Шевырев Степан Петрович
Отрывки из писем Рус. путешественника по Италии Письмо 2

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   С. П. Шевырев

Отрывки из писем Рус. путешественника по Италии

Письмо 2

   Развалины Помпеи свидетельствуют, что, несмотря на неутомимые разыскания ученых, в продолжение почти столетия деятельно совершаемые, древность предлагает еще обширное поле для нового наблюдателя. Разумеется, нигде она столько не завлекает ум, как здесь: да, здесь только изучение древних, мертвое и буквенное, одушевляется жизнию. Сокровища Помпеи находятся в руках почтенных неаполитанских ученых, но, кажется, им недостает той многосторонности, того критицизма, который как светоч в руках Винкельмана и Лессинга осветил темную историю искусства так, что уже перестали бродить в ней ощупью. Нельзя не благоговеть перед теми мучениками науки, которые с благородным самоотвержением собирают крошки ее материалов для полноты целого, но нельзя не сознаться, что один только гений дает жизнь сим материалам, одушевляет целое. Блаженна память работников, ограничивших все поприще жизни и действий одним пилястром храма Св. Петра, но был ли бы сей храм без идеи Микель Анжело?
   Я уже намекнул вам в первом письме моем о Помпее, что открытие оной преимущественно ознакомит нас с частною жизнию древних так, как галереи Ватиканская и Флорентийская ознакомили с их искусством. Музей Неаполитанский, эта богатая выставка изделий римской ремесленности и промышленности, еще ожидает своего Винкельмана. Он еще до сих пор не только не разобран критически, но и не описан, потому что не ежегодно, а ежедневно умножаются его материалы.
   Прогулявшись по этому музею, вы можете населить все пустые домы Помпеи всякою житейскою утварью. Целая галерея фресков познакомит вас с образом живописи древних. Вот все уборы дамские: кольца, серьги, ожерелья, запястья, цепи, из коих большая часть найдена на жене Диомеда. Вы удивитесь вкусу и щегольству и заметите странное сходство золотой цепи с нынешними цепями венецианок. Далее камеи отличной работы; чашки, чашечки для процеживания, филограммовой работы самой тонкой и могущей сделать честь новому мастеру; драгоценное собрание разной стеклянной посуды, как-то: рюмки, стаканы, штофы (в роде наших с ручками), лакриматории, стекла зеленого и других цветов; разные игрушки хрустальные; в иных сосудах до сих пор хранится жидкость; полный туалет дамский со всеми мелкими и подробными орудиями утонченной моды от медного зеркала до каких-то длинных палочек неизвестного употребления; подошвы веревочные; сетки для рыбной и птичьей ловли; треножник для жертвоприношений весьма изящной формы, множество медной посуды*; походный стул предводителей войска; весы с изображением Веспасиана в роде наших безменов; монеты разных времен, разного вещества и разной ценности, лампады, большие канделябры в форме дерева, на сучьях коего висят лампочки; посуда для согревания воды, очень похожая на самовар русский; походная кухня весьма догадливого изобретения; хирургические инструменты; краска (материалы для Истории кисти древних); какая-то медная доска с медным языком, которым можно ударять в нее и производить большой звук (это орудие найдено на перекрестке улицы; оно, по догадкам, употреблялось по причине тесноты их в предупреждение встречи двух экипажей; привратники домов обязаны были, завидя экипаж, ударять в оное орудие; но это сказание чичероне, верить которому должно с осторожностью); билеты в театр из слоновой кости в виде дощечек и в виде голубков**, амфоры, бесконечное множество разных орудий, необходимых в жизни, и проч. и проч. Какой-нибудь последователь Галля может исследовать череп помпейской гражданки, мнимой жены Диомеда, и определить ее способности, даже продолжить свои исследования над черепами других помпейцев, коих скелеты беспрестанно открываются. С безотчетным изумлением взглянете вы на целый хлеб, формою похожий на круглые пироги нашего Педотти, с именем хлебника вокруг, на тесто, муку, яйца, мыло, куски белья, разного рода фрукты, особенно на оливки, чудесно сохраненные в закупоренном сосуде***, вино окаменелое, румяны и проч. Вспомнив, что всему этому 1750 лет, вы невольно придете в сомнение, не поверите честности копателей, или в минуту поэтическую подумаете, что Везувий нарушил уставы природы, что на земле более гниения, чем под землею, что в ее недрах не смерть, а прочность.
  
   * Все железо, найденное в Помпее, съела ржавчина, а дерево превратилось в уголь.
   ** Последние билеты были для входа в верхний ярус, по нашему раек; замечательно, что у нынешних италианцев раек называется piccionara от piccione, pigeon, голубь.
   *** Когда оливки сии были найдены, их представили Королю Неаполитанскому. Он взял одну из них и скушал половину, отдавши другую своей супруге; некоторые и теперь сохраняются в сосуде, из которого вытянут воздух. Это будут вечные оливки.
  
   Словом, Музей Неаполитанский представляет все материалы, нужные для того, чтобы писать роман древний с подробностями Вальтера Скотта, если б самая жизнь древних своими стихиями угодна была этому роду сочинений.
   Ничто так не убедит в известной мысли, что общественная жизнь у древних преимуществовала над частною, совершенно в противность нашему образу жизни, как прогулка по Помпее. Я дал вам уже заметить и теперь еще припоминаю, что все здания общественные, окружающие форум, и даже бани, несоразмерно отличаются обширностью, вкусом украшений перед частными домами*. Несмотря на то, что роскошь уже, по-видимому, стала сильно вкрадываться в сии последние, но форма прежней жизни не могла предложить ей больших пределов, и эта роскошь красила и убирала одни тесные комнатки. Словом, при некоторых изменениях главная форма все осталась та же. Должно думать, что не только в Помпее, но и в самом Риме сначала** отношение было одно и то же, хотя размер вообще и больше. К сожалению, в Риме не уцелело ни одного частного здания, но это самое уж не доказывает ли их малости и непрочности? Невольно подумаешь, что сказали бы древние римляне, если бы, вышед из могил своих с памятью минувшего, с воспоминанием о тесных домах своих, взглянули бы на сии колоссальные чертоги, на исполинские дворцы***, называемые именами их неизвестных потомков? У них голова бы закружилась от этой высоты недосягаемой; они, привыкши к простору, задохнулись бы в тесных и темных коридорах (так можно назвать переулки римские, сдавленные громадами зданий; или удивились бы, как расплодилось и переродилось племя Цезарей в их некогда свободном граде!*
  
   * Верхние этажи, конечно, существовали, по уверению известных археологов и по следам лестниц, но невероятно, чтоб они были большие.
   ** Впоследствии, когда роскошь увеличилась, стали строить домы превысокие о многих этажах. Нибби говорит, что Августом издан указ не строить домов выше меры определенной.
   *** В Риме все дома называются Palazzo; слово casa в собственном значении существует только в лексиконе сельском и в наречиях - дома, домой (a casa). Кто поживет в том граде дворцов, тот невольно приучит глаза к великости зданий и не будет удивляться, но после, вероятно, все города покажутся ему карликами.
   **** Поучительно бы было написать рассуждение о различии древних республик от республик среднего века, целью коего предположить не столько сие различие, сколько объяснение первых, ибо сравнением, примером дело более объясняется. У нас смешиваются сии формы. По моему мнению, форма древних республик нигде уже не встречается в новейшей истории. В сем-то отношении весьма важна и поучительна "История Флоренции" Макиавеля. Мысль о преимуществе блага общественного перед частным теряется в истории средних веков. В Истории Флоренции борьба народа с дворянством разрешилась в борьбе аристократии, а аристократия перешла при Медицисах в единодержавие. История Швейцарии, по-видимому, составит исключение, но это явление более физическое, нежели историческое Свобода швейцарцев прикована к горам. Вспомните мысль Гердера о горах, вспомните дух шотландцев горных, и история Швейцарии объяснится из причин физических.
  
   Писателей древних, Ватикан, Флорентийские музеи, Roma recchia, Помпею, Геркуланум и все, что сохранила нам древность, все должно собрать воедино уму, желающему оживить ее лик перед собою. Но, несмотря на все это, несмотря на догадки самые остроумные, все останется для него много загадочного, если он не обратит внимания на настоящие формы жизни италианской, и особенно в простом народе.
   Помню, на границе Рима и Неаполя, в Террачине, я видел, что древние колонны храма Юпитерова поддерживают своды Христианской церкви. Обширная зала (picanoteca) бань Диоклетиановых в Риме превращена Микель Анжелом в великолепную церковь Maria-degli Anqeli. Колонны Траянова и Антонинова, подпирают статуи Св. Апостолов Петра и Павла. Внутренность Колизея, некогда бывшая поприщем мучения для христиан, превращена в калвер, представляющий страдания Христовы. Бронзовая статуя Юпитера, найденная в каком-то храме языческом, удостоилась быть изображением Святого Апостола Петра и теперь в храме служит предметом народного богопочитания: ее нога, к которой обыкновенно прикладываются богомольцы, в продолжении многих веков так была истерта прикосновениями лобзающих уст, что уже изгладились следы пальцев. Это странное преображение Юпитера в Св. Петра, символов язычества в христианские вы часто видите в Италии. Оно повторяется всюду. Нередко стену новейшего дома поддерживает древняя колонна или часть прежней стены, увитая плющом и травою; нередко, ходя по мостовой, вы встречаете камень с надписью S. P. R. (Senatus populusque Pomanus). Так и в настоящей жизни италианской, несмотря на перемену в главных ее формах, поражает вас еще резкий остаток древнего. Здесь следуют доказательства, взятые как из важных, так и из мелочных предметов. Все они большею частик" убеждают в давно известной мысли, что, несмотря на духовную природу человека, климат имеет решительное и постоянное на нее влияние так, что обычаи, в течение веков сохраняющиеся и устоявшие против всего и даже против религии, не иначе могут объясниться, как сим влиянием. Вот почему великий Винкельман в своей истории искусства всегда начинает наблюдением климата у всех народов. У нас, кажется, до сих пор мало принимали в расчет это влияние при рассмотрении свойств характера русского. Ничто так не ставит на эту точку, как путешествие*.
  
   * И особенно путешествие по Италии, представляющей резкую противоположность с нашим климатом. Вот некоторые черты оной: здесь все возможные предосторожности против жара; у нас - против холода; здесь jalousie, которые происходят, вероятно, не от ревности мужей, до сих пор в условиях свадебных допускающих право жен своих на чичизбеев, а от причины физической; у нас двойные окна; здесь полы каменные, на зиму застилаемые коврами (впрочем, тут причина и недостаток дерева), огромные кровати; у нас полы деревянные, кровати небольшие; здесь перины, набитые соломой из маиса, у нас пуховые; здесь всюду фонтаны в домах, у нас в домах печи; здесь по улицам продают лимонад, у нас - сбитень; сама природа догадалась обделить нас виноградом и наделить хлебом и мясом, ибо наше вино, как я думаю, более согревает, чем виноградное. От этих противоположностей проистекает, что нигде нельзя ощущать такого холода, как здесь в стране тепла, за неимением печей, которые заменяются каминами и жаровнями. У нас жар должен бы быть ощутительнее, если б человек вообще не был склонен более к перенесению жара, нежели холода. Италианцы любят холод, мы любим жар, по общему обычаю человечества любить то, чего Бог не дал.
  
   Где, кроме Италии и особенно южной, найдете вы такую шумную, кипящую жизнь на улицах! Тут портной стегает штуку, сапожник тачает сапоги, старушка прядет шерсть, молодица шьет манишку для своего amigo или плетет шляпку соломенную, секретарь пишет письмо деловое и любовное, поваришка варит макарони или жарит каштаны или подпекает пирожки, мальчишки дерутся, валяются, марают улицу. Преимущественно Неаполь оживлен этими сценами: там жизнь южная в высшей степени, хотя и в отвратительной форме по особым причинам. Подъезжая к нему под вечер, я без удивления не мог смотреть на улицы окружных городков, полные народом, как будто в праздник, но нечистых, неопрятных, полунагих. Иные из сих городов около Неаполя похожи на вертепы разбойников, иные на пожарные пепелища. Террасы, заменяющие кровли домов, кажут, как будто вовсе нет их; народ высыпал на улицы и живет около разложенных огней, как будто в домах нет ему места, кой-где ужинают семьи под навесом ветвей. В самом Неаполе несколько тысяч лаззарони не имеют себе приюта и живут a la lettre sub dio. Когда в 2 или 3 часа по полудни идете по Толедо, то видите, как они у домов, утомившись от работы и на гран наевшись на улице готовых макарони, лежат в своих огромных корзинах и спят в разных пластических положениях. Утром мальчишки лаззаронщики затолкают вас на Толедо: кто с устрицами, кто с разными frutti di mare, кто с рыбой, кто с пряниками, с фруктами, с разными национальными кушаньями. Все кричит, шумит, содомит. Равновесно навьюченные ослы (по простому наречию чучи) заслоняют вам дорогу. Вот безотвязный нищий, полунагой, с лицом непристойно обезображенным, в упрек непопечительной полиции пристанет к вам пешим или, задыхаясь, бежит за вашей коляской, делая разные жесты* и крича пискливым голосом: mora di fame, due qiorni non ho mansiato, date mi qualche cosa**! Вечером всякий день Толедо так бывает полна народом, что яблоку упасть негде, словом, вся улица превращается в тесную подвижную массу пестрого народа. Такая жизнь причиняет большую нечистоту на улицах, и особенно в Неаполе. Около первого гулянья неапольского villa Reale у берега моря, где лавры, плакучие ивы и все роскошные деревья Италии осеняют храмы Тасса и Вергилия, - вы не можете пройти по тротуару, не подвергая ваших чистых ног ежеминутной опасности. Запах с лимонных деревьев сливается с запахом весьма неприятным...
  
   * Язык жестов в большом употреблении у неаполитанцев. Так простой народ часто разговаривает между собою за ленью сказать слово. Нищие обыкновенно прикладывают пальцы к губам, показывая этим, что есть хочется, а потом рукою бьют о карман, говоря тем, что пуст. Балет, по-видимому, здесь имел свое начало.
   ** Нищих вообще много в Италии по причине бедности, народонаселения и лени; но Неаполь кишит ими. Там нищета безобразная и бесстыдная. Кажется, первое слово матерей младенцам date mi qualche cosa. На Искио всякий малютка твердит вам это слово. Но вот различие двух соседственных наций, видное на нищих: неаполитанец низко просит милостыни, лжет, пищит, гримасничает, кувыркается; римлянин благородно скажет: Signor, date mi un baiocho, per l'amok di Dio. - Non ho baiochi, mie саго, - вы ему отвечаете - Date mi un mezzi paolo. - Non ho meni paoli. - Date mi un paolo. - Non ho paolo. - Date mi un Scudo. - Non ho niente. - Нищий уйдет от вас, пробормотав accidenti a voi (Для объяснения baicoho - 5 коп., paolo - 50 к., Scudo - 5 руб., accidenti a voi - брань римская - accidents a vous).
  
   Нигде так не постигнете пластической анатомии тела человеческого, как в Неаполе? Там в народе нагота как будто не считается неприличием; там невольно убедишься, что человек изобрел одежду не по благородному инстинкту стыда, а по нужде. Видя часто полунагих или мокрых лаззарони, почти нагих хлебников, легко объяснить начала пластики на юге и изобретение мокрых одежд ваятелями.
   Заметите приятное доверие к климату, когда, идучи мимо купеческих лавок, увидите, как богатые шелковые ткани, шали, платки, сукна изящно драпируют входы и окна лавок. Особенно сии украшения пленяют в тесных улицах мрачной Флоренции, известной своими шелковыми изделиями.
   Идете мимо мастерской, двери настежь растворены; видите все, что делается в этой комнате, которая служит более спальней хозяину и его работникам, нежели жильем. Это объясняет назначение маленьких домиков Помпеи, состоящих из одной тесной комнатки без окон, с широким выходом наружу.
   Вот Пульчинелло поставил среди площади или улицы свой походный театр и дребезжащим криком сзывает любопытный народ - охотника до публичных зрелищ. Вот сцена в роде Велизария: слепой старик, сопровождаемый девушкою, становится на перекрестке; он играет на скрипке, она на гитаре, и оба поют сцену прекрасным, но приятным голосом. Иезуит воздвигает амвон у дома и перед образом Мадонны или распятием читает проповедь, в которой объясняет, что если богатые palazzi вельмож римских блестят златом и роскошью, каков же должен быть рай - palazzo Божий? Простой поселянин перед изображением Христа рассказывает стихотворно Его страсти. Мастеровой оставил работу, старушка свою пряжу, все собрались и слушают или поучение Иезуита, или остроты Пульчинеллы*, или дуэт нищих. В Неаполе, на берегу моря, собирается несколько лаззарони около Импровизатора, который им говорит стихи или переводит на неаполитанское наречие Ариоста: лаззарони приемлют живейшее участие во всех похождениях описываемого героя и часто непристойно бранят судьбу, когда она мешает его подвигам.
  
   * Судя по некоторым картинам Помпеи и вазам этрусским, Пульчинелло, вероятно, участвовал в древних римских fabulae Atellenae.
  
   В октябре месяце, на празднике винограда, кружками собираются поселяне, и поселянки пляшут под ладный стук тамбурина; по вечерам с факелами ходят торжественно по улицам и мажут иногда лица встречных соком винограда.
   Видя всю эту открытую жизнь народа италианского, вы можете оживить пустынные улицы Помпеи.
   Жителю юга душно в затворах комнаты: он, любовник своей верной природы, живет в ее объятиях под благодетельным влиянием вечно светлых и голубых ее взоров. Конечно, в Неаполе при недостатках устройства общественного эта жизнь бывает причиною многих картин отвратительных, несносных для путешественника, потому что народ выносит наружу одну непристойную нищету и невежественное бесстыдство; но во Флоренции, одушевленной довольством и промышленностью, эта пестрая жизнь веселит взоры странника. Так и всегда при всех отношениях сохранится сие влияние климата, которым объясняется теснота домов Помпеи и публичная жизнь древних.
   Вот еще несколько развалин из этой жизни, вошедших в новое здание Италии. Страсть к общественным зрелищам, проистекающая из первой же причины, удивительно сильна в здешнем народе. Он принимает в них такое же драматическое, живое участие, как древние в делах форума. Духовное правительство Рима весьма замысловато наполнило год множеством праздников, состоящих большею частию из процессий, которые занимают беспокойный дух народа, всегда склонный к необузданной вольности, всегда легко раздражаемый. В Неаполе до сих пор совершается чудо Св. Иануария, патрона сего города, победителя Везувия*: в церкви, построенной в его имя, хранится отверделая кровь его, которая ежегодно в праздник сего Святого распускается и приемлет первобытный вид жидкости. Толпы поселянок, убранных нарядно, теснятся в церкви, кричат, воплями вызывают Святого на чудо; если ж он долго медлит, приходят в отчаяние, поносят его; по совершении того, все в восторге. Нынешний год Патрон Неаполитанский очень замешкался, и говорят, что причиною этого был отъезд Короля в Испанию..." В Риме редкую неделю нет процессий или освещений: некоторые из них учреждены с большим вкусом известнейшими художниками. Так, напр., Микель Анжело устроил иллюминацию креста в храме Св. Петра, уже давно запрещенную Папами по поводу неприличных сцен, там происшедших: он же сочинил освещение часовни Папы Павла III (capela Paulina). Знаменитейшая из сих процессий есть corpus Domini, когда Папа, на коленях перед Св. Причастием, несется рядом кардиналов под пышным балдахином. Царю Рима предшествует постная его братия из всех монастырей римских, сытные аббаты, прелаты, кардиналы; за смиренным Пастырем церкви следует его двор, пестрые швейцары-телохранители в готическо-арлекинской одежде и вооруженное войско. Иллюминация храма Св. Петра есть chef-d'oeuvre всех иллюминаций. Фейрверки (fochetti) римские удивительны по местному положению. Крепость Св. Ангела, мечущая тысячи огней над водами Тибра и освещающая рассыпными ракетами купол Св. Петра, есть зрелище неподражаемое. Народ страстно влюблен в него, и если чуть заметит неудачу в исполнении, то свистками выражает свое негодование.
  
   * Св. Януарий перстом остановил извержение Везувия, угрожавшее Неаполю разрушением, и на этом месте воздвигнута ему статуя с простертою рукою на Везувий.
  
   Особенно надобно видеть сей народ в живописном круглом амфитеатре Корейском, за кровавою травлею быков (qiosta). Нынешний Папа хотел непременно уничтожить и, только склонившись на усиленные просьбы Государственного Секретаря кардинала Албани, позволил сие зрелище. Быки травятся собаками; раздраженное животное так и бросает рогами кровожадных врагов своих; безотвязный пес, усталый, изнеможенный, с пеной и кровью у рта после многих метаний не смеет подойти к зверю, упершему в землю рога, и только лает издали; народ, рукоплескавший быку, освистывает робкого пса; но вот явился новый герой, погнался за победителем, так и вертится у его рыла, достал ухо, схватил, стиснул его зубами, повис на нем и замер... бык остановился и застонал. Народ в восторге кричит и рукоплещет. Здесь-то вы узнаете в нем потомка кровожадных посетителей Колизея.
   Чувства вольности, мщения, ревности еще знакомы и теперешним италианцам и перелиты в них с кровью отцов. Несмотря на мудрые установления правительства, Италия несвободна еще от бандитов. Где чаще сверкали кинжалы, как не в Италии? Искры их и теперь еще не исчезли. Нередко слышите о гибели какого-нибудь нового Вертера или жертвы ревности. В пример дикого отеллизма вот анекдот, случившийся в доме Лукиана Бонапарте: у его ребенка была кормилица, прекрасная собою; Лукиан за верную услугу подарил ей серьги; муж, узнав это, возымел подозрение; товарищи заметили в нем уныние и не могли развеселить его; однажды во время обеда он вызвал из-за стола жену свою; она и прежде часто ходила к нему, но на этот раз долго не возвращалася, стали искать ее, нигде не находят, идут на квартиру мужа, дверь заперта, ломают ее, и что ж там? Жена и муж мертвы лежат в крови, возле кинжал, на столе записка: так да погибнут все неверные жены!
   Но в этих грубых чувствах, которые, однако, будучи облагорожены просвещением и направлены к цели полезной, могут развиться в подвигах высоких, сказывается одно чувство великое, оживляющее все страницы Римской Истории, - чувство самоотвержения, с тою разницей, что идея отечества заменена идеею религии. Есть в Риме такие христианки-матроны, которые на алтаре Христовом с таким же восторгом закаляют чувства материнские, как матроны языческие закаляли их на жертвеннике отечества. Самоотвержение доходит до фанатизма. Несмотря на всю строгость женских католических монастырей, вы часто встречаете 17-тилетних девушек, которые в первой поре весны, украшенные всеми дарами природы и фортуны, с восторгом срывают с себя цветы и бриллианты, заменяя их тяжким венцом невест Христовых, и под черным покрывалом преждевременно иссушают розы младости*.
  
   * Это причиняется и тем, что в Риме воспитание молодых девушек вверено большею частию женским монастырям.
  
   Вникая все более и более в подробности жизни римской и вообще неаполитанской, вы убедитесь, что климатные стихии все еще присущи в этом народе, угрожающем будущим векам сильным извержением. Солнце не изменило почве Италии, некогда пылавшей вулканом и огненным человечеством, а теперь мечущей одни слабые искры.
   Так и формы Религии, Литература, Поэзия, искусство, как и жизнь, представят нам множество колонн и разных украшений древних, послуживших к сооружению нового италианского мира*. Вот почему, если хотим обратить путешествие в учение классическое, должно, как мне кажется, начинать его с Италии, ибо она крепким узлом связала цепь древней истории с новейшею. Италия объясняет все символы нового Европейского мира, без нее для нас непонятные. Италия есть корень всего великого разнообразного древа Европы, со множеством прививок готических, простерло свои цветущие ветви до льдов нашего Севера.
  
   * Некоторые мелкие замечания подтверждают сию мысль. Напр., в домах и особенно в монастырях четвероугольные дворы, в роде портиков, с фонтанами посредине, очень напоминают портики древних и весьма схожи с Помпейскими; форма кровель в Помпее объясняется террасами, заменяющими кровли в Неаполе. Простой народ носит в холод широкие шинели и правую полу оной закидывает на левое плечо свое, как римлянин тогу. Поселяне и рабочие носят куртки, но летом, от жара скидая их, набрасывают на плечо: понятно, каким образом варвар Севера, пришед с снегов в жаркую Италию и увидев римлянина в тоге, сбросил свою тесную куртку и, повесив ее вместо тоги, освободил тем скованную грудь свою.
  
  
   Впервые опубликовано: "Московские Ведомости", 1830, N 5. С. 77 - 88; N 6. С. 192 - 205.
   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shevyrev/shevyrev_otryvki_iz_putevyh_rus_puteshest.html
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru