Lib.ru/Классика: Шашков Серафим Серафимович. Журнальное обозрение

ЖУРНАЛЬНОЕ ОБОЗРѢНІЕ.

Новорожденные -- "Гражданинъ" и "Азіятскій Вѣстникъ"; живые -- "Вѣстникъ Европы"; больные -- "Заря"; мертвые -- "Знаніе".

На обширномъ кладбищѣ русской журналистики лежатъ сотни изданій, погибшимъ преждевременной смертію. Кладбище обширное, могилы никѣмъ неоплаканныя! Тутъ мы видимъ черные кресты и увядшія иммортели надъ могилами изданій, вполнѣ солидныхъ и благонамѣренныхъ, въ родѣ "Весельчака", "Эпохи" и "Ерунды", и могилы изданій легкомысленныхъ, мальчишескихъ, въ родѣ газеты "Очерки" и другихъ въ Бозѣ почившихъ журналовъ, отъ которыхъ, по мнѣнію г. Каткова, яко-бы пошло все зло земли русской. Старѣйшій изъ нашихъ журналистовъ, штатсратъ Краевскій, при взглядѣ на это кладбище, имѣетъ полное право поставить эпиграфомъ въ своей литературной автобіографіи "лова полковника Скалозуба:

"Довольно счастливъ я въ товарищахъ моихъ:

Вакансіи какъ-разъ открыты, --

То старшихъ выключатъ иныхъ,

Другіе, смотришь, перебиты!..."

Эта великая смертность -- не менѣе семидесяти могилъ за какіе-нибудь двѣнадцать лѣтъ -- всего лучше доказываетъ, что наши періодическія изданія страдаютъ сильнымъ худосочіемъ и вообще плохимъ здоровьемъ; многія изъ нихъ одержимы постоянныхъ страхомъ смерти. При такихъ обстоятельствахъ естественно встрѣчать съ радостью каждое новое свѣтило, восходящее на журнальномъ горизонтѣ и надѣяться узрѣть въ немъ "чаяніе Израиля". Нынѣшній годъ былъ бѣденъ новыми журналами, еще бѣднѣе содержаніемъ ихъ, но honnis soit qui mal y pense... Не съ тѣмъ мы взялись за перо, чтобы говорить о худосочіи нашей журналистики, а съ тѣмъ, чтобы привѣтствовать новыя свѣтила, проводить съ почетомъ въ малѣ угасающія и сказать доброе слово о тѣхъ, которыя озаряли нашъ темный путь за настоящій годъ.

Изъ восходящихъ созвѣздій, обѣщающихъ свѣтить намъ въ будущемъ году, хотя и заимствованнымъ свѣтомъ отъ "Московскихъ Вѣдомостей", но все-же свѣтомъ новымъ, гражданскимъ,-- первое мѣсто принадлежитъ "Гражданину".

Широкая и торная дорога лежитъ передъ "Гражданиномъ", какъ это видно изъ его обширной и велерѣчивой программы "Гражданинъ" смѣло заявляетъ, что "цѣль его -- ввести въ міръ повременной печати новое начало" и совершенно реформировать отношенія журналистики къ публикѣ. Слушайте, слушайте во всѣ уши -- дѣло идетъ о реформѣ и "новыхъ началахъ", которыя дастъ Россіи г. Градовскій. Вся дѣятельность "Гражданина" будетъ совершенно своеобразная и программа его до того интересна, что мы изложимъ ее по пунктамъ.

"Чтобы сдѣлаться руководительницею общества, періодическая печать въ свое время должна была встать впереди русской жизни... Теперь пора иная. Предпринимая новое изданіе, мы становимся прямо и твердо посреди жизни русскаго государства". Слѣдовательно, г. Градовскій не желаетъ "вести Россію впередъ", какъ выражался о себѣ г. Катковъ, а намѣревается преспокойно усѣсться на самый пупъ русской земли и составить, изъ себя нѣчто въ родѣ центральной планеты, вокругъ которой --

Свѣтилъ возженныхъ милліоны

Въ неизмѣримости текутъ!...

Идея, поистинѣ, грандіозная! Только мы нѣсколько опасаемся, что г. Градовскому не удастся осуществить ее, и наши опасенія основаны на слѣдующихъ, довольно основательныхъ, соображеніяхъ. Какъ извѣстно, г. Катковъ, уже давно и торжественно отрекся отъ того, что онъ "ведетъ Россію впередъ"; онъ постоянно заявлялъ и заявляетъ о себѣ, что также "стоитъ прямо и твердо посреди жизни русскаго государства", и онъ дѣйствительна возсѣдаетъ на самомъ пупѣ Россіи; поэтому мы думаемъ, что г. Градовскому вдвоемъ съ г. Катковымъ на одной и той-же точкѣ сидѣть будетъ тѣсновато, да врядъ-ли даже онъ сможетъ и взобраться на нее, ибо всѣ попытки Краевскихъ, Трубниковыхъ, Кашпиревыхъ и др. помѣститься на упомянутомъ пупѣ оказались неудачными.

"Стоя посреди этой внутренней жизни", продолжаетъ г. Градовскій, "мы будемъ въ состояніи видѣть ея свѣтлыя и прекрасныя стороны отчетливѣе и ярче; мы увидимъ также, что слабыя ея стороны серьезнѣе и опаснѣе, чѣмъ ни вообще привыкли думать". Неизвѣстно, гдѣ "Гражданинъ" будетъ указывать опасность для отечества,-- тамъ-ли,. гдѣ видитъ ее Катковъ, или тамъ, гдѣ прозрѣваетъ ее духовными очами г. Аскоченскій, но можно догадываться, что, стоя "посреди русской жизни", г. Градовскій будетъ бить направо и налѣво и, какъ онъ самъ выражается, "неизмѣнно твердо презирать все то, что похоже на заискиванье популярности или поклоненіе тому, что принято называть модными идеями". Ну, это и значитъ помѣститься въ самомъ центрѣ московской охранительной команды. Открещиваясь отъ модныхъ идей и отрекаясь отъ всѣхъ "литературно-политическихъ кружковъ или партій", г. Градовскій ни въ какихъ случаяхъ и ни въ какихъ вопросахъ другихъ авторитетовъ не будетъ признавать, кромѣ исторіи цивилизаціи всего образованнаго міра и 10-ти столѣтій нашей исторической жизни". Невозможно понять, что хочетъ сказать гражданинъ-Градовскій и о какихъ это "другихъ авторитетахъ" говоритъ онъ, которые-бы не заключались въ исторіи цивилизаціи всего образованнаго міра и въ десяти столѣтіяхъ нашей исторической жизни"; вѣдь даже всѣ "презираемыя" гражданиномъ-Градовскимъ "модныя идеи", всѣ, какіе угодно, авторитеты входятъ въ "исторію цивилизаціи всего образованнаго міра..." Рѣшившись не признавать никакихъ авторитетовъ, никакихъ "литературно-политическихъ партій" и направленій, давая въ своемъ журналѣ мѣсто "всякому серьезному мнѣнію" и въ то-же время оставляя за собой право критиковать и опровергать эти мнѣнія, гражданинъ-Градовскій хочетъ доходить до всего своимъ умомъ и тутъ-же, въ программѣ, даетъ читателю понятіе о блистательномъ состояніи своихъ умственныхъ способностей. Сказавъ, что цѣль "Гражданина" ввести въ міръ журналистики новое начало -- "независимость отъ литературно-политическихъ кружковъ или партій", что каждый вопросъ будетъ разсматриваться имъ независимо отъ предвзятыхъ мыслей кружковъ, т. Градовскій развиваетъ эту мысль, между прочимъ, въ слѣдующихъ строкахъ, которыя должны обезсмертить его имя, потому-чтотиной безсмыслицы никогда не бывало даже и въ русской журналистикѣ:

"Въ умственномъ мірѣ Россіи есть отголоски каждаго образа мыслей, каждаго воззрѣнія на жизненные ея вопросы; но въ умственномъ мірѣ Россіи нѣтъ безусловного имъ отголоска, "нѣтъ того процесса, который интересы общіе приносить въ жертву интересамъ и предвзятымъ мыслямъ кружка". "Гражданинъ"-то, отрекающійея отъ всѣхъ авторитетовъ и предвзятыхъ мыслей кружковъ или партій, и восполнитъ такой недостатокъ, будетъ упомянутымъ "безусловнымъ отголоскомъ, который интересы общіе приноситъ въ жертву интересамъ и предвзятымъ мыслямъ кружка!.."

Въ довершеніе этой тирады, которая одна можетъ дать понятіе о предстоящей карьерѣ "Гражданина", онъ будетъ мѣнять сроки своихъ выходовъ и выходить то еженедѣльно, то рѣже, то листами, то книжками; лѣтомъ -- въ одномъ форматѣ, зимой -- въ другомъ, такъ-что гражданинъ-Градовскій будетъ не только просвѣщать, но и развлекать разнообразными костюмами, сообразно разныхъ сезонамъ.

Другое свѣтило на горизонтѣ нашей журналистики уже свѣтитъ намъ, подъ созвѣздіемъ покойнаго Булгарина, съ прошлаго сентября. Это "Русскій Міръ", поднятый изъ могилы, въ которую его нѣкогда уложилъ г. Стелловскій или Гіероглифовъ -- это разберетъ только безпристрастное потомство. Воскресшій "Русскій Міръ", украшаемый именемъ неизвѣстно откуда взявшагося г. Комарова, намѣревается воскресить собой только-что въ мирѣ почившую "Вѣсть" и повѣдать отечеству недосказанную чушь г. Скарятинымъ. Спѣшите, милые соотечественники, слушать и подписываться: г. Скарятинъ оживаетъ въ образѣ г. Комарова и собирается громить всякую "интригу" и "измѣну". Онъ также будетъ стоять "на стражѣ отечества", какъ катковскій тріумвиратъ органовъ и только-что оперяющійся "Гражданинъ". При такомъ богатствѣ охранительныхъ командъ нашей печати, мы можемъ спать еще спокойнѣе и крѣпче, чѣмъ спали до сихъ поръ. Чего-же намъ больше желать! но какъ ни велика своимъ числомъ выставленная рать г. Каткова, все-же мы думаемъ, что она не такъ опасна, какъ считаютъ ее; и виноватъ въ этомъ никто иной, какъ предводитель ея, махавшій своимъ рыцарскихъ мечомъ такъ долго по воздуху, что никто больше не боится этого меча, никто больше не вѣритъ этому напускному пафосу ужаса и крика. Въ богатомъ арсеналѣ г. Каткова остались одни обломки стараго оружія, которымъ онъ такъ удачно боролся съ созданными имъ-же самимъ призраками крамолы и измѣны. Откуда-же возьмутъ новаго оружія новые воины? Съ какими еще призраками они намѣрены сражаться? Поживемъ -- увидимъ!

Въ календарѣ катковскаго ликея на 1871--1872 года говорится: "Тѣлесное наказаніе должно быть исполняемо никакъ не служителемъ, но всегда тѣмъ учителемъ, въ глазахъ котораго совершенъ проступокъ... Въ Англіи право тѣлеснаго наказанія принадлежитъ главному учителю, т. е. директору" {Прежде говорилось: "наказать плетьми или кнутомъ столькими-то ударами чрезъ палачей"; а нынѣ -- у Каткова: "наказать розгами столькими-то ударами чрезъ учителей". Занятіе, значитъ, облагородилось!...}. Михаилъ Никифоровичъ, вы "главный учитель", "директоръ" всѣхъ этихъ Комаровыхъ, Трубниковыхъ, Градовскихъ. Отчего вы не пользуетесь по отношенію къ нимъ тѣмъ "правомъ", которое вы предоставили себѣ въ стѣнахъ своего ликея? Вѣдь безъ дисциплины ваша разнокалиберная рать распустится и васъ-же самихъ, со всей вашей неувядаемой славой, покроетъ безславіемъ. Ничего, немножко можно наказать и тѣлесно.

Наконецъ, съ будущаго года готовится освѣщать насъ "Азіатскій Вѣстникъ", столь-же извѣстнаго г. Пашино, какъ и г. Комаровъ. Это будетъ несомнѣнно звѣзда первой величины, потому-что настоящій свѣтъ всегда изливался на насъ именно изъ Азіи, и потому мы, не будучи даже волхвами, можемъ предсказать блистательную судьбу этого нарождающагося младенца. Великая задача, которую беретъ на себя "Азіатскій Вѣстникъ", состоитъ въ чемъ-то такомъ, чего не пойметъ ни одинъ восточный магъ, ни одинъ европейскій спиритъ -- это соединеніе несоединяемыхъ предметовъ, что-то въ родѣ разрѣшенія квадратуры въ кругѣ -- сліянія Азіи съ Европой, Востока съ Западомъ. Задача эта впрочемъ не новая въ нашей всеобъемлющей журналистикѣ; эту задачу разрѣшалъ нѣкогда "Свѣточъ" (царство небесное ему! Тоже изъ покойниковъ) и разрѣшалъ ее съ такимъ усердіемъ, что наконецъ издатель его принужденъ былъ даромъ посылать книжки своимъ подписчикамъ, чтобы они хоть безмездно поучались сліянію Европы съ Азіей. Подвигъ поистинѣ безпримѣрный и назидательный для всѣхъ, желающихъ сліять.

Но остановимся и подождемъ, когда подростутъ эти птенцы и оперятся во всю прелесть своего украшенія; это только было привѣтствіемъ съ нашей стороны грядущимъ въ міръ сѣятелямъ всякой ерунды, и истины, всякаго плодотворнаго зерна и мякины.

-----

Послѣ этого привѣтствія мы должны прочесть отходную "Зарѣ", умирающей отъ продолжительной и тяжкой болѣзни. Читатель, вѣроятно, помнитъ, что еще въ 1869 г. "Заря"'помѣстила у себя подложное стихотвореніе Фета, съ акростихомъ: "Заря Кашпирева умираетъ". Съ тѣхъ поръ положеніе больной значительно ухудшалось, и наконецъ, какъ недавно сообщали газеты, она осталась только при 700 подписчикахъ. А жаль эту протопопицу нашей журналистики! Когда и какое изданіе просвѣщало своихъ читателей такими солидными статьями, какъ "Вліяніе Сербіи и Афона на русскую литературу въ XIV и XV вѣкѣ" -- И. Некрасова; "Греко-Болгарскій церковный вопросъ" -- Тесовскаго; "Коротенькое обозрѣніе очерки русской исторіи до татаръ" М. Погодина, доказывающаго, что удѣльную Русь спасли только молитвы отшельниковъ (No 1, стр. 281). Но учеными матеріями наша протопопица занималась только въ свободное время, котораго у нея было мало,-- все по хозяйству хлопотала, при помощи своихъ почтенныхъ сотрудниковъ. Съ г-жей Кобяковой пекла она "Пряники" (повѣсть, No 7), съ г. Блюммеромъ возилась "Около золота" (романъ), съ г. Шиповымъ постоянно бесѣдовала "О нашемъ экономическомъ положеніи", съ г-жей Кохановской плела "Лапти" (комедія, No 1) и т. д., и т. д. Главнымъ ея помощникомъ по хозяйству былъ Афонасій Фетъ, знаменитый стихотворецъ, который теперь торгуетъ овсомъ и хлѣбомъ, раздаетъ голодающимъ крестьянамъ хлѣбъ подъ проценты (No 6, стр. 15), служитъ мировымъ судьей, и ведетъ жизнь очень странную,-- то вслѣдствіе отхода отъ него кухарки, онъ въ самозабвеніи и "неизвѣстно сколько времени стоитъ въ мучительномъ раздумьи передъ конюшней" (стр. 46), то ходитъ, неизвѣстно зачѣмъ,--

По гладкой пѣнѣ моря

Разутою, нетонущей ногой (No 3, стр. 82).

Обширная корреспонденція г. Фета "Изъ Деревни (No 6) -- это верхъ совершенства; такія глубокомысленныя теоріи и блестящія соображенія рѣдко встрѣчаются даже и въ "Зарѣ", Фетъ доказываетъ, напр., что современное хозяйство помѣщиковъ вполнѣ раціонально и такъ-же цѣлесообразно, какъ извѣстный поступокъ крыловскаго Тришки. "Тришка былъ правъ, говоря:-- такъ я же не дуракъ, когда догадался, отрѣзавъ фалды и полы, починить кафтанъ", совершенно серьезно разсуждаетъ Фетъ. "Такъ поступаетъ всякое разумное хозяйство", т. е. по примѣру Крыловскаго Тришки (стр. 8)!.. Для развитія народнаго богатства, "промысловъ и искуствъ", г. Фетъ считаетъ необходимымъ развитіе "тщеславія" и роскоши, ибо "всѣ откажутся отъ дорогихъ рыбъ, то что станутъ дѣлать рыбаки", вопрошаетъ нашъ политико-экономъ (стр. 18), и затѣмъ переходитъ къ апологіи народнаго пьянства, прозрѣвая "въ водкѣ одного изъ капитальнѣйшихъ факторовъ нашего народнаго хозяйства" (стр. 24). Это нескрываемое удовольствіе доставляемое поэту зрѣлищемъ всероссійскаго пьянства, заставляетъ насъ предполагать, что и онъ, подобно другому, болѣе знаменитому поэту, избралъ уже себѣ благую часть, основавъ или винный заводъ, или по крайней мѣрѣ, небольшую торговлю "распивочно и на выносъ"... Главное средство въ поправленію народнаго хозяйства г. Фетъ видитъ также въ уничтоженіи "какихъ-то мнимо-реальныхъ и въ классическомъ образованіи землевладѣльцевъ. "Ремесленники могутъ учиться чему нибудь и какъ нибудь, но люди, призванные вести народъ до всевозможнымъ путямъ преуспѣянія, обязаны пройти школу высшаго (классическаго) образованія". Блага классическаго образованія г. Фетъ предполагаетъ распространить даже на богатыхъ крестьянъ, внуки которыхъ "силою вещей будутъ приведены на лекціи Пиндара и философіи" (стр. 63). Ужь не замышляется-ли что-нибудь въ родѣ рекрутскаго набора для пополненія катковскаго ликея крестьянскими дѣтьми, имѣющими обучаться на счетъ земства!..

Редакція "Зари", по всей вѣроятности, ставитъ. публициста и политико-эконома Фета на ряду съ Миллемъ и другими первоклассными экономистами. Она любитъ возводить на пьедесталъ своихъ сотрудниковъ. Г. Данилевскій, напр., авторъ забавной "Россіи и Европы" ничѣмъ не лучше Фета, а г. Страховъ, "слишкомъ полный удивленія и признательности къ его (г. Даниловскаго) новымъ откровеніямъ", сравниваетъ его и съ Гегелемъ, и съ Фихте, говоря въ то-же время, что "подобные перевороты (якобы оный учиненъ г. Данилевскимъ) совершили въ ботаникѣ Жюсье, въ зоологіи Кювье, а въ астрономіи Коперникъ, въ химія Ддвуаньи и пр." (No 3, Библіографія, стр. 9)!.. Вообще, наша журнальная протопопица самаго высокаго мнѣнія о себѣ и своемъ семействѣ. "Будущее за нами", восклицаетъ она и рядомъ самыхъ потѣшныхъ аргументовъ доказываетъ, что западничество умираетъ, что публика и вмѣстѣ съ нею вся журналистика, даже "Вѣстникъ Европы", "Отечественныя Записки" и "Дѣло" болѣе или менѣе сворачиваютъ на славянофильскую дорогу и поступаютъ въ приходъ нашей протопопицы (No 1, Критика, No 2, Успѣхъ прогрессивной мысли). Изъ своихъ самыхъ забавныхъ комментаріевъ на сдѣланныя ею выдержки изъ западническихъ журналовъ"Заря" дѣлаетъ такое заключеніе: "мы убѣдились, къ полному удовольствію нашему, что прогрессивная мысль, въ лицѣ лучшихъ своихъ представителей, совершила полное кругосвѣтное плаваніе и виднѣется нынѣ у тѣхъ самыхъ катковскихъ береговъ, отъ которыхъ десять лѣтъ тому назадъ она отчалила съ такою безграничною вѣрою въ свои силы" (стр. 336)! Но странно, почему-же протопопица съ такимъ азартомъ нападаетъ на западниковъ и на тѣ журналы, которые, до ея-же словамъ, какъ заблудшія овцы, постепенно возвращаются къ ней? Вѣдь это очень напоминаетъ прежніе офиціальные отчеты, объ обращеніи раскольниковъ, которые на самомъ-то дѣлѣ никогда и не думали дѣлать того, что имъ приписывали ихъ мнимые обратители!.. Ухаживающая на заднихъ лапкахъ передъ Катковымъ, "Заря" обвиняетъ западниковъ въ "интригѣ и измѣнѣ всѣмъ основаніямъ (стр. 338); никто иной, какъ они, этотъ отпѣтый народъ, эти "ультра-либеральные западники" сѣютъ всякія крамолы и измѣны и протопопица наша даетъ чувствовать, что именно она только спасаетъ отечество. Но за что-же она такъ разгнѣвалась на западниковъ? Что ожесточило сердце этихъ невинныхъ стрижей покойнаго "Времени" и "Эпохи"? Увѣряемъ васъ, читатель, что тутъ вовсе дѣло идетъ не о спасеніи отечества, а о поддержанія своего худосочнаго существованія: когда стрижи пѣли во "Времени", то, благодаря случайному сотрудничеству "западниковъ", которыхъ они теперь обвиняютъ въ подстрекательствѣ на государственная преступленія, благодаря сотрудничеству Помяловскаго, Щедрина, Щапова, и тому обстоятельству, что между самніи стрижами были люди не безъ способностей,-- они читались, а теперь, увы! другія времена -- другія пѣсни! Стрижи чирикаютъ въ пустынѣ. И никто иной ~ подорвать довѣріе къ стрижамъ, какъ тѣ-же западники! Припоминая это время, "Заря" до сихъ поръ съ болѣзненными стонами восклицаетъ: "каково (тогда) было вамъ, отцамъ и старшимъ братьямъ юнаго прогресса, когда справедливость влекома была на пропятіе, когда каждый мальчуганъ считалъ обязанностью плюнуть нравственности въ лицо и ударить ее въ ланиту" (No 2, стр. 331)! Но время это прошло безвозвратно, и вотъ поднимается ослиный ревъ, и не только въ прозѣ, но даже въ стихахъ московскаго рифмоплета Алмазова (No 2, стр. 116--163). Алмазовъ воспѣваетъ публициста Пергамскаго:

Того, предъ чьей нездѣшней силой,

Какъ предъ Тимуромъ и Аттиллой,

Вся пала русская печать

Обречена была судьбою

Дрожать, склоняться въ прахъ главою

И пресмыкаться иль... молчать!

Этотъ длинный разсказъ ведется отъ лица самого Пергамскаго, который на каждой страницѣ похваляется тѣмъ, что онъ "мѣднолобый мозглякъ", "дуракъ", "невѣжа", что даже самая наружность у него "паскудная", что въ семинаріи, въ этомъ "разсадникѣ вождей юнаго поколѣнья, "Парнаса русскаго владыкъ", онъ ничему не учился и только напрактиковался въ риторикѣ. Какой-то глуповатый помѣщикъ обратилъ его въ соціалиста, и Пергамскій рѣшился воспользоваться тогдашнимъ общественнымъ движеніемъ, когда глупыя "просвирни", "взяточники", гимназисты, "плуты гуманнаго покроя", "либеральные писаря", "негодяи и мерзавцы", сдѣлавшіеся "передовыми гражданами",--

Либерализмомъ торговали

И торговали съ барышомъ

Пергамскій занялся "хлѣбнымъ ремесломъ" радикала.

"Все предо мной затрепетало,

Съ набатомъ публика моя

Меня пророкомъ величала,--

И сталъ великъ и славенъ я.

Какой восторгъ и изступленье,

Какой фуроръ я произвелъ

На заднихъ лавкахъ нашихъ школъ --

Лѣнтяевъ грязныхъ ополченье

Передо иной склонилось ницъ:--

Я предрекалъ освобожденье,

Отъ скуки строгаго ученья,

Латыни, розогъ, единицъ!

Меня читали съ упоеньемъ

Всѣ дамы съ легкимъ поведеньемъ:--

Я ихъ торжественно прикрылъ

Щитомъ терпимости гуманной,

А узы брака объявилъ

Плодомъ теоріи туманной и т. д. и т. д. въ томъ же родѣ.

Мы затрудняемся, какъ назвать эту тупоумную брань, опоэтизированную какимъ-то мозглявымъ Тредьяковскимъ "Зари".

Читатель, конечно, помнитъ, какъ прихлопнутый Катковымъ въ 1868 г. Страховъ торжественно отрекся отъ своего либерализма и принесъ публичное покаяніе на папертяхъ "Русскаго Вѣстника". Съ тѣхъ поръ стрижи пріобрѣли благоволеніе московскаго премьера и, поступивъ къ нему въ услуженіе, посвятили всѣ свои мысли и чувства тому дѣлу, которымъ заправляетъ онъ. "Заря" просто молится на Каткова и читаетъ ему настоящіе акафисты, называя его "первымъ проводникомъ свободнаго слова", "охранителемъ нравственности и справедливости, защитою русской національности, честнѣйшимъ изъ патріотовъ, котораго если по временамъ и подкупалъ кто-нибудь, то ничѣмъ болѣе, какъ патріотическими дѣйствіями". (No 2, 316, 318, 331 и др.).

По странно, что г. Катковъ ничѣмъ не награждаетъ такую усердную прислугу. Правда, неразумны, больно ужь неразумны эти питомцы катковскаго разсадника; на нихъ никакъ нельзя разсчитывать, что имъ взбредетъ на умъ сказать сегодня и взболтнуть завтра; такъ въ одной книжкѣ они поютъ панегирики классицизму и ликею, а въ другой помѣщаютъ каррикатуру на классиковъ (No 7, "Учитель латинскаго языка"); но вы, Михаилъ Никифоровичъ, воспользовались-бы вышеупомянутымъ вашимъ "правомъ главнаго учителя, т. е. директора", наказали-бы ихъ, а потомъ помиловали. И вамъ было-бы пріятно, и имъ не особенно больно.

Вотъ что не хорошо еще съ ихъ стороны, что, служа вамъ, они въ то-же время подслуживаются другому барину, г. Краевскому, оправдывая и восхваляя его за то, что онъ продаетъ подписчикамъ идеи двухъ противоположныхъ направленій, проводя въ публику посредствомъ * Отечественныхъ Записокъ" такіе принципы а мнѣнія, которыя въ "Голосѣ" бранитъ, опровергаетъ, считаетъ ложными, вредными и даже опасными для отечества. "Подобнаго другого примѣра", говоритъ г. Страховъ, "не скоро дождется русская литература, и съ нашей стороны было-бы непростительно, если-бы мы не показали его высшаго значенія". Это высшее значеніе и полное оправданіе продажи разныхъ идей подъ фирмою Краевскаго заключается въ томъ (слушайте, слушайте!), что "всѣ наши газеты болѣе или менѣе славянофильствуютъ; напротивъ всѣ наши толстые журналы западничаютъ... Издатель, слѣдящій за вкусомъ публики, нашелъ, что газета будетъ преуспѣвать только въ томъ случаѣ, если приметъ славянофильское направленіе, и что, напротивъ, журналъ всего вѣрнѣе получитъ хорошую подписку, если приметъ западническій цвѣтъ" (No 1, критика, стр. 14). Вотъ вамъ и все высшее значеніе и нравственное оправданіе того торжища, "котораго не скоро дождется русская литература".

Но не будемъ болѣе тревожить послѣднихъ минутъ умирающей. Отходи-же съ миромъ, протопопица, въ то мѣсто злачно, гдѣ витаютъ тѣни Магницкаго и Булгарина. Твои чада и домочадца безъ пріюта не останутся: однихъ пріютятъ у себя Катковъ и Краевскій, другихъ -- Комаровъ, Градовскій, Трубниковъ, третьи будутъ строчить въ Управахъ благочинія, -- и всѣхъ васъ опять соберетъ вкупѣ какой-нибудь новый Кашпиревъ. Впрочемъ, постарайтесь какъ-нибудь дожить до славнаго юбилея, на которомъ ваше мѣсто будетъ непослѣднимъ.

Намъ сообщаютъ изъ самыхъ достовѣрныхъ источниковъ, что при редакціи "Московскихъ Вѣдомостей" составленъ подъ предсѣдательствомъ самого Каткова секретный комитетъ изъ гг. Погодина, Аскоченскаго, Гилярова-Платонова, Ѳ. Ливанова, Комарова, Страхова, Щебальскаго, Юркевича, Лѣскова-Сгебницкаго и поэта Фета для устройства народно-славянофильскаго юбилея въ честь Магницкаго съ цѣлію противодѣйствія имѣющему быть въ 1872 г. двухсотлѣтнему западническому юбилею Петра Великаго. Упомянутый комитетъ началъ свою дѣятельность тѣмъ, что доказалъ, что великій славянофилъ Магницкій родился не въ 1778 г., какъ сообщаетъ Стурдза, а въ 1772 г., 28 апрѣля, въ 8 часовъ утра. Празднество откроется общихъ гимномъ присутствующихъ передъ бюстомъ Магницкаго; дирижировать хоромъ будетъ отставной вахмистръ, Сидоръ Фомичъ Брюхатовъ, возившій Магницкаго въ 1812 г. въ ссылку. Сидоръ Фомичъ, не смотри на свои 96 лѣтъ, еще совершенно бодръ и имѣетъ цѣлыми всѣ зубы въ обѣихъ челюстяхъ, чему гг. члены комитета въ первомъ засѣданіи не мало дивились, а М. П. Погодинъ предложилъ выбрать его въ члены общества любителей россійской словесности. Послѣ гимна профессоръ Юркевичъ скажетъ слово "О неизмѣнной преемственности тройственной формы представительства охранительно-народныхъ началъ въ русской исторіи XVIII и XIX столѣтій". Въ этомъ словѣ, изъ котораго намъ доставлены подробныя выдержки, онъ доказываетъ, что злохудожная премудрость Запада всегда встрѣчала на Руси мощный отпоръ, который, во неисповѣдимой тайнѣ судебъ, всегда олицетворялся въ трехъ лицахъ. Такъ, въ XVIII вѣкѣ спасали отечество отъ западныхъ интригъ и лжеученій смиренный "доноситель" и публицистъ Аврамовъ, доноситель и профессоръ Василій Тредьяковскій и просто "доноситель" Ванька Каинъ. Въ XIX вѣкѣ сію миссію съ блистательнымъ успѣхомъ выполняли: въ двадцатыхъ годахъ -- Магницкій, Руничъ и Фотій, въ тридцатыхъ и сороковыхъ -- Булгаринъ, Гречъ и Бурачокъ, въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ -- Катковъ, Леонтьевъ и Аскоченскій. "Опытъ прошедшаго, говоритъ профессоръ,-- несомнѣнно убѣждаетъ насъ, что и въ будущемъ Русь всегда будетъ модъ кровомъ спасительной тріады, служащей оплотомъ отъ тлетворныхъ дуновеній смраднаго европейскаго духа; всегда -- на берегахъ-ли Невы или Казанки, въ провинціи-ли или-же въ одной изъ столицъ, --

На Арбатѣ-ль, на Мясницкой,

Будутъ жить во вѣкъ вѣковъ

Фотій, Руничъ и Магницкій,

Гречъ, Булгаринъ и Катковъ!

Духъ ихъ доблестный пойми-же,

Русь, и сердцемъ умились,

Скинь-ка шапку да пониже

Михаилу поклонись!..."

При сихъ заключительныхъ стихахъ профессора присутствующіе совершатъ семикратное земное поклоненіе Михаилу Каткову, который, въ качествѣ "главнаго учителя, т. е. директора", будетъ стоять на пьедесталѣ съ пучкомъ розогъ англійскаго образца.

Затѣмъ присутствующіе выйдутъ во дворъ, куда черезъ профосовъ принесены будутъ по одному экземпляру каждой зловредной книги и каждаго измѣнническаго журнала, равно какъ и портреты живыхъ и упершихъ сочинителей, признанныхъ комитетомъ неблагонамѣренными. Книги, въ память и по примѣру Магницкаго, будутъ преданы всесожженію при общемъ ликованіи присутствующихъ, а портреты будутъ высѣчены англійскими розгами черезъ нарочито выбранныхъ для сего учителей ликея.

Перескочивъ единожды черезъ костеръ, присутствующіе возвратятся въ залу для возглашенія здравицъ и вкушенія отъ трапезы, по окончаніи которой профессоръ Юркевичъ предложитъ всѣмъ совокупно сдѣлать изъ высѣченныхъ портретовъ то "извѣстное употребленіе", какое онъ хотѣлъ сдѣлать когда-то на публичной лекціи съ полученнымъ имъ непріятнымъ письмомъ.-- Какъ-же можетъ умереть "Заря", не дождавшись такого всемосковскаго торжества?

Но мы этого и не желаемъ. Зачѣмъ умирать!? Пусть лучше живетъ и мается; это хуже всякой смерти.

Вышеупомянутое искуство продавать идеи двухъ противоположныхъ направленій, будто бы изобрѣтенное маститымъ журналистомъ А. А. Краевскимъ, принесло свои сладкіе плоды. Держаться противоположныхъ направленій и соединять въ одномъ лицѣ два служенія и Богу и мамону сдѣлалось чѣмъ-то моднымъ, эпидемически-повальнымъ. Теперь стали гордиться, уже не тѣмъ, что извѣстныя убѣжденія, извѣстная proféssion de foi, которыя неизмѣнно проводятся общественнымъ дѣятелемъ, достойны нашего уваженія, а тѣхъ, чтобы умѣть подлаживаться подъ всѣ тоны, ко всѣмъ вкусамъ и желаніямъ, умѣть утверждать сегодня то, что вчера отрицалось, однимъ словомъ, угождать и нашимъ и вашимъ. Хотя эту способность русскаго человѣка открылъ еще Гоголь и одарилъ ею самаго гибкаго изъ людей -- П. И. Чичикова, но никогда эта способность не проявлялась такъ ярко, не восхвалялась такъ торжественно, какъ въ наше время и и нашей журналистикѣ. У насъ есть органы, соединяющіе въ себѣ и два, и три, и четыре различныхъ направленія, и безъ всякаго направленія и наконецъ такіе, которые мѣняютъ себѣ въ особенную заслугу измѣнять свои мнѣнія, если не каждый день, то непремѣнно каждую недѣлю. Но никто съ такимъ успѣхомъ не разработываетъ этого искуства, этого savoir vivre, какъ "Вѣстникъ Европы", этотъ искуснѣйшій изъ адвокатовъ, принимающій на себя ходатайство но всѣмъ дѣламъ и по всѣмъ вопросамъ, какіе только представятся ему въ житейской практикѣ. Задавшись похвальною задачею -- служить отцамъ и дѣтямъ, онъ служитъ и тѣмъ, и другимъ вѣрою и правдою. Въ одномъ и томъ же журналѣ участвуютъ у него и наставники дѣтей, и просвѣтители отцовъ, и либеральные и ретроградные, и раки и щуки. Развернувъ какую угодно книжку, вы можете случайно попасть на статью, съ честной, живою мыслью, достойною быть на страницахъ лучшаго прогрессивнаго журнала. Но большая часть книжекъ журнала наполняется статьями, иногда достойными украшать собою страницы "Зари", или же неимѣющими никакого направленія, какъ, напр., "Обрывъ" Гончарова, "Записки отжившаго человѣка" (No 8) "Большой бояринъ въ своемъ вотчинномъ хозяйствѣ XVII в.-- Забѣлина; "Стукъ, стукъ, стукъ", студія Тургенева, "Наблюденія надъ исторической жизнью народовъ", Соловьева (No 1); "Исторія раскола у раскольниковъ",-- Костомарова (No 4), Сѣровъ и его опера "Юдифь" (No 6); стихотворенія гр. А. Толстаго (No 3), приличныя гдѣ-нибудь въ "Русскомъ Вѣстникѣ", а не въ журналѣ, въ которомъ пишутъ Пыпинъ и Жуковскій; "Очерки Востока" -- Венюкова (No 3 и 8), выдержки изъ дневника, веденнаго на о-въ Сахалинѣ въ 1854 г. генералъ-маіоромъ Буссе и панегирикъ послѣднему, якобы образцовому губернатору (No 10) и т. д., и т. д. Люди всякаго чина, званія, возраста и направленія найдутъ въ "Вѣстникѣ Европы" занимательное чтеніе для себя,-- даже какой-нибудь, никогда ничего нечитавшій амурскій сослуживецъ покойнаго Буссе, и тотъ съ удовольствіемъ прочтетъ скучный и ни для кого, кромѣ сослуживцевъ, неинтересный дневникъ его. Такое служеніе всѣмъ вкусамъ, убѣжденіемъ и вѣтрамъ, какъ видно, ни сколько не стѣсняетъ дѣйств. ст. совѣта. Стасюлевича, ни его сотрудниковъ; журналъ, посвященный "драгоцѣнной для россіянъ памяти Николая Михайловича Карамзина", въ умныхъ статьяхъ г. Пыпина снимаетъ съ пьедестала своего идола и тѣмъ побуждаетъ г. Щебальснаго ставить въ "Русскомъ Вѣстникѣ" извѣстный уже докладъ объ "измѣнѣ" г. Пыпина. Изъ перечисленныхъ и другихъ статей, писанныхъ исключительно для старичковъ и скучающихъ отъ нечего дѣлать отставныхъ чиновниковъ, интереснѣе всего довольно обширный біографическій очеркъ Жихарева -- "П. Я. Чаадаевъ" (No 7 и 9). Очеркъ этотъ интересенъ, впрочемъ, не по сообщаемымъ въ немъ свѣденіямъ и разъясненіямъ жизни и личности Чаадаева, а потому, что болтливость, спутанность мысли и всѣ литературные пріемы современника Чаадаева, г. Жихарева, таковы, что читая его статью, невольно думаешь, что передъ нами лежитъ въ свѣжей обложкѣ, съ монументальными украшеніями, покойный "Вѣстникъ Европы" 20-хъ годовъ. Хорошій былъ человѣкъ, прекрасный былъ человѣкъ, честный былъ человѣкъ, передовой человѣкъ, идолъ всей Москвы -- твердитъ о Чаадаевѣ г. Жихаревъ, и въ то-же время нисколько не выясняетъ, благодаря чему Чаадаевъ пріобрѣлъ такой авторитетъ. Мало этого; съ своими отзывами о честности и добродѣтеляхъ Чаадаева г. Жихаревъ нисколько не примиряетъ приводимыхъ имъ фактовъ, указывающихъ на крупные недостатки этой личности. Чаадаевъ, посланный въ Троппау съ донесеніемъ о такъ называемомъ "бунтѣ" семеновскаго полка, представилъ государю это дѣло не въ настоящемъ свѣтѣ, а такъ, какъ угодно было генералу Васильчикову. Это сильно повредило ему во мнѣніи всѣхъ порядочныхъ людей; чтобы снова пріобрѣсти ихъ уваженіе, Чаадаевъ отказывается отъ флигель адъютантства, выходитъ, вопреки желанію государя, въ отставку, не получаетъ вслѣдствіе того полковничьяго чина, и вплоть до смерти не перестаетъ жалѣть объ этомъ, "утверждая, что очень хорошо быть полковникомъ, потому, дескать, что полковникъ -- un grade fort sonore" (No 7, стр. 199--208). Будучи вполнѣ русскимъ бариномъ и большимъ мотомъ, Чаадаевъ "постоянно прибѣгалъ къ двумъ неблаговиднымъ выходкамъ: во-первыхъ онъ обвинялъ въ своей провинности все остальное человѣчество, кромѣ самого себя, при чемъ позволялъ себѣ даже клеветы; а во-вторыхъ посягалъ на чужую собственность въ томъ отношеніи, что чуть не насильно занималъ деньги, и никогда безъ неудовольствій, ссоръ и жалобъ не возвращалъ ихъ" (No 9, стр. 9--10). Наивный Жихаревъ говоритъ, что его " непомѣрный и почти чудовищный эгоизмъ былъ его единственнымъ недостаткомъ или порокомъ", но не даетъ не только понять, но и чувствовать, что могло-бы остаться изъ личности Чаадаева, еслибы отнять отъ него этотъ "чудовищный эгоизмъ", доводившій его и до ложныхъ доносовъ, и до клеветъ на близкихъ ему людей, и до такихъ грязныхъ поступковъ, какъ присвоеніе чужихъ денегъ! Что Чаадаевъ избавилъ отъ бѣды своего пріятеля Пушкина, что онъ со всѣми былъ свѣтски-любезенъ -- это еще не великій гражданскій подвигъ. Что Чаадаевъ былъ человѣкъ умный, образованный, съ оригинальными воззрѣніями -- это не подлежитъ сомнѣнію. Но какимъ образомъ, этотъ человѣкъ -- "чудовищный эгоистъ", замѣтьте,-- могъ нравиться всѣмъ умнымъ людямъ и внушать любовь въ себѣ, какъ онъ могъ быть друженъ и съ Герценомъ, и съ славянофилами, и съ митрополитомь Филаретомъ, и съ декабристами, и съ Блудовымъ -- это до сихъ поръ остается тайною, которую г. Жихаревъ пытается объяснить то "свойствомъ магнетическаго притяженія людей", то какой-то "религіей дружбы" (No 7, стр. 179, 193). Намъ кажется, что Чаадаевъ могъ привлекать къ себѣ людей не своимъ сердцемъ, а своимъ блестящимъ умомъ и даромъ слова, доходившимъ подчасъ до напыщеннаго фразерства, которое въ то время особенно нравилось, какъ стихи Бенедиктова, картины Брюлова и трагическія завыванія Каратыгина. Западничество Чаадаева, соединенное съ самымъ смѣлымъ отрицаніемъ, его наклонность къ романтизму, его благоговѣніе передъ европейской цивилизаціей, -- все это вполнѣ гармонировало съ начинавшимся тогда умственнымъ движеніемъ передового русскаго общества, однихъ словомъ, это былъ Печоринъ, одѣтый въ костюмъ Евгенія Онѣгина. Что-же касается массы москвичей, благоговѣвшихъ передъ Чаадаевымъ, какъ передъ пророкомъ, то г. Жихаревъ очень основательно объясняетъ это тѣмъ, что Москва не можетъ жить безъ авторитета. "Безъ авторитетовъ Москва никогда не живала и она жаловала въ нихъ, съ невѣроятной прихотливостью, иногда самыхъ замѣтныхъ и видныхъ людей въ Россіи, иногда самыхъ пустыхъ, ничтожныхъ и даже никуда негодныхъ; случалось, и даже часто случалось, что и глупорожденныхъ, блаженныхъ, полусумасшедшихъ или плутоватыхъ юродивыхъ, полубѣшеныхъ дураковъ и дуръ" (No 9, стр. 16). Но подобныхъ мѣткихъ замѣчаній у г. Жихарева не много; за то довольно забавныхъ разсказовъ въ родѣ слѣдующаго. У Чаадаева не было любовницъ, и поэтому "онъ стяжалъ репутацію безсилія". И вотъ Жихаревъ счелъ своею обязанностью изслѣдовать это обстоятельство. Онъ разспрашивалъ Чаадаева, сначала намеками, потомъ "очень серьезно" присталъ къ нему и потребовалъ категорическаго отвѣта: справедливъ или нѣтъ этотъ слухъ, собиралъ свѣденія и при его жизни и послѣ его смерти, разспрашивалъ его сослуживцевъ и родственниковъ; "желая болѣе углубиться въ этотъ предметъ", подвергалъ ихъ передопросамъ, но къ своему величайшему сожалѣнію, все-таки не узналъ, "правда или нѣтъ", что.... (No 7, стр. 185).

Да, читатель, забавно, очень забавно пишутъ иногда въ "Вѣстникѣ Европы", въ отдѣлѣ, предназначенномъ для старческаго развлеченія. За то въ другомъ отдѣлѣ, составляемомъ для живыхъ людей, встрѣчаются подчасъ интересныя вещи, таковы, напр., статьи о реальномъ образованіи заграницей, "Школа и Народное образованіе въ Америкѣ" Циммермана (No 9), "Характеристика литературныхъ мнѣній отъ 20-хъ до 50-хъ годовъ" г. Пыпина "No 5 и 9) и др.

Американцы такъ гордятся своимъ народнымъ образованіемъ, что для человѣка некомпетентнаго похвальбы ихъ могутъ показаться похожими на китайское самохвальство. Но "стоитъ только побывать въ Соединенныхъ Штатахъ, пожить нѣкоторое время въ юродѣ, находящемся хотя-бы въ какомъ-нибудь удаленномъ захолустьѣ, и убѣдиться на самомъ дѣлѣ, что общій уровень образованности жителей иного выше того, какой встрѣчаемъ въ любомъ изъ городовъ Европы съ равнымъ по числу населеніемъ" (стр. 126). Въ Соединенныхъ Штатахъ расходы на народное образованіе огромны. Въ 1870 году, кромѣ денежныхъ суммъ, существовалъ еще капиталъ изъ пожертвованныхъ правительствомъ земель въ 130,000,000 руб. сер. Частныя суммы, расходуемыя на народное образованіе, почти равняются казеннымъ. Неудивительно послѣ этого, что на каждые 200 человѣкъ всѣхъ жителей приходится 1 школа (стр. 137); въ каждомъ городѣ средней величины есть университетъ или высшая коллегія, кромѣ 51 медицинской и 22 юридическихъ коллегій, существовавшихъ въ штатахъ въ 1867 г. (стр. 165).

Въ 1867 г. въ 19 сѣверныхъ штатахъ было:

жителей 23,00,0000

общественныхъ учебныхъ заведеній 108,000

наставниковъ 52,000

наставницъ 104,000

учениковъ обоего пола 5.300,000

Въ томъ-же году въ штатѣ Мичиганъ было:

жителей 900,000

общественныхъ школъ 4,744

наставниковъ 2,007

наставницъ 7,377

учащихся 243,161

годовой расходъ на школы 2,310.000 д. (стр. 137).

Главная общеобразовательная сила американской школы заключается въ физико-математическихъ и естественныхъ наукахъ (стр. 161--164). Отношенія учителей и начальниковъ къ воспитанникамъ нисколько не напоминаютъ собою школьныхъ порядковъ Европы. Въ американской школѣ вы не услышите даже раздраженнаго учительскаго голоса, а не то что брани. Однажды въ Сан-Франциско учитель ударилъ по щекѣ четырнадцатилѣтняго ученика. Газеты подняли объ этомъ шумъ на всѣ штаты. Городовой судъ присудилъ учителя въ тюрьму на нѣсколько мѣсяцевъ (стр. 145). "Предоставляя учащимся полную свободу въ отношеніи пріемовъ и обращенія между собой, лишь-бы не нарушался ходъ ученія; избѣгая всякихъ мелочныхъ, докучливыхъ требованій и безцѣльной начальнической придирчивости въ своихъ отношеніяхъ въ дѣтямъ, наставники, безъ особенныхъ трудностей, исполняютъ должность излишнихъ надзирателей, не находя нужнымъ прибѣгать въ крутымъ мѣрамъ наказаній. Если и случается примѣнять послѣднія, то они никогда не носятъ на себѣ характера кары, а скорѣе предписываются какъ-бы самихъ свойствомъ проступка. Въ такомъ смыслѣ выразился также одинъ изъ инспекторовъ въ своей рѣчи, гдѣ онъ говоритъ между прочихъ: "Средства, предписываемыя учебнымъ совѣтомъ для устраненія всякихъ унизительныхъ наказаній, болѣе всего способствуютъ развитію того истиннаго нравственнаго образованія, которое достигается именно тѣмъ, что ученики по возможности ранѣе пріучаются въ самообладанію. Поддерживать строгій порядокъ кроткими мѣрами есть долгъ, задача -- достойная его званія" (стр. 144--145).

При господствующей въ штатахъ полной свободѣ совѣсти, религіозное обученіе не входитъ въ школьную программу и во многія школы запрещенъ даже входъ духовнымъ лицамъ какихъ-бы та ни было исповѣданій.

Статьи г. Пыпина служатъ продолженіемъ его. интересныхъ "Очерковъ Общественнаго Движенія при Александрѣ I" (Вѣстникъ Европы 1870 и 1871 гг., No 2). Возникшая во вторую половину александровскаго царствованія реакція европейскому образованію и реформамъ въ европейскомъ духѣ опиралась главнымъ образомъ на идею народности, на то славянофильское ученіе, котораго держались Шишковъ, Растопчинъ, Магницкій и которое въ наши дни эксплуатируютъ писаки "Москов. Вѣдом.", "Зари" и всѣ явные и тайные враги реформъ. Собственно въ литературной славянофильской партіи это ученіе отличалось всегда наивно" искренностью и крайнею неопредѣленностью понятій и находило для себя твердую почву въ той невѣжественной массѣ, которая въ новой и прогрессивной мысли всегда расположена видѣть нарушеніе національной святыни. Въ офиціальныхъ же сферахъ понятіе народности носило очень опредѣленный характеръ. "Подъ народностью понимали statu quo, который и хотѣли сдѣлать единственной существующей и допускаемой формой народной жизни. Эта форма была подробно опредѣлена и внѣ ея не допускались никакія помышленія и никакія иныя¹ проявленія общественной жизни" (No 5, стр. 253). Впослѣдствіи этотъ принципъ народности былъ положенъ въ основаніе всей правительственной системы и началъ проводиться въ жизнь съ такою настойчивостью и послѣдовательностью, какія вовсе не были извѣстны при Александрѣ I. Энергичности дѣйствій въ этомъ направленіи много содѣйствовала тогдашняя европейская реакція, охватившая всѣ государства послѣ раззорительныхъ войнъ, необыкновенной и напряженной "дѣятельности Франціи и реставраціи стараго порядка вещей". Само собою разумѣется, что эта реакція прежде всего отразилась на образованіи.

Дѣло народнаго образованія шло въ сущности въ тѣхъ-же формахъ, какія были даны ему въ царствованіе Александра... Положеніе науки въ обществѣ оставалось и теперь столь-же непрочно, какъ прежде... Народное образованіе по-прежнему ограничивалось только верхними свободными сословіями, въ очень небольшой степени существовало для низшаго городского населенія и вовсе не существовало для крестьянъ, т. е. именно для народу, для основы націи. Крѣпостное право продолжало дѣлать образованіе недоступнымъ для крѣпостного сословія. Оно было недоступно и для цѣлой народной массы, -- не только по матеріальному положенію этой массы, но и по принципу, который находилъ образованіе безполезнымъ и даже вреднымъ для низшихъ классовъ и который втеченіи всего описываемаго періода съ упорствомъ старался подавлять "необузданное стремленіе молодыхъ людей изъ низшихъ сословій въ высшему образованію, изъемлющему ихъ изъ первобытнаго состоянія безъ пользы для государства". Этотъ принципъ дѣйствовалъ вполнѣ успѣшно. Положеніе университетовъ нѣсколько" поправилось, сравнительно съ послѣдними годами александровскаго царствованія, когда министромъ былъ сдѣланъ человѣкъ образованный -- Уваровъ...

"Литература, взятая въ цѣломъ, не говоритъ о самыхъ капитальныхъ, насущныхъ вопросахъ жизни, о которыхъ уже говорилово времена импер. Александра не только общественное мнѣніе образованнѣйшихъ круговъ, но отчасти даже и печать, какъ ни была она тогда непривычна къ подобнымъ предметамъ. Такъ литература ни словомъ не заикалась о политическихъ предметахъ, о внутреннихъ дѣлахъ, о необходимости реформъ въ учрежденіяхъ административныхъ и судебныхъ, о крестьянскомъ вопросѣ, однимъ" словомъ, обо всемъ, что касалось государства и управленія. Литература какъ-будто не подозрѣваетъ этихъ вопросовъ, не можетъ заявить, что желала-бы ими заниматься. Въ своихъ Лучшихъ представителяхъ она вся ушла въ чистую художественность, стремилась въ отвлеченной философіи, ставила общіе нравственные вопросы. Публицистика, можно сказать, совершенно не существовала. Однакожъ, несмотря на то, что такимъ образомъ литература стояла внѣ собственно политическихъ и общественныхъ вопросовъ, въ ея философскомъ, историческомъ, поэтическомъ содержаніи-сказывалась очень ясная общественная тенденція: ея отношеніе къ господствующимъ понятіямъ и порядкамъ было существенно отрицательное. Ея отвлеченныя представленія, ея" идеалы слишкомъ мало вязались съ той дѣйствительностью, какую представляла русская жизнь. Благодаря теоретическимъ изученіямъ и внутреннимъ инстинктамъ, для этой литературы открывались иныя перспективы, которымъ она не могла не отдать предпочтенія: въ исторіи оно начинала открывать народные элементы, которыхъ не видѣла и не признавала система, и которымъ очевидно должна была предстоять своя будущность. Не примиряясь съ теоретическимъ смысломъ системы, эта литература еще. меньше могла признать нормальность и цѣлесообразность ея практическихъ примѣненій. Разъ получивши интересъ къ общечеловѣческимъ идеаламъ, познакомившись болѣе серьезно, чѣмъ то бывало прежде, съ содержаніемъ и исторіей европейскаго просвѣщеніе, эта литература не могла не взглянуть съ болѣе широкой точки зрѣнія и болѣе искренно на явленія русской дѣйствительности. Ставя уже теперь вопросъ о народномъ благѣ и развитіи своимъ основнымъ интересомъ, литература, изъ своего теоретическаго удаленія, больше и больше подходила къ народной жизни, которая и стала исходнымъ пунктомъ ея стремленій: одни идеально возвеличивали народъ, думая въ этой философской, исторической и поэтической идеализаціи его открыть пути его возрожденія; другіе искали тѣхъ-же самыхъ путей въ критическомъ анализѣ дѣйствительности, въ сознаніи слабыхъ сторонъ народа въ его прошедшемъ и настоящемъ, находя въ этомъ сознаніи первый шагъ его дѣйствительнаго совершеннолѣтія (стр. 350).

"Романтическая напыщенность, внѣшній блескъ и отсутствіе содержанія, непониманіе дѣйствительности, отличающія романтическую школу, любопытнымъ образомъ отражаются и въ тогдашнемъ искуствѣ, особенно въ томъ, которое болѣе замѣтнымъ образомъ было связано съ тенденціями времени и хотѣло въ своей сферѣ служить имъ. Прославленныя тогда картины Брюлова представляютъ много общаго съ романтическимъ "размахомъ" Кукольника. Въ то время поставлено было нѣсколько памятниковъ знаменитымъ русскимъ людямъ, и эти памятники отличаются замѣчательной неестественностью и отсутствіемъ сознанія мѣста, времени и народа: таковъ Ломоносовъ, поставленный подъ полярнымъ кругомъ въ античной вяготѣ, едва прикрываемый какой-то мантіей; такова фигура Кліо, поставленная въ губернскомъ городѣ для изображенія Карамзина. Натянутая торжественность и фальшивость этихъ произведеній бросалась въ глаза даже иностранцамъ {См., напримѣръ, нѣсколько отзывовъ объ этихъ и подобныхъ произведеніяхъ у Жюстина, Диксона, и проч.}" (стр. 343).

Въ настоящее время "Вѣстникъ Европы" съ особеннымъ вниманіемъ занимается разработкой реальнаго образованія, хотя этотъ вопросъ нисколько не вяжется съ общимъ характеромъ журнала, почти игнорирующаго положительное знаніе нашего времени и двѣ трети своего состава посвящающаго старичкамъ. И это такая-же случайность, какъ и все въ этомъ журналѣ, гдѣ рядомъ съ безцвѣтной и пустѣйшей статьей какого-нибудь г. Стороженки, вдругъ, ни съ того, ни съ сего печатается живая и яркая статья какого-нибудь анонимнаго автора; гдѣ можно встрѣтить такія критическія рецензіи, которыя противорѣчатъ всему, что говорилось прежде и, что говорится въ той-же книжкѣ журнала. А между тѣмъ, и этотъ старчески-юношескій органъ не избѣгалъ наѣздническихъ набѣговъ г. Каткова. Для московскаго Булгарина нѣтъ никакого дѣла до того, какъ примется его инсинуація мыслящей частью общества, но ему нужно дать своей инсинуаціи тотъ или другой практическій исходъ. Эта спекуляція въ инсинуаціи сдѣлалась такимъ обыкновеннымъ явленіемъ въ нашей журналистикѣ, что не знаешь, гдѣ лежитъ граница между свистомъ какого-нибудь воскреснаго гаера, въ родѣ Незнакомца, и журнальнымъ фискальствомъ какого-нибудь Стебницкаго. Все смѣшалось, все перепуталось въ этомъ хаосѣ бездарности, наемнаго сочинительства и жидовствующаго барышничества.

Въ заключеніе мы укажемъ на одну черту, которой мы вполнѣ симпатизируемъ въ "Вѣстникѣ Европы" и которая дѣлаетъ ему честь, при настоящемъ упадкѣ литературной совѣсти. Это безпристрастіе его критическихъ отзывовъ, это отсутствіе той мѣщанской concurrence de métier, которая такъ процвѣтаетъ въ лоскутныхъ рядахъ нашего литературнаго рынка. Въ то время какъ "Отечественныя Записки" часто умалчиваютъ въ своемъ критическомъ отдѣлѣ о появленіи книгъ, заслуживающихъ полнаго вниманія публики, придерживаясь въ этомъ случаѣ извѣстной теоріи Карповича, что чѣмъ хуже моему сосѣду, тѣмъ лучше моей лавочкѣ,-- "Вѣстникъ Европы" не оставляетъ безъ отзыва мало-мальски выдающееся явленіе, хотя-бы оно и расходилось съ интересами его редакціи. Умѣть становиться выше личныхъ мелкихъ разсчетовъ въ сферѣ общественной дѣятельности -- это значитъ понимать истинное назначеніе печатнаго слова. Духъ партіи, низводимый до мелкихъ интересовъ эгоистическаго кружка, уже не духъ партіи, а грубое отстаиваніе своихъ личныхъ цѣлей или кумовство. Публицистъ только тогда и имѣетъ право на наше вниманіе и уваженіе, когда онъ постоянно видитъ передъ собой общее дѣло, и въ пользу его жертвуетъ всѣми своими индивидуальными симпатіями и антипатіями. "Отечественныя Записки" ни однимъ словомъ не обмолвились,-напримѣръ, о прекрасной книгѣ г. Пыпина: "Общественное движеніе при Александрѣ I", и ужь, конечно, промолчали о ней не потому, чтобы имъ мѣшало что-нибудь разобрать ее, а потому, что г. Пыпинъ, работавшій нѣкогда съ гг. Щедринымъ и Елисѣевымъ, теперь не съ ними... Это мелочное чувство моихъ и твоихъ, эта умственная ограниченность, это жалкое непониманіе закона солидарности, разъединяя нашу журналистику, обезсиливаетъ ее окончательно и изъ нѣкоторыхъ органовъ дѣлаетъ что-то въ родѣ домашней стирки бѣлья. И это особенно грустно въ то время, когда честная мысль и честный дѣятель тонутъ въ общемъ болотѣ инсинуацій, клеветы и невѣжества. Мы съ презрѣніемъ относимся въ какой-нибудь "Зарѣ" за ея литературныя нашептыванія и подглядыванія, но развѣ можно уважать того публициста, который игнорируетъ или унижаетъ репутацію дѣятеля, полезнаго прогрессивной идеѣ своего поколѣнія? Въ тѣхъ-же "Отечественныхъ Запискахъ" недавно былъ напечатанъ маленькій библіографическій отзывъ, о "Сочиненіяхъ" г. Шелгунова и предложенъ вопросъ: полезны-ли онѣ нашему обществу? Ужь, конечно, дѣятельность Краевскаго гораздо полезнѣе, чѣмъ Шелгунова и такія статьи какъ "Дарвинъ или Оффенбахъ", Михайловскій или Марцинкевичъ, въ тысячу разъ болѣе необходимы намъ, чѣмъ статьи Шелгунова. Но по отношенію къ г. Шелгунову, эта фарисействующая тактика еще понятна, потому-что онъ работалъ въ одномъ журналѣ съ Писаревымъ, о которомъ какой-то блаженный тѣхъ-же "Отечественныхъ Записокъ" отозвался, какъ о легкомысленномъ мальчишхѣ, но для насъ непонятно, какимъ образомъ "Отечественныя Записки", не насилуя своей совѣсти, могли отозваться о литературной дѣятельности г. Ю. Жуковскаго, не только какъ о безполезной и легкомысленной, но и вредной. (См. "Отечеств. Записки", No 4, Лит. дѣят. Ю. Г. Жуковскаго, стр. 248). Вѣдь г. Жуковскій работалъ съ тѣми-же лицами, которыя теперь лицедѣйствуютъ противъ него въ "Отечественныхъ Запискахъ"; мы знаемъ, что онъ былъ однимъ изъ первыхъ сотрудниковъ г. Некрасова и наполнялъ своими статьями чуть,-ли не четвертую часть каждой книжки его журнала. Почему-же онъ тогда былъ не легкомысленъ и безвреденъ, а теперь канканирующій философъ "Отечественныхъ Записокъ", г. Михайловскій, подводитъ всю его дѣятельность къ итогу чистаго нуля? И это продѣлывается съ такимъ умиленіемъ въ искренности, съ такимъ христіанскимъ возведеніемъ очей горѣ, что краснокожій, съѣдающій своего врага изъ другого племени, отвернулся-бы отъ этого зрѣлища. "Вѣстникъ Европы" обходитъ всѣ эти дрязги, всю эту такъ называемую кружковую грязь, и за это можно простить ему многое множество его старческихъ немощей и грѣховъ.

Переходимъ къ журналамъ, просвѣщавшихъ насъ за 1871 г.

Было время, когда опредѣленное направленіе періодическаго изданія считалось первымъ условіемъ его жизни и вліянія на читающую публику. Такъ и дѣйствовали всѣ лучшіе наши органы; у нихъ было то или другое міросозерцаніе, котораго они строго держались и на высоту котораго ставили своихъ читателей. Это. особенно важно у насъ, гдѣ сбивчивость понятій и кое-какія отрывочныя и непереработанныя знанія доходятъ до настоящаго вавилонскаго столпотворенія; ежедневно приходится слышать мнѣнія, произносимыя однимъ и тѣмъ-же лицомъ, у котораго на плечахъ одинъ и тотъ-же мыслительный аппаратъ, но мнѣнія до того противоположныя, что какъ-будто ихъ выражаютъ люди діаметрально-различныхъ партій и міровоззрѣній. Нашъ либералъ обыкновенно начинаетъ прогрессивными идеями и оканчиваетъ ретроградными; какъ птица, онъ поетъ нѣсколько лѣтъ въ одномъ тонѣ и вдругъ, оставляя этотъ тонъ, переходитъ въ другой и также развязно и свободно продолжаетъ каркать чернымъ грачомъ, какъ онъ распѣвалъ прежде щегломъ или коноплянкой. Ко всѣмъ мнѣніямъ онъ, пристраивается съ одинаковой легкостію и въ самыхъ разнообразныхъ кружкахъ оріентируется, какъ свой человѣкъ. Этимъ между прочимъ объясняется необыкновенная его способность уживаться со всевозможными понятіями, взглядами и убѣжденіями,-- способность переходить изъ одного лагеря въ другой и говорить одно, а дѣлать другое. То-же самое происходитъ и въ журналистикѣ, особенно въ нашихъ безцвѣтныхъ и безсодержательныхъ газетахъ, гдѣ квартеты Крылова каждый день раздираютъ намъ уши, гдѣ верхніе столбцы постоянно противорѣчатъ нижнимъ и разный сбродъ мыслишекъ выдается за цѣльную я строго-выдержанную идею. Въ этомъ отношеніи одинъ г. Краевскій могъ-бы представить цѣлый списокъ направленій, которыхъ онъ держался по понедѣльникамъ и оставлялъ ихъ по четвергамъ; то реалистъ, то классикъ, то западникъ, то славянофилъ, то сепаратистъ, то централизаторъ, этотъ журнальный эквилибристъ перепробовалъ всѣ направленія и всѣмъ одинаково измѣнилъ. Что-же это доказываетъ? Доказываетъ отсутствіе всякихъ убѣжденій и смутность понятій того общества, которое весь этотъ сумбуръ принимаетъ за выраженіе идей и чувствъ своего времени. При такомъ хаосѣ мнѣній, обращающихся въ публикѣ, и хамелеонствѣ журнальныхъ строчилъ, главнымъ достоинствомъ періодическаго изданія должна быть дѣльность его міровоззрѣнія и строго-выдержанный тонъ. Когда одна руководящая идея связываетъ всѣ отдѣльныя части, разнообразные факты и взгляды, тогда читатель легко становится на извѣстную точку зрѣнія и выработываетъ себѣ тотъ или другой ясно-очерченный и сознательный образъ мыслей и чувствъ. Это уже не пузырь, надуваемый разными вѣтрами, а человѣкъ мыслящій и убѣжденный. Въ какой-бы сферѣ общественной дѣятельности онъ ни вращался, его идеи и поступки будутъ имѣть опредѣленный характеръ, его стремленія ясны я онъ не станетъ говорить да тамъ, гдѣ нужно сказать нѣтъ. Вы всегда знаете, съ кѣмъ имѣете дѣло, а это едва-ли не самое высшее достоинство общественнаго дѣятеля.

Ваше время -- время сумбурной, переметной журналистики Этимъ подхалюзинскимъ качествомъ отличаются даже ученые органы, гдѣ холодное и всегда безпристрастное филистерство, казалось-бы, могло спасти ихъ отъ общаго интеллектуальнаго упадка. Вотъ передъ нами журналъ, журналъ научный и критико-библіографическій, издаваемый профессоромъ и трактующій все о матеріяхъ высокихъ. Задача этого журнала состоитъ въ томъ, чтобы распространять въ обществѣ положительныя научныя знанія -- задача заслуживающая полнаго нашего сочувствія. Никто, конечно, не нуждается больше насъ въ знаній, какъ дѣйствительной общественной силѣ, и нигдѣ эта сила не можетъ найдти себѣ таково широкаго и полезнаго примѣненія, какъ у насъ, гдѣ традиція и рутина господствуютъ во всей своей прелести. И если-бы "Знаніе" понимало свою задачу и умѣло пользоваться богатыми матеріалами европейской науки для выполненія своей программы, то оно могло-бы быть интереснымъ и строго-выдержаннымъ органомъ. Безцензурный выходъ его даетъ ему возможность располагать своими матеріалами болѣе свободно, чѣмъ это доступно подцензурному журналу; ничтожный объемъ его отъ 10--12 листовъ небольшого формата, сравнительно съ нашими толстыми журналами, -- ставитъ редакцію въ самое выгодное положеніе: работа ея значительно этимъ облегчается, особенно въ журналѣ, котораго двѣ трети наполнены только переводами.

Наконецъ, за эти 10 и 12 листовъ, составляющихъ каждый No, редакція беретъ съ своихъ годовыхъ подписчиковъ 3 р. с., что по отношенію, напримѣръ, къ "Отечественнымъ Запискамъ" составитъ почти вдвое дороже. При всѣхъ этихъ условіяхъ, кажется, "Знаніе" могло-бы сдѣлаться журналомъ не только общедоступнымъ, но и дѣйствительно серьезнымъ и въ то-же время живымъ и развивающимъ. Но что-же это такое на самомъ дѣлѣ? Это самый жалкій сборникъ разныхъ объѣдковъ, падающихъ отъ трапезы европейскаго ума, что-то въ родѣ миніатюрнаго лукошка, въ которое складываетъ всякій что ему угодно, не спрашивая редактора, такъ-что онъ самъ иногда не знаетъ, что лежитъ я что творится въ его ученомъ лукошкѣ. Такъ, напримѣръ, на обложкѣ августовской книжки "Знанія" онъ заявляетъ,-- что "первая часть и главы второй части сочиненія Дарвина" (Происхожденіе человѣка), напечатаннаго въ его журналѣ, "переведены вполнѣ". Это онъ заявлялъ въ августѣ, а въ сентябрѣ уже оказывается, что та-же первая часть и главы второй -- "переведены почти буквально". Но и это не то. Въ предисловіи къ самому изданію покупатель хлѣбниковскаго Дарвина уже оповѣщается, что только съ IV главы первой части начинается переводъ буквальный. Чемуже вѣрить? Тому-ли, что первая часть Дарвина переведена вполнѣ, или почти буквально, или только съ IV главы переводъ идетъ буквальный? А вотъ дескать -- купите и провѣрьте сами; но, сколько намъ помнится, такихъ не любо-не-слушай, не печаталъ самъ Качъ о своихъ Мельхіорахъ. Такимъ образомъ, остается предположить одно изъ двухъ: или г. Хлѣбниковъ хотѣлъ выдать своего обдерганнаго Дарвина за полный переводъ, или въ своей неподражаемой наивности онъ дѣйствительно не вѣдаетъ, что творится въ его "Знаніи."

Въ томъ-же журналѣ, гдѣ печатался переводъ Дарвина, мы встрѣчаемъ статью: "Реальныя основы мистическихъ явленій" -- статью, озадачивающую читателя не столько своимъ заглавіемъ, сколько содержаніемъ. Авторъ ищетъ реальныхъ основъ въ облаете мистическихъ вѣрованій, т. е. тамъ, гдѣ ихъ нѣтъ и не можетъ быть. Реализмъ и мистицизмъ, какъ два діаметрально-противоположныя начала, взаимно исключаютъ другъ друга, и мистицизмъ мыслимъ только до тѣхъ поръ, пока не прикоснулось къ нему реальное знаніе. Но такъ-какъ авторъ считаетъ египетскихъ жрецовъ "высокими научными авторитетами" (февраль, стр. 134), то не менѣе высокими учеными авторитетами ему слѣдуетъ признать маговъ, колдуновъ, всякаго рода фокусниковъ, и всѣхъ ихъ причислить къ категоріи реалистовъ. Поэтому г. Сумароковъ, авторъ недавно разобранной нами книжки ("Дѣло", No 10): "Что такое спиритизмъ и его явленія?" имѣлъ полное право сослаться на журналъ " Знаніе" вмѣстѣ съ извѣстными спиритами нашего времени и такими юродивыми, какъ г. Мальчевскій. Но г. Сумароковъ искренно оплакиваетъ заблужденія нашего вѣка, который допустилъ науку сдѣлаться слишкомъ реальною, а журналъ "Знаніе, напротивъ, ищетъ реальныхъ основъ въ верченіи столовъ, чревовѣщаніи, въ вызываніи духовъ, загробныхъ тѣней и т. п. Впрочемъ такъ думаетъ не только "Знаніе", но и проповѣдникъ спиритизма въ Лейпцигѣ гр. Пронинскій, который "логиченъ не только въ своемъ, но и въ нашемъ смыслѣ,-- какъ рекомендуетъ его "Знаніе",-- когда онъ требуетъ, чтобы спиритизмъ перестали называть мистицизмомъ" (стр. 146). И далѣе объясняется, почему оный Пронинскій логиченъ. "Дѣйствительно, продолжаетъ философствовать "Знаніе", ученіе о физическомъ проявленіи духовъ представляется совершенно несомнѣннымъ, фактически доказаннымъ (вотъ тутъ-то и начинаются реальныя основы!) предметомъ глубочайшаго убѣжденія; слѣдовательно, оно съ начала до конца лишено для него всего темнаго и неяснаго, вполнѣ сознано имъ и нисколько не носитъ въ себѣ таинственнаго, мистическаго характера" (ibid.). Что такое физическое проявленіе духовъ -- это можетъ объяснить только великій спиритъ Пронинскій и не менѣе великій авторъ "Реальныхъ основъ мистицизма"; что-же касается яснаго сознанія того, что не подлежитъ никакому сознанію, а есть дѣло или ловкаго шарлатанства, или наивнаго довѣрія къ нему, то мы думаемъ, что и Иванъ Корейша, поплевывая въ батистовые платки московскихъ барынь и увѣряя ихъ, что онѣ уносятъ отъ него съ этими платками чудотворное средство противъ всякихъ болѣзней, также выдавалъ свои фокусы за глубочайшее убѣжденіе въ ихъ реальности.

Къ какимъ плачевнымъ результатамъ иногда доводитъ спиритизмъ "Знанія" писателей его -- это можно видѣть изъ двухъ статей г. Хлѣбникова: "Ученіе объ энергіи". Въ этихъ статьяхъ г. Хлѣбниковъ додумался своимъ умомъ до самыхъ энергическихъ совѣтовъ относительно рабочихъ. Дѣло въ томъ, что, по мнѣнію редактора "Знанія", рабочимъ, таскающимъ 10 часовъ въ день кули изъ анбаровъ на суда, не слѣдуетъ платить никакой задѣльной платы, потому-что этого требуетъ наука,-- да, читатель, наука г. Хлѣбникова. Это обстоятельство до такой степени любопытно, что мы позволимъ себѣ познакомить нашихъ читателей съ познаніями профессора физики г. Хлѣбникова. Говоря о механической работѣ, онъ опредѣляетъ ее соединеніемъ двухъ факторовъ, сопротивленія и высоты, такъ-что высота составляетъ непремѣнное условіе того, чтобы считать работу механической, а такъ-какъ, по мнѣнію г. Хлѣбникова, только такая работа имѣетъ право на вознагражденіе, то всякій механическій трудъ, совершаемый "по горизонтальной плоскости, не долженъ оплачиваться. Если мужикъ пашетъ землю, то хотя онъ и преодолѣваетъ при этомъ сопротивленіе. въ сцѣпленіи частицъ земли, но онъ движется по горизонтальной плоскости, стало быть не производитъ механической работы, а потому -- какъ это пріятно слышать такому политико-эконому, какъ стихотворецъ Фетъ!-- наука повелѣваетъ оставить его, не поэта Фета, а мужика безъ всякаго вознагражденій Вотъ если-бы онъ сталъ пахать землю снизу вверхъ, въ родѣ горы Мои-Блана или Жигулевскихъ горъ, то можно и вознаградить его. Открытіе этого новаго экономическаго закона для опредѣленія труда и задѣльной платы, превосходящее все, что только могли открыть Мальтусъ и Рикардо, измѣняетъ радикально весь соціальный строй современныхъ обществъ. Такъ-какъ большая часть земледѣльческаго населенія работаетъ на горизонтальной плоскости, а также по той-же плоскости таскаютъ разныя тяжести милліона поденьщиковъ, то ихъ можно предоставить голодной смерти, не давая имъ ни-одной копейки за ихъ трудъ, непризнаваемый трудомъ г. Хлѣбниковымъ. Но, позвольте, нужно-ли вознаградить профессора, стоящаго на горизонтальной плоскости, т. е. на кафедрѣ, и испускающаго звуки по горизонтальному направленію? По теоріи г. Хлѣбникова -- не нужно. Но вѣдь это ужасно! Представьте, что военный министръ пожелаетъ примѣнить эту теорію на практикѣ и профессорамъ медицинской академіи прикажетъ не выдавать больше жалованья на томъ законномъ основаніи, что они на лекціяхъ испускаютъ звуки не, а по горизонтальной плоскости. Да, это ужасно, но г. Хлѣбниковъ, изъ уваженія въ своей наукѣ, долженъ согласиться, что это будетъ совершенно справедливо. Точно также будетъ справедливо вознаградить механическую работу каждаго, кто полѣзъ бы на колокольню, чтобы полюбоваться окрестными видами, потому-что это дѣйствительный трудъ по опредѣленію профессора физики.

Впрочемъ дѣло объясняется очень просто. Если-бы г. Хлѣбниковъ потрудился познакомиться хоть, напримѣръ, съ механикой Вейсбаха, о существованія которой ему, какъ видно, неизвѣстно, то въ головѣ редактора "Знанія" все было-бы благополучно и никакой новой соціальной реформа онъ не предложилъ-бы читателямъ своего ученаго журнала. У Вейсбаха на стр. 152, т. I г. Хлѣбниковъ прочиталъ-Бы, что "механическая работа выражается произведеніемъ не "сопротивленія на высоту" (это ваше собственное измышленіе), а "сопротивленія или силы на путь, пройденный по направленію этой силы". Слѣдовательно и профессоръ, испускающій звуки по горизонтальному направленію, хотя-бы въ этихъ звукахъ не боло ничего, кромѣ бурчанія, имѣетъ полное право на вознагражденіе. И это второй экономическій законъ, открытый г. Хлебниковымъ. Онъ думаетъ, что количество задѣльной платы должно сообразоваться съ количествомъ механической работы. Это новое открытіе не менѣе важно, какъ и первое. До сихъ поръ экономическая паука принимала за критерій оцѣнки труда его относительную полезность, и, сообразно этой, нормѣ, если не на практикѣ, то въ теоріи опредѣляла задѣльную плату. Но, очевидно, критерій этотъ никуда не годится, потому-что г. Хлѣбниковъ не согласенъ съ нимъ. Гораздо лучше принять за норму опредѣленія задѣльной платы количество механической работы; тогда всѣ будутъ довольны и справедливость на землѣ восторжествуетъ. Танцоръ, натирающій балетную сцену впродолженіи трехъ или четырехъ часовъ, долженъ получить гораздо большее вознагражденіе, чѣмъ Дарвинъ, простоявшій только два часа надъ микроскопомъ, при изслѣдованіи какого-нибудь научнаго вопроса. Точно также носильщикъ, протащившій на своихъ плечахъ какой-нибудь тяжелый грузъ изъ пятаго этажа внизъ, долженъ быть вознагражденъ гораздо хуже, чѣмъ модная барыня, сдѣлавшія въ день пятьдесятъ визитовъ. Но что-же дѣлать!.. Вѣдь этого требуетъ ученое "Знаніе".

Вообще наука для "Знанія" -- это всеисцѣляющій талисманъ, что-то въ родѣ жизненнаго элексира средневѣковой магіи. Въ ст. "Русское естествознаніе и русская жизнь" редакція "Знанія" высказываетъ свою profession de foi и всѣ надежды въ переустройствѣ нашей жизни возлагаетъ на науку. И хоть-бы тысячи лѣтъ потребовались для того, чтобы наука вступила на этотъ реформирующій путь, -- безъ нея, по мнѣнію "Знанія", нечего и думать объ улучшеніи настоящаго нашего положенія. Но когда она придетъ, мы вдругъ перейдемъ въ обѣтованную землю, гдѣ потекутъ медовыя рѣки въ кисельныхъ берегахъ; тогда не будетъ ни голода, ни болѣзней, ни интригъ и обмана, однимъ словомъ, наступитъ золотой вѣкъ для человѣчества. И все это совершится только потому, что всѣ мы будемъ также учены, какъ г. Хлѣбниковъ, всѣ превратимся въ академиковъ, профессоровъ, сочинителей, подобныхъ автору "Реальныхъ основъ" и т. д. Но чтобы, приблизить эту благословенную эподу, мы рекомендовали-бы редакціи "Знанія" издавать болѣе осмысленный журналъ и не брать за него такъ дорого. Вѣдь 8 р. за какой-то сборникъ полу-переводныхъ, полукомпилятивныхъ и, что хуже всего, самостоятельныхъ статей г. Хлѣбникова -- безбожная цѣна. А главное -- она несогласна съ собственной теоріей его, потому-что "Знаніе" не отличается ни высотой, ни количествомъ механическаго труда; такими тощенькими и жиденькими книжками можно было-бы двигать науку впередъ много-много рубля за три.

Вѣроятно, намъ еще придется поговорить о "Знаніи" болѣе обстоятельно, если оно не уморитъ со скуки своихъ читателей и само не умретъ съ ними; но теперь мы должны ограничиться только бѣглымъ очеркомъ. Все, что выработало русское филистерство за послѣднее время, сносится въ "Знаніе". Холодомъ бездушіемъ такъ и вѣетъ отъ него; самый тонъ изложенія, докторальный, сухой и часто туманный, отталкиваетъ отъ этой профессорской говорильни. Есть хорошія переводныя статьи, на обложкѣ стоятъ почтенныя имена, но все это не связывается ничѣмъ общимъ и хорошее исчезаетъ среди никуда негоднаго хлама. Болѣе сообразительная и опытная редакція могла-бы и изъ этого матеріала составить порядочный журналъ, но редакціи въ "Знаніи" нѣтъ никакой. Иначе, переводъ Дарвина не вышелъ-бы въ такомъ жалкомъ и извращенномъ видѣ. Какъ мы замѣтили выше, редакціи даже не было извѣстно, переводится-ли Дарвинъ вполнѣ и буквально или передается своими словами и въ сокращеніи. Наконецъ, если-бы г. Хлѣбниковъ занялся составленіемъ фельетоновъ, вмѣсто ученыхъ статей, а какой-то К., лепечущій о соціологіи, посвятилъ-бы свой талантъ хоть теоріи танцевъ, вмѣсто такихъ экономическихъ статей, какъ "Школа Керри", то "Знаніе" пріобрѣло-бы хоть нѣкоторую занимательность, ничего не проигравъ отъ этого въ своей основательности...

Серафини.

"Дѣло", No 11, 1871

Оставить комментарий Шашков Серафим Серафимович (bmn@lib.ru) Год: 1871 Обновлено: 23/05/2024. 73k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Новорожденные - "Гражданин" и "Азиатский Вестник"; живые - "Вестник Европы"; больные - "Заря"; мертвые - "Знание".

Шашков Серафим Серафимович Журнальное обозрение

ЖУРНАЛЬНОЕ ОБОЗРѢНІЕ.

Шашков Серафим Серафимович
Журнальное обозрение