Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Отщепенец

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.

ТОМЪ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

Приложеніе къ журналу "Нива" за 1905 г.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.

   

ОТЩЕПЕНЕЦЪ.
РОМАНЪ.

I.

   Матильда Ивановна Копоненъ, чухонка по происхожденію и квартирная хозяйка по ремеслу, вбѣжала въ комнату своего молодого жильца, будущаго художника Ивана Ивановича Хопрова, растрепанная, въ измятомъ ситцевомъ капотѣ, должно-быть, послѣ послѣобѣденнаго сна, и визгливымъ голосомъ объявила:
   -- Идите, съ дѣдкой что-то дѣлается. Машка сказала: "хрипитъ". Умретъ еще, старый, тутъ...
   Иванъ Ивановичъ, ходившій, засунувъ руки въ карманы панталонъ и насвистывая отъ голоду шансонетку, остолбенѣлъ на мѣстѣ.
   -- Какъ умретъ?-- спросилъ онъ, ничего не сообразивъ сразу.
   -- Умретъ, какъ умираютъ! Хрипитъ, говорить не можетъ! Идите же!-- отвѣтила она и, безцеремонно схвативъ своего жильца за рукавъ, потащила его черезъ темный и узкій коридоръ въ другую комнату, сердито ругаясь:
   -- Охъ, ужъ эти нищіе жильцы, гроши платятъ, а возись тутъ съ ними...
   Они вошли въ конуру, темную, грязную, затхлую. Въ ней было тихо; слышалось только чье-то хриплое дыханіе. При свѣтѣ внесенной сюда Хопровымъ лампочки можно было разсмотрѣть на постели, подъ грязнымъ одѣяломъ изъ пестрыхъ, какъ нарядъ арлекина, ситцевыхъ лоскутковъ, какую-то грязную человѣческую фигуру, лежащую на спинѣ. Это былъ старикъ съ лицомъ землистаго цвѣта, съ сѣрой, обильной щетиной на головѣ, щекахъ и подбородкѣ. Онъ смотрѣлъ тупо въ пространство глубоко ввалившимися подъ густыми бровями, оловянными глазами, и конвульсивно перебиралъ пальцами крупныхъ костлявыхъ рукъ, лежавшихъ, какъ плети, вдоль тѣла.
   -- Дѣдка, худо тебѣ?-- очень громко спросилъ Хопровъ, подходя къ старику и растерянно всматриваясь въ его лицо.
   Тотъ хотѣлъ что-то сказать, но языкъ не повиновался, и пробормоталъ нѣчто безсвязное.
   -- Въ больницу надо, тамъ помогутъ,-- такъ же громко сказалъ Хопровъ.
   -- Не... не...-- торопливо забормоталъ старикъ и замоталъ отрицательно головой.
   -- Такъ доктора... Да какъ быть?.. Денегъ нѣтъ,-- опять выкрикнулъ Хопровъ.
   Глухой старикъ опять затрясъ головою и опять испуганно пробормоталъ:
   -- Не... не...
   Въ его глазахъ отразился страхъ, почти ужасъ, пальцы неподвижно лежавшихъ рукъ зашарили безпомощно по одѣялу.
   -- Но нельзя же такъ, безъ помощи!-- крикнулъ Хопровъ, не зная, что дѣлать.-- Такъ нельзя... Слышишь?
   Старикъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и едва внятно съ разстановкой произнесъ:
   -- Ни-че-го...
   Матильда Ивановна посовѣтовала:
   -- Пусть ужъ до утра полежитъ. Завтра надо въ больницу. Здѣсь умирать нельзя.
   Старикъ, должно-быть, понялъ ея слова и снова замоталъ головой.
   -- Боится больницы,-- пояснилъ Хопровъ.
   -- Мало ли чего, а все же нельзя такъ оставлять,-- рѣшительно проговорила она.-- Завтра надо чѣмъ свѣтъ свезти.
   Она вышла изъ каморки, опять ворчливо негодуя на нищихъ-жильцовъ. Хопровъ постоялъ около постели старика, не зная, что дѣлать; неумѣло поправилъ подушку, одѣяло, совсѣмъ растерянный. Старикъ закрылъ, наконецъ, глаза и, казалось, сталъ дышать ровнѣе. Хопровъ, безсознательно ободряя себя, подумалъ, что, можетъ-быть, къ завтрашнему дню старику будетъ лучше, и, захвативъ лампочку, снова вернулся къ своему комнату.
   Это была узенькая, неказистая комната съ грязными пестрыми обоями, хранившими цѣлый рядъ жирныхъ пятенъ надъ спинками стульевъ. Въ ней царствовалъ невообразимый безпорядокъ; на стѣнахъ висѣли, подобно лохмотьямъ и заплатамъ, обрывки картинъ на бумагѣ и клочьяхъ холста -- начатые эскизы,-- гдѣ облако, гдѣ нога, гдѣ рука,-- сдѣланные углемъ, карандашомъ, акварелью, масломъ. Все было не закончено, не дорисовано, не дописано. На нѣкоторыхъ лоскуткахъ начатые наброски представляли неприглядную смѣсь рукъ, ногъ, профилей, тучъ, деревьевъ, вылѣзавшихъ другъ изъ-подъ друга, сливавшихся вмѣстѣ въ невообразимый хаосъ, какъ образы и мысли въ разстроенномъ воображеніи; почти вездѣ тутъ же были нарисованы карикатуры, не столько остроумныя, сколько забористыя, иногда сальныя и грязныя, какъ холостая бесѣда послѣ ужина, какъ мужицкая брань въ кабакѣ; кое-гдѣ подъ рисунками и карикатурами были надписи въ стадахъ, нерѣдко гладкихъ и звучныхъ, но по большей части тоже нецензурныхъ. Обстановка комнаты была изъ рукъ вонъ плоха; стулья, столъ, комодъ, кровать, мольбертъ, все было не только старо, поломано и грязно, но вдобавокъ ко всему или испачкано красками и карандашами, или изрѣзано перочинными ножами, какъ школьная мебель, побывавшая подъ руками смертельно скучающихъ пансіонеровъ. Стоптанныя туфли, грязная вышитая малороссійскими узорами сорочка, разныя принадлежности бѣлья, старыя лѣтнія панталоны,-- все это валялось на стульяхъ, на столахъ, на полу. Въ углу бѣлѣлъ лишенный носа гипсовый бюстъ Аполлона въ красной суконной фескѣ, покрытой пылью. Подъ столомъ валялся загрязненный гипсовый торсъ Венеры, вѣроятно служившій не разъ вмѣсто скамьи для ногъ. На ржавомъ гвоздѣ висѣлъ затасканный галстукъ, точно петля, приглашающая желающаго повѣситься. Войдя въ эту комнату, Хопровъ взялъ одну изъ валявшихся на столѣ гильзъ, набилъ ее кое-какъ смѣшанными съ пылью остатками табаку и, заткнувъ ее обрывкомъ грязной ваты, закурилъ папиросу.
   -- Скверная штука, если дѣдка умретъ! Въ карманѣ ни гроша, а хоронить будетъ надо,-- проворчалъ онъ, дѣлая гримасу.-- Неожиданный репримандъ! И какой онъ мнѣ дѣдъ!
   Онъ сѣлъ верхомъ на стулъ и запустилъ красивые длинные пальцы въ густые, бѣлокурые волосы, дымя папиросой. Его всегда безпечное, беззаботное молодое лицо теперь смотрѣло мрачно, можетъ-быть, впервые съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ вполнѣ помнить себя. Сознаніе, что у него нѣтъ денегъ не только на похороны старика, но даже на то, чтобы отвезти его въ больницу, просто испугало его. Бѣдъ и невзгодъ онъ пережилъ не мало, но онъ всегда утѣшалъ себя мыслью, что "авось когда-нибудь вывернется", и вывертывался: перехватитъ гдѣ-нибудь въ долгъ денегъ и съѣздитъ въ Аркадію; продастъ старыя голенища и пообѣдаетъ; нарисуетъ жанровую картинку, докажетъ издателю иллюстрированнаго изданія, что ноги на картинкѣ такими кривыми и должны быть въ "ракурсѣ", что грязныя пятна сдѣланы дня усиленія эффектной игры "свѣто-тѣни", сбудетъ свое произведеніе и купитъ новый галстукъ и новую шляпу, забывъ, что надо было купить панталоны. Теперь онъ вполнѣ ясно сознавалъ, что вывернуться нельзя. Богато одаренный воображеніемъ, впечатлительный, нервный, безпомощный, какъ женщина, онъ сразу упалъ духомъ, сознавая, что тутъ дѣло идетъ не о томъ, удастся или не удастся съѣздить въ Аркадію, придется или не придется сшить новую пару платья и купить мягкую шляпу съ широкими полями. А тутъ еще за стѣной кто-то плачетъ, громко, отчетливо, настойчиво плачетъ, какъ человѣкъ, желающій, чтобы всѣ, всѣ непремѣнно слышали, что онъ плачетъ.
   -- Точно собачонка визжитъ,-- пробормоталъ онъ, раздраженный этимъ неумолкающимъ хныканьемъ.-- Любовникъ, бросилъ, ну, и не остается ничего больше дѣлать, какъ ревѣть до появленія новаго обожателя. Третій день ничего лучшаго придумать не можетъ. Тварь!
   Онъ ее не жалѣлъ. Онъ хорошо зналъ эту личность, круглолицую, бѣлобрысую, съ плоскимъ носомъ, съ красноватыми полосками вмѣсто бровей, съ глазами телки, съ ярко-румяными щеками въ веснушкахъ и съ ямками на этихъ щекахъ и подбородкѣ. Ее, съ его словъ, знали всѣ его товарищи, нѣкоторые даже кланялись съ ней при встрѣчахъ въ коридорѣ, когда приходили къ нему и думали, косясь на ея здоровый бюстъ, что даромъ, пожалуй, можно бы свести интрижку. Когда онъ, за графинчикомъ водки или за бутылкой пива, слишкомъ громко разсказывалъ имъ у себя новые холостые анекдоты, совѣстливые изъ нихъ спрашивали: "а развѣ твоей сосѣдки нѣтъ дома?" Онъ отвѣчалъ: "ну, вотъ еще, она и получше слыхивала". Онъ ее не уважалъ, слишкомъ хорошо зная эту жизнь за стѣной и чувствуя, что она заигрываетъ съ нимъ, дѣлаетъ ему глазки, ищетъ случая, чтобы и онъ соблазнилъ ее. Онъ былъ художникъ по натурѣ, и она ему не могла нравится. Тѣмъ не менѣе, иногда въ дни голодовокъ онъ подумывалъ о ней и мимовольно разсуждалъ: "а впрочемъ, не все ли равно?" Теперь, когда онъ сказалъ про нее мысленно, что она "три дня визжитъ и ничего лучшаго придумать не можетъ", ему стало досадно на себя. Онъ вотъ тоасе теперь хоть недѣлю хнычь, ничего лучшаго не придумаетъ. Онъ всталъ, охваченный страхомъ и тревогой за свое положеніе, началъ шагать изъ угла въ уголъ, наконецъ, усталый, бросился на постель, подложивъ руки подъ голову, уставилъ въ пространство глаза и забылся въ думахъ.
   "И какой онъ мнѣ дѣдъ? какой дѣдъ? Такъ кто-то, съ улицы приставшій!" -- назойливо вертѣлось въ головѣ.
   Онъ, чтобы не думать о настоящемъ, сталъ разбираться въ хламѣ прошлаго. Его семья была не велика, ихъ было всего трое: его сановитый по виду отецъ, статскій совѣтникъ Иванъ Петровичъ Хопровъ, его мать, вѣчная глупенькая дѣвочка Аглая Степановна Хопрова и онъ, безъ призора безчинствующій въ дѣтской ребенокъ Ваня. Кромѣ ихъ троихъ въ домѣ считался роднею какой-то старикъ Тарасъ Михайловичъ Тороповъ, иногда ходившій къ нимъ подкармливаться и называвшійся за старческій видъ "дѣдомъ". При гостяхъ его кормили въ задней комнатѣ, отводившейся всегда подъ дѣтскую, такъ какъ онъ былъ уже сильно "потертъ". Ваня любилъ эти дни, такъ какъ и онъ обѣдалъ тогда не съ большими, а съ дѣдкой. Дѣдку онъ считалъ не большимъ, а только старымъ, потому что съ понятіемъ о большихъ у него связывались слезливыя жалобы матери: "что это ты все около меня торчишь, точно у тебя игрушекъ нѣтъ", строгіе окрики отца: "не вертись подъ ногами", укоризненныя замѣчанія кухарки и горничной: "не слѣдъ вамъ по кухнямъ бѣгать, да шпіонничать". Дѣдка его не отгонялъ, строилъ съ нимъ изъ картъ домики, изображалъ лошадку, топотавшую ногами, говорилъ съ нимъ картавымъ языкомъ, присюсюкивая,-- значитъ онъ не большой, а только старый. Притомъ и дѣдку такъ же гоняли, какъ его, давали тому выговоры, читали ему наставленія, а онъ стушевывался и робко извинялся, сначала съ улыбочкой, такъ какъ онъ былъ глухъ и не сразу понималъ, что говорятъ, а потомъ со слезами, когда уже на него просто начинали кричать. Вспоминая прошлое, Хопровъ не могъ остановиться ни на одномъ особенно дорогомъ лицѣ, ни на одномъ особенно любимомъ предметѣ: постоянно у нихъ мѣнялась прислуга, постоянно мѣнялись квартиры и вещи; всѣмъ и всегда въ домѣ были недовольны и всѣ искали чего-то лучшаго; отецъ сурово отодвигалъ тарелку и строго произносилъ: "какъ у васъ стряпаютъ; это помои, а не супъ"; мать слезливо и обиженно жаловалась: "и опять грубіянка попалась, у порядочныхъ людей не умѣютъ служить"; чуть не каждый годъ долго искали квартиру съ порядочнымъ ходомъ и приличнымъ швейцаромъ; находили, наконецъ, такую, гдѣ входныя двери были полированныя подъ красное дерево или подъ дубъ, коверъ разостланъ былъ во всю лѣстницу, швейцаръ былъ въ чистой ливреѣ и представительнаго вида, но квартира была въ пятомъ этажѣ, комнаты были низки, всюду разносился чадъ отъ кухни, по всѣмъ комнатамъ было слышно, какъ кухарка ругается съ горничной изъ-за младшаго красавца-дворника.
   Именно въ такой квартирѣ произошло событіе, оставившее неизгладимый слѣдъ въ душѣ молодого Хопрова. Разъ онъ, тогда десятилѣтній мальчикъ, былъ изумленъ отсутствіемъ матери за завтракомъ и какимъ-то особеннымъ оживленіемъ въ кухнѣ, гдѣ безъ умолку тараторили служанки. Онъ спросилъ у горничной:
   -- А гдѣ же мама?
   -- Много будете знать -- скоро состаритесь!-- отвѣтила горничная, прошмыгнувъ мимо него.
   Когда отецъ явился изъ должности къ обѣду, сынъ спросилъ его о томъ же, отецъ крикнулъ на него:
   -- Не твое дѣло, дрянь-мальчишка!
   Потомъ прибавилъ, грозя около его носа пальцемъ:
   -- И чтобы я никогда не слыхалъ подобныхъ вопросовъ. Маршъ въ дѣтскую!
   Затѣмъ отецъ зашагалъ черезъ всѣ комнаты, вовсе не думая объ обѣдѣ.
   Въ это время по черной лѣстницѣ поднимался въ пятый этажъ, невзрачно одѣтый старикъ. Широкій въ кости, приземистый, топорно и крѣпко сложенный, но въ то же время исхудавшій, отощавшій до послѣдней степени, съ глубоко ввалившимися глазами, растерянно смотрѣвшими изъ-подъ нависшихъ густыхъ бровей, онъ производилъ непріятное впечатлѣніе. Кожа его лица и волосатыхъ рукъ была темна, загрубѣла, казалась выдубленной. Полусѣдые волосы стояли на головѣ торчкомъ, коротко подстриженные, какъ щетина. Такой же густой сѣрой щетиной были покрыты его щеки и подбородокъ. При первомъ взглядѣ на него, его можно было принять за бѣжавшаго изъ тюрьмы или съ каторги злодѣя; только потомъ подмѣчались запуганное выраженіе ввалившихся глазъ, худоба голоднаго человѣка, слѣды бѣдности и страданій, лежавшіе на всемъ его существѣ, на всѣхъ его робкихъ движеніяхъ, на его вылинявшей, кое-гдѣ заштопанной одеждѣ. Счастливые люди такъ не смотрятъ. Тѣмъ не менѣе, онъ вызывалъ не состраданіе, а страхъ, какъ волкъ, затравленный и голодный, но все же волкъ. Добравшись до пятаго этажа, онъ вытащилъ какую-то тряпицу, высморкался, обтеръ губы, снова бережно спряталъ эту тряпицу въ карманъ и потомъ осторожно отперъ дверь въ кухню, гдѣ шло громкое переругиванье прислуги.
   -- Здравствуйте, здравствуйте, голубушки,-- заговорилъ онъ вкрадчивымъ и заискивающимъ тономъ.-- Запоздалъ я немного... Господа обѣдаютъ?
   -- Обѣдаютъ, обѣдаютъ! Поди, вотъ, накормятъ тебя сегодня,-- сказала кухарка громко, зная, что теперь ей нечего бояться.
   Старикъ, глухой, не вполнѣ разслышавъ, что она говоритъ, отирая ноги о половикъ, бормоталъ, скаля привычной улыбкой толстыя десны и нѣсколько торчавшихъ во рту остатковъ зубовъ:
   -- Да, да, призапоздалъ, призапоздалъ!
   Онъ осторожно, точно боясь что-то разбить, прошелъ въ столовую и видимо изумился, что столъ тамъ даже и не накрытъ. Пожевывая губы и искоса посматривая на пустой столъ, онъ въ тупомъ недоумѣніи съ минуту не зналъ, что ему дѣлать, куда идти. Прежде чѣмъ онъ опомнился и сообразилъ что-нибудь, въ комнату вошелъ Иванъ Петровичъ Хопровъ, все еще продолжавшій маршировать по всѣмъ комнатамъ. Увидавъ дѣда, онъ остановился:
   -- А, пожаловали!-- насмѣшливо произнесъ онъ.-- Зачѣмъ? Зачѣмъ? спрашиваю я васъ. Кажется, теперь вамъ здѣсь нечего больше дѣлать!
   Старикъ подставилъ руку къ уху, улыбаясь и низко кланяясь въ то же время хозяину.
   -- Позапоздалъ, позапоздалъ сегодня!-- оправдывался онъ, стараясь говорить мягко и приниженно.
   -- Да-съ, позапоздали. Вотъ ужъ вѣрно сказали, что позапоздали!-- совсѣмъ ядовито проговорилъ хозяинъ.-- Ваша племянница уже успѣла освободить себя отъ обязанностей жены и матери! Слышите: успѣла освободить себя отъ обязанностей. Я думаю, что и вы освободите меня отъ своего присутствія!
   Старикъ уловилъ половину фразы.
   -- То-есть, какъ это отъ обязанностей?-- спросилъ онъ.-- Какъ освободила?
   -- Сбѣжала! Сбѣжала! Слышите, сбѣжала!-- почти надъ его ухомъ крикнулъ Хопровъ и прибавилъ:-- Вы понимаете, что если я принималъ васъ у себя въ домѣ, если я терпѣлъ васъ, то только потому, что вы какая-то тамъ родня ей, дядюшка, дѣдушка, кто васъ тамъ знаетъ! Теперь-съ вамъ здѣсь больше нечего дѣлать.
   Старикъ плохо разслышалъ, но понялъ, что его гонятъ. Онъ поникъ головой, пережевывая свои губы, что-то тупо соображая. Наконецъ, онъ поднялъ голову, какъ бы вспомнивъ о чемъ-то внезапно, и проговорилъ жалобно просящимъ тономъ:
   -- А Ваня?.. Ваничка?..
   -- Что Ваничка?-- переспросилъ съ насмѣшкой Хопровъ.
   -- Онъ-то какъ же?-- проговорилъ старикъ.
   -- Оболтусу пора учиться. Я его на полный пансіонъ отдамъ,-- сурово отвѣтилъ Хопровъ.-- Ничто-съ, ничто-съ чтобы не напоминало объ этой негодяйкѣ. Довольно я терпѣлъ...
   Хозяинъ опять зашагалъ по комнатамъ. Старикъ постоялъ понуро въ столовой, качая головой и разводя руками. Хопровъ, снова дойдя до столовой, на минуту остановился передъ нимъ и сказалъ:
   -- А! вы еще здѣсь! Я васъ попрошу не мозолить мнѣ глащъ! Сокрушаться можете въ другомъ мѣстѣ, а мнѣ-съ нуженъ покой. Покой! Понимаете?
   Старикъ очнулся, хотѣлъ что-то сказать и только махнулъ рукою, видя, что Хопровъ, опять замолчавъ, уже скрывается въ другую комнату. Кряхтя, старикъ направился въ дѣтскую. Ваня, подслушивавшій весь этотъ разговоръ у дверей, бросился въ слезахъ на шею дѣдкѣ. Впервые онъ почувствовалъ, что онъ, не знавшій никакихъ привязанностей, хоть кого-нибудь да любитъ. У дѣда тоже текли по его сѣрому щетинистому лицу слезы...
   Вспомнивъ эту сцену, Иванъ Ивановичъ взволновался и теперь и смахнулъ слезы. А тутъ еще какъ нарочно за стѣной опять послышалось хныканье и слезливое сморканье сосѣдки. Душу она надрывала своимъ плачемъ, не потому, что ее можно было жалѣть, а потому, что эта музыка рыданій не смолкаетъ уже три дня. Онъ вскочилъ, снова заходилъ по комнатѣ и началъ даже что-то напѣвать, чтобы ни о чемъ не думать, ни о прошломъ, ни о настоящемъ. Съ дѣтства онъ привыкъ жить спустя рукава, ни о чемъ не думая, отдаваясь случайностямъ событій.
   А въ головѣ теперь неотвязно вертѣлась мысль:
   -- Сперва мать освободила себя отъ обязанностей, потомъ отецъ!..
   Передъ глазами носилась картина гимназическаго пансіона съ казенной обстановкой, съ казенной ѣдой, съ казенной одеждой. Онъ, всѣмъ чужой ребенокъ, брошенный матерью и отцомъ, скучаетъ и старается развлечься, то рисованіемъ карикатуръ на товарищей и учителей, то сочиненіемъ какихъ-то сатирическихъ стишковъ, то какими-то шутовскими продѣлками, паясничествомъ, всѣмъ, что можетъ вызвать смѣхъ и заглушить скуку жизни. Отецъ посѣщаетъ его рѣдко, еще рѣже беретъ въ себѣ въ домъ, гдѣ у него живетъ какая-то молоденькая экономка изъ рижскихъ нѣмокъ, чопорная и брезгливая, потому что она изъ "благородныхъ". У отца мальчику еще скучнѣе и стѣснительнѣе, чѣмъ въ гимназическомъ пансіонѣ. Но уже успѣвшій загрубѣть среди товарищей, усвоившій привычку относиться ко всему съ юморомъ и насмѣшкой, онъ и дома развлекается карикатурами, сатирическими стишками "на индѣйскаго пѣтуха" и "цецарскую курицу". Отецъ покрикиваетъ на него, экономка дѣлаетъ брезгливыя гримасы при видѣ его, но онъ съ беззаботностью мальчугана, сознающаго, что и у него, какъ у нихъ, нѣтъ никакихъ обязанностей по отношенію къ близкимъ людямъ, ведетъ себя бойко и развязно, поетъ, свищетъ и грубіянитъ. Съ него все, какъ съ гуся вода, ему все трынъ-трава. Только иногда онъ смущается, когда приходитъ къ нему въ гимназію дѣдка, отощалый, бѣдно одѣтый, и говоритъ мрачнымъ тономъ:
   -- Жизнь-то, голубчикъ, тяжелая штука. Жизнь-то такъ тебя взломаетъ, что косточки живой не оставитъ. Нѣ-ѣтъ, мѣстечка она живого не оставитъ: изобьетъ, исковеркаетъ, изломаетъ, а тамъ -- и смерть. А пуще всего нищета: бѣденъ ты и не человѣкъ ты, хуже червя, пресмыкающагося у ногъ твоихъ; наступятъ на тебя, раздавятъ и не пискнешь, не смѣешь пискнуть.
   -- У насъ вотъ учитель латинскаго языка все нули крутитъ,-- объясняетъ Ваня.
   -- Да, да, крутитъ!-- соглашается глухой старикъ, уловивъ послѣднее слово.-- Это ты вѣрно сказалъ. Какъ вихрь крутитъ и до чего докрутитъ -- одинъ Господь знаетъ.
   -- Я объ учителѣ латинскаго языка,-- громко кричитъ Ваня.
   -- Латинскій языкъ?.. Да, да, по-латыни два алтына, а по-русски шесть копеекъ,-- шутитъ старикъ.-- Не учился, не учился, не стану врать!-- продолжаетъ онъ серьезно.-- И на что она, латынь? Аптекарямъ это точно нужно. А меня въ чиновники готовили и не учили латыни. Тамъ это не нужно. И ничего: на службу взяли чуть не ребенкомъ...
   -- У насъ тоже всѣ говорятъ, что латынь и греческій языкъ ни на что,-- вставляетъ глубокомысленно Ваня.
   Дѣдъ, не слыша его замѣчанія, продолжаетъ вспоминать свое прошлое:
   -- Прилежно служилъ, нечего сказать, трезвый, исполнительный мальчикъ былъ. Чины пошли. Отличали. Потомъ строгости начались, ревизія была, ну, начальство и попалось. Оно попалось, а насъ съ нимъ смели, какъ соръ. Ни душой, ни тѣломъ мы были неповинны, а сметался соръ -- и насъ смели, малограмотныхъ. Охо-хо, маленькихъ людей легко смести. Пыль это одна. Фукнулъ на пылинку -- и нѣтъ пылинки, была пылинка -- и нѣтъ пылинки!
   Это заставляло мальчика на минуты задумываться. Потомъ природная беззаботность брала верхъ и все черезъ нѣсколько минутъ забывалось. А дѣдъ опять посѣщалъ его И разсказывалъ:
   -- И кое-какой достатокъ имѣлъ, и жена была, и дѣти, благословеніе Божіе, были, а когда сталъ нищъ -- люди отворачиваться стали, будто не узнаютъ. Узнаютъ, видишь, что узнаютъ, а сами глаза вверхъ, либо въ сторону и мимо, мимо скорыми шажками бочкомъ торопятся. Одежда, значитъ, на тебѣ невзрачная. Будь ты подлецъ да въ хорошей одеждѣ -- всѣ въ тебѣ съ почтеніемъ, руки жмутъ. А въ лохмотьяхъ ты -- нельзя, надо сторонкой отъ тебя пройти, сторонкой... Карманъ-то у каждаго свой, опасно за него... Да что чужіе -- жена бросила съ дѣтками -- законная жена! Извѣстно, голодъ! Голодъ хуже звѣря дикаго терзаетъ. Голодать нужно привыкнуть.
   -- А дѣти, дѣдъ? Развѣ у тебя есть дѣти?-- спрашивалъ юноша, никогда не воображавшій, чтобы у дѣдки могли быть дѣти.
   -- Были, умерли; теперь все умерло. Дѣти маленькими съ голоду умерли. Хоронилъ -- крестовъ не могъ поставить надъ могилками. Весна пришла, Сравняли землю, трава на ней выросла и не стало могилокъ. Пришелъ какъ-то на кладбище, разыскиваю, гляжу -- памятникъ, мавзолей стоитъ на томъ мѣстѣ, гдѣ могилки-то были. Извѣстно, у кого деньги -- отъ того сворачивай съ дороги, "мое, говоритъ, это мѣсто", ну, ты и смолчи, И отойди, потому что ты нищъ, а онъ богатъ... Потомъ жена пришла, больная, голодная, оборванная; умирать ко мнѣ пришла. Собачонка вотъ такъ блудящая бродитъ, бродитъ, нахолодается, наголодается, ноги перешибутъ ей, приплетется къ прежнему хозяину, растянется и завоетъ. Околѣвать она, значить, пришла домой... Я что же, я не выгналъ, похоронилъ, похоронилъ. Тоже крестъ на вороту ношу...
   -- Отчего же ты не шелъ на мѣсто?-- говорилъ юноша.
   -- На мѣсто? Безъ прошенія отставили -- паспортъ волчій; потомъ и ученыхъ стали на мѣста брать, а я не ученый былъ; тоже глуховатъ, лицомъ не вышелъ, манеры съ изъянцемъ...
   Старикъ горько усмѣхался.
   -- Опасенія внушалъ!..
   Онъ махнулъ безнадежно рукой и продолжалъ:
   -- Ну, такъ и жилъ часомъ съ квасомъ, порой -- съ водой, безъ угла, безъ пристанища. Все судьба! Отъ судьбы не уйдешь. Начнетъ тебя гнать судьба -- не найдешь мѣста, найдешь его -- не удержишься на немъ. Начальству надо понравиться, а чѣмъ я могъ понравиться? А тоже чѣмъ я виноватъ, что понравиться не могъ? Ну, а потомъ разсудилъ и то, что служить-то на что: дѣти умерли, жена умерла, одна голова не бѣдна...
   Иногда юноша совалъ дѣду сухую казенную булку, старикъ бралъ ее съ жадностью.
   -- Въ водицѣ ее размочу. Изъ бѣлой муки. Ржаной-то хлѣбъ больно надоѣлъ,-- бормоталъ онъ, беззвучно смѣясь.-- Тоже и полакомиться хочется. Охъ, грѣхи, грѣхи наши тяжкіе. Чревоугодники мы всѣ... чревоугодники...
   И онъ ласково гладилъ мальчугана шершавой рукой по волосамъ. Онъ былъ единственнымъ человѣкомъ, ласкавшимъ мальчика...
   -- А теперь похоронить его не на что, свезти въ больницу но на что,-- мучительно мелькало въ головѣ Хопрова, и въ душѣ шевельнулось что-то въ родѣ раскаянія, негодованія на себя.-- Сказалъ еще давеча: "какой онъ мнѣ дѣдъ!"
   Онъ захватилъ лампочку и направился въ каморку старика, охваченный, какъ въ день бѣгства матери, сознаніемъ, что онъ любилъ въ жизни только дѣдку, что кромѣ этого старика у него не было никого близкихъ. Старикъ лежалъ все въ томъ же положеніи неподвижно, безпомощно. Мучительно тяжело было на душѣ у Ивана Ивановича. Въ ней шевелились теперь угрызенія совѣсти. До двадцати пяти лѣтъ онъ дожилъ, а не завоевалъ ни опредѣленнаго положенія, ни опредѣленнаго заработка. Близкій старикъ вотъ умираетъ, а у него нѣтъ ни гроша, чтобы помочь больному. И въ какой конурѣ жилъ бѣдняга. Удобствъ даже никакихъ не доставилъ ему онъ, Хопровъ. Платилъ за эту конуру даже не онъ, а самъ старикъ...
   Прошло нѣсколько минутъ и Хопровъ услышалъ, что кто-то говорить около него:
   -- Вотъ и у васъ горе стряслось! Тетка сказала, что у васъ дѣдъ умираетъ.
   Онъ обернулся: около него стояла его сосѣдка, съ любопытствомъ смотрѣвшая на больного сѣровато-голубыми круглыми глазами.
   -- Что же, вы его въ больницу отправите?
   -- На какія деньги? Ни гроша у меня нѣтъ,-- безнадежно отвѣтилъ Хопровъ.
   Она опять заплакала и пожаловалась на судьбу:
   -- Вотъ какъ у меня. Ни гроша нѣтъ, а тетка гонитъ вонъ. Гдѣ я возьму? На улицу идти, что ли? Охъ, горе-горькіе мы съ вами.
   -- Полноте! Слезами не помочь!-- сказалъ онъ, и, не обращая на нее особеннаго вниманія, съ лампой въ рукѣ, тяжело вздохнувъ, пошелъ изъ каморки.
   Она пошла за нимъ.
   -- Не помочь, не помочь, а если тяжко на душѣ? И никого-то нѣтъ, кто бы хоть словечко ласковое сказалъ. Тетка вотъ -- единственная родня, а и та гонитъ. Да и то сказать, какая она мнѣ тетка, погубить только умѣла, продать.
   Онъ вошелъ въ свою комнату, она вошла въ нее вслѣдъ за нимъ.
   -- Ничему не учила, а продала. Развѣ я виновата. Теперь куда я пойду? Въ воду внизъ головой? Вотъ и васъ, помяните мое слово, погонитъ она. Завтра же погонитъ. Недаромъ ругаетъ. И тунеядецъ, и шалопай, и прощелыга. Охъ, подлый языкъ! Ей люди нужны, пока у нихъ деньги есть. Всѣмъ такъ.
   Она говорила ровнымъ, спокойнымъ тономъ, не стѣсняясь въ выраженіяхъ, съ откровенностью человѣка, не знающаго, что можно говорить, чего нельзя говорить.
   Онъ сидѣлъ на постели, упершись локтями въ колѣни, спустивъ на руки голову, окончательно подавленный новымъ открытіемъ -- вѣстью, что и его погонятъ съ квартиры. Да какъ же и не погнать! Денегъ не платитъ, а деньги всѣмъ нужны. Въ его головѣ вертѣлась теперь почему-то мысль, что у него есть одно знакомое существо, не придающее значенія деньгамъ. Надѣется это молодое существо на его энергію, на его талантъ, надѣется наперекоръ всѣмъ, своимъ братьямъ и сестрамъ, отцу и матери, называющимъ его, Хопрова, тоже и шалопаемъ, и тунеядцемъ. Кто не зоветъ его этой кличкой? Съ той поры, когда внезапно умеръ его отецъ, когда брезгливая нѣмка изъ благородныхъ не побрезгала украсть все, кромѣ нѣсколькихъ именныхъ денежныхъ бумагъ, когда его исключили изъ гимназіи, когда онъ, колеблясь между сценой и живописью, вступилъ вольнослушателемъ въ академію художествъ и сталъ играть на клубныхъ сценахъ, безпечно проѣдая оставшіяся послѣ отца три-четыре тысячи,-- его стали любить всѣ изъ товарищей и всѣ изъ солидныхъ людей стали звать его шалопаемъ. Но кругъ товарищей рѣдѣлъ, такъ какъ его кошелекъ пустѣлъ, а товарищи выходили въ люди, и въ то же время кругъ порицателей дѣлался все многочисленнѣе, потому что вышедшіе въ люди товарищи пополняли его. Наконецъ, осталась только одна личность, вѣрившая и въ его великое будущее, и въ его энергію, и въ его доброе сердце -- вѣрившая даже тогда, когда онъ сталъ уже самъ сомнѣваться во всемъ этомъ въ минуты голоданья и ожесточенныхъ нападеній квартирной хозяйки.
   -- И никто не поможетъ,-- продолжала причитать сосѣдка.-- А кто и радъ бы помочь, у того у самого ничего нѣтъ. Добрые-то всегда бѣдны.
   Ему было страшно тяжело въ эту минуту. Его единственный другъ, его Вѣра, Вѣрочка, Вѣра Павловна, тоже ничего не имѣетъ своего. Почти еще дѣвочка, она только начинаетъ жить, вполнѣ зависитъ отъ отца и матери. Онъ не могъ долѣе крѣпиться и заплакалъ дѣтски-неутѣшными слезами.
   -- Ахъ, вы бѣдный, бѣдный!-- съ чувствомъ проговорила его сосѣдка и присѣла около него.-- Тяжко вамъ, голубчикъ! Такъ-то мнѣ жаль васъ! Знаю я это, знаю горе-то! Я же сама глазъ не осушаю.
   -- Добрая вы дѣвушка!-- пробормоталъ онъ безсознательно.
   -- Вотъ оба мы, какъ сироты горемычные, никого-то, никого-то у насъ нѣтъ,-- заунывно и жалобно протянула она и склонилась въ слезахъ къ его груди.-- И гдѣ мы завтра будемъ -- сами не знаемъ. На улицу, можетъ-быть, выбросятъ насъ, какъ собачонокъ! Подъ какимъ-нибудь заборомъ, голодные, издохнемъ!
   Онъ опять услышалъ слезы и самъ, въ слезахъ, сталъ уговаривать ее. Она сокрушалась больше всего о томъ, что они такіе молодые, что они такіе здоровые, и вотъ на улицѣ погибнуть должны, счастья не видавши, любви не знавши. Онъ смутно понималъ слова, точно въ какомъ-то бреду, точно въ опьянѣніи. Кто-то жалѣлъ его, кто-то ласкалъ его, кто-то говорилъ о молодыхъ погибшихъ годахъ, о людской злобѣ, о злой судьбѣ, о любви къ нему, и ему было все равно, кто именно говорилъ все это. Хотѣлось забыться отъ нежданнаго горя на чьей-нибудь груди, хотѣлось хоть сойти съ ума, только бы забыть горькую дѣйствительность. Если бы была въ эту минуту подъ рукой водка -- онъ напился бы до безчувствія мертвецки пьянымъ.
   Была уже полночь, когда онъ очнулся -- очнулся непріятно, чуть не со злостью отъ ея глупо-жалобныхъ, некстати произнесенныхъ словъ:
   -- Старичокъ-то, можетъ-быть, и умеръ, бѣдненькій!
   Онъ поднялся и почти грубо сказалъ:
   -- Да, мы вотъ тутъ разнѣжничались, а рядомъ человѣкъ умираетъ. Подло это.
   Онъ откинулъ назадъ свои густые, спутавшіеся волосы и, взявъ лампу, пошелъ въ каморку дѣда. Сосѣдка, какъ тѣнь, потащилась за нимъ.
   Дѣдъ лежалъ въ странномъ положеніи, перегнувшись головой внизъ, запустивъ одну руку подъ замасленный тюфякъ; одѣяло почти совсѣмъ сбилось съ него; виднѣлись жиловатыя, обросшія волосами ноги, поднявшіяся мозолистыми пятками вверхъ; казалось, этотъ человѣкъ застылъ въ страшныхъ конвульсіяхъ.
   -- Умеръ!-- воскликнула дѣвушка.-- Умеръ!
   Хопровъ весь вздрогнулъ, хотѣлъ поставить на столъ лампу, но къ комнатѣ не было стола; онъ поставилъ ее дрожащими руками на полъ и потомъ съ трудомъ, какъ разбитый, выпрямился, чтобы подойти къ дѣду.
   -- Бумажки!-- воскликнула внятнымъ шопотомъ дѣвушка и бросилась къ покойнику.
   Въ рукѣ, запущенной подъ тюфякъ, скрючившейся, въ послѣднихъ судорогахъ, дѣйствительно были скомканныя деньги.
   -- Что вы выдумываете!-- громко и со злостью сказалъ Хопровъ.
   -- Тише! тише! Тетку разбудите! Да что вы! Узнаетъ, все оберетъ!-- въ ужасѣ остановила его сосѣдка.
   -- Какъ, оберетъ? Я же наслѣдникъ!-- проговорилъ быстро Хопровъ и что-то такое на минуту прошло въ его душѣ, что казалось, онъ глаза выцарапаетъ каждому, кто осмѣлится отнять у него эти деньги.
   -- Ну, да, наслѣдникъ! Какой онъ вамъ дѣдъ,-- сказала она, уже присѣвъ на полъ и торопливо хлопоча около покойника.-- Надо скорѣе все взять, чтобы люди не узнали. Узнаютъ, ничего не останется.
   Она уже командовала Хопровымъ, приказывая ему повернуть покойника, навалившагося на край тюфяка. Она сама, дюжая, здоровая, сильная, какъ чернорабочій человѣкъ, помогла его сдвинуть къ стѣнѣ и начала шарить подъ тюфякомъ, далеко, во всѣ углы просовывая обнаженныя руки. Вытаскивая деньги, она совала ихъ въ карманы, какъ бы окаменѣвшаго, Хопрова, въ его пиджакъ, въ панталоны. Ему было жутко въ этой угрюмой полутьмѣ, отъ этого зловѣщаго шопота возившейся на полу около постели дѣвушки, при видѣ этого прижатаго къ стѣнѣ трупа, шевелившагося едва замѣтно, когда подъ нимъ шарили ищущія денегъ руки. Хопрова пугала даже тѣнь этой грабительницы, колебавшаяся на стѣнѣ и потолкѣ. Но, тѣмъ не менѣе, онъ точно приросъ къ мѣсту и не двигался.
   -- Это Богъ на нашу сиротскую долю посылаетъ!-- торопливымъ шопотомъ говорила между тѣмъ она.-- Видишь ты, это я тебѣ счастье принесла. Чѣмъ бы хоронить? Изъ чего бы за квартиру заплатить? На улицу бы выгнала тетка. Это Богъ за наше горе послалъ, сиротъ вспомнилъ.
   Потомъ, когда все было выбрано, когда были обшарены всѣ уголки, она приказала Хопрову:
   -- Иди! иди къ себѣ! Не надо, чтобы тебя здѣсь видѣли! Я тетку разбужу. Пусть за дворникомъ пошлетъ Машутку.-- Обмыть надо, все какъ слѣдуетъ сдѣлать. Бѣдненькій старичокъ!
   Хопровъ въ какомъ-то чаду пошелъ въ свою комнату, взявъ лампу, сунутую ему въ руки молодой дѣвушкой. Онъ точно отупѣлъ, не протестовалъ, повиновался автоматически, какъ кукла.
   Въ коридорѣ, между тѣмъ, раздался слабый испуганный возгласъ:
   -- Тетя! тетя! Не умеръ ли старичокъ-то? Тихо тамъ что-то! Божья...
   -- А, ну тебя! первый сонъ прервала!-- послышался отвѣтъ.-- Ну, буди жильца, либо Машку, пусть посмотрятъ. Чего меня тревожить...
   Хопровъ услышалъ, какъ стали будить Машку...
   Черезъ четверть часа въ комнатѣ старика возились люди, обмывая шершавое тѣло. Еще черезъ нѣсколько минутъ старикъ уже лежалъ съ сложенными на груди руками на той же постели, гдѣ умеръ, только безъ тюфяка, а на голыхъ доскахъ, покрытыхъ чистой простыней. Распорядившись всѣмъ, энергично командуя людьми, покрикивая на тетку, на служанку, молодая дѣвушка прошла, наконецъ, въ комнату Ивана Ивановича, сидѣвшаго безсмысленно на своей постели, и бросилась его обнимать:
   -- Вотъ Богъ-то не оставилъ! Видишь, я счастливая! Сколько оставилъ дѣдъ?
   -- Не знаю,-- съ безсмысленнымъ взглядомъ отвѣчалъ Хопровъ.-- Ничего не знаю.
   -- Ну, да что толковать; послѣ сочтемъ, благо теперь съ голоду не умремъ! Ахъ, какъ я рада, что Богъ спасъ насъ! Измучились мы оба, измаялись. Вотъ дѣдушка-то отплатилъ тебѣ за все, помяни его, Господи, во царствіи Своемъ! Ты его хорошо похорони, крестъ на могилкѣ поставь...
   Хопровъ, снова пораженный не словами, а тономъ ея рѣчей, заплакалъ безсильный, какъ ребенокъ. Она обняла его, прижала его голову къ своей полной груди, покрыла поцѣлуями его лицо.
   -- Уйди... войдетъ кто-нибудь... не надо...-- безсознательно бормоталъ онъ.
   -- А пусть видятъ. Намъ-то что за дѣло? Боимся мы, что ли, кого-нибудь теперь? Нѣтъ, голубчикъ, съ деньгами каждый самъ себѣ панъ. Да я теперь земли подъ собой не слышу отъ радости.
   Онъ такъ упалъ духомъ, такъ былъ подавленъ, что не могъ даже протестовать, не замѣчалъ, что эта женщина дѣлаетъ его и воромъ, и своимъ сообщникомъ въ воровствѣ.
   

II.

   -- Довольно, довольно спать! Ахъ, какой соня! Надо распорядиться всѣмъ.
   Эти слова услыхалъ поутру Иванъ Ивановичъ, чувствуя, что кто-то весело тормошитъ его за плечо. Онъ открылъ глаза. Передъ нимъ стояла Маргарита Ѳедоровна и улыбалась всѣмъ своимъ широкимъ лицомъ, голубовато-сѣрыми глазами и широкими, красными, какъ кусокъ мяса, губами. Ея коротенькій носъ казался еще шире отъ расплывшейся по лицу улыбки. Хопровъ не сразу понялъ, что съ нимъ происходитъ, какъ попала эта женщина въ его комнату: уходила ли она отсюда, или пробыла здѣсь всю ночь. Она засмѣялась, видя его растерянный взглядъ, я, шутя, спутала его волосы.
   -- Ахъ, соня, соня; съ открытыми глазами спитъ! Вставай. Надо сообразить, какъ похороны устроить...
   Онъ уже пришелъ въ себя, вспомнилъ все, что было наканунѣ, заторопился встать. Совершенно ясно сознавалъ онъ теперь, что вчера умеръ дѣдъ, что онъ присвоилъ его деньги, что вмѣстѣ съ нимъ эти деньги обирала эта дѣвушка. Онъ растерялся отъ смутнаго страха, отъ стыда, отъ брезгливаго чувства. Полусознательно, подъ вліяніемъ перваго побужденія, онъ пробормоталъ:
   -- Надо полиціи заявить... о деньгахъ...
   -- Съ ума ты сошелъ!-- воскликнула она.-- Богъ послалъ на твою сиротскую долю кладъ, а ты хочешь полиціи все отдать. Вотъ-то хорошо! Да еще таскать тебя же начнутъ, скажутъ, что больше было, что утаили. Они, что ли, дѣда-то кормили? Это твое, за твою доброту Богъ послалъ. И я тебѣ счастье принесла.
   Она подошла къ нему и ласково проговорила, взявъ его за подбородокъ, опушенный свѣтлой вьющейся бородой.
   -- Ахъ, ты глупенькій, глупенькій, все бы ты отдалъ и на вѣтеръ раствырялъ! Нѣтъ, голубчикъ, голодать-то не сладко, надо самимъ о себѣ думать. Другіе не помогутъ, а только послѣднюю рубашку сдерутъ.
   И, принявъ дѣловой видъ, она добавила:
   -- Прежде всего надо сосчитать, что намъ оставилъ нашъ старичокъ.
   Она пошла замыкать на ключъ дверь.
   -- Отъ лишнихъ глазъ!-- пояснила она, кивнувъ головой и подмигнувъ однимъ глазомъ.-- Меньше видятъ, меньше брешутъ... Ну, будемъ считать.
   Она, распоряжаясь имъ, какъ пѣшкой, стала шарить въ его карманахъ, начала выкладывать деньги на столъ. Онъ тупо позволялъ ей распоряжаться, не протестуя, подавленный происшедшимъ.
   -- Десять, двадцать, тридцать рублей,-- считала она, слюня пальцы и перебирая бумажки.-- Сто! О, да много онъ насбиралъ милостыней... По кладбищу больше всего, говорятъ, сбиралъ. Тамъ, конечно, больше всего подаютъ... съ горя расчувствуются, размякнутъ и подаютъ зря на поминовеніе души...
   -- Что? Милостыней? По кладбищамъ?-- машинально повторилъ Хопровъ, какъ бы въ полуснѣ.
   -- Ну, да, развѣ же ты не знаешь? Чѣмъ же жилъ-то онъ? Не ты же ему давалъ. Милостыню онъ собиралъ. На Митрофаньевскомъ кладбищѣ его-такъ и звали среди нищихъ "чиновникомъ".
   -- Это ложь!.. Я никогда...-- возвысилъ голосъ Хопровъ и не кончилъ фразы.
   Его точно обидѣли, глубоко оскорбили тѣмъ, что его дѣдъ собиралъ милостыню, а онъ шалопайничалъ. Вдругъ вспомнилось, что дѣдъ даже помогалъ ему изрѣдка: уплачивалъ за его комнату, приносилъ поѣсть студеня, колбасы, вѣсового бѣлаго хлѣба. Милостыню просилъ -- и помогалъ ему!
   -- Ну, вотъ! Это всѣ знаютъ,-- беззаботно продолжала она, не обращая никакого вниманія на тонъ его протеста.-- Какъ это ты-то не зналъ? Впрочемъ, вы, мужчины, подъ носомъ у себя ничего не видите. Вотъ-то васъ легко надувать. Совсѣмъ рохли!
   И, вспомнивъ, что надо спѣшить, она перебила сама себя:
   -- Да не мѣшай мнѣ, а то я не кончу... Десять, двадцать, тридцать,-- засчитала она снова.-- Еще сто. Вотъ тутъ триста рублей. А это сторублевки. Ихъ хорошо считать: разъ, два, три и готово. Сколько ихъ? Ого, тридцать! Ишь ты сколько!
   -- Оставь, довольно!-- остановилъ онъ ее раздражительно.-- Ограбили -- ну, и довольно, а тутъ еще итоги подводишь!
   -- Кого это ограбили?-- удивилась она и покачала головой.-- Покойника-то? Да на что же ему деньги? И для тебя же онъ берегъ? Или ты опять полицію награждать хочешь?
   Она засмѣялась и подразнила его:
   -- Ну, хочешь, пойду скажу, что остались деньги! Хочешь? Возьмутъ все, похоронить-то хорошо покойника не подумаютъ, панихидки не отслужатъ, а ты помирай опять съ голоду, да еще въ подозрѣніи находись, что утаилъ нѣсколько рублей.
   Онъ безсильно опустился на стулъ, уперся локтями о столъ, запустилъ пальцы въ волосы и какъ бы застылъ въ нѣмомъ отчаяніи. На мгновеніе опять появилось въ душѣ сознаніе, что онъ перерветъ горло тому, кто вздумаетъ отнять эти деньги. Прошлое, сносившееся легко и беззаботно, показалось теперь страшнымъ, непроглядно мрачнымъ. Какъ только онъ перенесъ его, это прошлое? Еще немного бы -- и онъ покончилъ бы санъ съ собою, измученный нищетой. Такъ ему казалось теперь. Прежде онъ никогда и но думалъ о самоубійствѣ. Въ головѣ мелькала ѣдкая мысль, что теперь нѣтъ уже подъ рукой даже нищаго-старика, могущаго поддержать его, собирая деньги Христовымъ именемъ. Маргарита Ѳедоровна продолжала считать рублевыя, замасленныя бумажки: рубль, два, три, четыре...
   -- Все? больше нѣтъ у тебя?-- наконецъ, окликнула она его.
   Онъ отрицательно замоталъ головой.
   -- Не знаю!
   Она встала, пошарила въ его карманахъ, въ пиджакѣ, въ панталонахъ, въ жилетѣ, мимоходомъ потеребила шаловливо его волосы и налету поцѣловала въ голову, потомъ рѣшила:
   -- Нѣтъ, всѣ тутъ! Всего четыре тысячи шестьсотъ два рубля. Да это на вѣкъ хватитъ, если умно распоряжаться. Табачную лавку можно открыть. Есть улицы, гдѣ ни одной табачной лавочки нѣтъ. Выгодно. Ну, да это послѣ. А теперь иди, надо распорядиться, читальщика взять, гробъ заказать. Шевелись же! Вотъ-то тебя пришибло нежданное счастіе! Нѣтъ, я не въ тебя. Горе меня пришибаетъ: плачу, плачу и ничего придумать не могу, мыслей въ головѣ даже нѣтъ; а счастіе -- крылья у меня точно отрастаютъ, такъ бы и носилась, такъ бы и носилась. Вотъ теперь земли я подъ собой не слышу, ей-Богу! Ну, иди!..
   Она заперла деньги въ его комодъ, давъ ему сто рублей на расходы, сунула ключъ отъ комода въ свой карманъ, отомкнула дверь и почти силой заставила его идти распоряжаться, шепнувъ на ходу, чтобы онъ прежде зашелъ къ дѣду взглянуть.
   На улицѣ его охватило свѣжимъ весеннимъ воздухомъ. Вездѣ лились цѣлые ручьи воды, около тротуаровъ въ жидкой грязи вода пробила канавки, въ воздухѣ щебетали, чирикали и звенѣли птицы въ веселыхъ хлопотахъ, солнце играло на всемъ, превращая капли воды въ алмазныя искры, дѣлая изъ лужъ свѣтящіяся зеркала, деревья въ садахъ еще не были одѣты въ листья, но уже казались издали мѣстами зеленоватыми, мѣстами красноватыми отъ оживившихся въ ихъ вѣтвяхъ соковъ. Онъ осмотрѣлся кругомъ, точно не понимая, гдѣ онъ и зачѣмъ вышелъ, съ чего всѣ такъ суетятся, и люди, и птицы, почему на улицѣ такъ шумно, дребезжатъ колеса, выкрикиваютъ что-то разносчики, отчетливо раздается благовѣстъ. Развѣ праздникъ нынче? Да, праздникъ -- весна. Онъ тяжело вздохнулъ. Онъ-то зачѣмъ вышелъ на этотъ праздникъ? Потомъ въ головѣ мелькнула мысль: "да, она велѣла къ гробовщику зайти". Онъ пошелъ и сталъ тупо думать о томъ, какъ она могла ему велѣть? кто она ему? Почему она говоритъ ему ты? Почему приказываетъ? Тутъ рядомъ старикъ умиралъ, а онъ не нашелъ ничего лучшаго, какъ забыться въ объятіяхъ этой женщины. Потомъ крали вмѣстѣ. Говоритъ, что это она принесла ему счастье! Онъ потеръ рукою лобъ, точно этотъ лобъ болѣлъ отъ стиснувшихъ его желѣзныхъ обручей.
   -- Иванъ Ивановичъ, даже друзей не узнаете!-- раздался около него бойкій и веселый женскій голосъ.
   Хопровъ остановился и даже пошатнулся отъ смущенія, увидавъ передъ собою миловидную молоденькую дѣвушку, одѣтую скромно, хотя и не безъ кокетливости, смотрѣвшую на него веселыми и бойкими глазами.
   -- Вѣра Павловна? Вы?-- пробормоталъ онъ и смолкъ.
   Его точно удивила неожиданность этой встрѣчи. А между тѣмъ, онъ хорошо зналъ, что именно въ этотъ часъ онъ всегда могъ ее встрѣтить здѣсь и встрѣчалъ, такъ какъ она ходила въ это время на лекціи.
   -- Голубчикъ, что съ вами? Вы на себя не похожи!-- заботливо воскликнула она и тутъ только замѣтила безпомощное выраженіе его лица.
   -- Случилось что-нибудь?
   -- Дѣдъ... умеръ,-- пробормоталъ глухо Хопровъ.
   -- Ахъ, бѣдненькій, бѣдненькій!-- жалостливо проговорила она, немного нараспѣвъ, почти по-дѣтски.-- Ну, да что же, не слѣдуетъ такъ горевать... Вѣдь онъ ужъ старичокъ у васъ былъ... Конечно, это единственный близкій къ вамъ человѣкъ...
   У нея въ большихъ карихъ глазахъ стояли уже крупныя слезы. Она протянула Хопрову руку и съ чувствомъ сказала:
   -- Хорошо это съ вашей стороны, что вы его такъ любили!
   И съ молодымъ горячимъ негодованіемъ, не удержавшись, тутъ же откровенно прибавила:
   -- Взглянули бы вотъ теперь наши на васъ, посмотрѣла бы я, какъ они стали бы повторять, что вы пустой и легкомысленный человѣкъ... Ей-Богу, я иногда за васъ готова имъ всѣмъ глаза выцарапать...
   -- Я, можетъ быть, даже хуже, чѣмъ они думаютъ,-- мимовольно сорвалось у него съ языка.
   -- Ну, ну, пожалуйста, безъ самобичеваній!-- сердито перебила она его.-- Вы знаете, не люблю я этой рисовки... Дуренъ -- исправляйся, а не хвастай этимъ, какъ орденомъ или чиномъ, вотъ мое правило. Однако, что же я болтаю; вамъ теперь не до того, хлопотъ, я думаю, не мало...
   Она опять пожала его руку.
   -- Удосужитесь -- заходите! Вы знаете, я всегда вамъ рада.
   Она заторопилась, спѣша на лекціи.
   Онъ тоже пошелъ своей дорогой, а передъ глазами его еще стоялъ этотъ дорогой ему образъ дѣвушки и слышались ея слова: "дуренъ -- исправляйся, а не хвастай этимъ, какъ орденомъ или чиномъ". Да, да, въ этомъ вся задача. Сколько разъ послѣ разговоровъ съ этой дѣвушкой онъ давалъ себѣ слово исправиться, то-есть приняться за работу, написать хорошую картину, и каждый разъ изъ этого ничего не выходило. Вмѣсто созданія хорошей картины, силы и время тратились на рисованье какой-нибудь грошевой сценки для иллюстрированнаго изданія, на изученіе роли для клубнаго спектакля ради получки пяти-шести рублей, наконецъ просто на лежанье на постели съ отрывками неясныхъ думъ, смутныхъ образовъ, чего-то неуловимаго въ головѣ. Что-жъ дѣлать, если нужно было чаще всего думать не о славѣ, не о пріобрѣтеніи имени, а о кускѣ насущнаго хлѣба, если не было выработано въ характерѣ ни устойчивости, ни упорства, ни терпѣнія? Онъ вспомнилъ, что у него теперь есть деньги. Два, три года на эти деньги можно прожить, работая усидчиво, упорно -- и тогда... Его вдругъ охватило ощущеніе бодрости, надежды. Да, теперь все можно сдѣлать. Теперь голодъ не будетъ мѣшать труду. Кончивъ большой трудъ, онъ будетъ имѣть право предложить Вѣрѣ Павловнѣ свою руку. Милое, восторженное, упрямое въ своей вѣрѣ, созданіе, какъ она будетъ счастлива, когда ея надежды на него, на его талантъ сбудутся, когда она станетъ съ нимъ подъ вѣнецъ, гордясь тѣмъ, что онъ оправдалъ ея надежды и наперекоръ ея роднымъ показалъ, на что онъ способенъ. Онъ шелъ уже съ сіяющимъ лицомъ, бодро и смѣло, точно его большой, еще не начатый трудъ уже оконченъ, точно всѣ препятствія уже устранены. Завернувъ въ мастерскую гробовщика, онъ прошелъ въ церковь, заказалъ все, что нужно, потомъ пошелъ домой, разсчитывая, что чрезъ часъ будетъ панихида, а послѣ онъ поѣдетъ на кладбище заказывать могилу. Угнетенное настроеніе духа, что-то въ родѣ помѣшательства, помутившаго со вчерашняго вечера его умъ, страхъ и стыдъ за совершенное похищеніе денегъ, принадлежавшихъ въ сущности ему по праву, если не по закону, непріятное ощущеніе при воспоминаніи о сближеніи съ сосѣдкой въ минуту нервнаго возбужденія, въ минуту опьянѣнія отъ горя, въ минуту полной невмѣняемости, все это исчезло теперь безъ слѣда. Природный, нѣсколько легкомысленный, юморъ появился снова, и Хопровъ, съ едва замѣтной усмѣшкой на губахъ, вспоминалъ теперь, какъ командовала имъ въ прошлую ночь и въ это утро "курносая чухонка". Онъ даже не сердился на нее, а жалѣлъ ее. Тоже голову потеряла отъ голода, какъ и онъ. Надо будетъ дать немного денегъ и ей, помочь. Недаромъ же она говоритъ, что это она ему принесла счастье: все будущее теперь измѣнилось для него; вчера еще впервые его хватило отчаяніе; теперь впервые онъ твердо вѣрилъ въ то, что будущее -- его.
   -- И не знаетъ, бѣдный дѣдъ, что гроши, собранные имъ Христа ради въ теченіе долгихъ лѣтъ, спасутъ навсегда отъ гибели его Ваню. Бѣдный старикъ.
   Онъ ощущалъ теперь глубокую любовь къ дѣду, съ чувствомъ грусти раздумывалъ о его судьбѣ. Сколько горя, сколько лишеній, сколько униженій перенесъ этотъ старикъ, недалекій, неразвитой, некрасивый, глухой, затравленный, какъ волкъ. Каждая копейка пріобрѣтена дорогой цѣной. Нужно будетъ свято и честно беречь эти копейки, разсчетливо распоряжаться ими...
   -- Да ты-то что суетишься, точно бѣсъ передъ заутреней? Тебѣ-то что тутъ за дѣло? Съ какой стороны пристегнулась?-- услышалъ Хопровъ звонкій голосъ хозяйки, вернувшись въ свою квартиру.
   -- Меня Иванъ Ивановичъ просилъ всѣмъ распоряжаться,-- такъ же визгливо отвѣчала племянница хозяйки.
   -- Чѣмъ распоряжаться-то? Какъ бы я васъ обоихъ не погнала сегодня, либо завтра съ квартиры!
   -- И сами съѣдемъ, когда похоронимъ старика!
   -- Да вы что-жъ, вмѣстѣ съ шарманками по улицамъ согласились ходить, что ли!
   -- Это ужъ не ваше дѣло!
   -- А чье же? за квартиру-то ты отдала, что ли?
   -- Отдамъ, отдамъ, не безпокойтесь!
   Тетка и племянница грызлись зубъ за зубъ по-базарному, крикливо, на всю квартиру. Хопровъ поморщился и мысленно рѣшилъ, что точно теперь надо скорѣе переѣхать съ этой квартиры, вертепъ это какой-то.
   Черезъ минуту Маргарита Ѳедоровна была уже въ комнатѣ Хопрова и торопливо разспрашивала, все ли онъ сдѣлалъ, что слѣдовало, когда панихида, нанятъ ли читальщикъ. Ея тонъ былъ озабоченъ и дѣловитъ.
   -- Могилу вотъ еще надо заказать,-- сказалъ Иванъ Ивановичъ.-- Послѣ панихиды поѣду...
   -- Я поѣду съ тобой,-- рѣшила Маргарита Ѳедоровна.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Вотъ еще: зачѣмъ? Что же здѣсь-то мнѣ киснуть? Да я и люблю по кладбищамъ ѣздить. И особенно теперь тамъ хорошо: весна!
   Онъ усмѣхнулся ея безцеремонности, но не протестовалъ. Пусть ѣдетъ, если это доставляетъ ей удовольствіе.
   Послѣ панихиды онъ и Маргарита Ѳедоровна наняли извозчика и поѣхали на Митрофаньевское кладбище.
   -- А знаешь, если табачную лавочку открыть,-- заговорила она дорогой:-- то не больше трехсотъ или четырехсотъ рублей понадобится.
   -- Съ чего ты вбила себѣ въ голову табачную лавочку?-- спросилъ онъ, усмѣхаясь.
   -- Ахъ, это же выгодно! У меня дядя содержалъ маленькую лавочку, а потомъ такъ расторговался -- страсть! И я люблю это, за прилавкомъ хозяйкой сидѣть.
   Онъ что-то сообразилъ.
   -- Такъ тебѣ на это триста, четыреста рублей понадобится?-- спросилъ онъ.
   -- Какъ, мнѣ?-- удивилась она.-- Мы вмѣстѣ же откроемъ. Найдемъ квартирку съ магазиномъ и откроемъ лавочку.
   -- Ну, мнѣ-то нельзя при лавочкѣ жить. Мнѣ нужна мастерская для того, чтобы писать картину.
   Она засмѣялась.
   -- Очень нужно тебѣ теперь картины пачкать. Пустишь въ оборотъ капиталъ, безъ всякой пачкотни проживешь.
   Онъ улыбнулся надъ ея глупостью.
   -- Что смѣешься! Ужъ я знаю, что при деньгахъ не станешь малевать картинъ. Ну, а захочешь, такъ и при табачной лавкъ найдется комнатка, гдѣ можешь малевать, сколько душѣ угодно. Вонъ Козловъ, сынъ башмачника, что у насъ въ домѣ,-- въ подвалѣ съ семьей живетъ, а посмотри, какія вывѣски и образа мараетъ. Видѣлъ, на окнѣ у нихъ всегда выставлены его картины?
   И, перемѣняя тонъ, она таинственно сказала:
   -- А тетка разнюхать все хочетъ. Умора!
   -- Что такое разнюхать?-- спросилъ онъ.
   -- Да, понимаешь, ничего она не знаетъ, а видитъ, что ты пошелъ гробъ заказывать, я опять духу набралась, ну, и разбираетъ ее любопытство, съ чего это. "Наслѣдства, что ли, говоритъ, ждете?" Дуру нашла, чтобы я ей разсказала. Да тогда бы насъ по полиціямъ да по судамъ затаскали. Хорошо еще, что это у насъ такъ ловко вышло, никто не проснулся. Ты-то, было, раскричался, хорошо, что я ротъ зажала...
   Его опять охватили страхъ, стыдъ, омерзѣніе. Она говорила объ этомъ, какъ о формальной кражѣ, и была совершенно спокойна. Онъ старался доказать себѣ, что это вовсе не кража, и былъ встревоженъ, взволнованъ. Мимовольно онъ дотронулся до нея рукою и указалъ глазами на извозчика.
   -- Ну, что онъ пойметъ!-- небрежно сказала она, но все же перемѣнила разговоръ.
   На кладбищѣ она взяла его подъ руку и впала въ сентиментальный тонъ:
   -- Ахъ, какъ здѣсь хорошо! Что значитъ весна-то. Вездѣ жизнь, птицы. Вонъ травка. Смотри, смотри, уже цвѣточки есть. Бѣленькіе! Потомъ пойдутъ все желтые. А тамъ ужъ, лѣтомъ, лиловые и голубые. Я это знаю. Можетъ-быть, и насъ здѣсь же похоронятъ. Хорошо бы умереть весною. Весною мы сошлись, весною бы и умереть. Мнѣ такъ хорошо, такъ хорошо сегодня. Впервые я люблю...
   Онъ разсердился и оборвалъ ее.
   -- Глупости болтаешь! Развѣ я не знаю твоей жизни. Слава Богу, два года рядомъ жили.
   -- Ну, такъ что же?-- проговорила она спокойно.-- Что ходили-то ко мнѣ эти офицеръ и купецъ? Такъ развѣ это любовь? Нѣтъ, это не любовь. Они ходили, а я иногда въ коридоръ выбѣгала на тебя взглянуть, какъ ты пройдешь. Ты красивѣе. Всегда мнѣ нравился. Ахъ! бывало, они сидятъ, а я о тебѣ вздыхаю въ мечтахъ.
   Она вздохнула.
   -- Конечно, оба мы были голодными. Нечего было и думать сходиться. Да тетка заѣла бы меня, если бы что замѣтила тогда между нами. Ну, а теперь я плюю на нее. Теперь при всѣхъ скажу, что люблю тебя.
   И, опять перемѣнивъ тонъ, она оживленно прибавила:
   -- А ты знаешь, я въ сорочкѣ родилась! Это правда, что въ сорочкѣ родиться -- счастье. Вотъ думала я всегда о тебѣ -- и сбылось; на мою долю тебѣ Богъ и деньги послалъ. Три дня я плакала и вдругъ точно что-то толкнуло посмотрѣть, какъ нашъ старичокъ умираетъ, а тамъ ты стоишь. Судьба все! А потомъ и деньги я первая увидала. Не будь меня, ты бы шумъ поднялъ, созвалъ бы всѣхъ.
   Почти съ ужасомъ она воскликнула:
   -- Господи, да что бы тогда было! Все бы обобрали чужіе! И сидѣли бы мы сегодня безъ, хлѣба, какъ вчера, на улицу насъ вышвырнули бы...
   Она засмѣялась.
   -- Ну, цѣлуй мнѣ ручку за то, что я не растерялась!
   Она поднесла къ его губамъ толстую, широкую руку, немного красноватую, немного шершавую, какъ рука работницы. Онъ какъ-то тупо, чувствуя себя снова подавленнымъ тяжелымъ гнетомъ, прикоснулся къ ней губами.
   "Да что же это будетъ?-- мелькнуло въ его головѣ.-- Ужъ не хочетъ ли она меня женить на себѣ? Да нѣтъ, что за чепуха; это просто мимолетная связь. Дамъ ей на табачную лавочку, а тамъ ей больше ничего и не нужно. Не она первая. Не монахъ же я".
   Онъ усмѣхнулся, глядя на ея курносенькое, весноватое, но здоровое и румяное лицо. Могла бы быть и покрасивѣе, да, впрочемъ, не все ли равно? Нельзя же серьезно относиться къ этимъ женщинамъ. Надо только отучить ее отъ излишнихъ фамильярностей и сентиментальничанья, поставить на надлежащее мѣсто...
   Отобѣдавъ въ гостиницѣ, Хопровъ вернулся домой и, сбросивъ пиджакъ и жилетъ, прилегъ уснуть до вечерней панихиды, но ему помѣшала уснуть возня въ сосѣдней комнатѣ; тамъ выдвигались какіе-то ящики, потомъ двигалось по полу что-то тяжелое и слышались восклицанія Маргариты Ѳедоровны: "Ишь чортъ какой тяжелый, но сдвинешь съ мѣста". Наконецъ, возня кончилась и совершенно неожиданно въ комнату Хопрова отворилась боковая дверь. Въ ней показалась Маргарита Ѳедоровна. Хопровъ повернулся на постели и съ удивленіемъ спросилъ:
   -- Что это?
   -- Да вотъ комодъ отодвинула. А то что-жъ черезъ коридоръ бѣгать.
   Она съ озабоченнымъ лицомъ подошла къ нему и, присѣвъ около него, таинственно и поспѣшно заговорила:
   -- Ты смотри, не проговорись насчетъ денегъ. Скажи, что занялъ. Тетка опять добивалась. Чуетъ негодная что-то, да понять не можетъ. А тутъ еще сосѣдки причитаютъ: "тюфякъ-то распороли ли? нѣтъ ли тамъ капиталовъ? у такихъ-то нищихъ-стариковъ часто десятки тысячъ зашиты въ тюфяки". У-у, проклятыя! Вездѣ носъ надо сунутъ. Бѣда, если тетка узнаетъ -- отъ нея тогда ни крестомъ, ни пестомъ не отдѣлаешься. Всѣ деньги высосетъ. Я ее знаю.
   И затѣмъ со вздохомъ прибавила:
   -- Ахъ, скорѣй бы похоронить старичка и съѣхать. Куда-нибудь подальше переѣдемъ. Да здѣсь и не стоитъ открывать табачный магазинъ. Какой покупатель въ Коломнѣ? Все голь перекатная, да жида тоже много. Будемъ переѣзжать -- выпишемся за городъ, чтобы и слѣдовъ не нашли. Послѣ, если и узнаютъ -- близокъ будетъ локоть, да не укусятъ. Мало ли ты откуда могъ достать денегъ. Ну, заработалъ, что ли. Она, тетка, развѣ понимаетъ, что нечѣмъ тебѣ заработать.
   Его раздражало это назойливое повтореніе все объ одномъ и томъ же, уже казавшееся ему умышленнымъ стремленіемъ запугать его, забрать въ свои руки.
   -- Что это ты запугать меня хочешь, кажется?-- проговорилъ онъ раздражительно.
   -- Чего мнѣ запугивать?-- совершенно просто отвѣтила она и даже удивилась его вопросу.-- А знаю я васъ, мужчинъ; насъ болтушками называете, а сами вы ничего скрыть не сумѣете. Баба всегда лучше концы спрячетъ.
   И вполнѣ разсудительнымъ, серьезнымъ тономъ она пояснила:
   -- Вмѣстѣ нашли кладъ, одинъ проболтается, а достанется обоимъ. Тоже не радость. Мнѣ моя шкура тоже доpога.
   Опять ему стало невыносимо тяжело отъ сознанія, что они дѣйствительно сообщники въ этомъ дѣлѣ, что ему нужно быть осторожнымъ, чтобы не раздражать ее. Онъ еще не зналъ, что раздражить ее, уживчивую, покладистую, сговорчивую, было довольно трудно.
   

III.

   Наканунѣ похоронъ дѣда день выдался чудесный, теплый, точно среди лѣта. Иванъ Ивановичъ приказалъ служанкѣ выставить у себя окно. Двойныя рамы съ закоптѣвшими стеклами мало пропускали свѣта въ комнату. Теперь зимнюю раму вынули, на лѣтней протерли стекла, распахнули ее, и въ комнату ворвались свѣтъ, воздухъ, шумъ съ улицы. Хопровъ дохнулъ полной грудью, у него на душѣ стало легко. Онъ сѣлъ на подоконникъ, поставилъ ноги на стулъ, закурилъ папиросу. Подъ окномъ послѣ теплаго ночного дождя начиналъ чуть замѣтно зеленѣть садикъ, далѣе виднѣлась широкая площадь церкви Михаила Архангела, за ней вправо садилось солнце, бросая на землю свои яркіе прощальные лучи. Купола церкви, верхніе этажи каменныхъ домовъ, все было залито блескомъ солнца. Окна въ верхнихъ этажахъ зданій казались иллюминованными. Чувство художника взяло въ душѣ Хопрова верхъ надъ всѣми остальными чувствами. Прошедшее ушло куда-то далеко, грядущее не пугало, думалось только о настоящемъ -- не о своемъ настоящемъ -- смерти дѣда, пріобрѣтенныхъ деньгахъ, неожиданномъ сближеніи съ сосѣдкой,-- а объ этомъ движеніи на улицѣ, объ этихъ снующихъ прохожихъ, объ этихъ гремящихъ колесами экипажахъ, объ этихъ лучахъ заходящаго солнца, играющихъ и на куполахъ церкви, и на окнахъ домовъ. Вошла Маргарита Ѳедоровна и присѣла на стулъ, около его ногъ. Она начала проектировать: она сыщетъ себѣ магазинъ и найдетъ меблированную комнату для Хопрова, чистенькую, свѣтлую, не такую конуру, какъ эта. Онъ ужъ пусть и не вмѣшивается, а то переплатитъ. Она умѣетъ торговаться. Ахнетъ онъ, какъ дешево она сторгуетъ комнату. У нея было много практическаго смысла, и она очень увлекалась своими проектами, такъ что это даже вызвало улыбку на лицѣ Хопрова.
   -- Ты мною ужъ очень распоряжаться хочешь; точно нянька ребенкомъ,-- замѣтилъ онъ шутливо.
   -- Да ты ребенокъ и есть. Развѣ можно было такъ жить. Дряни сколько.
   Она указала на стѣны.
   -- Ты не понимаешь; это все мнѣ нужно. Это мой будущій хлѣбъ.
   -- Безносый-то турка?-- указала она на бюстъ Аполлона.
   -- Это голова Аполлона,-- замѣтилъ онъ.
   -- Ну, все равно, Аполлона или Агаѳона. Ломаная... Знакомый, что ли?-- спросила она мелькомъ.
   Онъ не отвѣтилъ.
   -- А это, стыдъ и срамъ!-- указала она на торсъ Венеры.-- Нашелъ, какую скамейку для ногъ сдѣлать. Смотрѣть мерзко.
   -- Да это вовсе не для ногъ,-- оправдался онъ.
   -- Развѣ-жъ я слѣпая; вонъ все ногами изъерзано.
   И наставительно она сказала:
   -- Нѣтъ, ты совсѣмъ, какъ маленькій. Станешь самъ всѣмъ распоряжаться -- истратишь все ни на что, ни про что, какъ тѣ деньги, что послѣ отца получилъ.
   -- А ты откуда знаешь?-- удивился онъ.
   -- Да шило, что ли, жизнь-то, что ее утаишь?
   -- Да я тогда и не здѣсь жилъ...
   -- Ну да, у Жозефинки въ меблированныхъ комнатахъ форса задавалъ; потомъ къ Амаліи Карловнѣ перебрался, чтобы подешевле...
   Она засмѣялась:
   -- Гора съ горой не сходится, а люди сходятся: тетка одно узнала, я другое; языки-то мы, бабье, любимъ чесать. Иной разъ въ конкѣ съ чужими ѣдешь, а про знакомыхъ такое узнаешь, что а-ахъ!.. Ну, да про тебя-то и дѣдъ говорилъ, сокрушался тоже иногда, что деньги ушли, что весь вѣкъ можно бы прожить на нихъ!..
   -- На четыре-то тысячи?-- вставилъ онъ небрежно, пожимая плечами.
   -- Ну да, на четыре. Вотъ и теперь четыре съ половиной у тебя. Съ умомъ жить -- на вѣкъ хватитъ.
   Онъ невольно улыбнулся.
   -- Чего смѣешься? На одни казенные проценты можно прожить, если не въ Петербургѣ, конечно, а въ деревнѣ жить. Двѣсти двадцать Пять рублей въ годъ доходу. Чуть не двадцать въ мѣсяцъ. Да гдѣ-нибудь въ захолустьи домъ за пятьсотъ рублей купить можно... А если здѣсь жить-обороты нужно дѣлать. Казенные проценты, конечно, не Богъ вѣсть что. Вотъ табачную открыть, меблированныя комнаты снять...
   -- И спустить все?-- добавилъ онъ.
   -- Ну, нѣтъ! Это дуракъ спустить. А ты пусти въ оборотъ тысячу, а остальныя прибереги. Да и берись за дѣло не зря, самъ слѣди, рукъ не складывай!
   Она съ извѣстнымъ чувствомъ добавила:
   -- Нѣтъ, ужъ намъ-то бы грѣхъ наши деньги спустить. Старичокъ по копеечкѣ, по грошику въ морозъ, да въ дождь собиралъ, куска сладкаго не съѣлъ, и вдругъ бы мы на вѣтеръ пустили все, что онъ намъ оставилъ.
   Его начинало уже смѣшить ея безцеремонное отношеніе къ его деньгамъ, и онъ невольно замѣтилъ:
   -- Такъ ты думаешь, что это онъ намъ обоимъ оставилъ?
   -- Никому онъ не оставлялъ, а кому Богъ далъ, тому и досталось. Родни не было. Я бы могла и одна все взять. Услала бы тебя, а сама взяла бы. Ты и не зналъ бы. Гдѣ тебѣ! Только я не жадная.
   Ему стало не по себѣ, почти жутко отъ этой логики. Вѣдь и точно, онъ такой же родственникъ старику, какъ и она. Самъ онъ объ этомъ прежде думалъ: "какой онъ мнѣ дѣдъ?" говорилъ. Такіе же они родные были, какъ и съ ней. Вмѣстѣ съ ней онъ и присвоилъ чужія деньги. Ужъ не вздумаетъ ли она просто-на-просто забрать ихъ. Онъ взглянулъ безсознательно на комодъ. Деньги тамъ, у него. Да, но ключъ у нея. Возьметъ она -- и спросить онъ не посмѣетъ. Она не побоится скандала. Что же тогда? Опять нищета и еще позоръ. И когда же? Когда онъ началъ твердо вѣрить въ возможность сдѣлаться извѣстнымъ, завоевать имя. Нѣтъ, пустяки! Ну, переѣдетъ онъ въ меблированныя комнаты, ей купитъ табачную лавочку, покуда она будетъ хозяйничать его деньгами, можетъ-быть, даже лучше, чѣмъ онъ самъ хозяйничалъ бы, а тамъ... Ему только бы написать картину, тогда онъ порвегь эту связь и женится на Вѣрочкѣ. Вѣдь эта связь его ни къ чему не обязываетъ. Мало ли съ кѣмъ сближаются холостые. Безъ этого не обойдешься. Онъ опять ободрился; ему даже стало смѣшно при мысли, что она, женщина, будетъ его опекать и няньчится съ нимъ. Онъ мысленно рѣшилъ, что это даже отчасти будетъ хорошо: никогда онъ не умѣлъ обдѣлывать практическія дѣла, найти сносную комнату, устроиться съ обѣдомъ. Отчего это? Идеализмъ это или разгильдяйство? Точно угадывая его мысли, она начала говорить о томъ, что ему пріодѣться надо, платье купить, часы.
   -- Ты завтра же, все, что нужно, купи, а я комнату тебѣ подыщу. У меня ужъ есть на примѣтѣ. Съѣзжать будешь, теткѣ не говори, куда выѣзжаешь. Уѣзжаешь, молъ, изъ Петербурга и конецъ весь. Нечего ей наши дѣла знать!
   Цѣлыхъ два дня послѣ похоронъ были посвящены обмундировкѣ, исканью комнаты, наконецъ, на третій день все было улажено, и Хопровъ переселился на Васильевскій островъ...
   Двѣ свѣтлыя комнаты, одна въ одно, другая въ два окна на улицу, высокія и просторныя, недурно меблированныя и съ свѣжими обоями, вещи и чистое бѣлье, въ порядкѣ уложенныя въ шифоньеръ, платье, повѣшенное аккуратно въ шкапу, все это какъ-то особенно повліяло на Хопрова. Онъ вспоминалъ грязь и безпорядокъ, царствовавшіе въ его прежнихъ жилищахъ, и въ немъ пробудилось чувство брезгливости. Художникъ въ душѣ, онъ любилъ красивыя формы, изящество обстановки, блескъ роскоши. Въ то же время легкомысленный юмористъ, онъ въ тяжелыя минуты подшучивалъ надъ убожествомъ своей обстановки, своего костюма, своей жизни. Теперь, когда грязь и лохмотья были въ прошломъ, онъ даже вознегодовалъ на себя, какъ онъ могъ дойти "до этого свинства". Вспомнились дни, когда онъ даже не имѣлъ своей комнаты, а жилъ втроемъ въ одной каморкѣ, носилъ чужіе панталоны и питался на счетъ дѣда, пріютившагося тутъ же въ "сѣнцахъ" и говорившаго, что имъ больше ничего и не надо, благо тутъ дешево.
   -- Такъ бы весь вѣкъ прожить,-- повторялъ онъ:-- а то вотъ деньги-то зря за однѣ стѣны бросай. Подъ кровомъ лишь бы быть -- больше ничего и не надо человѣку!
   Старика не смущала омерзительная грязь обстановки, благо мало приходилось тратить денегъ.
   Въ будущемъ это уже не повторится. Онъ будетъ жить разсчетливо, напишетъ картину, завоюетъ положеніе. Да и Маргарита не дастъ ему швырять денегъ. Это хорошо, что она такой практичный человѣкъ...
   Вечеромъ, въ день переѣзда на новую квартиру, Хопровъ, спокойный, веселый, бодрый, почувствовалъ необходимость освѣжиться отъ пережитыхъ волненій и тревогъ, отдохнуть подлѣ Вѣры Павловны. Онъ чувствовалъ себя превосходно съ той самой минуты, когда всякія похоронныя церемоніи кончились, и вздохнулъ широкимъ вздохомъ, когда была засыпана могила дѣда. "Конецъ!" невольно подумалъ онъ. Да, это былъ дѣйствительно конецъ всего стараго. Съ этого дня должна была начаться новая жизнь -- перемѣнилъ онъ квартиру и теперь заживетъ безъ лишеній, безъ заботы о завтрашнемъ днѣ, работая надъ картиной. Какой сюжетъ выбрать? Жанръ? Историческую картину? Пейзажъ? Системы у него не выработалось въ изученіи: сегодня облако понравилось -- записалъ; потомъ поразила нищая -- занесъ и ее наполовину въ альбомъ, даже не закончивъ головы и вмѣсто волосъ изобразивъ какую-то копну; пришло какъ-то въ голову, что нѣтъ хорошихъ иллюстрацій къ Лермонтову,-- появились десятки набросковъ: "Княжны Мери", "Печорина", "Боярина Орши", "Демона", и дѣло стало только за тѣмъ, какъ ихъ одѣть, какъ справиться съ пейзажемъ невиданныхъ мѣстъ. Разбрасывался онъ всегда, ни на чемъ не останавливался прочно; именно этому надо положить конецъ, благо теперь есть возможность работать безъ лихорадочности, не на ходу. Въ этихъ думахъ онъ подошелъ къ дору. гдѣ жила семья Вѣры Павловны Хвощинской, и невольно сдѣлалъ ироническую гримасу при мысли о томъ, какъ его тамъ встрѣтятъ.
   -- Непремѣнно всѣ сидятъ за работой и непремѣнно у всѣхъ дѣловой, озабоченный видъ. Двуногіе муравьи!-- проговорилъ онъ съ презрѣніемъ и позвонилъ у дверей.
   Дверь отворилась.
   -- Господа дома?-- спросилъ онъ у чисто одѣтой служанки.
   -- Дома-съ,-- отвѣтила она.
   Онъ, впрочемъ, могъ и не спрашивать: въ будни по вечерамъ Хвощинскіе никуда не выходили.
   Онъ, какъ свой человѣкъ, прошелъ безъ доклада въ гостиную, гдѣ около тяжелаго круглаго дубоваго стола группировалась почти вся семья: Анна Борисовна Хвощинская, двоюродная тетка Хопрова со стороны отца, приземистая, коренастая, сѣдая, но румяная женщина лѣтъ пятидесяти съ небольшимъ; Миша и Володя, два ея сына, гимназисты шестого и седьмого классовъ; Соня, Валентина и Вѣра, три ея дочери, двѣ еще гимназистки, третья уже окончившая педагогическіе курсы. Отсутствовалъ только Павелъ Петровичъ Хвощинскій, занимавшійся, по обыкновенію, въ своемъ кабинетѣ исправленіемъ ученическихъ сочиненій, да старшій сынъ Хвощинскихъ, Разумникъ, но обыкновенію чертившій свои архитектурные планы въ своей большой, рабочей комнатѣ.
   -- А! Художникъ!-- произнесли въ одинъ голосъ Миша и Володя съ насмѣшливою фамильярностью.
   -- А! гимназисты!-- отвѣтилъ имъ тѣмъ же тономъ Хопровъ.
   Такъ всегда начинались ихъ встрѣчи. Теперь Анна Борисовна не дала имъ продолжать въ этомъ тонѣ бесѣду, и съ необычайной для нея участливостью спросила Хопрова, поцѣловавшаго ея руку:
   -- А у тебя горе, говорила Вѣра. Старичокъ твой умеръ. Ну, что дѣлать, что дѣлать! Законъ природы.
   -- Вы страшно измѣнились за эти дни,-- съ особеннымъ удареніемъ произнесла Вѣра, здороваясь съ Хопровымъ.-- Радоваться бы надо, что лишній ротъ убавился, а вы вотъ вздумали похудѣть.
   Было ясно, что ей хотѣлось кого-то уколоть, намекнуть
   Хопрову, что кто-то говорилъ о томъ, что онъ долженъ радоваться смерти дѣда.
   -- Все по моему легкомыслію, Вѣра Павловна, горюю тамъ, гдѣ другіе только радовались бы, и наоборотъ,-- отвѣтилъ Хопровъ, дружески сжимая ея руку.
   Онъ осмотрѣлся и замѣтилъ.
   -- Я, однако, помѣшалъ. Вы всѣ заняты.
   -- Мы же всегда за работой,-- отвѣтила Анна Борисовна и принялась снова за шитье.
   -- Я кончила свои занятія,-- сказала Вѣра Павловна и отошла съ Хопровынъ въ уголъ комнаты къ дивану.
   У нея всегда была кончена работа, когда являлся онъ. Всегда они садились тутъ же въ сторонкѣ, она на диванъ, онъ на кресло, въ полутѣни, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ большого круглаго стола, стоявшаго посрединѣ комнаты. Тамъ, озаренные большой висячей лампой, пригнувшись къ столу, работали "муравьи". Хопровъ смотрѣлъ на эти склоненныя головы гимназистовъ и гимназистокъ, гладкія, аккуратныя, на эти темно-сѣрыя домашнія блузы мальчиковъ и дѣвочекъ, похожія одна на другую по простому покрою, но удобному фасону. Всѣ скрипѣли перьями, не торопясь, увѣреннымъ почеркомъ. "Навѣрное даже почеркъ у всѣхъ одинъ",-- думалъ Хопровъ.
   -- Почему же вы вздумали переѣхать?-- спросила Вѣра, услыхавъ отъ Хопрова, что онъ уже перемѣнилъ комнату, и на минуту ей стало грустно: тутъ они жили такъ близко другъ отъ друга и часто встрѣчались, когда она въ опредѣленные часы ходила на лекціи, а онъ "случайно" попадался ей на дорогѣ.-- Неудобно? Или тяжело, что тутъ умеръ дѣдъ?
   -- И то, и другое. Поближе къ академіи нужно было перебраться. Тамъ, положимъ, комнаты дороже, но что же дѣлать.
   -- Да старикъ твой оставилъ что-нибудь?-- неожиданно спросила старуха Хвощинская.
   Хопровъ весь вспыхнулъ.
   -- Откуда же!-- проговорилъ онъ.
   -- Такъ, смотри, не запутайся!-- предостерегала она его.-- Я думаю, и похороны тоже кое-что встали. Совсѣмъ можешь зарваться.
   -- Слава Богу, покуда не запутался. Я же достаю кое-что, работаю...
   Онъ былъ немного смущенъ, стыдился, что онъ лжотъ при Вѣрѣ. Безъ нея онъ нерѣдко вралъ Хвощинскимъ о своихъ доходахъ, чтобы поднять въ ихъ глазахъ свой кредитъ. При ней ему было неловко лгать. Гимназистики при его словахъ о томъ, что онъ работаетъ, не переставая писать, переглянулись между собою, и по ихъ лицамъ скользнули недвусмысленныя улыбки.
   -- Ну, ужъ твоя работа!-- мелькомъ замѣтила Анна Борисовна, пожимая плечами.
   -- Мама никакъ не хочетъ признать, что можно добывать деньги "картинками",-- съ ироніей вставила Вѣра, внезапно покраснѣвъ.
   Анна Борисовна, не обращая на нее вниманія, спокойно замѣтила:
   -- Я ужъ что-то цѣлые мѣсяцы и подписи твоей не видала ни въ одномъ иллюстрированномъ изданіи.
   -- Я на частныхъ лицъ работалъ,-- опять солгалъ Хонровъ, и опять ему стало досадно, что онъ лжетъ при Вѣрѣ.
   -- Ну, дай Богъ, дай Богъ,-- вздохнула старуха Хвощинская, продолжая работать.
   Вѣра какъ-то особенно смотрѣла на сидѣвшую передъ ней за работой семью, блестящими, торжествующими глазами, съ гордо поднятой головой. Она была очень довольна, гордилась тѣмъ, что онъ, ея protégé, работаетъ и зарабатываетъ деньги, когда его считаютъ ея родные тунеядцемъ.
   -- Нынче лѣтомъ возьметесь за свою большую работу?-- спросила она его тихо.
   -- Да, пора,-- отвѣтилъ онъ.
   -- На чемъ-нибудь остановились?
   -- Все еще колеблюсь. Не хочется дебютировать мелочами.
   -- Что такое мелочи?-- горячо заговорила она.-- За большого Сурбарана заплатилъ Эрмитажъ три тысячи франковъ, а самаго маленькаго Жераръ Доу и за десятокъ тысячъ не достать. У Мейсонье масса мелочей, но зато это мелочи Мейсонье! Конечно, вы и говорите не о размѣрахъ, даже не о сюжетѣ, а о работѣ. Надо настойчиво поработать. Это такъ. У насъ техника часто изъ рукъ вонъ плоха. Только ряженыхъ не пишите.
   -- То-есть какъ это?-- спросилъ онъ.
   -- Историческаго сюжета не берите,-- пояснила она.-- Вамъ при вашихъ средствахъ придется писать или наобумъ, или по какимъ-нибудь маскараднымъ или театральнымъ костюмамъ. Ужъ одно это дурно, а потомъ едва ли и прочувствуете вы глубоко историческій сюжетъ. Далекое это все отъ дѣйствительной жизни. Въ молодости трудно этимъ вдохновляться. А первая картина безъ вдохновенія, безъ увлеченія... Нѣтъ, мнѣ почему-то кажется, что этого не должно быть у истиннаго таланта. И истинные поэты всегда лирикой начинаютъ.
   Они говорили почти шопотомъ. Но у нея такъ горѣли щеки и глаза, что онъ не могъ наглядѣться на нее. Въ ней было такъ много жизни, увлеченія, огня. Онъ очнулся, заслышавъ въ комнатѣ движеніе и громко произнесенную короткую, точно обрубленную фразу:
   -- Чай пора!
   Въ дверяхъ гостиной стоялъ худой, высокій старикъ въ очкахъ, опущенныхъ на конецъ тонкаго носа, съ сухимъ лицомъ. Что-то одеревянѣлое было во всей его сгорбившейся отъ усидчиваго труда фигурѣ, въ выраженіи его неподвижнаго лица. Это былъ самъ Павелъ Петровичъ Хвощинскій.
   -- Самоваръ готовъ,-- отвѣтила ему жена, поднимаясь съ мѣста.
   Всѣ, какъ по командѣ, начали складывать свои работы, задвигали стульями, расправляя спины.
   Хозяинъ увидалъ Хопрова, кивнулъ ему слегка головой и коротко спросилъ:
   -- Похоронилъ?
   -- Да,-- отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ.
   Хвощинскій обратился къ дѣтямъ:
   -- Кончили?
   -- Да,-- отвѣтили они разомъ.
   -- Ну, чай пить!-- скомандовалъ онъ.
   Всѣ тронулись въ столовую. Сзади всѣхъ пошла Вѣра Павловна и Хопровъ.
   -- У насъ все по командѣ,-- съ усмѣшкой конфузящагося за поведеніе ближнихъ человѣка шепнула она Ивану Ивановичу.
   -- Дисциплина,-- отвѣтилъ онъ такъ же тихо.
   -- Вотъ васъ бы въ эту школу на мѣсяцъ, на два отдать.
   -- Развѣ вы хотите, чтобы я повѣсился?-- пошутилъ онъ.
   Она передернула плечами.
   -- Я же не повѣсилась еще!-- немного раздражительно проговорила она и сейчасъ же улыбнулась, прибавивъ: -- Нѣтъ, мнѣ даже весело, что я и здѣсь сумѣла завоевать независимость. Силу свою узнала.
   Всѣ усѣлись за большой столъ въ столовой. Позже всѣхъ явился сюда старшій сынъ-архитекторъ, бывшій прежде товарищемъ Хопрова по гимназіи и академіи, высокій, худощавый, желтый, длинноносый, какъ всѣ мужнины въ семьѣ Хвощняскихъ. Онъ слегка кивнулъ головой Хопрову и пожалъ ему руку, отодвинувъ съ шумомъ свой стулъ. Онъ держалъ себя независимо въ семьѣ, но это была совсѣмъ иная независимость, чѣмъ независимость Вѣры Павловны. Въ его манерѣ было видно сознаніе того, что онъ уже вноситъ въ семейный бюджетъ львиную часть; въ ея поведеніи былъ виденъ простой протестъ, объявленіе войны семьѣ; ему уже дали право на независимость, она еще воевала изъ-за этого права.
   -- Ну, что, какъ твое малеванье идетъ?-- спросилъ небрежно Разумникъ Павловичъ у Хопрова.
   -- Ничего себѣ,-- такъ же небрежно отвѣтилъ тотъ.
   -- Все по издателямъ иллюстрированныхъ журналовъ попрежнему бѣгаешь?
   -- Нѣтъ, частные заказы исполняю,-- совралъ Хопровъ.
   -- Вотъ какъ! значитъ въ славу начинаешь входить?-- съ насмѣшкой спросилъ Разумникъ.
   -- Ну, до славы далеко намъ съ тобой въ наши годы; были бы покуда деньги на хлѣбъ и то хорошо,-- отвѣтилъ Хопровъ холоднымъ тономъ.
   По лицу Разумника Павловича скользнула усмѣшка. Ему было странно слышать отъ Хопрова фразу: "намъ съ тобой". Нашелъ съ кѣмъ равнять себя! Онъ обратился къ отцу:
   -- А знаешь, этотъ домъ Тарасова на мою долю принесетъ до пяти тысячъ. Я подвелъ итоги.
   -- Что-жъ, недурно,-- отвѣтилъ отецъ.
   -- Разумѣется, придется и поработать въ теченіе лѣта,-- многозначительно замѣтилъ сынъ, чтобы никто не подумалъ, что онъ безъ труда можетъ столько зашибать, и закончилъ прописной истиной на поученіе младшимъ:-- Даромъ деньги не даются!
   Вѣра обратилась къ Хопрову съ вопросомъ:
   -- Вы тоже здѣсь будете лѣтомъ работать надъ своей картиной?
   -- Да, нельзя уѣхать,-- отвѣтилъ онъ.-- Хотѣлъ, было, въ Крыму пожить лѣтомъ, да не удастся.
   Онъ самъ не зналъ, для чего онъ это сказалъ. Въ Крымъ онъ вовсе не собирался.
   -- Дорого въ Крыму жить,-- вставилъ Разумникъ Павловичъ, какъ бы говоря, что это не по карману Хопрову.
   -- Ну, деньги меня, вообще говоря, не стѣсняютъ,-- отвѣтилъ Хопровъ и даже покраснѣлъ, избѣгая взгляда Вѣры.-- Но работа требуетъ присутствія здѣсь.
   Разумникъ не безъ удивленія взглянулъ на него.
   -- Такъ ты точно начинаешь устраиваться?
   -- То-есть, какъ это: начинаю?-- сказалъ Хопровъ и взглянулъ вызывающимъ взглядомъ на Разумника.-- Мои дѣла устроены. Конечно, покуда по пяти тысячъ, какъ ты, не зарабатываю сразу, а все же... При извѣстной бережливости могу прожить и годъ, и два, а можетъ-быть, и болѣе безъ нужды, даже безъ заказовъ...
   -- За умъ взялся!-- проговорилъ коротко старикъ Хвощинскій и, поднявъ очки на носу вверхъ, чтобы лучше разглядѣть Хопрова, болѣе мягкимъ тономъ прибавилъ: -- Давно пора, давно пора, братъ, остепениться, стать на ноги и зарабатывать деньги.
   Вѣра Павловна, раскраснѣвшаяся, торжествующая, замѣтила протестующимъ тономъ:
   -- Когда вы, кузенъ, заведете свой экипажъ и своихъ лошадей, тогда всѣ будутъ даже говорить, что въ васъ всегда прозрѣвали генія!
   Мать вмѣшалась въ разговоръ.
   -- Ваню никто и не считалъ бездарнымъ, но жизнь онъ велъ всегда безалаберную -- это и онъ самъ знаетъ.
   Два гимназиста всматривались безцеремонно пристально въ лицо Хопрова злыми глазами, точно желали узнать, не вретъ ли онъ, и уличить его. Хопровъ, немного смущенный, не привыкшій лгать при Вѣрѣ, безсознательно вынулъ изъ кармана золотые часы и взглянулъ, который часъ. Гимназисты быстро переглянулись между собой и одинъ изъ нихъ, не выдержавъ, спросилъ:
   -- Это у васъ новые часы, Иванъ Ивановичъ?
   Хопровъ покраснѣлъ и отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, еще зимой купилъ.
   -- Дорого заплатили?
   -- Сто пятьдесятъ рублей.
   -- О-го!
   Спрашивавшій и его младшій братъ опять многозначительно переглянулись между собою.
   -- Можно взглянуть?-- спросилъ одинъ изъ братьевъ.
   -- Отчего же и нѣтъ,-- отвѣтилъ Хопровъ и передалъ гимназистамъ часы.
   Они пригнули оба свои лица къ часамъ, и выраженіе этихъ лицъ стало алчнымъ, хищническимъ. Глаза у нихъ теперь горѣли сухимъ блескомъ.
   -- Напрасно, напрасно!-- проговорилъ старикъ Хвощинскій, услыхавъ о цѣнѣ часовъ.-- Пустая роскошь. Часъ нужны такіе, лишь бы механизмъ былъ хорошъ. Я вотъ весь вѣкъ серебряные ношу: недорого заплатилъ, а ходятъ отлично.
   -- Ну, что-жъ, если молодой человѣкъ пофрантить немного хочетъ,-- оправдала его хозяйка дома.-- Это не тряпка: и продать, и заложить можно.
   Вѣра засмѣялась.
   -- Видите, кузенъ, мама снисходительна къ вамъ, даже франтить позволяетъ!
   Мать пояснила:
   -- У меня одно правило: заработай и живи на заработанное, какъ позволяютъ средства. Вонъ Разумникъ въ оперѣ на кресло нынче абонировался -- онъ можетъ это теперь дѣлать, и прекрасно.
   -- Онъ долженъ бывать въ обществѣ: связи нужны,-- вставилъ коротко отецъ.
   Вѣра Павловна опять засмѣялась:
   -- Ахъ, папа, вы такъ говорите, точно Разумникъ не слушаетъ ни музыки, ни пѣнія, а только нужныхъ людей ищетъ по партеру и по ложамъ!
   -- Музыку и пѣніе можно и изъ райка слушать,-- пояснилъ отецъ:-- а Разумникъ взялъ кресло, потому что въ его положеніи иначе нельзя.
   -- А вамъ, кузенъ, еще можно въ раекъ ходить?-- пошутила Вѣра.
   -- Я хожу туда, гдѣ мѣсто есть,-- отвѣтилъ Хопровъ,
   Чай былъ допитъ, всѣ разомъ поднялись съ мѣстъ, раздалось чмоканье рукъ у хозяйки и хозяина.
   -- Заходи!-- коротко сказалъ хозяинъ, прощаясь съ Хопровымъ.
   -- Мы, какъ знаешь, въ будни по вечерамъ всегда дома, а въ воскресенье весь день,-- пояснила Хвощинская.
   -- Какъ-нибудь удосужусь, заверну къ тебѣ взглянуть, что пишешь,-- сказалъ Разумникъ.
   Гимназисты крѣпко и ободрительно пожали руку Хопрова, гимназистки, въ качествѣ дѣвочекъ, не имѣющихъ права вмѣшиваться въ разговоры взрослыхъ, не проронившія вслухъ ни слова во весь вечеръ, конфузливо сдѣлали ему реверансъ, Вѣра Павловна, по обыкновенію, пошла провожать его черезъ гостиную.
   -- Видите, ваши фонды поднялись, кузенъ,-- пошутила она и, не умѣя еще скрывать своихъ чувствъ, горячо закончила:-- если бы вы знали, какъ все это мнѣ противно! Человѣка судятъ по количеству пріобрѣтаемыхъ имъ денегъ.
   -- Можетъ-быть, они и правы въ нашъ практическій вѣкъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Ахъ, что вы говорите!-- воскликнула раздражительно она.-- Да, можетъ-быть, иной человѣкъ и сталъ именно потому недостойнымъ никакого уваженія, что у него завелись деньги. Взятку взялъ, подлостью пріобрѣлъ, ограбилъ.
   Онъ смутился, точно она про него это сказала.
   -- Конечно, въ настоящемъ-то случаѣ я рада, что они хоть ради денегъ примирились съ вами,-- поторопилась она добавить, не замѣчая его смущенія:-- но въ общемъ, право же, это становится невыносимымъ. Каждаго негодяя они готовы назвать достойнымъ человѣкомъ, если только онъ имѣетъ средства...
   -- Вѣра,-- раздался голосъ матери:-- не видала ли ты моихъ ножницъ?
   Каждый разъ, когда Вѣра шла провожать Хопрова до передней, ея мать теряла или клубокъ нитокъ, или ножницы, или просто иголку.
   Вѣра Павловна быстро пожала руку Хопрову, зная, что мать вовсе и не думаетъ искать ножницъ, и наскоро шепнула Хопрову:
   -- Набросаете эскизъ картины -- покажете мнѣ? Да? Я хочу благословить ваше начинаніе. Слышите? Я первая хочу видѣть и имѣю на это право.
   Онъ крѣпко пожалъ ея руку.
   -- Да, только вы и вѣрили въ меня,-- прошепталъ онъ.
   -- И видите, не ошиблась!-- воскликнула она.
   Ему на минуту стало опять стыдно.
   Она торопливо вернулась въ гостиную и мелькомъ взглянула на мать: ножницы были уже въ рукахъ старухи, и вопросъ о нихъ не поднимался. Дочь знала, почему позвала ее мать; мать, въ свою очередь, знала, что дочь поняла ея намекъ на неприличіе долгаго перешептыванія съ Хопровымъ. Дальнѣйшія объясненія были не нужны.
   Вокругъ стола шелъ теперь разговоръ о Хопровѣ, среди отдыхавшей отъ работы семьи. Гимназистовъ особенно занималъ вопросъ о золотыхъ часахъ. Разумникъ Павловичъ сообразилъ, что, вѣроятно, Хопровъ принялся портреты писать или офицерскими жанрами промышляетъ, такъ какъ это довольно прибыльное занятіе. Старикъ Хвощинскій скептически замѣтилъ, что, можетъ-быть, Хопровъ прихвастнулъ немного, заработалъ что-нибудь случайно, а тамъ снова все спуститъ. Хвощинская даже опечалилась по этому поводу и выразила мнѣніе, что, можетъ, и нѣтъ у Хопрова вовсе крупныхъ денегъ.
   -- Да вѣдь не мы же дали ему денегъ на похороны его дѣда, на эти часы, на его переѣздъ на Васильевскій островъ,-- рѣзко и раздражительно вступилась Вѣра.-- Мы вѣдь всегда только наставленія ему читали, а помочь, кажется, никогда и не думали.
   -- Прежде всего нужно было своихъ дѣтей поднять, васъ всѣхъ,-- сказала мать коротко и внушительно.
   -- Чужихъ крышъ не кроютъ, пока своя течетъ,-- вставилъ отецъ.
   Вѣра съ горечью сказала:
   -- А у кого ни отца, ни матери, тотъ и погибай.
   Разумникъ рѣшилъ:
   -- Это грустно, но въ этомъ ужъ не мы виноваты. Это законы жизни.
   Гимназисты опять занялись вопросами о часахъ.
   -- Только это онъ совралъ, что у него часы съ зимы. Совсѣмъ новенькіе, ни царапинки на крышкахъ.
   -- Можетъ-быть, и пришелъ затѣмъ, чтобы побахвалиться.
   -- А вамъ и завидно стало?-- спросила рѣзко Вѣра.-- Руки бы расцѣловали, если-бъ онъ вамъ такіе часы подарилъ.
   -- Что-жъ, часы хорошіе!-- отвѣтили оба въ одинъ голосъ.
   

IV.

   Иванъ Ивановичъ сидѣлъ передъ мольбертомъ въ своей "мастерской", какъ онъ называлъ свою большую комнату, и, въ сотый разъ передумывая, какую тему выбрать для картины, всматривался въ давно набросанный имъ эскизъ "Месть Шемяки за брата". Этотъ эскизъ попался ему подъ руки совершенно случайно при разборкѣ разнаго художническаго хлама, старыхъ фотографій, измаранныхъ альбомовъ, клочковъ этюдовъ. Положивъ этотъ кусокъ раскрашеннаго полотна на мольбертъ, Хопровъ задумался... Темъ для картинъ являлось у него всегда не мало: его старый альбомъ былъ полонъ разныхъ набросковъ; на стѣнѣ висѣло множество эскизовъ; но ни на одной изъ набросанныхъ сценъ онъ не могъ остановиться окончательно. Онъ въ раздумьи взглянулъ на рядъ эскизовъ, сдѣланныхъ наскоро карандашомъ, углемъ, акварелью, масломъ и красовавшихся на стѣнѣ. На всѣхъ эскизахъ удивительно бойко, смѣло и со вкусомъ были набросаны группы, но онъ чувствовалъ, что ни одной изъ этихъ картинъ онъ не можетъ написать..
   -- Что, братъ, залюбовался на свое твореніе!-- раздался громкій насмѣшливый голосъ позади Хопрова.
   Хопровъ обернулся. и увидалъ обтерханную фигуру довольно тощаго и длиннаго господина съ копной растрепанныхъ волосъ цвѣта грязной мочалы, съ изрытымъ оспою грязно-желтымъ лицомъ, съ черными обгрызками зубовъ, торчавшими изъ-за осклабившихся губъ, съ жидкими клочьями бѣловатыхъ волосъ, замѣнявшими бороду и усы. Одежда посѣтителя была какого-то бураго цвѣта, вся въ пятнахъ; изъ-подъ нея виднѣлась грязная сорочка, вышитая русскими узорами: галстука не было. Во всемъ виднѣлись слѣды не столько бѣдности, сколько неряшливости. Это былъ Петръ Васильевичъ Жихаревъ, старый товарищъ Ивана Ивановичъ по академіи, оставившій академію со скандаломъ, не написавшій ни одной картины, но чрезвычайно зло ругавшій все написанное другими. Хопровъ поморщился, зная, что Жихаревъ попроситъ водки или денегъ и при этомъ выругаетъ его самого и его эскизъ. Онъ сухо поздоровался съ гостемъ и въ отвѣтъ на его слова замѣтилъ небрежно:
   -- Нѣтъ, это старый грѣхъ попался подъ руку. Выбросить давно было надо...
   -- Нѣтъ, отчего же, симпатичные тона!-- сказалъ Жихаревъ съ ироніей.-- Это вѣдь главное: симпатичные-то тона!
   Онъ шумно засмѣялся, скаля черные обгрызки зубовъ.
   -- Только охота же тебѣ, шутъ гороховый, было выбирать такую эпоху,-- замѣтилъ онъ:-- для которой нѣтъ никакихъ точныхъ указаній на настоящіе костюмы. Вѣдь это переходъ отъ древней Руси къ татарщинѣ и ея модамъ. Тутъ тебѣ придется перерыть массу матеріаловъ и все-таки остаться на мели, безъ серьезныхъ данныхъ насчетъ одеждъ...
   -- Ну, вотъ еще!-- запротестовалъ Хопровъ и подумалъ: "Ну, начнетъ бахвалиться знаніями".
   -- Да, ужъ это вѣрно!
   -- Да отъ кого ты слышалъ?
   -- Это попугай слышалъ, а не я. Я, братъ, все это прогрызъ, мертвечину-то, археологію-то! Конецъ четырнадцатаго и начало пятнадцатаго вѣковъ самые трудные по части одѣяній у насъ на Руси. Тутъ такія дебри, изъ которыхъ ты и не выберешься.
   -- Ну...
   -- Не нукай, если не знаешь. А ты поройся въ книгахъ, тогда и узнаешь. Ни у Прохорова, ни у другихъ знатоковъ этого дѣла достаточныхъ матеріаловъ тутъ не найдешь.
   Хопровъ упалъ духомъ. Онъ не зналъ, правду ли говоритъ Жихаревъ или, по своему обыкновенію, вретъ. Онъ зналъ только, что у него-то нѣтъ дѣйствительно матеріала не только для этой, но и вообще для исторической картины. Жихаревъ, видя его смущеніе, началъ еще развязнѣе подшучивать:
   -- Впрочемъ, на симпатичныхъ тонахъ можно выѣхать. Вотъ нашъ фарфоровый художникъ, господинъ Грибовичъ; только этимъ и беретъ въ своихъ вылизанныхъ яко бы историческихъ жанрахъ. Барыни такъ и ахаютъ: "Ахъ, какъ нѣжно! Ахъ, какъ красиво! Такой бархатъ двѣнадцать рублей аршинъ стоитъ!" А разсмотри его картины: краги нацѣпилъ на послѣдней картинѣ на дѣйствующихъ лицъ, когда о крагахъ на Руси и не знали. А симпатичные тона есть -- ну, и везетъ шельмецу! Всѣ аристократки умоляютъ: "напишите наши портреты". Еще бы, кому не лестно фарфоровой куколкой быть. Нѣтъ, нашему брату, реалисту, не добиться такихъ лавровъ: правда груба! Да, кстати: есть у тебя презрѣнный металлъ?
   -- Сколько?-- коротко спросилъ Хопровъ.
   -- Сколько? сколько? Чѣмъ больше, тѣмъ лучше!-- развязно сказалъ Жихаревъ.-- Ишь ты какъ нынче обставился. Въ моду, что ли, входить начинаешь или подвернулась какая-нибудь богатая любительница искусствъ?
   Онъ подмигнулъ мутно-сѣрыми глазами, снова оскаливъ черные зубы.
   -- Мы, грѣшные, и рыломъ-то вотъ не вышли, такъ что и по амурной части у насъ швахъ. Насъ вѣдь не по благородному иголочкой выгравировали статскіе совѣтники, а простымъ топоромъ обтесалъ мужикъ-вахлакъ.
   Покуда Иванъ Ивановичъ доставалъ ему деньги, Жихаревъ, заглядывая во всѣ углы, взялъ съ комода бутылочку съ какой-то жидкостью.
   -- Водка или ладеколонъ?-- спросилъ онъ.
   -- Eau de Colonge,-- отвѣтилъ Хопровъ.
   -- Для мадамы своей мажешься, что ли?
   Хопровъ не отвѣтилъ и подалъ Жихареву пять рублей. Жихаревъ сунулъ ихъ въ карманъ и проговорилъ:
   -- Эхъ, братъ, прохвостишься и ты, какъ я вижу, е ту кворве, Брутъ!.. Видно брюхо заговорило!
   Онъ взялъ брошенную имъ на стулъ порыжѣвшую шляпу съ большими полями и протянулъ руку хозяину.
   -- Ну, счастливо оставаться... А то хочешь, пойдемъ выпить...
   -- Нѣтъ, я не пью...
   -- Ну, какъ знаешь!
   По уходѣ Жихарева Хопровъ въ раздраженіи заходилъ по комнатѣ. "Нахалъ! Бахвалъ! Скотина! Кабачный засѣдатель!" -- всѣ эти и тому подобные эпитеты сами собою срывались у него съ языка. Онъ курилъ папиросы одну за другою и успокоился не сразу. Наконецъ, его мысль остановилась на словахъ Жихарева о его этюдѣ "Месть Шемяки за брата". Невольно раздумывая о замѣчаніи Жихарева, онъ пришелъ къ заключенію, что вообще ему надо отказаться отъ историческихъ сюжетовъ: для нихъ у него точно не было достаточной подготовки, нужныхъ матеріаловъ. А для какой же картины есть у него матеріалъ? Ему вспомнились роскошныя мастерскія нѣкоторыхъ изъ прославившихся художниковъ: у тѣхъ было все подъ рукою -- парча, бархатъ, соболи, атласы, золотыя украшенія. Одинъ изъ нихъ, Грибовичъ, модный жанристъ, щеголь и фатъ, о которомъ сейчасъ упомянулъ Жихаревъ, еще наканунѣ, показывая завернувшему къ нему Хопрову старое кружево, замѣтилъ небрежно:
   -- Эта тряпка, батенька, тысячъ стоитъ.
   И, вздохнувъ, кривляясь, прибавилъ:
   -- Что дѣлать! Наобумъ всего этого не напишешь! Вотъ и тратишься на всю эту дрянь,-- онъ указалъ гостю на блестящую обстановку своей квартиры:-- а рецензентишки говорятъ: "дорого деретъ за картины". Дорого! Да онѣ самому дороже стоятъ!
   Онъ сдѣлалъ гримасу, развалясь на дорогой кушеткѣ. Одѣтый въ узенькіе гороховаго цвѣта панталоны, въ такой же куцый жакетъ, съ широкимъ кружевнымъ воротникомъ и крупнымъ батистовымъ бантомъ, онъ походилъ на аббата или жонглера.
   -- Впрочемъ, чего и ждать отъ нашихъ рецензентовъ: это голь, живущая на чердакахъ, отставные юнкера и выгнанные гимназисты. Побывали бы они за границей, такъ и узнали бы, какъ живутъ и какъ должны жить художники. Тамъ, мастерскія художниковъ -- дворцы, музеи! Зато тамъ и пишутъ не однихъ "Мужика въ онучахъ" и "Мужика безъ онучъ".
   Грибовичъ затянулся дорогой сигарой и, откинувшись на другую сторону кушетки, небрежно проговорилъ:
   -- Впрочемъ, можетъ-быть, это и интересно для какой-нибудь Матрены или Акулины. Жаль только, что Матрены и Акулины не покупаютъ картинъ.
   Онъ вздохнулъ:
   -- Къ несчастію, въ наше искусство проникаетъ эта за раза онучъ. Оно и понятно: это легче писать, для этого не нужно ни изученія искусства, ни знанія всѣхъ сторонъ жизни, ни дорогихъ матеріаловъ. Поймалъ мужичонку и фотографируй. Пишущіе въ газетахъ мальчики безъ штановъ одобрятъ,-- вотъ и слава!
   Онъ немного закатилъ глаза и съ чувствомъ проговорилъ:
   -- Но, къ чему это насъ приведетъ -- страшно подумать.
   Вспомнивъ теперь эту встрѣчу, Хопровъ нахмурился. Вчера ему только стало гадко отъ ломанья и кривлянья Грибовича, сегодня онъ серьезно задумался о его словахъ насчетъ стоимости "аксессуаровъ". Гдѣ ему взять все то, что нужно имѣть подъ рукою для исполненія которой-нибудь изъ задуманныхъ имъ блестящихъ картинъ? Гдѣ взять эти необходимые аксессуары? Нельзя же писать на память, выдумывать. Но развѣ нельзя найти такой сюжетъ, для котораго всѣ необходимые аксессуары стоили бы гроши? Можно, конечно. Пошелъ въ какую-нибудь трущобу, да и написалъ "Нищенскій вертепъ", "Въ кабакѣ", "Умирающую работницу". Мало ли что можно изобразить въ этомъ родѣ. Тенденція даже будетъ. "Пишущіе въ газетахъ мальчики безъ штановъ похвалятъ",-- вспомнилось ему. Но его натура влекла его къ блеску и роскоши; писать лохмотья ему было тошно. Однако, что же дѣлать, надо съ этого начать? Только какимъ сюжетомъ вдохновиться? Всѣ эти "Ученики сапожниковъ", "Нищенки", "Калѣки перехожіе", "Крючники" просто претили ему. "Хоть бы Вѣра помогла, вдохновила!" Онъ немного разсердился на нее: спрашиваетъ она его постоянно, придумалъ ли онъ сюжетъ для картины, а онъ ей вретъ, что придумалъ, такъ какъ говорятъ они постоянно при свидѣтеляхъ. Откровеннымъ нельзя быть при нихъ, нельзя сознаться, что у него руки падаютъ при выборѣ сюжета. "Не можетъ улучить минуты, чтобы остаться съ глазу на глазъ съ нимъ",-- пронеслась въ его головѣ мысль...
   Слова "съ Вѣрой надо бы поговорить" мелькали въ его головѣ постоянно, когда ему становилось тяжело, и ему казалось, что она разомъ разрѣшитъ всѣ его сомнѣнія. Недаромъ же она, и только она, умѣла подбадривать его въ тяжелые годы его жизни. Она одна вѣчно говорила ему, что у него есть талантъ, что онъ сумѣетъ побѣдить преграды, что онъ долженъ вѣрить въ себя. Ему были, утѣшительны эти слова, когда никто не вѣрилъ въ него. И теперь онъ нуждался въ ея поддержкѣ. Въ послѣдніе дни онъ даже и заходилъ ради этого раза три къ Хвощинскимъ, но съ Вѣрой Павловной ему почти не удавалось переговорить. Ее ни на минуту не оставляли съ глазу на глазъ съ нимъ. Кромѣ того, у нея шли послѣдніе экзамены, и она была озабочена ими. Хвощинскіе перебрались, наконецъ, на дачу. Хопровъ обрадовался, полагая, что на дачѣ ему будетъ легче избѣжать надзора "домашней полиціи". Но и на дачѣ ему не легко было уединиться съ Вѣрой Павловной. Ея братья или сестры непремѣнно привязывались къ ней и къ нему, если Вѣра шла съ нимъ гулять. Въ этомъ было нѣчто умышленное. Анна Борисовна, съ свойственнымъ ей невозмутимымъ спокойствіемъ, какъ только Вѣра собиралась идти гулять съ Хопровымъ, тотчасъ же замѣчала:
   -- И отлично, по крайней мѣрѣ, дѣвочки погуляютъ.
   И торопила дѣвочекъ:
   -- Идите съ сестрой!
   Дѣвочки шли нога въ ногу съ сестрой и Хопровымъ, молчали и слушали.
   -- А мы всегда подъ надзоромъ домашней полиціи,-- мелькомъ замѣтилъ однажды Вѣрѣ Хопровъ, посылая въ душѣ ко всѣмъ чертямъ дѣвочекъ.
   -- Для порядку,-- отвѣтила спокойно Вѣра:-- хотя подслушивать и подсматривать, кажется, нечего...
   Онъ немного разсердился на нее.
   Если она точно любитъ, то могла бы найти средство остаться съ нимъ наединѣ. Вѣдь должна же она понимать, что ему непріятно вѣчно говорить съ ней при соглядатаяхъ. И мало ли есть такихъ вещей, о которыхъ нельзя бесѣдовать при другихъ. Неужели она этого не понимаетъ?
   Она же дѣйствительно не понимала этого. Она могла говорить все при другихъ, ей нечего было скрывать отъ кого бы то ни было. А что же было у него такого, что можно было сказать только ей?
   -- О, да хоть бы то, что мнѣ нужно, наконецъ, снять передъ нею маску,-- съ паѳосомъ проговорилъ онъ вслухъ.-- Сказать ей, что ничего я еще не пишу, не могу написать, сказать, что я лгу и лгу, когда говорю о своихъ работахъ...
   Онъ, не кончивъ фразы, подошелъ къ окну, сталъ разсѣянно смотрѣть на улицу. День стоялъ прекрасный, лѣто вступило вполнѣ въ свои права. Вотъ теперь бы остаться вдвоемъ наединѣ съ нею, высказать бы ей все, что волнуетъ и тревожитъ его. Пусть она узнаетъ все и рѣшитъ, можетъ ли она любить его такимъ, каковъ онъ есть въ дѣйствительности, а не въ ея воображеніи.
   Онъ даже вздрогнулъ, когда кто-то окликнулъ его. Онъ обернулся и увидѣлъ предъ собою Мишу и Володю Хвощинскихъ.
   -- Вотъ мы сдержали свое слово и пришли къ вамъ,-- заговорили они, пожимая ему руки.-- Экзамены кончены, и мы свободны... А у васъ хорошія комнаты? О, да вы совсѣмъ хорошо живете! А жарища какая сегодня чертовская!
   Они говорили быстро, безъ передышки, и въ то же время съ любопытствомъ осматривались кругомъ.
   -- Хотите завтракать?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Пожалуй; мы еще не завтракали,-- отвѣтили гимназисты.
   -- Ну, и отлично!-- сказалъ Хопровъ и пошелъ распорядиться. Они стали все разглядывать, стѣны, мебель, эскизы. Заглянули въ его спальню. Увидали фотографіи, стали перебирать. Иванъ Ивановичъ воротился.
   -- Что портреты натурщицъ разсматриваете?-- спросилъ онъ, видя, что они перебираютъ фотографическія карточки.
   -- Да,-- отвѣтили они, не отрываясь отъ фотографій,
   Хопровъ объяснилъ: это въ Италіи снято, это въ Австріи, это вотъ русскія.
   -- Такъ вотъ онѣ какія,-- проговорилъ съ разстановкой Миша и подтолкнулъ локтемъ Володю.-- Вы такъ съ нихъ и пишете?-- спросилъ онъ Хопрова.
   -- Да.
   -- Безстыжія значитъ.
   Потомъ они начали перелистывать альбомъ, просматривать эскизы Хопрова. Карикатуры и сатирическіе стишки имъ понравились. Они раскраснѣлись немного. Это они понимали и интересовались этимъ больше, чѣмъ фотографіями натурщицъ. Они даже спросили Хопрова, знаетъ ли онъ такіе-то и такіе-то не цензурные стишки, пародіи на "Мадамъ Анго", на "Горе отъ ума". Оказалось, что Хопровъ всѣ ихъ знаетъ и даже знаетъ такіе, которыхъ не знали Хвощинскіе.
   -- А это вы рисовали?-- спросилъ Миша, указывай на эскизъ на стѣнѣ.
   -- Я. Это эскизы будущихъ картинъ для выставки.
   -- Набросали, значитъ, только начерно,-- рѣшилъ Миша тономъ понимающаго.
   Хопровъ отвѣтилъ утвердительно.
   -- Вотъ эта хороша!-- воскликнулъ Володя, смотря на одинъ изъ эскизовъ.-- Старикашку-то вы какъ изобразили! Лихо. Слюни у него, должно-быть, текутъ при видѣ смазливой дѣвчонки. А означаетъ это что?
   Миша толкнулъ его подъ бокъ и шепнулъ:
   -- Вѣру изобразилъ!
   Володя кивнулъ въ знакъ согласія головой.
   -- Это "Пріемъ просителей въ благотворительномъ обществѣ".
   -- А!.. А я думалъ въ трактирѣ цыгане...
   Въ это время горничная подала завтракъ: редиску, сардины, сыръ, колбасу, масло, булки. Хопровъ досталъ бутылку мадеры.
   -- Пьете?-- спросилъ онъ.
   -- Это красное?-- спросили Хвощинскіе.
   -- Нѣтъ, мадера.
   -- Да, а красное мы не любимъ,-- рѣшительно замѣтилъ Володя.
   -- Да вы разстегнитесь. Мы же холостые люди. А самое лучшее и вовсе снять блузы.
   Они сняли, помахали, какъ крыльями, руками, чтобы расправить прилипшіе къ тѣлу смоченные потомъ подъ мышками рукава рубашекъ. "Быть по-холостому" имъ очень понравилось. Всѣ усѣлись за завтракъ. Хвощинскіе ѣли съ аппетитомъ, звонко раскусывая редиски, усердно работая зубами и чавкая, болтая въ то же время безъ умолку съ плотно набитыми ртами.
   -- Фу! наѣлись!-- проговорили, наконецъ, они, отдуваясь.
   Володя даже похлопалъ себя съ видимымъ удовольствіемъ по животу и проговорилъ:
   -- Точно барабанъ! Важно!
   -- Онъ у насъ любитъ поѣсть,-- пояснилъ Мипа.
   -- Сейчасъ кофе дадутъ,-- сказалъ Хопровъ.
   -- А важно вы живете, Иванъ Ивановичъ!-- проговорилъ Миша.-- Ей-Богу.
   -- Ну! насколько можно при моихъ средствахъ,-- отвѣтилъ Хопровъ.
   Служанка убрала завтракъ и подала кофе. Хопровъ налилъ стаканы и пригласилъ молодыхъ людей пить.
   -- Вы курите?-- спросилъ онъ ихъ.
   -- Ну, отецъ на такіе пустяки денегъ не даетъ,-- уклончиво отвѣтили они.
   -- А изъ своихъ купить?
   -- Какія же у насъ деньги? Отецъ не позволяетъ намъ давать уроки зимой, чтобы не мѣшало ученью.
   -- Но все же курите?-- настойчиво допрашивалъ Хопровъ.
   Гимназисты переглянулись и разомъ отвѣтили:
   -- Да, когда предлагаютъ, конечно... Отчего же и нѣтъ...
   -- Ну, такъ курите!
   Они съ наслажденіемъ стали затягиваться папиросами, съ развязностью усѣвшись верхомъ на стулья. Дома имъ такъ не позволяли сидѣть.
   -- А васъ въ строгости держатъ,-- замѣтилъ Хопровъ.
   -- Нѣтъ, что же,-- заговорилъ старшій братъ Миша.-- Теперь мы взрослые и понимаемъ, что это для нашей же пользы. Маленькіе глупы были, не понимали, было тяжело.
   -- Кому не тяжело, какъ порютъ,-- выпалилъ младшій братъ Володя.
   Онъ иногда еще наивничалъ, пускался въ откровенности. Миша наставительно и серьезно замѣтилъ:
   -- Да ужъ безъ этого не вырастешь. Не пороть ребятъ, такъ они на голову взрослыхъ сядутъ. Хуже разбойниковъ.
   И засмѣялся, кивая и подмигивая на брата.
   -- А онъ это объ поркѣ говоритъ такъ потому, что очень ужъ больно ему досталось, особенно одинъ разъ. Потому онъ и вспомнилъ про порву.
   Володя обидѣлся.
   -- Что-жъ тутъ смѣшного? Ну да, мнѣ почаще, чѣмъ тебѣ, доставалось. Я и помню.
   Хопровъ улыбнулся и спросилъ:
   -- Что же, дворники драли?
   -- Ну, вотъ!-- возразилъ Миша и пояснилъ:-- Чужихъ-то съ чего въ домашнія исторіи вмѣшивать. Это ужъ послѣднее дѣло. Отецъ самъ сѣкъ. Онъ у насъ, вы знаете, лишнихъ разговоровъ не любилъ, какъ другіе изъ пустыхъ болтуновъ. Надо высѣчь, призоветъ: "Раздѣвайся, ложись", и тутъ же у себя въ кабинетѣ и высѣчетъ. Только печень у него, у бѣднаго, болитъ и правая рука пошаливаетъ, жаль даже иногда его. Вотъ Володькѣ потому и влетѣло въ послѣдній разъ здорово, что у отца тогда печень расходилась.
   Онъ разсмѣялся и заговорилъ съ одушевленіемъ:
   -- Влопался это Володя разъ, двойку залѣпили ему за греческій языкъ. Ну, отецъ и позвалъ его въ кабинетъ: "Раздѣвайся, ложись". Раздѣлся, легъ, трахъ-трахъ -- началъ отецъ лѣпить узоры. Наконецъ, остановился. Извѣстно, Володіка сейчасъ, какъ ошпаренный, вскочилъ. А отецъ ему: "не одѣваться! лежать, негодяй!" а самъ заходилъ по комнатѣ, махая уставшею рукой. Какъ только стало рукѣ немного легче, взялся онъ опять за розгу и всыпалъ еще десятокъ горяченькихъ по больному мѣсту. Баня! Ухъ! Въ два пріема, значитъ, высѣкъ.
   Онъ опять сдѣлался серьезнымъ.
   -- Да, что бы изъ насъ вышло, если бы не сѣчь насъ,-- я и не знаю. Избаловались ребятишки; распустили ихъ родители. Теперь, то и дѣло за лѣность исключаютъ: грани потомъ мостовую. Соскочить-то съ рельсовъ какъ разъ можно, если съ самаго начала не выдрессировать. Молодежь теперь распущенная. Да вотъ насъ и дрессировали, а вы спросите Володьку, почему онъ тогда двойку заполучилъ?
   Онъ плутовато улыбнулся и подмигнувъ Хопрову, дружески поощряя его къ разспросамъ. Владиміръ немного сконфузился и въ то же время улыбнулся не безъ самодовольства.
   -- Пустяки!-- процѣдилъ онъ сквозь зубы.
   -- Ну, ну, что ворчишь! Ужъ сознавайся,-- сказалъ Миша и тутъ же объяснилъ за брата:-- Вздумалъ врѣзаться въ дѣвчонку одну. Дуракъ!
   Хопровъ удивился и спросилъ:
   -- Да сколько же вамъ тогда лѣтъ было?
   -- Пятнадцать!
   -- Пятнадцать? Ого!-- воскликнулъ Хопровъ.
   -- Да еще хорошо,-- пояснилъ Миша:-- что отецъ-то только о двойкѣ зналъ, а про дѣвчонку-то не провѣдалъ, а то влетѣло бы еще не такъ. Всыпалъ бы.
   Хопровъ въ раздумья проговорилъ:
   -- Такъ вотъ, какъ васъ держали, а я и не зналъ, думалъ: "ну, строго держатъ", а это ужъ точно ежовыя рукавицы.
   -- Да откуда же вамъ было и знать?-- разсудительно сказалъ Миша.-- У насъ семейныхъ дѣлъ не выносятъ на улицу. Дома, все, какъ въ могилѣ, скрыто. За что своихъ-то позорить? Это мы вамъ такъ кстати разсказали, по дружбѣ къ вамъ. Да и ничего дурного тутъ нѣтъ.
   Хопровъ, не слушая его, спросилъ почему-то:
   -- Значитъ и Разумнику попадало?
   Братья переглянулись, и Миша нерѣшительно отвѣтилъ:
   -- Что-жъ, и онъ былъ малъ и глупъ...
   Потомъ, очень довольный и завтракомъ, и мадерой, и папиросами, и возможностью посидѣть безъ форменной блузы верхомъ на стулѣ, разоткровенничался:
   -- Изъ-за васъ вотъ ему одинъ разъ страшно влетѣло.
   -- Изъ-за меня?-- удивился Хопровъ, ничего не понимая.-- Это любопытно.
   -- Мы, конечно, не имѣемъ права говорить про семейныя дѣла,-- оговорился Миша:-- но вы свой человѣкъ и притомъ, знаете, вы вѣдь въ сущности хорошій товарищъ.
   Онъ протянулъ руку Хопрову и крѣпко пожалъ его руку. Володя, считавшій долгомъ подражать брату, поторопился сдѣлать то же. Хопрову было немножко смѣшно, и какъбудто жаль ихъ.
   -- Вотъ видите ли,-- продолжалъ, затягиваясь папиросой и пуская дымъ къ потолку, Миша:-- Разумникъ теперь отлично зашибаетъ деньгу, онъ и въ домъ даетъ и что хочетъ дѣлаетъ, а вѣдь въ сущности-то онъ самый неспособный изъ всѣхъ насъ. Совсѣмъ тупица; только чертежникъ отличный. Ну, ему и не давались въ гимназіи древніе языки. Помните, какъ онъ учился, когда и вы были въ гимназіи, а ужъ его ли не сѣкъ отецъ. Только это отъ способностей тоже зависитъ. Отъ лѣности розга, конечно, отучитъ, а способностей ею не вобьешь. Способности отъ Бога. Ну, такъ вотъ, когда васъ исключили изъ гимназіи, Разумникъ и поднялся на дыбы. "И я хочу быть художникомъ!" Вбилъ это себѣ въ голову и конецъ. Настойчивости у него тоже много было всегда. Вотъ отецъ и призвалъ его въ кабинетъ. Слышимъ мы, говоритъ ему что-то. Потомъ бацъ его въ ухо, потомъ опять бацъ въ другое. А тотъ все свое, все свое, какъ оселъ. Ну, и разложилъ его отецъ...
   -- Да вѣдь ему семнадцать лѣтъ тогда было?-- воскликнулъ Хопровъ.
   -- Такъ что же? Отецъ все же отецъ.
   -- Вотъ-то выдралъ!-- почти съ восторгомъ воскликнулъ Володя.-- Не забудетъ.
   -- Только вы не проговоритесь ему, что мы это, по дружбѣ, вамъ разсказывали,-- вставилъ Миша.
   -- Ну, вотъ еще. Но неужели онъ таки-таки и поддался?-- проговорилъ Хопровъ.
   Братья опять переглянулись. Миша отвѣтилъ съ запинкой...
   -- Ну, если началъ... Что-жъ, я все разскажу... Только, чуръ, вы никому. Это семейное дѣло... Видите ли. отецъ не могъ справиться, и въ первый разъ пришлось чужихъ людей призвать. Непріятно это было отцу, да что же дѣлать. Разумникъ потомъ захворалъ даже со злости, все твердилъ: "повѣшусь, ей-ей, повѣшусь". Извѣстно, онъ вѣдь упрямъ и золъ, забьетъ что въ голову, выбьешь не скоро... Однако, какъ отецъ нанялъ ему репетиторовъ, да протащилъ его чрезъ два послѣдніе класса, а потомъ отдалъ въ академію на архитектора готовиться, и кончилъ онъ съ медалью, такъ онъ у отца руку въ конференцъ-залѣ при всѣхъ поцѣловалъ, понялъ, что погибъ бы онъ иначе, безъ способностей-то...
   Миша перемѣнилъ тонъ.
   -- А знаете. Тогда у насъ все васъ въ примѣръ ставили, какъ вы кутите, какъ спускаете деньги. Папа все пророчилъ, что вы по-міру пойдете. Было изъ-за васъ войны. Вѣра все вступалась. Дѣвочкой еще совсѣмъ была, а вступалась. Это ужъ у нея въ натурѣ, отъ рожденія: кого у насъ, бывало, ругаютъ, того она хвалитъ. Ну, да ей спускаютъ отецъ и мать, потому что же обращать вниманіе на дѣвчонку. Что такое дѣвчонки? Пфа!
   Хопровъ засмѣялся.
   -- А поди сами подъ каждую шляпку заглядываете?
   -- Очень нужно! Чего не видали? Это все пустяки! И безъ нихъ не скучно.
   Володя засмѣялся.
   -- Вотъ онъ попробовалъ поухаживать, да заполучилъ двойку да порку въ два пріема, такъ какъ рукой сняло,-- пояснилъ Миша.-- Да и мало ли что бываетъ еще. Нѣтъ, лучше подальше отъ грѣха. Конечно, когда время жениться придетъ, тогда такъ, надо выбрать подходящую невѣсту, а теперь только влопаешься въ какія-нибудь непріятности.
   Хопровъ посмотрѣлъ на нихъ и подумалъ: "Экіе вы дохленькіе". Они были блѣдны, худощавы, немного сутуловаты, подъ глазами синіе полукруги, на щекахъ только чуть-чуть игралъ румянецъ отъ возбужденія.
   -- А вы что же у насъ рѣдко бываете?-- спросилъ Миша.
   -- Нѣтъ, я же бываю,-- началъ Хопровъ и прибавилъ:-- вотъ и сегодня собирался. Хотѣлось бы съ Вѣрой Павловной кое о чемъ поговорить... о картинѣ моей... да не поймаешь ее.
   Миша и Володя переглянулись и подмигнули другъ другу.
   -- Вѣрно, при другихъ не хотите говорить?-- сказалъ Володя.-- Что-жъ, на дачѣ хорошо, пошли гулять и говорите, сколько душѣ угодно...
   Миша перебилъ:
   -- Вотъ пріѣзжайте завтра. Завтра рожденье Володи. Пойдемъ всѣ въ Беклешовъ садъ, лодку можно взять, а вы не поѣдете съ Вѣрой.
   -- А дѣвочки?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Мы не возьмемъ ихъ,-- отвѣтилъ Миша.
   И въ порывѣ благодарности за хорошій завтракъ, за проведенное "по-холостому" время онъ сказалъ:
   -- Вы располагайте нами, какъ товарищами...
   Хопровъ чуть не бросился обнимать ихъ и подумалъ: "денегъ имъ дать или подарить что-нибудь? Бѣдняги, я думаю, гроша за душой не имѣютъ". Они спросили, который часъ, и заторопились. "Часы имъ подарить, что ли?-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Да, часы и нужно подарить: они будутъ знать время, когда приходить къ намъ, когда мы будемъ гулять одни съ Вѣрой". Въ его воображеніи уже мелькали картины этихъ свиданій съ нею безъ свидѣтелей. Обо всемъ ему можно будетъ теперь говорить съ нею. Да, непремѣнно надо имъ подарить пару часовъ. Оно и кстати, завтра рожденье Володи. "Никто не удивится подарку". Онъ усмѣхнулся. "Если и удивятся, то будутъ рады всѣ; для нихъ деньги -- главное".
   -- Ну, мы идемъ!-- сказали братья.
   -- Я съ вами,-- сказалъ Хопровъ.-- Надо зайти купить подарокъ одинъ.
   -- Кому?-- торопливо спросили Хвощинскіе.
   -- А это тайна! Часы надо купить.
   Братья вздохнули.
   -- Да, часы хорошая вещь. Никогда безъ нихъ не знаешь времени. А иногда забудешься, опоздаешь -- дома головомойка.
   Хопровъ захватилъ денегъ и вышелъ вмѣстѣ съ Хвощинскими.
   -- Вы гдѣ будете покупать? у Мозера?
   -- Не знаю еще.
   -- Серебряные?
   -- Да; мнѣ двое нужно.:
   -- Двое?
   -- Да, двумъ надо подарить.
   Братья переглянулись.
   -- А я думалъ, это вы какой-нибудь барышнѣ,-- сказалъ Миша.
   -- Нѣтъ, молодымъ людямъ. Ну, до свиданья.
   Хопровъ пожалъ имъ руки. Ему было весело, какъ никогда. Хвощинскіе пошли, разсуждая о Хопровѣ, о завтракѣ, объ обстановкѣ квартиры Ивана Ивановича.
   -- А что если это онъ намъ?-- не выдержавъ, спросилъ Володя.
   -- Часы-то?-- вопросительно проговорилъ Миша.
   Владиміръ кивнулъ утвердительно головой.
   -- И я то же подумалъ,-- подтвердилъ Миша.-- Штука бы была!
   -- Вотъ ругали, ругали его, а онъ...
   -- Нашъ Разумникъ не догадается.
   -- Ну да, задавится, а не подаритъ.
   -- Носъ ему и наклеитъ Хопровъ.
   Володя вздохнулъ.
   -- А можетъ-быть, и не намъ!
   -- А вотъ увидишь, что намъ!-- рѣшилъ Миша.-- Это онъ за Вѣру. Ее любитъ, ну, и насъ. Нѣтъ, онъ славный малый. Учился плохо, такъ у него талантъ. Я вотъ когда-нибудь попрошу его съ насъ портреты снять. Онъ умѣетъ. Видѣлъ, какія у него головы въ альбомѣ? Страсть!
   -- А что, какъ отецъ и мать не отдадутъ за него Вѣру?
   -- Ну, когда деньги-то у него будутъ? Дураковъ нашелъ! Съ чего не отдать? За голыша -- это такъ, не слѣдъ отдавать, а будутъ деньги у него -- такъ чего же еще? Да и она за голыша не пойдетъ.
   -- Ну, если влюблена,
   -- Влюблена! влюблена! Что ты толкуешь? Дура она, что ли? Влюблена, а все же не сумасшедшая. Да вотъ мы влюбились бы въ нищую -- что-жъ и вѣнчаться съ нею? Нѣтъ, братъ, любовь одно -- женитьба другое.
   

V.

   Изъ небольшой табачной лавочки вышелъ франтовато-одѣтый въ сѣрую лѣтнюю пару, въ мягкой шляпѣ, съ большими полями, въ сѣрыхъ перчаткахъ, съ тростью въ рукѣ, съ легкимъ пледомъ, перекинутымъ черезъ плечо, молодой человѣкъ съ курчавыми бѣлокурыми волосами. За нимъ слѣдомъ вышла румяная, круглолицая, курносая, вся въ веснушкахъ хозяйка табачной лавки въ скромномъ платьѣ изъ свѣтлаго ситца, съ кокетливо сшитымъ, окаймленнымъ дешевыми кружевами, бѣлымъ передничкомъ. Она пожала его руку, сказала ему: "веселись" и, съ широкой улыбкой на лицѣ, застыла на мѣстѣ у дверей, любуясь на него. Это былъ Иванъ Ивановичъ Хопровъ и Маргарита Ѳедоровна Копоненъ.
   Былъ пятый часъ пополудни и Средній проспектъ Васильевскаго острова заливало свѣтомъ солнечнаго лѣтняго дня. Дома, мостовыя, чахлыя и пыльныя деревья на бульварѣ, все казалось ослѣпительно яркимъ. Въ неподвижномъ воздухѣ было душно. Движеніе на улицѣ притихло. Всѣ какъ будто попрятались отъ томительнаго зноя. Но Маргарита Ѳедоровна, казалось, не боялась этого зноя: она, кругленькая, дышащая здоровьемъ толстуха, съ блестѣвшимъ на солнцѣ, лоснящимся лицомъ, зарумянившаяся до корней волосъ, наслаждалась и яснымъ днемъ, и своимъ внутреннимъ счастьемъ. Всю жизнь такъ бы прожить: торговать въ своей лавкѣ, видѣть ежедневно своего милаго Ваню, любоваться имъ, когда онъ идетъ на прогулки, франтоватый, красивый, какъ, модная, картинка. Больше ей ничего не нужно. Никогда ей и во снѣ не снилось, что на ея долю выпадетъ такое счастье. Ее вывелъ изъ сладкаго забытья жалобный голосъ оборваннаго старика-нйщаго, просившаго:
   -- Подайте., матушка-благодѣтельница, на. хлѣбъ бѣдному, старичку!
   Она пошарила въ кармашкѣ передничка, вынула копейку и подала ее просившему:
   -- На, голубчикъ, на!
   Она сострадательно вздохнула:
   -- Ахъ, бѣдность, бѣдность!
   Старикъ заковылялъ дальше, посылая ей благословенія и поминая ея родителей. Она нѣкоторое время слѣдила за нимъ печальными увлажившимися глазами. "Вотъ такъ и нашъ бѣдный старичокъ ходилъ", мелькало въ ея головѣ. Она питала теперь самое нѣжное чувство къ несчастному старичку, сдѣлавшему ее счастливою. Постоявъ еще немного на улицѣ, она вернулась въ магазинъ и, примостившись у окна, принялась за вязанье дамскаго воротничка изъ небѣленыхъ нитокъ...
   "Табачный и галантерейный магазинъ М. Ѳ. Копоненъ" былъ очень не великъ, не отличался обиліемъ товаровъ, тѣмъ не менѣе онъ былъ всегда полонъ посѣтителей. Несмотря на лѣто, покупателей являлось много и даже, пожалуй, больше, чѣмъ могло бы быть зимою, такъ какъ съ приходомъ судовъ къ биржѣ и таможнѣ, лавочку посѣщалъ разный прибывшій на судахъ людъ. Молоденькая хозяйка умѣла своей привѣтливостью и болтливостью привлечь покупателей, и нѣкоторые изъ нихъ, придя за десяткомъ папиросъ, просиживали здѣсь цѣлые часы и уходили, накупивъ всякой дряни,-- ваксы, мундштуковъ, мѣдныхъ запонокъ, лотерейныхъ билетовъ, "самыхъ счастливыхъ", по увѣренію хозяйки,-- на рубль или на два. Тутъ слышались не только русскій, но и финскій, и шведскій языки, хорошо знакомые Маргаритѣ Ѳедоровнѣ. Это привлекало къ ней пріѣзжавшихъ на судахъ финновъ и шведовъ. Кое-кто изъ покупателей осмѣливался даже черезъ выручку пожимать или цѣловать ея пухленькія и красненькія руки, хотя при этомъ она каждый разъ, застѣнчиво и жеманничая, вскрикивала и съ ужасомъ недотроги говорила, что скажетъ ея мужъ. Мужа, положимъ, у нея не было, но всѣ знали, что въ томъ же домѣ, гдѣ помѣщался въ подвальномъ этажѣ магазинъ, въ верхнемъ этажѣ въ меблированныхъ комнатахъ жилъ художникъ Хопровъ, имѣвшій, какъ видно, нѣкоторыя права на Маргариту Ѳедоровну. Самъ Хопровъ, обѣдавшій ежедневно у Маргарита Ѳедоровны, рѣдко заходилъ въ ея магазинъ, но Маргарита Ѳедоровна бѣгала къ нему такъ часто и во всякое время, что никто въ густо населенномъ и кишащемъ сплетнями домѣ не обманывался насчетъ отношеній этихъ людей. Магазинъ былъ открытъ тотчасъ послѣ похоронъ дѣда и сразу пошелъ отлично, благодаря расторопности хозяйки, сбывавшей здѣсь не только всевозможные мелкіе товары, начиная съ гильзъ и кончая игрушками, но и свои работы: вязаные воротнички и манжеты, вязаные чулки и перчатки-митенки. Праздная въ дни голодовокъ, она въ счастіи готова была работать по цѣлымъ днямъ, примостившись у большого подвальнаго окна, изъ котораго она видѣла только ноги прохожихъ, и что-то вѣчно напѣвая совершенно фальшивымъ, но тѣмъ не менѣе веселымъ голосомъ. Она была теперь безмѣрно счастлива и довольна всѣмъ и всѣми, даже любовалась часто на себя въ зеркало, улыбаясь и дѣлая глазки самой себѣ, нацѣпляя то въ волосы, то на шею глупые пестрые банты изъ грошовыхъ лентъ. Но слѣдя отлично за ходомъ своихъ дѣлъ по магазину, Маргарита Ѳедоровна уже сообразила о выгодности еще другого предпріятія. Цѣлые часы проводила она, не переставая вязать, въ думахъ о немъ, дѣлая въ умѣ выкладки доходовъ и расходовъ и улыбаясь блаженной улыбкой, при чемъ яснѣе обозначались ямки на подбородкѣ и на щекахъ, а короткій носъ дѣлался еще шире и комичнѣе. Предпріятіе, занимавшее ее, были меблированныя комнаты, тѣ самыя меблированныя комнаты, гдѣ поселился Хопровъ. Онѣ приходили каждое лѣто въ упадокъ: неряшливая и неумѣлая, но "благородная" семья, содержавшая ихъ, проѣдала всегда то, что еще не было заработано, путалась, въ концѣ-концовъ, въ долгахъ, и Маргарита Ѳедоровна сообразила, что къ нынѣшней осени, т. е. ко времени года, когда дѣла этихъ, какъ и всѣхъ другихъ, меблированныхъ комнатъ поправляются, эти комнаты будутъ непремѣнно проданы ихъ содержателями. Никакъ не выдержатъ эти люди до осени и волей-неволей прекратятъ свое дѣло передъ наступленіемъ лучшей поры -- "сѣнокоса" и "жатвы". Она ждала этого момента и цѣлыми часами разъясняла Ивану Ивановичу выгодность этого предпріятія.
   -- Вчера твои Воронцовы-то опять присылали ко мнѣ сынишку въ долгъ табаку купить, да просили еще рубль ссудить,-- разсказывала она веселымъ тономъ, быстро работая тамбурнымъ крючкомъ.-- Гроша въ домѣ нѣтъ. Я дала, конечно, пусть въ долгъ залѣзутъ; мнѣ же потомъ легче будетъ принять отъ нихъ дѣло. Вотъ-то рохли: золотыя розсыпи у нихъ въ рукахъ, а они въ петлю лѣзутъ! Ну, да еще бы;-- господа! работать неприлично! А по-міру пойдутъ -- это прилично будетъ? Не понимаю я, какъ это люди такъ могутъ жить безъ дѣла.
   Хопрова это какъ бы задѣваю за живое. Онъ замѣчать немного раздражительно:
   -- А сама же жила у тетки безъ дѣла..
   -- Я-то? Безъ дѣла?-- восклицала Маргарита Ѳедоровна и качала отрицательно головой.-- А кто же обшивалъ-то тетку? Кто ея Карлу Ивановичу бѣлье-то шилъ? Ишь ты какой, безъ дѣла! Нѣтъ, голубчикъ, не безъ дѣла я сидѣла, да еще за меня деньги рвали съ другихъ. Дура я была, это правда, уйти мнѣ слѣдовало. Только боялась я въ служанки идти, вотъ бѣда. Да и тетка грозила, что объявитъ обо мнѣ въ полицію, какую я жизнь веду. Глупаго человѣка всегда запугать можно. А я... совсѣмъ дурой я тогда была!
   Махнувъ рукою, она заканчивала:
   -- Ну, да что прошлое вспоминать! Прошло -- и за то спасибо!
   Потомъ уже другимъ тономъ возвращалась къ вопросу о меблированныхъ комнатахъ:
   -- И какъ я буду рада, что мы будемъ жить вмѣстѣ, когда я возьму за себя это дѣло. Я ужъ такъ все устрою, что отъ жильцовъ отбою не будетъ. И теперь меня всякая холостежь спрашиваетъ: "да почему вы не откроете меблированныхъ комнатъ; мы бы всѣ къ вамъ переѣхали". Еще бы, у меня и опрятность, и порядокъ, все будетъ. Не такъ, какъ у другихъ...
   Хопровъ глядѣлъ на нее, румяную, здоровую, расторопную, и удивлялся этой энергіи, хотя иногда она и раздражала его: онъ вотъ сидитъ сложа руки, а она вѣчно за дѣломъ.
   -- И гдѣ ты научилась этой опрятности, этой чистотѣ?-- говорилъ онъ не безъ ироніи.
   -- Научишься, какъ сегодня бьютъ, да завтра бьютъ,-- просто объясняла она.-- Ты думаешь, голубчикъ, я барышней росла? Нѣтъ, покойные тетка и дядя, пока они живы были, за каждую паутинку плюхами кормили. Печкой только не били, а объ печку бивали. Что-жъ, я имъ благодарна, теперь это пригодилось. Не умри они, не мыкалась бы я такъ, какъ въ послѣднія девять лѣтъ. Чего-чего не сдѣлали бы они, а ужъ продавать меня, пятнадцатилѣтнюю дурочку, не стали бы, какъ тетушка Матильда Ивановна. Она, проклятая, меня съ моей дороги столкнула. Она и деньги покойныхъ дяди и тетки прибрала къ рукамъ, благо я незаконная и правъ не имѣла на наслѣдство...
   Она вздохнула.
   -- Да, не дай Богъ никому незаконнымъ быть. Весь вѣкъ иному незаконному-то придется родителей проклинать...
   -- Ну, и законнымъ дѣтямъ иногда не легко живется,-- говорилъ Хопровъ, вспоминая свое дѣтство.
   -- Нѣтъ, ты не говори. Законному плохо, если родители дурные, а незаконному и при хорошихъ родителяхъ горе грозитъ. Да ты вотъ меня возьми: мало что меня обобрали, такъ еще эту поганую фамилію чухонскую дали "Копоненъ". Сама русская, православная, а фамилія "Копоненъ". Точно чухонка какая. Тоже каково слышать было, когда спрашивали: "а гдѣ твой отецъ, а кто у тебя отецъ?" Кто? гдѣ? вѣтеръ въ полѣ...
   И она распространялась о своемъ горькомъ дѣтствѣ, о перенесенныхъ ею невзгодахъ, о безправіи незаконнорожденной. Жизнь дѣйствительно была не сладкая, полная труда и тычковъ, сиротства и лишеній. Нѣкоторые изъ эпизодовъ были просто возмутительны и позорны. Сперва ею помыкали, какъ тряпкой; потомъ ее отдавали, какъ вещь, на прокатъ, на подержаніе.
   -- И ужъ и надругались же надо мной!-- коротко заключала она, отирая слезы.-- Три мѣсяца я на ногахъ не могла держаться послѣ того, какъ тетушка-то Матильда мной распорядилась. Теперь вспомнить страшно. А ей что -- ей только деньги были нужны. Меня же била, бывало, за непокорность. Ну, а я глупа была, сбѣжать не догадалась.
   Онъ жалѣлъ ее, вмѣстѣ съ нею бранилъ ея тетку-изверга, продававшую ее, какъ невольницу, бранилъ ея отца, безчестнаго человѣка, бросившаго ея мать съ ребенкомъ въ нищетъ.
   -- Да ужъ хуже-то этой подлости и нѣтъ -- обольстить дѣвушку, прижить ребенка, а потомъ бросить!-- говорила она съ жаромъ.-- Я вотъ теперь, будь у меня сестра или знакомая изъ молодыхъ дѣвушекъ, прежде всего ее предостерегла бы отъ этого. Силой бы, кажется, отбила у обожателя, потому что сама я знаю, какова эта доля. Вѣдь вотъ слава Богу, что намъ деньги нашъ старичокъ оставилъ, а то что бы со мной самой теперь было? Страсть!
   Но она тотчасъ же опять развеселилась.
   -- Ну, да что о вчерашнемъ дождѣ плакать! Что прошло, то не вернется. Теперь намъ обоимъ хорошо. И я, и ты живемъ не попрежнему.
   Дѣйствительно, Иванъ Ивановичъ не могъ пожаловаться на Маргариту Ѳедоровну: она заботилась о немъ, какъ нянька. Ея практическій смыслъ чернорабочей былъ изумителенъ: она все предвидѣла, все умѣла разсчитать, всѣмъ умѣла распорядиться. Правду она говорила, что деньги и счастье придаютъ ей крылья; она могла бы прибавить, что онѣ придаютъ ей, ограниченной по уму, вполнѣ невѣжественной, сообразительность и изобрѣтательность. Она сумѣла найти для Ивана Ивановича подходящія меблированныя комнаты, она нашла въ томъ же домѣ табачный магазинъ для себя, она перевезла Хопрова на новую квартиру, она потомъ переѣхала сама въ свой магазинъ и, дѣлая все это, дрожала надъ каждымъ лишнимъ грошемъ и, не теряя присутствія духа, отпарировала всѣ нападенія, всѣ подходцы тетки, Матильды Ивановны, разузнававшей, откуда взялись деньги у Хопрова и Маргариты. Эти разузнаванія имѣли далеко не безопасный характеръ и даже сопровождались намеками на сыскную полицію. Нужно было имѣть много находчивости и мужества, чтобы не смутиться и выдержать аттаку, не проговориться ни словомъ. Хопровъ сознавалъ, что онъ надѣлалъ бы тысячи глупостей, если бы ему самому пришлось объясняться съ прежней квартирной хозяйкой. Когда ему разсказывала объ этихъ объясненіяхъ Маргарита, онъ весь холодѣлъ и терялся, а она только смѣялась:
   -- Просмотрѣли! Птичка улетѣла, а теперь не поймаешь! Вонъ она -- а попробуй, слови!
   Онъ даже благодарилъ Маргариту Ѳедоровну за то, что она терпитъ всѣ эти непріятности изъ-за него, а она, смѣясь, отвѣчала:
   -- Вовсе не изъ-за тебя! Деньги и мои, и твои; оба могли бы попасться!
   Онъ сознавалъ, что она права, и даже не протестовалъ противъ того, что она держала у себя ключъ отъ ящика съ деньгами, стоявшаго, у него.
   -- Ты все растранжирилъ бы, а я сберегу!-- поясняла она, и выдавала ему сама деньги, когда онѣ были нужны ему.
   Ей даже было пріятно, когда онъ пріобрѣталъ новый галстукъ "къ лицу" или шелъ прогуляться въ Зоологическій садъ.
   -- Нельзя же молодому человѣку сидѣть все дома,-- покровительственно говорила она:-- славу Богу, дѣла у насъ идутъ хорошо. Это вѣдь я тебѣ изъ своей выручки дала, капитала не тратимъ.
   Онъ испытывалъ какое-то странное чувство смущенія, но все же смѣялся:
   -- Я, значитъ, у тебя какъ бы на содержаніи!
   -- Ну, вотъ, пустяки выдумалъ. Я лучше тебя хозяйничаю, вотъ и все,-- просто поясняла она.-- Ты бы самъ живо проторговался, если бы тебя торговать посадить. Будешь поопытнѣе, тогда другое дѣло.
   -- Торговать пріучусь?-- спрашивалъ онъ, смѣясь ироническимъ смѣхомъ.
   -- Когда-нибудь и пріучишься,-- съ убѣжденіемъ проговорила она.-- Это вѣдь, не стыдно. У насъ вонъ въ Коломнѣ одинъ чиновникъ лавочку табачную содержалъ, дѣти въ гимназіи, родные изъ благородныхъ, двое изъ нихъ по статской части въ генералахъ состоятъ.
   Онъ не считалъ нужнымъ разочаровывать ее, говорить ей о своихъ планахъ на извѣстность. Этого она все равно не пойметъ. Для этого она слишкомъ проста. Эти мысли немного утѣшали его, успокаивали. Будь она умнѣе, ему были бы невыносимо обидны ея отношенія къ нему, какъ несмысленочку, какъ ни къ чему не способному человѣку.
   Иногда только она спрашивала:
   -- И на что тебѣ деньги? У тебя все есть!
   И онъ самъ тоже думалъ:
   -- Точно, на что мнѣ деньги? У меня все есть,
   Ему становилось даже странно, какъ это теперь ему вовсе не нужны деньги, а прежде цѣлая масса ихъ проходила между рукъ. Онъ вспоминалъ это недавнее прошлое: безалаберное, безшабашное, неряшливое, лихорадочно безпутное, и ему становилось противно и стыдно за самого себя. Чтобы добыть нѣсколько рублей, онъ спѣшно перерисовывалъ тогда черезъ кальку старые иностранные рисунки, превращалъ тирольцевъ въ малороссовъ и, не сморгнувъ глазомъ, сбывалъ эти рисунки за оригинальные разнымъ издателямъ иллюстрированныхъ изданій, или исполнялъ кое-какъ въ одинъ вечеръ плохонькій пейзажъ, "подпускалъ" въ него красочки, придѣлывалъ къ нему огромныя поля, что дѣлало пейзажъ "виднѣе", и ухитрялся "сорвать" за это деньги, "втеревъ очки" неопытному покупщику. Онъ даже хвалился этимъ среди пріятелей, вышучивая невѣждъ-покупателей, и товарищи требовали съ него "литки", "магарычи", "спрыски", на что и уплывали деньги. Иногда же не везло. Это бывали самыя скверныя минуты, приходилось упрашивать, чтобы купили его работу; нужно было выслушивать рѣзкія порицанія этой работѣ; надо было прибѣгать къ унизительнымъ заявленіямъ, что "положеніе такое, что хоть повѣситься, такъ и то въ пору"; въ отвѣтъ на это ему говорили, съ ироніей, что его работа не нужна, но что ее берутъ, чтобы онъ не вѣшался, и трудъ шелъ за безцѣнокъ, денегъ пріобрѣталось такъ мало, что было уже все равно -- проѣсть ихъ въ три-четыре дня или прокутить въ одинъ вечеръ; послѣднее было веселѣе, и потому избиралось именно оно. Ему вспоминалось теперь, до чего дошелъ на этомъ пути Жихаревъ: тотъ положителкно считалъ доблестью надуть кого бы то ни было, сорвать съ каждаго, надебоширить вездѣ. Показывая обгрызки своихъ черныхъ зубовъ и хохоча грубымъ смѣхомъ, Жихаревъ даже хвасталъ своими "подвигами" и пріувеличивалъ, прилыгалъ, выдумывалъ ихъ. Такъ онъ разсказывалъ, что одинъ купецъ заказалъ ему сдѣлать съ него "пейзѣжикъ", масляными красками, при чемъ торговался "какъ жидъ на базарѣ".
   -- Я же ему и подложилъ свинью,-- бахвалился и вралъ Жихаревъ.-- Написалъ голову осла, а потомъ на ней, какъ просохла она, написалъ рожу его степенства. Пусть-ка оставитъ своимъ наслѣдникамъ этотъ "тятенькинъ натретъ" -- изъ-подъ купецкой-то рожи морда осла когда-нибудь и выглянетъ. Это ужъ непремѣнно. Я такъ устроилъ. Вотъ тебѣ и будетъ "фамильный портретъ".
   Никто не вѣрилъ Жихареву, зная его за отъявленнаго враля, но всѣ считали долгомъ смѣяться, "не обрывая его", чтобы "не напороться на исторію" съ: дебоширомъ.
   А тяжелые мѣсяцы, проведенные имъ въ одной крошечной комнатѣ съ двумя товарищами,-- чего стоили одни они? Какой-то шутникъ, зайдя разъ поутру "въ ихъ Іомудію", замѣтилъ: "Ну, и воздухъ у васъ; жевать его можно": ихъ жило въ каморкѣ трое, но пребывало въ ихъ квартирѣ никогда не менѣе шестерыхъ человѣкъ. Посѣтители часто не имѣли и вовсе своего угла. Нѣкоторые изъ нихъ не вставали по цѣлымъ днямъ съ постелей, такъ какъ одинъ изъ жившихъ, нарядившись въ единственную пару платья, уходилъ раздобывать деньги; оставшіеся дома полунагіе постояльцы обманывали свой голодъ куреньемъ табаку до головной боли, до одурѣнія, до тошноты; иногда являлись опасенія: "а что какъ ушедшій запьянствуетъ? въ чемъ тогда выйти на улицу?" Гдѣ теперь они, эти товарищи? Одинъ, даровитый юноша, страстно любившій и удивительно писавшій собакъ, дошелъ до отчаянія, бросилъ живопись, нѣкоторое время пилъ безъ просыпа и теперь, какъ говорятъ, гдѣ-то въ провинціи служитъ въ портерной, тогда какъ его "Наказанная комнатная собачка" и "Опечаленный мопсъ", проданные имъ за тридцать рублей, продаются въ одномъ изъ эстампныхъ магазиновъ за пятьсотъ рублей. Другой избралъ благую часть: изобразилъ акварелью серію скоромныхъ картинокъ подъ названіемъ "Радости и печали любви", продалъ ихъ, вошелъ въ моду и теперь его, разжирѣвшаго и блистающаго масломъ, можно всегда встрѣтить среди щеголеватыхъ гвардейцевъ и кокотокъ: онъ катается, какъ сыръ въ маслѣ, и, дойдя до чудовищной разнузданности воображенія, все пополняетъ новыми и новыми серіями "Радости и печали любви", съ жирнымъ смѣхомъ говоря: "А я все кредитные билеты фабрикую и мѣняю на золото". А онъ, Хопровъ... о, скорѣй бы, скорѣй бы ему остановиться на большомъ трудѣ. Переговорить съ Вѣрой серьезно и засѣсть за работу...
   Вѣра Павловна переселилась съ семьей въ Лѣсной, и туда-то отправлялся теперь Хопровъ, въ сильно возбужденномъ настроеніи духа, съ увѣренностью въ душѣ, что на этотъ разъ ему удастся остаться наединѣ съ Вѣрой. Онъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета, что онъ скажетъ ей, чего онъ ждетъ отъ нея. У него была просто безсознательная потребность поговорить съ свѣжимъ человѣкомъ по душѣ, высказать кому-то что-то наболѣвшее въ душѣ. Онъ даже не зналъ, будетъ ли онъ говорить съ ней о картинѣ или о чемъ-нибудь другомъ. Его тянуло къ ней, потому что только съ нею онъ могъ говорить откровенно. На всемъ свѣтѣ только она еще вѣрила въ него, подбадривала его. Въ дни неудачъ, нужды и отчаянія это было для него очень важно. Онъ никогда не анализировалъ, почему эта задорная, живая и бодрая дѣвочка говоритъ ему "не унывайте! вы еще покажете всѣмъ, на что вы способны". Ему просто были пріятны эти слова, и онъ ни разу не остановился на вопросѣ: "есть ли у нея серьезныя основанія говорить такъ; понимаетъ ли она, ребенокъ, его; есть ли въ немъ что-нибудь, что оправдывало бы ея вѣру; работаетъ ли онъ серьезнѣе послѣ встрѣчъ съ нею?"...
   На небольшой дачѣ Хвощинскихъ всѣ сидѣли на террасѣ, только-что покончивъ обѣдъ, когда явился Иванъ Ивановичъ. Семья встрѣтила его радушнѣе обыкновеннаго, можетъ-быть, ради его вполнѣ приличнаго костюма.
   -- Поздравляю, у васъ сегодня вѣдь маленькій праздникъ,-- сказалъ онъ, цѣлуя руку у тетки.
   -- Да, рожденье Володи,-- отвѣтила она.-- А ты не забылъ. Это хорошо съ твоей стороны.
   -- Поздравляю тебя!-- обратился Хопровъ къ Владиміру.-- А вотъ тебѣ и подарокъ. Кстати и тебѣ, а то что же дарить одного и обходить другого,-- обернулся онъ къ Мишѣ.
   Оба гимназиста вспыхнули до ушей и, переглянувшись, торопливо взяли подарки.
   -- Такъ это вы намъ,-- начали они и смолкли, вспомнивъ, что домашніе не знаютъ о ихъ визитѣ къ Хопрову.
   -- Балуешь мальчишекъ!-- проговорилъ хозяинъ дома, опуская на колѣни газету и пожимая руку Ивана Ивановича.
   Хвощинская по-родственному замѣтила:
   -- Лучше бы обѣдать пришелъ, чѣмъ подарки дарить.
   У Хвощинскихъ никто никогда не обѣдалъ изъ чужихъ.
   Гимназисты уже надѣли часы и, точно вспомнивъ что-то, потянулись теперь цѣловать Хопрова.
   -- Ну, садись, кури,-- коротко сказалъ Павелъ Петровичъ.-- Кофе сейчасъ будемъ пить.
   Видя, что сыновья вертятъ въ рукахъ часы, разсматривая ихъ снаружи и внутри, онъ сказалъ:
   -- Сломайте еще! Его, что ли, попросите чинить!
   -- А у васъ здѣсь хорошо, даже въ этотъ зной,-- проговорилъ Хопровъ, поздоровавшись съ Вѣрой и ея сестрами и оглядываясь кругомъ.-- Въ городѣ духота.
   -- А вотъ пойдемъ гулять въ паркъ, тамъ еще лучше,-- отозвались гимназисты,
   -- Отлично, покажете все!-- сказалъ Хопровъ.
   -- Ты, Вѣра, съ нами пойдешь?-- спросили сестру гимназисты.
   -- Хорошо,-- отвѣтила она.
   -- А васъ не возьмемъ: пищите вѣчно, что далеко!-- рѣшили храбро гимназисты, обращаясь къ двумъ младишмъ сестрамъ, и многозначительно подмигнули Хопрову.
   -- Нападаютъ все на дѣвчонокъ,-- сказалъ Хвощинскій.
   Подали кофе. Хозяйка любезно угощала Хопрова и опять пожалѣла, что онъ явился не къ обѣду. Хопровъ, въ свою очередь, чтобы быть вполнѣ любезнымъ, пожалѣлъ, что онъ не видитъ Разумника. Бѣдняга, вѣрно, на работахъ въ городѣ.
   -- Деньги даромъ не достаются,-- изрекъ Хвощинскій.-- Самъ, я думаю, знаешь это по опыту теперь.
   И тутъ же сдѣлалъ наставленіе сыновьямъ.
   -- Вотъ вы спросите его, сколько надо поработать, чтобы купить такіе часы, какіе онъ вамъ привезъ. Это цѣнить нужно. Каждый плодъ труда дорогъ.
   Кофе былъ оконченъ, и гимназисты заторопили Хопрова и Вѣру. Она все время сидѣла какъ бы сконфуженною. Подарокъ Хопрова братьямъ смутилъ ее, потому что ей было ясно, какъ ради этого подарка измѣнились отношенія семьи къ Ивану Ивановичу. Она почти сердилась на него, стыдясь за свою семью. Зачѣмъ онъ подкупаетъ ихъ? Онъ долженъ держать себя независимо, не обращать на нихъ вниманія, идя своей прямой дорогою. Завоюетъ онъ себѣ положеніе -- они сами станутъ кланяться ему. О, какъ бы рада была она тогда, какъ бы торжествовала...
   Гимназисты торопили:
   -- Что-жъ, идемъ!.. Вѣра, спишь ты, что ли?
   Они подтолкнули другъ друга локтями, указывая глазами на замечтавшуюся Вѣру:
   -- Втюрилась!
   Хвощинская замѣтила:
   -- Да ты усталъ, можетъ-быть?
   -- О, нѣтъ!-- поторопился сказать Хопровъ.
   Наконецъ, молодые люди тронулись въ путь, чинно, всѣ четверо въ рядъ. Они направились въ Беклешовъ садъ, перебрасываясь отрывистыми фразами о погодѣ, о мѣстности, о прогулкахъ.
   -- Вы, что же, на лодкѣ поѣдете?-- спросилъ вдругъ Хопровъ у гимназистовъ.
   Они немного стѣснились отвѣтомъ. Онъ понялъ причину и незамѣтно сунулъ Мишѣ денегъ.
   -- Да, покатаемся,-- развязно отвѣтилъ Миша.-- А вы гдѣ съ Вѣрой будете?
   -- Тутъ же походимъ,-- отвѣтилъ Хопровъ.
   Вѣра вся вспыхнула. Ей было пріятно побыть съ нимъ вдвоемъ, и въ то же время ее смутило то обстоятельство, что это съ глазу на глазъ случилось такъ неожиданно. На минуту въ ней мелькнула даже мысль о томъ, что скажетъ мать, если узнаетъ, что она оставалась наединѣ съ Хопровымъ. Миша и Володя могутъ сосплетничать. У нихъ въ домѣ шпіонство въ ходу. Бойко вступавшаяся за Хопрова дома, она теперь боялась такого простого самостоятельнаго шага, какъ быть съ нимъ наединѣ. Ей стало досадно на себя. Чего она боится? Вѣдь встрѣчалась же она сотни разъ съ Хопровымъ въ условные часы на улицѣ? Правда, это были минутныя свиданія, но вѣдь и за нихъ могли пожурить дома, если бы узнали о нихъ. Что же безпокоитъ ее теперь? Хопровъ разомъ разсѣялъ эти колебанія, сказавъ тихо:
   -- Какъ давно хотѣлъ я поговорить съ вами по душѣ вдвоемъ.
   Она покраснѣла и пошла за нимъ, уже не думая ни о чемъ, кромѣ него, нуждающагося въ ней, въ разговорѣ съ нею...
   Гимназисты что-то кричали имъ съ лодки, но они уже не слушали и шли, охваченные какимъ-то смутнымъ волненіемъ. Они давно хотѣли поговорить по душѣ, но, оставшись вдругъ съ глазу на глазъ, не находили, съ чего начать разговоръ, точно имъ никогда не приходилось еще быть вдвоемъ безъ свидѣтелей. Хопровъ, не глядя на нее, видѣлъ искоса ее, идущею рядомъ съ нимъ, и думалъ: "Какъ она вдругъ выросла и развилась; совсѣмъ невѣста. А давно ли была дѣвочкой". Проходившіе мимо нихъ молодые люди заглядывались на нее, онъ это видѣлъ и соглашался съ ними мысленно, что на нее можно заглядѣться. Красавица! Вотъ бы такую жену имѣть! Ну, да гдѣ нашему брату. Благодари и за то, что удостоитъ своей дружбы. Вѣра Павловна первая прервала молчаніе и заговорила наобумъ, чтобы только не молчать.
   -- Ну, что же ваша картина?
   Хопровъ очнулся и сдѣлалъ едва замѣтную гримасу, точно сердясь, что она именно съ этого начала бесѣду.
   -- Картина? Какая? Ахъ да, моя будущая картина! Мы вѣдь только объ этомъ и говоримъ съ вами при благородныхъ свидѣтеляхъ.
   -- Въ этомъ ваше будущее,-- тихо отвѣтила она.
   -- Только въ этомъ?-- спросилъ онъ съ ироніей; въ голосѣ прозвучала какая-то злая нотка.-- Вы думаете, что картинками можно наполнить всю жизнь и...
   Онъ не кончилъ фразы, потомъ, помолчавъ, сталъ говорить въ раздумьи, въ какомъ-то минорномъ тонѣ:
   -- Я нахожусь въ странномъ настроеніи въ послѣднее время. У меня точно почва ускользаетъ изъ-подъ ногъ...
   -- Что съ вами?-- спросила она тревожно.-- Что-нибудь случилось дурное?
   -- Нѣтъ. Новаго ничего не случилось дурного. Но... видите ли, до сихъ поръ я "мечталъ" только о картинѣ: теперь я "сталъ думать" о ней. Тогда она являлась чѣмъ-то туманнымъ въ отдаленномъ будущемъ, теперь я хочу опредѣлить, чтобы создать ее, такъ сказать, завтра... На чемъ остановиться? Конечно, вы можете повторить свою фразу, что дѣйствительная жизнь даетъ сюжеты на каждомъ шагу. Но меня не удовлетворяютъ эти мальчишки, лежащіе на травѣ брюхомъ вверхъ или брюхомъ внизъ съ надписью: "По грибы", "По ягоды", "Поѣздъ идетъ", "Ночное", "Подпаски", "Крестьянскія дѣти" и какъ тамъ еще называютъ подобныя картины, смотря на которыя думаешь: "Гдѣ это я прежде видѣлъ?" Есть еще жалкіе сюжеты -- "Ученикъ сапожника", "Въ ученьи", "Жена мастерового", "Смерть хозяина", "Безъ матери", "Запьянствовалъ" -- мелкія подчеркиванья маленькихъ невзгодъ будничной жизни...
   -- Непремѣнно хотите начать съ грандіознаго -- съ "Казни стрѣльцовъ" или "Покореніе Великаго Новгорода"?-- съ задорной усмѣшкой спросила она.
   -- Съ этого или съ чего другого, но не съ фельетонныхъ замѣтокъ на полотнѣ. Но дѣло не въ томъ, а вотъ въ чемъ. Я начертилъ нѣсколько композицій и самъ удивился смѣлости своего рисунка...
   -- Ну?
   Онъ горько усмѣхнулся.
   -- Одѣть не во что мнѣ мои фигуры! Это дѣти нищаго.
   Она не поняла сразу. Онъ пояснилъ:
   -- Я задумалъ картину "У благотворителей". Роскошный залъ, нарядныя дамы-патронессы, галантный секретарь комитета и передъ ними группа нищихъ-просителей, среди которыхъ выдается красотою одна дѣвочка лѣтъ пятнадцати, на которую засмотрѣлся старецъ-благотворитель... Вы не можете представить, какъ удалась мнѣ группировка. Все до мельчайшихъ подробностей я вижу передъ собою. Ваши братья заходили ко мнѣ, увидали этотъ эскизъ, пришли въ восторгъ, спросили: "Это цыгане въ гостиницѣ?"
   Онъ усмѣхнулся съ горечью:
   -- Зарѣзали безъ ножа.
   -- Ну, нашли судей!-- проговорила она сердито.-- Это просто глупо, обращать вниманіе...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, они правы!-- запротестовалъ онъ.-- Тысячу разъ правы! Эта комната и написана мною на память съ одной изъ залъ кафе-ресторана Бореля. А наряды дамъ-патронессъ... кажется, въ шустеръ-клубѣ я видѣлъ такіе костюмы... Да гдѣ же мнѣ найти эти кружева, бархатъ, атласъ? Изъ табачной лавки рождественскіе костюмы, что ли, напрокатъ взять?
   Онъ опять усмѣхнулся невеселой улыбкой.
   -- Я вотъ помню, въ академіи задавали ученикамъ другія темы: "Агарь въ пустынѣ", "Грѣшница передъ Христомъ". Это полуграмотнымъ-то мальчикамъ, не выѣзжавшимъ изъ Петербурга или прибывшимъ въ него изъ Чухломы и Царевококшайска, не видавшимъ въ глаза юга, его неба, его природы; не знающимъ археологіи. Ну, вотъ Кудряшовъ, какъ сейчасъ вижу, и написалъ Христа подъ петербургскимъ небомъ, грѣшницу нарядилъ въ платье изъ голубого французскаго гласе, а Зотовъ соорудилъ для Агари платье изъ полосатаго муслинъ де-лэна и превратилъ въ пустыню чуть ли не Смоленское поле въ осеннюю ночь... Такъ это могли дѣлать ученики, пишущіе на заданную имъ другими тему, а не самостоятельный художникъ, самъ выбирающій сюжетъ...
   -- Да зачѣмъ вамъ-то понадобилось изображать непремѣнно дворецъ Шехеразады?-- живо спросила Вѣра Павловна.-- Ну, не можете списать аристократическаго салона, свѣтскихъ барынь -- и въ сторону эту тему. Жизнь такъ разнообразна и богата...
   Онъ вздохнулъ.
   -- Увы, Вѣра Павловна, я это и сдѣлалъ. Я только это и дѣлаю теперь, что откладываю въ сторону разныя темы.
   Онъ безсознательно взялъ ея руку, положилъ на свою около локтя и, идя теперь съ нею подъ руку, увлекаясь, заговорилъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Другъ мой, вы вовсе не знаете меня, моего прошлаго, моего настоящаго! Долгое время вы поддерживали меня своими одобреніями, своей безпричинной вѣрой въ меня. Теперь мнѣ нужна болѣе серьезная поддержка съ вашей стороны...
   Она слушала его, затаивъ дыханіе, въ сильномъ волненіи, немного испугавшись, точно ждала его признанія въ любви.
   -- Вамъ для этого нужно узнать меня такимъ, каковъ я на самомъ дѣлѣ, а не такимъ, какимъ вы меня воображаете,-- тихо сказалъ онъ.-- Я никогда не хитрилъ, не лгалъ передъ вами, но я обо многомъ умалчивалъ, многаго не договаривалъ. "Отчего?" спросите вы. Можетъ-быть, оттого, что во мнѣ говорилъ ложный стыдъ. Теперь же и вы не ребенокъ, и во мнѣ произошелъ переломъ.
   Онъ, самъ не сознавая, почему и для чего заговорилъ о своемъ прошломъ, о томъ, о чемъ онъ за послѣднее время такъ часто передумывалъ одинъ и чаіъ безсознательно хотѣлось подѣлиться съ кѣмъ-нибудь другимъ, кто понялъ бы его. Онъ самъ не сознавалъ, что ему необходимо нужно, чтобы кто-нибудь, любящій его, пожалѣлъ его за это прошлое, простилъ ему многое за это прошлое, которое онъ теперь все болѣе и болѣе ненавидѣлъ. За что ненавидѣлъ? За то, что это прошлое чуть не превратило его во, второй экземпляръ Жихарева. За то, что оно не пріучило его къ серьезному труду и не дало ему орудія, средствъ и силъ завоевать положеніе въ будущемъ. За то, можетъ-быть, что онъ не смѣлъ вотъ теперь, въ этотъ теплый чудный вечеръ, идя рука объ руку съ этой дѣвушкой, прямо сказать ей: "будь моею", а долженъ былъ сначала покаяться передъ нею въ своемъ прошломъ и только потомъ сказать: "теперь ты знаешь меня, рѣшай же, можешь ли ты любить меня". Любилъ ли онъ самъ ее -- объ этомъ онъ даже и не думалъ. Впервые въ жизни, разсказывая ей это прошлое, онъ утратилъ способность юмористически относиться къ фактамъ; вмѣсто юмора въ его рѣчахъ звучала горечь, всегда такъ сильно подкупающая молодыя неопытныя сердца. Вѣра Павловна слушала его молча, серьезно пораженная іѣмъ, что пережилъ этотъ человѣкъ, жизнь котораго она, казалось, знала съ дѣтства. Она знала только одну сторону медали, теперь передъ нею открывалась другая сторона медали, неприглядная, мрачная, какое-то клеймо съ надписью "отщепенецъ". Это былъ ребенокъ, брошенный матерью и отцомъ, мальчикъ, не пріученный къ серьезному труду, выгнанный, на всѣ четыре стороны школьникъ, вольный слушатель академіи художествъ, имѣющій право ничего не дѣлать; актеръ-любитель безъ школы и ангажементовъ, призываемый въ какой-нибудь грошовый клубъ замѣнять заболѣвшихъ внезапно настоящихъ клубныхъ актеровъ; человѣкъ, у котораго были пріятели, покуда были у него деньги, и который остался одинокимъ, когда денегъ не стало, а пріятели разбогатѣли; наконецъ, существо, о которомъ серьезные люди говорили только тогда, когда нужно было сказать дѣтямъ, что они не должны быть такими, какъ этотъ... "проходимецъ".
   Когда онъ разсказывалъ о днѣ бѣгства матери, она вздохнула.
   -- Бѣдный мой другъ!
   Когда онъ говорилъ, какъ онъ голодалъ съ товарищами, жившими съ нимъ въ одной комнатѣ, какъ нищій-дѣдъ носилъ имъ иногда куски черстваго хлѣба, она тихо пожала его руку и, съ навернувшимися на глаза слезами, прошептала:
   -- Господи, какъ вы все это пережили!
   Ей было очень жаль его, и въ то же время онъ сталъ въ ея глазахъ выше, потому что онъ могъ все это перенести. Она даже не подозрѣвала того, что переживалъ онъ все легко и что только теперь все это было и тяжело, и гадко ему.
   И чѣмъ ближе прижималась она къ нему, чѣмъ нѣжнѣе были ея замѣчанія, тѣмъ свѣтлѣе становилось у него на душѣ. На минуту ему показалось, что между ними все порѣшено, обговорено, кончено: онъ сказалъ ей послѣднее слово -- слово любви, она отвѣтила послѣднимъ словомъ -- словомъ согласія. Это была свѣтлая мечта, свѣтлый сонъ, заставившій забыть все -- и Маргариту Ѳедоровну, и семью Хвощнискихъ, и не начатую еще картину. Онъ забылъ даже и то, что онъ самъ не знаетъ, точно ли онъ любитъ ее такъ, какъ нужно любить ту, съ которой хочешь связать навсегда свою судьбу...
   -- Вотъ-то вы заговорились! Мы пришли, кричимъ, а вы и ухомъ не ведете!-- внезапно раздался возгласъ гимназистовъ.-- Пора домой!
   Вѣра Павловна и Иванъ Ивановичъ вздрогнули, точно упали съ облаковъ на землю. Онъ мысленно послалъ гимназистовъ къ чорту и съ горечью подумалъ о томъ, что въ сущности онъ ничего не сказалъ о своей любви къ ней, даже не намекнулъ объ этомъ. Она сконфузилась, растерялась и, чтобы только не молчать, заговорила, какъ бы продолжая начатый разговоръ:
   -- Да, такъ вы возьмете сюжетъ для картины изъ будничной жизни? Вотъ можно написать на тему: "И съ похоронъ обратно дроги пустыя весело бѣгутъ". Я разъ видѣла, какъ остановились дроги у портерной, и вся прислуга на улицѣ начала распивать пиво...
   -- А мы знатно прокатились! Мишка чуть не угодилъ на сваи подъ мостомъ,-- разсказывалъ Володя.
   -- Или некрасовскую "Свадьбу" написать,-- продолжала наобумъ, почти безсознательно Вѣра Павловна, все еще не оправившаяся отъ безотчетнаго смущенія.
   Хопровъ потеръ лобъ, только тепепь сообразивъ, про что она говорить.
   -- Да, да, вы это о картинахъ,-- досадливо сказалъ онъ.-- Веселыя похороны, печальная свадьба...
   -- Знатно бы выкупались!-- продолжалъ Миша.-- И задали бы намъ трезвону дома, узнавъ, что мы одни катались...
   -- Ахъ! какой ты неосторожный!-- почти съ ужасомъ воскликнула Вѣра, только теперь понявъ, что онъ говоритъ.-- Развѣ такъ можно! Что бы было!
   Хопровъ почему-то разсердился. На кого? Онъ самъ не зналъ этого.
   -- Однако, вы очень побаиваетесь старшихъ!-- замѣтилъ онъ не безъ ѣдкости Вѣрѣ Павловнѣ.
   Она подняла на него съ упрекомъ откровенные, ясные глаза.
   -- Послѣ этого насъ никогда бы не отпустили гулять съ ними... безъ дѣвочекъ,-- просто пояснила она причину своего страха.
   Онъ въ смущеніи шепнулъ ей:
   -- Простите... я не сообразилъ этого сразу...
   Они медленно пошли къ дому, молчаливые, задумчивые, не слушая немолчной болтовни гимназистовъ.
   

VI.

   Иванъ Ивановичъ, выйдя отъ Хвощинскихъ, прошелъ по направленію къ Ланской станціи и сѣлъ въ пустой вагонъ конно-желѣзной дороги, чтобы пробраться къ Строгановскому мосту. Вечеръ былъ бѣлъ, мглистъ, томительно душенъ. Въ бѣлесоватыхъ небесахъ изрѣдка точно что-то вспыхивало, съ угрозой, не то зарница, не то молнія. Гдѣ-то далеко-далеко глухимъ шопотомъ раздавались ворчливые раскаты грома. Теплый, точно воздухъ изъ натопленной печи, вѣтеръ налеталъ отъ времени до времени неожиданными порывами, вдругъ поднималъ, крутя клубами, бѣлую пыль. и потомъ снова такъ же внезапно стихалъ. Что-то удушливое было въ этихъ порывахъ вихря, точно онъ угонялъ послѣднія частицы свѣжаго воздуха и несъ только нагрѣтую пыль да до одурѣнія сладкій, казавшійся наркотическимъ, ароматъ переспѣвшей клубники и земляники съ сосѣднихъ огородовъ. Въ кустахъ и въ листвѣ деревьевъ, несмотря на довольно поздній часъ, среди мертваго затишья, шла тревожная и хлопотливая возня птицъ, какъ видно ожидавшихъ приближенія грозы. Около станціи желѣзно-конной дороги не было ни души. Кондукторъ и кучеръ вагона усѣлись по лѣвой сторонѣ дороги на скамью у одной изъ дачъ и тупо смотрѣли внизъ,-- первый, казалось, особенно сильно занялся заплатой на своемъ сапогѣ, ковыряя ее пальцемъ, второй заинтересовался узорами, выводимыми имъ кнутовищемъ на пыли. Усѣвшійся около дверей вагона Хопровъ, повидимому, заинтересовался этими отупѣлыми позами, движеніями и взглядами вагонной прислуги, сталъ всматриваться въ нее и самъ безсознательно застылъ въ неподвижной позѣ, упершись локтями въ кол ѣни и уткнувшись подбородкомъ на трость, сжатую въ оба кулака. Быть-можетъ, это тупое созерцаніе, эта дремота съ открытыми глазами продолжалась бы долго, если бы клячонка, стоявшая какъ бы въ тоскливыхъ думахъ о своей судьбѣ, съ понурой головой передъ вагономъ, не вздрогнула и не качнула вагона, не то отбиваясь отъ какого-то назойливаго насѣкомаго, не то содрогаясь отъ своего положенія. Толчокъ вагона заставилъ очнуться Хопрова. Онъ выпрямился, зѣвая и моргая глазами, точно послѣ сна, вышелъ на площадку, вынулъ портсигаръ и, закуривая папиросу, спросилъ:
   -- Скоро тронемся?
   Кондукторъ и кучеръ вздрогнули, поежились, потянулись, и кондукторъ, позѣвывая, сказалъ:
   -- Пора!
   Для соблюденія всѣхъ формальностей, вставъ на площадку вагона, онъ машинально позвонилъ. Кучеръ поднялся къ своему посту, подобралъ вожжи и, опять ежась, передергивая плечами, словно его вездѣ покусывало, проговорилъ:
   -- Впередъ!
   Лошаденка затопала мохнатыми ногами, сокрушительно кивая опущенной внизъ, долгогривой, длинношеей головой, и вагонъ дребезжа, какъ развинченный, и встряхиваясь, покатился впередъ.
   -- Позвольте получить!-- проговорилъ лѣниво кондукторъ.
   Очнувшись снова отъ забытья, Хопровъ досталъ деньги.
   -- Гроза, должно-быть, будетъ,-- сказалъ онъ.
   -- Да, паритъ,-- отвѣтилъ кондукторъ.
   Они прислонились къ вагону и опять смолкли, не то дремля, не то наблюдая за проходившими около дачъ людьми. Теперь дорога, тянувшаяся между дачъ, была полна народомъ. Онъ разбрелся, какъ муравьи изъ развороченнаго муравейника, все молодежь и подростки, то группами, то парами, шли во всѣхъ направленіяхъ. Кое-гдѣ раздавались смѣхъ, пѣніе, визгъ. У одной изъ дачъ два дворника, любезничая и заигрывая, усаживали на скамью горничную, звонко взвизгивавшую, отбиваясь отъ нихъ.
   -- Ишь, визжитъ, а самой любо!-- проговорилъ кондукторъ.
   Это былъ молодой парень, румяный, бѣлокурый съ прыщами на щекахъ, должно-быть, изъ деревенскихъ. Онъ вдругъ зажаловался:
   -- Нѣтъ, за день нашъ братъ такъ набѣгается, что какъ бы до постели. А нѣтъ хуже какъ на Каменноостровскую линію попадешь. Соснуть некогда. Когда-то еще до парка доберешься, да сдашь выручку...
   Хопровъ и слушалъ, и не слушалъ его. Въ головѣ назойливо вертѣлась мысль: "И какъ это она вдругъ такъ измѣнилась? Выросла и похорошѣла вдругъ, что ли?" Потомъ мелькнуло соображеніе, что это, вѣрно, отъ наряда. До сихъ поръ онъ видѣлъ Вѣру Павловну въ ея "мундирѣ", то-есть въ коричневомъ шерстяномъ платьѣ, а сегодня она была въ малороссійскомъ костюмѣ. Сквозь прошивки виднѣлись ослѣпительно бѣлыя руки, плечи, шея. Перестала быть дѣвочкой, невѣста, мысленно проговорилъ онъ и опять разсѣянно сталъ смотрѣть на группы и пары тянувшейся по дорогѣ молодежи. "Все завязки романовъ, начала любви", подумалъ онъ, и какое-то щемящее чувство охватило его. У него не было этой поры ухаживанья, жениханья, идилліи любви. Была юность, не было поэзіи. Ему опять вспомнилось его прошлое. Сперва было дѣтство среди сверстниковъ товарищей, потомъ вдругъ онъ былъ выброшенъ какой-то волною на волю и окунулся въ омутъ падшихъ женщинъ. Потомъ насталъ періодъ голоданья, когда было некогда предаваться идилліи любви и не было денегъ для разврата. Затѣмъ опять какая-то посторонняя сила бросила его въ объятія женщины, страстно любившей его, но не затрагивавшей въ немъ никакихъ нѣжныхъ чувствъ. Онъ жилъ теперь съ этой женщиной, но ни на минуту не забывалъ, что она кусокъ мяса, тупица, невѣжда, "ослица Валаама", какъ онъ называлъ ее въ минуты раздраженія. "Если бы Вѣра была на ея мѣстѣ",-- невольно мелькнуло въ головѣ, и въ его воображеніи нарисовалась живо, поразительно ясно, картина, какъ вотъ теперь онъ шелъ бы съ ней въ этотъ знойный вечеръ рука объ руку, тихо нашептывая слова любви; не ушелъ бы всю ночь съ улицы, счастливый одной близостью любимой дѣвушки, не прося у нея ничего, кромѣ сладкихъ клятвъ и увѣреній, кромѣ повторенія въ тысячный разъ слова "люблю". И вдругъ въ его головѣ мелькнула злая мысль. "Гдѣ ужъ намъ! Стала бы говорить о картинѣ! Ей моя картина дорога, а не я дорогъ! Вотъ сдѣлался бы знаменитымъ художникомъ, тогда бы, съ соизволенія родителей, пожалуй, и замужъ за меня пошла. Тоже петербургская барышня!"
   -- Дальше не поѣдемъ!-- сказалъ неожиданно кондукторъ, сходя съ площадки.
   Хопровъ очнулся: вагонъ уже доѣхалъ до Строгановскаго моста.
   Иванъ Ивановичъ сошелъ на дорогу, безцѣльно осмотрѣлся кругомъ, свернулъ направо по берегу, къ Аркадіи, должно-быть, для того, чтобы сѣсть въ одинъ изъ вагоновъ Каменноостровской линіи, дошелъ до мѣста ихъ остановки. Въ Аркадіи еще горѣли фонари, оттуда доносились звуки садоваго оркестра: кругомъ раздавался грохотъ подъѣзжающихъ экипажей; на улицѣ, какъ въ пчелиномъ ульѣ, все суетилось, шумѣло, гудѣло. Безсознательно, вмѣсто вагона, Хопровъ прошелъ къ увеселительному саду, заплатилъ за входъ, вошелъ въ садъ и, въ какомъ-то одурѣніи, присѣвъ къ первому пустому столику, потребовалъ поѣсть и вина. Что ему подали ѣсть, какое вино онъ пилъ, онъ почти не сознавалъ; ѣда осталась нетронутой, бутылка приходила къ концу.
   -- Можно сѣсть?-- раздался вопросъ.
   -- Можно,-- отвѣчалъ Хопровъ, не обращая вниманія на личность, заговорившую съ нимъ, и крикнулъ лакею:
   -- Еще бутылку!
   Лакей подалъ бутылку и поставилъ на столъ еще стаканъ.
   Въ воображеніи Хопрова носился образъ Вѣры Павловны. Въ головѣ бродили безсвязно отрывки злыхъ мыслей. Была дѣвочкой, нравилось ей заступаться за него наперекоръ семьѣ и поощрять будущаго генія. Ему тоже нравилось, что кто-то по-дѣтски лепечетъ ему, тунеядцу, что онъ геній. Въ игрушки играли, ребята. Что-жъ, она думаетъ, что и всегда такъ можно, что онъ этимъ только и можетъ быть сытъ? Картина! Картина! Наплевать ему на картину! Любовь ему нужна, любить онъ хочетъ! Эта подбадриваетъ его, какъ мальчика: "пишите, пишите, вы -- геній"; та смѣется надъ нимъ, какъ надъ несмысленочкомъ, и говоритъ: "марай, марай, отъ бездѣлья и то рукодѣлье". Какой онъ мальчикъ! Какой онъ несмысленочекъ! Любить онъ хочетъ, никогда онъ не любилъ.
   -- А что же вы сами не пьете?-- раздался около него вопросъ.
   Онъ посоловѣвшими глазами обернулся, увидалъ женщину, сидѣвшую со стаканомъ вина въ рукѣ за его столомъ, худую, нарумяненную, набѣленную, какъ рождественская маска.
   -- А вамъ что за дѣло?-- спросилъ онъ невѣрнымъ голосомъ.
   -- Скучно одной.
   Онъ усмѣхнулся.
   -- Ну, пейте вдвоемъ... съ бутылкой?
   -- Ахъ, какой вы шутникъ!-- засмѣялась женщина хриплымъ дѣланнымъ смѣхомъ и, наливъ ему и себѣ стаканы, чокнулась своимъ стаканомъ о его стаканъ: -- За ваше здоровье!
   Онъ машинально выпилъ весь стаканъ и уставился мутнымъ, безсмысленнымъ взглядомъ въ ея лицо. Она что-то заговорила, смѣясь и гримасничая. Онъ ничего не понималъ и тупо, упорно смотрѣлъ на нее. Казалось, онъ спалъ съ открытыми глазами. Наконецъ, его лицо искривилось усмѣшкой, злой, почти дикой, и онъ, не спуская глазъ съ лица этой женщины, проговорилъ:
   -- Рожа!
   -- Ахъ, какъ это любезно!-- воскликнула она.-- Вы не имѣете права.
   Онъ крикнулъ:
   -- Убирайтесь вы ко всѣмъ чертямъ!
   И еще громче крикнулъ:
   -- Человѣкъ! Вотъ деньги!
   Онъ швырнулъ на столъ скомканную бумажку и, съ трудомъ поднявшись съ мѣста, пробормоталъ снова пьянымъ голосомъ:
   -- Ко всѣмъ чертямъ!
   Не обращая вниманія ни на ругательства женщины, ни на низкіе поклоны лакея, онъ побрелъ, спотыкаясь, по саду, къ выходу, вышелъ на набережную, сѣлъ на первую, попавшуюся пролетку и пробормоталъ:
   -- Домой!
   Извозчикъ хотѣлъ торговаться. Онъ крикнулъ:
   -- Поѣзжай, скотъ. Рубль, два, три! Ты думаешь, у меня нѣтъ? Скотина! Всѣхъ могу купить! У меня денегъ -- о-о!
   Онъ затихъ, задремалъ, качаясь во всѣ стороны...
   Онъ очнулся вполнѣ только дома. Какъ онъ сказалъ свой адресъ извозчику, какъ онъ добрелъ до своей квартиры, ничего этого онъ не помнилъ. Но онъ ясно помнилъ на другой день, что, войдя въ свою квартиру, онъ опустился, не раздѣваясь, на свою постель и разрыдался пьяными слезами, уткнувшись въ подушку...
   Весь слѣдующій день онъ провелъ, лежа на кушеткѣ съ головною болью, съ полной неохотой за что-нибудь приняться, почти не думая ни о чемъ, какъ-то тупо смотря на свой эскизъ и собираясь что-то сообразить, выяснить себѣ. Онъ въ этотъ день почти, не видалъ даже Маргариты Ѳедоровны, пославъ ей сказать, что онъ не будетъ обѣдать, такъ какъ у него болитъ голова, и онъ легъ спать. Только вечеромъ она, встревоженная и соболѣзнующая, забѣжала къ нему на минуту, но онъ опять объявилъ, что у него болитъ голова и что онъ хочетъ спать. Она испугалась, заговорила о горчичникахъ, о липовомъ цвѣтѣ, о малинѣ. Онъ разсердился и грубо крикнулъ:
   -- Ахъ, надоѣла ты мнѣ! Ребенокъ я, что ли, что ты няньчишься со мной?
   -- Ну, хорошо, хорошо!-- добродушно согласилась она, зная, что на капризы больныхъ нечего сердиться.-- Не ребенокъ, а хуже ребенка капризничаешь. Спи, сномъ все пройдетъ.
   Она поцѣловала его въ голову. Онъ раздражительно передернулъ плечами:
   -- Пожалуйста, безъ миндальничаній!
   Она засмѣялась:
   -- Капризка-мальчикъ!
   Онъ схватился съ отчаяньемъ, съ яростью за голову и, когда Маргарита Ѳедоровна уже была за дверями, сталъ, стиснувъ зубы, ругаться: "Чухонка курносая! Дура набитая! Навязалась!"
   Злое чувство не прошло и на слѣдующій день. Онъ злился на все: на свои эскизы, на Маргариту Ѳедоровну, на Вѣру. За что? Въ этомъ онъ не отдавалъ себѣ отчета, не останавливался даже на этомъ вопросѣ. Онъ просто швырялъ въ сторону кисти и карандаши, толкалъ ногами попадавшіеся на дорогѣ стулья, на всѣ разговоры Маргариты Ѳедоровны нетерпѣливо отвѣчалъ:
   -- Ахъ, оставь ты меня въ покоѣ!.. Да отстань ты, пожалуйста!
   Про Вѣру Павловну онъ думалъ: "Вотъ приди къ ней теперь, сейчасъ начнетъ: "Ну, а что ваша картина? Принялись за нее?" Да, да, такъ вотъ и принялся, завтра готова будетъ, во всѣхъ газетахъ прославятъ геніемъ, тогда и къ вѣнцу можно". На его бѣду, вечеромъ, когда онъ собирался, чтобы "провѣтриться", идти въ Зоологическій садъ, къ нему зашелъ Жихаревъ.
   -- Ну, братъ, не во-время попалъ, я иду,-- встрѣтилъ его недружелюбно Хопровъ.
   -- На свиданье, что ли?-- спросилъ, подмигивая глазомъ, Жихаревъ.-- Ну, и чортъ съ тобой. Мнѣ нужно было только перехватить...
   -- Я не при деньгахъ,-- рѣзко перебилъ его Хопровъ.
   -- Что? развѣ закупилась барыня?-- отозвался Жихаревъ, осклабивъ черные зубы.
   -- Какая барыня? Что ты плетешь?-- разозлился Хопровъ.
   Жихаревъ опять подмигнулъ.
   -- Такъ работой, что ли, разжился? Нѣтъ, братъ, этой китайщиной не разживешься.
   Онъ, разставивъ ноги, стоялъ теперь передъ "Пріемомъ просителей въ благотворительномъ обществѣ".
   -- Чепуху городишь! какой китайщиной?-- отозвался Хопровъ, поспѣшно одѣваясь.
   -- Да вонъ этой!-- указалъ Жихаревъ на эскизъ.-- Симпатичные-то тона и тутъ есть, а перспектива-то по китайскому подгуляла. Стѣны-то валятся. Насъ, братъ, тутъ не обманешь. Мы на перспективѣ собаку съѣли...
   Хопровъ плюнулъ съ досадой.
   -- Да ты не плюй. Я, братъ, правду въ глаза люблю говорить,-- сказалъ Жихаревъ.-- Такъ какъ же насчетъ металла: дашь?
   -- Нѣтъ!
   -- Сволочь ты, какъ я вижу! Ишь, часы нацѣпилъ, а другу рубля нѣтъ!
   -- Это ты-то другъ?-- спросилъ съ презрительной ироніей Хопровъ.
   -- А то кто же? Не тотъ ли, кто тебя масломъ по головѣ мажетъ?
   Хопровъ только пожалъ плечами и надѣлъ шляпу.
   -- Такъ какъ же, и рубля не дашь?-- опять спросилъ Жихаревъ.
   -- Не дамъ!-- отвѣтилъ Хопровъ.
   -- Ну, и чортъ съ тобой! Къ табачницѣ твоей, что ли, пойти попросить.
   Ивана Ивановича точно ударило по головѣ, онъ прикрикнулъ на Жихарева.
   -- Ты это еще что плести начинаешь?
   Жихаревъ расхохотался.
   -- Эге! за живое задѣло! Вонъ она суть-то! То-то я вижу, что твоя чухоночка-то въ одномъ домѣ съ тобой поселилась. Сперва глазамъ не повѣрилъ, зайдя къ ней въ табачную. Да нѣтъ, вижу: она, твоя коломенская сосѣдка!
   -- Ну, ну!-- съ сжатыми кулаками приступилъ къ нему Хопровъ.-- Ну, она! тебѣ-то что?
   -- А то, что возьму да и отобью ее у тебя!
   Онъ захохоталъ.
   -- Свинья!-- проговорилъ Хопровъ, задыхаясь.
   -- Испугался!-- отвѣтилъ Жихаревъ, продолжая смѣяться.-- Видно, деньги завелись у нея. Какого-нибудь простофилю обобрала, да теперь съ тобой и хороводится "пуръ-амуръ"... Ну, да мы отбить сумѣемъ. Барыни на насъ не позарятся, а такія-то,-- имъ, пожалуй, нашъ братъ, мужикъ косолапый, лучше васъ, сахарныхъ амурчиковъ.
   Хопровъ уже поспѣшно удалялся.
   Внизу у табачной лавки стояла Маргарита Ѳедоровна. Увидавъ Хопрова, она привѣтливо улыбнулась и спросила:
   -- Гулять? Ну, прогуляйся, прогуляйся!
   -- И прогуляюсь,-- злобно отвѣтилъ онъ.-- А вотъ ты не хочешь ли полюбезничать съ Жихаревымъ...
   Даже не взглянувъ на нее, онъ пошелъ дальше, оставивъ ее съ Жихаревымъ, только-что подошедшимъ къ ней. Не обращая вниманія на Жихарева, раскланявшагося съ ней съ осклабленнымъ ртомъ, она, недоумѣвая, о комъ и о чемъ говорилъ Хопровъ, тревожно взглянула вслѣдъ удалявшемуся Ивану Ивановичу и поспѣшила въ магазинъ. Она уже начинала тревожиться, видя неудовольствіе Хопрова, продолжающееся вторыя сутки, теперь ее окончательно смутили слова о какомъ-то Жихаревѣ. Она даже забыла, что Хопровъ какъ-то разсказывалъ ей, ругая, про этого человѣка. Ея лицо смотрѣло растеряннымъ и испуганнымъ, на глаза навертывались слезы. Кто-то около нея кашлянулъ. Она обернулась и увидала у прилавка Жихарева.
   -- Что вамъ угодно?-- спросила она.
   -- Да вы меня, кажется, не узнаете?-- развязно проговорилъ онъ.-- Въ Коломнѣ еще встрѣчались, когда вы жили тамъ съ Ванькой.
   -- Я васъ не знаю,-- сухо отвѣтила она.
   -- Жихаревъ, другъ вашего Ваньки,-- отрекомендовался онъ.-- Онъ мнѣ еще тогда много говорилъ о васъ. Тоже, подлецъ, любилъ похвалиться успѣхами у женщинъ. Въ глаза, поди, льститъ имъ, а за глаза ругаетъ.
   Она раскраснѣлась и, тяжело дыша, проговорила:
   -- Уходите, если вамъ ничего не надо!
   -- Какъ ничего не надо? Знакомство пріятное хочу свести!
   Онъ подмигнулъ ей. Въ ней сразу мелькнула мысль, что этотъ человѣкъ "наплелъ" что-то про нее Хопрову, а теперь хочетъ "наплести" ей про того. Она почти крикнула:
   -- Уходите или я полицію позову!
   -- Ого, какая сердитая!-- засмѣялся Жихаревъ.-- Ваньку, поди, бьете? Да и стоитъ...
   -- Сейчасъ вонъ изъ магазина!-- закричала Маргарита Ѳедоровна и крикнула:-- Акулина!
   -- У-у, какая страшная!-- воскликнулъ Жихаревъ, однако, увидавъ появившуюся изъ кухни ражую, деревенскую бабу, счелъ болѣе удобнымъ уйти до скандала, хохоча и ругаясь надъ "бабьемъ-воеводами".
   Едва закрылась за нимъ дверь, какъ Маргарита Ѳедоровна расплакалась. Причиною слезъ были не нанесенныя ей обиды, а мысль о томъ, что на нее сердится Хопровъ. За что? Не можетъ же быть, чтобы онъ приревновалъ ее къ этому уроду? Да она впервые и увидала сегодня этого человѣка, а Хопровъ дуется на нее уже два дня. Третьяго дня пріѣхалъ домой подгулявшимъ, какъ сказывалъ швейцаръ дворнику, а дворникъ Акулинѣ, Акулина же ей, и съ той ночи дуется. Ужъ не завелъ ли кого на сторонѣ? Онъ хорошенькій, ему каждая на шею повиснетъ... Точно нить съ безконечнаго клуба, потянулись черныя думы. Не любитъ онъ ее... И за что ее любить? Другую вѣрно нашелъ. У мужчинъ всегда такъ. Поиграютъ и бросятъ. Что если онъ броситъ? Деньги у нея, правда, будутъ. Да на что ей деньги безъ него? Въ первый разъ узнала она, что значитъ любовь. Прежде проклинала мужчинъ-то. Потянулись воспоминанія о постыдныхъ, гнусныхъ сценахъ прошлаго. Почти ужасъ охватилъ ее, когда она вспомнила тотъ день, когда ее продала тетка. Да и потомъ не легче было. Онъ вотъ одинъ попался такой, что душу она ему отдала, няньчиться, какъ съ ребенкомъ, готова съ нимъ, бить бы онъ сталъ ее, перенесла бы она, только бы любилъ. Она поминутно отирала слезы и сморкалась. Въ голову не шла мысль ни о какой работѣ: несчастье опять дѣлало ее растерянною, безпомощною...
   Когда на слѣдующій день Хопровъ явился къ ней къ обѣду, онъ засталъ ее именно въ такомъ видѣ, съ глупо оторопѣлымъ выраженіемъ лица, съ покраснѣвшими, припухнувшими вѣками, съ раскраснѣвшимся кончикомъ коротенькаго носа. Онъ невольно брезгливо отвернулся отъ нея. Супъ, жаркое,-- все было ему не по вкусу. Онъ упрекнулъ ее: "Готовить не умѣешь". Она согласилась, не протестуя что обѣдъ плохъ, стала оправдываться трусливо, жалобно.
   -- Точно собачонка хвостъ поджала!-- проворчалъ онъ.-- А то такъ командуешь!
   Онъ швырнулъ на столъ скомканную салфетку и вышелъ вонъ...
   Вечеромъ она, наплакавшись вволю, рѣшилась идти къ нему просить прощенія. Но дверь въ его комнату была заперта, и онъ не отозвался ни на стукъ, ни на слова Маргариты Ѳедоровны.
   -- Это я, Ваня, я!
   Ее охватилъ почти ужасъ. Въ голову полѣзли глупыя мысли. Не наложилъ ли онъ на себя руки; проклятыя краски у него тамъ, тотъ же ядъ; взялъ, съѣлъ и конецъ! Господи, что тогда будетъ съ нею; не переживетъ она его! Вотъ отдохнула, счастье узнала и вдругъ... И кто эта разлучница? Проклятая, чужому счастью позавидовала. А ужъ больше не съ чего ему было сердиться. Она, Маргарита Ѳедоровна, ни въ чемъ предъ нимъ не виновата, какъ предъ Богомъ...
   Всю ночь Акулина слышала, какъ Маргарита Ѳедоровна плакала и сморкалась въ своей комнатѣ...
   

VII.

   -- Ваня, за что ты сердишься? Я ей-Богу...-- начала Маргарита Ѳедоровна на слѣдующій день, когда Хопровъ пришелъ обѣдать.
   -- Ахъ, дай ты мнѣ хоть поѣсть спокойно!-- рѣзко оборвалъ онъ ее.-- Хоть аппетита-то не отравляй! Или ты хочешь, чтобы я въ кухмистерскія ходилъ обѣдать отъ своего обѣда? Это тебѣ нужно? Это?
   Она притихла. Но онъ не смолкъ.
   -- Человѣкъ занятъ серьезнымъ трудомъ, ему сосредоточиться нужно, обдумать все спокойно, а тугъ его нѣжностями терзаютъ: "За что сердишься? Что я сдѣлала?" -- подражая ей въ тонъ, заговорилъ онъ и съ гнѣвомъ пояснилъ: -- Что? Что? Работать мѣшаешь! думать мѣшаешь! Вотъ, что ты сдѣлала! Я прежде впроголодь жилъ, но жилъ на свой трудъ, на добытую потомъ и кровью копейку. А теперь въ руки карандаша и кисти не могу взять, потому что только и слышу пошлости: "Очень нужно твое маранье! Глупости однѣ эти картины". Я этими глупостями безъ чужой поддержки цѣлые годы прожилъ. Это ты на содержаньи привыкла жить, а мнѣ работа нужна. Тебѣ бы только лизаться, потому и не можешь понять, что у человѣка забота. "Сердишься, вѣрно, что сидишь задумавшись?" -- снова передразнилъ онъ ея голосъ.-- Это ты никогда не думала, такъ и не знаешь, какъ другіе могутъ думать.
   Онъ съ шумомъ всталъ изъ-за стола, швырнулъ салфетку и ушелъ въ свою квартиру, не давъ оторопѣвшей Маргаритѣ Ѳедоровнѣ сказать ни слова.
   Дома онъ схватилъ кисть и замазалъ первой попавшейся краской и "Пріемъ просителей", и "Месть Шемяки", тыча въ нихъ съ какой-то яростью кистью, точно желая, чтобы онѣ почувствовали его злобу. Вечеръ опять прошелъ въ скитаніяхъ по Зоологическому саду съ безпричинной злобой на всѣхъ и на все.
   -- Ломаться-то, подлецы, не умѣютъ по-новому, по-другому!-- ругалъ онъ акробатовъ и клоуновъ.-- Изо дня въ день одно и то же продѣлываютъ. Лѣнтяи! А деньги берутъ!
   Потомъ брань изливалась на публику.
   -- Что за рожи! Такъ и написано на каждой, либо подлецъ, либо дуракъ. А эти размалеванныя хари, кому онѣ нужны? Туда же прельщать вышли.
   Проходя мимо клѣтки дикобраза, онъ ткнулъ въ него палкою. Животное ощетинилось и убѣжало въ уголъ. Кто-то съ жирнымъ смѣхомъ проговорилъ:.
   -- Что-о, не лю-юбишь?
   И, обращаясь къ Хопрову, поощрилъ его:.
   -- А ну-ка вы его, господинъ, еще!
   Хопровъ немного сконфузился и пошелъ къ пивному буфету. У него пересохло въ горлѣ. Его томило желаніе напиться...
   На утро онъ рѣшился съ какимъ-то ожесточеніемъ сѣсть прямо за эскизъ картины -- "Дѣти въ полѣ" или такъ онъ, глумясь впередъ надъ нею, назвалъ ее: "Дѣти брюхомъ вверхъ и дѣти брюхомъ внизъ". Онъ началъ свою "пачкотню", какъ онъ мысленно сказалъ, принимаясь за эскизъ. Онъ проработалъ часа два. "Натуру надо найти", мелькнуло у него, наконецъ, въ головѣ, и онъ, придравшись къ удобному случаю бросить работу, вышелъ изъ дому, нашелъ какихъ-то трехъ уличныхъ мальчишекъ, зазвалъ къ себѣ, уговорился насчетъ цѣны и приказалъ имъ придти на-завтра, чтобы начать писать съ нихъ этюды. "И черти, всѣ непремѣнно бѣлобрысые", бормоталъ онъ. Три дня онъ возился съ ними, развлекался разспросами.
   -- А что отецъ пьетъ? Дерется съ матерью? А васъ всѣхъ порютъ?
   Сперва мальчишки отвѣчали:
   -- Да, дяденька!
   -- Нѣтъ, дяденька!
   Потомъ одинъ изъ нихъ расхрабрился, началъ развязно выворачивать всю грязь подвальной и кабачной жизни. Двое другихъ такъ и остались безмолвствовать, но одинъ изъ нихъ все же ухитрился своровать пятокъ папиросъ. Хопрову они уже порядкомъ надоѣли, и онъ на третій день сталъ покрикивать на нихъ за то, что они не стоятъ смирно. Четвертый день былъ воскресный. Мальчуганы пришли къ Хопрову снова, онъ разсердился.
   -- Такъ я и стану для васъ въ воскресенье работать! Привыкли четвертаки даромъ получать, дармоѣды! Пошли вонъ!
   Онъ выгналъ ихъ и остановился передъ этюдами этой дѣтворы, пожимая плечами. "И кому это нужно? Ну, разложу ихъ среди поля. Ну, и пусть лежатъ. А публикѣ-то что до нихъ за дѣло? Нагишомъ ихъ, что ли, для пикантности изобразить, съ заглавіемъ "Купающіяся дѣти" или "На взморьѣ". Можетъ-быть, такъ кто-нибудь и купитъ. Однако, какъ никакъ, а все же удовлетворю Вѣру Павловну. Скажетъ: "Ну, что картина?" "Пишу", отвѣчу ей, и обрадуется, возликуетъ. "Знаменитостью дѣлается,-- подумаетъ.-- И то хлѣбъ". Онъ капризничалъ, какъ избалованный мальчишка, а у самого такъ и щемило сердце. Если бы его попросить формулировать причину его недовольства, его тяжелаго состоянія -- онъ, вѣроятно, не отвѣтилъ бы на это и самъ прямо и опредѣленно. Тутъ были и недовольство неудачами самолюбиваго человѣка, чутьемъ угадывающаго, что ему ничто не удается, и досада на то, что женщина, съ которою онъ живетъ, не удовлетворяетъ его ни своею красотою, ни своимъ умомъ, ни своимъ развитіемъ, и обидное сознаніе того, что Вѣра Павловна, нравившаяся ему теперь, возбуждавшая его, въ сущности ничѣмъ не доказываетъ, что она любитъ его самого, а не художника, обѣщающаго въ будущемъ завоевать славу и положеніе...
   Не предупредивъ даже Маргариту Ѳедоровну, что онъ не будетъ обѣдать дома, Хопровъ ушелъ изъ дому довольно рано, прошлялся гдѣ-то по островамъ, увѣряя себя, что онъ ищетъ подходящій для пейзажа уголокъ, забрелъ пообѣдать въ ресторанъ на Каменномъ островѣ и, наконецъ, направился въ Лѣсной.
   На дачѣ Хвощинскихъ у входа въ садъ его встрѣтили гимназисты.
   -- А, это вы!-- воскликнули они, пожимая ему руки, и съ волненіемъ таинственно прибавили -- А у насъ Кудрявцевы!
   -- Какіе Кудрявцевы?-- спросилъ Хопровъ, уже посылая къ чорту въ душѣ этихъ неизвѣстныхъ ему Кудрявцевыхъ.
   -- Варвара Николаевна и Николай Николаевичъ,-- отвѣтили гимназисты.-- Папа у нихъ уроки прежде давалъ. Да развѣ вы не слышали о нихъ? У насъ только и разговоръ, что о нихъ. Богачи! Дачи у нихъ здѣсь. Самыя первыя дачи. Изъ купцовъ они.
   -- Лабазники, что ли?
   -- Ну! Фабрики у нихъ, магазины! Аристократы!
   -- Ну-у!
   И мальчуганы наперебой стали разсказывать о Кудрявцевыхъ: ихъ двое -- братъ и сестра; въ домѣ тетка живетъ -- старая дѣва; недавно дѣдъ у нихъ умеръ, онъ ихъ воспиталъ и милліоны имъ оставилъ; самъ Кудрявцевъ жилъ два года заграницей, учился, на похороны дѣда пріѣхалъ и остался здѣсь. Все это говорилось торопливо, на ходу, отрывисто.
   -- Знаю, знаю!-- отвѣтилъ Хопровъ, вспомнивъ, что онъ, точно, слышатъ что-то о Кудрявцевыхъ отъ Хвощинскихъ, отъ Вѣры Павловны.
   -- Сермяжные!
   Въ его головѣ мелькала мысль: не уйти ли обратно? Но отступать было неловко. Онъ вошелъ въ садъ. На террасѣ дачи всѣ были въ сборѣ. Лица у всѣхъ были оживлены, праздничны. Всѣ сгруппировались, около молоденькой дѣвушки и молодого человѣка въ траурѣ, оживленно бесѣдовавшихъ съ хозяевами. Хвощинскіе встрѣтили Хопрова съ той фамильярной привѣтливостью, съ которою встрѣчаютъ друзей и родныхъ, не особенно церемонясь съ ними. Его отрекомендовали гостямъ:
   -- Нашъ родственникъ, Иванъ Ивановичъ Хопровъ, будущая знаменитость,-- сказалъ Разумникъ, сидѣвшій около Варвары Николаевны Кудрявцевой.
   Она, толстенькая блондинка, нарядная, въ сѣрыхъ кружевахъ и такихъ же лентахъ, сощурила бойкіе глаза, глядя на Хопрова.
   -- Художникъ,-- пояснилъ Разумникъ.
   -- Портретистъ?-- спросила она.
   -- А вы не хотите ли уже сдѣлать заказъ?-- сказалъ Разумникъ.
   -- Отчего же и нѣтъ? Впрочемъ, мое лицо никогда не удается.
   Хопровъ, присѣвшій уже около Вѣры Павловны, подумалъ: "И не мудрено, потому что ты кусокъ мяса". Курчавый блѣдный блондинъ, братъ Кудрявцевой, сидѣвшій около Вѣры Павловны, спросилъ Хопрова:
   -- А молодыя лица, говорятъ, труднѣе писать?
   -- Кто же это говоритъ?-- грубовато спросилъ Хопровъ, мысленно назвавъ молодого человѣка "бараномъ".
   Тотъ, нѣсколько женственный и хрупкій на видъ, съ тонкими чертами и благороднымъ выраженіемъ лица, немного, смутился и мягко, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, отвѣтилъ:
   -- Такъ... я слышалъ...
   Вѣра Павловна горячо вступилась за него:
   -- Разумѣется, труднѣе улавливать сходство: на молодыхъ лицахъ выраженіе, черты, характеры, все это еще не такъ рѣзко опредѣлено, какъ на старыхъ.
   -- Можно подумать, что вы сами начали живописью заниматься, что вы это такъ хорошо знаете,-- не безъ насмѣшки вставилъ Хопровъ.
   Она разсмѣялась.
   -- А развѣ, не будучи художникомъ, этого нельзя сообразить?
   Хопровъ совсѣмъ грубо отвѣтилъ:
   -- Иной по глупости и не сообразитъ.
   Молодой Кудрявцевъ слегка поблѣднѣлъ, но, переломивъ себя, вѣжливо спросилъ его:
   -- Вы въ здѣшней академіи кончили курсъ?
   -- У насъ же только одна академія и есть,-- съ ироніей отвѣтилъ Хопровъ, уклоняясь отъ отвѣта на вопросъ объ окончаніи курса.
   -- Да, но академіи художествъ есть и за границей,-- пояснилъ Кудрявцевъ.
   У Хопрова чуть не сорвалась глупая фраза: "Гдѣ ужъ намъ по заграницамъ учиться". Но онъ во-время опомнился и коротко отвѣтилъ:
   -- Я за границей не бывалъ.
   -- А вамъ понравилось за границей?-- спросила Вѣра Павловна Кудрявцева, заминая разговоръ между молодыми людьми.
   -- Я же былъ тамъ не въ первый разъ нынче,-- отвѣтилъ онъ.-- Особенно ничто не поразило, все давно знакомо по описаніямъ, по картинамъ, по дѣтскимъ воспоминаніямъ. Впрочемъ, я больше въ лабораторіяхъ и на лекціяхъ теперь бывалъ, такъ что къ природѣ, къ жизни, къ искусству почти не пришлось присматриваться въ этотъ годъ. Наука же... тутъ, дѣйствительно, изумляешься ея гигантскому движенію впередъ. Въ лабораторіяхъ...
   -- А вы -- ученый?-- неожиданно съ насмѣшливостью въ голосѣ перебилъ его Хопровъ.
   Кудрявцевъ растерялся, сконфузился и отвѣтилъ:
   -- Какъ же можно... Нѣтъ... я учусь еще только...
   Онъ вздохнулъ.
   -- Нужно много работать, чтобы имѣть теперь право называться ученымъ...
   -- Однако, какой вы скромникъ!-- разсмѣялся грубымъ смѣхомъ Хопровъ.
   Кудрявцевъ, ничего не отвѣчая, поднялъ на него ясные и чистые каріе глаза. Въ этихъ глазахъ выражалось удивленіе, любопытство, нѣмой вопросъ собесѣднику: "Съ чего ты грубишь? Что тебѣ отъ меня нужно?" Хопровъ въ смущеніи глянулъ куда-то въ сторону, раздосадованный этимъ почти строгимъ, умнымъ и спокойнымъ взглядомъ. Въ его головѣ въ то же время мелькнула пошленькая мысль: "Воображаетъ, что раздавить и уничтожить можетъ однимъ взглядомъ, разжирѣвшая скотина!" Но Кудрявцевъ уже продолжалъ разсказывать Вѣрѣ Павловнѣ о значеніи для занимающихся хорошо устроенныхъ лабораторій, о руководителяхъ этихъ лабораторій, о лекціяхъ ученыхъ естествоиспытателей, о значеніи естественныхъ наукъ вообще въ наше время. Когда его не прерывали и не конфузили, онъ говорилъ ровно, красиво, съ увлеченіемъ. Вѣра Павловна, впрочемъ, слушала его разсѣянно и думала только объ одномъ: "съ чего это наговорилъ ему грубостей и надѣлалъ безтактностей Хопровъ?" Его за глупца могъ принять Кудрявцевъ и ужъ во всякомъ случаѣ счелъ за невоспитаннаго. Ей хотѣлось какъ-нибудь оправдать его передъ Кудрявцевымъ. Надо непремѣнно разсѣять въ Кудрявцевѣ неблагопріятное впечатлѣніе, произведенное на него Хопровымъ. Вѣдь она въ эти дни такъ восторженно говорила Кудрявцеву о Хопровѣ! Увидавъ, что Хопровъ, соскучившись слушать "философствованія" и невѣжливо зѣвнувъ, всталъ съ мѣста, она обратилась къ своему собесѣднику и, конфузясь, проговорила:
   -- Бѣдный кузенъ сегодня совсѣмъ на себя не похожъ и просто невозможенъ. Вѣроятно, опять неудача! Онъ задумываетъ большую картину и все еще не можетъ отдаться ей. Выбиться на дорогу такъ трудно.
   Ея смущеніе и волненіе не ускользнули отъ вниманія Кудрявцева, и онъ съ участіемъ спросилъ:
   -- Матеріальныя условія мѣшаютъ?
   -- Условій такъ много... Конечно, матеріальныя были главной помѣхой...
   -- Этому же горю можно болѣе или менѣе помочь.
   -- То-есть какъ?-- съ недоумѣніемъ спросила она.
   -- Я вотъ мелькомъ слышалъ: сказали, что онъ пишетъ портреты. Можно найти заказы, это болѣе или менѣе обезпечитъ, дастъ возможность окончить начатый трудъ.
   И добродушно прибавилъ:
   -- Если вы хотите, я кое-что устрою для него. Въ нашемъ кругу швыряется столько денегъ на вѣтеръ, лучше же употребить ихъ съ хорошею цѣлью.
   У нея, какъ у дѣвочки, сорвалось восклицаніе:
   -- Какой вы добрый! Даже не разсердились!
   -- За что?-- спросилъ онъ.
   -- Безтактенъ бнъ,-- пояснила она уже съ смущеніемъ.
   -- А! Ну, къ этому я-то привыкъ,-- съ усмѣшкой отвѣтилъ онъ.-- Въ такомъ кругу живу.
   И съ такою же едва замѣтною усмѣшкой прибавилъ:
   -- Жаль, что это онъ не Варѣ говорилъ, она сейчасъ бы укротила его, сдѣлавъ какую-нибудь еще болѣе безтактную выходку...
   -- Нѣтъ, право же, онъ вовсе не такой въ дѣйствительности. Онъ добрый и милый человѣкъ. Это только сегодня,-- въ волненіи проговорила она.
   Онъ взглянулъ на нее и какъ-то грустно и тихо сказалъ:
   -- Стоитъ ли объ этомъ говорить! Я вамъ вѣрю на слово.
   Ихъ разговоръ вдругъ оборвался. Зато на другомъ концѣ террасы происходила цѣлая буря. Хопровъ сцѣпился съ Варварой Николаевной. Споръ шелъ о театрѣ. Хопровъ напалъ на артистокъ-любительницъ, стремящихся на сцену ради моды. Въ душѣ онъ ихъ вовсе не осуждалъ, онъ даже не разъ ловилъ рыбу въ этой мутной водѣ, но, узнавъ, что Варвара Николаевна проходитъ драматическіе курсы и участвуетъ въ любительскихъ спектакляхъ, счелъ долгомъ очень ѣдко напасть на эту страсть нынѣшнихъ дѣвушекъ къ сценѣ, къ выставкѣ на театральныхъ подмосткахъ. Споръ велся довольно оригинально. Варвара Николаевна, вся раскраснѣвшаяся, задорно кричала:
   -- Не смѣйте этого говорить! Вы грубіянъ! Запретите же, господа, этому господину дѣлать мнѣ дерзости! Я валъ запрещаю такъ выражаться!
   Хопровъ, въ свою очередь, не менѣе задорно протестовалъ:
   -- Имѣю же я право высказывать свои убѣжденія! Вы не кричите, а выслушайте! Такъ, барышня, нельзя спорить!
   Хуже всѣхъ было положеніе семьи Хвощинскихъ: Анна Борисовна, Павелъ Петровичъ и Разумникъ, какъ огня, боялись клубовъ и клубныхъ сценъ, называя любительскіе спектакли развратомъ. Между тѣмъ, имъ приходилось теперь, волей-неволей, поддерживать Кудрявцеву и выслушивать обличенія Хопрова:
   -- Тетя, да не вы ли пророчили мнѣ, что я уже потому погибну, что сталъ играть на клубныхъ сценахъ? Дядя, да вѣдь вы называли эти сцены подмостками тунеядцевъ! А ты, Разумникъ, развѣ не ты говорилъ, что это "школа паденія".
   -- Какъ, и вы тоже?-- кричала въ ужасѣ Кудрявцева.
   -- Но дозволь, позволь,-- оправдывался старикъ Хвощинскій:-- надо же принимать въ соображеніе лица и условія. Что можно однимъ, при извѣстныхъ условіяхъ, то непозволительно другимъ при иныхъ условіяхъ. Бѣдняки, предпочитающіе клубные спектакли труду...
   -- Дядя, дядя, вы и богатыхъ громили одинаково съ бѣдными...
   Старикъ Хвощинскій отиралъ уже потъ съ лица и мысленно посылалъ къ чорту Хопрова. Къ счастію, Варвара Николаевна внезапно расхохоталась, когда Хопровъ сталъ представлять, какъ клубныя барышни неизмѣнно копируютъ Савину и говорятъ, кривляясь, ея голосомъ: "Ахъ, не троньте меня!"
   Звонко смѣясь, Кудрявцева воскликнула:
   -- Я непремѣнно сдѣлалась бы вашимъ лучшимъ другомъ, если бы вы не были такимъ противнымъ спорщикомъ!
   -- А я постараюсь имъ сдѣлаться, несмотря даже на то, что вы такая дерзкая спорщица!
   Хвощинскіе вздохнули полною грудью. Они не на шутку боялись, что Варвара Николаевна обидится на Хопрова и разсердится ради этого на нихъ.
   Только передъ вечернимъ чаемъ Хопровъ улучилъ минуту, чтобы перекинуться нѣсколькими фразами съ Вѣрой Павловной; оставшись съ ней съ глазу на глазъ у рѣшетки террасы, онъ почувствовалъ приливъ раздраженія на нее за то, что она почти все время сидѣла.съ этимъ "барашкомъ".
   -- Ну-съ, прослушали лекцію философіи и психологіи?-- спросилъ онъ ее.
   Она разсмѣялась.
   -- Вы не въ духѣ?
   И совсѣмъ серьезно сказала:
   -- Бросьте глупости! Скажите скорѣе, что дѣлаете. Работаете?
   Это его разсердило еще болѣе.
   -- Что же нашему брату, бѣдняку, и дѣлать, какъ не работать? Мы вѣдь не господа Кудрявцевы, не купеческіе сынки, жирѣющіе и философствующіе насчетъ пота и крови ближнихъ...
   Онъ сдѣлалъ презрительную гримасу.
   -- Нѣтъ, а вы мнѣ вотъ что скажите. Что это, Разумнику невѣсту или вамъ жениха у васъ задабриваютъ?-- съ насмѣшкой спросилъ Хопровъ.
   Вѣра Павловна вся раскраснѣлась и вспылила:
   -- Планы Разумника мнѣ неизвѣстны, а мной, какъ вы, кажется, знаете, никто не можетъ распоряжаться, какъ вещью.
   -- Ну, зачѣмъ же распоряжаться, какъ вещью,-- возразилъ тѣмъ же тономъ Хопровъ.-- Понравиться можетъ этотъ барашекъ.
   -- Вы думаете?
   -- Отчего же и нѣтъ.
   -- А вы-то въ немъ какія достоинства, какія дарованія усмотрѣли въ пять минутъ? Не за то ли, что онъ вамъ понравился, вы ему и дерзости дѣлали?-- задорно спросила она.-- Или вамъ онъ показался и смѣшонъ, и глупъ, но вы думаете, что для меня достаточно быть богатымъ, чтобы я полюбила?
   Онъ съ раздраженіемъ сказалъ:
   -- Ахъ, да, вамъ нуженъ талантъ, геній, слава...
   -- Что же, бездарность, глупость и пошлость, по-вашему, привлекательнѣе?
   -- Я-съ не о томъ говорю, а о томъ, что вы прежде всего ливрею ищете, а до самого человѣка, до его сердца вамъ и дѣла нѣтъ.
   Она разсмѣялась.
   -- Такъ вы думаете, что я безъ взаимной любви пойду замужъ?
   -- Я васъ не понимаю!
   -- Да вѣдь если меня кто-нибудь полюбитъ взаимно, у того, значитъ, я найду и сердце.
   Ей было очень весело видѣть, что Хопровъ сердится. Она теперь понимала, что это маленькая ревность. Ревнуетъ -- значитъ любитъ. Бѣдняжка! А впрочемъ, это хорошо. Чѣмъ больше будетъ онъ къ ней привязанъ, тѣмъ легче будетъ ей поднять въ немъ духъ, разсѣять его сомнѣнія, создать изъ него крупнаго художника. Талантъ у него есть. Безъ таланта не пробился бы онъ безъ чужой помощи до того, что вотъ уже теперь даже не терпитъ нужды. Въ будущемъ остается только не тратить силъ на мелкую, незамѣтную работу, сосредоточиться на одномъ трудѣ.
   -- А вашъ барашекъ, кажется, съѣсть готовъ васъ,-- вывелъ ее Хопровъ изъ минутной задумчивости.
   Она искоса взглянула въ ту сторону, куда указать Хопровъ. Тамъ стоялъ Кудрявцевъ. Миша и Володя что-то разсказывали ему съ обычнымъ оживленіемъ, перебивая другъ друга; онъ слушалъ и, повидимому, не слыхалъ ихъ словъ: его глаза были устремлены въ сторону Хопрова и Вѣры Павловны; его взглядъ былъ серьезенъ и грустенъ, казалось, спрашивалъ безмолвно о чемъ-то. Увидавъ, что Хопровъ смотритъ на него, онъ быстро отвернулся и громко сказалъ гимназистамъ:
   -- Кататься?.. Да, да, хорошо, завтра я заѣду за вами въ шарабанѣ...
   -- Только барышень не надо!-- воскликнули братья.
   -- Какихъ барышень?-- спросилъ Кудрявцевъ.-- Ахъ, да, Варю! Хорошо.
   -- И нашихъ не надо... Вѣру...
   Вѣра Павловна, услыхавъ конецъ разговора, обернулась и, чтобы подразнить "ревнивца"-Хопрова, задорно сказала:
   -- А если я захочу ѣхать?
   Кудрявцевъ совершенно спокойно и серьезно отвѣтилъ ей за ея братьевъ:
   -- Вы не захотите.
   Ее поразилъ тонъ его словъ, точно задѣлъ за сердце. Она взглянула на молодого человѣка и смутилась отъ взгляда его карихъ глазъ, казалось, заглядывавшихъ въ ея душу. Ей вдругъ стало не по себѣ, желаніе шутить, смѣяться и дразнить Хопрова исчезло безслѣдно. Хопровъ сдѣлалъ гримасу и едва слышно шепнулъ ей съ упрекомъ:
   -- Барашекъ пользуется привилегіей знать даже ваши сокровенныя желанія!
   -- Ахъ, ей-Богу, ей-Богу, онъ ничего не знаетъ!-- по-дѣтски воскликнула она.
   

VIII.

"Дорогая
Вѣра Павловна!

   Помимо моихъ хлопотъ, работа для вашего кузена нашлась; Варя непремѣнно требуетъ, чтобы онъ написалъ ея портретъ. Я буду очень радъ, если эта прихоть скучающей дѣвочки принесетъ пользу вашему молодому человѣку. Переговорите съ нимъ.

Весь вашъ
Н. Кудрявцевъ".

   Эту записочку Вѣра Павловна получила на третій день посѣщенія ихъ семьи Хопровымъ и Кудрявцевыми. Она и обрадовалась, и задумалась. Конечно, Хопрову не лишнее заработать сотню или двѣ рублей -- она не знала, что онъ можетъ получить за портретъ,-- но въ то же время она боялась, что эта работа отвлечетъ его отъ его картины; деньги, какъ онъ самъ говорилъ, теперь у него есть, значитъ, онъ можетъ не тратиться на мелочи. Крупный трудъ требуетъ непремѣнно, чтобы человѣкъ отдавался ему всецѣло, не думая ни о чемъ постороннемъ. Она-это знала по опыту и во время экзаменовъ такъ и говорила, что "ей ни до чего теперь нѣтъ дѣла, кромѣ лекцій". А обдумать картину -- это еще труднѣе, чѣмъ приготовиться въ экзамену. Тѣмъ не менѣе, сказать Хопрову объ этомъ предложеніи надо. Сначала она хотѣла ему написать объ этомъ, но тотчасъ же раздумала: возьмется онъ или не возьмется за исполненіе этой работы -- торопиться, во всякомъ случаѣ, не для чего, а то еще подумаютъ Кудрявцевы, что они оказываютъ благодѣяніе. Прежде всего нужно, чтобы они этого не думали, а то и безъ того уже за ними слишкомъ ухаживаютъ въ ихъ домѣ. Противно даже смотрѣть. Точно царьковъ принимаютъ. И для чего? Варя держитъ себя такъ просто, а о Николаѣ Николаевичѣ и говорить нечего. Его только конфузитъ всякая излишняя предупредительность. И какъ онъ милъ въ своей застѣнчивости! Какъ это отецъ и мать не понимаютъ, что его просто стѣсняютъ ихъ ухаживанія. Въ самомъ дѣлѣ, не видятъ ли отецъ и мать жениха и невѣсту въ этихъ молодыхъ богачахъ. Что-жъ, Разумникъ можетъ дѣлать, что ему угодно, но она, Вѣра, никогда не пойдетъ за богача, не продастъ себя. "А если бы она полюбила?" При этой мысли она даже разсердилась на себя. Какъ же полюбить теперь, когда ей вовсе не до того. Хопрова бы только поддержать, вывести на дорогу. Ей даже и думать не слѣдуетъ ни о комъ, кромѣ Хопрова. Ну, а потомъ... Она разсуждала объ этомъ опять совершенно такъ, какъ еще недавно разсуждала о лекціяхъ ненавистной ей педагогики: "Я теперь ни о чемъ, ни о чемъ не думаю, кромѣ педагогики. Я ровно ничего въ ней не понимаю и должна думать только о ней". И точно, что же ей было думать о Кудрявцевѣ: онъ молодъ, хорошъ собой, образованъ, добръ, богатъ, счастливъ. Чего ему еще надо. У него все есть. Онъ не придетъ къ ней просить ее: "Спасите меня, поддержите меня". Правда, онъ теперь бываетъ у нихъ почти каждый день, но это не потому, что ему нужна ея поддержка, а потому, что они сошлись, какъ друзья, потому что имъ тяжело было бы не видаться хоть одинъ день. Еще бы, два года они были въ разлукѣ. Это не шутка. Сколько нужно переговорить. Хопровъ -- другое дѣло! Дѣвочкой она совсѣмъ была, а ужъ и тогда онъ говорилъ ей: "Добрая, вы только и вступитесь за меня, вы только и вѣрите въ меня, вы только и ободряете меня". Безъ нея онъ непремѣнно погибъ бы. Въ этомъ она была вполнѣ убѣждена и очень огорчилась бы, если бы кто-нибудь сказалъ ей, что она ошибается. Онъ и теперь не выбьется къ славѣ безъ ея поддержки.
   -- Ревнивецъ!-- съ улыбкой проговорила она, вспомнивъ, какъ онъ сердился, увидавъ около нея Кудрявцева.
   Ревнуетъ -- любитъ!
   -- И я его люблю, недаромъ мы братъ и сестра, и непремѣнно я добьюсь, что онъ сдѣлается знаменитостью,-- рѣшила она спокойно, какъ рѣшала еще недавно: "Я знаю теперь педагогику наизусть".
   Воображеніе начало рисовать картины будущаго, какъ онъ, поддержанный ею, напишетъ крупную вещь; ее примутъ на выставку; всѣ изумятся силѣ его таланта; въ газетахъ будутъ его превозносить; ея отецъ и мать удивятся, скажутъ, что надо пойти посмотрѣть; пойдутъ и тоже изумятся, а она скажетъ имъ, что она всегда вѣрила въ талантъ Хопрова, и что только они, какъ и всѣ другіе люди, нападали на него; они невольно устыдятся и согласятся съ нею, даже начнутъ ахать, когда за картину предложатъ ему тысячъ десять. Она начала припоминать цѣны картинъ, ей хотѣлось, чтобы Хопрову предложили за картину много-много. Потомъ онъ уже смѣло приступитъ ко второй картинѣ и напишетъ ее еще лучше, затѣмъ...
   Она улыбалась и ни на секунду не останавливалась надъ вопросомъ, а какую же роль будетъ играть въ это время она сама? какъ она будетъ жить съ Хопровымъ? гдѣ они поселятся? Это ее вовсе не занимало, точно это не имѣло для нея никакого значенія: успѣхи Хопрова, выставки его картинъ, его слава -- все это заслоняло отъ нея какія бы то ни было представленія о прелестяхъ взаимной любви, о поэзіи молодой, семейной жизни. Ни разу она не представляла себя въ объятіяхъ Хопрова, не разгоралась румянцемъ отъ мысли о его поцѣлуяхъ, не порывалась прильнуть къ его губамъ. Она вовсе не думала, что она можетъ сдѣлаться его женой. Она даже никогда не задумалась о томъ, красивъ онъ или дуренъ, и, думая о немъ, видѣла не его образъ, а то, какъ онъ пишетъ картины, представляла ихъ уже оконченными и приходила въ восторгъ отъ мысли, что отецъ, мать, Разумникъ и всѣ-всѣ ахнутъ. Обо всемъ этомъ она говорила ежедневно съ Кудрявцевымъ, сдѣлавшимся въ послѣднее время, послѣ возвращенія изъ-за границы, повѣреннымъ ея маленькихъ тайнъ. Кудрявцевъ выслушивалъ ее спокойно и замѣчалъ:
   -- Добрый вы человѣкъ!..
   Недѣлю спустя, въ одинъ изъ тихихъ вечеровъ, на дачу Хвощинскихъ явился снова Иванъ Ивановичъ.
   -- Ахъ, вы кстати зашли,-- сказала среди обычныхъ привѣтствій Вѣра Павловна.-- Кудрявцева желала бы, чтобы вы написали съ нея портретъ.
   -- Неужели?-- удивилась Анна Борисовна, не знавшая о предложеніи Николая Николаевича.
   -- Вотъ и зашибешь опять деньгу!-- замѣтилъ Хвощнискій.-- Они -- щедрый народъ.
   -- Что-жъ, я не прочь,-- отвѣтилъ небрежно Хопровъ:-- хотя и не интересное лицо, кусокъ мяса.
   -- Ну, да вѣдь она не жениться тебя на себѣ проситъ,-- рѣшила Хвощинская-мать:-- такъ что же тебѣ за дѣло до лица.
   -- Вы, тетя, не знаете, что испытываетъ художникъ, когда пишетъ непріятное и неинтересное для него,-- серьезно пояснилъ Хопровъ.-- Вдохновиться нечѣмъ, руки падаютъ. Надо быть художникомъ, чтобы понять это.
   Вѣра Павловна вмѣшалась въ разговоръ.
   -- Меня не это смущаетъ. Я боюсь, что это помѣшаетъ вашей серьезной работѣ.
   -- Какой это?-- спросилъ съ ироніей Хопровъ.-- "Мальченковъ нагишомъ" кончить?
   Вѣра Павловна покраснѣла и нахмурилась.
   -- Какихъ мальченковъ?
   -- А вотъ тѣхъ, которыхъ я теперь изображаю!-- съ ироніей отвѣтилъ онъ.-- "Купающіяся дѣти". Сюжетецъ такой выбралъ.
   -- По заказу, что ли?-- коротко спросилъ Хвощинскій.
   -- Нѣтъ, по собственному вдохновенію,-- отвѣтилъ Хопровъ.
   -- Деревенскія?-- спросилъ старикъ.
   -- Да.
   -- Охота! Кому нужны!
   -- А на благородныхъ, вы думаете, нашлось бы больше охотниковъ.
   -- Чумазые это какіе-нибудь,-- пояснилъ Хвощинскій.-- Надоѣли эти мужики. Вездѣ ихъ тычутъ, и въ литературѣ; и въ картинахъ. Паденіе искусства и порча вкусовъ. Въ былое время сѣтовали, что въ литературу "подлый слогъ" вторгается, а теперь и "подлое содержаніе" въ искусство вносятъ.
   -- Ну, я своихъ ребятъ вымылъ и причесалъ для продажи,-- насмѣшливо сказалъ Хопровъ.
   Вѣра Павловна досадливо пожала плечами. Она не любила, когда Хопровъ "напускаетъ на себя", какъ она выражалась.
   -- Потомъ примусь за "Купальщицъ". Этотъ товаръ идетъ ходко, -- продолжалъ иронизировать Хопровъ.-- И натура тутъ дешева. Никакихъ аксессуаровъ не нужно. Нашему брату это съ руки.
   Никто не отвѣтилъ ему, стѣсняясь говорить объ этихъ сюжетахъ "при дѣтяхъ". Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Наконецъ, Хопровъ искоса взглянулъ на Мишу и Володю и подмигнулъ имъ. Они поняли, что онъ имъ дастъ денегъ на катанье на лодкѣ, больше чѣмъ нужно на это, и разомъ заговорили о прогулкѣ. Вѣра вспыхнула и обрадовалась, что она снова останется вдвоемъ съ Хопровымъ. Она съ нетерпѣніемъ ждала теперь этой минуты, такъ какъ ей было нужно обо многомъ поговорить съ нимъ, пожурить его, зачѣмъ онъ при ея отцѣ и матери заговорилъ "о купающихся дѣтяхъ", о "купальщицахъ"? Онъ, конечно, это сказалъ съ ироніей, въ припадкѣ желчнаго настроенія, а они примутъ его слова за серьезное, будутъ потомъ бранить его за глаза, скажутъ, что онъ только на эти пошлости и способенъ, какъ вся нынѣшняя молодежь, только и способная, что на порнографію. Они рады каждому предлогу, чтобы сказать, что онъ пустой малый и что вся молодежь теперь такая. Еще бы! Онъ не похожъ на ихъ милаго Разумника. Имъ хотѣлось бы, чтобы и вся-молодежь была такою, какъ ихъ Разумникъ.
   Едва она и Хопровъ успѣли остаться вдвоемъ, какъ она напала на него:
   -- Что это вы рисуетесь, что ли, тѣмъ, что взялись за пошлый сюжетъ?-- горячо заговорила она.-- Какъ это хорошо! Или мало нападаютъ на васъ? Неужели вы не понимаете, что за васъ дѣлается стыдно и больно!
   -- А вы думаете мнѣ не больно сознавать, что только эти пошлости мнѣ и подъ силу?-- отвѣтилъ онъ.
   -- Когда вы перестанете сами унижать себя!-- раздражительно сказала она.-- Если вы увѣрены, что ничего лучшаго не можете сдѣлать, то и положите на себя крестъ, сломайте кисти, бросьте холстъ. Пошлостей довольно и безъ вашихъ картинъ.
   Онъ впалъ вдругъ въ минорный, жалующійся тонъ. Обманывается она насчетъ его. У него есть талантъ, но нѣтъ средствъ для серьезной работы. Чтобы сдѣлаться настоящимъ художникомъ, дебютировать съ шумомъ, нужно быть богачомъ. Онъ ужъ ей говорилъ, что у него нѣтъ подъ рукой кружевъ, шелку, бархату,-- обстановки, однимъ словомъ, для тѣхъ картинъ, къ которымъ лежитъ душа, это значитъ, губить себя, ломать свою натуру, идти на ложный путь. И вдругъ совсѣмъ уже безсознательно онъ заговорилъ:
   -- Наконецъ, я начинаю самъ сомнѣваться въ себѣ, въ своихъ силахъ, въ своихъ способностяхъ! И какъ не придти въ отчаяніе, когда прожито столько лѣтъ и ничего не сдѣлано, ничего не заработано!
   Она поспѣшно возразила ему.
   -- Полноте! Не клевещите на себя! Не было бы способностей -- даромъ бы денегъ не давали вамъ. Вы же вотъ безъ всякой посторонней помощи, среди враждебныхъ обстоятельствъ выбились до того, что можете годъ или даже два прожить безбѣдно. Вы вѣдь говорили это? Да?
   Онъ смутился отъ неожиданности. Такого оборота разговора онъ не предвидѣлъ. Подъ первымъ впечатлѣніемъ онъ готовъ былъ воскликнуть: "Я лгалъ". Но слово замерло, не хватило силъ сознаться. Онъ съ горечью отвѣтилъ только:
   -- Ахъ, вы не знаете, чѣмъ добыты эти деньги!
   -- Чѣмъ? чѣмъ?-- воскликнула она сердито.-- Живописью! Чѣмъ же другимъ вы могли заработать себѣ средства. Вѣдь не грабежомъ же? Не милостыней же? Что вы рисовали -- вопросъ не въ томъ, а въ томъ, что, значитъ, вашимъ талантомъ можно жить.
   Она взяла его подъ руку и мягко заговорила:
   -- Ну, если все же средствъ еще мало, возьмитесь за портретъ Кудрявцевой. Деньги дадутъ хорошія. Удастся ея портретъ, тамъ найдется и еще, и еще работа, много работы, и это окончательно устроитъ васъ, дастъ средства...
   Она ласкова улыбалась:
   -- Будутъ деньги даже на бархатъ и кружева, если уже они такъ нужны для вашей картины, хотя я и не понимаю, почему вамъ нуженъ сюжетъ съ богатой обстановкой.
   И, опять смотря серьезно, она прибавила:
   -- Кромѣ того, обстановку у Кудрявцевыхъ увидите, какая вамъ нужна.
   -- Для "Купеческой свадьбы", что ли?-- спросилъ онъ насмѣшливо...
   -- О, вы вовсе не знаете, какъ они живутъ,-- горячо протестовала она.-- Ихъ городской домъ -- старинный аристократическій домъ со всей обстановкой родовитой фамиліи. Дѣдъ ихъ купилъ его такимъ и все въ домѣ оставили въ прежнемъ видѣ...
   -- И гдѣ-нибудь кованные купеческіе сундуки стоятъ среди севрскаго и саксонскаго фарфора?
   Она покачала головой и, упрекая его, сказала:
   -- Зачѣмъ говорить то, о чемъ вы понятія не имѣете. Это вполнѣ образованные люди и...
   Она, понизивъ тонъ, закончила:
   -- Они такіе знатоки искусства... Конечно, не Варя,-- добавила она поспѣшно:-- но Николай Николаевичъ -- онъ знаетъ всѣ европейскіе музеи, изучилъ всю исторію искусствъ съ дѣтства.
   -- За деньги и попугаевъ говорить выучиваютъ,-- вставилъ онъ ядовитымъ тономъ.
   Эта фраза вышла пошловатою. Вѣрѣ Павловнѣ стало досадно и въ то же время жаль его, у него столько пробѣловъ въ воспитаніи и образованіи; особенно это сказывается, когда онъ сердится: теперь онъ сердитъ на Кудрявцева и потому говоритъ пошлости. Когда онъ, бѣдняга, поближе узнаетъ Кудрявцева, ему не разъ придется смущаться: тотъ обо всемъ можетъ говорить авторитетно, о наукѣ, объ искусствѣ. Хопровъ даже въ вопросахъ живописи явится передъ нимъ невѣждою. Не видалъ онъ, въ сущности, ничего: не могъ многаго изучить; языковъ иностранныхъ даже не знаетъ, чтобы читать спеціальныя сочиненія объ искусствѣ. И какъ досадно, что онъ сердится на Кудрявцева. Тотъ могъ бы быть ему полезенъ; онъ всегда готовъ сдѣлать доброе дѣло. Но лучше покуда не говорить о Кудрявцевѣ, пусть они прежде покороче познакомятся, тогда, можетъ-быть, Хопровъ и примирится съ нимъ. Николай Николаевичъ такой добрый и мягкій, что его нельзя не полюбить, узнавъ его вполнѣ. Онъ воплощенная скромность и доброта... Она прекратила начатый разговоръ и нѣсколько минутъ они шли молча. Но поднять разговоръ о Кудрявцевыхъ все же было нузано, чтобы дать отвѣтъ насчетъ портрета.
   -- Что-жъ, вы возьметесь за портретъ?-- спросила мелькомъ Вѣра Павловна.
   -- Неинтересное лицо, хотя, конечно, что-жъ... можетъ, возьмусь! Все деньги.
   -- Нѣтъ, она миленькая!-- сказала Вѣра Павловна.
   -- Портретъ брата!-- вставилъ съ усмѣшкой Хопровъ.
   Вѣра Павловна вся вспыхнула и, не сдержавшись, горячо возразила, точно ее задѣли за живое:
   -- У него же совсѣмъ осмысленное, интеллигентное выраженіе лица. Онъ чуть не красавецъ...
   -- Значитъ, нравится.
   Она отдернула сердито свою руку.
   -- Вы сегодня нестерпимы!
   -- Что-жъ дѣлать, я по заграницамъ не набирался галантности! Расшаркиваться не умѣю! Какъ обтесали, такимъ и вышелъ.
   По ея лицу скользнула брезгливая гримаса. Онъ это подмѣтилъ и, съ досадой, подумалъ: "Въ жихаревщину впадаю, обозлился на самого себя. А кто виноватъ? Зачѣмъ она превозноситъ этого тельца? Деньги, видно, прельстили. Тоже дочь своихъ родителей". Хопровъ вдругъ перемѣнилъ тонъ и заговорилъ съ горечью, съ упрекомъ въ голосѣ:
   -- Эхъ, Вѣра Павловна, скоро вы друзьямъ измѣняете! Вѣрьте мнѣ, что не все то золото, что блеститъ. При деньгахъ позолотить любой чурбанъ можно, а все же онъ чурбаномъ и останется. Въ десяти водахъ купца перемывай -- торгашская душа все въ немъ останется, только въ золотой оправѣ будетъ. Да и что золото? Чрезъ него слезы льются.
   "Господи, только бы онъ не начатъ въ любви объясняться", неожиданно мелькнула въ головѣ Вѣры Павловны пугливая мысль, и совсѣмъ по-дѣтски молодая дѣвушка рѣшила: "Ему работать нужно, а онъ тутъ еще будетъ думать о любви". Она сама знала, какъ плохо работать при любви: разъ она влюбилась въ одного учителя и съ мѣсяцъ получала плохія отмѣтки. Еще недавно она мысленно радовалась тому, что онъ ее немного ревнуетъ къ Кудрявцеву и, значить, любитъ, то-есть будетъ повиноваться ей. Теперь, чутьемъ угадывая, что Хопровъ намѣренъ объясниться съ нею въ любви, она совершенно безсознательно боялась этой мысли, и, думая о его любви, по-дѣтски повторяла въ душѣ: "Не надо! Не надо!" Хопровъ же шелъ рядомъ съ нею и жалующимся, плачевнымъ тономъ говорилъ о своей судьбѣ. Онъ одинокъ, около него нѣтъ любящаго существа, нѣтъ нравственной поддержки, нѣтъ человѣка, для котораго онъ могъ бы работать. Въ его годы такъ нельзя жить: работать, работать -- и только. А сердце? У сердца есть тоже свои требованія! Оно хочетъ жить. Тяжело тянуть лямку жизни безъ привѣта, безъ ласки, зная, что дома не ждутъ, что придешь въ пустую квартиру и ляжешь на холодную постель... "Да гдѣ же это Миша и Володя? Хоть бы они пришли!" тоскливо думала Вѣра Павловна, сознавая, что она ничего не можетъ отвѣтить Хопрову. Сказать ему, что она любитъ его. Какъ, же такъ, когда она не знаетъ, любитъ ли она его? Никогда она не задавала себѣ вопроса: любитъ или не любитъ она Хопрова. Она всегда вступалась за него, другомъ, братомъ всегда его считала, но никогда даже на минуту не представляла его своимъ женихомъ или мужемъ. А тутъ вдругъ онъ завелъ эти рѣчи. Вотъ-то бѣда!.. Она, задорная, бойкая, смѣшливая, теперь потеряла даже способность подмѣтить, что онъ повторилъ фразу Жадова о "холодной постели", что онъ смѣшонъ въ роли "мокраго цыпленка", что онъ это "напускаетъ на себя". Ея сердце билось теперь въ груди, какъ пойманная птица. Она не знала, что дѣлать: сказать ему, что она любитъ его, Хопрова, но какъ же сказать, когда она сама не можетъ въ этомъ дать себѣ отвѣта, когда она вовсе не любитъ его? сказать ему, что она не любитъ его, но вѣдь это окончательно убьетъ его, лишитъ послѣдней энергіи? Она чуть не съ пятнадцати лѣтъ держала себя, какъ взрослая, воображала, что она опытнѣе всякой взрослой, теперь же она точно внезапно превратилась въ ребенка, безпомощнаго и безсильнаго, нуждающагося въ томъ, чтобы за него отвѣтили старшіе. И что это съ нею сдѣлалось? Вѣдь должна же она была предвидѣть, что къ этому объясненію надо приготовиться? "Да, да, но не теперь,-- мысленно повторяла она,-- послѣ, послѣ". Когда "послѣ" -- этого она опять-таки сама не понимала.
   -- Вы меня даже не слушаете?-- вдругъ съ тяжелымъ вздохомъ сказалъ Хопровъ, видя, что она молчитъ и смотритъ по сторонамъ.
   Она, тревожной безсознательно искавшая глазами братьевъ, очнулась.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я все слышу,-- отвѣтила она, краснѣя и сознавая, что она лжетъ, такъ какъ она уже давно не разбирала его словъ.
   -- Значитъ, вамъ нечего сказать мнѣ?-- съ горечью спросилъ онъ, успѣвшій уже десятокъ разъ сказать ей, что только она способна озарить свѣтомъ его жизнь, что только она одна можетъ быть его путеводной звѣздой, что только она одна можетъ согрѣть его сердце.
   Она съ какимъ-то отчаяніемъ проговорила наугадъ:
   -- Что же мнѣ сказать? Я повторяю только то, что я говорила всегда. Не падайте духомъ, работайте и...
   Онъ, ожидавшій чувствительной сцены, видѣвшій ее уже упавшею ему на грудь, вдругъ, точно слетѣвшій съ облаковъ на землю, опомнился, разозлился, заговорилъ съ желчью:
   -- И тогда, когда я стану извѣстнымъ художникомъ, когда я буду окруженъ славою, когда я буду богатъ, мнѣ скажутъ: "Просите моей руки у папаши и мамаши!"
   Онъ грубо засмѣялся.
   -- Я это не объ васъ говорю, Вѣра Павловна! Гдѣ ужъ мнѣ мѣтить на уголокъ въ вашемъ сердцѣ. Я же не какой-нибудь Кудрявцевъ! Со мной можно пококетничать и только... Я говорю это вообще о барышняхъ! Барышни вѣдь вообще не мужчинъ любятъ, а чины, извѣстность, богатство, славу мужчинъ. Вотъ у разныхъ Мазини, Вальбелей, Котоньи сколько обожательницъ. Что же это самые красивые, самые честные, симпатичные изъ смертныхъ? Нѣтъ, внутреннія достоинства тутъ ни при чемъ, тутъ на первомъ планѣ слава, извѣстность, положеніе. Рукоплещутъ этимъ людямъ, ну, и лестно сдѣлаться женой, возлюбленной одного изъ нихъ.
   Она молчала, боясь даже протестовать, заступаться, шутить. Онъ продолжалъ:
   -- Нѣтъ, Вѣра Павловна, это...
   -- Миша и Володя идутъ!-- живо прервала она Хопрова, завидѣвъ братьевъ.
   Въ этомъ восклицаніи звучала такая радость, точно погибающая увидала своихъ спасителей.
   Хопровъ это подмѣтилъ и засмѣялся съ горечью:
   -- Какъ вы обрадовались, точно избавителей увидали.
   Она уже не боялась теперь новыхъ объясненій въ любви и могла говорить, овладѣвъ собою.
   -- Зачѣмъ вы хотите испортить наши дружескія, родственныя отношенія?-- сказала она.
   -- Позолотить пилюлю хотите! о дружбѣ говорите!
   -- Развѣ она вамъ не нужна?
   Она почти ласково и немного грустно взглянула на него.
   -- Полноте напускать на себя! Вѣдь намъ же такъ хорошо всегда было вмѣстѣ. Право же, я не знаю, чего вы хотите еще!
   -- Любви!-- отвѣтилъ онъ.
   -- Прежде всего надо думать о томъ, чтобы стать на дорогу,-- торопливо проговорила она.
   Онъ язвительно засмѣялся.
   -- Это можетъ, наконецъ, вывести изъ терпѣнія, это сказка о бѣломъ бычкѣ!
   Миша и Володя были уже подлѣ нихъ, и Вѣра Павловна совсѣмъ расхрабрилась. Къ ней вернулось ея обычное задорное настроеніе.
   -- Ну да, это сказка о бѣломъ бычкѣ и ее надо повторять безъ конца, покуда слова, не перейдутъ въ дѣло. Вы думаете, что можно уважать и любить мужчину тряпку, мужчину плаксу, мужчину безъ энергіи? О, это нытье ужъ намъ оставьте, слабымъ созданіямъ! Да я и женщинъ не люблю, когда онѣ только ноютъ. Надо не ныть и не жаловаться, а выбиваться на дорогу, бороться съ судьбой...
   -- Вѣра Павловна, я все это слышалъ уже тысячу разъ отъ васъ же,-- перебилъ ее Хопровъ съ злой насмѣшкой.-- Вы повторяетесь!
   -- И вы каждый разъ благодарили меня за это,-- задорно сказала она.-- Кому даютъ совѣтъ, въ того вѣрятъ. Да, наконецъ, вы доказали, что вы можете исполнять совѣты. Вы уже добились многаго...
   -- Чего это?-- рѣзко и отрывисто спросилъ онъ.
   -- А вотъ того, что вы можете не думать о завтрашнемъ днѣ, не бояться голода...
   Онъ стиснулъ зубы. Въ головѣ мелькнула злая мысль: "Что бы ты запѣла, если бы я тебѣ сказалъ, какъ пріобрѣлись эти деньги". Онъ, злой, дерзкій, способный на все теперь, проговорилъ ей съ желаніемъ оскорбить ее:
   -- А знаете, у васъ много чертъ общихъ съ вашей семьей!
   Она вопросительно взглянула на него.
   -- Большое значеніе придаете деньгамъ,-- пояснилъ онъ.-- Мѣряете ими человѣка.
   Она взглянула ему въ глаза и тихо, но съ особенной отчетливостью сказала:
   -- Какимъ вы не хорошимъ бываете иногда!
   И, уже не обращая на него вниманія, заговорила съ братьями, торопясь домой...
   "Гдѣ ужъ намъ, дуракамъ, чай пить; съ суконнымъ рыломъ, да въ калачный рядъ,-- разсуждалъ Хопровъ, сидя уже въ вагонѣ конно-желѣзной дороги и смотря на бродящій въ темнотѣ народъ.-- Идилліи любви, поэзія любви!-- продолжалъ онъ, глядя на любезничающую молодежь, на влюбленныя парочки, наслаждающіяся послѣдними часами тихихъ и темныхъ вечеровъ умирающаго лѣта.-- Чепуха все, маска одна! Животными не хочется казаться, ну, и играютъ комедію сентиментовъ, вотъ и все. Въ сущности, все къ одному сводится, къ разврату. Самцы и самки мы всѣ и чортъ меня дернулъ разсентиментальничаться сегодня съ благородной петербургской дѣвицей, съ почтеннѣйшей Вѣрой Павловной. Тоже вообразилъ, что такая "порядочная" барышня за какого-нибудь голоштанника пойдетъ. Ей Кудрявцевы нужны -- тамъ деликатность обращенія, образованность, а главное -- деньги и деньги. Деньги -- это первое для петербургской барышни. Недаромъ она дочь этого муравьинаго гнѣзда, дочь господина и госпожи Хвощинскихъ! Прежде меня поощряла, генія думала создать, потому нынче геній и деньги -- одно и то же. Геній это значитъ въ переводѣ: "человѣкъ, который деньги рвать можетъ". Теперь же барышнѣ подвернулся молодчикъ, котораго и подготовлять не нужно для добыванія денегъ, тятенька ему ихъ наготовилъ, изъ рабочихъ выбилъ, изъ чужихъ пота и крови начеканилъ,-- ну, и въ отставку меня. Дѣвочкой была -- куколкой забавлялась, барышней стала -- куколку можно и на улицу вышвырнуть... И наплелъ же я ей турусовъ на колесахъ. За десятерыхъ вралъ. Тоже свалялъ дурака! Еще бы, соблазнить смазливую дѣвчонку кому не лестно. Такъ-то оно такъ, а въ сущности не все ли равно? Чѣмъ моя Маргарита курносая хуже? Такая же баба. Только эта еще удобнѣе. Она хоть, какъ собачонка, привязана. Бей ее -- руки лизать будетъ!" Онъ такъ же безсознательно впадалъ теперь въ цинизмъ развратника, какъ съ часъ тому назадъ впадалъ въ сентиментализмъ несчастливца, не замѣчая даже, что и то, и другое настроеніе являются чѣмъ-то напускнымъ, какою-то распущенностью человѣка, неумѣющаго обуздывать своего характера, своихъ чувствъ, своихъ настроеній. Въ сущности, онъ не былъ ни такъ развратенъ, ни такъ глубоко несчастенъ; онъ просто подъ вліяніемъ того или другого настроенія, тѣхъ или другихъ условій "напускалъ на себя", какъ говорила Вѣра Павловна, входилъ въ извѣстную роль и всегда "переигрывалъ" ее. Теперь ему хотѣлось затопить въ грязь всякія чистыя чувства, всякія чистыя отношенія, хотѣлось съ головой окунуться въ грязь разврата, забыться среди цинизма, на время превратиться въ животное. Передъ его глазами мелькнулъ красный фонарь. Онъ съ какой-то злобой поднялся съ мѣста и быстро вышелъ изъ вагона, не дожидаясь, пока вагонъ доѣдетъ до мѣста. Красный фонарь привлекъ его къ себѣ: это былъ фонарь у входа въ портерную съ надписью "Кегельбанъ". Этотъ притонъ быль переполненъ народомъ, пропитанъ табачнымъ дымомъ и запахомъ пива. Здѣсь былъ хаосъ звуковъ, всѣ говорили громко, слышались раскаты и удары о кегли шара, кто-то выкрикивалъ число сбитыхъ кеглей. Молодежь и старики со сдвинутыми на затылкѣ шляпами, безъ сюртуковъ, въ бѣлыхъ сорочкахъ бродили среди клубовъ дыма и какого-то пара. Опьянѣть можно было отъ одного присутствія здѣсь. Завернувъ сюда, Хопровъ потребовалъ пива. Быстро осушивъ двѣ-три кружки, онъ сталъ расплачиваться и подосадовалъ на себя, что не захватилъ съ собою побольше денегъ. "Развернулся бы я сегодня!-- подумалъ онъ и тутъ же рѣшилъ:-- А впрочемъ очень нужно! Маргарита-то подъ рукой. Чего еще таекаться-то по кабакамъ, когда свой домъ есть". Онъ вышелъ на улицу. Онъ шелъ по дорогѣ и почти съ ненавистью смотрѣлъ на гуляющихъ людей. "Вонъ тоже амуры все заводятъ. Клятвы, поди, другъ другу даютъ, а для чего? Что нужно скотамъ? Говорили бы ужъ прямо, что были и будутъ они скотами и животными, не прячась за поэзію да за идилліи. Мы вонъ такъ и живемъ съ Маргариткой. Баба мнѣ нужна, ну, и живу съ ней и буду жить: женюсь, въ лавкѣ торговать стану, разбогатѣемъ..."
   -- Извозчикъ!-- крикнулъ онъ громко.
   И, не торгуясь, усѣлся на дрожки.
   -- Попроворнѣй, шевелись!-- крикнулъ онъ извозчику.
   Онъ усмѣхнулся.
   -- И не ждетъ Маргаритка меня теперь! Поди, хнычетъ. "Разлюбилъ Ваня", думаетъ. Ахъ, ты, моя курносая дура, гдѣ ужъ мнѣ разлюбить! Слава Богу, что еще такую, какъ ты, нашелъ...
   Онъ доѣхалъ до дому...
   Табачный магазинъ уже былъ запертъ, и Хопровъ прошелъ во дворъ, постучалъ въ двери кухни. Служанка окликнула его и, узнавъ его голосъ, съ изумленіемъ отворила ему дверь. Никогда онъ не заходилъ къ хозяйкѣ такъ поздно. Онъ сбросилъ пальто и вошелъ въ комнату Маргариты Ѳедоровны. Она еще не гасила огня и при появленіи Хопрова поднялась съ колѣней со слезами на щекахъ. Она только-что молилась, проплакавъ почти весь день.
   -- Ваня, что ты?-- испуганнымъ, дрожащимъ голосомъ сказала она, ожидая какой-нибудь тяжелой бури.
   -- Къ тебѣ пришелъ,-- отвѣтилъ онъ, смѣясь, и взялъ ее за подбородокъ.-- Наплакалась, дурочка моя!
   Его голосъ быль ласковъ. Смущенная этимъ голосомъ, неожиданною ласковостью Хопрова, она схватила его руки и осыпала ихъ поцѣлуями. Слезы градомъ катились съ ея лица на эти руки.
   -- Ну, полно, полно!-- проговорилъ онъ, обнимая ее.-- Видишь, самъ къ тебѣ пришелъ. Рада? Чего-жъ еще плакать?
   Но она уже не могла унять порывовъ безумной радости, унять почти истерическихъ рыданій. Она была похожа на влюбленную рабыню, которую гнѣвный властелинъ впервые удостоилъ своею любовью. Ей казалось все мало -- цѣловать его руки, быть у его ногъ, унижаться передъ нимъ, ползать на. колѣняхъ. До этой минуты онъ часто думалъ, что Маргарита Ѳедоровна держитъ его въ рукахъ теперь онъ легко могъ бы понять, что онъ можетъ ее избить, а она, все-таки, будетъ у его ногъ. Ему было даже смѣшно отъ ея безпредѣльнаго, рабскаго обожанія, отъ ея готовности лежать у его ногъ. Немного захмелѣвшій, онъ, въ сущности, не слышалъ и не понималъ ея словъ, ея нѣжныхъ восклицаній:
   -- Папочка мой, папочка! Радъ ты быть папочкой, ненаглядный мой.
   -- Ну, папочка, такъ папочка!.. А ты кто? Мамочка? Ахъ, ты, курносая моя дурафья.
   

IX.

   Иванъ Ивановичъ дня три не дѣлалъ ничего -- или лежалъ дома въ своей мастерской, куря папиросы и пуская въ потолокъ дымъ, или сидя у своей "табачницы". Нельзя сказать, чтобы онъ чувствовалъ себя несчастнымъ. Природная лѣнь и вошедшая въ плоть и кровь привычка бездѣльничать взяли верхъ надъ всѣми остальными чувствами и желаніями. Минутами онъ пробовалъ воображать себя несчастнымъ, отвергнутымъ любимой дѣвушкой человѣкомъ, но это плохо удавалось ему: въ голову шли мысли о томъ, что эта дѣвушка, сдѣлавшись его женою, стала бы имъ командовать, запрягла бы его, понукала бы: "работай, работай". Хорошо работать, когда знаешь, что добьешься чего-нибудь, денегъ, славы. А вдругъ сорвалось бы? Да она заѣла бы его, запилила бы. И чѣмъ бы жили? Амурами не проживешь.... Это прежде для милыхъ былъ рай и въ шалашѣ. Теперь вѣкъ практичный... Эти думы прерывались веселымъ смѣхомъ, безпечнымъ пѣніемъ, нѣжными поцѣлуями "табачницы". Онъ усмѣхался, пошличалъ, сальничалъ съ нею -- ей это казалось любовью, и она становилась еще веселѣе.
   -- Хочешь денегъ? Не надо ли тебѣ чего?-- спрашивала она.-- Теперь мы совсѣмъ богачи! Я вѣдь меблированныя-то комнаты снимаю...
   -- Сколько же возьмешь денегъ изъ капитала?-- спрашивалъ онъ.
   -- Да, кажется, ничего не возьму,-- говорила она.-- Табачная лавка ужъ окупилась. Я по рублю да по рублю откладывала, не мало скопила. Съ умомъ жить всегда можно. Вотъ вѣдь глупости, кажется, всѣ эти воротнички да манжеты -- а я ими всѣхъ горничныхъ по сосѣдству надѣлила, бумаги на грошъ идетъ, а платятъ по полтиннику, а то и по рублю за воротничокъ и манжеты. Были бы только узоры повычурнѣе.
   И она пускалась въ объясненія того, какъ она покупаетъ эти узоры, какъ потомъ снимаетъ образцы, а затѣмъ сбываетъ съ барышомъ и самые узоры. На эти пустяки люди тратятъ болѣе всего денегъ. Начни она чулки вязать, рубашки шить, ничего не добудетъ, а пустякъ сдѣлаешь -- хорошія деньги зашибешь.
   -- Иная безъ чулокъ ходитъ, сорочка дыра на дырѣ, а увидитъ кружевной воротничокъ гипюроваго узора -- глаза разгорятся, украдетъ деньги, а его купитъ. Я ужъ нашу сестру хорошо знаю.
   Она засмѣялась.
   -- И умора съ ними, съ дѣвчонками. Толкнуло точно что меня, съѣздила на Сѣнную за ягодами для варенья, а тамъ гляжу, у бабъ на развалѣ мотки залежалой синели да полосатыя старинныя ленты -- одна подоска марэ оранжевая, а другая зеленая атласная съ оранжевыми цвѣтами. Давно ужъ такихъ не носятъ. Смотрѣла я, смотрѣла и думаю: дай куплю. Купила.
   -- На что тебѣ?-- спросилъ онъ лѣниво.-- Сама говоришь, что не носятъ такой яичницы съ лукомъ.
   -- Да развѣ я для себя? Нѣтъ, ты слушай! Изъ синели навязала шарфиковъ -- разомъ дѣвушки разобрали. А ленты... Говорю тебѣ, просто умора... наколки я двѣ изъ нихъ сдѣлала, снизу розетка изъ кружевъ, а сверху бабочка изъ лентъ большимъ бантомъ съ длинными концами; такъ, что ты думаешь, на другой же день, какъ только выставила ихъ на окно,-- сразу налетѣли покупать. Какая-то писарша, такъ та чуть не расплакалась, когда у нея другая женщина отбила вторую наколку.
   Она залилась смѣхомъ.
   -- А я-то распинаюсь, говорю, что контрабандой эти ленты достала, что ихъ теперь еще и въ лучшихъ магазинахъ не достанешь. Оно и правда не достанешь. Моя бабушка еще носила такія на чепцѣ. Думаю опять на Сѣнную либо въ Александровскій рынокъ съѣздить къ еврейкамъ, авось, найду еще этого хлама. И еще у меня мысль: обрѣзки шелковые на толкучкѣ въ лоскутныхъ лавкахъ продаютъ. Вотъ бы накупить.
   Она задумалась немного.
   -- И страшно, а хочется. Боюсь, не выгоритъ.
   -- Да что задумала-то?-- спросилъ онъ, зѣвая.
   -- Салфетку шить на столъ, знаешь, какъ въ гостиныхъ на столы кладутъ.
   -- Изъ лоскутковъ-то?
   -- Да, изъ лоскутковъ! Рогами изобилія, либо турецкими букетами вырѣзать и съ черными да золотыми тесемочками пустить, посрединѣ звѣздочку сдѣлать...
   Она шутливо затормошила его.
   -- Вотъ бы ты, Ваня, узоръ составилъ! А?
   -- Ну, какъ-нибудь составлю.
   -- Конечно, въ табачной этого не сбудешь! А у меня тутъ кружевница знакомая ходитъ, изъ вологодскихъ, на комиссію возьметъ. У нея богачки есть разныя изъ покупательницъ. Одну бы только сбыть -- отбою отъ заказчицъ не будетъ.
   Онъ усмѣхнулся, видя ея озабоченность и оживленіе.
   -- Что же тебѣ, въ помпейскомъ или турецкомъ вкусѣ узоръ-то нарисовать?
   -- Въ пестромъ, въ пестромъ надо,-- отвѣтила она.-- Такъ, знаешь, чтобы и звѣздочки, и турецкіе букеты, и рога изобилія.
   Она вздохнула.
   -- У чухонъ, вонъ, ковры изъ обрѣзковъ дѣлаютъ; я вотъ у одной барыни коверъ видѣла изъ такихъ вотъ кусочковъ сукна,-- она показала на пальцѣ, изъ какихъ кусочковъ,-- а сорокъ рублей онъ стоилъ... Господи, да если бы у меня десять рукъ было, что бы я надѣлала, что бы я надѣлала!
   -- Ты и съ двумя не пропадешь!-- сказалъ онъ, и ему стало какъ-то легко при мысли, что она не пропадетъ, а вмѣстѣ съ нею и онъ.
   Эта возбужденная дѣятельность Маргариты Ѳедоровны подтолкнула и его приняться хоть за что-нибудь. Надо хоть къ Кудрявцевымъ сходить, попробовать портретъ съ купецкой дочки снять. Дня два онъ объ этомъ думалъ, то бранилъ дождь, то сердился на жаръ, наконецъ, собрался идти.
   Дача Кудрявцевыхъ въ Лѣсномъ была одною изъ самыхъ роскошныхъ, хотя отъ всего здѣсь вѣяло какимъ-то холоднымъ безлюдьемъ, точно это былъ брошенный людьми, хотя и поддерживаемый въ прежнемъ порядкѣ дворецъ. Цвѣты, бронза, картины, статуи -- все это было на своихъ мѣстахъ, вездѣ была заботливо сметена пыль, два лакея во фракахъ были на своихъ постахъ, но они, казалось, охраняли пустой домъ. Хопровъ, поднявшись на ступени параднаго крыльца, спросилъ, дома ли господа.
   -- Николай Николаевичъ въ городѣ,-- отвѣтилъ лакей.-- Варвара Николаевна и Марья Ивановна у себя.
   -- Доложи Варварѣ Николаевнѣ, что ее желаетъ видѣть Иванъ Ивановичъ Хопровъ.
   -- Пожалуйте въ залъ,-- пригласилъ лакей.
   Хопровъ вошелъ въ просторный бѣлый залъ въ два свѣта: гладкій паркетный полъ, гладкія бѣлыя стѣны, бѣлая мебель съ блѣдно-голубою обивкою, бѣлыя тяжелыя подобранныя шторы съ бахромою, бѣлая люстра и такіе же бра съ голубоватыми узорами, все было чисто, точно вчера сдѣдано или подновлено, но отъ всего вѣяло холодомъ нежилого дома. Хопровъ прошелся по залѣ и почти растерялся отъ звука своихъ шаговъ, такъ гулко раздались они здѣсь.
   -- Этакая мертвечина!-- проговорилъ онъ, остановившись у большого зеркальнаго окна, за которымъ разрослись широкіе кусты махровыхъ блѣдно-розовыхъ розъ, почти прильнувшихъ къ зеркальнымъ стекламъ. "Инымъ на пять садовъ хватило бы,-- подумалъ онъ: -- а у нихъ вонъ эта роскошь даже и не на видномъ мѣстѣ заброшена".
   Онъ поглядѣлъ на другія нижнія окна залы; вездѣ жались къ окнамъ тѣ же блѣдныя розы. Хопровъ уже начиналъ недоумѣвать, почему такъ долго нейдетъ лакей: "Въ Кіевъ онъ, что ли, пошелъ, или ея степенство еще проклажаются въ постели на мягкихъ пуховикахъ". Наконецъ, раздались шаги слуги.
   -- Варвара Николаевна просятъ васъ къ себѣ!
   Хопровъ повернулся и пошелъ за лакеемъ.
   -- Я разбудилъ, вѣрно?-- спросилъ онъ.
   -- Варвара Николаевна встаютъ рано,-- отвѣтилъ коротко лакей.
   Они вошли въ бильярдную съ желтоватыми гладкими обоями и темно-зелеными кожаными диванами вдоль всѣхъ стѣнъ, перешли въ комнату съ обстановкой въ восточномъ вкусѣ, съ красной, вышитой турецкими узорами, мягкою мебелью, съ множествомъ висячихъ разноцвѣтныхъ фонарей, украшенныхъ шелковыми кистями, съ пестрымъ, съ массой позолоты, потолкомъ, далѣе Хопрову показалось, что его ввели въ оранжерею, и только потомъ онъ понялъ, что попалъ въ гостиную, откуда три двери вели на террасу и въ садъ.
   -- Здравствуйте, очень рада видѣть васъ!-- раздался звонкій и веселый голосъ Варвары Николаевны.
   Хопровъ обернулся и увидалъ молодую дѣвушку, всю въ бѣломъ фулярѣ, испещренномъ букетами блѣдныхъ, какъ бы поблекнувшихъ сѣрыхъ цвѣтовъ. Около вырѣзки лифа на груди, среди кружевъ, былъ большой черный бантъ. Она поднялась съ кресла изъ-за небольшого мозаичнаго столика. Хопровъ, уже съ давнихъ поръ не бывавшій въ порядочныхъ домахъ, посѣщавшій только семью Хвощинскихъ, немного растерялся, смутился, попавъ сюда, и самъ подосадовалъ на себя. "Роскошь, что ли, испугала?" -- подумалъ онъ и напустилъ на себя храбрости.
   -- А вы здѣсь каетесь, вѣрно, за свои грѣхи въ этомъ одиночествѣ?-- спросилъ онъ, стараясь быть развязнымъ.
   -- За какіе грѣхи?
   -- За обиды, нанесенныя мнѣ въ спорѣ.
   -- А!..
   Она едва замѣтно усмѣхнулась, сдѣлавъ гримасу, и движеніемъ руки пригласила его сѣсть.
   -- Не каюсь, а скучаю,-- отвѣтила она.-- У насъ трауръ.
   -- Скучаете?-- спросилъ онъ.
   -- Да! Видите! Кажется, это ясныя доказательства скуки.
   Хопровъ перевелъ взглядъ по ея указанію на столъ и на кушетку. Тутъ были смятыя газеты, брошенныя книги, начатыя вышивки, вязанье и шитье.
   -- Десять начатыхъ работъ, ни одну не нужно, ни одна не интересуетъ,-- сказала она съ гримасой.
   -- Это потому, что и безъ нихъ кушать вамъ подадутъ,-- пояснилъ Хопровъ съ усмѣшкой.
   Она бросила на него насмѣшливый взглядъ.
   -- Бѣдный Коля, я и не знала, что онъ работаетъ только потому, что голодаетъ!
   Онъ хотѣлъ что-то сказать, но она перебила его нѣсколько сухо словами:
   -- Есть люди, которые будутъ голодать всю жизнь и все-таки будутъ сидѣть сложа руки.
   Онъ немного нахмурился, точно она про него это сказала, и замѣтилъ не безъ желчи:
   -- Вы, вѣроятно, потому и желаете сниматься, чтобы имѣть возможность посидѣть нѣсколько часовъ сложа руки, пока я буду работать?
   -- Нѣтъ, это Коля придумалъ писать съ меня портретъ,-- пояснила она, пожимая плечами.-- Должно-быть, чтобы испытать, могу ли я посидѣть хоть полчаса на одномъ мѣстѣ. Я васъ впередъ предупреждаю, что я не выдержу, если это будетъ очень скучно.
   -- Значитъ, на меня возлагаются двѣ обязанности: писать вашъ портретъ и развеселять васъ?
   Онъ уже начиналъ ее смѣшить своею развязностью.
   -- Вторую обязанность я приму на себя и постараюсь развлекаться сама,-- отвѣтила она съ ироніей.
   -- Какъ въ прошлый разъ, споря до слезъ и дѣлая мнѣ дерзости?
   -- Можетъ-быть...
   Она приняла серьезный и немного холодный видъ и спросила:
   -- Когда же вы начнете писать? Я не знаю, что надо: краски, холстъ, устроить мѣсто...
   -- Это ужь мое дѣло,-- отвѣтилъ Хопровъ и неловко прибавилъ:-- мы еще не условились... не говорили...
   -- Насчетъ цѣны?-- небрежно спросила она и познала плечами.-- Развѣ я знаю... братъ тоже не знаетъ... и это пустяки... Вы же напишете и назначите сами... что будетъ стоить...
   Хопровъ немного сконфузился. Его смущалъ вопросъ о деньгахъ здѣсь, гдѣ этимъ деньгамъ не придавали никакого значенія.
   -- Я не о деньгахъ,-- пояснилъ онъ.-- Какой величины портретъ? Какую обстановку взять?
   Она передернула плечами.
   -- Не все ли равно: большой, маленькій, какой хотите. Обстановка? Это тоже ваше дѣло. Костюмъ? Ну, вотъ такъ, какъ я теперь одѣта, можно написать?
   Она слегка разсмѣялась:
   -- Только, чтобы ничего не было въ рукахъ, ни книги, ни работы, а то подумаютъ, что прилежную дѣвицу изображаете.
   И тотчасъ же, торопясь кончить его визитъ, спросила:
   -- Когда же начнете?
   -- Хоть завтра, если позволите! Какіе часы назначите?
   -- Мнѣ все равно.
   Онъ самъ назначилъ часъ, сказалъ, что пріѣдетъ завтра же, и сталъ откланиваться. Она, немного сконфузившись, проговорила:
   -- Позвольте, но деньги... Я не знаю, задатокъ надо...
   И, не выдержавъ, засмѣялась.
   -- Вы же должны сказать сами, что надо... я ничего не понимаю, какъ это дѣлается тамъ у васъ, у художниковъ...
   -- Ничего не надо, никакихъ задатковъ,-- отвѣтилъ онъ.
   Она пожала ему руку и поднялась съ мѣста.
   -- Я васъ провожу, вы не найдете выхода въ нашемъ лабиринтѣ.
   -- Да, у васъ большая дача. Вы вдвоемъ съ братомъ живете?
   -- Нѣтъ. Tante Marie живетъ еще наверху, сестра нашего покойнаго отца. Но все же слишкомъ пусто въ этомъ домѣ. Надо дѣтей завести.
   Онъ съ недоумѣніемъ взглянулъ на нее.
   -- То-есть какъ это?
   Она усмѣхнулась...
   -- Очень просто: Колю надо женить.
   -- А я думалъ, вы выходите замужъ.
   -- Я?-- съ изумленіемъ спросила она.
   -- Да, вотъ бы за Разумника Павловича,-- не безъ ядовитости замѣтилъ Хопровъ.-- Онъ-то ужъ спорить съ вами, какъ я, не будетъ ни о чемъ. Партія удобная. Право, хорошо бы.
   Она взглянула на него сверху внизъ и холодно замѣтила:
   -- Мы еще не настолько знакомы, чтобы вы мнѣ могли давать совѣты.
   И, тутъ же едва замѣтно, лукаво усмѣхнувшись, прибавила:
   -- Впрочемъ, совѣтъ во всякомъ случаѣ безполезный. Мой братъ непремѣнно женится на Вѣрочкѣ.
   Хопровъ даже остановился на ходу отъ неожиданности. На минуту въ немъ вспыхнула злоба. Онъ самъ десятокъ разъ въ послѣдніе дни повторялъ, что Вѣра Павловна выйдетъ за Кудрявцева, и все же взбѣсился теперь, услыхавъ эту новость. Онъ ядовитымъ тономъ проговорилъ:
   -- Вѣра Павловна никогда, вѣроятно, по своимъ убѣжденіямъ не пойдетъ за богача, не продастъ себя. Она по взглядамъ...
   Кудрявцева засмѣялась:
   -- Ахъ, вы вовсе не понимаете любви: кто любитъ, тотъ даже и не думаетъ о богатствѣ или нищетъ любимаго человѣка.
   -- А вы думаете, что Вѣра Павловна любить вашего брата?
   -- Не думаю, а убѣждена въ этомъ,-- отвѣтила Кудрявцева, смотря съ усмѣшкой на измѣнившееся лицо Хопрова.-- Я первая и открыла глаза брату... онъ долго сомнѣвался... Это не минутная вспышка, впрочемъ, они чуть ни съ дѣтства любятъ другъ друга...
   -- Что-жъ, ея папаша и мамаша будутъ рады, что ихъ прожекты осуществятся,-- злобно замѣтилъ Хопровъ.
   -- Я въ этомъ увѣрена,-- сухо согласилась Кудрявцева.
   -- Они вѣдь шагу не дѣлаютъ безъ расчета, все предусматриваютъ...
   -- Еще бы. Имъ такъ трудно содержать семью,-- согласилась опять Кудрявцева.
   Она, едва удерживаясь отъ смѣха, видя его смущеніе и недоумѣніе, остановилась и коротко сказала:
   -- Теперь, вы найдете выходъ. До свиданья.
   И, прежде чѣмъ онъ ушелъ изъ дома, залилась смѣхомъ.
   Своевольная, причудливая, избалованная, капризная, она любила подразнить людей, какъ только ей удавалось подмѣтить въ нихъ какія-нибудь несимпатичныя ей черты. Иногда шутки переходили въ дерзости: порой она могла показаться безсердечной и злой. Хопрова она видѣла всего во второй разъ, но знала она его по слухамъ уже довольно давно и инстинктивно не взлюбила его. Когда его жалѣла и хвалила Вѣра, она говорила, что вѣрно онъ просто лѣнтяй или бездарный. Чѣмъ ближе сходился Кудрявцевъ по возвращеніи изъ-за границы съ Вѣрой, чѣмъ яснѣе сознавала Варвара Николаевна, что братъ ея любитъ Вѣру Павловну, тѣмъ подозрительнѣе стала она глядѣть на отношенія Вѣры Павловны къ Хопрову, но чутье дѣвушки сразу подсказало ей, что Вѣра Павловна вовсе не любитъ Хопрова, никогда не любила его, а только гордится своимъ благотворнымъ вліяніемъ на него, и этотъ человѣкъ сталъ ей смѣшонъ, хотя она еще почти не знала его. Когда братъ сталъ просить ее о портретѣ, желая доставить ради Вѣры Павловны заработокъ Ивану Ивановичу, она засмѣялась:
   -- Да неужели ты думаешь, что онъ способенъ что-нибудь сдѣлать. Это просто тунеядецъ.
   Братъ серьезно замѣтилъ ей:
   -- Нужно знать его положеніе, чтобы понять, какъ трудно ему выбиться на дорогу.
   -- А ты знаешь его положеніе?
   -- Вѣра Павловна говорила мнѣ...
   Въ дѣтствѣ онъ звалъ Вѣру Павловну Вѣрой, она звала его Колей. Когда онъ возвратился изъ-за границы, они вдругъ стали говорить другъ другу вы и величать одинъ другого по отчеству даже за глаза.
   -- Вѣра говорила?-- повторила сестра.-- Съ его же словъ! Вѣдь это пустой болтунъ и больше ничего.
   -- Это ты съ первой встрѣчи разсмотрѣла?
   -- Давно я его не люблю!
   -- За что?
   Она опять засмѣялась.
   -- Ну, ужъ этого-то я не скажу!
   Братъ благодушно усмѣхнулся.
   -- Прежде научись хитрить,-- сказалъ онъ ей ласково.-- Но ты вовсе напрасно волновалась. Ревновала его къ Вѣрѣ Павловнѣ? Да? За меня?
   Сестра утвердительно кивнула головой и засмѣялась снова.
   -- Теперь-то и я вижу, что онъ не опасенъ. Никогда, никогда она его не любила.
   Братъ прошелся по. комнатѣ.
   -- Да, она не любила его. Но любитъ ли меня?
   Сестра разсердилась.
   -- А ты еще больше о наукѣ, объ общественныхъ дѣлахъ съ ней толкуй, тогда и узнаешь. Нѣтъ, это просто нестерпимо! Нужно объясниться въ любви, а они умные разговоры разговариваютъ. Да я бы на твоемъ мѣстѣ...
   -- Уступи мнѣ хоть десятую долю твоей беззастѣнчивости и развязности,-- перебилъ онъ ее и серьезно прибавилъ:-- Или ты думаешь, перемѣнить свой характеръ такъ легко?
   Онъ мягко улыбнулся.
   -- Ужъ если я иногда конфужусь передъ тобою, такъ передъ ней-то и. подавно.
   Онъ провелъ по глазамъ рукою.
   -- И то сказать, если любитъ, скажетъ сама.
   -- Нѣтъ, это изъ рукъ вонъ!-- сердито вскричала Кудрявцева.-- Дѣвушка сама должна объясняться въ любви мужчинѣ! Да еще богачу! Вотъ тоже придумалъ!.. Ну, хочешь я за тебя...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога не вмѣшивайся... Пусть будетъ, что будетъ!.. Я не тороплюсь... Ты знаешь, что, даже и сдѣлавъ предложеніе, я не женюсь раньше весны или даже лѣта... дѣдъ умеръ такъ недавно...
   Кудрявцевы остались въ дѣтствѣ круглыми сиротами, были воспитаны милліонеромъ-дѣдомъ и страстно любили старика. Вспомнивъ теперь о старикѣ, Николай Николаевичъ сталъ грустнымъ. Онъ перемѣнилъ разговоръ и заговорилъ о портретѣ. Варвара Николаевна замѣтила:
   -- Мнѣ все равно, хоть развлеченіе будетъ. Этотъ Хопровъ, вмѣсто шута, будетъ развлекать меня, пока ты не соберешься сдѣлать Вѣрѣ предложенія и не переѣдешь отсюда въ городъ...
   -- Не вздумай его оскорбить чѣмъ-нибудь,-- наставительно замѣтилъ братъ.
   -- Его, кажется, и нельзя оскорбить. Очень ужъ онъ вульгаренъ и... неразвитъ или тупъ...
   -- Ну, при немъ вѣдь не было гувернеровъ и гувернантокъ.
   Именно послѣ этого разговора было написано Кудрявцевымъ письмо Вѣрѣ Павловнѣ съ предложеніемъ работы Хопрову...
   Возвратясь домой отъ Кудрявцевыхъ, Хопровъ не безъ желчи, не безъ злобы думалъ о Вѣрѣ Павловнѣ. Никогда, въ сущности, онъ не любилъ не страстной любовью, хотя она и нравилась ему, хотя онъ и былъ не прочь разыграть съ ней идиллію любви и даже жениться на ней. Тѣмъ не менѣе его бѣсило то, что она выходитъ замужъ за другого, за перваго встрѣчнаго "золотого тельца", и онъ бранилъ ее въ душѣ за алчность, за жажду денегъ, за продажность. При этомъ тысячи бранныхъ эпитетовъ и насмѣшекъ сыпались на Кудрявцева, на золотого истукана, на смиренномудраго ученаго, на говорящаго попугая, на конфузливаго, тятенькина сынка. Тутъ же мелькнула мысль: "А зато же я и сорву за портретъ съ этой беззастѣнчивой дуры". Онъ разсмѣялся. "Вотъ моя табачница рветъ деньги съ дуръ за какіе-то чепцы съ старомодными лентами, а я сорву за портретъ! На то и дураки на свѣтѣ, чтобы умные за носъ ихъ водили". Онъ даже похвасталъ Маргаритѣ Ѳедоровнѣ этимъ заказомъ, увѣряя ее, что онъ сотъ пять сдеретъ за портретъ.
   -- Да неужели, вправду?-- спросила она съ умиленіемъ.
   -- А ты думала, что я грошами буду зарабатывать, какъ ты.
   Она бросилась его цѣловать.
   -- Ужъ гдѣ мнѣ равняться съ тобою! Дурочка я твоя, а ты мой папа...
   Ея лицо вдругъ вспыхнуло стыдливымъ румянцемъ.
   И, склонившись къ Ивану Ивановичу въ припадкѣ сентиментальничанья, она стыдливо прошептала:
   -- Папа?.. Да? Хочешь быть папой?
   Онъ, въ извѣстныя минуты животно-развратный и циничный, вообще не особенно любилъ нѣжничать и сентиментальничать съ нею и на этотъ разъ немного отстранился отъ нея и съ усмѣшкой спросилъ:
   -- Какъ же это я изъ обожателя превращусь въ твоего отца? Трудновато!
   -- Не въ моего,-- нѣжно прошептала она.-- Для меня ты давно и муженекъ, и папа, и все, все... Нѣтъ, я не то говорю... мнѣ кажется, я беременна.
   Онъ отшатнулся, какъ ужаленный. Кровь прилила въ головѣ. Въ глазахъ потемнѣло.
   -- Какъ?-- воскликнулъ онъ въ инстинктивномъ страхѣ.-- Какъ, беременна?
   -- О, я сама боюсь вѣрить этому счастью,-- сказала она, не понимая, что его охватилъ страхъ.-- Но мнѣ кажется... если бы ты зналъ, что значитъ быть матерью!.. Никто мнѣ теперь не скажетъ, что я безчестная... У тѣхъ не бываетъ дѣтей; Богь не даетъ дѣтей такимъ-то... Если меня что тревожитъ, такъ это то, что мы не повѣнчаны. О. проклятая моя чухонская фамилія... Вдругъ сынъ родится Копоненъ...
   Онъ уже ходилъ по комнатѣ, встревоженный, взволнованный, испуганный. Онъ не могъ даже сообразить, чего онъ боится. Страхъ былъ чисто безсознательный, инстинктивный, безотчетный. Она продолжала:
   -- И это ужасно: отецъ дворянинъ, а сынъ будетъ мѣщаниномъ. Никакихъ правъ даже на наслѣдство не будетъ. Вонъ какъ послѣ смерти твоего дѣда воровать все намъ пришлось, а то все бы обобрала полиція. И вообще по себѣ мы знаемъ, каково жить незаконнымъ или брошеннымъ дѣтямъ. Вотъ я незаконная, такъ меня какъ собачонку держали. У однихъ родныхъ была, а потомъ тетка пріютила да и погубила сама же меня. Не лучше и тебѣ пришлось, правда, хоть ты и законный былъ. Ну, такъ зато какіе же и родители были у тебя... Ну, а ужъ мы-то своего ребенка не бросимъ. На своей шкурѣ все это испытали...
   Она подошла къ нему и обняла его, нѣжно и заискивающе, со слезами на глазахъ, говоря:
   -- Да? вѣдь не бросимъ? Вѣдь не варвары же мы!
   -- Да, да,-- безсознательно подтвердилъ онъ, не понимая, что говорить.-- Не бросимъ... зачѣмъ бросать...
   Онъ присѣлъ, зажавъ лицо руками. "Бросить ребенка? закабалить себя? бросить Вѣру", мелькало въ его головѣ. "Жениться на этой женщинѣ, когда можешь полюбить другую? Развитая, образованная женщина могла бы поддержать, подтолкнуть впередъ. Жениться вотъ -- всему конецъ". Кто его тогда поддержитъ на избранномъ пути? Маргарита только подтруниваетъ надъ тѣмъ, что онъ мажетъ на полотнѣ то голову, то деревья, то облака. Та, Вѣра, подбадривала его, подталкивала къ дѣятельности. Безъ такой поддержки онъ броситъ все, не станетъ стремиться ни къ чему. А къ чему онъ стремится теперь? Онъ поднялъ голову и съ негодованіемъ взглянулъ на цѣлый рядъ висѣвшихъ на стѣнѣ эскизовъ -- это былъ какой-то хаосъ обрывковъ, ничего додѣланнаго, ничего законченнаго, все начато и брошено на половинѣ: для одного не хватило умѣнья, для другого не хватило терпѣнья, для третьяго не было подходящей натуры. Его охватила злоба на себя, на искусство, на того ребенка, ради котораго онъ на минуту трезво взглянулъ на самого себя и увидалъ, что у него нѣтъ именно того, что можетъ сдѣлать изъ человѣка художника: знанія, терпѣнія, усидчивости, характера.
   -- Что съ тобой,-- спросила испуганно Маргарита Ѳедоровна, видя мрачное выраженіе его лица.
   -- Ничего,-- отрывисто отвѣтилъ онъ и съ злой насмѣшливостью прибавилъ: -- Такъ когда же ты думаешь женить меня?
   -- О, разумѣется, надо до рожденія ребенка сыграть свадьбу,-- радостно сказала она.-- Вотъ купимъ на той недѣлѣ эти меблированныя комнаты и повѣнчаемся потомъ...
   -- Купимъ! купимъ! Ты храбро распоряжаешься моими деньгами,-- придирчиво проговорилъ онъ.
   -- Да онѣ же общія, мои и твои. Кромѣ того, я на дѣло беру, а не на эти пустяки,-- указала она на этюды и прибавила дѣловито:-- Я говорила тебѣ, сколько магазинъ приноситъ? Мы жить уже на одни эти доходы можемъ. А меблированныя комнаты въ моихъ рукахъ такъ пойдутъ, что ты еще сотни этихъ холстовъ можешь накупить -- я и слова не скажу.
   И шутя, трепля ему волосы, она закончила покровительственнымъ тономъ:
   -- Ахъ, ты, горе-художникъ мой! Пудъ красокъ, поди, извелъ, а только вотъ и есть, что гдѣ носъ, гдѣ рука. Кудрявцевскій-то портретъ -- одни разговоры пока. Ну, да Господь съ тобой, малюй, сколько хочешь; иные-то изъ вашего брата на вино да на карты еще больше тратятъ...
   -- Спасибо и за то, что еще позволяешь малевать,-- съ горечью сказалъ онъ, чувствуя уже приливъ бѣшенства.
   -- Что-жъ, ты этимъ зла никому не дѣлаешь,-- отвѣтила она серьезно.
   Онъ стиснулъ зубы, чтобы не обругать ее. Въ ту же минуту въ его мозгу мелькнула мысль, что въ сущности она права, что самъ онъ видитъ, что изъ него не выйдетъ ничего. Ужъ съ какой-то безотчетной злостью онъ подумалъ: "Это только Вѣра Павловна увидѣла во мнѣ геніальныя способности и вздумала тащить меня на арканѣ въ будущіе Рафаэли. Вотъ женюсь, да объявлю ей, что сочетался законнымъ бракомъ съ чухонкой Маргаритою Ѳедоровною Копоненъ, тогда и разочаруется разомъ и окончательно. Знаменитостью желала сдѣлать, чтобы потомъ сочетаться бракомъ. Нѣтъ, любила бы, не стала бы ждать, когда прославлюсь. Любовь не разсчитываетъ, не размышляетъ". И опять его охватило скверное чувство на себя, почти презрѣніе къ себѣ за эти мысли. Подъ вліяніемъ раздраженія, онъ грубо поддразнилъ Маргариту Ѳедоровну:
   -- А вдругъ я не женюсь на тебѣ, а возьму да и брошу тебя, захвативъ всѣ деньги?..
   -- Глупая шутка,-- почти равнодушно сказала она.-- Не захочешь же ты судиться. Вѣдь ребенокъ -- твой. Это всѣ знаютъ. Ну, и заставятъ содержать.
   -- Да я могу сказать, что у меня ничего нѣтъ.
   Она засмѣялась, убѣжденная вполнѣ, что онъ шутитъ.
   -- А я скажу, сколько ты укралъ денегъ,-- подшучивая, проговорила она.-- Копейку въ копейку сочту.
   Онъ взглянулъ пристально на нее и рѣзко, чуть не съ ненавистью сказалъ:
   -- Да, ты способна на это!
   -- О, я на все способна!-- со смѣхомъ сказала она, даже не замѣчая его тона.
   -- А знаешь, на что я способенъ?-- неожиданно крикнулъ онъ задыхающимся голосомъ, вскакивая съ налившимися кровью глазами и сжатыми кулаками.-- Задушить я способенъ человѣка!
   Она широко открыла глаза, не понимая, что съ нимъ вдругъ сдѣлалось, и упавшимъ голосомъ, приложивъ руку къ сердцу и какъ бы моля о пощадѣ, прошептала:
   -- Ребенокъ у меня!..
   Онъ смутился, прошелъ въ уголъ, налилъ себѣ воды и жадно выпилъ ее большими глотками. Ея тупость доводила его уже не въ первый разъ до этого состоянія невмѣняемости, до желанія задушить ее, не понимающую никакихъ оттѣнковъ чувствъ, голоса, отношеній, понимающую только видимые факты, ясно высказанныя слова, значеніе поднятаго кулака. Въ немъ за этими порывами происходила реакція, и онъ дѣлался человѣкомъ-тряпкой.
   

X.

   -- Ахъ, Вѣра, твой кузенъ очарователенъ въ своихъ примитивныхъ выходкахъ,-- говорила Варвара Николаевна Кудрявцева, завернувъ съ братомъ къ Хвощинскимъ и цѣлуясь съ Вѣрой Павловной.-- Онъ иногда меня смѣшитъ до истерики своими разсказами и балагурствомъ. Какъ онъ жидовъ и армянъ копируетъ...
   Вѣра Павловна сконфуженно перебила ее и спросила:
   -- А твой портретъ подвигается впередъ?
   -- Кажется... Право, не знаю... Что-то онъ тамъ мажетъ... А вѣдь ровно ничего въ этомъ но понимаю...
   И, шаловливо смѣясь, она прибавила:
   -- Да и мѣшаю же я ему. Болтаю безъ умолку, а онъ только и твердитъ: "сидите же смирно"... Самъ же начинаетъ тотчасъ смѣшить...
   -- Но вѣдь такъ портретъ никогда не будетъ оконченъ?-- сказала тревожно Вѣра Павловна.
   -- Не знаю, можетъ-быть. Мнѣ все равно. Это вѣдь Коля тогда настоялъ, чтобы я заказала портрета,-- отвѣтила Варвара Николаевна.-- Мнѣ онъ не нуженъ. А тому, что m-r Хопровъ бываетъ у насъ теперь, я почти рада, а то такая скука осенью здѣсь.
   Вѣра Павловна взглянула съ недоумѣніемъ на Кудрявцева. Она до этой минуты не знала, что это именно онъ настоялъ на томъ, чтобы дать Хопрову работу. Николай Николаевичъ по обыкновенію сконфузился и заговорилъ съ Вѣрой Павловной о томъ, когда Хвощинскіе съѣзжаютъ съ дачи.
   -- У насъ квартиру передѣлываютъ, какъ вы слышали, и это задержитъ насъ здѣсь на неопредѣленное время,-- сказала Вѣра Павловна:-- но жить здѣсь неудобно: папа и дѣти ѣздятъ каждый день въ городъ.
   -- Ахъ, скорѣй бы вы переѣхали!-- воскликнула Варвара Николаевна съ лукавой улыбкой.-- Тогда, можетъ-быть, и мы переѣдемъ.
   Она взглянула на смутившагося еще болѣе брата и засмѣялась. Вѣра Павловна, ничего не понимая, но смутно угадывая, что смѣхъ Кудрявцевой имѣетъ какое-то таинственное значеніе, покраснѣла и отвернулась. Кудрявцева, продолжая смѣяться, поднялась съ мѣста, пошла съ террасы и, на лету поцѣловавъ Вѣру Павловну, проговорила:
   -- Ты, Вѣра, совсѣмъ смѣшной ребенокъ.
   Кудрявцевъ и Хвощинская, оба смущенные и раскраснѣвшіеся, остались вдвоемъ. Чтобы прервать неловкое молчаніе, Вѣра Павловна сказала:
   -- Какъ вы находите портретъ сестры?
   -- Сходство поразительное, тонъ мягокъ, есть извѣстный шикъ и вкусъ,-- началъ Кудрявцевъ.
   -- Да? Значитъ, вы довольны? Я вамъ всегда говорила, что у него талантъ! Какъ я рада, что я не ошиблась въ его талантѣ,-- быстро сказала Вѣра Павловна и вся раскраснѣлась отъ радости за успѣхъ Хопрова.
   -- Но эта работа никогда не будетъ закончена,-- добавилъ тихо Николай Николаевичъ, какъ бы щадя Вѣру Павловну и боясь ее огорчить.
   -- Еще бы! Они все болтаютъ,-- начала Хвощинская.
   -- Нѣтъ, Вѣра Павловна, не то,-- перебилъ онъ ее неторопливо.-- Ему надо еще много учиться. Закончить онъ еще ничего не можетъ. Это ученикъ, не знающій азбуки живописи, чуть не самоучка...
   Она почти съ испугомъ взглянула на него. Онъ продолжалъ серьезно.
   -- Какъ только ему приходится заканчивать какую-нибудь деталь, онъ теряется, замазываетъ, портитъ, изъ талантливаго наброска выходитъ суздальская живопись, какой-то раскрашенный желѣзный подносъ, а не картина.
   И замѣтивъ, что она опечалилась и какъ бы сконфузилась, онъ поспѣшилъ ободрить ее:
   -- Но это еще не бѣда, пусть хоть какъ-нибудь кончитъ этотъ портретъ, я закажу ему еще другой, пусть tante Marie напишетъ, пусть набьетъ руку!
   -- То-есть вы хотите бросать деньги, чтобы онъ выучился писать? Съ чего это вы придумали, съ какой стати?-- горячо и почти обиженно сказала она, сама не сознавая причины своего волненія.
   -- Я такъ много бросаю денегъ на пустяки, что можно хоть разъ и съ пользою бросить ихъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Потому только, что это нашъ родственникъ?-- задорно спросила она, не любившая никакихъ услугъ и благодѣяній.
   -- Да, можетъ-быть, и потому, что онъ вашъ родственникъ, а можетъ-быть, потому, что у него есть природный талантъ, нуждающійся въ развитіи,-- отвѣтилъ Кудрявцевъ.
   Она уловила сдѣланное имъ удареніе на словѣ "вашъ" и замѣтила:
   -- Именно потому, что онъ нашъ, а значитъ и мой родственникъ, я и не хотѣла бы, чтобы вы благотворили ему.
   И съ легкой досадой спросила:
   -- Вашему вниманію не рекомендовали ли еще кого-нибудь изъ нашихъ небогатыхъ родныхъ папа или мама? Не просили ли еще какой-нибудь помощи?
   -- Нѣтъ, къ сожалѣнію,-- отвѣтилъ онъ спокойно и совершенно просто прибавилъ:-- Я въ сущности не понимаю, отчего человѣку нельзя сдѣлать добра только за то, что онъ вашъ родственникъ.
   Она, вспыхнувъ до ушей, запротестовала:
   -- Потому, что тутъ дѣлается добро не ради него самого, а ради насъ.
   Онъ покачалъ головой.
   -- Не ради васъ, а при вашей помощи,-- поправилъ онъ ее.
   -- Вы познакомили меня съ нимъ, я и хочу быть ему полезнымъ. Познакомилъ бы кто-нибудь другой меня съ нимъ, я и тогда помогъ бы ему.
   И совсѣмъ твердымъ, не терпящимъ возраженій тономъ онъ сказалъ:
   -- Впрочемъ, что же объ этомъ говорить. Я сдѣлаю для него, что могу, и надѣюсь, что вы ради дѣтскаго каприза не станете вмѣшиваться въ это дѣло. Ему надо дать средства подучиться, набить руку, напрактиковаться, иначе изъ него ничего не выйдетъ.
   Ее поразилъ его мужественный, рѣшительный тонъ. Обыкновенно скромный и застѣнчивый, онъ иногда говорилъ этимъ рѣшительнымъ тономъ, безапелляціонно рѣшая извѣстные вопросы. Въ эти минуты онъ особенно нравился ей. Противъ своего обыкновенія она даже не пробовала спорить и протестовать, сознавая вполнѣ, что онъ правъ. "Добрый, добрый, онъ непремѣнно сумѣетъ спасти кузена", мелькнуло въ ея головѣ. Ихъ разговоръ оборвался. Пораженная наступившимъ молчаніемъ, она взглянула на Кудрявцева. Онъ сидѣлъ неподвижно, смотря въ пространство. Его лицо было серьезно, выражало глубокую грусть. О чемъ? Можетъ ли онъ, молодой, богатый, счастливый, о чемъ-нибудь грустить? Она окликнула его:
   -- Николай Николаевичъ!
   Онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ. Она даже испугалась и извинилась:
   -- Простите, я васъ испугала! Я и не знала, что вы такой нервный.
   -- Это въ послѣднее время,-- отвѣтилъ онъ.-- Осень здѣсь, въ Лѣсномъ, наводитъ тоску и разстраиваетъ нервы.
   -- Зачѣмъ же вы здѣсь остались?
   Онъ широко открылъ глаза и взглянулъ на нее какимъ-то недоумѣвающимъ, почти испуганнымъ взглядомъ, точно она сказала нѣчто чудовищное, ужасное для него.
   -- Зачѣмъ?-- медленно и отчетливо повторилъ онъ.-- Вы спрашиваете, зачѣмъ я остаюсь здѣсь?
   Она ясно видѣла, что онъ смутился и не можетъ собраться съ силами, чтобы высказать свои мысли, отвѣтить ей что-нибудь. Съ минуту онъ молчалъ, потомъ вдругъ рѣзко и неожиданно поднялся съ мѣста, провелъ рукою по лбу и по глазамъ и проговорилъ почти съ усиліемъ:
   -- Да, точно вы правы... Должно-быть, не для чего оставаться здѣсь, если даже вы спрашиваете меня: зачѣмъ?
   У нея чуть не брызнули слезы отъ боли въ сердцѣ при этихъ словахъ, такая искренняя горечь прозвучала въ нихъ. Она бросила на него почти молящій взглядъ, точно говоря: "да разъясни же, при чемъ я-то тутъ? что ты хотѣлъ сказать своими словами?" Но онъ уже не смотрѣлъ на нее и, стоя у рѣшетки террасы, глядѣлъ на отсырѣвшія дорожки, пестрѣвшія желтыми листьями.
   -- Сестра ужасно обрадуется, услыхавъ, что мы переѣзжаемъ въ городъ,-- замѣтилъ онъ неторопливо.-- Дѣйствительно, здѣсь ей скучно. На дняхъ опера открывается, французскіе спектакли начнутся. Она ужъ и то сговаривается съ Разумникомъ Павловичемъ, гдѣ они будутъ встрѣчаться, гдѣ танцовать, когда кончится трауръ...
   Онъ вдругъ оборвалъ рѣчь и, повернувшись къ Вѣрѣ Павловнѣ, неожиданно спросилъ:
   -- Вѣра Павловна, скажите мнѣ откровенно, какъ доброму прежнему другу, какъ вы думаете, могъ бы вашъ братъ составить счастіе дѣвушки?
   Вѣра Павловна подняла на него молча глаза съ страннымъ выраженіемъ испуга. Говорить она не могла, горло что-то сдавливало.
   -- Можетъ-быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что онъ имѣетъ виды на Варю. Она, легкомысленная, вѣтреная, такъ же легко, конечно, согласится на бракъ, какъ и откажется отъ брака. Это я знаю! Но вашего брата -- я его очень плохо понимаю. Сдѣлаетъ ли онъ ее счастливою?
   Вѣра Павловна неожиданно закрыла лицо руками и разрыдалась. Кудрявцевъ испуганно подбѣжалъ въ ней.
   -- Что съ вами? Что съ вами?-- заговорилъ онъ тревожно.
   -- Это низко, низко!-- воскликнула она.-- У насъ только и думаютъ, что о барышахъ... продаютъ за деньги... безъ любви...
   Она, всхлипывая, не кончивъ фразы, быстро пошла съ балкона.
   -- Милая ты моя дѣвочка!-- воскликнулъ забывшій все на свѣтѣ Кудрявцевъ и бросился за ной.
   Она съ испугомъ обернулась въ дверяхъ и безсознательно замахала рукой:
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Ради Бога! Не надо. Послѣ!
   И прежде чѣмъ онъ успѣлъ остановить ее, она уже скрылась за дверью, чуть не сшибла съ ногъ на дорогѣ изумленную Анну Борисовну, пробѣжала въ свою комнату и залилась слезами, уткнувшись въ подушку. Слезы такъ и лились изъ ея глазъ, а все существо ея было охвачено невыразимымъ счастіемъ, блаженствомъ. Мысли, чувства, образы проносились въ ней въ хаотическомъ безпорядкѣ. Такъ вотъ зачѣмъ онъ оставался тутъ, въ Лѣсномъ? И ни разу не сказалъ ей прямо ничего? Да зачѣмъ было и говорить? Развѣ имъ не было сладко безъ всякихъ объясненій гулять рука объ руку, говорить безъ конца, каждый день ждать встрѣчи?
   Ни разу и она не высказалась ему; даже не чувствовала потребности признаній, даже не мечтала о любви, потому что уже вотъ мѣсяцъ или два какъ она вся была -- любовь; для нея только и существовалъ онъ. Съ перваго дня послѣ его пріѣзда изъ-за границы они только и жили другъ для друга. Она отчетливо помнила, какъ изумился онъ при встрѣчѣ съ нею, увидавъ въ ней уже не дѣвочку, она и теперь еще ощущала тотъ трепетъ, который охватилъ ее, когда впервые послѣ почти годовой разлуки ея семью посѣтилъ Кудрявцевъ, уже не прежній застѣнчивый розовенькій мальчикъ, а серьезный, нѣсколько грустный молодой человѣкъ. Она только о немъ и думала, только его и слушала. Даже о Хопровѣ и его картинахъ ей напомнили только сегодня. А какъ же онъ? Она должна его поддерживать, подталкивать, ободрять? Да, да, онъ, ея Коля, дастъ ему средства, откроетъ ему дорогу для развитія таланта. Но вѣдь онъ говорилъ ей о любви? Ахъ, это все пустяки! Ныть онъ привыкъ. Какая это любовь. Ну, да если и любилъ ее, что-жъ дѣлать. Нельзя же ей двухъ разомъ любить. Въ ушахъ же у нея повторялась одна фраза: "Милая ты моя дѣвочка!" Зачѣмъ она убѣжала, сказала: "не надо! не надо!" А вдругъ онъ подумаетъ, что она это отказала ему? Она сама знала, что Онъ этого не подумаетъ, и, улыбаясь сквозь слезы, покачала головой: "Если скажу, что не люблю, не повѣритъ". На дворѣ послышался скрипъ колесъ, она подбѣжала къ окну, притаилась за тюлевой занавѣской. Вотъ вышли Кудрявцевы и стали садиться въ экипажъ. Онъ взглянулъ мелькомъ наверхъ, она не выдержала и, какъ шаловливый ребенокъ, на мгновеніе выглянула изъ-за занавѣски, успѣла кивнуть ему головой и, смѣясь, спряталась снова. Онъ, веселый, понесся съ сестрой въ коляскѣ. На поворотѣ онъ обернулся и еще разъ кивнулъ головою, точно зная, что за занавѣской еще смотрятъ на него ея глаза.
   Въ пять часовъ Хвощинскіе. садились обѣдать. Вѣра Павловна, немного оправившись, сошла въ столовую, съ неостывшимъ еще лицомъ. Оно, молодое, выдавало ее, говорило, что случилось нѣчто выходящее изъ ряду вонъ. Всѣ уже были въ сборѣ. Анна Борисовна зорко взглянула на дочь. Ей непремѣнно хотѣлось узнать, что произошло между дочерью и Кудрявцевымъ. Она немного волновалась. Правда, она не очень боялась того, что дочь ему откажетъ: откажетъ она, Разумникъ женится на Варѣ; это ужъ непремѣнно. Темъ не менѣе, она была бы больше рада замужеству дочери. Кудрявцевъ богаче сестры; притомъ Разумникъ сумѣетъ завоевать и другую невѣсту; наконецъ, Вѣра не сегодня-завтра можетъ остаться сиротой, безъ средствъ или выйти за перваго попавшагося бѣдняка.
   -- А сегодня Кудрявцевы заѣзжали,-- сообщила Анна Борисовна мужу новость, хотя онъ и безъ того зналъ, что Кудрявцевы заѣзжаютъ къ нимъ каждый день. Скучаетъ здѣсь Варвара Николаевна. Должно-быть, уговоритъ брата завтра или послѣзавтра переѣхать въ городъ.
   -- И давно пора,-- отвѣтилъ, продолжая ѣсть, Павелъ Петровичъ, хмурый и сердитый на то, что его "томятъ" съ квартирой.-- Кажется, если бы не квартира, минуты бы не остался дольше здѣсь. И дернулъ чортъ просить о передѣлкѣ квартиры. Обрадовался, что даромъ все передѣлаютъ. Вотъ и навело дешевое на дорогое...
   -- Ну, имъ-то ѣздить не надо на службу,-- замѣтила Анна Борисовна и продолжала подводить свои мины: -- Жаль только, если до воскресенья уѣдутъ, Разумникъ не увидитъ Варвары Николаевны. То-то будетъ тужить.
   Вѣрѣ Павловнѣ вдругъ стало ужасно смѣшно. Она едва могла сдерживаться, хотя лицо ея такъ и говорило, что она тотчасъ засмѣется. Наконецъ, она не выдержала и залилась смѣхомъ.
   -- Что съ тобой?-- спросила Анна Борисовна немного-обидчиво.
   -- Вы, мама, говорите это такимъ тономъ, точно это какое-нибудь несчастіе...
   -- Что-жъ, Разумникъ будетъ очень, очень сожалѣть...
   -- Такъ вы извѣстите его, когда они переѣзжать, и онъ пріѣдетъ къ нимъ на городскую квартиру.
   -- И сообщу... и сообщу,-- съ необычнымъ раздраженіемъ проговорила Анна Борисовна, кивая въ знакъ подтвержденія головой.-- Тебѣ, можетъ-быть, все равно, хоть мѣсяцъ не видишь тѣхъ, кого любить, а Разумнику...
   Вѣра Павловна вдругъ стала серьезна,
   -- Кого же это, Николая Николаевича или Варвару Николаевну такъ любитъ Разумникъ, что для него несчастіе пропустить одно свиданіе съ ними?-- рѣзко спросила она.
   -- Ты, кажется, знаешь, что онъ, какъ и всѣ мы, давно сблизился съ ними обоими,-- сказала мать.-- Кажется, еще дѣтьми вы...
   -- Нѣтъ, не знаю,-- твердо отвѣтила дочь, перебивая ее:-- по крайней мѣрѣ, съ Николаемъ Николаевичемъ онъ даже и не могъ сблизиться, такъ какъ у нихъ нѣтъ и не можетъ быть ничего общаго.
   Хвощинскій нахмурилъ брови и строго посмотрѣлъ на дочь. Вѣра Павловна не замѣтила этого. Вообще она не боялась отца, не занимавшагося воспитаніемъ дѣвочекъ и предоставлявшаго ихъ всецѣло женѣ. Вѣрѣ Павловнѣ въ эту минуту вспомнился Разумникъ: какую кислую мину сдѣлаетъ онъ, когда узнаетъ, что она идетъ замужъ за Кудрявцева. Ей опять стало весело.
   -- Впрочемъ, мама, теперь и Варварѣ Николаевнь никого не нужно: она такъ увлеклась кузеномъ...
   -- Какимъ кузеномъ?-- спросила Анна Борисовна.
   -- Нашимъ Иваномъ Ивановичемъ,-- отвѣтила Вѣра Павловна.
   Старуха испугалась. Такъ вотъ о чемъ плакала Вѣра! Узнала, что Хопровъ сблизился съ Кудрявцевой, и разревѣлась. Нечего сказать, и хорошо выйдетъ. Она при Кудрявцевѣ расплакалась о томъ, что сестра его такъ увлеклась Хопровымъ. Чего добраго и жениха, и невѣсту они прозѣваютъ.
   -- Шалопай онъ!-- проворчалъ неожиданно Хвощинскій.
   -- На пушечный выстрѣлъ не слѣдовало бы такихъ подпускать къ домамъ, гдѣ есть порядочныя дѣвушки,-- рѣшила его жена и прибавила:-- а мы сами еще рекомендовали его Кудрявцевымъ.
   Вѣра Павловка нетерпѣливо пожала плечами:
   -- У жъ не боитесь ли вы, что онъ женится ни Варварѣ Николаевнѣ? Я думаю, тутъ большого неучастія не будетъ. Это дастъ ему средства широко развить свой талантъ.
   Анна Борисовна окончательно ничего во понимала. Въ теченіе четырехъ лѣтъ она уже оберегала дочь отъ Хопрова, видя, что онъ можетъ вскружить ей голову. Въ послѣднее время она даже убѣдилась, что дочь не равнодушна къ нему. Сегодня, вотъ сейчасъ, ей даже показалось, что изъ-за него именно плакала Вѣра, а теперь Вѣра не желаетъ, чтобы онъ женился на Кудрявцевой. Впервые въ жизни сбитая съ толку, старуха потеряла способность владѣть собою и поступать съ тактомъ. Какъ только кончился обѣдъ, она поспѣшила въ комнату Вѣры Павловны. Вѣра Павловна сидѣла у окна съ книгой на колѣняхъ и не читала, отдавшись свѣтлымъ мечтамъ.
   -- Мнѣ надо поговорить съ тобой, Вѣра,-- серьезно и строго, сказала Анна Борисовна.-- Ты уже не дѣвочка и тебѣ пора пристроиться. Въ послѣднее время я очень, очень недовольна тобой.
   У Вѣры Павловны забилось сердце отъ предчувствія какой-то непріятности.
   -- Мама,-- начала она.
   Мать остановила ее.
   -- Дай мнѣ досказать. Ты непозволительно кокетничала съ Иваномъ, Ивановичемъ,
   -- Мама!-- опять воскликнула протестующипъ тономъ Вѣра Павловна, возмущенная этой клеветой на нее.
   -- Не возражай,-- перебила Анна Борисовна, возвышая голосъ.-- Какъ ни называй того, что дѣвушка ухаживаетъ за молодымъ человѣкомъ, ищетъ съ нимъ встрѣчъ, шепчется съ нимъ по угламъ, вступается за него при немъ, это все то въ сущности простое кокетство, не ведущее къ добру...
   Вѣра. Павловна даже и не возразила. Ей становилось очень тяжело. Мать продолжала:
   -- Потомъ, завлекая одного, ты оставалась по цѣлымъ чаемъ, гуляла вдвоемъ съ Николаемъ Николаевичемъ, говорила Богъ вѣсть о чемъ.
   Вѣра Павловна нея вспыхнула и вспылила,
   -- Это просто безчестно, мама!-- воскликнула она.-- Не я оставалась съ винъ вдвоемъ; а вы оставляли меня съ нимъ.
   Старуха не смутилась.
   -- Ну да, потому что онъ хорошій женихъ, онъ богатъ, я разсчитывала...
   Вѣра Павловна возмутилась, точно кто-то хотѣлъ втоптать въ грязь ея свѣтлое чувство. До этой минуты она сама ни разу не подумала о богатствѣ Кудрявцевыхъ.
   -- Замолчите!-- крикнула она, не помня себя.-- Неужели вы не понимаете, что вы затаптываете сами въ грязь мое чувство? Я только потому и полюбила его, что онъ заставилъ меня забыть о деньгахъ, о богатствѣ. Вы же хотите загрязнить и убить это чувство.
   Мать испугалась. Она знала, что ея дочь изъ-за "глупаго каприза" можетъ отказать Кудрявцеву. Какъ бы не надѣлать бѣды. Но, тѣмъ не менѣе, ей хотѣлось все разузнать, облегчить, наконецъ, свою душу, и она торопливо спросила:
   -- А онъ? сдѣлалъ онъ тебѣ предложеніе?
   -- Уйдите! Уйдите!-- почти съ отчаяніемъ проговорила внѣ себя Вѣра Павловна.
   -- Что у тебя за тонъ?-- разгорячилась мать.-- Ты еще замужъ не вышла.
   -- Вы и сдѣлаете то, что я не выйду!-- запальчиво крикнула Вѣра Павловна.-- Вы меня заставите стыдиться этого брака...
   Анна Борисовна растерялась и чуть не упала отъ испуга. "И откажетъ, и откажетъ!" -- пронеслось въ ея головѣ. Влервые она покорилась своей капризной дѣвчонкѣ и, направляясь съ растеряннымъ видомъ мокрой курицы къ двери, сконфуженно, стараясь замаскировать испугъ, замѣтила:
   -- Съ тобой не сговоришь, вѣрно! Рукой махнуть надо!
   Когда мать вышла, Вѣра Павловна расплакалась. На мгновенье у нея мелькнула мысль, неужели и она любитъ Кудрявцева за деньги? "Нѣтъ, нѣтъ!-- мысленно повторяла она:-- будь онъ нищимъ, будь онъ милліонеромъ, мнѣ все равно". Она еще съ невысохшими глазами улыбнулась улыбкой счастія, вся охваченная любовью къ этому человѣку.
   

XI.

   Кудрявцевы переѣхали въ городъ, и Хопровъ продолжалъ тамъ писать портретъ Варвары Николаевны. Во время сеансовъ она по обыкновенію болтала о чемъ попало, иногда дрязня его, иногда подшучивая надъ нимъ. Нельзя сказать, чтобы онъ оставался въ долгу, и иногда легкомысленной дѣвушкѣ приходилось коротко замѣчать ему:
   -- Вы нестерпимы!
   Темх не менѣе, онъ забавлялъ не и развлекалъ отъ скуки, хотя она иногда и говорила брату, что Хопровъ, кажется, никогда не кончитъ писать ея портретъ.
   -- Учится на мнѣ!--говорила она, надувая губки.
   Но сеансовъ она не прекращала и даже не замѣчала, что Хопровъ сталъ болѣе желчнымъ, нетерпѣливымъ и рѣзкимъ за послѣднее время. Даже лицо у него нѣсколько осунулось и пожелтѣло. Разъ какъ-то Николай Николаевичъ зашелъ взглянуть на портретъ и удивился. На красновато-черномъ фонѣ ярко выдѣлялась фигура молодой дѣвушки съ золотисто-бѣлокурыми волосами, въ бѣломъ фуляровомъ платьѣ съ букетомъ блѣдныхъ сѣрыхъ цвѣтовъ, съ рѣзко выдѣлявшимся чернымъ бантомъ на груди. Законченности въ отдѣлкѣ, правда, не было, но было не мало вкуса въ этихъ туманныхъ блѣдно-сѣрыхъ цвѣтахъ на бѣломъ фонѣ платья, безъ опредѣленныхъ контуровъ, было нѣсколько ловкихъ штриховъ въ завиткахъ золотистыхъ волосъ, падавшихъ сзади капризно на лифъ платья, и на этомъ темно-красномъ горячемъ фонѣ, сдѣланномъ небрежными мазками, вся эта фигура выдѣлялась, какъ живая, несмотря на грубоватое письмо тѣла и неправильности въ рисункѣ, особенно рукъ.
   -- Ну, вотъ, вы и кончили свою работу,-- сказалъ Кудрявцевъ, обращаясь къ Ивану Ивановичу.
   -- Нѣтъ, еще не совсѣмъ,-- отвѣтилъ Хопровъ.-- Очень ужъ много изволитъ мѣшать Варвара Николаевна...
   Кудрявцевъ деликатно замѣтилъ:
   -- Мнѣ кажется, что тутъ больше нечего дописывать...
   Онъ чувствовалъ, что дальше Хопровъ начнетъ только портить портретъ; Хопровъ самъ уже давно это чувствовалъ, злясь на себя, особенно въ тотъ день, когда онъ попробовалъ вполнѣ отдѣлать руки на портретѣ.
   -- Это же будетъ не вполнѣ законченный портретъ,-- сказалъ онъ небрежно.-- Набросокъ только, эскизъ.
   -- Но зато очень эффектный,-- закончилъ Кудрявцевъ.-- Я видѣлъ нѣсколько такихъ портретовъ Макарта... вы, можетъ-быть, тоже помните его рыжеволосую женщину, стоящую почта затылкомъ къ зрителямъ... Картина была здѣсь какъ-то на выставкѣ...
   -- О, вы черезчуръ лестнаго мнѣнія о моей работѣ,-- сказалъ Хопровъ.-- Я и Макарта!
   Кудрявцевъ не прибавилъ, что онъ видѣлъ и такіе женскіе портреты работы Макарта, гдѣ все было закончено до мельчайшихъ подробностей.
   -- Tante Marie видѣла твой портретъ,-- спросилъ Кудрявцевъ сестру.
   -- Видѣла и страстно жаждетъ тоже позировать,-- отвѣтила, смѣясь, Варвара Николаевна.-- Она даже спрашивала Ивана Ивановича, въ какомъ платьѣ ей лучше снять ее.
   -- Вы согласитесь взяться за эту новую работу?-- спросилъ Николай Николаевичъ.
   -- Отчего же и нѣтъ? Мнѣ даже легче будетъ справиться съ тѣмъ портретомъ.
   -- Да, да, черты рѣзкія,-- сказалъ Николай Николаевичъ.
   -- Нѣтъ, меньше будетъ разговоровъ и движеній,-- съ ироніей отвѣтилъ Хопровъ.
   Варвара Николаевна засмѣялась.
   -- Мы вѣдь все бранимся и споримъ,-- сказала она:-- а tante Marie будетъ только вздыхать.
   Кудрявцевъ, пропустивъ мимо ушей эти замѣчанія, предложилъ Хопрову деньги за работу. Онѣ держалъ себя съ Хопровымъ изысканно вѣжливо, но въ то же время холодно, не допуская никакого сближенія, никакой фамильярности. Когда Хопровъ ушелъ, онъ присѣлъ противъ портрета и задумался. Сестра засмѣялась, видя, что онъ засмотрѣлся на портретъ.
   -- Ты, кажется, оторвать глазъ отъ этого произведенія не можешь?-- проговорила она, вставъ сзади брата и положивъ на его плечи руки.
   -- Да, это очень большой природный талантъ и полное отсутствіе школы, выучки, техники,-- отвѣтилъ онъ серьезно, вдумчиво смотря на картину.-- Тутъ все только набросано, но какъ набросано! Начни онъ додѣлывать, ничего не осталось бы, рисунка даже въ рукахъ нѣтъ...
   Онъ повернулъ къ ней голову съ улыбкой и замѣтилъ:
   -- А онъ, должно-быть, золъ...
   -- Золъ?-- спросила она.
   -- Да, ты вглядись, что онъ написалъ. Выраженіе лица капризной дѣвочки и этотъ платокъ въ рукахъ... Ты, кажется, разорвать его хочешь на этомъ портретѣ... Это злая насмѣшка!..
   -- Вотъ это мило! Я этого и не замѣтила! Я ему велю замазать это... Противный грубіянъ!
   -- Нѣтъ, милый ты ребенокъ, я именно этимъ и доволенъ,-- мягко сказалъ брать.-- Ты очаровательна именно въ такомъ настроеніи... Да и портретъ этотъ мнѣ принадлежитъ, а не тебѣ.
   Онъ поднялся съ мѣста и поцѣловалъ сестру въ лобъ.
   -- Это онъ отомстилъ мнѣ за то, что я сказала ему, что ты женишься на Вѣрѣ, проговорила Варвара Николаевна.
   -- Ты думаешь, что онъ любилъ ее?
   -- Ну, не любилъ, а все же ухаживалъ за нею. Любитъ онъ, кажется, не способенъ. Да и его едва, ли кто полюбитъ. Неотесанъ, грубъ и пошловатъ въ минуты злости.
   -- О, да ты его изучила!
   -- Еще бы! Въ послѣднее время особенно, онъ мнѣ даже надоѣлъ своими дерзкими выходками.
   Кудрявцевъ усмѣхнулся и, взглянувъ на портретъ, замѣтилъ:
   -- Въ это время онъ, вѣрно, и дѣлалъ эти злые мазки.
   Потомъ прибавилъ:
   -- Я радъ, что мы дали ему работу, то-есть деньги. Можетъ-быть, онъ нуждается теперь. Во всякомъ случаѣ, ему практика будетъ полезна. Напишетъ портретъ tante Marie, потомъ мой, пожалуй, Вѣры...
   -- Какъ? и ты съ нея хочешь заставить его писать портретъ?-- воскликнула сестра.
   Кудрявцевъ спросилъ:
   -- А что?
   -- Но если онъ ухаживалъ за нею...
   Братъ пожалъ плечами.
   -- Если бы онъ смѣлъ, онъ сталъ бы ухаживать и за тобою... Стоитъ только оборвать его разъ, и онъ не станетъ ухаживать... Тѣмъ не менѣе, нужно помочь ему выбиться на дорогу. Это было бы такъ пріятно Вѣрѣ.
   Онъ улыбнулся доброй улыбкой.
   -- Моя дѣвочка была бы такъ счастлива, если бы ея неудавшійся геній хоть немножко прославился. Она желаетъ ему успѣховъ и теперь, хотя онъ, кажется, очень сердитъ даже и на нее за свои неудачи. Почти не заходятъ къ Хвощинскимъ.
   Дѣйствительно, Хопровъ уже давно не заходилъ къ Хвощинскимъ и былъ золъ на весь міръ. Послѣ признанія, сдѣланнаго Маргаритою Ѳедоровною, онъ внезапно почувствовалъ себя несчастнымъ, жертвою увлеченія и случайныхъ обстоятельствъ, человѣкомъ, будущность котораго загубили. Ему было попрежнему удобно жить, Маргарита Ѳедоровна попрежнему ухаживала за нимъ, онъ попрежнему имѣлъ возможность лежать на боку, но онъ теперь носился съ одной мыслью, что онъ идетъ, какъ агнецъ на закланіе, что онъ приноситъ жертву, исполняя долгъ, чести, жертву собою своему будущему ребенку. Онъ даже самъ торопился теперь свадьбою и, не безъ паѳоса, разсуждалъ лежа на диванѣ: "Вѣра Павловна, много вы говорили о томъ, что я зарываю въ землю свой талантъ, а побыли бы вы на моемъ мѣстѣ, что бы вы запѣли. Меня не папаша и мамаша принуждаютъ надѣть брачныя цѣпи, а голосъ моей собственной чести; я сдѣлался жертвой случайности и самъ иду на искупленіе своей ошибки. Вамъ хорошо было ораторствовать о великихъ идеяхъ, выискивая себѣ въ то же время богатаго жениха, а мы, неумѣющіе красно говорить, безъ шуму дѣлаемъ то, чего никогда не сдѣлали бы вы". Это сознаніе своего долга не мѣшало ему капризничать съ Маргаритой Ѳедоровной, срывать на ней злобу, отравлять ей жизнь придирками. Покорный своему рѣшенію, онъ чуть не вышелъ изъ себя, когда одинъ изъ его старыхъ пріятелей, тоже бывшій вольнымъ слушателемъ академіи, Макаровъ, замѣтилъ ему, что онъ прекрасно дѣлаетъ, женясь на Маргаритѣ Ѳедоровнѣ. Къ Макарову зашелъ Хопровъ случайно. Они не видались давно и столкнулись гдѣ-то на дорогѣ. Длинный, широкій въ кости, съ плоскимъ, расплывшимся въ стороны водянистымъ лицомъ, съ тупыми, безжизненными глазами, съ узенькимъ лбомъ, Порфирій. Васильевичъ-Макаровъ былъ прозванъ какимъ-то острякомъ: "Да-съ Макаровъ". Одни говорили, что такое прозвище было дано Макарову за то, что онъ всегда при первомъ словѣ говорилъ "да-съ", соглашаясь со всѣми; другіе говорили, что это прозвище было дано потому, что люди сотворены или мужчинами, или женщинами, а Макаровъ существомъ средняго рода: по росту гигантъ-мужчина, по характеру плюгавая бабенка.
   -- Ахъ, кого я вижу,-- воскликнулъ Макаровъ, увидавъ на улицѣ Хопрова.-- Господи, какъ я радъ, какъ я радъ!
   Онъ началъ отъ всей души жать и трясти руку Хопрова.
   Хопровъ никогда не былъ съ нимъ друженъ и презиралъ эту "бабу".
   -- Зайди ко мнѣ, зайди, я тутъ вотъ живу, въ квартирѣ Хомовскаго.
   Макаровъ никогда не жилъ у себя, а всегда у кого-нибудь посторонняго.
   -- Я не знаю никакого Хомовскаго,-- отвѣтилъ Хопровъ.
   -- Какъ, не знаешь? Хомовскій! Химикъ извѣстный. Да его и нѣтъ теперь въ Питерѣ. Я стерегу его квартиру. Одинъ въ ней съ Марьей Петровной. Зайди, картину мою посмотришь.
   -- Опять "Сыщика" пишешь?-- насмѣшливо спросилъ Хопровъ.
   -- Нѣтъ, теперь "Доктора-алхимика". У Хомовскаго, знаешь, реторты, колбы, банки. Ну, я и воспользовался.
   Хопровъ засмѣялся.
   -- Да, да, ты вѣдь и "Старьевщика" писалъ потому, что халатъ какой-то отыскалъ у...
   Онъ спросилъ:
   -- У кого ты тогда жилъ?
   -- У Бѣлозерова. Это у него старинный халатъ и антикварскія вещи были. Да. А теперь удачно у меня это. Я, знаешь, алхимика посадилъ у трупа дѣвушки. Натурщицей Марья Петровна согласилась быть по знакомству. Ты вѣдь знаешь ее? А обстановка -- все колбы, реторты, горшки, какъ у химиковъ. Случай все, случай! Надо пользоваться. А ты что дѣлаешь?
   Хопровъ отвѣтилъ:
   -- Жениться собираюсь!
   -- Прекрасно! прекрасно!
   Хопровъ разсердился:
   -- Что прекрасно? Не знаешь на комъ, а говоришь: прекрасно!
   -- На комъ же?
   -- На табачницѣ!
   -- А-а, хорошо! Значитъ, съ деньгами?
   -- Ничего не значилъ, а значитъ то что надо жениться; понимаешь, надо!
   -- Да, да! надо и женишься! Это хорошо!
   Хопровъ махнулъ съ раздраженіемъ рукою;
   -- У тебя все прекрасно! все хорошо!
   Онъ хотѣлъ идти.
   -- Да зайди ко мнѣ, я тутъ близко,-- началъ упрашивать Макаровъ и сказалъ свой адресъ.
   -- Зайду какъ-нибудь!-- отрывисто отвѣтилъ Хопровъ.
   Они простились. Потомъ, ругая въ душѣ Макарова осломъ и идіотомъ, Хопровъ сообразилъ, что его удобно пригласить въ свидѣтели и въ шафера при вѣнчаніи. Этотъ идіотъ хоть не вышутитъ его дуры. Ручки еще будетъ цѣловать у нея. Къ каждой кухаркѣ готовъ подходить къ ручкѣ. На слѣдующій же день, утромъ, онъ отправился къ Макарову, нашелъ его квартиру, позвонилъ. Макаровъ самъ открылъ дверь и пригласилъ его въ свою "мастерскую", благодаря его за посѣщеніе и пожимая ему руки. Въ мастерской все было загромождено химическими сосудами, посрединѣ стоялъ кухонный столь, покрытый бѣлой простыней, а на столѣ лежалъ обнаженный костлявый трупъ женщины. При входѣ Хопрова трудъ открылъ блѣдные, оловянные глаза и, посмотрѣвъ равнодушно на посѣтителя, снова закрылъ глаза.
   -- Марья Петровна, отдохните теперь,-- сказалъ Макаровъ, обращаясь къ трупу.
   -- Да я не устала; что-жъ, лежать не трудно,-- отвѣтилъ трупъ и широко вздохнулъ впалой грудью.
   -- Да я ужъ писать не буду сегодня! Вотъ другъ зашелъ, Иванъ Ивановичъ Хопровъ,
   -- Я тебѣ не помѣшаю. Пиши! Я на минуту,-- сказать Хопровъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, какъ можно! Марьѣ Петровнѣ все равно. Она и завтра полежитъ. Дайте намъ чаю, Марья Петровна.
   Макаровъ засуетился, очищая большое старинное кресло, обнявъ обѣими руками и унося съ кресла манекенъ въ бархатномъ халатѣ.
   -- А ты опять новый халатъ досталъ?-- съ усмѣшкой сказалъ Хопровъ.
   -- Это табачница знакомая дала. Для костюма турки у лея онъ служитъ на святкахъ. А я алхимика въ немъ нишу. Знаешь, какъ въ Фаустѣ. Вотъ кресло -- купить пришлось на толкучкѣ. Кресло ничего, старое.
   Марья Петровна уже безшумно слѣзла на полъ со стола, худая и длинная, какъ жердь, и копошилась позади стола, одѣваясь на полу. Полупріодѣвшись и держа въ рукахъ остальныя части туалета, она вышла изъ комнаты.
   -- Съ тобой живетъ?-- спросилъ Хопровъ...
   -- Да, мыкаемъ горе. Хорошая дѣвушка. Пенсію, въ двадцать рублей получаетъ послѣ отца. Жениться и нельзя.
   -- То-есть отчего это?
   -- А пенсія-то? Какъ же безъ пенсіи? Безъ пенсіи нельзя!
   Хопровъ посмотрѣлъ на миніатюрную по размѣрамъ картину Макарова, узналъ исхудалый трупъ Марьи Петровны, и халатъ на манекенѣ, и портретъ академическаго небритаго сторожа, одѣтый въ этотъ халатъ, и колбы, и реторты, и кухонный столъ, покрытый простыней, не узналъ только комнаты, такъ какъ на картинѣ былъ изображенъ какой-то подвалъ со сводами и съ рѣшетками у окна.
   -- Это, знаешь, въ средневѣковомъ домѣ,-- пояснялъ Макаровъ.
   -- А развѣ тогда у алхимиковъ такіе же сосуды были въ употребленіи, какъ и теперь?-- опросилъ Ховровъ,
   -- Да, сосуды,-- повторилъ протяжно и раздумчиво Макаровъ и на минуту смолкъ.-- Что-жъ, другихъ нѣтъ,-- со вздохомъ пояснилъ онъ, наконецъ.
   Хопровъ приступилъ къ цѣли своего визита. Макаровъ обрадовался возможности услужить пріятелю и опечалился въ то we время.
   -- Фрака у меня нѣтъ, вотъ бѣда!.. Впрочемъ, у него-нибудь есть, можетъ-быть... Только вотъ ростъ мой и кость широкая...
   Хопровъ успокоилъ его; онъ самъ будетъ вѣнчаться въ сюртукѣ, пѣшкомъ готовъ идти въ церковь, чтобы не было толковъ, зѣвакъ, церковь какую-нибудь подыщетъ на курьихъ ножкахъ, въ глуши. Макаровъ полюбопытствовалъ:
   -- Но она-то все же съ кое-какими деньгами?
   -- Какія же деньги?
   -- А табачная?!
   -- На мои деньги открыла. Наслѣдство получилъ.
   -- Второе?
   -- Какъ второе? Ахъ, да, это послѣ отца-то! Ну, то товарищи проѣли. Теперь умнѣе сталъ. Завелъ табачную, приставилъ Маргариту, она практична. Теперь меблированныя комнаты открылъ, она же управляетъ.
   Макаровъ вскочилъ и въ волненіи заходилъ по комнатѣ.
   -- Своя квартира, значитъ, у васъ?.. Господи, вотъ-то счастье! Да я бы въ кабакѣ сталъ торговать, если бы были деньги, на что его открыть, только бы уголъ свой имѣть...
   -- А "Старьевщики", а "Алхимики",-- разсмѣялся Хопровъ.-- По боку бы ихъ?
   Макаровъ сдѣлался совсѣмъ серьезнымъ. Его широкое безкровное лицо смотрѣло плачевно, въ глазахъ, казалось, стоили слезы.
   -- Нѣтъ, ты не шути. У меня вотъ гдѣ это все сидитъ!-- онъ указалъ на затылокъ.-- Это петля на шеѣ. Ты думаешь, я съ радости Марью Петровну на столѣ разложилъ, колбы эти пишу, сторожа поилъ два дня, чтобы доктора-алхимика изъ него сдѣлать? Ты думаешь, легко мнѣ было "Старьевщика" написать -- халатъ-то штофный выписать, а потомъ, когда Бѣлозоровъ пріѣхалъ въ свою квартиру да выгналъ меня и мнѣ пришлось халатъ на память заканчивать -- каково это?
   Онъ съ несвойственнымъ ему ожесточеніемъ заскрежеталъ зубами и проговорилъ глухо:
   -- Лучше бы воду возить!
   -- Зачѣмъ же было идти въ художники?
   -- Я не самъ пошелъ, отдали!-- коротко отвѣтилъ Макаровъ.
   Онъ походилъ по комнатѣ большими шагами, поуспокоился и впалъ въ свой обычный мечтательный, немного сентиментальный и слащавый тонъ:
   -- Жизнь-то какъ людьми играетъ.. Батюшка мелкій чиновничекъ былъ, матушка швейкой была, на улицѣ познакомились, поженились, и я родился. Оба маленькіе, тщедушные, а я въ Гавани на улицѣ съ каланчу выросъ и только отъ нихъ у меня и осталось, что малодушіе. Ахъ, какъ я малодушенъ, такъ это ты и представить себѣ не можешь! Вотъ знаю, что писать надо, а забреду въ Гавань, лягу на песокъ и смотрю, какъ подростки рыбу ловятъ, парохода ходятъ, ребятки купаются,-- картина!-- и мечтаю, мечтаю...
   Хопровъ разсердился, самъ онъ любилъ это dolce far niente, тоже иногда забирался куда-нибудь въ лѣсъ, на взморье, лежалъ брюхомъ вверхъ по цѣлымъ часамъ, грѣлся на солнцѣ, глядѣлъ безцѣльно вверхъ, отдыхалъ. Отъ какихъ трудовъ? онъ и самъ не зналъ.
   -- Нашелъ чѣмъ хвалиться!-- проговорилъ онъ.-- Лѣнтяй!
   -- Да я не хвалюсь. Это и не лѣнь. А малодушіе. Силы во мнѣ нѣтъ. Ты не смотри, что я съ каланчу да съ косую сажень. Я слабъ. Это во мнѣ жиръ и вода. Пухну, значитъ. Это нездоровье. У меня сердце больное. Защемитъ, защемитъ и только и легче, пока мечтаешь на вольномъ воздухѣ. Организмъ такой. Отъ организма многіе страдаютъ. Вотъ Марья Петровна тоже: дѣвочкой на грудь она упала и легкія отшибла, ну, и не можетъ пополнѣть. Что ни дѣлай, не пополнѣетъ. Память вотъ у меня тоже слаба, потому я на затылокъ разъ упалъ въ дѣтствѣ -- память и отшибло...
   Хопровъ, зѣвнувъ, проговорилъ:
   -- Отъ бездѣлья болѣзни выдумываешь.
   -- Нѣтъ, ты этого не говори. Я вотъ читалъ въ одной книгѣ: у одного человѣка воду нашли въ головѣ, такъ съ чайную ложку, а онъ изъ-за этого убійцей сдѣлался.
   -- Это послѣ смерти-то?-- усмѣхнулся Хопровъ.
   -- Ахъ, шутникъ ты, шутникъ!-- засмѣялся благодушно Макаровъ.-- Не умѣю я разсказывать! Нѣтъ, видишь ли, онъ былъ убійцей; потомъ, когда вскрывали его, доктора нашли, что это отъ воды въ головѣ -- отъ организма, значитъ.
   Хопровъ хотѣлъ уже идти, но Макаровъ началъ умолять его напиться у него чаю, ради Бога, не обидѣть. Прежде чѣмъ Иванъ Ивановичъ успѣлъ подыскать предлогъ для отказа, Марья Петровна, уже пріодѣвшаяся въ скромное шерстяное платье, узенькое и черное, походившая теперь на послушницу, принесла на подносѣ два стакана съ чаемъ. Макаровъ засуетился, очищая столъ отъ ретортъ и колбъ, Хопровъ даже изумился, глядя на нее, смиренную, съ безнадежно вытянутымъ лицомъ, съ равнодушно покорными глазами. Очевидно, ей было все равно, служить ли въ роли служанки въ этомъ послушническомъ одѣяніи, лежать ли обнаженнымъ трупомъ на кухонномъ столѣ. Хопровъ перевелъ глаза на суетливо очищавшаго ему "мѣсто поудобнѣе" безцѣльно большого и широкаго Макарова, на его разлѣзшееся въ стороны, точно кѣмъ-то придавленное спереди лицо, на плачевно-привѣтливую улыбку этого лица, и у него на душѣ стало такъ же тоскливо, какъ были тоскливы эти два глубоко несчастныя существа, какъ была, тосклива эта обстановка этой "мастерской", какъ была тосклива эта крошечная картинка съ тощимъ трупомъ, бѣлѣвшимся на ней, закрытымъ изъ скромности простынею до половины.
   -- И какимъ вѣтромъ тебя занесло въ академію?-- спросилъ онъ невольно, какъ бы думая вслухъ.
   -- Судьба, все судьба! Послѣ смерти матушки, батюшка пить началъ,-- сталъ торопливо разсказывать Макаровъ, грызя сахаръ и потягивая чай съ блюдечка.-- Сперва онъ съ однимъ лавочникомъ пилъ, тотъ меня въ мальчики къ себѣ въ лавку хотѣлъ взять. Потомъ онъ отколотилъ батюшку во время бѣлой горячки, и батюшка захороводился съ однимъ художникомъ. Вывѣски тотъ писалъ и все объ искусствѣ говорилъ. Искусство -- святое дѣло; академія -- храмъ. Ну, батюшка не въ своемъ видѣ и началъ бредить: "Въ храмъ отдамъ сына; на святое дѣло пусть идетъ". Кланялся, обивалъ пороги, въ ногахъ валялся у всѣхъ, изъ жалости и приняли меня вольнымъ слушателемъ...
   Онъ вздохнулъ, точно ношу тяжелую свалилъ съ плечъ, потомъ продолжалъ болѣе спокойно:
   -- Что-жъ, жаловаться внѣ грѣшно. Меня не тѣснили. Самъ я человѣкъ смирный и никого не обижу, и меня не обижали, даже любили, могу сказанъ!
   Хопровъ не безъ досады на это добродушіе сказалъ:
   -- Какъ же, помню! Профессоръ Ивлохинъ на другой день послѣ попоекъ кисти мытъ и краски приготовлять для него заставлялъ, пока онъ валялся въ постели, а гражданская супруга профессора Щурова къ модисткамъ за платьями и въ театръ за билетами тебя посылала.
   -- Да, да,-- весело согласился Макаронъ: -- свой человѣкъ былъ у всѣхъ! Все любили. Гуркинъ... покойный Александръ Ивановичъ Гуркинъ, помнишь?.. даже на дачу съ собой одно лѣто бралъ, когда у него жена умерла. Ахъ, хорошо у нихъ въ Финляндіи! Вотъ-то страна! Песокъ, мохъ, гранитныя скалы, хвойный лѣсъ и озера. Ляжешь, бывало, на берегу, гдѣ-нибудь около Саймскаго канала; вода не шелохнется, въ лѣсу ни звука, нигдѣ не видно ни души, даже птицъ словно нѣтъ, тихо, а вверху облака бѣлыя плывутъ по бездонному небу.
   Макаровъ даже притихъ, вспоминая все это, и уставилъ въ пространство свои блѣдно-сѣрые глаза, точно всматриваясь въ картину, развернувшуюся передъ нимъ,
   -- Ты вмѣсто дядьки, что ли, при сынѣ Гуркина былъ,-- спросилъ Холровъ съ ироніей.
   Макаровъ очнулся.
   -- Да... то-есть нѣтъ... такъ, гулялъ съ мальчикомъ., не съ кѣмъ ему было больше гулять...
   У него въ глазахъ стояли слезы умиленія.
   -- Лучше бы больше дѣлу учили, живописи,-- сказалъ желчно Хопровъ.
   Макаровъ полусонно, полусознательно отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, что же... Таланту у меня мало было... Въ головѣ много, образы, картины, сцены, а станешь писать.
   Онъ безнадежно махнулъ рукой и покорно проговорилъ:
   -- Это отъ организма... природа такая...
   Онъ помолчалъ я потомъ замѣтилъ:
   -- Да, природа такая. Вотъ даже самъ Черемушкинъ утѣшалъ меня и сказалъ вчера...
   Иванъ Ивановичъ живо обернулся къ Макарову и спросилъ:
   -- А развѣ Черемушкинъ здѣсь?
   -- Какъ же, какъ же, здѣсь! Учителемъ гдѣ-то въ казенномъ заведеніи состоитъ, роется въ музеяхъ и въ библіотекахъ, археологіей и исторіей искусства все занимается. Господи, что за душа-человѣкъ. На дняхъ такъ выручилъ, такъ выручилъ меня...
   -- Да кого онъ не выручалъ!-- сказалъ Хопровъ и прибавилъ: -- ты лучше разскажи, какъ онъ живетъ, что дѣлаетъ, не женился ли...
   И пока Макаровъ сбивчиво и спутанно разсказывалъ о Черемушкинѣ, Хопровъ не безъ удовольствія вспоминалъ объ этомъ человѣкѣ, мягко и благодарно улыбаясь. Съ такой улыбкой вспоминали о Черемушкинѣ всѣ товарищи, которые даже никогда, какъ и Хопровъ, не были его друзьями, не были съ нимъ близки. Въ памяти Хопрева воскресла эта невзрачная фигурка, съ косматыми волосами, съ некрасивымъ худощавымъ лицомъ, съ серьезнымъ выраженіемъ лица. Что влекло къ этому человѣку, мало говорившему, вѣчно рывшемуся въ архивной пыли? Не его ли благодушная улыбка, дѣлавшая обворожительнымъ это некрасивое лицо? Не его ли прямодушіе и честная откровенность съ младшими и старшими? Не его ли вѣчная готовность отдать послѣдній грошь товарищу, хоть бы этотъ грошъ нуженъ былъ на пьянство. Не его ли философскія воззрѣнія на жизнь, заставлявшія, между прочимъ, его говорить: "Я сержусь не на виноватаго, а на тѣ условія, которыя сдѣлали его виноватымъ?" Хопровъ не могъ датъ отвѣта на эти вопросы, но при воспоминаніи о Черенушкинѣ на него какъ бы пахнуло дыханіемъ весны, вспомнились лучшія стороны юности, хорошія минуты въ товарищескихъ кружкахъ, какія-то свѣтлыя грезы, все то хорошее, что бываетъ даже въ самой скверной молодости...
   -- Нельзя ли пригласить и его въ свидѣтели ко мнѣ на свадьбу?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Отчего же нѣтъ, онъ пойдетъ!-- обрадовался Макаровъ.
   -- Такъ пригласи его отъ моего имени.
   Хопровъ сталъ прощаться, немного грустный, уже не ругавшій въ душѣ Макарова, а жалѣвшій его теперь. "Тоже ничему не научили и отъ всего отвлекли",-- мелькнуло въ его головѣ. Въ памяти воскресли образы знаковыхъ несчастныхъ лицъ: озлобившійся за свою бездарность и спившійся съ круга бахвалъ Жихаревъ; выгнанный родителями и погибшій въ нищетѣ авторъ "Наказанной комнатной собачки"; дошедшій до цинизма творецъ "Радостей и печалей любви"; хлыщеватый Грябовичъ, вылѣзшій въ люди за "симпатичные тона"; Макаровъ, лишенный всякаго дарованія и проведшій годы ученья не въ занятіяхъ живописью, а на посылкахъ у профессоровъ и ихъ законныхъ и незаконныхъ женъ; наконецъ, онъ самъ, попавшій въ академію такъ же случайно, какъ онъ попалъ на клубную сцену, отъ бездѣлья, оттого, что въ былые годы онъ чувствовалъ въ себѣ всякіе таланты и актерскіе, и писательскіе, и художническіе. "Не осуждайте ихъ, господа, а подумайте, кѣмъ и чѣмъ они доведены до этого", пронеслись въ воспоминаніи слова Черемушкина. Онъ глубоко вздохнулъ, пожалѣлъ, что онъ не сошелся во-время съ Черемушкинымъ, тотъ его спасъ бы благими совѣтами, поддержалъ бы. "А теперь вотъ табакомъ торговать буду, Маргарита говорить, что это самое подходящее дѣло",-- съ ироніей проговорилъ онъ. Его опять охватила злоба, почти бѣшенство. Онъ вошелъ въ свою "мастерскую" и сѣлъ на диванъ, смотря на свои этюды. "Бросить все въ огонь и положить на себя крестъ? Быть табачнымъ торговцемъ и только? Техники нѣтъ, знаній нѣтъ, таланта нѣтъ?" Въ его головѣ мелькнуло воспоминаніе о словахъ Кудравцева. "Съ Макартомъ сравнилъ!"
   -- Ну да, и могъ бы быть Макартомъ, если бы не такъ сложилась проклятая жизнь!-- громко проговорилъ онъ.-- Таланта нѣтъ? Вздоръ! Обстоятельства, люди виноваты, что у насъ не можетъ еще развиваться правильно художникъ. Нищіе мы, потому намъ и нужны еще не художники, а чернорабочіе. Не будь двухъ-трехъ меценатовъ, ни одинъ талантъ не пробилъ бы себѣ дороги; всѣ погибли бы съ голода. Солдатенковы и Третьяковы -- вотъ кто спасаетъ еще отъ гибели художниковъ. Меня вонъ господинъ Кудрявцевъ желаетъ теперь спасти. Жаль, поздно явился!
   Онъ злобно засмѣялся.
   -- Поздно! Но все же я имъ покажу, что могло бы изъ меня выйти! Чѣмъ это? "Купающимися ребятишками"?
   Онъ на минуту закрылъ руками лицо, охваченный отчаяніемъ. Вдругъ ему вспомнились слова Вѣры Павловны о картинѣ на тему некрасовской "Свадьбы". У него мелькнула въ головѣ злая мысль написать свою Маргариту и себя. Она,-- беременная невѣста, онъ -- поневолѣ женящійся на ней женихъ. Да, эта картина выйдетъ у него хорошо. Изобразить Маргариту такою, какою она бываетъ въ минуты горя; изобразить себя хлыщеватымъ мастеровымъ, нахальнымъ, способнымъ на все въ минуту отчаянія. Паперть маленькой бѣдной церкви; нѣсколько глазѣющихъ бабъ и ремесленниковъ; мальчишка-сапожникъ, забѣжавшій съ сапогами въ рукахъ по дорогѣ "на зрѣлище"; франтъ-женихъ изъ мастеровщины въ лихой позѣ наглеца, идущаго съ безшабашнымъ отчаяніемъ на погибель; понурая невѣста въ интересномъ положеніи, въ шерстяномъ платьѣ и въ дешевенькой "увалѣ", предвидящая впередъ, что мужъ будетъ ее бить, пинать ногами, и тутъ же суетящійся напомаженный дружка, подзывающій извозчика. О, все это удастся ему изобразить.
   -- Кровью я напишу эту картину, душу вложу въ нее!-- воскликнулъ онъ.
   И почувствовалъ, что по его спинѣ пробѣгаетъ какой-то холодокъ, въ вискахъ стучитъ точно молоткомъ, а передъ глазами рисуется его картина, яркая, залитая солнцемъ, надрывающая сердце своимъ будничнымъ содержаніемъ.
   

XII.

   Въ одной изъ маленькихъ захолустныхъ церквей Петербургской стороны шелъ обрядъ вѣнчанія. Когда женихъ и невѣста стали къ аналою, женихъ бросилъ искоса взглядъ на черезъ мѣру округленный станъ невѣсты, потомъ перевелъ глаза на ея лицо: оно сіяло счастьемъ. По его лицу скользнула досадливая, злая усмѣшка и гримаса, исказившая это красивое дѣло. Онъ подумалъ: "Счастлива, что закабалила", и тотчасъ же поймалъ себя на этой мысли, понялъ выраженіе своего лица и рѣшилъ: "Вотъ бы теперь съ меня снять фотографію для моей картины". Это были Иванъ Ивановичъ Хопровъ и Маргарита Ѳедоровна Копоненъ. Онъ не слыхалъ, что говорилъ священникъ, и думалъ о своей "жертвѣ", о своей картинѣ, и злился. Если-бъ онъ могъ, онъ оскорбилъ бы свою невѣсту, заставилъ бы ее расплакаться и не смутился бы, а былъ бы даже доволенъ. Невѣста же стояла притихшая, сіяющая, благоговѣйно молясь и благодаря Бога за то, что Онъ отпустилъ ей ея согрѣшенія, допустилъ ее къ честному вѣнцу, благословилъ зачать. Когда вѣнчаніе кончилось, она сказала:
   -- Надо къ образамъ приложиться!
   Онъ машинально повиновался.
   Потомъ она сказала:
   -- Поцѣлуемся!
   Онъ слегка пожалъ плечами, точно говоря: "зачѣмъ?" и поцѣловался съ нею. Ей хотѣлось, чтобы "все было, какъ слѣдуетъ", и она очень обрадовалась, когда Макаровъ сталъ горячо поздравлять ее и ея мужа, больно пожимая ихъ руки. Марью Петровну онъ тоже привелъ съ собою на свадьбу и тутъ же замѣтилъ, рекомендуя ее молодымъ:
   -- Марья Петровна Ѳедорова. Мы вотъ тоже когда-нибудь повѣнчаемся. Теперь нельзя еще. У Марья Петровны пенсія, существовать надо.
   Марья Петровна вздохнула кроткимъ вздохомъ покорности. Маргарита Ѳедоровна поцѣловалась съ нею и тихо, добродушнымъ тономъ шепнула:
   -- Дай вамъ Богъ скорѣй!
   Ей хотѣлось теперь, чтобы всѣ дѣвушки вышли замужъ.
   Когда нужно было ѣхать домой, Маргарита Ѳедоровна пригласила всѣхъ въ карету: на переднемъ мѣстѣ сѣли молодые и между ними "свѣшникъ" съ образомъ, занятый у сосѣдей мальчикъ въ красной рубашкѣ и плисовыхъ штанишкахъ; напротивъ, между двумя шаферами-свидѣтелями, Макаровымъ и Черемушкинымъ, помѣстилась Марья Петровна, про которую впередъ замѣтилъ Макаровъ:
   -- Марья Петровна не займетъ много мѣста!
   Дѣйствительно, она, какъ доска, почти не занимала мѣста и изъ смиренія, повидимому, только приткнулась къ сидѣнью.
   Хопровъ очень изумился, пріѣхавъ домой и увидавъ въ своей "мастерской" нѣкоторыя преобразованія, въ родѣ прибраннаго въ уголъ мольберта, большого накрытаго бѣлою скатертью стола и гостей, ожидавшихъ "молодыхъ". Гостями были три жильца меблированныхъ комнатъ, молодой офицеръ, только-что поступившій въ академію генеральнаго штаба, пожилой слонообразный банковскій чиновникъ и его молоденькій племянникъ, тоже служившій въ банкѣ, продавщица-шведка, временно замѣнявшая Маргариту Ѳедоровну въ табачной лавкѣ и вѣчно страдавшая флюсомъ то съ одной, то съ другой стороны лица, и, наконецъ, учительница, единственная женщина, жившая въ меблированныхъ комнатахъ Маргариты Ѳедоровны, такъ какъ Маргарита Ѳедоровна по принципу не пускала къ себѣ жить "бабъ", но учительницу, худую и тощую, какъ левретка, впустила, рѣшивъ сразу: "какая же это женщина". Хопровъ поморщился при видѣ гостей, но, когда подали шампанское, онъ засмѣялся и подумалъ: "все хочетъ сдѣлать, какъ у людей". Онъ выпилъ бокалъ почти залпомъ, принимая поздравленіе гостей, и ему стало какъ бы веселѣе. Гости, усѣлись въ ожиданіи чаю и закуски, а Хопровъ пошелъ въ свою спальню; чтобы захватить папиросъ. Здѣсь онъ остановился въ нѣмомъ изумленіи; противъ его нарядно убранной кровати стояла тетерь другая точно такъ же убранная кровать; между кроватями лежалъ коврикъ; на коврикѣ стояли двѣ пары новыхъ туфель, а на кроватяхъ лежали на одной свѣтлый капотъ, на другой сѣрый халатъ съ синей атласной отдѣлкой.
   -- Спальню новобрачныхъ приготовила, сюрпрязъ сдѣлала, дурища!-- пробормоталъ Хопровъ, саркастически усмѣхаясь.
   -- За здоровье молодыхъ!-- неожиданно раздался голосъ старика банковскаго чиновника.
   Хопровъ поморщился. Не послать ли всѣхъ къ чорту? Не сдѣлать ли скандалъ?
   -- Иванъ Ивановичъ! Иванъ Ивановичъ!-- кричалъ весело Макаровъ.
   Хопровъ вышелъ въ большую комнату.
   -- Твое здоровье!-- произнесъ Макаровъ съ чувствомъ.
   Хопровъ выпилъ еще бокалъ залпомъ, точно, стараясь утишить страшную жажду.
   -- Горько!-- крикнулъ слонообразный старикъ.
   Маргарита Ѳедоровна обрадовалась и потянулась цѣловаться съ мужемъ. Совсѣмъ такъ, какъ на настоящей свадьбѣ. Не успѣлъ еще Хопровъ отойти отъ нея, какъ кто-то началъ душить его въ объятіяхъ, говоря:
   -- Какъ я радъ, какъ я радъ за тебя!
   Это былъ пришедшій въ умиленіе Макаровъ. Онъ всегда приходилъ въ восторгъ, когда видѣлъ цѣлующихся людей.
   Начались приготовленія къ чаю. Маргарита Ѳедоровна сняла вуаль и уже суетилась въ роли счастливой хозяйки, впервые видящей у себя гостей. Госта курили и говорили безъ умолку, чувствуя себя какъ дома, между собой они почти всѣ была знакомы, сталкивались въ коридорѣ, въ кухнѣ. Незнакомыми были только Черемушкинъ, Макаровъ, Марья Петровна, но Макаровъ знакомился и приходилъ въ восхищеніе отъ новыхъ знакомыхъ очень быстро, а Марья Петровна тотчасъ же взяла на себя роль помощницы хозяйки и превратилась въ добровольную служанку, стала украшать столъ, откупоривать бутылки, разставлять приборы. На Черемушкина никто не обращалъ особеннаго вниманія: невзрачный, некрасивый, грустный на видъ, какъ бы сосредоточенный въ самомъ себѣ, онъ сидѣлъ некуда въ сторонѣ, покуривая папиросы и молчаливо смотря на "суету суетъ". Общество же, мало-по-малу, начало оживляться, возбужденное шампанскимъ. Гавриленко, молоденькій армейскій офицеръ, только-что поступившій въ академію генеральнаго штаба, провинціалъ съ головы до ногъ, походившій на кадета лѣтъ семнадцати, безъ признаковъ растительности на лицѣ, маленькій, жиденькій, подвижной, съ черными, какъ угольки, глазами, первый началъ разговоръ о живописи и, конфузясь, сознался, какъ въ преступленіи, что онъ тоже рисуетъ "перышкомъ". Макаровъ пришелъ въ восторгъ отъ этого открытія и попросилъ показать что-нибудь нарисованное имъ.
   -- Я самоучкой,-- застѣнчиво пояснилъ офицеръ, краснѣя до ушей.-- Вы, господа-художники, критиковать будете, и притомъ у меня такіе сюжеты...
   Онъ замялся, искоса взглянувъ на дамъ, и пояснилъ:
   -- Я съ фотографическихъ карточекъ копирую... съ чего же больше...
   Макаровъ все-таки присталъ къ нему и упросилъ показать картины. Офицеръ, весь красный, сбѣгалъ въ свою комнату и принесъ двѣ картинки скоромнаго содержанія. Макаровъ началъ ахать:
   -- Да у васъ талантъ! Это точно офорты! Вамъ учиться нужно! Какой тонкій штрихъ!
   -- Это я маленькимъ перышкомъ,-- пояснялъ, сіяя отъ восторга, офицеръ:-- маленькимъ перышкомъ... Вы серьезно думаете, мнѣ можно учиться?
   -- Должно! должно!-- почти кричалъ въ восторгѣ Макаровъ, тиская его руки.
   Хопровъ тоже одобрилъ рисунки.
   Учительница, желтая, худая и длинная, какъ жердь, привыкшая среди одинокой жизни, среди лишеній, среди неустаннаго хожденія съ урока на урокъ, держаться по-мужски, сидя теперь положивъ ногу на ногу и куря папиросу, потребовала, чтобы и ей показали рисунки. Офицеръ, походившій теперь цвѣтомъ на варенаго рака, стѣснялся и отговаривался, но учительница, не терпѣвшая возраженій и, какъ она выражалась, миндальничаній, безцеремонно взяла рисунки и стала разсматривать.
   -- Мальчишескія пошлости, а нарисовано хорошо,-- рѣшила она послѣ тщательнаго и серьезнаго осмотра рисунковъ.
   -- Не хорошо, а превосходно, замѣчательно, божественно!-- воскликнулъ Макаровъ, махая руками.
   Гавриленко почти плакалъ отъ избытка чувствъ, сжимая и тряся руку Макарова. Онъ, путаясь и заикаясь, что бывало съ нимъ всегда въ минуты волненій, объяснялъ теперь Макарову очень сбивчиво, что онъ это началъ отъ скуки, отъ одиночества, въ провинціи: "знаете, если винтить не умѣешь, если не развратился еще". Макаровъ кивалъ въ знакъ согласія головой и повторялъ горячо:
   -- Да, да! Такъ, такъ!
   Неожиданно раздался голосъ Герасимова, молодого бѣлобрысенькаго жильца Маргариты Ѳедоровны, служившаго въ банкѣ. Онъ обратился къ Долгину, тучному, слонообразному, съ отвислымъ подбородкомъ и глазами на выкатъ банковскому чиновнику, и съ упрекомъ сказалъ:
   -- Видишь, знающіе люди поощряютъ талантъ, а не гасятъ искру Божію!
   Всѣ обернулись и взглянули на него: это была полудѣтская милая мордочка, румяная и свѣжая; юноша очень забавно смотрѣлъ теперь нахохлившимся пѣтушкомъ, сидя съ надутыми алыми губами.
   -- Ну, теперь найдетъ на него!-- спокойно и невозмутимо сказалъ старикъ.-- Я погубилъ его, я его угасилъ...
   Пѣтушокъ загорячился и разразился- цѣлымъ потокомъ упрековъ:
   -- А ты скажешь: нѣтъ? Я, можетъ-быть, теперь имя бы себѣ сдѣлалъ, знаменитостью бы сдѣлался. Ты меня столкнулъ съ этого пути.
   -- Да. въ банкъ посадилъ, питаешься ты теперь, не ходишь по-міру, штанишки модные носишь. Точно, великое несчастіе!-- невозмутимо пояснилъ старикъ.
   Всѣ пришли въ нѣкоторое недоумѣніе, немного сконфузились отъ этой семейной ссоры. Всѣ называли Долгина и Герасимова дядей и племянникомъ, хотя эти люди и не были между собою роднею. Нанимали они комнаты всегда вмѣстѣ, ходили въ должность и въ гости тоже вмѣстѣ, за глаза Долгинъ всегда говорилъ только о Герасимовѣ, а Герасимовъ о Долгинѣ и постоянно въ одномъ и томъ же смыслѣ: Долгинъ называлъ Герасимова удивительнымъ и рѣдкимъ человѣкомъ, Герасимовъ называлъ, въ свою очередь, Долгина рѣдкимъ и удивительнымъ человѣкомъ.
   -- А у васъ былъ, значить, большой талантъ?-- участливо спросилъ Макаровъ Герасимова.
   Долгинъ отвѣтилъ за племянника.
   -- Подозрѣніе одно было. Молодятина всегда подозрѣваетъ въ себѣ всѣ таланты. Кровь играетъ, ну, и кажется, что и музыкантомъ, и живописцемъ, и актеромъ, и инженеромъ, призванъ человѣкъ быть, да еще геніальнымъ. Каждый мальчишка непремѣнно въ извѣстный періодъ считалъ себя Колумбомъ, начитавшись путешиствій, а, посѣтивъ впервые оперу, воображалъ, что онъ заткнетъ за поясъ всѣхъ Маріо и Тамберликовъ. Я вонъ въ молодости воображалъ, что изъ меня госпожа Тальма выйдетъ...
   Присутствующіе засмѣялись, смотря на этого слона и представляя его порхающимъ въ коротенькой юбочкѣ на сценѣ.
   -- Да, но, можетъ-быть, все же,-- напалъ Макаровъ, вступаясь за Герасимова:-- если талантъ у нихъ былъ...
   Долгинъ сдѣлалъ гримасу.
   -- Голодъ у него былъ, вотъ что было! Прежде всего ѣсть нужно было. Ну, вотъ теперь общество кормитъ сытнѣе всего въ банкахъ, я его я помѣстилъ въ банкъ: ѣшь и благодари Господа денно и нощно, что отъ бѣды спасенъ.
   Начались дебаты. Гавриленко, Макаровъ и Герасимовъ были противъ Долгина, доказывая, что зарывать талантъ грѣхъ. Хопровъ вступился за Долгина и съ нѣкоторымъ драматизмомъ началъ доказывать, что обществу печной горшокъ дороже произведеній искусства, а потому оно и оставляетъ голодать художниковъ. Искусство -- роскошь, а наше общество -- общество нищихъ. Намъ не до искусства. Благо тому, кто можетъ существовать помимо живописи и не возлагать на нее надеждъ. Спасаются изъ живописцевъ не многіе и эти, по большей части, обязаны спасеніемъ меценатамъ. Анисимова, тощая учительница, рѣзко высказалась за взгляды Хопрова и Долгана, безцеремонно прибавивъ, что "живопись одно шалопайство, если не для нагляднаго обученія". Въ разгарѣ спора, поѣдая обильную закуску и попивая водку, пиво и вино, всѣ разоткровенничались. Гавриленко опять сознался, что онъ пристрастился къ рисованію не потому, что художникомъ хотѣлъ сдѣлаться, а потому, что не любилъ кутить съ офицерами, въ винтъ не умѣть играть, барышень интересныхъ не встрѣчалъ въ городѣ, скучалъ въ провинціи и "надо же было какъ-нибудь убивать время". Макаровъ слезливо пояснялъ, что при его слабомъ здоровьи и неподготовленности ни къ чему, "куда же ему было идти", разъ его пристроили въ академію? Хопровъ опять впалъ въ драматизмъ и заявилъ, что, "взглянувъ трезво на вещи, онъ рѣшилъ не дѣлать изъ искусства дойной коровы, а служить ему безкорыстно, существуя чернымъ трудомъ". Герасимовъ все еще дулся, оттопыривъ сочныя тубы, и могъ только замѣтитъ, что онъ остается при своемъ мнѣніи о томъ, что его рогубилъ дядя, а какъ погубилъ -- пусть онъ самъ разсказываетъ.
   -- И разскажу! Ты думалъ, что не разскажу? Нѣтъ, разскажу!-- почти крикнулъ Долгинъ и сталъ разсказывать, набивая ротъ ѣдою и запивая ее виномъ.
   Герасимовъ не кончилъ гимназіи; сиротой безъ средства, остался на мостовой и потому не кончилъ ученья. Погранилъ онъ мостовую и достукался до больницы. Тутъ-то и познакомился съ нимъ Долгинъ, услыхавъ о его положеніи отъ знакомаго доктора. Онъ, Долгинъ, старый холостякъ, коптилъ небо даромъ; въ краску его даже бросило, когда онъ услыхалъ, что вотъ такой мальчугашка гибнетъ съ голоду, а онъ, старый кабанъ, только жретъ. Ну, пошелъ, посмотрѣлъ на мальчугашку.
   -- Вонъ, смотрите, какая мордочка?-- обратился онъ къ присутствующимъ, указывая на Герасимова.
   Всѣ засмѣялись.
   -- Старый дуракъ!-- проворчалъ надувшійся Герасимовъ и не могъ удержаться отъ улыбки.
   Долгинъ продолжалъ разсказывать. Мальчишка оказался брыкливый: помощи не хочу, милостыни не прошу, чужимъ не желаю одолжаться. Изъ дуракова племени, значитъ. Пришлось около него повозиться. Однако, уломали кое-какъ мальчишку, перевезли къ Долгану. Началось новое брыканье: чувствую призваніе къ искусству, къ живописи, къ музыкѣ. Опятъ пришлось ломать, да ужъ тутъ чуть не съ дракою. Нужно было доказать, что это искусство, всѣ эти призванія, всѣ эти таланты плевка не стоятъ, что нужно прежде всего жрать, и когда нажрешься, имѣть возможность смотрѣть, какъ для тебя ломаются всѣ эти голодные скоморохи, живописцы, пѣвуны, писатели, актеры, шарманщики.
   -- Нѣтъ, вы послушайте этого стараго циника!-- воскликнулъ съ азартомъ Герасимовъ.-- Слушать противно! Хоть бы ты людей постыдился!
   Долгинъ вдругъ какъ-то особенно запыхтѣлъ, точно паровикъ, и въ волненіи, уже немного подпивши, громко произнесъ:
   -- Да, циникъ, циникъ!.. Я вамъ, господа, вотъ, что сказку. Ему я даже, поросенку этому, никогда не говорилъ этого, а теперь скажу. У меня братъ былъ, старшій братъ. Любилъ я его, любилъ такъ, что вотъ этого чижа поганаго не такъ люблю. И вздумалъ этотъ мой братъ, что у него талантъ художника, вздумалъ и, бросивъ все, принялся за живопись. Отецъ-то у насъ былъ изъ старыхъ военныхъ, изъ выслужившихся, изъ аракчеевцевъ. Никакихъ такихъ талантовъ и живописей онъ не признавалъ, развѣ только иногда допускалъ живопись на чьей-нибудь рожѣ. Ну-съ? онъ и нашелъ прежде всего самымъ подходящимъ выбить изъ брата талантъ. Понимаете, господа, что это вынесъ братъ, какія такія живописи на своемъ собственномъ тѣлѣ, татуировки эти самыя? Вотъ-съ, вынесъ онъ все, а убѣжденіе, что у него талантъ, укоренилось еще сильнѣе, вбилось, такъ сказать, въ него, кровью освятилось. Рѣшился онъ бѣжать и порвать всякую связь съ отцомъ. Бѣжалъ, порвалъ связь, былъ проклятъ отцомъ и -- какъ въ воду канулъ...
   Старикъ перевелъ духъ и, быстро смахнувъ слезу, торопливо закончилъ дрожащимъ, обрывающимся голосомъ:
   -- Черезъ пять лѣтъ послѣ смерти отца я нашелъ брата въ Питерѣ и закрылъ ему глаза: съ голоду онъ умеръ, съ голоду-съ...
   Онъ быстро взялъ бутылку пива, налилъ полный стаканъ и залпомъ осушилъ его, потомъ посмотрѣлъ на Герасимова и тихо мягкимъ голосомъ сказалъ:
   -- Поросенокъ... Недоставало еще, чтобы и ты когда-нибудь подохъ...
   Онъ оборвалъ рѣчь и махнулъ рукою.
   -- Да, много жертвъ принесется, прежде чѣмъ искусство пріобрѣтетъ полное право на существованіе,-- проговорилъ чей-то глухой голосъ.
   Всѣ обернулись: это говорить Черемушкинъ, молчавшій почти въ теченіе всего вечера. Хопровъ обернулся къ нему.
   -- Да ты-то, дружище Николай Андреевичъ, лучше всѣхъ насъ знаешь, какъ оно обставляется,-- проговорилъ онъ.
   Всѣхъ заинтересовало, почему Черемушкинъ лучше всѣхъ это знаетъ. Хопровъ объяснилъ: Николай Андреевичъ самъ прошелъ весь академическій курсъ, прошелъ его не для того, чтобы писать картины для продажи, а чтобъ изучить искусство, научиться и самому рисовать для себя лично. Во все время своего пребыванія въ академіи, онъ интересовался всѣми мелочами быта художниковъ, собиралъ всякія свѣдѣнія по этой части.
   -- Да вы что же писать объ этомъ хотите, что ли?-- спросилъ Долгинъ Черемушкина, перебивъ Хопрова.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Черемушкинъ и по(его некрасивому лицу скользвула удивительно мягкая, чарующая улыбка:-- просто натура такая, могу я по цѣлымъ часамъ наблюдать, какъ муравьи свою кучу созидаютъ, какъ пауки паутину плетутъ...
   Онъ съ милымъ добродушіемъ подшутилъ надъ собой:
   -- Любознательность значитъ!-- Зато и накопилъ онъ наблюденій -- вороха цѣлые,-- сказалъ Хопровъ.
   -- А должно-быть, въ этой жизни много и веселаго, и смѣшного; воля полная тутъ,-- замѣтилъ Гавриленко.
   -- Какъ смотрѣть,-- отмѣтилъ Черемушкинъ.-- Вонъ спросить бы покойнаго натурщика Тараса Михайлова, смѣшно ли ему было, какъ рука у него отнялась. Заставили, человѣка стать вотъ въ такую позу: онъ остановился какъ бы съ разбѣга, уперся лѣвой рукой въ колѣно, правую зонтикомъ къ глазамъ приставилъ. Простоялъ онъ это часа полтора такъ, кажется, поза легкая, а какъ распрямился -- лѣвая-то рука и отнялась. Нѣсколько недѣль не владѣлъ ею, потомъ только вылѣчился и напился на радостяхъ пьянъ. А Иванъ... помнишь,-- обратился онъ къ Хопрову:-- сталъ въ позу, а тутъ вдругъ женщины въ классъ вошли, его, какъ колпакомъ стекляннымъ, потомъ покрыло, соскочилъ онъ, убѣжалъ за ширму, весь мокрый, пыхтитъ и вытирается, къ чорту всѣхъ посылая... Что-жъ, это, пожалуй, и смѣшно... Но памятнѣе всего мнѣ, какъ привели маленькаго натурщика, уложили его, подперли ему голову рукой, полежалъ онъ съ полчаса, затекла его ручонка, вздумалъ онъ перемѣнить позу, а ему со всѣхъ сторонъ кричатъ: "Не шевелись, не шевелись!" Какъ разревется онъ, бѣдняга, мы всѣ даже дрогнули, бросились утѣшать его, кто-то пирожковъ и конфетъ притащилъ ему, а дитя такъ и рыдаетъ...
   Черемушкинъ на минуту смолкъ.
   -- Да, сценки комическія, а жизнь -- подвалы были темные, сырые, жалованьишко грошовое, ѣда впроголодь, пьянство съ горя. Газъ не горѣлъ въ бѣлые дни въ этихъ трущобахъ отъ спертаго воздуха. А люди въ этой каморкѣ должны были и формы тѣла, и колоритъ кожи сохранять, не то и мѣсто можно было потерять... И среди этого люда были и такіе люди, какъ Тарасъ Михайловъ. Посмотрите его на Аничковомъ мосту. Что за формы! Что за позы! Самъ угадывалъ чутьемъ, что надо художнику, на ученическихъ работахъ вмѣсто профессоровъ отмѣтки ставилъ по достоинству, безъ ошибки, великій художникъ въ душѣ...
   Хопровъ замѣтилъ, немного воодушевленный воспоминаніями:
   -- До, вѣдь, мы застали еще кусочекъ героическаго и легендарнаго существованія академіи.
   -- Какъ же, какъ же!-- съ килой улыбкой согласился Черемушкинъ, оживляясь отъ наплыва воспоминаній.-- Помнишь Стасскаго? Вѣчнаго артиста-бродягу? Вотъ, господа, типъ; романъ цѣлый можно написать, взявъ его въ горой. Прибылъ сюда съ Кавказа; отецъ приказалъ поступить въ архитектурные классы, а онъ баталистомъ рѣшился быть. Отецъ отрекся отъ него. Поголодалъ онъ, поголодалъ и, продавъ все, махнулъ съ пятьюдесятью рублями въ Америку. Вывѣски тамъ писалъ, стѣны красилъ, батракомъ на фермахъ служилъ, десятки разъ чуть убитъ не бытъ, сколотилъ кое-какія крохи, поѣхалъ снова въ Питеръ, опять поработалъ въ академіи, опять взгрустнулось сидѣть на одномъ мѣстѣ, потянуло на Кавказъ къ матери, побывалъ -- потянуло дальше... Вѣчный бродяга...
   Онъ обернулся къ Хопрову:
   -- А знаешь, на югѣ я раза два читалъ о выставкахъ его картинъ.
   -- Значитъ, живъ?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Да, бродяжничаетъ и пишетъ. И что за душа была у человѣка: весельчакъ, юмористъ, человѣкъ рубашка.
   -- Ну, Куневъ вотъ не то, а тоже приперъ въ Питеръ по призванію,-- вставилъ Хопровъ.
   -- Куневъ -- это, братъ, тоже преоригинальная натура,-- отвѣтилъ Черемушкинъ.-- Ходячее самолюбіе, бахвальство, заносчивость и полная бездарность, невѣжество непроходимое. Двѣнадцати лѣтъ онъ бѣжалъ изъ родительскаго дома, будучи простымъ крестьянскимъ мальчишкой. Пришелъ сюда, нашлись меценаты; "феноменъ, самородокъ", стали говорить; потянули его за уши, дотянули до нѣсколькихъ медалей, до званія художника, не дотянули только до образованія, до таланта.
   -- Помнишь, какъ онъ въ мундирѣ къ отцу ѣздилъ?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Какъ же, а отецъ сѣтовалъ, что онъ ушки не придѣлалъ въ медалямъ и въ карманѣ ихъ носитъ.
   -- А разъ, когда онъ напился на похоронахъ профессора Гамга?
   -- Это когда его акварелью расписали та другой день? Надо было, видите ли, идти получать стипендіи, а онъ весь въ синякахъ отъ побоища, ну, и позвалъ акварелиста, тотъ его такъ расписалъ, что и въ правленіе можно было идти.
   Черемушкинъ задумался и проговорятъ:
   -- Да, а вотъ другой такой же пришедшій по призванію въ академію человѣкъ, Амвросихой его звали, тянулъ лямку и вдругъ созналъ, что призваніе есть, а таланта нѣтъ. Изломалъ онъ кисти и ушелъ на Сѣнную капусту рубятъ осенью, порубилъ капусту и вдругъ нежданно-негаданно ушелъ въ монастырь кончать вѣкъ въ монахахъ... Вотъ они, наши легендарные герои. Теперь нравы иные въ академіи, только едва ли лучшіе... Маклаки стали нарождаться, конкуренція охватила всѣхъ...
   -- Я ютъ тоже всегда Ванѣ говорилъ, что мазня эта самая -- это одна мечта, такъ, для времяпровожденія хороша только,-- неожиданно проговорила Маргарита Ѳедоровна.
   -- Много ты понимаешь!-- оборвалъ ее Хопровъ.
   Молодой офицеръ въ эту минуту очень кстати далъ другое направленіе разговору. Ужъ давно наѣвшись чисто по-кадетски, онъ разсматривалъ альбомъ Хопрова и спросилъ:
   -- А кто эта дѣвица?
   Хопровъ заглянулъ въ альбомъ и отвѣтилъ уклончиво:
   -- Такъ, барышня одна.
   Это былъ портретъ Вѣры Павловны.
   -- Въ разныхъ видахъ рисовали,-- сказалъ Гавриленко.
   -- Влюбленъ, вѣрно, былъ,-- сказалъ Макаровъ.-- У художниковъ всегда можно узнать, въ кого они влюблены. Это съ Рафаэля ведется.
   Онъ засмѣялся своимъ жидкимъ смѣхомъ. Всѣ ставя смотрѣть, въ кого былъ влюбленъ Хопровъ. Маргарита Ѳедоровна тоже полюбопытствовала. Офицеръ удивился:
   -- Неужели, это правда?
   -- Какъ же, вотъ нашъ знаменитый скульпторъ Куроѣдовъ, такъ тотъ, въ кого влюбятся, такъ сейчасъ и проситъ: "Позвольте вашу головку вылѣпить",-- пояснилъ Макаровъ.
   Начались анекдоты о томъ, въ кого кто изъ художниковъ былъ влюбленъ. Среди говора и смѣха Маргарита Ѳедоровна спросила у Хопрова:
   -- А она жива?
   -- Кто это, она?-- спросилъ онъ, пожимая плечами.
   -- А вотъ та, которую ты рисовалъ?
   Всѣ засмѣялись.
   -- Ахъ, ревнуете? Вы за нимъ смотрите въ оба.
   -- Что-жъ, онъ теперь женатъ, о другихъ нечего думать,-- отвѣтила Хоирева.
   -- А если мнѣ вздумается думать?-- насмѣшливо сказалъ Хопровъ.
   -- Это ужъ послѣднее дѣло для женатаго. И холостые довольно нашу сестру губятъ, а женатые -- тутъ поправить грѣха нельзя.
   -- Еще бы, кандалы надѣты!-- рѣзко сказалъ Хопровъ.
   -- Законъ соблюдать нужно!-- отвѣтила Маргарита Ѳедоровна.
   Было уже далеко за полночь, приходилось кончить пиръ. Всѣ, пошатываясь, поднялись съ мѣстъ, поблагодарили заплетающимся языкомъ хозяевъ и стали расходиться. Хозяева остались одни. Хопровъ поспѣшилъ въ свою спальню, быстро раздѣлся и, завернувшись съ головой въ простыню и одѣяло, обернулся лицомъ къ стѣнѣ. Совсѣмъ захмелѣвшій, онъ чувствовалъ себя скверно, въ угнетенномъ состояніи духа. Ему хотѣлось ничего не видѣть, не слышать. Когда Маргарита Ѳедоровна, прибравъ кое-что со служанкой и шведкой съ флюсомъ посуду, вошла въ спальню, онъ уже спалъ тяжелымъ сномъ и слегка стоналъ, точно кто-то душилъ его.
   

XIII.

   Въ одинъ изъ воскресныхъ дней утромъ въ "мастерскую" Хопрова зашли Герасимовъ и Гавриленко поболтать съ нимъ и посмотрѣть на его "Свадьбу". "Свадьба" довольно туго подвигалась впередъ, но, тѣмъ не менѣе, главныя фигуры уже были настолько набросаны, что было возможно предугадывать, что изъ нихъ выйдеть. Герасимовъ и Гавриленко смотрѣли на нихъ чуть не съ благоговѣніемъ, какъ на первые зародыши великаго произведенія. Герасимовъ при видѣ этого произведенія впадалъ въ элегическій тонъ, думая о томъ, что, можетъ-быть, и онъ создалъ бы нѣчто подобное, если-бъ "дядя" не отвлекъ его отъ живописи, а Гавриленко приходилъ въ изумленіе и проникался уваженіемъ въ Хопрову, когда тотъ выяснялъ ему небрежно тайны искусства: "Надо писать мазками, зализанность никуда не годится", "самое трудное уловить вѣрные и эффектные ракурсы", "игра свѣто-тѣни имѣетъ огромное значеніе" и, далѣе забрасывая слушателя терминами въ родѣ "подмалевка", "тона", "красочность", Хопровъ неизмѣнно поправлялъ Гавриленко, когда тотъ говорилъ: "Рисовать картину", словами: "Писать картину". Глядя немного свысока на обоихъ наивныхъ юношей, Хопоовъ все же чувствовалъ къ нимъ извѣстную симпатію, какъ къ первымъ своимъ поклонникамъ. Онъ съ удовольствіемъ полулежалъ теперь на диванѣ и наблюдалъ за ними, разсматривавшими съ любопытствомъ его начатую работу, и совѣтовалъ имъ: "Отойдите подальше, вправо, такъ лучше видно". Гавриленко, нѣсколько стѣсняясь и конфузясь, спросилъ его вполголоса:
   -- Вы это Маргариту Ѳедоровну изобразили?
   -- Узнали,-- отвѣтилъ Хопровъ и съ гримасой добавилъ:-- хотя, конечно, она не совсѣмъ такова...
   Онъ усмѣхнулся.
   -- Ужасно разсердилась она, что не прикрасилъ ея, а придалъ ей съ намѣреніемъ болѣе жалкій видъ...
   Въ головѣ Хопрова промелькнуло воспоминаніе о сценѣ, сдѣланной ему Маргаритою Ѳедоровною, когда она увидѣла впервые свое изображеніе. Обыкновенно невозмутимая и спокойная, она сильно разсердилась, взглянувъ на эту картину. Въ ней заговорило женское самолюбіе.
   -- Развѣ я такая?-- сердито проговорила она.-- Богъ знаетъ, что намалевалъ...
   -- А развѣ и не такая?-- съ насмѣшкой спросилъ Хопровъ.
   -- Урода намазалъ!-- обидчиво сказала она.-- Стыдъ и срамъ! Людямъ на потѣху, что ли, вышутить хочешь!
   -- Много ты смыслишь!-- отвѣтилъ онъ и, видя, что она не на шутку сердится, прибавилъ:-- Ничего ты не понимаешь. Это не окончено, подмалевка одна...
   И уже насмѣшливо добавилъ:
   -- Кончу, красавицей выйдешь!
   Она, все еще не успокоившаяся, отрывисто замѣтила:
   -- Никогда не кончишь, даромъ только холстъ пачкаешь...
   Они разругались. Теперь, вспоминая, какъ его жена каждый разъ, заходя въ его комнату, или отворачивалась отъ его картины, или плевала въ ея сторону, онъ подумалъ: "А и подлую же рожу изобразилъ я".
   -- Да, ужъ не польстили ей,-- сказалъ Гавриленко, какъ бы угадывая его мысли.
   Герасимовъ серьезно пояснилъ:
   -- Развѣ вы не понимаете, что это было нужно по смыслу картины. Въ этомъ-то и выражается ея глубокая идея.
   И, указавъ на лицо жениха, сказалъ:
   -- Вѣдь и это не Иванъ Ивановичъ, хотя сходство внѣшнее и есть. Это некрасовскій женихъ, это человѣкъ, невольно связавшій себя по рукамъ и ногамъ, попавшій въ безвыходное положеніе, полный безшабашнаго отчаянія, и чувствуетъ, что онъ будетъ мститъ за принесенную имъ жертву.
   Хопрову польстило, что Герасимовъ угадалъ смыслъ его картины чуть ли ее лучше его самого, и онъ не безъ мелодраматизма замѣтилъ:
   -- Да, господа, это нужно прочувствовать, пережитъ, чтобы такъ изобразить. Это кровью пишется.
   Герасимовъ молча подошелъ къ нему, крѣпко вокалъ ему руку и съ чувствомъ сказать:
   -- Я васъ понимаю!
   И, вспомнивъ, что "дядя" загубилъ его талантъ, не пустивъ его идти на ту дорогу, куда влекло его "призваніе", онъ добавилъ:
   -- Ужасно, когда близкіе люди не понимаютъ, не въ состояніи понять того, что въ душѣ человѣка. Они могутъ быть добрыми, честными, любящими, но что же вы станете дѣлать, если они лишены чуткости?
   -- Ну, Ивану Ивановичу наплевать на чужія мнѣнія, за него говорятъ его работы,-- горячо сказалъ Гавриленко.
   -- Да, а каково слышать каждый день, что вся работа мазня, маранье, отъ бездѣлья рукодѣлье!-- проговорить Хопровъ со вздохомъ и прибавилъ:-- Каково сознавать, что и уйти отъ этого некуда!
   Герасимовъ вздохнулъ.
   -- Я васъ вполнѣ понимаю. Это -- адъ!
   Хопровъ любилъ эти бесѣды съ Герасимовымъ и Гавриленко, съ которыми онъ искренно сблизился, любилъ съ ними просиживать цѣлые часы въ трактирахъ, послѣ театра, иногда рисоваться несчастіями своей жизни, иногда передавать имъ сотни холостыхъ анекдотовъ, удивляя слушателей своими остротами, умѣньемъ подражать жидамъ и армянамъ, всѣмъ тѣмъ, что такъ легко усваивается на розныхъ клубныхъ сценахъ, среди бездѣльничающаго хода. Онъ сознавалъ, что они ровно ничего не понимаютъ въ живописи, но ему очень льстили восторги передъ его начатыми произведеніями этихъ платоническихъ любовниковъ искусства. Передъ этой "толпой", передъ этими профанами въ искусствѣ онъ могъ являться жрецомъ искусства и поражать ихъ кабалистическими словами. Но еще болѣе по душѣ ему было то, что они понимали его положеніе "жертвы", и онъ даже не сердился на нихъ, когда они посылаіи во адресу его жены не особенно лестные эпитеты. Чѣмъ искреннѣе сочувствовали они ему, чѣмъ сильнѣе вздыхали о его положеніи, тѣмъ сильнѣе чувствовалъ онъ размѣры "своей жертвы" и находилъ въ этомъ особое наслажденіе, рисуясь и позируя въ эффектной роли героя. Въ сущности, жилось ему теперь хорошо, но онъ даже передъ самимъ собою еще не рѣшался сознаться, что онъ и созданъ для этого сѣраго халата съ синими атласными отворотами и съ синими шелковыми шнурками и кистями и для этихъ вышитыхъ синимъ шелкомъ и золотой канителью туфлей, подаренныхъ ему въ день свадьбы Маргаритой Ѳедоровной. Разомъ сжечь свои корабли и истребить воздушные замки трудно; хотѣлось прежде порисоваться, поныть, оповѣстить всѣхъ, что эта жертва приносятся поневолѣ, подъ вліяніемъ роковыхъ обстоятельствъ, съ кровавыми слезами. Иногда, нѣжась и покоясь въ халатѣ и туфляхъ, онъ вдругъ какъ бы приходилъ въ себя, какъ бы заставалъ себя на мѣстѣ преступленія и вдругъ съ какимъ-то ожесточеніемъ начиналъ думать о томъ, что Маргарита Ѳедоровна его окончательно погубила, тащитъ куда-то въ тину, разрушила въ немъ всѣ лучшія мечты и грезы. Онъ начиналъ вспоминать, какъ много онъ прежде работалъ, не имѣя даже сноснаго угла, ходя въ дырявыхъ сапогахъ, преувеличивалъ свою, прежнюю дѣятельность и, сравнивая прошлое съ настоящимъ, взваливалъ всю вину на Маргариту Ѳедоровну. "Поневолѣ руки отнимутся, когда только и слышишь, что глупости и пошлости, когда дня нѣтъ покойнаго, когда ежеминутно врываются къ тебѣ", разсуждалъ онъ. "Навинтившись" на этотъ мелодраматическій строй и въ это утро, онъ вышелъ изъ дому съ угрюмымъ выраженіемъ лица. Онъ шелъ къ Кудрявцевымъ, чтобы получить деньги за портретъ tante Marie. Этотъ портретъ былъ такъ же не законченъ, какъ и портретъ Варвары Николаевны, но Хопровъ самъ созналъ въ душѣ, что дальше писать нечего, нельзя и рѣшилъ, что онъ конченъ. Этотъ портретъ вообще подвигался впередъ медленно, что, впрочемъ, не было непріятно для tante Marie. Она сентиментально склоняла на бокъ голову, любуясь и имъ, молодымъ художникомъ, очаровавшимъ старую дѣву, помѣшанную на романахъ и платонически влюбленную во всѣхъ молодыхъ и талантливыхъ представителей искусства, опорныхъ пѣвцовъ, французскихъ актеровъ, даровитыхъ художниковъ, краснорѣчивыхъ адвокатовъ, хорошо служащихъ обѣдни дьяконовъ, кудрявыхъ монастырскихъ послушниковъ.
   -- О, какой у васъ талантъ!-- шептала она восторженно, глядя на произведеніе Хопрова.
   Дѣйствительно, она имѣла основаніе восхищаться портретомъ. Ея накрашенныя брови на портретѣ смотрѣли совершенно настоящими бровями, ея взбитые, какъ пѣна, жиденькіе волосы, казались подъ кистью Хопрова густыми, ея Дряблая шея утопала на холстѣ въ массѣ черныхъ кружевъ испанской косынки и эти же кружева придавали ея желтому лицу бѣлизну, а выцвѣтшіе, "дешевые", какъ называлъ ихъ мысленно Хопровъ, глаза приняли выраженіе томной мечтательности. Все это вмѣстѣ взятое заставляло старую дѣву восхищаться портретомъ и говорить:
   -- Это я, какъ живая!
   Не щадящая никого въ своихъ насмѣшкахъ, Варвара Николаевна называла tante Marie "ходячей элегіей". Это прозвище было, конечно, извѣстно только въ тѣсномъ семейномъ кружкѣ. Когда же молодая вѣтреница увидала портретъ, тетки, она даже разсердилась на то, что Хопровъ точно подслушалъ ея шутку и написалъ вмѣсто tante Marie "музу мечтаній и элегій подъ осень жизни". Позволяя себѣ подшучивать надъ старой родственницей, она вовсе не допускала, чтобы посторонніе смѣялись надъ нею, тѣмъ болѣе, что tante Marie была, помимо своей мечтательности и платоническихъ обожаній, воплощенной добротой, любимицей всѣхъ "униженныхъ и оскорбленныхъ", разной прислуги и разныхъ ребятишекъ и бѣдняковъ. Тѣмъ не менѣе, сердясь на Хопрова, Кудрявцева не могла не согласиться, что портретъ Хопрова удаченъ, не могла не признать этого уже и потому, что имъ восхищалась сана наивная tante Marie. Варвара Николаевна, однако, не удержалась отъ гнѣва передъ братомъ и замѣтила рѣзко, что это не портретъ, а "пасквиль".
   -- Ну, это уже черезчуръ!-- съ улыбкой остановилъ сестру Кудрявцевъ.-- Пожалуй, это можно назвать легкой сатирой, маленькой карикатурой, удачнымъ шаржемъ, но не пасквилемъ. Ты видишь, tante Marie довольна, значитъ, тутъ нѣтъ ничего оскорбительнаго.
   Потомъ онъ съ невольной грустью замѣтилъ:
   -- Этотъ портретъ убѣждаетъ меня еще болѣе, что Хопровъ очень большой талантъ и что этотъ талантъ можетъ совершенно погибнуть, если его не поддержать, не развить. По техникѣ, по законченности эта вещь ничего не стоитъ, по талантливости -- это превосходное произведеніе, яркая характеристика...
   -- Яркая характеристика!-- горячо перебила Варвара Николаевна,-- Чего? Слабой стороны tante Marie!
   -- Да, того, что прежде всего бросается въ глаза,-- согласился братъ.
   Онъ прошелся по комнатѣ въ глубокомъ раздумьи.
   -- Но какъ помочь? Я совсѣмъ не знаю этого господина, что онъ за человѣкъ, способенъ ли онъ серьезно отдаться дѣлу, развить лежащіе въ немъ задатки, наверстать потерянное.
   Варвара Николаевна пожала нетерпѣливо плечами.
   -- Ты говоришь объ этомъ такъ, точно его судьба касается насъ! Кажется, намъ нѣтъ никакого дѣла до него...
   Братъ покачалъ головой.
   -- Нѣтъ никакого дѣла до того, что на нашихъ глазахъ можетъ, погибнуть несомнѣнный талантъ? Полно!. На то мы и богатые люди, чтобы оказывать помощь тамъ, гдѣ мы можемъ это сдѣлать. Ты не любишь его и потому смотришь такъ сухо на его участь. Я самъ не особенно симпатизирую ему лично, хотя и мало его знаю. Но въ дѣлѣ помощи ближнему прежде всего надо не вмѣшивать свои личныя симпатіи или антипатіи.
   Онъ мягко усмѣхнулся.
   -- Это только чувствительныя барышни подаютъ милостыню не потому, что человѣкъ голоденъ, а потому, что онъ симпатичный и миленькій...
   -- Да, да, ты правъ,-- согласилась Варвара Николаевна, стараясь принять серьезное выраженіе.-- Тоже бываютъ такіе люди, что съ опасностью для своей жизни готовы въ воду броситься за утопающимъ щенкомъ, чтобы только заслужить благосклонную улыбку какой-нибудь дамы своего сердца.
   Онъ понялъ намекъ и ласковымъ взглядомъ взглянулъ на сестру.
   -- Ты не ошиблась,-- отвѣтилъ онъ добродушно.-- Бываютъ и такіе благодѣтели. Мнѣ не для чего скрывать, что мною руководятъ тѣ же побужденія. Я воображаю, какъ счастлива была бы Вѣра, если бы изъ него вышло что-нибудь крупное. Она такъ много и такъ часто говорила мнѣ о немъ.
   -- А ты знаешь, что онъ сказалъ бы, если бы ты помогъ ему?-- рѣзко спросила сестра.-- Сказалъ бы, что ты платишь ему за то, что отбилъ у него невѣсту.
   Кудрявцевъ поморщился и проговорить:
   -- Очень можетъ быть. Онъ, кажется, очень недалекій человѣкъ. Но до этого мнѣ нѣтъ никакого дѣла.
   -- Что же ты намѣренъ сдѣлать для этого господина?-- съ усмѣшкой спросила его сестра.-- Заставить его написать еще десять портретовъ со всѣхъ нашихъ родныхъ, знакомыхъ и слугъ? Коллекцію неконченныхъ портретовъ составить?
   Братъ покачалъ отрицательно толовой.
   -- Это принесетъ мало пользы. Хотя съ этого приходится начать.
   Въ воскресенье, когда къ Кудрявцевымъ вошелъ Хопровъ, Николай Николаевичъ приказалъ лакею попросить господина Хопрова завернуть отъ Марьи Ивановны на его половину. Иванъ Ивановичъ, услышавъ приглашеніе, сдѣлалъ гримасу, обругалъ въ душѣ Кудрявцева за то, что этотъ невѣжа и нахалъ не вышелъ къ нему самъ, а проситъ его къ себѣ. Тѣмъ не менѣе, онъ пошелъ за слугою по ряду роскошно убранныхъ комнатъ по направленію къ кабинету Кудрявцева. Николай Николаевичъ уже ждалъ его и встрѣтилъ на порогѣ своего кабинета. Онъ поздоровался съ нимъ и провелъ его къ себѣ. Пригласивъ его сѣсть и молча подвинувъ ящикъ съ сигарами, Кудрявцевъ, по обыкновенію, немного теряясь и конфузясь, заторопился расплатиться съ нимъ за портретъ tante Marie.
   -- О, вы слишкомъ щедры,-- небрежно проговорилъ Хопровъ, принимая безъ счета деньги.-- Я уже и такъ вознагражденъ Маріей Ивановной: она сегодня сдѣлала мнѣ подарокъ.
   Онъ показалъ на палецъ, на которомъ красовалось кольцо съ брильянтомъ. Кудрявцевъ едва замѣтно усмѣхнулся и коротко замѣтилъ:
   -- Это отъ избытка восторга.
   И, сдѣлавшись очень серьезнымъ, подавляя свое смущеніе, онъ озабоченно проговорилъ:
   -- Я хотѣлъ проговорить съ вами серьезно и откровенно, и потому пригласилъ васъ сюда... чтобы не помѣшали...
   Въ головѣ Хопрова, при видѣ смущенія Кудрявцева, мелькнула глупая мысль: "Ужъ не насчетъ ли моихъ прежнихъ отношеній къ Вѣрѣ Павловнѣ? Боится, можетъ-быть, впросакъ попасть".
   -- Къ вашимъ услугамъ,-- развязно произнесъ онъ вслухъ.
   "Вотъ можно бы комедію разыграть,-- пронеслось въ его головѣ.-- Не поблагодарила бы меня Вѣра Павловна".
   -- Неужели вы думаете ограничить свою дѣятельность одной портретной живописью?-- спросилъ Кудрявцевъ.
   -- Изъ чого это вы заключаете?-- отвѣтилъ Хопровъ и не удержался отъ лжи.-- Я нишу давно уже большую картину, а портреты -- это занятіе между дѣломъ, чистая случайность. Я согласился на это изъ простой любезности...
   Лицо Кудрявцева на минуту сдѣлалось грустнымъ. Онъ сразу понялъ, что Хопровъ или лжетъ, или обманывается насчетъ своихъ способностей. Большой картины теперь онъ не можетъ написать. Для Кудрявцева, съ дѣтства знакомаго съ искусствомъ, это было ясно, какъ день. Онъ совершенно просто и вполнѣ искренно задалъ Хопрову вопросъ:
   -- И вы думаете, что вы вполнѣ справитесь со своею задачей?
   Хопрову кровь бросилась въ голову, точно его глубоко оскорбили, и онъ почти дерзкимъ тономъ запальчиво отвѣтилъ:
   -- Что вы этимъ хотите сказать, что я бездарность, неучъ? Я, кажется...
   Кудрявцевъ положилъ свою руку на его руку, останавливая его на полусловѣ, и мягко, но твердо замѣтилъ:
   -- Не сердитесь, я желалъ бы поговорить съ вами, какъ съ человѣкомъ, котораго я уже считаю не чужимъ, не постороннимъ и въ которомъ я вижу громадные задатки таланта...
   Хадровъ, не ожидавшій этого оборота разговора, этой похвалы, растерялся и не зналъ, что отвѣтить. Онъ часто или, вѣрнѣе сказать, постоянно ругалъ въ душѣ Кудрявцева, но въ то же время не могъ не сознать, что этотъ человѣкъ былъ знатокомъ въ искусствѣ, "на тятенькины деньги всякую премудрость произошелъ", какъ выражался онъ мысленно. Похвала Кудрявцева имѣла для него уже не то значеніе, какое имѣли въ его глазахъ похвалы Гавриленко и Герасимова. Хвастая передъ послѣдними своими талантами, онъ не разъ говорилъ имъ: "Самъ Господинъ Кудрявцевъ съ Макартомъ сравнилъ мой талантъ". Кудрявцевъ продолжалъ:
   -- Помните, вы какъ-то назвали меня смиренникомъ или скромникомъ -- не помню точнаго выраженія -- за то, что я сказалъ, что я не смѣю еще называть себя ученымъ. Вы ошиблись тогда: я не смѣю называть себя ученымъ не изъ скромности, а просто потому, что я еще не доучился, что я еще долженъ учиться, и считаю неудобнымъ хвастать тѣмъ, чего нѣтъ. Это не мѣшаетъ, конечно, мнѣ воображать себя въ будущемъ и Дарвиномъ, и Спенсеромъ, и... геніемъ, однимъ словомъ...
   Онъ усмѣхнулся.
   -- Не обижайтесь же, что я прямо скажу и про васъ: вамъ надо учиться, учиться и учиться.
   Хопровъ вспылилъ снова и обозвалъ мысленно своего собесѣдника "нахаломъ" и "мальчишкой".
   -- Я, кажется, не давалъ вамъ права дѣлать мнѣ наставленія,-- проговорилъ онъ задорно.
   -- Я ихъ и не дѣлаю, я только говорю о томъ, что, конечно, гораздо лучше меня сознаете вы сами,-- спокойно продолжалъ Кудрявцевъ:-- и ужъ разумѣется, не считаете чѣмъ-то постыднымъ того, что вамъ нужно учиться. Я, впрочемъ, заговорилъ съ вами объ этомъ предметѣ не безъ цѣли, не изъ празднаго любопытства. Вашъ талантъ, яркій, бьющій въ глаза, совсѣмъ подкупилъ меня, изумилъ... Здѣсь онъ можетъ погибнуть, заглохнуть, если вы не поѣдете за границу, чтобы закончить свое художественное образованіе. Зарывать его въ землю было бы просто непростительно.
   У Хопрова все точно дрогнуло внутри. Эта похвала, этотъ тонъ и подняли его въ его собственныхъ глазахъ, и точно пришибли въ то же время. Талантъ, слава, путешествіе за границу, Маргарита Ѳедоровна, неимѣніе средствъ вырваться изъ Петербурга, все это хаотически мелькало въ его головѣ, тупой болью отозвалось въ сердцѣ, и онъ вдругъ почувствовалъ, что вотъ-вотъ изъ его глазъ брызнутъ "подлыя" слезы. Онъ, пересиливъ себя, кусая себѣ губы, съ какимъ-то глухимъ отчаяніемъ, почти безсознательно проговорилъ:
   -- Ахъ, вы не знаете моего положенія!
   -- Вы ошибаетесь, я его знаю,-- тихо отвѣтилъ Кудрявцевъ.
   Онъ, самъ взволнованный, глубоко сожалѣющій въ эту минуту несимпатичнаго ему Хопрова, поднялся съ мѣста и заговорилъ не безъ смущенія, сердечнымъ тономъ:
   -- Вы должны ѣхать за границу, во что бы то ни стало. Деньги -- это пустяки. Все, что вамъ будетъ нужно, будетъ у васъ. Васъ ждетъ блестящая будущность и всякіе долги вы легко заплатите съ жидовскими процентами, если нужно. Стѣсняться передъ вопросомъ о займѣ было бы нелѣпостью, непростительною ошибкою. Въ два-три года вы достигнете за границей того, чего не достигнете здѣсь никогда, порвавъ съ академіею, идя ощупью, безъ опытныхъ руководителей, тратясь на мелочи, на пустяки ради хлѣба.
   Кудрявцевъ говорилъ, не замѣчая того, что Хопровъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки, подавленный неожиданностью всего случившагося. Если когда-нибудь онъ искренно чувствовалъ себя вполнѣ несчастнымъ, такъ это именно въ эту минуту. Случайно взглянувъ на него, Кудрявцевъ смутился, подошелъ къ нему и дружески дотронулся до его плеча.
   -- Такъ по рукамъ?
   Хопровъ вздрогнулъ и поднялся съ мѣста, блѣдный, подавленный, почти плачущій, безсильный, какъ ребенокъ.
   -- Я долженъ подумать,-- глухо проговорилъ онъ, проводя рукой по глазамъ.-- Такъ нельзя рѣшить...
   На мгновеніе въ немъ вспыхнуло еще разъ сознаніе, что "этотъ золотой телецъ предлагаетъ ему милостыню", и онъ съ усмѣшкой, похожей на мучительную гримасу, сказалъ:
   -- Я еще ни разу не пользовался ничьей чужой благотворительностью. Я самъ поднялъ себя на ноги...
   -- Ростовщики не благотворители,-- отвѣтилъ съ улыбкой Кудрявцевъ.-- Вы вернете мнѣ все... Вотъ тутъ мнѣ плафоны нужны, фрески потребуются... На тысячи будетъ работы... Развѣ тутъ можетъ быть рѣчь о благодѣяніи?..
   Хопровъ только сжалъ его руку, опять чувствуя себя несчастнымъ, безпомощнымъ, охваченный снова тяжелой мыслью о томъ, что передъ нимъ открывается дорога къ счастію, къ славѣ, а на его шеѣ виситъ Маргарита Ѳедоровна. Въ его глазахъ стояли слезы, грудь что-то давило, а въ головѣ носилось роковое слово: "Поздно!" Кудрявцевъ пошелъ провожать его до лѣстницы, продолжая настаивать на томъ, чтобы онъ не медлилъ рѣшеніемъ, чтобы онъ ѣхалъ скорѣе. Годы уходятъ, ихъ не вернуть потомъ. Онъ говорилъ это, а въ головѣ мелькала одна мысль: "Какъ будетъ благодарить Вѣра, узнавъ, что онъ, Николай Николаевичъ, придумалъ сдѣлать для этого человѣка. Ребенокъ она, ее такъ тѣшитъ мысль, что она поддержала талантливаго человѣка, что она наперекоръ всѣмъ ободряла его"...
   Хопровъ вышелъ на улицу въ состояніи невмѣняемости, осматриваясь кругомъ, не зная, гдѣ онъ, на какой улицѣ, куда нужно идти, точно въ чужомъ городѣ.
   Передъ его глазами проносилась, Богъ вѣсть отчего, теперь одна картина: утро на другой день его свадьбы. Онъ проснулся, противъ своего обыкновенія, очень рано, проснулся потому, что въ комнатѣ уже горѣла свѣча и слышалась какая-то возня; онъ обернулся и увидалъ Маргариту Ѳедоровну, бродящую по комнатѣ въ ночномъ костюмѣ, въ ночномъ чепцѣ, въ туфляхъ; она, какъ обыкновенно, поднялась съ пѣтухами и одѣвалась, торопясь распорядиться хозяйствомъ и идти заглянуть въ табачный магазинъ. Никогда но казалась она ему такой некрасивой, какъ теперь, въ этомъ ночномъ костюмѣ, съ неуклюже расползшейся тальею. Онъ почти съ ненавистью глядѣлъ на нее, на ея смятую постель, и въ головѣ бродили мысли о томъ, что эта постель вѣчно будетъ мозолить ему глаза, что каждое, утро долженъ будетъ просыпаться съ пѣтухами, что, при этомъ, прежде всего онъ будетъ видѣть эту неуклюжую женщину въ туфляхъ, одѣтыхъ на босую ногу, въ ночномъ чепцѣ, съ выбивающимися изъ-подъ него волосами, въ неуклюжей длинной сорочкѣ и неуклюжей широкой кофтѣ. Маргарита Ѳедоровна неосторожнымъ, движеніемъ уронила въ это время одинъ изъ альбомовъ, лежавшихъ на столѣ. Этого было довольно, чтобы Хопровъ, какъ бѣшеный, сорвался съ постели и огласилъ комнату криками. "Ему даже ночью покоя нѣтъ! Поднимутся съ пѣтухами и поднимаютъ шумъ Кажется, довольно и того, что днемъ его раздражаютъ на каждомъ шагу! Не хотятъ ли, чтобы онъ изъ своей спальни перебрался! На улицѣ, что ли, ему жить?" Это была первая сцена его супружеской жизни, необузданная, бѣшеная, сдѣланная въ припадкѣ невмѣняемости. Онъ вдругъ вспомнитъ ее теперь, идя домой, и въ его мозгу потянулся рядъ воспоминаній о другихъ, такихъ сценахъ. Съ чего онѣ начинались, трудно и сказать. До свадьбы онъ только видѣлся съ Маргаритой Ѳедоровной, когда была надобность, въ этомъ; теперь они жили вмѣстѣ, и она сдѣлалась для него бѣльмомъ. на глазу. Она входила днемъ въ спальню, когда онъ, соскучившись отъ бездѣлья, валялся на постели, и ему казалось, что она глумится надъ нимъ или укоряетъ его, говоря шутливо: "Что послѣ работы на бочокъ привадился, дѣточка?" Она неслышными шагами входила, въ комнату, когда онъ въ халатѣ и туфляхъ, сидя верхомъ на стулѣ передъ начатой картиной и куря папиросу, безцѣльно, смотрѣлъ на свое недоконченное твореніе, и, смѣясь, замѣчала "Ужъ хорошо, хорошо, нечего любоваться!" Это его тоже приводило въ бѣшенство. Убѣгая, изъ дому, онъ бродилъ по городу, по толкучкѣ, по Апраксину и накупалъ какихъ-то старыхъ вещей, благо были деньги, полученныя имъ за портретъ Варвары Николаевны. "Господи, вотъ-то хлама накупилъ!-- восклицала Маргарита Ѳедоровна.-- А пистолеты-то, да шпаги, на что понадобились? Съ кѣмъ это воевать собрался? На турку, что ли, пойдешь? Да я ночей спать теперь не буду, все буду бояться, что кто-нибудь придетъ да этими же шпагами заколетъ насъ или изъ пистолета застрѣлитъ". Онъ ругалъ ее дурой, ничего не понимающей, невѣждой, олухомъ царя небеснаго, жаловался на нее Гавриловнѣ и Герасимову: "Мнѣ аксессуары для картинъ, нужны, а тутъ хламомъ это называютъ; не могу же я, какъ Макаровъ, у чужихъ людей выпрашивать колбы, чтобы алхимика писать". Его бѣсило даже и то, что теперь она почти не смущалась, не плакала отъ его брани и только замѣчала: "Охъ, ты воевода, мой", или называла его "капризнымъ мальчикомъ". Онъ не могъ понять, что она вся поглощена, мыслью о ребенкѣ, что въ сравненіи съ этимъ ребенкомъ для нея все пустяки, что отъ всего остального она теперь можетъ уйти, а ребенокъ -- онъ у нея тутъ, подъ сердцемъ, онъ еще нераздѣльно слитъ съ нею, дышитъ вмѣстѣ съ нею, бьется біеніемъ ея сердца. Хопровъ ея равнодушіе объяснялъ по-своему. "Какъ же, теперь жена, законная жена, въ шею не выгонишь, знаетъ это",-- злобно думалъ онъ и, ругая ее, ругалъ въ то же время и себя за тряпичность, за слабохарактерность: прикрикнетъ онъ на нее и тотчасъ же осядетъ, сбѣжать, подожметъ хвостъ.
   Подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ думъ, онъ вернулся домой не въ духѣ, несмотря на крупную сумму и подарокъ, полученные имъ. Маргариты Ѳедоровны не было дома, онъ прилегъ на диванъ и сталъ мечтать, какъ онъ былъ бы счастливъ, если бы могъ ѣхать за границу. Тамъ гдѣ-нибудь въ Дюссельдорфѣ или въ Мюнхенѣ онъ быстро усовершенствовался бы въ техникѣ, кончилъ бы даже эту картину. Онъ взглянулъ съ ироніей на начатую имъ и почти неподвигавшуюся впередъ "Свадьбу". Въ его душѣ опять, поднялась злоба, почти ненависть ври видѣ этой "подлой рожи", изображенной имъ на полотнѣ.
   Въ комнату вошла Маргарита Ѳедоровна, съ работой въ рукахъ, озабоченная, серьезная, чувствовавшая потребность поговорить съ мужемъ о дѣлахъ: въ скоромъ времени она можетъ сдѣлаться матерью, можетъ проболѣть долго, надо, чтобы мужъ ознакомился поближе съ дѣлами, нельзя же бросить безъ призора и магазинъ, и меблированныя комнаты, и кухарку, готовящую кушанье на всѣхъ жильцовъ Она присѣла къ окну и, принявшись за шитье, хотѣла, начать разговоръ обо всѣхъ дѣлахъ. Но едва, она успѣла взглянуть на мужа, какъ, ей бросилось въ глаза блестѣвшее. у него на пальцѣ брильянтовое кольцо. Она невольно спросила:
   -- Что это, опять обновку купилъ?
   -- Не купилъ, а подарили,-- отрывисто отвѣтилъ Хопровъ.
   -- Ну! подаришь-то уѣхалъ въ Парижъ, а остался купишь,-- сказала Маргарита Ѳедоровна, и, принимаясь снова за работу, шутливо замѣтила:-- Ужъ не та ли барышня, въ которую ты влюбленъ-то былъ, подарила?
   Хопровъ злобно и насмѣшливо взглянулъ на жену.
   -- Можетъ-быть, и она,-- отвѣтилъ онъ, дѣлая гримасу.
   -- Смотри, какъ бы сама она не взяла съ тебя,-- сказала жена довольно равнодушно.
   Ивана Ивановича раздосадовало еще болѣе ея спокойствіе. Онъ чувствуетъ себя несчастнымъ, а она спокойна! Онъ проговорилъ желчно, желая раздразнить ее:
   -- Не возьметъ, не безпокойся! Вотъ еще за границу уѣдемъ съ ней.
   -- Отъ своего-то дома?-- съ усмѣшкой спросила Маргарита Ѳедоровна.
   -- Отъ своего дома! отъ своего дома!-- передразнилъ ее желчно Хопровъ.-- Я къ нему не привязанъ. Не песъ сторожевой.
   Маргарита Ѳедоровна опять подняла отъ работы глаза на мужа.
   -- Глупости все болтаешь! Вотъ теперь нужно подумать, какъ ты меня замѣнишь, когда я слягу. По магазину и но хозяйству надо будетъ присмотрѣть за всѣмъ, я могу пролежать тоже долго.
   Онъ загорячился:
   -- Ужъ не думаешь ли ты, что я въ лавкѣ сидѣть буду, на рынокъ стану бѣгать?
   -- Не безъ хозяйскаго же глаза все бросить.
   Она оставила шитье и подошла къ Хопрову.
   -- Я вотъ серьезно хотѣла поговорить объ этомъ. Затѣмъ и зашла къ тебѣ. Теперь время близко, не сегодня, такъ завтра могу я слечь. Надо будетъ тебѣ хоть немного поприглядѣть за всѣмъ, познакомиться съ дѣломъ, пока я еще на ногахъ...
   -- Да ты что это выдумала?-- почти крикнулъ онъ.-- Мнѣ надо свой талантъ развить, мнѣ надо за границей докончить...
   -- Да полно ты заграницей-то бредить!-- серьезно проговорила она.-- Теперь не до шутокъ. Потомъ пугай меня, сколько хочешь, заграницами, а теперь надо серьезно обсудить все. Папочка...
   Она готова была нѣжно обнять его, но онъ вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- Убирайся! Опротивѣла ты мнѣ!-- крикнулъ онъ и сильно толкнулъ ее въ грудь.
   :-- Съ ума ты сошелъ!-- крикнула она въ испугѣ и съ ужасомъ ухватилась за столъ.-- Я въ такомъ положеніи, а ты чуть не сшибъ съ ногъ...
   Она тяжело переводила духъ, суровая, гнѣвная, полная страха за свое дитя. Впервые онъ увидалъ ее такою.
   -- Не ровенъ часъ, съ ребенкомъ Богъ знаетъ что можетъ сдѣлаться. Господь Богъ даетъ, а ты...
   Она опять съ трудомъ передохнула широкимъ вздохомъ.
   -- Креста на вороту у тебя, что ли, нѣтъ? Надо мной можешь хорохориться. Мнѣ все равно. Я васъ, мужчинъ, знаю: рады надъ бабой поломаться, а потомъ къ ней же тащитесь. А теперь у меня ребенокъ. Передъ Богомъ и ты, и я отвѣтимъ, если что случится, не здѣсь будь сказано, недоброе...
   Его вспышка уже прошла, и онъ почти съежился, смотря на эту разгнѣванную мать, испугавшуюся за жизнь своего ребенка. Она же, серьезная и озабоченная, продолжала:
   -- Не знаю, что ты тамъ плелъ про заграницу, съ кѣмъ ѣхать хочешь, а знаю, что тебѣ о домѣ теперь думать надо. Въ заграницы-то тебя не возили, когда ты безъ сапогъ ходилъ, и теперь не повезутъ. Развѣ скрадешь денегъ дома, да самъ кого ни на есть катать вздумаешь. Ну, такъ этого я теперь не допущу. У насъ ребенокъ будетъ. О немъ надо думать, чтобы на мостовой онъ не остался. Довольно и отецъ съ матерью нашлялись по грязи. Пусть хоть ему хорошо поживется. Ты видишь, я все устроила, ты самъ какъ сыръ въ маслѣ катаешься. Ты и цѣни это да заботься, чтобы и дитя твое ни въ чемъ не нуждалось. Пора, кажется, ребенкомъ перестать быть. Потѣшились мы, помиловались, пока такъ жили, а теперь, слава Богу, мужъ и жена, по закону надо жить, по-божески, о домѣ, о семьѣ думать... И опять ея взглядъ упалъ на кольцо на его рукѣ, въ душѣ поднялось чувство женщины, смутно подозрѣвающей мужа въ невѣрности.
   -- О другихъ-то нечего думать,-- сказала она.-- Можетъ-быть, онѣ и хороши, да заботиться-то о тебѣ ни одна не будетъ такъ, какъ жена. Гдѣ онѣ были, когда ты нужду терпѣлъ? Въ подворотни попрятались.. А я -- я ночей не сплю, думаю, какъ бы тебѣ лучше жилось, какъ бы у тебя все было. Ты бы дѣдушкинъ капиталъ мигомъ спустилъ, да еще, какъ воръ, въ тюрьмѣ насидѣлся бы, а я, какъ зѣницу ока, его берегла и, слава Богу, твой домъ чаша полная. Сама я, быть-можетъ, куска сладкаго не съѣла, а у тебя онъ былъ и будетъ. Да какъ и не бытъ ему, если честно, по-семейному, какъ Богъ велитъ, жить, будешь. Богъ насъ, спасъ, мы Ему и служить должны.
   Человѣкъ -- тряпка, онъ дѣлался звѣремъ въ минуты бѣшенства, но когда эти минуты проходили, онъ. становился безпомощнымъ и жалкимъ. Теперь онъ слушалъ жену молча, упавъ духомъ, сознавая, что точно безъ, нея онъ пропалъ бы. Можетъ-быть, именно за это сознаніе онъ, ее и ненавидѣлъ иногда, какъ злѣйшаго врага.
   

XIV.

   Никогда не улыбалось, такъ сильно, счастье Хоорову, какъ теперь; никогда онъ не чувствовалъ себя болѣе несчастнымъ, чѣмъ теперь. Онъ сознавалъ, что ему надо сжечь за собою корабли, то-есть разомъ отказаться отъ художественной карьеры -- писать картины, безъ дальнѣйшаго художественнаго образованія нечего было и думать, ѣхать за границу было нельзя, когда его не отпустила бы отъ себя Маргарита Ѳедоровна и когда онъ самъ, по лѣни, по неувѣренности въ своихъ силахъ, по сознанію, что ему и такъ хорошо живется, создавалъ себѣ тысячу преградъ къ этой поѣздкѣ, а между тѣмъ, окружающіе, то и дѣла восхищались его талантомъ и пророчили ему блестящую будущность. Гавриленко и Герасимовъ восторгались его картиной и только сожалѣли, что она такъ туго подвигается впередъ, а онъ вздыхалъ, говорилъ мелодраматическія фразы о томъ, что ему въ его настоящей обстановкѣ трудно, писать, разсказывалъ, дразня Маргариту Ѳедоровну, что ему предлагаетъ "одна особа" ѣхать, за границу, а онъ долженъ, ради семейныхъ обстоятельствъ, отказаться отъ этой поѣздки. Володя и Миша, забѣгавшіе къ нему часто, ради сытныхъ завтраковъ и возможности выпить мадеры, и поговорить по-холостому, тоже, одобрили его картину, и болѣе всего ихъ восхищало въ ней то, что невѣста "брюхата", какъ, выражались они, Tante Marie приглашала его на свои интимные "четверги" и рекомендовала его всѣмъ, какъ даровитаго художника, заботясь о немъ съ нѣжностью влюбленной институтки. Кудрявцевъ мелькомъ, осторожно намекалъ ему о путешествіи, спрашивая: "скоро ли?", "когда же?", и, по видимому, считая, это дѣло рѣшеннымъ въ принципѣ. Даже Вѣра Павловна, несмотря на то, что Хопровъ былъ съ нею холоденъ и сухъ и избѣгалъ съ нею встрѣчъ, настойчиво говорила ему, что ей нравятся написанные имъ портреты, что, она слышала отъ братьевъ о его картинѣ, что ему теперь, повидимому, остается сдѣлать одинъ шагъ для завоеванія себѣ имени. Сталкиваясь, со всѣми этими лицами, Хопровъ, смотря по надобности, разыгрывалъ, ролъ несчастнаго, или принималъ похвалы съ высокомѣріемъ, или соглашался съ тѣмъ, что вотъ-вотъ онъ уѣдетъ за границу и, вернется оттуда вполнѣ законченнымъ художникомъ и лгалъ во всѣхъ этихъ случаяхъ, сознавая со злобой, что онъ лжетъ, что онъ запутывается во лжи, что выходъ у него одинъ -- нужно сказать, что онъ порываетъ съ живописью, что онъ вовсе не желаетъ гнаться за чѣмъ-то невѣрнымъ, биться и работать, когда онъ можетъ жить бариномъ безъ всякаго дѣла, имѣя подъ рукой Маргариту Ѳедоровну съ ея табачной лавкой, и меблированными комнатами.. Ложью пройдешь впередъ, но назадъ не воротишься -- эту истину испыталъ теперь на себѣ Иванъ Ивановичъ, Иногда ему хотѣлось крикнуть Гавриленкѣ и Герасимову, чтобы они убирались ко всѣмъ чертямъ и не надоѣдали; ему восторгами и соболѣзнованіями, и вмѣсто этого онъ юлилъ передъ ними, толковалъ о заѣденности, или храбрился, говоря о томъ, что онх, наконецъ, "порветъ свои цѣпи, броситъ, все и уѣдетъ за границу". Видя Володю и Мишу, восхищающихся его "брюхатой невѣстой", онъ готовъ былъ оборвать ихъ словами: "Ничего вы не смыслите, олухи, царя небеснаго", и вмѣсто того, наслаждался ихъ восклицаніями: "знатно изобразили", "лихо расписали" и угощалъ, ихъ съ щедростью патрона, довольнаго лестью клевретовъ. Вмѣсто откровеннаго отказа отъ предложенія Кудрявцева, онъ изобрѣталъ предлоги, которыми можно было объяснить, замедленіе въ отъѣздѣ, и даже не рѣшался бросить въ глаза "золотому тельцу" эффектную фразу, вертѣвшуюся, у него на языкѣ: "Я милостыни никогда не бралъ у сытыхъ людей", точно боялся того, что, онъ порветъ этимъ съ Кудрявцевымъ, который можетъ ему еще пригодиться. Встрѣчаясь съ Вѣрой Павловной, онъ сотый разъ хотѣлъ ее "огорошить" словами: "Я-съ, Вѣра Павловна, женился, на чухонкѣ-табачницѣ и о художествахъ больше не думаю", и принималъ меланхолическій видъ, произнося со вздохомъ: "Вдохновеніе, Вѣра Павловна, спутникъ счастья, а не удѣлъ надломленныхъ людей", и съ холодной небрежностью начиналъ хвастать, что все же, несмотря ни на что, онъ пишетъ, кажется, удачно. Каждый разъ, возвращаясь съ четверговъ tante Marie, онъ спрашивалъ себя, зачѣмъ онъ "шляется" туда, заходилъ въ трактиры, напивался съ горя, безобразничалъ съ женщинами, и все же его манило въ домъ Кудрявцевыхъ -- тамъ ухаживала за нимъ старая дѣва, туда привлекали роскошь и блескъ обстановки, тамъ среди избраннаго общества, подъ звуки музыки и пѣнія извѣстныхъ артистовъ и артистокъ, онъ забывалъ на минуту и свою чухонку, и свою табачную лавку, и свои меблированныя комнаты, испытывалъ эстетическія наслажденія. Бывали минуты, когда Хопрову самому казалось, что онъ сходитъ съ ума: по цѣлымъ днямъ онъ не бралъ кисти въ руки, по цѣлымъ часамъ онъ лежалъ въ бездѣйствіи, на душѣ становилось легко отъ сознанія, что все у него теперь есть, что можетъ онъ прожить такъ весь вѣкъ "безъ всякихъ живописей", и вдругъ точно какой-то вихрь проносился въ душѣ, навѣвая хаотическія мысли, что онъ затянулся въ тину, что онъ погубленъ, что онъ могъ бы быть великимъ человѣкомъ, что у него нѣтъ выхода. Тогда начинались обвиненія Маргариты Ѳедоровны. Это она его затащила въ болото, она приковала его цѣпко къ себѣ, она не выпускаетъ его изъ когтей. Стоило ей войти въ его комнату въ эту минуту и ее оглушали крики: "Минуты покойной нѣтъ! чего ты шляешься со своимъ животомъ! сосредоточиваться нельзя у себя въ комнатѣ! что тебѣ надо?" Маргарита Ѳедоровна теперь не терялась, не плакала, не падала духомъ отъ этихъ криковъ мужа: она вся была сосредоточена на мысли о будущемъ своемъ ребенкѣ, жила одною жизнью съ нимъ, боялась встревожить его своими волненіями, тѣмъ не менѣе, иногда она задумывалась о томъ, какія причины такъ измѣнили ея Ваню. Беременна она -- это главная причина. Въ это время, можетъ-быть, завелъ онъ кого-нибудь на сторонѣ. Ужъ и точно не влюбленъ ли онъ серьезно въ ту дѣвчонку, чей портретъ у него вездѣ въ альбомахъ? Тоже вотъ кольцо, говоритъ, она подарила. О заграницѣ толкуетъ, не то въ шутку, не то серьезно. Вретъ, можетъ-быть, ей, что не женатъ, видитъ она его пріодѣтымъ, франтомъ, пожалуй, и думаетъ, что разбогатѣлъ. Пока бѣднымъ былъ, вниманія не обращала, поправились у него дѣла, стала ухаживать сама. Она машинально брала альбомъ мужа, задумчиво разсматривала изображеніе Вѣры Павловны. "Хорошенькая она, совсѣмъ еще дѣвочка, вскружить такому-то ребенку голову не долго, а потомъ будетъ весь вѣкъ она, горемычная, плакаться, какъ узнаетъ, что онъ женатъ, да будетъ поздно. Ахъ, мужчины, мужчины, имъ только бы свое сорвать, а объ участи дѣвушки и не думаютъ. Узнать бы, кто такая эта дѣвушка -- предупредила бы ее она, Маргарита Ѳедоровна. Время-то теперь только такое, что не до того ей, не сегодня, такъ завтра матерью она будетъ. И хорошо ей, и страшно. Что какъ умретъ она? Господи, не попусти!" И мысли уже шли въ этомъ направленіи о ребенкѣ, о родахъ.
   -- Ваня! Ваня! Охъ, худо мнѣ!-- громко застонала Маргарита Ѳедоровна, разметавшись на постели и призывая спавшаго Хопрова.
   Онъ открылъ глаза, не сразу понялъ, что дѣлается.
   -- Акушерку, акушерку скорѣй!-- стонала жена.
   Онъ быстро вскочилъ, одѣлся и засуетился, испытывая инстинктивный, безотчетный страхъ. Выбѣжавъ на улицу, онъ нанялъ, не торгуясь, извозчика и помчался. Черезъ полчаса акушерка была уже въ спальнѣ Хопровыхъ. Хопровъ самъ перешелъ въ "мастерскую" и сталъ въ тревогѣ ходить по комнатѣ. Стоны въ сосѣдней комнатѣ продолжались. Въ головѣ Хопрова разомъ разлетѣлись всѣ другія мысли, кромѣ мысли о томъ, что за стѣной его жена испытываетъ страшныя муки. "Неужели она умретъ? Что же тогда? Онъ останется одинъ съ ребенкомъ. Пропащій онъ человѣкъ! Что тогда дѣлать? Но, вѣдь, можетъ-быть, и ребенокъ умретъ? Одинъ онъ останется. Свобода!" Стоны усилились, послышался крикъ: "Умираю! помогите!" "Подлецъ, подлецъ, чему радуюсь!" -- злобно обругалъ онъ себя, заслышавъ эти крики, и устремился въ спальню. Акушерка замахала рукой.
   -- Уйдите, уйдите, еще не скоро!
   Онъ, точно пришибленный, точно обиженный, вошелъ опять въ "мастерскую", зажалъ уши, упалъ ничкомъ на диванъ. "Господи, какъ долго длятся эти муки". Прошло съ полчаса. Стоны вдругъ стихли, воцарилась страшная тишина. Онъ вскочилъ, сѣлъ, уставилъ въ пространство широко открытые глаза.
   -- Умерла? Неужели, умерла? А ребенокъ?
   Онъ сталъ вслушиваться, весь облитый холоднымъ потомъ.
   Кто-то взялъ его за плечо, онъ безсознательно, дико всмотрѣлся мутными глазами. Это была акушерка.
   -- Скорѣе за докторомъ, за акушеромъ,-- проговорила она.-- Роды будутъ трудные.
   -- Вы думаете?-- безсмысленно спросилъ онъ.
   -- Ахъ, что тутъ думать, развѣ я не вижу,-- грубовато замѣтила она, какъ человѣкъ, всецѣло занятый дѣломъ.-- Скорѣе поѣзжайте. Вотъ адресъ.
   -- Но она выживетъ?-- опросилъ онъ.
   -- Да, поѣзжайте, поѣзжайте!
   Онъ заторопился, отирая съ лица потъ. На улицѣ его освѣжилъ холодный вѣтеръ. Онъ ободрился, сталъ думать, что "на все воля Божія, что будетъ, то будетъ", и самъ опять поймалъ себя на мысли, что онъ былъ бы, пожалуй, радъ, если бы все кончилось смертью. Ему стало отвратительно, скверно, точно отъ сознанія своей подлости, низости. Съ какой-то излишней лихорадочностью онъ сталъ торопить акушера, отыскавъ его квартиру. Въ голосѣ его было отчаяніе, преувеличенное совершенно безсознательно, точно ему хотѣлось увѣрить и себя, и акушера, что со смертью жены онъ долженъ умереть самъ. Они поѣхали вмѣстѣ и вошли въ квартиру. Стоны и крики слышались уже въ коридорѣ.
   -- Ахъ, это ужасно, ужасно!-- прошепталъ Хопровъ, хватаясь за голову.
   Акушеръ прошелъ въ комнату родильницы. Хопровъ на цыпочкахъ заходилъ по "мастерской". Ему попался на глаза револьверъ, такъ пугавшій всегда Маргариту Ѳедоровну и заряженный имъ на зло ей. Иванъ Ивановичъ взялъ его въ руки и въ головѣ мелькнула мысль: "Умретъ -- покончу съ собою!" Потомъ подумалось опять: "Для чего же? Ну, умретъ, что-жъ дѣлать". Онъ отбросилъ револьверъ и злобно стиснулъ голову, скрежеща зубами. "Кромѣ подлости, ничего нѣтъ въ головѣ!" Мучительные стоны и крики возобновились снова.
   -- Господи, этому конца не будетъ!
   Въ какомъ-то безсильномъ отчаяніи онъ сѣлъ къ столу и качалъ слегка барабанить пальцами, стараясь упорно ни о чемъ не думать.
   "Да хоть бы она не кричала! Душу выматываетъ!-- вдругъ мелькнуло въ головѣ.-- Вотъ радовалась, что будетъ матерью, а теперь..."
   Онъ началъ мимовольно думать о жизни. "Неужели это всегда такъ бываетъ? Вѣдь это же нестерпимое наказаніе за минуты счастія. Какъ выносятъ это женщины. И за что эта казнь? А развѣ вся жизнь же казнь, не пытка? Вотъ его Маргарита стремилась къ честной жизни, проклиная невольный развратъ; сошлась съ нимъ по любви, радовалась, что стала честной женщиной, а теперь переноситъ за этю страшныя муки, какихъ прежде и не знала. А ребенокъ, можетъ-быть, помретъ; если же и не помретъ, то что изъ него выйдетъ; Богъ знаетъ. Какъ его воспитать? кому воспитать? Она недалекая женщина: онъ, Хопровъ, не желалъ вовсе ребенка, не любитъ ето, не сумѣетъ воспитать".
   Онъ опять всталъ, пораженный криками жены, взглянулъ на часы, былъ уже полдень. "Какъ это она еще жива. Неужели точно всѣ женщины такъ страдаютъ? О, благо тому, кто не былъ женатъ, у кого не было дѣтей!"
   -- Съѣздите по этому адресу, скажите доктору, что нужно хлороформировать, -- раздались около него слова акушерки.
   -- То-есть, какъ это?.. Операція?-- спросилъ Хопровъ.
   -- Скорѣе, скорѣе!-- заторопила акушерка.
   Опять онъ поѣхалъ, ничего не понимая, представляя себѣ, что будутъ дѣлать какую-то операцію, что кого-то будутъ рѣзать. Онъ вдругъ какъ будто отупѣлъ, сдѣлался безсмысленнымъ, ничего не понимающимъ автоматомъ. Привезъ новаго доктора, зажалъ опять уши, полежалъ на диванѣ и, наконецъ, вскочилъ, убѣжалъ въ комнату Гавриленко и залился слезами. Ему теперь было ясно одно, что и его, и Маргариту Ѳедоровну погубило ихъ сближеніе, что и ребенокъ ихъ погибнетъ, что всему причиной та проклятая ночь, когда они сошлись у постели умирающаго дѣда. Въ его воображеніи вдругъ нарисовался этотъ страшный трупъ въ полутемной конурѣ, скорчившійся въ предсмертныхъ судорогахъ, стараясь вытащить изъ-подъ тюфяка деньги. Сколько страдалъ старикъ передъ смертью -- этого никто не зналъ, не видѣлъ; объ этомъ говорилъ только его трупъ, застывшій въ конвульсіяхъ. Вотъ и Маргарита теперь страдаетъ. Она тоже умираетъ, умретъ подъ ножомъ.
   Было уже около четырехъ часовъ, когда кто-то сталъ будятъ Хопрова, уснувшаго, сидя на стулѣ и опустивъ голову на столъ Гавриленко.
   -- Слава Богу, баринъ, все кончено,-- послышались слова Акулины.-- Можете пройти къ барынѣ.
   -- Умерла?-- воскликнулъ Хопровъ.
   -- Что вы! Христосъ съ вами, зачѣмъ умирать! Жива, слава Богу. Съ сыномъ проздравляю!
   Хопровъ, противъ своего ожиданія, не почувствовалъ ни радости, ни счастья. Онъ, обезсиленный, безучастный теперь ко всему, пошелъ въ комнату жены. Она лежала безъ силъ, затихшая, едва замѣтно улыбающаяся. Онъ поцѣловалъ ее, взглянулъ мелькомъ на сморщеннаго, краснаго ребенка; ребенокъ показался ему чѣмъ-то уродливымъ, отвратительнымъ. Въ комнатѣ пахло еще хлороформомъ, воздухъ былъ спертъ, тяжелъ. У Хопрова кружилась голова, онъ чувствовалъ потребность возбужденія, ему нужно было пріободриться, собраться съ силами. Онъ прошелъ къ Гавриленко, захвативъ бутылку съ виномъ...
   Маргарита Ѳедоровна была здоровымъ человѣкомъ и, несмотря на трудные роды, стала оправляться быстро. Что-то особенное было теперь во всемъ ея существѣ: она была невозмутимо спокойна, ясна и вся дышала счастіемъ. Въ ея благодушіи было что-то подкупающее, что-то заставлявшее забыть, что она некрасива собой, недалека по уму, вполнѣ не развита, это была женщина, когда-то проклинавшая свое паденіе и сознававшая теперь въ простотѣ сердечной, что Богъ отпустилъ ея грѣхъ и далъ ей, какъ знаменіе этого прошенія, дитя. Этотъ красный, сморщенный, безформенный кусочекъ мяса былъ для нея даромъ Божіимъ, живымъ свидѣтельствомъ отпущенія ея грѣховъ, и она вся прониклась благодушіемъ, сознавая, что злой нельзя быть, когда даже къ ней, къ великой грѣшницѣ, такъ милостивъ Богъ. Да и можно ли быть злой, когда на свѣтѣ есть такіе добрые люди, какъ, напримѣръ, Макаровъ и Марья Петровна? Эти люди, какъ только узнали, что Маргарита Ѳедоровна "больна", прибѣжали къ ней и, такъ сказать, прикомандировались къ ней: Макаровъ бѣгалъ на посылкахъ по хозяйству и по дѣламъ табачной лавки; Марья Петровна выяснила Маргаритѣ Ѳедоровнѣ, что она въ дальнѣйшихъ хлопотахъ можетъ замѣнить акушерку и, значитъ, послѣдней не нужно будетъ платить за лишнія заботы. Маргарита Ѳедоровна много видѣла людей и сразу поняла, что этими двумя лицами руководятъ не корыстные расчеты, а простая готовность служить ближнимъ -- готовность ограниченныхъ, смѣшныхъ, жалкихъ, но все же добрыхъ людей, доводившихъ свою доброту до добровольнаго холопства. Особенно трогало ее, когда Марья Петровна, купая маленькаго Ваню, называла его "пупочкой", "красавчикомъ", "бутончикомъ", а Макаровъ, несуразный, долговязый, широкій, восторженно увѣрялъ, что "Ваня ему смѣется", и Маргарита Ѳедоровна подмѣчала, что и у Марьи Петровны, и у Макарова стоятъ въ эти минуты слезы умиленія. Эти люди заставляли Маргариту Ѳедоровну даже не огорчаться тѣмъ, что ея мужъ относился къ ребенку вполнѣ равнодушно и безучастно. Вообще, какъ-то помимо воли всѣхъ, Хопровъ вдругъ очутился одинокимъ, отчужденнымъ, оставшимся за бортомъ. Онъ этого и самъ не замѣчалъ, не видѣлъ, что Макаровъ хозяйничаетъ въ кухнѣ, что онъ покупаетъ товары для табачной лавки, что Марья Петровна няньчится съ ребенкомъ, что Маргарита Ѳедоровна почти не обращается къ нему, къ своему мужу, съ дѣловыми вопросами. Онъ весь былъ занятъ своимъ личнымъ положеніемъ и вертѣлся, какъ рыба на сковородѣ: то ему нужно было улизнуть отъ встрѣчи съ семьей Кудрявцевыхъ, то онъ боялся, что Володя и Миша навернутся къ нему въ эти дни и узнаютъ, что у него родился ребенокъ, то ему хотѣлось убѣжать изъ дома отъ дѣтскаго крика, то просто мелькало въ головѣ одно слово: "Убѣжать бы! убѣжать бы!" Куда? Зачѣмъ? Онъ не отдавалъ себѣ въ этомъ отчета и все чаще и чаще проводилъ цѣлые часы въ трактирахъ, гдѣ-то за городомъ, бродя до изнеможенія, безъ мысли, безъ цѣли, не находя нигдѣ себѣ мѣста. Но все, что творилось въ немъ, было покуда непонятно ему самому. Наконецъ, какъ-то разъ, вернувшись домой, онъ засталъ Маргариту Ѳедоровну уже сидящею на креслѣ. Передъ нею стояли Марья Петровна съ ребенкомъ на рукахъ и Макаровъ, передававшій ей деньги и счетъ покупокъ. Они не замѣтили прихода Ивана Ивановича и продолжали начатый разговоръ.
   -- Дайте мнѣ васъ поцѣловать, родной мой,-- сказала Маргарита Ѳедоровна, обращаясь въ Макарову.-- Я такъ, такъ обязана вамъ.
   -- Что вы, голубушка моя!-- воскликнулъ Макаровъ и бросился ее обнимать и чмокать ей губы и руки.-- Я радъ, радъ все сдѣлать.
   -- Ого! какія нѣжности!-- воскликнулъ, разсмѣявшись, Хопровъ.
   Всѣ обернулись въ его сторону.
   -- Что же... я радъ... я готовъ,-- растерянно заговорилъ Макаровъ, точно его уличили въ преступленіи.
   Маргарита Ѳедоровна спокойно замѣтила:
   -- Да мы вѣчно должны благодарить Порфирія Васильевича и Марью Петровну. Родные того не сдѣлали бы, что они сдѣлали для насъ въ это время.
   Иванъ Ивановичъ съ ироніей спросилъ:
   -- Отъ гибели спасли?
   -- Не отъ гибели,-- сказала Маргарита Ѳедоровна: -- а и сыты всѣ были въ домѣ, и дѣла въ магазинѣ не стояли, только благодаря имъ. Ты, вѣдь, милый мой, къ дѣламъ вѣрно никогда не привыкнешь.
   -- Табачникомъ не родился,-- началъ съ усмѣшкою Хопровъ.
   Макаровъ вступился за него:
   -- Гдѣ же ему, Маргарита Ѳедоровна! Онъ не такъ воспитанъ!.. Это же черный трудъ... Тутъ нужно тоже алтынникомъ быть, Маргарита Ѳедоровна...
   -- Пожалуйста, безъ заступничества!-- воскликнулъ Хопровъ и хотѣлъ уйти въ свою комнату, какъ онъ всегда это дѣлалъ, чтобы прекратить разговоръ. Но, осмотрѣвшись, онъ увидѣлъ, что уйти некуда, такъ какъ общество и было именно въ его комнатѣ.
   Онъ сдвинулъ брови и чуть не сказалъ: "Вы мѣшаете мнѣ заниматься", но тотчасъ же опомнился. "Чѣмъ заниматься? Писаньемъ картины?" Онъ за нее не принимался уже нѣсколько недѣль и она была ему теперь противна -- противна потому, что каждая ея мелочь напоминала ему о рядѣ безплодныхъ усилій; каждый мазокъ на ней былъ передѣланъ сотни разъ; каждый контуръ рисованъ и перерисованъ безъ конца; каждая подробность наводила на вопросы, что, можетъ-быть, это невѣрно? можетъ-быть, это онъ не сумѣетъ дописать? можетъ-быть, тутъ камня на камнѣ не останется, если начать разбирать условія перспективы, ракурсовъ, сочетанія красокъ? Онъ въ какомъ-то безсиліи опустился на стулъ и замеръ безмолвно на мѣстѣ, разставивъ ноги, упершись въ колѣни локтями, опустивъ на ладони голову. А около него шли уже дѣловые разговоры, прерванные его приходомъ. Маргарита Ѳедоровна обсуждала съ Макаровымъ и Марьей Петровной вопросы, что стоили роды, скоро ли покроются эти расходы, сколько дали за это время барышей меблированныя комнаты и табачный магазинъ.
   -- Ахъ, если бы вы рѣшились перебраться съ Марьей Петровной въ магазинъ,-- со вздохомъ сказала Маргарита Ѳедоровна.-- Спала бы я спокойно.
   -- А какъ же Аделаида ваша?-- спросилъ Макаровъ.
   -- Она на лѣто все равно уйдетъ,-- отвѣтила Маргарита Ѳедоровна.-- Она и то запоздала. У нея мѣсто кассирши на финляндскихъ пароходахъ. Флюсъ она на нихъ нажила, а все же манитъ ее туда, къ своимъ чухнамъ.
   -- Если такъ, то мы съ Марьей Петровной очень бы ряды,-- воскликнулъ Макаровъ и даже покраснѣлъ.
   -- Помѣщеніе я отдѣлаю,-- сказала Хопрова.
   -- Намъ не надо! На что намъ! Добрая вы!
   Онъ бросился съ благодарностью цѣловать руку Маргариты Ѳедоровны.
   -- Ну, теперь я буду, какъ у Христа за пазухой,-- сказала она.
   -- А мы-то, мы-то!-- въ волненіи воскликнулъ Макаровъ.-- Никогда еще своей квартиры у насъ не было!..
   Онъ отвернулся и отеръ своимъ крупнымъ кулакомъ глаза. Они всѣ затихли, счастливые, въ сладкомъ волненіи. Потомъ, увидавъ, что ребенокъ проснулся и напоминаетъ о своемъ голодѣ, они поспѣшили перейти въ спальню. Хопровъ остался одинъ въ мастерской. Среди воцарившейся тишины, онъ очнулся, осмотрѣлся и неожиданно для самого себя, полусознательно проговорилъ:
   -- Нѣтъ, надо кончить!
   Его взглядъ упалъ на револьверъ.
   

XV.

   На жизненномъ пиру у многихъ людей нѣтъ опредѣленнаго мѣста. Иногда они успѣваютъ приткнуться на-время куда-нибудь къ уголку чужого стола; временами имъ удается даже развернуться и пожить весело и широко; тѣмъ не менѣе опредѣленнаго, постояннаго мѣста за житейской трапезой имъ не назначено или назначено такое, отъ котораго, по тѣмъ или другимъ причинамъ, они бѣгутъ сами. У нихъ все случайно, и занятіе, и состояніе, и радости, и невзгоды. Не получившіе золотой медали художники, актеры, не принятые въ какую-нибудь постоянную труппу, учителя, безъ дипломовъ и безъ казенныхъ мѣстъ, писатели, не имѣющіе настолько способностей, знаній и ловкости, чтобы составить себѣ имя и сдѣлаться необходимыми при какомъ-нибудь изданіи, люди, обманувшіеся въ своемъ призваніи и въ теченіе долгихъ лѣтъ, бросивъ все остальное, изучавшіе пѣніе или музыку, не имѣя ни голоса, ни музыкальнаго слуха, болѣзненно самолюбивыя натуры, гнушающіяся чернымъ трудомъ, подозрѣвая въ себѣ геніевъ и талантовъ, вѣчные неудачники, срывавшіеся вездѣ, начиная съ первыхъ выпускныхъ экзаменовъ въ гимназіи, или непоправимые лѣнтяи отъ природы, работающіе спустя рукава даже и тогда, когда у нихъ нѣтъ сапогъ на ногахъ, всѣ эти люди составляютъ цѣлое полчище. Чѣмъ шире и сложнѣе дѣлается теченіе общественной жизни, уносящее впередъ и впередъ своихъ избранныхъ, тѣмъ большее число этихъ несчастныхъ выбрасывается на мель и тѣмъ труднѣе дѣлается имъ сдвинуться съ мели и догнать своихъ счастливыхъ сверстниковъ. Иногда такое положеніе развиваетъ раздражительное озлобленіе, видящее вездѣ козни враговъ, несправедливость судьбы, невозможность существованія стараго строя; порой же оно приводитъ къ халатному прекраснодушію, не знающему непрощаемыхъ обидъ, горечи завистливаго чувства, различія между своимъ и чужимъ, чужимъ и своимъ; всегда же это вызываетъ въ жизни неправильность, распущенность, неряшливость, цыганщину во всемъ, изъ чего слагается жизнь, и ту безхарактерность, при которой нельзя выйти побѣдителемъ изъ борьбы съ болѣе счастливыми людьми. Эти люди отщепенцы и такимъ отщепенцомъ явился Хопровъ. Никогда онъ не былъ въ состояніи формулировать вполнѣ ясно своего положенія, не могъ выяснить его окончательно въ своемъ умѣ и теперь; но онъ смутно сознавалъ теперь, что онъ "выкинутъ за бортъ", "уткнулся лбомъ въ стѣну", "повисъ въ воздухѣ", какъ онъ самъ выражался, размышляя о своемъ положеніи. Ему часто случалось падать духомъ, но всегда это было или временное явленіе или напускное настроеніе. Теперь было не то: онъ ощущалъ угнетенное состояніе духа, растерянность, полную несостоятельность даже для обсужденія своего положенія, какъ-то разомъ осѣлъ. Съ горькой усмѣшкой онъ мысленно повторялъ одну фразу: "даже Маргаритѣ не нуженъ!" Хуже этого, повидимому, не могло ничего быть, но оказалось, что можетъ быть для него нѣчто еще худшее. Видя его всегда мрачнымъ, угнетеннымъ, притихнувшимъ, Маргарита Ѳедоровна начала тревожиться. Она продолжала его любить попрежнему и, уже не заботясь болѣе исключительно о ребенкѣ, стала нерѣдко всматриваться въ своего милаго Ваню. Нѣсколько разъ она спрашивала его: "почему онъ такой скучный". Онъ вяло и коротко отвѣчалъ ей: "такъ, ничего", и только спѣшилъ сбѣжать изъ опротивѣвшаго ему дома, бродилъ по улицамъ, заходилъ въ трактиры и рестораны, не имѣя не только силы, но даже потребности остановиться надъ вопросомъ: "что же дѣлать дальше?" Въ его душѣ стихнули даже всякія вспышки гнѣва, отчаяніе; ощущалась одна вялая тоска, одно угнетенное желаніе не видать никого. Вѣроятно, это было начало болѣзни, которая въ одинъ прекрасный день могла обостриться, уложить его въ постель, совершить крупный переворотъ во всемъ его существѣ. Но покуда онъ былъ еще на ногахъ, разстраивалъ свои нервы и расшатывалъ свой организмъ одинокими выпивками, почти самъ не сознавая, что онъ пьянствуетъ. Наконецъ, Маргарита Ѳедоровна, замѣчавшая что-то неладное въ мужѣ, съ грустью видѣвшая, какъ онъ худѣетъ и блѣднѣетъ, не выдержала и въ одинъ изъ теплыхъ весеннихъ вечеровъ, заботливо уложивъ спать ребенка, прошла въ мастерскую и подсѣла къ мужу.
   -- Чижикъ ты мой нахохлившійся!-- окликнула она его, забывшагося въ тупомъ, полудремотномъ состояніи, и обвила его руками.
   Онъ въ эту минуту только-что думалъ вяло и апатично о томъ, что онъ даже Маргаритѣ не нуженъ. Ея ласки вывели его изъ забытья, и онъ съ какимъ-то отвращеніемъ отшатнулся отъ нея, какъ бы испугавшись этихъ ласкъ, какъ бы оскорбившись ея словами. Она не оставила его въ покоѣ и сказала съ нѣжностью:
   -- Ну, полно, папочка, дуться! Похохлился -- и довольно!
   Она хотѣла присѣсть къ нему на колѣни.
   -- Оставь меня! Оставь!-- съ ужасомъ крикнулъ онъ, отстраняя ее, и въ немъ вспыхнула снова покинувшая его въ послѣднее время энергія.-- Или ты хочешь меня держать на содержаніи? Любовника хочешь изъ меня сдѣлать?
   Онъ дико взглянулъ на нее мутными глазами:
   -- Доведешь до того, что покончу съ собой!
   Она въ недоумѣніи взглянула на него, ничего не понимающая, испуганная.
   -- Что съ тобой, Ваня? Развѣ же мы не мужъ и жена?
   -- Тебѣ не мужъ, а любовникъ нуженъ,-- отвѣтилъ онъ.-- Ну, а я на содержаніи ни у кого еще не жилъ...
   Онъ бросилъ на нее полный отвращенія взглядъ, какъ бы содрогаясь отъ мысли, что онъ когда-нибудь могъ играть роль любовника при этой женщинѣ, казавшейся ему теперь противной, отталкивающей, безобразной. Этотъ взглядъ былъ такъ выразителенъ, что его поняла даже Маргарита Ѳедоровна, и въ ней пробудилось чувство оскорбленной женщины.
   -- Что же, лучше нашелъ?-- спросила она не своимъ голосомъ.-- Такъ лучшія-то чужія, а я жена...
   Онъ ничего не отвѣтилъ, опять охваченный страшнымъ, почти безумнымъ сознаніемъ, что она можетъ заставить его жить съ нею, какъ съ женой, сорвался съ мѣста, захватилъ на ходу шляпу и ушелъ изъ дому, оставивъ жену въ негодованіи и тревогѣ. Сперва у нея пронеслась пугливая мысль: "Не наложилъ бы онъ рукъ на себя? Да съ чего же?" Отвѣтъ тотчасъ явился: "Любитъ другую, потому и опостылѣла жена". Кто эта другая? "Конечно та, которую рисовалъ все. На шею, видно, бросилась. Не знаетъ, къ чему это ведетъ. Поиграетъ онъ съ нею и броситъ, и ей, глупой, придется вѣкъ горевать. Долго тоже съ нею онъ хороводиться не станетъ. Денегъ не будетъ, чтобы хороводиться съ нею, либо забеременѣетъ она, ну, и броситъ онъ ее. А если она богатая? Гдѣ же богатая станетъ съ чужимъ музеемъ возиться. Была бы богата, прежде сошлась бы съ нимъ. Или, можетъ, прежде и знакомы не были, познакомился вотъ въ это время, когда Богъ дитя намъ давалъ? Ужъ не отъ нея ли и деньги стали появляться у него? Откуда же больше? За портретъ, говорилъ, получилъ! Дадутъ, какъ же, за мазню его. Вонъ какихъ уродовъ изъ себя и изъ меня сдѣлалъ. Нѣтъ, за это денегъ никто не дастъ". Она взяла альбомъ мужа, отыскала одинъ, другой, третій портреты Вѣры Павловны, посмотрѣла. "Нѣтъ, бѣдная, должно-быть, платьишки все коричневыя, не то ситецъ, не то такъ дешевенькія шерстяныя. Богатыя-то въ такихъ одѣяніяхъ не ходятъ. Узнать бы, кто она!"
   Хопровъ же, по обыкновенію, безцѣльно бродилъ по городу, но настроеніе его духа было теперь иное, чѣмъ въ послѣдніе дни. Апатія и подавленность исчезли; въ немъ все бушевало теперь; казалось, кто-то нанесъ ему личное оскорбленіе, и онъ не знаетъ, какъ смыть его, какъ раздѣлаться за него! Дремавшее въ немъ въ послѣднее время мелкое и раздражительное самолюбіе вдругъ проснулось. "Быть ненужнымъ даже Маргаритѣ" -- это еще онъ могъ снести, это только угнетало его; быть нужнымъ ей въ качествѣ любовника -- это возмущало его, поднимало въ немъ бурю: "Нѣтъ, ужъ лучше смерть!" -- мелькнула въ головѣ мысль, и ему вдругъ стадо какъ будто легче, точно онъ нашелъ исходъ, котораго не было у него до этой минуты. Еще наканунѣ онъ не думалъ вовсе о самоубійствѣ: теперь эта мысль назойливо вертѣлась въ его головѣ и даже вызвала легкую улыбку. Какъ просто можно разрѣшить все! Не будутъ надоѣдать Герасимовъ и Гавриленко, Миша и Володя; не нужно будетъ одолжаться сытымъ скотамъ въ родѣ Кудрявцевыхъ; не придется лгать и изворачиваться передъ назойливыми и непрошенными опекунами въ родѣ Вѣры Павловны; главное же то, что никогда, никогда не придется уже чувствовать прикосновенія къ себѣ этого куска мяса, этой потной кухарки, этого курносаго урода, вовлекшаго его во все. Онъ теперь точно наверстывалъ послѣдніе дни безсмысленной апатіи и думалъ лихорадочно. Въ головѣ кипѣло, какъ въ котлѣ. Мысли безпорядочно, хаотически переплетались и путались въ мозгу, то посылались кому-то проклятія, то всѣ казались жалкими, ничтожными, то вспоминались неудачники-товарищи, кончившіе нищетой, пьянствомъ, затерявшіеся гдѣ-то, то приходили на память нѣсколько счастливцевъ, ловкихъ или энергичныхъ, талантливыхъ или усидчивыхъ, но насчитывалось ихъ мало, одинъ изъ десятковъ, изъ сотенъ. Наконецъ, онъ почувствовалъ усталость, сталъ осматриваться блуждающими глазами, соображая, куда онъ забрелъ, поискалъ глазами, гдѣ бы отдохнуть, увидалъ какой-то домъ, съ закрытыми наглухо ставнями, и рѣшилъ: "Тамъ можно"...
   Часу въ двѣнадцатомъ утра онъ снова появился на улицѣ, неузнаваемый, непохожій на себя, съ блѣднымъ, измятымъ лицомъ. Во всемъ его тѣлѣ чувствовалась усталость, но мысль работала попрежнему неугомонно. Ему было гадко вспомнить о томъ, какъ и гдѣ провелъ онъ эту ночь. Ему было гадко сознавать, что въ послѣднее время онъ сталъ все чаще и чаще запивать, пропадать Богъ вѣсть гдѣ. Въ головѣ мелькала мысль, что всѣ неудачники такъ кончаютъ; спиваются съ круга, погрязаютъ въ развратѣ, дѣлаются нищими. Но онъ же не нищій: у него табачная лавка, меблированныя комнаты. Ужъ не заняться ли этимъ дѣломъ и видѣть двусмысленныя улыбки разныхъ Жихаревыхъ, Гавриленко, Герасимовыхъ, Хвощинскихъ, слышать отъ нихъ: "Такъ вотъ вы на что промѣняли искусство?" Потомъ вспомнилось, что дома встрѣтитъ его Маргарита Ѳедоровна упреками, можетъ-быть, бранью. Теперь отъ нея можно всего ждать. Чтобы избавиться отъ этого, нужно играть роль мужа. Не лучше ли не ворочаться больше домой и покончить съ собой тутъ же, теперь же. Онъ осмотрѣлся кругомъ и покачалъ головой: вотъ они, мѣста, гдѣ началась развязка его молодой жизни; вонъ тамъ онъ жилъ съ дѣдомъ въ послѣднее время: поворотить немного, и онъ увидитъ домъ, гдѣ живутъ Хвощинскіе. Пройти развѣ туда и броситься въ Екатерининскій каналъ противъ ихъ дома? Можетъ-быть, увидятъ и впервые взволнуются по поводу его участи. Глухая ненависть къ этимъ роднымъ поднялась въ его душѣ. Ни разу въ жизни не пригрѣли они его, не спросили они его, ѣлъ ли онъ, не справились, живъ ли онъ. Вотъ теперь войти къ нимъ, высказать имъ все, что накипѣло въ душѣ, и потомъ прямо отъ нихъ уйти и броситься въ воду. Онъ подошелъ къ ихъ дому и въ нерѣшительности сталъ ходить взадъ и впередъ. Теперь они всѣ пришли отъ обѣдни -- каждое воскресеніе эти набожные христіане ходятъ въ обѣднѣ. Счастливы они теперь, какъ никогда, выискали жениха богатаго для дочери, будущность обезпечена, ликуютъ, и Вѣра Павловна ликуетъ болѣе всѣхъ. Въ душѣ вспыхнула ненависть въ ней, точно она была главной виновницей его гибели. Онъ вдругъ остановился и точно очнулся, услыхавъ свое имя. Онъ обернулся и увидѣлъ Вѣру Павловну. Это была роковая встрѣча.
   -- Вы къ намъ шли?-- спросила она.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ.
   Она взглянула на него и испугалась.
   -- Что съ вами?-- проговорила она, всматриваясь въ его лицо.-- Вы страшно измѣнились.
   -- Вы тоже, Вѣра Павловна, измѣнились,-- отвѣтилъ онъ, глядя на ея цвѣтущее лицо.-- Жизнь, видно, однихъ одной краской, другихъ другой краситъ...
   Онъ почувствовалъ неодолимую ненависть къ этой дѣвушкѣ, цвѣтущей, нарядной, счастливой. Помутившійся мозгъ подсказывалъ, что она, и только она была виновницей его гибели, какъ нѣсколько минутъ тому назадъ внутри мозгъ говорилъ, что вина лежитъ на Маргаритѣ Ѳедоровнѣ.
   -- Къ господину Кудрявцеву изволите идти?-- спросилъ онъ насмѣшливо.
   -- Да, къ Варѣ,-- коротко сказала она, точно испуганная его видомъ, его тономъ.
   -- Счастливецъ Николай Николаевичъ! Вотъ ко мнѣ не зайдете даже на мою картину взглянуть,-- сказалъ онъ къ слову.
   Въ его головѣ тутъ же мелькнула безумная мысль: настоять, чтобы она зашла къ нему, и покончить послѣ ея визита съ собой, высказавъ ей, какъ онъ любилъ ее, какъ она своимъ кокетствомъ погубила его. Онъ былъ теперь убѣжденъ и въ томъ, что онъ любилъ ее, и въ томъ, что она кокетничала съ нимъ.
   -- Если хотите, когда-нибудь заѣду съ Варей,-- сказала она.
   -- Когда-нибудь? Съ Варварой Николаевной?-- повторилъ онъ съ усмѣшкой.-- Отчего же не теперь? Не безъ нея?
   Онъ вспомнилъ, что ея свадьба должна быть въ этомъ мѣсяцѣ.
   -- Или послѣ свадьбы, когда уѣдете за границу?
   -- О, нѣтъ, свадьба еще въ концѣ мѣсяца будетъ,-- отвѣтила она и заторопилась.-- Меня ждутъ...
   -- Вотъ и отлично, возьмемъ извозчика и поѣдемте сначала ко мнѣ, а потомъ къ Кудрявцевымъ...
   -- Право, я тороплюсь...
   -- Ужъ вы не боитесь ли меня?-- спросилъ онъ насмѣшливо.
   Она пожала плечами.
   -- Что вы выдумываете!
   Она за минуту, выходя изъ дому и увидавъ лицо Хопрова, испугалась за него; теперь она уже боялась не за него, а за себя. Какое-то смутное чувство подсказывало ей, что онъ не въ своемъ умѣ. Онъ вдругъ сообразилъ что-то и сказалъ:
   -- Вотъ и видно, что вы не желаете, чтобы я ѣхалъ за границу. Пока вы не увидите моей картины, я не соглашусь на предложеніе Николая Николаевича. Вѣдь моя картина навѣяна вами, и вы же сами хотѣли ее увидѣть прежде всѣхъ. Теперь, вѣрно, другія времена?
   И съ находчивостью безумца онъ прибавилъ:
   -- Вамъ ваши братья не говорили, какой сюжетъ я взялъ? Я вѣдь пишу картину на заданную вами тему: некрасовская "Свадьба".
   -- А! вотъ я говорила, что это хорошій сюжетъ!-- замѣтила она оживленно.-- Это интересно.
   -- А взглянуть все же не хотите? Или боитесь къ холостому человѣку въ квартиру зайти? Такъ я же художникъ. Ко мнѣ дамы могутъ ходить: портреты пишу.
   -- Ничего я не боюсь, а просто мнѣ надо спѣшить. Ждутъ меня,-- отвѣтила она и безсознательно оглядѣлась кругомъ, точно ища кого-нибудь, кто бы выручилъ ее.
   -- Полчаса разницы ничего не значитъ,-- сказалъ онъ и рѣшительно позвалъ извозчика.-- Тутъ и по дорогѣ. Мы мигомъ доѣдемъ ко мнѣ, а потомъ обратно на Англійскую набережную...
   Вѣра Павловна побѣдила чувство безотчетнаго страха, даже начала сердиться на себя за то, что она колебалась. Въ самомъ дѣлѣ, ее проситъ человѣкъ взглянуть на картину, подсказанную ею же, и она колеблется. Наконецъ, ея визитъ рѣшитъ его участь: онъ согласится тогда ѣхать за границу. И чего она боится? Вѣдь встрѣчались же они сотни разъ на улицѣ, гуляли вмѣстѣ. Онъ живетъ не въ трущобѣ. Въ меблированныхъ комнатахъ, среди народа и всегда можно крикнуть, если... Она передернула плечами отъ досады на себя. Для чего кричать? Что онъ можетъ сдѣлать? Станетъ говорить, какъ тогда въ Лѣсномъ, о любви -- она уйдетъ, вотъ и все...
   Они доѣхали до Средняго проспекта, сошли съ дрожекъ, поднялись до третьяго этажа, вошли въ коридоръ меблированныхъ комнатъ. Хопровъ вошелъ впередъ и, войдя въ мастерскую, заперъ на ключъ дверь въ спальню. Вѣра Павловна вошла за нимъ, охваченная смутнымъ страхомъ. Мастерская Хопрова была просторная, сносно обставлена, разукрашена разными накупленными имъ бездѣлушками, оружіемъ, русскими полотенцами. Въ углу на мольбертѣ находилась его картина. Вѣра Павловна остановилась передъ нею и сразу невольно проговорила:
   -- Зачѣмъ это... зачѣмъ вы написали себя въ такомъ видѣ?
   Хопровъ усмѣхнулся:
   -- Потому что это кровью писано!-- проговорилъ онъ и сразу у него вылетѣли изъ головы всѣ мысли о самоубійствѣ, явилось одно желаніе порисоваться передъ Вѣрой Павловной, поразить ее жалкими и мелодраматическими фразами.-- Да, это писано кровью, тутъ перечувствованъ каждый мазокъ... Вы помните, Вѣра Павловна, когда-то -- о, какъ это было недавно, какъ это было давно!-- я разсказывалъ вамъ о своей жизни? Вы, можетъ-быть, не слыхали даже половины; вѣдь вы уже были тогда всецѣло заняты мыслью о господинѣ Кудрявцевѣ...
   Она хотѣла что-то сказать, но онъ остановилъ ее.
   -- Не оправдывайтесь, я васъ не упрекаю. Вы не виноваты, что вы полюбили другого. Но мнѣ-то было отъ этого не легче. Я васъ любилъ, вы, можетъ-быть, сами не зная того, подавали мнѣ надежды...
   Она рѣшилась прервать это объясненіе холоднымъ вопросомъ о картинѣ, которую она внимательно разсматривала:
   -- Полноте! Что говорить о прошломъ! Вы знаете, что я тутъ ни при чемъ. Поговоримте лучше о вашемъ будущемъ. Гдѣ вы будете кончать свою картину? Она вѣдь еще не кончена?
   -- Ахъ, что мнѣ за дѣло теперь до нея. Я хочу вамъ сказать все, касающееся до меня. Не упрекать васъ хочу, а разсказать, до чего дошелъ я...
   Онъ готовъ уже былъ передать ей съ паѳосомъ, какъ онъ дошелъ "до паденія", какъ, отвергнутый ею, бросился въ омутъ, какъ вотъ эта женщина съ картины сдѣлалась его любовницей, потомъ его женою, какъ онъ затянулся въ эту петлю и принесъ себя въ жертву. Въ эту минуту въ сосѣдней комнатѣ послышался дѣтскій плачъ. Вѣра Павловна спросила:
   -- Тутъ дѣти у васъ?
   Хопрову кровь бросилась въ голову, и онъ рѣзко сказалъ:
   -- Я же не одинъ живу въ меблированныхъ комнатахъ, тутъ всякаго народа и ребятъ много...
   Эта ложь сорвалась мимовольно съ его языка и ему тутъ же стало досадно, что онъ не воспользовался случаемъ сказать съ паѳосомъ: "это мое несчастное дитя". Онъ, немного раздраженный, начатъ снова свои признанія.
   -- Я думалъ, Вѣра Павловна, что я сойду съ ума въ тотъ проклятый вечеръ, когда повязка спала съ моихъ глазъ...
   Дверь въ его мастерскую отворилась и на порогѣ появилась, вся раскраснѣвшаяся, Маргарита Ѳедоровна. Вѣра Павловна невольно отодвинулась къ письменному столу и сразу поняла, что это -- женщина съ картины.
   -- Мнѣ пора,-- начала она.
   Но ея голоса никто не слыхалъ. Хопровъ злобно крикнулъ женѣ:
   -- Что нужно? Зачѣмъ?
   Та разсмѣялась злымъ смѣхомъ.
   -- Не во-время пришла? На самомъ интересномъ мѣстѣ помѣшала? Ну, что дѣлать!
   Вѣра Павловна замерла на мѣстѣ, съ испугомъ глядя на это широкое лицо чухонки, въ чепцѣ, въ мятой блузѣ, въ кухонномъ передникѣ. Она не понимала, затѣмъ и по какому праву ворвалась эта кухарка. Какое отношеніе имѣетъ она къ Хопрову? Почему именно она изображена на картинѣ?
   -- Испугались, барышня?-- насмѣшливо обратилась къ ней эта женщина.-- Что дѣлать, это всегда можетъ случиться, когда къ молодымъ мужчинамъ станете ходить. Взялся за гужъ -- не говори, что не дюжъ.
   -- Вонъ!-- крикнулъ Хопровъ и сдѣлалъ движеніе, чтобы вытолкать жену.
   Она отстранила его рукой.
   -- Ну, ну, потише!-- проговорила она и впервые у нея пробудилась бѣшеная злоба и ревность при видѣ этой красавицы-дѣвушки.-- Вонъ вы какая нарядная, изъ порядочной семьи, можетъ-быть, а что дѣлаете...
   Вѣра Павловна сдѣлала движеніе, чтобы идти, но у нея ноги подламывались. Маргарита Ѳедоровна замѣтила это и, глумясь, продолжала:
   -- Не слѣдъ-съ ходить къ молодымъ мужчинамъ... До добра это не доведетъ. Что бы сказали ваши родители, если бы узнали? По головкѣ бы не погладили, вѣрно. Сама я была дѣвушкой. Знаю все это.
   Вѣра Павловна собралась съ силами и дрогнувшимъ голосомъ сказала:
   -- Я не знаю, какое вы имѣете право? Зачѣмъ вы здѣсь?
   Раздался смѣхъ Маргариты Ѳедоровны.
   -- Это я васъ должна спросить, зачѣмъ вы здѣсь, а не вы меня,-- произнесла она со злобой.-- Папашу да мамашу вашихъ сюда бы привести, чтобы они полюбовались, какъ ихъ дочь къ молодымъ людямъ бѣгаетъ.
   -- Молчать! Или я!-- крикнулъ внѣ себя Хопровъ и заметался по комнатѣ, чего-то ища, какъ безумный.
   -- Иванъ Ивановичъ,-- начала безпомощно Хвощинская и не могла кончить, безсильно прислонившись къ столу, чувствуя, что ее оставляютъ силы,
   -- Да, ужъ какъ не зовите его, а дѣла не поправите!-- продолжала выкрикивать Маргарита Ѳедоровна.-- Что ны говорите теперь, а вы-то только его любовницей можете быть, а я, какъ-никакъ, все же...
   Хопровъ забылъ все и сознавалъ, что вотъ-вотъ его жена произнесетъ послѣднее слово -- то самое слово, которымъ онъ за минуту передъ тѣмъ самъ хотѣлъ поразить Вѣру Павловну. Теперь онъ помнилъ только одно, что Вѣра Павловна узнаетъ, что онъ лгалъ ей. Никогда не перенесетъ онъ этого. Эти мысли хаосомъ проносились въ его головѣ и ни о чемъ другомъ, болѣе существенномъ, онъ не думалъ, безумный, дикій, какъ звѣрь.
   -- Я его законная...-- продолжала Маргарита Ѳедоровна и не кончила.
   Онъ уже нашелъ то, что, безумно мечась по комнатѣ, искалъ: револьверъ былъ у него въ рукахъ и, прежде чѣмъ она успѣла крикнуть, онъ въ дикой ярости пристрѣлилъ ее, какъ взбѣсившуюся собаку.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru