Шиллер Фридрих
Философские письма

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
   Переводъ Э. Л. Радлова
   

Философскія письма.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   Разумъ, подобно сердцу, имѣетъ свои эпохи, свои судьбы, но исторія ихъ рѣдко обсуждается. Довольствуются обыкновенно тѣмъ, что разсматриваютъ страсти въ ихъ крайностяхъ, заблужденіяхъ и послѣдствіяхъ, не принимая въ разсчетъ того, какъ тѣсно онѣ связаны съ системой мышленія индивидуума. Общимъ корнемъ нравственнаго упадка является односторонняя, шаткая философія, опасность которой заключается особенно въ томъ, что она прельщаетъ отуманенный разумъ показной законностью, истинностью и убѣдительностью, благодаря чему прирожденнымъ нравственнымъ чувствамъ труднѣе сдержать ее въ границахъ Напротивъ, просвѣщенный разумъ облагораживаетъ нравственныя чувства: голова должна воспитать сердце.
   Въ эпоху, подобную настоящей, когда, благодаря облегченію и распространенію чтенія, такъ удивительно возросла мыслящая часть публики, когда счастливая покорность невѣдѣнія начинаетъ уступать мѣсто полупросвѣщенію и только немногіе довольствуются тѣмъ положеніемъ, въ которое они поставлены отъ рожденія, представляется не совсѣмъ маловажнымъ обратить вниманіе на нѣкоторыя ступени пробуждающагося и развивающагося разума, исправить нѣкоторыя истины и заблужденія, связанныя съ нравственностью и могущія быть источникомъ благополучія или бѣдствія, или по крайней мѣрѣ указать на скрытые рифы, о которые гордому разуму уже случалось разбиваться. Мы рѣдко достигаемъ истины иначе какъ черезъ крайности; мы сначала должны исчерпать заблужденіе -- а часто и безуміе -- прежде чѣмъ доберемся до прекрасной цѣли -- мирной истины.
   Нѣсколько друзей, одушевленныхъ одинаковой любовью къ истинѣ и нравственной красотѣ, пришедшіе совершенно разными путями къ одному и тому же убѣжденію и взирающіе теперь спокойнымъ взглядомъ на пройденный путь, рѣшили изобразить въ лицѣ двухъ юношей различныхъ характеровъ нѣкоторые перевороты и эпохи мышленія, нѣкоторыя отступленія умствующаго разума и представить ихъ свѣту въ формѣ переписки. Слѣдующія письма представляютъ начало этой попытки.
   Слѣдовательно мнѣнія, изложенныя въ этихъ письмахъ, являются только относительно истинными или ложными, сообразно съ тѣмъ, какъ отражается міръ именно въ этой, и ни въ какой другой душѣ. При дальнѣйшей перепискѣ обнаружится, какъ эти одностороннія, часто сумасбродныя, часто противорѣчивыя утвержденія претворятся наконецъ въ общую, безпримѣсную, твердо-обоснованную истину.
   Скептицизмъ и свободомысліе представляютъ лихорадочные пароксизмы человѣческаго духа и именно неестественными потрясеніями, производимыми ими въ хорошо организованныхъ душахъ, способствуютъ въ концѣ концовъ укрѣпленію здоровья. Чѣмъ ослѣпительнѣе и соблазнительнѣе заблужденіе, тѣмъ сильнѣе побѣда истины; чѣмъ мучительнѣе сомнѣніе, тѣмъ сильнѣе стремленіе къ достиженію и твердой увѣренности. Но описать эти сомнѣнія, эти заблужденія было необходимо: исцѣленію должно было предшествовать изученіе болѣзни. Истина ничего не теряетъ отъ того, что пылкій юноша сбился съ ея пути такъ же какъ истина и религія не теряютъ ничего отъ того, что порочный человѣкъ отрицаетъ ихъ.
   Все это слѣдовало предварительно высказать для того, чтобы выяснить точку зрѣнія, съ которой было бы желательно, чтобы предлагаемая переписка была прочтена и судима.
   

Юлій Рафаэлю.

Октябрь.

   Ты уѣхалъ, Рафаэль,-- и чудная природа увядаетъ: пожелтѣвшіе листья падаютъ съ деревьевъ, и мутный осенній туманъ, словно покровъ, ложится на помертвѣлыя поля. Одиноко брожу я по печальной мѣстности, громко зову тебя по имени и сержусь, что мой Рафаэль не отвѣчаетъ мнѣ.
   Я пережилъ твои послѣднія объятія. Печальный стукъ кареты, увозившей тебя, замолкъ наконецъ въ моихъ ушахъ. Мнѣ, къ счастью удалось было уже насыпать благодатный холмъ земли на радостное прошлое, и вотъ ты, словно усопшій духъ, снова возсталъ въ этихъ мѣстахъ и являешься предо мной на всѣхъ любимыхъ мѣстечкахъ нашихъ прогулокъ. Рядомъ съ тобой взбирался я на эту скалу, вмѣстѣ съ тобой странствовалъ по этой необозримой дали. Подъ темной священной сѣнью этихъ буковъ предсталъ передъ нами впервые смѣлый идеалъ нашей дружбы. Здѣсь впервые развернули мы родословное дерево нашихъ душъ, и Юлій нашелъ въ Рафаэлѣ близкаго родственника. Нѣтъ здѣсь ни одного источника, ни одного куста, ни одного холма, гдѣ воспоминаніе о минувшемъ блаженствѣ не нарушало бы моего спокойствія. Все, все въ заговорѣ противъ моего выздоровленія. Куда бы я ни пошелъ, все вызываетъ во мнѣ ужасную сцену нашего прощанія.
   Что ты со мной сдѣлалъ, Рафаэль? Чѣмъ я сталъ въ короткое время? Опасный великій человѣкъ! пусть бы я тебя или никогда не узналъ, или никогда не терялъ! Поспѣши назадъ, вернись на крыльяхъ любви, или твое нѣжное насажденіе погибнетъ. Какъ могъ ты, при твоей нѣжной душѣ, рѣшиться бросить начатое дѣло, когда оно еще такъ далеко отъ совершенства? Устои твоей гордой мудрости еще шатки въ моемъ мозгу и сердцѣ, прекрасные дворцы, построенные тобою, рушатся, и раздавленный червякъ стонетъ и корчится подъ ихъ развалинами.
   Счастливое, райское время, когда я пробирался по жизненному пути съ завязанными глазами, какъ бы опьяненный; когда весь мой умъ и всѣ желанія вращались въ границахъ родительскаго горизонта; когда ясный солнечный закатъ не возбуждалъ во мнѣ никакихъ высшихъ предчувствій, кромѣ надежды на прекрасный завтрашній день; когда только политическій журналъ напоминалъ мнѣ о свѣтѣ, только похоронный звонъ -- о вѣчности, только сказки съ привидѣніями -- о загробномъ отчетѣ; когда я еще дрожалъ предъ чортомъ и тѣмъ сильнѣе всей душой предавался божеству. Я ощущалъ и былъ счастливъ. Рафаэль научилъ меня думать, и я готовъ оплакивать мое появленіе на свѣтъ.
   Появленіе на свѣтъ? Нѣтъ, это только звукъ безъ смысла, котораго мой разумъ не долженъ допускать. Было время, когда я никого не зналъ, когда обо мнѣ никто не зналъ, когда, говорятъ, меня не было. Этого времени больше не существуетъ, слѣдовательно, говорятъ мнѣ, я сотворенъ. Но вѣдь про милліоны людей, существовавшихъ столѣтія тому назадъ, ничего уже неизвѣстно и однако говорятъ, что они существуютъ. На чемъ основываемъ мы право утверждать начало и отрицать конецъ? Утверждаютъ, что прекращеніе мыслящихъ существъ противорѣчитъ безконечной благости. Но развѣ эта безконечная благость возникла только съ сотворенія міра? Если былъ такой періодъ времени, когда не существовало никакихъ духовъ, то значитъ эта безконечная благость впродолженіе всей предыдущей вѣчности была бездѣятельна. Если міровое зданіе есть полнота Творца, то, слѣдовательно, до сотворенія міра ему не хватало полноты. Но такое предположеніе противорѣчитъ идеѣ совершеннаго Бога, слѣдовательно не было акта творенія... Куда завели меня мои мысли, Рафаэль? Что за ужасная путаница въ моихъ выводахъ! Какъ только я начинаю вѣрить въ Бога, я долженъ отказаться отъ Творца. А на что Богъ, если я могу обойтись безъ Творца?
   Ты отнялъ у меня вѣру, дававшую мнѣ миръ. Ты научилъ меня презирать то, чему я поклонялся. Тысячи вещей казались мнѣ достойными почитанія, пока твоя печальная философія не разоблачила ихъ. Я видѣлъ, какъ толпа народа стремилась въ церковь, я слышалъ, какъ вдохновенное благочестіе соединяло ихъ въ братской молитвѣ; дважды стоялъ я у смертнаго одра, дважды видѣлъ я -- о могущественное чудо дѣйствія религіи -- какъ небесная надежда побѣждала страхъ уничтоженія и какъ въ погасавшихъ глазахъ умирающаго загорался свѣтлый лучъ радости.
   Божественно, да божественно должно быть ученіе, воскликнулъ я, исповѣдуемое лучшими изъ людей, способное такъ могущественно побѣждать итакъ чудесно утѣшать. Твоя холодная философія погасила мой восторгъ. Столь же многіе, говорилъ ты мнѣ, толпились нѣкогда подъ колоннами и въ храмѣ Юпитера, столь же многіе и такъ же радостно восходили на костры въ честь Брамы. Неужели то, что тебѣ кажется столь отвратительнымъ въ язычествѣ, можетъ служить тебѣ доказательствомъ божественности твоего ученія?
   Вѣрь только своему разуму, продолжалъ ты. Ничего нѣтъ святого, кромѣ истины. То, что познаетъ разумъ, и есть истина. Я послушался тебя, пожертвовалъ всѣми моими идеями, я сжегъ, подобно извѣстному отчаянному завоевателю, всѣ мои корабли, достигнувъ этого острова, и уничтожилъ всякую надежду на возвратъ. Я никогда не примирюсь съ идеей, разъ мною осмѣянной. Мой разумъ теперь все для меня: мой единственный поручитель за божество, добродѣтель, безсмертіе. Увы мнѣ отнынѣ, если я этого единственнаго поручителя поймаю на противорѣчіи! если уменьшится мое уваженіе передъ его умозаключеніями! если какая-нибудь порванная нить въ моемъ мозгу собьетъ его съ пути! Отнынѣ мое счестье зависитъ отъ гармоніи моего воспринимающаго аппарата. Горе мнѣ, если струны этого инструмента дадутъ фальшивый тонъ въ серьезныя эпохи моей жизни, если мои убѣжденія будутъ колебаться въ зависимости отъ біенія моего пульса.
   

Юлій Рафаэлю.

   Твое ученіе польстило моей гордости. Я былъ плѣнникомъ. Ты вывелъ меня на свѣтъ; золотой свѣтъ и неизмѣримая свобода восхитили мои глаза. Раньше я довольствовался скромной славой считаться хорошимъ сыномъ семьи, другомъ своихъ друзей, полезнымъ членомъ общества,-- ты превратилъ меня въ гражданина вселенной. Мои желанія еще не посягали на прерогативы знатныхъ людей. Я терпѣлъ этихъ счастливцевъ, потому что нищіе терпѣли меня. Я не краснѣлъ за то, что завидовалъ части человѣческаго рода, ибо оставалась еще большая часть, которую я долженъ былъ жалѣть. Теперь я впервые узналъ, что мри притязанія на наслажденіе такъ же значительны, какъ и притязанія моихъ остальныхъ братьевъ. Теперь, поднявшись надъ этими воззрѣніями, я увидѣлъ, что значу не больше и не меньше, чѣмъ властители земли. Рафаэль разрушилъ всякія пути соглашенія и убѣжденія. Я чувствую себя совершенно свободнымъ,-- ибо разумъ, сказалъ мнѣ Рафаэль, есть единственная монархія въ духовномъ мірѣ, мой тронъ -- въ моемъ мозгу. Всѣ вещи на небѣ и на землѣ имѣютъ только то значеніе, ту цѣну, которыя за ними признаетъ мой разумъ. Все сотворенное принадлежитъ мнѣ, ибо я владѣю неоспоримымъ правомъ имъ вполнѣ наслаждаться. Всѣ духи, стоящіе одною ступенью ниже всесовершеннѣйшаго Духа, суть мои собратья, ибо мы всѣ повинуемся единому закону, поклоняемся единому Господину.
   Какъ возвышенно и прекрасно звучитъ это заявленіе! Какой большой запасъ для удовлетворенія моей жажды къ познанію! Но -- несчастное противорѣчіе природы -- этотъ свободный, стремящійся къ возвышенному, духъ заключенъ въ оцѣпенѣлый, неизмѣнный часовой механизмъ смертнаго тѣла, принимаетъ участіе въ его низменныхъ потребностяхъ, подчиненъ его мелкимъ судьбамъ -- этотъ богъ долженъ жить въ мірѣ червей. Для его дѣятельности открытъ безконечный просторъ природы, но онъ однако не смѣетъ имѣть одновременно двухъ идей. Его взоръ проникаетъ до божества, тогда какъ онъ самъ долженъ сначала медленно и съ трудомъ ползти къ нему черезъ элементы времени. Чтобы исчерпать одно наслажденіе, онъ долженъ отказаться отъ всякаго другого; двухъ неограниченныхъ желаній слишкомъ много для его маленькаго сердца. Всякая новая радость стоитъ ему суммы всѣхъ предыдущихъ. Настоящій моментъ является могилой для всѣхъ прошедшихъ. Часъ любовнаго свиданія является потерею для дружбы.
   Куда я ни взгляну, Рафаэль, какъ ограниченъ человѣкъ! Какъ велико разстояніе между его притязаніями и ихъ удовлетвореніемъ! О, позавидуй его благодѣтельному сну! Не буди его! Онъ былъ такъ счастливъ, пока не началъ спрашивать, куда онъ долженъ идти и откуда пришелъ. Разумъ -- это факелъ въ темницѣ. Узникъ не думалъ о свѣтѣ, вдругъ надъ нимъ засвѣтилъ призракъ свободы, подобно молніи въ ночи, послѣ которой она кажется еще темнѣе. Наша философія подобна несчастному любопытству Эдипа, который не переставалъ допытываться, пока страшный оракулъ не пояснилъ себя:
   
   "Ахъ, если бы никогда не узналъ, кто ты!"
   
   Развѣ твоя философія замѣняетъ мнѣ то, что она отняла у меня? Зачѣмъ ты похитилъ меня отъ земли, разъ ты не имѣлъ ключей отъ неба? Если ты зналъ заранѣе, что путь къ мудрости ведетъ черезъ страшную пропасть сомнѣній, зачѣмъ поставилъ ты на карту спокойную невинность своего Юлія?
   
   Когда съ добромъ, которое задумалъ
   Я совершить, большое зло граничитъ,--
   То лучше мнѣ добра не совершать *).
   *) "Натанъ Мудрый" Лессинга, въ переводѣ В. С. Лихачова. Дѣйст. 4, явл. 7.
   
   Ты снесъ хижину, которая была обитаема, и поставилъ на ея мѣсто великолѣпный мертвый дворецъ.
   Рафаэль, я требую отъ тебя обратно свою душу. Я несчастливъ. Мое мужество меня оставило. Я не довѣряю моимъ собственнымъ силамъ.
   Пиши мнѣ поскорѣй! Только твоя рука можетъ пролить цѣлительный бальзамъ на мою пылающую рану.
   

Рафаэль Юлію.

   Такое счастье какъ наше, Юлій, было бы слишкомъ велико для человѣческаго жребія, если бы оно длилось непрерывно. Часто эта мысль преслѣдовала меня въ пылу наслажденія нашей дружбой. То, что въ то время отравляло мое блаженство, было спасительной подготовкой, облегчившей мое теперешнее состояніе. Будучи закаленъ въ строгой школѣ отреченія, я особенно воспріимчивъ, къ утѣшительной мысли, что наша разлука есть легкая жертва, посредствомъ которой мы заслужили у судьбы радости будущаго соединенія. До сихъ поръ ты не зналъ., то такое лишеніе. Ты страдаешь впервые.
   А между тѣмъ то, что я какъ разъ теперь оторванъ отъ тебя, можетъ быть благодѣтельнымъ для тебя. Тебѣ предстоитъ перенести болѣзнь, отъ которой ты долженъ выздоровѣть при помощи самаго себя, чтобы быть застрахованнымъ отъ ея возврата. Чѣмъ болѣе одинокимъ чувствуешь ты себя, тѣмъ болѣе ты постараешься приложить всѣ, заключающіяся въ тебѣ самомъ, цѣлебныя силы; чѣмъ меньше будетъ минутное облегченіе, которое ты получишь отъ палліатива, тѣмъ вѣрнѣе тебѣ удастся убить болѣзнь въ самомъ зародышѣ.
   Я не раскаиваюсь въ томъ, что разбудилъ тебя отъ твоего сладкаго сна, хотя твое теперешнее состояніе и тяжело. Я только ускорилъ кризисъ, неизбѣжный, раньше или позже, для такихъ душъ, какъ твоя, при чемъ все зависитъ отъ того, въ какой періодъ жизни онъ совершится. Бываютъ такія положенія, въ которыхъ ужасно отчаиваться въ истинѣ и добродѣтели. Горе тому, кому среди бури страстей приходится бороться съ хитросплетеніями мудрствующаго разума. Я ощутилъ во всемъ объемѣ, что это значитъ, и, чтобы предохранить тебя отъ подобной же участи, мнѣ не оставалось ничего другого, какъ посредствомъ прививки сдѣлать эту неизбѣжную заразу безвредной.
   А могъ ли я, Юлій, избрать для этого болѣе благопріятное время? Ты стоялъ передо мной полный юношеской силы, тѣло и душа въ полномъ расцвѣтѣ, не отягощенный никакими заботами, не связанный никакими страстями, свободный и сильный, готовый на великую борьбу, призомъ которой является возвышенное спокойствіе убѣжденности. Истина и заблужденіе еще не были вплетены въ твои жизненные интересы. Твои добродѣтели и твои наслажденія были независимы отъ обоихъ. Не нужно было никакихъ застращиваній, чтобы удержать тебя отъ низменнаго распутства. Любовь къ болѣе благороднымъ наслажденіямъ сдѣлала его тебѣ противнымъ. Ты былъ хорошъ по инстинкту, благодаря неоскверненному нравственному изяществу. Мнѣ нечего было бояться за твою нравственность, когда рушится зданіе, на которомъ она не покоилась. И теперь меня не пугаютъ твои опасенія. Что бы ни навѣяло на тебя меланхолическое настроеніе духа, я лучше знаю тебя, Юлій. Неблагодарный! Ты бранишь разумъ, ты забываешь, какія наслажденія онъ тебѣ уже доставилъ. Если бы даже ты и могъ впродолженіе всей своей жизни избѣгнуть опасностей скептицизма, все же это была моя обязанность не лишить тебя наслажденій, къ которымъ ты способенъ и которыхъ ты достоинъ. Ступень, на которой ты стоялъ, была недостойна тебя. Путь, по которому ты взобрался, вознаградилъ тебя за все, чего я тебя лишилъ. Я не забылъ, съ какимъ восторгомъ ты благословлялъ моментъ, когда съ твоихъ глазъ спала повязка. Пылкость, съ которой ты набросился на истину, можетъ быть привела твою всепоглощающую фантазію къ пропасти, передъ которой ты съ ужасомъ отступилъ.
   Я долженъ прослѣдить ходъ твоихъ мыслей, чтобы открыть источникъ твоихъ жалобъ. Ты обыкновенно записывалъ результаты своихъ размышленій. Пришли мнѣ твои замѣтки, и тогда я тебѣ отвѣчу.
   

Юлій Рафаэлю.

   Сегодня я перебиралъ свои бумаги. Я нашелъ потерянное сочиненіе, набросанное въ счастливые часы моего гордаго вдохновенія. Рафаэль, насколько инымъ все это мнѣ кажется теперь! Это деревянныя декораціи сцены, лишенныя освѣщенія. Мое сердце искало философіи, а фантазія преподнесла ему мечты. И самая горячечная фантазія казалась мнѣ самой истинной.
   Я ищу законы духа, возношусь до безконечности и -- забываю доказать, что духи дѣйствительно существуютъ. Смѣлый натискъ матерьялизма рушитъ мое созданіе. Ты прочтешь этотъ отрывокъ, милый Рафаэль.-- О, если бы тебѣ удалось раздуть потухшую искру моего энтузіазма, примирить меня снова съ моимъ геніемъ -- но я такъ сильно упалъ духомъ, что врядъ-ли даже и одобреніе Рафаэля можетъ поднять меня.
   

Теософія Юлія.

Миръ и мыслящее существо.

   Вселенная есть мысль Бога. Послѣ того какъ идеальный духовный образъ перешелъ въ дѣйствительность, и новорожденный міръ выполнилъ планъ творца -- позволь мнѣ употребить этотъ человѣческій образъ выраженія -- назначеніе всякаго мыслящаго существа стало заключаться въ отысканіи перваго плана, правила, управляющаго машиной, единства въ сложности, закона въ феноменѣ, и нанести строеніе снова на его планъ. Слѣдовательно для меня существуетъ только одно единственное явленіе природы -- мыслящее существо. Великое сложное, называемое нами вселенной, представляется мнѣ теперь замѣчательнымъ только потому, что цѣль его существованія -- это символически обозначать мнѣ разнообразныя проявленія того существа. Все во мнѣ и внѣ меня суть только гіероглифы силы, подобной мнѣ. Законы природы суть цифры, сопоставляемыя мыслящимъ существомъ, чтобы сдѣлать себя понятнымъ мыслящему существу, или азбука, посредствомъ которой всѣ духи сносятся съ совершеннѣйшимъ духомъ и между собой. Гармонія, истина, порядокъ, красота, превосходство доставляютъ мнѣ удовольствіе, потому что они меня переносятъ въ дѣятельное состояніе ихъ изобрѣтателя, ихъ обладателя, потому что они мнѣ открываютъ присутствіе разумно-ощущающаго существа и заставляютъ меня предчувствовать мое родство съ этимъ существомъ. Всякое новое ознакомленіе съ царствомъ истины: притяженіе, недавно открытая система кровеобращенія, система Линнея, имѣютъ для меня въ сущности то же значеніе, что и откопанный въ Геркуланумѣ антикъ -- то и другое суть для меня только отраженіе духа, новое знакомство съ подобнымъ мнѣ существомъ. Я переговариваюсь съ безконечнымъ при посредствѣ природы, при посредствѣ всемірной исторіи -- я читаю душу художника въ его Аполлонѣ.
   Если хочешь въ этомъ убѣдиться, милый Рафаэль, то веди свое изслѣдованіе въ обратномъ порядкѣ. Всякому состоянію человѣческой души соотвѣтствуетъ какая нибудь обозначающаяся его парабола въ физическомъ твореніи, и изъ этого богатаго склада черпали не только художники и поэты, но даже самые отвлеченные мыслители. Живую дѣятельность мы называемъ огнемъ, время -- потокомъ, уносящимъ все въ своемъ теченіи; вѣчность уподобляемъ кругу; тайна облекается въ полночный покровъ, а истина обитаетъ солнце. Я даже начинаю думать, что и будущая судьба человѣческаго духа уже заключается предсказанной въ тѣлесномъ твореніи. Всякая новая весна, выгоняющая ростки растеній изъ земли, поясняетъ мнѣ страшную загадку смерти и опровергаетъ мое боязливое опасеніе вѣчнаго сна. Ласточка, которую мы находимъ зимою окоченѣвшей и которая снова оживаетъ весною, безжизненная гусеница, оживающая въ видѣ бабочки, носящейся по воздуху, представляютъ прекрасный символъ нашего безсмертія.
   Какимъ замѣчательнымъ кажется мнѣ теперь все!-- Теперь, Рафаэль, все населено вокругъ меня. Во всей природѣ для меня не существуетъ больше пустынь. Гдѣ бы я ни открылъ тѣло, тамъ предчувствую я и духъ; всякое замѣченное мною движеніе наводитъ меня на родившую его мысль.
   
   "Гдѣ нѣтъ погребенныхъ умершихъ, гдѣ не будетъ возстанія",
   
   тамъ всемогущій открывается мнѣ въ своихъ твореніяхъ -- такъ понимаю я ученіе о вездѣсущности Бога.
   

Идея.

   Всѣ духи притягиваются совершенствомъ. Всѣ -- бываютъ заблужденія, но ни одного исключенія -- всѣ стремятся къ состоянію высшаго, свободнаго проявленія своихъ силъ, всѣ склонны расширять свою дѣятельность, притягивать къ себѣ, собирать въ себѣ, усвоять все, что они считаютъ хорошимъ, превосходнымъ, привлекательнымъ. Созерцаніе прекраснаго, истиннаго, превосходнаго есть мгновенное усвоеніе этихъ качествъ. Мы сами вступаемъ въ то состояніе, которое мы воспринимаемъ. Мы становимся обладателями добродѣтели, виновниками поступка, обладателями истины и блаженства въ ту минуту, когда мы о нихъ думаемъ. Мы сами становимся объектомъ, который мы ощутили. Не смущай меня двусмысленной улыбкой, Рафаэль, это предположеніе есть основаніе, на которомъ я строю всѣ слѣдствія, и мы должны придти относительно этого къ соглашенію, а то у меня не хватитъ мужества закончить мою систему.
   Внутреннее чувство каждаго говоритъ ему о чемъ-то подобномъ. Когда мы, напримѣръ, восхищаемся какимъ нибудь великодушнымъ, храбрымъ или мудрымъ поступкомъ, не подымается-ли тогда въ нашемъ сердцѣ внутреннее сознаніе, что и мы способны совершить то же самое? Не потому-ли мы краснѣемъ, когда слышимъ разсказъ о подобныхъ поступкахъ, что наша скромность боится восхищенія, что мы смущаемся какъ бы не услышать похвалы за происшедшее въ нашемъ существѣ облагораживаніе? Даже наше тѣло перенимаетъ въ эту минуту жесты дѣйствующаго лица, чѣмъ очевидно показываетъ, что наша душа перешла въ его состояніе. Не замѣчалъ-ли ты, Рафаэль, когда тебѣ случалось присутствовать на многочисленномъ собраніи, слушающемъ повѣствованіе о какомъ нибудь великомъ событіи, какъ самъ разсказчикъ жаждалъ ѳиміама, какъ онъ упивался похвалами, расточаемыми его герою; а если тебѣ самому приходилось быть разсказчикомъ, не случалось ли тебѣ ловить свое сердце на этомъ пріятномъ самообманѣ? Ты знаешь примѣры, Рафаэль, когда я могъ спорить съ тобой, моимъ близкимъ другомъ, изъ-за того, кому прочесть какой нибудь славный анекдотъ или хорошее стихотвореніе, не желая уступить тебѣ лавровъ, переходящихъ отъ автора на чтеца. Поэтому быстрое и сильное восхищеніе передъ добродѣтелью вообще считается указателемъ воспріимчивости къ добродѣтели, и, напротивъ, обыкновенно сомнѣваются въ сердечности человѣка, голова котораго трудно и медленно воспринимаетъ нравственную красоту.
   Не возражай мнѣ, что нерѣдко и порокъ можетъ живо уразумѣть противоположное ему совершенство, что часто и на злодѣя находитъ высокій восторгъ передъ превосходнымъ, что даже слабаго иногда воспламеняетъ энтузіазмъ къ высокому, геркулесовскому величію. Мнѣ извѣстно, напримѣръ, что нашъ знаменитый Галлеръ, такъ мужественно разоблачившій ничтожество суетныхъ почестей, философскимъ величіемъ котораго я такъ восхищался, не смогъ отнестись съ пренебреженіемъ къ еще болѣе пустому ничтожеству, а именно къ ордену, оскорблявшему его величіе. Я вполнѣ убѣжденъ, что въ счастливый моментъ служенія идеалу художникъ, философъ и поэтъ суть дѣйствительно тѣ великіе и прекрасные люди, изображеніе которыхъ они намъ даютъ, но это облагораживаніе духа представляетъ для многихъ изъ нихъ неестественное состояніе, насильственно вызванное сильнымъ волненіемъ крови, быстрымъ полетомъ фантазіи; поэтому оно мимолетно, какъ всякое иное очарованіе, и скоро исчезаетъ, оставляя сердце утомленнымъ и потому болѣе доступнымъ для деспотическаго произвола низшихъ страстей.
   Оно оставляетъ сердце болѣе утомленнымъ, говорю я, ибо изъ опыта извѣстно, что преступникъ-рецидивистъ бываетъ особенно неистовъ, что ренегаты добродѣтели особенно сладко отдыхаютъ въ объятіяхъ порока отъ непріятной неволи раскаянія.
   Я хотѣлъ доказать, милый Рафаэль, что ощущая чужое состояніе, мы сами впадаемъ въ него, что въ тотъ моментъ, когда мы вызываемъ въ себѣ представленіе о совершенствѣ, оно становится нашимъ, что удовольствіе, которое мы находимъ въ истинѣ, красотѣ и добродѣтели, разрѣшается въ концѣ концовъ въ сознаніе собственнаго облагораживанія, собственнаго обогащенія.
   И я думаю, что я это доказалъ.
   Мы имѣемъ понятіе о мудрости высшаго существа, о его благости, о его справедливости, но не имѣемъ, никакого понятія о его всемогуществѣ. Чтобы обозначить его всемогущество, мы довольствуемся представленіемъ трехъ послѣдующихъ одна за другой ступеней: Ничто, Его воля и Нѣчто. Все пусто и темно -- Богъ воскликнулъ: да будетъ свѣтъ -- и сталъ свѣтъ. Если бы мы проникли реальную идею его всемогущества, то мы были бы творцами, какъ онъ.
   Слѣдовательно всякое воспринимаемое мною совершенство становится моею собственностью; оно доставляетъ мнѣ радость, потому что оно мнѣ свойственно, я стремлюсь къ нему, потому что люблю самого себя. Совершенство въ природѣ не есть свойство матеріи, а свойство духовъ. Всѣ духи счастливы черезъ свое совершенство. Я стремлюсь къ счастью всѣхъ духовъ, потому что люблю самаго себя. Благополучіе, которое я себѣ представляю, становится моимъ благополучіемъ, поэтому для меня важно возбуждать это представленіе, умножать его, возвышать -- слѣдовательно для меня важно распространять вокругъ себя благополучіе. Всякую красоту, всякое совершенство, всякое наслажденіе, вызываемыя мною внѣ меня, я вызываю въ себѣ самомъ; а если я ими пренебрегаю, разрушаю ихъ, я упускаю ихъ для самаго себя. Я желаю чужое счастье, потому что я желаю свое собственное. Желаніе чужаго благополучія мы называемъ доброжелательствомъ.
   

Любовь.

   А теперь, дорогой Рафаэль, позволь мнѣ бросить взглядъ кругомъ. Я взобрался на вершину, туманъ разсѣялся, и я окруженъ неизмѣримымъ, цвѣтущимъ ландшафтомъ. Чистѣйшій солнечный свѣтъ очистилъ всѣ мои понятія.
   Слѣдовательно любовь -- прекраснѣйшій феноменъ одушевленнаго творенія, всемогущій магнитъ въ мірѣ духовъ, источникъ благочестія и высочайшей добродѣтели -- любовь есть только отраженіе той единственой силы, притяженіе совершеннѣйшаго, основанное на мгновенномъ обмѣнѣ личности, смѣшеніе существъ.
   Когда я ненавижу, я нѣчто отнимаю отъ себя; когда я люблю, я обогащаюсь тѣмъ, что я люблю. Прощеніе есть возвращеніе отчужденной собственности; человѣконенавистничество -- продленное самоубійство; эгоизмъ -- величайшая бѣдность созданнаго существа.
   Когда Рафаэль вырвался изъ моихъ объятій, моя душа разорвалась на части, и я оплакиваю потерю лучшей моей половины. Въ тотъ блаженный вечеръ -- ты знаешь какой,-- когда наши души впервые воспламенились, всѣ твои великія ощущенія стали моими, я присвоилъ себѣ, на основаніи моего вѣчнаго права собственности, только твое совершенство -- ощущая больше гордости въ томъ, чтобы любить тебя, чѣмъ въ томъ, чтобы быть любимымъ тобою, ибо первое сдѣлало изъ меня Рафаэля.
   
   О, не та же ль міровая сила
   И меня, мой другъ, соединила
   Въ вѣчно-счастливый союзъ съ тобой?
   О, Рафаэль! пусть рука съ рукою
   Къ солнцу духа я всегда съ тобою
   Къ совершенству путь свершаю свой!
   
   Я нашелъ тебя, о, часъ счастливый!
   Изъ мильоновъ выбралъ -- и ревниво
   Говорю: ты изъ мильоновъ мой!
   Пусть настанетъ свѣта преставленье,
   Пусть все будетъ хаосъ и смѣшенье --
   Ввѣкъ пребудетъ нашъ союзъ святой!
   
   Не въ твоихъ ли взорахъ, добрый геній,
   Собственныхъ желаній и стремленій
             Отраженье вижу я?
   При тебѣ мнѣ краше и свѣжѣе
   Божій міръ, и сводъ небесъ синѣе
             И ручья свѣтлѣй струя?
   
   Къ чьей же груди припаду съ рыданьемъ,
   Истомленный жизненнымъ страданьемъ,
             Рафаэль, какъ не къ твоей?
   Вѣдь восторгъ -- и тотъ нетерпѣливо
   Ждетъ, чтобъ друга взоръ краснорѣчиво
             Отвѣчалъ ему скорѣй.
   
   Еслибъ въ мірѣ вдругъ людей не стало,
   То считалъ бы я живыми скалы,
             Ихъ бы страстно цѣловалъ;
   Полюбилъ бы горныя тѣснины;
   Мнѣ друзьями были бы равнины;
             Тайны вѣтрамъ я бы повѣрялъ!
   (Переводъ Ѳ. Миллера, см. т. I, 17).
   
   Любовь возникаетъ не между согласными, а между гармоничными душами. Я съ удовольствіемъ вижу мои ощущенія отраженными въ твоихъ, но я съ горячей страстностью поглощаю твои высшія ощущенія, которыхъ не хватаетъ мнѣ. Одинъ законъ руководитъ дружбой и любовью. Кроткая Дездемона полюбила своего Отелло за пережитыя имъ опасности; мужественный Отелло полюбилъ ее за пролитыя за него слезы.
   Бываютъ минуты въ жизни, когда мы бываемъ расположены прижать къ сердцу всякій цвѣтокъ и всякую отдаленную звѣзду, всякаго червяка и всякій высшій духъ -- заключить въ объятія всю природу точно нашу возлюбленную. Ты понимаешь меня, милый Рафаэль. Человѣкъ, научившій находить красоту, величіе и совершенство въ маломъ и великомъ природы и отыскивать въ этомъ разнообразіи великое единство, значительно приблизился къ божеству. Все твореніе расплывается въ его личности. Если бы каждый человѣкъ любилъ всѣхъ людей, то всякій обладалъ бы вселенной.-- Но боюсь, современная философія противорѣчитъ этому ученію. Многіе изъ нашихъ мыслителей сочли себя обязанными насмѣшками изгнать изъ людскихъ душъ это небесное стремленіе, стереть печать божества и превратить эту энергію, этотъ благородный энтузіазмъ въ холодное, мертвящее дыханіе малодушнаго равнодушія. Въ рабскомъ сознаніи своего собственнаго униженія они вошли въ соглашеніе съ эгоизмомъ, опаснѣйшимъ врагомъ доброжелательства, и стали объяснять явленіе, слишкомъ божественное для ихъ ограниченныхъ сердецъ. Они соткали свое безотрадное ученіе изъ скуднаго эгоизма и свою собственную ограниченность приняли за масштабъ творца. Выродившіеся рабы, безславящіе свободу подъ звуки своихъ цѣпей. Даже Свифтъ, доведшій порицаніе глупости до опозорѣнія человѣчества и начертавшій на позорномъ столбѣ, воздвигнутомъ имъ всему роду человѣческому, прежде всего свое собственное имя, не могъ нанести человѣческой природѣ такой смертельной раны, какъ тѣ опасные мыслители, которые возводятъ въ систему эгоизмъ, украшая его со всѣмъ присущимъ имъ остроуміемъ и геніемъ.
   Почему весь родъ долженъ платиться за то, что нѣкоторые члены его уступаютъ въ достоинствѣ? Я искренне признаюсь, что вѣрю въ дѣйствительность самоотверженной любви. Я пропалъ,-если она не существуетъ, тогда я отказываюсь отъ божества, безсмертія и добродѣтели. У меня не останется доказательства для этихъ надеждъ, если я перестану вѣрить въ любовь. Духъ, любящій только самаго себя, есть атомъ, плавающій въ безконечномъ пустомъ пространствѣ.
   

Самопожертвованіе.

   Однако любовь привела къ такимъ послѣдствіямъ, которыя, повидимому, противорѣчатъ ея природѣ.
   Возможно, что я могу увеличить свое счастье жертвой, принесенной ради чужого счастья, но неужели и тогда, когда я жертвую своей собственной жизнью? А между тѣмъ въ исторіи существуютъ примѣры такихъ жертвъ, и я самъ живо чувствую, что мнѣ ничего не стоитъ умереть ради твоего спасенія, Рафаэль. Какимъ же образомъ можемъ мы считать смерть средствомъ къ увеличенію суммы нашихъ наслажденій? Какъ можетъ прекращеніе моего существованія согласоваться съ обогащеніемъ моего существа?
   Возможность безсмертія уничтожаетъ это противорѣчіе, но она и обезображиваетъ высокую прелесть этого явленія. Надежда на вознагражденіе въ будущемъ исключаетъ любовь. Должна существовать добродѣтель, не нуждающаяся въ вѣрѣ въ безсмертіе, приносящая жертву и подъ угрозой уничтоженія.
   Уже способность жертвовать настоящимъ благомъ въ пользу вѣчнаго облагораживаетъ душу человѣка,-- это благороднѣйшая степень эгоизма, но эгоизмъ и любовь дѣлятъ родъ человѣческій на двѣ весьма несходныхъ части, границы которыхъ никогда не сливаются. Эгоизмъ достигаетъ своего средоточія въ самомъ себѣ; любовь полагаетъ его внѣ себя, на оси вѣчнаго цѣлаго. Любовь стремится къ единству; эгоизмъ есть одиночество. Любовь есть гражданка -- соправительница цвѣтущей республики; эгоизмъ -- деспотъ въ опустошенномъ твореніи.
   Эгоизмъ сѣетъ, чтобы пожать благодарность; любовь,-- чтобы пожать неблагодарность. Любовь даетъ въ даръ, эгоизмъ даетъ взаймы,-- все равно передъ престоломъ ли строгой истины, ради-ли наслажденія въ слѣдующій моментъ или въ надеждѣ на мученическій вѣнецъ -- все равно будутъ ли получены проценты въ этой жизни или въ будущей. Представь себѣ, милый Рафаэль, истину, благодѣтельную для всего рода человѣческаго въ отдаленные вѣка, прибавь къ этому, что эта истина обрекаетъ признающаго ее на смерть, что эта истина можетъ быть доказана и въ нее могутъ увѣровать только послѣ его смерти. Затѣмъ представь себѣ человѣка, одареннаго блестящимъ, обширнымъ геніемъ, пламеннымъ вдохновеніемъ, полной, возвышенной способностью къ любви. Пусть въ его душѣ возникнетъ совершенный идеалъ великаго послѣдствія его поступка, пусть въ смутномъ предчувствіи промелькнутъ передъ нимъ всѣ тѣ счастливые, которыхъ онъ создастъ, пусть передъ его умомъ предстанутъ одновременно настоящее и будущее,-- и теперь отвѣть мнѣ, нуждается-ли этотъ человѣкъ въ указаніи на будущую жизнь?
   Вся сумма этихъ ощущеній переплетется съ его личностью, сольется во-едино съ его я. Представляющійся уму въ эту минуту родъ человѣческій есть онъ самъ. Родъ человѣческій есть тѣло, въ которомъ его жизнь, позабытая и ненужная, плаваетъ, подобно каплѣ крови, которую онъ охотно готовъ выжать ради здоровья всего тѣла.
   

Богъ.

   Всѣ совершенства вселенной соединены въ Богѣ.
   Богъ и природа суть двѣ величины, вполнѣ равныя.
   Вся сумма гармонической дѣятельности, существующая въ божественной субстанціи, находится въ природѣ, которая есть слѣпокъ этой субстанціи; но находится разъединенной по безчисленнымъ степенямъ, массамъ и ступенямъ. Природа (позволь мнѣ это образное выраженіе), природа есть безконечно раздѣленный Богъ.
   Подобно тому какъ въ призмѣ бѣлый лучъ раздѣляется на семь болѣе темныхъ лучей, такъ божественное Я преломилось на безчисленныя, ощущающія субстанціи. Подобно тому какъ семь темныхъ лучей вновь сливаются въ одинъ свѣтлый лучъ, такъ изъ соединенія всѣхъ этихъ субстанцій должно было бы возникнуть божественное существо. Существующая форма построенія природы есть оптическое стекло, и вся дѣятельность духовъ только безконечная игра красокъ простого божественнаго луча. Если бы Всемогущему вздумалось какъ нибудь разбить эту призму, то плотина между нимъ и вселенной была бы разрушена, всѣ духи исчезли бы въ безконечномъ, всѣ аккорды слились бы въ единую гармонію, всѣ ручьи исчезли бы въ одномъ океанѣ.
   Тѣлесная форма природы произошла черезъ притяженіе элементовъ. Притяженіе духовъ, размноженное и продолженное до безконечности, должно было наконецъ привести къ прекращенію всякаго дѣленія, или, если я смѣю это высказать, Рафаэль, произвести Бога. Такое притяженіе есть любовь.
   Слѣдовательно любовь, милый Рафаэль, есть лѣстница, по которой мы восходимъ къ богоподобію. Мы стремимся къ нему безпритязательно, незамѣтно для насъ самихъ.
   
   Мертвецы мы, если ненавидимъ,
   Боги -- если любимъ; счастье видимъ
   Въ дружбѣ и любви святой.
   Восходя все выше постепенно,
   Мы вездѣ замѣтимъ неизмѣнно
             Силу связи круговой.
   
   Цѣпью -- отъ монгола начиная
   И эллинскимъ мудрецомъ кончая --
   Свѣтлымъ ангеламъ во слѣдъ,
   Обнимаясь, въ пляскѣ братской мчимся
             Мы впередъ, пока не погрузимся
   
   Въ вѣчность, гдѣ ни лѣтъ, ни мѣры нѣтъ.
   Одинокъ былъ самъ отецъ творенья,
   И -- своихъ же качествъ отраженье
   Онъ духамъ безплотнымъ передалъ --
   И Ему на встрѣчу вѣковая
   Безпредѣльность мчится, воздымая
             Вслѣдъ за валомъ валъ.
   (Переводъ Ѳ. Миллера, см. т. I, стр. 17).
   
   Любовь, милый Рафаэль, есть разростающееся таинственное средство, которымъ униженный царь злата востановляется изъ простой извести, вѣчное изъ преходящаго; средство спасающее великаго оракула -- вѣчность изъ разрушительнаго пламени времени.
   Что составляетъ сумму всего того, что до сихъ поръ было сказано?
   Познаемъ же совершенство, и оно станетъ принадлежать намъ; освоимся съ высшимъ идеальнымъ единствомъ и мы сольемся въ братской любви. Будемъ насаждать красоту и радость, и мы пожнемъ красоту и радость. Будемъ ясно мыслить, и тогда мы будемъ пламенно любить. Будьте совершенны, какъ совершененъ вашъ отецъ небесный, говоритъ основатель нашей вѣры. Слабое человѣчество поблѣднѣло, услыша эту заповѣдь, поэтому онъ пояснилъ ее: любите другъ друга.
   
   Мудрость, чей лучистый взглядъ
   Сходенъ съ солнцемъ,-- ты назадъ
   Отступи передъ любовью.
   
   Свѣтлой звѣздною тропою
   Кто отважно предъ тобою
   Шелъ къ обители боговъ?
   Кто святыню разрывая,
   Указалъ блаженство рая
   Сквозь разщелину гробовъ?
   
   Чрезъ любовь одну могила
   Намъ безсмертіе явила,
   Безъ нея къ Творцу пути
   Духъ безсиленъ обрѣсти.
   Лишь съ любовью неизмѣнной,
   Съ ней одной -- къ Отцу вселенной
   Обрѣтаетъ духъ пути.
   (Переводъ О. Н. Чюминой, ср. т. I, стр. 13).
   
   Вотъ, Рафаэль, исповѣданіе вѣры моего разума, краткій очеркъ предпринятаго мною творенія.
   Такимъ взошло сѣмя, посѣянное тобою въ моей душѣ. Посмѣйся надъ твоимъ ученикомъ, или порадуйся, или покраснѣй за него. Какъ хочешь -- но эта философія облагородила мое сердце и скрасила надежды моей жизни. Возможно, мой дорогой, что всѣ мои заключенія построены на неосновательныхъ мечтахъ. Вселенная, какою я ее здѣсь нарисовалъ, существуетъ, можетъ быть, только въ мозгу твоего Юлія -- можетъ быть, что по истеченіи многихъ тысячелѣтій, опредѣленныхъ Высшимъ Судіеіо, когда онъ возсядетъ на престолъ, я, при видѣ истиннаго оригинала, покраснѣю отъ стыда и разорву въ куски свой ученическій рисунокъ -- все это можетъ случиться, я подготовленъ къ этому; но тогда, если дѣйствительность совсѣмъ даже не будетъ походить на мой сонъ, она покажется мнѣ тѣмъ обворожительнѣе, тѣмъ величественнѣе. Могутъ-ли мои идеи быть прекраснѣе, чѣмъ идеи вѣчнаго Творца? Какъ? Развѣ онъ можетъ потерпѣть, чтобы его высокое, художественное произведеніе было ниже ожиданій смертнаго знатока? Въ этомъ и состоитъ рѣшительное испытаніе высокаго совершенства высшаго духа и его сладчайшій тріумфъ, что даже неправильныя заключенія и самообманъ не вредятъ признанію его: что всѣ извилистые пути заблуждающагося ума примыкаютъ въ концѣ концовъ къ прямому направленію вѣчной истины и всѣ отдѣлившіеся рукава ихъ потока сливаются въ одномъ устьѣ. Рафаэль -- какія мысли возбуждаетъ во мнѣ художникъ, котораго тысяча изображеній искажаютъ по разному, но который во всѣхъ нихъ остается все же сходенъ съ самимъ собою, который даже обезображенный рукою кропателя возбуждаетъ восторгъ!...
   Впрочемъ мое представленіе можетъ быть вполнѣ неудачнымъ, вполнѣ невѣрнымъ -- болѣе того, я увѣренъ, что оно необходимо именно таково и есть -- и все же возможно, что всѣ его результаты сбудутся. Все наше знаніе, съ этимъ согласны всѣ ученые, сводится къ условному обману, который однако не исключаетъ строжайшей истины. Наши чистѣйшія понятія никоимъ образомъ не представляютъ изъ себя образовъ предметовъ, а только необходимо-опредѣленные и сосуществующіе съ ними знаки. Ни Богъ, ни человѣческая душа, ни вселенная не суть въ дѣйствительности то, за что мы ихъ почитаемъ. Наши представленія о вещахъ суть только эндемическія формы, въ которыхъ передаетъ ихъ намъ обитаемая нами планета. Нашъ мозгъ принадлежитъ этой планетѣ, а слѣдовательно и сохраняющіеся въ немъ идіомы нашихъ понятій. Но сила души самодовлѣюща, необходима и всегда себѣ самой равна; своеволіе въ выборѣ способовъ, которыми она себя проявляетъ, ничего не мѣняетъ въ вѣчныхъ законахъ, по которымъ она проявляется до тѣхъ поръ, пока это своеволіе не находится въ противорѣчіи съ самимъ собой, пока знакъ остается вполнѣ согласнымъ съ обозначаемымъ. Отношеніе между идіомами, какимъ его представляетъ наше мышленіе, должно въ дѣйствительности существовать и между вещами. Слѣдовательно, истина есть качество не идіомовъ, а заключеній; она не есть сходство между знакомъ и обозначаемымъ, между понятіемъ и предметомъ, но согласованіе этого понятія съ законами мышленія. Точно также математика пользуется цифрами, которыя существуютъ только на бумагѣ, и при помощи ихъ находитъ то, что существуетъ въ мірѣ дѣйствительномъ. Какое, напримѣръ, сходство существуетъ между буквами A и B, знаками =, + и -- и тѣмъ фактомъ, который находятъ при помощи ихъ?-- и однако предсказанная за сотни лѣтъ комета появляется на отдаленномъ небосклонѣ, ожидаемая планета заслоняетъ солнечный дискъ! Съ вѣрой въ непогрѣшимость своихъ вычисленій вступаетъ открыватель новаго свѣта, Колумбъ, въ борьбу съ океаномъ, по которому еще никто не плавалъ, въ поискахъ за вторымъ недостающимъ полушаріемъ, за большимъ островомъ Атлантикой, долженствующимъ заполнить пробѣлъ на его географической картѣ. Онъ нашелъ его, этотъ островъ, бывшій у него на бумагѣ, и его разсчетъ оказался вѣрнымъ. Но развѣ онъ былъ бы менѣе вѣренъ, если бы враждебная буря разбила суда Колумба или погнала ихъ назадъ? Подобный же разсчетъ дѣлаетъ и человѣческій разумъ, измѣряя безплотное съ помощью плотскаго и примѣняя математику своихъ заключеній къ скрытой физикѣ сверхчеловѣческаго. Но его вычисленіямъ недостаетъ конечнаго испытанія, ибо изъ той невѣдомой страны ни одинъ путникъ не вернулся къ намъ разсказать о своихъ открытіяхъ.
   Человѣческая природа имѣетъ свои собственныя границы, и каждый индивидуумъ -- свои собственныя. Съ первыми мы оба примиряемся, вторыя Рафаэль долженъ извинить молодости своего Юлія. Я бѣденъ понятіями, чуждъ многихъ знаній, считаемыхъ необходимыми при этого рода изслѣдованіяхъ. Я не прошелъ никакой философской школы и читалъ мало печатныхъ произведеній. Возможно, что кое-гдѣ я подставляю свои фантазіи на мѣсто строгихъ заключеній разума, выдаю волненіе своей крови, предчувствія и потребности своего сердца за хладнокровную мудрость; но и это, мой милый, все же не заставитъ меня жалѣть о потерянномъ времени. И заблуждающійся разумъ способенъ заселить даже хаотическую страну грезъ, сдѣлать плодоносной даже безплодную почву противорѣчій, и это составляетъ настоящее пріобрѣтеніе для всеобщаго совершенства, это было предусмотрѣно мудрѣйшимъ духомъ! Дорогъ не только искусный механикъ, шлифующій необработанный алмазъ въ брилліантъ, но и тотъ, кто придаетъ простымъ камнямъ благородный видъ брилліанта. Тщательная обработка формы можетъ иногда заставить забыть грубую правду матерьяла. Всякое упражненіе въ мышленіи, всякое обостреніе ума развѣ не является небольшой ступенью къ совершенству, а всякое совершенство должно бы имѣть право на существованіе въ міровой полнотѣ. Дѣйствительность не ограничивается абсолютно необходимымъ, она обнимаетъ и относительно необходимое; всякое порожденіе ума, всякое хитросплетеніе остроумія имѣютъ неоспоримое право гражданства въ высшемъ значеніи творенія. Въ безконечномъ планѣ природы должно быть мѣсто для всякой дѣятельности, всеобщее счастье ни должно быть лишено ни малѣйшей степени наслажденія. Не долженъ ли великій промыслитель міра, по волѣ котораго ни одна щепка не падаетъ безполезно, ни одно пустое мѣсто, гдѣ могло бы гнѣздиться хоть какое нибудь наслажденіе жизнью, не остается не заселеннымъ, который ядомъ, смертельнымъ для людей, насыщаетъ ехиднъ и пауковъ, мертвую область гніенія населяетъ растеніями, хозяйственно распоряжается маленькимъ цвѣткомъ сладострастія, могущимъ произростать въ безуміи, переработывающій въ концѣ концовъ порокъ и глупость въ превосходство и съумѣвшій создать великую идею правящаго міромъ Рима изъ похотливости Тарквинія Секста -- не долженъ-ли этотъ изобрѣтательный духъ и заблужденія обращать на пользу своимъ великимъ цѣлямъ, и неужели онъ оставитъ обширную область вселенной въ душѣ человѣка пребывать заглохшей и лишенной радостей. Всякая сноровка разума пріобрѣтенная даже на заблужденіяхъ, увеличиваетъ его готовность къ воспріятію истины.
   Позволь же мнѣ, дорогой другъ моей души, продолжать свой вкладъ труда въ обширную паутину человѣческой мудрости. Солнце различно отражается въ утреннихъ капляхъ росы и въ величественномъ зеркалѣ омывающаго землю океана! Но стыдно мутному нечистому болоту, никогда его не воспринимающему и не отражающему. Милліоны растеній всасываютъ въ себя изъ четырехъ элементовъ природы. Для всѣхъ стоитъ открытой ея кладовая; но они смѣшиваютъ ея соки и возвращаютъ ихъ на милліоны различныхъ способовъ. Прекрасное разнообразіе указываетъ на богатаго хозяина дома. Четыре элемента, изъ которыхъ черпаютъ всѣ духи -- это: ихъ Я, природа, Богъ и будущее. Все это смѣшивается въ нихъ на милліоны различныхъ ладовъ и также въ нихъ проявляются, но единая истина, подобно крѣпкой оси, проходитъ черезъ всѣ религіи и всѣ системы: "Стремитесь приблизиться къ Богу, въ котораго вы вѣрите".
   

Рафаэль Юлію.

   Было бы дѣйствительно печально, Юлій, если бы не оказалось другого средства тебя успокоить, какъ только вернуть тебѣ вѣру въ первенцовъ твоего мышленія. Я съ истиннымъ удовольствіемъ вновь нашелъ въ твоихъ замѣткахъ идеи, зарожденіе которыхъ въ тебѣ я видѣлъ. Онѣ достойны такой души, какъ твоя, но ты не можешь и не долженъ на этомъ остановиться. Существуютъ радости для всякаго возраста и наслажденія для всякой ступени ума.
   Конечно, тебѣ, должно быть, тяжело разстаться съ системой, которая такъ соотвѣтствовала потребностямъ твоего сердца. Никакая другая, объ этомъ я готовъ побиться объ закладъ, не пуститъ въ тебѣ такихъ глубокихъ корней, и, можетъ быть, достаточно было бы предоставить тебя самому себѣ, чтобы ты снова, раньше или позже, примирился съ твоими любимыми идеями. Ты скоро подмѣтилъ бы слабыя стороны противоположной системы и тогда, при одинаковой недоказанности, предпочелъ бы наиболѣе желаемую, а то, можетъ быть, нашелъ бы и новыя доказательства, чтобы спасти изъ нея, по крайней мѣрѣ, существенное, хотя бы даже тебѣ пришлось пожертвовать нѣкоторыми болѣе смѣлыми утвержденіями.
   Но все это не входитъ въ мой планъ. Ты долженъ достигнуть болѣе высокой свободы духа, при которой ты не будешь нуждаться въ подобныхъ уверткахъ. Конечно, это не можетъ совершиться въ одну минуту. Обыкновенная цѣль прежняго образованія заключалась въ подчиненіи духа и изъ всѣхъ фокусовъ воспитанія этотъ обыкновенно удавался прежде всего. Даже ты, при всей эластичности твоего характера, повидимому, предназначенъ къ добровольному подчиненію господству мнѣній, и это состояніе несовершеннолѣтія могло продлиться въ тебѣ тѣмъ дольше, чѣмъ меньше ты чувствовалъ его давленіе. У тебя голова и сердце тѣсно связаны. Для тебя ученіе пріобрѣтало цѣну изъ-за учителя. Скоро тебѣ удалось найти въ немъ интересную сторону, облагородить его согласно требованіямъ твоего сердца и уступить въ пунктахъ, которые тебя отталкивали. Нападки на эти мнѣнія ты презиралъ, какъ мальчишескую месть розгѣ наказующаго. Ты щеголялъ своими оковами, такъ какъ предполагалъ, что носишь ихъ по собственному желанію.
   Такимъ я нашелъ тебя и мнѣ было грустно видѣть, какъ часто боязливыя соображенія мѣшали тебѣ наслаждаться цвѣтущей жизнью и проявлять благороднѣйшія силы. Послѣдовательность, съ которой ты слѣдовалъ своимъ убѣжденіямъ, и сила души, облегчавшая тебѣ всякую жертву, являлись двойнымъ ограниченіемъ твоей дѣятельности и твоихъ радостей. Тогда я рѣшилъ разрушить кропотливыя усилія влить въ формы обыденныхъ головъ такой умъ, какъ твой. Все свелось къ тому, чтобы обратить твое вниманіе на значеніе саморазмышленія и внушить тебѣ довѣріе къ собственнымъ силамъ. Успѣшность твоихъ первыхъ попытокъ благопріятствовала моему намѣренію. Правда, твоя фантазія работала при этомъ больше, чѣмъ твой умъ. Ея предчувствія быстрѣе замѣнили тебѣ потерянныя тобою драгоцѣннѣйшія убѣжденія, чѣмъ могло бы это сдѣлать медленное хладнокровное изслѣдованіе, постепенно идущее отъ неизвѣстнаго къ извѣстному. Но такъ какъ именно эта вдохновенная система доставила тебѣ первое наслажденіе наэтомъ новомъ полѣ дѣятельности, то я поостерегся нарушить желанный энтузіазмъ, который долженъ былъ привести къ развитію твоихъ прекрасныхъ способностей. Теперь сцена перемѣнилась. Возвратъ къ опекѣ дѣтства для тебя навсегда невозможенъ. Нужно слѣдовать дальше, и ты не нуждаешься больше въ пощадѣ.
   Ты не долженъ удивляться тому, что такая система, какъ твоя, не можетъ выдержать строгой критики. Всѣ попытки такого же рода, такія же смѣлыя и широкія, какъ твоя, имѣютъ одинаковую судьбу. И вполнѣ естественно, чтобы твое философское поприще имѣло въ частности то же начало, что и у всего рода человѣческаго вообще. Первый предметъ изслѣдованія, на который споконъ вѣка покушался человѣческій умъ, былъ вселенная. Гипотезы о происхожденіи міра и связи между его частями занимали, цѣлыя столѣтія тому назадъ, величайшихъ мыслителей, еще въ то время, когда Сократъ низвелъ современную ему философію съ неба на землю. Но границы житейской мудрости были слишкомъ узки для гордой любознательности его преемниковъ. На развалинахъ старой философіи была воздвигнута новая. Остроуміе позднѣйшихъ вѣковъ бродило по неизмѣримому полю возможныхъ отвѣтовъ на все снова напрашивавшіеся вопросы о таинственномъ смыслѣ природы, который не могъ быть раскрытъ никакими человѣческими изслѣдованіями. Нѣкоторымъ удалось даже придать результатамъ своихъ размышленій видъ опредѣленности, полноты и очевидности. Существуютъ разные фокусы, при посредствѣ которыхъ суетный разумъ пытается избѣжать постыднаго признанія, что, какъ бы онъ ни расширялъ свои познанія, онъ не можетъ перейти границъ человѣческой природы. То думаютъ, что нашли новыя истины, когда разложили понятіе на отдѣльныя составныя части, изъ которыхъ оно было произвольно составлено. То какое нибудь незамѣтное предположеніе служитъ основаніемъ цѣлой цѣпи заключеній, недостатки которыхъ ловко прикрываются, а найденнымъ такимъ способомъ слѣдствіямъ удивляются, какъ высшей мудрости. То нагромождаютъ одностороннія данныя опыта и на нихъ основываютъ гипотезу, при чемъ умалчиваютъ о противорѣчащихъ данныхъ, или смѣшиваютъ значеніе словъ, согласно требованіямъ, выводимыхъ изъ нихъ заключеній. И все это не составляетъ пріемовъ однихъ философствующихъ шарлатановъ, нужныхъ имъ для обмана публики. Къ подобнымъ же средствамъ прибѣгаетъ, не замѣчая того, и самый честный, самый простодушный изслѣдователь, чтобы утолить свою жажду знанія, какъ только онъ переступитъ за предѣлы сферы, въ которой одной его разумъ можетъ съ полнымъ правомъ радоваться результатамъ своей дѣятельности.
   Эти заявленія должны не мало удивить тебя, Юлій, послѣ всего того, что ты раньше слышалъ отъ меня. И все же они не суть результатъ мнительной прихоти. Я могу тебѣ дать отчетъ въ основаніяхъ, изъ которыхъ они вытекаютъ, но я долженъ былъ бы предпослать нѣсколько сухое изслѣдованіе природы человѣческаго познанія, и это я лучше отложу до того времени, когда ты почувствуешь въ томъ потребность. Ты еще не въ томъ настроеніи духа, чтобы смиренная правда о границахъ человѣческаго познанія могла заинтересовать тебя. Сначала произведи опыты надъ системой, вытѣснившей твою. Разбери ее съ такимъ же безпристрастіемъ и такой же строгостью. То же произведи и надъ другими системами, съ которыми ты недавно познакомился; и если ни одна изъ нихъ не удовлетворитъ вполнѣ твоихъ требованій, тогда передъ тобой возникнетъ вопросъ: а справедливы-ли эти требованія?
   "Плохое утѣшеніе, скажешь ты. Значитъ послѣ столь блестящихъ надеждъ мнѣ ничего не остается въ будущемъ, какъ только отреченіе? Стоило-ли послѣ этого побуждать меня къ полному пользованію моимъ разумомъ, чтобы ставить ему предѣлы какъ разъ тогда, когда онъ сталъ для меня наиболѣе плодотворнымъ? Неужели я только для того испыталъ высшее наслажденіе, чтобы вдвойнѣ почувствовать томительное чувство моей ограниченности?"
   А между тѣмъ я болѣе всего желалъ-бы уничтожить въ тебѣ именно это чувство унынія. Моя цѣль удалить отъ тебя все, что мѣшаетъ тебѣ вполнѣ наслаждаться жизнью, оживить въ тебѣ зародышъ высшаго вдохновенія -- сознаніе благородства твоей души. Ты проснулся отъ дремоты, которую нагнало на тебя подчиненіе чужимъ мнѣніямъ. Но ты никогда не достигнешь того величія, къ которому ты предназначенъ, если ты истратишь свои силы въ стремленіи къ недостижимымъ цѣлямъ. Такъ могло еще идти, пока это было естественное слѣдствіе твоей, только что пріобрѣтенной свободы. Идеи, особенно занимавшія тебя раньше, необходимо должны были дать первое направленіе дѣятельности твоего ума. Самое ли оно плодотворное изъ всѣхъ возможныхъ, это раньше или позже указалъ-бы тебѣ собственный опытъ. Мое дѣло заключалось только въ томъ, чтобы по возможности ускорить этотъ моментъ. По принятому предубѣжденію значеніе человѣка опредѣляютъ тѣмъ матеріаломъ, который онъ разрабатываетъ, а не тѣмъ, какъ онъ его разрабатываетъ. Но тотъ, кто обладаетъ болѣе возвышенной душой, чтитъ печать совершенства въ самой малой сферѣ и, напротивъ, смотритъ съ сострадательнымъ пренебреженіемъ на тщеславныя попытки проникнуть вселенную взоромъ насѣкомаго. Поэтому изъ всѣхъ идей, заключающихся въ твоихъ замѣткахъ, менѣе всего я могу дозволить тебѣ утвержденіе, будто высшее назначеніе человѣка состоитъ въ томъ, чтобы догадываться о духѣ создателя міра по его художническому творенію. Правда, и я не знаю для дѣятельности совершеннѣйшаго существа болѣе возвышеннаго названія, чѣмъ искусство. Но ты, кажется, просмотрѣлъ важное различіе. Вселенная не есть чистый снимокъ идеала, подобно законченному произведенію художника-человѣка. Послѣдній деспотически распоряжается мертвымъ матерьяломъ, служащимъ ему для воплощенія его идей. Но въ божественномъ произведеніи искусства пощажено своеобразное значеніе всякой составной его части, и этотъ оберегающій взглядъ, бросаемый великимъ мастеромъ на всякій зародышъ энергіи, даже въ малѣйшемъ созданіи, возвеличиваетъ его не менѣе, чѣмъ гармонія неизмѣримаго цѣлаго. Жизнь и свобода, въ наиболѣе возможномъ размѣрѣ, вотъ печать божественнаго творчества. Оно наиболѣе возвышенно проявляется именно тамъ, гдѣ идеалъ кажется наименѣе достигнутымъ. Но именно это высшее совершенство не можетъ быть постигнуто нами въ нашей теперешней ограниченности. Мы обозрѣваемъ слишкомъ малую часть вселенной, и для нашего уха недоступно воспріятіе огромнаго множества диссонансовъ. Всякая ступень, на которую мы подымемся по лѣстницѣ существъ, сдѣлаетъ насъ воспріимчивѣе къ этого рода художественному наслажденію, но и тогда оно будетъ имѣть для насъ значеніе только средства, только посколько оно будетъ насъ вдохновлять къ подобнаго рода дѣятельности. Лѣнивое созерцаніе чужого величія никогда не можетъ быть высокой заслугой.
   Болѣе благородные люди не имѣютъ недостатка ни въ матерьялѣ для дѣятельности, ни въ силахъ, чтобы самимъ стать творцами въ своей сферѣ. Это и твое призваніе, Юлій. Разъ ты его признаешь, тебѣ уже никогда не придетъ на умъ жаловаться на границы, которыхъ твоя любознательность не можетъ перешагнуть.
   И этого-то момента я жду, потому что тогда увижу тебя вполнѣ примиреннымъ со мной. Ты сначала долженъ вполнѣ ознакомиться съ размѣромъ твоихъ силъ, тогда ты оцѣнишь вполнѣ значеніе свободнаго ихъ проявленія. До тѣхъ поръ продолжай сердиться на меня, но не отчаявайся въ самомъ себѣ.

Э. Радловъ.

   

Примѣчанія къ IV тому.

ФИЛОСОФСКІЯ ПИСЬМА.

   Первоначально появилась въ "Таліи" за 1785 и но задуманы гораздо раньше. Еще стихотвореніе "Дружба" (ср. т. I, стр. 17 и 840) при своемъ первомъ появленіи носило подзаглавіе: "Изъ не напечатаннаго романа "Письма Юлія къ Рафаэлю". Этажи письмами, гдѣ Юлій развиваетъ свою "теософію", и должно было по первоначальному замыслу ограничиваться все произведеніе. Но затѣмъ былъ введенъ и самъ Рафаэль, спокойный другъ-наставникъ мятущагося Юлія; роль его взялъ на себя старшій другъ поэта Кернеръ. Но онъ писалъ свои отвѣтныя письма очень вяло (забавное изображеніе этого мы находимъ въ "Утрѣ Кернера", ср. т. III, стр. 616) и его письма лишь незначительное добавленіе къ "Теософіи Юлія" -- т. е. самого Шиллера. Со всѣмъ мечтательнымъ пыломъ юности и склонностью къ теософической мистикѣ, подчасъ даже пользующейся выраженіями средневѣковой мистики и алхиміи (ср. ниже прим. къ стр. 235, авторъ не столько хочетъ научно изслѣдовать загадку мірозданія, сколько непосредственно постигнуть ее. Вселенная есть мысль Бога; Богъ и природа суть двѣ величины вполнѣ равныя; природа есть безконечно раздѣленный Богъ. Ихъ соединяетъ любовь, уравнивающая безконечное съ конечнымъ.
   Послѣднее письмо Рафаэля-Кернера (сто. 285) появилось лишь черезъ три года (въ "Таліи" 1789 г.) и въ текстѣ научныхъ нѣмецкихъ изданій Шиллера выпускается.
   Стр. 229. Толпились нѣкогда подъ колоннами.-- собственно "вокругъ идоловъ" -- um die Irmensänle (идолъ древнихъ саксовъ).-- Въ честь Брамы -- высшаго божества индусовъ.
   Стр. 230. Несчастному любопытству Эдиновъ драмѣ Софокла "Царь ддипъ" (480 г. до Р. Хр.), герой которой съ ужасомъ узнаетъ, что онъ повиненъ въ страшныхъ преступленіяхъ отцеубійства и гнуснаго кровосмѣшенія. Слѣдующія затѣмъ слова Ахъ если бы ты никогда не узналъ, кто мы, принадлежитъ не оракулу, а его матери и женѣ Іокастѣ.
   Стр. 231. Недавно открытая система кровеобращенія въ 1756 г. Альбрехтомъ фонъ-Ганеромъ.-- Парабола -- въ смыслѣ притчи.
   Стр. 232. Нашъ знаменитый Галлеръ вышеупомянутый естествоиспытатель и извѣстный поэтъ -- разоблачившій ничтожество суетныхъ почестей" въ стихотвореніи "Ober die Ehre".
   Стр. 234. Свифтъ знаменитый англійскій сатирикъ (1667-1745). При чрезвычайной силѣ презрѣнія къ человѣческимъ недостаткамъ, самъ далеко не былъ свободенъ отъ пороковъ
   Стр. 235. Царь злата, разрастающееся таинственное средство -- алхимическія выраженія: какъ нѣкоторыя неизвѣстныя вещества (открыть и" и было задачей алхиміи) выдѣляютъ золото (оно называлось въ алхиміи царемъ) изъ извести, такъ любовь выдѣляетъ изъ нашей души ея лучшіе элементы.
   Стр. 236. Когда онъ возсядетъ на престолѣ -- слова Натана Мудраго въ концѣ знаменитаго разсказа о трехъ кольцахъ.-- Эндемическія формы -- мѣстныя, здѣшнія, всенародныя.-- Идіомы, соб ственно, парѣчія: нашъ языкъ, посредствомъ котораго мы мыслямъ.
   Стр. 237. Атлантика -- опечатка вмѣсто Атлантида; по миѳу разсказанному еще Платономъ, такъ назывался громадный островъ, лежавшій среди Атлантическаго океана, но затѣмъ исчезнувшій въ его водахъ. Основой миѳа могли послужить разсказы финикійскихъ купцовъ, заброшенныхъ бурею въ Америку и затѣмъ возвращавшихся на родину. Тарквиній Секстъ, вѣрнѣе Секстъ Тарквиній, сынъ царя римскаго Тарквинія Гордаго, обезчестившій Лукрецію, жену Коллатина и тѣмъ подавшій поводъ изгнать царей и основать республику.
   

Русскіе переводы.

   1. Анонимъ, въ изд. Гербеля.
   2. Э. Л. Радловъ. Переведено для настоящаго изданія.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru