Шашков Серафим Серафимович
Автобиография

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

АВТОБІОГРАФІЯ С. С. ШАШКОВА.

   Помѣщая автобіографію нашего земляка и товарища, мы сочли необходимымъ сдѣлать нѣкоторое введеніе. С. С. Шашковъ принадлежалъ въ послѣднее время всецѣло русской литературѣ, по по рожденію, воспоминаніямъ дѣтства, воспитанію, принадлежалъ прежде всего нашей родинѣ, что даетъ намъ право и налагаетъ обязанность посвятить нѣсколько страницъ воспоминаніямъ о немъ. Оставляя другимъ оцѣнку общаго его литературнаго значенія, мы коснемся его жизни и развитія, какъ продукта мѣстной среды. Даже занимаясь общими вопросами русской жизни и отрѣшаясь отъ мѣстныхъ традицій, онъ не могъ не сохранять въ крови и характерѣ черты своей родины. Жизнь и судьба его были слишкомъ долго связаны съ жизнью и судьбой сибирской интеллигенціи, чтобы можно было ли считать его своимъ. Въ жизни покойнаго были однако два періода, рѣзко отличавшіеся какъ по субъективному настроенію, воззрѣніямъ, такъ и по характеру дѣятельности. Они съ одной стороны соотвѣтствовали эпохамъ, пережитымъ русскимъ обществомъ съ 60-хъ годовъ, съ другой возрасту и превратностямъ жизни, измѣнившимъ совершенно его характеръ и заставившимъ его измѣнить отношеніе къ родинѣ. С. С. Шашковъ въ своей юности, въ 60-хъ годахъ, не былъ похожъ на послѣдующаго. Въ юности онъ раздѣлялъ мечты своихъ современниковъ, вѣрилъ въ свѣтлое будущее, въ быстрый прогрессъ человѣчества, въ счастье своей родины. Это былъ живой и восторженный юноша, какъ помнятъ его товарищи. Затѣмъ, для него наступилъ періодъ разочарованія, испытаній, жизнь охладила его и положила суровый отпечатокъ. Во 2-ю половину жизни, какъ у Щапова, такъ и у Шашкова, ученика Щапова, развивается пессимизмъ, глубокое разочарованіе, и звучатъ исключительно больныя ноты. Объясняется это цѣлымъ рядомъ пережитыхъ ощущеній. Оба эти лица, люди пламенной вѣры и чувства, увидѣли, что жизнь не осуществила ихъ надежды, сердце ихъ было разбито, чувство протестовало и желчь смѣнила восторженное состояніе. Какъ сибирякъ, перенесясь изъ области мечтаній, онъ увидѣлъ безотрадное положеніе родины, она ему грезилась съ своими одними мрачными фантомами и безобразными явленіями. Текущая жизнь не давала отрадныхъ чертъ. Во 2-ю половину жизни онъ уже меньше посвящаетъ вниманія мѣстной жизни и ищетъ другого поля дѣятельности; послѣ нѣсколькихъ лѣтъ упорнаго поденнаго труда онъ истощаетъ свои силы "безъ радости и безъ любви". Таковъ конецъ и трагическая сторона его жизни. Нельзя сказать, чтобы жизнь не дала поводовъ къ его разочарованіямъ. Приводимая автобіографія показываетъ, какую среду встрѣтилъ онъ въ своемъ дѣтствѣ, на родинѣ. Сибирскому обществу можетъ быть предстоитъ крѣпко задуматься надъ этими воспоминаніями своего писателя и задаться вопросомъ, много ли свѣтлыхъ и радостныхъ впечатлѣній могъ онъ отсюда вынести.
   

I.

   Я думаю, что воспоминанія каждаго человѣка, которому приходилось "жить, мыслить и страдать", представляютъ большій или меньшій интересъ, а потому не нуждаются въ предисловіяхъ.
   Я родился въ Иркутскѣ, въ ноябрѣ 1841 г. Отецъ мой былъ священникъ, мать -- дочь купца изъ извѣстной фамилій С--выхъ. Одинъ изъ этихъ С--выхъ былъ депутатомъ отъ Иркутска въ екатерининской коммисіи уложенія, двое другихъ, отецъ Михаилъ, потомъ сынъ его Ксенофонтъ, были иркутскими головами и прославились упорною, отчаянною борьбою съ мѣстною администраціей, съ Трескипымъ и Пестелемъ, о чемъ въ нашей печати говорилось такъ много, что я здѣсь считаю лишнимъ повторять уже сказанное. Въ этой борьбѣ С--вы, которыхъ было очень много, не разъ совершенно раззорялись, потомъ одни изъ нихъ наживались снова, другіе же, въ томъ числѣ и дѣдъ мой Дмитрій, уже никогда не могли понравиться и, подобно изгнаннымъ королямъ, вздыхали о быломъ величіи, которое для нихъ воплощалось главнымъ образомъ въ огромномъ каменномъ домѣ, перешедшемъ отъ нихъ въ казну и обращенномъ въ генералъ-губернаторскій дворецъ. Изъ этихъ раззоренныхъ С--выхъ я помню только Николая. Огромнаго роста брюнетъ, съ большими выразительными глазами, онъ смахивалъ на Петра I и хотя служилъ не болѣе какъ сторожемъ на городскомъ шлагбаумѣ, но все надѣялся сдѣлаться богачемъ и неустанно тягался съ кѣмъ-то о какомъ-то огромномъ наслѣдствѣ, которое кромѣ его должно было обогатить еще мою мать и трехъ сестеръ ея. Дѣло было въ сенатѣ, прошлая сторона была богата, но шлагбаумный сторожъ глубока вѣрилъ въ правоту своихъ притязаній и, изрѣдка являясь къ моей матери, горячо говорилъ ей объ инстанціяхъ, апелляціяхъ и т. д. Понятно, что дѣло имъ было проиграно, и онъ умеръ въ нищетѣ, сѣтуя о людской несправедливости. Мой дѣдъ умеръ вскорѣ послѣ моего рожденія, и я вовсе не помню его, бабушка жила послѣ него лѣтъ 10, но говорить о ней нечего,-- добрая старуха, и только. У ней были 4 дочери, моя мать, сестра ея, тоже вышедшая замужъ, старшая сестра Дунюшка и младшая Катенька, оставшіяся "въ дѣвкахъ". У нихъ былъ свой порядочный домъ, внизу жили сами, а верхній этажъ отдавали со столомъ квартирантамъ, или, выражаясь по-сибирски, "держали нахлѣбниковъ". Дунюшка и Катенька занимались шитьемъ, были у нихъ, и небольшія деньги, которыя онѣ держали неизвѣстно гдѣ, въ величайшемъ секретѣ даже отъ своихъ замужнихъ сестеръ. Вообще онѣ жили небогато, но были обезпечены и ни въ чемъ не нуждались. Обѣ онѣ съ грѣхомъ пополамъ умѣли читать и писать, были въ высшей степени неразвиты. пока была жива мать, не тревожили своихъ мозговъ даже хозяйственными дѣлами, такъ что въ своей изолированной, крайне монотонной жизни окончательно одичали, что особенно рѣзко обнаружилось по смерти ихъ матери. Онѣ страшно боялись каждаго незнакомаго мужчины, котораго онѣ называли мужикомъ и, бывало, лишь увидятъ, что онъ вошелъ во дворъ, какъ мои тетеньки съ криками: "ой, мужикъ идетъ", спѣшатъ запереть покрѣпче всѣ двери и начинаютъ выглядывать, куда направляется "мужикъ", вверхъ ли, къ квартирантамъ, или, чего добраго, внизъ, къ нимъ. Въ послѣднемъ случаѣ "мужикъ" подвергался тщательному опросу сквозь запертыя двери, кто онъ, откуда, зачѣмъ, и буде показанія его, по мнѣнію сестеръ, совѣщавшихся шепотомъ, оказывались удовлетворительными, мужикѣ отворялись двери. Однажды, ужъ не помню почему, мои тетеньки такъ перепугались какого-то мужика, постучавшагося у нихъ на переднемъ крыльцѣ, что заднимъ ходомъ бѣжали въ огородъ и заперлись въ банѣ, мужикъ же постучалъ-постучалъ въ двери и, видя, что никто не отворяетъ, ушелъ. Когда, въ 1864 г. я вернулся изъ Петербурга, то вздумалъ попугать тетокъ. Уѣхалъ я изъ Иркутска почти мальчикомъ, а пріѣхалъ назадъ съ черной бородой, съ длиннѣйшею черною гривою и въ медвѣжьей шубѣ, словомъ -- "мужикъ страшенный". Постучалъ у тетокъ. "Кто тутъ"? слышится голосъ изъ-за дверей.-- "Отдается у васъ квартира"? Затѣмъ послѣдовалъ мнѣ изъ-за дверей допросъ: кто. гдѣ служите и т. д. Когда по окончаніи этого допроса я былъ впущенъ въ сѣни, но не въ комнату, тетки меня, понятно, не узнали, и я, скорчивъ грозную рожу, сказалъ грубымъ голосомъ: "подавай деньги"! Дунюшка убѣжала, а Катенька такъ на мѣстѣ и присѣла со страха. Я успокоилъ ее, открывъ свое incognito. Замѣчательнѣе всего то, что при такой боязни мужиковъ, тетеньки имѣли непреодолимое стремленіе къ мужскому полу, франтили по допотопнымъ образцамъ до старости, буквально до сѣдыхъ волосъ мечтали о женихахъ и постоянно платонически обожали кого нибудь, преимущественно изъ молодыхъ чиновниковъ почтамта, стоявшаго недалеко отъ ихъ дома. "Дунюшка, Дунюшка, Птичниковъ прошелъ", кричитъ, бывало, Катенька, увидѣвъ въ окно прошедшій мимо свой предметъ. У Дунюшки были тоже предметы и она тоже слѣдила въ окно за ихъ прохожденіями мимо оконъ къ должности и обратно. Тѣмъ дѣло и ограничивалось, любовь дальше лакомыхъ взоровъ, да и то брошенныхъ украдкой, не заходила, и я увѣренъ, что если бы тетеньки не были стары и бѣдны, и предметы сами стали бы добиваться знакомства съ ними, то это ни къ чему бы не повело и одичавшія дѣвы ни за что не рѣшились бы познакомиться съ чужимъ мужикомъ, хотя бы то былъ самъ Птичниковъ. Большой бѣдности тетеньки не терпѣли и ни въ чемъ не нуждались, но были очень скупы и домовиты, съ жадностью таща въ карманъ каждый попавшійся имъ кусокъ и не дѣлая почти никогда какихъ нибудь экстренныхъ расходовъ. Однажды у тетенекъ по сосѣдству строился чей-то домъ, для котораго на улицѣ лежало много бревенъ и тесу, и вотъ по ночамъ мои тетенькц въ сопровожденіи своей стряпки отправляются въ воровскую экспедицію за лѣсомъ, то тесину притащатъ, а то и цѣлое бревно, которое полегче. Замѣчательнѣе всего то, что, рискуя такимъ образомъ быть пойманными, оскандаленными, даже побитыми, онѣ рѣшительно сами не знали, зачѣмъ воровали вовсе имъ ненужный лѣсъ, и онъ гнилъ у нихъ на огородѣ, куда былъ сваливаемъ. Другой разъ, когда я собрался въ Кяхту, къ своимъ родителямъ на каникулы, Катенька увязалась со мной: "вотъ-то, посплю", мечтаетъ, -- "полтора мѣсяца!" Но на почтовыхъ ѣхать она ни за что не хотѣла,-- очень ужъ дорого, а разсчитала, что гораздо выгоднѣе купить лошадку съ тѣлегой, которыя потомъ можно продать, черезъ Байкалъ же не на пароходѣ, а С--ковъ перевезетъ даромъ на своемъ суднѣ. Я не согласился путешествовать такимъ образомъ впередъ и обратно 1,200 верстъ, и она осталась.
   Моя мать и замужняя тетка были въ другомъ родѣ, потому что въ семейной жизни и на людяхъ болѣе развились и не успѣли одичать, такъ какъ рано вышли замужъ. Тетка вышла за мѣщанина С...; но нужно сказать, что въ числѣ сибирскихъ мѣщанъ есть много людей не только европейскихъ по внѣшности, но и богатыхъ, торгующихъ, развитыхъ, начитанныхъ, кончившихъ курсъ въ гимназіи. С... курса не кончилъ, но кое-что зналъ, былъ вполнѣ грамотенъ и почитывалъ книжки. Онъ жилъ въ огромномъ домѣ своей матери, носившей фамилію своего втораго, тоже умершаго мужа, чиновника М.... Вверху у нея квартировалъ всегда какой нибудь важный чиновникъ, внизу же она жила сама, да въ трехъ комнатахъ, отдѣленныхъ отъ ея аппартаментовъ заколоченными дверьми, сынъ съ семействомъ. Толстая, жирная, постоянно красная М.... ужасно пила водку, и если еще держалась на ногахъ и слышала, что на половинѣ сына гости, являлась обыкновенно къ нему и начинала жаловаться гостямъ на какую-то болѣзнь, которою она думала маскировать свое пьянство. Спальня ея была рядомъ съ комнатами сына и кровать стояла у упомянутыхъ заколоченныхъ дверей, черезъ которыя свободно можно было разговаривать. Бывало сидишь у С... вечеромъ, вдругъ въ упомянутыя двери кто-то начинаетъ сильно стучать кулаками, это значило, что Ольга Васильевна лежитъ въ постели на десятомъ взводѣ и по обыкновенію собирается умирать. С...вы сначала не отзываются на стукъ, такъ какъ иногда, если языкъ у барыни ужъ не движется, она постучитъ да и уснетъ. Но если языкъ могъ еще двигаться, то за вторичнымъ стукомъ барыня сильнымъ, но томнымъ и охриплымъ дискантомъ, кричала: "Павленька, Па-авленька! По-пà! По-о-опа, Павленька!" Павленька, т.-е. сынъ ея, уходилъ къ ней, обыкновенно успокоивалъ ее, и накачивалъ водкой, пока та не засыпала; но если Павленька самъ былъ въ подпитіи, то иногда ему мерещилось, что родительница-то пожалуй и въ самомъ дѣлѣ готова Богу душу отдать. Въ такомъ случаѣ посылали за попомъ. Однажды, пока ходили за нимъ, барыня успѣла глопуть еще малую толику и перейдя на одиннадцатый взводъ, уснула. Мѣстный іерей, найдя ее въ безсознательномъ положеніи, далъ ей какую-то "глухую исповѣдь", взялъ рубль и ушелъ, какъ будто дѣло сдѣлалъ. Самъ С... тоже пилъ и, будучи человѣкомъ добрымъ, въ пьяномъ видѣ все-таки колачивалъ жену, такъ что случалось она убѣгала къ намъ. Онъ служилъ казначеемъ въ городовомъ судѣ и какъ-то ухитрялся кромѣ денежныхъ хапаній получать изъ суда даромъ не только бумагу, сургучъ, карандаши, свѣчи, дрова, но даже масло, яйца и др. съѣстные припасы.
   Далѣе, изъ материнской родни стоитъ остановиться на калмыкѣ, какъ всѣ звали въ Иркутскѣ богатаго купца и судовладѣльда Александра Ксенофонтовича Калмыка С--кова. Ксенофонтъ С--ковъ хотѣлъ во что бы то ни стало имѣть сына, но такъ какъ произвесть таковаго не могъ, то рѣшился взять пріемыша, и не просто взять, по непремѣнно украсть, потому что ворованное приноситъ счастье. Будучи гдѣ-то въ Западной Сибири проѣздомъ, онъ укралъ изъ улуса калмыченка, усыновилъ его, женилъ на богатой купеческой дочкѣ и сдѣлалъ своимъ наслѣдникомъ. Во время моего дѣтства, калмыкъ былъ однимъ изъ первыхъ тузовъ въ Иркутскѣ, ворочалъ большими дѣлами, имѣлъ множество судовъ на Байкалѣ и Ангарѣ, стеклянный заводъ, пріиски, жилъ на широкую ногу, говорилъ всѣмъ ты, даже генералъ-губернатору, и дѣлалъ, что хотѣлъ, безнаказанно; однажды, напр., началъ бить своего судорабочаго, убилъ его до смерти, и ничего!.. Нужно только удивляться, какъ онъ когда-нибудь не перебилъ до смерти своихъ чадъ и домочадцевъ всѣхъ до единаго: онъ раздражался даже отъ пустяковъ и въ раздраженномъ видѣ становился звѣремъ. Помню сцену: послѣ обѣда, взрослые члены семьи калмыка сидятъ за столомъ въ гостиной и играютъ въ карты, а мы, дѣти,-- ві. сторонкѣ, тоже играемъ чѣмъ-то. За столомъ начался какой-то споръ; калмыкъ кричитъ во все горло, глаза налились кровью. Вдругъ онъ выскакиваетъ, схватываетъ свой стулъ, поднимаетъ его вверхъ ногами; игравшіе съ нимъ моментально разбѣгаются въ другія комнаты, а онъ гонится за ними съ крикомъ "убью". Насколько калмыкъ былъ вспыльчивъ, настолько жена и свояченица его, старая дѣва, Аграфена Петровна, были алы и ехидны, постоянно кого-нибудь пилили, ругали, щипали, ворчали, была ли то прислуга, собственныя дѣти, приказчики. Аграфена Петровна однажды въ какой-то праздникъ была въ церкви, гдѣ служилъ архіерей. Народу было биткомъ набито. Аграфена Петровна по обыкновенію -- впереди всѣхъ, и не столько молится, сколько наблюдаетъ, нѣтъ ли гдѣ какихъ безпорядковъ. Вдругъ она замѣчаетъ, что стоящій неподалеку какой-то гимназистикъ стоитъ не какъ слѣдуетъ, она бойко подходитъ къ нему и, взявъ его одною рукою за ухо, другою расталкиваетъ тѣсную толпу, выводитъ плачущаго мальчугана изъ церкви и царственною поступью возвращается на свое мѣсто. Одинъ изъ сыновей калмыка учился въ университетѣ, получилъ даже, степень доктора медицины. Сводная сестра калмыка, Анна Ксенофонтовна, хотя родилась и не въ калмыцкомъ улусѣ,, по характеру была дѣйствительно сестрою своего пріеы, наго братца. Дамища колоссальныхъ размѣровъ, высокая, толстая, жирная, она была замужемъ, не помню, за какимъ-то купцомъ, который вскорѣ послѣ своей женитьбы умеръ, оставивъ ей большой капиталъ, домъ и цѣлый рядъ лавокъ. Еще при жизни мужа, Селифонтьевна. какъ многіе звали ее, обзавелась любовникомъ, кантонистомъ М., котораго, овдовѣвъ, женила на себѣ и вывела въ тузы. Пила эта Селифонтьевна, кажется, не меньше М.... но, во-первыхъ, не водку, какъ та, а "отъ фряжскихъ винъ", во-вторыхъ, имѣла такое свойство, что трудно было замѣтить, пьяна она или нѣтъ. Въ парадныхъ, чисто барскихъ сѣняхъ ея были натянуты тонкія бичевки и на нихъ часто развѣшивались для просушки какія-то вымытыя тряпки, тряпочки, бинты. Селифонтьевна вообще любила повеселиться, особенно лѣтомъ, когда мужъ уѣзжалъ на нижегородскую ярмарку. Въ это время, по сибирскому обыкновенію, она часто выѣзжала гулять "въ поле" съ своими приказчиками и приглашенными гостями. Въ одной изъ такихъ гулянокъ участвовалъ и я съ отцомъ, человѣкъ десять "молодцовъ" Селифонтьевны и, не помню, какія барыни, вѣроятна тоже купчихи, мужья которыхъ уѣхали "къ Макарью", какъ выражались тогда о Нижнемъ. На нѣсколькихъ экипажахъ двинулись мы по якутскому тракту, подъ Верхоленскую гору. Едва добрались мы до мѣста и разостлали ковры, какъ раздались крики "змѣя, змѣя!" Змѣю убили, но кромѣ этой, оказалось еще множество другихъ, попадавшихся чуть не на каждомъ шагу. Всѣ боялись и желали уѣхать куда-нибудь подальше, но Селифонтьевна, вѣроятно уже зарядившая, ни за что не хотѣла разстаться съ этимъ змѣинымъ логовищемъ и на всѣ доводы въ пользу отъѣзда самоувѣренно высказывала свою твердую надежду на Всевышняго: "э-э, Богъ милуетъ!" Только теологическій авторитетъ моего отца былъ въ состояніи наконецъ убѣдить ее переѣхать верстъ за 8, на обычное мѣсто такихъ гуляній. р. Ушаковку. Здѣсь, расположившись "подъ сѣнью струй", компанія выпила, закусила, еще выпила, пообѣдала, выпила "передъ чайкомъ", напилась чайку "съ архіерейскими сливками", потомъ -- купаться всей аравой, кромѣ моего отца и меня, удившаго рыбу. Я стоялъ въ кустахъ и все видѣлъ: Селифонтьевна и другія барыни раздѣлись и вошли въ воду, а саженяхъ въ 15-ти отъ нихъ тоже раздѣлись и вошли въ воду пьяные молодцы. Я видѣлъ, что приказчики наступили на дамъ вплотную,-- плескъ, брызги, гоготанье, борьба. Отецъ, увидавъ меня въ кустахъ, увелъ отъ столь скромнаго зрѣлища. Минутъ черезъ 10 купавшіеся вернулись и опять выпили, потомъ еще выпили "передъ чайкомъ", потомъ снова чаекъ, потомъ пѣсни. Назадъ въ городъ сначала шли пѣшкомъ, -- впереди приказчики съ пѣснями, а передъ ними Селифоитьевна, размахивавшая въ тактъ руками, и повременимъ шедшая задомъ, какъ тамбуръ-мажоръ.
   Еще родственничекъ: секретарь губернскаго суда Фрументій Яковлевичъ К.... или, какъ въ шутку называлъ его мой отецъ, Spiritus frumenti. Это какое-то родство черезъ бабушку. Но дѣло не въ этомъ, а во Фрументіѣ Яковлевичѣ, этомъ типическомъ представителѣ стариннаго крючка, тощемъ, юркомъ, прилизанномъ. Вся то фигура выражала постоянно два вопроса -- нельзя-ли выпить и гдѣ бы урвать? Когда онъ что-нибудь разсказывалъ, то при этомъ обыкновенно водилъ правой рукой по колѣну, дѣлая видъ, будто пишетъ то, что разсказываетъ, да и въ самомъ дѣлѣ, онъ и разсказывалъ-то однѣ судейскія кляузы: "губернское же правленіе и пишетъ намъ" и т. д. Фрументій не долго прожилъ съ женой, которая умерла, оставивъ ему сына и дочь. Онъ сошелся съ какой-то "Анюткой", благодаря которой сначала долго носилъ фонтанели", какъ Селифонтьевна, потомъ женился на ней. Тетеньки мои, убѣжденныя, вѣроятно вслѣдствіе своихъ напрасныхъ томленій о Птичниковыхъ, въ безплодности любви, увѣряли, что "тутъ дѣло не спроста" и "Анютка" непремѣнно что-нибудь "сдѣлала", т.-е. околдовала Фрументія. Этотъ "неравный" бракъ страшно переполошилъ С--хъ, словно дѣло шло о mésalliance какого нибудь герцога или маркиза. Дѣтей своихъ выучилъ читать-писать, и только, о воспитаніи же ихъ можно судить по одному тому, что отъ его дочери, дѣвушки лѣтъ 15, я въ первый разъ услыхалъ одинъ изъ варіантовъ "барыни". Фрументій сильно пилъ и въ пьяномъ видѣ учинялъ обыкновенно скандалъ. Однажды, въ имянины матери, у насъ ужинало много гостей, и такъ какъ своего серебра не хватило бы на всѣхъ, то ложки были взяты у К. Онъ тоже былъ и въ самомъ началѣ ужина, когда spiritus frumenti былъ уже пропущенъ имъ въ изрядномъ количествѣ, онъ чѣмъ-то обидѣлся на мать и началъ рявкать: "Ложки мои-и! Подай ложки"! Какъ его ни успокоявали, кончилось тѣмъ, что онъ собралъ со стола всѣ ложки и ругаясь ушелъ домой. Подъ старость, выгнанный изъ службы, Фрументій бѣдствовалъ, но его выручилъ домъ. Старый, совершенно почернѣвшій, этотъ деревянный домъ существовалъ лѣтъ 200 и въ немъ, при Петрѣ Великомъ, квартировалъ первый иркутскій архіерей Иннокентій, мощи котораго открыты въ 1809 г. Вздумали на этомъ мѣстѣ построить часовню, и Фрументій очень дорого продалъ свой домъ.
   Въ родѣ же Фрументія, только нѣсколько цивилизованнѣе его, былъ тоже родственникъ -- нижнеудинскій городничій А.... Я его мало зналъ, такъ какъ онъ лишь изрѣдка появлялся въ Иркутскъ, помню только, какъ онъ, попавъ подъ судъ, переѣхалъ въ Иркутскъ и въ самомъ смиренномъ видѣ таскался по церквамъ, ставя свѣчки и служа молебны, чтобы небесная милость смягчила грозившую ему земную кару. Пытка, уничтоженіемъ которой еще при Екатеринѣ II, въ 1762 г., мы такъ хвастались передъ Европой, на дѣлѣ существовала послѣ того цѣлое столѣтіе, до конца 50-хъ годовъ настоящаго вѣка. Сплошь и рядомъ подсудимыхъ допрашивали съ пристрастіемъ, къ этому же средству прибѣгалъ обыкновенно и А..... и никто на это вниманія не обращалъ. Случилось въ Нижнеудинскѣ убійство; А.... заподозрилъ въ немъ какого-то звѣровщика, главною уликою противъ котораго служили кровяныя пятна на полу его избы, хотя звѣровщикъ и увѣрялъ, что эти пятна отъ бѣлокъ, обдираемыхъ имъ обыкновенно въ избѣ. Аверкіевъ началъ пытать его, сѣкъ, держалъ въ жаркой банѣ безъ воды и, накормивъ его солеными омулями, подвѣшивалъ за руки къ потолку. Звѣровщикъ не сознавался и Аверкіевъ запыталъ его до смерти, а потомъ открылось, что убійство совершилъ дѣйствительно не онъ, а другой. Аверкіевъ попалъ подъ судъ и былъ приговоренъ къ ссылкѣ. Это было въ началѣ 50-хъ годовъ.
   Еще родственникъ, изъ какихъ-то отдаленнѣйшихъ, "седьмая вода на киселѣ", по сибирской пословицѣ. Фамиліи его я не помню, но его зналъ весь Иркутскъ, и всѣ звали его Логинъ Афанасьичъ. Это была медицинская знаменитость, уложившая въ гробъ не одного паціента и состоявшая за то подъ запрещеніемъ. Несмотря ни на это запрещеніе, ни на извѣстные всѣмъ примѣры его убійственной практики, у Логина Афанасьича всегда была секретная практика, потому что онъ бралъ дешево за совѣты и еще дешевле сравнительно съ аптечнымъ за лекарства, которыя онъ самъ приготовлялъ у себя на кухнѣ. Къ больнымъ онъ ѣздилъ рѣдко, а принималъ у себя или же лечиль заочно. У него было два дома, были деньги, но жилъ онъ Плюшкинымъ. Больной, старый, лѣтъ 60, съ вѣчно гноющимися глазами, этотъ бездѣтный вдовецъ передъ смертью вздумалъ жениться и нашелъ какую-то дѣву 45 лѣтъ. Назавтра послѣ вѣнчанья молодые по положенію отправились съ визитами, и Логинъ Афанасьичъ, въ отставномъ военномъ сюртукѣ, моргая слезящимися глазками и приложа руку къ сердцу, такъ рекомендовалъ жену: "Доволенъ, много доволенъ: 45 лѣтъ, а до вчерашняго дня не знала, что такое законъ". Неизвѣстно, удалось ли ему преподать женѣ что-нибудь кромѣ теоріи законовѣдѣнія.

"Восточное Обозрѣніе", No 27, 1882

   

II.

   Родныхъ отца было мало, всѣ они жили по деревнямъ, верстъ за 150 отъ Иркутска, и въ городѣ бывали рѣдко. Дѣдъ -- пономарь села Кутуликъ, одинъ дядя былъ дьячкомъ въ Черемховой, другой, помнится, въ Кимильтеѣ, а младшій, веселый гуляка и поэтъ, пѣсни котораго распѣвались крестьянами, пономаремъ въ Кутуликѣ. Всѣ они страшно пили; первый въ пьяномъ видѣ какъ-то угодилъ брюхомъ на рога разъяреннаго быка и тотчасъ же умеръ; второй умеръ отъ водки; какъ кончилъ третій -- не знаю. Всѣ они пріѣзжали въ городъ только по дѣламъ, большею частію "на послушаніе за неблагоповеденіе", а однажды второй дядя явился въ Иркутскъ тягаться съ исправникомъ, который, несмотря на дьяческій санъ, высѣкъ его плетьми. Онъ не только не получилъ удовлетворенія, но ему же и досталось за строптивость. Помню еще, какъ дяди учились въ Иркутскѣ. Рѣшено было, не знаю, синодомъ или архіереемъ, "для вящшаго благолѣпія богослуженія" открыть причетническую школу и, собирая поочередно со всей епархіи дьячковъ и пономарей, переучить ихъ какъ слѣдуетъ пѣнію, чтенію и катихизису. Бородатыхъ, брюхастыхъ, даже сѣдыхъ дьячковъ заставили, какъ школьниковъ, долбить "Начатки", оставлять безъ обѣда за плохое знаніе урока, однакожъ не сѣкли. Кромѣ дядей, у меня были въ Кутуликѣ еще двѣ тетки, одна замужемъ за крестьяниномъ изъ ссыльныхъ, но я ихъ почти вовсе не зналъ.
   Мой отецъ былъ настоящій артистъ, хорошо игралъ на скрипкѣ, віолончели, гитарѣ и фортепьяно, имѣлъ превосходный теноръ, отлично пѣлъ, былъ даже композиторомъ. Къ тому же онъ представлялъ изъ себя рѣдкое между тогдашнимъ духовенствомъ явленіе по своей начитанности, былъ хорошо знакомъ съ литературой, слѣдилъ за журналами. Въ молодости онъ писалъ даже недурные стихи. Наконецъ, это былъ человѣкъ добрый, хотя и вспыльчивый, глубоко честный, гнушавшійся всякаго хапанья; онъ былъ неспособенъ къ интригѣ и сознавалъ свое достоинство въ отношеніи къ благопопечительному начальству. Такой-то натурѣ пришлось вынести 14-ти-лѣтнюю каторгу иркутской бурсы 20--30 годовъ, когда бурсаковъ, случалось, буквально засѣкали до смерти, когда ихъ пороли среди двора, подъ колоколомъ, бившимъ въ это время набатъ, когда смотритель училища Шергинъ, не довольствуясь розгами, ходилъ съ кнутомъ въ рукахъ, бичуя попадавшихся ему бурсаковъ, а другой смотритель, фамилію котораго я забылъ, находилъ превеликое наслажденіе въ томъ, что сѣкъ воспитанниковъ по утрамъ въ койкахъ, еще сонныхъ и полусонныхъ! Впрочемъ, многихъ лишеній и страданій отецъ избавился въ качествѣ пѣвчаго, а потомъ регента архіерейскаго хора, которымъ онъ сдѣлался еще задолго до окончанія имъ курса (1838 г.). По выходѣ изъ семинаріи, онъ немедленно женился и, оставаясь регентомъ въ продолженіи 20-ти лѣтъ, былъ священникомъ въ соборѣ. Онъ былъ въ хорошихъ, хотя и совершенно подчиненныхъ отношеніяхъ къ архіепископу Нилу, любителю и знатоку, правда весьма поверхностному, наукъ и искусствъ. Отецъ былъ еще законоучителемъ въ канцелярскомъ, т.-е. въ училищѣ дѣтей канцелярскихъ служителей, и учителемъ пѣнія въ дѣвичьемъ институтѣ; но главными его занятіями были все-таки музыка и архіерейскій хоръ, которымъ онъ прославился по всей Сибири, о немъ говорили даже въ Москвѣ. Но эта слава дорого доставалась несчастнымъ пѣвчимъ: малѣйшая фальшь выводила отца изъ себя, онъ рвалъ пѣвчимъ уши. рвалъ волосы, щелкалъ, щипалъ, билъ по головѣ смычкомъ, или камертономъ и, случалось, проламывалъ -- такъ по крайней мѣрѣ я слышалъ -- головы. Все это онъ, не стѣсняясь, выдѣлывалъ и въ пѣвческой и въ церкви, гдѣ онъ въ трудныхъ мѣстахъ становился обыкновенно задомъ къ алтарю, а лицомъ къ пѣвчимъ, и дирижировалъ обѣими руками, засучивъ рукава рясы и отмѣчая камертономъ на пѣвческихъ головахъ ошибки. Когда въ Иркутскъ пріѣхали ревизоры-сенаторы и пришли въ церковь, отцовскій хоръ поразилъ ихъ своимъ пѣніемъ, а мать разсказывала мнѣ, что, стоя за обѣдней, она все боялась, какъ бы отецъ въ артистическомъ экстазѣ не выткнулъ кому глазъ пуками лучины, которыми онъ на этотъ разъ дирижировалъ, держа ихъ въ обѣихъ рукахъ.
   Какъ ни увлекался отецъ своимъ искусствомъ, но его положеніе далеко не удовлетворяло его и ряса тѣснила человѣка, которому слѣдовало быть опернымъ пѣвцомъ. Пѣвческая жизнь пріучила его пить, а въ окружавшемъ его обществѣ царили такія пьянство, грубое невѣжество, варварство, что человѣку хоть съ какими-нибудь благородными наклонностями оставалось одно -- спиться же. Селифонтьевна, Миллеръ, Сивковъ, Колодезниковъ были вовсе не исключительными явленіями, въ духовенствѣ же пьянство было поголовнымъ, и рѣдкимъ феноменомъ былъ человѣкъ, который бы не пилъ или пилъ не до безобразія. Для характеристики тогдашнихъ нравовъ, которые, кажется, свято блюдутся въ Сибири даже до сегодня, скажу здѣсь о личностяхъ, среди которыхъ вращался отецъ.
   Каѳедральный протопопъ былъ извѣстенъ всему городу просто подъ именемъ Ф, а бурята, которыхъ онъ усердно обращалъ въ христіанство, не имѣя звука фи, замѣняя его по обыкновенію звукомъ в, величали своего просвѣтителя Портунашкой. Старикъ лѣтъ 70, Ф былъ еще довольно крѣпокъ и могъ перепить кого угодно. По случаю своихъ и моей матери именинъ, отецъ устроивалъ обыкновенно два пира, одинъ такъ сказать открытый, для всѣхъ гостей, а другой назавтра, приватный и секретный, для Ф........ и архіерейскаго духовника, монаха В...... Не только постороннихъ никого не было, но даже всѣ мы, домашніе, кромѣ одного отца, держались обыкновенно въ заднихъ комнатахъ, хотя и видѣли, что творилось въ пріемной. Когда гости пріѣзжали послѣ литургіи, имъ подавали чай съ ромомъ, потомъ закуску съ водкой, которой они осушали графила два, потомъ обѣдъ, длившійся очень долго, потомъ опять пуншъ, такъ что къ 4 часамъ наши гости были уже готовы и начинались хлопоты о доставкѣ ихъ домой -- Ф..... на его собственной лошади, а В....... на отцовской. Они еще выпивали "на дорожку", и затѣмъ ихъ, смотря по обстоятельствамъ, выводили или выносили и укладывали въ сани, увѣщевая кучеровъ везти бережно. Лѣтомъ, когда ѣзда въ пролеткахъ не совсѣмъ удобна для угостившихся до такой степени, ихъ провожалъ поочередно мой отецъ. Однажды, когда употчиваннаго Ф......... везли отъ насъ черезъ базаръ, около котораго онъ жилъ, съ его болтавшейся головы слетѣла камилавка. Кромѣ пьянства Ф........ отличался еще взяточничествомъ, онъ бралъ всѣмъ, чѣмъ только можно, деньгами, мѣхами, яйцами, масломъ, но въ важныхъ дѣлахъ исключительно золотою монетою. Особенно сильно наживался онъ отъ своего миссіонерства, и однажды, когда онъ зимою возвращался отъ бурятъ, лошади провалились сквозь ледъ на Ушаковкѣ; пришлось сгонять народъ, чтобы вытащить тяжелый возокъ, который оказался набитымъ доверху мѣхами, мясомъ, рыбой, масломъ. Впрочемъ, такъ дѣлали всѣ миссіонеры, по всей Сибири. Духовные пили почти такъ же сильно какъ Ф....... Товарищъ моего отца былъ пьянъ буквально каждый день и потому очень часто попадалъ подъ запрещеніе. Пропивъ такимъ образомъ всю жизнь, начиная съ ранней молодости, онъ до старости какъ-то сохранилъ свои силы, и когда ему было уже лѣтъ 50, когда лѣтъ 20 онъ былъ уже женатъ, по поводу рожденія новаго ребенка онъ говорилъ мнѣ: "чортъ знаетъ, и откуда это ребята берутся"!.. Нѣкоторые допивались до идіотизма, и я помню Пр., Гр., Пѣт., П., дѣти которыхъ были невообразимыми тупицами, а сынъ перваго -- чистый идіотъ. Отцы ихъ пили цѣлую жизнь, кромѣ втораго, который современемъ бросилъ водку. Это былъ рѣдкій примѣръ, и я припомню только дьякона Г. Онъ былъ вдовецъ; здоровый, какъ быкъ, онъ пилъ ужасно, скандалилъ, дрался, разбивалъ публичные дома. Потомъ онъ куда-то исчезъ изъ Иркутска, и когда черезъ нѣсколько лѣтъ появился снова монахомъ, его нельзя было узнать: это былъ настоящій аскетъ. Большинство же пило съ дѣтства, по крайней мѣрѣ съ юности, вплоть до гробовой доски. Многихъ ссылали въ монастыри, запрещали, разстригали, но эти несчастные наказывались лишь потому, что не могли или не умѣли откупиться, люди же зажиточные кутили и безобразничали совершенно безнаказанно, какъ, напримѣръ, Ф или Ш--нъ. Въ этомъ III. было, вѣроятно, пудовъ 15 вѣсу, такъ онъ былъ жиренъ. Сцена: гулянье за городомъ на Ушаковкѣ; компанія, напившись, сидитъ подъ кустами, пережидая набѣжавшую грозу, а Ш--нъ голый лежитъ на спинѣ въ рѣчкѣ; изъ воды высовывается, какъ куполъ, его чрево. Онъ купается, и послѣ каждаго удара грома, какъ новый Прометей, кричитъ Зевсу-громовержцу: "Валяй", слѣдуютъ ужасныя ругательства. "Еще, еще"... новое изреченіе хулы! Компанія хохочетъ, протопопъ тоже хохочетъ. Большая часть свѣтскихъ знакомыхъ отца тоже страшно пили, какъ смотритель канцелярскаго училища Кр--кинъ, занявшійся до смерти; учитель гимназіи Ф--финъ, образованный чиновникъ и музыкантъ Л--скій; извѣстный оріенталистъ Банзаровъ и учитель семинаріи К--севичъ тоже залились до смерти; директоръ тальцинской фабрики М., славившійся своею жестокостью частный приставъ И--гринъ, горный чиновникъ Я--въ тоже пили, а З--й, бывшій одно время исправникомъ, выпивалъ ежедневно чуть не 2 штофа; у него были особыя, жестяныя манерки, одна меньше другой, и онъ употреблялъ ихъ въ теченіи дня такъ: утромъ передъ чайкомъ самую маленькую, послѣ чайка побольше, затѣмъ еще побольше и т. д. и, наконецъ, на сонъ грядущій выпивалъ самую объемистую. Словомъ, это было пьяное царство, въ которомъ водка служила главнымъ наслажденіемъ. Въ какое время; ни являлся посѣтитель, раннимъ утромъ, передъ обѣдомъ, послѣ обѣда, вечеромъ,-- на столъ немедленно подавался графинъ водки съ закуской, и хозяинъ съ гостемъ примѣрно каждые полчаса выпивали по рюмкѣ. Когда опорожнялся одинъ графинъ, подавали другой. Иногда гость сидѣлъ цѣлый день съ утра до ночи, иногда даже ночевалъ, напившись до безчувствія. Отецъ иногда не бывалъ дома по суткамъ, и всѣ мы ждали его въ тревогѣ: пьяный, онъ ко всѣмъ придирался, бранился, даже пускалъ чѣмъ случится въ того, на кого разсердится.
   Да и какъ было не пить въ этой высшей степени скучной и монотонной жизни, гдѣ все сводилось только къ интересамъ брюха. Даже постоянныя шатанія по гостямъ развлекали мало, такъ какъ и въ гостяхъ въ сущности было то же, что дома. Всѣ добывали по мѣрѣ силъ своихъ и ловкости кусокъ хлѣба, потомъ ѣли этотъ кусокъ, спали, женились, посягали и пили. Въ большіе церковные и семейные праздники, напримѣръ, именины, пили и ѣли усиленно, и только. Пили на именинахъ, пили на крестинахъ, пили на похоронахъ, пили по случаю "монаршей милости", т.-е. награды, но изъ всѣхъ этихъ пирушекъ особеннымъ безобразіемъ отличались свадьбы. Тутъ перепивались даже непившіе въ другое время, женщины. Молодые ложились спать, когда гости еще не разъѣхались; затѣмъ, молодыхъ поднимали, и происходилъ извѣстный обрядъ чуть не публично; если оказывалось всё благополучно, гостямъ разливали вино и тысяцкій громогласно поздравлялъ всѣхъ "съ общимъ благополучіемъ". Не знаю, что происходило въ иномъ случаѣ, помню только какъ мать такой молодой тутъ же начала засовывать ей булавки за ногти и пытать ее, добиваясь признанія о потерѣ невинности. Изъ церковныхъ праздниковъ самымъ разгульнымъ было Рождество, съ его играми, подблюдными пѣснями, гаданьями; пасха съ качелями, и домашними и публичными. Въ послѣдній день масляной послѣ вечерни всѣ ѣздили прощаться къ роднымъ, причемъ непремѣнно кланялись въ ноги, затѣмъ, по возвращеніи домой такимъ же манеромъ прощались члены семейства; сначала дѣти кланялись родителямъ, потомъ жена мужу, наконецъ мужъ женѣ. Посты соблюдались строго, и даже люди богатые, въ родѣ какой-нибудь Селифонтьевны, у которыхъ въ торжественные дни лилось шампанское и подавались изысканныя французскія блюда, въ посты питались рѣдькой съ квасомъ да ухою изъ протухшихъ, дурно просоленныхъ омулей. Въ дни заговѣнья и разговѣнья всѣ обжирались. Родительскій день", во вторникъ послѣ пасхи, сохранялъ въ Иркутскѣ свой первобытный языческій характеръ: пеклись блины, варились яйца и кутья, и съ послѣднею весь городъ спѣшилъ на кладбище, на гору, служить панихиды. Гора усѣяна народомъ, молятся, поютъ, закусываютъ, разносчики продаютъ квасъ, пряники, конфекты, а на сосѣдней съ кладбищемъ нагорной равнинѣ -- конскіе бѣги. Собственно общественныхъ развлеченій для большинства горожанъ, напримѣръ театра, въ то время еще не было и лишь изрѣдка устроивались любительскіе спектакли; на двухъ изъ нихъ я былъ съ матерью. Былъ еще въ циркѣ Либгарда, существовавшемъ недолго. Пошли мы съ С--вымъ и взяли какую-то ложу: наѣздники скакали, лошадь плясала и изъ пистолета стрѣляла; все было для насъ такъ интересно, что С--въ ни за что не хотѣлъ уйти до конца представленія, хотя у бывшаго съ нимъ ребенка страшно разстроился желудокъ и папашѣ пришлось подбирать всѣ послѣдствія отъ него въ свой платокъ и класть въ карманъ... Вмѣсто спектаклей горожане развлекались зрѣлищемъ столь частыхъ въ то время солдатскихъ ученій, парадовъ и разводовъ, привлекавшихъ массы зрителей. Не менѣе народа привлекало гоняніе солдатъ сквозь строй и наказаніе на эшафотѣ кнутомъ, или на кобылѣ плетьми уголовныхъ преступниковъ. Были любители, непропускавшіе ни одного изъ такихъ представленій. Впослѣдствіи, когда тѣлесныя наказанія были уничтожали и оставлены только для ссыльныхъ, наказываемыхъ при полиціи, одинъ изъ такихъ любителей, старикъ Ш--ръ въ Красноярскѣ, ѣздилъ въ полицію каждый разъ, какъ тамъ кого-нибудь драли. Однажды, когда я былъ уже въ семинаріи, наказывали шпицрутенами на смерть какихъ-то убійцъ, и на эту ужасную сцену любовались даже многія дамы, между прочимъ актриса Николаева. Да и какъ было не огрубѣть чувству, не отупѣть нервамъ, когда, бывало, только и видишь, что кого-нибудь порютъ, слышишь дробь барабана, свидѣтельствующую, что ведутъ преступника на эшафотъ или гоняютъ солдата сквозь строй.
   
   Да, я охоту на двуногихъ
   Засталъ еще въ ребячествѣ моемъ.
   Слыхалъ я вопли стариковъ убогихъ
   И женщинъ, засѣкаемыхъ кнутомъ.
   
   Домъ моего отца былъ подлѣ казармъ, и ежедневно слышались вопли наказываемыхъ. Семинарія стояла недалеко отъ казачьихъ казармъ, и тѣ же вопли нерѣдко доносились до насъ во время классовъ. Однажды мы видѣли, какъ въ среду собраннаго казачьяго полка ввели древняго старика съ огромною сѣдою бородой и длиннѣйшими сѣдыми волосами, и начали сѣчь: товарищи мои Считали удары, и насчитали 500. Подобныя сцены потрясали весь мой организмъ, но невозможно было не натыкаться на нихъ. Одинъ разъ я заглянулъ въ щель на дворъ сосѣднихъ казармъ, думая, что тамъ ученье, и, увидѣлъ батальоннаго командира Попова, а у ногъ его лежащаго связаннаго солдата, котораго жестоко сѣкли, и вся спина его мнѣ показалась черною, какъ уголь; весь тотъ день я не могъ ѣсть. Другой разъ, встрѣтивъ своего пріятеля, солдатскаго сынишку, я пригласилъ его играть, но онъ отказался, говоря, что нужно идти домой. "Зачѣмъ?" -- "Сегодня тятьку сквозь строй гоняли". Я такъ и задрожалъ и долго думалъ, что было бы со мной, если-бы и моего отца сегодня сквозь строй гоняли. У меня какъ-то сжималось сердце каждый разъ, когда, идя въ классъ мимо той площади, на которой наказывали преступниковъ, я видѣлъ на ней черную массу приготовленнаго эшафота. Однажды, проходя мимо площади, я увидѣлъ толпу народа, изъ среды которой блестѣло нѣсколько штыковъ; эшафота не было; мнѣ захотѣлось узнать, что это за сборище, и я подошелъ: частный приставъ Пашинниковъ читалъ приговоръ стоявшей передъ нимъ и дрожавшей, какъ осиновый листъ, молоденькой, хорошенькой дѣвушкѣ. Я былъ ошеломленъ и ничего не слышалъ изъ приговора, кромѣ выведшихъ меня изъ оцѣпенѣнія заключительныхъ словъ.... "и за прелюбодѣяніе наказанію плетьми чрезъ палачей". Я побѣжалъ домой, какъ будто за мной кто гнался. Случаи замѣчательныхъ наказаній давали значительный матеріалъ для разговоровъ между знакомыми, и я помшо, какъ однажды какой-то гость отца, придя съ площади, разсказывалъ о наказаніи кнутомъ. критически оцѣнивая пріемы палача, какъ оцѣниваютъ игру музыканта или гимнаста. Многіе начальники въ городѣ отличались крайнею, даже для того времени, жестокостью, какъ маіоръ П., частный приставъ Ин--нъ, полиціймейстеръ Кор--невскій, квартировавшій вверху у С--ва командиръ казачьяго полка М. Послѣдній, не довольствуясь ежедневными истязаніями въ казармахъ, упражнялся еще дома на конюшнѣ и за каждую малость поролъ казаковъ чуть не до смерти. Въ числѣ подобныхъ господъ были настоящіе артисты-изобрѣтатели, какъ, напримѣръ, бывшій начальникъ солевареннаго завода Иванъ Яковлевичъ К--ловъ, о которомъ отецъ разсказывалъ мнѣ, что онъ для удержанія каторжниковъ отъ побѣговъ разрѣзывалъ имъ пятки и, насыпавъ въ рану рубленой щетины, заживлялъ пятки съ помощію лекаря; послѣ этого каторжнику даже ходить было больно, а о бѣганьѣ нечего было и думать. Розги въ то время употреблялись даже въ медицинѣ и, напр., солдатъ, больныхъ сифилисомъ, прежде всего пороли, а потомъ уже начинали лечить. До 10 лѣтъ со мной случалось то, что бываетъ съ дѣтьми съ неукрѣпившимся организмомъ. Однажды у насъ былъ докторъ Николай Ивановичъ Тороповъ, и когда отецъ, по поводу упомянутой моей слабости, спросилъ у него совѣта, тотъ отвѣчалъ коротко и ясно: "выпороть, и баста!" Всего печальнѣе то, что въ тогдашнихъ разсказахъ о чрезвычайныхъ жестокостяхъ никто не выражалъ отвращенія къ нимъ и о нихъ говорили съ интересомъ, только какъ о явленіяхъ, выходящихъ изъ ряда вонъ. Немудрено, что и во мнѣ явилась какая-то наклонность къ жестокости; когда мнѣ было 10 лѣтъ, я только и мечталъ, какъ бы повѣсить какую-нибудь собаку и заблаговременно приготовилъ петлю. Попался щенокъ, и я повѣсилъ его, но какъ только онъ захрапѣлъ и какъ-то страшно повелъ выпученными глазами, меня охватилъ такой ужасъ, что я немедленно освободилъ его изъ петли. Всѣ приведенные мною случаи развили во мнѣ такое органическое отвращеніе ко всякому насилію, что когда я слышу или читаю что-нибудь о жестокостяхъ, то мнѣ иногда буквально дѣлается больно.

"Восточное Обозрѣніе", No 28, 1885 г.

   

III.

   Жизнь вообще была и безсодержательная и мрачная, и только весна да лѣто приносили съ собой много радостей. Когда таялъ снѣгъ и нашъ громадный огородъ превращался въ настоящее озеро, я строилъ плоты и плавалъ на нихъ въ старомъ корытѣ, дѣлалъ вѣтреныя меленки, со страстью занимался птицеловствомъ, цѣлые дни проводилъ въ саду, на дворѣ, на улицѣ, лазилъ по крышамъ, или муштровалъ брата и сестру, обучая ихъ солдатской шагистикѣ. Я росъ, можно сказать, съ уличными мальчишками, хотя и мало стѣснялся, попадая по временамъ въ аристократическія палаты знакомаго моего отца, золотопромышленника К. Я. Дарагана, бывшій домъ котораго превращенъ въ губернаторскій. Бывалъ я также въ дѣвичьемъ институтѣ, гдѣ отецъ училъ пѣнію, и институтки, случалось, нѣжно цѣловали, можетъ быть, даже "обожали" меня, 10--12-лѣтняго. Но, все-таки, я болѣе симпатизировалъ уличнымъ мальчишкамъ и дѣвчонкамъ, чѣмъ баричамъ и барышнямъ. По праздникамъ и въ каникулы у насъ живалъ обыкновенно дальній родственникъ отца, семинаристъ Михайло, сынъ дьякона подгородной Нижнеудинской слободы. Худой, тощій отъ казенныхъ харчей, плохо учившійся, онъ зналъ и разсказывалъ множество сказокъ, превосходно дѣлалъ птичьи клѣтки и змѣйки и былъ спеціалистомъ по уженью рыбы, для котораго я съ братомъ и онъ часто ходили на озера по якутскому тракту, съ чаемъ и закуской, и проводили тамъ цѣлые дни, ловя карасей подъ палящими лучами лѣтняго солнца. Лѣтомъ мы всѣмъ семействомъ, иногда съ тетками и С--выми, ѣзжали на цѣлые дни въ поле, преимущественно на Косой-Бродъ на Ушаковкѣ, а также "по грибы" или "по ягоды". Нравились мнѣ также и лѣтнія пѣшеходныя пилигримства къ мощамъ въ Вознесенскій монастырь; ясное золотое утро, переѣздъ черезъ красавицу Ангару, табуны, пасшіеся на лугу, пять верстъ медленнаго шествія, а послѣ обѣдни чаепитіе подъ огромными кедрами на берегу Ангары. Мощей я ужасно боялся лѣтъ до 15. Сначала это былъ страхъ совершенно безотчетный, потомъ онъ принялъ опредѣленную форму, небезъинтересную для психолога. Скажу напередъ, что въ то время никакихъ религіозныхъ сомнѣній у меня еще не возникало, никакого религіознаго вольнодумства я не слыхивалъ. Но какъ только, бывало, я войду въ церковь, гдѣ мощи, во мнѣ какой-то внутренній, совершенно непокорный моей волѣ голосъ начинаетъ шептать нѣчто святотатственное. Я трясусь отъ страха, молюсь, но голосъ твердитъ одно, особенно въ то время, когда я иду прикладываться. Прикладываюсь -- и трепещу, что сейчасъ разразитъ меня. Въ то же время я нерѣдко видывалъ сны, отъ которыхъ просыпался съ холоднымъ потомъ, по поводу раки съ мощами. Помню также, что видъ мертваго тѣла всегда производилъ на меня ужасное впечатлѣніе. Когда мнѣ было еще 1 1/2 года и меня поднесли къ трупу маленькаго брата, чтобы проститься, я плюнулъ ему въ лицо. Во всю свою жизнь я только два раза рѣшился посмотрѣть въ лица покойниковъ, и не забуду ихъ никогда. Это не боязнь, а ужасъ слишкомъ впечатлительнаго чувства жизни. Суевѣрной основы тутъ никакой. Что же касается скептицизма, то первою возбудительницею его во мнѣ была выняньчившая всѣхъ насъ старая нянька. Когда, бывало, я расшалюсь въ комнатахъ, она все твердитъ мнѣ: "вотъ ужо тебя Богъ камешкомъ убьетъ"! Я и началъ думать, какой же это такой камень у Бога? Наконецъ рѣшилъ, что нянька такъ называетъ шаръ въ рукѣ Спасителя на иконѣ, висѣвшей у насъ въ залѣ. Какъ-то расшалившись, я вдругъ вспомнилъ нянькину угрозу и, убѣжавъ отъ образа въ другую комнату, выглянулъ потихоньку изъ-за дверей, чтобы посмотрѣть, не хочетъ ли бросить? Увидя, что нѣтъ, я уже нарочно пробѣжалъ мимо образа во второй и третій разъ. Объ этомъ я не сказалъ никому, да и вообще, вслѣдствіе вспыльчивости отца во всѣхъ насъ развилась скрытность и, что можно было, мы дѣлали потихоньку, за что намъ иногда и доставалось. Между тѣмъ въ дѣтской душѣ возникало немало тревожныхъ вопросовъ, но скрытность не дозволяла обращаться за рѣшеніемъ изъ къ старшимъ и приходилось до всего додумываться самому. Какъ-то, конечно, изъ разговоровъ другихъ, у меня составилось понятіе, что есть дѣти законныя и незаконныя, что незаконныя несчастны, что отецъ незаконнаго -- не мужъ матери, а какой-нибудь посторонній мужчина, что незаконными называются тѣ, которые родятся внѣ брака или до истеченія 9 мѣсяцевъ послѣ вѣнчанія родителей. Затѣмъ меня поразилъ тотъ фактъ, что мать и отецъ праздновали годовщину своей свадьбы 4-го, а мое рожденіе 5-го ноября. Слѣдовательно, я -- незаконный, такъ какъ родился назавтра свадьбы. Кто же мой отецъ? Я рѣшилъ, что архіерей, такъ какъ моя сверстница, дочь дьяконицы N, считалась архіерейской дочерью {Всѣ эти подробности имѣютъ значеніе психологическое и мы не считаемъ себя вправѣ исправлять ихъ или искажать.}. Эти открытія долго мучили меня, и я успокоился лишь тогда, когда узналъ, что хотя родители дѣйствительно вѣнчались 4-го, а я родился 5-го ноября, но родился черезъ 2 года послѣ вѣнчанья. Около того же времени, когда мнѣ было 10 лѣтъ, я влюбился въ молодую красивую мѣщанку Наталью Кирилловну, квартировавшую съ мужемъ у насъ во флигелѣ. Во флигелѣ была наша кухня, отдѣленная отъ квартиры П. только деревянной перегородкой, недоходившей до потолка. Я проводилъ у П. цѣлые дни или, взобравшись въ кухнѣ на печку, черезъ перегородку съ наслажденіемъ смотрѣлъ на Наталью Кирилловну по цѣлымъ часамъ. Всѣ это знали и надо мной смѣялись.
   Когда мнѣ минуло 7 лѣтъ, рѣшили меня учить. Мать показала мнѣ буквы, и черезъ какой-нибудь часъ я уже зналъ всѣ ихъ; на другой день я зналъ склады, на третій уже читалъ. Мною хвастали, какъ чудомъ и купили мнѣ большую игрушечную лошадь, которой дня черезъ два я распоролъ ножомъ брюхо, желая узнать, что у нея внутри, потомъ разрубилъ ее на куски, вообразивъ себя мясникомъ, торгующимъ говядиной. Затѣмъ пошли латынь, греческій языкъ, русская грамматика и т. д. Отецъ только давалъ мнѣ книги, а учиться предоставилъ самому, даже почти вовсе не слѣдилъ за мною, и я почти не учился; русской грамматики, напр., я никогда не зналъ и усвоилъ правила ея чисто навыкомъ. Воспитывая меня дома, отецъ ежегодно долженъ былъ представлять меня въ духовное училище на экзаменъ, но этого не дѣлалъ, а смотритель училища преспокойно выдавалъ билетъ, въ которомъ значилось, что я переведенъ въ слѣдующій классъ. Отцу не хотѣлось отдавать меня въ бурсу, а на обученіе меня въ гимназіи у него недоставало средствъ. Самого меня бурса ужасала. Нѣкоторые изъ знакомыхъ маѣ пѣвчихъ и упомянутый Михайло разсказывали мнѣ ужасныя вещи о розгахъ, въ которыя палачъ бурсы К. вплеталъ тонкія проволоки, объ инспекторѣ М., который однажды далъ какому-то ученику 1000 розогъ и засѣкъ его до смерти и т. д. Несмотря на это я все-таки мало учился и старался меньше думать о бурсѣ, отецъ зналъ это, но не вмѣшивался. За то я читалъ все, что ни попадалось. Прежде всего я прочелъ извѣстный циническій романъ, "жизнь кавалера Фоблаза", взятый отцомъ у кого-то изъ братіи Вознесенскаго монастыря, "Путешествія Пиѳагора", 2 т., "Тысячу одну Ночь", "Робинзонъ Крузо", котораго я прочиталъ сель разъ и зналъ [почти наизусть. Между тѣмъ, наступилъ послѣдній годъ моего заочнаго ученія въ бурсѣ, черезъ годъ нужно было поступать въ семинарію, а для этого необходимо было держать экзаменъ наравнѣ съ бурсаками. Отецъ отвелъ меня въ классъ, въ который я началъ путешествовать ежедневно, по два раза въ день. Старое зданіе училища, въ которомъ прежде помѣщалась семинарія, съ громаднымъ дворомъ, съ темными и холодными корридорами, наводило тоску. Классы зимою никогда не топились, и всѣ сидѣли въ шубахъ. Въ жилыхъ комнатахъ вонь и грязь превосходили всякое представленіе. Розги при смотрителѣ Громовѣ были уже въ меньшемъ употребленіи, чѣмъ прежде, но все-таки часто пускались въ ходъ руками инспекторскаго фаворита" сторожа изъ исключенныхъ бурсаковъ, К. Это былъ палачъ-артистъ, съ одного удара просѣкавшій тѣло до крови, для чего онъ вплеталъ въ розги тоненькія, мягкія мѣдныя проволоки, добывавшіяся имъ изъ старыхъ помочей. К., впрочемъ, сѣкъ только въ особенно важныхъ случаяхъ, когда бывала "публика". Въ перемѣну между утренними классами, по корридорамъ раздавался продолжительный звонъ большаго училищнаго колокола, и ученики всѣхъ классовъ съ криками "публика, публика" собирались въ самую большую комнату низшаго отдѣленія. Приходило начальство, и ученика, провинившагося въ чемъ нибудь особенно серьёзномъ, К. сѣкъ немилосердно. Учили въ училищѣ скверно, кромѣ дурацкой долбни да переводовъ съ латинскаго и греческаго, ничего не было. Человѣкъ 10 въ нашемъ классѣ вовсе не учились, и уроковъ учителя никогда не спрашивали у нихъ. Это были такъ называемые камчадалы, все великовозрастные, лѣтъ по 30 даже, жирные, здоровые, настоящіе кучера.
   Въ 1854 г. я первымъ въ спискѣ товарищей былъ переведенъ въ семинарію, учиться въ которой было гораздо труднѣе по одному уже тому, что большая часть учебниковъ были рукописные и уроки приходилось переписывать, чего я. впрочемъ, никогда не дѣлалъ, а передъ классами приготовлялся но чужимъ тетрадкамъ. Въ семинарію поступали тогда воспитанники изъ 4 училищъ, иркутскаго, красноярскаго, нерчинскаго и якутскаго, и всѣхъ насъ въ словесности было человѣкъ 60. Сѣченья въ семинаріи вовсе не было, но ректоръ Нифонтъ и нѣкоторые учителя нерѣдко били семинаристовъ, какъ солдатъ. Діатематику преподавалъ одинъ изъ лучшихъ учителей, Иванъ Петровичъ Токаревъ, человѣкъ очень порядочный, но вспыльчивый до бѣшенства. Предметъ свой онъ хорошо зналъ, но преподавать положительно не умѣлъ, мы ничего не понимали и долбили алгебру съ геометріей наизусть. Непониманіе ученика выводило Токарева изъ себя, онъ бѣгалъ но классу, какъ бѣшеный, ругался площадными словами и, наконецъ, бросался бить ученика. Въ теченіе класса онъ переспрашивалъ и избивалъ человѣкъ 10, только двое, я да Касьяновъ, не пробовали его кулаковъ потому что долбили хорошо, и онъ считалъ насъ знающими. Однажды Токаревъ, спрашивая Горбунова, здороваго малаго лѣтъ 20, закатилъ ему плюху, а Горбуновъ, бросивъ ему мѣломъ въ лицо и плюнувъ, выбѣжалъ изъ класса. Бѣшенство Токарева дошло до того, что онъ не могъ болѣе говорить, только дрожалъ и тотчасъ же ушелъ, но съ этихъ поръ сдѣлался тише воды, ниже травы и уже никогда ни дрался, ни ругался. Инспекторомъ при моемъ поступленіи былъ Петръ, маленькій человѣкъ и невыносимѣйшій педантъ, который за малѣйшій проступокъ ученика изрекалъ свой стереотипный приговоръ: "безъ обѣда, безъ ужина, въ столовой на колѣняхъ, съ лишеніемъ пищи"., Строжайшимъ образомъ преслѣдовалъ онъ табакокуреніе, винопитіе, короткіе сюртуки и чтеніе свѣтскихъ книгъ, которыя онъ отбиралъ и потомъ у себя жегъ въ печкѣ. Я кому-то изъ товарищей далъ читать Письма русскаго путешественника" Карамзина; Петръ отобралъ ихъ, потребовалъ утромъ меня и далъ мнѣ жестокій нагоняй: "что читаешь! что ты, путешественникомъ что-ли готовишься быть, безтолковый? Читалъ бы "Христіанское Чтеніе",-- тамъ языкъ-то языкомъ, а мысли-то мыслями". Книга полетѣла въ топившуюся уже печку, а на меня Петръ крикнулъ: пошелъ вонъ, безтолковый: Слово "безтолковый" инспекторъ употреблялъ такъ часто, что семинаристы заглаза его называли не иначе, какъ тоже "безтолковый". Петръ преподавалъ священное писаніе во всѣхъ классахъ и никогда не измѣнялъ однажды заведенному и какому-то непонятному, совершенно безтолковому пріему спрашивать учениковъ не, на выборъ, а по порядку списка: начнетъ съ перваго, потомъ говоритъ: слѣдующій и когда отвѣтитъ этотъ, опять переходитъ къ слѣдующему и т. д. до конца списка, а потомъ опять начинаетъ съ перваго, такъ что каждый зналъ, когда онъ будетъ спрошенъ и готовился только къ этому дню. Лучшими учителями были преподаватель исторіи М. В. Загоскинъ и словесности Домскій. Они кое-что почитывали намъ въ классѣ и подъ секретомъ отъ начальства давали читать свѣтскія книги, историческія, русскихъ авторовъ и т. д., подавали не. всѣмъ, а только одному -- двумъ лучшимъ ученикамъ, которые и развивались, между тѣмъ какъ остальные только долбили, зубрили, да сочиняли хріи, а въ концѣ втораго года даже стихи. Я началъ тогда тоже писать стихи и вообразилъ себя поэтомъ. Я читалъ очень много, фантазія работала живо, рифмы подбирались, а тупъ же попались статьи Дизраели въ "Современникѣ" "Литературный характеръ или исторія генія". Читая ихъ, я находилъ въ себѣ всѣ I указываемые авторомъ признаки литературнаго характера и сильно оскорблялся, когда отецъ иногда подсмѣивался надъ моими поэтическими пареніями. Я уходилъ въ себя, особенно когда мнѣ пошелъ 7-й годъ. Была весна. Я читалъ какой-то литературный сборникъ, гдѣ было приведено мѣсто, кажется, изъ Шиллера, о томъ какъ въ юношѣ пробуждается чувство любви. Меня охватило какое-то непонятное волненіе, я почувствовалъ себя тоже юношей и немедленно представилъ себѣ миловидный образъ 15-ти, лѣтней брюнеточки, жившей съ своимъ семействомъ на дномъ дворѣ съ нами, только въ другомъ домѣ. Черезъ какіе нибудь полчаса я былъ уже влюбленъ и думалъ только о ней. Мы часто встрѣчались. Я въ теплыя ночи спалъ на сѣновалѣ и проводилъ тамъ за чтеніемъ всѣ свободные дни. и она нерѣдко приходила туда поболтать со, мною. Недѣли двѣ я все собирался, по не рѣшился ни сказать, ни написать ей, что люблю, а между тѣмъ воображеніе распалялось, я, что называется, сходилъ съ ума. Наконецъ, я рѣшился открыться ей во что бы то ни стало. Однажды ни моихъ, ни ея родныхъ, не было дома. Я читалъ. Пришла она въ бѣломъ капотикѣ, отъ лѣтней жары. Несмотря на свою прежнюю рѣшимость, заговорить о своей любви я не могъ и заплакалъ. Она начала утѣшать меня и положила мнѣ руки на плечи. Губы наши встрѣтились, сердца застучали, въ глазахъ потемнѣло. Съ этого дня мы часто видѣлись съ нею, но черезъ два мѣсяца она уѣхала изъ Иркутска куда-то къ роднымъ, и я больше никогда не видѣлъ ее. Я сильно тосковалъ по ней и писалъ отчаянные стихи.

"Восточное Обозрѣніе", No 30, 1885 г.

   
   
   По переходѣ въ философію, занятія сдѣлались разнообразнѣе и уже не ограничивались долбней; мы занимались физикой, ворочали мозгами надъ вопросами логики и психологіи, и я дополнялъ чтеніемъ то, что узнавалъ въ семинаріи. Ректоръ и инспекторъ были уже новые и нѣсколько лучше старыхъ. Наступленіе новаго царствованія дѣйствовало возбудительно на молодые умы. Я началъ уже интересоваться общественными вопросами, особенно безчисленными ходившими по городу списками разныхъ относящихся къ Россіи сочиненій, и газетными обличеніями. Въ это время случилось событіе, которое сдѣлало мою жизнь нѣсколько свободнѣе прежняго. Въ той церкви, въ которую, съ увеличеніемъ семейства, отецъ перешелъ изъ малодоходнаго собора, служилъ вмѣсто дьячка "запрещенный" священникъ Рубцовъ, благочинный же Ш. хотѣлъ сбыть отца, чтобы очистить его мѣсто для своего сына, кончившаго курсъ. Устроено было такъ, что Рубцовъ чѣмъ-то вывелъ отца изъ себя, и онъ далъ ему въ зубы. Началось дѣло. Отца въ наказаніе перевели въ какую-то отдаленную и бѣдную деревню Почечуй; отецъ взялъ свидѣтельство о болѣзни, вышелъ въ отставку и уѣхалъ съ семействомъ въ Кяхту, гдѣ онъ поступилъ регентомъ пѣвческаго хора. Я остался жить на квартирѣ., читалъ, писалъ стихи и однажды за нихъ чуть было не былъ исключенъ изъ семинаріи. Я былъ знакомъ съ однимъ гимназистомъ, жившимъ на квартирѣ у своей родственницы, мѣстной аристократки, двѣ дочери которой только что вышли изъ института. Въ одну изъ нихъ я и не замедлилъ влюбиться и написалъ ей цѣлую тетрадь стиховъ, которая попалась матери, была представлена ею ректору и меня потянули къ Іисусу. Меня спасли только хлопоты исправлявшаго тогда должность инспектора учителя Домскаго и то, что мать Наденьки Г., одумавшись, сама-же просила ректора замять дѣло, чтобы не дать ему огласки. Меня съ перваго мѣста въ классѣ ссадили на послѣднее и держали на немъ годъ. Около того же времени, я принялся секретно отъ всѣхъ писать прозаическія статьи, начало которыхъ и явилось въ "Иркутскихъ Вѣдомостяхъ" 1858 г. подъ заглавіемъ Буряты Иркутской губерніи, ихъ нравы, обычаи, вѣрованія, легенды, пѣсни". Подъ статьей была моя полная подпись. Учители З. и Д. испугались за меня, думая, что мнѣ за сочиненіе этой статьи достанется отъ начальства и совѣтовали попросить отца, чтобы онъ принялъ составленіе этой статьи на себя. Вы, читатель, не подумайте, что въ статьѣ было что-нибудь либеральное -- рѣшительно ничего -- но либераленъ былъ уже тотъ фактъ, что семинаристъ, мальчишка осмѣливается заниматься тѣмъ, чѣмъ не полагается и печатаетъ (безъ дозволенія о. ректора. Но начальство на статью не обратило вниманіе, и бѣда прошла, да я думаю, что при тогдашнемъ благодушномъ и образованномъ архіереѣ Евсевіѣ и бѣды никакой не было бы; вотъ при его предшественникѣ Аѳанасіѣ -- другое дѣло. Крутой былъ владыка. Однажды, еще будучи въ словесности, я шелъ купаться къ мельницѣ, стоявшей за громадной архіерейской заимкой. Такъ какъ дорогу пересѣкаетъ рѣка Ушаковка, то, чтобы не перебродить черезъ нее, мы обыкновенно перелѣзали черезъ плетень, ограждавшій въ этомъ мѣстѣ заимку и по-суху, мимо архіерейской купальни, проходили къ мельницѣ. Я шелъ одинъ, вдругъ изъ упомянутой купальни выскакиваетъ въ одномъ бѣльѣ, съ палкою въ рукѣ и весь красный отъ злости владыка. "Кто такой?" кричитъ. Я назвалъ себя. "Какъ смѣлъ, ка-а-акъ ты смѣлъ? Завтра же прикажу инспектору выпороть тебя черезъ пару служителей. Пошелъ!" Вернувшись домой, я скоро оправился отъ страха, сообразивъ, что въ каникулы пороть не будутъ, а послѣ каникулъ Аѳанасій забудетъ. Такъ и вышло. Но я заговорилъ о первой статьѣ своей. За нею слѣдовало нѣсколько другихъ, но уже безъ подписи; въ то же время я началъ писать стихи, уже не въ прежнемъ фетовскомъ родѣ, а въ общественномъ. По рукамъ тогда ходило множество рукописей, между прочимъ со стихами Некрасова, Огарева, Плещеева и т. д. Въ открывшейся тогда публичной библіотекѣ собирался интеллигентный кружокъ, въ которомъ обсуждались всякіе общественные вопросы и будировали противъ мѣстнаго начальства, которое злилось на библіотеку и называло ее якобинскимъ клубомъ. Я былъ подписчикомъ и нерѣдко, читая въ библіотекѣ газеты, подслушивалъ интересныя для меня бесѣды, ведшіяся въ сосѣдней комнатѣ между членами кружка. Въ то же время, я познакомился съ даровитымъ и благороднымъ учителемъ гимназіи Никоновымъ, писавшимъ недурные стихи, и поэтомъ Красносельскимъ, имѣвшимъ лѣтъ 20 отъ роду. Лысковскій мѣщанинъ, служившій у кого-то прикащикомъ, онъ по торговому дѣлу былъ посланъ хозяиномъ на Амуръ, по запилъ въ Иркутскѣ и былъ брошенъ ѣхавшимъ съ нимъ товарищемъ. По случаю заключенія айгунскаго договора онъ написалъ оду и поднесъ ее Муравьеву-Амурскому, а послѣдній поручилъ поэта заботливости генерала Кукеля. Двадцатилѣтняго и уже пившаго горькую Красносельскаго помѣстили въ 1 -й классъ гимназіи, но, понятно, что изъ этого ничего не вышло, гимназическій мундиръ былъ пропитъ, классы брошены. Красносельскій былъ истинный поэтъ, но нисколько не развитой; онъ спился окончательно и скоро умеръ. Начавъ одой мѣстной администраціи, онъ потомъ перешелъ къ сатирѣ, въ которой упражнялся и я съ Никоновымъ.
   Чувства оппозиціи, давно уже бродившія въ иркутскомъ обществѣ, дошли до крайняго напряженія въ 1857 году. Молодые чиновники, окружавшіе генералъ-губернатора, дозволяли себѣ многое, что возмущало жителей. На пасхѣ 1857 г., членъ совѣта главнаго управленія оскорбилъ чѣмъ-то чиновника Неклюдова; послѣдній избилъ Беклемишева, а этотъ вызвалъ его на дуэль. Говорили, и не только говорили, но даже писали, печатали и доказывали при разбирательствѣ этого дѣла въ сенатѣ, что Неклюдовъ отказался отъ дуэли, по его увезли силою и около какуевской заимки на горѣ застрѣлили въ упоръ изъ пистолетовъ, данныхъ вице-губернаторомъ Извольскимъ; въ этомъ принималъ личное участіе и полиціймейстеръ Сухотинъ, смотрѣвшій на эту бойню въ трубу съ колокольни сосѣдней успенской церкви. Дѣло было въ 4 часа утра. Днемъ уже весь городъ зналъ о "дуэли" и въ квартиру Неклюдова (котораго лично почти никто изъ иркутянъ не зналъ, такъ какъ онъ только что пріѣхалъ въ Иркутскъ), стремились уже толпы народа. Въ губернской типографіи, которою завѣдывалъ тогда Спѣшневъ, были напечатаны и разнесены по городу повѣстки о времени и мѣстѣ погребенія Неклюдова, и на похороны его привалило народа нѣсколько тысячъ. Петрашевскій готовился сказать рѣчь, но начальство узнало объ этомъ и на этотъ день его куда-то заперли Похороны прошли спокойно, по волненіе, поднятое дуэлью, не улегалось болѣе года. Дѣло переслѣдовали, трупъ Неклюдова вырывали изъ могилы, совѣтникъ губернскаго суда Ольдекопъ, однако, посидѣлъ въ острогѣ за ревностное стараніе доказать, что это была не дуэль, а убійство. Беклемишева съ его секундантами Анненковымъ, и Гурьевымъ, судили все-таки за дуэль и приговорили къ нѣсколькимъ мѣсяцамъ ареста, по это было уже года черезъ 1 1/2, а до тѣхъ поръ имъ и полиціймейстеру пришлось вынести нѣсколько личныхъ оскорбленій на улицѣ отъ прикащиковъ и другихъ обывателей. Это движеніе породило цѣлую сти хотворную литературу. Назавтра послѣ дуэли архіерей обѣдая у какого-то купца, рѣзко высказался противъ убійства, а какой-то прикащикъ пустилъ по городу Кирши въ такомъ родѣ:
   
   Какъ шестнадцата апрѣля
   Близъ заимки архирея
   Случилася бѣда,
   Плутъ начальникъ отдѣленья
   Изъ-за мести, изъ-за мщенья
   Убилъ молодца и т. д.
   
   Дуэлисты вообразили, что эти вирши съ архіерейскаго голоса писалъ семинаристъ и кто-то изъ нихъ составилъ и пустилъ по рукамъ стихи, изъ которыхъ я помню слѣдующее:
   
   Смысломъ убогіе, помысломъ грязные,
   Вотъ они, вотъ они вышли на свѣтъ
   И появились пасквили разные,
   Есть ли въ нихъ истины слѣдъ?
   Стихъ семинарскій, ухватки лакейскія,
   Что же за принципъ онъ взялъ?
   Рѣчи повелъ за столомъ архіерейскія,
   Послѣ стишокъ написалъ.
   Плюньте на нихъ, и пускай ихъ ругаются,-- въ наши великіе дни
   Гамъ надъ Россіей заря занимается,
   Витязи ночи они!
   
   Въ отвѣтъ появились стихи, писанные покойнымъ Никоновымъ и другими.
   Всѣ. эти стихи быстро расходились по Иркутску, особенно написанное мною подражаніе одной пѣснѣ Беранже. Мало этого, каждое утро въ разныхъ мѣстахъ города, на заборахъ, появлялись надписи на начальство, и тоже большею частью стихами, въ родѣ вышеприведенныхъ прикащичьихъ, и полицейскіе солдаты каждое утро смывали и стирали эти надписи. Статьи Д. Завалишина въ "Морскомъ Сборникѣ" о безобразіяхъ амурской колонизаціи читались на расхватъ, иркутскія корреспонденціи въ"Искрѣ" съ портретами главныхъ администраторовъ края производили фуроръ. Болѣе всѣхъ въ Иркутскѣ шумѣлъ въ это время извѣстный Нетрашевскій; онъ былъ высланъ сначала въ Усолье, потомъ въ Енисейскъ. Начальство, впрочемъ, почему-то не принимало никакихъ крутыхъ мѣръ противъ распространенія упомянутыхъ стихотвореній, всѣ авторы которыхъ были извѣстны, и даже, какъ уже сказано, само немного участвовало въ этой стихотворной войнѣ...
   Съ переходомъ въ богословскій классъ я. вмѣстѣ съ нѣсколькими другими товарищами, былъ посвященъ въ стихарь, и дважды говорилъ проповѣди въ церкви. Замѣчу кстати, что эти проповѣди семинаристы часто не писали, а просто списывали съ книги или съ рукописи, и выдавали за свои. Это обыкновеніе было такъ вкоренено, что когда я однажды, списавъ проповѣдь съ рукописной учителя Попова, подалъ ее добрѣйшему инспектору монаху Митрофану, послѣдній, прочитавъ, сказалъ: "Вы это изъ "Воскреснаго Чтенія" списали?" -- "Нѣтъ, съ рукописной проповѣди Н. И. Попова".-- Ну, такъ онъ списалъ изъ "Воскреснаго Чтенія". И только. Даже отмѣтку 5 поставилъ. Даже лучшіе проповѣдники изъ священниковъ, напримѣръ, протоіерей Прокопій Громовъ, иногда списывали. Я по крайней мѣрѣ знаю такую штуку. Когда я былъ еще въ училищѣ и мы ждали новаго архіерея Аѳанасія. Смотритель Громовъ велѣлъ мнѣ выучить наизусть написанную имъ привѣтственную рѣчь, которую я помню до сихъ поръ: "Высокопреосвященнѣйшій владыка, милостивѣйшій архипастырь и отецъ! Восемь іерарховъ благословляли вертоградъ сей, и ты восполняешь девяточисленный ликъ посѣщавшихъ его ангеловъ иркутскія церкви. Пршми же, любвеобильный отецъ, лепетъ дѣтей готовыхъ, но еще неумѣющихъ выразить тебѣ своего обрадованія, преложи руцѣ на Ефрема и Манассію, да будемъ вси первенцами, одни по дару уже извѣданному, другіе по дару твоего архипастырскаго благословенія, сильнаго и оскудѣвающаго восполнить". Уже въ 70-ыхъ годахъ я случайно прочелъ эту привѣтственную рѣчь въ какихъ-то воспоминаніяхъ, кажется въ Русскомъ Архивѣ", и тогда только убѣдился, что Громовъ списалъ ее тоже, вѣроятно, изъ "Воскреснаго Чтенія". Нужно, впрочемъ, сказать, что въ семинаріи терпѣлось, да и то не всѣми преподавателями, только списыванье проповѣдей, всѣ же другія классныя сочиненія, особенно по логикѣ и психологіи, семинаристы писали обыкновенно сами и немало упражняли надъ ними свои мозги, отчего въ умственномъ отношеніи были развитѣе гимназистовъ. Но экзамены (дважды въ годъ) были чистой комедіей. Хотя всѣ готовились къ нимъ усердно, по отвѣчали большею частію по билетамъ, въ которыхъ мелкимъ почеркомъ вписывались подробные конспекты отвѣтовъ. Кромѣ того, экзаменаторъ, ректоръ или инспекторъ, обыкновенно вовсе не зналъ ни алгебры, ни геометріи, ни физики, ни естественной исторіи, ни сельскаго хозяйства, ни медицины и зналъ крайне плохо всеобщую и русскую исторію, такъ что, отвѣчая по этимъ предметамъ, можно было врать, учитель же молчалъ, такъ какъ былъ лично заинтересованъ въ хорошихъ отвѣтахъ своихъ учениковъ. Особенно потѣшны были экзамены по сельскому хозяйству, которое преподавалось 4 года, и медицинѣ -- 2 года. Почти никто никогда уроковъ по этимъ предметамъ не готовилъ (я, напр., ни одного урока), и учителя ихъ не спрашивали, а только читали. какъ въ университетѣ; на экзаменѣ же ученики городили все, что имъ Богъ на душу положитъ, и это было даже полезно, такъ какъ пріучало къ воротливости ума, необходимой для сочиненія отвѣтовъ о томъ, о чемъ и понятія не имѣешь. Экзамены же по предметамъ философскимъ и богословскимъ доставались очень трудно, особенно если бывалъ архіерей, въ родѣ Аѳанасія. Когда я изъ училища переходилъ въ семинарію, экзаменовалъ онъ. Шелъ катихизисъ. Вызвалъ Аѳанасій меня, я вышелъ, по онъ вопроса не задаетъ, молчитъ, молчу и я.-- "Ну-у, отвѣчай, кричитъ владыка своимъ хриплымъ басомъ.-- "Вы не задали вопроса -- "Отвѣчай безъ вопроса". Я и началъ валять сначала, передѣлывая вопросы такъ, что они служили связью между отвѣтами. Пропоролъ я такимъ образомъ чуть не половину катихизиса. Владыка, подпрыгивая отъ восторга, кричалъ: превосходно, превосходно"!-- "Каково, а?" говорилъ онъ, обращаясь къ смотрителю, протопопу Громову. "Отлично, хорошо в. в--ство" отвѣчалъ тотъ, кланяясь съ напускнымъ умиленіемъ.--
   Нѣтъ, да ты пойми, говорилъ ему владыка,-- безъ вопросовъ! И отвѣчаетъ"! Я назвалъ экзамены комедіей, да они и не могли быть не комедіей по тому множеству предметовъ, какіе должны были изучать семинаристы. Я, напр., учился богословію -- 1) догматическому. 2) нравственному. 3) пастырскому, 4) гомилетикѣ, 5) церковной археологіи, 6) исторіи церкви, 7) исторіи русской церкви, 8) медицинѣ, 9) сельскому хозяйству, 10) изъясненіямъ св. Писанія, преподававшимся 6 лѣтъ, 11) герменевтикѣ, 12) патристикѣ, 13) библейской исторіи, 14) логикѣ, 15) психологіи, 16) русской исторіи, 17) минералогіи, 18) ботаникѣ. 19) зоологіи, 20) физикѣ, 21) всеобщей исторіи, 22) православному исповѣданію вѣры, 23) ученію о богослужебныхъ книгахъ, 24) землемѣрію, 25) черченію, 26) пасхаліи, 27) риторикѣ и піитикѣ, 28) алгебрѣ, 29) геометріи, 30) географіи, 31) священной исторіи, 32) русской грамматикѣ, 33) славянской грамматикѣ, 34) ариѳметикѣ, 35--40) языкамъ: латинскому, греческому, еврейскому, монгольскому, французскому, нѣмецкому (изъ послѣднихъ 4-хъ обязателенъ только одинъ) При этомъ, по большинству предметовъ, уроки приходилось списывать, да еще подавать сочиненія первые два года еженедѣльно, а послѣдніе 4 -- ежемѣсячно. Усердное занятіе всею этою премудростью только отупляло ученика, и мнѣ кажется, что, если лучшіе воспитанники не тупѣли, то единственно благодаря тому, что у нихъ рѣдко спрашивались уроки и они могли часто не готовить ихъ, наверстывая усиленной зубристикой передъ экзаменомъ.
   Въ 1860 г. я кончилъ курсъ и былъ посланъ на казенный счетъ въ Казанскую духовную академію, гдѣ приходилось держать вступительный экзаменъ изъ всѣхъ предметовъ семинарскаго курса. При всемъ разнообразіи продолжительнаго путешествія, оно надоѣло мнѣ ужасно. До Красноярска я ѣхалъ со своимъ товарищемъ Банковскимъ; отъ Красноярска до Томска съ какой-то барыней, опротивѣвшей мнѣ тѣмъ, что любезничала со мной безъ всякой совѣсти; отъ Томска до Казани съ старопечатнымъ купцомъ Соловьевымъ, который чуть не на каждой станціи, замѣтивъ дичь, останавливалъ ямщика, вылѣзалъ съ ружьемъ, подкрадывался и стрѣлялъ всегда съ промахомъ, потомъ, возвращаясь, съ недоумѣніемъ хлопалъ себя по бедрамъ и, сказавъ: аллегорія да и только", садился въ повозку. Когда я пріѣхалъ въ Казань, въ сентябрѣ 1860 г., пріемные экзамены студентовъ, съѣхавшихся изъ 14 семинарій, были уже кончены и мнѣ предстояло экзаменоваться одному въ правленіи. Когда я явился къ инспектору, добрѣйшему старцу Веніамину, онъ встрѣтилъ меня словами: "Бѣдный, бѣдный, изъ какой дали вы пріѣхали! А что, высокая гора Уралъ"?-- "Высокая."-- "Сколько же верстъ нужно подниматься на нее"? Я, желая сказать, сколько верстъ приходится ѣхать по горамъ до высшаго пункта перевала, сказалъ, что верстъ сто, а инспекторъ понялъ, что это вышина-то горы сто верстъ и только испуганно проговорилъ: "ай-ай-ай"! Узнавъ изъ разговора, что я особенно люблю историческое чтеніе, инспекторъ не одобрилъ моего вкуса и рѣшительно не совѣтовалъ заниматься исторіей. "Историки"! говорилъ онъ съ ироніей.-- "сегодня то говорятъ, а завтра другое. Давно-ли восхваляли Петра: "онъ Богъ, онъ Богъ твой, о Россія, а нынѣ что объ немъ пишетъ г. Семевскій? Нѣтъ, ты напиши мнѣ такую исторію, чтобы ужъ навсегда вѣрною была Не одобрялъ инспекторъ и философіи, не одобрялъ и другихъ наукъ, но вліянія въ академіи онъ никакого не имѣлъ и въ дѣла вовсе не вмѣшивался.
   Настоящей главой, описывающей періодъ уже юношества. оканчивается къ сожалѣнію автобіографія С. С. Шашкова. У насъ есть еще поѣздка его въ Кяхту, но она относится къ другому періоду его жизни по возвращеніи изъ университета. Продолжить біографію покойнаго и условія его развитія предстоитъ по воспоминаніямъ и разсказамъ знавшихъ его лицъ. Эти воспоминанія мы постараемся сосредоточить въ своихъ рукахъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 32, 1882

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru