Шишков Вячеслав Яковлевич
Агроном

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вяч. Шишков.
Агроном

   -- Эх, Николай Кузьмич! Да ты только в нам приди. Озолотим. Милай...
   -- Ведь десять верст, -- печально протянул агроном. -- Хоть бы клячу какую прислали.
   -- В обрат на тройке придоставим! Милай... Бубенцы, ленты. Только приходи. Обрати на нас нуль внимания, ради бога, -- уж очень желательно па восьмиполье перейти. Всем селом просим. Уж сильно люб ты нам, понимаешь?
   Дядя Степан, весь рыжий, как сентябрьский огурец, и бородатый. Он говорил распевом, кланялся агроному в пояс, и слезы на глазах.
   -- Озолотим. Вот до чего люб ты нам.
   Николай Кузьмич вздохнул и посмотрел на свои длинные, в обмотках, ноги.
   -- Нет, -- сказал он. -- Последние сапоги истреплешь. Грязно.
   -- Сапоги?! -- вскричал дядя Степан, и борода его загнулась крючком вперед. -- Сапоги -- плевок. Дадим сапоги. У тя лапа медьвежья, очень приятно слышать, подберем. Мир найдет. Как это так, чтобы за его же труды настоящему человеку сапог не дать. Да и одежонка-то у тя -- прореха на прорехе. Срамота. Дадим и одежину подходящую. Многолавка у нас есть. Дадим пальто. Так и щеголяй в пальте, пока не умрешь. Вот как мы. Тоже о нас плохо-то погоди думать. Маслица дадим, медку, яичек. Мы тоже при понятиях. Лучше нашего мужика и не найдешь. Вот какой мужик добрецкий в пашем селе!
   Дядя Степан даже вспотел от красноречия.
   Николай Кузьмич, агроном совхоза, длинный и сутулый, ходил -- руки назад -- по кривому полу кухни полуразрушенного помещичьего дома. Походка его нервная, дрыгал ногой, да я вообще он был какой-то издерганный и шершавый весь.
   Сплюнув через губу и облизнувшись, дядя Степан спросил:
   -- Ну, дак как?
   Маленькое раздумье.
   Мужик выжидательно сопит. Масляные глаза его хотят заласкать агронома насмерть.
   -- Ладно, -- сказал Николай Кузьмич. -- Приду.
   -- Милай! Ручку! -- подскочил к нему Степан: зубы -- репа, лицо -- как патока.
   Когда же? Сговорились -- в воскресенье. Агроном выйдет утром, чтобы засветло назад, а то дорога лесом через овраг: того гляди ограбят, чорт возьми. Вон бабка Фекла нагишом прибежала. Да.
   -- Милай! -- замахал руками дядя. -- Да мы тебе в бричку провожатого дадим с винтовкой, инвалида. Конешпо, у него глаза лоппувши от душевредного газа, а штыком ткнуть может. Да что, -- совсем захлебнулся Степан. -- Пушку дадим. Белые гвардейцы бросили. Знатнецкая пущонка, бог с ней, первый сорт пущонка. Так с ней и кати... Ха-ха-ха!
   И агроном заулыбался:
   -- Чудак ты, Степан Антоныч.

* * *

   В воскресенье, позавтракав, чем бог послал, он сказал кривой Матрене, стряпухе своей:
   -- Дай-ка мне, Матренушка, мешок, а то и два: добычи из Сукромен привезу.
   День задался хороший. Сначала совхозскими полями шел: "Экие скоты, как скверно запахали. Жулье, а не рабочие". Потом в лес вступил, дремучий, мрачный. Впрочем, кое-где птички распевали, и солнце бросало ему под ноги золотые ковры хвой. До чего приятно! Вон -- белка скачет.
   В Сукромны пришел к обеду, усталый и потный. Под оврагом вывихал все ноги и едва не оставил в хлябях сапоги. Завернул к председателю волисполкома. Товарищ Красиков был совсем молоденький городской человечек, цыплячий пух вместо усов, манжеты, галстук, даже красный шелковый платок задорно мигает сбоку.
   -- А! Николай Кузьмич! Вы на митинг? Чудесно. Вы необычайный авторитет у мужиков. Да и попятно. Вы ж им столько сделали. Школа, хлопоты, дружеские советы... Сию минуту распоряжусь... Эй, живо за Степаном!
   Вскоре, запыхавшись, вбежал Степан. Он кой-как перекрестился на Троцкого с Зиновьевым и пустил патоку:
   -- Милай! Господи, мать владычица... Пожаловали. Единым мигом всех мужиков... Ну, прямо надоели: когда да когда. Проходу не дают. Живой рукой скличу. Да уже без малого все село собравшись... Я прибегу за тобой. Ах, Миколай Кузьмич!
   Агроном ждал в волнении, что-то нервы расходились. Товарищ Красиков обедать предлагал. Какой обед! Некогда. Он должен приготовиться, он будет говорить им просто, ясно, вразумительно. Конечно, конечно, Красиков же это понимает. Ну, тогда стакан чаю. И чаю некогда, после. Ах, что же нейдет Степан!
   Через два часа Степан все-таки пришел.
   -- Вот дьяволы, -- сказал он, пыхтя, и сел на стул. -- Едва скликал. Кто самогонку жрет, кто после обеда дрыхнет. Растак их так!
   -- Что же это значит! -- уныло произнес Николай Кузьмич.
   -- Пойдем, родной мой, побежим скорей, -- сказал Степан. -- Народищу согнал, как грязи... У церкви топчутся.
   Действительно, народу было много: мужики, старцы, даже бабы с ребятишками. Солнечный зеленый луг, голубое небо, праздник!
   -- Ого-го! Миколай Кузьмич! Братцы, Николай Кузьмич! Радетель!..
   Тут агронома сжали, словно хомутом, большой толпой. Засияли бороды, заулыбались цветистые платочки, замелькали шапки, потянулись крепкие, как чугун, лапищи:
   -- Здорово, милай! Светлая твоя башка. Прямо -- заждались. Разжуй ты нам. Век не забудем. Во! Будешь вполне доволен.
   Душа Николая Кузьмича вскозырилась вся и набекренилась.
   -- Братцы! -- крикнул Степан и ударил кулаком в небо. -- Давайте насчет восьмиполья требовать.
   -- Правильно! -- загудел народ. -- Нас это Мишка-солдат сбил. Как вернулся из плена, нуль вниманья, спасибо, обратил на нас. Надо, говорит, все по-новому. Вот, говорит, в Германии восьмиполье, и свиней коровьей свеклой кормят, несмотря, что нам враги. Ну, конешно, у него оба глаза лопнувши, -- мы вполне доверить не пожелали.
   Тут просунулась через толпу лохматая голова с красным носом и захрипела, скаля зубы:
   -- Ощо агитатор был питеряк, тоже нуль вниманья обращал. Ну до того все явственно обсказал, ну прямо вложил в башку... Ах, до чего явственно. Только мы ни чорта не поняли, конешно.
   -- Побеседуем, друзья! Садитесь, -- сказал агроном и рукой махнул.
   Слушали -- муха пролетит. Он говорил им битый час. Понятно ли? Понятно, попятно, катай вперед. Он и про турнепс, и про клевер, и про датского мужика. Клевер -- благодетель сельского хозяйства: не истощает землю, корни пускает очень глубоко и соки тянет из-под почвы. Он говорил им два часа, охрип. Взглянул на низко спустившееся солнце:
   -- Ну, мне пора...
   -- Вали еще... Жалаим!
   -- Братцы! -- крикнул Степан, -- Только, чур, доставить! Согласно уговору штоб.
   -- Не знаем с твое-то!.. Вали, милай, обсказывай скорей.
   И снова -- муха пролетит. Кончил. Вот теперича им все как на ладошке.
   Дядя Степан одернул рубаху, подбоченился:
   -- Эй, ребята! Чей черед в гоньбу? Васька, твой, кажись?
   -- Пошто мой, -- огрызнулся Васька. -- Я в прошедший раз, раздуй ее горой, ячейку возил. Яшка Окурочкин, вот чей черед.
   -- У меня конь хромает, -- взлаяло где-то из-за спин. -- Пущай Лука везет. Его черед за мной. Где Лука-то?
   --- Эй, где Лука? Лука, кажись, в поле изгородь городит.
   -- Како в поле, в овин кота холостить пошел. Бегите за Лукой скорей!
   -- Жива-а-а!!! -- затопал-заорал Степан на ребятишек. Товарищ Красиков сказал:
   -- Пойдемте, Николай Кузьмич, чай кушать. Они долго тут проканителятся.
   -- Кто, мы?! -- с жаром подскочил Степан. -- Высморкаться не успеешь!

* * *

   Чай пили не торопясь, с брусничкой. Товарищ Красиков был ужасно говорлив. Он попал на должность председателя случайно: приехал с мамашей погостить, а тут как раз переворот -- ну, и выбрали. Ему здесь очень тяжело. Ах, какой некультурный народ, эти мужики! Мужик -- алчный, неисправимый собственник, принцип социализма для него--абсурд. Но сила, сила! А между тем он, Красиков, поэт. Вот не угодно ли прослушать его стихи. Поэма замечательная, далее вся ячейка в восторг пришла.
   Агроном хлопал слипавшимися глазами и сквозь густую дрему похваливал. Красиков еще прочтет ему свою драму, непременно прочтет, -- драма тоже очень примечательна, агитационная.
   -- После этой драмы крестьяне хотели меня бить.
   Темнело. На душе агронома скребли кошки. Но вот ввалился Степан, мрачный и серый, как стог сена в дождь. Наконец-то! Сел крепко, словно хотел век сидеть, перегнулся и подобрал живот.
   -- Ну, как? Готовы лошади? -- враз спросили его оба.
   -- Распроязви их в шары! -- густо выругался Степан и крякнул. -- Не дают, дьяволы. -- Он поелозил задом по скамье и засопел, как конь. -- Тоже, говорят, нашли дураков, штоб задарма трястись этакую даль. Да еще ночью... Вот дьяволы... Отпетый народишко у нас. Хуже нет нашего народу. Тьфу!
   Агроном вдруг почувствовал, что лезет в омут.
   -- Тьма! -- рубанул ядовито Красиков.
   --- Да, темняет, --- отозвался Степан.
   -- Я про мужиков. Ну, ладно. А за деньги повезут они?
   -- За деньги?! -- оживился Степан и подмигнул самому себе. -- Как за деньги не повезти. За деньги всяк дурак повезет.
   -- Отлично, -- сказал Красиков. -- Пускай сложатся да наймут от себя. По самой пустяковине на рыло придется. Гроши. Не даром же человека тревожили. Постыди, наконец, их...
   -- Верно! -- вскочил Степан и радостно загоготал. -- Легче легкого! Сейчас, сейчас... Собирайся, Николай Кузьмич... Я живо! Чихнуть не успеешь...Скажи на милость, не сдогадался... Дурак какой... -- и бросился в дверь, словно изба горит.
   Читали драму. Драма оказалась превосходной: Красиков расхваливал, хвалил и агроном, хотя, по правде-то, ничего почти не слышал, -- он, извините, впал в раздумье о другом.
   -- Нейдет, -- вздохнул Николай Кузьмич.
   -- Да, нейдет, -- вздохнул и Красиков.
   Вышли на улицу. Темно. Вся деревня давным-давно спала.
   -- Какая куча неприятностей вам. Не угодно ли. а? Пойдемте Степана разыскивать. Позор!
   У Степана еле достучались. Открылось окно. Высунулась баба е жирными грудями.
   -- Где Степан?
   -- А кто его ведает... Не знаю я, кормилец... Надо быть, ушел на речушку карасей удить. Нечистики-то его носят по ночам.
   Как товарищ Красиков не упрашивал агронома остаться ночевать, -- он агит-производственную трагедию прочтет ему, самая ударная, в стихах, -- Николай Кузьмич был непреклонен: нет, нельзя -- завтра в его совхоз ожидается ревизия.
   И пошел сквозь тьму домой.

* * *

   Кое-где сверкали звезды, было тепло и тихо. Вспотел. Снял пальто, с горечью сунул его в пустой мешок. "А какие, на самом деле, негодяи. И этот Степан хорош. Обидно, право. Ну, мужички, ну, братцы. Впрочем, чорт с ними, дошагает и пешком. Однако, как темно, грязно, и как тоскуют ноги. А вот и овраг, вот мостишко. Чего доброго -- укокошат... А, все равно!.. Ф-у-у!.. Слава богу, обошлось. Глупая трусость, нервы".
   Дорога пошла в гору. Лее сдвинулся. Темно. Кругом потрескивало чуть-чуть, позванивало, хлюпало. Это звенит в ушах, бьется сердце, чвакает под ногами грязь. Надо овладеть собой.
   Вдруг внезапный удар по шее сшиб его с ног.
   -- Робяты!.. Поймал!! -- лесовик мгновенно оседлал его и сгреб за горло. Агроном закатил глаза.
   -- Бей! Лупи его! -- нагрянули стаей. Взметнулась вверх дубина.
   -- Стой!!! -- вскрикнул лесовик и выпустил из лапы горло. -- Ребяты! Да ведь это Кузьмич, никак... Кузьмич, ты!
   ---Я, -- прохрипел агроном и вытянулся весь.
   -- Свят-свят-свят, -- не на шутку удивились мужики.-- Здравствуй, Мпколай Кузьмич... Здорово, милячок, -- загнусили они протяжно, хором.-- Ах, как прискорбно... Ах, ах...
   От пыхтенья и ахов воздух стал густым, горячим, потным. -- А мы в речушке рыбу удили, понимаешь. И какой-то проходящий с нами. Вдруг это проходящий -- хвать мои сапоги, да как сиганет, благословись, в трущобу. Ты не видал, не попадался проходящий! Офицерские, понимаешь, сапоги, от белой от гвардии... Ну, робяты, айда ловить!
   -- Проводите-ка меня. Боюсь, -- сказал, приподымаясь, агроном.
   -- Как же! Павлуха, проводи барина... Слышишь!
   -- Неужто нет.
   Побежал дальше. Павлуха поскреб зад обеими горстями и сказал:
   -- Какой же ты, барин, есть человек, раз тебя душат, а ты и караул не можешь взгайкать. А ежели б я тебя современем дубиной-то, спаси Христос, огрел? Ну, сиди... Я только кисет найду. Потерял, бежавши.
   Николай Кузьмич выкурил три трубки, ждал-ждал -- нету. Поднял свой далеко отлетевший узелок, и, радуясь избавлению от неминучей смерти, поспешил домой.
   Светало.
   
   Июнь 1922 г. Петербург

------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Торжество. Шутейные рассказы / Вяч. Шишков. -- 4-е изд. -- Москва: Недра, 1931 ("Мосполиграф", 16-я тип.). -- 145 с.; 21х15 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru