Шишков Вячеслав Яковлевич
Нетель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вяч. Шишков.
Нетель

1

   Дорога сначала лугом, потом через водяную мельницу и, -- в лес.
   -- Очень крра-ссивая дор-ро-гга... Живво-писная дорога, -- отчетливо чеканя каждый слог, говорит Аркадий Петрович. -- В скором времени все человечество, да-жже мужики, будет летать по воздуху. -- И в такт слогам поддакивает большая круглая голова его в сдвинутой на затылок инженерской фуражке.
   -- Чего? -- суясь носом, спрашивает совхоз Тарасов, густо-красный, как из бани.
   -- А тебя, Тарасов, развезло ужасно.
   -- Чего? -- он пыхтит и прищуривает по очереди то правый, то левый глаз, стараясь придать себе внушительный вид, но толстое, в рыжих усах, лицо его на этот раз откровенно глупо.
   Оба шагают за телегой. На телеге, весь в веснушках, пьяный латыш. Он подремывает, всхрапывает, а на ухабах вдруг оживает и хлещет кобылу:
   -- Нно, тп-ти!
   Коровья туша о трех ногах прикрыта рогожей. Четвертую-- соблазнились--пропили: уж очень у мельника самогонка хороша. Оно не вредно бы еще хватить. Вот, кстати, и знакомый хуторок--новая, крытая дранкой изба, -- наверно, есть. Но денег в обрез, только на билет.
   -- В сущности, приррода, создав-вая виды, проявляет страшную расточительность. Знаешь ли ты, например, что из мириада рыбьих икринок нор-рмального рразвития достигает едва ли десся-тая доля? Ты не знаешь биологии, Тарасов, притом же в тебе слабо рразвито чувство дол-лга. Од-днако четыре ноги у коровы имеют все же несомненный смысл.
   -- У коровы-то? У человека и то две ноги. При чем же тут корова? А биологию я видал и вполне согласен.
   -- Ат-тлично. Эй, Мартын, заворачивай на хуторок!
   И, перепрыгнув через канаву, инженер ходко зашагал лужком к воротам.
   Чернобородый хозяин чинил под навесом молотилку.
   -- Здравствуй, Лука Сергеич! Не угостишь ли самогоночкой? Сменяй на коровью ногу--нетель [нетель -- молодая, нетелившаяся корова, яловка. (Прим. авт.)] у нас.
   -- Ой, Аркадий Петрович! Здорово, дружок, -- поднялся Лука Сергеич. -- Зге! Тарасов, товарищ. Да и Мартын никак. Да куда это вы?
   -- Кор-рову веззем в город на продажу, -- отчетливо выговорил инженер. -- Не-ттель.
   -- А как по биологии выходит, что у человека только две ноги, -- прищурив левый глаз, сказал Тарасов, -- то и желательно нам для уравнения произвести товарообмен. Мекаешь?
   Пили под яблонькой, весело и шумно.
   Самогонка была как зелье, языки работали без умолку. Латыш таращил белесые глазки и, по-поросячьи взвизгивая, хохотал.

2

   До станции верст восемь. Дорога все еще лесом. Нетель стала о двух ногах.
   Рядом с нею, поперек телеги, Тарасов с латышом спят, как бараны, носы вверх, рты раскрыты; мухи с удовольствием обсасывают остатки самогонки на усах и, ошалев, валятся вверх брюхом, как от мухомора.
   Лошадью правит сам Аркадий Петрович. Он трезв, как дуб, только еще старательнее выговаривает слова, обращаясь то в пространство, то к трем мертвым телам на телеге. А солнце, склоняясь к западу, палит.
   -- Ежели вникнуть в теорию относит-тельности Эйн... Эйнштейна... Слышите, черти пьяные? То явствует: Эв-вклидова система летит к свиньям... Еще на букву э оборотное -- эпику...курейцы. Происходит от слова "покури"... Тпрру! -- Он очень долго свертывал папироску, сосредоточенно уставившись па чьи-то чужие непослушные пальцы, и страшно пыхтел. -- Эйнштейн европейский, даже мирровой гений, не вам, пьяным монахам, чета. Он вот взглянет на нашу нетель и моментально докажет, что она о семи конечностях, а ваш глупый ум видит только две ноги. -- Он просыпал весь табак и, кряхтя, собирал его.--Из этого ты, Тарасов, должен заключить, что все в мире относительно... Вот, например, твоя жена Василиса Андреевна, всю свою жизнь думает, что ты -- Тарасов, а по теории Эйнштейна -- ты, может, самый паршивый кенгуру... Аберрация... Да и я вовсе не Арк-каддий Петрович Ситтников, горный инженер, а...--он задумался и вдруг закричал:--Да не храпи ты, дьявол! Тпрру! Видишь, лошадь не стоит. Дай сигаретку завернуть... опять прос-сыпал... Тпрру!
   Но вот, наконец, и станция. Аркадий Петрович привязал лошадь, потоптался по земле, протер глаза, посмотрел на телеграфный столб. Чорт возьми! Столб то раздвоится, то сольется, и земля плавно этак покачивается под ногами. Аркадий Петрович скорей к насосу:
   -- Дядюшка, качни, -- и подставил разгоряченную голову под холодную струю воды.
   Освежившись, твердо пошел по успокоившейся земле к вокзалу. На железнодорожном полотне артель рабочих с кирками и лопатами деловито проверяла путь. Аркадий Петрович, выписывая мыслете, взмахнул фуражкой и захохотал:
   -- Здрасте, здрасте, ттоваррищи!..
   Рабочие тоже засмеялись. Один сказал:
   -- Пшь, чорт, нанюхался как... Тилигент.
   Начальник станции сидел в дежурной, сгорбившись и горько плакал. Перед ним--две бутылки и стакан. Аркадий Петрович постоял с минуту, ему тоже захотелось плакать, но он сдержался и, шумно высморкавшись, сказал:
   -- Прикажите принять груз: коровья туша -- нетель.
   -- А свидетельство есть? Может, она падаль, пропастина, -- сквозь слезы стал говорить начальник, желчно, точно взлаивал. Он повернул к Аркадию Петровичу черную кудрявую, как у пуделя, голову и крикнул: -- После! Уходите! Не могу! У чело? века жена сбежала, а вы--нетель... К доктору! -- Он махнул рукой, и черные усы его затряслись.
   -- Негодяй какой! -- сочувственно сказал Аркадий Петрович. -- Вторгаться в семейную жизнь. Скотина.
   -- Кто?
   -- Да доктор-то...
   -- Убирайтесь к чорту! Вам к доктору, вам! За свидетельством. А она к комиссару, к коммунисту... Убирайтесь!!
   -- Ах, очень прискорбно. Извиняюсь, извиняюсь, -- окончательно смутился Аркадий Петрович.
   "Чорт знает, какое стесненье кругом, -- думал он, преувеличенно твердо шагая к телеге. -- Дурак, связался с этой нетелью проклятой. Сколько хлопот. Фу, жара".
   Он снял свой пиджак и приподнял Тарасова за ворот:
   -- Вот пиджак, с документами. Покарауль... Поезд вечером... успеем.
   Выпряг лошадь и вскочил верхом.

3

   До больницы полторы версты. Вез седла ужасно трясло, валило набок. Двинулся плечом о березу, усидел.
   -- Луч света материален, -- отчеканивал он слова, в голове гудело. -- Это враки, что он идет в пространстве по прямой. Он притягивается встречными телами. Например, березой... Тпрру! Но! Но, кляча паршивая!
   Доктор Костяницын только что кончил потрошить убитого самосудом конокрада и теперь работал в лаборатория: варил из самогонки великолепную наливку ко дню рождения жены.
   -- Вот какая грустная история, Степа, -- начал инженер и все рассказал.
   -- А она не больная, не дохлая? Я заочно свидетельства не даю.
   -- Самая живая! Какая же дохлая? Красной масти. Она накануне смерти даже собаку запорола.
   -- Накануне смерти?
   -- Что? Извиняюсь. Накануне убийства, то есть.
   Доктор захохотал и крикнул:
   -- Лидочка! Аркадия Петровича хочешь посмотреть? Он прямо великолепен...
   И не успел облизать ложку из-под сиропа, как впорхнула в белом фартучке молодая дама.
   -- Ах! -- кокетливо вскрикнула она.
   Аркадий Петрович тоже вскрикнул:
   -- Ах! -- и быстро вправил вылезшую из брюк рубашку. -- Очень извиняюсь за костюм, Лидия Михайловна... Экстренное дело и притом, знаете, жара. Мы с братом нетель зарезали... -- и, придерживаясь за косяк, поцеловал даме руку.
   -- Этакий вы великан какой, -- смерила она взглядом его гигантскую, в пропотевшей рубахе, фигуру. -- Оставайтесь обедать.
   -- В самом деле, Аркаша. Выпьем! А после обеда я тебе мужика в больнице покажу. Тип... Сын в него заряд пустил.
   -- Не могу. Ей-богу, тороплюсь... Нетель на телеге осталась. Тем более, что жена у брата вот-вот родит. To есть, извиняюсь, разрешится от бремени. Э-эммбрион, так сказать. Тоже на оборотное.
   -- Ха-ха-ха! Прекрасно! -- дружно засмеялись супруги.
   А доктор:
   -- Ты, Аркаша, что-то очень отчетливо выговариваешь. Признайся, хватил?
   -- Ни капли. Растрясло. И плечом о березу... по теории относительности... Ради бога, свидетельство скорей.
   -- Нет, нет! -- вскричала Лидия Михайловна. -- Без обеда ни за что! Где ваша шляпа?
   -- Шляпа? -- он схватился за голову. -- Представьте, совершенно потерял фуражку.

4

   Обедали на балконе. Аркадий Петрович, облаченный в белоснежный докторский халат, млел под волнующими взглядами Вари, сестры Лидии Михайловны. А доктор подливал и подливал.
   -- Да, брат Аркаша, да, -- сказал он, поправляя очки, -- пора и жениться тебе. Такой краснощекий верзила-парень. Ты зачем башку-то обрил, как китаец? Ну, выпьем, Варя, где твоя рюмка?
   -- Я в сущности от брака не прочь, -- захлебнулся инженер сладким словом и улыбкой. -- Но ведь вот так, по заказу, не женишься. А кроме того, боюсь.
   -- Боитесь? -- задорно спросила Варя. -- Чего же? -- и перекинула на плечо льняную косу.
   -- Вл-любчив очень. Вдруг изменю... А вы, Варвара Михайловна, ревнивы?
   -- Ха-ха-ха! Браво! -- захлопала в ладоши хозяйка, а Варя залилась краской и сказала:
   -- Может быть, и ревнива. А вам зачем знать?
   -- Мне?.. -- вдруг испугался он. -- Мне... в сущности, так сказать... извиняюсь... С точки зрения...
   Пили очень крепкое, на меду, пиво. Доктор уже не вязал лыка, дамы тоже сильно повеселели, только Аркадий Петрович был несокрушимо трезв. Но в груди его все ликовало: двадцать четыре прекрасных синих глаза улыбались ему с милого лица, и все на столе, во всем мире дрожало, как в лихорадке, и дробилось.
   -- Фу-у-у! -- густо выдохнул он, хватаясь за голову, и попробовал подняться.
   -- Вы куда? -- спросил кто-то.
   -- Я бы желал пройтись с вами, Варя... Варвара Михайловна.
   -- Ах, только с ней? -- кто-то подхватил насмешливо.
   Доктора уводила жена спать. Он упирался, переставлял ноги криволапо, впереплет. Жена смеялась и, хмуря брови, била его в жирную спину ладонью:
   -- Ну, иди, иди...
   -- Нет, ты посмотри мужика, Аркаша!.. Хочешь, я ему сейчас руку отпилю?

5

   "Господи боже, -- думал Аркадий Петрович, деревянно, как на ходулях, шагая е Варей к речке. -- А нетель, а Тарасов? Этакая я свинья... А у брата тем временем, может быть, роды. Я ж должен как можно скорее из города денег привезти". Он взглянул на свои давно остановившиеся часы. "Нет, еще, слава богу, рано". И не знал, о чем говорить с девушкой, ну просто все смешалось в голове. Вот что значит редко бывать в дамском обществе.
   -- А мы, можете себе представить, зарезали вчера с братом нетель, -- начал он, но сразу поперхнулся и выругал себя ослом.
   Варя сорвала цветок и подала ему.
   -- Извиняюсь, мерси, -- сказал он и схватился за бритую, шишковатую голову.--Какое, однако, дьявольски крепкое пиво.
   -- Отчего вы так давно у нас не были?--спросила Варя, ласково глядя ему прямо в глаза, и тихонько просунула ему под руку свою тоненькую обнаженную руку.--Я по вас соскучилась. Здесь -- как в могиле. (
   -- Серьезно? -- Он в смущении замигал. Господи, ведь это Варя смотрит на него, Варвара Михайловна, может быть, будущая его жена. Чорт возьми! Что же сказать ей? И этот дурацкий халат, как саван, и бритая башка--рожа красная, а череп белый, и язык--как два бревна. Он готов был провалиться сквозь землю или броситься наутек в кусты. А она, словно на грех, прижалась к нему. Но ведь от него смертельно должно пахнуть потом...
   -- Ужасная жарища... Дышать нечем. Я взмок весь, -- попробовал он оправдаться...--Ффу-у...
   -- Напротив. Скорее свежо. Даже туман на речке. По- смотрите!
   -- Вы правы. Извиняюсь, извиняюсь...--и он, осторожно освободившись, вдруг козлом поскакал через клумбы к высокой, врытой в землю, мачте.
   -- Варвара Михайловна, разрешите залезть на этот столб?
   -- Вот глупости. Зачем?
   -- В честь нашей вечной дружбы, -- крикнул он и, плюнув в ладони, отчаянно покарабкался, как орангутанг.
   -- Ради бога! Упадете! Упадете!
   -- Ни в коем случае! -- весело крикнул он. Ему вдруг захотелось действия, силы бурно забушевали в нем. На самой вершине ему каким-то чудом влетела в уши фраза: "Проекция ускорения на касательную и нормаль". Он оглядел подслеповатую окрестность, перемигнулся с месяцем, оглушительно свистнул и убитым медведем съехал по мачте вниз.
   -- Извиняюсь, извиняюсь... Варя, -- Он поцеловал ей руку, потом полоумно захохотал.
   На речке бросали камешки. В сущности, бросала она -- милая, милая Варя, -- он же сидел под кустом и глухо икал, прикрывая рот рукой. Варя ли это? Варя.
   -- Варя! Я вас люблю до бесконечности... Клянусь честью... А нетель -- чушь.
   Потом зашумело, загудело кругом, словно густо сыпали с неба песок и мрак.
   "Проекция ускорения на касательную и нормаль".
   Проснулся поздно ночью, под кустом. Матрац, подушка, одеяло. Чорт знает! Ведь поезд ушел. А нетель, а брат?!
   Он хотел заорать во все горло, даже открыл рот и воздуху вобрал целую охапку, но плюнул, пробормотал:
   -- Фикция, -- и завалился спать.
   Охально и насмешливо квакали лягушки.

6

   Солнышко стояло высоко.
   -- Вот так молодец!
   Во рту псина, в голове карусель, словно собака хвост ловит, крутясь волчком. А это что? Свидетельство на нетель. Букет. Это ее букет. Милая, милая! Запрятал подальше в куст, чтоб не нашли. Хорошо бы написать записочку, этаким подходящим стилем. Но мысли, как кисель, и--самое главное--ни лоскутка бумаги, нн карандаша.
   Крадучись, разыскал свою лошаденку и--в путь. Всю дорогу думал о Варе, милой девушке с льняными волосами. Да, да, мир полон неожиданностей. Но, боже, каким эфиопом он вел себя.
   Подъехал к телеге. Так и есть, оба вверх носами, спят. Неужели целые сутки дрыхли?
   Отдернул рогожу, и глаза его вдруг налились яростью.
   -- Тарасов! -- крикнул он и двинул храпевшего совхоза в бок. Тарасов открыл левый мутный глаз. -- А где же голова у коровы? Где задняя нога? Кто смел так изуродовать тушу? Пропили, подлецы?!
   Тарасов надвинул до самых усов шляпу и перевалился на бок. Инженер сдернул его за шиворот с телеги:
   -- Пьянствовать, черти проклятые! Чужую нетель пропивать! -- и за кампанию свирепо перекувыркнул спящего латыша на землю.
   -- Но-ти-ти! Я тебе -- ти! -- забормотал тот и, словно дворняга, свернулся под телегой калачом.
   -- А, это ты, Аркадий Петрович? Здравствуй, -- виновато проговорил Тарасов, подымаясь. -- Поезд ушел.

7

   Город встретил их шумно и крикливо.
   -- Поедем к Якову Антипычу. С ним сразу и покончим. Мясник Яков Антипыч, бородища в два фунта весом, распивал с супругой чай... У хозяйки флюс, из-под повязки вата; она, видимо, любит хорошо покушать: чрезмерно полна и дышит хрипло.
   -- Аркашенька! Товарищ Тарасов! Господи! Да как это вы!
   -- По делу, -- сказал инженер. -- Зарезали мы с братом нетель. У него, понимаешь, жена родит, а денег ни копья. Ну и вот...
   -- A-а, так, понимаю. Позвольте накладную. Эй, Мишутка, живо на вокзал! Узнали крестника-то, Аркадий Петрович? Во второй ступени обучается. На! Понял? Чайку... Пожалуйте. Мать, нацеди-ка.
   Он был огромен, сидел копной, в распахнутой по пояс рубахе--извините, в роде неглиже -- и жирная грудь в шерсти.
   -- А мы со старухой от обедни. Живую церковь, видишь ты, желают разные стриженые попики. Жох народ: на небо посматривают, по земле пошаривают, -- он говорил язвительно, сиплым басом, по-владимирски, на "о", и ерошил густые седеющие кудри. -- А нам живая церковь ихняя--да-ко-сь наплевать. Мы и при мертвой церкви, слава те Христу, капиталы сколотили, -- и большие веселые глаза его заулыбались.
   У Тарасова в широком лице с перепою какой-то перекос. Отхлебнул чаю и поморщился. Купец сразу сметил.
   -- Братцы, -- сказал он, моргнув Тарасову, -- а ведь покойницу-то надо помянуть. Дай-ка, мать, коньячку.
   Когда приканчивали бутылку, вошел запыхавшийся Мишутка.
   -- Привез. Восемь пудов двенадцать фунтов. Только без головы и об одной ноге, папаша.
   Пересчитав деньги, Аркадий Петрович сказал:
   -- Поминать, так поминать, -- и попросил мальчика купить еще вина. -- А кроме того, мы тут денек -- другой проживем, так прикажи ты, Яков Антипыч, отрубить нам с пудик от ноги, да чтоб с жирком, по совести. С собой возьмем. Ведь у меня квартира здесь.
   Стол был уставлен яствами, и самовар кипел весь день. Под вечер кричали, кто во что горазд.
   -- Например, мой старший сын читает "Экономическую Жизнь" и все газеты, -- перебивал купец, сверкая вросшими в жирные пальцы перстнями, -- люблю парня. Деляга... В тресте состоит. Поди-ка с ним потолкуй. Он за новый режим умрет. Вот какая сволочь.
   -- Папаша! Да папаша же! -- овечкой голосила от двери девочка. -- Цыплят баба принесла.
   И, покрывая всех, кирпично-красный, как томат, с встопорщенными усами, неистово вопил Тарасов:
   -- И все вы без нашего брата-мясника подохнете... Подохнете, черти, подо-охнете, подо-охнете!
   Он так орал уже давно, пот капал с кончика его задранного кверху носа и стекал по ходившему под дубленой кожей кадыку.
   -- Ну, ты, деревня, -- презрительно крикнул, наконец, мясник. -- Буде глотку-то драть, не на выгоне. Свинопасы. Да ты чего, окромя свово села да совхоза, видал? А туда же--подо-охнете. Хлеба-то твоего не видали да картошки-то? Нас мери- канец хлебом-то по горло засыплет. Только ешь! Подо-охнете... А что же деревня выработать может? Нуль с какой, вот что...
   -- Врешь, врешь, врешь!.. Подохнете!
   -- Я сам мужик, а теперича купец. Плюю я на деревню-то со всех сторон. В хлеву живете!
   -- А вы где, толстопузики?
   -- Мы? -- купец заиграл на бородище пальцами, как на гитаре. -- Мы?..
   Аркадий Петрович помахивал в лицо полой пиджака и про себя бубнил:
   -- Мне надо пуд рису. Чуть не забыл. Эй, отец! Яков Антипыч! У меня на-днях жена брата родит...
   -- Кого, кого родит? Брата?
   -- Рису велено купить... Где бы мне приобрести рису пуд?
   -- Рису! -- воскликнул купец--Да уж не в деревне же. Едем на базар! У меня там три ларька работают.
   Лихач мчал быстро.
   -- Я за все плачу, -- говорил Аркадий Петрович. Он в экипаже козырем, и Мишуткина матросская кепка где-то возле уха, только ленточки свистят. Совхоз Тарасов, прищурив левый глаз, сидел на коленях у купца и бережно держал завязанную в рогожу штуку мяса.
   -- Стой, подлец! -- вдруг закричал хозяин бегущему с рынка Мишутке. -- Куда идешь, подлец!
   -- Домой, папаша. Заперли.
   -- Давай ключи, подлец.
   Рынок пуст. Только один, рябой, набив дензнаками шкатулку, набожно в небо кресты кладет, да собачонки всех мастей старательно вылизывают столы, где было мясо.
   Идут--и все как-то пестро и кувыркается. А навстречу со всех сторон потянулись из воздуха высохшие руки, засерели лохмотья нищих.
   -- Бог подаст! Сказано, черти, бог подаст! -- и Яков Антипыч отпер свой ларек. -- А ведь рису-то, братцы, нету. Зато вот что встретилось.
   Он вытащил моченой брусники с яблоками и залез на ларек.
   -- Садись, товарищи кумунисты! Будем действовать все равно как в порядке для.
   Кой-как уселись. Низенький Тарасов едва залез. Ларек трещал.
   -- Удобно, как в санях, -- сказал купец. Он вынул из кармана бутылку, встряхнул ее--и благим матом па весь базар: -- "Йехал на ярмарку у-харь купец..." Сыпь во все горло! Режь... "Йехал на ярр...".
   -- Слезай живо! Какое безобразие... А!! -- закричал сторож, и метла в руках. Козлиная его бороденка загнулась влево, а кончив длинного носа--вправо, и глаз подбит. -- Слезай!!
   -- А вот не слезем, -- задразнился-оскалился сидевший с краю Тарасов.
   -- А вот и слезешь!
   -- А вот и нет!
   -- Слезай, тебе говорят! А то вот так и смажу по рылу метлой... Согласуемо правил... Ну! -- метла взвилась. Тарасов нырнул за купеческую спину.
   -- Стой! -- крикнул купец и сунул освирепевшему сторожу пачку денег. -- Достань-ка нам, землячок, -- эвон напротив -- лучшего самогону.
   Землячок вздохнул и как бы нехотя взял деньги, потом осторожно поставил метлу промеж ног Тарасова и сказал сладко:
   -- Покараульте, гражданин, пожалуйста. Я мигом... Да вы, господа купцы, перешли бы вследствие неприятности вон туда, под тент. Там со временем можно и безобразие какое допустить... В сторонке, -- отечески закончил он.
   Самогон тянули прямо из горлышка, в пять глоток: метла и подошедший милицейский.
   -- Соси, не опасайся... Еще приобретем, -- поощрял купец. Милицейский крякнул и обтер усы.
   -- Что же, а ведь не фараон царских времен, чтобы, например, сразу и за шиворот, -- говорил он, прожевывая яблоко. -- Вижу, сидят чинно-благородно. Теперь ведь и купец-то красный который сделался. Теперь, брат, ничего не разберешь. Другого схватишь, а он совсем не тот. Да вот недавно поволок я папиросницу, женщину. А она легла брюхом на панель да орет. А проходящий вмешался. Конечно, проходящего я замел, препроводил в участок, а он московский мандат предъявил, очень высокий.
   -- Высокий? А-а-а... -- прищелкнул купец языком.
   -- Страсть. Такой мандат выворотил, что ежели на старый режим перевести -- генерал от инфантерии... А пес его знал... В роде пе поймешь теперь. Ну, вышла неприятность, чуть меня вон не выгнали... Да... А самогонка, что ж, она из хлеба образуется, от самогонки вреда для здоровья нет. -- Он еще, потянул из горлышка п передал метле. -- Допустим, декрет возбраняет, да ведь мы за уголком. И нам, конечно, диктовали, что, значит, красный купец временно... В роде уступки. А потом... Не скажу чего...

8

   Поздний вечер. В небе звезды, и в глазах звезды. Четко бьют копыта, покрикивает широкая синяя спина, и все устремляется назад: дома, люди, фонари. Тарасов высоко сидит на чем-то мягком, в его голове кто-то мечется вправо-влево, и, чтоб пе упасть, он уткнулся лбом в синюю спину и широко раскинутыми руками крепко сгреб извозчичий необъятный зад.
   --Куда едем? -- вяло, но с внутренним ожесточением спрашивает оп.
   -- Вот увидишь куда, -- раздается снизу. -- В Монрепу... Деревня, голова тетерья... Подо-хнете... Ужо-ко посмотри, как в городах-то живут... Етуалей рассматривать, вот куда! По-до-о-хнете...
   -- Каких етуалей? -- промычал Тарасов и икнул.
   -- Етуаль значит легкого поведения мамзель. А мамзель -- это по-немецки. Понял, баран стриженый? Тпрру!..
   Сад "Монрепо" блестел огнями. В голову Аркадия Петровича ударяла кровь, лицо было красное. Тарасов, простой деревенский человек, в таком раю впервые. Он маленький и, чтоб лучше было видно, подложил под сиденье сверток мяса и жадно, с изумлением за всем следил, он весь был в зрении и слухе. Звон ножей и тарелок, бутылки с пивом и вином, -- браво, браво! -- блеск, визг, кого-то тошнило, кто-то хрюкал по-свинячьи, вот затянули песню, -- нельзя, нельзя! -- Барыни, барышни в перьях, в шляпках, а вот в звериной шкуре, серьги, золото, хвостатые лакея, как вьюны. Господа и господяшки, военморы, военщина -- ура! Ах, мордашки, дамочки вы мои, удивительные дамочки! -- Котелка, котелки, картузы, цилиндр--усы колечком. Эй, шампанского! А вот и священник, длинноволосый поп. Боже мой, кого тут нет, вся Русь! II какие мы богатые, какие счастливые. Денежки летят, как прах. Вот он, город -- волшебник и колдун!
   Тарасову казалось, что нищеты больше пет, победа одержана, и царство небесное наступило на земле. Ведь и он--бедняк, мужик, кладовщик совхоза, и Аркадий Петрович не богач-- спину гнет, крестьянам землю нарезает, а вот пришли гулять, им подают на серебряных подносах самое вкусное, самое дорогое. Это ли не жизнь! И только моментами, сквозь блеск и хохот, как каленым гвоздем, что-то кололо его в сердце.
   -- Пей! -- кричит купец.
   И какой-то пьяный, какой-то хулиган--вон, долой его! -- поднялся во весь рост и крикнул:
   -- Через взятку вся Русь погибает... Граждане! -- но ему тотчас же заткнули рот.
   "Взятка, взятка, взятка", -- засосало, заекало сердце у Тарасова.
   -- Врешь, хороший гражданин! -- гаркнул Яков Антипыч, -- не погибнет наша матка Русь! А взяточников к стенке ежели, и то мало... С еропланов в болото их!
   Священник поправил очки, поправил космы и стал нескладное о боге говорить.
   -- Я не позволю! -- стукнул Тарасов в стол. -- Чтобы духовное лицо... Публично...
   -- Стой! Не ори, дурак, -- сказал купец. -- Это не поп, это ученый. Дай поврать, -- и захохотал. -- Живая церковь, живая церковь... Да-ко-сь наплевать. Пей! Аркаша, закажи.
   Аркадий Петрович мрачно вытаскивает и вытаскивает деньги.
   -- Тарасов, а говядина наша где?
   -- Сижу. На мясе сижу.
   Все в Тарасове стало заостряться: слух, нервы, зрение, по жилам разливалась желчь, хотелось крикнуть самое злое, самое ядовитое, но робость затыкала кривящийся рот его.
   -- Подо-о-хнете... Гляди, деревня, как живем...
   Бутылка. Пробка -- хлоп! А вот полдюжины шампанского кому-то тащат, невиданные пирожки. И опять разговоры: этот золотые горы на хлебе нажил, тот золотые горы в коммерческом клубе пропустил.
   -- Мне деньги -- тьфу! -- подбоченивается котелок, его загривок, как тесто, в складках, весь плывет.
   На сцене Алеша-ша! -- четыре оборванца, на сцене голоногая на руках бежит. Браво, браво!.. И еще много голоногих девчонок принялись скакать.
   -- Рассматривай, совхоз! -- смеясь, трясет Тарасова за плечо купец. Но Тарасов ни на что бы не глядел. Скорей домой, в деревню.
   Визг, смех, огни, миллионы, миллиарды... Неужели это все взяточники-казнокрады здесь! "Взятка, взятка, взятка". Сердце его расплющилось, и мужичий, крепкий, но темный ум зашатался.
   -- Аркаша! Яков Антипыч! -- вскричал Тарасов. -- Для чего же мужик всю жизнь работает?.. Как сукин сын! В навозе, в грязи... Не жравши... Аркаша! Ответь... Аркаша!
   -- Потому, что ты пьян. Факт.
   -- Нет, ты ответь! Ты ученый, дьявол! Для этих самых? На! На! Гляди, мужик!.. -- нижняя челюсть его скакала, в вытаращенные глаза было страшно смотреть.
   -- Тарасов, что ты! Тарасов... На, рыбки!
   И среди гула, шума, смеха Тарасов вскочил на стол:
   -- Товарищи! Позор! Позор! Здесь шампанское, пастила с начинкой, а на Волге мужики друг друга жрут... Подлецы мы все! Жулики казенные!..
   От сцены благородный крик:
   -- Демократия! Веди себя прилично.
   Кто-то рявкнул:
   -- Ага! Митинг захотел?! Это тебе не девятьсот семнадцатый.
   II еще пьяный, вонючий голос:
   -- Ха-ха! Мужички друг дружку жрут?! Пускай. Новые родятся. Выведите его, мужичью харю, вон!..
   -- Как?! -- Тарасов всхлипнул, подпрыгнул. -- Как?.. Ты!.. Ты! Ты!.. -- но не было слов, изо рта летела слюна, и скорготали зубы. И представилось: все разом упало на него. Он бессильно опустился и закрыл глаза. А над головой гудело, лаяло, завывало. Вьюга -- не вьюга, град -- не град.

9

   Сад почти пуст. Гасились огни. Купец подмигнул инженеру:
   -- Закажи, Аркаша, еще.
   Тот горестно вздохнул и помотал круглой головой:
   -- Никаких больше средств... Мы все пропили. Всю нетель.
   -- Та-а-к... -- помолчав, протянул купец и крепче ухватился за столешницу: хмель водил его туда-сюда. -- Дело дрянь... Что ж, ложиться спать или скандал устроить? В купецком смысле чтоб...
   Он сдернул на землю уставленную всякой всячиной скатерть и, давя сапожищами тарелки, полез на стол, как на свою собственную двуспальную кровать:
   -- Ложись, спи.
   -- Соснуть не плохо, -- сказал инженер и лег поперек стола, бок в бок с купцом. А рядом с ним -- хнычущий Тарасов.
   -- Послушайте, потрудитесь слезти! -- кто-то надоедливо гнусил под самым ухом, как оса. -- Свиньи!.. Дорвались до корыта... Оська, покличь-ка поваров сюда. Потрудитесь слезти!
   -- Пшел-ты! Шестерка! -- барахтался купец. -- Раззе мы не в своем отечестве? Наша Россия! Никому не желаю отдавать Россию... Покойной, братцы, ночи...Я человек смирный вполне... А кто подойдет--убью! -- он треснул в стол пяткой и тотчас захрапел.
   Купцу снилось, что волны бросают пароход, вдруг палуба круто накренилась -- и все разом кувырнулись вниз.
   -- Тону, тону, -- умирающе, тоненько завопил купец и, очухавшись, вскочил.
   На нем повисла целая орда доброхотов и прислуги:
   -- Крути полотенцем! Крути веревкой!
   --Врешь! -- он, как ледокол среди груды льдов, рявкал, пыхтел, дубасил кулаками, ухал; из длинной бороды, словно из петуха в бою, летела шерсть. -- Врешь, шестерка!
   Тарасов ничего не мог понять, ничего не видел, но весь вдруг вспыхнул местью: "Вот они казнокрады, взяточники. А ну!" Перекосив глаза и по-собачьи оскалив рот, он остервенело, е размаху бухал по головам, по спинам коровьей ногой с жирком, как балалайкой. Крик, гвалт, ругань. Кувыркались столы, и по воздуху летали стулья.
   -- А вот как красные купцы воюют... А вот как! Аркашка! Бей их, белогвардейских подлецов!!

10

   Купца отправили в милицию. Где-то гудел фабричный гудов, сзывая армию труда в стайкам, где-то грохотал поезд.
   Инженер Аркадий Петрович и Тарасов едва залезли на парадную. Долго, упорно бились над дверью в квартиру Аркадия Петровича: никак не могли утрафить ключом в скважину. Тарасов опустился на колени и битый чае орудовал, как взломщик. Вспотел, плюнул, сел в угол и сказал:
   -- Вот мы и прибыли. А ключ не лезет. Все пропили... И говя... говядину потеряли... Тоскливо как...
   Аркадий Петрович сидел на лестнице, привалившись плечом к перилам. Он был, как погреб -- мрачен, холоден и замкнут. Сунул руку в карман -- ага, спички, -- чиркнул, огляделся и сказал:
   -- Этот дом совсем не наш. Ошибка...
   -- Все равно... А ключ не лезет... -- полусонно сказал Тарасов, и вскоре из угла раздался храп.
   -- Дом не наш, говорю! Не туда залезли!! -- крикнул Аркадий Петрович.
   Но ответа не последовало.
   Тогда он разулся, нахмурил лоб, покрутил во тьме портянкой убежденно произнес:
   -- Эйнштейн... вполне... прав.
   
   1923 г.

------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Торжество. Шутейные рассказы / Вяч. Шишков. -- 4-е изд. -- Москва: Недра, 1931 ("Мосполиграф", 16-я тип.). -- 145 с.; 21х15 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru