Lib.ru/Классика: Шкловский Исаак Владимирович. Из Англии

Изъ Англіи.

Многія великія религіозныя и политическія идеи переживаютъ три фазиса: сперва за идею преслѣдуютъ, затѣмъ она становится господствующей, потомъ -- увы!-- во имя ея начинаютъ преслѣдовать другихъ. Такъ было съ установленнымъ культомъ. И если бы сложить кости всѣхъ людей, убитыхъ только въ IV и V вѣкахъ во время споровъ изъ-за догматовъ, то составилась бы новая горная цѣпь съ вершинами, далеко уходящими въ пустыя небеса. Потомъ можно было бы сложить новые Монбланы и Чимборазо изъ костей людей, истребленныхъ во имя культа всепрощенія и братской любви въ XI, XII и XV вѣкахъ. И сколько горъ ни возводилось бы, осталось бы еще очень много "свободнаго матеріала". Страданія людей, которыхъ преслѣдовали во имя культа, и ихъ слезы -- нѣчто неизмѣримое.

Да! Если бы всѣ слезы, кровь и потъ,

Пролитыя за все, что здѣсь хранится,

Изъ нѣдръ земныхъ всѣ выступили вдругъ,

То былъ бы вновь потопъ,--

говоритъ старый баронъ у Пушкина. Та же мысль приходитъ каждому, явившемуся въ Британскій музей, чтобы познакомиться съ какимъ-нибудь періодомъ исторіи установленнаго культа. Трудно пбйять даже то "раздвоеніе морали", въ силу котораго, съ одной стороны, проповѣдуется всепрощеніе и грѣховность не только отнятія чужой жизни, но даже обзыванія своего ближняго безумнымъ, а съ другой -- благословляется безпощадное истребленіе инако вѣрующихъ и мыслящихъ. "Порожденія ехидны! Какъ вы можете говорить доброе, будучи злы?"

Въ области политики три намѣченныхъ фазиса переживаетъ, между прочимъ, идея націонализма. Вл. Соловьевъ возставалъ противъ націонализма, вступившаго въ третій фазисъ развитія, доказывалъ, что обособленіе каждаго народа и отчужденіе отъ всѣхъ другихъ, "будучи дѣломъ безнравственнымъ по существу (какъ отрицаніе альтруизма и человѣческой солидарности), является при современномъ прогрессѣ внѣшней культуры, физической невозможностью". Передъ нами своего рода волшебный кругъ. Чѣмъ воинственнѣе проявляется націонализмъ въ третьемъ фазисѣ, тѣмъ націонализмъ преслѣдуемыхъ становится болѣе упорнымъ. Націонализмъ смѣшивается иногда съ патріотизмомъ. При томъ имѣется въ виду, по преимуществу, тотъ "инстинктивный патріотизмъ", о которомъ Вудъ Ховертъ помѣстилъ крайне интересную статью въ послѣдней книжкѣ американскаго Educational Review. Авторъ противопоставляетъ "инстинктивному" патріотизму "разумный".

"Инстинктивный патріотизмъ,-- говоритъ авторъ,-- имѣя поверхностное понятіе о наукѣ, оправдываетъ войны, ссылаясь при этомъ на законъ борьбы за существованіе и на выживаніе наиболѣе приспособленныхъ. Разумный патріотизмъ анализируетъ представленіе о наиболѣе приспособленныхъ, находитъ, что оно не имѣетъ этическаго значенія, и стремится развить въ народѣ тѣ умственныя и душевныя качества, которыя, дѣйствительно помогли бы ему создать болѣе полную, красивую и счастливую жизнь. Инстинктивный патріотизмъ развязно говоритъ о всѣхъ непредвидѣнныхъ и печальныхъ явленіяхъ нашей жизни, какъ о проявленіяхъ воли Провидѣнія; онъ говоритъ до такой степени легкомысленно, что чуткимъ людямъ эта развязность можетъ показаться даже кощунствомъ. Разумный патріотизмъ признаетъ, что продолжительный и прочный прогрессъ является результатомъ человѣческаго предвидѣнія и предусмотрительности; что ошибки націи не менѣе печальны и не менѣе достойны порицанія, чѣмъ ошибки отдѣльныхъ индивидуумовъ; что необдуманныя или плохо продуманныя дѣйствія отдѣльныхъ людей или цѣлой націи скорѣе проявляютъ волю діавола, чѣмъ божества. Инстинктивный патріотизмъ мелодраматически заявляетъ, что флагъ какой-нибудь страны, разъ поднятый, никогда не долженъ быть спущенъ, внѣ зависимости отъ того, при какихъ условіяхъ его вывѣсили. Разумный патріотизмъ настаиваетъ на томъ, что разъ флагъ поднятъ, какъ результатъ насилія, разъ онъ является символомъ угнетенія и тираніи, то чѣмъ скорѣе онъ будетъ спущенъ, тѣмъ лучше. Разумный патріотъ сознаетъ, что если флагъ, поднятый какъ символъ насилія, не будетъ спущенъ нашими руками, справедливое божество сорветъ его въ гнѣвѣ и сдѣлаетъ на вѣчныя времена посмѣшищемъ въ глазахъ людей. Инстинктивный патріотизмъ вызывающе говоритъ: "Я -- за мою страну, все равно, права ли она или виновата"! Разумный патріотизмъ говоритъ: "Я -- за мою страну, если она права. Если же она неправа, то я отдамъ жизнь, чтобы направить ее на вѣрный путь". Инстинктивный патріотизмъ, не имѣя что возразить защитникамъ мира и не будучи въ состояніи опровергать ихъ аргументы, пытается увѣрить себя и другихъ, что такъ думать могутъ только невѣжественные сантименталисты и кисляи (mollycoddles). Разумный патріотизмъ спокойно продолжаетъ организовывать свои лиги мира, ассоціаціи, федераціи, школы и международные трибуналы, вѣруя, что разумъ сдѣлаетъ войну невозможной".

Инстинктивный патріотизмъ основывается на двухъ предпосылкахъ:

1) Все то, что есть у сосѣдней страны и что намъ нравится, должно быть нашимъ, если сосѣди настолько слабы, что не въ состояніи дать сильный отпоръ. Захватывая чужую территорію, мы выполняемъ этимъ самымъ волю Провидѣнія.

2) Война является высшимъ проявленіемъ мужественности націи, исторически необходима и плодотворна по своимъ послѣдствіямъ.

Обыкновенно защитниками этой философіи въ печати выступаютъ люди съ совершенно "опредѣленной" репутаціей, которымъ рѣшительно терять нечего; но въ исключительныхъ случаяхъ мы видимъ въ рядахъ этихъ маленькихъ, сѣренькихъ, грязненькихъ, хитренькихъ и очень сомнительныхъ людей -- геніевъ первой величины, благородныхъ, чистыхъ, въ искренности которыхъ никто не можетъ усомниться. Но даже и эти геніи первой величины не въ состояніи выдвинуть такой аргументъ въ пользу войны, который не распался бы при попыткѣ анализа. Вотъ, напримѣръ, одна защита войны, выставленная геніемъ. "Человѣчество любитъ войну... Кто унываетъ во время войны? Напротивъ, всѣ тотчасъ же ободряются, у всѣхъ поднятъ духъ... И не вѣрьте, когда въ войну всѣ, встрѣчаясь, говорятъ другъ другу, качая головами: "Вотъ несчастье, вотъ дожили!" Это -- лишь одно приличіе. Напротивъ, у всякаго праздникъ въ душѣ... Положительно можно сказать, что долгій миръ ожесточаетъ людей. Въ долгій миръ соціальный перевѣсъ всегда переходитъ на сторону всего, что есть дурного и грубаго въ человѣчествѣ... Наука и искусства именно развиваются всегда въ періодъ послѣ войны. Война ихъ обновляетъ, освѣжаетъ, вызываетъ, укрѣпляетъ мысли и даетъ толчокъ. Напротивъ, въ долгій миръ и наука глохнетъ. Безъ сомнѣнія, занятіе наукой требуетъ великодушія, даже самоотверженія. Но многіе ли изъ ученыхъ устоятъ передъ язвой мира?... Какъ ни освобождайте и какіе ни пишите законы, неравенство людей не уничтожится въ теперешнемъ обществѣ. Единственное лѣкарство -- война. Пальятивное моментальное, но отрадное для народа. Война поднимаетъ духъ народа и его сознаніе собственнаго достоинства... Война есть поводъ массѣ уважать себя, а потому народъ любитъ войну... Нѣтъ, война въ наше время необходима, безъ войны провалился бы міръ, или, по крайней мѣрѣ, обратился бы въ какую-то слизь, въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами" {Ѳ. М. Достоевскій, "Дневникъ писателя" (т. X, стр. 147--162, изд. 1891).}.

Войну "любятъ", безъ сомнѣнія, тѣ, которые въ ней не участвуютъ. Что касается "просвѣтлѣнія" научной мысли послѣ войны, то Кеплеръ, Коперникъ, Ньютонъ, Лапласъ, Лайель, Дарвинъ, Гельмгольцъ, Сѣченовъ, Менделѣевъ и др., повидимому, не нуждались въ этомъ. Человѣчество дѣйствительно превратилось бы "въ какую-то слизь, въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами", если бы исключительно предалось инстинкту самосохраненія и утратило бы совершенно способность къ самоотверженности. Но развѣ для проявленія этой самоотверженности непремѣнно нужна война? Необходима борьба не человѣка съ человѣкомъ, а человѣка з а человѣка. Борьба человѣка съ человѣкомъ доводитъ до такого состоянія озвѣрѣнія, что у благорасположенной къ людямъ Цереры {"Элевзинскій праздникъ" Шиллера,} вырывается горестный вопль:

Ты-ль, зевесовой рукою

Сотворенный человѣкъ?

Для того-ль тебя красою

Олимпійскою облекъ

Богъ боговъ и во владѣнье

Міръ земной тебѣ отдалъ,

Чтобъ ты въ немъ, какъ въ заточенье

Узникъ брошенный, страдалъ?

Въ борьбѣ человѣка за человѣка мы видимъ такое проявленіе героическаго, какого не можетъ явить война, а въ особенности современная. Въ началѣ іюля произошелъ взрывъ въ одной изъ ланкаширскихъ шахтъ. Погибло тридцать человѣкъ. Немедленно вызвались добровольцы, чтобы спуститься въ горящую шахту для спасенія раненыхъ товарищей. И какъ только партія спустилась, произошелъ новый взрывъ, отъ котораго погибло еще пятьдесятъ человѣкъ. Наверхъ подняли обгорѣлые трупы, страшно обезображенные. И, несмотря на это зрѣлище, немедленно нашлись еще углекопы, готовые спуститься на дно шахты, чтобы спасти товарищей. Аналогичные факты могутъ доставить любой большой пожаръ, работа врачей и фельдшерицъ на холерѣ или на тифѣ, спускъ вельбота въ бурю, чтобы спасти экипажъ и пассажировъ гибнущаго судна! На войнѣ солдатъ надо взвинчивать; ихъ надо соблазнять наградами, обольщать славой. Въ борьбѣ человѣка за человѣка люди жертвуютъ своею жизнью, не думая ни о славѣ, ни о наградахъ. Человѣкъ поддается тому самому импульсу, который побуждаетъ Петра бѣжать съ ведромъ воды, когда у Ивана загорѣлась крыша, и покуда идетъ борьба человѣка за человѣка (съ ростомъ культуры и дѣйствительной цивилизаціи эта борьба все будетъ увеличиваться), міръ не обратится "въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами".

Я сказалъ, что инстинктивный патріотизмъ основанъ на двухъ предпосылкахъ. Первая изъ нихъ гласитъ, что "все то, что есть у сосѣдней страны, и что намъ нравится, должно быть наше, если сосѣди настолько слабы, что не въ состояніи дать сильный отпоръ". И при неукоснительномъ проведеніи на практикѣ правила, заключеннаго въ этой предпосылкѣ, мы видимъ новую и любопытную варіацію на притчу о сострадательномъ самаритянинѣ. По большой дорогѣ исторіи ѣдетъ слабый, но богатый путникъ (маленькое государство или большая страна, переживающая крайне серьезный кризисъ). На путника нападаютъ "разбойники", слѣдующіе вышеупомянутому правилу, напр., отбираютъ кошелекъ и уходятъ, чтобы накупить на добычу новое оружіе, ѣдетъ "левитъ", видитъ раненаго и ограбленнаго путника, лежащаго на землѣ и... подходитъ, чтобы убѣдиться, все ли забрали разбойники. Обшаривъ путника, левитъ находитъ у него часы, забираетъ ихъ себѣ и уходитъ дальше. Путникъ лежитъ и стонетъ, ѣдетъ священникъ, видитъ ограбленнаго путника и останавливается, чтобы поискать, не осталось ли что-нибудь у него. Такъ какъ разбойники и левитъ оставили лишь сапоги, то священникъ стаскиваетъ ихъ, забираетъ еще зонтикъ и уходитъ. Ограбленный путникъ стонетъ, ѣдетъ сострадательный самаритянинъ, останавливается и производитъ тщательный осмотръ кармановъ у раненаго. Но разбойники, левитъ и священникъ забрали рѣшительно все цѣнное. Сострадательный самаритянинъ неодобрительно крутитъ головой, хлопаетъ руками по бедрамъ и удивляется человѣческой безнравственности, затѣмъ достаетъ арканъ, привязываетъ за шею раненаго и пинкомъ заставляетъ его подняться и слѣдовать за собою.

Добродѣтельный самаритянинъ отводитъ раненаго къ себѣ и присоединяетъ къ числу своихъ крѣпостныхъ. И потомъ, когда выздоровѣвшій путникъ, котораго заставляютъ работать на хозяина, протестуетъ, сострадательный самаритянинъ искренно возмущается человѣческой неблагодарностью и умиляется своимъ великодушіемъ... Подобныя варіаціи притчи мы видимъ теперь постоянно...

II.

Націонализмъ въ третьемъ фазисѣ развитія, т. е. тогда, когда во имя его начинаютъ преслѣдовать и душить, представляетъ антитезу той же идеи въ первомъ фазисѣ развитія. Борьба, напримѣръ, венгерцевъ съ австрійцами за національную независимость вдохновляла поэтовъ и заставляла сердца даже стариковъ сильнѣе биться. Теперь Венгрія во имя націонализма душитъ славянъ. Исторія освобожденія Италіи -- сплошная героическая поэма. Съ нею ассоціируется представленіе о такихъ титаническихъ личностяхъ, какъ Маццини, Гарибальди, Даніэдь Манизъ, Маркъ Аврелій Саффи, Піанори, Пизакане. Бойцы, которые за перваго вождя шля на смерть, передъ разстрѣломъ или передъ тѣмъ, какъ вложить голову въ петлю, восклицали: "Viva l'Italial Evviva Mazzini!" какъ глубоко волнуютъ сердца поэтическія произведенія, написанныя въ періодъ борьбы!

"Siam venuti a morir per nostro Udo --

Eran trecento, eran giovani e forti:

E sono morii!"

("Мы пришли умереть за нашъ край!. Ихъ было триста, они были молоды и сильны. И они умерли!") Это изъ стихотворенія на смерть Пизакане и трехсотъ товарищей его во время несчастной высадки.

Герои узнаются не столько въ борьбѣ, сколько въ долгіе мрачные годы, слѣдующіе за пораженіемъ народнаго движенія. Въ самый моментъ борьбы даже средніе люди способны на подвиги; но только дѣйствительные герои не впадаютъ въ полное отчаяніе въ черные годы реакціи. И въ этомъ отношеніи Гарибальди является единственной въ своемъ родѣ личностью. Его надо себѣ представить не полководцемъ, какъ онъ изображенъ на вершинѣ Яникульскаго холма въ Римѣ; не борцомъ въ традиціонной Camicia rossa (красной рубашкѣ), какъ на памятникѣ въ Неаполѣ, а такимъ, какъ его описываетъ А. И. Герценъ. То было въ моментъ самой страшной реакціи, когда все казалось потеряннымъ. Герцевъ встрѣтилъ Гарибальди, когда тотъ на своемъ кораблѣ зашелъ въ Ньюкэстль за углемъ, и сказалъ вождю, что изъ всѣхъ эмигрантовъ онъ выбралъ благую часть.

"А кто не велитъ эмигрантамъ сдѣлать то же!" -- отвѣтилъ съ жаромъ Гарибальди. И онъ набросалъ грандіозный планъ. "Меня въ Америкѣ знаютъ; я могъ бы имѣть подъ моимъ начальствомъ три-четыре такихъ корабля. На нихъ я взялъ бы всю эмиграцію: матросы, лейтенанта, работники, повара,-- всѣ были бы эмигранты. Что теперь дѣлать въ Европѣ? Привыкать къ рабству, измѣнять себѣ или въ Англіи ходить по міру... Что же лучше моей мысли (и лицо его просвѣтлѣло), что же лучше, пока собраться въ кучку около нѣсколькихъ мачтъ и носиться по океану, закаляя себя въ суровой жизни моряковъ, въ борьбѣ съ стихіями, съ опасностью. Пловучая революція, готовая пристать къ тому или другому берегу, независимая и недосягаемая!" {Сочиненія А. И. Герцена (Женева, 1879 года). Томъ VIII, стр. 998. Живи теперь Гарибальди, ему не трудно было бы набрать экипажъ среди русской эмиграціи. Вотъ, напр., одинъ случай. Въ Лондонской колоніи былъ эмигрантъ учитель, по происхожденію крестьянинъ. Несмотря на то, что имѣлъ правильный заработокъ, онъ томился въ Лондонѣ и мечталъ о "престорѣ", о "землѣ". Наконецъ, забравъ жену и дочь, онъ отправился въ западную Австралію, въ Пертъ, куда теперь усиленно вызываютъ колонистовъ, знакомыхъ съ земледѣліемъ. Мечтой учителя было взять землю и стать фермеромъ гдѣ нибудь въ глубинѣ страны, на просторѣ, близъ Кульгарди или еще дальше. Учитель прибылъ съ рекомендаціями къ одному изъ министровъ отъ Рамсея Макъ-Дональда. Такъ какъ эмигрантъ прибылъ не "въ сезонъ", то министръ предложилъ покуда мѣсто чертежника съ вознагражденіемъ въ 4 ф. ет. въ недѣлю. Поработалъ въ чертежникахъ учитель, собравшійся быть фермеромъ, 5 недѣль и, къ великому изумленію, встрѣтилъ еще русскихъ эмигрантовъ, инженера, врача и конторщика.

-- Что вамъ сидѣть въ душной конторѣ?-- предложилъ инженеръ.-- Давайте снарядимъ судно и поѣдемъ въ заливъ Географа (подъ экваторомъ на западномъ берегу Австраліи).

-- Зачѣмъ?-- спросилъ учитель.

-- Будемъ бить тамъ акулъ, топить изъ нихъ жиръ и посылать на продажу. Теперь на него большой спросъ. Акулъ въ заливѣ Географа видимо-невидимо. Южная часть залива называется даже Бухтой акулъ.

И русскіе эмигранты снарядили барку, установили необходимые котлы и поплыли изъ Перта на сѣверъ, въ заливъ Географа. Теперь бѣжавшіе послѣ разгрома русской революціи бьютъ гарпунами акулъ, вытапливаютъ жиръ и пишутъ восторженныя письма о свободной жизни на берегу Индѣйскаго океана.} Въ то время какъ Италія боролась за національную независимость, она выдвигала не людей, а полубоговъ.

И вотъ теперь мы наблюдаемъ третій фазисъ въ развитіи итальянскаго націонализма. Во имя его, совершенъ всенародный грабежъ и разбой на большой дорогѣ исторіи: Италія, желая оправдаться въ глазахъ общественнаго мнѣнія Европы, а въ особенности Англіи, поручила нѣкоторымъ авторамъ написать апологію Триполитанской авантюры. Передо мною одна изъ этихъ работъ: "Tripoli and Young Italy", написанная Чарльсомъ Лепуортомъ и Еленой Циммернъ. Апологія сводится къ слѣдующему: у Турціи есть колонія, изъ которой метрополія не умѣетъ извлечь никакой пользы. А такъ какъ Италія можетъ использовать Триполитанію съ большою выгодою для себя и, кромѣ того, нуждается въ колоніяхъ, то, поэтому, имѣетъ полное право забрать себѣ территорію. Больше того. Италія не только имѣетъ право сдѣлать это, но обязана во имя цивилизаціи и прогресса поступить именно такимъ образомъ, а не иначе. И въ упомянутой книгѣ мы видимъ рядъ главъ: "Новая колонія", "Коммерческое значеніе Триполитаніи", "Будущность Ливіи" и т, д., въ которыхъ доказывается, что та страна, которую Италія забрала, стоитъ захвата. "Левитъ" и "священникъ", которыхъ попрекаютъ тѣмъ, что они забрали у путника часы, основываютъ свою защиту на томъ, что часы -- золотые, а сапоги -- вполнѣ стоющіе съ совершенно крѣпкими подметками! Лапуортъ и Елена Циммернъ описываютъ Ливійскую пустыню, какъ рай въ возможности. Со временемъ туда будутъ ѣздить туристы, вмѣсто Ривьеры. Если вырыть артезіанскіе колодцы, если провести дороги, если привлечь колонистовъ, то Ливія станетъ богатымъ краемъ.

Но параллельно съ такими трудами, какъ только что упомянутый, появляются въ Англіи книги, въ которыхъ вполнѣ выясняется характеръ итальянской авантюры. Такова замѣчательно интересная и талантливая книга Фрэнсиса Макъ-Куллаха "Italy's War for a Desert", появившаяся недавно. Въ ней мы найдемъ много данныхъ, иллюстрирующихъ тезисъ о націонализмѣ, выставленный выше въ этомъ письмѣ. "Во время послѣднихъ тридцати лѣтъ,-- говоритъ авторъ,-- въ Италіи народилась и окрѣпла шовинистская партія. Члены ея называютъ себя націоналистами; оппоненты же именуютъ ихъ итальянскими младотурками; но шовинисты не заслуживаютъ этого названія. Люди, низвергшіе Абдулъ-Гамида, сотворены изъ болѣе твердаго матеріала. Націоналисты представляютъ собою джинго самаго откровеннаго типа. Они вѣрятъ въ войну ради войны. Они проповѣдуютъ, что пролитіе крови дѣлаетъ націю мужественной, сплачиваетъ и увеличиваетъ патріотизмъ населенія. Девизомъ джинго является: "Если нація начинаетъ вырождаться, она должна для своего спасенія начать войну, такъ какъ война возбуждаетъ народы" {"Italy's War for а Desert", р. 4.}. "Италія -- цвѣтокъ Западной Европы,-- пишетъ англійскій публицистъ цитируемый Макъ-Куллахомъ.-- Мы такъ любили и такъ жалѣли Италію пятьдесятъ лѣтъ назадъ. Теперь мы видимъ, что ошиблись, когда повѣрили ея слезамъ. Мы ошиблись, полагая, что свобода явится лѣкарствомъ для ея старыхъ ранъ. Теперь она, какъ безстыдная потаскуша, стоитъ передъ Европой, похваляясь своимъ позоромъ". Сказано очень сильно, но гдѣ же тѣ большія европейскія страны, предъ которыми Италіи должно быть "стыдно"? Мы присутствуемъ при подготовленіи, быть можетъ, безпримѣрнаго грабежа на большой дорогѣ исторіи. Даже пожилые люди, вѣроятно, увидятъ еще, какъ первоклассныя государства, какъ коршуны на цыплятъ, опустятся на нѣсколько слабыхъ странъ въ Азіи и въ Европѣ и, быть можетъ, подерутся между собою изъ-за добычи. По крайней мѣрѣ теперь мы постоянно слышимъ про "соглашенія" съ цѣлью выясненія "сферъ вліянія"...

Итальянскіе націоналисты хотѣли войны, такъ какъ "были убѣждены, что тогда возрастетъ* сила націи". Въ самой Италіи находились единичныя личности, доказывавшія, что если даже допустить, что большая война возрождаетъ націю, то Триполитанскую авантюру ни въ коемъ случаѣ нельзя назвать великой кампаніей. "Націоналисты хотятъ большой побѣды,-- писалъ цитируемый авторомъ Гамилькаръ Чипріани.-- Но какъ итальянцы могутъ одержать въ Триполитаніи большую побѣду, если доподлинно извѣстно, что Турція, не имѣющая флота, не можетъ послать армію? Итальянскіе джинго наводнили страну листками, наполненными невѣроятнымъ хвастовствомъ. Самыя ничтожныя стычки раздувались въ громадныя побѣды. Джинго кричали о колоссальномъ тріумфѣ тогда, когда итальянцы благоразумно отступали подъ защиту пушекъ своихъ военныхъ кораблей. Все это сдѣлало итальянцевъ посмѣшищемъ въ глазахъ всего міра. Мы являемся теперь поставщиками матеріала для юмористическихъ изданій всѣхъ странъ. Насъ изображаютъ новыми Тартаренами, отправившимися бить львовъ". "Теперь втоптали въ грязь и въ кровь прекрасную Итальянскую традицію, завѣщанную намъ Гарибальди,-- говоритъ въ другомъ мѣстѣ Чипріани Гарибальди.-- Нѣкогда мы брались за ружье въ защиту всѣхъ угнетенныхъ народностей, боровшихся за свободу... Прежде мы были странствующими рыцарями и героическими Донъ-Кихотами. Нашу Дульцинею звали Справедливостью. На равнинѣ Ріо Гранде, въ Монтевидео, Польшѣ, Греціи, въ Вогезахъ, Кандіи, Кубѣ, въ Албаніи, словомъ, всюду щедро лилась итальянская кровь. И приносившіе себя въ жертву не требовали никакой награды. Таковъ былъ героическій, славный итальянскій націонализмъ. Шесть мѣсяцевъ назадъ мы съ гордостью могли сказать, что никогда никого не угнетали. Напротивъ, мы жертвовали цвѣтомъ нашей молодежи, чтобы сбить оковы съ ногъ другихъ народовъ, А теперь мы убиваемъ и грабимъ, какъ всѣ".

Совершенно другое пишутъ про войну итальянскіе націоналисты Габріель д'Аннунціо посвятилъ Триполитанской авантюрѣ цѣлый сборникъ трескучихъ стихотвореній, въ которыхъ прославляетъ "побѣды" генерала Канева (о нихъ -- дальше). Вотъ, напр., гимнъ "Canzone clei Trofei", въ которомъ поэтъ приходилъ въ неистовый восторгъ отъ пальбы изъ пушки, хотя,-- по увѣреніямъ Макъ-Куллаха,-- восторгаться рѣшительно нечѣмъ, такъ какъ солдаты подвергались при этомъ не большей опасности, чѣмъ работникъ, накачивающій въ деревнѣ воду помпой. Или вотъ, напримѣръ, поэтъ и вождь футуристовъ Маринетта! Этотъ, воспѣвая по французски какъ итальянцы осыпаютъ шрапнелью турокъ, говоритъ о "cвинцовомъ потопѣ, о великомъ ливнѣ итальянской силы". "Какъ это прекрасно!-- восклицаетъ въ экстазѣ провозвѣстникъ новаго искусства.-- Какой успѣхъ! Безумный восторгъ сжимаетъ маѣ горло! Браво! Браво! Слава вамъ, прекраснымъ пѣхотинцамъ сорокового полка! Низко кланяюсь вамъ, пылкій майоръ Біанкулди, капитанъ Вигевано, капитанъ Галліани! Низко кланяюсь и тебѣ, поручикъ Вичинанца, герой съ резиновымъ тѣломъ". "Несуразность всего этого напыщеннаго вздора станетъ тѣмъ болѣе очевидной,-- говоритъ Фрэнсисъ Макъ-Куллахъ,-- если мы узнаемъ, что весь подвигъ "прекрасныхъ пѣхотинцевъ", "пылкаго майора Біанкулли" и "поручика Вичинанца" состоялъ въ томъ, что они бѣжали, какъ зайцы, передъ арабами, и что результатомъ стычки было отступленіе итальянцевъ. Но все это не смущаетъ Маринетта. Онъ обращается къ звѣздамъ и выражаетъ имъ свое желаніе превратиться въ громадную гранату, чтобы разорваться среди "ненавистнаго" вражьяго войска. Онъ воспѣваетъ пушку, какъ женщину. Выпуклости орудія напоминаютъ ему бедра. Пулеметъ -- это "прекрасная, роковая и божественная женщина", une femme charmante et sinistre, et divine. Маринетта такъ описываетъ паденіе снаряда на песокъ пустыни: "Глубоко взрытый песокъ подскочилъ и поднялся подобно колоссальной нагой женщинѣ съ толстыми грудями... Она шевелила свой громадный животъ въ торжественной пляскѣ". И когда вспомнимъ, что сочинители всего этого бреда не только ходятъ безъ призора, но еще руководятъ теперь итальянской политикой, то поймемъ, какой великой опасности подвергается Европа,-- говоритъ Макъ-Куллахъ. О тѣхъ, которые противъ войны, Маринетта говоритъ: "Недавно мы на митингѣ побили кулаками нашихъ жесточайшихъ враговъ и плюнули имъ одновременно въ лицо такіе тезисы: "Доблесть итальянскихъ войскъ должна наконецъ превзойти стократно славу римскихъ легіоновъ. Мы приглашаемъ итальянское правительство, которое стало теперь футуристами, усилить еще національное честолюбіе. Надо презрѣть глупое обвиненіе въ пиратствѣ и провозгласить рожденіе капитализма" {Ibid, р.р. 398-399.}.

Каковы причины, создавшія итальянскую авантюру? Авторъ находитъ надобнымъ особенно выдвигать психологическія причины, оставивъ нѣсколько въ тѣни причины экономическія. "Съ тѣхъ поръ, какъ Италія объединилась, правители ея рѣшили скрѣпить ее при помощи наступательной войны", -- говоритъ Макъ-Куллахъ. Хотя Кавуръ и говорилъ, что "Italia fara da se", но онъ былъ исторически неправъ. Единство Италіи создано Франціей и до извѣстной степени Англіей и Пруссіей, но не самой Италіей. Объединеніе явилось результатомъ сраженій при Маджентѣ и Сольферино, но не побѣдъ Гарибальди. Италія, такимъ образомъ, чувствовала себя въ такомъ же положеніи, какъ и Греція. Она выступила вторично на арену исторіи, получивъ свободу изъ рукъ другого народа. Въ теченіе послѣднихъ сорока лѣтъ, поэтому, главною цѣлью (?І) итальянскихъ государственныхъ дѣятелей было искупить этотъ грѣхъ, насколько возможно, блестящей побѣдой, которая "вновь соединила бы Италію" и скрѣпила бы римлянъ, генуэзцевъ, флорентинцевъ, венеціанцевъ, неаполитанцевъ и сицилійцевъ цементомъ общей опасности. Кровь и желѣзо должны были создать, по мнѣнію итальянскихъ государственныхъ дѣятелей, скрѣпу болѣе прочную, чѣмъ искусственный союзъ 1870 года. Такимъ образомъ сперва явилось желаніе захватить Тунисъ или вторгнуться въ Албанію. Такимъ образомъ явился несчастный абиссинскій походъ. Захватъ Триполитаніи былъ задуманъ еще Криспи и, вѣроятно, состоялся бы уже давно, продержись этотъ государственный дѣятель у власти еще нѣсколько мѣсяцевъ. Была еще другая причина, заставившая итальянское правительство принять націоналистическую программу. Эта причина -- позоръ пораженія при Адовѣ. Правительство полагало, что надо загладить передъ всѣмъ міромъ этотъ постыдливый разгромъ. Въ своей недавно вышедшей книгѣ Il nazionalismo Сигеле пишетъ: "Мы должны загладить нашъ грѣхъ и смыть позорное пятно нашего положенія при Адовѣ". Ирредентизмъ является, согласно ученію этого апостола итальянскаго націонализма, исторической необходимостью, продиктованной экономическими интересами, извѣчными правами и стратегическими соображеніями {Ibid., p.p. 8-18.}.

III.

Прежде чѣмъ познакомить читателей подробнѣе съ интересною книгою Макъ-Куллаха, я скажу нѣсколько словъ объ авторѣ ея. Передъ нами -- человѣкъ небольшого роста, повидимому слабаго здоровья, застѣнчивый, неловкій. А между тѣмъ это -- поразительно смѣлый, настойчивый, пытливый изслѣдователь, подвергавшійся безчисленнымъ опасностямъ во всѣхъ частяхъ свѣта, видавшій поля битвъ и смотрѣвшій много разъ смерти прямо въ глаза. Этотъ застѣнчивый человѣкъ обладаетъ спокойнымъ мужествомъ, которое совершенно иного качества, чѣмъ театральная, нервная, взвинченная "bravoure". Передъ нами -- не только мужественный, но еще очень талантливый и знающій человѣкъ, тонкій наблюдатель, хорошо владѣющій многими языками, въ томъ числѣ русскимъ и японскимъ. Жизнь Макъ-Куллаха, это -- лѣтопись скитаній. Юношей онъ попалъ въ Банкокъ (Сіамъ), гдѣ редактировалъ англійскую газету; потомъ переѣхалъ въ Японію, гдѣ пробылъ четыре года. Изъ Японіи Макъ-Куллахъ переселился во Владивостокъ, гдѣ изучилъ русскій языкъ. Макъ-Куллахъ былъ военнымъ корреспондентомъ во время русско-японской войны и попался въ плѣнъ при отступленіи изъ Мукдена. Затѣмъ онъ черезъ Америку возвратился въ Англію, откуда поѣхалъ въ Петербургъ и Москву описывать революцію. Послѣ этого англійскія и американскія газеты его отправляютъ "на революцію" (какъ отправляютъ у насъ врачей "на холеру") въ Турцію, а затѣмъ -- въ Португалію. Въ 1911 году Макъ-Куллахъ поѣхалъ отъ "Westminster Gazette" и отъ одного американскаго изданія въ Триполитанію. Послѣ массоваго разстрѣла итальянцами арабовъ 26-го октября, Макъ-Куллахъ въ видѣ протеста возвратилъ главнокомандующему свой паспортъ и уѣхалъ въ Англію. "Послѣ всего, что видѣлъ 26-го октября, я рѣшилъ, что не могу оставаться при арміи, занимающейся убійствами въ такихъ широкихъ размѣрахъ, какъ итальянцы. Я возвратилъ свой паспортъ". Описывая рѣзню, устроенную итальянцами, Макъ-Куллахъ прибѣгаетъ къ русскому термину, ставшему интернаціональнымъ. "То была кровавая бойня, а regular pogrom" (то-есть форменный погромъ {Ір. Р. 249.}). Книга Макъ-Куллаха, такимъ образомъ, является результатомъ личныхъ наблюденій. Къ ней приложены и фотографіи. Нѣкоторые снимки, вывезенные авторомъ изъ Триполитаніи, изображаютъ такія ужасныя сцены, что издатель, щадя читателей, отказался включить эти фотографіи въ книгу. Авторъ констатируетъ, что итальянское правительство тщательно скрываетъ правду. "Итальянская цензура вычеркиваетъ (и, конечно, справедливо) не только тѣ извѣстія, которыя могли бы быть полезны непріятелю, но также всѣ сообщенія о томъ, что война затянется, и что турки и арабы оказываютъ сильное сопротивленіе, -- говоритъ авторъ.-- Извѣстія, посылаемыя изъ Триполиса, завѣдомо ложны. Двадцать третьяго октября арабы прорвали цѣпь итальянцевъ, что повело къ невѣроятной паникѣ среди послѣднихъ. Между тѣмъ офиціальная телеграмма гласила, что итальянцы пошли въ штыки и взяли турецкое знамя. Атаки этой не было вовсе,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Флагъ (а не знамя) былъ найденъ потомъ подъ грудой тѣлъ арабовъ". Въ результатѣ,-- говоритъ авторъ,-- крайне односторонній взглядъ на эту войну. Вѣсти, получаемыя изъ Триполитаніи, тщательно подобраны военнымъ цензоромъ. Значительная же часть военныхъ новостей фабрикуется въ самой Италіи. Издатели итальянскихъ газетъ убѣждены, что если напечатаютъ что-нибудь непріятное джинго, то будутъ завалены протестами, а затѣмъ тиражъ газеты сократится. И издатели не ошибаются.

Въ самомъ началѣ войны лондонская газета "Daily Graphie" помѣстила протестъ противъ вторженія въ Триполитанію. Протестъ былъ написанъ извѣстнымъ американскимъ археологомъ Ричардомъ Нортономъ, производившимъ раскопки въ Киренаикѣ. Немедленно вся итальянская печать обрушилась на археологовъ. Въ теченіе нѣсколькихъ недѣль изо дня въ день въ каждой итальянской газетѣ можно было найти два-три столбца съ обличеніями Нортона и "Daily Graphic". Всюду въ Италіи подписчики отказались отъ дальнѣйшаго полученія англійской газеты вслѣдствіе ея "ignobili calunnie contro l'Italia" (недостойной клеветы противъ Италіи) и тоже сдѣлали читатели и библіотеки. Для обличенія ея состоялся рядъ митинговъ. Нѣкоторыя газеты изо дня въ день печатали списки лицъ, бойкотировавшихъ "Daily Graphic". Лондонская газета вынуждена была наконецъ начать мирные переговоры съ читателями и напечатать "объясненіе". Итальянскій цензоръ пропускаетъ телеграммы съ театра войны только въ такомъ случаѣ, если корреспондентъ прибѣгаетъ къ прилагательнымъ въ превосходной степени. Цензоръ, напримѣръ, не позволилъ корреспонденту сказать, что англійскіе матросы лучше итальянскихъ. Онъ не терпитъ никакой критики, а допускаетъ только похвалы, похвалы, похвалы, цѣлыя бочки лести. Корреспондентъ "Lokal Anzeiger", напр., подалъ цензору телеграмму, въ которой находилась, между прочимъ, такая фраза: "Итальянская печать, по всей вѣроятности, изобразила въ слишкомъ мрачномъ свѣтѣ положеніе турокъ въ Триподитаніи". То было непосредственно послѣ первой высадки итальянцевъ, когда газеты помѣщали самыя невѣроятныя сообщенія о той крайности, въ которой, находятся турки. Итальянскія газеты писали, что у непріятеля нѣтъ воды, что у него очень мало пищи и почти нѣтъ зарядовъ. Тотъ фактъ, что турки находятся у самаго города (у форта Бумеліана), объяснялся тѣмъ, что они умираютъ отъ жажды. Цензоръ вычеркнулъ фразу о томъ, что положеніе турокъ не такъ отчаянно, какъ его изображаютъ итальянскія газеты. Въ серединѣ октября корреспондентъ агентства Рейтера послалъ телеграмму, представлявшую собою безпристрастный и точный отчетъ о положеніи дѣлъ. Удѣливъ итальянцамъ много похвалъ, корреспондентъ рѣшился, однако, замѣтить, что вторгнувшуюся армію ждутъ великія трудности, въ особенности въ случаѣ похода въ пустыню. "Я могу только сказать,-- продолжалъ корреспондентъ,-- что итальянцы предприняли гигантское дѣло, не разсчитавъ точно всѣ тѣ препятствія, которыя придется преодолѣть, и не предвидя всѣхъ колоссальныхъ расходовъ". Вся итальянская печать обрушилась на корреспондента.

Итальянцы, взвинченные джингоистской прессой, ждутъ съ театра войны отчетовъ о блестящихъ дѣлахъ, и авторъ показываетъ, какъ безсовѣстно выдумываютъ даже такіе люди, которые должны были бы говорить правду. Вотъ, напримѣръ, сообщеніе соціалистическаго депутата Феличе. Онъ описываетъ побѣдоносное шествіе итальянцевъ по направленію къ Гаріану. "Прежде чѣмъ мое письмо появится въ печати, -- заканчиваетъ Феличе,-- итальянскія войска, вѣроятно, будутъ уже въ Гаріанѣ". "Стоитъ взглянуть на карту, -- говоритъ Макъ-Куллахъ,-- чтобы убѣдиться въ одномъ фактѣ. При томъ прогрессѣ, какой они дѣлаютъ теперь, итальянцы будутъ въ Гаріанѣ лишь черезъ пятьдесятъ лѣтъ, развѣ только попадутъ туда плѣнными". Описывая бомбардированіе совершенно беззащитныхъ деревень, итальянскіе корреспонденты употребляютъ такія похвалы, которыя были бы чрезмѣрны, даже если бы были примѣнены къ побѣдителю при Трафальгарѣ,-- говоритъ Макъ-Куллахъ. "Это -- тотъ самый де-Феличе,-- продолжаетъ авторъ,-- который, послѣ того, какъ усмотрѣлъ въ Сиди Мессри {Восточная окраина города Триполиса, на границѣ пустыни.} "qualche filo d'erba (нѣсколько стеблей травы) и пустырь, поросшій бурьяномъ, написалъ въ Giornale di Sicilia восторженную статью. Въ ней въ самыхъ радужныхъ краскахъ изображалась пригодность колоніи для земледѣлія. "Мы осмотрѣли пустыню. Вся она совершенно пригодна для обработки"... Если соціалистъ пишетъ такъ, то можно представить, что говорятъ джинго и имперіалисты.

Корреспондентъ Times'а, стоящій на сторонѣ Италіи, а не Турціи и безусловно признающій тезисъ, что государство имѣетъ право брать у сосѣда то, чего у него самого нѣтъ, посовѣтовалъ какъ-то итальянскимъ журналистамъ въ одной изъ своихъ телеграммъ -- "не терять чувства пропорціи", когда они описываютъ войну. "Въ концѣ концовъ,-- писалъ корреспондентъ,-- триполитанская кампанія маленькая, и никакого важнаго значенія для военной исторіи всего міра имѣть не можетъ". Итальянскія газеты однако обидѣлись и усмотрѣли въ этой фразѣ несомнѣнный признакъ зависти и ненависти иностранцевъ.

"Италія, -- говоритъ Макъ-Куллахь, -- превратилась съ того времени, какъ началась война, въ суффражистку-милитантку среди другихъ націй. Она ломаетъ дипломатическіе, международные, гигіеническіе и стратегическіе законы, какъ миссъ Кристабелъ Панкхерстъ бьетъ стекла. И если кто-нибудь дерзаетъ критиковать ея дѣйствія, она поднимаетъ истерическій крикъ. Такъ она поступаетъ даже въ случаѣ совершенно дружескаго замѣчанія. Италія носится по Эгейскому морю, какъ г-жа Панкхерстъ съ молоткомъ по Стрэнду. Италія думаетъ, что, создавая рискъ общеевропейской войны, она принудитъ Европу оказать давленіе на Турцію въ смыслѣ уступки Триполитаніи" {"Italy's War" efз. P. XXIX.}.

Итальянскія газеты говорятъ, что война страшно популярна среди нихъ; что солдаты, оторванные отъ плуга, "любятъ" войну. Письма солдатъ, присланныя изъ Триполитаніи, говорятъ другое, хотя прошли черезъ строгую цензуру. "Che bruttissima cosa e la guerra!" (Что за отвратительная вещь -- война) -- пишетъ матери солдатъ изъ Бенгази. "Націоналисты обманулись въ своихъ разсчетахъ,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Они увѣрили себя, что послѣ одного лишь усилія Италія превратится въ древній Римъ. Къ сожалѣнію, существуетъ пропасть между представленіями націоналистовъ офицеровъ и солдатъ, находящихся у нихъ подъ командой. Солдаты, отъ которыхъ, конечно, всецѣло зависитъ успѣхъ африканской авантюры, ничего не слыхали ни про Сципіона Африканскаго, ни про Адріана и не проявляютъ никакого желанія отличаться въ тщетной борьбѣ съ песками Ливійской пустыни. Одни солдаты желали бы, чтобы ихъ оставили въ покоѣ на родинѣ въ сицилійской деревнѣ, гдѣ остался необработаннымъ виноградникъ. Другому война помѣшала отправиться въ Нью-Іоркъ, гдѣ братъ имѣетъ цирюльню и зарабатываетъ "хорошія деньги". Третій солдатъ былъ въ Чикаго и желалъ бы возвратиться туда. Націоналисты совершенно не желаютъ принять въ соображеніе, что со времени Юлія Цезаря случилось очень многое."

IV.

Важная роль въ созданіи триполитанской авантюры принадлежитъ Римскому банку (Banco di Roma). Итальянское правительство имѣетъ въ Триполисѣ финансовое учрежденіе, соотвѣтствующее Русско-китайскому банку въ Маньчжуріи и Banque de Paris et des Pays-Bas въ Марокко. Banco di Roma располагалъ сперва капиталомъ въ сто милліоновъ лиръ, потомъ, вслѣдствіе соединенія съ Лигурійскимъ банкомъ, капиталъ этотъ увеличился еще на 50 милл. лиръ. Въ теченіе многихъ лѣтъ Римскій банкъ послѣдовательно пускалъ корни въ Триполитаніи. Онъ пріобрѣлъ здѣсь громадныя земли, завелъ мельницы и другія промышленныя предпріятія; искалъ минеральныя удобренія и ископаемыя богатства. Во главѣ банка стоялъ очень способный дѣлецъ, Пачелли, имѣвшій близкое касательство къ ультра-джингоистской и католической газетѣ Giornale d'Italia. Турки, замѣтивъ намѣренія Римскаго банка захватить въ свои руки Триполитанію, приняли нѣкоторыя стѣснительныя мѣры противъ итальянцевъ. "Задачей банка,-- говоритъ Макъ-Куллахъ,-- несомнѣнно было подкопаться подъ турецкое владычество въ Триполитаніи". Послѣдствіемъ стѣснительныхъ мѣръ, принятыхъ Турціей, былъ вопль во всѣхъ итальянскихъ газетахъ: "Нашихъ соотечественниковъ преслѣдуютъ!" Банкъ между тѣмъ послѣдовательно подкупалъ турецкихъ чиновниковъ и арабскихъ шейковъ. "Для обнищавшаго, не получавшаго жалованья турецкаго чиновника времени Абдула-Гамида Римскій Банкъ явился настоящимъ благодѣяніемъ, хотя послѣднее, конечно, дорого обходилось Италіи. Banco di Roma имѣлъ въ своемъ распоряженіи итальянское казначейство, что было крайне необходимо для банка, такъ какъ онъ постоянно терялъ на своихъ спекуляціяхъ. "Impresa diplomatica di penetrazione", т. e. "дипломатическая дѣятельность проникновенія" обходилась очень дорого. Какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, "работа проникновенія" въ Триполитанію обогатила очень многихъ. Таинственныя суммы, отпускавшіяся для таинственныхъ цѣлей, оставались въ карманахъ многихъ націоналистовъ. Когда Банкъ началъ сильно терять на спекуляціи, испуганные акціонеры, боясь краха, стали требовать, чтобы правительство захватило Триполитанію. Въ такомъ случаѣ земли, которыя Римскій Банкъ пріобрѣлъ, должны были, по разсчетамъ акціонеровъ, стремительно подняться въ дѣвѣ. Въ печати началась усиленная агитація въ пользу захвата Триполитаніи.

Надо помнить, кромѣ того, всѣ тѣ причины, которыя были приведены выше. Въ маѣ 1911 года въ Триполитанію прибыла партія итальянскихъ воинствующихъ журналистовъ-націоналистовъ "per intraprendere la campagna in favore dell'occupazione" (чтобы открыть кампанію въ пользу оккупаціи колоніи). Авторъ цитируемой книги доказываетъ, что операціи Римскаго Банка были фиктивны, для отвода глазъ. Банкъ покупалъ, напримѣръ, шкуры, страусовыя перья и лошадей, а затѣмъ продавалъ себѣ въ убытокъ. Такимъ образомъ, напримѣръ, Римскій Банкъ пріобрѣлъ табунъ лошадей за сорокъ тысячъ лиръ, а продалъ его итальянскому правительству -- за двадцать пять тысячъ лиръ. Банкъ выстроилъ заводъ для искусственнаго приготовленія льда, но, вмѣсто динамическихъ машинъ, попытался ввозить для завода динамитъ. Банкъ устроилъ "пароходную компанію", для чего получилъ отъ итальянскаго правительства ежегодную субсидію въ 190.000 лиръ. Вся "линія" состояла изъ двухъ крошечныхъ пароходовъ. Банкъ построилъ въ Бенгази паровую мельницу, которой красная цѣна была 300 тысячъ лиръ, но обошлась она въ 1.800.000 лиръ, и постройка не была доведена до конца. "Націонализмъ" (воинственный) какъ то естественно соединенъ съ темными деньгами и воровствомъ.

Въ 1911 году дѣла Римскаго Банка такъ запутались, что единственнымъ спасеніемъ отъ банкротства являлась война. Тогда-то именно патріотическія итальянскія газеты начали особенно усиленно проповѣдывать необходимость пріобщенія варварской Триполитаніи къ цивилизаціи. "Оккупація спасла Банкъ отъ катастрофы, которая иначе была уже неминуема,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Теперь въ рукахъ Банка будетъ находиться почти вся земля, годная для обрабатыванія. Канева издалъ декретъ, имѣющій, какъ будто, цѣлью защитить туземцевъ отъ вампировъ, спекулирующихъ на землю; но это только -- отводъ глазъ. Такъ какъ большинство земель принадлежитъ Римскому Банку, то теперь правительство вынуждено будетъ пріобрѣтать у него участки для колонистовъ. И, конечно, Банкъ назначитъ "свою" цѣну. Теперь націоналисты Римскаго Банка захватили также въ свои руки всѣ казенные подряды.

Началась авантюра, которая должна принести Италіи только горе, даже если бы кончилась благополучно. Италія убѣдится, тогда, что купила страшно дорогой цѣной пустыню. "Вся Триполитанія не стоитъ одного снаряда десятидюймовой пушки,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Если бы я захотѣлъ цитировать всѣхъ тѣхъ, которые доказываютъ это, то никогда бы не кончилъ. Представляй Триполитанія какую-нибудь цѣнность, французы, давно уже изслѣдовавшіе ее, присоединили бы страну. Французскій путешественникъ Матюизьё, изслѣдовавшій Триполитанію, полагаетъ, что даже во время римлянъ она не имѣла большей цѣнности, чѣмъ теперь. Страна всегда представляла собою камни и песокъ. Французскій полковникъ Монтей, изслѣдовавшій Триполитанію въ 1893 году, приходитъ къ заключенію, что страна ничего не стоитъ, и что итальянцы будутъ разочарованы, если заберутъ ее. Въ 1905 году вышла брошюра, написанная Гросси, профессоромъ дипломатической школы при римскомъ университетѣ. Авторъ доказываетъ, что, какъ земледѣльческая колонія, Триполитанія совершенно безполезна. Съ торговой же точки зрѣнія страна почти не имѣетъ никакой цѣнности, такъ какъ караваны съ береговъ озера Чадъ направляются теперь не въ Триполисъ, какъ раньше, а въ Египетъ и Тунисъ... Профессоръ Григори и Первенкіери доказываютъ, что артезіанскими колодцами нельзя улучшить дѣла. Предположимъ даже,-- продолжаетъ Макъ-Куллахъ,-- что Италіи удалось бы путемъ громадныхъ затратъ превратить часть пустыни въ удобное для поселенія мѣсто. Не лучше ли затратить эти деньги въ Италіи? Не лучше ли строить гавани, школы, госпитали и дороги не въ Триполитаніи, а въ Сициліи и Сардиніи?.. Есть итальянскія провинціи, въ которыхъ 70% неграмотныхъ; въ деревняхъ южнѣе Венеціи вслѣдствіе отсутствія водопроводовъ питьевая вода доставляется въ лодкахъ. Есть много мѣстъ въ Италіи, которыя можно превратить въ цвѣтущій садъ, если провести искуственное орошеніе... Итальянцы полагаютъ, что Триполитанія приметъ излишекъ населенія метрополіи. Но зачѣмъ переселенцамъ идти туда, когда есть Нью-Іоркъ, Санъ-Франциско и Американская республика?" (Р. 40--41). Эти вопросы можно было бы задать теперь каждой странѣ, преслѣдующей политику захвата. И чѣмъ страна бѣднѣе, темнѣе и несчастнѣе, тѣмъ труднѣе отвѣтить на эти вопросы. "Зачѣмъ гнаться за новыми территоріями, когда и старыя не заселены еще? Зачѣмъ бросать на флотъ сотни милліоновъ, когда населеніе хронически голодаетъ, почти поголовно неграмотно, забито и проявляетъ нравы каменнаго вѣка"? Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ?

Если даже допустить, что война дѣйствительно поднимаетъ духъ націи и не даетъ ей превратиться въ "подлую слякоть" и въ "слизь", то Триполитанская авантюра ни въ коемъ случаѣ не можетъ сослужить итальянскому народу такую службу. Трудно представить себѣ нѣчто болѣе безопасное, чѣмъ "взятіе Триполиса". "Форты" были защищены нѣсколькими пушками стараго образца. У маяка находилась батарея изъ трехъ маленькихъ пушекъ. Главный фортъ (Султаніэ) былъ защищенъ пятью крупповскими пушками отъ 150--240 миллиметровъ. Послѣ третьяго выстрѣла со стороны итальянскихъ пушекъ, турецкая батарея у маяка пробовала отвѣтить, но ея снаряды не долетѣли даже до половины разстоянія. Произошла не артиллерійская дуэль, а бомбардировка. Затѣмъ съ Гарибальди были посланы на берегъ два офицера и два матроса, чтобы привести въ негодность пушки, находившіяся въ оставленномъ фортѣ, чтобы взорвать торпедную станцію. Въ фортѣ небыло ни одного турка, и, тѣмъ не менѣе, итальянская печать изобразила дѣятельность двухъ офицеровъ и двухъ матросовъ, какъ величайшій подвигъ въ военной исторіи, болѣе замѣчательный, чѣмъ попытка Гобсона запереть флотъ адмирала Серверы, или попытка японцевъ закупорить входъ въ Портъ-Артуръ. Газеты говорили о "великомъ подвигѣ", выполненномъ "con una fredezza ed an coraggio incredibili" (съ невѣроятнымъ хладнокровіемъ и мужествомъ). До бомбардировки въ фортѣ находились только четыре турецкихъ солдата. Трое изъ нихъ были убиты. Это не помѣшало итальянскому генералу писать въ своей реляціи о "взятіи штурмомъ" форта. "Итальянцы приходятъ въ восторгъ отъ самыхъ обыкновенныхъ вещей,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Обстрѣливаніе азъ десятидюймовыхъ пушекъ на разстояніи четырехъ миль форта, охраняемаго четырьмя солдатами и защищеннаго пушечками, снаряды которыхъ летятъ только на милю, привело всю Италію въ восторгъ. Всѣ газеты помѣстили портреты героевъ, наводившихъ пушки. Описаніе "боя" было бы напыщено, даже если бы рѣчь шла о Цусимѣ или о штурмѣ Портъ-Артура. Во всякомъ случаѣ, по утвержденію Макъ-Куллаха,

1) турокъ въ Триполисѣ не было, такъ какъ они всѣ ушла;

2) у каждой батареи было только по четыре человѣка, обязанность которыхъ состояла въ томъ, чтобы "соблюдать приличія", т. е. сдѣлать нѣсколько выстрѣловъ, а затѣмъ идти вслѣдъ за другими солдатами;

3) форты во всѣхъ отношеніяхъ были безполезны. Одно военное судно, съ абсолютной безопасностью для себя, могло ихъ разрушить совершенно. Такимъ образомъ, не для чего было приводить даже весь флотъ, чтобы бомбардировать Триполисъ.

Итальянцы заняли оставленный городъ. Печать представила это, какъ конецъ кампаніи, которая, между тѣмъ, только началась. Очень скоро, черезъ нѣсколько дней, итальянцы убѣдились, что у нихъ во владѣніи только небольшая площадь, что изъ осаждающихъ они сами превратились въ осажденныхъ. Началось то, что Макъ-Куллахъ называетъ осадой пустыни, и что будетъ продолжаться не одинъ десятокъ лѣтъ.

"Первымъ шагомъ триполитанской авантюры была бомбардировка; вторымъ -- явилась осада. Итальянцы осаждаютъ пустыню,-- пишетъ Макъ-Куллахъ въ Westminster Gazette изъ Триполиса 16 октября 1911 года.-- Итальянцы укрѣпились на границѣ пустыни и потребовали, чтобы она сдалась; но до сихъ поръ единственнымъ отвѣтомъ является жалобный вой ночного вѣтра въ Сахарѣ да трескъ винтовокъ турецкихъ солдатъ, укрывающихся между песчаными барханами. Форпосты осаждающихъ кончаются на разстояніи всего получаса ходьбы отъ того мѣста, гдѣ итальянцы высадились. Какъ велика разница здѣсь и въ Маньчжуріи! Въ Триполисѣ военный корреспондентъ, если возьметъ экипажъ, можетъ въ пятнадцать минутъ добраться до форпостовъ. Въ Маньчжуріи разстояніе между двумя армейскими корпусами было такъ велико, что его нельзя было преодолѣть даже хорошимъ биноклемъ. Въ зонѣ, раздѣлявшей двѣ арміи, корреспондентъ могъ наблюдать неизслѣдованный Китай. Ни русскіе, ни японцы не дерзали занять эту зону. Если бы Куроки внезапно устремился между Линевичемъ и Ренненкамифомъ, онъ оказался бы схваченнымъ, какъ гиганскими щипцами. Устремись Мищенко со своими казаками между арміями Ноги и Оку, онъ никогда не выбрался бы.

"Въ Траполисѣ мы видимъ нѣчто совершенно иное. Самый городъ расположенъ на маленькомъ полуостровѣ. Итальянцы заняли только этотъ полуостровъ и ничего другого. Поперекъ полуострова прорыты теперь траншеи, въ которыхъ плечомъ къ плечу лежатъ итальянскіе солдаты. Траншеи образуютъ полукругъ. Подобная защита города подобаетъ вполнѣ великой наукѣ каменнаго вѣка. Не знаю, почему именно Канева остановился на ней: не потому ли, что онъ зналъ робость своихъ солдатъ и не могъ поручить имъ защиту фортовъ, лежащихъ далеко въ пустынѣ? Въ нашъ вѣкъ генералы, защищающіе городъ, устраиваютъ вокругъ него нѣсколько сильно укрѣпленныхъ позицій, а въ центрѣ держатъ резервы... Въ Триполисѣ итальянскія войска скучены вмѣстѣ, подобно полисменамъ, охраняющимъ улицу. Фактически у итальянцевъ нѣтъ ни развѣдчиковъ, ни форпостовъ. Турки вслѣдствіе этого постоянно подбираются къ самому городу и обстрѣливаютъ его. Вся надежда итальянцевъ на то, что турки пожалѣютъ городъ и не будутъ бомбардировать его. Располагая полевой артиллеріей, Несіатъ-Бей можетъ въ любой моментъ осыпать крѣпость снарядами, потому что на берегу нѣтъ (т. е. не было 16 октября) пушекъ, которыя могли бы помѣшать этому. Когда роли между осаждающими и осажденными были распредѣлены иначе, чѣмъ теперь, т. е. когда городъ принадлежалъ туркамъ, итальянцы нисколько не стѣснялись засыпать Триполисъ артиллерійскими снарядами, убившими не мало мирныхъ обывателей. Если турки сдѣлаютъ то же самое, то, конечно, поднимется вопль по поводу жестокости мусульманъ".

"Ничего болѣе поразительнаго передовой линіи въ Триполисѣ я не видалъ,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Оазисъ кончается сразу, подобно зеленому ковру, разостланному на пескѣ. На одной сторонѣ растительность: финиковыя пальмы и сады, а затѣмъ -- колодцы, дома, жизнь. По другую сторону пески, безплодность, пустыня, смерть. Хорошо и ясно замѣтная линія отдѣляетъ оазисъ отъ другого элемента, столь же отличающагося отъ пахотной земли, какъ земля отъ воды. За оазисомъ лежитъ ослѣпительно бѣлая, песчаная, безводная, безкрайная пустыня. Какъ хотите изслѣдуйте ее въ подзорную трубу, вы всюду увидите ту же безводную, необитаемую, непригодную для людей пустыню. На первый взглядъ вамъ покажется, что вы стоите на берегу океана. Этотъ моментъ запомнится на всю жизнь. Пустыня производитъ еще болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ океанъ, своею неподвижностью и тѣмъ, что въ ней никакой жизни, ни растительной, ни животной. Она мертва. Безчисленные барханы придаютъ пустынѣ видъ океана, внезапно застывшаго во время сильной бури. Мы видимъ песчаную рябь, песчаныя волны съ острыми гребешками, съ которыхъ вѣтеръ сдуваетъ тонкій бѣлый песокъ, какъ пѣну. Но мѣсяцъ и звѣзды не отражаются въ песчаномъ океанѣ. Поверхность его при звѣздахъ отсвѣчиваетъ тѣмъ сѣрымъ и тусклымъ блескомъ, который мы замѣчаемъ ночью на лицѣ покойника. Лай бездомныхъ собакъ гдѣ-то вдали кажется жалобнымъ воемъ грѣшныхъ душъ, непринятыхъ землею.

"Итальянцы осаждаютъ пустыню и выводятъ на границѣ ея шанцы. Они огородились отъ пустыни глинобитной стѣной, въ которой прорѣзали бойницы. На таинственное, мрачное, сѣрое лицо сфинкса, видѣвшаго уже столько погибшихъ имперій, итальянцы навели горныя пушки, пулеметы, морскія пушки... Цѣлый день солдаты пристально глядятъ на пустыню, стараясь усмотрѣть что-нибудь въ этой раскаленной печи. Песокъ, песокъ и только песокъ! Засохшая смоковница. Земля, проклятая Аллахомъ на вѣчное безплодіе, но имѣющая въ то же время въ себѣ нѣчто священное, какъ все, до чего касалось Божество!" {"Italy's War for a Deserts. P. p. 82--85.} Таковъ тотъ цвѣтущій край, который Италія рѣшила захватить.

На разстоянія полутора миль отъ края пустыни находится островерхій, крутобокій шиханъ, похожій на застывшую волну буруна. На вершинѣ холма форпостъ, гдѣ находится шесть солдатъ. Тутъ -- крайняя граница итальянскихъ владѣній. Авторъ книги бесѣдовалъ съ этими солдатами и меньше всего замѣтилъ у нихъ любовь къ войнѣ. Скоро наступитъ день, когда литература, появившаяся во время войны, покажется дикой и варварской даже тѣмъ, которые написали ее. Подобно всѣмъ крѣпкимъ напиткамъ, джингоизмъ оставляетъ туманъ въ головѣ и горечь во рту. И когда Италія отрезвится, она, вѣроятно, придетъ въ ужасъ отъ своихъ дѣяній {Я вспоминаю сцены, списанныя мною съ натуры во время опьяненія южно-африканской войной, и съ удивленіемъ спрашиваю: "неужели все это продѣлывали корректные, сдержанные вслѣдствіе крайней застѣнчивости англичане? "Площадь передъ биржей, -- писалъ я въ 1900 году,-- приняла живописный видъ. (Только что получилось извѣстіе о взятіи Преторіи). Въ одномъ мѣстѣ, подобравъ полы чернаго сюртука, толстый, налитый жиромъ и кровью джентльмэнъ, дробно семеня ногами, обутыми въ лаковые башмаки, выплясываетъ skirt-dance подъ звуки шарманки, ручку которой энергично вертитъ итальянка, перевязанная платкомъ накрестъ. Противъ джентльмэна, подобравъ одной рукой юбку, выплясываетъ дѣвица съ огромными красными перьями на шляпкѣ. Въ свободной рукѣ у дѣвицы -- огромное павлинье перо, которымъ она щекочетъ по носу толстаго джентльмэна. Послѣднему жарко. Толстый, туго обтянутый пестрымъ шелковымъ жилетомъ, животъ дрожитъ и колышется при каждомъ прыжкѣ; джентльмэнъ пыхтитъ, но кричитъ, задыхаясь отъ жары: "Слава Богу!" (генералу Робертсу)... Вотъ другой джентльмэнъ въ цилиндрѣ, тоже толстый, но помоложе, пробуетъ неудачно взобраться на фонарный столбъ.-- Другой, молодой джентльмэнъ беретъ что-то изъ рукъ толстаго и лѣзетъ на столбъ. Джентльмэнъ держитъ веревку, къ концу которой привязано чучело Кругера съ библіей въ рукахъ, которое при апплодисментахъ вѣшаютъ. Пронзительно пищатъ дудки, верещатъ трещотки... Вокругъ повѣшеннаго Кругера составился хороводъ. Выплясываетъ дама, довольно пожилая, нарядно одѣтая, старикъ, повидимому, рабочій, молодой джентльмэнъ въ цилиндрѣ и солдатъ въ красной курткѣ" (Діонео, "Очерки Современной Англіи" стр. 34). А евангелія, выпущенныя тогда въ переплетахъ, украшенныхъ національнымъ флагомъ и изображеніемъ солдата и матроса! Все это было, но кажется такимъ невѣроятнымъ, когда угаръ джингоизма прошелъ.}.

Прекрасную Италію во имя націонализма напоили неочищеннымъ спиртомъ ложнаго патріотизма. "Спиртъ" этотъ мы находимъ въ изобиліи въ газетныхъ статьяхъ, повѣстяхъ, поэмахъ (напр., у д'Аннунціо). Одинъ поэтъ, воспѣвая битву 16 октября, т. е. избіеніе невооруженныхъ арабовъ въ городѣ и въ оазисѣ, говоритъ про солдата, прижимающаго къ груди, какъ мать прижимаетъ больного ребенка, окровавленный прикладъ ружья. Одному артиллеристу, котораго видѣлъ поэтъ, оторвало часть челюсти, но онъ тѣмъ не менѣе съ гордостью бормочетъ: "Восемь! Я убилъ восемь изъ нихъ!" Рядомъ лежитъ сержантъ. У него челюсти, должно-быть, совсѣмъ нѣтъ, потому что онъ молчитъ; но онъ тѣмъ не менѣе поднимаетъ обѣ руки и показываетъ поэту растопыренные пальцы. Сержантъ убилъ десять арабовъ. "Какъ это прекрасно! восклицаетъ поэтъ.-- Бѣшенный восторгъ опьяняетъ меня! Турки узнали, что такое потокъ свинца, и что такое потокъ итальянской доблести!"

Солдаты, съ которыми Макъ-Куллахъ бесѣдовалъ на форпостахъ, не проявляютъ такого опьяненія войной. "Я еще не видалъ вообще солдатъ, которыя любили бы войну,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- И меньше всѣхъ проявляли такое войнолюбіе легендарно свирѣпые казаки, съ которыми я шелъ въ Маньчжуріи. Вотъ почему я начинаю подозрѣвать, что единственный классъ, любящій войну и горячо отстаивающій ее, это -- газетные публицисты. Тяжелые итальянскіе крестьяне, цирульники и продавцы мороженаго, съ которыми я бесѣдовалъ на форпостахъ, защищали рукой свои глаза отъ солнца, когда вглядывались въ таинственную, неизвѣданную пустыню, укрывавшую, какъ крѣпость, непріятеля-невидимку. Итальянскіе крестьяне не знаютъ даже, какъ называется народъ, съ которымъ они воюютъ, Доводимому, не всѣ знаютъ слово "Турція", и о непріятелѣ говорятъ описательно: "люди той страны, съ которой мы воюемъ". Русскіе солдаты,-- продолжаетъ Макъ-Куллахъ,-- при мнѣ, говоря о японцахъ, пользовались мѣстоименіемъ "они". Ночью проклятіе, тяготѣющее надъ пустыней, поднимается изъ земли и бродитъ по ней, какъ упырь. Часовые, стоящіе, въ пустынныхъ мѣстахъ, почти сходятъ съ ума отъ страха. Послѣ того какъ солдаты часами вглядываются въ сѣрый, таинственный полумракъ пустыни, у нихъ начинаются зрительныя галлюцинаціи. Часовые видятъ черные, страшные призраки. Они стрѣляютъ отъ страха и поднимаютъ на ноги весь лагерь. Ложная тревога обусловливается бродячими собаками или муломъ, потерявшимъ хозяина. Эти безпричинныя ночныя тревоги начинаютъ отражаться на нервахъ солдатъ и молодыхъ офицеровъ. Въ очень рѣдкихъ случаяхъ тревога вызвана дѣйствительнымъ нападеніемъ турокъ, подбирающихся обыкновенно на разсвѣтѣ. Начинается тогда усиленная ружейная и артиллерійская пальба. Утромъ въ пустынѣ находятъ одного или двухъ убитыхъ турецкихъ солдатъ. Въ Италію летитъ реляція о блестящей побѣдѣ.

"И въ то время, какъ вниманіе итальянцевъ всецѣло поглощено пустыней, мнѣ чудится позади ихъ гигантскій, страшный призракъ, поднимающійся изъ темныхъ кварталовъ занятаго города,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Выступаетъ врагъ болѣе страшный, чѣмъ турки, болѣе ужасный, чѣмъ пустыня -- холера"... Италія захватила добычу, съ которой не справится. Средневѣковыя легенды говорятъ про удивительные плоды, растущіе на берегу Мертваго моря. Снаружи они прекрасны; но стоитъ дотронуться, какъ они разсыпаются, оставивъ только прахъ. Такимъ плодомъ съ береговъ Мертваго моря Италія найдетъ Триполитанію. "Италія хотѣла присоединитъ территорію; но захватила только пески, нищету, лохмотья, страданія, холеру и почву, на которой пышнымъ цвѣтомъ зацвѣтетъ казнокрадство. Надобно ли было итальянцамъ для всего этого идти еще за море? Не достаточно ли у ихъ и безъ того всего этого добра?" {"Italy's War for a Desert, р. 89.}.

VI.

Непріятель грозитъ итальянцамъ не только со стороны пустыни. Въ концѣ октября они убѣдились, что даже маленькій полуостровъ, занятый и укрѣпленный такимъ необыкновеннымъ образомъ, можетъ подвергнуться нападенію. Тогда явилась паника, а въ результатѣ ея -- избіеніе всѣхъ арабовъ въ оазисѣ. "Въ ночь на 23 октября Триполисъ находился въ большой тревогѣ и испытывалъ болѣе сильный страхъ, чѣмъ Портъ-Артуръ наканунѣ перваго японскаго штурма, или чѣмъ Константинополь въ ночь передъ тѣмъ, какъ Махмудъ-Шефкетъ-Паша взялъ городъ". Боясь потерять городъ и считая каждаго туземца врагомъ, итальянцы черезъ глашатаевъ-арабовъ потребовали сдачу всякаго оружія. "Кто ослушается, будетъ немедленно разстрѣлянъ," -- кричали глашатаи. Туземцамъ приказано было также (и опять подъ угрозой разстрѣла) не выходить изъ дома послѣ заката солнца и не зажигать въ долѣ огня.

"Военные и не военные, проходя днемъ по улицамъ и базарамъ, при встрѣчѣ съ туземцами нащупывали на всякій случай въ карманѣ револьверы, чтобы стрѣлять, если арабъ бросится съ ножемъ. Всѣ эти мѣры предосторожности, принятыя противъ мирныхъ арабовъ, жившихъ въ городѣ и въ оазисѣ, были совершенно излишни,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Вѣчный страхъ довелъ итальянцевъ до крайне напряженнаго нервнаго состоянія. Нѣсколько разъ бывало, что итальянскіе солдаты принимали въ городѣ своихъ за непріятеля. Когда забирали туземца, на которомъ была хоть тѣнь подозрѣнія, офицеръ отдавалъ приказъ: "fuoco" (пли!)... Въ траншеяхъ итальянскіе солдаты пугали другъ друга страшными разсказами про тѣ ужасы, которые бываютъ во время африканскихъ кампаній. Въ ушахъ итальянцевъ слово "Африка" звучитъ вообще зловѣще. Въ печати никогда не были высказаны вполнѣ тотъ страхъ и позоръ, которые были оставлены пораженіемъ при Адовѣ (Адуѣ); но всѣ новобранцы не только знаютъ про пораженіе въ Абиссиніи, но даже преувеличиваютъ ужасъ его. Вокругъ бивуачныхъ огней въ Триполитаніи разсказы про пораженіе въ Адовѣ стали еще страшнѣе и производили еще болѣе потрясающее впечатлѣніе на солдатъ. Правда, солдаты, какъ сообщали корреспонденты итальянскихъ газетъ, много кричали.

Viva l'Italia!

Viva Tripoli italiana!

Viva la marina!

Viva l'esereito!

Viva il Re!

Viva la flotta italiana! *)

*) Да здравствуетъ Италія! Да здравствуетъ итальянскій Триполисъ! Да здравствуютъ матросы! Да здравствуютъ войска! Да здравствуетъ Король! Да здравствуетъ итальянскій флотъ!

Но всѣ эти "gridi d'entusiasmo" (крики восторга),-- какъ говоритъ Макъ-Куллахъ,-- были похожи на тѣ восклицанія, которыми хотятъ подбодрить себя испуганныя дѣти, оставшіяся въ темнотѣ.

Въ Триполисѣ эти "крики восторга" звучали, какъ miserere nobis! Корреспонденты итальянскихъ газетъ посылали изъ пораженнаго паникой города телеграммы, въ которыхъ прославлялось "великолѣпное поведеніе войскъ". А редакторы газетъ помѣщали передовыя статьи, въ которыхъ заявлялось: "Tntta Enropa ammira il valore dei nostri marinai e dei nostri soldati" (вся Европа поражена доблестью нашихъ матросовъ и солдатъ!) А солдаты между тѣмъ у бивуачныхъ огней взвинчивали себя страшными разсказами про жестокость, про предательство и коварство арабовъ. По наслышкѣ сообщались разсказы про то, какъ абиссинцы (въ глазахъ итальянскихъ солдатъ они тоже арабы) съ діавольской безпощадностью увѣчатъ раненыхъ. Затѣмъ начали циркулировать разсказы про тѣ ужасы, которые продѣлываютъ арабы съ плѣнными итальянцами. Одинъ берсальеръ, напр., котораго товарищи считали убитымъ, вдругъ объявился въ лагерѣ. На обвиненія въ дезертирствѣ онъ отвѣтилъ, что, вмѣстѣ съ семью товарищами, попался въ плѣнъ арабамъ. Тѣ привязали плѣнниковъ къ деревьямъ и долго мучили ихъ. Солдату удалось бѣжать, а товарищи его погибли. Макъ-Куллахъ считаетъ всѣ разсказы подобнаго рода или вымышленными, или чрезмѣрно преувеличенными. "Всегда въ подобныхъ случаяхъ разсказчикъ былъ единственный изъ семи оставшійся въ живыхъ, но повѣствованіе про побѣгъ было очень несвязно и непонятно. Къ счастью, въ итальянскомъ лагерѣ много людей съ литературнымъ талантомъ. Они редактировали несвязный, разсказъ и прибавляли подходящую развязку. Разсказъ про побѣгъ итальянскаго солдата изъ арабскаго плѣна и про замученныхъ товарищей его начиналъ циркулировать въ новой редакціи, а затѣмъ, въ еще болѣе подкрашенномъ видѣ, попадалъ въ итальянскую печать, изъ которой потомъ поэты, какъ д'Аннунціо или Маринетта, черпали матеріалъ для героической поэмы. Итальянскія газеты сообщили, что въ оазисѣ поймали араба "con brandelli di carnl umaiia in un saco" (съ кусками человѣческаго мяса въ мѣшкѣ). Разсказъ про то, что арабы изъ ненависти ѣдятъ итальянцевъ, былъ сообщенъ "убѣжавшимъ изъ плѣна берсальеромъ"... Вокругъ бивуачныхъ огней говорили не только о жестокости арабовъ. Сообщалось также, что весь городъ подрытъ подземными ходами, ведущими далеко въ пустыню, и что черезъ эти "sotterraneas" арабы и турки въ любой моментъ могутъ появиться съ тыла у итальянцевъ. Со словъ совершенно "достовѣрныхъ свидѣтелей" передавалось, что въ подземельяхъ уже сидятъ арабы, дожидаясь только сигнала, чтобы выйти и начать рѣзню въ городѣ.

Итальянскія власти въ Триполисѣ были сильно смущены упорными слухами про подземные ходы. Теоретически было вполнѣ возможно, что какой-нибудь подземный ходъ остался со временъ римлянъ. И вотъ, спеціальнымъ инженерамъ поручено было найти подземелья. Инженеры спустились въ колодцы, изслѣдовали погреба, каналы на кладбищѣ, гдѣ, по разсказамъ, былъ входъ въ корридоры; но поиски не дали никакихъ результатовъ. Наконецъ, власти обратились къ арабскимъ вождямъ, передавшимся итальянцамъ. Арабы сообщили, что подземныхъ ходовъ нѣтъ да и быть не можетъ, потому что городъ построенъ на песчаной почвѣ, напитанной водою. Ходъ, проведенный въ такой почвѣ, завалился бы. Но поиски продолжались. Иностранные корреспонденты пространно обсуждали вопросъ о подземныхъ ходахъ въ своихъ статьяхъ. И обсужденія были тѣмъ болѣе всесторонни, что только объ этомъ вопросѣ цензоръ разрѣшалъ писать свободно.

Армія -- громадное животное, легко поддающееся паникѣ. Разсказы про жестокость арабовъ производили сильное впечатлѣніе на сицилійскихъ солдатъ. Арабы и турки сдѣлали ночное нападеніе и прорвали итальянскую цѣпь. Ужасъ охватилъ итальянцевъ, и одинъ моментъ казалось, что городъ потерянъ. Потомъ, когда цѣпь опять замкнулась, въ городѣ и оазисѣ началось поголовное истребленіе мирныхъ арабовъ, не принимавшихъ никакого участія въ нападеніи на итальянцевъ. На офиціальномъ языкѣ это называлось "очищеніемъ" оазиса. "Мертвыя тѣла валялись всюду,-- разсказываетъ Макъ-Куллахъ.-- Вотъ по серединѣ улицы лежитъ почти обнаженный громадный арабъ. Верхняя часть черепа снесена, очевидно, ударомъ приклада. Куски мозга валяются въ нѣсколькихъ шагахъ отъ головы. Тѣло еще теплое. Итальянскій солдатъ забавляется тѣмъ, что бьетъ тѣло ногой; онъ наблюдаетъ тотъ подобный студеню трепетъ, который можно видѣть въ неостывшемъ тѣлѣ. Нѣсколько солдатъ рыщутъ по улицамъ Gb револьверами въ рукахъ и стрѣляютъ въ каждаго встрѣчнаго араба. Они буквально охмѣлѣли отъ крови и проявляли всѣ признаки опьяненія: лица у солдатъ покраснѣли, глаза налились кровью, руки дрожали, походка была неровная. Многіе солдаты сняли мундиры и засучили рукава сорочекъ, какъ мясники, приготовившіеся колоть свиней... Одинъ солдатъ вызвался намъ показать всѣхъ убитыхъ. У него въ рукахъ былъ револьверъ. Солдатъ имѣлъ гордый видъ удачливаго охотника, собирающагося похвастать добычей. И она, дѣйствительно, была велика. Тѣла лежали во всѣхъ направленіяхъ. Прежде всего мы натолкнулись на трупъ женщины. Нѣсколько дальше лежалъ ничкомъ трупъ мужчины. Нашъ проводникъ сперва показалъ намъ этотъ трупъ, потомъ вскочилъ на него и радостно крикнулъ: "это я его убилъ!" Это было слишкомъ сильное зрѣлище даже для насъ, и мы убѣжали. За слѣдующимъ поворотомъ мы натолкнулись на группу солдатъ, занятыхъ тоже избіеніемъ арабовъ. Къ великому нашему изумленію, во главѣ солдатъ былъ не офицеръ, но штатскій, графъ X. Въ рукахъ у него тоже былъ револьверъ. Лицо налилось кровью, глаза были мутны, а голосъ хриплый, какъ у человѣка, пьющаго уже нѣсколько дней. Графъ X. опьянѣлъ не отъ алкоголя, а отъ крови. Товарищъ мой спросилъ у графа что-то по нѣмецки.-- Achtung, hier sind noch Lebende versteckt (осторожнѣе! Тутъ еще запрятались живые!) -- отвѣтилъ графъ тоже по нѣмецки и удалился со своими солдатами. Мы переглянулись въ изумленіи. Всюду въ оазисѣ шла правильная охота на людей. Итальянцы убивали арабовъ безъ всякаго слѣдствія, безъ суда, все равно, какъ если бы то были волки или другіе дикіе звѣри". Другой очевидецъ этой кровавой бани, фонъ Готтбергъ, такъ описываетъ ее: "Изъ-за домовъ выбѣжали солдаты. По погонамъ видно было, что тутъ солдаты разныхъ полковъ. Повидимому, всѣ они соединились для пикника или для веселой охоты, какою представлялось имъ истребленіе арабовъ. Во главѣ партіи находился поручикъ. И когда солдаты подошли ближе, мы увидѣли, что они ведутъ пять плѣнныхъ арабовъ, со связанными на спинѣ руками. Раздался крикъ. Изъ одного дома выбѣжали солдаты, волоча за собою араба, котораго присоединили къ пяти плѣннымъ и тутъ же разстрѣляли... То былъ уже не военный судъ, а линчеваніе".

Въ углу одного сада Макъ-Куллахъ нашелъ спрятавшуюся арабскую семью. Тутъ были старики и грудной младенецъ. Арабъ, повидимому, главный добытчикъ, выползъ изъ убѣжища, чтобы достать дѣтямъ чего поѣсть. Видъ у него былъ, какъ у травленнаго звѣря. Замѣтивъ Макъ-Куллаха, арабъ въ ужасѣ бросился назадъ. "Я не видалъ, какъ ихъ застрѣлили,-- прибавляетъ авторъ книги,-- но сомнѣваюсь, чтобы они спаслись. По всей вѣроятности, вся семья, до грудного младенца включительно, была убита. Въ оазисѣ было много дѣтей. Что сталось съ ними? Что сталось съ матерями? Мнѣ говорили, что при "очищеніи оазиса" убиты четыреста дѣтей и женщинъ да четыре тысячи мужчинъ, т. е. одна десятая всего населенія его. Многихъ женщинъ застрѣлили по ошибкѣ, такъ какъ ихъ приняли за мужчинъ". Авторъ -- человѣкъ бывалый, много наблюдавшій и умѣющій оцѣнивать явленія, происходящія у него на глазахъ; но, описывая ужасы "усмиренія", онъ иногда, повидимому временно забываетъ, что самъ видѣлъ въ другихъ странахъ. Судя по произведеніямъ того же Макъ-Куллаха, "очищенію" оазиса можно найти аналогію. Во время усмиренія Китая нѣкоторые "союзники" продѣлывали надъ мирнымъ населеніемъ прямо невѣроятные ужасы. Быть можетъ, читатели Русскаго Богатства припомнятъ нѣкоторые факты, которые я приводилъ года три тому назадъ ("Высшія и низшія расы") на основаніи англійскаго источника. У итальянцевъ было хоть то слабое извиненіе, что они расправлялись съ непріятелемъ. Къ несчастью, можно привести много случаевъ почти подобныхъ же расправъ со своими собственными согражданами.

Въ Триполитаніи. каждый арабъ, во избѣжаніе опасности разстрѣла, долженъ запастись спеціальнымъ итальянскимъ документомъ и особой бляхой. У тѣхъ арабовъ, которые убираютъ трупы людей, скончавшихся отъ холеры -- желтыя бляхи, у военныхъ корреспондентовъ -- бѣлыя бляхи и т. д. "У германскаго консульства,-- разсказываетъ Макъ-Куллахъ,-- я остановилъ богатаго араба и попросилъ его указать мнѣ дорогу. Боясь, что я хочу застрѣлить его, арабъ поспѣшно досталъ дрожащими пальцами и показалъ мнѣ разрѣшеніе отъ итальянскихъ властей на жизнь. Съ этимъ умнымъ и образованнымъ арабомъ я потомъ познакомился. Онъ сказалъ мнѣ какъ-то: "Турки обращались плохо съ населеніемъ, но они хоть щадили женщинъ и дѣтей". А вотъ одна изъ многочисленныхъ сценъ трагедіи "очищенія оазиса".

"Внезапно двери ада широко распахнулись,-- разсказываетъ Макъ-Куллажъ.-- Послышались крики и топотъ. Раздались восклицанія, какъ будто выгоняли пьяницъ изъ кабака передъ закрытіемъ его. Изъ-за угла показалось около пятидесяти солдатъ, которые вели шесть крѣпко связанныхъ плѣнныхъ. Между ними я въ особенности замѣтилъ рослаго араба, одѣтаго по европейски, и свѣтлокожаго мальчика лѣтъ двѣнадцати или тринадцати въ красной фескѣ. Солдаты крикнули намъ, отчаянно ругаясь, чтобы мы отошли въ сторону. Они качались, какъ пьяные. Во главѣ солдатъ находился поручикъ, лицо котораго тоже горѣло, а руки дрожали, какъ у всѣхъ. Офицеръ, повидимому, потерялъ всякій контроль надъ своими солдатами и надъ собою. Рядовые толкали его постоянно, не думая даже извиняться. И когда толпа солдатъ (то ни въ коемъ случаѣ не былъ правильный отрядъ) бросилась въ сторону, она совсѣмъ затолкала офицера. Хотя солдаты дѣйствовали, какъ пьяные, никто изъ нихъ, я увѣренъ, даже не дотронулся до вина. Охмелѣли они отъ крови. Было опасно стоять по близости, такъ какъ солдаты находились въ такомъ возбужденномъ состояніи и такъ неосторожно обращались съ ружьями, что случайный выстрѣлъ могъ раздаться въ любой моментъ. Солдаты сами понимали это, и потому криками и дикимъ размахиваніемъ рукъ приказывали намъ отойти. Они ввели плѣнныхъ въ мурью, сложенную изъ кирпича сырца, одна стѣна которой была разрушена. Эта мурья, повидимому, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль служила отхожимъ мѣстомъ для цѣлаго полка. И въ это вонючее болото вогнали плѣнныхъ попарно, поставили у стѣны и немедленно изрѣшетили пулями. Никто не командовалъ при разстрѣлѣ. Солдаты палили по собственной иниціативѣ... Затѣмъ офицеръ тоже всадилъ въ плѣнныхъ нѣсколько пуль изъ револьвера. Остальные плѣнные спокойно дожидались, покуда и ихъ вгонятъ въ отхожее мѣсто. Они наблюдали разстрѣлъ, какъ будто были только зрителями. Солдатъ, стоявшій рядомъ съ арабомъ, одѣтымъ по европейски, что-то громко кричалъ ему. Другой солдатъ нервно игралъ длинной кистью фески мальчика. Безпокойные пальцы наматывали эти длинныя шелковыя нити, какъ будто то были женскіе волосы. Мальчикъ въ красной фескѣ стоялъ неподвижно. Подобно всѣмъ тѣмъ арабамъ, которыхъ казнили при мнѣ въ Триполисѣ, онъ проявилъ передъ смертью большое мужество и полное спокойствіе.

"Такъ какъ солдаты стояли всего на разстояніи трехъ шаговъ отъ разстрѣливаемыхъ, то каждая пуля попала въ цѣль. Мальчикъ очутился во второй группѣ разстрѣливаемыхъ. Онъ сильно поблѣднѣлъ, но все таки сохранялъ полное спокойствіе. Чтобы не запачкаться, онъ проворно перебрался черезъ трупы разстрѣлянныхъ уже и сталъ у стѣны. Раздался залпъ, и мальчикъ упалъ. Товарищъ его былъ только тяжело раненъ одной пулей въ лицо, а другой въ плечо. Несмотря на раны, онъ не упалъ и по прежнему спокойно глядѣлъ на солдатъ. Раздался еще залпъ, и арабъ свалился. Одѣтый по европейски плѣнный попалъ въ послѣднюю группу разстрѣливаемыхъ. Повидимому, итальянцы желали вывѣдать у него какой-то секретъ. Они требовали у него какихъ-то показаній, чтобы онъ кого-то выдалъ. Арабъ только отрицательно мотнулъ головою. Его поставили въ дальній уголъ отхожаго мѣста, такъ какъ весь полъ былъ уже покрытъ окровавленными тѣлами, руки и ноги которыхъ странно подогнулись. Рядомъ съ плѣннымъ въ европейскомъ платьѣ поставили стараго, бородатаго араба съ умнымъ, благороднымъ, задумчивымъ лицомъ. За секунду до того, какъ грянулъ залпъ, этотъ арабъ обратился къ своему товарищу по несчастью и совершенно спокойно, какъ дѣлаютъ это знакомые, встрѣтившіеся на улицѣ, сказалъ что-то. Арабъ въ европейскомъ платьѣ утвердительно кивнулъ головой. Что старикъ мотъ сказать такимъ спокойнымъ тономъ въ подобный моментъ? Раздался залпъ. Одѣтый по европейски свалился, какъ снопъ; но старикъ завертѣлся волчкомъ. Его загорѣлое лицо побѣлѣло и выразило страшное страданіе. Раздался второй залпъ, и старикъ тоже успокоился на полу. Со всѣхъ сторонъ сбѣжались солдаты и офицеры, чтобы посмотрѣть, какъ разстрѣливаютъ. Они кричали отъ восторга и подплясывали каждый разъ, когда падали арабы. Прибѣжалъ также докторъ со значкомъ краснаго креста на груди,-- съ папиросой въ зубахъ и кодакомъ въ рукахъ... Отличительной чертой всѣхъ этихъ казней являются офицеры съ кодаками. Иногда, чтобы посмотрѣть на казнь, приходятъ французскіе монахи... Солдаты-зрители, желая лучше видѣть все происходящее, толкали офицеровъ. И когда наконецъ всѣ плѣнные были разстрѣляны, офицеры и солдаты подбѣжали ближе, чтобы взглянуть на трупы, отпуская при этомъ шутки по поводу положенія тѣлъ. Въ шесть человѣкъ было всажено не меньше четырехсотъ пуль. Итальянскія газеты говорили объ "очищеній оазиса", какъ о "блестящей побѣдѣ, "какъ о мести за Адову" (Адую). И всѣ офицеры и солдаты носили на каскахъ гербы съ изображеніемъ креста, символа любвеобильнаго Христа" -- восклицаетъ Макъ-Куллахъ.

И это восклицаніе невольно порождаетъ цѣлый рядъ вопросовъ. Изъ тайниковъ памяти выползаютъ факты одинъ страшнѣе другого. Можно ли въ дѣйствительно доказать тезисъ, принимаемый какъ аксіома, а именно, что установленный культъ повелъ къ смягченію нравовъ? Есть ли вообще такая страна, въ которой люди, имѣющіе какую бы то ни было безконтрольную власть надъ своими ближними, руководствовались бы правилами то8 морали, которую они заучиваютъ съ дѣтства?

У Вольтера въ "философскомъ словарѣ" геній показываетъ автору пустыню, въ которой лежатъ цѣлыя горы человѣческихъ череповъ. Особенно высоки были четыре горы, стоявшія рядомъ. Геній объясняетъ, что ихъ надо было раздѣлить, иначе гора ушла бы вершиной въ небо. И всѣ эти кости принадлежали людямъ, сожженнымъ, убитымъ, утопленнымъ, замученнымъ во имя установленнаго культа любви и всепрощенія. "Et toutes ces piles etaient surmontees de mitres, de tiares"! Даже въ тѣ эпохи, когда вліяніе установленнаго культа было безгранично, онъ не подсказалъ испанцамъ, напримѣръ, болѣе кроткаго обращенія съ перувіанцами или мексиканцами. Геній показываетъ французскому автору кости двѣнадцати милліоновъ индѣйцевъ, убитыхъ "par ce qu'ils n'avaient pas ete baptises". И если такъ обстояло дѣло тогда, когда авторитетъ культа былъ безграниченъ, то что же можно ждать теперь, когда одно полицейское распоряженіе имѣетъ большій авторитетъ и болѣе обязательно, чѣмъ всѣ правила возвышенной морали, взятыя вмѣстѣ! Съ тѣхъ поръ, какъ былъ написанъ "философскій словарь", прибавилось нѣсколько новыхъ горъ человѣческихъ костей.

Десять лѣтъ тому назадъ въ Китаѣ были убиты миссіонеры. Отправляя войска, чтобы они отомстили за смерть людей, проповѣдывавшихъ культъ всепрощенія, германскій императоръ, призывавшій въ своей картинѣ Европу къ новому походу въ защиту креста противъ язычества, совѣтовалъ солдатамъ дѣйствовать безпощадно, чтобы и въ десятомъ поколѣніи китайцы съ ужасомъ вспоминали новыхъ гунновъ. И нѣмцы (и не только нѣмцы!) дѣйствовали безпощадно! Такъ какъ войскъ не было, чтобы съ ними расправляться, то мстили обывателямъ, старикамъ, дѣтямъ и... Женщинамъ и дѣвушкамъ. Люди лишены совершенно того, что англичане называютъ sense of humour, когда серьезно говорятъ о смягченіи нравовъ, произведенномъ установленнымъ культомъ. Такимъ образомъ, Макъ-Куллахъ совершенно напрасно указываетъ на тотъ символъ, который носятъ итальянскіе солдаты на каскахъ.

Авторъ попытался уйти отъ описываемыхъ ужасовъ, но натолкнулся на еще болѣе страшное. "По дорогѣ, ведущей изъ Бумеліаны, шло нѣсколько десятковъ солдатъ, конвоируя пятьдесятъ арабовъ, взрослыхъ и мальчиковъ. Одному изъ послѣднихъ, стройному и граціозному, какъ чистокровному арабскому жеребенку, было лѣтъ десять или одиннадцать, не больше. Дѣти,невидимому, были совершенно спокойны. По всей вѣроятности, обусловливалось это тѣмъ, что они видѣли рядомъ съ собою родителей, родныхъ и сосѣдей. Дѣтей, какъ видно, занималъ только вопросъ, куда это ведутъ ихъ иностранцы? А иностранцы вели ихъ по улицѣ, ведущей къ оазису, лежащему на окраинѣ. Отсюда до пустыни и до итальянскихъ траншей шаговъ пятьсотъ. И по дорогѣ случилось странное дѣло. Изъ-за заборовъ, азъ садовъ пальмовыхъ деревьевъ кто-то нѣсколько разъ выстрѣлилъ. Нули прожужжали у насъ надъ головами. Тогда солдатами внезапно овладѣла паника. Они разсыпались во всѣ стороны и завалились въ канавы, которыми окопана дорога. Солдаты оставили плѣнныхъ, и они спокойно стояли среди дороги, связанные веревкой. Это спокойствіе да длинные, бѣлые балахоны придавали арабамъ видъ барановъ, которыхъ гонятъ на бойню. Потомъ къ плѣннымъ подошелъ одинъ солдатъ. Не знаю по какой причинѣ онъ проткнулъ штыкомъ сперва старика, а потомъ юношу. Когда этотъ свалился, солдатъ оттащилъ его въ сторону, оголилъ снизу до пояса и оставилъ. Трупъ пролежалъ въ такомъ видѣ на дорогѣ до слѣдующаго дня. Старикъ, проткнутый штыкомъ, былъ тяжело раненъ. Онъ тихо стоналъ, истекая кровью. Его оставила умирать. Я видѣлъ догомъ солдата, который вскочилъ ногами на трупъ старика... Солдаты, лежавшіе въ канавѣ, стрѣляли между тѣмъ неизвѣстно въ кого, находившагося за пальмами. Оттуда отвѣчали на выстрѣлы. Я доподлинно знаю,-- говоритъ Макъ-Куллахъ,-- что за пальмами были только итальянскіе солдаты, стрѣлявшіе въ своихъ, потому что Господь или Сатана ослѣпилъ этихъ безумныхъ, опьяненныхъ кровью людей. Такая же паника царила въ тотъ день всюду въ Триполисѣ и на Сокѣ, т. е. на громадномъ открытомъ рынкѣ на берегу моря. Здѣсь два солдата были убиты шальными пулями, выпущенными итальянцами же.

"Солдаты, лежавшіе въ канавахъ, продолжали между тѣмъ стрѣлять, не обращая никакого вниманія на офицера. То былъ распухшій, краснолицый, жирный человѣкъ, отчаянно кричавшій и ругавшійся, хотя никто его не слушалъ. Такую же деморализацію можно наблюдать во всей итальянской арміи въ Триполисѣ. Наконецъ, на выстрѣлы прибѣжали другіе офицеры и голубые жандармы. Солдатъ, стрѣлявшихъ уже около получаса по своимъ, убѣдили пойти дальше съ плѣнными. Наконецъ, солдаты вылѣзли изъ канавъ, окружили арабовъ и повели ихъ дальше по направленію къ мурьѣ, подобной той, въ которой разстрѣляли шесть человѣкъ. И эта мурья, повидимому, служитъ отхожимъ мѣстомъ для цѣлаго полка. И когда процессія. подошла къ этому дому, одинъ изъ солдатъ, повидимому мучимый жаждой крови, воткнулъ штыкъ въ бокъ старику, который тутъ же свалился. Остальныхъ плѣнныхъ поспѣшно повели партіями въ мурью. Затѣмъ начались обычные ужасы. Весь полъ былъ заваленъ трупами до такой степени, что слѣдующія жертвы, не находя мѣста, гдѣ стоять, должны были карабкаться на тѣла разстрѣлянныхъ уже. И такъ какъ руки плѣнныхъ были связаны на спинѣ, то осуждаемые скользили и падали. И вотъ, всѣхъ разстрѣляли. На полу лежала громадная куча тѣлъ. Пулями были сбиты огромные куски обмазки. Несмотря на большое количество выпущенныхъ пуль, многіе арабы обнаруживали еще признаки жизни. Тогда поручикъ сталъ стрѣлять изъ револьвера въ каждую голову въ этой горѣ тѣлъ. И все-таки тихіе стоны слышались въ кучѣ. Солдаты начали палить пачками въ груду тѣлъ".

Макъ-Куллахъ объясняетъ, что видѣлъ на своемъ вѣку казни въ разныхъ странахъ и оставался спокойнымъ. "То, что я видѣлъ раньше, нисколько меня не волновало, и, вмѣсто протестовъ, я дѣлалъ фотографическіе снимки. Но бойня въ Триполисѣ была такъ отвратительна, что возмутила бы даже Абдулъ-Гамида и вырвала бы протестъ даже у г. Пуришкевича" {"Italy's War for a Desert", р, 287.}.

Бойня продолжалась нѣсколько дней. Солдаты останавливали на улицѣ всѣхъ хорошо одѣтыхъ арабовъ, отводили ихъ въ пустые дома, обирали и потомъ разстрѣливали... Сотни убитыхъ такимъ образомъ зарыты въ песокъ, сотни брошены въ море. Много дней спустя триполисскіе рыбаки вылавливали сѣтями трупы. Въ оазисѣ стояла невыносимая, вонь отъ разложившихся тѣлъ. И когда съ моря дулъ вѣтеръ, онъ тоже приносилъ вонь отъ плававшихъ въ бухтѣ распухшихъ тѣлъ...

Къ несчастью, всѣ тѣ ужасы, которые описываетъ Макъ-Куллахъ, не представляютъ собою ничего исключительнаго. Такъ поступаетъ всегда воинственный націонализмъ при каждой авантюрѣ, въ которую втягивается. При наиболѣе примитивныхъ проявленіяхъ торжествующаго націонализма жертвами его становится не только мирное населеніе только что завоеванной страны, но порой свои же сограждане... Однако каждая авантюра чревата мщеніемъ. Воинственный націонализмъ своею собственною жестокостью уготовляетъ себѣ гибель. Итальянцы втянулись въ авантюру, изъ которой не скоро выберутся. "Послѣ пяти мѣсяцевъ войны,-- говоритъ Макъ-Куллахъ,-- положеніе дѣлъ въ Триполисѣ такое же, какъ въ первый день. Итальянцы все еще занимаютъ только узкую береговую линію, находящуюся подъ защитой пушекъ на военныхъ корабляхъ. Другими словами, это означаетъ, что завоеватели еще ничего не сдѣлали... Въ Триполитаніи есть куски размѣромъ въ Германскую имперію, которыхъ завоеватели еще даже не видали. Отъ Триполиса до Тада и отъ Бенгази до Вадаи разстояніе почти одинаковое, приблизительно въ 2000--2200 километровъ, т. е. столько же, сколько отъ Москвы до швейцарской границы. По прямой линіи отъ Триполиса до границы турецкаго вилайета 1400 километровъ, т. е. столько же, сколько отъ Москвы до Кракова. Нѣкоторые турецкіе пасты отстоятъ еще дальше на югъ. Вслѣдствіе трудностей дороги и необходимыхъ большихъ роздыховъ, караваны изъ Триполиса до границы и обратно идутъ 1 ¹/₂ года. Эти цифры показываютъ, что завоеваніе Триполитаніи въ лучшемъ случаѣ затянется на пятьдесятъ лѣтъ. Французы въ Алжирѣ находились въ болѣе благопріятныхъ условіяхъ, чѣмъ итальянцы въ Триполитаніи, а между тѣмъ на покореніе Кабиліи понадобилось болѣе тридцати лѣтъ". "Послѣдняя глава зловѣщей итальянской авантюры еще не написана,-- говоритъ Макъ-Куллахъ.-- Дай Богъ, чтобы анархія и гражданская война не написали кровью и огнемъ эту главу на прекрасныхъ поляхъ Италіи. Очень вѣроятно, что война сослужитъ службу только соціалистамъ и террористамъ, которыхъ Италія раньше поставляла въ такомъ количествѣ. И даже если ген. Канева выйдетъ побѣдителемъ, набѣгъ тѣмъ не менѣе неминуемо закончится катастрофой. Триполитанія всегда будетъ бременемъ для завоевателя. Черезъ нѣсколько лѣтъ, а, быть можетъ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ итальянскіе революціонеры будутъ имѣть право заявить: "Вѣдь мы это все предсказывали!" Когда Италія проспитъ нынѣшній хмѣль джингоизма и крови, она, по всей вѣроятности, обратится за утѣшеніемъ къ человѣку съ краснымъ флагомъ. Это -- единственный итальянецъ, который не опьянѣлъ отъ крови и который ясно представлялъ себѣ положеніе дѣлъ".

Діонео.

"Русское Богатство", No 8, 1912

Оставить комментарий Шкловский Исаак Владимирович (bmn@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 04/08/2020. 90k. Статистика. Статья: Публицистика Из Англии	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шкловский Исаак Владимирович Из Англии

Изъ Англіи.

Шкловский Исаак Владимирович
Из Англии