Шашков Серафим Серафимович
Движение русской общественной мысли в начале XIX века

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ДВИЖЕНІЕ РУССКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ ВЪ НАЧАЛѢ XIX ВѢКА.

III.

   Изъ предъидущей главы мы видѣли, какова была умственная атмосфера, въ которой прогрессивнымъ дѣятелямъ предстояло выдержать натискъ консервативной партіи. Мы остановимся на двухъ представителяхъ задерживающаго направленія, на Карамзинѣ и Каразинѣ.
   Во время своей либеральной молодости, Карамзинъ не имѣлъ никакихъ твердыхъ политическихъ убѣжденій, какъ это довольно обстоятельно доказываетъ г. Пыпинъ въ своей книгѣ; его либерализмъ ограничивался фразой и даже въ это время "великій" исторіографъ былъ пламеннымъ адвокатомъ крѣпостничества. Деистъ, космополитъ, поклонникъ европейской цивилизаціи, "республиканецъ по чувствамъ", глава литературной партіи, боровшейся съ славянофильскою лигою Шишкова, Карамзинъ бросилъ всѣ эти завиральныя идеи, когда увидѣлъ, что играть ими не безопасно, какъ для себя, такъ и для тѣхъ традицій, на защиту которыхъ влекли его и личные разсчеты, и сословныя тенденціи. Нравственная личность этого человѣка далеко не такъ привлекательпа, какъ ее до сихъ поръ рисуютъ его поклонники. Стоитъ только прочесть его переписку, и вы увидите, какъ этотъ слезоточивый авторъ "Бѣдной Лизы" съ грубымъ равнодушіемъ торгуетъ и мѣняется своими крѣпостными людьми, вы увидите, сколько угодливости и искательности въ этомъ человѣкѣ, который говорилъ: "я презираю современныхъ либераловъ; я люблю только ту свободу, которой не можетъ отнять у меня никакой тираннъ". Стараясь поставить себя выше всѣхъ партій, Карамзинъ былъ оракуломъ самой отсталой партіи; уличая другихъ въ неискренности, онъ былъ гораздо менѣе искреннимъ, чѣмъ его противники, уже по одному тому, что однимъ изъ главныхъ мотивовъ его консервативной пропаганды было охраненіе крѣпостнаго права. "Аристократы, демократы, либералисты, сервилисты! восклицаетъ онъ -- чего вы. хотите? Кто изъ васъ можетъ похвалиться искренностью?.. Аристократы, сервилисты хотятъ стараго порядка, ибо онъ для нихъ выгоденъ, демократы, либералисты хотятъ новаго безпорядка, ибо надѣются имъ воспользоваться для своихъ личныхъ выгодъ". Послѣ этого оставалось думать, что только защитники крѣпостного права совершенно безкорыстны и искренни, и не имѣютъ въ виду никакихъ личныхъ выгодъ!..
   Чего желала, что думала и къ чему стремилась консервативная масса, обо всемъ этомъ можетъ дать понятіе "Записка о Старой и Новой Россіи, которая была въ 1811 г. представлена Карамзинымъ императору и которую панегиристы исторіографа до сихъ поръ считаютъ "важнѣйшимъ государственнымъ сочиненіемъ". Въ этой Запискѣ прежде всего поражаетъ васъ недостатокъ той правдивости и искренности, за который Карамзинъ упрекалъ всѣхъ своихъ противниковъ. Для доказательства своей мысли "великій" исторіографъ не останавливается ни передъ чѣмъ. Онъ говоритъ, напр., что "въ концѣ X вѣка Европейская Россія была уже не менѣе нынѣшней", что въ половинѣ XI столѣтія она была "не только обширнымъ, но и самымъ образованнымъ государствомъ"; что народъ былъ вполнѣ доволенъ московскими порядками; что "библіотеки царская и митрополитская могли быть предметомъ зависти для иныхъ европейцевъ" и т. д. Вооружаясь противъ намѣренія составить гражданскій кодексъ, Карамзинъ зарапортовывается окончательно и утверждаетъ, что "гражданскихъ правъ не было и нѣтъ въ Россіи. У насъ только политическія или особенныя права разныхъ государственныхъ состояній; у насъ дворяне, купцы, мѣщане, земледѣльцы и проч., всѣ они имѣютъ свои особенныя права, общаго нѣтъ, кромѣ названія русскихъ". Подобныя нелѣпости и вопіющія противорѣчія, въ которыхъ постоянно путается Карамзинъ, человѣкъ, безъ сомнѣнія умный и образованный, можно "объяснить только однимъ движеніемъ раздраженной страсти", какъ выражается баронъ Корфъ, страсти, въ припадкѣ которой была составлена Записка.
   Цѣлью Запиши было доказать, что всѣ реформы въ европейскомъ духѣ приносятъ Россіи одинъ вредъ и что для полнаго ея благоденствія ей необходимы только "патріархальная власть" да "добродѣтель". Читатель, конечно, понимаетъ, какими "гражданскими добродѣтелями" восторгается Карамзинъ въ русскомъ и особенно въ древнерусскомъ народѣ... Эта "добродѣтель" азіятской косности и патріотическаго тщеславія. "Имя русскаго, говоритъ Карамзинъ,-- имѣетъ-ли теперь для насъ ту силу неисповѣдимую, какую оно имѣло прежде? И весьма естественно: дѣды наши, даже въ царствованіе Михаила и сына его, все еще оставались въ тѣхъ мысляхъ, что правовѣрный россіянинъ есть совершеннѣйшій гражданинъ въ мірѣ, а святая Русь -- первое государство. Пусть назовутъ то заблужденіемъ, но какъ оно благопріятствовало любви къ отечеству и нравственной силѣ его! Теперь-же, болѣе ста лѣтъ находясь въ школѣ иноземцевъ, безъ дерзости можемъ-ли мы похвалиться своимъ гражданскимъ достоинствомъ? Нѣкогда называли мы всѣхъ иныхъ европейцевъ невѣрными, теперь называемъ братьями; спрашиваю, кому легче покорить Россію -- невѣрнымъ или братьямъ, т. е. кому-бы она, по всей вѣроятности, долженствовала болѣе противиться?" Вооружаясь противъ реформы Петра, противъ постепеннаго паденія "гражданскихъ добродѣтелей", противъ отступленія отъ древнерусскихъ идеаловъ и порядковъ, Карамзинъ вооружается противъ всѣхъ реформъ и либеральныхъ начинаній александровскаго царствованія. Въ проектахъ коренныхъ преобразованій, задуманныхъ государемъ и его сотрудниками, онъ видитъ неминуемую гибель для Россіи, которая и можетъ существовать только на московско-византійскихъ началахъ. "Оставимъ мудрствованія ученическія, восклицаетъ онъ -- и скажемъ, что нашъ государь имѣетъ только одинъ вѣрный способъ обуздать злоупотребленія власти: да царствуетъ добродѣтельно, да пріучаетъ подданныхъ ко благу! Тогда родятся обычаи спасительные, мысли народныя, которыя лучше всѣхъ бренныхъ формъ удержатъ въ предѣлахъ законной власти; чѣмъ? страхомъ -- возбудить всеобщую ненависть въ случаѣ противной системы царствованія"... "Наше правленіе есть отеческое, патріархальное" и тотъ-же страхъ, который долженъ гарантировать страну отъ злоупотребленій власти, долженъ быть и самымъ главнымъ орудіемъ власти, такъ-какъ "страхъ гораздо дѣйствительнѣе, гораздо обыкновеннѣе всѣхъ иныхъ побужденій для смертныхъ". "Спасительный страхъ долженъ имѣть вѣтви", я пусть каждый начальникъ отвѣчаетъ за подчиненныхъ. "Не должно позволять, чтобы кто-нибудь въ Россіи смѣлъ торжественно представлять лицо недовольнаго... Дайте волю людямъ, они засыплютъ васъ пылью; скажите имъ слово на ухо, они лежатъ у ногъ вашихъ!.." Главная задача власти "искать людей" на мѣста министровъ и особенно губернаторовъ,-- "мужей, знаменитыхъ разумомъ и честію". Стоитъ только найти 50 хорошихъ губернаторовъ да облечь ихъ такимъ-же полновластіемъ, какимъ пользовались екатерининскіе намѣстники, и все пойдетъ отлично, злоупотребленія искоренятся, промышленность зацвѣтетъ и т. д. Кромѣ губернаторовъ надо еще хорошихъ священниковъ; "безъ прочаго обойдемся и не будемъ никому завидовать въ Европѣ". Во главѣ управленія должно стоятъ дворянство, которое представляетъ собою "не отдѣлъ монаршей власти, но главное необходимое орудіе, двигающее составъ государственный". "Народъ работаетъ, купцы торгуютъ, дворяне служатъ, награждаемые отличіями и выгодами, уваженіемъ и достаткомъ". Духовенству также нужно предоставить побольше значенія и допустить синодъ вмѣстѣ съ сенатомъ для выслушиванья новыхъ законовъ, для принятія ихъ въ свое хранилище и обнародованія, "разумѣется, безъ всякаго противорѣчія"... Итакъ, "дворянство и духовенство, сенатъ и синодъ, какъ хранилище законовъ, надъ всѣми государь, единственный законодатель, единственный источникъ властей,-- вотъ основаніе россійской монархіи, которое можетъ быть утверждено или ослаблено правилами царствующихъ". Все управленіе должно носить семейный, патріархальный характеръ, поэтому гласность и контроль общественнаго мнѣнія никоимъ образомъ не допускаются. Даже недостойныхъ чиновниковъ слѣдуетъ удалять "безъ шума, тихо и скромно. Худой министръ есть ошибка государева; должно исправлять подобныя ошибки, но скрытно, чтобы народъ имѣлъ довѣренность".
   Нападая на александровскія реформы съ раздраженіемъ и рѣзкостью, Карамзинъ унижался до самыхъ жалкихъ выходокъ и бросалъ грязью въ самыя свѣтлыя дѣла. Такъ, напр., назвавъ составленный Сперанскимъ проектъ уложенія переводомъ наполеоновскаго кодекса, онъ намекаетъ на то, что это -- предуготовительная мѣра для подчиненія Россіи "желѣзному скипетру сего завоевателя" и что Сперанскій -- якобинецъ. "Для того-ли существуетъ Россія, какъ сильное государство, около тысячи лѣтъ, для того-ли около ста лѣтъ трудятся надъ сочиненіемъ своего полнаго уложенія, чтобы торжественно предъ лицомъ Европы признаться глупцами и подсунуть сѣдую нашу голову подъ книжку, слѣпленную въ Парижѣ шестью или семью эксъ-адвокатами и эксъ-якобинцами"!.. Не даромъ одинъ изъ новѣйшихъ панегиристовъ Карамзина выражаетъ мысль, что "можетъ быть и ссылка Сперанскаго, главнаго творца реформъ, имѣла нѣкоторую связь съ "Запискою". Но если это предположеніе и несправедливо, то все-таки на памяти Карамзина навсегда осталось два не менѣе черныхъ пятна -- его нападки на заботы и мѣры тогдашняго правительства относительно народнаго образованія и его защита крѣпостного права. Упрекая правительство за трату "милліоновъ для образованія университетовъ, гимназій и школъ", Карамзинъ говоритъ, что отъ этой траты "видимъ болѣе убытковъ для казны, нежели пользы для отечества.". Онъ даже доказываетъ, что высшее образованіе намъ вовсе не ко двору, что "у насъ нѣтъ охотниковъ до высшихъ наукъ. Дворяне служатъ, а купцы желаютъ знать существенно арифметику или языки иностранные для выгоды своей торговли; наши стряпчіе и судьи не имѣютъ нужды въ знаніи римскихъ правъ, наши священники образуются кое-какъ въ семинаріяхъ и далѣе не идутъ". Нагородивъ подобной ерунды, Карамзинъ проектируетъ образованіе "ученаго состоянія" посредствомъ увеличенія штата казенныхъ воспитанниковъ въ гимназіяхъ изъ людей бѣдныхъ, подобно тому, какъ еще въ "Вѣстникѣ Европы" онъ совѣтовалъ приготовлять воспитателей юношества и ученыхъ изъ "мѣщанскихъ дѣтей", такъ-какъ у дворянъ есть болѣе почетная профессія, -- "дворяне служатъ". "Строить-же и покупать домы для университетовъ, заводить библіотеки, кабинеты, ученыя общества, призывать знаменитыхъ иноземныхъ астрономовъ, филологовъ -- значитъ пускать пыль въ глаза". И это говорилъ человѣкъ, который за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ разливался цѣлыми потоками сладенькихъ фразъ въ честь свободы, разума и образованности!.. Не менѣе жалка и защита его крѣпостного права, начало котораго онъ относитъ къ IX вѣку, утверждая, что крестьяне никогда не владѣли землею, которая есть неотъемлемая собственность дворянства, что уничтоженіе крѣпостного права было-бы вопіющею несправедливостью, что "для твердости бытія государственнаго безопаснѣе порабощать людей, нежели дать имъ не во время свободу", которая даже и самимъ-то крестьянамъ принесетъ одинъ вредъ {Панегиристы "великаго исторіографа" до настоящаго времени не перестаютъ защищать даже крѣпостническія измышленія его. Вотъ что четыре года назадъ писалъ Погодинъ: "Многія замѣчанія Карамзина остаются вѣрными и требуютъ до сихъ поръ вниманія: освобожденные и надѣленные землею крестьяне не могутъ бытъ предоставлены себѣ, особенно при неограниченномъ распространеніи кабаковъ и имѣютъ нужду въ ближайшемъ надзора, и руководствѣ" (т. е. въ надзорѣ и руководствѣ помѣщиковъ).}. Онъ отстаивалъ даже продажу и покупку рекрутъ, эту торговлю людьми, принимавшую часто характеръ самаго неблаговиднаго промысла, отстаивалъ потому, что этотъ промыселъ выгоденъ небогатымъ владѣльцамъ, которые иначе "лишились-бы средства сбывать худыхъ крестьянъ или дворовыхъ людей съ пользою для себя и для общества". Въ заключеніе Карамзинъ говоритъ "доброму монарху": "государь! Исторія не упрекнетъ тебя зломъ, которое прежде тебя существовало (положимъ, что неволя крестьянъ и есть рѣшительное зло), но ты будешь отвѣтствовать Богу, совѣсти и потомству за всякое вредное слѣдствіе твоихъ собственныхъ указовъ!"
   Мнѣнія Карамзина были только отголоскомъ мнѣній ретроградной массы. Но высказываемыя и развиваемыя такимъ авторитетомъ, они получали гораздо болѣе силы и значенія, чѣмъ въ томъ случаѣ, когда они выходили изъ головы какого-нибудь полудикаго степного помѣщика, хотя послѣдній относительно этого вопроса въ сущности стоялъ нисколько не ниже "великаго исторіографа". "Въ концѣ концовъ, говоритъ г. Пыпинъ -- дѣйствіе подобныхъ воззрѣній было вредное, деморализующее. Идеалъ, выставляемый Карамзинымъ, представлялъ такое отсутствіе живого общественнаго содержанія, что не могъ имѣть другого дѣйствія. Неумѣренное восхваленіе патріархальнаго порядка съ отеческими мѣрами "подъ рукой", "безъ шума" и т. п., съ пренебреженіемъ ко всѣмъ желаніямъ привести его въ нормальныя формы закона; грубое и фальшивое стремленіе къ внѣшнему "величію"; смѣшное стараніе вздувать очень сомнительную роль аристократіи и рядомъ требованіе безмолвнаго повиновенія; помѣщичье пренебреженіе къ народу и т. д.,-- все это но могло быть полезно для внутренняго развитія. Толки о "величіи" создавали тотъ родъ ложнаго патріотизма, который изъ-за внѣшняго шума и блеска не видитъ внутреннихъ бѣдствій отечества, въ которомъ такъ сильно развиваются національное самохвальство и воинственная задорность. Карамзину принадлежитъ большая доля въ развитіи этого грубаго національнаго самообольщенія, которое нанесло и еще наноситъ много величайшаго вреда нашему общественному развитію,-- и записка, гдѣ Карамзинъ всего больше высказался со стороны своихъ общественныхъ взглядовъ, была трудомъ, потраченнымъ на защиту отживавшихъ нравовъ и преданій человѣкомъ, котораго по другимъ его трудамъ и таланту печально видѣть партизаномъ стараго общественнаго рабства и застоя".
   Другимъ типическимъ представителемъ консервативныхъ элементовъ того времени является Каразинъ, о которомъ въ послѣднее время издано не мало очень интересныхъ матеріаловъ {См. Чтенія въ Обществѣ Исторіи и Древностей, 1861 г., ни. III, отд. V, стр. 98--210; Гусек Старина 1870, т. II, с. 307--313; 632--666; 1871 г., т. I, с. 16--38; 326--366.}.
   При вступленіи на престолъ Александра, Каразинъ, помѣщикъ харьковской губерніи, подалъ ему записку о необходимыхъ въ Россіи преобразованіяхъ. Александръ полюбилъ его, и три съ половиною года награждалъ его особенною милостью и довѣріемъ, пользуясь его совѣтами и употребляя его на нѣкоторыя секретныя порученія. Даже послѣ того, какъ государь отдалилъ его отъ себя, Каразинъ не переставалъ имѣть вліяніе, писалъ Александру письма, составлялъ проекты, сочинилъ "Альфу и Омегу", родъ политическаго катехизиса для русскаго царя, подавалъ свои мнѣнія министрамъ, губернаторамъ и дворянскимъ собраніямъ, и покушался было продолжать эту роль всеобщаго совѣтника даже въ царствованіе Николая. Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ этотъ простой помѣщикъ стоялъ выше "великаго исторіографа". Въ то время какъ послѣдній вооружался противъ "убыточныхъ" заботъ о народномъ образованіи, Каразинъ самъ дѣятельно работалъ надъ тѣмъ, что такъ не нравилось "великому исторіографу". Онъ участвовалъ въ учрежденіи министерства народнаго просвѣщенія, въ пересмотрѣ уставовъ академій и университетовъ, въ основаніи харьковскаго университета на деньги, пожертвованныя по его настоянію мѣстнымъ дворянствомъ и купечествомъ и т. д. Отъ литературы и ученыхъ обществъ Каразинъ требовалъ, чтобы они пропагандировали полезныя знанія и дѣйствовали на развитіе общественнаго мнѣнія, а не ограничивались тѣмъ, чтобы "преподавать шарады на горахъ, соблазнительныя элегіи и стишки въ альбомы, преподавать не стыдясь и называться соревнователями просвѣщенія"! Каразинъ хотѣлъ, чтобы правительство устремило всѣ свои усилія на распространеніе народнаго образованія и воспитанія народа въ духѣ той политической системы, которую одъ отстаивалъ. "Христіанская монархическая система не должна быть тайною для кого-бы то ни было, не исключая послѣдней черни, но она должна быть велегласно проповѣдуема на улицахъ, на площадяхъ, въ церквахъ, на всѣхъ народныхъ сборищахъ". Онъ предлагалъ составить и распространять въ народѣ политическій катехизисъ, составленный изъ правилъ въ родѣ слѣдующихъ: "На свѣтѣ невозможно всѣмъ быть равнымъ... "Гдѣ двое должны жить вмѣстѣ, то уже надобно, чтобы одинъ изъ нихъ былъ старшій, а безъ того добру не бывать!.. Вотъ одинъ сумасшедшій народъ вздумалъ было погубить и царя, и вельможъ, и помѣщиковъ, своихъ благодѣтелей. Что-же вышло? Онъ отступился отъ Бога, пролилъ море крови" и т. д. Подобно Рычкову, Мартынову и другимъ крѣпостникамъ, Каразинъ доказывалъ необходимость образованія даже помѣщичьихъ крестьянъ, но не ради ихъ умственнаго развитія, а напротивъ, для воспитанія въ нихъ чувствъ пассивности и рабской зависимости. Образованіе собственныхъ своихъ крестьянъ Каразинъ устроилъ такъ. "Предметы обученія совершенно усвоены ограниченному кругу зрѣнія земледѣльца, даже преподаются они такимъ образомъ, что представляя назначеніе учениковъ (т. е. крѣпостную неволю) самымъ благословеннымъ и уваженія достойнымъ, они не производятъ въ ихъ сердцахъ другихъ желаній". Мысли Каразина о характерѣ и воспитательномъ значеніи народнаго образованія скоро получили самое широкое примѣненіе въ жизни...
   Каразинъ рекомендовалъ правительству воспользоваться образованіемъ народа для борьбы съ духомъ времени, съ тѣмъ разрушительнымъ духомъ невѣрія и революціонныхъ происковъ, который. по его словамъ, потрясалъ всѣ основы русскаго государства. "Великая перемѣна произошла и ежедневно происходитъ въ умахъ", писалъ онъ государю въ 1820 г. Множество причинъ на сіе дѣйствуетъ, "и день онъ яко тать прійдетъ"!.. Конечно, годъ, два, можетъ быть и болѣе еще протянется. Но для тогото я теперь и пишу, для того-то и отваживаю всего себя. Моя участь должна быть -- или ссылка за Байкалъ, пока еще ссылать можно, или смерть съ оружіемъ въ рукахъ при защищеніи послѣдняго входа къ комнатамъ государевымъ. Тогда я писать уже не стану" {"Очень знаю и чувствую" -- замѣчаетъ при этомъ подъ чертой Каразинъ -- "что сіе мѣсто можно обратить въ смѣхъ... Но должно смотрѣть на чувства тому, кто ихъ имѣетъ"!..}! Для того, чтобы правительство могло всегда знать "систематическимъ образомъ подлинное внутреннее положеніе государства" и держать въ своихъ рукахъ пити общественныхъ движеній, Каразинъ предлагалъ учрежденіе статистическаго департамента". Да не подумаетъ читатель, что онъ заботился о статистикѣ, нѣтъ, онъ хотѣлъ только "подъ предлогомъ статистическихъ обозрѣній открыть тысячи обстоятельствъ, происшествій и злоупотребленій важнѣйшихъ, вовсе неизвѣстныхъ правительству". Но для предотвращенія бѣды, такой "статистики" недостаточно. "Насъ спасти можетъ единственно немедленное употребленіе въ дѣло просвѣщеннаго дворянства", "приближеніе къ нему государя, окруженіе себя болѣе и болѣе природными россіянами, имѣющими большую недвижимую собственность и отцами семействъ, составленіе постоянной системы, совершенно согласной съ нравственностью и монархическими началами". Въ сущности Каразинъ хотѣлъ такого-же преобладанія дворянства, какъ и Карамзинъ, и вмѣсто контроля общественныхъ учрежденій, подобно исторіографу, также предлагалъ контроль "государственнаго мнѣнія", представляемаго нѣсколькими дворянами изъ каждой губерніи. Въ столицѣ нужно "учредить средоточіе, которое-бы дѣйствовало на губернскія подобныя-же средоточія общественнаго мнѣнія и ими взаимно оживлялось. Нѣтъ шишкой нужды въ огромныхъ залахъ, парадныхъ шествіяхъ и рѣчахъ, ни въ извѣщеніи о всемъ этомъ газетами. Но безстрастная воля государева будетъ освѣщаема на каждомъ его шагѣ образомъ приличнымъ и мало извѣстнымъ народу". Хорошо "общественное мнѣніе"!... Каразинъ доказываетъ, что въ этихъ его мнѣніяхъ нѣтъ ничего конституціоннаго. "Всякое понятіе о репрезентаціи, восходящей отъ народа, совершенно противно духу религіи, которая громко гласитъ -- "нѣсть власть, аще не отъ Бога"... Политическія начала наши основываются не на парижской энциклопедіи, но на энциклопедіи другой, несравненно древнѣйшей: на библіи. Цари наши не суть репрезентанты народа (мечтаніе нелѣпое!), но репрезентанты того, который "владѣетъ царствами и ему-же хощетъ даетъ". Въ нашей системѣ каждый членъ великой лѣстницы существъ представляетъ для подчиненныхъ себѣ то первообразное лицо, которое его на чреду поставило... Государь, -- сіе средоточіе подчиненности и порядка, приводящее собою постепенно все въ движеніе, озаряющее все, -- есть уже послѣдній видимый предметъ всеобщаго почитанія; но гіерархическая нить, скрываясь отъ бренныхъ нашихъ очей, идетъ далѣе; она оканчивается тамъ, у престола Монарха міровъ".
   Монархическій принципъ, по мнѣнію Каразина, долженъ проникать собою всю общественную жизнь. Онъ удивляется, что есть "люди, которые признавая необходимость монархіи въ большихъ массахъ, отвергаютъ оную въ малыхъ, изъ которыхъ первыя состоятъ. Какъ будто могутъ быть, въ одномъ и томъ-же отношеніи вещей между собою, начала различныя!... Въ государствѣ монархическомъ всѣ подраздѣленія его должны быть монархическія. Помѣщики для благосостоянія селеній столько-же нужны, сколько монархи для подданныхъ вообще". Придерживаясь идеи стариннаго служебнаго значенія помѣщика, Каразинъ доказываетъ, что онъ "есть природный покровитель крестьянъ, ихъ гражданскій судья, посредникъ между ними и высшимъ правительствомъ,. ходатай за нихъ, попечитель о неимущихъ и сиротахъ, наставникъ во всемъ, что принадлежитъ къ добру ихъ, наблюдатель за благоустройствомъ и нравами, словомъ, онъ есть ихъ генералъ-губернаторъ въ маломъ видѣ". Эта мысль о необходимости помѣщиковъ для управленія народомъ принадлежитъ не Каразину, а всѣмъ тогдашнимъ сторонникамъ крѣпостной зависимости. Павелъ!, какъ извѣстно, хотѣлъ отдать всѣхъ крестьянъ помѣщикамъ, считая послѣднихъ "лучшими полицмейстерами въ государѣ". Безъ этихъ "генералъ-губернаторовъ", по мнѣнію Каразина, "простолюдинъ едва можетъ и въ самыхъ счастливыхъ климатахъ пріобрѣсти самое необходимое для своего существованія и для удовлетворенія государственнымъ повинностямъ". Разглагольствуя о невозможности и неразумности освобожденія крестьянъ, объ его несправедливости и опасности для государственнаго порядка, Каразинъ ссылается на "превосходное" анонимное разсужденіе о крѣпостномъ правѣ, авторъ котораго защищаетъ рабство забавными измышленіями въ родѣ слѣдующихъ: "Въ разсужденіи умоначертанія или характера народнаго, если мы возьмемъ физическое положеніе страны нашей, то узримъ, что холодный климатъ, возбраняющій дѣйствія транспираціи, а проницательнымъ своимъ воздухомъ сжимающій наши жилы, дѣлаетъ характеры наши сангвиническими. Довольно-же всѣмъ извѣстно, что сангвиническій характеръ есть характеръ наглой и стремительной въ предпріятіяхъ своихъ, а если по роду жизни примѣтается къ оному и флегма, то сіе ничего болѣе не произведетъ, какъ должайшее состояніе суровости и злопамятства. Флегматическій характеръ у насъ (т. е. у русскихъ) производится отъ застоя движенія крови въ зимніе мѣсяцы и отъ недостатка движенія тѣла, также отъ топленныхъ покоевъ, въ коихъ густота воздуха приводитъ въ ослабленіе наши члены къ лѣности и къ увальчивости насъ склонными чинитъ. При свободѣ-же крестьянъ не умножатся-ли сіи характерическіе пороки"!... Стараясь запугать друзей освобожденія, Каразинъ, подобно всѣмъ крѣпостникамъ, доказывалъ, что мнѣнія о жестокости и тиранніи рабовладѣльцевъ есть ничто иное, какъ вымыслы неблагонамѣренныхъ людей. Нападая въ своей запискѣ о Польшѣ на "страшный произволъ пановъ" и требуя его прекращенія, т. е. отмѣны рабства польскихъ крестьянъ, Каразинъ говоритъ, что у насъ подобнаго произвола вовсе нѣтъ. Кромѣ рѣдкихъ случаевъ, подвергаемыхъ уголовнымъ наказаніямъ, никогда не было и не могло быть ничего подобнаго въ отношеніяхъ (русскихъ) помѣщиковъ къ крестьянамъ: и барщина и оброкъ полагаются закономъ, какъ вознагражденіе за пользованіе землею, принадлежащею помѣщикамъ. Слова батюшка и братецъ обычные съ поконъ вѣка зовы съ той и другой стороны и т. д. и Карамзинъ и Каразинъ были не столько самостоятельными оригинальными дѣятелями, сколько органами ретроградной массы, такими-же представителями ея, какъ Аракчеевы, Ростопчины, Шишковы и т. д. Мы уже указывали выше на тѣ мотивы, которые руководили отою массою въ ея противодѣйствіяхъ прогрессивнымъ дѣйствіямъ. Прибавимъ къ этому, что главнѣйшимъ изъ упомянутыхъ мотивовъ реакціи, какъ и въ предыдущія эпохи исторіи, оставалось желаніе сохранить крѣпостное право, паденіе котораго было неизбѣжнымъ при тѣхъ реформахъ, которыя были совершены или задуманы Александромъ и его сотрудниками. Многіе ретрограды и консерваторы примирились-бы съ реформаторами или прогрессистами, если-бы они видѣли, что и при реформахъ крестьяне останутся въ такой-же зависимости, а помѣщики въ такой-же силѣ, какъ и прежде. Но такое предположеніе было-бы нелѣпостью; равнымъ образомъ нелѣпо было-бы предполагать, что масса общества отнесется сочувственно къ преобразованіямъ и прогрессивнымъ идеямъ. Борьба двухъ направленій, двухъ порядковъ жизни, стараго и новаго, изъ которыхъ послѣдній существовалъ еще только въ головахъ передовыхъ людей, а первый имѣлъ уже многовѣковую исторію,-- борьба была неизбѣжна. И она началась, постепенно усиливаясь, по мѣрѣ того, какъ обстоятельства придавали все болѣе и болѣе силы реакціонерамъ.
   Главнымъ орудіемъ въ рукахъ ретроградовъ была обычная система запугиванья. Идея о крестьянской свободѣ, проекты Сперанскаго, распространеніе масонства и мистическихъ сектъ, якобинцы и вольтерьянцы, поляки и французская революція -- все это сводилось къ одному, къ фантастической всемірно-революціонной интригѣ, охватившей будто-бы уже и Россію. Карамзинъ, Каразинъ, Ростопчинъ, Шишковъ, гр. Де-Местръ, бывшій сардинскимъ посланникомъ въ Петербургѣ -- всѣ били тревогу и кричали, что Россія въ опасности отъ коварныхъ замысловъ внутреннихъ враговъ, къ которымъ они причисляли всѣхъ, кто имъ не нравился. Въ первую половину этой эпохи ретрограды еще дѣйствовали осторожно; интриги ихъ были не въ силахъ подорвать дѣло реформы, хотя и въ это время ихъ реакціонныя стремленія сильно тормозили работу преобразователей, робѣвшихъ передъ ихъ массою. Жертвою ихъ угрозъ палъ Радищевъ. Возвращенный Александромъ изъ ссылки и работавшій въ комиссіи законовъ, Радищевъ представилъ дѣльную программу преобразованій, въ которой требовались: 1) равенство всѣхъ передъ закономъ и отмѣна тѣлеснаго наказанія; 2) уничтоженіе табели о рангахъ; 3) отмѣна пристрастныхъ допросовъ и введеніе гласнаго суда съ присяжными; 4) полная вѣротерпимость и свобода совѣсти; 5) свобода прессы; 6) освобожденіе крестьянъ и 7) замѣна подушной подати поземельною. Радищеву намекнули о вторичномъ путешествіи въ Сибирь, изъ которой онъ только-что вернулся. Испуганный Радищевъ отравился...
   У ретроградовъ были связаны руки, пока дѣйствовалъ Сперанскій. Одиночное положеніе этого человѣка на верху государственной лѣстницы и рядомъ съ представителемъ враждебной ему партіи, съ Аракчеевымъ, не обѣщало для него ничего хорошаго. Сперанскій и Аракчеевъ -- это два противоположные полюса. "Одинъ съ обширнымъ образованіемъ, съ умомъ, на лету схватывающимъ идеи и слова Александра и излагающимъ ихъ въ прекрасной формѣ на бумагѣ, съ манерами вкрадчивыми, льстивыми безъ униженія, съ побужденіями возвышенными, со страстями благородными, скитающійся въ отчаяніи въ лѣсу по смерти своей нѣжной и милой Элизы. Другой -- нрава крутого, сердца жестокаго, неумолимаго, любовникъ чудовищной Настасьи, который по смерти ея тоже приходитъ въ отчаяніе, но выражаетъ его иначе -- истязаніями бѣдныхъ крестьянъ Грузина, мало образованный, неумѣющій написать дневного приказа безъ грамматическихъ ошибокъ; самая наружность его скорѣе могла отталкивать, чѣмъ привязывать къ себѣ. Одинъ въ пылкомъ воображеніи своемъ хотѣлъ создать для Россіи храмъ славы, въ который-бы могъ внести свое, окруженное блескомъ имя; другой строилъ для нея казарму и ставилъ у дверей фельдфебеля, чтобы легче было наблюдать за нею" (Ковалевскій, 152). У Аракчеева была сильная партія, сильная поддержка; Сперанскій-же былъ одинъ и разсчитывалъ только на расположеніе и довѣріе государя. Но изучившій послѣдняго съ дѣтства Аракчеевъ оказался сильнѣе Сперанскаго даже и въ этомъ отношеніи и своими хитростями пріобрѣлъ безграничное довѣріе государя добродушнаго, но становившагося все болѣе и болѣе подозрительнымъ въ виду тѣхъ призраковъ, которые показывались волшебнымъ фонаремъ европейской и русской реакціи. Всѣ ретроградныя силы были противъ Сперанскаго; его ненавидѣли за расположеніе къ нему Александра, за его реформы, за мысль объ освобожденіи крестьянъ, за дозволеніе къ печати книги Стройновскаго объ отмѣнѣ крѣпостного права, за законъ о чинахъ, за то презрѣніе, какое онъ питалъ къ окружавшей его толпѣ и т. д. Долго велась интрига противъ Сперанскаго. Въ обществѣ и въ правительственной сферѣ, въ частныхъ бесѣдахъ, въ памфлетахъ, въ нашептываніяхъ кому слѣдуетъ его обвиняли въ преднамѣренномъ разстройствѣ финансовъ и всего государственнаго управленія, въ намѣреніи совершить государственный переворотъ, въ измѣнѣ отечеству, въ преступномъ пристрастіи къ Франціи, въ замыслѣ предать Россію Наполеону и т. д. Когда насталъ канунъ двѣнадцатаго года, когда умы дошли до высшей степени болѣзненной возбужденности, когда ненависть ко всему французскому обуяла общество и подозрительная боязливость вражескихъ замысловъ ежедневно создавала новые и новые страхи,-- клевета и инсинуаціи противъ Сперанскаго получили силу и увлекли Александра. Какую ненависть возбуждалъ къ себѣ этотъ реформаторъ и какъ вѣрили въ справедливость сыпавшихся на него обвиненій, можно видѣть по слѣдующему отрывку изъ дневника Булгакова. "1812 г., марта, 22.-- Открытъ въ Петербургѣ заговоръ, состоявшій въ томъ чтобы предать Россію французамъ. Бездѣльникъ Сперанскій и Магницкій арестованы... Какъ не сдѣлать примѣрнаго наказанія,-- Сперанскаго не повѣсить! О, извергъ! чудовище! неблагодарная, подлая тварь! Ты не былъ достоинъ званія россійскаго дворянина! Оттого-то ты и гналъ ихъ!" Далѣе Булгаковъ перечисляетъ дѣйствія "разрушительнаго генія Сперанскаго", несомнѣнно доказывающія его измѣну. "1) Онъ открылъ государственную тайну, объявилъ манифестомъ 6 50,000,000 ассигнацій. 2) Составилъ (государственный) совѣтъ изъ сорока человѣкъ: вещь безразсудная и неимѣющая примѣра. 3) Позволилъ напечатаніе Стройновскаго сочиненія. 4) Преградилъ дворянству путь къ чинамъ ассессора и статскаго совѣтника и проч. и проч." (Р. Арх. 1867, стр. 1367). Только вмѣшательство извѣстнаго друга Александра, Дерптскаго профессора Паррота, спасло Сперанскаго отъ смертной казни, на которую хотѣлъ осудить его государь въ сильномъ порывѣ перваго негодованія (Богдановичъ, III, 193). Даже въ народной массѣ успѣли возбудить такую сильную ненависть къ этому "измѣннику", что когда Сперанскій съ мѣста своей ссылки, изъ Нижняго Новгорода, поѣхалъ взглянуть на Макарьевскую ярмарку, то здѣсь, въ гостиномъ дворѣ едва не былъ убитъ разъяреннымъ народомъ. Подъ предлогомъ удаленія его отъ шедшаго въ Россію Наполеона, его перевели въ Пермь. "Вѣсть о неожиданной отставкѣ и ссылкѣ Сперанскаго, говоритъ одинъ современникъ,-- громко разнеслась по всей Россіи. Не знаю, смерть лютаго тирана могла-ли-бы произвесть такую всеобщую радость" (Воспом. Вигеля, IV, 21, 22). "Русскіе ретрограды и иностранные іезуиты, въ родѣ До-Местра, участвовавшіе вмѣстѣ съ первыми въ низверженіи Сперанскаго, торжествовали и занимали мѣста, до которыхъ прежде не допускало ихъ вліяніе реформатора" (Морошкинъ, II, 505--507). Сдѣлавъ Сперанскаго "измѣнникомъ", начали преслѣдовать почему-нибудь непріятныхъ лицъ, строча на нихъ доносы въ родѣ слѣдующаго: "будучи въ тѣсной связи съ предателемъ Сперанскимъ, можетъ имѣть онъ и тайныя сношенія съ Наполеономъ" и т. д. (Вигель, IV, 85).
   Паденіе Сперанскаго развязало руки врагамъ прогрессивной общественной мысли. Нашествіе французовъ, военныя неудачи, взятіе и пожаръ Москвы,-- все это развило самую болѣзненную подозрительность въ народѣ, которою піонеры реакціи не замедлили воспользоваться. Всѣхъ подозрѣвали въ измѣнѣ. Въ Москвѣ -- въ этомъ всегдашнемъ центрѣ политическихъ сплетенъ и ретроградныхъ интригъ -- "доходили даже до того, что крѣпостники видѣли въ войнѣ 1812 г. ловушку для себя, думая, что самъ Александръ заключилъ съ Наполеономъ договоръ, чтобы впустить его въ Россію для низложенія дворянства и освобожденія крестьянъ" (Морошкинъ, II, 503)!.. Всѣ противники крѣпостного права провозглашались врагами отечества по одному уже тому, что у Наполеона дѣйствительно была мысль воспользоваться для своихъ завоевательныхъ цѣлей освобожденіемъ рабовъ. Престарѣлый Новиковъ и Ключаревъ, жившіе около Москвы, навлекли на себя подозрѣніе однимъ тѣмъ, что принимали къ себѣ французскихъ раненыхъ, а въ перехваченной корреспонденціи Новикова со знакомыми возбудило подозрѣніе то обстоятельство, что "въ сихъ письмахъ выраженія просты чрезвычайно, такъ что подозрѣвать можно, что оныя должны быть тѣми особенно толкованы, кои ключъ загадки сей имѣютъ" (Р. Арх. 1866. 693)!.. Жить было не безопасно, особенно въ Москвѣ, подъ владычествомъ страшнаго Ростопчина. Юноша Верещагинъ, имѣвшій возможность читать иностранныя газеты до ихъ просмотра цензурой, перевелъ изъ лихъ прокламацію Наполеона, изданную имъ передъ вторженіемъ въ Россію, и показалъ этотъ переводъ нѣкоторымъ изъ своихъ пріятелей. Его арестовали. Ростопчинъ вывелъ его на крыльцо своего дома, объявилъ собравшемуся народу, что онъ измѣнникъ, велѣлъ солдатамъ рубить его саблями, а затѣмъ полуживого Верещагина бросили толпѣ, которая и добила его; трепещущій трупъ привязали за ноги къ лошадиному хвосту и чернь съ дикимъ ревомъ поволокла его по улицамъ. Дѣло мертваго Верещагина поступило въ сенатъ, который присудилъ его къ 25 ударамъ кнута и къ вѣчной каторгѣ (Р. Арх. 1869 г., стр. 1445; 1870 г., стр. 519; Чтенія въ О. И. и Д., 1866, IV, 245).
   Страсть къ доносамъ, поиски за измѣною, нелѣпыя обвиненія въ интригѣ доходили до послѣдней крайности. Изъ Москвы доносили даже на Карамзина, что "сочиненія его исполнены вольнодумческаго и якобиническаго яда"; что "онъ цѣлитъ не менѣе, какъ въ Сіесы или въ первые консулы,-- это здѣсь всѣ знаютъ" (Чтенія, 1858, II, отд. V, 186). Самый умѣренный либерализмъ былъ не безопасенъ. Даже Уваровъ въ концѣ 1813 г. писалъ Штейну, что въ министерствѣ народнаго просвѣщенія онъ по можетъ держаться на избранномъ имъ пути, "не жертвуя честью, мнѣніями, благосостояніемъ". "Не подумайте -- говоритъ онъ, что въ моихъ словахъ есть какое нибудь преувеличеніе... Состояніе умовъ въ настоящую минуту таково, что смѣшеніе понятій достигло послѣдней крайности. Одни хотятъ просвѣщенія безъ опасностей, т. е. огня, который не жжетъ. Другіе -- и это большая часть -- сваливаютъ въ одинъ мѣшокъ Наполеона и Монтескье, французскія арміи и французскія книги, Моро и Розенкампфа, мечты III.... (Шиллера?) и открытія Лейбница. Наконецъ, это такой хаосъ воплей, страстей, ожесточенныхъ раздоровъ, увлеченія партій, что невозможно долго выдержать это зрѣлище. У всѣхъ на языкѣ слова: религія въ опасности, нарушеніе нравственности, приверженецъ иноземныхъ идей, иллюминатъ, философъ, франкъ-масонъ, фанатикъ и т. д. Словомъ, совершенное безуміе. Рискуешь каждую минуту скомпрометировать себя или стать органомъ всякихъ нелѣпостей" (Пыпинъ). Вскорѣ окончательно восторжествовала реакція. Вліяніе европейской реакціи, создавшей столько страховъ, выдумавшей столько заговоровъ, отразилось и на Россіи. Меттернихъ убѣдилъ и безъ того уже подозрительнаго Александра, что духъ всеобщей революціи проникъ всюду и что Россіи предстоитъ отъ него опасность, одинаковая со всѣми европейскими государствами. У насъ ретрограды, подобные Фотію, распускали самые нелѣпые слухи, въ родѣ того, напр., что въ 1817 г. составлено было покушеніе на жизнь Александра I, но намѣреніе сіе отложено. О сема публиковано (И) въ "Сіонскомъ Вѣстникѣ" слѣдующими словами: тотъ, кого нетерпѣливость влечетъ, какъ Петра, ударить ножомъ, да молится: Господи, даруй сердцу моему терпѣніе! Будемъ, братья, ждать, пока Господь на то воззоветъ, какъ воззвалъ Илію на избіеніе вааловыхъ жрецовъ" (Чтенія, 1868, I, V, 263). Въ 1818 г. случилась семеновская исторія, убѣдившая Александра въ справедливости ретроградныхъ инсинуацій. Любимый полкъ государя, семеновскій, въ которомъ и солдаты и офицеры отличались развитостью и примѣрнымъ поведеніемъ, въ которомъ не было и рѣчи о тѣлесныхъ наказаніяхъ, офицеры были съ солдатами на вы и т. д., вдругъ, какъ будто случайно, былъ отданъ подъ команду грубому Шварцу. Онъ своими безчеловѣчными жестокостями довелъ солдата до того, что они потребовали смѣны его. Это было выставлено бунтомъ, и "взбунтовавшійся" полкъ весь былъ арестованъ. Александръ, бывшій тогда на конгрессѣ въ Троппау, подъ вліяніемъ Меттерниха, увидѣлъ причину "бунта" не въ жестокостяхъ Шварца, а въ проискахъ тайныхъ обществъ и во вліяніи ланкастерскихъ школъ, процвѣтавшихъ въ полку (Ковалевскій, 139; Р. Старина, 1870, I, 63). Созданные реакціей страхи какъ нельзя болѣе гармонировали съ господствовавшимъ въ обществѣ мистическимъ умонастроеніемъ. То было время масонства и всевозможныхъ сектъ, время духовидцевъ и пророковъ, піетистовъ и шарлатановъ, ханжей и фанатиковъ, время, которому платили дань многіе изъ лучшихъ людей общества, напр., Пушкинъ съ своею вѣрою въ ворожбу, предчувствія, примѣты, или Сперанскій съ своими мистическими бреднями. Для высшаго нравственнаго усовершенствованія Сперанскій считалъ вѣрнымъ средствомъ слѣдующій пріемъ; сѣсть въ самомъ отдаленномъ углу своей комнаты, "скрестить руки модъ грудью и устремить взоры на лупокъ"; въ этомъ положеніи человѣкъ погружается въ благочестивое самозабвеніе и видитъ какой-то "свѣтъ Фавора" -- техническій терминъ, замѣчаетъ въ скобкахъ Сперанскій (Р. Арх. 1870, 194). Самъ Александръ во всю свою жизнь былъ мистикомъ, онъ молился съ квакерами о наитіи духа, проводилъ цѣлые вечера со Сперанскимъ въ мистическихъ бесѣдахъ, увлекался каждымъ проявленіемъ искренняго піэтизма; въ бѣдствіяхъ 1812 года, въ неимѣніи у себя дѣтей, въ петербургскомъ наводненіи,-- во всемъ видѣлъ онъ таинственную десницу, каравшую Россію за его грѣхи. Но въ немъ, какъ и въ Сперанскомъ, мистическое благочестіе, чуждое всякой религіозной формальности, долго мирилось съ его политическимъ либерализмомъ; но въ концѣ концовъ мистицизмъ все-таки повредилъ Александру. Онъ довелъ его до священнаго союза, довелъ дотого, что онъ увлекся г-жею Ерюдисръ и началъ вѣрить Фотію. Съ Александромъ случилось то же, что и съ массою тогдашняго общества, для котораго мистицизмъ замѣнилъ собою философію и въ которомъ піэтистическая филантропія нерѣдко уживалась съ стремленіями къ прогрессивной гражданской дѣятельности. Мистическимъ умонастроеніемъ общества ловко воспользовались реакціонеры и сдѣлали его своимъ орудіемъ въ борьбѣ противъ прогрессивныхъ движеній. Когда система запугиванья возымѣла дѣйствіе, когда Александръ весь отдался европейской политикѣ, когда управленіе внутренними дѣлами сосредоточилось въ рукахъ Аракчеева, имѣвшаго смѣлость говорить: "я скажу государю -- или отпустите меня отъ должности, или извольте подписывать, а я буду править" (Записки Мертваго, 247), когда вмѣсто Строганова, Чарторыскаго, Новосильцева, Лагарпа, Каподистріи, Сперанскаго на сцену полѣзли Стурдза, Шишковъ, Фотій, Магницкій, Руничъ,-- тогда самая мысль о реформахъ сдѣлалась опасною, тогда насталъ періодъ обскурантизма.

С. Шишковъ.

(Окончаніе слѣдуетъ.)

"Дѣло", No 6, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru