Шершеневич Вадим Габриэлевич
Быстрь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Монологическая драма.

   Вадим Шершеневич. Стихотворения и поэмы
   СПб.: Академический проект, 2000
   

150. БЫСТРЬ

Монологическая драма

Жанне Евгеньевне
Кожебаткинои --
в знак уважения и преданности.

ГОВОРЯТ:

   Лирик.
   Сторож.
   Женщина.
   Мужчина.
   Другой.
   Третий.
   Грузовик Чичкина.
   Трамвай.
   Старики.
   Девочка.
   Невеста.
   Газетчик.
   Юноша.
   Поэт-академик.
   Влюбленный.
   Разносчик.
   Из 1-го этажа.
   Из 2-го этажа.
   Равнодушная.
   Биплан.
   Голос.
   Из бельэтажа.
   Любимый поэт.
   Голоса из толпы.
   Другой.
   Художник.
   Крики из толпы.
   Критик.
   Мотор.
   Приват-доцент.
   

ДЕЙСТВУЮТ

   Сандвичи, газетчики, толпа, пожары, шум, гул, звуки, по          жарные автоматы, дома, наряд Армии Безопасности, голова Лирика, думы Лирика, мотор, кусающий Лирика, предметы, аэропланы, моторы, небоскребы, комоды, кровати, динамомашины, вывески, крыши, аэро, жандармские аэропланы, рекламы, дом с незакрытой стеной, улица, площадь, пожарная автомобилья, тэф-тэф похоронного бюро, гроб, труп, башенные часы, стрелки часов, мотор, ворвавшийся в небо, обрушившийся дом, мотоциклы, вопли, огни кинематографа,
   

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

   Площадь. Венер. Волны шума и валы гула, из которых выбиваются брызги звуков. Площадь иногда повертывается кругом, авансцена оказывается позади. Иногда свет на площади гаснет и действие ведется на вдруг загоревшихся улицах. Ходят сандвичи, и кричат газетчики. Толпы народа. Трамвайное движение. Шмыганье моторов. Часто вспыхивают пожары, и грохот пожарных автоматов почти заглушает разговор.
   

Лирик:

             Эй, прохожие в котелках, в цилиндрах и в панама!
             Вы думаете -- это трамвай огромной
                                                     электрической акулой
             Скачет по рельсам, расчесывая дома
             Массивной гребенкой широкого гула?!
             Тащите на площади сердца спать!
             Смотрите: как блохи
             В шерсти дворняжки, в мостовой не устали скакать
             Мотоциклов протертые вздохи.
             А у электролампы кровью налились глаза,
             И из небоскребного подъезда, приоткрытого немножко,
             Вытекла женщина, как слеза,
             Как слюна, женщина, одетая в весеннюю окрошку.
             Клубится,
             Дымится
             Перезвон,
             Смуглеет шум и вспых увертливого крика.
             Я вчера слышал, как мотор потерял стон,
             Который вдруг съежился днко.
             У меня вчера по щеке проходил полк солдат,
             А сегодня я его доедаю, как закуску,
             И пляшут дома вперед-назад,
             Одетые в вывесочную блузку.

Подбегает сторож. На нем кокарда Социалистического Государства. Через плечо сумка.

   

Сторож:

             Эй! Ты потерял
             Кусок своего сердца -- вон там, на углу,
             Где трамвай сошел с рельс от этого.
   

Лирик:

             Столько сердец я уже покупал!
             И в каждом находил иглу
             И маленькую юродивую мглу.
   

Женщина:
(Спрыгивая с крыши)

             А сердце рябое, словно намазанное икрою кетовою.
             Неужели ты каждый день рождаешь стишки?
             Каждый день ты беременеешь от событий,
             А к ночи бумага протягивает жест акушерской руки,
             Чтоб вытащить звучные прыти
             Твоих стихов, -- и тебе не надоест?
             Смотри, как разбухла... твоей души!
             Она раскрыта, как до одиннадцати подъезд,
             А в твоем мозгу рифмы ползают, как вши,
             Живот твоего сердца от напряжения высох,
             Под глазами провалы, как от колес. Неужели
             Напрягаются снова мускулы мятежа?
   

Врывается Грузовик Чичкина.

Грузовик:

             Тррррр! Близок!
             Мятеж ощетинился иглами ежа.
             Мои дымовые хвосты обтрепались и поредели;
             Трррррр! Я сморщился* как лягушачий скелет.
             Трррррр! Мои йоги от водянки распухли.
             Вы все прокисли, вы все обрюхли,
             Каждый из вас глупее, чем этот поэт,
             Который всё пишет, пьет, пишет и пьет ирруа,
             Обвивает вокруг себя водосточные трубы
             И думает, что это боа-
             Констриктор, и целует у небоскребов оконные губы.

(Взрывается.)

Лирик:

             Так ведь меня же разобрали трамваи до конца,
             Вдоль, и поперек, и навзрыд. Лают авто.
             У меня полысела радость лица,
             А небо запахнуло от холода пальто.
             У пальто отлетела одна пуговица от борта
             И виснет на огненной нитке,
             А люди глупые вопят: "Метеор-то!"
             Я дроблюсь в неистовой пытке.

С противоположного тротуара спрыгивает дом и пробирается сквозь гущу движения послушать лирика. Какой-то трамвай в бешенстве стал на дыбы.

             Посмотрите, близорукцы! Я наступил
             Бипланом на юбку вальсирующих облаков!
             У моих стихов
             Нет больше рявкающих сил,
             А вместо них выросла сотня слоновьих клыков.
             И моя пытка длинна, как хобот слоновий,
             Мне кажется, что я и сам слон --
             Такой я большой и добрый, и столько из меня течет крови,
             А город вбивает мне в уши перезвон,
             Перезвон влез в мой слух, стал жутким и рослым,
             Сдавил щипцами идей мою розовую похоть.
             Меня город мотором сделал, и я сюда послан,
             Чтобы вас научить быстреть и не охать.
   

Женщина:

             Ты никогда не видал, как море зелено-железные завитки
             Прибоя вплетает в косы прибрежий?!
   

Лирик:

             Зато у меня миллион и еще четыре руки,
             А искренность всё реже.
             Только это ничего. Можно водку
             Пить и без салата густого;
             Я вчера утром завязил в асфальте мою походку,
             Зато выиграл в лотерее-аллегри корову.
   

Женщина:

             Ты растратил мысли, как спички.
             Купи новую коробку -- это стоит пустяки;
             А то смешно: у тебя кружевные лифчики,
             А на глазах продранные чулки.
             Ты косишь правым сердцем!
   

Сторож:

                                                     А левое
             Трамвай расплющил!
   

Трамвай:

                                           Мммммммпушшш!
   

Лирик:

             Эй, здравый смысл -- тубо! Куш!
             Я -- голенький! Но меня зовут королевою,
             Потому, что только на меня время льет холодный душ,
             Ведрами дней меня окачивает впопыхах.
             Ко мне небрежные протягивают виадуки,
             Хватают меня за шею, копышатся в моих глазах
             Эти стопудовые, литые руки.
             Только для меня сквозь ресницы портьер бле-
             стят зрачки люстр, как головки на вербе,
             А век, сквозь слезы, мне предлагает многотронье.
             А я удивленно, как ставший отцом апаш,
             Обещанье кидаю в мозг ваш.
             Электричеством вытку
             Вашу походку и улыбку,
             Вверну в ваши слова лампы в тысячу свеч,
             А в глазах пусть заплещется золотая рыбка
             И рекламы скользнут с индевеющих плеч.
             А город в зимнем белом трико захохочет
             И бросит вам в спину куски ресторанных меню,
             И во рту закопошатся куски нерастраченной мочи,
             И я мухой по вашим губам просеменю.
             А вы, накрутив витрины на тонкие пальцы,
             Скользящих трамваем огненные звонки
             Перецелуете, глядя, как валятся, валятся, валятся
             Бешеные минуты в огромные зрачки.
             Я, обезумев, начну прижиматься
             К вспыхнувшим бюстам особняков,
             И ситцевое время с глазом китайца
             Обведет физиономию стрелкой часов.
             Так уложите, спеленав, сердца в гардеробы,
             Пронафталиньте ваш стон,
             Это я вам бросаю с крыши небоскреба
             Ваши привычки, как пару дохлых ворон.
   

Старики:

             От твоих слов теплеют наши беззубья и плеши,
             Ты, наверное, вешний!
             У тебя такая майющая голова,
             Мы, как молочко, пьем твои слова!
   

Лирик:

             Вы думаете, я с вами шамкать рад!
             Ведь вы только объедки,
             Вам каждому под пятьдесят;
             Двадцать лет назад
             Вы уже были марионетки!
             А теперь вы развалились по всем
             Частям, и к вам льнет черной мастью взлохмаченная
                                                                         лопатой могила,
             От вас пахнет загробьем, вы не надушились совсем
             Жизненной брыкающейся силой.
   

Юноши:

             Но мы не успели постареть, и хоть
             Нам ты вывороти своей души карман со словами!
   

Лирик:

             А зачем
             Вы унесли свою плоть
             И сами
             Заложили ее в ломбарде?!
             Я не кий, чтобы вами,
             Как шарами,
             Играть на огромном городском биллиарде.
             Смотрите,
             Вот вы стоите
             Огромной толпой,
             Толпой огромною очень,
             А я вас бью, и никто, с кошачьей головой,
             Не бросит ответно мне сто пощечин.
             Смотрите,
             Вот вы стоите,
             А воздух нищий,
             Как зеркало, и в нем отображено
             Каркающее, летящее кладбище, --
             Разве не похоже на вас оно?

(Растет.)

             Разбиваете скрижали и кусками скрижалей
             Выкладывайте в уборных на площади полы!
             Смотрите, вас заботы щипцами зажали,
             И вы дымитесь, клубясь, как сигара средь мглы.
             Из ваших поцелуев и из ласк протертых
             Я сошью себе прочный резиновый плащ
             И пойду кипятить в семиэтажных ретортах
             Перекиси страсти и цианистый плач.
             Чу! Город захохочет из каменного стула,
             Бросить плевки газовых фонарей,
             Из подъездов заструятся на рельсы гула
             Женщины и писки детей.
             А вдруг это не писки, а мои мысли, задрав рубашонки,
             Шмыгают судорожно трамваем меж.
             Они привыкли играть с черепахой конной конки,
             А вместо матраца подкладывать мятеж
             Огненный, как небоплешь.

Еще растет. Показывается наряд Армии Безопасности, окружающий лирика. У лирика трескается голова, и думы выползают, как сок из котлеты. Лирик ловит у себя на ноге мотор, который кусал его. Предметы собираются и слушают его. Аэропланы птичьей стаей кружатся около его головы; некоторые, более доверчивые, садятся на его голову. Толпа моторов собирается у ног. Из небоскребов выползают комоды, кровати, динамомашины. Несколько вывесок и крыш аплодируют говорящему. Юноши недовольно слушают. Лирик нагибается и прикуривает сигару о фонарь.

             Вы думаете, я пророк и стану вас учить,
             Как жить
             И любить,
             Как быть
             К силе ближе?!
             Да из вас можно только плети ссучить
             И бить
             Плетьми вас самих же.
             Вы все глупые, как критики, вы умеете только
             Выставляться картинами на вернисаже,
             Чтоб приходили женщины с мужьями, садились за столик
             И вас покупали на распродаже;
             И, даже
             Повешенные в спальне, боитесь вылезть из рамы,
             И у вас хватает
             Трусости смотреть,
             Как около вас выползают
             Из юбок грудастые дамы,
             Перед тем, как ночную рубашку надеть!
             А вы висите смирно
             Вместо того, чтоб вскочить и напасть
             На лежачую
             И прямо
             В лицо ее жирное
             Швырнуть, как милость, беззрячую
             И колючую страсть.
             Измять, изнасиловать, проглотить ее,
             -- Торопливую служанку прихоти! --
             Ну, чего вы развесили глупцо свое,
             Точно манекены из резины
             При выходе
             Из магазина?!

(Опирается на каланчу.)

             Это мне было скучно, и потому
             Я с вами
             Болтал строками
             Веселыми,
             А теперь я пойду ворошить шатучую тьму,
             В небоскребные окна швыряться глазами
             Голыми.
             Это я притворялся, чтоб мои пустяки
             Жонглировали перед вами, а вы думаете, что это откровенья!
             Посмотрите, у меня уже только четыре руки,
             Но зато солидные, как мои мученья.
             А эта женщина боится пойти со мной,
             У нее такое хилое тело, с головы до пяток,
             Ей кажется, что она влезет в меня с головой,
             А я проглочу женщин еще десяток.
   

Поэт-академик:
(Торжественно, пророчески и задушевно)

             Благословляю разрушителя!
             Ты -- пуля, молния, стрела!
             Но за меня, за охранителя
             Святынь людских, -- и тьма, и мгла.
   
             Пусть на-душу твою покатую,
             Как крыша, каплет солнца дождь.
             С тобой отражусь, клянусь Гекатою,
             Я, книг и манускриптов вождь.
   
             Ты -- с дикой силой авиации
             Меня разишь, свиреп и дик,
             Но тайной чарой стилизации
             Я трижды изменяю лик.
   
             Ты -- резкой дланью электричества
             Проникнешь ли в глухой альков,
             Где панцирь моего владычества --
             Святая пыль святых веков;
   
             Где, как вассал пред королевою,
             Склоняюсь я в венке из звезд,
             Где сатане творю я левою,
             А правою -- могучий крест,
   
             Где, кудри русые иль черные
             На седину переменив,
             Найду в листах мечтой упорною
             Я Пушкинский иероглиф.
   
             Дано судьбою мне печаль нести
             И песнь с востока на закат.
             Над башнею оригинальности
             Мое лицо, как циферблат.
   
             И ты, кто родствен с бурей, с птицами,
             Следи зрачками вещих глаз,
             Как на часах в ночи ресницами
             Я укажу мой смертный час.
   

Лирик:

             Бросайтесь в Ниагару потому, что это обыкновенно,
             Потому, что ступенится площадь домами.
             Вы слышите: из-за угла воет надменно
             Огромный аэро с кометистыми хвостами.
             Громоздится вскрик у руля высоты,
             Спрыгивает похоть в экстазе,
             У нее моторы прыгают в каждой фразе,
             Она оплевывает романтику и цветы.
             И в ее громоздкий живот запрячусь я на ночь,
             Что уррра с новой мощью поутру кричать.
             А нас каждого зовут Иван Иваныч,
             И у каждого на глазу бельмится мать.
             Вы умеете только говорить по телефону,
             А никто не попробует по телефону ездить,
             Обмотайтесь, как шарфом, моим гаерским стоном,
             Вы, умеющие любовниц только напоказ созвездить!

Члены Армии Спасения приближаются и пробуют задержать Лирика, но он -- такой большой, колоссальный, легко расшвыривает их. Аэро, о котором говорил лирик, близко. Оно огромное, под стать лирику. Вырвавшись от назойливее, лирик вскакивает в аэро и поднимается. Немедленно целые отряды жандармских аэро нападают на лирика, но он крошит врагов, и получается дождь падающих аэропланов.

             Ведь если меня хотят схватить городовые,
             Так это пустяки. До свиданья. Тра-та-та-ту!
             Тра-та-та-ту!
             Носите на душах мои пощечины огневые
             До нового плевка на Кузнецком Мосту.

Улетает.

   

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Улица. Быстрая смена дневных реклам. Ближний дом с незакрытой передней стеной: все квартиры видны. Улица все время дрожит, точно на нее смотрят в бинокль, перевертывая его, -- она то страшно увеличивается, то ребячески уменьшается.

Влюбленный:

             Снова одинок... Снова в толпе с ней...
             Снова полосую воздух широкобокими криками, как плетью.
             Над танцем экипажей прыгают, с песней,
             Негнущаяся ночь и одноглазый ветер.
   

Равнодушная:

             Загоревшие от холода дома и лысина небесная...
             Вывесочная татуировка на небоскребной щеке...
             Месяц огненной саламандрой взлез, но я
             Свой обугленный зов крепко зажала в руке.

Проходят. Над кружится планирующий спуск биплана, с которого кричит

Лирик:

             Но-но! Моя лошадка! Я поглажу твою шею,
             Взмыленную холодом. Не вертись! Здесь нет вокруг далеко луж!
             Эй, не балуй! Правее, правее, правее, правее!
             Не задень, конь мой,
             Голубой
             Небесный околыш!
             Ты помнишь: я кричал дуракам: "Бросьте ком
             Мин тупых и гладких, как плеши!"
             Ну, что ты вертишь хвостиком,
             Словно пишешь письмо вон этой пешей!

(Спускается. Спрыгивает с биплана.)

             Она такая же глупая, как и все. Она каждый день
             Кладет на одну чашку тело,
             А на другую душу.
             И радуется смело,
             Если душа перетянула. Ей не лень
             Поутру считать: сколько будет -- океаны плюс суша.
             У нее на грудях холодные объедки поцелуев мужа.
             А она ими голодного любовника потчует.
             Смешная! Она не понимает, что в луже
             Она
             Отражена
             С тремя грудями, как и прочия!
             Смотри: какую огромную каменную люльку
             Город для людей у времени купил,
             А я сейчас возьму каланчу и, как в свистульку,
             Буду дудеть в нее из последних сил.
   

Биплан:

             Тррррр-та-ту-ту-та-книзззззу-от-трррра-та-ззззенита
             Зззззевают-зззззрачки-тррррр-зззззеленых-ззззиг-эззагов...
   

Лирик:

             Эй, девушка, с глазами черней антрацита!
             Я у солнца выбил сегодня шпагу,
             Которую оно собиралось
             Вонзить в пухлые щеки Крита.
             Если бы ты знала, как оно перепугалось,
             Покраснело
             От испуга, пожелтело,
             Как канарейки;
             Покупало у меня жалость,
             Пока на веки его не легли облака, словно трехкопейки.
   

Женщина:

             Сегодня в город прибежала ужасно перепуганная судьба,
             Что-то кричала, вроде
             Того, что умирает возле афишного столба,
             Обещалась быть подобной погоде,
             Переменчивой и нужной; "только спасите!" -- кричит,
             Трясет бутафорией оккультных книг,
             Хлопает домами, трещит,
             Пищит,
             А из ридикюля выпрыгивает за мигом миг.
   

Лирик:

             Чего же вы все закисли, как сосиски,
             Выжеванные, тощие, как брошюрки стихов?!
             Возьмите пальцы судьбы, как зубочистки,
             И ковыряйте ими между гнилых веков.
             Если мир развалился уютно в каменном стуле
             И хрюкает хлюпаньем хлябких калош,
             Так это потому, что секунды -- пули
             Оставили следы, которых не сотрешь;
             Потому что старая, дряхлая истина докурена,
             А кому охота курить окурки, если есть папиросы.
             Жгите Голубиную книгу! в обложке лазури она!
             Человечество при смерти от книжного поноса!
   

Голос:

             Если б построить башню...
   

Другой:

                                           Да, да! Башню громадную
             И вскарабкаться на небо! Там, вероятно, тепло.
             Там уютно, там зала такая необъятная,
             Где ангелы поют светло.
   

Лирик:

             Да неужели вы не знаете, что все......охрипли,
             Что у них пополневшие голоса!
             Они и петь-то отвыкли
             С тех пор.
             Как в проходной двор
             Обратились......
             У........ пропали бицепсы и сердечные мускулы,
             Они стали похожи на мопсов толстых;
             Только и делают, что поднимают воронки ветра узкие,
             Как фужеры, и рычат тосты.
             Шейте из облаков сорочки бессвязно,
             На аршины продается лунная бахрома.
   

Художник:

             Он всё врет! Сверху косматый город кажется только грязной
             Скатертью, на которой крошками набросаны дома.
             И наше счастье, что любовь не спустили мы
             С камнем на шее в муть его лирических валов.
   

Лирик:

             О да! Я знаю: весь мир -- это длинная, нервущаяся кинемофильма
             Окровавленных, прыгающих женских языков.
   

Художник:

             Как на крыльях мельницы, в водовороте событий
             Ты, желающий жить, успел истлеть!
   

Лирик:

             Неправда! Посмотрите,
             Да научитесь смотреть!
             Снимите
             С душ запыленный монокль тысячелетий,
             Он врезался в душу и заставляет ее хрипеть,
             А ведь у вас есть розовенькие дети!
   

Женщина:

             Мы боимся города, когда он начинает скакать
             С одной
             Крыши на другую,
             Как каменная обезьяна,
             Поутру и
             Порой
             Вечеровой
             Нас тысячью голосов пугать,
             Вылезая, как из медальона, из тумана.
   

Мужчина:

             У города нечищенные, желтые челюсти фонарей!
   

Другой:

             Каждый день рушатся достраивающиеся скелеты!
   

Третий:

             Трамвай слопал у меня пять детей!
   

Девочка:

             Я не могу есть дома, как конфеты.
   

Лирик:

             Вырожденцы! Занавесьте суетою
             Свой разговор!
             Смотрите: день ночеет! В воздухе смуглеют почки!
             Город взмахнул трубою
             Завода, как дирижер,
             И вставил огни витрин в вырезе фрачной сорочки!
             Смычок трамвая заскользил по лопающимсяпроводам,
             Барабаном загудели авто по мостовой,
             Всё пляшет здесь и там,
             Трам-бум-бум!
             Научитесь каждый быть самим собой!
   

Художник:

             Послушайте...
   

Лирик:

                                 Я и сам знаю, что электрической пылью
             Взыскриваются ваши глаза, но ведь это потому,
             Что вы плагиатируете фонари автомобильи,
             Когда они от нечего делать пожирают косматую тьму.
   

Художник:

             Послушайте...
   

Лирик:

                                 Вы скажете, что ваше сердце ужасно
             Стучит, но ведь это же совсем пустяки;
             Вы, значит, не слыхали входной двери: всякий раз она
             Оглушительно шарахается, ломая свои каблуки.
   

Художник:

             Нет, кроме шуток...
   

Лирик:

                                           Вы уверяете, что корью
             Захворало ваше сердце, -- но ведь это необходимо хоть раз!
   

Художник:

             Вы в этом убеждены?
   

Лирик:

                                           Хотите! с доктором поспорю!
             У каждого бывает покрытый сыпною болезнью час!

Сутолока увеличивается. Проносится пожарная автомобилья. Факелы вместо фонарей. Она налетает на тэф-тэф похоронного бюро, перевертывает гроб и волочит труп по земле.

             А вот, когда вы выйдете, в разорванный полдень,
             На главную улицу, где пляшет холодень,
             Где скребут по снегу моторы свой выпуклый шаг,
             Как будто раки в пакете шуршат, --
             Вы увидите, как огромный день, с животом,
             Раздутым невероятно от проглоченных людишек,
             На тротуар выхаркивает, с трудом
             И пищу, пищи излишек.
             А около вскрикивает монументальная женщина скорбно
             И пронзительно. Ее душит горбатый грешок.
             Всплескивается и хватается за его горб она,
             А он оседает, пыхтя и превращаясь в порошок.
   

Художник:

             Послушайте! Это, в конце концов, невыносимо:
             Каждый день машины, моторы и водосточный контрабас.
   

Невеста:

             Это так оглушительно!
   

Лирик:

                                           Но это необходимо,
             Как то, чтобы корью захворало сердце хоть раз.
   

Газетчик:

             Вечерняя почта! Не угодно ль купить!
   

Разносчик:

             Идеальные подтяжки! Прочнейшая нить!
   

Газетчик:

             Синтез целого дня! Кровавое сражение!
   

Лирик:

             Перепутайте все имена нежданно!
             Надо именить
             Лилией -- Анну
             И Еленой -- Евгению.
             Пространство и время умерли вчера!
             Любовь умирает, как голубь под крышей!
             А ваше настроение --
             Это биржевая игра:
             Я закричу -- и оно, как акции, поднимается выше.
   

Из I-го этажа:

             Какой огромный человек!
   

Разносчик:

             Чудодейственный лик!
   

Из II-го этажа:

             Он расклеивает свои интонации на сердца, как на столбы!
   

Из бельэтажа:

             Почему народ вокруг него изнемог, и измяк,
             И перестал держаться за нижнюю юбку судьбы.

Издалека раздается голос Любимого Поэта. Он приближается и входит.

Любимый Поэт:

             Я хотел вам прочесть отрывок величавый
             Из новой поэмы: "Серенада в восемь".
   

Голоса:

             Браво, браво!
             Просим! Просим!
   

Любимый Поэт:

             Я нервно шляпу коверкаю
             И слушаю звуки голоса...
             Вы стоите пред этажеркою,
             Заплетая волосы.
             О, милая! Как жалко,
             Что Вы далеко там.
             Влажный запах фиалки
             Меж телом и Вашим капотом.
             Озираюсь на вечер душный,
             Улыбаюсь с тоскою.
             Вам шлю поцелуй воздушный
             Тонкой рукою.
             Ваши черные косы, как рамы,
             Овал лица обрамляют...
             Неужели не жалко Вам, Дама,
             Что мой поцелуй пропадает?..
   

Крики:

             Браво, браво! Чудесно!
   

Критик:

             Ваше имя и так нам известно;
             Вы слывете утонченнейшим стилистом
             И поэтом влюбленным.
             Мы любим внимать вашим истовым,
             Горделивым звонам,
             Вы улыбаетесь в стихах благородно, хотя фривольно!
             Прочтите еще нам!
   

Мотор:

                                           Довольно!
   

Лирик:

             Слушайте, кретины...
   

Голоса:

             Так с нами не говорит никто!
             Нас обычно величают: "Милостивые государыни и государи!"
   

Лирик:

             Так ведь в моей душе сотни карманов, как в пальто.
             У моего мозга почтительные лица и свиные хари!
             Я выну из правого кармана: "Слушайте, братья!",
             А из левого лезет: "Слушай, кретин!"
             Все равно! Я швыряю стоглавые объятья,
             Незапачканные в помойке привычек и рутин.
             Ведь если даже церковь привстала на цыпочки
             И склонила внимательно свой купол ко мне,
             Так это потому, что я новою правдою выпачкан,
             А мои удары не канифоль на струне,
             Не канифоль, которую можно стряхнуть.
             Даже мостовые встают на дыбы мне навстречу,
             Целуются рябым лицом, мне падают на грудь.
             Я дымами, домами и громадами искалечен,
             Вы не видали...
   

Мужчина:

             Мы ничего не видали!
   

Лирик:

             Вы не видали, как вчера, привязанного к трамваю,
             Грохоты проволокли отдых в гранитном канале.
   

Мужчина:

             Я всё вижу -- и забываю.
   

Лирик:

             У отдыха было измученное лицо, как у дня,
             Он хотел спрятать голову под крыло моего биплана,
             Но биплан рванулся, над отдыхом, тр...
   

Биплан:

                                                                         рррр...
   

Лирик:

                                                                                   уня,
             И завор...
   

Биплан:

                                 pppp-
   

Лирик:

                                           чал, зар....
   

Биплан:

                                                               ррррр...
   

Лирик:

                                                                         ычал тигр...
   

Биплан:

                                                                                             ррррр...
   

Лирик:

             ом из тумана.
             Я вчера встретил -- верьте мне --
             В переулке тишину
             И закрутил ее на вертеле,
             Как цыпленка.
             А теперь, смотрите: я этаж восьмой
             К мостовой
             Пригну,
             Чтоб были игрушки
             У вашего ребенка,
             Оттопырившего губки и ушки.
             А он, как мышь, вползет в библиотеки,
             Как мышь, будет грызть книги чужие и мои,
             Сделает из Данта воздушного змея! Накройте-ка
             Стальной чешуей город, чтоб рай не лил слезы свои!
   

Пр.-доцент:

             Он грозит указательным пальцем культуре,
             Он не понимает, что культура, как таковая,
             Есть вещь в себе, что тридцать первый сонет к Лауре
             Значительнее лая
             Трамвая.
   

Лирик:

             Так ведь трамвай родился со мною;
             Я помню, как он в первый бросил молоко
             Лошадей, закусил женщиной нагою
             И поскакал по дроби площадей далеко.
             Пролетая пассажи,
             Гаражи
             И темноту матовую,
             Блестя электроногтями, перевертывая все нельзя,
             Он расколов прямой пробор улицы надвое,
             По стальным знакам равенства скользя.
   

Пр.-доцент.

             Если сгорят библиотеки, сгорят и мои диссертации
             "Об эстетике в древней Америке у инков и омков",
             И с ними сгорят овации,
             Которые мне пролили бы ладоши потомков.
             Сгорят мои примечания к опискам Пушкина!
             Дайте мне насладится ими хоть!
   

Лирик:

             Исчерпалось лунное пиво в небесной кружке,
             Завтра на аэро трясет свою бурую иноходь.
   

Пр.-доцент:

             Этот человек сумасшедший! Клянусь великим поэтом,
             Он не понимает того, что говорит.
   

Лирик:

             А он, как чернильная клякса, высох над кабинетом,
             Он величавым
             Октавам
             И перепетым
             Сонетам
             И триолетам
             Такую же протухшую будущность сулит.
             Он только считает опечатки в сто двадцать третьем издании Конта,
             Пережевывает недомыслие Руссо и других.
             Да взгляните: под юбкой синего горизонта
             Копошатся руки аэропланов тугих.
   

Художник:

             Но декольтированная улица спокойна в снежной балете...
   

Лирик:

             Забеременели огнями животы витрин,
             У тебя из ушей вылезают дети,
             С крыш свисают ноги сосулек-балерин.
             Вот смотрите: стою я, зрячий и вещий,
             Презирая ваш гнусный, бумажный суд.
             Я зову к восстанью предметы и вещи,
             Им велю сказать, что они живут.
             И огромной ордою, с криком "Свобода",
             Ринутся в ваш кабинет и будуар
             Крыши и зданья, столы и комоды,
             Вывески и машины, и даже писсуар.
             И там, где флюгера встали на страже,
             Чтоб возвестить о полчищах новых ветров,
             Уже падают в битве, испачканные сажей,
             Полки домов.
             И на вашу культуру с криком и воем,
             На ваш мир святынь и книжных мощей
             Огромным разливом, бессменным прибоем
             Обрушится новая культура вещей.
             Как флаги, заблещут красные светы
             Электротеатров, и вскрикнет вождь-граммофон,
             Нам порохом будет сок из котлеты,
             И всё сольется в зловещем "Вон!"

Шум взвизгивает. Всё сильнее. Нельзя ничего разобрать. Предметы окружают Лирика. Башенные часы сорвались с места, и стрелки крутятся по воздуху. С полного хода срывается мотор и врывается в небо. Один дом обрушивается на Лирика, и он стоит среди груды обломков, размахивая дымовою трубой. Мотоциклы кашляют без перерыва. Крики, вопли. Суетится Армия Спасения, Над всем хаосом щупальцами тянутся красные огни кинемо. И грозно трубою басит Лирик.

             Машина пронизала каждую секунду отточенным визгом,
             Машина заструит мои брыкающие слова по телефону.
             В телеграфном стуке всем наглым и близким
             Я кидаю пощечину колоссального звона,
             Я не настолько слаб, чтоб стать вашим божком,
             Спокойным идолом на стуле,
             Я дни струбливаю моим рожком,
             А мои ляжки омылись в стогрудом гуле.
             Через Атлантический изгибными мостами мои руки
             Тяну, я всю рыдальческую землю обниму.
   

Из II-го этажа.

             Это мы уже слыхали, это старые штуки,
             Он бьется в камере слов, как попавший в тюрьму.
   

Лирик.

             Я пришпорю быстроту и, в тьме суматохи,
             Перепугаю все имена, страну на страну наложу,
             Ваши вопли, жалобы, вздохи
             На земную ось нанижу,
             Если я сел на сегодня, как на гоночную машину,
             Если сквозь резину
             Моих слов рвется на свободу,
             Как воздух сквозь моторную шину,
             Всё -- вскрики и вспенье верфей и заводов,
             Животов вокзалов, локомотивов, подобно приват-доценту,
             В беге потерявших дымовых волос взбитые букли,
             Ревущих пароходов,
             Рявкающих моментов,
             Небоскребов, у которых, как нарывы, балконы набухли...
   

Девочка.

             Как он много говорит... Он хорошенький.
   

Лирик.

             И если вы не понимаете ровнешенько
             Ничего,
             Так это потому, что, побивая рекорды,
             Обогнали в состязания ноги мозга моего
             Глупых дней запыхавшуюся морду,
             Но мое сердце не устало
             И дальше побежит;
             Оно набирало
             Бензину, говоря с вами,
             Очистились его легкие, биплан дрожит,
             А время спешит
             Стовековыми шагами.
             Оно к вам через вечность и два часа прибежит,
             А я
             Буду далеко, перешагивая могилы и гроба!
             Смотрите, как топокопытит, как роет крылом землю лошадь моя,
             Как передо мной отплясывает восторг фабричная труба!
             Уррррра!

На биплане.

Биплан:

                       Тра-та-та-ту-ту-ту-ту-ты-ты-ты!
             Тррррррррррррррр!
   

Лирик:

                                           Уррррррррра!
             За мной горрррррода -- на ветррррррррровые мосты!
             Взгрррррррромоздились горрррры!
   

Биплан:

                                                               Трррррррррр!..

Лирик летит, и воздух пенится около аэро. На поднятые лица изумленных попадает солнце -- и они делаются похожими на большие ромашки, у которых удивление обрывает ресницы... И шум пропеллера сливается со скрипом несмазанной земной оси.

   
   
   150. Быстрь. Изданию 1916 г. (М.: Плеяды) В. Шершеневич предпослал следующее предисловие:

Предисловие

   Эта поэма поэма была написана мною на перегибе 1913--1914 годов. По многим причинам, главной из которых является война, я не выпускал в свет это произведение.
   Ныне, издавая его, я ещё яснее, чем прежде, вижу, что мне нечего объяснять в нём. Все вопросы, касающиеся формы моих стихов, я выяснил в предисловии к "Автомобильной поступи" и в своей теоретической "Зеленой улице"; у меня нет ни времени, ни охоты повторять всё снова. Других же вопросов и сомнений не должно возникнуть, а если и возникнут, то вне моей компетенции разрешать их.
   Заранее, во избежание нареканий, заявляю, что все речи и монологи не могут быть приписываемы кому-нибудь из ныне здравствующих лиц: я далек от мысли быть портретистом.
   Слова Лирика, вероятно, говорю я сам, но не я, Вадим Шершеневич, проживающий .... и т. д., а "я".

Осень 1915

   
   Один из экземпляров книги (No 9) был подарен А. Блоку с инскриптом: "Единственному русскому лирику-символисту с уважениеми и восхищением -- Вад. Шершеневич" (экземпляр хранится в библиотеке Пушкинского Дома в составе библиотеки А. Блока). Сандвич -- здесь: человек, носящий рекламные щиты на груди и спине. Лотерея-аллегри -- моментальная лотерея. Тубо! куш! -- запретительная команда собаке в значении: смирно! лежать!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru