Шелгунов Николай Васильевич
Светлые точки на темном фоне

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Свѣтлыя точки на темномъ фонѣ.

   Едва-ли не съ самыхъ первыхъ дней производства Россіи на степень европейской страны, наше юное, цивилизующееся общество обращало свои помыслы къ Парижу, этой столицѣ цивилизованнаго міра, гдѣ процвѣтала салонная жизнь, гдѣ были изумительные искусники-куаферы, гдѣ говорили на прелестномъ французскомъ языкѣ, гдѣ, по словамъ фонъ-визинскаго Ванички, всѣхъ уважали по ихъ достоинствамъ, т. е. по породѣ и деньгамъ. Въ эту обѣтованную страну моды и вкуса стремились наши старые и юные предки, желая за свои деньги,-- доставленные работой крѣпостнаго люда,-- насладиться всѣми прелестями праздной парижской жизни. Тамъ, въ этомъ земномъ раю, оставляли они свое здоровье и состояніе и пріѣзжали обратно въ отечество похожими на выжатый лимонъ, начавшійся предаваться гнилости. Такое отношеніе нашихъ предковъ къ парижской цивилизаціи, выражавшееся исключительно въ поклоненіи уличнымъ женщинамъ, скитаніи но трактирамъ, кофейнямъ и другимъ увеселительнымъ заведеніямъ, игрою въ карты, на бильярдѣ, истребленіемъ громаднаго количества благороднаго французскаго вина, вызвало горячія нападки со стороны нашей сатирической литературы XVIII вѣка. Сатира была блестяща и остроумна, почти все наше тогдашнее интеллектуальное развитіе выразилось въ ней, но она не могла попасть прямо въ цѣль. Съ одной стороны сами сатирики дѣлали непоправимую ошибку принимая слѣдствіе за причину, съ другой общество было слишкомъ мало развито, чтобы изъ подобныхъ, по его мнѣнію, невинныхъ упражненій литераторовъ дѣлать какіе-бы-то-ни было выводы. Наши предки едва-ли умѣли отличать сатиру отъ обычнаго гаерства и смотрѣли на литераторовъ-сатириковъ, только какъ на людей, умѣющихъ хорошо забавлять сытыхъ и довольныхъ вельможъ, послѣ хорошаго обѣда. Сатирическіе разсказы занимали ихъ; они смѣялись отъ души, читая правдивыя описанія своихъ похожденій въ Парижѣ и тотчасъ же забывали по прочтеніи. Еще не пришло время когда, но словамъ Гоголя, сквозь смѣхъ слышались незримыя слезы. Да пришло ли оно для насъ и теперь?
   Но какъ бы тамъ ни было, а за Парижемъ XVIII столѣтія въ нашемъ обществѣ утвердилась слава легкомысленнаго города, въ которомъ фигурируютъ прелестныя женщины безпорядочнаго поведенія и моты, истрачивающіе свои состоянія на этихъ прелестницъ. Парижъ стали признавать городомъ любви, красоты и моды, и стремленіе къ нему нашихъ соотечественниковъ усиливалось все болѣе и болѣе. Разнаго рода тамбовскіе и московскіе селадоны при первомъ удобномъ случаѣ летѣли въ Парижъ, чтобы тамъ втихомолку предаваться пикантнымъ развлеченіямъ. Эти особы, по возвращеніи въ Россію, разумѣется тщательно скрывали свое долговременное пребываніе въ французской столицѣ, разсказывая, что были тамъ проѣздомъ,-- самое короткое время, собственно для осмотра художественныхъ и архитектурныхъ богатствъ города. Люди изучавшіе Парижъ съ другихъ сторонъ его жизни, молчали о своихъ наблюденіяхъ или но собственному желанію, или подъ вліяніемъ разныхъ обстоятельствъ, отъ нихъ мало зависящихъ, или же относились къ ней, какъ и сатирическая литература чисто отрицательно.
   Политическія событія начала XIX вѣка, невольно сблизившія наше общество съ Франціей и Парижемъ, казалось должны были установить болѣе правильный взглядъ нашъ на французскую столицу. По сильный изрывъ патріотизма въ 1812 году заставилъ насъ смотрѣть на парижскія событія сквозь увеличительное стекло и видѣть въ преувеличенномъ размѣрѣ только худыя его стороны, придавая хорошимъ микроскопическіе размѣры. Затѣмъ наступило время нашего невольнаго отчужденія отъ западной Европы и когда опять пришла пора болѣе свободнаго обмѣна вашихъ идей съ западно-европейскими мы встрѣтились съ Парижемъ второй имперіи. Тысячи старыхъ и юныхъ представителей русскаго люда опятъ ринулись туда, побуждаемые, въ большинствѣ случаевъ, тѣми же соображеніями, какими руководились ихъ предки въ XVIII столѣтіи. Литература, преимущественно газеты, желая быть современными, потянулись за обществомъ и занялась Парижемъ также толково, какъ и масса путешественниковъ. Кстати пришлось имѣть дѣло съ Парижемъ Наполеона III и вотъ явились "Парижскія письма", "Парижскія новости", "Парижская недѣля", въ которыхъ, для назиданія нашихъ соотечественниковъ, сообщались разсказы о похожденіяхъ разныхъ бишей, камелій, лоретокъ и всякихъ другихъ названій субъектовъ женскаго пола. Если наши газеты позволяли себѣ иногда снисходить до другихъ явленій парижской жизни, то относились къ нимъ свысока или такъ игриво, что какъ будто кромѣ милыхъ бишекъ и увеселительныхъ заведеній ничего нѣтъ другого въ парижской жизни.
   Такимъ образомъ и въ XIX столѣтіи изученіе Парижа для большей части нашего общества не подвинулось ни на шагъ впередъ. И теперь еще на Парижъ у насъ смотрятъ какъ на городъ веселаго разгула, городъ дешевой любви, гдѣ люди только и дѣлаютъ, что порхаютъ изъ одного увеселительнаго заведенія въ другое, отбросивъ въ сторону всякія побужденія разумнаго человѣка и гражданина. Однимъ словомъ въ Парижѣ происходитъ процессъ вырожденія.
   Но такъ-ли это?
   Парижъ за послѣднія 15 лѣтъ, дѣйствительно представляетъ собою не особенно привлекательную картину для наблюдателя его уличной жизни. Съ перваго взгляда покажется, что всякая разумная жизнь въ немъ изсякла, что предъ глазами изслѣдователя проходитъ масса людей, одержимыхъ маніей любострастія и любостяжанія и что Парижъ находится въ состояніи большаго человѣка.
   Между тѣмъ всякому, кто способенъ смотрѣть поглубже, становится ясно, что Парижъ въ теченіе многихъ вѣковъ жилъ другой болѣе разумной жизнію, что онъ стоялъ во главѣ цивилизаціи. Неужели же теперешняя мрачная пелена, облегшая великій городъ со всѣхъ сторонъ, напоминаетъ о скорой его смерти? Неужели мы наблюдаемъ теперь предсмертныя судороги большаго?
   Совсѣмъ нѣтъ. Добросовѣстное изученіе парижской жизни приводитъ къ инымъ выводамъ. Темная мрачная завѣса окажется не болѣе, какъ легкимъ, блѣднымъ сумеркомъ изчезающимъ внезапно въ момента, величественнаго восхода утренней зари. Изслѣдователю станетъ ясно, что Парижъ пользуется полной жизнью и далекъ отъ разложенія, что всѣ его темныя стороны были результатомъ постоянныхъ реакцій, смѣнявшихъ минутное движеніе впередъ. Для неопытныхъ наблюдателей реакцію легко принять за разложеніе. Между ними существуетъ поразительное наружное сходство, за то есть и громадная разница. Разложеніе неисцѣлимо, реакція болѣзнь временная. Имѣя это въ виду, нѣтъ причинъ отчаиваться въ будущности Парижа. Теперешняя реакція, которую съ такимъ тактомъ и талантомъ разоблачаютъ лучшіе писатели Франціи, желаетъ остановить потокъ новыхъ идей; она вторгается въ политику, литературу, философію, въ соціальный складъ общества; она враждебна всякому движенію. Застой -- ея идеалъ. Ей бы хотѣлось обратить прогрессъ вспять; но безпокоиться нечего. Общественная мысль не можетъ быть подавлена; какъ бы не были велики усилія піонеровъ тьмы, имъ неостановить движенія вѣка. Они могутъ произвести временную болѣзнь, временной больной наростъ на здоровомъ организмѣ,-- не болѣе. Они желаютъ возвратиться къ прошедшему, но ихъ усилія напрасны. Они сооружаютъ плотину, но въ ихъ несчастію плотина слаба,-- дружный напоръ воды и она прорвется и потонутъ всѣ матеріалы, изъ которыхъ съ такими усиліями ее построили. Эта реакція, служащая предметомъ насмѣшекъ лучшихъ европейскихъ мыслителей, не можетъ долго продолжаться. Пройдемъ и ея время. Приливъ идей также вѣченъ и неизмѣненъ, какъ и приливъ морской. Приходитъ его время и никакая сила не остановитъ его, движенія.
   "Направленіе идей нашего вѣка велико и честно, говоритъ Викторъ Гюго, Оно излечиваетъ всякія гангренозныя язвы, народившіяся на народномъ организмѣ. Благодаря этому направленію, благодаря соціальному идеалу нашего времени, мы видимъ какъ исчезаютъ одна за другой общественные недостатки и народные предразсудки. Нѣтъ рабства въ Америкѣ, отошло въ область исторіи крѣпостное право въ Россіи! Теперь очередь за католическимъ фанатизмомъ, и онъ падетъ скоро и о немъ останутся однѣ воспоминанія. "
   Въ виду этихъ задушевныхъ слонъ какъ но подумать о скоромъ выздоровленіи Парижа, какъ не вѣрить его блестящей будущности!
   Но разумѣется не одни задушевныя слова, хотя бы и Виктора Гюго, утверждаютъ нашу увѣренность въ исцѣленіи Парижа. Факты лучшее доказательство всякой мысли, и мы обратимся къ фактамъ.
  

I.

   Парижъ владычествуетъ надъ цѣлымъ цивилизованнымъ міромъ, это фактъ, оспаривать который нѣтъ никакой возможности. Всѣ и во всемъ подражаютъ Парижу; онъ даетъ законы всему образованному свѣту; если онъ ошибается, тѣмъ хуже для человѣчества; оно привыкло и ошибки Парижа принимать за истину. Парижъ раздаетъ дипломы на знаменитость. Кто не плясалъ, не пѣлъ, не говорилъ, не читалъ въ Парижѣ, тотъ еще не плясалъ, не пѣлъ, не говорилъ, не читалъ. Парижъ даетъ или лавровый вѣнокъ, или уничтожаетъ человѣка совсѣмъ. Его книги, его журналы, его театръ, его индустрія, его искуство, его наука, его философія, самая рутина, составляющая часть его науки, его моды, соприкасающіяся съ его философіей,-- однимъ словомъ все его хорошее и худое, все это возбуждаетъ громадный интересъ въ средѣ другихъ націй. Легче остановить тучи саранчи въ ея губительномъ набѣгѣ на поля и лѣса, нежели удержатъ вторженіе въ другія націи парижскихъ модъ, парижскаго вкуса, парижскихъ нравовъ, парижской ироніи. Они проникаютъ повсюду и всюду быстро принимаются. Большая часть политическихъ и общественныхъ проблеммъ, принятыхъ на истинныя человѣчествомъ нашего вѣка, имѣли своей родиной Парижъ. Вездѣ и во всемъ Парижъ, къ Парижу обращаются за разрѣшеніемъ недоумѣній, оттуда ждутъ приговора.
   Не одинъ нашъ вѣкъ признавалъ первенство Парижа. Если бы пришла охота рыться въ древнихъ архивахъ, можно бы было выписать десятки изрѣченій разныхъ знаменитостей древняго міра и среднихъ вѣковъ, доказывающихъ полную симпатію парижской жизни и признаніе его силы, его вліянія. Но не будемъ безпокоить истлѣвшія могилы,-- обратимся лучше къ дѣдамъ и прадѣдамъ современнаго человѣчества. Въ XVIII вѣкѣ Парижъ получилъ столько знаковъ истинной пріязни и увлеченія отъ множества знаменитыхъ иностранцевъ, столько о немъ написано умныхъ и глупыхъ книгъ, что право будетъ слишкомъ достаточно довольствоваться указаніями дѣдовъ и прадѣдовъ, чтобы понять невольное увлеченіе внуковъ и правнуковъ.
   Ричардсонъ, Уольполь, Гиббонъ, Юмъ, Стернъ и многіе другіе знаменитости XVIII вѣка, не принадлежащіе французской націи, оставили намъ цѣлые томы воспоминаній своихъ о Парижѣ, въ которыхъ сознаются въ глубокомъ сочувствіи и удивленіи, какія произвело на нихъ знакомство съ парижской интеллектуальной жизнію. "Если бы я былъ богатъ и независимъ, сказалъ Гиббонъ, я бы на всю жизнь поселился въ Парижѣ." "Я думалъ основать въ Парижѣ свое мѣстопребываніе, пишетъ Юмъ. Здѣсь, и только здѣсь можно жить полной интеллектуальной жизнію."
   Иностранные мыслители XIX вѣка даютъ не менѣе сочувственный отзывъ о Парижѣ. Въ 1827 году Гете, встрѣтясь съ Экерманомъ и заговоривъ съ нимъ о Парижѣ, сказалъ между прочимъ: "Возможно ли вообразить себѣ другой городъ въ мірѣ, кромѣ Парижа, гдѣ бы соединялось въ одно время столько великихъ умовъ, гдѣ эти умы, посредствомъ постоянныхъ сношеній, борьбы и соревнованія совершенствуются и совершенствуютъ другъ друга? Парижъ такой городъ, куда всѣ царства природы несутъ свои лучшіе дары, куда искуство всѣхъ странъ земли представляетъ все самое замѣчательное; гдѣ все это съ избыткомъ предлагается какъ драгоцѣнное пособіе для науки. Вообразите себѣ Парижъ, этотъ міровой городъ, гдѣ каждый шагъ на мосту, на площади напоминаетъ великое прошедшее, гдѣ на каждомъ углу улицы предстаетъ предъ вами отрывокъ изъ всемірной исторіи,-- городъ, въ которомъ три поколѣнія людей, какъ Мольеръ, Вольтеръ, Дидеро и ихъ послѣдователи пустили въ обращеніе такую массу плодотворныхъ идей, какой не можетъ представить въ соединеніи ни одна страна въ мірѣ. Если вы представите себѣ все это, тогда вы поймете, почему Амперъ могъ сдѣлаться бъ 24 года отъ роду тѣмъ, чѣмъ онъ былъ."
   Цитируя слова германскаго мыслителя, Луи-Блапъ прибавляетъ: "Въ этихъ воспоминаніяхъ прошлаго заключается причина значенія Парижа. Они составляютъ его душу,-- города также имѣютъ свою душу которая заключается въ ихъ прошедшемъ. Ихъ матеріальная красота тогда только имѣетъ смыслъ, если напоминаетъ собою очевиднымъ образомъ черты той красоты, которая заключается въ воспоминаніяхъ ужасныхъ или патетическихъ, восхищающихъ или потрясающихъ, печалящихъ или утѣшающихъ, но непремѣнно такихъ, которыя заключаютъ въ себѣ поученіе для настоящаго или могутъ поддерживать умственную энергію. Нельзя, напр., пройти по улицѣ Фоссе-Сенъ-Жермень-Оксеруа и не вспомнить, что на ней есть домъ изъ окна котораго 22 августа 1572 года, произошелъ выстрѣлъ, стоившій жизни адмиралу Колиньи. При такомъ воспоминаніи невольно придутъ на умъ всѣ ужасы Варфоломеевской ночи. При входѣ въ кафе Регентства въ вашемъ умѣ непремѣнно возстанетъ образъ Дидеро, играющаго здѣсь въ шахматы, а за тѣмъ естественно послѣдуетъ цѣлый рядъ воспоминаній о дружной кучкѣ энциклопедистовъ, которымъ давалъ тонъ этотъ знаменитый человѣкъ. И такія воспоминанія возстаютъ предъ вами на каждомъ шагу; Парижъ полонъ ими. Они начертаны на мраморѣ, деревѣ и кирпичѣ."
   Замѣчательный французскій публицистъ правъ, находя, что историческія воспоминанія даютъ большое значеніе городу. Но такое значеніе чисто относительное. Историческія парижскія воспоминанія, взятыя только какъ воспоминанія, безъ одушевленія ихъ общей идеей, могутъ особенно интересовать однихъ французовъ и дѣйствительно имѣютъ для нихъ большое значеніе. Французъ любитъ Парижъ именно за эти воспоминанія. Онъ знаетъ, что исторія Парижа есть исторія Франціи. Для него дорогъ каждый отдѣльный случай; каждое отдѣльное событіе. Мы вѣримъ, что французы сильно негодуютъ на Наполеона III и Гаусмана за ломку стараго Парижа. Они готовы еще помириться съ необходимостію уничтожать грязь и тѣсноту но имя требованій народной гигіены и современнаго прогресса. Они понимаютъ, что жизнь и здоровье людей важнѣе мелочныхъ историческихъ воспоминаній; но они негодуютъ за уничтоженіе, безъ всякой жалости, историческихъ памятниковъ ради любви къ прямымъ линіямъ, во имя какихъ-то нелѣпыхъ требованій раціональной архитектуры. Такія дѣйствія совершенно справедливо они называютъ посягательствомъ на народное достояніе, на народную славу.
   Но всѣ эти соображенія весьма важныя для французовъ, имѣютъ гораздо меньшее значеніе для иностранцевъ. Между тѣмъ Парижъ оказываетъ громадное вліяніе, мы не скажемъ на всѣхъ иностранцевъ,-- обо всѣхъ не стоитъ говорить,-- по крайней мѣрѣ на людей мыслящихъ. Было же здѣсь что нибудь такое, на чемъ воспитывались лучшіе люди нашего вѣка. Это воспитаніе, разумѣется, не въ историческихъ воспоминаніяхъ, а въ тѣхъ идеяхъ, которыми, благодаря Парижу, владѣетъ современное человѣчество.
   Любопытно прослѣдить начало и развитіе въ Парижѣ этихъ идей, которыя американецъ Эмерсинъ, назвалъ "Закваской новаго міра, грезами о лучшемъ будущемъ".
  

II.

   Исторія Парижа, шагъ за шагомъ, представляетъ исторію новѣйшаго прогресса. Факты парижской жизни такъ всеобъемлющи и такъ разнообразны, что съ ними изслѣдователю поневолѣ представляется много затрудненій. На ея первичные пласты ложились новые наносы одни за другимъ и все перепуталось въ такомъ безпорядкѣ, что, безъ помощи спасительной нити, невозможно найдти выходъ изъ обширнаго лабиринта. Разрыть эту обширную массу стоитъ большого труда и требуетъ силъ не одного человѣка. Для одного лица это будетъ работа Сизифа,-- что въ день послѣ неимовѣрныхъ усилій будетъ откопано, въ ночь зароется само собою.
   Если углубляться въ прошедшее Парижа сдѣлается тяжело отъ наплыва множества разнообразнѣйшихъ ощущеній. Фантастическое перемѣшивается въ немъ съ глубоко-трагическими реальными чертами; прелестное уживается рядомъ съ отвратительнымъ безобразіемъ. Викторъ Гюго превосходно охарактеризировалъ взглядъ различныхъ французскихъ монарховъ на столицу Франціи. "Простая военная станція при Цесарѣ, говоритъ онъ, Парижъ (въ то время еще называвшійся Лютеціей) становится при Юліанѣ чѣмъ-то въ родѣ загородной дачи императора. Карлъ Великій сбираетъ въ Парижъ ученыхъ докторовъ Германіи и пѣвцовъ Италіи и Левъ III титулуетъ его Soror bona; Гуго-Капетъ считаетъ его своимъ семейнымъ дворцомъ, для Людовика VI онъ не болѣе какъ таможенная застава; для Филиппа-Августа -- крѣпость; для св. Людовика -- капелла; для Людовика упрямаго -- висѣлица, для Карла V библіотека; для Людовика ХІ -- типографія; для Франциска І -- трактиръ, для Ришелье -- академія; для Людовика XIV мѣсто засѣданія безпокойныхъ судебныхъ палатъ; для Бонапартовъ -- временная квартира во время войны.
   Народъ же французскій во всѣ вѣка и времена своего существованія, всегда считалъ Парижъ своимъ умственнымъ центромъ, и ждалъ оттуда послѣдняго слова.
   Парижъ среднихъ вѣковъ производитъ грустное и тяжелое впечатлѣніе на современнаго изслѣдователя. Данте, создавая свой адъ, какъ будто-бы обращался къ парижской жизни за фактами для своей поэмы. Но извѣстно что великій италіянецъ имѣлъ не мало ихъ на родинѣ у себя подъ рукою, можетъ быть потому его поэтическія картины слишкомъ еще слабы для уясненія ужасной парижской дѣйствительности. Здѣсь общины нищихъ, составленные въ полномъ смыслѣ изъ отребія человѣчества, днемъ валяются въ навозѣ и грязи, а ночью грабятъ и убиваютъ запоздалыхъ прохожихъ. Тамъ проказа, осужденная вѣчно бродить въ гноильномъ чаду, именуемомъ пріютомъ св. Лазаря. И рядомъ съ этимъ голодъ, который иногда, какъ въ 976 году, свирѣпствовалъ до такой степени, что люди кидали жребій, кому очередь идти на жаркое. Вмѣстѣ съ голодомъ повальныя горячки, черная немочь, пляска св. Витта. Толпы бродягъ и прокаженныхъ составляютъ шайки, проходятъ деревни и поля Франціи вдоль и поперегъ, грабятъ и опустошаютъ до того, что волкамъ становится нечего ѣсть и они бѣгутъ на парижскія кладбища, разрываютъ могилы, чтобы добыть оттуда кости для своего пропитанія. Налоги были до того велики, что люди нарочно заражались проказою, чтобы избавиться отъ платежа ихъ.
   Люди гибли и страдали, а внутри города шла ожесточенная борьба. Почтенные феодалы бились другъ съ другомъ не обращая вниманія на чернь, которую приходилось при этомъ раззорять и убивать. Монастыри, какъ феодальные владѣльцы, занимались также военной практикой. Въ Парижѣ было два такихъ монастыря. Настоятели ихъ постоянно враждовали другъ съ другомъ и не проходило года, чтобы они не давали битвъ на парижскихъ улицахъ. Только въ 1257 году прекратилась эта борьба, когда королевская власть отняла у феодаловъ право объявлять войну одинъ другому.
   Самый городъ представлялъ тогда обширную клоаку, гдѣ гнѣздились кучи міазмовъ; въ этой мусорной ямѣ тамъ и сямъ разбросаны дома, болѣе похожіе на шалаши и балаганы. Очень мало улицъ, почти все переулки. Дома строились весьма некрасиво: на наружномъ фасадѣ внизу очень низенькая дверь, въ родѣ дыры, куда надо было проходить почти ползкомъ; немного повыше двери крошечное слуховое окошко съ толстой желѣзной рѣшеткой; настоящія окна пробивались только во второмъ этажѣ и они также снабжены не менѣе толстою желѣзной рѣшеткой. Такая неудобная постройка домовъ была придумана парижскими гражданами вслѣдствіе частыхъ шалостей феодаловъ. Каждый долженъ былъ опасаться нападенія воинственнаго барона и потому прежде всего заботился устроить оборонительныя средства. При первомъ выстрѣлѣ (а они случались ежедневно) гражданинъ тотчасъ же укрѣплялся за своей дверью. Ее берегли и защищали пуще глаза. Потеря позиціи сопровождалась почти всегда смертію защитника и грабежемъ его дома. Уличной жизни совсѣмъ не было, каждый выходилъ изъ дому только въ случаѣ крайней необходимости. Выходить же на улицу послѣ захожденія солнца считалось героизмомъ высочайшей степени для мирныхъ гражданъ.
   Самыя названія улицъ прекрасно характеризуютъ нравственное состояніе тогдашняго парижскаго общества; ими парижане какъ будто хотѣли мстить за свои страданія. Въ этихъ названіяхъ проявлялся весь цинизмъ негодующаго и бѣдствующаго человѣчества; многія изъ нихъ теперь не могутъ быть упомянуты въ печати какъ слишкомъ нецензурныя. На бѣдный Парижъ въ средніе вѣка пали всѣ бѣдствія, онъ страдалъ болѣе всѣхъ другихъ французскихъ городовъ и за свое страданіе могъ мстить однимъ оружіемъ горькой насмѣшкой надъ своей судьбою. Недостатокъ знанія, суевѣріе и предразсудки мѣшали бѣднякамъ смотрѣть на дѣло настоящими глазами и они собственное невѣжество и безсиліе принимали за удары рока. Феодализмъ и клерикальныя стремленія католическаго духовенства дѣлали свое дѣло.
   Голодъ, повальныя болѣзни, пожары, шалости феодаловъ,-- все то этого было мало для бѣдныхъ парижскихъ гражданъ. Для испытанія ихъ твердости потребовалось ввести еще новую ужасную мѣру. Людовикъ св. въ 1255 году вводитъ инквизицію во Францію и она свиваетъ себѣ теплое и удобное гнѣздо въ Парижѣ. Съ этой минуты граждане разсудили за лучшее совсѣмъ заключиться но своимъ домамъ. Во имя религіи любви и свободы зажглись костры, начались свирѣпыя гоненія. Первыми жертвами въ томъ же 126') году были банкиры, ихъ жгли или разоряли. Затѣмъ банкировъ оставили въ покоѣ и стали карать еретиковъ всѣхъ наименованій. Ихъ карали очень долго, наконецъ утомились карать одну и ту же фракцію и свирѣпость инквизиціи въ 1323 году обратилась на францисканцевъ и колдуновъ. Немного погодя зажгли костры для уличныхъ скомороховъ. Затѣмъ пошли жечь кого попало: и еретиковъ, и колдуновъ, и францисканцевъ, и скомороховъ, и банкировъ; досталось и ругателямъ,-- и ихъ не пощадили. Нѣтъ сомнѣнія, что подобныя мученія вызывали противодѣйствіе со стороны народа. Парижъ всегда былъ богатъ бунтами. Далеко еще прежде Лиги и Фронды парижане сами собою давали отпоръ служителямъ инквизиціи. Ихъ отдѣльныя попытки разумѣется не имѣли успѣха,-- кровь проливалась даромъ, и великодушные патеры зажигали новые костры.
   Всѣ эти неурядицы и страданія народа произвели свое дѣйствіе. Франція обѣднѣла, ослабѣла, а тутъ англичане высадились на французскій берегъ. Послѣдовали битвы при Кресси и Пуатье. Феодальное дворянство было разбито и разсѣялось, король бѣжалъ на югъ Франціи. Парижъ оставленъ беззащитнымъ на жертву врагамъ. Но тутъ случилось великое событіе. Парижскіе граждане въ первый разъ почувствовали свою силу; они поняли, что могутъ управиться сами собой и растолковалъ имъ все это не какой нибудь ученый монахъ, не закованный въ желѣзо гордый феодальный баронъ, а свой братъ, парижскій гражданинъ. Этьенъ Марсель, занималъ въ то. время совершенно незначительную должность городскаго головы. Онъ взялъ на себя защиту Парижа. Онъ составилъ управленіе изъ гражданъ, собралъ изъ нихъ же національную армію; онъ провозгласилъ существованіе націи французской, основанной на нравѣ, а но на завоеваніи.
   Марсель дѣйствовалъ волею народа, онъ первый провозгласилъ новый принципъ; онъ первый доказалъ необходимость равноправности гражданъ; онъ первый заставилъ дрожать соединенныя двѣ силы тогдашняго міра: феодализмъ и римскій клерикализмъ. Послѣднія почуяли бѣду и Марсель погибъ отъ руки товарища, не окончивъ начатаго дѣла.
   Но дѣло его не погибло. Скоро это почувствовали всѣ ненавистники идеи прогресса.
   Послѣ смерти перваго французскаго трибуна положеніе Франціи дошло до крайнихъ предѣловъ слабости. Все шло врознь и казалось англійскій король скоро сдѣлаетъ изъ Франціи англійскую провинцію. Французское дворянство и духовенство или измѣнило своей родинѣ или потеряло голову. Нужно было что нибудь необыкновенное чтобы спасти Францію отъ совершенной гибели. Этимъ чудомъ было пробужденіе народа. Дочь народа, сомнамбула, Іоанна д'Аркъ, подобно Марселю, рѣшилась посредствомъ народа поднять упавшій духъ дворянства и духовенства. Разница между ними была та, что Марсель дѣйствовалъ сознательно, Іоанна болѣе по инстинкту. Она не понимала силы народа, но народъ самъ понялъ эту силу. Она спасла Францію, но дворянство и духовенство,почувствовавъ опять призракъ новой силы,-- народной, рѣшились погубить невольную пробудительницу этой силы. Іоанну побудили идти къ Парижу. Здѣсь при осадѣ, она, вслѣдствіе измѣны, раненая была взята въ плѣнъ англичанами и созжена французскимъ католическимъ духовенствомъ, какъ волшебница. Да, почтенные патеры были правы! Іоанна была волшебница. Ея появленія было достаточно, чтобы продолжилось дѣло, начатое Марселемъ.
   Смерть этихъ двухъ первыхъ вождей французскаго народа не остановила начатаго ими дѣла. Ихъ дѣло преемственно велось другими людьми. Ихъ презирали, на нихъ клеветали, ихъ даже убивали; по принципъ не погибалъ; его нельзя было уничтожить. Почти чрезъ пять вѣковъ послѣ Марселя явились энциклопедисты и дѣло свободы французскаго народа на половину было выиграно.
   Въ тоже время парижскій университетъ, не смотря на клерикальное направленіе его дѣятельности, по смотря на схоластику его пауки, невольно помогалъ дѣлу народнаго развитія. И въ него изъ Италіи былъ внесенъ критическій взглядъ и онъ секуляризировалъ науку. Онъ пробудилъ французскую мысль; онъ научилъ французовъ думать; онъ вывелъ знаніе за монастырскія стѣны, онъ давалъ націи людей развитыхъ; онъ способствовалъ созданію въ странѣ новаго независимаго умственнаго сословія. Это сословіе, не могло примириться съ католическою нетерпимостію, почему разошлось съ духовенствомъ. Оно пожалуй не прочь было бы примкнуть къ дворянству, по то, гордое своими предками, не хотѣло принять въ свою среду пришлецовъ, едва-ли знающихъ кто былъ ихъ дѣдъ. Новое образованное сословіе не было на столько многочисленно и сильно, чтобы дѣйствовать особнякомъ, и оно по неволѣ примкнуло къ парижской буржуазіи и разумѣется принесло ей неоцѣненную пользу, составивъ въ ея средѣ интелектуальный элементъ, въ которомъ такъ сильно нуждались невѣжественные парижскіе граждане.
   Между тѣмъ феодализмъ успѣлъ надоѣсть французскимъ королямъ. Феодалы столько дѣлали имъ непріятностей во время внѣшнихъ войнъ, что короли рѣшились такъ или иначе избавиться отъ опаснаго совмѣстника. За помощью они обратились къ городамъ и отчасти къ цѣлому французскому народу. Парижъ сталъ на сторону королей. Онъ былъ уже на столько уменъ, что могъ понять свою пользу въ уничтоженіи враговъ, не позволяющихъ ему заснуть покоило. Уничтоженіе феодализма случилось не вдругъ. Много поколѣній, работавшихъ въ пользу этого дѣла, перемѣнилось, пока явился страшный бичъ феодализма,-- кардиналъ Ришелье. Этотъ замѣчательный государственный человѣкъ Франціи, самый искренній роялистъ, тѣмъ не менѣе, своей дѣятельностію усилилъ значеніе народнаго принципа. Успѣшная борьба его съ феодальнымъ дворянствомъ и уничтоженіе клерикальныхъ сеньерій произведены были съ помощью парижскихъ гражданъ. Ришелье въ благодарность далъ имъ такія права, которыя помогли окончательному созданію сильнаго средняго класса, который подъ именемъ буржуазіи въ свое время игралъ такую важную роль въ исторіи Франціи. Французская буржуазія, не смотря на ея ошибки, доставила торжество принципу равноправности, одержавъ побѣду надъ двумя силами средневѣковаго міра.
   Успѣхамъ ея также не мало помогла реформа Лютера. Проникши во Францію она надѣлала много хлопотъ французскому правитель. ству. Французскіе реформаторы, гугеноты, враги католическаго духовенства, по тому самому сдѣлались врагами и союзникамъ духовенства,-- дворянству. Правительство съ своей стороны тоже косо смотрѣло на гугенотовъ. Не одна религіозная ревность побудила его объявить войну гугенотамъ. Эти послѣдніе, благодаря своему исключительному положенію, по неволѣ стали въ оппозицію съ существующими государственными и политическими принципами. Ихъ побужденія стали чисто демократическими. Ботъ почему королевская власть соединилась съ своими опасными соперниками -- феодальнымъ дворянствомъ и духовенствомъ -- чтобы общими силами побороть болѣе опаснаго врага. Ботъ почему французскіе короли, продолжая свое дѣло -- уничтоженіе феодализма, часто соединялись со своими врагами феодалами и вмѣстѣ съ ними жгли и рѣзали еретиковъ. Хотя Парижъ въ этой борьбѣ также держался короля, но политическія идеи гугенотовъ проникали въ среду парижской буржуазіи и она, оставаясь строго католической въ религіозномъ отношеніи, въ политическомъ успѣла достаточно заразиться ересью.
   Великій король, торжественно заявившій, что вся Франція заключается въ одной его особѣ, не могъ помѣшать парижской буржуазіи, усилиться еще болѣе. Парижскіе буржуа взялись за умъ; они стали посылать своихъ сыновей въ школы. Образованіе быстро распространялось между парижскими гражданами и недалеко уже было то время, когда вся интелектуальная сила французской націи должна была сосредоточиться въ этомъ сословіи.
   Послѣ смерти Людовика XIV, дѣло націи было уже несомнѣнно выиграно. На помощь ей явилась фаланга талантливыхъ людей, выдвинувшихъ на сцену новую великую силу. Энциклопедисты, отрѣшась отъ всякихъ метафизическихъ, психологическихъ и тому подобныхъ системъ, рѣшились вывести науку изъ душныхъ и пыльныхъ кабинетовъ и лабораторій. Они разсматривали предметъ съ чисто практической стороны, они касались жизненныхъ вопросовъ; они прямо шли къ дѣлу; они осмѣивали все то, что считали препятствіемъ для благополучія людей. Умѣя популяризировать научныя истины, они привлекали къ себѣ цѣлую массу читателей, а слѣдовательно и массу новыхъ прозелитовъ. Въ этомъ заключается ихъ главная заслуга. Энциклопедисты не пренебрегали никакой литературной формой. Ихъ идеи вошли въ науку и въ исторію, въ романъ и драму. Вездѣ и всюду читатель встрѣчался съ великими идеями и число послѣдователей новаторовъ увеличивалось все болѣе и болѣе. Самый салонъ подвергся ихъ вліянію; бесѣда гостиной стала въ ихъ время бесѣдой мыслящихъ людей. Хотя творенія энциклопедистовъ, переведенныя на иностранные языки, распространились по всей Европѣ, но ихъ идеи естественнымъ образомъ привились скорѣе всего къ парижскому обществу и помогли окончательному образованію парижской націи.
   Но о современномъ парижскомъ обществѣ до слѣдующей книжки.
  

III.

   Въ заключеніе этой статьи приведемъ слова Виктора Гюго о значеніи Парижа въ исторіи человѣчества. Хотя невозможно безусловно согласиться съ правильностію вывода знаменитаго французскаго писателя, однакоже приходится сознаться, что въ словахъ его есть большая доля правды.
   "Во всѣ историческія времена, говоритъ Викторъ Гюго, на землѣ существовалъ какой нибудь городъ, откуда шла иниціатива прогресса, такое мѣсто, гдѣ люди мыслили; оно было органомъ свободы, оно дѣйствовало въ то время, какъ родъ человѣческій находился въ состояніи дремоты.
   Шаръ земной безъ такого города похожъ на туловище безъ головы. Возможно ли представить себѣ безголовую цивилизацію!
   Человѣчеству необходимъ городъ, который бы всѣхъ людей считалъ своими гражданами.
   Не углубляясь въ сѣдую древность и не касаясь таинственныхъ городовъ: Гура въ Азіи и Паланкіи въ Америкѣ, возьмемъ три города, безспорно составлявшіе интеллектуальные центры цѣлаго міра. Эти три города: Іерусалимъ, Афины, Римъ.
   Идеалъ разлагается на три составныя части: истину, красоту и величіе. Каждый изъ этихъ городовъ далъ міру одну какую-либо часть. Іерусалимъ далъ истину, Афины красоту, Римъ величіе.
   Эти три города исполнили до конца свое назначеніе. Іерусалимъ окончилъ свое бытіе съ Голгофой; Афины, представляя теперь развалины, оставили міру Парфенонъ; отъ Рима остался одинъ фантомъ -- священная римская имперія.
   Эти города умерли? Нѣтъ. Высиженное яйцо представляетъ собою не смерть яйца, а жизнь цыпленка. Изъ оболочки трехъ поверженныхъ гигантовъ, Рима, Афинъ, Іерусалима, вышли идеи, принятыя міромъ. Изъ Рима зародилось могущество, изъ Афинъ искуство, изъ Іерусалима свобода.-- Величіе, Красота, Истина!
   Всѣ вмѣстѣ они живутъ въ Парижѣ. Парижъ составляетъ сумму этихъ трехъ городовъ. Одной стороной своей цивилизаціи онъ воскрешаетъ Римъ, другой Афины, третьей Іерусалимъ.
   Это слитіе трехъ цивилизацій въ одну форму, эта высокая тератологія прогресса, приводящая къ идеалу, производитъ то чудовище, то высочайшее созданіе, которое называется Парижемъ."
   "Назначеніе Парижа, пишетъ далѣе Викторъ Гюго,-- распространеніе идеи, и онъ даетъ міру истину цѣлыми горстями. Парили" сѣятель. Онъ бросаетъ во мракъ искры, онъ освѣщаетъ потемки. Вотъ уже три столѣтія какъ Парижъ владычествуетъ надъ умами, какъ онъ посылаетъ цивилизацію во всѣ страны свѣта -- въ XVI столѣтіи чрезъ Рабеле; въ XVII чрезъ Мольера; въ XVIII чрезъ Вольтера.
   Рабеле, Мольеръ, Вольтеръ -- эта тріада разума, этотъ тройной смѣхъ: гальскій въ XVI, гуманный въ XVII, и космополитическій въ XVIII столѣтіи -- это самъ Парижъ.
   Сила Парижа въ смѣхѣ. Надъ чѣмъ смѣется Парижъ, то надо считать погибшимъ.
   Многое бы совершилось, еслибъ Парижъ не смѣялся, но онъ смѣется и это считается достаточнымъ препятствіемъ.
   Парижъ на землѣ имѣетъ вліяніе нервнаго центра. Онъ раздражился, вездѣ чувствуется раздраженіе".
   Это Парижъ прошлый, историческій, сверкающій свѣтлыми точками на темномъ фонѣ; но и въ современномъ Парижѣ мы найдемъ много такихъ отрадныхъ явленій, до которыхъ нація доживаетъ не даромъ. Мы укажемъ на эти явленія въ нашемъ очеркѣ.

Н. Ш.

"Дѣло", No 9, 1867

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru