Шелгунов Николай Васильевич
Внутреннее обозрение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Самоуслаждение русского провинциала.- Далеко ли он ушел с своим гением?- Факты, доказывающие, что гений изобретательности - не его гений.- Влияние нашей умственной косности на литературный труд.- Скромная задача анализа повседневных фактов по необходимости есть задача современного литературного деятеля.- Взгляд "Нижегородского Сборника" на великую роль нижегородской ярмарки.- Точно ли эта роль великая?- Тяготение к Азии есть главный тормоз нашей промышленной деятельности.- Промышленный пролетариат ветлужских рогожников и калужских кожевенников.- Соблазнительные примеры легкой наживы кулаков.

   

ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРѢНІЕ.

Самоуслажденіе русскаго провинціала.-- Далеко ли онъ ушелъ съ своимъ геніемъ?-- Факты, доказывающіе, что геній изобрѣтательности -- не его геній.-- Вліяніе нашей умственной косности на литературный трудъ.-- Скромная задача анализа повседневныхъ фактовъ по необходимости есть задача современнаго литературнаго дѣятеля.-- Взглядъ "Нижегородскаго Сборника" на великую роль нижегородской ярмарки.-- Точно ли эта роль великая?-- Тяготѣніе къ Азіи есть главный тормазъ нашей промышленной дѣятельности.-- Промышленный пролетаріатъ ветлужскихъ рогожниковъ и калужскихъ кожевенниковъ.-- Соблазнительные примѣры легкой наживы кулаковъ.

   Когда провинціальный политикъ обращаетъ умственное око отъ будничныхъ повседневностей своего домашняго очага вдаль міровыхъ явленій и когда ему приходится разсуждать о политическомъ и соціальномъ движеніи Франціи, то онъ обнаруживаетъ такую силу непогрѣшимаго убѣжденія, что даже самому смѣлому и искусному въ преніяхъ собесѣднику не придетъ мысль ему противорѣчивъ.
   И чего хотятъ всѣ эти Флураны, Рошфоры, Бэри, Лабулэ, Оливье, Граммоны, Мэжи, Плишоны?
   Обыкновенно оказывается, что французы самый неспособный и легкомысленный народъ, стремящійся самъ не зная къ чему. И въ самомъ дѣлѣ вотъ уже почти сто лѣтъ, какъ Франція уподобляется какому-то огнедышащему вулкану, бурлитъ, ломаетъ, перестраиваетъ, и чего же она добилась? Есть у нея свобода слова?-- Нѣтъ. Есть у нея свобода совѣсти?-- Нѣтъ. Есть у нея политическая свобода?-- Нѣтъ. Исчезъ пролетаріатъ?-- Лѣтъ. Свергла она политическій деспотизмъ?-- Нѣтъ. Чего же она добилась, спрашиваетъ у своего собесѣдника, провинціальный политикъ: чего же хотятъ всѣ эти безпокойные и вѣчно недовольные люди, имена которыхъ намъ также хорошо извѣстны изъ русскихъ газетъ, какъ имя г. Каткова? Такъ и нужно этимъ французамъ, замѣчаетъ поучительно провинціальный политикъ. Такъ имъ и нужно, чтобы Наполеонъ III держалъ ихъ въ ежовыхъ рукавицахъ; безъ него Франція совсѣмъ пропадетъ, какъ страна ребятишекъ. Провинціальный политикъ совершенно искренно убѣжденъ, что во всей Франціи одинъ только умный и знающій человѣкъ -- Наполеонъ III и что если бы Наполеонъ не сдерживалъ французскаго легкомыслія, то разсудительнымъ людямъ пришлось бы давно убѣжать изъ Европы. Но, повидимому, основательно разсуждающій провинціальный политикъ не замѣчаетъ одного, что за Наполеономъ стоитъ легіонъ людей того же склада понятій и что только этотъ, еще очень сильный, легіонъ мѣшаетъ всѣмъ прогрессивнымъ попыткамъ французовъ.
   Не желая, впрочемъ, брать на себя защиты французскаго легкомыслія и вообще отстраняясь отъ всякихъ политическихъ разсужденій, я, однако, позволю себѣ спросить мудраго провинціальнаго политика, почему онъ считаетъ себя вправѣ укорять французовъ ребяческимъ легкомысліемъ, а на себя смотритъ, какъ на представительство человѣческой разсудительности, призванное давать историческіе уроки народамъ.
   Я миную изчисленіе прогрессивныхъ заслугъ Запада въ области философскихъ, историческихъ, соціально-экономическихъ знаній. Зачѣмъ ужъ очень подавлять неумѣренную гордость провинціальнаго представителя русскаго интеллекта, хотя этому представителю, по правдѣ, стоило бы дать серьезный урокъ скромности. Обратимся хотя къ промышленно-техническимъ изобрѣтеніямъ. И тутъ, не трогая такихъ крупныхъ міровыхъ проявленій европейскаго генія, какъ изобрѣтеніе желѣзныхъ дорогъ, пароходовъ, паровой машины, телеграфа, мы обратимъ вниманіе читателя на мелочи техническихъ изобрѣтеній, съ которыми знакомитъ русскую публику "Техническій Сборникъ". Замѣтьте эти имена: -- Гирпъ, Галлети, Рансонъ, Бонтанъ, Михельсонъ, Зевесковскій, Рюмилеръ, Ляке, Рейхартъ, Фогель, Роберъ, Алленъ и т. д. и т. д. Недавно французскій физикъ Треска, занимаясь изслѣдованіемъ законовъ истеченія металловъ въ твердомъ состояніи, нашелъ, что законы эти согласны съ законами истеченія капельно-жидкихъ тѣлъ. Вся разница въ истеченіи твердыхъ тѣлъ и жидкостей заключается лишь въ давленіяхъ и скорости движенія. Теперь изъ какого хотите металла иностранцы выдавливаютъ трубки, какъ макароны или вермишель изъ тѣста. Кажется, что можетъ быть проще мысли о текучести металловъ, но и эта мысль оказалась не по силамъ Востоку!
   Мнѣ возразятъ, что еще бы заграничныя изобрѣтенія дѣлались русскими! Въ отвѣтъ на это я беру первую случайную книжку "Записокъ Русскаго Техническаго Общества" (Декабрь 1869 г.) и въ ней читаю, что въ 1869 г. были выданы у насъ привилегіи слѣдующимъ липамъ: потомственному почетному гражданину Николаю Миллеру и доктору философіи Густаву Біерклунду, иностранцу Оскару Шиммелю, иностранцамъ -- Тесье дю-Мотэ и Карлу Марешалю, иностранцу Фридриху Тюдору, иностранцу Льву Жаросону, иностранцамъ Кристофль и Ко, иностранцу Ивану Миннеману, иностранцу, юдовику Шрейберу, иностранцу доктору Ашилю Бойе, иностранцу Вильгельму Висману, гражданину сѣверо-американскихъ Соединенныхъ Штатовъ Ласло Шандору, великобританскому подданному Джемсу Ли-Нортону и т. д. и т. д. Изъ русскихъ я нахожу лишь дворянина Петра Княгининскаго съ гг. Галаховымъ и Осиповымъ, и полковника Фондервейде, придумавшаго особаго устройства лампу для желѣзныхъ дорогъ.
   Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы провинціальный политикъ, такъ рѣзко отзывающійся о легкомысліи французовъ, представилъ положительныя доказательства умственнаго превосходства своихъ провинціальныхъ соотечественниковъ надъ иностранцами. Я между тѣмъ какая заносчивость! Всѣ нипочемъ; всѣ ослы и дураки, только одна русская провинція носитъ въ себѣ силу генія, и только г. Страховъ -- единственный русскій философъ. О провинціальный геній! Ты, какъ пресловутыя и скрытыя въ нѣдрахъ русской почвы русскія богатства, ждешь еще внѣшней силы для твоей эксплуатаціи, а то такъ и будешь лежать вѣки вѣчные въ нѣдрахъ земли русской, непринося ни себѣ, ни другимъ пользы!
   Французы, конечно, легкомысленны, потому что въ сто лѣтъ не съумѣли разрѣшить своихъ французскихъ вопросовъ; но провинціальный политикъ, кидающій во всю Францію грязью, конечно, не обнаружитъ своего безпристрастія, если, въ доказательство собственнаго умственнаго превосходства, представитъ лишь тотъ фактъ, что онъ думаетъ тысячу лѣтъ свою русскую думу и ничего еще не выдумалъ.
   Съ самоувѣренностью на "ура" бросились мы, подобно г. Тургеневу, "головой внизъ въ нѣмецкое море", но, должно быть, показалось глубоко и мы посмѣшили выскочить и кинулись въ объятія Каткова, стоявшаго на азіатскомъ берегу, чтобы обсушиться.
   Тотъ же провинціальный представитель русскаго интеллекта, увѣренный въ собственной непогрѣшимости и считающій философа Страхова своимъ вождемъ, относится свысока и даже съ презрительнымъ пренебреженіемъ къ учителямъ своихъ дѣтей и къ людямъ литературнаго труда, не участвующимъ въ "Зарѣ" и во "Всемірномъ Трудѣ". Но знаете ли вы, читатель, что нѣтъ ничего хуже и томительнѣе занятія журналиста! Тысячу разъ и на всякіе лады повторяй ты старое, давно извѣстное, жеванное и пережеванное, только подыскивай всякій разъ новыя доказательства. Журнальное миссіонерство, можетъ быть, самое неблагодарное изъ всѣхъ остальныхъ миссіонерствъ. Миссіонеръ, забравшійся къ какимъ нибудь орочонамъ и успѣвшій научить думать по-новому человѣкъ 10 дикарей, тутъ же, на мѣстѣ, и видитъ успѣхъ своей прогрессивной пропаганды. По журнальный миссіонеръ, капля по каплѣ точитъ камень и, конечно, не увидитъ результатовъ своего долбленія. Онъ черпаетъ себѣ энергію на дальнѣйшій трудъ не въ очевидности успѣха, а лишь въ твердомъ убѣжденіи, что прогрессивная мысль никогда не умираетъ и полезное слово никогда не пропадаетъ даромъ.
   Русская образованная провинція, подвинувшись, въ послѣдній поворотъ общественнаго мнѣнія, небольше, какъ на вершокъ въ теоретическомъ мышленіи и сдѣлавъ кое-какія мелочныя поправки въ своей практикѣ, съ скромностію, вообще свойственною русскому человѣку, вообразила, что она дошла до геркулесовыхъ столбовъ человѣческой мудрости. Скромные голоса, раздававшіеся въ литературѣ и пытавшіеся наводить русскій интеллектъ на болѣе безпристрастную оцѣнку его собственной дѣятельности, конечно, оказались безсильными съ своимъ запасомъ только теоретическихъ доказательствъ. А между тѣмъ умозрительныя доказательства г. Страхова кажутся для тѣхъ же самыхъ людей несокрушимой аргументаціей!
   Люди немыслящіе, люди факта, люди развращенные метафизическими построеніями; убѣждаются только доказательствами такой непреложности, неотразимость которыхъ равняется твердости гранитной скалы, противъ которой не выстоитъ самый крѣпкій провинціальный мѣдный лобъ. И наша теперешняя провинціальная реакція есть именно тотъ моментъ сомнѣнія въ своихъ собственныхъ умственныхъ силахъ и въ порывѣ прогрессивнаго мышленія, противъ котораго нужно дѣйствовать концентрированной силой фактовъ, несокрушимыхъ, какъ бронза.
   Двинувшись -- было впередъ и заявивъ младенческую восторженность, мы потомъ сами испугались своей отваги, вообразили, что передѣлали всѣ хорошія дѣла, и почувствовали потребность отдохнуть въ своемъ родномъ халатѣ на своемъ родномъ сѣновалѣ.
   По неугомонная жизнь выталкиваетъ людей, облачающихся въ халатъ; она требуетъ вѣчной непрекращающейся поступательности и въ борьбѣ своей съ людьми, лежащими на сѣновалѣ, должна пользоваться всѣми средствами, какими только можетъ располагать.
   Въ настоящій моментъ остановки русскаго интеллекта дѣйствующаго поколѣнія, когда общими теоретическими соображеніями нельзя убѣждать людей, испугавшихся глубины "нѣмецкаго моря", единственнымъ прогрессивнымъ средствомъ можетъ служить только кропотливая работа извлеченія изъ русской жизни именно тѣхъ неотразимыхъ фактическихъ доказательствъ, которыя могли бы убѣдить людей, надѣвшихъ халатъ, въ томъ, что сообщенныя имъ нѣкогда теоріи совершенно вѣрны, что русская прогрессивность подчиняется общимъ законамъ мірового прогресса и что факты русской жизни, которыми, быть можетъ, не были богаты русскіе прогрессивные теоретики, совершенно подтверждаютъ правильность теоретическаго порыва, который явился въ васъ внѣшнимъ, западно-европейскимъ, прогрессивнымъ вліяніемъ. Въ сущности работа эта -- лишь оправданіе, заднимъ числомъ, того, на что мы отважились въ моментъ восторженности. Это -- подыскиваніе фактовъ изъ собственной жизни для оправданія выводовъ, сдѣланныхъ не нами. Это -- новая аргументація для доказательства старой мысли, что мы такіе же люди, какъ нѣмцы, французы и англичане,-- что мы сдѣланы не изъ другой глины, что намъ нужно то же, что нужно всѣмъ.
   Нельзя не согласиться, что подобная работа, конечно, прогрессивная, въ сущности не отличается характеромъ отъ труда учителя какого либо уѣзднаго или приходскаго училища. Лучшія умственныя русскія силы должны быть направлены на то, чтобы подыскивать изъ фактовъ русской жизни всякія ничтожныя мелочи, группировать ихъ въ доказательства -- и для чего же?
   Только для того, чтобы убѣдить неподвижную провинцію въ томъ, что бѣлое бѣло, а черное черно. Всероссійская провинціальная косность рѣшительно оттягиваетъ русскія литературныя силы, заставляя ихъ тратиться на доказательства того, что, повидимому, ясно и безъ доказательствъ. но противъ факта ничего не подѣлаешь: остается только замѣтить печальный фактъ, понять умственный запросъ и удовлетворять ему, какъ купецъ удовлетворяетъ покупателя. Человѣку, ходящему безъ сапоговъ, нельзя предлагать шляпу фабрики Циммермана.
   Подчиняясь непреложности существующаго и запроса на низкосортный, умственный товаръ, литература должна приниматься, скрѣпи сердце, за мелочную работу подыскиванья фактовъ и доказательствъ, чтобы убѣдить провинціальную Россію въ томъ, что она не ошиблась въ своей прогрессивной восторженности и что то, что она дѣлала прежде сгоряча, ей слѣдуетъ продолжать спокойно съ прогрессивнымъ упорствомъ и настойчивостію англичанъ, идущихъ впередъ хотя и не быстро, по за-то ровно, постоянно, безъ скачковъ и отдыховъ.
   По почему же русская литература должна изображать изъ себя уѣздное училище, поучающее русскую провинцію самымъ элементарнымъ вещамъ? Конечно, только поточу, что провинціи неизвѣстны самыя элементарныя вещи; иначе зачѣмъ бы ее и учить! Конечно, только потому, что провинція смотритъ каждый день на факты, свершающіеся предъ ея глазами, и не видитъ ихъ или перетолковываетъ самымъ непозволительнымъ для здраваго смысла образомъ.
   Мы страдаемъ коллективнымъ самоневѣденіемъ и коллективнымъ самообожаніемъ, пустившимъ въ насъ такія глубокіе корни, что одними литературными средствами ихъ выкорчуешь нескоро.
   Правда, въ моментъ былой восторженности, мы какъ-будто бы прониклись духомъ скромности, въ особенности когда Севастополь далъ намъ спасительный урокъ; но все это скоро забылось и мы снова вообразили себя солью земли, народомъ Божіимъ, избранными вести человѣчество по пути спасенія.
   Мы снова твердимъ: "что русскому здорово, то нѣмцу смерть." И оказывается необходимымъ снова доказывать, какъ съ такимъ убѣжденіемъ мы довели свое рѣдкое населеніе до максимума смертности и какъ, если мы пойдемъ дальше тѣмъ же путемъ, то вымремъ всѣ, какъ мухи.
   Мы самоувѣренно рѣшили, что пролетаріата у насъ нѣтъ и быть онъ у насъ не можетъ. Еще недавно г. Страховъ доказывалъ, что мы о пролетаріатѣ вычитали въ иностранныхъ книжкахъ и заговорили, чтобы помодничать. Есть въ самомъ дѣлѣ чѣмъ модничать!
   Мы вообразили себя самымъ богатымъ народомъ въ мірѣ.
   Отдавшись самообожанію и ухитрившись перетолковать въ свою пользу даже самые несомнѣнные признаки своей собственной отсталости, мы прозвали Россію житницей Европы и вообразили себѣ русскаго мужика задыхающимся отъ жиру подъ грудами самыхъ разнообразныхъ и вкусныхъ хлѣбовъ.
   Мы открыли у себя какой-то русскій здравый смыслъ, будтобы ни у кого въ мірѣ, кромѣ насъ, неимѣющійся и спасающій насъ отъ всѣхъ бѣдствій. И нужно убѣждать на мелочныхъ повседневныхъ фактахъ, что такой панацеи у насъ нѣтъ, что нашъ здравый смыслъ есть не больше, какъ одно идеальное представленіе о какой-то очень хорошей способности, въ наличности у насъ не оказывающейся. Если насъ заѣдаетъ повсюду невѣжество и тупость, кулачество и міроѣдство, эксплуатація и индивидуализмъ, если мы не въ состояніи выгородить себя изъ этихъ бѣдствій, неужели это признакъ нашего здраваго смысла? И на чье легковѣріе мы разсчитываемъ, думая, что намъ повѣрятъ на слово?
   Мы съ истинно-русскою скромностію составили себѣ весьма высокое мнѣніе о собственныхъ способностяхъ и познаніяхъ. Какъ люди ученые и умные, мы рѣшили, что знать намъ больше нечего и учиться незачѣмъ. И приходится теперь подбирать на каждомъ шагу факты и подносить ихъ къ глазамъ провинціальныхъ представителей русскаго интеллекта да спрашивать этихъ мудрыхъ людей: -- мудрые люди, скажите, что это,-- знаніе или незнаніе, пониманіе жизни или тупость?
   Погибая отъ самоневѣденія, мы, конечно, нуждаемся больше всего въ томъ, чтобы намъ показывали насъ самихъ. Человѣку, ходящему въ рваной сермягѣ и воображающему, что у него бархатный пиджакъ, не мѣшаетъ, ради скромности, видѣть себя въ зеркалѣ. Кто лучше знаетъ Россію и наблюдаетъ ее въ ближайшемъ источникѣ, тѣ уже поняли, что первое для насъ знаніе есть статистика. Но есть ли у насъ статистика? До сихъ поръ, по крайней мѣрѣ, ея не было. И нельзя сказать, чтобы литература не высказывалась десятки разъ о томъ, какою должна быть русская статистика. Наши статистическіе комитеты, по составу лицъ, имѣющихъ обыкновенію другія занятія, и но недостатку средствъ, никогда не принесутъ русской статистикѣ дѣйствительной пользы, пока будутъ дѣйствовать въ своихъ теперешнихъ условіяхъ. Но земство никакъ не можетъ понять, что безъ статистики, безъ изслѣдованія земскаго народнаго быта и земскаго народнаго хозяйства земство будетъ вѣчно толкаться въ потемкахъ, дѣйствовать ощупью, безъ программы, безъ ясной цѣли, къ чему и какъ ему слѣдуетъ стремиться, и все его общенародное служеніе ограничится лишь подметаніемъ задовъ да канцелярски-бухгалтерской работой. Кому же заниматься изслѣдованіемъ состоянія Россіи? Иногда подобное дѣло беретъ на себя администрація. Такъ было предпринято изслѣдованіе Каспійскаго рыболовства. Фактъ однакоже тотъ, что администрація беретъ на себя подобныя задачи лишь въ случаѣ вопіющей безвыходности тѣхъ, на пользу кого предпринимается изслѣдованіе. Конечно, лучше поздно, чѣмъ никогда. Но и для самой администраціи необходима частная подготовительная работа, необходимы изслѣдованія, служащія вѣхами, указывающими ей самой направленія ея пути. И выходитъ, что статистика необходима всѣмъ, и, несмотря на то, правильно организованной статистики, т. е. такой, которая могла бы служить зеркаломъ Россіи, у насъ все-таки нѣтъ. Насколько необходимость статистическихъ изслѣдованій вошла уже въ сознаніе болѣе мыслящихъ людей, видно изъ современнаго направленія нашей журналистики. Она неохотно отдается общимъ вопросамъ, отстраняется отъ теоретическихъ разсужденій и ловитъ вездѣ факты, которые могли бы служить для исправленія нашего сужденія. Но это дѣло -- трудное и самой журналистикой не такъ организованное, чтобы оно могло скоро принести полезные результаты. Наши журнальные работники -- переколачивающаяся голь, по неволѣ пользующаяся болѣе книжными матеріалами, чтобы только существовать какъ нибудь, чѣмъ имѣющая возможность самостоятельно читать книгу русской жизни, наблюдать и изслѣдовать бытъ страны въ самомъ ея источникѣ. Можетъ быть, и въ самомъ личномъ составѣ журнальныхъ работниковъ чувствуется недостатокъ въ людяхъ для того способныхъ и подготовленныхъ; можетъ быть, и редакціи недостаточно понимаютъ задачу нашего времени; можетъ быть, существуютъ и внѣшнія причины, мѣшающія этому дѣлу; какъ бы то ни было, но дѣло въ томъ, что бытъ Россіи намъ извѣстенъ менѣе все, то и менѣе всего занимаемся мы его изслѣдованіемъ. Поэтому попытки тѣхъ, кто можетъ трудиться на этомъ поприщѣ съ большею пользой, составляютъ, конечно, весьма отрадное явленіе, и они тѣмъ дороже, чѣмъ ихъ меньше.
   Къ числу статистическихъ работъ, выдающихся при настоящихъ неблагопріятныхъ условіяхъ для русской статистики, мы причисляемъ "Нижегородскій Сборникъ", издаваемый нижегородскимъ статистическимъ комитетомъ. Мы не скажемъ, чтобы этотъ сборникъ давалъ то, что намъ именно нужно, и въ томъ видѣ, въ какомъ нужно, но и самъ редакторъ понимаетъ это очень хорошо. "Матеріалы наши, говоритъ онъ въ предисловіи, въ большинствѣ случаевъ могутъ на зваться сырыми, но мы и не имѣемъ теперь возможности представлять ихъ въ закопченномъ, научно-обработанномъ видѣ, потому что пользуемся тѣмъ, что есть, твердо вѣруя, что, если издадимъ современемъ и при благопріятныхъ обстоятельствахъ массу и такихъ матеріаловъ, то сдѣлаемъ настолько, насколько намъ это отмѣрено...." Значить, ясно, что нашей губернской статистикѣ, прежде всего, негдѣ развернуться въ отмежеванномъ ей узкомъ пространствѣ. Далѣе редакторъ приноситъ глубокую признательность духовенству нижегородской губерніи, оказавшему "Нижегородскому Сборнику" сильную поддержку. "Остряки, говоритъ редакторъ, могутъ назвать наше изданіе клерикальнымъ; но острякамъ мы могли бы рекомендовать слѣдующее положеніе: нижегородская губернія въ отношеніи своего литературно-умственнаго значенія стоитъ на ступени тѣхъ эпохъ развитія народовъ, когда представителями, двигателями литературно-умственной жизни ихъ являлось духовенство...." Печальное подтвержденіе высказанной нами ранѣе мысли о томъ, что интеллектуальная почва русской провинціи не отличается плодородіемъ. Конечно, нужно обладать особенной личной энергіей, чтобы при такихъ неблагопріятныхъ условіяхъ не только работать съ успѣхомъ, но даже работать вообще. "Довольно гласныхъ и негласныхъ усилій стоило намъ вызвать на свѣтъ божій и теперь печатаемое, говорится въ предисловіи; но мы считаемъ себя счастливыми, что видимъ все-таки, хотя и со всѣми недостатками, начало того дѣла, которому задались служить и будущее развитіе котораго не можемъ даже предвидѣть, тѣмъ болѣе, что надъ нимъ поработаютъ уже другіе дѣятели тогда, когда о насъ и помину не будетъ. Мы счастливы тѣмъ, что стараемся дать хоть признакъ почвы этимъ будущимъ дѣятелямъ. Изученіе хозяйственнаго экономическаго быта нашего, т. е. народа по преимуществу, какъ главной составной части государства, безъ благосостоянія которой оно дохнуть не можетъ,-- вотъ одна изъ важнѣйшихъ задачъ нашего времени, и изученію этому немаловажную пользу приноситъ, думаемъ мы, такой сырой матеріялъ, какой мы теперь представляемъ. Что бы ни говорили оптимисты, видящіе, при существующемъ земельномъ надѣлѣ, въ положеніи многочисленнѣйшаго слоя населенія всяческіе залоги обезпеченнаго его существованія, ничего не оставляющаго и желать, мы согласны со взглядомъ на бѣдственное положеніе большинства, высказываемымъ газетою "Вѣсть"; но только совершенно иныя желанія возбуждаетъ въ насъ это положеніе большинства."
   Эти мысли, безусловно правильныя, мы считаемъ лишь рекомендаціей теоретическихъ воззрѣній редакціи "Нижегородскаго Сборника", поставленной, однако, внѣ возможности ихъ практическаго осуществленія. Съ одной стороны, недостатокъ рабочихъ рукъ, съ другой -- узкія рамки для дѣятельности, да и даже въ нихъ боязнь инсинуацій. Но и въ настоящемъ своемъ видѣ "Нижегородскій Сборникъ" представляетъ явленіе, довольно выдающееся среди статистической косности нашихъ остальныхъ губернскихъ статистическихъ комитетовъ.
   Въ "Нижегородскомъ Сборникѣ" мы прежде всего усматриваемъ ту замаскированную борьбу старой и новой Россіи, которая привела наше образованное общество къ его теперешнему умственному положенію. Ліы находимся именно въ моментѣ того, хотя и невиднаго, броженія, которое тѣмъ неяснѣе сильно разъѣдаетъ все старое, московское,-- о чемъ Вольтеръ сказалъ, что оно сгніетъ неразвившись -- и дастъ дорогу всему новому, въ чемъ партія руссофиловъ, можетъ быть, не безъ основанія черпаетъ свою патріотическую самоувѣренность. Въ статьѣ о нижегородской ярмаркѣ, ея, повидимому прогрессивный авторъ, желая собственно выставить громадное значеніе ярмарки для Россіи, въ сущности однимъ констатированіемъ дѣйствительныхъ фактовъ, убѣждаетъ въ томъ, что и нижегородская ярмарка, какъ Московская Русь, есть нѣчто отгнивающее, непрочное, ищущее обновленія. Не одинъ авторъ этой статьи думаетъ, что нижегородская ярмарка есть важнѣйшій фактъ экономической русской жизни, полный всевозможныхъ интересовъ, стоящій въ ближайшей связи съ состояніемъ русской промышленности и вообще съ политико-экономическимъ и финансовымъ положеніемъ Россіи. Нижегородскую ярмарку выдаютъ за ключъ къ уразумѣнію важнѣйшихъ явленій нашей жизни; въ ней видятъ пульсъ нашего народнаго организма, рядъ отправленій націей внутренней торговой жизни, свидѣтельствующій о здоровыхъ и больныхъ сторонахъ ея; въ Нижегородской ярмаркѣ видятъ разрѣшеніе разныхъ экономическихъ задачъ, лучшую повѣрку разныхъ теорій и всевозможное осуществленіе ихъ. Ярмарка, по мнѣнію ея патріотическихъ панегиристовъ, указываетъ намъ какъ нужды потребителей и ихъ благосостояніе, такъ и крѣпкую связь между всѣми частями русскаго организма.
   Взглядъ на нижегородскую ярмарку, высказываемый такъ гиперболически, кажется намъ побольше какъ палкою о двухъ концахъ. Вопервыхъ, ярмарка эта не притягиваетъ къ себѣ всѣхъ нашихъ промышленныхъ силъ; кромѣ нижегородской ярмарки есть еще и другія ярмарки и другіе промышленно-торговые центры, напримѣръ ярмарки малороссійскія, Петербургъ, Одесса, Варшава, Кіевъ, стоящіе внѣ нижегородскаго вліянія. Поэтому нижегородская ярмарка -- вовсе не единственный пульсъ всей Россіи, а только одинъ изъ ея пульсовъ, конечно, важный, но все-таки пульсъ по преимуществу Поволжья и русской восточно-азіатской окраины. Да и самъ авторъ статьи соглашается съ этимъ мнѣніемъ, когда онъ говоритъ, что нижегородскую ярмарку недостаточно изучать на самомъ мѣстѣ ярмарки, а нужно изучать еще и вдали, въ тѣхъ пунктахъ и въ тѣхъ мѣстностяхъ, которые къ ней тяготѣютъ. Напримѣръ, онъ говоритъ, что невозможно понимать Астрахань, живя на нижегородской ярмаркѣ, и плодотворнѣе смотрѣть на нижегородскую ярмарку изъ Астрахани. И поволжскій Симбирскъ, отправляющій ежегодно на 2 милліона ржи, имѣетъ къ Нижнему самое слабое отношеніе. Симбирская рожь идетъ, главнымъ образомъ, въ Рыбинскъ и только десятая часть симбирскаго хлѣба сплавляется на нижегородскую ярмарку. Но и въ этой десятой части идутъ лишь низшіе сорты, высшіе же отправляются въ Рыбинскъ. Если, такимъ образомъ, изученіе нижегородской ярмарки ведетъ къ правильному пониманію тяготѣющихъ къ ней центровъ, на мѣстахъ, то ясно, что восторженное отношеніе къ ея какъ бы всероссійскому значенію нисколько не оправдывается самимъ дѣломъ.
   Мы не отрицаемъ, что нижегородская ярмарка очень важный торговый пунктъ Россіи. Это какъ-бы очень большая лавка, въ которую съ 1/3 пространства всей Россіи свозится разъ въ годъ все, что произведено промышленнымъ населеніемъ. Въ этомъ смыслѣ нижегородская ярмарка является дѣйствительно какъ бы промышленной выставкой и представляетъ совершенію тѣ же удобства для изученія промышленности Россіи, какъ и всякая выставка. Но развѣ Москва, Петербургъ, Варшава, Одесса не служатъ подобными же и, можетъ быть, еще болѣе важными точками для опредѣленія русской промышленной жизни? Нижегородская ярмарка далеко не всероссійская выставка и небольше, какъ одинъ изъ частныхъ пунктовъ, съ изученіемъ котораго нужно обходиться осторожно.
   Съ изученіемъ нижегородской ярмарки ужь потому нужно обращаться осторожно, что она подавляетъ массою товаровъ и своими милліонными оборотами. Эти исполинскіе размѣры торговаго дѣла легко увлекаютъ въ односторонность людей недостаточно твердыхъ въ правильномъ пониманіи экономическихъ явленій. Наблюдатель видитъ громадные общіе итоги и изъ-за нихъ забываетъ тѣ ничтожныя единицы, изъ которыхъ итоги эти составились. Отдавшись изученію обширныхъ оборотовъ, наблюдатель видитъ только первостатейныхъ московскихъ купцовъ и, увлекшись изученіемъ дѣла, вообще неизбѣжно долженъ вращаться въ томъ широкомъ кругу, который захватываютъ лишь общіе обороты. Такимъ образомъ весьма легко придти къ промышленно-аристократическому міровоззрѣнію г. Шипова, автора "Раціональнаго Тарифа", и въ пользу наивозможно широкаго и выгоднаго движенія большихъ капиталовъ принести въ жертву совершенно искренно, съ полнымъ убѣжденіемъ, что работаешь на общую пользу, интересы нуждающагося большинства. Именно такое впечатлѣніе производитъ описаніе нижегородской ярмарки въ "Нижегородскомъ Сборникѣ". Мы не отрицаемъ того, что авторъ статьи не забываетъ иногда и сермяжную Русь, но эта сермяжная Русь является у него только между прочимъ и нигдѣ вы не увидите тѣхъ прямыхъ основныхъ отношеній, въ которыхъ она стоитъ къ десяткамъ милліоновъ рублей, обращающихся на нижегородской ярмаркѣ. Мы были бы очень довольны хорошимъ описаніемъ Волги, но насъ бы не удовлетворило это описаніе, если бы намъ не показали всѣхъ ея притоковъ, всѣхъ ее питающихъ рѣчекъ и ручьевъ. Зная, что въ Волгѣ воды много, мы все-таки не знали бы, отъ чего зависитъ ея полноводіе и мелководіе и нельзя ли, чтобы въ ней было воды еще вдвое больше.
   Мы совершенно согласны съ авторомъ, что нижегородская ярмарка -- ключъ къ уразумѣнію промышленной жизни Россіи, только прибавимъ, что она еще большій ключъ къ уразумѣнію борьбы стараго съ новымъ, ключъ къ уразумѣнію того, что намъ нужно дѣлать для нашего будущаго процвѣтанія и отъ чего намъ нужно отказываться ради болѣе быстраго экономическаго развитія. Нижегородская ярмарка показываетъ, какъ между прочимъ разматывается и падаетъ все традиціонное, былое, крѣпостное и какъ вліяніе западно-европейскихъ открытій и усовершенствованій перестраиваетъ безъ порывовъ и потрясеній всю Россію на новый ладъ. Возьмемъ хоть Тверь. Городъ этотъ находится почти на границѣ ярмарочнаго вліянія на Западѣ Нижегородская ярмарка для Твери и тверской губерніи вовсе не играетъ первенствующей роли. Въ головахъ тверскихъ торговыхъ людей складываются комбинаціи торговыхъ дѣлъ, минуя Нижній Новгородъ. А между тѣмъ было время, когда Тверь тяготѣла къ Москвѣ и къ Нижнему; было время, когда слава тверскихъ купцовъ гремѣла далеко и лѣтописи древняго Новгорода занесли на свои страницы славу о торговыхъ подвигахъ тверитянъ. Въ то время Тверь тяготѣла къ Москвѣ, къ московскимъ идеямъ, къ московскому обряду, совершенно какъ пылче тяготѣетъ къ нимъ Нижній Новгородъ. Но вотъ прошла желѣзная дорога и Тверь отдѣлилась отъ Москвы. Въ Твери, подъ европейскимъ вліяніемъ Петербурга, сложились такія общественныя явленія, которыя совершенно немыслимы въ другихъ губернскихъ городахъ, носящихъ московскій отпечатокъ. Въ Твери проводятъ въ дома воду и газъ; въ Твери слѣдуютъ петербургскимъ модамъ; въ Твери говорятъ больше о Петербургѣ и душою тянутся къ нему, а не къ Москвѣ.
   Петербургъ во всякомъ случаѣ высшая интеллектуальная точка Россіи, и не Россія передѣлаетъ Петербургъ, а Петербургъ Россію. Признаки подобнаго тяготѣнія къ Петербургу можно замѣтить нынче даже въ за-московскихъ центрахъ. Ужь что можетъ быть умственно печальнѣе и отсталѣе Калуги! Ее заѣдаетъ и бѣдность, и косность, и кладбищенство, а между тѣмъ калужскій купецъ, желающій щегольнуть своею прогрессивностью, прихвастнетъ въ разговорѣ и своими петербургскими знакомствами и связями, и петербургскими сигарами и даже визиткой, сшитой у петербургскаго портного. Это признаки чрезвычайно важные, хотя, повидимому, и мелочные, указывающіе на то, что точка тяготѣнія измѣнила центръ своей тяжести и изъ Москвы перешла къ Петербургу.
   И Нижнему съ его ярмаркой, живущей еще по старомосковскому обычаю, предстоитъ такое же будущее. Ужь и нынче Нижній дрогнулъ, подъ вліяніемъ новыхъ идей, вызвавшихъ перемѣны въ русской торговлѣ. И нынче ужь онъ не тотъ, какимъ былъ прежде, когда сложился въ нѣчто законченное, подъ вліяніемъ московскаго уклада. Освобожденіе крестьянъ, идея свободной торговли, желѣзныя дороги и пароходы разшатали Нижній уже настолько, что ему нельзя остаться прежнимъ. Поэтому изученіе его въ теперешнемъ его моментѣ торговаго броженія и неустойчивости есть именно дѣло въ высшей степени прогрессивное, ибо сбиваетъ съ позиціи всѣхъ сторонниковъ рутины и застоя. На Нижнемъ-Новгородѣ удобнѣе всего можетъ быть видно, какъ старая, московская Русь уступаетъ свое мѣсто новой петербургской Россіи,-- какъ передвигаются старые промышленные центры и какихъ прогрессивныхъ мѣръ требуютъ тѣ новыя условія русской жизни, въ какія Россія стала съ момента своего послѣдняго сближенія съ Западомъ.
   Сравненіе теперешней нижегородской ярмарки съ тѣмъ, какою она была прежде, показываетъ, что въ Россіи свершается сильный промышленный переломъ. Въ замѣнъ стараго, московско-азіатскаго и нейтрализаціоннаго является распаденіе частей, стремящихся къ самостоятельности, къ децентрализаціи, этому неизбѣжному слѣдствію, слагающемуся вновь выходу народнымъ производительнымъ силамъ. У насъ начинаютъ уже возникать новые промышленные центры, старые же разшатываются и ослабѣваютъ. Мы ничему такъ не сочувствуемъ, какъ этимъ новымъ передвиженіямъ, ибо съ ними должно ослабнуть московское тяготѣніе и упасть московскій обычай, больше всего мѣшающіе нашему тяготѣнію къ Западу. Поэтому мы отнесемся всегда сочувственно ко всякой восторженности, ко всякому усиленному порыву, даже къ крайнему увлеченію новымъ, если они сдвигаютъ русскій мозгъ съ насиженнаго ему Москвою стараго мѣста, и точно также не простимъ всякой фальши напускного благоразумія, которымъ московская Русь маскируетъ свое невѣжество и свою азіатскую косность.
   И укажу читателю нѣсколько фактовъ, которые убѣдятъ его въ томъ, что эта внутренняя работа свершается съ неотразимой и безповоротной силой, хотя наша мудрая провинція, въ глазахъ которой мѣняются декораціи, конечно, нетолько не замѣчаетъ этой перемѣны, но даже и не воображаетъ ея.
   Мы, напримѣръ, поддерживаемъ свое стеариновое производство рублевою съ пуда свѣчъ пошлиною. Чего же мы достигаемъ этимъ? Мы мѣшаемъ отпуску свѣчъ и мѣшаемъ развитію самаго производства. Въ то время, когда у насъ водворилась промышленность, т. е. въ 30 и 40 г. г., русское сало играло главную роль на заграничныхъ рынкахъ. Россія, добывавшая у себя дома до 15 милліоновъ пудовъ сала, отпускала заграницу болѣе 4 милліоновъ. Ясно, что при такомъ богатствѣ саломъ, стеариновая промышленность должна была казаться чѣмъ-то весьма привлекательнымъ. Въ русскомъ воображеніи могли возникнуть блистательныя картины того, какъ мы передѣлаемъ всѣ свои 15 милліоновъ сала въ стеариновыя свѣчи, въ мыло и какъ мы завалимъ своимъ дешевымъ саломъ иностранные рынки и какъ мы убьемъ тамошнее свѣчное и мыльное производство и какъ въ самой бѣдной лачужкѣ европейскаго пролетарія будетъ горѣть русская свѣчка. И всѣ эти блистательныя надежды рушатся, какъ картонный домикъ. Европа изобрѣла свѣтильный газъ, повезла къ себѣ сало американское, австралійское, колоніальное, пальмовый жиръ, а мы съ своими 15 милліонами сала, не только остались ни при чемъ, но еще должны были наложить высокую таможенную пошлину, чтобы спастись отъ иностранныхъ свѣчей. Теперь это дѣло уже совершенно непоправимо. Вмѣсто того, чтобы пріобрѣтать знанія, необходимыя для переработки сала въ разные продукты, мы кинулись въ торговыя аферы и спекуляціи, и дождались, наконецъ, того, что въ помощь къ газу явился керосинъ. Керосинъ и газъ доведутъ нашу сальную и стеариновую промышленность наконецъ до полнаго ничтожества.
   Гордимся мы еще своимъ русскимъ льномъ и очень довольны тѣмъ, что нашъ вологодскій ленъ будтобы лучше бельгійскаго. Но и съ льномъ предстоитъ намъ то же самое, что съ нашимъ саломъ: насъ вытѣснять со всемірнаго рынка иностранцы. Гостить ленъ для волокна и для сѣмянъ двѣ разныя вещи. Ленъ, возращаемый для волокна, не допускается до полной зрѣлости, а потому даетъ дурное сѣмя; ленъ же для сѣмянъ долженъ переростать и потому даетъ дурное волокно. Возгордившись тѣмъ, что Россія страна сырая, мы старались по преимуществу сбывать заграницу льняное сѣмя, значитъ для полученія его ростили у себя дурное волокно; иностранцы же, знавшіе, что сѣмя привезутъ къ нимъ русскіе, не доводили свой лень до полной зрѣлости и получали волокно хорошее. Съ своимъ дурнымъ льномъ мы, конечно, могли производить лишь низкіе сорты тканей, но и ихъ наконецъ постигла невзгода, благодаря тому непредвидѣнному обстоятельству, что иностранцы выдумали пароходы, и въ русской парусинѣ уже не оказалось такой, какъ прежде, надобности.
   Астрахань свершала нѣкогда огромные коммерческіе обороты съ Востокомъ; она служила складочнымъ мѣстомъ разныхъ персидскихъ и закавказскихъ товаровъ. Но вотъ вниманіе правительства обратилось на развитіе торговыхъ сношеній съ Средней Азіей чрезъ оренбургскій край; открылась военногрузинская дорога, усилилась торговля Тифлиса, наконецъ явилась желѣзная дорога, частію готовая, частію проэктированная, соединяющая Каспійское море съ Чернымъ, и Астрахань утратила свое былое значеніе. А Рыбинскъ? Ужь, конечно, въ своей московской косности онъ меньше всего разсчитывалъ на обмелѣніе Волги и губительные для него изобрѣтеніе Стифенсона и Фультона. Дальше, противъ всякаго предвидѣнія Рыбинска, вверхъ отъ Нижняго, явились на Волгѣ мели "Ширмакша", Костянскій перекатъ, мели Густомясовская, Овсяниковская и Харчевниковская. На нѣкоторыхъ перекатахъ высота воды достигаетъ только пяти четвертей, тогда какъ требуется воды не менѣе 10 четвертей, чтобы пароходы могли тащить нагруженныя баржи. Поэтому мели заставляютъ научиться, на что нужно и лишнее время и лишнія деньги. Московско-Нижегородская желѣзная дорога тоже немало оттянула хлѣба отъ Рыбинска и ослабила его хлѣбную централизацію. Другія желѣзныя дороги, проведенныя прямо изъ хлѣбородныхъ мѣстностей, конечно, еще больше уронятъ Рыбинскъ.
   А наша чайная торговля... О, какъ мы всегда гордились ею! Мы даже придумали, что "чай на все цѣну ставитъ". И увы! пониженіе пошлины на чай, ввозъ кантонскаго чая, разрѣшеніе вывоза въ Китай серебра такъ разшатали нашу чайную торговлю, что мы и до сихъ поръ не можемъ еще придти въ себя и найти себѣ новый центръ тяжести. Измѣненіе характера торговли чаями на нижегородской ярмаркѣ сдѣлалось особенно замѣтнымъ съ 1862 г., говоритъ авторъ статьи о нижегородской ярмаркѣ. Конкурренція кантонскаго чая сильно сбавила значеніе кяхтинскаго и купцы поняли, что время огромныхъ барышей миновало и чаи перестали теперь играть свою прежнюю роль на нижегородской ярмаркѣ. Если бы чаи остались нынче непроданными на ярмаркѣ, это не помѣшаетъ сбыту бумажнаго, суконнаго товару и мягкой рухляди; ибо предметы эти нужны вовсе не китайцамъ, а самимъ намъ, русскимъ. Предметы роскоши теперь почти не идутъ съ рукъ и во всѣхъ отрасляхъ торговли замѣчается одно и то же явленіе: упадокъ сбыта высшихъ сортовъ и усиленіе сбыта сортовъ низшихъ. Чайная торговля давала даже невѣрное направленіе нашей фабричной промышленности, ибо заставляла и работать для Китая; но извѣстно, что китайцы берутъ неохотно наши московскіе сукна и плисы и что русскія сукна навязываются имъ силою по цѣнѣ даже ниже фабричной. Какія же это въ самомъ дѣлѣ правильныя промышленныя отношенія и какая это правильная торговля, когда, насилуя рутинно свои отношенія къ Китаю, мы отворачивались отъ своихъ собственныхъ домашнихъ выгодъ и требованій? Наше тяготѣніе къ Азіи и старая привычка къ сношеніямъ съ Востокомъ, когда мы такъ упорно запирались отъ Запада, продолжается еще и до сихъ поръ и именитое московское купечество устремляетъ до сихъ поръ свои умильные взоры въ глубь Азіи, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на Западъ и на внутреннія требованія своей родной страны. У насъ теперь изготовляютъ усиленно безобразные ситцы съ красными чудовищной величины дракснами и съ другими безобразіями для торговли съ Азіей. И какіе же это ситцы? Такъ называемые смывные или, по новому, верьховые. Верьховыми ихъ называютъ потому, что они красятся только сверху, но не завариваются. Краски на нихъ очень красивы, но за то держатся до первой стирки. Впрочемъ и цѣна имъ много дешевле ситцевъ заварныхъ. Если, напримѣръ, дюжина платковъ заварныхъ стоитъ 3 руб., то совершенно такого же рисунка верьховые стоятъ лишь 1 р. 80 к. Этотъ-то именно товаръ легонькій, непрочный и изготовляется у насъ для Средней Азіи и весь разсчетъ держится на невѣжествѣ покупателя, и что въ Азіи обмануть нипочемъ и вся торговля тамъ зиждется на обманѣ. Гакая промышленность только развращаетъ насъ и отвлекаетъ наши силы отъ труда на собственныя свои внутреннія потребности. Что это за батрачество на Азію, въ то время, когда намъ самимъ не во-что одѣваться? что это за обращеніе своихъ капиталовъ на чужія потребности, когда у себя дома мы на каждомъ шагу страдаемъ отъ ошибочнаго приложенія и своихъ матеріальныхъ средствъ и своихъ знаній? Ужъ какъ будто у насъ не начто употребить денегъ дома?
   Развращающее вліяніе Азіи, кромѣ вкорененія въ насъ привычки работать на обманъ и кое-какъ, мѣшаетъ еще возвышенію благосостоянія нашего фабричнаго рабочаго, и у себя дома и въ Азію, мы работаемъ лишь на самыхъ бѣдныхъ потребителей. Вся наша промышленность имѣетъ дѣло почти исключительно съ бѣдняками. Извѣстно, напримѣръ, что англичане рѣшительно не въ состояніи соперничать съ нашими дешевыми желѣзными издѣліями. Англія рѣшительно не въ состояніи изготовлять простыхъ замковъ и ножей по такой баснословной цѣнѣ, какъ ихъ дѣлаютъ у насъ. Нигдѣ въ мірѣ нельзя имѣть такихъ дешевыхъ сапоговъ, какіе шьются русскими рабочими. Кимряки изготовляютъ сапоги въ 1 р. 25 к., въ 1 р. и даже въ 90 к. за пару! Сидоровскій товаръ отличается такой баснословной дешевизной, что иностранецъ можетъ принять цѣну его за выдумку шутника. Напримѣръ, сотня серегъ змѣйками -- 80 к.; серьги -- польки -- 2 р. 50 к. сотня, тысяча литыхъ перстней 6 руб.; супиръ-перстни съ однимъ самоцвѣтнымъ камушкомъ сотня 70 к.; бронзовый браслетъ цѣпочный съ бирюзой 50 к.; цѣпочка къ часамъ -- 8 к. Есть люди, которые изъ этой дешевизны дѣлаютъ предметъ національной гордости. Но неразумные люди не понимаютъ, что не гордиться слѣдуетъ этой дешевизной; а напротивъ, всѣми мѣрами ей противодѣйствовать. Дешевизна загубила у насъ кожевенное дѣло; дешевизна же губитъ и другія отрасли промышленности. Хороша дешевизна въ томъ случаѣ, когда она результатъ правильнаго развитія силъ и способностей; когда она достигается добросовѣстнымъ веденіемъ дѣла, улучшеніемъ производства и возвышеніемъ матеріальнаго уровня рабочаго. Но наша дешевизна не такая дешевизна. Наша дешевизна есть признакъ дрянности товара и самаго сквернаго его изготовленія. Наша дешевизна есть признакъ голоданія нашего рабочаго; ибо десятки тысячъ мелкихъ производителей готовы къ услугамъ каждаго приготовлять товаръ за какую угодно цѣну. Поэтому дряннымъ русскимъ товаромъ -- сквернымъ, никуда негоднымъ, но за то дешевымъ -- заваливаются всѣ ваши базары, торговыя площади и лавки и покупатель, живущій также впроголодь, какъ и производитель, радъ этому товару только и тому, что онъ дешевый. Этотъ печальный порядокъ не прекратится до тѣхъ поръ, пока не поднимется уровень матеріальныхъ потребностей русскаго рабочаго и не поднимется матеріальное благосостояніе того слоя населенія, который ищетъ дешеваго товара. Такъ какъ минимумъ рабочей платы устанавливается минимумомъ потребностей, то очевидно, что рабочій долженъ дешевить и питаться по старому всякою дрянью и жить грязно, потому что это все-таки лучше, чѣмъ совсѣмъ не жить.
   Въ смыслѣ изслѣдованія коренныхъ основъ русской промышленности нижегородская ярмарка, какъ мѣсто, въ которомъ въ наиболѣе скученномъ видѣ предлагаются произведенія русской промышленности, представляетъ дѣйствительно нѣкоторыя удобства, потому что указываетъ на товаръ. Но вѣдь эти удобства существуютъ лишь для тѣхъ, кто захочетъ изучать нижегородскую ярмарку не на ней, а внѣ ея. На сибирской пристани нижегородской ярмарки вы, положимъ, находите горы мочалъ, кулей и рогожъ. Благовидные люди, съ лицами лоснящимися отъ жиру, объяснятъ вамъ, что эти скирды мочалъ, вышиною съ добрую колокольню, принадлежатъ гг. Нефедову, Софронову, Кожевникову, княгинѣ Мустафиной, что мочалъ тутъ лежитъ 1 1/2 милліона пудовъ на 600 тысячъ губ.; что цѣна имъ отъ 47 до 48 к. за пудъ, что требованія на мочало всегда бываютъ хороши; потому что приготовляемые изъ нихъ кули, циновки и рогожи имѣютъ всегда хорошій сбытъ; что для торговли кулями имѣетъ большое значеніе Дубовка на Волгѣ; что кули бываютъ тетушки, семерики и т. д. и т. д.
   Эти свѣденія, какъ ярмарочныя, въ смыслѣ общаго итога удовлетворятъ всякаго члена русскаго провинціальнаго Статистическаго Комитета, если достопочтенный членъ -- воображающій, что собирать подобныя свѣденія значитъ заниматься статистикой,-- не восходитъ въ своихъ изслѣдованіяхъ дальше того, что онъ видитъ изъ оконъ ресторана Егорова. Но записывать подобныя безсмысленныя цифры, не относясь къ нимъ критически и отстраняясь отъ всякаго изслѣдованія, почему онѣ такія, а не другія, въ какой степени онѣ удовлетворяютъ не только княгиню Мустафину, но и того рабочаго, который приготовилъ для нея мочало, значитъ доказывать, что голова почтеннаго статистика создана лишь для ношенія шляпы.
   По пусть тотъ же статистикъ оставитъ ресторанъ Егорова, а для опредѣленія соціально-экономическаго смысла мочальной горы, красующейся на сибирской пристани, проѣдется въ ветлужскій уѣздъ, родившій эту гору. О ветлужскихъ рогожникахъ священникъ Поспѣловъ разсказываетъ въ "Нижегородскомъ Сборникѣ" слѣдующее. Они работаютъ въ такъ называемыхъ "зимницахъ". Зимница есть изба, часто безъ сѣней, выстроенная позади двора. Когда вы входите въ нее, то съ перваго раза отъ пыли и особаго свѣта, проникающаго сюда чрезъ небольшія и заложенныя соломой окна, вы ничего не видите. Потомъ всматриваетесь и видите въ одномъ углу большую печь безъ трубы, въ другомъ -- лохань, около которой хлопочатъ свиньи, въ третьемъ -- корыто, квашню, чашки, кадки, коробушки съ имѣніемъ и прочую рухлядь домашнюю. Но за то среди избы и высится и ширится рогожный станъ, кормилецъ обитателей этого чернаго и грязнаго жилища. Только пыль летитъ столбомъ, когда ветлужскіе рогожники примутся за свою работу. Работаютъ они день, работаютъ ночь, и только въ сумерки не горитъ въ ихъ хатахъ дымная лучина. Въ это время они обыкновенно закусываютъ и ложатся спать. Въ 10 часовъ они встаютъ и снова работаютъ; обѣдаютъ и опять работаютъ. Туже работу раздѣляютъ съ большими и малыя дѣти отъ 8 лѣтъ. Жаръ, духота, дымъ отъ лучины, смрадъ и пыль отъ мочалы гонятъ свѣжаго, непривычнаго къ подобной атмосферѣ человѣка на вольный воздухъ, чтобы спастись отъ этого яда. Каково же положеніе дѣтей. Недаромъ же они такія хилыя, недаромъ же такъ много умираютъ изъ нихъ горячкой, скарлатиной и подобными болѣзнями; недаромъ и отцы ихъ съ матерями преждевременно сходятъ въ могилу, часто ничего не оставляя дѣтямъ своимъ, кромѣ той же зимницы съ ея неблагодарнымъ и убійственнымъ рогоженнымъ ставомъ. "Что же даетъ бѣдному рогожнику его тяжелый промыселъ? Даетъ онъ кусокъ хлѣба, даетъ копѣйку на оброкъ и только, больше онъ ничего ему не даетъ. Но нашъ бѣдный рогожникъ больше и не ищетъ. Былъ бы у него кусокъ хлѣба, да былъ бы заплаченъ оброкъ съ разными повинностями и слава Богу. О черномъ днѣ онъ не думаетъ, потому что у него всегда черные дни. Были бы у него и свѣтлые дни, если бы онъ не начиналъ покупать себѣ хлѣба съ Покрова или съ Михайлова дня. Да, на хлѣбъ много денегъ идетъ у него изъ его рогожнаго заработка. Вы спросите: гдѣ же у него свой хлѣбъ, который онъ собралъ въ августѣ мѣсяцѣ? Одна часть хлѣба отвезена въ общественный магазинъ, откуда онъ оралъ весной сѣмянъ для посѣва, другая, и большая часть у богатаго мужика въ анбарѣ. А очутился онъ тутъ потому, что весной во время спроса оброка, заплатить который бѣдный рогожникъ былъ не въ силахъ, по причинѣ остановки его несчастнаго промысла отъ бездорожья, богатый мужикъ заплатилъ за него этотъ оброкъ и въ залогъ за то потребовалъ отъ него тотъ хлѣбъ, который еще только показывался на вольный свѣтъ божій. Этотъ хлѣбъ по весеннему договору, богатый мужикъ, въ началѣ осени, отбираетъ отъ бѣднаго по 25--30 коп., тогда какъ базарная цѣпа ему 55--60 коп. за пудъ. Вотъ куда уходитъ у бѣднаго мужика его родной хлѣбецъ и вотъ куда, между прочимъ, онъ тратитъ свои рогожные гроши. Да и хлѣбъ у него родится плохъ; плохъ потому, что земля холодная, плохъ и потому, что онъ удобряетъ ее мало; а удобряетъ мало потому, что скотины на дворѣ мало. Гдѣ скотина? За неплатежъ оброка скотина продана становымъ на базарѣ и, слѣдовательно, перешла на дворъ опять къ тому же богатому мужику. И бьется бѣдный рогожникъ какъ рыба объ ледъ, не зная какъ жить и какъ горю помочь... Задумается, пойдетъ въ кабакъ, пріютившійся на концѣ деревни, да и запоетъ унылую, щемящую сердце пѣсню..." Другая причина бѣдности рогожника плохой сбытъ рогожи на базарѣ, капиталисты обыкновенно сами закупаютъ мочало и отдаютъ ткать рогожи наемнымъ, приходящимъ рогожникамъ. Такихъ кочующихъ рогожниковъ въ послѣднее время развилось много. Изъ одной только деревни Каменки рабочіе отправляются каждую зиму въ Нижній на 40 становъ. Нѣкоторые изъ рогожниковъ живутъ въ Нижнемъ круглый годъ, дома же ихъ стоятъ заколоченными, ноля лежатъ незасѣянными, а другіе за нихъ тоже не сѣятъ. За эту лежащую впустѣ землю они все таки обязаны расплачиваться, а если денегъ нѣтъ, то раздѣлываются своимъ движимымъ имуществомъ. "Послѣ этого, замѣчаетъ священникъ Поспѣловъ, могутъ ли эти крестьяне радѣть о своей надѣленной землѣ, когда изъ рукъ ихъ уходитъ послѣднее скудное удобреніе, безъ котораго здѣсь немыслимо земледѣліе. Поневолѣ они совершенно оставляютъ свой коренной промыселъ -- земледѣліе и идутъ, куда глаза глядятъ, лишь бы не видѣть своего домашняго житья бытья."
   Если рогожникъ отвезетъ свой товаръ на базаръ самъ, ему отъ этого пожалуй еще хуже: трясется онъ въ худой одежонкѣ отъ холоду, ждетъ покупателя, а покупателя нѣтъ. Вотъ уже вечеръ на дворѣ. Воротился бы домой да нѣтъ соли, нѣтъ хлѣба и рогожу, во что бы то ни стало, продать нужно; а богатый мужикъ только этого и ждетъ. Начинается торговля, ну и, конечно, продажа совершается въ убытокъ бѣдняку.
   Труженикъ рогожникъ рѣзко отличается отъ рогожника-торгаша. Лицо у труженика вялое, безжизненное; одѣтъ въ задубленный, дырявый полушубокъ, сверхъ котораго всегда бываетъ накинутъ истертый чапанъ; шапка худая, на ногахъ скорблыя онучи и худыя лапти дома за работой, рогожникъ всегда въ толстой засаленной и заплатанной рубахѣ. Ѣсть онъ щи изъ сѣрой кислой капусты, вареные грибы, пареную брюкву, моченую бруснику съ можжевеловымъ квасомъ и живетъ сплошь да рядомъ цѣлую зиму вмѣстѣ съ своей скотиной. Соперникъ его, рогожникъ-торгашъ одѣтъ всегда чисто и опрятно; лицо у него свѣжее, рѣчь бойкая, самъ онъ не работаетъ и только собираетъ чужой товаръ, да возитъ его на рынокъ; и дома и въ дорогѣ ѣстъ онъ мясныя щи, молоко, пшенную кашу, лапшу, горохъ картофель, а живетъ въ свѣтлой и чистой избѣ съ своего рода комфортомъ.
   Что это такое, какъ не промышленный пролетаріатъ? И не одинъ ветлужскій уѣздъ создаетъ эти поддонки русскаго рабочаго человѣчества, и благословенная калужская губернія, славная своими желѣзными и другими заводами, высылаетъ изъ Спасъ-Деменской волости такихъ же бѣднягъ на рогожныя фабрики калужской, орловской, московской губерніи. Рабочій пролетаріатъ, по словамъ г. Страхова и его единомышленниковъ, черпающихъ свою мудрость изъ "Зари", выдумалъ выйти и прогрессирующимъ муравейникомъ" ради подражанія Западу. Ну, а неугодно ли вамъ еще слѣдующіе факты: нижегородская ярмарка, напримѣръ, совершаетъ очень крупные обороты желѣзомъ. Тѣ, кто судитъ о русскихъ производительныхъ силахъ по общимъ итогамъ, конечно, знаютъ имена Демидовыхъ, Яковлевыхъ, Строгановыхъ, Всеволожскихъ, Лазаревыхъ, Балашевыхъ; знаютъ, что на нижегородскую ярмарку привозится до 7 милліоновъ пудовъ желѣза, на 10 милліоновъ р. с.; знаютъ, что есть такъ называемыя "первыя руки", напримѣръ, Пастуховъ, Кони, Рукавичниковъ, но они не знаютъ того, какъ живутъ рабочіе на нашихъ уральскихъ желѣзныхъ заводахъ, не знаютъ того, какою цѣною создаются, напримѣръ, извѣстныя павловскія и воременскія издѣлія, хотя въ тоже время имъ извѣстны знаменитые завьяловскіе ножики. Извѣстные павловскія и воременскія издѣлія создаются не знаменитостями желѣзного производства, а скромными рабочими, которые умираютъ, недостигнувъ цѣли, къ которой стремятся всю свою жизнь; "Я былъ въ Павловѣ и въ Воремѣ въ 1862 г., пишетъ г. Овсянниковъ, и говорю положительно, что за возможность сбывать свои произведенія павловскіе и воременскіе работники платятъ слишкомъ дорого не только трудомъ, но и своимъ здоровьемъ, своимъ счастіемъ и благосостояніемъ цѣлыхъ семействъ. Павловскіе перекунщики -- это тоже своего рода хищныя птицы, хотя и живутъ въ прекрасныхъ домахъ и одѣваются по-европейски".
   А кимряки, отправляющіе на нижегородскую ярмарку своего товару тысячъ на 150 р. с.! Въ Кимрѣ, въ этой знаменитой Кимрѣ, слава которой гремитъ во всей Россіи,-- потому что гдѣ же не носятъ ея сапоговъ, ботинокъ, калошъ,-- половина населенія -- нищіе, питающіеся одною милостиною. Лучшій бѣлый сапогъ стоитъ въ Кимрѣ 3 р., а съ калошами 5 р. 50 к.; черный сапогъ стоитъ 4 р. и 4 р. 80 к. Работникъ приготовляетъ: бѣлыхъ сапоговъ двѣ пары, черныхъ -- три въ недѣлю. За работу бѣлыхъ сапоговъ работникъ получаетъ отъ хозяина 60 к. за пару, слѣдовательно въ недѣлю 1 р. 20 к. Вотъ и живи, какъ знаешь. На базарахъ въ селѣ Кимрѣ наваливаются цѣлыя горы сапоговъ. И богатый хозяинъ и бѣдный рабочій тащатъ все, что у нихъ есть. Каждый старается сбыть свой товаръ и, конечно, больше всего хлопочетъ объ этомъ бѣднякъ рабочій. Если онъ не продастъ, то слѣдующую недѣлю ему придется сидѣть безъ хлѣба. Скупщики знаютъ это очень хорошо и пользуются обстоятельствами: они даютъ минимумъ цѣны. Но и рабочій, горькимъ опытомъ знакомый съ великодушіемъ скупщиковъ, борется всѣми средствами за свое право существованія. Онъ прибѣгаетъ къ хитрости, ибо внѣ ея ему нѣтъ спасенія и потому пусть читатель не изумляется, если кимрскіе сапоги, которые онъ покупаетъ, при всей чистотѣ отдѣлки никуда негодятся. "Когда мы выходили съ этнографической выставки въ Москвѣ, мы выносили въ душѣ жалость о бѣднякахъ, живущихъ въ юртахъ и кибиткахъ; когда мы уѣзжали изъ Кимры и Павлова, мы чувствовали тоже самое," говоритъ г. Овсянниковъ, въ своемъ описаніи верхней части Поволжья. Кулаки торговцы и скупщики -- одни изъ величайшихъ золъ нашей народной промышленности. Они, какъ піявки, сосутъ, съ одной стороны, производителя, съ другой, потребителя. Отъ чего такъ худъ нашъ кожевенной товаръ? Только потому, что рабочій, умѣющій держать на минимумѣ свои потребности, принужденъ отдать его за безцѣнокъ кулаку -- торговцу. Крестьянинъ не гонится за добротностію товара. Онъ обработываетъ сырье кое-какъ, потому что настоящую цѣну ему никогда не дадутъ. Зная, что ему дадутъ дешево, онъ и работаетъ на дешевую плату. И куда ни взглянешь, вездѣ кулаки, скупщики и перекупщики являются главными утѣснителями производителей-крестьянъ, коренной причиной, столь убыточнаго для народа, міроѣдства. Есть, напримѣръ, въ нижегородской губерніи село Пуреха съ его приходскими деревнями. Въ селѣ пріютилась столярная промышленность. Я гдѣ народная промышленность, тамъ, конечно, кулаки, міроѣды, скупщики и перекупщики. Въ Пурехѣ эксплутаторы называются подрядчиками. Подрядчики сами работой не занимаются, но они нанимаютъ рабочихъ и исполняютъ заказы, или же запасаютъ готовую мебель для продажи на сторону и по нижегородской ярмаркѣ. Эти хозяева по нижегородской ярмаркѣ снимаютъ балаганы и занимаются столярными работами. Къ ярмаркѣ хозяинъ зашибаетъ даже до 300 р., рабочимъ же платитъ цѣны обыкновенныя.
   И видя примѣры легкой наживы кулаковъ и скупщиковъ, русскій простой человѣкъ, необременяющій себя критикой совершающихся вокругъ него соціально-экономическихъ явленій, видитъ въ кулачествѣ и міроѣдствѣ спасительный исходъ изъ своихъ бѣдствій. Вотъ почему при всей ненависти бѣдняковъ къ кулакамъ и міроѣдамъ, каждый съ радостію вытѣснилъ бы своего врага, чтобы занять его мѣсто. Въ русскомъ народѣ повсюду страсть къ торгашеству, потому что только въ немъ каждый видитъ ближайшее средство къ обогащенію. Это торгашество сложилось уже въ строгую систему и выработало даже свою собственную номенклатуру. Скупщики низшаго разряда, купеческое плебейство, называются "веретенниками"; чиномъ выше -- "кулаки". Эти скупаютъ товаръ на свое имя, но на чужія деньги. Есть еще "ходебщики" или "коробейники", которые тоже торгуютъ на чужія деньги и ведутъ торговлю сравнительно довольно крупную. За ними уже идутъ купцы, торгующіе въ постоянныхъ лавкахъ.
   По своему русскому благодушеству, мы никакъ еще не въ состояніи понять, -- но понять такъ, чтобы и сильно захотѣть -- сколько подобный порядокъ вещей невыгоденъ для нашего обще-русскаго хозяйства. Мы, напримѣръ, гордимся нашимъ Манчестеромъ, селомъ Ивановымъ съ его Вознесенскимъ посадомъ, мы съ наивнымъ увлеченіемъ хзастаемъ, что на село Иваново работаетъ 200,000 окрестнаго населенія Владимірской и костромской губерній; думая щегольнуть трудолюбіемъ русскаго человѣка, мы разсказываемъ, что тамъ работаютъ не только старухи, но даже дѣти отъ 8 лѣтъ. Не хвастаться намъ нужно своимъ русскимъ Манчестеромъ, а нужно намъ краснѣть за него; не признакъ онъ нашего здоровья, а признакъ болѣзни, уже глубоко пустившей свои корни. И нижегородская ярмарка, думаемъ мы, важна для насъ не потому, что знакомитъ насъ съ общимъ итогомъ нашей промышленности, а важна потому, что наводитъ на мысль объ изученіи ярмарки внѣ ярмарки. Изученіе же это мы понимаемъ нѣсколько иначе, чѣмъ Донимаютъ его наши изслѣдователи русскихъ торговыхъ и промышленныхъ оборотовъ. Очень спеціально изслѣдуютъ они общее движеніе русской промышленности, но когда дѣло коснется основныхъ производителей, сжатыхъ кулаками, то кромѣ короткихъ фразъ о томъ, что кулаки и міроѣды заѣдаютъ бѣднаго рабочаго, фразъ какихъ-то робкихъ, помѣщаемыхъ кое-гдѣ подстрочно, мы не находимъ ничего. Этой же робостію мы укоримъ и "Нижегородскій Сборникъ". Мы не отрицаемъ того, чтобы въ немъ не было вовсе указаній на бытъ русскаго промышленнаго и земледѣльческаго пролетарія, но мы находимъ, что эти указанія слишкомъ слабы, и что даже при боязни провинціальныхъ инсинуацій, можно бы сказать гораздо больше и гораздо сильнѣе. Въ Нижегородскомъ Сборникѣ отъ описаній нѣкоторыхъ священниковъ вѣетъ такимъ благодушествомъ, точно рѣчь идетъ не о бытѣ русскаго крестьянина, а о какихъ-то патріархальныхъ временахъ, когда люди не знали ни плача, ни воздыханія. Напримѣръ, въ описаніи "ктовской, новоликѣевской, шалакшинской, чернухинской и слободской волостей" разсказывается, что будто бы въ училищѣ, построенномъ по распоряженію мирового посредника г. Андреева, такъ хорошо, такъ хорошо, точно въ царствіи небесномъ. Дѣти до того будто бы заохотились учиться, "что изъ нихъ многія сами просятся о принятіи въ училище, часто несмотря на недостатокъ возраста".
   Начало учебнаго года или открытіе училища совершилось, напримѣръ, въ послѣдній разъ такимъ образомъ. Собралось все волостное и сельское начальство; вмѣстѣ съ ними собрались школьные питомцы, ихъ родители и родственники. Затѣмъ съ первымъ ударомъ колокола всѣ вереницею потянулись въ приходскую церковь. Здѣсь совершилось молебствіе съ водоосвященіемъ, колѣнопреклоненіемъ и многолѣтіемъ Государю Императору. Затѣмъ всѣ отправились въ училище, гдѣ наставникъ, получивъ отъ волостнаго старшины списки мальчиковъ, сдѣлалъ, приличное случаю, назиданіе, сначала родителямъ, потомъ мальчикамъ и наконецъ начальникамъ. Въ заключеніе были розданы мальчикамъ конфекты. Тотъ же священникъ Борисовскій пишетъ дальше, что преподавателями вездѣ почти мѣстные священники съ причтами, кромѣ новоликѣевскаго и подлѣговскаго училищъ, въ которыхъ преподаются уроки учениками, исключенными изъ семинаріи.
   Русскій рабочій вопросъ, конечно, здѣсь не исчерпывается; хотя промышленно-фабричный бытъ имѣетъ свои корни въ бытѣ земледѣльческомъ. О немъ мы будемъ говорить въ слѣдующемъ "Обозрѣніи".

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло", No 6, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru