Ширяев Петр Алексеевич
Коротенькая женщина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

П. Ширяев

Коротенькая женщина

   Источник: Сборник "Чисто поле", г. Воронеж, 1976 г.
   OCR и вычитка Ю. Н. Ш. yu_shard@newmail.ru, январь 2005 г.
  

I

   Почему все мужчины такие гадкие? -- думала Туся, тщательно подкругляя пилкой полированные, розовые ногти. -- Сами же лезут целоваться и дальше, а... потом -- зевают?!"
   Жорж Семенцов обещал вчера идти в оперетку, а когда нацеловался -- вдруг вспомнил, что у него есть какое-то неотложное дело, и ушел с такой торопливостью, будто боялся, что у него попросят взаймы.
   "В следующий раз ни за что не позволю ему!.. -- твердо решила Туся. -- И Вовка сейчас придет, и ему тоже не позволю".
   В час, когда должен был прийти Вова, в комнату вместо него вошел незнакомый человек в лохматой шапке и, осмотревшись, протянул Тусе ордер на право занятия ее комнаты. Туся сперва не поняла, а когда поняла -- всплеснула руками.
   -- А как же я?!
   Незнакомец еще раз оглядел комнату, посмотрел на Тусю и сказал:
   -- Придется вам куда-нибудь перебраться... Вы одна здесь живете?
   -- Ну конечно же, одна!
   -- Мне нужна комната. Вы нигде не служите?
   -- Нет.
   Незнакомец пожал плечами и повторил:
   -- Мне нужна комната. У меня совершенно нет времени заниматься опять поисками, да и бесполезно это! Город набит до отказа.
   На глазах Туси задрожали слезы. Голубая тесемочка торчала у нее из-под кофточки и смешно дрыгала от готовых прорваться всхлипов. Беспомощно она повела глазами по комнате, словно прощаясь со всем, что в ней было, и, не выдержав, всхлипнула.
   Незнакомец сдвинул на затылок лохматую шапку и досадливо почесал переносицу.
   -- Как это все неприятно!.. Послушайте... -- он посмотрел на ширмы в углу, потом на Тусю, -- может быть, вы пока там вот, в углу, ширмами как-нибудь... Пока, а там что-нибудь придумаем.
   Туся тоже посмотрела на ширмочки, потом на незнакомца. У него был досадливо наморщен лоб.
   -- Я совсем не хочу выбрасывать вас на улицу! -- добавил он.
   Туся смахнула слезинки и, заметив торчавшую голубую тесемочку, поспешно спрятала ее.
   -- Давайте познакомимся, -- вздохнул незнакомец,-- как прикажете вас величать? --
   -- Туся.
   Подумавши, незнакомец спросил;
   -- Это... По-настоящему-то как?
   Тусю все, всегда и везде звали Туся. А если и случалось где-нибудь в обществе, кто-нибудь называл "Наталия Андреевна", Туся оглядывалась по сторонам, ища глазами Наталию Андреевну, и мило краснела, вспомнив, что Наталия Андреевна -- это она, Туся...
   И тут, не поняв сперва, чего от нее хочет этот незнакомый, в лохматой шапке, сероглазый человек, она долгое мгновение смотрела на него, недоуменно шевеля подкрашенным ртом. Потом торопливо сказала:
   -- Наталия Андреевна.
   И так странны и чужды были для нее эти два слова.
   -- Ну вот! А меня -- Василий Петрович!

II

   Лежа за ширмочками, Туся подсматривала в щель. Василий Петрович сидел у стола над толстой книгой. Туся, запоминая его профиль с четко изогнутым подбородком, спросила:
   -- Василий Петрович, который час?
   -- Два.
   Василий Петрович не прибавил больше ни слова; шуршал страницами и накручивал на указательный палец русый вихор, а Туся была уверена, что после ее вопроса он заговорит с ней.
   Из смежной комнаты доходил мерный заглушенный стук чьих-то тяжелых шагов. Думая о другом, Туся невольно отмечала их одним и тем же счетом: два, два... два!.. Слышала мелкий торопливый бег маятника часиков, висевших над постелью.
   "Почему он не такой?.." -- думала Туся о Василии Петровиче и не доканчивала мысли. Ей хотелось сказать: "не такой, как Вова, Жорж", -- но она чувствовала, что Вова и Жорж тут не к месту. Перебирала в уме других знакомых, тянулась глазами к фотографическим карточкам над туалетным столиком и опять обводила долгим, запоминающим взглядом профиль Василия Петровича. Наутро проснулась, разбуженная шипением примуса. Василий Петрович пил черный, как деготь, чай и, просматривая бумаги, совал их в старенький портфель.
   -- Василий Петрович, который час?
   -- Половина десятого.
   Голос у Василия Петровича был густой, как мед. Попив чаю, он сунул в карман револьвер, забрал портфель и торопливо ушел. Когда хлопнула за ним калитка, в дверь к Тусе сунулось крысье лицо старушки полковницы из комнаты напротив.
   -- Ушел? -- шепотом спросила она.
   -- Ушел.
   Полковница вошла и подозрительно посмотрела на деревянный диван, служивший Василию Петровичу постелью.
   -- Багаж-то у него какой есть?
   -- Портфель и вон чемоданчик!
   -- Обедает-то где?
   -- А мне и в голову не приходило, Евдокия Борисовна, где же он, правда, обедает?! -- искренне изумилась Туся.
   -- Все они, большевики, дома не обедают, боя-ятся! -- осторожно зашептала полковница. -- Боятся, мышьяку подсыплют им... Что ж, и не раздевается, когда спит-то?
   -- Нет, раздевается.
   -- Не пове-ерю! И не раздевается, они никогда не раздеваются, нехристи.
   Крысье лицо с седыми усиками потемнело; сжав высохшие кулачки и положив их один на другой, полковница зашипела, смотря на образ в углу:
   -- Уж дожду-усь, дождусь, когда из них кишочки пускать будут!
   Туся посмотрела на старенькую полковницу, и ей стало страшно. Она представила себе Василия Петровича лежащим на полу и кого-то, кто пускает из него кишочки. И просяще протянула:
   -- Не на-адо-о! Евдокия Борисовна, не на-до-о!
   -- Надо! Надо! Надо! -- застучала кулачком о кулачок полковница. -- Вы смотрите в оба, неспроста вселился он, неспроста.

III

   По стене над туалетным столиком были размещены в три яруса фотографические карточки. Вверху висел в вишневой рамке корнет на вороном коне. Под ним -- еще корнеты, поручики, юнкера; ниже -- карточки актеров в задумчивых позах, и совсем низко, под актерами, -- несколько дешевеньких фотографий людей в кожах. Эти три яруса карточек над туалетным столиком Туси были тремя эпохами ее жизни. За месяцами и годами шпорного звона, вечеров, свиданий и встреч наступили годы без кондитерских и балов, с ослеплыми без магазинов улицами, когда только у актеров остались смокинги и разглаженные брючки, и только в них еще, казалось, теплилась так внезапно отошедшая в прошлое прекрасная, блистающая огнями жизнь. Потом пришли люди чужие, незнакомые, в кожаных куртках и галифе, с витыми шнурами наганов. Они не сторонились при встрече и не говорили галантное: "Ах, простите!" Они пахли ветром и паровозом. Туся сперва пугалась их, но... под кожами стучало все то же глупое, а быть может, мудрое сердце человеческое...
   -- Почему вы никогда со мной не разговариваете? -- повернулась Туся от туалетного столика к Василию Петровичу.
   Василий Петрович только что пришел и возился у стола, вытаскивал из портфеля бумаги.
   На вопрос Туси он посмотрел на нее так, как будто в первый раз ее увидал. Пропустил сквозь пальцы густую шевелюру и улыбнулся.
   -- Не разговариваю? Гм... Ну давайте разговаривать!
   У Туси было серьезное лицо.
   -- Знаете что? Налаживайте чай, а у меня есть конфеты, -- весело заговорил Василий Петрович,-- и... будем разговаривать!
   Из кармана шинели он вытащил горсть конфет и рассыпал их по столу.
   -- Вот, видите!..
   Никогда Туся с такою заботливостью не хлопотала, приготовляя чай. Накрыла стол чистой скатертью и для конфет поставила вазочку с длинной ножкой, похожую на одуванчик.
   -- Совсем как по-настоящему! -- улыбнулся Василий Петрович и неожиданно спросил: -- Сколько вам лет?
   -- Мне? Двадцать четыре.
   Брови Василия Петровича изумленно пошли вверх, но он ничего не сказал. Отошел к туалетному столику и стал рассматривать фотографии: корнетов, актеров, поручиков...
   -- Это все ваши знакомые?
   А Туся мучительно думала: "Зачем он рассматривает? Зачем я не убрала все эти карточки?" В первый раз, словно крупная дождевая капля, упала откуда-то мысль о жизни, прожитой не так. Туся умоляющими глазами потянулась к Василию Петровичу, как бы говоря: не надо, не надо об этом!
   В одиннадцать Василий Петрович, отодвинув пустой стакан, потянулся к портфелю. В движении его руки, отставившей стакан, было невысказанное:
   -- Ну-с, поговорили? Теперь не мешайте мне!
   И у Туси было такое ощущение, будто и ее куда-то в сторону отодвинула эта рука. Так освобождают рабочий стол от ненужных бумаг, перед тем как приняться за работу.
   Вытащив из портфеля бумаги, Василий Петрович чему-то улыбнулся и засвистел. Из-за ширмочек Туся долго с тоской смотрела на его четкий профиль.

IV

   Так прошло какое-то количество дней.
   Как воры, крадущиеся в темноте, в город вползли тайные слухи о наступлении белых. Полковница стала чаще наведываться в комнату к Тусе и спрашивала:
   -- Сбежал аль тут еще?
   Василий Петрович исчез накануне той ночи, когда на город в сырую предрассветную тьму прыгнул первый тяжелый вздох орудия, а наутро в покинутый красными город вошли белые.
   В комнате после него осталось две книги и постель. В одной из книг Туся нашла недописанное письмо. Письмо начиналось словами: "Моя родная Катерина..."
   Василий Петрович писал о своей жизни в новом для него городе, о товарищах по работе и о многом еще. Туся жадно глотала слово за словом и от каждой строчки возвращалась к первым словам: "Моя родная Катерина..." Образ незнакомой женщины вставал из письма -- властно и неотвязно. С ней говорил Василий Петрович как равный с равным. Каждое слово его было простым и мужественным. Не "Кити", не "Каток", не "Катюша"...
   Туся, подняв голову от письма, лежавшего перед ней на подушке, и куда-то всматриваясь заострившимися глазами, шепотом, раздельно произнесла:
   -- Ка-те-ри-на...
   И слушала каждую букву.
   "...а живу я в одной комнате с Тусей, -- писал в конце Василий Петрович, -- это разновидность существ в коротеньких платьицах, в тридцать лет выглядящих девочками, с уменьшительными именами; вмещающих в себя -- так мне думается -- уйму коротеньких любвишек; в двух словах -- коротенькая женщина..."
   Исступленно впилась Туся в каждую букву. Запомнила покривившееся "любвишек"; запомнила каждую запятую. И, оторвавшись от письма, стукнула туфельками по дивану и замотала головой, как лошадь, которую неожиданно и больно ударили.
   "разно-видность существ..." -- пыталась она еще раз перечитать, но крупные строчки выступили из берегов, и капля за каплей мокрое, неодолимое размазывалось по письму фиолетовыми кляксами.
   По-щенячьи, тоненько заскулила Туся, уткнувшись в письмо.
   День, пустой, длинный, странный, наливался и налился горечью. Время не существовало. Задерживая всхлипы, Туся поднимала голову, режущими глазами всматривалась перед собой и видела Катерину. Катерина прочитала уже это письмо. Катерина смотрела на Тусю оттуда, из прочитанного. Так смотрит снисходительно сильный на уродца. И был мал день, и не хватало ночи, чтобы вместить пять коротких строк недописанного Василием Петровичем письма.
   Туся не знала -- утро было ли, полдень ли или уход дня. Чужие руки бросили в комнату резко и настойчиво стук.
   -- Откройте!
   Было странно, непонятно, и было страшно, что стучат, когда весь мир притаился и был как пропасть -- бездонно тихий.
   -- Откройте!
   Вооруженные, подозрительные вошли люди. Не было ни одной вещи в комнате, к которой бы не бросился настороженный глаз. Чернобородый офицер -- на груди Георгий, в руке браунинг -- посмотрел удивленно на встрепанную, с припухшим носиком девочку.
   -- А вы кто?
   Туся ответила не сразу. Припоминала что-то и собрала на лбу складки.
   -- Наталия Андреевна Круглопольская.
   Офицер смотрел на нее, она -- куда-то.
   -- Вы одна здесь живете?
   -- Одна.
   -- Гм... А тут жил один... то-ва-ри-щ? Где он?
   -- Тут, тут был! -- просыпалась злобно в разговор крысья полковница и даже вперед тиснулась, -- тут вот и постель его, и диван его, и чемоданишко вот...
   Офицер сгреб в кулак бороду и потянул далеко в сторону стрелковидный ус.
   -- Вы не знаете, куда он улизнул? -- спросил он Тусю.
   Туся посмотрела в ту сторону, где был деревянный диван, служивший постелью Василию Петровичу. Василий Петрович, когда читал, близко придвигал к дивану большой круглый стол и садился так, что Тусе из-за ширм всегда был виден его четкий профиль.
   Выпрямляясь, прямо в глаза Туся посмотрела офицеру, чувствуя, как всю ее заполняет незнакомое доселе, огромное, новое ощущение; будто вдруг выросла она, выросла в Катерину, написанную крупными, каждый слог отдельно, буквами, твердо и величаво: Ка-те-ри-на.
   -- Если бы и знала, я не сказала бы вам! -- ответила она громко, не отрывая взгляда от лица офицера.
   Офицер чуть наклонился и сощуренно всмотрелся в Тусю.
   -- Почему же вы не сказали бы? Вы тоже красная?
   Туся кивнула головой.
   -- Да.
   Полковница всплеснула руками:
   -- Господи Иисусе! Она с ума спятила?! Не верьте, не верьте ей, оговаривает себя, не в уме!..
   -- Во-от оно что-о?! -- протянул офицер, кому-то весело подмигивая. -- Кра-асная?! Но тогда я вас арестую.
   А Туся, выпрямленная, уносилась в растущем восторге к неведомому новому; видела себя иной, видела себя Катериной, и Василий Петрович уже ей, равной, писал письма.
   -- Арестуйте! Я не боюсь!
   -- О-о, какая же вы храбрая! -- улыбнулся офицер. -- Обязательно арестую, на весь вечер... Поужинаем вместе, а?
   Он сделал движение взять Тусю за подбородок.
   Туся растерянно отодвинулась. Широко раскрытыми глазами посмотрела на офицера, на полковницу и на других... Все улыбались.
   Засмеялся и офицер:
   -- Ну-у не бу-ду, не бу-ду, не хныкайте! Ах, вы... большевичка! -- покрутил он головой. -- Значит, вы не знаете, куда скрылся этот мерзавец?
   Комната опустела.
   Туся как стояла посреди комнаты, так тут же и опустилась на пол и закрыла руками лицо в неслышном и безутешном плаче.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru