества, 5 т. 12) В. Шульгинъ, О положеніи женщинъ до Петра Великаго, 1850. 13) Добряковъ, Русская женщина въ домонгольскій періодъ, 1864. 14) Забѣлинъ, Бытъ русскихъ царицъ, 1869. 15) Спасовичъ, объ отношеніяхъ супруговъ по древнепольскому праву, 1857. 16) Кошихинъ, О Россіи въ царствованіе Алексѣя Михайловича. 17) Крижаничъ, Русское государство въ половинѣ XVII в. 18) Домострой, 1867. 19) Стоглавъ, 1863, 20) Книга Пчела, во Временникѣ, т. 25. 21) Нильскій, Семейная жизнь въ расколѣ, 1860. 22) Соловьевъ, Исторія Россіи, 19 т. 23) Костомаровъ, Историческія монографіи, 8 т. 24) Костомаровъ, Очерки жизни великорусскаго народа въ XVI и XVII в., 1861. 25) Неволинъ, Исторія Русск. Гражд. Законовъ, 3 т., 1878. 26) Калачовъ, О значеніи Кормчей въ древнерусскомъ правѣ. 1850. 27) Аѳанасьевъ, Поэтическія воззрѣнія славянъ на природу, 3 т. 1866--1869. 28; Макушевъ, Сказанія иностранцевъ о славянахъ, 1861. 29) Иконниковъ, О культурномъ значеніи Византіи въ русской исторіи, 1869. 30) Буслаевъ, Исторіи. очерки русской словесности, 2 т., 1862. 31) Архивъ историко-юридическихъ свѣденій о Россіи, Калачова, 3 т. 32) Архивъ историко практическихъ свѣденій, его-же, 6 кн. 33) Чтенія въ Обществѣ Исторіи и Древностей за годы 1858--1869. 34) Русскій Архивъ за годы 1864--1870. 35) Восемнадцатый Вѣкъ, Бартенева, 4 т. 36) Архивъ кн. Воронцова, 1870. 36) Русская Старина за 1870 г. 38) Сборникъ Русскаго Историческаго Общества, 5 т. 39) Описаніе, дѣлъ въ архивѣ Синода, 1868. 40) Филаретъ. Исторія Русск. Церкви, 5 ч. 41) Щаповъ, Расколъ, 1859. 42) Записки Державина, 1859. 43) Записки Нащокина, 1842. 44) Записки Грибовскаго. 1862. 45) Записки Эпгельгарта, 1867. 46) Записки Храповицкаго. 47) Записки Лопухина. 48) Записки адмирала Шишкова. 49) Воспоминанія Вигеля, 3 т. 1866. 50) Взглядъ на мою жизнь, И. Дмитріева, 1866. 51) Мелочи изъ моей памяти, М. Дмитріева, 1869. 52) Записки Е. Хвостовой, 1871. 53) Записки Жихарева, 1856. 54) Морошкинъ, Іезуиты въ Россіи, 2 т., 1869, 55) Галаховъ, Исторія русск. словесности, 2 т. 56) Афонасьевъ, русскіе сатирич. Журналы 1769--1774 г. 57) Поповъ, Татищевъ и его время 58) Пекарскій, Маркизъ Шетарди въ Россіи, 1862. 59) Барсовъ, Русскій простонародный мистицизмъ, 1869. 611) Анучинъ, Матеріалы для уголовной статистики Россіи, 186561) Мордовцевъ, Самозванцы, 2 т., 1867. 62) Шашковъ, Русскіе нравы въ Сибири, въ "Отечести. Запискахъ", 1867 г., кн. XX--XXII. 63) Муравьевъ, Житія Святыхъ Россійской Церкви, 12 ч. 64) Аксаковъ, Семейная хроника. 65) Труды архангельскаго статистическаго комитета за 1865--1868 г., 3 т. 65) Путешествія Олеарія. 1869. 67) Исторія о Вел. Княжествѣ Московскомъ, Петрея. 68) Дневникъ Корба, въ перев. Женева и Семевскаго. 69) Миллеръ, Исторія Сибири. 70) Семевскій, фрейлина Гамильтонъ, и многіе другіе.
   
   Русская женщина до сихъ поръ не имѣетъ своего историка. Какихъ-нибудь два-три опыта изслѣдованій объ историческихъ судьбахъ ея, въ родѣ книжки г. Добрякова, не стоятъ даже и того, чтобы упоминать о нихъ.
   Между тѣмъ, въ виду вопросовъ эманципаціи, волнующихъ современное женское поколѣніе, знаніе былыхъ судебъ русской женщины представляется не только интереснымъ, но и практически полезнымъ для дѣла освобожденія. Настоящее есть результатъ прошлаго, и постоянно находится подъ вліяніемъ традиціоннаго авторитета; мы убѣждаемся на всякомъ шагу, что въ современной жизни дѣйствуетъ такъ много архаическихъ принциповъ, что о прошедшемъ нельзя говорить, не задѣвая въ то-же время жизненныхъ вопросовъ дня. Вѣдь цѣлые отдѣлы современной жизни принадлежатъ вовсе не нашему времени, а служатъ только остатками того стариннаго быта, отъ котораго цивилизованное меньшинство давнымъ-давно уже отдѣлалось навсегда. Брачная и семейная жизнь крестьянства, купечества и духовенства, напр., по своимъ основнымъ характеристическимъ чертамъ имѣетъ такъ мало общаго съ современными понятіями и формами, что мы имѣемъ полное основаніе разсматривать ее въ связи съ жизнью русскаго общества XVI и XVII столѣтій. Такая классификація историческихъ данныхъ кажется намъ не только полезною въ практическомъ отношеніи, но и необходимою для большаго уясненія прошлаго посредствомъ тѣхъ остатковъ его, которые продолжаютъ существовать до сихъ поръ, вслѣдствіе того обстоятельства, что наши средніе и низшіе классы все-еще остаются вдали отъ умственнаго и соціальнаго движенія, совершающагося въ средѣ европейски-образованныхъ классовъ націи. Поэтому, разсматривая семейную и брачную жизнь среднихъ и низшихъ классовъ XVIII и XIX столѣтій въ связи съ исторіею допетровской женщины, мы, начиная съ XVIII вѣка, будемъ слѣдить только за судьбами женщины цивилизованнаго общества.
   Тяжка и незавидна была судьба русской женщины; много слезъ пролито ею, на пути ея историческаго существованія; много горя, униженія и рабства вынесла она въ семейной и общественной жизни, не искупивъ своихъ страданій ничѣмъ, что могло-бы возвысить ее во мнѣніи потомства или отмѣтить ее въ исторіи человѣчества. Мало того, что, по словамъ поэта,
   
   Три тяжкія доля имѣла судьба,--
   И первая доля -- съ рабомъ повѣнчаться,
   Вторая -- быть матерью сына-раба,
   А третья -- до гроба рабу покоряться.
   И всѣ эти грозныя доли легли
   На женщину русской земли,--
   
   Мало этого. Независимо отъ полнѣйшаго безправія и горькой подчиненности, идея женской отверженности проникала собою всю старинную жизнь, освящалась религіей, закономъ, обычаями и всѣми гражданскими и общественными учрежденіями. Съ этимъ согласно большинство нашихъ историковъ. Но ни одинъ изъ нихъ не обратилъ должнаго вниманія на то обстоятельство, что женщина старалась освободиться изъ этого положенія, что она боролась съ враждебными началами и улучшала свою незавидную долю. Правда, что въ большинствѣ случаевъ, это была борьба глухая, пассивная, едва замѣтная для посторонняго зрителя.
   
   Несчастная жертва судьбы,
   Ты глухо, незримо страдала,
   Ты свѣту кровавой борьбы
   И жалобъ своихъ не ввѣряла!
   
   Но тѣмъ не менѣе, самый фактъ борьбы не подлежитъ сомнѣнію. И противодѣйствіе русской женщины всему, что давило и развращало ее, было достаточно сильнымъ для того, чтобы доставить ей нѣсколько такихъ правъ, за пріобрѣтеніе которыхъ напрасно борется современная женщина.
   Да, русскія женщины, за вами лежатъ цѣлыя столѣтія, ознаменованныя тяжкими страданіями вашихъ прародительницъ и ихъ борьбой за свое освобожденіе. Наше время, продолжая эту борьбу, придало ей другой характеръ, поставило для нея болѣе существенныя и возвышенныя цѣли. Старая тысячелѣтняя борьба въ наши дни не только продолжается, но и значительно усиливается. Твердо-же пойдемъ впередъ съ полною надеждой на будущее освобожденіе женщины, и если даже намъ не суждено дожить до дня окончательной побѣды, то мы все-таки можемъ насладиться хотя постепеннымъ осуществленіемъ своихъ принциповъ и умереть --
   
   Съ вѣрой, что вызовутъ наши гробы
   Новое племя для новой борьбы!..
   

I.

   Въ сочиненіи моемъ "Историческія Судьбы женщины" читатель найдетъ много данныхъ, доказывающихъ, что въ первобытной жизни народовъ женщина была гораздо свободнѣе и вліятельнѣе, чѣмъ при дальнѣйшемъ развитіи человѣческихъ обществъ. Она успѣшно боролась противъ своего гнета, она не только могла держаться наравнѣ съ мужчиной, но даже нерѣдко достигала полнаго преобладанія надъ нимъ; она была главою семьи и родство по матери служило основнымъ принципомъ задаточной общественной жизни.
   Остатки такихъ первобытныхъ порядковъ мы видимъ и въ жизни древнихъ славянъ.
   Если-бы не достовѣрныя историческія свидѣтельства, то, зная характеръ современныхъ славянскихъ народовъ, трудно было-бы повѣрить, что ихъ предки отличались такою сильною любовью къ свободѣ и независимости, что возбуждали изумленіе въ грекахъ и римлянахъ эпохи паденія. "Даже рабы, по словамъ Маврикія,-- содержались у славянъ въ неволѣ не всю жизнь, какъ это бываетъ у другихъ народовъ, но, по прошествіи извѣстнаго времени, имъ предоставлялось на выборъ или возвратиться на родину, заплативъ выкупъ, или остаться у славянъ людьми свободными и друзьями. "Любовь славянъ къ свободѣ была столь общеизвѣстною, что въ законодательныхъ памятникахъ встрѣчаются выраженія -- "свободенъ, какъ славянинъ", или "свободолюбивъ, какъ славянинъ."
   Эту черту, столь естественную у первобытнаго и воинственнаго народа, мы замѣчаемъ и въ характерѣ древне-славянской женщины. Она еще неокончательно покорена мужчиною, не превратилась еще въ служанку семьи и въ подневольную одалиску мужа, безотвѣтную и безсильную передъ своимъ владыкой. Уза брака еще не окрѣпли, а у нѣкоторыхъ народовъ остатки первобытной половой свободы доходили до полнаго гетеризма. Въ языческой Чехіи, по словамъ лѣтописца Козьмы Пражскаго, "какъ свѣтъ солнца, какъ влага водъ, общимъ достояніемъ всѣхъ были и луга, и пажити, и даже самые браки были общими. Бракъ продолжался одну ночь. На утро разрывались цѣпи любви. Тогда позволялось мужу имѣть чужую жену и женѣ выходить за чужого мужа". Это отсутствіе брака и полная общность женщины, которыя мы встрѣчаемъ въ первобытной жизни всѣхъ народовъ, изчезли у славянъ уже въ самомъ началѣ той эпохи, когда на это племя было обращено вниманіе иностранцевъ, оставившихъ намъ свѣденія объ ихъ жизни и нравахъ. Хотя мы уже видимъ въ это время у славянъ и сильную отеческую власть, и бракъ основанный на умыканіи невѣсты, но въ то-же самое время остатки первобытной половой свободы продолжаютъ держаться въ славянской жизни, благодаря усиліямъ женщинъ. Самое умыканіе дѣвушекъ сплошь и рядомъ превращалось изъ насилія въ дѣло свободнаго договора жениха и невѣсты. Славяне, разсказываетъ Несторъ, сходились на игрища, устрояемыя между селеніями, и тутъ умыкали себѣ въ жены дѣвушекъ, съ которыми сговаривались прежде. Въ архангельской губерніи и въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Сибири такіе порядки существуютъ и до сихъ поръ. Здѣсь женихи сплошь и рядомъ воруютъ любимыхъ ими невѣстъ, родители которыхъ несогласны на ихъ замужество. Сговоръ объ уходѣ между парнемъ и дѣвушкой, какъ и во времена Нестора, совершается чаще всего на игрищахъ. Въ этихъ хороводныхъ играхъ и пѣсняхъ, уцѣлѣвшихъ отъ древнихъ временъ, мы также видимъ явные слѣды тѣхъ свободныхъ сговоровъ и обоюднаго выбора жениховъ и невѣстъ, о которыхъ говоритъ лѣтописецъ. Мало того, что въ этихъ играхъ парни выбираютъ себѣ дѣвушекъ, а дѣвушки парней и составляютъ пары, и что въ хороводахъ выборъ пары представляется дѣвушкамъ наравнѣ съ парнями,-- часто мужчины и женщины составляютъ двѣ отдѣльныхъ партіи, которыя сходятся за тѣмъ, чтобы договариваться о свадьбахъ. Женщины поютъ:
   
   "Бояре, вы зачѣмъ пришли,
   "Молодые, вы зачѣмъ пришли?
   
   Мужчины отвѣчаютъ:
   
   "Княгини, мы невѣстъ смотрѣть,
   "Молодыя, мы невѣстъ смотрѣть!
   
   Затѣмъ идутъ дальнѣйшіе переговоры. На дѣйствительность подобныхъ сходбищъ партіи невѣстъ и партіи жениховъ указываютъ и чешскія хроники. Козьма Пражскій, разсказавъ легенду о борьбѣ дѣвушекъ съ юношами, говоритъ, что обѣ стороны заключили перемиріе и устроили трехдневное общее празднество. "Вступаютъ юноши на пиръ съ дѣвицами, какъ хищные волки, ищущіе добычи. Весело проводятъ они первый день въ. питьѣ и ѣдѣ. Чѣмъ больше пьютъ, тѣмъ больше возрастаетъ жажда. Едва къ ночи затихаетъ пиршество. Настала ночь. На ясномъ небѣ сверкала луна. Вдругъ затрубилъ одинъ юноша и, подавъ этимъ знакъ, закричалъ: "полно пить, ѣсть, играть! Вставайте,-- зоветъ васъ любовь!" Юноши тотчасъ бросаются на дѣвушекъ и умыкаютъ ихъ." Все это напоминаетъ намъ разсказы объ амазонкамъ, о гинейкократическихъ первобытныхъ народахъ, о современныхъ папуасахъ сѣверной Австраліи, у которыхъ до сихъ поръ можно встрѣтить общества женщинъ, живущія совершенно особо отъ мужскихъ обществъ Весною, когда половой инстинктъ пробуждается, самцы начинаютъ гоняться за самками, полы сходятся тоже на своего рода игрища, на которыхъ и совершаются умыканіи. Дѣтей, рожденныхъ отъ этихъ морганатическихъ связей, матери выкармливаютъ грудью и затѣмъ, если они не принадлежатъ къ женскому полу, выпроваживаютъ ихъ изъ своего общества. Конечно, игрища временъ Нестора и Козьмы Пражскаго но имѣли уже столь грубаго, чисто животнаго характера, но все-таки они указываютъ своими чертами на тѣ первобытные порядки, изъ которыхъ они развились до формъ, извѣстныхъ намъ. Умыканіе и бракъ были далеко не единственною цѣлью этихъ сборищъ, которыя устроивались прежде всего для празднества въ честь боговъ полового наслажденія, для любви и веселья. На нихъ царила полная свобода; это были оргіи любви. Здѣсь допускались свободныя объясненія въ любви, поцѣлуи, объятія, и матери, охотно посылали своихъ дочерей поневѣститься на игрищахъ. "Тутъ, говоритъ христіанскій обличитель этихъ празднествъ,-- стучатъ въ бубны, и гласъ сопѣлій, и гудутъ струны, женамъ же и дѣвамъ плесканіе и плясаніе, и главамъ ихъ навиваніе, устамъ ихъ кличъ и вопль, всескверныя пѣсни, и хребтамъ ихъ вихляніе и ногамъ ихъ скаканіе и топтаніе, тутъ-же мужамъ и отрокамъ великое прельщеніе и паденіе и женамъ и мужатымъ беззаконное оскверненіе и дѣвамъ растлѣніе". Переяславскій лѣтописецъ говоритъ, что при этомъ "отъ плясанія, и отъ очнаго воззрѣнія, и отъ обнаженія мышцъ, и отъ перстовъ ручныхъ показанія и отъ перстней возлаганія на персты чужіе, также посредствомъ цѣлованія" мужчины "познавали, которая жена или дѣвица къ юношамъ похотѣніе иматъ, и плотію съ сердцемъ разжегшися, слагахуся иныхъ поимающе, а другихъ, поругавше, метаху на посмѣяніе".
   Половою свободою, проявлявшеюся, между прочимъ, на этихъ игрищахъ, пользовались въ особенности дѣвушки, какъ о томъ свидѣтельствуютъ древнія хроники и путешественники. Независимость незамужнихъ женщинъ простиралась въ древности до такой степени, что породила саги объ амазонкахъ, саги, которыя, при всей своей фантастичности, имѣли, безъ сомнѣнія, историческое основаніе. "Дѣвушки, говоритъ Козьма Пражскій,-- свободно росли въ чешской землѣ, упражнялись въ военномъ дѣлѣ, избирали себѣ предводительницъ, ходили на войну, занимались охотою въ лѣсахъ, однимъ словомъ, въ образѣ жизни мужчинъ и женщинъ не было различія. Оттого смѣлость дѣвушекъ возрасла до такой степени, что они недалеко отъ Праги построили на одной скалѣ городъ, укрѣпленный самой природой: ему дано было имя Дѣвинъ. Возмущенные этимъ юноши, собравшись во множествѣ, построили себѣ на противоположной скалѣ среди лѣса другой городъ, который теперь зовется Вышгородъ, а тогда, отъ кустарниковъ, кругомъ его росшихъ, назывался Тростень. И то дѣвушки брали верхъ надъ юношами своею ловкостью, то юноши одолѣвали дѣвушекъ силою; были между ними то миръ, то война". Начальницею этихъ амазонокъ была одна изъ дѣвушекъ знаменитой Любуши, Власта, которой легенды приписываютъ намѣреніе превратить всю Чехію въ женское государство, лишивъ мужчинъ ихъ власти и значенія. Власта постановила закономъ воспитывать изъ дѣтей только дѣвочекъ, а мальчиковъ дѣлать неспособными къ владѣнію оружіемъ, выкалывая имъ правый глазъ и отрубая на обѣихъ рукахъ большіе пальцы. Мужчины побѣдили амазонокъ, и Власта была убита. Въ этомъ сказаніи, легендарномъ въ общихъ своихъ чертахъ, сгруппировано, какъ въ этомъ убѣдимся ниже, много чертъ изъ дѣйствительной жизни. Славянскія дѣвушки были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нерѣдко могли успѣшно сопротивляться хищническимъ притязаніямъ мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характеръ любовнаго союза. Былины сохранили намъ древніе образы богатырши, паленицы, вольной наѣздницы. Она совершенно свободно располагаетъ и своимъ сердцемъ, выбирая себѣ возлюбленныхъ и по произволу мѣняя ихъ. Прекрасная королевна, къ которой однажды заѣхалъ Илья Муромецъ, спрашиваетъ его:
   
   У тя есть ли охота, горитъ-ли душа
   Со мной со дѣвицей позабавиться?
   
   Тому-же Ильѣ жена Святогора предлагаетъ "сотворить съ ней любовь". Марина сама предлагаетъ Добрынѣ свою руку и сердце:
   
   Ты Добрыня, Добрынюшка, сынъ Никитьевичъ,
   Возьми-ка Добрыня, меня замужъ за себя!
   
   Нерѣдко подобная дѣвица ищетъ себѣ такого жениха, который былъ-бы сильнѣе и могущественнѣе ея. Будущая жена Дуная, бывшая первымъ стрѣлкомъ въ Кіевѣ, отправляется во чисто поле искать себѣ супротивниковъ, съ тѣмъ, чтобы выйти замужъ за человѣка, который сумѣетъ побѣдить ее. Если предметъ страсти не поддается добровольно, то такая женщина, подобно современному ей мужчинѣ, умыкавшему невѣсту, умыкаетъ себѣ жениха. Вотъ, напр., встрѣчаетъ Добрыня "паленицу женщину великую", нападаетъ на нее, бьетъ ее "въ буйну голову своей палицей булатною"; но паленицѣ это рѣшительно ни по чемъ;
   
   Она схватила Добрыню за желты кудри,
   Посадила его во глубокъ карманъ
   
   И увезла къ себѣ съ тѣмъ, что "если онъ въ любовь ей придетъ", то она сдѣлаетъ его своимъ мужемъ. Такъ и вышло. Выборъ жениха невѣстою и даже слѣды умыканія жениховъ до сихъ поръ сохраняются въ малорусской жизни. Бопланъ, составившій описаніе Малороссіи въ XVII в., говоритъ, что здѣсь дѣвушки сами выбираютъ себѣ своихъ будущихъ мужей, сими сватаются за нихъ. По словамъ Терещенко, если малороссійская дѣвушка любитъ какого-нибудь мужчину, то сама упрашиваетъ родителей выдать ее за него". Со времени засватанья до свадьбы помолвленные видятся между собой почти каждый день; они ходятъ вмѣстѣ не только день, "но и ночь". Невѣста повязываетъ жениха рушникомъ, что, по словамъ сватовъ, значитъ вязать приводца (т. е. приведеннаго), чтобы онъ не убѣжалъ изъ хаты. Это нѣсколько намекаетъ на то умыканье жениховъ, о которомъ говорятъ былины и на которое указываетъ сохраняющійся до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Малороссіи свадебный обрядъ ловли жениха. "Родственники невѣсты выходятъ на улицу съ палками, въ то время, когда женихъ подъѣдетъ къ воротамъ; они забѣгаютъ и гонятъ его палками на дворъ къ невѣстѣ; онъ бьетъ плетью своего коня и ускакиваетъ съ боярами; это дѣлается до трехъ разъ. Когда загонятъ его во дворъ, то мать невѣсты беретъ у него лошадь и привязываетъ ее къ столбу. Женихъ входитъ въ сѣни, гдѣ встрѣчаетъ его невѣста, у сестры или свахи которой дружески должны выкупать женихову шапку". Если свадебные обряды умыканія невѣсты признаются за доказательство дѣйствительнаго существованія въ древности этого обычая, то обрядъ ловли жениха, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими данными, можетъ служить основаніемъ гипотезы, что въ древности не одни мужчины умыкали женщинъ, а также и женщины умыкали и захватывали мужчинъ для брака, хотя, по всей вѣроятности, это удавалось имъ далеко не такъ часто и легко, какъ первымъ.
   Воинственная, сильная, не задавленная еще патріархальнымъ гнетомъ славянка сохраняла значительную долю свободы и въ брачной жизни, противодѣйствуя деспотическимъ поползновеніямъ мужа. Хотя нѣкоторые иностранные писатели и говорятъ, что "жены славянъ были чрезвычайно цѣломудренны, но, съ другой стороны, мы имѣемъ много данныхъ, свидѣтельствующихъ, что наши древнія прародительницы не такъ охотно сносили наложенныя на нихъ брачныя узы и старались удержать за собою въ бракѣ ту-же свободу, какою онѣ пользовались до замужества. И до христіанства и долго послѣ введенія его расторженіе брака было легко не только для мужа, но и для жены. Жены сплошь и рядомъ бросали своихъ мужей, выходили за другихъ, утѣшались съ посторонними любовниками. "Знаю я ваши умы-разумы женскіе", говоритъ Добрыня о современной ему женщинѣ -- " мужъ пойдетъ за дровами въ лѣсъ, а жена пойдетъ въ замужество." Если отъ мужа или любовника нельзя освободиться добромъ, женщина прибѣгаетъ къ преступленію, къ ножу, къ волшебнымъ чарамъ. Отстаивая свою свободу отъ притязаній своего нелюбимаго мужа, женщина въ то-же время оказывала мощную, безграничную привязанность къ человѣку любимому. Бонифацій говоритъ, что "славяне, будучи народомъ мерзѣйшимъ и самымъ дурнымъ, соблюдаютъ, однакожъ, съ такою вѣрностью взаимную любовь въ супружескомъ союзѣ, что жена по смерти мужа, сама отрекается отъ жизни, и та считается у нихъ доблестною, которая своею рукою убъетъ себя, чтобы сгорѣть съ мужемъ на одномъ кострѣ." Конечно, Бонифацій въ этомъ случаѣ сильно ошибается, приписывая обычай вдовосожженія исключительно жениной любви; но все-таки, наша старина свидѣтельствуетъ, что самоубійство пережившей супруги изъ-за любви къ покойному мужу тогда не было рѣдкостью. Вотъ, напр., Василиса Никулишна, мужа которой погубилъ ея кн. Владиміръ изъ желанія обладать ею, отправляется къ трупу своего мужа.
   
   Беретъ Василиса свой булатный ножъ,
   Вспорола себѣ Василисушка груди бѣлыя.
   Покрыла себѣ Василиса очи ясныя
   
   и умерла рядомъ съ своимъ любимымъ Даниломъ. При такой сильной любви женщина естественно доходила до самой демонической мести за измѣну, и въ этой мести, при всей ея безчеловѣчности и отвратительности, насъ невольно увлекаетъ та мощная сила характера, которой мы почти вовсе не замѣчаемъ" въ русской женщинѣ послѣдующихъ эпохъ. Вотъ дѣвушка, которой измѣнилъ ея милый, говоритъ ему:
   
   Надсмѣялся-же ты надо мной, отсмѣю и я тебѣ:
   Ты не думай, простота, что я вовсе сирота.
   У меня-ли у младой есть два братца родныхъ,
   Есть два братца родныхъ, два булатныхъ ножа:
   Я изъ рукъ твоихъ и ногъ кроватку смощу,
   Я изъ крови твоей пиво пьяно сварю,
   Изъ буйной головы ендову сточу,
   Я изъ сала твоего сальныхъ свѣчъ намочу...
   
   А послѣ того, она хочетъ созвать гостей, близкихъ убитому, и загадать имъ загадку: "я на миломъ сижу, объ миломъ говорю, изъ милаго я пью, милымъ подчую, а и милъ предо мною свѣчою говорить."
   Въ брачной и семейной жизни мы замѣчаемъ нѣкоторые слѣды стремленій къ равенству половъ. Въ былинахъ женихъ ищетъ себѣ такой невѣсты, которая была-бы ему достойною "супротивницей", совѣтницей и помощницей, знала-бы грамоту и "четьепѣнье церковное." Невѣста тоже хочетъ имѣть мужемъ хорошаго "супротивника", ровню. Мужъ сплошъ и рядомъ обезпечивалъ свою жену извѣстнымъ имуществомъ. Семья невѣсты, взамѣнъ ея наслѣдственной доли, давала ей приданое. При неимѣніи братьевъ, дочь была наслѣдницей всего отцовскаго имущества. Жена могла имѣть независимое отъ мужа имущество, землю, села и свободно распоряжаться имъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ жена считалась даже чѣмъ-то въ родѣ главы дома. По древнѣйшему чешскому праву, жена принималась за представительницу семейства, и мужъ считался дома только тогда, когда онъ находился подлѣ своей жены. Если начинался процессъ, то отвѣтчикъ могъ быть вызванъ къ суду только въ той мѣстности, гдѣ была его жена. То-же самое было въ обычаѣ и у сербовъ. Несмотря на то, что у славянъ, какъ и у всѣхъ полудикихъ народовъ, вступленіе въ бракъ вдовъ считалось въ большинствѣ случаевъ дѣломъ крайне нехорошимъ, такъ-какъ женщина должна принадлежать своему мужу даже и мертвому, мы все-таки видимъ немало примѣровъ того, какъ, вслѣдствіе женскаго вліянія, конечно, сами мужья отступаются отъ этого варварскаго обычая и умирая, предоставляютъ своимъ вдовамъ полную свободу. Добрыня говоритъ женѣ: "хоть вдовой живи, а хоть замужъ поди; хоть за князя поди, хоть за боярина, хоть за могучаго богатыря, а хоть за полномочнаго крестьянина." Князь Владиміръ Васильковичъ въ своемъ завѣщаніи также предоставляетъ женѣ полную свободу поступить "какъ ей будетъ любо; пнѣ не смотрѣть-же, вставши изъ могилы, кто что будетъ дѣлать послѣ меня". Вдова, если не выходила замужъ, дѣлалась полною главою своего семейства и безусловно распоряжалась дѣтьми, которыя своимъ воспитаніемъ были обязаны главнымъ образомъ ей-же, а не отцу: всѣ герои и героини нашихъ былинъ воспитаны своими матерями.
   Въ древнія времена, говоритъ Козьма Пражскій, женщины ходили на войну, занимались охотою въ лѣсахъ и образомъ своей жизни не отличались отъ мужчинъ. Византійскіе историки разсказываютъ, что въ войнахъ съ греками славянки, одѣтыя въ мужское платье, храбро дрались на ряду съ своими мужьями. Женщины былинъ, какъ мы уже отчасти видѣли, не уступаютъ самымъ могучимъ богатырямъ своей силой, ловкостью и самостоятельностью характера, ведя такую-же, полную приключеній, жизнь, какъ и мужчины. Жена Ставра, нарядившись посломъ, побѣждаетъ борцовъ Владиміра,-- одному изъ плеча руку выдернетъ, другому ногу выломитъ, третьяго хватитъ хребтомъ о землю посреди двора Она силою освобождаетъ своего мужа изъ подземелья, въ которое, за похвальбу, посадилъ его Владиміръ. Жена Дуная -- первый стрѣлокъ въ Кіевѣ. Пелька, дочь Соловья разбойника, является достойною супротивницей Ильи Муромца. Паленица "женщина великая" побѣждаетъ Добрыню. Когда на Кіева, нашитъ Тугаринъ и гонецъ, посланный Владиміромъ за Ильей Муромцомъ, не нашелъ его дома, жена Ильи велитъ сѣдлать коня, одѣвается въ платье богатырское, вооружается и, принимаемая всѣми за своего мужа, скачетъ къ Кіеву и обращаетъ въ бѣгство Тугарина, который "бѣжалъ въ свои улусы загорскіе, цроклинаючи Илью Муромца, а богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, вѣдать не вѣдалъ, кто за него бился съ Тугариномъ."
   Но не одною физическою силою женщина поддерживала въ древности свое значеніе, которое она потеряла при дальнѣйшемъ ходѣ исторіи. Подобно германцамъ и большинству другихъ полудикихъ народовъ, славяне, выражаясь словами Тацита, "видѣли въ женщинѣ нѣчто священное", сверхъестественное. Она обладаетъ вѣщею силою, знаніемъ тайнъ природы, всесильными чарами волшебства. Любовь къ женщинѣ, но древнему и современному воззрѣнію народа, есть ничто иное, какъ результатъ дѣйствія волшебныхъ чаръ ея. По малорусскимъ вѣрованіямъ, даже мать, купая своего ребенка въ извѣстныхъ зельяхъ, можетъ приворожить ему долю. Въ пѣсняхъ сплошь и рядомъ намекается на эту волшебную, непобѣдимую силу любви и говорится, что "безъ прилуки молодецъ къ красной дѣвушкѣ не ходитъ." И если у современныхъ русскихъ не только низшаго, по частію даже и средняго класса любовь не можетъ быть объяснена ничѣмъ другимъ, кромѣ волшебства и привораживанья, то совершенно понятно, что въ древности эта могущественнѣйшая изъ страстей могла быть приписана одному только дѣйствію сверхъестественныхъ силъ. "По народному воззрѣнію, говоритъ Аѳанасьевъ,-- чувство любви охватываетъ человѣка, какъ внутреннее пламя, возжигаемое въ его сердцѣ стрѣлою громовника и раздуваемое буйными вихрями. Желая возбудить это страстное чувство, волшебницы вынимаютъ изъ груди юноши или дѣвицы сердце, жарятъ его и наговариваютъ любовную тоску." Заговоры, присушки, заклинанія въ любви составляютъ одинъ изъ главныхъ предметовъ дѣятельности древней женщины. И вслѣдствіе чаръ ея, "тѣ-же вѣтры буйные, которые весною пригони ютъ дождевыя облака, раздуваютъ пламя грозы и разсыпаютъ по землѣ сѣмена плодородія,-- приносятъ и любовь на своихъ крыльяхъ, навѣваютъ ее въ тѣло бѣлое, зажигаютъ въ ретивомъ сердцѣ. Кто влюбленъ, тотъ очарованъ." Эта чарующая сила женщины употребляется ею не на одно только внушеніе любимому человѣку страстнаго вожделѣнія къ себѣ, но и для наказанія его за измѣну, для погибели своихъ соперницъ, для мести за свое неудовлетворенное чувство и оскорбленное самолюбіе. Пылающая любовною местью женщина, посредствомъ своихъ чаръ, насылаетъ на кого слѣдуетъ разныя несчастія, причиняетъ смерть, превращаетъ въ животныхъ, отравляетъ всю жизнь страданіями. Волшебная сила женщины обращена не на одну только любовь. Она обладаетъ даромъ пророчества и высшей судейской мудрости, какъ увидимъ ниже; она можетъ посредствомъ травъ, кореньевъ и разныхъ зелій исцѣлять болѣзни, избавлять людей отъ страданій, насланныхъ на нихъ злою волшебною силою. Искуство врачеванія, толкованіе сновъ и примѣтъ, отыскиванье пропавшаго или украденнаго, предсказаніе о будущемъ, привораживанье и отвораживанье въ любовныхъ дѣлахъ были преимущественно въ рукахъ женщины, равно-какъ и родовспомогательное искуство, также соединенное съ знахарствомъ. Въ послѣдующую эпоху, подъ вліяніемъ византизма и вѣрованій азіятскихъ инородцевъ, всѣ эти свойства и профессіи женщины получили характеръ злостнаго, враждебнаго, дьявольскаго вѣдовства; но нѣтъ сомнѣнія, что въ первобытной славянской жизни женщина имѣла болѣе свѣтлое и благотворное значеніе, слѣды котораго до сихъ поръ можно видѣть въ народныхъ вѣрованіяхъ и преданіяхъ. Въ ряду божествъ одно изъ первыхъ мѣстъ принадлежало Матери-Землѣ, щедрой кормительницѣ и покровительницѣ всѣхъ людей. Главною служительницею и представительницею этой богини была женщина, которая своимъ участіемъ въ религіозныхъ торжествахъ въ честь Земли преклоняла послѣднюю на милость къ людямъ, побуждала ее къ плодородію, парализировала дѣйствіе силъ, враждебныхъ благодѣтельной силѣ Земли, которая относится къ людямъ, какъ любящая мать,-- плачетъ объ ихъ бѣдствіяхъ, радуется при видѣ ихъ счастія. Воспоминаніе объ этомъ благодѣтельномъ значеніи женщины до сихъ поръ сохранилось по многихъ мѣстахъ въ обрядѣ опахиванья; напр., во время повальныхъ болѣзней людей или скота, крестьяне, въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ, по приговору мірской сходки, рѣшаютъ остановить посредствомъ этого обряда ходъ эпидеміи. Старуха повѣщалка выходитъ въ полночь въ одной рубахѣ на околицу и съ дикимъ воплемъ бьетъ въ сковороду; на ея призывъ со всѣхъ сторонъ собираются бабы и дѣвки съ ухватами, кочергами, косами, сернами, помелами и дубинами. Ворота во всѣхъ домахъ запираются, скотъ загоняется въ хлѣвы, собакъ привязываютъ. Сбросивъ съ себя рубаху, повѣщалка клянетъ смерть; другія женщины привозятъ соху и запрягаютъ въ нее эту голую бабу; потомъ начинается троекратное опахиванье вокругъ села, причемъ сопровождающая толпа держитъ въ рукахъ лучины, или горящіе пуки соломы. Впереди несутъ иконы. Затѣмъ ѣдетъ старуха на помелѣ, въ одной рубахѣ и съ распущенными волосами; за нею двигается соха, а за сохой дѣвка, съ кузовомъ собраннаго со всѣхъ домовъ разнаго зернового хлѣба, который она сѣетъ по пролагаемой бороздѣ. Слѣдующая затѣмъ толпа пляшетъ, вертится, кривляется, размахиваетъ по воздуху принесенными орудіями, бьетъ въ тазы, чугуны, заслонки, косы, свиститъ, хлопаетъ кнутами. Останавливаясь породъ каждымъ дворомъ, бабы и дѣвки стучатъ въ ворота и бѣшено кричатъ: "бей, сѣки, руби смерть; сгинь, пропади, черная немочь; запашу, заколю, загребу, засѣку, замету!" При этомъ поются разныя заклинательныя пѣсни. Благодѣтельное вѣдовское значеніе женщины выражалось такимъ образомъ въ ея содѣйствіи къ избавленію отъ разныхъ частныхъ и общественныхъ золъ и напастей. Независимо отъ этого, подобно своей богинѣ Землѣ, женщина въ первобытной жизни была представительницею человѣческой любви, благотворительности и мира. Материнская любовь, служащая первичною формою всѣхъ развивающихся впослѣдствіи гуманныхъ чувствованій, всегда представляется сильнѣе, глубже и беззавѣтнѣе любви отцовской. Равнымъ образомъ, первобытная женщина изображается гораздо сострадательнѣе мужчины и къ чужимъ людямъ. Эта сострадательность и сердечная мягкость простираются до того, что въ русскихъ сказкахъ, сидящія въ жилищѣ чорта его бабушка, мать или сестра, въ большинствѣ случаевъ оказываются благосклонными къ странствующему герою, прячутъ его отъ чорта и помогаютъ ему въ нуждѣ. У германцевъ женщина называлась "ткущею миръ"; у всѣхъ народовъ въ первобытную эпоху ихъ исторіи она служила дѣлу человѣколюбія и упрочивала своимъ вліяніемъ благоденствіе и спокойствіе какъ семьи, такъ и общества. То-же самое видимъ мы и въ жизни древнихъ славянъ. По древнему праву чеховъ, напр., если убійцу находили подлѣ его жены и она обнимала его, или прикрывала своимъ подоломъ, то мститель обязанъ былъ оставить его въ покоѣ. Въ связи съ этимъ миротворлщимъ, гуманизирующимъ вліяніемъ женщины стоитъ еще ея поэтическая дѣятельность. "Женскія пѣсни славянскихъ племенъ, справедливо замѣчаетъ Буслаевъ,-- безспорно говорятъ въ пользу той мысли, что народные обычаи, вѣрованія и вообще эпическая старила на-половину обязаны своимъ происхожденіемъ душевнымъ способностямъ женщины, которыхъ быстроту и воспріимчивость объясняла себѣ суевѣрная старина вѣщею силою."
   Воинственность древне-славянской женщины, ея равносильность съ мужчиною, и особенно ея вѣщая сила были основою ея общественнаго значенія и равноправности, на которыя мы имѣемъ немало указаній исторіи. Первыми знаменитыми правительницами славянъ, первыми ихъ законодательницами, судьями, устроительницами мира и порядка являются великія, мудрыя, вѣщія жены. Славянская цивилизація начинается женщинами, и пока женщина, особенно у русскихъ, не была окончательно оттѣснена на задній планъ, не обращена въ полное рабство, до тѣхъ поръ эта первичная цивилизація имѣла въ себѣ такіе хорошіе задатки, которые могли поставить славянъ на ряду съ западными европейцами и едвали допустили-бы до того, чтобы названіе народа., бывшее синонимомъ свободолюбія, получило значеніе раба {Sclave -- рабъ, славянинъ.}.
   Древняя сага, изукрасившая своими фантазіями дѣйствительность, говоритъ о Вандѣ, дочери Крока, правителя ляховъ и основателя Кракова. Необыкновенная красавица., мудрѣйшая и цѣломудренная дѣва, Ванда избирается въ правительницы всѣмъ народомъ; она царствуетъ мирно, счастливо и благодѣтельно для подданныхъ. Одинъ нѣмецкій князь, пораженный молвою объ ея красотѣ, долго и напрасно хлопочетъ, чтобы жениться на ней, наконецъ, рѣшается завладѣть ею силою и ведетъ въ Польшу большое войско. Ванда выходитъ противъ него съ своею арміей и обращаетъ въ бѣгство враговъ однимъ только видомъ своей волшебной красоты. Князь въ отчаяніи отъ пораженія и неудовлетворенной любви восклицаетъ: "Ванда повелѣваетъ землей, водой и воздухомъ! Ванда приноситъ себя въ жертву за народъ свой! И я, товарищи, обрекаю себя въ жертву подземнымъ богамъ, чтобы всѣ потомки ваши и потомки потомковъ вашихъ состарѣлись подъ властью женщины!" Сказавъ это, онъ закололся. Ванда же, вернувшись домой, благодаритъ боговъ за побѣду и сама приноситъ себя въ жертву имъ, бросаясь въ воды Вислы.
   Конечно, частности этой саги принадлежатъ къ области мифа, вѣроятно, еще испорченнаго записавшими его хроникерами; но основной фактъ, фактъ владычества мудрой женщины, не подлежитъ сомнѣнію. Онъ, въ формахъ болѣе историческихъ, встрѣчается въ традиціяхъ чеховъ, а у русскихъ имѣетъ несомнѣнную историческую достовѣрность.
   Чехами въ древности правила вѣщая дѣва Любуша. Она обладала высшею государственною мудростью, ея старшая сестра отличалась постройкою городовъ, а средняя занималась медициной. Эти намеки въ равное съ мужчиной участіе женщины, даже на преобладаніе ея въ общественной жизни, дополняются подробностями знаменитаго отрывка изъ чешскаго народнаго эпоса, въ которомъ женщина является и государыней, и судьей, и вѣщею жрицею. Два брата ссорятся о наслѣдствѣ. Для рѣшенія дѣла Любуша созываетъ народное собраніе, и посреди его восходитъ на престолъ отцовъ своихъ, сопровождаемая двумя вѣщими дѣвами, изучившими судейскую мудрость; у одной изъ нихъ законодательныя доски, у другой мечъ, символъ карающей силы правосудія. Княжна произноситъ свой приговоръ, ссылаясь на законы вѣчныхъ боговъ, и двѣ дѣвы собираютъ голоса народа. Но владычество женщины встрѣчаетъ уже сильное сопротивленіе со стороны враждебныхъ ей принциповъ. Любуша рѣшаетъ упомянутый процессъ такъ: "по закону вѣчно-живущихъ боговъ, братья должны владѣть имѣньемъ вмѣстѣ, или-же раздѣлить его поровну." Тогда поднимается одинъ изъ тяжущихся братьевъ, лютый Хрудошъ; жолчь разошлась по всей его внутренности, отъ ярости дрожатъ его члены; махнувъ рукой, заревѣлъ онъ ярымъ туромъ: "горе птенцамъ, когда заползетъ къ нимъ въ гнѣздо змѣя, горе мужчинамъ, когда ими повелѣваетъ женщина! Мужчина только долженъ повелѣвать мужчинами; первенцу повелѣваетъ законъ отдать наслѣдство." Оскорбленная такимъ протестомъ, Любуша хотѣла отказаться отъ престола, но осталась на немъ, только должна была выбрать себѣ мужа изъ земскихъ людей. Такое ограниченіе политическихъ и наслѣдственныхъ женскихъ правъ вызвало между женщинами сильное неудовольствіе и движеніе, легендарное преданіе о которомъ сообщено нами выше въ сагѣ о Властѣ.
   Первоначальная русская исторія представляетъ ламъ типическій образъ Ольги, этой женщины, бывшей великимъ мужемъ своего вѣка. Ольга, но лѣтописи, обладаетъ государственною мудростью, которая ставитъ ее выше всѣхъ окружающихъ. Она правитъ государствомъ, какъ князь, предводительствуетъ войскомъ, мститъ древлянамъ за смерть своего мужа, покоряетъ ихъ Кіеву, путешествуетъ въ Грецію, покровительствуетъ распространенію христіанства, ѣздитъ на охоты, ходитъ по странѣ, опредѣляя дани и оброки, давая законы, наводя порядокъ. Ея значеніе въ исторіи русской культуры видно уже изъ одного того обстоятельства, что народъ втеченіе нѣсколькихъ вѣковъ сохранялъ благодарную память о ней, а въ Псковѣ долго хранились сани, въ которыхъ ѣздила эта энергическая правительница. Ни одинъ изъ князей не имѣлъ такой популярности и не жилъ такъ долго въ народномъ преданіи, какъ Ольга.
   "Дѣятельность Ольги", говоритъ Забѣлинъ,-- представляетъ намъ типическій образъ всей княжеской дѣятельности перваго вѣка. Ольга дѣлаетъ то-же, что дѣлали всѣ первые князья, воевавшіе и торговавшіе съ Цареградомъ, покорявшіе сосѣднія племена, уставлявшіе уставы, оброки и дани. Все это было обычнымъ княжескимъ дѣломъ въ то время. Необычайно только то, что Ольга, женщина, совершаетъ эти мужскія и мужественныя дѣла. Но казалось-ли это необычайнымъ для ея современниковъ? Мы полагаемъ, что общее убѣжденіе вѣка находило дѣянія Ольги очень обыкновенными и естественными. Въ сущности, она не дѣлаетъ ничего такого, что могло-бы противорѣчьи, ея положенію. Въ ея дѣяніяхъ ничего нѣтъ зазорнаго для ея положенія, какъ женщины вообще, какъ вдовы въ особенности". Женщина въ то время обладала многими правами, а матерая вдова, т. е. вдова, имѣвшая дѣтей, были почти совершенно равноправна съ мужчиной. Женщина владѣетъ и управляетъ имѣніемъ и семействомъ; жены князей принимаютъ посланниковъ и ведутъ переговоры; въ договорѣ Игоря съ греками въ числѣ русскихъ пословъ упоминаются и послы отъ женъ; женщины, иногда по крайней мѣрѣ, участвуютъ на вѣчахъ и имѣютъ право самостоятельно вести процессы. Онѣ выходятъ и на судебные поединки, причемъ по обычаю, утвержденному псковской судной граматой, если судебное поле будетъ присуждено "жонкѣ съ жонкою", то наемнаго бойца не должно быть ни съ которой стороны. За обиду женщинѣ платилась большая вира, чѣмъ за обиду мужчинъ, а по древне-чешскому и польскому праву, за изнасилованіе женщины, какъ за убійство, полагалась смертная казнь.
   Многія изъ этихъ правъ и преимуществъ, какъ увидимъ ниже, удерживались женщинами втеченіи нѣкотораго времени и въ послѣдующую эпоху постепеннаго женскаго порабощенія. Но и въ первичный періодъ исторіи слегка очерченныя нами вольности и права женщины далеко не имѣли такого безусловнаго значенія въ жизни, какъ это можетъ показаться съ перваго взгляда... Все это были частію отживающіе остатки первобытной женской свободы, частію-же -- плоды борьбы женщины съ враждебными ей началами, подъ вліяніемъ которыхъ совершалось ея постепенное порабощеніе. Въ жизни каждаго первобытнаго общества наблюдателя обыкновенно поражаетъ множество самыхъ радикальныхъ противорѣчій, какая-то чудовищная смѣсь добродушія и звѣрской жестокости, братства и ненависти, честности и безнравственности, апатіи и страстности, суевѣрнаго страха передъ богами и дерзкаго кощунства, доходящаго до наказанія идоловъ плетьми и розгами, семейныхъ добродѣтелей и антисемейныхъ пороковъ, женской свободы и женскаго рабства и т. д. Это значитъ, что въ такомъ обществѣ идетъ еще процессъ его соціальнаго броженія, совершается борьба разнообразныхъ элементовъ, долженствующихъ впослѣдствіи слиться въ одну болѣе или менѣе солидарную массу. То-же самое видимъ мы, въ частности, и въ исторіи женщины. Принципъ ея свободы и равенства борется съ патріархальнымъ началомъ ея подчиненности семьѣ и мужу. Поэтому-то въ первобытной славянской жизни, на ряду съ указанными нами правами и преимуществами женщины и съ свѣтлыми народными воззрѣніями на нее, мы видимъ цѣлый, рядъ идей и явленій совершенно противоположнаго характера.
   Славяне живутъ отдѣльными независимыми семействами, разростающимися въ роды. У нѣкоторыхъ племенъ семейный союзъ еще не окрѣпъ и внутри его идутъ постоянные раздоры между домочадцами. У поляковъ отеческая власть не успѣла еще утвердить своихъ абсолютныхъ правъ. Отношеніе отца къ взрослымъ сыновьямъ было основано скорѣе на равенствѣ, чѣмъ на подчиненности. Отецъ отчуждалъ семейное имущество не иначе, какъ съ согласія жены и дѣтей. Когда родитель старѣлся и дряхлѣлъ, то сыновья ipso lacto этого одряхлѣнія вступали во владѣніе семейнымъ имуществомъ. Непрочность семейной связи видна и изъ того обстоятельства, что, по свидѣтельству арабскихъ путешественниковъ, отецъ былъ обязанъ кормить и воспитывать своего сына только до совершеннолѣтія. Тогда отецъ давалъ ему лукъ со стрѣлами, говоря: "ступай, промышляй самъ о себѣ". Но несмотря на все это, у большинства славянскихъ племенъ отеческая власть имѣла уже такой абсолютный характеръ, что въ сравненіи съ нею кажется мягкою даже римская pair іа роtestas. Отецъ семьи или рода былъ государемъ, собственникомъ, судьею и жрецомъ {Князь значатъ родоначальникъ, отецъ семейства и жрецъ (сравни ксендзъ.)}. Онъ имѣлъ право надъ жизнію и смертью своихъ дѣтей, особенно женскаго пола. Подъ жертвенными ножами отцовъ дѣтская кровь сплошь и рядомъ обагряла собою домашніе алтари славянъ. Родительская власть основывалась не на одной только физической силѣ, но имѣла свойства сверхъестественнаго божественнаго значенія. Воля отца или матери опредѣляла всю будущность дѣтей. Ихъ благословеніе приносило съ собою всевозможныя блага, избавляло отъ всяческихъ бѣдъ, отъ болѣзней, преждевременной смерти, кораблекрушенія. Родительское проклятіе всемогуще въ такой-же степени. Дѣти, проклятыя отцомъ или матерью, неминуемо подвергаются ужаснымъ бѣдствіямъ; они дѣлаются добычею водяныхъ и лѣшихъ. Злое, неосторожо сказанное въ сердцахъ, слово, хотя-бы и вовсе безъ желанія, чтобы оно сбылось, никогда не останется безъ дурныхъ "послѣдствій для проклятыхъ дѣтей. Самая религія, въ своей первичной формѣ, носила домашній, семейный, родовой характеръ и состояла въ поклоненіи предкамъ. Мифическая личность дѣдушки-домового была главнымъ божествомъ семьи, домашній очагъ -- его алтаремъ, а отецъ семейства -- жрецомъ-жертвоприносителемъ. Въ лицѣ домового чествовался начальный основатель рода, первый устроитель домашняго очага... Каждое семейство, поэтому, имѣло своего бога; каждый домъ славянина, каждая храмина была въ то-же время и храмомъ для своихъ обитателей. Домовой -- это идеалъ патріархальнаго хозяина, какъ онъ называется еще до сихъ поръ. Онъ заботится обо всякой мелочи домашняго обихода, за всѣмъ наблюдаетъ; помогаетъ работникамъ, даже воруетъ изъ чужихъ домовъ въ пользу своего семейства. Когда изъ домочадцевъ кто-нибудь умираетъ, домовой воетъ по ночамъ, выражая тѣмъ свою глубокую печаль о такомъ семейномъ горѣ. Но въ то-же время, какъ настоящій грубый патріархалъ, онъ требуетъ отъ семьи и почтенія и всякаго уваженія, иначе становится злымъ и мстительнымъ. Иногда онъ даже ни съ того, ни съ сего вдругъ начинаетъ самодурить, проказитъ, дѣлать разныя пакости и подрывать благосостояніе дома. Независимо отъ культа домовому у славянъ до сихъ поръ сохраняются еще довольно крупные остатки ихъ первобытнаго поклоненія всѣмъ вообще своимъ умершимъ родственникамъ. Во всѣхъ почти нашихъ губерніяхъ до сихъ поръ въ извѣстное время совершаются въ разныхъ формахъ праздники въ честь мертвыхъ, которыхъ угощаютъ не только на ихъ могилахъ, но и устрояютъ для нихъ дома обѣды, на которыхъ они будто-бы невидимо присутствуютъ. Тотъ-же семейный, патріархальный характеръ мы видимъ и въ общенародныхъ божествахъ. Главнымъ сюжетомъ этой общественной религіи и соединенныхъ съ нею обрядовъ служитъ бракъ Неба съ Землею, причемъ послѣдняя почти вовсе теряетъ свой древнѣйшій, самостоятельный характеръ и является только патріархальною матерью, оплодотворяемую отцомъ -- Небомъ. "Не земля родитъ, а небо", гласитъ народная пословица, выражающая собою идею полнаго преобладанія въ религіи патріархально-отцовскаго принципа надъ материнскимъ. Въ этой религіи мы видимъ, кромѣ того, религіозное признаніе родительскаго права надъ жизнію и смертью своихъ дѣтей. Есть явные слѣды древняго обычая, при переходѣ въ новое жилище умилостивлять боговъ его принесеніемъ въ жертву дѣтей. Общенародныя божества, также любили дѣтскую кровь, которая и проливалась на алтаряхъ ихъ.
   Личность домочадцевъ совершенно изчезала передъ лицомъ домовладыки; всѣ они были рабами его, и названіе подчиненнаго члена семейства было тожественно съ именемъ раба {Что рабъ значило малый, юный, доказательствомъ служитъ робенокъ или ребенокъ. Отрокъ означало также и мальчика и раба.}. Правъ первородства не было, и но смерти родителя дѣти дѣлили его имущество поровну или владѣли имъ сообща, выбравъ "изъ рода своего владыку", "въ отца мѣсто", какъ выражались наши предки. Союзъ семей или родовъ образовалъ общину семей, отцы которыхъ избирали себѣ князя или родоначальника, вокругъ котораго мы видимъ совѣтъ изъ старцевъ, превратившійся впослѣдствіи въ вѣче. Идеи родительской власти, родительской опеки, кровнаго родства, какъ единственной основы общества и сыновняго повиновенія младшихъ старшимъ, уже въ первичную эпоху исторіи славянъ лежали въ основѣ всего ихъ быта. Говоря о послѣдующей эпохѣ, въ которую эти принципы развились до своего апогея, мы ближе ознакомимся съ этимъ основнымъ началомъ нашей старинной жизни, сообщавшимъ ей характеръ грубаго, неподвижнаго варварства.
   Отдѣльныя, независимыя семьи были разсѣяны но дикой необработанной странѣ, покрытой болотами и непроходимыми лѣсами. Они жили въ дрянныхъ избахъ, построенныхъ на большомъ разстояніи одна отъ другой. Эти избы или дворы были царствами, владыки которыхъ вмѣстѣ съ своими подданными-домочадцами постоянно ссорились и воевали другъ съ другомъ. Годовыми раздорами и усобицами и начинается, какъ извѣстно, наша достовѣрная исторія.
   При такой изолированности семей и при ихъ взаимной враждебности, заключеніе браковъ между разнородцами было чрезвычайно трудно. Поэтому и были въ ходу кровосмѣсительныя связи между мужчинами и женщинами одной и той-же семьи, о чемъ свидѣтельствуетъ и Несторъ, говоря о древлянахъ {Такіе кровосмѣсительные браки мы видимъ и въ исторіи другихъ народовъ. См. объ этомъ въ моей книги "Историч. судьбы женщины".}. Понятію, что такія связи естественнѣе и чаще всего возникали между братьями и сестрами, что можно встрѣтить даже до сихъ поръ въ разныхъ полудикихъ захолустьяхъ нашего отечества. Одинъ изъ извѣстныхъ русскихъ этнографовъ передавалъ мнѣ слѣдующую сцену изъ крестьянской жизни вятской губерніи. Парень лежитъ на печи и стонетъ. Мать разспрашиваетъ его, отчего онъ стонетъ. Оказывается, что онъ боленъ вслѣдствіе несчастнаго любовнаго похожденія. Мать читаетъ ему нотацію за то, что онъ связывается съ разными посторонними потаскухами; "вонъ, вѣдь есть свои кобылы", говоритъ она, указывая на дочерей. Воспоминаніе объ этихъ кровосмѣсительныхъ связяхъ, бывшихъ въ большомъ ходу въ древности, сохраняется и въ нашихъ былинахъ. Когда, напр., Илья Муромецъ спрашиваетъ у Соловья Разбойника, отчего у него "дѣти во единой ликъ", то Соловей отвѣчаетъ:
   
   "Я сына-то вырощу,-- за него дочь отдамъ,
   "Дочь-то вырощу,-- отдамъ за сына,
   "Чтобъ соловейкинъ родъ не переводился".
   
   Въ народныхъ пѣсняхъ и свадебныхъ обрядахъ мы находимъ новыя подтвержденія въ пользу той гипотезы, что исторія брака началась именно такими кровосмѣсительными связями сестеръ и братьевъ. Въ народной поэзіи братъ и сестра постоянно представляются соединенными между собой самыми тѣсными узами любви, которая иногда, вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ, переходитъ въ такую ненависть и порождаетъ такую месть, которыя въ другихъ случаяхъ обыкновенно представляются слѣдствіями любовной измѣны и ревности. Въ дѣвушкѣ нашихъ пѣсенъ, которая -- Змѣй печетъ, зелье дѣлаетъ...
   
   Сестра брата извести хочетъ,--
   
   мы видимъ ничто иное, какъ воспоминаніе о древней сестрѣ-любовницѣ. Въ свадебныхъ обрядахъ братъ болѣе всѣхъ домочадцевъ сторожитъ свою сестру отъ жениха-умыкателя: онъ болѣе всѣхъ недоволенъ ея выходомъ въ замужество; онъ сопротивляется притязаніямъ жениха; онъ отражаетъ его наѣздъ. Женихъ платитъ за невѣсту выкупъ ея брату и занимаетъ подлѣ нея его мѣсто. Между женихомъ или дружкой и братомъ идетъ формальный и продолжительный торгъ за невѣсту, родители которой играютъ при этомъ второстепенную роль,-- а главная принадлежитъ брату, интересы котораго представляются наиболѣе затронутыми выходомъ замужъ его сестры, въ которой онъ терялъ въ древности не только соработницу, но и любовницу. На это-же указываетъ, кажется, и выкупъ невѣстиной косы: женихъ платитъ брату невѣсты, чтобы онъ не обрѣзывалъ ей косу, обрѣзыванье, косы у женщины или дѣвушки было знакомъ мести или наказанія за ея половую измѣну или любовную связь, непріятную для того, кто совершалъ это обрѣзыванье.
   Такіе кровосмѣсительные браки, главнымъ образомъ вслѣдствіе своей вредоносности для потомства, не могутъ долго удерживаться въ общемъ употребленіи и но необходимости замѣняются насильственнымъ захватомъ чужихъ женщинъ, умыканіемъ. Всѣ данныя убѣждаютъ насъ, что исторія брака началась именно такимъ насильственнымъ захватомъ женщинъ. Филологія, напр., показываетъ, что слова пояти жену, poje zonè, поняты жинку означаютъ буквально поймать, изловить себѣ жену. Но свѣденія, сообщаемыя нашимъ лѣтописцемъ объ этой первичной формѣ заключенія брачнаго союза, далеко не отличаются полнотою и точностью. Несторъ говоритъ, что женихи умыкали невѣстъ, которыхъ они предварительно подговаривали и которыя сами соглашались на такое похищеніе. Но тѣ-же лѣтописи свидѣтельствуютъ, что этотъ обычай далеко не былъ всеобщимъ, а исключительнымъ, и что какъ дѣвушки, такъ и замужнія женщины сплошь и рядомъ умыкались и содержались въ брачной неволѣ безъ всякаго съ ихъ стороны согласія. Упоминаемая Несторомъ форма умыканія была уже значительнымъ смягченіемъ въ исторіи брачнаго союза, который сначала всегда основанъ на насиліи, на побѣдѣ жениха надъ невѣстой, а иногда и наоборотъ. Эта форма, развивающаяся вслѣдствіе успѣшной борьбы первобытной женщины за свою независимость, является уже переходною ступенью къ браку, какъ къ свободному союзу двухъ независимыхъ личностей. Такое насильственное, повидимому, умыканіе даже болѣе прогрессивно, чѣмъ смѣнившая его совершенно мирная купля-продажа невѣсты.
   Мы можемъ составить себѣ ясное представленіе о первичной формѣ брака, основаннаго на разбойничьемъ захватѣ невѣсты женихомъ ея. Народныя пѣсни и свадебные обряды даютъ намъ много драгоцѣнныхъ матеріаловъ, изъ раціональной группировки которыхъ можно составить довольно полную картину древней русской свадьбы.
   Наѣзды жениховъ для умыканія дѣвушекъ сопровождались нерѣдко грабежомъ, раззореніемъ жилья, полономъ всего семейства, покореніемъ всего невѣстина рода. Въ свадебныхъ пѣсняхъ невѣста. до сихъ поръ оплакиваетъ эту горестную судьбу своей прародительницы.
   
   Быть саду полоненному,
   Всему роду покоренному!..
   Пріѣдутъ ко батюшкѣ
   Съ боемъ да со грабежомъ;
   Ограбятъ-же батюшку,
   Полонятъ мою матушку,
   Повезутъ меня молоду
   На чужую на сторонушку!
   
   Въ другихъ пѣсняхъ невѣста упрашиваетъ "своихъ подруженекъ схоронить ее отъ лихого наѣздника", т. е. жениха, и въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ до сихъ поръ удерживается обрядъ этого прятанья. Подруги прячутъ невѣсту въ уголъ и завѣшиваютъ платкомъ. Женихъ срываетъ платокъ и насильно цѣлуетъ невѣсту. При старинной враждебности семей, при отдаленности ихъ другъ отъ друга, при общемъ безмирьи страны, при насильственномъ захватѣ дѣвушекъ -- свадебныя свиты по-необходимости должны были состоять изъ вооруженныхъ наѣздниковъ, способныхъ къ защитѣ и къ нападенію, и они до сихъ поръ сохраняютъ свой древній воинственный характеръ. Вмѣстѣ съ тѣмъ бралось множество предосторожностей противъ вѣдовскихъ чаръ злыхъ людей, которые всегда стараются разстроить свадьбу или испортить молодыхъ, причинивъ имъ какое-нибудь существенное зло. Эта боязнь чаръ, эта крайняя подозрительность при свадьбахъ, легко объясняемыя тогдашнею враждебностью родовъ, сдѣлали присутствіе на свадьбѣ колдуна столь-же необходимымъ, какъ и присутствіе свиты жениха. У донскихъ казаковъ, напр., вѣдунъ, заблаговременно пріисканный дружкой, не отлучался отъ жениха до окончанія брака, наблюдая, чтобы на порогахъ и на притолкахъ не было чародѣйства и чтобы въ пищу и питье не примѣталъ кто-нибудь порчи.
   Само собою понятно, что набѣги съ цѣлью умыканія невѣстъ не всегда оканчивались удачно для жениха и его пособниковъ. Есть много свадебныхъ обрядовъ, показывающихъ, что часто набѣгъ жениха, встрѣченный достаточнымъ отпоромъ со стороны родичей невѣсты, оканчивался полюбовною сдѣлкою съ послѣдними. Въ саратовской губерніи, напр., дружка сначала ссорится и даже дерется съ братомъ невѣсты, охраняющимъ ее, а потомъ между ними начинаются переговоры, кончающіеся продажею дѣвушки. Въ другихъ мѣстахъ по обѣ стороны невѣсты сидятъ два мальчика съ палками, изображающими мечи. Когда женихъ приближается къ невѣстѣ, то они начинаютъ бить его и дружку. Дружка вынимаетъ деньги и даетъ имъ. Начинается ряда, и невѣсту запродаютъ. По мѣрѣ ослабленія междуродовой враждебности, по мѣрѣ умиротворенія земли бракъ постепенно переходилъ изъ своей разбойничьей формы умыканія въ мирную форму купли-продажи, которая удержалась вплоть до нашего времени. Женихъ вездѣ называется купцомъ, а невѣста -- товаромъ, и смотрины есть ничто иное, какъ осмотръ этого товара покупателями, т. е. Женихомъ и его родственниками. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ невѣсту выводятъ на средину избы и сажаютъ на скамейку. Женихъ и его родственники подходятъ и осматриваютъ ея лицо, шею, уши, руки, и если это бываетъ вечеромъ, то со свѣчею въ рукахъ. Затѣмъ, какъ и при продажѣ всякаго другого товара, бьютъ ко рукамъ, просватываютъ, или, по выраженію крестьянъ архангельской губерніи, пропиваютъ дѣвку, подобно тому, какъ пропиваютъ лошадь или корову. Дѣятельную роль при этомъ играютъ только покупатели, женихъ мы его родственники, роль же невѣсты съ ея роднею совершенно пассивная. Но такіе порядки не могли долго держаться и невѣстинъ родъ, въ виду собственныхъ своихъ интересовъ, долженъ былъ остерегаться продажи дочери каждому встрѣчному, выбирая жениха получше. Такимъ образомъ продажа дѣвушки переходила въ обоюдный торговый договоръ семьи жениха и семьи невѣсты, во время которыхъ послѣдній подвергается такому-же осмотру и такой-же оцѣнкѣ его родственниками, какія испытываетъ и невѣста со стороны жениховой родни.
   Въ большинствѣ случаевъ при такихъ порядкахъ не могло быть и рѣчи о свободномъ выборѣ со стороны невѣсты, хотя въ то-же время и выборъ жениха нерѣдко опредѣлялся вкусами и разсчетами его семейства. Невѣста же продавалась отцомъ, братомъ, родоначальникомъ или княземъ, и семейнымъ совѣтомъ, который, подъ именемъ совѣтливаго сговора, до сихъ поръ заправляетъ этимъ дѣломъ во многихъ мѣстностяхъ. На страдательную роль невѣсты въ этомъ случаѣ указываютъ я тѣ ея жалобы и укоры продающей ее роднѣ, которыми наполнены свадебныя пѣсни. Даже при отсутствіи принужденія со стороны родителей какъ женихъ, такъ и невѣста въ древности имѣли гораздо меньше возможности совершенно свободнаго выбора, чѣмъ въ послѣдующее время. При анархіи первобытной жизни, при родовыхъ усобицахъ, при трудности заключенія браковъ, мужчина, въ большинствѣ случаевъ, довольствовался женщиною, которую обстоятельства бросали въ его руки и которой до тѣхъ поръ онъ не зналъ, не вѣдалъ, отчего произошло и самое названіе5, невѣсты. Но случай, опредѣлявшій столь важный моментъ жизни, какъ бракъ, для первобытнаго человѣка былъ не просто случаемъ, а таинственнымъ, сверхъестественнымъ рокомъ, проявленіемъ божественной воли, сводившей жениха и невѣсту посредствомъ воли родителей или при другихъ условіяхъ. Бракъ -- опредѣленіе судьбы, судъ божій, откуда названіе жениха суженымъ, а невѣсты суженою. И деспотизмъ семейства, и эта вѣра въ рокъ очень рано въ исторіи начали принижать женскую личность, у которой отнималась всякая воля при выборѣ мужа и которой оставалось только одно утѣшеніе -- посредствомъ зеркала и многихъ другихъ гадательныхъ средствъ узнать своего суженаго господина прежде, чѣмъ онъ пріобрѣтетъ ее посредствомъ захвата или купли. Вѣра въ рокъ, въ судьбу, въ опредѣленную сверхъестественнымъ образомъ долю постепенно убивала въ женщинѣ энергію противодѣйствія, хотя и никогда не могла заглушить тѣхъ женскихъ воплей отчаянія и жалобъ на свою неизбѣжную долю, которые впродолженіи десятковъ столѣтій оглашаютъ собою русскую землю въ произведеніяхъ народной поэзіи.
   Одною изъ самыхъ главныхъ причинъ невѣстиныхъ причитаній и жалобъ служитъ то обстоятельство, что ее повезутъ въ "чужую, дальнюю сторону", "къ чужому роду-племени", среди котораго ей придется жить и отъ котораго зависѣть. При древней разрозненности семей и родовъ, при ихъ враждебности и отдаленности другъ отъ друга -- всѣ эти тревоги и опасенія невѣсты были совершенно естественны. Родственники жениха встрѣчали ее враждебно, какъ чужую, и третировали ее безжалостно, какъ рабыню. Уже въ извѣстномъ обрядѣ встрѣчи невѣстки ея свекровью, вопреки совершенно неосновательному мнѣнію всѣхъ нашихъ этнографовъ, кромѣ Кавелина, ясно выражается непріязнь свекрови не только къ новобрачной, но и къ молодому, введшему ее, чужестранку, въ свой домъ. (Впрочемъ, нужно замѣтить, что такое объясненіе идетъ только къ нѣкоторымъ варіяціямъ этого обряда, между-тѣмъ какъ другія варіяціи, и сами по себѣ, и по воззрѣнію народа, выражаютъ желаніе свекровью благополучія новобрачнымъ. Можно предположить, что первыя варіяціи относятся къ древнѣйшему періоду враждебности семей, а послѣднія развивались подъ вліяніемъ смягченія отношеній свекрови къ невѣсткѣ.) Названія лютый свекоръ, лютая свекровь, золовка -- сдѣлались поговоркой, и народная поэзія говоритъ объ этихъ личностяхъ не иначе, какъ о воплощеніи зла относительно невѣстки, какъ объ ея безжалостныхъ тиранахъ и ехидныхъ угнетателяхъ. Въ пѣсняхъ родственники мужа такъ рекомендуются его молодою женою: "что медвѣдь съ медвѣдицей -- богоданный-то батюшка съ богоданною матушкой; шипицы колючія -- богоданны милы братцы; крапива жгучая -- богоданныя сестрицы!!.." Независимо отъ этихъ непріязненныхъ отношеній къ невѣсткѣ родичей ея мужа, она страдала въ особенности отъ той личности, которая въ качествѣ семейнаго главы, или родоначальника властвовала надъ ея мужемъ. Мы говоримъ о родовомъ правѣ первой ночи, слѣды котораго въ древне-русской жизни указалъ еще Эверсъ въ своихъ изслѣдованіяхъ. Обычай, въ силу котораго домовладыка или родоначальникъ пользовался первой ночью невѣсты, приведенной подвластнымъ ему женихомъ, отчасти до сихъ поръ удерживается во многихъ мѣстностяхъ Россіи въ формѣ снохачества. У задунайскихъ и адріатическихъ славянъ мы также находимъ слѣды его въ томъ свадебномъ обрядѣ, по которому выбранный изъ жениховой родни деверь, послѣ вѣнчанья, три ночи спитъ въ одной комнатѣ съ невѣстой; послѣ того только женихъ вступаетъ въ свои супружескія права. Наконецъ на это родовое право брачнаго предвкушенія указываетъ и Несторъ, говоря о тѣхъ славянскихъ племенахъ, которыя, въ противоположность полянамъ, не имѣли "стыдѣнья къ снохамъ своимъ и къ сестрамъ, къ матерямъ и отцамъ своимъ, къ свекровямъ и делерямъ."
   Но послѣ паденія этихъ кровосмѣсительныхъ порядковъ, частію оставшихся только въ родовомъ правѣ предвкушенія и въ снохачествѣ, какъ въ половомъ, такъ и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, главнымъ и непосредственнымъ владыкою жены былъ мужъ. Власть его была или, по крайней мѣрѣ, стремилась быть столь-же абсолютною, какъ и власть отца. Еще женихъ облекался званіемъ родоначальника и былъ дѣйствительнымъ княземъ по отношенію къ своей невѣстѣ и будущему потомству {Князь значитъ собственно родоначальникъ; поэтому новобрачные и называются княземъ и княгинею, какъ основатели новаго роди или семейства.}. Рабское положеніе жены выражалось во многихъ обрядахъ, до сихъ поръ уцѣлѣвшихъ въ свадебныхъ церемоніяхъ простонародья. Женихъ послѣ вѣнчанія получалъ плеть отъ отца невѣсты и трижды билъ ею новобрачную въ знакъ своей власти надъ нею. Самая плеть называлась державою. Унизительный обрядъ разуванія жениха невѣстою при брачномъ ложѣ, причемъ въ одномъ сапогѣ новобрачнаго лежали деньги, а въ другомъ плетка, -- этотъ обрядъ, существующій до сихъ поръ и у русскихъ, и у инородцевъ финскаго племени, и у галиційскихъ русиновъ, имѣетъ тысячелѣтнюю древность и служитъ выраженіемъ вполнѣ рабской покорности жены своему властителю. Жена прежде всего должна быть пассивнымъ орудіемъ, удовлетворяющимъ похоть мужа и производящею потомство. Самое слово жена, посанскритски джана, собственно значитъ рождающая, отъ джаи -- рождать. Затѣмъ жена -- работница или, по позднѣйшему выраженію, хозяйка семьи, верховнымъ повелителемъ которой является ея мужъ. Она -- собственность мужа и послѣдній тщеславится ею точно также, какъ какою-нибудь дорогою вещью. Герои нашихъ эпическихъ пѣсенъ нерѣдко, подгулявши на веселомъ пиру, начинаютъ превозноситься другъ передъ другомъ разнымъ своимъ имуществомъ --
   
   Иной хвастаетъ коньми добрыми,
   Другой хвастаетъ золотой казной,
   Третій хвастаетъ молодой женой.
   
   Въ качествѣ абсолютнаго владыки, власть котораго основана на фактѣ захвата или покупки, во всякомъ случаѣ на правѣ собственности, мужъ стремится быть господиномъ не только тѣла, но и души своей жены. Ея мысли, чувствованія, ея любовь во что-бы то ни стало должны принадлежать одному ему, какъ законному хозяину. Поэтому-то дѣвушки у славянъ ходили съ непокрытою головою, такъ чтобы всякій могъ видѣть ихъ; когда же дѣвушка дѣлалась невѣстою, когда, слѣдовательно, переходила въ исключительную собственность одного мужчины, то женихъ набрасывалъ ей покрывало на голову, которое имѣло одно и тоже значеніе съ восточною чадрой. Вмѣстѣ съ тѣмъ уже въ первичную эпоху русской исторіи мы видимъ начатки основаннаго на ревности гаремнаго заключенія женщинъ въ теремахъ. Несмотря на половую свободу, которою отличалась древнеславянская жизнь, мы находимъ въ ней нерѣдко самыя варварскія проявленія мужниной ревности, основанной, впрочемъ, -- какъ это бываетъ у всѣхъ полудикихъ народовъ, -- не столько на чувствѣ оскорбленной любви, сколько на уязвленномъ самолюбіи самодура-деспота. Подобно Дунаю, который убиваетъ свою беременную жену за то только, что она унизила его передъ богатырями, показавъ свое превосходство надъ нимъ въ стрѣльбѣ изъ лука, древніе патріархалы и въ половой измѣнѣ видѣли ничто иное, какъ безчестье себѣ. Они нерѣдко мстили за него ужасною смертью измѣнницы, и славянскія легенды передаютъ намъ страшную картину казни несчастныхъ женъ, которыя, будучи привязаны за ноги къ хвосту дикой лошади, размыкиваются ею по полю.
   Само собою понятно, что у нашихъ предковъ, какъ и у всѣхъ народовъ, мужчина, предписывая женщинѣ строгія правила половой рабской нравственности, не только избавлялъ самого себя отъ обязанности слѣдовать имъ, но даже присвоивалъ себѣ привилегію легальной развращенности, встрѣчавшей оппозицію только въ одной женщинѣ, которая, въ видахъ улучшенія своей семейной жизни, всегда во имя моногаміи борется противъ наложничества и многоженства. Многоженство у славянъ было въ большомъ ходу. У Мечислава I было 7 женъ, у Братислава поморскаго 5 женъ и 24 наложницы, у нашего Владиміра 6 женъ и 800 наложницъ; обыкновенные смертные, по Нестору, имѣли по двѣ и по три жены, а по свидѣтельству Казвини, по двадцати и болѣе. Развратъ былъ страшный, особенно при дворахъ князьковъ, которые, какъ видно изъ лѣтописнаго разсказа о Владимірѣ, не довольствуясь сотнями своихъ любовницъ, силою захватывали въ свой гаремъ каждую смазливую бабенку или дѣвушку. Въ былинахъ Владиміръ "красное солнышко" тоже нерѣдко зарится на чужихъ женъ, захватываетъ ихъ, убиваетъ ихъ мужей и поощряетъ своихъ дружинниковъ къ такимъ-же насиліямъ. Содержаніе многихъ женъ и наложницъ стоило дорого и было поэтому не для всякаго возможно. Мужской похотливости въ этомъ случаѣ помогала легкость расторженія брака, противъ которой такъ сильно вооружаются первые паши вѣроучители и законодатели. Состарѣвшуюся или надоѣвшую ему жену мужъ прогонялъ отъ себя и бралъ другую. Его въ этомъ отношеніи, до развитія законодательства и прочной администраціи, могла ограничивать только одна боязнь родственниковъ обезчещенной жены, да и-то въ томъ только случаѣ, если они были достаточно сильны для того, чтобы наказать его. Развитію мужнинаго самовластія и жениной пассивности, кромѣ родового начала и византизма, о которыхъ мы будемъ подробно говорить въ слѣдующихъ главахъ, немало содѣйствовало и то обстоятельство, что родители сплошь и рядомъ выдавали дочерей еще въ дѣтствѣ, и мужья такимъ образомъ имѣли полную возможность воспитывать ихъ въ понятіяхъ и чувствованіяхъ безотвѣтнаго рабства.
   Бракъ въ первобытной жизни считался необходимымъ условіемъ для человѣческаго благоденствія, а многочисленное и хорошее потомство -- небеснымъ благословеніемъ. Сыновья нужны патріархалу не только въ земной жизни, какъ помощники, работники, защитники семейства, но и въ загробной, какъ кормители душъ своихъ умершихъ предковъ, какъ приносители искупительныхъ жертвъ за нихъ. Жена и мужъ также необходимы другъ другу въ загробной жизни, которая, по первобытному представленію, есть ничто иное, какъ продолженіе настоящей. Поэтому въ древности людей, умершихъ холостыми, вѣнчали при погребеніи съ людьми живыми, которые послѣ своей смерти и соединялись съ супругами въ "мѣстѣ злачнѣ". У славянъ мужчину, умершаго холостымъ, женили по смерти, и находились женщины, которыя охотно обрекали себя на сожженіе вмѣстѣ съ трупомъ женившагося. По вѣрованію малороссовъ, умирающимъ безъ нары, нѣтъ мѣста на томъ свѣтѣ, и до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Малороссіи похороны парней, особенно дѣвушекъ, походятъ на свадьбу. По смерти дѣвушки, для нея на тотъ свѣтъ назначается женихъ, который провожаетъ покойницу до могилы и считается зятемъ въ семействѣ умершей. Вдовы въ древности также сплошь и рядомъ кончали самоубійствомъ и сгорали на кострѣ вмѣстѣ съ трупами своихъ мужей. Жизнь вдовы была чрезвычайно тягостна и бѣдственна и кромѣ того, по вѣрованію руссовъ, женщина могла войти въ рай не иначе, какъ только вмѣстѣ съ своимъ мужемъ; поэтому, рѣдкія женщины переживали своихъ мужей и погибали на погребальныхъ кострахъ совершенно добровольно, какъ утверждаютъ иностранные свидѣтели, хотя нужно предположить, что этотъ убійственный обычай, какъ и въ Индустанѣ, не оставался безъ реакціи со стороны русскихъ женщинъ и поддерживался главнымъ образомъ эгоизмомъ мужчинъ, нуждавшихся въ службѣ и хозяйкѣ для своей замогильной жизни. Въ былинахъ есть даже указаніе на то, что за умершей женщиной слѣдовалъ въ могилу ея мужъ. Настасья, жена Потока, говоритъ ему: "хотя ты на мнѣ и женишься, но кто изъ насъ прежде умретъ, второму за нимъ живому во гробъ идти". Потокъ исполнилъ это требованіе. Не смѣемъ утверждать, чтобы это было въ дѣйствительной русской жизни, но подобное явленіе до сихъ поръ можно встрѣтить у нѣкоторыхъ племенъ Африки. Обычай вдовосожженія, вслѣдствіе нѣкотораго смягченія нравовъ и женской реакціи, совершенно палъ еще до того времени, съ котораго начинаютъ свой разсказъ наши историческіе источники. Но отъ вдовы все-таки требовалось, чтобы она, не вступая въ другой бракъ, принадлежала только своему умершему мужу и ожидала естественной смерти, долженствовавшей соединить ее съ пилъ. Въ послѣдующую эпоху, подъ вліяніемъ византизма, на этомъ воззрѣніи развился нравственно-обязательный обычай постриженія вдовъ.
   Положеніе бездѣтной вдовы было крайне плачевно. Это была беззащитная, жалкая личность, подверженная насилію каждаго встрѣчнаго. Бездѣтная вдова считалась какъ-бы негодною вещью, неудовлетворившею своему назначенію и выброшенною за ненадобностью на улицу. Женщина для патріархала есть ничто иное, какъ орудіе для продолженія рода; цѣль ея жизни -- рожденіе дѣтей, особенно сыновей, которыми только держится и продолжается родъ. Дочь, предназначенная для отдачи въ чужой родъ, мало интересуетъ патріархала и онъ ненавидитъ женщину, которая рождаетъ ему однихъ только дочерей. Даже до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ архангельской губерніи, напр., замужнія женщинъ нерѣдко совершаютъ дѣтоубійство единственно изъ страха родить строгому мужу ребенка женскаго пола. Напротивъ того, матерая вдова, какъ женщина достойно выполнившая свое назначеніе, дѣлалась главою семейства, самостоятельнымъ и правоспособнымъ лицомъ въ обществѣ.
   Развитіе родовой патріархальной системы порабощало женщину и непосредственно и посредствомъ того народнаго міросозерцанія, которое всегда развивается вмѣстѣ съ этой системой. Идея подчиненности женщины и низшей степени ея природы естественно возникаетъ и входитъ въ полную силу тамъ, гдѣ дѣятельною личностью и владыкою старается быть только одинъ мужчина. Женщина въ патріархальномъ быту должна быть пассивною самкой и рабыней, но такъ-какъ она никогда вполнѣ не мирится съ этимъ положеніемъ и въ той или другой формѣ заявляетъ свою человѣческую личность, но имѣя въ то-же время достаточно силы, на которой въ первобытной жизни основывается врякое право и которая доставляетъ уваженіе, то по мѣрѣ развитія патріархальныхъ принциповъ, значеніе женщины постепенно падаетъ; она дѣлается существомъ слабымъ и презираемымъ. Это дикое презрѣніе къ женскому полу всегда было особенно сильнымъ у инородческихъ племенъ алтайской расы и, при сліяніи съ ними русскаго народа, постепенно переходило къ нему вмѣстѣ съ обычаями, утварью, легендами, мифами. Еще въ то время, когда обры воевали славянъ, азіятское презрѣніе къ женщинѣ высказалось въ такой формѣ, которая долго возмущала собою народную память и воспоминаніе о которой занесено въ лѣтопись. Обры не ѣздили ни на лошадяхъ, ни на волахъ, а непремѣнно на славянскихъ женщинахъ, запрягая ихъ по-три и но-четыре въ телѣгу. Физіологическія отправленія менструаціи и выдѣленія при родахъ у всѣхъ дикарей рождаютъ идею о пошлости и нечистотѣ женской природы. Нечистоплотность дикарскихъ женщинъ, ведущая за собою болѣзненные припадки у мужчинъ послѣ извѣстнаго акта, еще болѣе усиливаетъ такое воззрѣніе на женщину, которое, безъ сомнѣнія, развилось у русскихъ самостоятельно и чрезвычайно усиливалось подъ вліяніемъ сливавшихся съ ними азіятскихъ племенъ. Но у этихъ инородцевъ женщина въ извѣстныя намъ историческія времена вовсе не имѣла того высокаго значенія, какое приписывали ей германцы и славяне, "видѣвшіе въ ней нѣчто священное", высшую силу вѣщей мудрости. Благодаря этой вѣщей силѣ, женщина въ первобытной славянской жизни далеко но находилась въ томъ унизительномъ состояніи, въ какомъ мы видимъ ее въ послѣдующую эпоху. Но при развитіи презрѣнія къ женщинѣ, какъ къ существу нечистому, при утвержденіи патріархальной системы, порабощавшей ее, женщина естественно оказывала сопротивленіе рабовладѣльческимъ тенденціямъ мужчины; она боролась съ нимъ, и главными орудіями были для нея хитрость, вѣдовское искуство, смертоносныя зелья. Въ умѣ патріархаловъ, поэтому, она постепенно превращалась въ представительницу злого начала, въ нечистое существо, къ которому особенно благоволитъ нечистая, дьявольская сила. Пифическій змѣй, какъ извѣстно, особенно падокъ до женщинъ; онъ соблазняетъ ихъ, живетъ съ ними, награждаетъ ихъ богатствомъ, и при этомъ овладѣваетъ ими не всегда насильно, а нерѣдко привязываетъ ихъ къ себѣ любовью. Лѣшій также любитъ женщинъ, похищаетъ ихъ и заставляетъ жить съ собою въ любовномъ союзѣ. Отъ существа, которое вступаетъ въ такія интимныя связи съ нечистою силою, нечего ждать добра. И древняя вѣщая женщина превращается въ злую вѣдьму, въ орудіе злыхъ духовъ, дѣйствующихъ на пагубу рода человѣческаго. Вѣдьма мѣшаетъ плодородію земли и женщинъ, воруетъ дождь и росу, насылаетъ бури и болѣзни, травитъ людей, превращаетъ ихъ въ животныхъ и т. д. Этихъ вѣрованій отнюдь нельзя приписывать одному только вліянію византизма; они возникли задолго до него и нерѣдко подвергали женщинъ ужаснымъ гоненіямъ, благодаря въ особенности инсинуаціямъ волхвовъ, боровшихся съ вѣдуньями, какъ съ конкурентами по профессіи. Эти обвиненія и клеветы на женщинъ встрѣчали полную вѣру въ мужскомъ населеніи,-- такъ было всеобщее мнѣніе о враждебности женской природы. Въ XI в., напр., въ ростовской области былъ страшный голодъ. Явились два волхва и пошли по Волгѣ, разглашая всюду, что "они знаютъ, кто обилье держитъ. Куда ни придутъ въ погостъ, и называютъ имена зажиточныхъ женщинъ, говоря, что такія-то жито держатъ, а эти медъ, а эти рыбу, а эти мѣха. И приводили къ нимъ жители сестеръ своихъ, матерей и женъ своихъ, они же, обморачивая зрителей, разрѣзывали тѣло этихъ женщинъ за плечамни вынимали либо жито, либо рыбу; множество женщинъ они убили, а имущество ихъ взяли себѣ".
   Такимъ образомъ уже въ первую эпоху русской исторіи женщина хотя и пользуется еще нѣкоторыми правами и вольностями, которыхъ она лишается въ послѣдующее время, но жизнь уже ясно идетъ къ утвержденію тѣхъ порядковъ, при которыхъ полное рабство является нормальнымъ и общепріязненнымъ положеніемъ женской личности. Въ слѣдующихъ главахъ мы подробно разсмотримъ, какъ совершилось ея полное подчиненіе подъ вліяніемъ восточнаго застоя и родового начала; мы обѣщаемся быть въ этихъ главахъ болѣе интересными, чѣмъ въ настоящей, сюжетъ которой, но крайней скудости источниковъ, не можетъ быть обработанъ ни съ надлежащею полнотою, ни съ тою занимательностью, какой въ правѣ требовать отъ насъ читатель.

С. Шашковъ.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

"Дѣло", No 1, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru