Lib.ru/Классика: Шелгунов Николай Васильевич. Основы рационального воспитания

ОСНОВЫ РАЦІОНАЛЬНАГО ВОСПИТАНІЯ.

Эмиль XIX вѣка, соч. Альфонса Эспироса. Переводъ съ французскаго подъ редакціей М. Цебриковой. С.-Петербургъ, 1871 г.

Теперь, больше чѣмъ когда-либо стали говорить о воспитаніи, какъ объ основномъ вопросѣ общественнаго благополучія. Эркманѣтатріанъ даже написалъ романъ, чтобы убѣдить Францію, что она погибла отъ народнаго невѣжества. Пусть это правда. Но прежде, чѣмъ говорить о невѣжествѣ народа, образованнымъ нужно сознать свое собственное невѣжество. Народъ глупъ, потому что онъ не учился. Правда. Образованные же глупы, потому-что учились. И это еще большая правда. Какъ-будто невѣжество французскаго народа свалилось съ неба! какъ-будто его не воспитывали клерикалы, бонапартисты, легитимисты, орлеанисты! Что же питало народное невѣжество, какъ не невѣжество его воспитателей? А когда несчастіе обрушилось на страну, когда ее разорили, когда поля ея превратили въ кладбища,-- тѣ-же самые воспитатели обвинили всѣхъ кромѣ себя и свалили все на невѣжество народа. Воспитатели всегда правы.

Но если въ народѣ нѣтъ патріотизма, нѣтъ мужества, если онъ самъ не знаетъ чего ему хотѣть,-- если, слушая своихъ учителей, онъ не знаетъ, кому вѣрить, за кѣмъ идти,-- если страна не въ состояніи выставить ни одного вождя,-- если мѣщанскіе интересы загубили всѣ благородный порывы, убили единодушіе, если честный человѣкъ не смѣетъ подать голоса, если страна потеряла ниточку, за которую прежде держалась -- кто отвѣтчикъ? Кто оберегаетъ народные интересы? Самъ народъ? Но развѣ Франціи это позволялось?

Больше двухъ тысячъ лѣтъ назадъ, когда Афины гибли въ развратѣ и въ роскоши, когда утонченная цивилизованная ложь и сладкая изящная рѣчь вытѣснили здоровую простоту и неприкрашенную правду, когда самообожаніе помрачило знаніе, Сократъ, единственный человѣкъ, сохранившійся среди всеобщаго разврата, говорилъ: "Никто изъ насъ -- ни софисты, ни поэты, ни ораторы, ли художники, ни я -- не знаемъ, что истинное, что доброе, что прекрасное. Но между нами та разница, что люди эти ничего не знаютъ и воображаютъ, что они что-то знаютъ, тогда-какъ я знаю только то, что я ничего не знаю. Въ этомъ лишь моя мудрость, которую призналъ за мною оракулъ".

Другой мыслитель двѣ тысячи лѣтъ спустя высказалъ почти то же. И его поражалъ упадокъ нравовъ, легкомысліе и пустота общественной жизни. "Счастливые рабы"! восклицаетъ онъ, обращаясь къ своимъ соотечественникамъ. "Вы обязаны своей цивилизаціи тѣмъ тонкимъ вкусомъ, которымъ вы гордитесь, той легкостію характера и утонченностію нравовъ, которыя дѣлаютъ васъ такъ легко общительными, которыя, однимъ словомъ, даютъ вамъ наружный видъ всѣхъ добродѣтелей, а на дѣлѣ ни одной изъ нихъ". "Природа человѣка совершенно исказилась, говоритъ онъ дальше; естественное влеченіе подавлено и внѣшняя благоприличная форма скрыла внутреннее содержаніе. Тѣмъ, что мы есть,-- мы не смѣемъ быть и должны казаться не тѣмъ, что мы есть. Никогда не знаешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло, и, чтобы узнать другъ друга,.нужно дождаться необыкновеннаго случая, когда этотъ другъ уже больше не нуженъ, потому-что для этого-то именно случая и было важно знать его. Гдѣ искреннія чувства? Ихъ нѣтъ. Подозрѣніе, недовѣріе, опасенія, холодность, сдержанность, предатель ство замаскированы ложнымъ покровомъ вѣжливости, мягкими формами цивилизаціи, которыми мы такъ гордимся". "Своихъ достоинствъ восхвалять не станутъ, но будутъ унижать достоинства другихъ. Врага своего не захотятъ грубо оскорбить, но на него ловко взведутъ клевету. Національныя ненависти угаснутъ, но вмѣстѣ съ ними угаснетъ и любовь въ отечеству..Мѣсто презираемаго невѣжества займетъ опасный пирронизмъ". Что-же дѣлать? Гдѣ искать спасенія? Какъ обновиться человѣчеству? Въ обращеніи къ первобытной природѣ спасеніе твое человѣкъ, отвѣчаетъ Руссо. Римъ основалъ пастухъ и прославили его землепашцы. "Но послѣ Овидіевъ, Катулловъ, Марціаловъ и той массы неблагопристойныхъ писателей, одни имена которыхъ оскорбляютъ все чистое, Римъ, бывшій когда-то храмомъ добродѣтели, дѣлается театромъ преступленія, позоромъ всѣхъ націй и игрушкою варваровъ. Эта столица міра подпадаетъ наконецъ подъ иго, которое налагала на столько народовъ и день ея паденія былъ кануномъ дня, въ который одному изъ ея гражданъ дали титулъ царя изящнаго вкуса".

Да, въ обновленіи природой спасеніе человѣка. Руссо не поняли, когда говорили, что онъ проповѣдуетъ обращеніе къ первобытному состоянію, и дикаря острова Мадагаскара даетъ въ образецъ цивилизованной Европѣ. Ничего подобнаго никогда не говорилъ Руссо. Его природа есть обновляющая сила, она -- средство для отрѣшенія отъ ошибокъ, средство отличить истину отъ лжи. А что истинное, что доброе, что прекрасное? никто -- ни софисты, ни философы, ни поэты, ни художники не знаютъ этого, говорилъ Сократъ. Въ томъ-же винитъ Руссо и современныхъ ему софистовъ, ученыхъ и философовъ. Чутье правды исчезло, интересы запутались, естественная солидарность переродилась въ самый грубый индивидуализмъ, только носящій личину доброжелательства, и человѣкъ, ставъ рабомъ формы, утратилъ всю свою нравственную свободу и самостоятельность. "Счастливые рабы"... и правъ Руссо, ибо цивилизація, противъ которой онъ говоритъ, не есть свобода. Она затираетъ лицо; она навязываетъ ему милліоны формъ, она заставляетъ его подчиняться, наперекоръ его стремленіямъ и личнымъ потребностямъ, условному порядку; она гнетъ и ломаетъ лицо, лѣпитъ его въ общую форму, пока не сдѣлаетъ его такимъ, какъ всѣ и, забивъ природу, гордится своимъ успѣхомъ. Цивилизиція ли то, что мы видимъ во Франціи, цивилизація ли то, что сдѣлало Германію побѣдительницей? И это даже теперь -- сто лѣтъ спустя послѣ Руссо.

Во время Руссо было еще хуже. Индивидуализмъ, эгоизмъ, своекорыстіе были не слѣдствіемъ сознанія своей личности, а напротивъ признакомъ ея подавленности; они были единственной возможной формой протеста противъ обезличивающаго порядка общественныхъ отношеній. Подавленное лицо замыкалось въ себя, надѣясь хотя въ своекорыстіи спасти остатки личной свободы и личнаго интереса. А замыкаясь въ себя, оно становилось еще меньше, еще безпомощнѣе, еще бѣднѣе. Это былъ волшебный кругъ, освободить изъ котораго была безсильна гражданственность того времени, и чтобы человѣкъ могъ почувствовать въ себѣ самого себя, его нужно было выпустить въ лѣсъ, въ поле, высадить на необитаемый островъ.

Намъ говорятъ, что человѣкъ созданъ для борьбы. Г-жа Цебрикова говоритъ въ предисловіи къ "Эмилю XIX вѣка", что въ обществѣ сложился теперь другой идеалъ человѣка,-- не чувствительнаго, любящаго, добродѣтельнаго человѣка природы Руссо, но энергическаго борца, честнаго работника для блага человѣчества, гражданина общества. Тутъ кто-нибудь да не понимаетъ другъ друга. Борецъ не можетъ быть идеаломъ, ибо борьба не идеалъ и не цѣль жизни. Борьба -- крайность, неизбѣжность; она можетъ быть временнымъ средствомъ, но она не можетъ быть задачей и идеаломъ. Вы хотите войну уничтожить войной, а между-тѣмъ война только питаетъ войну. Конкуренцію вы не уничтожите конкуренціею и бѣдность не уничтожите бѣдностію. Если вы не вѣрите въ гомеопатію въ медицинѣ, какъ-же вы хотите лечить гомеопатіею соціальныя болѣзни? Вамъ нужны борцы; человѣкъ въ доспѣхахъ и съ револьверомъ въ рукѣ для васъ идеалъ человѣка. Подумайте, что вы говорите!..

Эскиросъ и Руссо посылаютъ своихъ Эмилей въ деревню на лоно природы, считая воспитаніе на лонѣ природы основой гражданскаго и общечеловѣческаго воспитанія. Въ этомъ есть глубокій смыслъ.

Переберите имена великихъ историческихъ дѣятелей, соціальныхъ новаторовъ, людей сильнаго чувства и сильнаго характера,-- только въ видѣ исключеній они являлись продуктами утонченной цивилизаціи: всегда это были люди, выросшіе на лонѣ природы и нерѣдко даже не получившіе школьнаго воспитанія. Вы. скажете, что это исключеніе. Пусть такъ. Но гдѣ бывало больше исключеній -- между людьми учившимися или между. людьми неучившимися? Исторія говоритъ намъ о цѣлыхъ народахъ изъ простого быта, народахъ, у которыхъ каждый человѣкъ былъ герой -- таковы спартанцы. Римляне прославились, когда были бѣдны. Почти на нашихъ глазахъ цѣлая сельская нація прославилась своимъ мужествомъ. А что сказать о горныхъ жителяхъ, о горсти черногорцевъ, смѣявшихся надъ Наполеономъ,-- о жителяхъ Кавказа, боровшихся полвѣка съ могущественнѣйшей имперіей Европы! Отчего всѣ великіе мыслители, всѣ великіе поэты, писатели, всѣ энтузіасты обращались всегда къ природѣ, искали въ ней всегда вдохновляющей и оживляющей силы для себя и въ естественномъ реализмѣ видѣли обновленіе народовъ, развращенныхъ цивилизаціей! Гейне позавидовалъ даже бѣднымъ рыбакамъ Нордернея. Вы думаете, что Гейне завидовалъ бѣдности и невѣжеству? Нѣтъ -- онъ не согласился-бы прожить и дня въ шалашѣ нордернейскаго рыбака. Въ этихъ простыхъ и бѣдныхъ людяхъ онъ чувствовалъ болѣе свободныхъ людей, чѣмъ какихъ онъ встрѣчалъ въ родномъ Франкфуртѣ и въ блестящемъ Парижѣ. Въ непосредственномъ чувствѣ простыхъ людей онъ чувствовалъ обновляющую его природу, чувствовалъ то, что чувствовалъ Гете, этотъ объективный Гете, отворачивавшійся отъ мужиковъ,-- чувствовалъ то, что чувствовалъ Руссо, учившій воспитывать на лонѣ природы,-- источникъ естественнаго реализма, житейской простоты отношеній.

Если говорить о демократизмѣ, о народѣ -- этимъ никто не хочетъ восхвалять грубость и невѣжество какого-нибудь Николы Знаменскаго и поставить его образцомъ и цѣлью прогресса. Демократизмъ, къ которому обращаются лучшіе люди, демократизмъ. и природа, которые воспѣваютъ поэты, которыми мыслители и ученые провѣряютъ успѣхи цивилизаціи и соціальнаго преуспѣянія,-- есть въ сущности еще неизвѣстная величина. Поставитъ грубость и невѣжество во главѣ общественнаго движенія и сдѣлать Сысойку или Пилу руководителями человѣческихъ судебъ никогда не приходило въ голову Руссо; но въ то-же время тотъ-же Руссо, наблюдая факты и явленія соціальной жизни, чувствовалъ и понималъ, что цивилизація Европы идетъ невѣрнымъ путемъ, что гордясь своими успѣхами, изобрѣтеніями, открытіями, формами общежитія, Европа, вмѣсто мирнаго развитія, ведетъ отчаянную борьбу. Неужели это такъ и должно быть? Новая наука -- статистика подтвердила законность этого сомнѣнія и обнаружила, что чѣмъ человѣкъ ближе къ центрамъ цивилизаціи и чѣмъ центры эти населеннѣе, тѣмъ, рядомъ съ развитіемъ, является и большее зло,-- чѣмъ сложнѣе и утонченнѣе формы общежитія, тѣмъ безпомощнѣе и слабѣе человѣкъ, тѣмъ нравственность его ниже, тѣмъ невѣрнѣе и случайнѣе его положеніе, тѣмъ слабѣе его здоровье, тѣмъ труднѣе его борьба за существованіе, тѣмъ больше у него враговъ, тѣмъ онъ безпомощнѣе. Статистика напр. обнаруживаетъ, что чѣмъ ближе въ городамъ, тѣмъ больше число незаконныхъ дѣтей: по большимъ дорогамъ, ведущимъ къ городамъ, незаконныхъ дѣтей родится больше, чѣмъ вдали отъ этихъ дорогъ; чѣмъ населеніе городовъ тѣснѣе, тѣмъ напряженнѣе весь механизмъ соціальныхъ отношеній и тѣмъ сильнѣе смертность; есть города, въ которыхъ число умирающихъ постоянно превышаетъ число рождающихся; чѣмъ населеніе скученнѣе, чѣмъ больше болѣзней; легочныя болѣзни живутъ преимущественно въ городахъ; чахотка болѣзнь скученнаго населенія и дурныхъ соціальныхъ условій. Америка и Австралія не знали чахотки, когда населеніе ихъ вело кочующую жизнь; но когда, съ наплывомъ европейцевъ, первоначальнымъ жителямъ пришлось занятъ относительно-тѣсныя мѣстожительства и познакомиться съ обычаями и безнравственностію цивилизованныхъ европейцевъ -- явилась чахотка. Нигдѣ не свирѣпствуетъ такъ сильно чахотка, какъ въ монастыряхъ, казармахъ, тюрьмахъ, и на фабрикахъ -- и особенно на фабрикахъ. Коклюшъ можно назвать болѣзнью большихъ городовъ, ибо продолжительность его зависитъ отъ числа жителей, и чѣмъ больше жителей, тѣмъ продолжительнѣе эпидемія. Тифъ, холера -- также болѣзни большихъ городовъ и также тѣмъ сильнѣе, чѣмъ многочисленнѣе и скученнѣе населеніе. Дифтеритъ дѣйствуетъ такъ-же. Статистика показала, что жизнь и здоровье, заболѣваніе и смерть зависятъ не отъ случая, а подчиняются неизмѣннымъ законамъ; факты нравственнаго и физическаго порядка всегда результатъ извѣстныхъ опредѣленныхъ причинъ. Если такимъ образомъ человѣкъ является продуктомъ внѣшнихъ вліяній и если въ условіяхъ болѣе развитой цивилизаціи мы сталкиваемся преимущественно съ фактами, вредно дѣйствующими на общественный организмъ, которыхъ не находимъ внѣ этой цивилизаціи, то ясно, что цивилизація дѣлаетъ какія-то ошибки.

Но та-же статистика показала, что "доброе старое время" не больше какъ мечта; реальная наука не нашла нигдѣ слѣдовъ золотого вѣка. Сказанія о временахъ, когда люди были счастливы, не знали ни нужды, ни болѣзней, были кротки и умѣренны, оказываются лишь утопическими мечтаніями недовольныхъ. Не видя хорошаго въ настоящемъ и не предвидя его въ будущемъ, люди изукрасили былое. По жилищамъ, утвари, орудіямъ каменнаго періодами знаемъ, каково жилось тогда человѣку, а по ископаемымъ черепамъ знаемъ, каковъ былъ и человѣкъ. А дальше было конечно еще хуже. Гдѣ же золотой вѣкъ? Изъ исторіи Греціи и Рима знаемъ мы также хорошо, какъ жилось тогда людямъ и каковъ былъ золотой вѣкъ того времени. Средній, періодъ европейской исторіи считать золотымъ вѣкомъ еще менѣе поводовъ. Для характеристики этого золотого вѣка, о которомъ мечтаютъ русскіе и нѣмецкіе піэтисты, достаточно привести факты сравнительной продолжительности жизни. Въ средніе вѣка продолжительность жизни составляла 18 л., въ XVIII ст.-- 20 л., нынче въ образованной Европѣ 38--45 л. Въ XVI столѣтіи изъ тысячи людей достигали -- 10 лѣтъ 480, 40 лѣтъ 206, 70 лѣтъ 41 и 90 лѣтъ 2,3; а нынче -- 10 лѣтъ -- 744, 40 лѣтъ 329, 70 лѣтъ 238, 90 лѣтъ 8,1; слѣдовательно, люди вымирали вдвое сильнѣе, чѣмъ нынче; ясно, что и жизнь была вдвое труднѣе.

Если золотого вѣка не оказывается въ прошломъ, если его нѣтъ въ настоящемъ, то гдѣ-же его искать? Конечно, въ будущемъ,-- конечно, въ той самой цивилизаціи, которою мы владѣемъ, въ той самой цивилизаціи, которая такъ улучшила и подняла современную среднюю жизнь сравнительно со всѣмъ прошлымъ, но только въ цивилизаціи исправленной, въ цивилизаціи, освобожденной отъ ея ошибокъ и дурныхъ сторонъ.

Обращаясь къ исторіи и статистикѣ, мы находимъ руководящую нить, помогающую исправленію сужденія; обращаясь къ естествознанію, находимъ законы природы, подтверждающіе вѣрность статистическихъ и историческихъ заключеній. Исторія показываетъ, что по мѣрѣ развитія богатства и сосредоточенія матеріальныхъ благъ въ рукахъ немногихъ, народы теряли свою силу, гибли цѣлыя государства со всѣми своими учрежденіями, Со всѣми плодами цивилизаціи. Изобиліе вело къ извращенію нравовъ, уничтожило первобытную простоту и свѣжесть чувствъ и человѣкъ вырождался въ слабое, изнѣженное существо, неспособное даже отстоять свое существованіе. Гдѣ гордый, всемогущій Римъ? Гдѣ утонченная Греція, богатый и пышный Вавилонъ? Сколько погибло безъ слѣда могучихъ сильныхъ народовъ въ колыбели человѣчества Азіи? Только развалины городовъ указываютъ на нѣкогда процвѣтавшую жизнь. И вся эта цвѣтущая цивилизація разсыпалась прахомъ при первомъ столкновенія съ какими-нибудь первобытными персами, скифами, германцами. Вездѣ, гдѣ являлся изнутри лѣсовъ, прямо съ лона природы свѣжій человѣкъ, цивилизація склонялась передъ нимъ и цивилизованный становился рабомъ нецивилизованнаго. А развѣ въ утонченно-цивилизованной Европѣ мы видимъ не то-же самое? Развѣ Франція прошедшаго столѣтія не повторила исторіи Рима и Греціи? Развѣ новые германцы, на нашихъ глазахъ, не повторили исторію легіоновъ Вара, не доказали изнѣженность и нравственную слабость извращенныхъ и умственно безсильныхъ продуктовъ ошибочной цивилизаціи? Первобытныхъ лѣсовъ теперь, правда, нѣтъ, и европейской цивилизаціи грозитъ не Атилла, не Аларикъ, не Одоакръ, не Арминій, явившійся откуда-то извнѣ, а Аларики и Одоакры, выступающіе изъ собственныхъ нѣдръ цивилизаціи. Арминій былыхъ временъ, покоривши Галлію, сдѣлалъ-бы ее Германіей и заставилъ-бы ее принять формы германской жизни, считая ихъ болѣе совершенными; Арминій же новыхъ временъ этого не дѣлаетъ: онъ отступаетъ и заставляетъ побѣжденный народъ сознать ошибки своей цивилизаціи и своихъ соціальныхъ отношеній. Франція прошедшаго столѣтія, чтобы спастись отъ гибели, должна была сдуть съ себя весь лоскъ цивилизаціи и открыть выходъ свѣжимъ народнымъ силамъ. Только благодаря этому обновленію, она выказала такую силу въ борьбѣ со всею Европой. Но вслѣдъ затѣмъ она повторяетъ старую ошибку, отъ которой погибли и всѣ цивилизаціи древняго міра. Ея цивилизованный слой утрачиваетъ, какъ и прежній, всю свою нравственную силу, всю энергію мысли, всю энергію хорошихъ чувствъ. Нѣкогда всемогущее третье сословіе, выставившее энергическихъ вождей, спасшихъ народъ и создавшее Наполеона, не нашло въ своихъ рядахъ ни одного человѣка, способнаго защитить страну. Можетъ-ли быть прочна такая цивилизація, если она сама въ себѣ носитъ начало разрушенія, если для нравственной гибели, для нравственнаго вырожденія какого-нибудь общественнаго слоя достаточно стать ему въ условія, создающія утонченное развитіе? И отчего-же спасающая сила идетъ не отсюда, а изъ нѣдръ природы, изъ первобытной простоты нравовъ? Этого факта изъ исторіи человѣчества не вычеркнешь! онъ на каждомъ шагу и въ древнія, и въ среднія, и въ новыя времена говоритъ о себѣ. Правъ-ли былъ Руссо, когда онъ видѣлъ въ природѣ источникъ обновляющей силы? Цравы-ли были поэты и мыслители, когда они обращались къ чтенію книги природы, чтобы вычитать въ ней истины, укрѣпляющія мысль и чувство? Что природа для всякаго человѣка служитъ обновляющей силой, заставляетъ его отдыхать отъ борьбы за существованіе, искать успокоенія отъ цивилизаціи, показываютъ между прочимъ идиллики и сантиментальные мечтатели. Идиллія -- сантиментальный, безсильный протестъ, но все-таки протестъ; идиллія -- утопія, но потому-что она утопія, она и служитъ доказательствомъ, что именно природа есть критерій и что новѣйшая европейская цивилизація полна ошибокъ. Кому хорошо, тѣ не мечтаютъ. Но неразумные люди ограничиваются мечтами, разумные-же ищутъ практически полезныхъ и примѣнимыхъ указаній. Въ этомъ и вся разница. Всѣмъ же ясно, что человѣкъ есть часть природы, подчиненная ея законамъ и что отступленіе отъ этихъ законовъ ведетъ его въ собственной гибели. Слѣдовательно прочность цивилизаціи и сущность прогресса заключаются въ согласованіи законовъ общежитія съ законами природы, въ постоянной провѣркѣ однихъ другими. Общественныя катастрофы, которыми такъ богата исторія Франціи,-- только факты, указывающіе на разногласіе и заставляющіе обращаться къ первобытному источнику силы и нравственнаго, и физическаго здоровья. Вотъ начало естественнаго реализма, вытѣсняющаго теперь всѣ остальныя общественныя ученія и служащаго противовѣсомъ безсильному аристократическому идеализму, столько разъ доказавшему свою соціальную несостоятельность.

Когда Руссо задумался надъ ошибками современной цивилизаціи, не существовало ни теперешнихъ соціальныхъ знаній и общественныхъ теорій, ни статистики. О постепенномъ вырожденіи аристократическихъ фамилій, о печальныхъ послѣдствіяхъ скученности населенія, о бѣдности и богатствѣ, о капиталѣ и трудѣ и о всѣхъ соціальныхъ послѣдствіяхъ экономической смутности понятій люди ничего не знали. Передъ глазами Руссо было только высшее французское общество, съ его утонченными обычаями, съ его великосвѣтской пустотой, суетными стремленіями, извращенными понятіями -- и въ видѣ критерія -- факты минувшей исторіи, герои первобытныхъ временъ Рима и Греціи, доблести республиканцевъ древняго міра съ ихъ простотой нравовъ, силой: естественныхъ характеровъ и естественнаго здравомыслія. Руссо былъ пораженъ противуположностями стараго и новаго, пораженъ нравственнымъ упадкомъ утонченной французской монархіи сравнительно съ нравственной крѣпостію первыхъ республиканцевъ -- и выборъ между противуположностями не представлялъ затрудненій.

Не имѣя подъ руками научныхъ средствъ, Руссо въ своей теоріи воспитанія долженъ былъ прибѣгать въ догадкамъ, основаннымъ на вѣроятностяхъ, и, насколько было сильно здравомысліе этого человѣка, видно изъ того, что'мысли Руссо стали воспитательной аксіомой. Онъ говоритъ, что воспитаніе должна быть основано на строгомъ изученіи природы человѣка, какъ интеллектуальной, такъ и физической и на разумномъ естественномъ взглядѣ на жизнь. Воспитаніе формируетъ изъ человѣка полезнаго члена общества; а для этого всѣ способности человѣка должны быть доведены до наибольшей, достижимой силы. Физическое воспитаніе, т. е. крѣпость тѣла составляетъ основу воспитанія, ибо несчастные, искалеченные продукты утонченной цивилизаціи человѣчеству совершенно не нужны. Чѣмъ больше на свѣтѣ здравомыслящихъ и физически крѣпкихъ людей, тѣмъ жизнь разумнѣе и выше; чѣмъ меньше въ человѣкѣ фальшивыхъ желаній, тѣмъ человѣкъ счастливѣе и свободнѣе. Рабство есть зависимость отъ своихъ ложныхъ потребностей. Воспитаніе должно вести въ томъ-же порядкѣ, какъ шло развитіе человѣчества, т. е. отъ внѣшняго въ внутреннему, отъ познанія видимыхъ предметовъ къ отвлеченнымъ понятіямъ. Только то воспитаніе хорошо и только тѣ уроки воспринимаются прочно, которые человѣкъ получаетъ практически и переработываетъ въ себѣ своими собственными внутренними средствами; поэтому наставленія и указанія, стоящія внѣ личнаго опыта и опытомъ не воспринятыя,-- пустыя слова. Человѣкъ долженъ быть человѣкомъ дѣла, а не химическимъ продуктомъ односторонняго интеллектуальнаго развитія. Изъ этого ясно, что обвиненіе Руссо -- будто-бы онъ хотѣлъ создать чувствительнаго, любящаго, добродѣтельнаго человѣка природы -- несправедливо. Сказать это -- значитъ сказать, что Руссо хотѣлъ создать сантименталистовъ и добродѣтельныхъ либераловъ, а это меньше всего имѣлъ въ виду Руссо. Ему слишкомъ надоѣлъ безплодный сантиментализмъ высшихъ французскихъ сословій и ихъ добродѣтели на словахъ, ихъ противорѣчія въ поступкахъ и разговорахъ, чтобъ онъ, человѣкъ, задумавшій указать средства для исправленія общественныхъ нравовъ, -- сталъ учить людей болтовнѣ. Не для того онъ наблюдалъ недостатки современнаго ему общества и восхищался доблестями героевъ древняго міра, чтобы предложить новое средство, какъ превращать героевъ въ французскихъ петиметровъ. Для этого не стоило думать и не стоило писать. Руссо хотѣлъ именно создавать желѣзныхъ людей, людей природнаго здраваго смысла, т. е. такихъ людей, которые умѣютъ понимать правильно факты жизни, думать быстро и вѣрно, людей, въ которыхъ головной теоретическій элементъ находится въ согласіи съ элементомъ практическимъ. Онъ хотѣлъ создать такъ-называемня натуры органическія, натуры, руководствующіяся въ своихъ дѣйствіяхъ не измышленными и напускными головными побужденіями, а дѣйствующія стихійно подъ вліяніемъ естественныхъ побужденій, какъ гармоническимъ результатомъ интеллектуальной и физической природы человѣка. Такой человѣкъ или не сдвинется съ мѣста, чтобы дѣйствовать, а если сдвинулся, то дѣйствуетъ по тому-же неотвратимому закону, по которому летитъ ядро, выброшенное орудіемъ, или камень, падающій съ высоты. Руссо постоянно возстаетъ противъ перевѣса интеллектуальныхъ силъ надъ физическими и противъ односторонняго головнаго труда. Руссо плачется даже, что онъ литераторъ, и предостерегаетъ читателя отъ своей ошибки. Руссо правъ и въ этомъ. Исключительно головная дѣятельность, можетъ быть, самая несчастная изъ всѣхъ родовъ дѣятельности. Она убиваетъ тѣло и разслабляетъ духъ; она пріучаетъ къ словамъ и плодитъ тѣхъ несчастныхъ людей, которыхъ называютъ нынче умственными пролетаріями. Руссо, точно предвидѣлъ возможность этого новаго соціальнаго зла, этого распложенія болѣзненныхъ, нервныхъ, жалкихъ людей, которыхъ природа точно лишила рукъ и ногъ и для которыхъ дѣйствовать и жить значитъ производить не полезные матеріальные предметы, а распложать, сидя на мѣстѣ, активныя клѣточки въ своемъ собственномъ мозгу. Система Руссо направлена именно противъ этого зла, противъ отрѣшенія жизни отъ практическихъ отношеній, противъ утонченнаго развитія въ одну сторону, создающаго или непригодную для дѣла, практически-безполезную интеллигенцію, живущую головными процессами и считающую себя умственной аристократіей, или аристократію утонченныхъ чувствъ и искуственныхъ потребностей. Та и другая -- одинаковое зло и источникъ безсилія. Недаромъ у французовъ такое недовѣріе въ адвокатамъ, когда приходится дѣлать дѣло.

Идеальный человѣкъ Руссо, воспитанный на лонѣ природы, свѣжъ, здоровъ, силенъ и ковокъ, какъ спартанецъ; онъ храбръ и смѣлъ, какъ тотъ-же спартанецъ; онъ не боится быть ни одинъ въ лѣсу, ни одинъ на кладбищѣ -- днемъ и ночью, когда хотите; онъ имѣетъ совершенно точное представленіе о своихъ собственныхъ силахъ и о своихъ собственныхъ потребностяхъ, потому-что онъпривыкъ обходиться безъ чужой помощи. Отъ этого онъ смотритъ на себя вѣрными глазами и чуждъ суетности и мелочного самолюбія, происходящихъ отъ слишкомъ высокаго мнѣнія о своихъ силахъ. Но за-то онъ гордъ, т. е. знаетъ истинную цѣну себѣ и не позволитъ себѣ поступить ниже своего достоинства или унизить это достоинство кому-бы-то ни было. Выросши въ простыхъ увѣренныхъ привычкахъ, въ умѣньи удовлетворять своя нужды своими собственными силами, онъ не чувствуетъ зависимости отъ другихъ и потребность свободы -- т. е. мыслить и чувствовать, подчиняясь только своимъ собственнымъ побужденіямъ -- есть такая-жи его органическая принадлежность, какъ потребность жизни всѣми остальными физическими чувствами. Поэтому своей нравственной свободой онъ дорожитъ такъ-же, какъ своимъ слухомъ, зрѣніемъ. Зная цѣну своихъ силъ и цѣну своего достоинства, онъ уважаетъ ихъ и въ другихъ и слѣдовательно владѣетъ общежительными качествами, дѣлающими изъ него хорошаго человѣка, хорошаго мужа, хорошаго отца и хорошаго гражданина. Я не знаю, чѣмъ такой органическій продуктъ можетъ напоминать собою чувствительную добродѣтель и почему г-жа Цебрикова думаетъ, что идеалъ Эскироса выше. Вопервыхъ у Эскироса и нѣтъ своего собственнаго идеала, потому-что онъ держится образца Руссо, и вовторыхъ, если Руссо и не говоритъ ни слова о воспитаніи энергическаго борца, честнаго работника для блага человѣчества и гражданина общества, то. только потому, что ничѣмъ другимъ Руссо и не хочетъ дѣлать своего Эмиля. Навязываніе предвзятыхъ цѣлей и прицѣпливаніе мальчикамъ сабель и пистолетовъ ради того, чтобы создавать въ будущемъ борцовъ, чаще всего оканчивается либеральнымъ шутовствомъ и хвастовствомъ; а противъ этого шутовства и хвастовства именно и старается охранить Руссо Эмиля. Общественные успѣхи только тогда прочны, когда они вызываются истинными потребностями и отвѣчаютъ правильно развитымъ чувствамъ и мыслямъ. Если же этихъ чувствъ нѣтъ въ людяхъ -- красивыя стремленія не больше, какъ слова.

Руссо своей системой воспитанія хочетъ исправить ошибки цивилизаціи. Заставляя своего Эмиля развиваться тѣмъ-же путемъ, какъ Робинзонъ Крузе, но помогая ему лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда новый Робинзонъ не въ состояніи преодолѣть препятствій своимъ умомъ, Руссо думаетъ достигнуть того, что Эмиль усвоитъ однѣ хорошія стороны цивилизаціи и останется внѣ вліянія дурныхъ. Руссо умалчиваетъ, что у прогресса могутъ быть и другія средства, болѣе всеобщія, чѣмъ исправленіе людей воспитаніемъ. Чтобы спасти дѣтей отъ дурного, нужно просвѣтить сначала взрослыхъ. Если-бы всѣ успѣхи человѣчества были основаны на дѣтскомъ воспитаніи, то едвали бы Европа была теперь дальше среднихъ вѣковъ. Ничто не бывало всегда такъ скверно и ниже требованій дѣйствительности, какъ воспитаніе дѣтей. Прогрессъ свершался взрослыми, свершался тѣми, кого научала понимать и думать не школа, а жизнь. Чтобы была хороша школа, нужно, чтобы стала хороша жизнь; нужно, чтобы взрослые стали умнѣе. Не школьники виноваты въ теперешнихъ бѣдахъ Франціи, а та система, по которой взрослые не могли исправлять своихъ сужденій и учиться въ. самой жизни тому, чему только одна жизнь и можетъ научить. Слѣдовательно не школа приготовляетъ людей, а взрослые школу. Дѣти ваши будутъ тѣмъ, чѣмъ вы дадите имъ возможность сдѣлаться, и когда говорятъ объ исправленіи воспитанія, то при этомъ предполагается прежде всего исправленіе не дѣтей, а исправленіе отцовъ. Еслибы школой можно было исправить цивилизацію, то десяти лѣтъ было-бы достаточно, чтобы обновить всю Еврову и Францію миновала-бы теперешняя катастрофа. Но въ десять лѣтъ нельзя перевоспитать всѣхъ дѣтей, потому-что нельзя перевоспитать ихъ отцовъ. Сто двадцать пять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ явился Эмиль Руссо; воспитаніе стало особою отраслью знанія, явились воспитательныя системы, Европа покрылась десятками тысячъ школъ съ сотнями тысячъ учителей,-- конечно, стало много лучше: знающихъ и здравомыслящихъ людей прибавилось,-- но по какой отрасли человѣческаго вѣденія является больше книгъ? По педагогіи, по воспитанію. Чтоже это доказываетъ, какъ не то, что воспитаніе -- попрежнему больное мѣсто цивилизованнаго міра. А что доказываютъ споры о классицизмѣ и реализмѣ какъ не то, что вопросъ о воспитаніи для большинства не ясенъ. И зачѣмъ уходить въ такую отвлеченную сферу? Въ "Архивѣ Судебной Медицины* разсказывается, что одна образованная дама родила мальчика; кормить его грудью она не могла, а коровьимъ молокомъ не хотѣла. Образованная дама рѣшила кормить груднаго ребенка булкой на водѣ и черезъ четыре мѣсяца ребенокъ умеръ. Это было въ Петербургѣ. Архивъ замѣчаетъ, что никто даже и не возмутился невѣжествомъ образованной дамы. Нужно удивляться, конечно, не этому, а тому, что подобные образованные мужчины и дамы возмущаются невѣжествомъ простонародья и хотятъ учить его.

За фактами такого крупнаго невѣжества скрывается невѣжество мелкое и повседневное, опасное тѣмъ болѣе, что имъ руководитъ родительское доброжелательство. Нѣтъ такихъ родителей, которые не желали-бы всякаго счастія своимъ дѣтямъ и которые, воспитывая, ихъ, не были-бы убѣждены, что приносятъ имъ пользу. И чего не выдѣлывается съ этими бѣдняками, для ихъ счастія! А между-тѣмъ одни изъ родителей искренно убѣждены въ томъ, что они непогрѣшимы; другіе же, смущаясь иногда неразрѣшимыми вопросами, ищутъ совѣтовъ, наставленій, указаній. Но съ одной стороны ихъ нѣтъ, и взоры упованія кидаются вокругъ тщетно. При такомъ безвыходномъ положеніи родителей книга, изданная г-жею Цебриковой, казалось-бы, должна отвѣчать потребности. Но увы! Книга эта писана для французовъ, а не для насъ, темныхъ русскихъ. Г-жа Цебрикова и сама понимала неполную удовлетворительность воспитательнаго романа Эскироса, ибо въ предисловіи говоритъ: "Теперь, быть можетъ, инымъ придетъ въ голову вопросъ: къ чему-же переводится книга, которая требуетъ въ предисловіи столькихъ оговоровъ. Но дѣло въ томъ, что если-бы выбирать для перевода только тѣ книги, съ которыми переводчики безусловно во всемъ согласны,-- то пришлось-бы не выбрать ни одной. Полнаго безусловнаго согласія во всемъ не можетъ существовать между людьми, какъ-бы ни были близки ихъ взгляды и убѣжденія. Лишать публику книги, которая заключаетъ въ себѣ много истинно полезнаго, потому только, что въ этой книгѣ попадаются мысли; съ которыми нельзя безусловно согласиться, было-бы въ высшей степени нелѣпо". Мысль справедливая, но незнающимъ родителямъ отъ этого все-такине легче. Для писателя важнѣе всего знать свою публику. Тѣ, кто вращается въ интеллигенціи, совсѣмъ йначе представляютъ родную слѣпоту чающихъ движенія воды. Мы воображаемъ, что наша литература перестала быть аристократической и услаждающей досугъ; но нѣтъ, она только и услаждаетъ досуги и служитъ однимъ образованнымъ. Наша интеллигенція пишетъ точно для самой себя, не подозрѣвая существованія сотенъ тысячъ людей, которые ее понимать и читать не въ состояніи и, для услажденіи досуга и ради процесса чтенія, пробавляются повѣстями и романами, затрудняясь даже популярнымъ изложеніемъ, если оно недостаточно заманчиво и просто. И между-тѣмъ эти сотни тысячъ -- общественное мнѣніе; они могутъ значить кое-что, и въ интеллектуальныхъ судьбахъ Россіи значатъ гораздо больше, чѣмъ обыкновенно объ этомъ думаютъ. Съ кѣмъ-же вы боретесь, когда ополчаетесь противъ русскаго невѣжества, когда возмущаетесь фактами грубости, отсталости, азіатства, когда ратуете противъ дурного воспитанія? Не съ простымъ деревенскимъ людомъ: нѣтъ; а именно съ толпой такъ-называемыхъ образованныхъ, составляющей связующее звено между вами -- люди интеллигенціи -- и народомъ. Пока свѣтъ разума и знаній не просвѣтитъ это звено и пока не исчезнутъ его предразсудки, безполезно жаловаться на мракъ и невѣжество. Но что-же вы дѣлаете въ пользу просвѣщенія понятій этого звена,-- вы, пишущіе умно, учено и скучно до зѣвоты? Вы тѣшитесь-обобщеніями, постановкой принциповъ, переливаніями теоретическихъ фразъ и съ аристократическимъ презрѣніемъ смотрите на практическіе рецепты, на простую рѣчь, на повседневныя мысли. Если вы пишете для себя -- вы правы; но если вы пишете для другихъ -- вы не знаете этихъ другихъ. Вы хотите быть профессорами университетовъ, когда вамъ нужно быть учителями.

Интеллигенція, сформировавшаяся изъ молодого поколѣнія, доросла до курьезности, до неизлечимости, до полнаго непониманія того, что дѣлается кругомъ; она перенесла центръ тяжести на себя и живетъ въ себѣ и для себя. Маленькій кружочекъ сжился тѣсно и внѣ себя не видитъ ни Россіи, ни свѣта. Противъ этой всезнающей интеллигенціи говорить нельзя, потому-что она -- все: она знаетъ все, она понимаетъ все, она ораторъ и мудрецъ, она руководитель русскихъ судебъ, она оракулъ, читающій будущее, она цензоръ общественныхъ нравовъ, она исправитель общественнаго сужденія, раздающій награды и дѣлающій выговоры. Желаете доказательствъ? Обозрѣватель журналистики "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" сдѣлалъ "Отечественнымъ Запискамъ" замѣчаніе за ихъ равнодушіе къ такому живому общественному вопросу, какъ послѣдній* шумный споръ о классическомъ и реальномъ образованіи. "Отечественныя Записки" отвѣтили на замѣчаніе небольшой статьей "Прогрессивная рутина",-- статьей, возмутившей господина Александра Невскаго. Г. Александръ Невскій немедленно пишетъ очень длинный выговоръ "Отечественнымъ Запискамъ", и "Петербургскія Вѣдомости", умиленныя такимъ съ собой единомысліемъ, спѣшатъ его напечатать. Назалось бы, послѣ того, что въ той-же 5-й книжкѣ "Отечественныхъ Записокъ" напечатана статья г. Лесевича "Эмиль XIX вѣка", оставалось бы только сопоставить мысли, изложенныя въ критической статьѣ г. Лесевича, съ мыслями "Прогрессивной рутины" и успокоить свое негодованіе. Но г. Невскій не хочетъ дѣлать никакихъ сопоставленій: онъ читаетъ каждую статью отдѣльно и затѣмъ пишетъ возраженіе для того, чтобы каждый могъ убѣдиться, что онъ сопоставленія никакого не сдѣлалъ и думаетъ противорѣчіями. Г. Невскій говоритъ: "въ настоящемъ году въ правительственной сферѣ еще разъ возникъ вопросъ о классическомъ и реальномъ образованіи. Общество, глубоко заинтересованное исходомъ этого дѣла, съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдило за всѣмъ, что прямо или косвенно вліяло на его разрѣшеніе. Не имѣя возможности непосредственно высказать своего желанія, оно естественно возлагало всѣ свои надежды на печать. Во всѣхъ важныхъ случаяхъ нашей жизни печать всегда играла у насъ роль посредницы между обществомъ и правительствомъ. Журналы боролись и отстаивали мнѣніе своихъ партій, подъ вліяніемъ ихъ полемики выяснялись потребности большинства грамотнаго населенія, развязывались запутанные вопросы и вырабатывались начала, которыя, впослѣдствіи могутъ войти въ жизнь путемъ законодательной реформы". Скажите, чѣмъ-же "Отечественныя Записки" отступили отъ этой программы? Вы говорите, что прежде было такъ, такъ и такъ, а нынче развѣ не то-же самое? Вы говорите, что прежде журналы выясняли потребности страны полемикой, ставили вопросы правильнымъ образомъ, чтобы впослѣдствіи они могли войти въ жизнь путемъ законодательной реформы. А нынче развѣ не то-же? Неужели вы не знаете, что вопросъ о реальномъ и классическомъ образованіи, путемъ серьезной журнальной разработки, былъ рѣшенъ еще лѣтъ шесть тому назадъ и то, что дѣлается теперь и есть именно то впослѣдствіи, о которомъ вы говорите. "Отечественныя Записки" вамъ говорятъ: "Конечно, нельзя не пожалѣть, что у насъ проекты, которыми занята вся публика и о которыхъ ежедневно ведетъ горячіе споры журналистика, не обнародованы, держатся почему-то въ секретѣ; но намъ все-таки не остается ничего, какъ молчать и ждать, пока они будутъ обнародованы", и вы обвиняете "Отечественныя Записки" въ тонъ, что онѣ не присоединяются къ шумливому хору ежедневныхъ газетъ и не говорятъ о томъ, чего онѣ не видѣли, не читали и обсужденія чего имъ никто и не предлагалъ. "Отечественныя Записки" вамъ объясняютъ, почему онѣ стоятъ внѣ шумящаго и спорящаго кружка "Петербургскихъ", "Московскихъ", "Биржевыхъ Вѣдомостей" и "Ж. М. Народнаго Просвѣщенія", въ которыхъ восемь писателей поднимали усиленный шумъ на всю Россію -- шумъ безцѣльный и безсильный. Вы сами требуете, чтобы журналы выясняли то, что впослѣдствіи должно войти въ жизнь; т. е. чтобы они шли во главѣ прогрессирующей мысли и вырабатывали ее заранѣе, и негодуете, зачѣмъ они это дѣлаютъ и не совмѣщаютъ въ себѣ ежедневной газеты съ ежемѣсячнымъ журналомъ. Фу, какой сумбуръ противорѣчій! И въ то-же время сколько кажущагося собственнаго достоинства, сколько смѣлости въ словахъ, за которыя не приходится отвѣчать, сколько самоувѣренной заносчивости, какой подавляющій авторитетъ, какое отважное обвиненіе другихъ въ глупости! О, русская интеллигенціи, извратившая свои чувства и свои мысли, и въ то-же время съ самоувѣренною непогрѣшимостію желающая перевоспитать всю Россію! И перевоспитаетъ, но только путемъ прогрессивной реакціи; перевоспитаете тѣмъ, что заставитъ въ воспитаніи избѣгать всего того, что создаетъ мелочность чувствъ, болѣзненное самолюбіе и мелочность мысли, перевоспитаетъ тѣмъ-же, что заставило Руссо отвернуться отъ французской цивилизаціи и искать противовѣса ей въ естественной простотѣ. Въ этомъ смыслѣ намъ и нужна книга, написанная не для французовъ, а для русскихъ.

У каждаго народа есть своеобразныя особенности въ характерѣ, свои достоинства и недостатки, созданные предыдущей исторіей, общественными учрежденіями и складомъ общественной жизни. Эскиросъ писалъ свою ѣнигу для французовъ наполеоновскаго времени и противъ недостатковъ второй имперіи. Для насъ это вопросы вторые и къ намъ ближе тѣ недостатки, противъ которыхъ ратовалъ Руссо. Эскиросъ хочетъ выработать политическаго дѣятеля, Руссо -- здравомыслящаго, честнаго, самостоятельнаго и нравственно-независимаго человѣка. Какой человѣкъ намъ нужнѣе? Едва освободившись отъ крѣпостного права, не могли же мы сразу стряхнуть съ себя того, что наслоилось на насъ вѣками, и потому, читая Эскироса, видишь романъ изъ чужой жизни, романъ изъ жизни народа, много насъ опередившаго; читая же Руссо -- какъ-бы читаешь недостатки теперешнихъ русскихъ людей. Я знаю, что Руссо ставятъ въ упрекъ его метафизическій принципъ и недостатокъ послѣдовательности и все-таки утверждаю, что Эмиль Руссо къ намъ ближе, чѣмъ Эмиль Эскироса, ближе по частностямъ, по богатству наблюдательности, по большимъ подробностямъ, по болѣе всесторонней критикѣ людскихъ недостатковъ, наконецъ, по большей простотѣ и убѣдительности изложенія.

Съ тѣхъ поръ, какъ молодое поколѣніе стало во главѣ литературы, популяризація преслѣдуется съ какимъ-то озлобленіемъ. Дѣти стали отцами и думаютъ, что дѣтей уже больше нѣтъ на свѣтѣ. Но я бы попросилъ "отцовъ* объяснить мнѣ слѣдующій фактъ. Петербургъ читаетъ преимущественно "Вѣстникъ Европы* и "Отечественныя Записки", что, конечно, доказываетъ зрѣлость Петербурга; провинція же читаетъ больше всего журналы шестидесятыхъ годовъ. Отчего? Только отъ того, что вопросы шестидесятыхъ годовъ ближе, проще, непосредственнѣе, такъ сказать, понятнѣе, первѣе, и писали въ то время люди проще, чѣмъ измышляемыя нынче абстракціи и обобщенія. Поэтому я и думаю, что книга Эскироса, при всѣхъ ея достоинствахъ, не найдетъ себѣ въ провинціи многочисленныхъ читателей. Для отцовъ и матерей нашей глухой провинціи, а особенно для матерей, нужны книги, меньше всего наполненныя теоретическими обобщеніями. Къ воспитанію нашихъ родителей нужно примѣнить тотъ-же наглядный методъ, какой употребляетъ мать у Эмиля Эскироса. Вы, какъ писатель и мыслитель, держите принципъ крѣпко въ своей головѣ и будьте послѣдовательны, но имѣйте благоразуміе не надоѣдать своими теоретическими разсужденіями читателю и особенно читательницѣ. Читателю давайте рядъ фактовъ, во-первыхъ, изъ русской жизни, такъ, чтобы книга являлась наглядной картиной окружающей дѣйствительности и получила жизненное содержаніе, а не переносила-бы читателя въ Англію, Перу, во Францію, а во вторыхъ, придайте своей книгѣ практическій характеръ, т. е. снабдите ее руководящими примѣрами и чѣмъ больше ихъ, тѣмъ лучше. Такой рецептурный характеръ не уронитъ ни принципа, ни теоріи, и не выставить въ обидномъ свѣтѣ вашей авторской основательности. Самое дурное, что можетъ случиться, что книгу прочитаютъ очень многіе, а это все, что требуется отъ книги.

II.

Относительно воспитанія въ публикѣ успѣлъ укорениться предразсудокъ, что оно есть нѣчто вовсе недоступное для обыкновенныхъ людей. Распространяется этотъ предразсудокъ давно и именно съ тѣхъ поръ, когда воспитаніе стало наукой. Сколько вы встрѣтите матерей, искренно говорящихъ: "нѣтъ, я не умѣю воспитывать, а нанять гувернантку у меня нѣтъ средствъ". Какъ-будто какая-бы то ни было гувернантка можетъ замѣнить мать! И дѣйствительно, если приглядѣться къ требованіямъ теоретическихъ педагоговъ да почитать ихъ книжки, то испугаешься и опустишь руки. То, чѣмъ обязываетъ теоретическая педагогія, доступно царямъ, а не обыкновеннымъ людямъ. Заговоритъ-ли педагогъ о необходимости свѣжаго воздуха въ дѣтской, онъ предлагаетъ окрасить стѣны масляной краской и мыть ихъ каждый день съ мыломъ. Педагогъ совѣтуетъ имѣть двѣ комнаты -- пока въ одной моютъ и освѣжаютъ воздухъ, дѣти должны играть въ другой. Заговоритъ-ли педагогъ о чистотѣ дѣтскаго тѣла -- окажется необходима цѣлая система ваннъ съ термометрами, душами и нагрѣтыми суконками, а для нытья дѣтскаго бѣлья -- цѣлое прачечное заведеніе, такъ всего много и такъ все разнообразно. Заговоритъ-ли педагогъ о нравственномъ образованіи -- оказывается, что за ребенкомъ нужно ходить какъ за цыпленкомъ, слѣдить за каждымъ его побужденіемъ, не пропустить ни одного его крика; каждому порыву, желанію найти мѣсто и причину и дать раціональное удовлетвореніе. У всякаго, кто прочитаетъ книжку, написанную теоретикомъ воспитателемъ, рисуется въ воображеніи богатый домъ, съ многочисленной прислугой, съ гувернерами и гувернантками; дѣти разряженныя въ панталончики и кружева, гуляющія съ мамками, няньками и приставниками. Воспитаніе представляется какимъ-то тепличнымъ уходомъ, совершенно недоступнымъ и бѣдные родители съ глубокимъ вздохомъ сожалѣютъ, что не могутъ дать своимъ дѣтямъ воспитанія. Конечно, парижскій пантографъ въ 30 руб. вещь хорошая, но пантографъ можно сдѣлать и изъ деревянныхъ пластинокъ; онъ будетъ такъ-же вѣренъ и обойдется всего въ гривенникъ. Этой простоты, этого умѣнья изворачиваться домашними средствами нужно добиться и въ воспитаніи.

Эскиросъ повторяетъ ту-же ошибку; онъ даетъ родителямъ Эмиля хорошее состояніе и приставляетъ къ своему воспитаннику негра и негритянку. А знаете-ли для чего? Въ Америкѣ дѣти бѣлыхъ въ первые годы поручаются неграмъ, потому что негры умѣютъ развивать тонкость зрѣнія и слуха, а негритянки отличныя кормилицы. "Въ человѣкѣ таятся физическія способности, существованія которыхъ мы нерѣдко не подозрѣваемъ и которыя остаются въ скрытомъ состояніи потому, что воспитаніе не развивало ихъ упражненіемъ", замѣчаетъ Эскиросъ. Мысль справедливая и ее можно дополнить тѣмъ, что дурное развитіе слуха и зрѣнія и непривычка сосредоточивать ихъ на одномъ предметѣ создаютъ невнимательность, поспѣшность и легкомысліе. Но неужели безъ негра и негритянки нельзя ужь воспитать умнаго человѣка? Если Руссо дѣлаетъ своего Эмиля богатымъ, то не поэтому. "Естественное воспитаніе, говоритъ онъ, должно дѣлать человѣка способнымъ ко всякаго рода состояніямъ; а воспитывать бѣдняка для богатой жизни менѣе разумно, нежели воспитывать богача для бѣдной, потому что численное отношеніе этихъ двухъ состояній показываетъ, что раззорившихся больше, чѣмъ обогатившихся. Изберемъ слѣдовательно богатаго; мы будемъ во всякомъ случаѣ увѣрены, что образуемъ лишняго человѣка, между тѣмъ какъ бѣднякъ можетъ сдѣлаться человѣкомъ самъ собою. По этой-же причинѣ я не прочь, чтобы Эмиль былъ хорошаго рода: все-таки лишняя жертва будетъ вырвана изъ рукъ предразсудковъ". Такимъ образомъ богатство нужно Руссо для того, чтобы спасти лишнюю жертву отъ предразсудковъ не бѣдности, а богатства. Тутъ есть мысль к тенденція. "Одно изъ несчастій богатыхъ людей, говоритъ Руссо въ другомъ мѣстѣ, заключается въ томъ, что ихъ всюду обманываютъ. Можно-ли удивляться, что они дурного мнѣнія о людяхъ? Ихъ портитъ ихъ собственное богатство; все у нихъ исполняется дурно кромѣ того, что они дѣлаютъ сами, а сами они почти ничего не дѣлаютъ". Казалось бы, что тѣмъ, у кого нѣтъ средствъ нанимать нянекъ, мамокъ, приставниковъ, гувернеровъ и гувернантокъ слѣдуетъ благодарить за это судьбу, а они ропщутъ и завидуютъ богатымъ!

Основная ошибка, на которую мы указываемъ, влечетъ за собою и другую ошибку. Теоретики-воспитатели, рисуя картины идеальнаго воспитанія въ богатой средѣ, выдѣляютъ ребенка изъ всѣхъ вредныхъ вліяній. Теоретики говорятъ лишь о томъ, что помогаетъ и молчатъ о томъ, что портитъ и мѣшаетъ; они всегда ухитрятся помѣстить ребенка въ какую-нибудь особенную мѣстность и окружатъ его особенными людьми. Такъ поступаетъ Руссо, такъ поступаетъ и Эскиросъ. Конечно, у Эскироса есть задняя мысль; онъ хочетъ сказать (французамъ -- учитесь воспитывать дѣтей у англичанъ. Но задняя мысль Эскироса для обыкновеннаго русскаго читателя непонятна; русскій читатель видитъ только изолированное воспитаніе. Но изолированно воспитать ребенка нельзя. Воспитывая ребенка въ деревнѣ, трудно отстранить его отъ вліяній деревни. Ребенку вы не завяжете глазъ и ушей; на каждомъ шагу онъ видитъ и слышитъ не то, что хочетъ заставить его видѣть и слышать педагогъ. Прислуга -- другой воспитательный элементъ, вліящій обыкновенно дурно. А няня? Положимъ, что она женщина хорошая, добрая, искренно готовая исполнять всѣ ваши педагогическія предначертанія. Но вѣдь ее воспитывала другая жизнь и иныя впечатлѣнія. Вы не вычеркните изъ ея головы того, что у нея въ головѣ уже написалось. Я не скажу, чтобы эти вліянія въ общемъ были вредны; напротивъ, она необходимы для того, чтобы ребенокъ воспитывался въ правильномъ пониманіи жизни. Жизнь -- это Янусъ, одно лицо котораго смотритъ впередъ, другое назадъ. Вы можете только показать одно лицо, а это не значитъ научить жизни. Она помимо васъ научитъ многому и вашъ идеальный человѣкъ не удастся. Но если-бы идеальный человѣкъ и удался, не значитъ-ли это создать несчастное существо, которому нѣтъ на землѣ никакого дѣла. Поэтому популярныя сочиненія о воспитаніи приносили-бы большую пользу, если-бы говорили чего не слѣдуетъ дѣлать и какъ противодѣйствовать дурному, чѣмъ рисовать сантиментально нѣжныхъ родителей, дѣйствующихъ точно миссіонеры въ пустынѣ. Гдѣ-же обыкновеннымъ людямъ угоняться за такими родителями, особенно если въ ихъ распоряженіи еще многочисленная прислуга, негры, а денежное богатство даетъ имъ возможность свершать съ своими дѣтьми кругосвѣтное воспитательное плаваніе. Поучайте обыкновенныхъ людей, живущихъ въ обыкновенной жизненной обстановкѣ на обыкновенныя жизненныя средства, и учите, какъ пользоваться тѣмъ, что подъ руками, а не тѣмъ, чего нельзя достать. Обыкновенные люди лучше знаютъ жизнь, точнѣе знакомы съ людскими недостаткани и стоятъ ближе къ правдѣ, которая отъ нихъ не прячется, какъ она прячется отъ богатыхъ. Слѣдовательно, вполнѣ безошибочное и практическое воспитаніе можно дать не въ той средѣ, которая маскируетъ житейскія отношенія, а въ той, которая ихъ разоблачаетъ. Вѣрное воспитаніе для жизни дашь не тогда, когда увезешь ребенка за море, а когда научишь его тому, что дѣлается дома.

Удивляются вѣрному практическому смыслу деревенскихъ дѣтей: еще-бы имъ не быть здравомыслящими, когда ихъ никто не выдѣляетъ изъ жизни, не запираетъ въ теплицы. Восьмилѣтній деревенскій мальчикъ выгонитъ стадо въ поле и приведетъ изъ табуна лошадь. Пошлите его за 10 верстъ въ городъ и онъ исполнить ваше порученіе не хуже большого; онъ вамъ поймаетъ и галку и ворону, потому что знаетъ, гдѣ и какъ онѣ живутъ и умѣетъ взлѣсть на дерево, не боясь разорвать панталоны, онъ не заблудится въ лѣсу и не испугается рѣки безъ моста. А развѣ восьмилѣтній мальчикъ образованныхъ родителей знаетъ что-либо, кромѣ игрушекъ; развѣ ему можно что нибудь поручить, куда нибудь послать? Въ деревнѣ онъ всегда въ зависимости отъ деревенскихъ дѣтей. Съ самой колыбели мы окружаемъ дѣтей мамками и мелочной заботливостію и подготовляемъ изъ дѣтей мечтателей или говоруновъ, развивая мозгъ въ ущербъ мускуламъ и вмѣсто органическихъ продуктовъ естественнаго воспитанія создаемъ будущихъ либераловъ. Въ деревняхъ либераловъ нѣтъ. Либерализмъ -- продуктъ городского головнаго воспитанія.

Въ своей нѣжной заботливости о дѣтяхъ маменьки обыкновенно ссылаются на множество опасностей; которыя окружаютъ ихъ дѣтей. Боязнь воображаемыхъ опасностей простирается иногда такъ далеко, что готовы не учить ребенка ходить. Эти страхи воспитали въ маменькахъ идеалисты и педагоги-теоретики. Когда печать оглашаетъ факты уголовныхъ преступленій, всегда кажется, что жить очень страшно. Напечатайте въ газетахъ, что въ Петербургѣ трехлѣтняго ребенка задавила на улицѣ лошадь -- и всѣ петербургскія матери трехлѣтнихъ дѣтей вообразятъ, что ихъ дѣтямъ грозитъ такая-же смерть. Это не чадолюбіе, а неразсудительность, искуственный страхъ вслѣдствіе незнанія. Конечно, опасностей въ жизни не мало, но ихъ все-таки гораздо меньше, чѣмъ рисуетъ воображеніе. Подъ вліяніемъ напускнаго страха и явилось тепличное воспитаніе. Боясь сквозного вѣтра, совсѣмъ перестаютъ пускать дѣтей на воздухъ; боясь несчастныхъ случаевъ, держатъ дѣтей подъ юбками.

Всѣ страхи и предразсудки явились именно потому, что воспитаніе представляли родителямъ какою-то исключительною мудростію, безукоризненной практической послѣдовательностію теоріи воспитанія. Этому предразсудку быть не чуждъ и Руссо. "Чѣмъ больше думаешь о роли воспитателя, тѣмъ больше видишь въ ней новыхъ трудностей. Ему слѣдовало-бы быть воспитаннымъ дли своего ученика, прислугѣ ребенка слѣдовало-бы быть воспитанною для своего господина; всѣмъ кто приходитъ съ винъ въ соприкосновеніе -- быть исполненными именно тѣхъ впечатлѣній, которыя они должны сообщить ему. Нужно было-бы, восходя отъ воспитанія къ воспитанію, зайти богъ вѣсть куда. Какъ можетъ хорошо воспитать ребенка тотъ, кто самъ не былъ хорошо воспитанъ!"

Такая послѣдовательность именно и сбиваетъ съ толку; она-то именно и заставляетъ смотрѣть на воспитаніе, какъ на очень черную, очень трудную, очень скучную работу, недающую ни минуты отдыха.

Трудность воспитанія не въ тонъ, чтобы дрожать каждую минуту надъ ребенкомъ, не спуская съ него глазъ и въ то-же время не иная, какое ему найти дѣло, а въ томъ, чтобы въ собственной семьѣ окружить его разумной практикой и самимъ родителямъ быть тѣмъ, чѣмъ они хотятъ сдѣлать своихъ дѣтей. Можно отлично воспитать ребенка, повидимому и не заботясь о его воспитаніи и освободивъ его отъ опеки. Многіе родители только потому смотрятъ такъ безнадежно на свои педагогическія способности, что имъ рисовали педагогію всегда въ видѣ неразрѣшимой тарабарщины, которую слѣдуетъ изучать въ особомъ заведеніи, и удостоиться диплома. Этотъ страхъ родителей напоминаетъ страхъ школьниковъ, боящихся грамоты. Изъ науки и знанія дѣлали пугало, потому что учили страхомъ. Еще-бы дѣтямъ не бояться ученія, когда ученіе и наказаніе для нихъ одно и то-же! Взгляните на школьника въ школѣ -- это отерпѣлый Яшка, тупо смотрящій на Осипа Харитоновича, потому что онъ не понимаетъ, чего отъ него требуютъ. Такъ-же цѣпенѣетъ мозгъ и у родителей предъ непостижимой мудростію педагогіи, которая въ сущности очень проста и понятна.

Родители воображаютъ, что воспитывать дѣтей значитъ усвоить себѣ торжественный видъ, напустить важность, держать себя иначе, ходить иначе и олицетворять собою принципъ безошибочности и неизмѣнной формальной сухой строгости. Многіе даже думаютъ, что при дѣтяхъ нельзя развалиться въ креслѣ или на диванѣ. Нѣтъ, добрые люди, это вовсе не значитъ быть воспитателями,-- это значитъ быть педантами. Держите себя просто, дѣлайте, что вы дѣлаете, не скучайте съ дѣтьми и на нихъ не наводите скуки, будьте для нихъ практическихъ примѣромъ хорошихъ добрыхъ чувствъ и хорошихъ добрыхъ мыслей, съумѣйте не разстроить имъ желудки и сберечь имъ здоровье и если вы всего этого достигнете, вы отличнѣйшій педагогъ.

Быть примѣромъ дѣтямъ, вовсе не значитъ дѣлать только то, что слѣдуетъ дѣлать дѣтямъ. Положимъ, вамъ 60 лѣтъ, у васъ десятилѣтній сынъ и спите вы съ нимъ въ одной комнатѣ. Валяться дѣтямъ въ постелѣ нельзя -- и вы не позволяете своему сыну валяться. Вообразивъ, что вы, какъ воспитатель, должны служить своему сыну примѣромъ, вы торопитесь вставать, какъ только проснетесь. Но вы человѣкъ старый; кровь двигается въ васъ уже медленно; прежде чѣмъ вамъ встать, вамъ нужно полежать минутъ пять. Держась же своего принципа, вы встали, когда кровь не пришла въ нормальное движеніе, вы раздражены, не въ духѣ, проклинаете обязанности воспитателя, сердитесь на себя и на своего сына. Кто же велитъ вамъ, вставать; лежите, потягивайтесь, приходите въ себя, а сыну прикажите одѣваться. Вскакивая съ постели вмѣстѣ съ сыномъ ради воспитательнаго примѣра, вы именно и дѣлаете ошибку противъ воспитанія, потому что, во-первыхъ, лишаете себя случая поразъяснить вашему сыну кое-что, чего онъ не знаетъ, а во-вторыхъ поселяете въ немъ ложное понятіе о равенствѣ. Вамъ представляется случай объяснить своему сыну кровеобращеніе, разницу въ кровообращеніи днемъ и ночью, разницу въ быстротѣ кровеобращенія у молодыхъ и старыхъ, объяснить ему причину сна, почему вредно спать на спинѣ, отчего человѣкъ спящій на спинѣ видитъ страшные сны, отчего здоровѣе всего спать на правомъ боку, отчего валяніе въ теплой постелѣ разслабляетъ и отчего, чтобы выроста сильнымъ и здоровымъ молодцомъ, нужно вставать сейчасъ-же. Вы объясните своему десятилѣтнему сыну, почему то, что вы отъ него требуете, и то, что ему должно принести пользу, вамъ напротивъ приноситъ вредъ, почему вамъ для вашего здоровья нужно немножко отдохнуть въ постелѣ, ему же напротивъ нужно вставать скоро. Этими объясненіями вы познакомите своего сына и съ нѣкоторыми физіологическими явленіями, научите искать объясненія многаго изъ того, чего онъ не понимаетъ, въ физіологіи и научите понимать его равенство лучше, чѣмъ его понимаютъ всѣ дѣти. Вотъ дѣло другое, если вы встаете двумя часами позже своего сына и, чтобы онъ васъ не будилъ, велите ему спать, какъ это дѣлаютъ нѣкоторыя маменьки, укладывающія своихъ дѣтей въ девять часовъ, а сами ложащіяся въ два и три -- ночью. Это уже не воспитаніе, это уже не значить служить примѣромъ и объ этомъ-то и говоритъ Руссо, когда онъ требуетъ, чтобы воспитатель былъ прежде всего самъ хорошо воспитанъ. Руссо, предлагая свой трактатъ о воспитаніи, хотѣлъ исправить нравы образованнаго сословія и измѣнить складъ жизни французскаго образованнаго общества. Жизнь этого общества совсѣмъ уклонилась отъ природной простоты и пошла наперекоръ физіологическимъ законамъ. Люди день превратили въ ночь, лампами замѣнили солнце, свѣжій воздухъ, насыщенный кислородомъ, изгнали изъ своихъ квартиръ и замѣнили его парфюмеріями; вмѣсто здоровой, укрѣпляющей пищи стали ѣсть утонченную, пряную, раздражающую; вмѣсто укрѣпленія тѣла -- изнѣжили его пуховиками, тепломъ, праздностію. Отсюда -- перевѣсъ воображенія надъ здравомысліемъ разслабленныя^ нервы, искуственныя потребности, неумѣренныя желанія, рабство тѣла и души, слабость характера, нравственное и умственное безсиліе.

Но мы, слава богу, до этого еще не доросли. Мы еще слишкомъ примитивны и намъ легче исправиться. Мы, русскіе люди средняго слоя, еще слишкомъ бѣдны, чтобы имѣть утонченныя потребности и разслабленные нервы; у насъ еще мало денегъ, чтобъ пользоваться плодами утонченной цивилизаціи. Поэтому, воспитывать людей въ простыхъ здоровыхъ привычкахъ и создавать физическихъ крѣпчаковъ намъ гораздо легче, если только мы станемъ смотрѣть менѣе вычурно на воспитаніе и поймемъ, что послѣдовательность, которая такъ пугаетъ насъ въ педагогическихъ книгахъ, есть послѣдовательность теоретическая, въ дѣйствительной жизни недостижимая. Она -- идеалъ и больше ничего. Но не думайте, что если у васъ нѣтъ средствъ нанять негра Купидона и взять его жену въ кормилицы, то это значитъ, что вы не воспитываете своего ребенка. Конечно, валъ не сдѣлаться совершенной матерью, какъ мать Эмиля, на это не причина опустить руки и говорить себѣ и другимъ: "нѣтъ я не могу воспитывать дѣтей". Неправда. Вы можете и должны и, если вы убѣдите себя въ этомъ, васъ перестанутъ раздражать ваши дѣти, вы перестанете жаловаться на разстроенные нервы, на головную боль къ вечеру, потому что этого ничего у васъ не будетъ, а не будетъ оттого, что вы станете держать себя съ вашими дѣтьми какъ благоразумное правительство. Потому, что у васъ недостаетъ средствъ, вы находитесь въ положеніи болѣе удобномъ для воспитанія дѣтей, вы же, вмѣсто того, чтобы благословлять за это судьбу, вздыхаете по недостижимомъ для васъ богатствѣ и по гувернанткамъ, которыхъ вамъ никогда не имѣть. Вообразивъ, что вы не можете воспитывать сами, и опустивъ руки, вы сдѣлаете то, что вашихъ дѣтей будетъ воспитывать улица. Будтобы вы хотите этого? Вообразивъ, что вы не можете воспитывать, вы забудете о внутренней дисциплинѣ, распуститесь и дѣйствительно послужите своимъ дѣтямъ примѣромъ безпорядочности и неблагоразумія. Въ концѣ-концовъ окажется все-таки, что вы воспитываете дѣтей, но только въ нравственной и физической порчѣ и въ убыточныхъ и нездоровыхъ привычкахъ. И все это оттого, что вы вообразили, что безъ гувернантки вы пропади и что педагогія -- наука для мудрецовъ, а не для всѣхъ отцовъ и матерей, не для васъ.

Прежде всего забудьте, что педагогія паука, требующая напускной важности, серьезнаго и неприступнаго вида. Напротивъ, истинная педагогія этого и не требуетъ. Не берите въ примѣръ сухую деревянность гувернеровъ, гувернантокъ и школьныхъ учителей, ибо напускная неестественная солидность портитъ дѣтей, учить ихъ не быть, а казаться. Будьте тѣмъ, что вы есть, и вы научите своимъ примѣромъ естественности и простотѣ. Гордитесь тѣмъ преимуществомъ, котораго гувернерамъ, гувернанткамъ и учителямъ не купить горами золота: вы мать, вы отецъ. "Точно такъ, какъ настоящею кормилицею должна быть мать, настоящимъ воспитателемъ долженъ быть отецъ, оба они должны условиться въ порядкѣ занятій, также какъ и въ системѣ. Изъ рукъ матери ребенокъ долженъ перейти въ руки отца. Разсудительный, хотя и ограниченный отецъ воспитаетъ ребенка лучше, чѣмъ самый искусный наставникъ въ мірѣ: усердіе успѣшнѣе замѣнитъ талантъ, чѣмъ талантъ усердіе". Говоритъ это Руссо, и слова его вамъ нужно замѣтить. Вы признаете семью основой гражданскаго общества, источникомъ чистоты нравовъ и, отказываясь отъ личнаго воспитанія, поручая дѣтей чужому надзору или отдавая ихъ въ пансіонъ, поселяете начало разрушенія семьи. "Производя и кормя дѣтей, отецъ исполняетъ только треть своего долга; онъ долженъ дать обществу надежныхъ членовъ, онъ долженъ дать государству гражданъ. Всякій человѣкъ, который можетъ уплатить этотъ тройной долгъ и не дѣлаетъ этого, виновенъ и бываетъ, можетъ быть, еще виновнѣе, еся уплачиваетъ его вполовину. Тотъ, кто не можетъ выполнитъ обязанностей отца, не имѣетъ права быть имъ. Никакая бѣдность, никакія занятія, никакое человѣческое величіе не избавляютъ его отъ обязанности кормить и самому воспитать своихъ дѣтей... Но что дѣлаетъ этотъ богачъ, этотъ отецъ, озабоченнні дѣлами и принужденный, по его словамъ, покинуть дѣтей? Онъ платитъ другому, чтобы тотъ взялъ на себя заботы, которыя самому ему въ тягость. Продажная душа, неужели ты думаешь за деньги найти другого отца твоему сыну? не обманывай себя, ты находишь даже и не учителя, а лакея, который скоро образуетъ другого лакея".

Еще разъ, не пугайтесь воспитанія и не завидуйте богатымъ. Чего не достаетъ вамъ? Вы любите своихъ дѣтей, это -- главное. Вы знаете кодексъ нравственности, вы знаете, что люди должна любить другъ друга и помогать другъ другу, что человѣчество -- это семья, для которой нужно воспитывать человѣка; у васъ, можетъ быть, недостаетъ кое-какихъ практическихъ свѣденій, знакомства съ пріемами и воспитательными примѣрами. Въ такомъ случаѣ прочитайте "Эмиля" Руссо, "Эмиля" Эскироса, "Письма" Беме -- все это переведено. Но вамъ, можетъ быть, некогда,-- вы или играете у купцовъ въ стуколку, или ѣздите на пикники и вечера; въ такомъ случаѣ вы напрасно женились, а вы напрасно вышли замужъ. "Когда читаешь у Плутарха, говоритъ Руссо, что цензоръ Катовъ, съ такою славою управлявшій Римомъ, самъ воспитывалъ своего сына съ колыбели и постоянно присутствовалъ, когда кормилица, т. е. мать обмывала ребенка,-- когда читаешь у Светонія, что Августъ, властитель вселенной, самъ училъ своихъ внуковъ писать, плавать, сообщалъ элементарныя научныя свѣденія и безпрерывно былъ съ ними, то невольно смѣешься надъ этими наивными чудаками. Надо полагать, что они занимались этимъ вздоромъ только потому, что были слишкомъ ограниченны для занятій великими дѣлами великихъ людей нашего времени".

Воспитаніе ребенка сравниваютъ съ воспитаніемъ человѣчества. Тотъ-же постепенный переходъ отъ воспитанія чувствъ къ воспитанію мысли, отъ наблюденія непосредственно видимыхъ предметовъ къ связи причинъ и послѣдствій и въ обобщеніямъ. Ребенокъ -- это дикарь, родившійся отъ цивилизованныхъ родителей. Онъ знаетъ только свое я и отдается только своимъ непосредственнымъ ощущеніямъ. Только постепеннымъ и продолжительнымъ рядомъ практическихъ уроковъ, онъ вырабатываетъ свою жизнь и становится существомъ цивилизованнымъ и общественнымъ. Эту простую истину знаютъ немногіе родители, оттого-то они никакъ и не могутъ попасть въ тонъ и составить себѣ программу поведенія. Дикарь-ребенокъ не можетъ управлять собою и потому надъ нимъ должна стоять деспотическая власть. Какъ вы станете обращаться къ дѣтскому разуму или разсудку, когда ни того ни другого у него нѣтъ; какъ вы станете объяснять то, что онъ понять не въ состояніи? Ребенокъ беретъ въ ротъ бѣлену: Какъ вы объясните ему, что это ядъ? Одно средство -- отнять ее отъ него, не говоря ни слова; это ему практическій урокъ не брать ее въ другой разъ. Но вотъ ребенокъ тянется къ крапивѣ или къ горящей свѣчкѣ -- оставьте, пусть обожжется. Когда въ ребенкѣ способность сравненія усиливается и онъ судитъ безошибочнѣе, обращайтесь къ этой способности чаще и больше и больше уважайте въ ребенкѣ его человѣческую личность, давая всегда ребенку столько свободы, на сколько онъ въ состояніи ею пользоваться безошибочно. Въ тѣхъ же случаяхъ, когда разсудокъ ребенка безсиленъ, прибѣгайте къ абсолютизму, ибо предъ вами непонимающій дикарь. По мѣрѣ развитія ребенка и перехода его къ зрѣлости мысли, руководящая власть должна ослабѣвать болѣе и болѣе, и съ концомъ воспитанія наступаетъ начало полной свободы.

Оттого что воспитательный принципъ постепеннаго перехода отъ абсолютизма къ самоуправленію не всѣмъ достаточно ясенъ, многія маменьки изъ женщинъ шестидесятыхъ годовъ напрасно потратились на воспитательные эксперименты, чтобы купить знаніе, которымъ онѣ не запаслись ранѣе и только испортили своихъ дѣтей. Молодыя матери рѣшили, что дѣтей нужно воспитывать въ свободѣ и не подавлять ихъ авторитетомъ, и на этомъ основаніи позволили имъ дѣлать, что они хотятъ. Маленькіе дикари, конечно, обрадовались и росли какъ настоящіе дикари. Если-бы все это дикарство ограничивалось тѣмъ, что дѣти били посуду, пачкали и рвали платье -- бѣда еще не большая. Но вышло хуже:-- явились дурныя привычки, а нѣтъ ничего труднѣе, какъ ихъ исправить. Исправленіе тѣмъ болѣе прискорбно, что на него тратится время, которое шло-бы съ большею пользою на дальнѣйшее развитіе. Напримѣръ, одна мать, придерживающаяся принципа свободы, по принципу, хоть и подъ надзоромъ нш, даетъ ребенку полную свободу ходить и бѣгать, какъ и гдѣ ежу вздумается. Такъ-какъ у ребенка легкая походка, то ему шьются ботинки съ высокими каблуками, чтобы походка была еще легче. Ребенокъ бѣгаетъ, изображаетъ изъ себя пристяжныхъ, коренныхъ и скаковыхъ лошадей -- все это прекрасно. Но печально то, что вмѣсто твердой правильной походки онъ пріобрѣлъ походку не вѣрную, шаткую, цѣпляющуюся. Отъ постояннаго изображенія очень горячихъ и красивыхъ пристяжныхъ онъ привыкъ гнуться, выставлять впередъ плечи, вдавливать грудь и не научился ходить по человѣчески. Такимъ образомъ, нѣкогда легкая походка превратилась въ волочащую, точно на ногахъ гири; грудная клѣтка не развилась какъ слѣдуетъ; вмѣсто спѣлаго молодцоватаго вида ребенокъ получилъ слабый, хилый, а отъ постояннаго дышанья ртомъ во время бѣганья отвыкъ дышать носомъ. Или способный мальчикъ выучивается самъ собою читать,-- мать въ восторгъ отъ его ума; ребенокъ хватается за всякую книгу, какую увидитъ, потому-что онъ этимъ способомъ учится читать и привыкъ къ этому. но какъ не всякая книга по его силамъ, то онъ читаетъ и съ начала, и съ конца, и съ середины, отыскивая что ему понятнѣе; читаетъ и Рѣшетникова, и Шпильгагена, и "Архивъ Судебной Медицины" и "Петербургскія Вѣдомости" -- и все это уже въ девять лѣтъ. Когда ребенокъ пришелъ, напримѣръ, съ прогулки къ обѣду, но нужно ждать еще десять минутъ, онъ беретъ первую подвернувшуюся ему книгу, раскрываетъ ее, гдѣ случится, и начинается чтеніе. Здѣсь чтеніе простой механическій процессъ, пріучающій къ словамъ, а не къ смыслу. И надо отдать справедливость ребенку -- онъ знаетъ множество словъ неизвѣстныхъ другимъ дѣтямъ, заучилъ книжныя выраженія и говорить, какъ, литераторъ. Весь этотъ внѣшній лоскъ -- дѣло одной памяти и легкомысліе ребенка рѣзко противорѣчитъ съ его недѣтской вычурной рѣчью, вводящей въ заблужденіе. Или живой впечатлительный ребенокъ, предоставленный себѣ, дѣлаетъ, что онъ хочетъ. Его вниманіе никто не пріучаетъ останавливаться на томъ или другомъ предметѣ; онъ быстро переходитъ отъ игры въ лошадки къ игрѣ въ мячъ, отъ бѣганья къ книгѣ, началъ онъ лѣпитъ изъ песку булки или строить домъ, но бѣжитъ мимо собака или щенокъ и онъ забываетъ свой домъ и кидается къ щенку. Слушаетъ онъ разсказъ матери и, повидимому, весь имъ поглощенъ, но пролетаетъ мимо воробей -- и ужь онъ не слушаетъ матери, а слѣдитъ за воробьемъ. Не привыкнувъ сосредоточивать вниманія и кончать начатое, его мысль постоянно скользитъ и въ вѣчномъ разбродѣ; онъ всегда слушаетъ только однимъ ухомъ и видитъ только однимъ глазомъ. Теперь этотъ мальчикъ гимназистъ и вотъ что изъ него выходитъ. Читаетъ онъ "Разсказы про старое время на Руси" Петрушевскаго и затѣмъ при случаѣ говоритъ отцу о Сергѣѣ Пустосвятѣ. "Какой Сергѣй Пустосвятъ"? спрашиваетъ отецъ.-- Развѣ ты не знаешь, отвѣчалъ сынъ съ увѣренностію и усмѣшкой: Сергѣй Пустосвятъ!-- "Сергѣи Пустосвята не слыхалъ; гдѣ ты читалъ"?-- Въ разсказахъ про старое время.-- "Покажи". Отыскивается страница и на ней оказывается такая фраза: "Это былъ монахъ Сергій и разстрига попъ Никита, котораго православные прозвали Пустосвятомъ". Мальчикъ, привыкнувъ читать кое-какъ безъ вниманія, замѣтилъ только начало и конецъ фразы, заучивъ слова болѣе рѣзко бросавшіяся ему въ глаза. Или его же спрашиваетъ отецъ: что учишь?-- Географію.-- "О чемъ"?-- Водныя системы и ярмарки.-- "Гдѣ самыя главныя ярмарки"?-- На границахъ Сибири въ губерніяхъ Пензенской и Оренбургской.-- "Какъ Пензенской"?-- Пензенской. Вмѣсто Пензенской оказалась Пермская. Чтобы исправить это легкомысліе, придется, конечно, повозиться очень долго и весьма терпѣливо, но ужь оно засѣло на всю жизнь и едва-ли изъ мальчика сложится основательный, серьезный умъ.

И все это произошло только отъ того, что мать не умѣла найти мѣрки и давала сыну свободу въ такихъ вещахъ, которыми онъ своимъ умомъ пользоваться не могъ. Чѣмъ ребенокъ менѣе живъ и впечатлителенъ, тѣмъ слѣдуетъ держать его свободнѣе, не боясь ошибокъ живости, которой у него нѣтъ. Напротивъ, живыхъ и способныхъ дѣтей, слѣдовательно быстрыхъ, впечатлительныхъ, нужно выдерживать долѣе, потому что они гораздо легче дѣлаютъ ошибки мысли. Совершенно правъ Руссо, когда онъ говоритъ, что прежде всего не слѣдуетъ спѣшить. Все, что воспитатели теряютъ во времени, они выигрываютъ въ прочности успѣха. Но тотъ-же Руссо и такъ-же справедливо замѣчаетъ, что дитя-геній -- исключеніе и что всякая мать воображаетъ, что это-то исключеніе именно и есть ея ребенокъ. Самообольщеніе лишаетъ мать всякой мѣры, и потому только та мять истинная воспитательница своихъ дѣтей, которая умѣетъ любить ихъ съ умомъ. Если этого драгоцѣннаго человѣческаго качества нѣтъ у матери,-- ничего не подѣлаешь и никакая педагогія не поможетъ. Поэтому я бы сказалъ матерямъ -- любите своихъ дѣтей менѣе, не считайте ихъ исключеніемъ изъ человѣчества и имѣйте терпѣніе не спѣшить воспитаніемъ.

Взрослые иногда удивляются, что курсъ географіи въ полмизинца толщины ребенокъ учитъ годъ и не знаетъ; взрослые удивляются, что дѣтямъ нужно повторять одинъ и тотъ-же опытъ многое множество разъ, прежде чѣмъ они хорошо его запомнятъ и усвоятъ правильную привычку. Это-то именно и доказываетъ, что лѣта вовсе не такъ способны, какъ мы думаемъ, что имъ учиться гораздо труднѣе, чѣмъ намъ, потому что они не умѣютъ еще мыслить. Въ развитіи мыслительныхъ способностей поэтому и заключается сущность воспитанія. Но веста это развитіе нужно какъ можно медленнѣе. Вы спѣшите своего десятилѣтняго генія отдать во второй классъ гимназіи, тогда-какъ ему нужно укрѣплять свои мускулы; вы въ восторгъ, что вашъ шесталѣтній геній выучился читать самъ, тогда-какъ отъ генія нужно отнимать всякую книжку, чтобъ онъ ея и не видѣлъ; вы даете своему маленькому дикарю полную свободу, когда онъ не только еще не унѣетъ думать, но не умѣетъ даже и ходить толкомъ. И когда послѣ всякой безпорядочности, въ которой вы воспитываете его по принципу, изъ вашего ребенка выростаетъ дрянной человѣкъ, вы удивляетесь, что геній оказался хуже, чѣмъ другіе люди. Но во-первыхъ, онъ и не былъ лучше другихъ, а во вторыхъ -- не вы-ли еще его и портили. Поэтому не спѣшите и не обольщайтесь; смотрите на своихъ дѣтей, какъ на маленькихъ дикарей.

III.

Крѣпостное право исчезло, но крѣпостныя привычки остались. Можетъ быть, подъ Петербургомъ уже сглаживается внѣшнее различіе и формы отношеній между деревенскими и городскими жителями, но въ области московскаго тяготѣнія иначе. Поѣзжайте въ любую деревню -- вы баринъ, а ваши дѣти барчата. Вы, положимъ, дарите деревенской дѣвочкѣ картинки или игрушку -- "цѣлуй барину ручку", учитъ дѣвочку бабушка. Вы говорите, что этого не слѣдуетъ,-- вамъ отвѣчаютъ, что это всегда такъ водилось, что слѣдуетъ уважать баръ, что Иванъ Петровичъ и княгиня X, жившіе у нихъ въ домѣ, любили это и что у нихъ всегда цѣловали руки. И деревенскіе дѣти знаютъ твердо эту азбуку. Если вы преисполнены нравственными идеалами и либеральными порывали, то деревня будетъ возмущать васъ на всякомъ шагу. И большіе, и дѣти смотрятъ на васъ, какъ на богатаго заѣзжаго иностранца, съ котораго слѣдуетъ поживиться хотя чѣмъ нибудь. Если вы преисполнены либеральнаго демократизма и мечтаете объ общеніи съ народомъ,-- вамъ скоро дадутъ такой спасительный урокъ, что вы забудете всѣ свои мечтанія.

Но не торопитесь возмущаться тѣмъ, что вы видите, и охладите себя размышленіемъ. Область московскаго тяготѣнія не стряхнула еще съ себя крѣпостныхъ привычекъ. Нравы, обычаи, міровоззрѣніе въ ней старые, точно 19 февраля въ ней и не было. Забравшись въ подмосковную даль, вы уходите за столѣтіе назадъ и если, ради воспитанія дѣтей въ общеніи съ народомъ, дадите дѣтямъ свободу, то прежде всего воспитаете* въ нихъ барскія чувства. Не думайте, что ваши дѣти будутъ для ихъ деревенскихъ товарищей Митя, Саша, Петя. Они будутъ Дмитрій Михайловичъ, Александръ Петровичъ, Петръ Ивановичъ или просто баринъ. Ихъ окружатъ угодливостію и почтеніемъ, имъ будутъ служить и прислуживать -- и глупые Митя, Саша, Петя вообразятъ, что они дѣйствительно изъ другой глины, что они Дмитрій Михайловичъ, Александръ Петровичъ и Петръ Ивановичъ.

Порча эта воспитывается двумя путями; она подготовляется угодливостію прислуги, выросшей въ крѣпостныхъ привычкахъ и говорящей дѣтямъ на каждомъ шагу: "мы прислуга, а вы господа". Нужно много времени, чтобы наша прислуга доросла до нѣмецкой, не говоря уже про французскую или про американскую, гдѣ разница между господами и прислугой уже замѣтно исчезаетъ. Одинъ дрезденскій кельнеръ разсказывалъ русскому путешественнику, что его, кельнера, нанялъ къ себѣ какой-то русскій графъ. Пока они ѣздили за границей, графъ былъ вѣжливъ и держалъ себя совершеннымъ джентльменомъ. Но когда перевалили черезъ русскую границу, графъ превратился въ воеводу. "Я не могъ оставаться у него долѣе -- я кельнеръ, но не лакей". Вотъ этого-то пониманія я нѣтъ еще въ нашей прислугѣ. А кто виноватъ -- мы, или она?.Конечно мы, потому что мы сами еще бары; мы сами, въ заговорѣ съ прислугой, заставляемъ дѣтей чувствовать бездну, раздѣляющую барчатъ отъ тѣхъ людей, которые чистятъ имъ сапоги или подаютъ кушанье. Не вѣрьте либерализму тѣхъ, кто выдаетъ себя за молодое поколѣніе и гордится, что они люди шестидесятыхъ годовъ, особенно не вѣрьте тому, что такъ часто услышите изъ устъ женщинъ. Въ женщинахъ всегда бывало много аристократизма, ихъ всегда баловали, да балуютъ и до сихъ поръ галантерейнымъ ухаживаніемъ и угодливостію. Чадолюбивая мать прежде всего барыня, придерживающаяся афоризма: "чѣмъ-бы дитя ни тѣшилось, лишь-бы не плакало". Ну и тѣшится дитя, и не плачетъ. Попробуй няня оттолкнуть маленькаго дикаря, когда тотъ налетитъ и со всего размаху ударитъ ее въ грудь. Дикарь закричитъ, бѣжитъ къ мамѣ со слезами и жалуется, что его прибили. Много-ли разсудительныхъ женщинъ, способныхъ разобрать дѣло и сказать дикарю, что и подѣломъ ему, пусть учится не бить въ грудь, если не хочетъ, чтобы его отталкивали. Нѣтъ, пойдетъ исторія, выговоръ, а иногда откажутъ и отъ мѣста. Маленькій дикарь какъ ни глупъ, но отлично понимаетъ, что няня его раба, и пріучившись ставить себя выше, быть двухвершковымъ господиномъ, онъ прибѣгаетъ даже къ подлогамъ лишь-бы быть всегда правымъ и сохранить верхъ: "если его оттолкнутъ, онъ жалуется, что его прибили; ему сдѣлали замѣчаніе,-- онъ говорятъ, что его обругали. И прислуга, по чувству самосохраненія, готова тоже на подлоги, лишь-бы не выходило никакихъ исторій и не потерять мѣста. Вотъ когда дѣти получаютъ уже первые уроки барства. Деревня не самостоятельный воспитатель, а продолженіе. Одна русская семья, пріѣхавъ изъ-за границы, гдѣ прожила нѣсколько лѣтъ, возмущалась рабскими отношеніями крестьянъ и крестьянскихъ дѣтей, а дѣти этой семьи ничѣмъ не напоминали русскихъ барчатъ и повидимому не подозрѣвали различія между людьми. Проживъ полгода въ деревнѣ, дѣти совершенно измѣнились, точно они всегда жили среди казачковъ, Ванекъ и Петрушекъ.

Взаимная солидарность, связывающая барчатъ, воспитываемыхъ на лонѣ природы, съ деревенскими мальчиками имѣетъ соціально-экономическое основаніе. Съ одной стороны безпомощность и безсиліе при относительномъ богатствѣ, съ другой относительная самодѣятельность и практичность при бѣдности. У барчатъ есть игрушки и разныя плѣнительныя мелочи, деревенскими мальчиками невиданныя. У этихъ жителей Сандвичевыхъ острововъ разбѣгаются глаза при видѣ барскихъ ножичковъ, ножницъ, картинокъ, маленькихъ топоровъ, лопатъ, сапоговъ, куртокъ, рубашекъ, однимъ словомъ всего, всего. Но если маленькіе жители Сандвичевыхъ острововъ ходятъ нагишомъ, за то они умѣютъ собирать червей, ловить рыбу и раковъ, доставать птицъ изъ гнѣздъ, что для барчатъ такъ-же плѣнительно, какъ для дикарей ножницы и ножички. Потребность взаимнаго обмѣна услугъ чувствуется немедленно и конечно было-бы хорошо, если-бы онъ устраивался на условіи равноправности. Къ сожалѣнію, двухъ-вершковый баринъ уже знаетъ, что онъ баринъ, а маленькій житель Сандвичевыхъ острововъ -- что онъ голый дикарь. Является заискиванье, почтительное величаніе по имени и отчеству, постоянное предложеніе услугъ. "Дмитрій Михайловичъ! не нужно-ли вамъ ученую сороку", или "Дмитрій Михайловичъ! не нужно-ли вамъ ручного грача". "Дмитрій Михайловичъ! посмотрите какой у меня щенокъ", "Дмитрій Михайловичъ! не сдѣлать-ли вамъ змѣя". А Дмитрій Михайловичъ, вполнѣ чувствуя, что онъ европеецъ, случайно заѣхавшій на Сандвичевы острова, спрашиваетъ съ достоинствомъ -- "а что ты возьмешь?" -- "Отдайте мнѣ вашъ ножичекъ" или "дайте мнѣ пять копеекъ" и такъ далѣе. У Дмитрія Михайловича есть напримѣръ мячъ большой, какъ глобусъ; жители Сандвичевыхъ острововъ, хотя также имѣютъ мячи, но сшитые изъ какихъ-то тряпокъ, мягкіе и вовсе но круглые. Ясно, что поиграть мячемъ Дмитрія Михайловича -- для нихъ особенно заманчивое удовольстіе. Устраивается лапта. Маленькіе жители Сандвичевыхъ острововъ бѣгаютъ какъ собаченки, и обливаясь потомъ, чтобы достать мячъ, залетѣвшій въ оврагъ, или на чужой дворъ, или въ огородъ, лишь-бы хоть одну минуточку подержать собственными руками этотъ невиданный для нихъ глобусъ. Дмитрій Михайловичъ ничего этого не понимаетъ, онъ понимаетъ только то, что ему служатъ, и командуетъ -- "Ванька, неси скорѣе", или "Митька, не смѣй брать". Но и Ванька, и Митька, хотя и жители Сандвичевыхъ острововъ -- себѣ на умѣ. Они знаютъ свое дѣло, знакомые уже съ практикой обмѣна, м превосходно эксплуатируютъ Дмитрія Михайловича. Они съумѣютъ раздразнить его желаніе и взять съ Дмитрія Михайловича деньги и за галку, и за змѣй, выманить у него за естественные предметы и ножикъ, и ножницы и вообще обираютъ Дмитрія Михайловича такъ ловко, что не будь вмѣшательства маменьки, Дмитрій Михайловичъ оказался-бы голъ, но за то обильно снабженный галками, воронами, сороками, щенками, котятами, а всѣ его вещи и одежды перешли-бы къ жителямъ Сандвичевыхъ острововъ. Безъ организаціи правильныхъ отношеній и при условіи невмѣшательства, такая взаимная солидарность не больше, какъ взаимная порча. Съ одной стороны мы никогда не избавимся отъ баръ, съ другой отъ крѣпостныхъ и сословнаго антагонизма. Вмѣсто того, чтобы ростить своихъ дѣтей для той свободной Россіи, которая началась послѣ 19 февраля и воспитывается земской равноправностію, на гласномъ судѣ, на общей военной повинности и на пропорціональныхъ налогахъ, мы выростимъ поколѣніе, которое станетъ тянуть въ старину.

А между-тѣмъ тѣ-же Сандвичевы острова могутъ служить источникомъ правильнаго воспитанія. Вѣдь Дмитрія Михайловича только потому и эксплуатируютъ, что онъ не умѣетъ ничего санъ сдѣлать -- ни взлѣсть на дерево, ни поймать грача, ни приручить галку, ни склеить и запустить змѣя, ни переплыть рѣки. Воспользуйтесь деревней, чтобы пріучить Дмитрія Михайловича самому-дѣлать все то, что дѣлаютъ деревенскіе мальчики. Повѣрьте, что вы его ничѣмъ такъ не осчастливите, какъ позволивъ ему изъ комнатнаго изнѣженнаго мальчика превратиться въ такого-же молодца, какъ дѣти Сандвичевыхъ острововъ. Конечно, тутъ встрѣтятся нѣкоторыя затрудненія, напр., городская одежда, лакированные сапоги, крестьянская рѣчь и обычаи деревенскихъ дѣтей называть всѣ вещи ихъ прямыми именами. Послѣднее обыкновенно считается чуть-ли не главнымъ препятствіемъ. Но противъ всѣхъ этихъ неудобствъ можно принять мѣры организаціи правильныхъ отношеній. Во-первыхъ, не позволяйте своему Дмитрію Михайловичу ничего покупать и вымѣнивать; нужна ему галка, пусть выучится, какъ ее поймать, самъ поймаетъ и приручитъ; нуженъ ему грачъ, пусть самъ лѣзетъ на дерево; пусть самъ пріучается и ловить раковъ; чего не можетъ онъ самъ себѣ промыслить, того не долженъ онъ имѣть. Воспользуйтесь практическими знаніями деревенскихъ мальчиковъ для того, чтобы показать Дмитрію Михайловичу, на сколько онъ безпомощнѣе и беззащитнѣе тѣмъ, кто умѣетъ пользоваться своими силами и удовлетворяетъ своимъ. потребностямъ своимъ собственнымъ трудомъ. Пусть деревня послужитъ для Дмитрія Михайловича школой знакомства съ практическимъ значеніемъ труда, школой первыхъ основаній экономической дѣятельности, школой знанія полной безпомощности человѣка, который не стоитъ на своихъ ногахъ. Объясненіе можетъ быть просто и вполнѣ доступно. Спросите Дмитрія Михайловича, чѣмъ-бы онъ существовалъ, если-бы ему не подносилось все въ готовомъ видѣ. Онъ, бѣдняга, не можетъ быть даже подпаскомъ, онъ не можетъ собрать даже тарелки ягодъ или корзинки грибовъ, онъ не можетъ сдѣлать ничего, за что-бы ему дали фунтъ хлѣба. Мальчики приносятъ ему и галокъ, и воронъ, дѣлаютъ змѣевъ, ловятъ раковъ и получаютъ за это отъ Дмитрія Михайловича деньги и вещи. Но развѣ все это его, развѣ онъ своимъ трудомъ можетъ произвести что-нибудь. Правда, у него есть платье, ножикъ, ножницы, разныя игрушки, но развѣ все это его собственность. Развѣ онъ знаетъ, откуда они ему достались. Сказать, что все это ему дали, значитъ ничего не сказать, потому-что вы не уясните ему главнаго принципа собственности и роли личнаго труда. Деревня -- самое удобное мѣсто для объясненій этого рода. Отведите ребенку гряду земли, пусть онъ сѣетъ и сажаетъ, пусть онъ дѣйствительно трудится, а не играетъ, ну хотя посѣетъ огурцы,-- а когда огурцы поспѣютъ, восторгъ вашего сына покажетъ, что значеніе труда вполнѣ ему ясно, особенно если эти огурцы удалось ему продать и на вырученныя деньги купить себѣ хотя десятикопеечный ножикъ. Дрянной десятикопеечный ножикъ покажется ему, конечно, въ милліонъ разъ лучше вашего англійскаго. Та-же деревня и трудъ земледѣльца могутъ послужить темой и для объясненій въ повѣствовательной формѣ. Выборъ такихъ разсказовъ, конечно, не всегда легокъ и зависитъ отъ находчивости воспитателей. Вотъ, напримѣръ, какой разсказъ мы находимъ у Эскироса, когда Эмиль спросилъ своего отца, отчего на свѣтѣ есть бѣдные. "Въ старину, посреди одного моря, названіе котораго я и самъ хорошенько не упомню, былъ островъ, на которомъ богатые построили себѣ мраморные дворцы, развели сады, полные самыхъ рѣдкихъ цвѣтовъ и вырыли озера для своего удовольствія. Ничто не могло сравниться съ роскошью ихъ стола: имъ подавались на золотыхъ блюдахъ огромныя рыбы съ соусомъ изъ омаровъ. Туалеты мужчинъ и особенно Димъ отличались неслыханнымъ богатствомъ. Дѣти, играя въ кегли на площадяхъ, употребляли вмѣсто шаровъ, огромные круглые брилліанты.

"Бѣдные же, напротивъ, ходили босикомъ, дѣвочки одѣтыя въ лохмотья рылись въ кучахъ нечистотъ у домовъ богатыхъ, подбирая выброшенные остатки отъ пировъ. На бѣдныхъ не только лежали самыя тягостныя и самыя непріятныя работы, но на нихъ еще всѣ смотрѣли съ презрѣніемъ. Дѣло дошло до того, что людямъ плохо одѣтымъ запрещалось показываться на мѣстахъ общественныхъ гуляній, изъ опасенія, конечно, чтобы они своими лохмотьями не загрязнили зеленые ковры газона, или, еще вѣроятнѣе, чтобы жалкій видъ ихъ не оскорблялъ зрѣніе богатыхъ.

"Однажды ночью бѣдняки удалились на гору и стали совѣтоваться между собою. Наиболѣе молодые между ними стояли за то..чтобы всѣмъ взяться за оружіе, напасть на богатыхъ во время сна и, отнявъ у нихъ имущество, раздѣлить его между бѣдными."

"Но тутъ всталъ одинъ старый мудрецъ и, выждавъ, когда всѣ замолкли, заговорилъ такъ:-- Не дѣлайте этого, во-первыхъ, потому, что ихъ замки оберегаются слугами, еще болѣе злобными, чѣмъ господа, и собаками, еще болѣе алчными, чѣмъ самые слуги; а во-вторыхъ, потому, что подобная борьба была бы несправедлива. То, что вы сегодня похитите у вашихъ враговъ, только благодаря тому обстоятельству, что сила будетъ на вашей сторонѣ, можетъ быть завтра-же отнято у васъ другими, если вы окажетесь слабѣйшими. Пріищемте-же вмѣстѣ другое средство. Вы, конечно, слыхали, что въ нашемъ морѣ есть и другіе острова, кромѣ того, на которомъ мы имѣли несчастіе родиться. Наши братья, бѣдные матросы, которые привозятъ сюда на кораблѣ припасы и предметы роскоши для богатыхъ, не разъ видали во время плаванія земли, поднимавшіяся посреди волнъ и увѣнчанныя зеленью и плодовыми деревьями. По ихъ разсказамъ, одинъ изъ этихъ острововъ необитаемъ, и отъ васъ зависитъ превратить его въ плодоноснѣйшій садъ. У насъ есть руки. Я первый, не смотря на свою старость, готовъ работать, насколько хватитъ моихъ силъ, а въ случаѣ надобности, помогу вамъ и совѣтомъ. Вотъ все, что я хотѣлъ вамъ сказать.

"Они отправились. Одинъ за другимъ садились они въ утлыя суда, которыя сами смастерили изъ досокъ, покрывавшихъ ихъ хижины. Богатые обитатели острова были въ восторгъ, что эта сволочь удаляется, и радостно хлопали руками. Наконецъ-то избавились мы отъ напасти! восклицали они.

"Такъ какъ у эмигрантовъ не было никакого имущества, то и весь грузъ корабля состоялъ только изъ нихъ самихъ. Впрочемъ, нѣтъ, я ошибаюсь: они захватили съ собой свои орудія для работы.

"Впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ о нихъ не было ни слуху, ни духу. Должно быть они всѣ потонули, говорили одни. Они всѣ перерѣзали, другъ друга, утверждали другіе.

"Но вотъ однажды въ гавань вошелъ корабль, нагруженный хлѣбомъ и другими товарами. По языку матросовъ и по нѣкоторымъ чертамъ лицъ не трудно было узнать въ нихъ прежнихъ обитателей острова. Они разсказали, что пріѣхали съ того острова, на который переселились и гдѣ все родится какъ нельзя лучше. Земля, обработанная ихъ руками, покрывается жатвами, фермами и стадами. Богатые приняли эти разсказы за басню и хохотали надъ ними до упаду.

"А между тѣмъ матросы ничего не преувеличивали въ своихъ разсказахъ. Роскошно обработанныя ноля; селенія, города, дороги, каналы точно волшебствомъ какимъ выростали изъ этой еще недавно невоздѣланной почвы. Граждане жили между собой въ мирѣ и согласіи, потому-что чувствовали себя счастливыми. Миръ и согласіе господствовали и въ семьяхъ, на дѣтей смотрѣли, какъ на залогъ еще большаго благосостоянія въ будущемъ, а потому съ раннихъ лѣтъ пріучали ихъ къ труду.

"Совсѣмъ иначе шли дѣла на островѣ богатыхъ, благосостояніе котораго день ото дня приходило въ упадокъ. Такъ какъ жители этого острова считали слишкомъ унизительнымъ для себя или были слишкомъ лѣнивы, чтобы самимъ взяться за соху, то пашни въ скоромъ времени поросли бурьяномъ. Всѣ производства прекратились за недостаткомъ рабочихъ рукъ, а съ ними вмѣстѣ исчезли и предметы роскоши. Замки стали разрушаться, а починять ихъ было некому.

"Вначалѣ богатые обратились къ ремесленникамъ сосѣднихъ острововъ; но эти послѣдніе знали, какъ поступлено было съ ихъ собратьями, и не захотѣли подвергаться тѣмъ-же притѣсненіямъ.

"Такъ какъ у жителей, оставшихся на островѣ, было много золота и серебра, то они вначалѣ накупили все, что имъ было нужно, у иностранныхъ купцовъ. Но нѣтъ такой казны, которая рано или поздно не истощилась бы, если проникать въ нее новымъ богатствамъ не откуда. По прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ, у нихъ не стало больше ни золота, ни серебра и они пожалѣли, но уже слишкомъ поздно, что такъ жестоко и несправедливо поступили съ бѣдными.

"Положеніе ихъ было самое жалкое. Слуги, которыми они окружили себя въ былыя времена, не получая болѣе жалованья, отказались служить имъ. Лошади, за которыми некому было ходить въ конюшнѣ, равнымъ образомъ отказывались возить экипажи. На улицѣ попадались женщины въ стоптанныхъ атласныхъ башмакахъ и въ разорванныхъ парчевыхъ платьяхъ, такъ какъ эти бѣлоручки сочли бы для себя стыдомъ самимъ заняться починкою своей одежды. Глядя на эти лохмотья, въ которыхъ они такъ важно расхаживали, иному пришла бы охота посмѣяться, если-бы не было жестоко и гнусно смѣяться надъ несчастіемъ, хотя бы и заслуженнымъ.

"Однимъ словомъ, островъ богатыхъ сдѣлался островомъ бѣдняковъ.

"Нужда годъ отъ году увеличивалась. Необработанная земля ничего болѣе не производила. Прежніе богачи умирали съ голоду въ своихъ развалившихся замкахъ и погибли бы до послѣдняго человѣка, еслибы жители другого острова, которыхъ они когда-то изгнали своимъ дурнымъ обращеніемъ, не явились къ нимъ на помощь и не привезли имъ тотъ излишекъ припасовъ, въ которомъ они не нуждались сами".

-- Такъ стало-быть трудъ обогащаетъ? спросилъ Эмиль, слушавшій отца съ большимъ вниманіемъ.

-- Невсегда, отвѣчалъ отецъ; -- но по крайней мѣрѣ онъ обогащаетъ тѣ народы, которые умѣютъ быть справедливыми.

Такъ какъ Дмитрій Михайловичъ уже знаетъ, что за вещи деревенскихъ мальчиковъ, пріобрѣтаемыя ими своимъ трудомъ, онъ можетъ платить деньгами и вещами не своими, такъ какъ онъ знаетъ, что онъ не можетъ быть даже подпаскомъ, наконецъ, такъ какъ онъ знаетъ, какъ пріятенъ ему былъ гривенникъ за огурцы и высоко цѣнитъ свой собственный ножикъ, купленный имъ за этотъ гривенникъ, то притча въ родѣ приведенной будетъ ему вполнѣ понятна. Не нравится вамъ эта притча -- сочините свою.

Но понятіе Дмитрія Михайловича о трудѣ будетъ неполное, если онъ не узнаетъ трудности труда, его общественной солидарности и цѣнности. Совсѣмъ не одно и;тоже -- видѣть крестьянина въ полѣ и на сѣнокосѣ издали, какъ въ панорамѣ, или собственнымъ опытомъ узнать, что значитъ крестьянскій трудъ. Мы всѣ очень легкомысленно относимся къ тому, что видимъ, не испытавъ на себѣ, и дѣти на этотъ счетъ еще легкомысленнѣе насъ; они только свои подвиги считаютъ героическими и только свой трудъ великимъ. Заставьте Дмитрія Михайловича поднять соху, поставьте его рядомъ съ крестьянами въ полѣ, заставьте Дмитрія Михайловича подъ солнопекомъ сдѣлать такую-же полосу, какъ крестьянинъ. Дмитрій Михайловичъ непремѣнно смирится и благоговѣйно отнесется къ труду, ему непосильному. У меня въ саду дорожка поросла мѣстами травой; Дмитрій Михайловичъ проситъ у меня денегъ, чтобы купить картинки для склеиванія. Я говорю -- "заработай".-- Да чѣмъ?-- "Ну хоть разчисти эту дорожку".-- Сколько дашь?-- "15 коп." --Нѣтъ, дешево, дай 30.-- "Не хочешь, я найму хозяина". Я приглашаю хозяина и онъ спрашиваетъ за работу 10 к.-- Видишь, я тебѣ даю больше, чѣмъ стоитъ эта работа. Дмитрій Михайловичъ соглашается. И ужь обливался-же онъ потомъ, отдыхалъ десятки разъ, а вычистилъ скверно. Все, это, повидимому, мелочи, но съ дѣтьми нѣтъ мелочей; для нихъ жизнь и вездѣ наука. Только учите ихъ практически и не показывайте имъ никогда панорамъ, а давайте дѣло, которое они узнали-бы своими руками. Съ дѣтьми слабосильными нужно обращаться при этомъ очень осторожно; нужно прежде всего, чтобы ребенокъ самъ захотѣмъ сдѣлать и чтобы дѣло было по его силамъ. Если вы введете принужденіе -- трудъ станетъ каторжнымъ. Если вы заставите дѣлать не по силамъ, ребенокъ пріучится за все хвататься не кончая и вы не воспитаете въ немъ никогда настойчивости.

Послѣ первыхъ уроковъ о трудѣ, перейдите къ объясненію солидарности труда. Видя крестьянина въ полѣ, Дмитрій Михайловичъ знакомится съ трудомъ изолированнымъ. Покажите Дмитрію Михайловичу и жатву, и молотьбу, сведите на мельницу и покажите ему хлѣбъ, который испечется изъ этой муки. Въ городѣ сведите его въ каретное заведеніе и объясните, черезъ сколько рукъ должны пройти составныя части экипажа, прежде чѣмъ изъ нихъ выйдутъ дрожки, коляска, карет'а. Крестьянинъ рубитъ въ лѣсу дерево, очищаетъ, раздѣляетъ его на отрубки, отрубки продаетъ колеснику. Колесникъ колетъ, гнетъ ободья, дѣлаетъ спицы, а токарь приготовляетъ ступицу. Собранное колесо продается экипажному мастеру. Мастеръ отдаетъ его кузнецу, отъ кузнеца колесо поступаетъ къ маляру. Покажите, какъ постепенно переходятъ изъ рукъ въ руки и другія части экипажа. Вѣдь этэ цѣлая экономическая исторія труда. Когда Адамъ Смитъ указалъ на систему раздѣленія труда, вся Европа пришла въ недоумѣніе, потому что она никогда ничего подобнаго не подозрѣвала. Примѣръ Адама Смита о булавочномъ производствѣ и до сихъ поръ стоитъ во всѣхъ курсахъ политической экономіи. Повѣрьте, что такою-же поразительною новостью будетъ и для вашего сына каретное заведеніе. Сводите ребенка во всѣ мастерскія, какія только есть у васъ въ городѣ и, если можно, дайте ему повторить то, что дѣлаютъ своими руками мастера. Онъ узнаетъ во-первыхъ, что только легко смотрѣть, какъ работаютъ другіе, а дѣлать самому и хорошо -- штука совсѣмъ другая. Всѣ эти уроки пойдутъ въ пользу вашего Дмитрія Михайловича, ибо охладятъ его самоувѣренность, заставятъ его смотрѣть скромнѣе на свои силы и спасутъ отъ самонадѣянности и хвастовства, которое такъ сильно во всѣхъ дѣтяхъ. Вѣдь дѣти только потому самонадѣянные самохвалы, что имъ всегда показываютъ жизнь въ панорамѣ и не только не позволяютъ имъ пробовать своихъ силъ, а напротивъ оберегаютъ отъ труда. Попробовавъ молотъ молотобоя, попробовавъ подуть мѣхомъ полчаса, присмотрѣвшись, съ какою ловкостію кузнецъ дѣлаетъ гвозди, попиливъ продольной пилою столяра и постругавъ рубанкомъ, Дмитрій Михайловичъ, можетъ быть, съ огорченіемъ увидитъ, что все это не его ума дѣло. Тогда сведите его къ переплетчику и покажите, какъ клеятъ коробочки. Дмитрій Михайловичъ увидитъ, что есть дѣло и по его силамъ, но только дѣло очень маленькое и не эффектное. Дмитрію Михайловичу, конечно, понравятся клеить коробки, онъ захочетъ учиться этому дѣлу, но и тутъ ему придется работать мѣсяцъ прежде, чѣмъ его коробочку купятъ въ аптеку. Восторгъ Дмитрія Михайловича безграниченъ: онъ покупаетъ на свои деньги книгу или вещь, -- у него опять собственность. Такъ какъ дѣти великіе мечтатели и такъ какъ мечтательностію погрѣшаетъ все русское образованное общество, которое потому и мечтаетъ много, что мало дѣлаетъ, то Дмитрій Михайловичъ на коробочкахъ получитъ и еще одинъ урокъ -- урокъ скромности. У Дмитрія Михайловича сложился въ головѣ уже цѣлый планъ: онъ наклеитъ къ осени цѣлую сотню всякихъ коробокъ, продастъ ихъ въ аптеку и получитъ пять рублей. На пять рублей покупается, конечно, весь петербургскій гостинный дворъ. Но вотъ наступило лѣто, Дмитрій Михайловичъ давно уже забылъ о коробочкахъ и къ осени у него нѣтъ ни пяти рублей, ни гостиннаго двора. Это* удобный случай объяснить Дмитрію Михайловичу, что циплятъ считаютъ осенью. Нѣсколько разъ, конечно, придется Дмитрію Михайловичу продѣлать подобный опытъ, прежде чѣмъ онъ его усвоитъ. Но не теряйте терпѣнія и не забывайте, что дѣти учатся очень медленно.

У насъ въ домѣ живетъ сапожникъ; онъ работаетъ крестьянскій товаръ и каждый торговый день ходитъ на базаръ продаватъ сапоги. Мы идемъ вмѣстѣ съ нимъ, садимся на рынкѣ и ждемъ покупателя. Сапоги проданы и мы идемъ съ хозяиномъ за покупками. Онъ докупаетъ для своей жены платокъ, дѣтяхъ пряники, для хозяйства -- соли, муки, говядины. Это для Дмитрія Михайловича уже урокъ мѣны. Онъ знакомится съ процессомъ перехода труда въ вещь, обращенія вещи въ деньги и денегъ въ предметы личной потребности трудящагося.

Теперь Дмитрій Михайловичъ уже понимаетъ кое-что въ экономическихъ отношеніяхъ: онъ понялъ экономическую связь людей и солидарность интересовъ. Примѣры приводимые мною кажутся вамъ мелочами, но вѣдь и самъ Дмитрій Михайловичъ еще не великій человѣкъ; онъ ничего не знаетъ, ничего не понимаетъ и, видя факты, не умѣетъ ихъ осмысливать и связывать. Воспитывая ребенка на пониманіи мелочныхъ фактовъ, вы научите его не проходить мимо ни одного изъ нихъ. Только этимъ способомъ вы научите его замѣчать то, что онъ видитъ, наблюдать и думать. Конечно, отъ Дмитрія Михайловича не скрывается, что онъ не крестьянинъ, что онъ никогда не будетъ ни кузнецомъ, ни столяромъ, ни каретникомъ. Но оттого-то онъ и долженъ знать міръ мускульнаго труда, долженъ знать, что люди этого міра изъ той-же глины, но только живутъ и дѣйствуютъ при иныхъ обстоятельствахъ.

Руссо первый обратилъ вниманіе на необходимость ознакомленія дѣтей съ ремеслами; онъ первый показалъ, что это лучшее средство показать ребенку взаимную зависимость людей и что зависимость эту нужно показывать не съ нравственной стороны, а обративъ его вниманіе на промышленность и на механическія искуства, которыя дѣлаютъ людей полезными другъ для друга. Но установивъ принципъ, Руссо погрѣшаетъ въ практическомъ его осуществленіи. Онъ говоритъ, что водя ребенка по мастерскимъ, никогда не слѣдуетъ допускать его смотрѣть ни на какую работу, не приложивъ къ ней своихъ рукъ или уйдти, не узнавъ вполнѣ причины всего, что тамъ дѣлается или всего, что ребенокъ замѣтилъ. "Съ этою цѣлью работайте сами, говоритъ Руссо, вездѣ показывайте ему примѣръ; чтобы сдѣлать его мастеромъ, вездѣ будьте сами подмастерьемъ и будьте увѣрены, что часъ работы научитъ его больше, чѣмъ цѣлый день, употребленный на объясненія". Въ этой мысли есть правда, но есть ошибка. Если по обстоятельствамъ жизни вашему сыну дорога не въ ремесленники, то заставить его работать во всѣхъ мастерскихъ совершенно излишне. Во-первыхъ, онъ никогда не пріобрѣтетъ настоящаго навыка, ибо навыкъ дается годами постоянной практики, а во-вторыхъ для ребенка лѣтъ 12 доступно только вырѣзываніе изъ бумаги да клееніе коробочекъ. Обрѣзывать книгъ онъ не можетъ, слѣдовательно не можетъ быть переплетчикомъ, столярному дѣлу нельзя учиться раньше 14 лѣтъ, слесарному еще позже. Вообще нѣтъ ни одного ремесла, которому могъ-бы начинать учиться ребенокъ лѣтъ десяти-двѣнадцати и сдѣлаться мастеромъ отъ посѣщенія мастерскихъ. Вашъ сынъ никогда не будетъ ни столяромъ, ни портнымъ -- онъ будущій адвокатъ или докторъ. Заставить его браться за все и никогда не доходить до конца -- значитъ воспитывать изъ него диллетанта: это значитъ не воспитывать, а портить. Наша цѣль научить его не ремеслу, а показать ему экономическую солидарность и общественное значеніе труда. Этого мы достигаемъ вполнѣ, а чтобы ребенокъ лучше понялъ свои силы, мы заставимъ его убѣдиться, что онъ можетъ только клеить коробочки.

Но экономическій кругозоръ ребенка нельзя ограничивать однимъ знакомствомъ съ ремесленностію. Покажите ему заводы и фабрики. Въ провинціи это конечно трудно, но въ Петербургѣ легко. Свезите его на стеклянные, фарфоровые, сахарные заводы, покажите ему механическое, машинное заведеніе, хлопчато-бумажную мануфактуру, суконную фабрику. Предъ его глазами откроется теперь уже болѣе широкій міръ и болѣе широкая соціальная жизнь. Обратите вниманіе ребенка на свойства фабричнаго и заводскаго труда, покажите ему и дѣтей, работающихъ на фабрикахъ. Покажите ему и вліяніе тѣснаго городскаго фабричнаго труда на здоровье работника. А если у васъ въ городѣ есть заведеніе химическихъ продуктовъ или спичечная фабрика, то показавъ ему явленія фосфоризма, вы научите его задумываться даже и надъ такими ничтожными вещами, какъ коробка копѣечныхъ спичекъ. Первыя впечатлѣнія молодости важны и сильны; ими иногда опредѣляется вся послѣдующая жизнь. Въ кружкѣ вашихъ кабинетныхъ знакомыхъ онъ видѣлъ только адвокатовъ, литераторовъ да докторовъ; теперь онъ увидѣлъ почти весь міръ и самыя разнообразныя приложенія человѣческаго труда. Предъ нимъ не три дороги, а пятдесятъ, и если онъ изъ этихъ пятидесяти можетъ выбрать такую, которая не приведетъ его къ фосфоризму, научите понять его случайность своего рожденія и обстоятельства жизни тѣхъ людей, которыхъ судьба заставляетъ радоваться, если они достаютъ себѣ работу даже на спичечной фабрикѣ. Пусть вашъ ребенокъ пойметъ, что значитъ справедливость.

Но и здѣсь еще не кончаются первые экономическіе уроки. Соціально-экономическое воспитаніе самое трудное и самое безконечное. Нужно показать ребенку цѣнность труда. Руссо говорить, что въ обществѣ существуетъ уваженіе къ различнымъ искуствамъ, которое распредѣляется какъ разъ обратно ихъ настоящей полезности. Самыя полезныя искуства и до сихъ поръ еще получаютъ наименьшее вознагражденіе, потому что число работниковъ соразмѣряется съ потребностями людей и трудъ необходимый для всѣхъ по неволѣ остается въ той цѣнѣ, которую можетъ заплатить бѣднякъ. Есть на свѣтѣ ремесленники, которыхъ зовутъ артистами; они работаютъ не то, что нужно всѣмъ, а только то, за что платятъ дорого. Есть на свѣтѣ такія вещи какъ брилліанты, которыя дороги только потому, что ихъ можетъ имѣть самое небольшое число лицъ. Спасите своего воспитанника отъ предразсудковъ суетности и научите его цѣнить вещи по ихъ дѣйствительной полезности и по запросу большинства. Почему вы входите въ магазинъ ювелира или въ магазинъ ліонскихъ матерій съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ въ крестьянскую избу? Только потому, что золотыхъ дѣлъ мастера и его трудъ вы ставите выше, чѣмъ трудъ земледѣльца или столяра. Вотъ отъ какого предразсудка спасите своего воспитанника. Какъ только въ немъ заложилось понятіе, что мастеръ изготовляющій ювелирныя вещи и золотыя цѣпочки -- мастеръ болѣе почетный, чѣмъ земледѣлецъ, вашъ воспитанникъ погибъ. Онъ, значитъ, научился сравнивать вещи не по ихъ дѣйствительнымъ достоинствамъ и не по ихъ дѣйствительной полезности, а мѣрить совершенно внѣшнимъ признакомъ условнаго уваженія, которое принято имъ оказывать по ихъ доступности нѣкоторымъ и по ихъ недоступности большинству. Руссо говоритъ: "первое и самое почтенное изъ всѣхъ искуствъ -- это земледѣліе; я ставлю кузнечное искуство вторымъ, плотничье третьимъ и т. д. Ребенокъ, не обольщенный грубыми предразсудками, будетъ судить точно такъ-же". Подобная строгая классификація конечно неудобна, потому что невозможна и скорѣе собьетъ съ толку ребенка. А если онъ спроситъ своего воспитателя, почему плотничье производство третье, а не второе? Гораздо будетъ понятнѣе и безошибочнѣе идти въ объясненіи связи производствъ отъ простого и первоначальнаго къ сложному и второму, отъ того, что необходимо всѣмъ, къ тому, что нужно нѣкоторымъ. Всякое производство тѣмъ полезнѣе, чѣмъ оно болѣе распространено и удовлетворяетъ большему числу людей, и тѣмъ безполезнѣе, чѣмъ удовлетворяетъ меньшему числу нуждъ. Есть производства, обязанныя своимъ существованіемъ чувству тщеславія, напр. добываніе и обдѣлка брилліантовъ, жемчуга. Предметы эти цѣнятся только потому, что ихъ могутъ имѣть очень немногіе, а между тѣмъ сколько онѣ отвлекаютъ рукъ отъ производствъ, необходимыхъ всѣмъ. Предметовъ первой необходимости оттого и мало, что руки отвлекаются въ производствамъ менѣе нужнымъ. Если-бы на свѣтѣ изготовлялось столько сапоговъ, сколько людей, никто_:бы не ходилъ босикомъ. Пока мастеръ отдѣлываетъ шелками одну пару щегольскихъ ботинокъ, онъ могъ-бы сшить три пары простыхъ сапогъ. Одинъ маленькій пріятель Дмитрія Михайловича ходитъ въ такихъ щегольскихъ ботинкахъ, украшенныхъ всякими шелками, кисточками, стальными застежками и сшитыхъ изъ равныхъ кожъ, что выростковые сапоги Дмитрія Михайловича вередъ этими щегольскими ботинками точно первая пара сапоговъ, сшитая первымъ сапожникомъ. Но съумѣйте воспользоваться этими ботинками и вы объясните Дмитрію Михайловичу много очень хорошаго. Вы разскажете ему объ убыточномъ и выгодномъ потребленіи, вы разскажете ему, что у всѣхъ людей одинаковые желудки, одной длины руки и ноги, и конечно Дмитрій Михайловичъ увидитъ, что его пріятель въ своихъ щегольскихъ полусапожкахъ, въ которыхъ можно ходить лишь по зеркальному паркету, гораздо несчастнѣе Дмитрія Михайловича въ его выростковыхъ сапогахъ, позволяющихъ лазать и въ лужу, ходить по песку и булыжнику. "Приспособляйте воспитаніе человѣка къ человѣку, а не къ тому, чего нѣтъ въ человѣкѣ, говоритъ Руссо. Развѣ вы не видите, что стараясь исключительно образовать его для одного сословія, вы дѣлаете его безполезнымъ для всякаго другого и что отъ судьбы зависитъ обратить всѣ ваши старанія на его погибель. Есть-ли что нибудь смѣшнѣе обѣднѣвшаго вельможи, который въ нищетѣ остается со всѣми предразсудками своего рожденія? Есть-ли что презрѣннѣе обѣднѣвшаго богача, который, помня о презрѣніи, съ какимъ относятся къ бѣдности, считаетъ себя послѣднимъ изъ людей? Одному остается только сдѣлаться общественнымъ плутомъ, другому -- унижающимся лакеемъ".

Я говорилъ раньше, что неудобства сотоварищества деревенскихъ мальчиковъ могутъ быть устранены организаціей правильныхъ отношеній. И если вы не хотите дать своему сыну салоннаго воспитанія, а изъ своей дочери воспитать только барышню, подберите компанію своимъ дѣтямъ изъ деревенскихъ дѣтей. Ваши дѣти отъ деревенскихъ мальчиковъ выиграютъ гораздо больше, чѣмъ деревенскіе мальчики отъ вашихъ. Устраивайте общія игры, экскурсіи въ лѣсъ и въ поле, и мальчики научать вашихъ дѣтей тому, чего они не знаютъ, а вы научите мальчиковъ тому, чего они не знаютъ. Не бойтесь, что ваши дѣти услышать многое во второй разъ: чѣмъ больше повтореній, тѣмъ лучше. Предметы для разговора на каждомъ шагу -- что такое земля, что такое солнце, что такое небо; отчего времена года, отчего дождь, градъ, громъ, отчего растетъ дерево, что такое почва. Темы безконечныя. Не забывайте только одного,-- чтобы вашъ сынъ не воображалъ себя первымъ человѣкомъ, а мальчики не считали-бы себя вторыми людьми. Если вашъ сынъ усвоитъ привычки равенства, въ немъ никогда не явятся сословные предразсудки.

Н. Шелгуновъ

(Окончаніе въ слѣдующей книжкѣ.)

"Дѣло", No 7, 1871

Оставить комментарий Шелгунов Николай Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1871 Обновлено: 15/04/2024. 113k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Эмиль XIX века, соч. Альфонса Эспироса. Перевод с французского под редакцией М. Цебриковой. С.-Петербург, 1871 г.

Шелгунов Николай Васильевич Основы рационального воспитания

ОСНОВЫ РАЦІОНАЛЬНАГО ВОСПИТАНІЯ.

Шелгунов Николай Васильевич
Основы рационального воспитания