Шкловский Исаак Владимирович
Из Англии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дальнейшие воспоминания Хайндмэна.

   

ИЗЪ АНГЛІИ.

Дальнѣйшія воспоминанія Хайндмэна.

I.

   Полтора года тому назадъ вышла интересная книга Хайндмэна "Отчетъ о жизни, полной приключеній", о которой я въ то время писалъ въ Русскомъ Богатствѣ. Только что вышли "Дальнѣйшія воспоминанія" того же автора {Henry Mayers Hyndman, "Further Reminiscences". London. 1913.}. При чтеніи объемистаго тома мнѣ все вспоминалась одна фраза у Вольтера. Рѣчь идетъ о донѣ Иссахарѣ, который на компанейскихъ началахъ дѣлилъ съ великимъ инквизиторомъ прекрасную Кунигунду (Кандидъ): ""Cet Issachar était le plus colérigue Hébreu qu'on eût vu dans Israel, depuis la captivité en Babylone".
   Читая отзывы Хайндмэна объ его покойныхъ и здравствующихъ современникахъ, я начинаю думать, что авторъ воспоминаній представляетъ собою самаго сердитаго и сварливаго соціалъ-демократа въ подлунномъ мірѣ. Мы узнаемъ, что только тотъ соціализмъ "настоящій", который былъ принесенъ въ Англію столько-то лѣтъ назадъ имъ, Генри Майерсомъ Хайндмэномъ, и изложенъ въ манифестахъ Соціалъ-демократической Федераціи. Только "тѣ немногіе, которые выучились соціализму у меня, проявили нѣкоторое пониманіе", говоритъ авторъ "Воспоминаній" {ib., стр. 400.}. Всѣ остальные виды соціализма, существующіе въ Англіи,-- ереси, а проповѣдники ихъ -- обманщики, самозванцы, карьеристы, глупцы, невѣжды, "hirelings ot the Board ot trade" (наемники министерства торговли). Всѣхъ ихъ Хайндмэнъ обличалъ, выводилъ на чистую воду, громилъ и побѣждалъ. Объявился въ Англіи, напр., экономистъ Джевонсъ, съ которымъ "другіе" носились. "Политическая экономія скучная наука, въ чемъ я долженъ сознаться, -- говоритъ Хайндмэнъ -- но не разъ мнѣ удавалось развеселить моихъ слушателей даже при помощи этой науки. Такъ было, напримѣръ, тогда, когда я вызвалъ на публичное состязаніе всѣхъ профессоровъ, фабіанцевъ, соціологовъ, лекторовъ, писателей и памфлетистовъ, вѣрующихъ въ нелѣпости, проповѣдуемыя Длсевонсомъ. Я предлагалъ всѣмъ имъ выступить противъ меня въ Національномъ либеральномъ клубѣ. Меня пугали; мнѣ предсказывали полное пораженіе, разгромъ, гибель. Мнѣ предвѣщали, что Уикстидъ, Веббъ, Бернардъ Шоу, Граамъ Уоллосъ или Фоксуэлъ сразятъ меня и пропляшутъ побѣдный танецъ на моемъ трупѣ, что меня, вмѣстѣ съ Марксомъ, развѣютъ по вѣтру. А между тѣмъ наканунѣ поединка я спалъ сномъ праведника и во снѣ не видѣлъ торжествующихъ экономистовъ, пляшущихъ съ моимъ скальномъ въ рукахъ". На другой день Хайндмэнъ прочиталъ свой докладъ о Джевонсѣ и, по собственному признанію, "покончилъ разъ на всегда", съ авторомъ "Principles ot Science". Какъ ученый, Джевонсъ, по мнѣнію Хайндмэна, со времени знаменательнаго доклада, прочитаннаго послѣднимъ въ Національномъ либеральномъ клубѣ болѣе не существуетъ {"Reminiscences", стр. 218.}. "Фабіанское общество состоитъ изъ серьезныхъ и скучныхъ людей, пользующихся, какъ они сами увѣряютъ, большимъ вліяніемъ, -- ехидно пишетъ Хайндмэнъ.-- Внѣ сомнѣнія, фабіанцы сдѣлали одно. Они всѣми силами препятствовали многообѣщавшимъ молодымъ, университетски образованнымъ людямъ заняться научнымъ соціализмомъ и посвятить себя изученію рабочаго класса. Вмѣсто этого молодыхъ людей кормили лекціями самоувѣренныхъ и непогрѣшимыхъ авторитетовъ. Въ лекціяхъ этихъ обсуждались соціальные вопросы и разрѣшались проблемы, не имѣющія никакого отношенія къ дѣйствительной жизни. Фабіанское общество готовило новыхъ чиновниковъ, новыхъ членовъ тиранничесной, полуобразованной бюрократіи. Эти чиновники теперь вошли въ составъ либеральной партіи и заваливаютъ парламентъ биллями, на которые не имѣютъ полномочій отъ страны" {Ib., стр. 212.}. Почему фабіанцы не исполнили совѣта Хайндмэна и не стали марксистами? Очень просто -- объясняетъ авторъ. "Они увидѣли, что, если примутъ ученіе Маркса, то станутъ только послѣдователями континентальныхъ и англійскихъ соціалъ-демократовъ. Имъ придется только повторять мысли генія первой величины. Въ такомъ случаѣ фабіапцы, какъ мыслители, исчезнутъ совершенно. Другое дѣло, если они будутъ разрабатывать доктрины профессора Джевонса. Тутъ не можетъ случиться, что геній учителя устранитъ совершенно учениковъ. Разрабатывая ошибки и гибельное ученіе Джевонса, фабіанцы могутъ увѣрить міръ, что они тоже геніи,-- продолжаетъ Хайндмэнъ.-- Некомпетентные, невѣжественные въ политической экономіи люди повѣрили фабіанцамъ". Потомъ Хайндмэнъ, по его словамъ, пришелъ къ заключенію, что фабіанцы не только ничего не понимаютъ въ соціализмѣ, но еще и карьеристы. И тотъ же Хайндмэнъ на другой страницѣ, желая сильнѣе уколоть Сиднея Вебба, замѣчаетъ, что, еслибы тотъ не затратилъ всего своего времени на "совершенно безполезныя книги", онъ могъ бы быть теперь министромъ и даже премьеромъ. Отзывъ о трудахъ Вебба безпощаденъ, но онъ исключаетъ первое утвержденіе о "карьеризмѣ" фабіанцевъ.
   "Воспоминанія" Хайндмэна въ особенности напоены ядомъ, когда дѣло касается наиболѣе блестящаго и наиболѣе извѣстнаго фабіанца -- Бернарда Шоу. Хайндмэнъ разсказываетъ остроумный анекдотъ про знаменитаго теперь драматурга. Когда впервые давали "Arms and Man", публика бѣшено апплодировала и вызывала автора. Бернардъ Шоу вышелъ и апплодисменты усилились. И вдругъ съ галлереи раздался одинокій, рѣзкій свистъ, встрѣченный криками негодованія. Бернардъ Шоу подошелъ къ рампѣ, поднялъ глаза и нашелъ одинокаго протестанта, продолжавшаго свистѣть.
   -- Сэръ! Я вполнѣ согласенъ съ вашею оцѣнкою моей пьесы,-- сказалъ Бернардъ Шоу.-- И я удивляюсь только, какъ мы съ вами попали въ это общество.
   По мнѣнію Хайндмэна, Бернардъ Шоу находится подъ впечатлѣніемъ самообмана, когда считаетъ, себя соціалистомъ и революціонеромъ. Всѣ его, дѣйствительно, считаютъ разрушителемъ условностей и традицій, но Хайндмэнъ и въ данномъ случаѣ "наскрозь" видитъ. Въ сущности Бернардъ Шоу, по мнѣнію Хайндмэна, реакціонеръ, а на сценѣ "благонамѣренный шутъ" (ib., 226). Вамъ нужны доказательства? "Сколько угодно", говоритъ авторъ "Воспоминаній". У Бернарда Шоу есть забавный и остроумный фарсъ "Майоръ Варвара", о которомъ я писалъ въ Русскомъ Богатствѣ, когда пьеса только что появилась. Тамъ есть такой діалогъ между милліонеромъ заводчикомъ Андершафтомъ, изготовляющимъ динамитъ, и философомъ пьесы Кьюзинсомъ, роль котораго -- подводить итоги и подчеркивать все то, что не слишкомъ бьетъ въ глаза.
   -- Кстати, есть ли у васъ какая-нибудь религія?-- любопытствуетъ философъ.
   -- Да,-- отвѣчаетъ Андершафтъ -- я признаю, что для спасенія человѣчестна необходимы двѣ вещи...
   -- Крещеніе и...-- подхватываетъ философъ.
   -- Нѣтъ, деньги и динамитъ.
   Вниманіе Хайндмэна привлечено слѣдующимъ мѣстомъ.
   "Андершафтъ.-- Всѣ религіозныя организаціи существуютъ тѣмъ, что продаютъ себя богатымъ.
   Кьюзинсъ. Но не Армія Спасенія, представляющая собою церковь бѣдныхъ людей.
   Андершафтъ.-- Тѣмъ болѣе у меня основанія купить ее.
   Кьюзинсъ.-- Мнѣ кажется, вы не вполнѣ представляете себѣ, что Армія спасенія дѣлаетъ для бѣдняковъ.
   Андершафтъ.-- Какже, понимаю и даже очень цѣню. Она выдергиваетъ имъ клыки. Для меня, дѣлового человѣка, этого вполнѣ достаточно.
   Кьюзинсъ.-- Пустяки. Армія дѣлаетъ рабочихъ трезвыми.
   Андершафтъ.-- Я предпочитаю трезвыхъ работниковъ. Съ ними моя прибыль увеличивается.
   Кьюзинсъ.-- Честными...
   Андершафтъ.-- Честные работники наиболѣе экономны.
   Кьюзинсъ.-- Внушаетъ имъ привязанность къ семейному очагу.
   Андершафтъ.-- Отлично. Работникъ, привязанный къ дому, пожертвуетъ всѣмъ, чтобы сохранить мѣсто.
   Кьюзинсъ. Армія Спасенія дѣлаетъ рабочихъ счастливыми...
   Андершафтъ. Драгоцѣнное предохранительное средство противъ революціи.
   Кьюзинсъ.-- Безкорыстными.
   Андершафтъ.-- То-есть безразличными къ собственнымъ интересамъ. Что же? Мнѣ и это очень выгодно.
   Кьюзинсъ.-- Армія Спасенія заставляетъ работниковъ думать о царствѣ небесномъ.
   Андершафтъ.-- А не о трэдъ-юніонахъ и соціализмѣ. Великолѣпно!
   Кьюринсъ.-- Послушайте! Вы ничто иное, какъ адскій пройдоха!
   Андершафтъ.-- (Указываетъ на Питера Шерли, выходящаго изъ убѣжища и нетвердыми шагами пробирающагося черезъ сцену). Вотъ честный человѣкъ!"
   Хайндмэнъ, приведя эту сцену, спрашиваетъ: "не правда-ли, ее могъ написать только реакціонеръ, глумящійся надъ рабочими и сочувствующій безсовѣстному капиталисту?"
   По мнѣнію Хайндмэна, отсутствіе паѳоса и поэзіи въ произведеніяхъ ненавистнаго ему фабіанца объясняется тѣмъ, что Бернардъ Шоу, во-первыхъ, не соціалъ-демократъ, а, во-вторыхъ, вегетаріанецъ. "Почему у Бернарда Шоу нѣтъ поэзіи? Почему у него нѣтъ паѳоса? Почему его остроуміе такъ поверхностно? Почему его пьесы всегда блекнутъ къ концу? Потому, сказку я, что питаніе Бернарда Шоу не соотвѣтствуетъ нашему проклятому климату,-- остритъ Хайндмэнъ.-- То, что драматургъ пьетъ, не идетъ ему на благо. Въ Сициліи, въ Тасманіи, Капштадтѣ или въ Копіано вегетаріанскія причуды, быть можетъ, еще простительны, хотя лично я даже тамъ не желалъ бы перейти на подобную діэту. Но въ Лондонѣ или въ Дублинѣ вегетаріанецъ искушаетъ Провидѣніе требованіемъ перевода въ рангъ низшихъ животныхъ. Возьмите Бернарда Шоу, посадите его на шесть мѣсяцевъ на мясную діэту, кормите его отборными блюдами, приготовленными хорошимъ французскимъ поваромъ, поите его хорошимъ портеромъ или, еще лучше, добрымъ бургундскимъ изъ сорта "Романе-конти" и вы увидите, какъ стремительно быстро разовьется талантъ писателя". Теперь нельзя разобрать, надъ чѣмъ смѣется Бернардъ Шоу, потому что его пищевареніе испорчено питаніемъ овощами, зеленью и яичными бѣлками. На мясной пищѣ Бернардъ Шоу проявитъ явно выраженныя симпатіи и тогда "будетъ вызывать своимъ юморомъ слезы" {Ib. 234.}.
   У Герцена выходило остроумнѣе и забавнѣе, когда онъ ставилъ нѣмецкую философію въ зависимость отъ нѣмецкой кухни. "Позвольте васъ спросить, при всемъ германскомъ усердіи и преданности, что можетъ выработать желудокъ нѣмца изъ прѣсно-пряно-мучнисто-сладко-травяной массы съ корицей, гвоздикой и шафраномъ, которую ѣстъ нѣмецъ?.. Гдѣ тутъ вырабатывать какой-нибудь упругій, самобытный англійскій, или дѣятельный, безпокойный французскій фибринъ!.. Перемѣните нѣмецкую кухню, и вы увидите, что Арминій не даромъ спасъ въ тевтобургской грязи германскую народность!"
   Еще болѣе, чѣмъ къ Бернарду Шоу, Хайндмэнъ безпощаденъ къ тому драматургу, истолкователемъ котораго авторъ "Man and Superman" явился въ Англіи: я говорю объ Ибсенѣ. "По моему мнѣнію,-- говоритъ Хайндмэнъ -- Ибсена всегда страшно переоцѣнивали. Пьесы его смертельно утомляютъ меня. Онѣ кажутся мнѣ не только страшно искусственными, но и въ высшей степени скучными. Я просто не выношу нелѣпаго содержанія пьесъ Ибсена и діалога, напоминающаго мнѣ бесѣды Сэндфорда и Мертона {Хайндмэнъ намекаетъ на старинную "History of Sandford and Merton", появившуюся еще въ XVIII вѣкѣ. Это -- "романъ классическій, старинный, отмѣнно длинный, длинный, длинный, нравоучительный и чинный, безъ романтическихъ затѣй".}. "Строитель Сольнесъ" едва не замучилъ меня на смерть. Еслибы не удивительная игра, моя жена, сидѣвшая рядомъ со мною, вынуждена была бы позвать четырехъ дюжихъ капельдинеровъ, чтобы вынести меня. Я не перестаю изумляться тому, какимъ образомъ этого напыщеннаго поставщика общихъ мѣстъ докатили до мѣста мірового генія" (стр. 220). Еще бы! Что можно сказать о писателѣ, который, повидимому, не былъ знакомъ ни съ одною брошюрою Каутскаго!
   

II.

   О либералахъ и радикалахъ Хайндмэнъ даетъ такой же отзывъ, какъ Ворошиловъ ("Дымъ") о Гнейстѣ и Рилѣ: "ихъ стоитъ только назвать и пожать плечами".
   Хайндмэнъ, повидимому, органически не можетъ не обличать кого-нибудь и не выводить на чистую воду даже тогда, когда дѣло касается вопроса, ему совершенно неизвѣстнаго. Русскій питатель, напримѣръ, не преминетъ обратить вниманіе на слѣдующее мѣсто, которое не можетъ не вызвать раздраженія у знающихъ людей. Хайндмэнъ говоритъ о томъ, что "проф. Милюковъ заимствовалъ всю статистику", за которую иностранные критики его особенно хвалили, у проф. Исаева ("у моего друга, извѣстнаго профессора политической экономіи Петербургскаго университета"). Хайндмэнъ по русски не знаетъ. Теперь пойдемъ дальше. Дѣло, очевидно, идетъ о книгѣ П. Н. Милюкова, "Russia and its Crisis", вышедшей въ Чикаго въ 1905 году и справедливо оцѣненной въ Америкѣ и Англіи, какъ лучшая книга на англійскомъ языкѣ о Россіи. Только эта книга П. Н. Милюкова и извѣстна въ англосаксонскомъ мірѣ. Въ ней авторъ развиваетъ взгляды, высказанные имъ въ "Очеркахъ по исторіи русской культуры". Въ седьмой главѣ, на стр. 436, 437, 453,456, 460 и 461 приведены нѣкоторыя цифры, но онѣ взяты, какъ и указано, изъ офиціальнаго отчета министра финансовъ.
   Хайндмэнъ представляетъ собою любопытное сочетаніе правовѣрнаго марксиста и англійскихъ тори стараго образца. На это сочетаніе я уже указалъ въ статьѣ о первомъ томѣ "Записокъ". Во второмъ томѣ мы находимъ новыя доказательства этого. Хайндмэнъ безпощаденъ къ либераламъ, радикаламъ и парламентской рабочей партіи. Онъ не находитъ достаточно сильныхъ словъ для осужденія политики соціальныхъ реформъ. "Я глубоко убѣжденъ,-- говоритъ онъ -- что та бюрократія но назначенію, та бюрократія, находящаяся внѣ контроля и то политическое штукарство (jobbery), которыя навязаны теперь народу первымъ министромъ, Ллойдъ-Джорджемъ, Уинстономъ Черчилемъ, лордомъ Мордеемъ и Харкортомъ,-- представляютъ собою наихудшее проявленіе господства высшаго класса надъ низшими. Хотя я всегда считалъ, что либералы являются худшими политическими врагами всѣхъ трудящихся массъ, но, къ стыду моему, ждалъ путнаго отъ партіи, ставшей у власти въ 1906 году". Законъ о государственной пенсіи скоро показалъ Хайндмэну, что "либералы обманщики". "Скоро мы совершенно разочаровались",-- продолжаетъ авторъ "Воспоминаній".-- "Кто повѣрилъ бы нѣсколько лѣтъ тому назадъ, что либеральная партія навяжетъ намъ бюрократію, дѣйствующую безконтрольно? Кто повѣрилъ бы, что это будетъ сдѣлано только для того, чтобы поддержать свой престижъ и прикрыть невѣжество безсовѣстнаго министра? Я надѣюсь дожить до того времени, когда вся система будетъ разрушена" (стр. 506).
   Хайндмэнъ строго осуждаетъ каждую либеральную реформу и въ томъ фактѣ, что вся Рабочая партія поддерживаетъ эти реформы, усматриваетъ "измѣну" въ отношеніи къ пролетаріату. "Въ Соединенномъ Королевствѣ ненавидятъ бюрократію и чиновниковъ. И вотъ теперь либералы и радикалы создали бюрократію, которая неминуемо разрушитъ партію". Хайндмэнъ признаетъ, что теперь, кромѣ него, никто въ Англіи не сознаетъ еще опасности; но просвѣтленіе должно придти. "И еслибы даже новый законъ дѣйствительно принесъ рабочимъ всѣ тѣ выгоды, о которыхъ говоритъ Ллойдъ-Джорджъ, то онѣ будутъ куплены слишкомъ дорогою цѣною: независимостью рабочихъ". "Все это я категорически повторялъ много разъ, когда билль еще обсуждался -- говоритъ Хайндмэнъ.-- "Къ несчастью, вся Рабочая партія поддерживала билль". Государственный умъ и заботу объ интересахъ массъ проявилъ было вождь консервативной партіи Бонаръ Лоу. "Онъ имѣлъ смѣлость высказаться за отклоненіе билля о страхованіи", но уступилъ потомъ давленію со стороны капиталистовъ, которымъ этотъ законопроектъ, по мнѣнію Хайндмэна, необходимъ, чтобы сковать рабочихъ. "Остинъ Чэмбердэнъ, Литлтонъ и др. овладѣли умомъ Бонара Лоу, убѣдивъ вождя, что выступленіе противъ билля о страхованіи погубитъ консервативную партію" {"Reminiscences", стр. 502--503}. Все то, что радикалы дѣлаютъ въ парламентѣ -- одинъ обманъ, который имѣетъ цѣлью оттянуть окончательную борьбу между капиталомъ и трудомъ хотя бы на двадцать пять лѣтъ. Съ этою цѣлью "богатые радикалы превращаются въ гробокопателей" и вырываютъ доктрины, похороненныя четверть вѣка назадъ. "Такъ обстоитъ теперь дѣло съ панацеей, принесенной Генри Джорджемъ, которой имя единый налогъ. Я былъ глубоко убѣжденъ, что похоронилъ эту доктрину еще тридцать лѣтъ тому назадъ, -- говоритъ Хайндмэнъ.-- И вотъ теперь англійскіе капиталисты, отстаивая послѣднюю линію укрѣпленій, ухватились за единый налогъ Генри Джорджа. Баронъ де-Форестъ, Джозефъ Фелсъ, Джосіа Уэджвудъ, Хеммердъ, Оутвэйтъ и другіе милліонеры-радикалы, поддерживающіе нынѣшнее министерство, употребляютъ всѣ усилія, чтобы гальванизировать мумію, а рядомъ стоитъ Георгъ II (т. е. Ллойдъ-Джорджъ) и ждетъ, когда можно будетъ выдать трудъ за живого человѣка и снова уловить голоса избирателей. Въ подходящій моментъ Георгъ II выступитъ, какъ законный преемникъ добраго, но невѣжественнаго американскаго пророка" {Ib., стр. 533.} .
   Хайндмэнъ всюду стремится указать, что англійскіе консерваторы честнѣе, умнѣе и образованнѣе либераловъ. Во всякомъ случаѣ, они понимаютъ иностранную политику. Конечно, не такъ, какъ Хайндмэнъ. Гдѣ ужь имъ! Хайндмэнъ все зналъ и все предвидѣлъ въ международныхъ отношеніяхъ. Но тори не такіе безнадежные пачкуны во внѣшней политикѣ, какъ радикалы. "Не подлежитъ сомнѣнію, что, когда лордъ Сольсбри, сдѣлавъ одинъ изъ геніальныхъ ходовъ, на которые онъ былъ мастеръ, послалъ британскій флотъ, впервые послѣ сорока лѣтъ, съ визитомъ въ Тулонъ въ то время, какъ соединенныя германская и австрійская эскадры праздновали въ Сѣверномъ морѣ годовщину Седана,-- маркизъ проявилъ способность предвидѣть будущее, не унаслѣдованное его преемниками" {Ib., стр. 410.}.
   Любопытно, что "единственный настоящій соціалистъ въ Англіи", какимъ Хайндмэнъ выставляетъ себя; марксистъ, не находящій достаточно сильныхъ словъ для осужденія радикаловъ за введеніе новой бюрократіи, -- стоитъ за худшую форму бюрократіи -- военную. Хайндмэнъ настоятельно доказываетъ, что Германія готовится къ вторженію въ Англію. Это мнѣніе раздѣляется многими и повело къ усиленію британскаго флота. Такіе авторитеты, какъ полковникъ Ханна (Hanna) доказываютъ, что, при наличности сильнаго британскаго флота, высадка германской арміи въ Англіи немыслима. (См. книгу упомянутаго автора "Can Germany invade England"? London, 1912). Усиленный флотъ явится для Англіи абсолютной гарантіей, что Германія ничего ей не можетъ сдѣлать. Хайндмэнъ однако настаиваетъ на томъ, что одного флота мало. Англія нуждается также въ громадной арміи. Необходимо замѣнить нынѣшнюю, сравнительно небольшую наемную армію другою, громадною, основанною на конскрипціи,-- говоритъ Хайндмэнъ. "Я внимательно слѣдилъ съ шестидесятыхъ годовъ за прусской политикой, основанной на холодномъ разсчетѣ, тщательномъ подготовленіи и рѣшительномъ выступленіи въ подходящій моментъ -- пишетъ авторъ "Воспоминаній -- Затѣмъ я многократно посѣщалъ Германію". "Шлезвигъ-Гольштейнъ, кампанія 1866 года, война 1870--71 годовъ, союзы противъ Франціи 1874 и 1884 годовъ, интриги въ Южной Африкѣ и въ Южной Америкѣ, все доказываетъ одно и то же. Германія со строгой послѣдовательностью выполняетъ намѣченную программу. Удивительный расцвѣтъ промышленности и накопленіе богатства съ 1874 года даютъ Германіи возможность осуществить всѣ пункты этой программы". Однимъ изъ такихъ* пунктовъ является война съ Англіей изъ-за колоній. Существуетъ предположеніе, что германская соціалъ-демократія можетъ остановить всякое враждебное выступленіе противъ Англія или противъ Франціи. "Такое предположеніе кажется мнѣ лишеннымъ основанія,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Я прямо задавалъ вопросъ Бебелю и покойному Зингеру, какъ поступятъ нѣмецкіе соціалъ-демократы, если англійскіе и французскіе соціалисты сдѣлаютъ попытку остановить войну. Вѣдь Вайльянъ и Эрвэ писали; "лучше революція, чѣмъ война"! Нѣмецкіе соціалъ-демократы столь же прямо отвѣтили мнѣ, что въ случаѣ войны съ Англіей или Франціей рѣшительно ничего не смогутъ сдѣлать. У нихъ нѣтъ никакой возможности остановить или хоть задержать мобилизацію. Соціалъ-демократы, конечно, будутъ протестовать противъ войны, но не больше. Никто не можетъ предвидѣть, что случится дальше. Прусская дисциплина и законы военнаго времени заглушатъ дальше всякій протестъ. Германская армія, и въ числѣ ея соціалъ-демократы, пойдутъ, куда ее пошлютъ, хотя въ настоящее время война съ Франціей не популярна среди нѣмецкихъ рабочихъ и крестьянъ. И, если германскіе соціалъ-демократы не въ силахъ остановить сухопутную кампанію, тѣмъ менѣе имѣютъ они возможности помѣшать войнѣ на морѣ. Контроль надъ внѣшней политикой не принадлежитъ германскому народу, который не имѣетъ также полнаго контроля надъ финансами". Силы соціалъ-демократіи, правда, ростутъ въ Германіи; но именно это обстоятельство -- говоритъ Хайндмэнъ -- можетъ заставить германское правительство поспѣшить съ войной. "Гогенцоллерны, ихъ офицеры и чиновники не будутъ мирно сидѣть, спокойно дожидаясь, покуда соціалъ-демократическая пропаганда, тяжесть налоговъ, высокія цѣны и ненависть къ солдатскому режиму дадутъ революціонерамъ большинство не только въ странѣ, но и въ арміи". Внутреннія, а не внѣшнія осложненія побудили Наполеона III начать войну. То же самое можетъ случиться и съ Германіей. И если война будетъ удачна, если снова возникнетъ Германская имперія, какъ при Карлѣ Великомъ, если Германія будетъ господствовать въ Европѣ, то это можетъ остановить на долго ростъ соціалъ-демократіи. Конечно, война не начнется, если Германія сможетъ получить все то, что желаетъ, не двинувъ ни одного военнаго корабля. Но, несомнѣнно, наступитъ конецъ уступчивости другихъ государствъ и тогда неминуемъ "Амаргедонъ", о которомъ говоритъ Откровеніе. Въ первую голову тогда пострадаетъ Англія {"Reminiscences", стр. 397--399.}.
   Итакъ, предпосылка у Хайндмэна такая. Германія имѣетъ громадную армію, могущую въ любой моментъ начать войну и задушить все, что сдѣлали соціалъ-демократы за сорокъ лѣтъ. Въ предпосылкѣ доказывается, что желѣзная дисциплина и военные законы, неразрывно связанные съ громадною арміей, являются полнымъ отрицаніемъ "гражданственности". И нѣсколько неожиданъ тотъ выводъ, который дѣлаетъ Хайндмэнъ: Англія должна не только немедленно сдѣлать заемъ въ 100 милл. ф. ст. на усиленіе флота, но обязана ввести всеобщую воинскую повинность и создать громадную армію. Обученіе солдатъ "остановитъ физическое вырожденіе англійскаго народа и дастъ рабочимъ еще одинъ шансъ противъ ихъ предпринимателей; въ рукахъ народа будетъ тогда лучшее оружіе, чѣмъ пассивное сопротивленіе" {Стр. 401.}. Напрасно читатель спрашиваетъ: "Почему же всего этого нѣтъ въ Германіи? Почему вырожденіе наблюдается въ тѣхъ странахъ, гдѣ вотъ уже болѣе 30 лѣтъ массы проходятъ обязательную военную тренировку?"
   Если милитаризмъ развился въ Европѣ, то это, по мнѣнію Хайндмэна, результатъ пацифизма. Разоруженіе одной страны пробуждаетъ въ другой жадность, стремленіе захвата, а потому -- вооруженіе. "Пропаганда пацифизма, которую вели во Франціи два такихъ талантливыхъ человѣка, какъ Жорзсъ и Эрве, имѣла какъ разъ результаты, предвидѣнные мною,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Германія увеличила свою армію, направленную противъ Франціи, и усилила свой флотъ, направленный противъ Англіи. Обличеніе безумной мароккской авантюры, начатой въ интересахъ международныхъ искателей концессій и банкировъ, не дало никакихъ результатовъ. Партія "La Revanche" теперь сильнѣе, чѣмъ когда-либо раньше. Мильеранъ, говорившій рядомъ со мною въ 1896 году въ Гайдъ-паркѣ на митингѣ мира и братства, устроенномъ международнымъ соціалистическимъ конгрессомъ, -- теперь военный министръ и старается всѣми силами о пробужденіи военнаго духа. Съ этой цѣлью, послѣ долгаго перерыва, снова введены парады к шествія по улицамъ солдатъ съ музыкой. Мильеранъ вообще играетъ роль гражданскаго Буланже и продѣлываетъ это еще съ большимъ усердіемъ, чѣмъ несчастный бравый генералъ... Мильеранъ чувствуетъ, откуда дуетъ вѣтеръ и въ соотвѣтствіи съ этимъ разставляетъ свои паруса. Позади вчерашняго соціалиста стоятъ графъ де Мёнъ, Морисъ Барресъ и Дерулэдъ". Выводъ, по мнѣнію Хайндмэна, такой. Проповѣдь мира во что бы то ни стало не только не улучшила, но, напротивъ, сильно ухудшила положеніе дѣлъ. "Имѣй Англія въ настоящій моментъ громадный флотъ, чтобы властвовать въ проливѣ и на морскихъ торговыхъ путяхъ; располагай она, кромѣ того, готовой, хорошо снаряженной арміей въ 300,000 человѣкъ, которую въ любой моментъ можно послать куда угодно,-- никакихъ осложненій въ Европѣ бы не было" {Ib., 407.}.
   Германія готовится къ войнѣ,-- указываетъ Хайндмэнъ. "Пруссаки предполагали, что послѣ войны 1870--71 годовъ, не Парижъ, а Берлинъ станетъ столицей Европы. Ожиданія не сбылись; но новая успѣшная война можетъ осуществить идеалы нѣмцевъ. Во всякомъ случаѣ, если Германія выйдетъ побѣдительницей, международный финансовый центръ будетъ перенесенъ съ береговъ Темзы на берега Ширее. Присоединивъ Голландію, Бельгію и Данію, включивъ голландскія колоніи (если допуститъ Японія), учредивъ контроль надъ Египтомъ и Малой Азіей,-- Германія будетъ представлять собою послѣ успѣшной войны громадную военную имперію, которая будетъ властвовать на Балтійскомъ, Сѣверномъ и Средиземномъ моряхъ и въ Ламаншѣ" {Стр. 409.}. Пацифистами въ Англіи могутъ быть теперь только "капиталисты", -- увѣряетъ Хайднмэнъ.
   

III.

   "Воспоминанія" написаны сварливымъ и сердитымъ человѣкомъ. Авторъ немедленно становится типичнымъ тори, какъ только на время забываетъ про спой марксизмъ; но "Записки" его, тѣмъ не менѣе, очень интересны. Хайндмэнъ долго жилъ, много видѣлъ и хорошо помнитъ то, что видѣлъ. Въ первомъ томѣ своихъ "Записокъ" Хайндмэнъ разсказалъ про встрѣчи съ Карломъ Марксомъ. Во второмъ томѣ авторъ передаетъ горестную повѣсть самой талантливой дочери Маркса.
   Мнѣ припоминается лѣтній день въ 1896 году. Международный Соціалистическій конгрессъ только что кончился, и делегаты, а также всѣ интересовавшіеся съѣздомъ, собрались на обѣдъ въ Хрустальномъ дворцѣ. Въ громадной залѣ было очень шумно, очень людно и очень мало порядка. Обѣдавшіе были подъ впечатлѣніемъ, что безтолково суетившіеся лакеи въ замасленныхъ фракахъ вотъ-вотъ выльютъ на голову судокъ, или вывалятъ зеленое, противно трепетавшее желе. У лакеевъ было такое выраженіе на лицѣ: "Получай за твои два шиллинга, что даютъ"! Сидѣвшій рядомъ со мною румынскій адвокатъ въ визиткѣ какого-го необыкновеннаго цвѣта, съ громадными запонками на манжетахъ, закрывавшихъ пальцы, громко хохоталъ и кричалъ лакеямъ то по-румынски, то по-французски (съ ужаснымъ деревяннымъ произношеніемъ). Румына приводила въ восторгъ нѣмая сцена за нашимъ столомъ. Курчавый, смуглый маленькій южанинъ спросилъ себѣ бутылку вина. Какъ только оно явилось, къ нему съ другого стола протянулась рука и бутылка исчезла. Южанинъ помолчалъ и спросилъ другую бутылку, которая тотчасъ же отправилась путешествовать (не всѣ знали, что вино не входитъ въ стоимость обѣда). Южанинъ потребовалъ третью бутылку. И, когда къ ней тоже протянулась рука, онъ сказалъ наконецъ:
   -- Іо pagué, companero! (Я заплатилъ, товарищъ).
   Но пошлая, мѣщанская обстановка свадебнаго обѣда въ дешевой кухмистерской была моментально забыта, какъ только поднялся первый ораторъ: плотный, широкоплечій старикъ со свѣтлыми бакенбардами. То былъ Зингеръ.
   -- Переводите, переводите!-- крикнулъ румынскій адвокатъ, вытягивая еще больше свои манжеты съ громадными серебряными запонками. Рѣчь Зингера была сердечная, искренняя, проникнутая глубокой вѣрой. Когда онъ кончилъ, за сосѣднимъ столомъ поднялся маленькій, сильно сутуловатый человѣкъ съ очень непріятнымъ бритымъ лицомъ. Носъ и выдающійся подбородокъ придавали этому лицу хищное выраженіе. И антипатичное, почти отвратительное впечатлѣніе, производимое этимъ лицомъ, не смягчалось высокимъ прекраснымъ лбомъ.
   -- Comrades (товарищи)!-- началъ ораторъ, разматывая черный шелковый платокъ, намотанный на шею, несмотря на лѣтній день.-- Отъ меня вы не услышите рѣчи. Я хочу вамъ продекламировать кое-что.
   Голосъ у него былъ противный, хриплый, глухой.
   -- Кто это?-- спросилъ я.
   -- Докторъ Эдуардъ Авелингъ, мужъ Леоноры Марксъ.
   Я зналъ уже прекрасный переводъ "Капитала", сдѣланный Авелингомъ, а также его превосходныя популяризація Маркса (Student's Marx), Дарвина (Student's Darwin), Лайеля (Geology for Students).
   Авелингъ между тѣмъ началъ очень хорошо, не смотря на противный, сиплый, шипящій голосъ, декламировать стихотвореніе Эдгара Поэ "Колокола". При изображеніи нѣжнаго перезвона золотыхъ свадебныхъ колоколовъ этотъ сиплый голосъ звучалъ какою-то дьявольскою насмѣшкою; по вполнѣ соотвѣтствовалъ звуку набата:
   
             "Hear the loud alarum tells --
                                 Brazen teils!
   What a tale of terror now their turtulency teils!
             In the startlecl car of night
             How the scream out their afifright!
                       Too inuch horrified to speak,
                       They can only shriek, skriek,
                                 Out of tune".
   
   ("Внемли гулкому набату, мѣднымъ колоколамъ. Какой ужасъ вѣщаетъ ихъ смятеніе. Какъ они выкликаютъ свой страхъ въ испуганное ухо ночи! Слишкомъ потрясенные ужасомъ, чтобы говорить, они нестройно могутъ только вопить, вопить!") Хриплый, лающій, отвратительный голосъ Авелппга очень хорошо передавалъ ужасъ и отчаяніе, внушенные звуками набата:
   
   "Oh, the tells, tells, tells!
   What а taie their terror tells
                       Of Despair!"
   
   ("О, колокола, колокола, колокола! Какую повѣсть объ отчаяніи вѣщаетъ ихъ ужасъ!")
   -- Переводите! Переводите!-- Нелѣпо крикнулъ румынъ...
   И черезъ нѣсколько мѣсяцевъ "a tale of despair" была возвѣщена въ англійскихъ газетахъ. Дѣло шло о семейной трагедіи, жертвой которой стала Элеонора Авелингъ. И тогда выяснилось, что иногда внѣшность у людей можетъ находиться въ гармоніи съ душевными качествами.
   "Элеонора была самой младшей дочерью Карла Маркса, -- разсказываетъ Хайндмэнъ.-- Такъ какъ двѣ другія сестры были замужемъ: одна за Лонгэ, а другая за Лафаргомъ, то Элеонора одна жила при отцѣ, вела почти всю его обширную переписку и стала центромъ кружка, носившаго съ собою по Европѣ традиціи "стараго Интернаціонала". Элеонора была любимой дочерью Маркса, на котораго сильно походила, какъ только можетъ быть похожа молодая дѣвушка на старика. Отъ отца Элеонора унаслѣдовала широкій лобъ, черные блестящіе глаза, румяныя щеки, насмѣшливую улыбку и носъ. Элеонора унаслѣдовала также умъ, энергію и работоспособность Маркса. У нея были громадныя знанія въ области литературы, политики и соціологіи... Работать она могла удивительно много. Владѣя хорошо всѣми главными европейскими языками и зная во всѣхъ деталяхъ политическое движеніе во всѣхъ странахъ, Элеонора была очень полезна соціалистической партіи и могла бы стать еще болѣе цѣнной съ теченіемъ времени".
   "Что касается Эдуарда Авелинга, -- продолжаетъ Хайндмэнъ -- то о немъ трудно писать спокойно даже теперь, черезъ много лѣтъ послѣ его смерти. То, что онъ былъ очень способный человѣкъ,-- внѣ сомнѣнія. Авелингъ вполнѣ заслужилъ свой дипломъ доктора естественныхъ паукъ, выданный Лондонскимъ университетомъ. И хотя Авелингъ въ манерѣ мыслить не былъ оригиналенъ, но онъ обладалъ большимъ популяризаторскимъ талантомъ и умѣлъ самую сложную и запутанную теорію излагать очень ясно и просто" {"Reminiscences", стр. 140.}. Когда Хайндмэнъ познакомился съ Авелингомъ, тотъ былъ "одною изъ ипостасей троицы свободныхъ мыслителей": Энни Безантъ, Брэдло, Авелингъ, основавшихъ партію "секуляристовъ" и стоявшихъ во главѣ ея. По ядовитому замѣчанію Хайндмэна, "ипостаси" льстили другъ другу и восхваляли одинъ другого въ печати. Авелинга натолкнулъ на изученіе соціализма Хайндмэнъ. "Авелингъ послѣ моего диспута съ Брэдло открылъ, что соціализмъ съ его творческими задачами является неизбѣжнымъ послѣдствіемъ секуляризма, представляющаго собою лишь разрушительное начало. Послѣдствіемъ было присоединеніе къ Соціалъ-демократической Федераціи. Я не сомнѣваюсь въ томъ, что Авелингъ сдѣлалъ это только потому, что находилъ цѣли партіи справедливыми. Онъ былъ настолько уменъ и проницателепъ, что могъ понять, что присоединеніе къ партіи не принесетъ ему никакой личной выгоды. Авелингу, напр., было неизмѣримо болѣе выгодно присоединиться къ радикальной партіи, въ которой онъ, благодаря уму и таланту, могъ бы быстро выдвинуться. Авелингъ тѣмъ болѣе быстро пошелъ бы впередъ, что никакія соображенія совѣсти не могли бы его сдерживать. И тѣмъ не менѣе Авелингъ сталъ членомъ "Соціалъ-демократической федераціи". Здѣсь онъ познакомился и сблизился съ Элеонорой Марксъ. То обстоятельство, что талантливая, очень умная, проницательная, энергичная и красивая дѣвушка, какъ Элеонора, полюбила Авелинга "на всю жизнь", является психологической загадкой. Авелингъ былъ не только дуренъ собою, но прямо отвратителенъ. Репутація его была такая же, какъ и его внѣшность: говорили про его неприличныя связи, про полный "нигилизмъ" въ денежныхъ дѣлахъ, про безчестность. Авелингъ очень любилъ женщинъ и любопытнѣе всего, что женщины липли къ нему, не смотря на наружность, не смотря на репутацію, не смотря даже на подозрительный сиплый и шипящій голосъ и на другіе еще болѣе явные признаки. Талантливая, блестящая Элеонора, имѣвшая многихъ поклонниковъ, полюбила Авелинга и сошлась съ нимъ, не вѣнчаясь. Въ Россіи, конечно, послѣднее обстоятельство не имѣетъ значенія; новъ Англіи, да еще 25 лѣтъ назадъ, дѣвушка, даже соціалистка, должна была обладать громаднымъ мужествомъ, чтооы рѣшиться на свободный союзъ. Въ Англіи даже и теперь подавляющее большинство крайнихъ радикаловъ и соціалистовъ никакъ не можетъ примириться съ союзомъ, не скрѣпленнымъ хотя бы у "регистратора", хотя бы какимъ-нибудь "президентомъ" "свѣтской скиніи". Быть можетъ, это объясняется тѣмъ, что брачныя церемоніи многихъ сектъ упрощены до крайности. Въ Шотландіи, напр., достаточно, чтобы мужчина сказалъ въ присутствіи трехъ свидѣтелей: "эта женщина моя жена", чтобы бракъ считался законнымъ (если, конечно, нѣтъ двоеженства). "Если мужчина не желаетъ продѣлать даже такую простую церемонію, чтобы избавить свою подругу отъ ложнаго положенія, то, значитъ, онъ не уважаетъ ее, не смотритъ на нее, какъ на жену, а только какъ на сожительницу. Въ такомъ случаѣ передъ нами не брачный союзъ, а только блудъ".-- Такъ разсуждаютъ даже теперь очень многіе англичане, крайне передовые по своимъ взглядамъ. Ничто такъ не поражаетъ англичанъ, изучавшихъ Россію, какъ "свобода нравовъ", наблюдаемая у насъ.
   Можно себѣ представить, какъ смутились друзья и родственники Элеоноры Марксъ, когда она не отступила передъ свободнымъ союзомъ съ Авелингомъ. Элеонора была какъ будто зачарована Авелингомъ. Хайндмэнъ говорятъ о томъ совершенно непонятномъ для мужчины обаяніи, которое производилъ на женщинъ Авелингъ. "Онъ былъ некрасивъ и до извѣстной степени даже отвратителенъ, но могъ, ухаживая за женщиной, дать сто очковъ впередъ самому красивому мужчинѣ въ Лондонѣ,-- пишетъ Хайндмэнъ.-- Элеонора не была единственной блестящей и красивой женщиной, подпавшей подъ чары Авелинга". Безпрерывные романы заканчивались иногда крупными скандалами. Еще болѣе отвратительные скандалы возникали на почвѣ растратъ денежныхъ суммъ, довѣренныхъ Авелингу. Въ этомъ отношеніи онъ былъ мелочно грязенъ. Составлена была, напр., телеграмма, покрытая многими подписями къ губернатору штата Иллинойсъ съ просьбой о помилованіи нѣсколькихъ лицъ, присужденныхъ къ смертной казни. Эту телеграмму, вмѣстѣ съ собранными деньгами, дали Авелингу для отправки, но телеграмма не была отправлена.
   И съ то же время этотъ человѣкъ работалъ очень много и вполнѣ безкорыстно для общаго дѣла: писалъ, читалъ лекціи, агитировалъ. Авелингъ и жена его въ то время часто нуждались. Необходимость работать для дѣла не давала Авелингу возможности заняться "хлѣбной" работой, которую онъ могъ бы выполнить блестяще при его талантливости.
   Въ соціалистической партіи каждый разъ при возникновеніи новаго скандала поднимался вопросъ объ исключеніи Авелинга; но талантливость его и польза, приносимая партіи, отношенія къ Элеонорѣ Марксъ, затѣмъ дружба съ Либкнехтомъ, Каутскимъ, Бернштейномъ, Лесснеромъ, Лафаргомъ, Годомъ, Мотлеромъ и другими уважаемыми соціалистами, заступавшимися за черную овцу передъ исполнительнымъ комитетомъ соціалъ-демократической федераціи, -- снимали вопросъ съ очереди. Авелингъ снова становился дѣятельнымъ членомъ партіи. Выступавшихъ противъ него обвиняли въ зависти. На ближайшемъ конгрессѣ партіи Авелингъ былъ избралъ въ исполнительный комитетъ.
   Наслѣдство, оставленное Энгельсомъ, сильно поправило дѣла Авелинговъ, "но, къ сожалѣнію, не поправило самого Авелинга",-- говоритъ Хайндмэнъ. Онъ продолжалъ безпутничать и, на придачу, началъ сильно пить. Потомъ онъ заболѣлъ и былъ отвезенъ въ госпиталь. Не смотря на характеръ болѣзни, Элеонора сохранила преданность мужу и ухаживала за нимъ, Какъ самая внимательная сидѣлка. Повидимому, она сильно страдала. "Элеонора не была женщиной, пускающейся легко въ откровенность. Скорѣе она отличалась крайней замкнутостью. И поэтому, должно быть, сильно наболѣло у нея на душѣ, если Элеонора вылилась вся передъ моей женою, -- говоритъ Хайндмэнъ.-- Повѣсть о семейныхъ отношеніяхъ, о перенесенныхъ униженіяхъ и о страданіяхъ, разсказанная тогда, была такъ ужасна, что моя жена умоляла Элеонору оставить Авелинга, какъ только онъ оправится, и временно поселиться у насъ. Элеонора обѣщала сдѣлать это и мы думали, что наступитъ конецъ ея мученіямъ. Но Элеонора не оставила мужа. Быть можетъ, тутъ сказалась унаслѣдованная расовая преданность мужу. Какъ только Авелингъ оправился, Элеонора повезла его на берегъ моря въ Марчетъ, гдѣ ухаживала за больнымъ, холила его, была его чтицей, нянькой, служанкой... И все это время она доподлинно знала, что Авелингъ ждетъ только полнаго выздоровленія, чтобы уѣхать съ другою женщиною" {Reminiccences, стр. 145.}.
   И тутъ ходъ событій сталъ наростать съ стремительною быстротою. Авелингъ женился на другой женщинѣ. Элеонору онъ увѣрилъ, что его заставили жениться, и сказалъ, что теперь имъ остается только одинъ исходъ: онъ и Элеонора должны вмѣстѣ кончитъ самоубійствомъ. "Какимъ образомъ Авелингу удалось убѣдить Элеонору покончить съ собою, остается тайной,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Элеонора была совершенно здорова; вскрытіе обнаружило, что она могла бы прожить до 90 лѣтъ". Незадолго до смерти Хайндмэнъ видѣлъ Элеонору, которая съ энтузіазмомъ говорила ему про предстоящую работу. Ядъ былъ полученъ изъ аптеки по запискѣ Элеоноры. "Къ тому времени Авелингъ въ совершенствѣ выучился подражать почерку своей жены,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Я лично не могъ отличить почерка Элеоноры отъ почерка Авелинга. Такимъ образомъ, никто доподлинно не можетъ сказать, кѣмъ именно былъ выписанъ ядъ изъ аптеки. Во всякомъ случаѣ записку въ аптеку снесъ Авелингъ и получилъ синильную кислоту и хлороформъ {Въ Англіи ядъ изъ аптеки можно достать гораздо легче, чѣмъ на континентѣ. Многія сильно дѣйствующія вещества выдаются каждому. Для пріобрѣтенія яда надо только записать свое имя и адресъ у аптекаря.}. Элеонора проглотила свою долю и умерла моментально. Авелингъ не тронулъ яда, выбѣжалъ изъ комнаты, помчался въ помѣщеніе соціалъ-демократической федераціи и попросилъ секретаря запомнить точно часъ посѣщенія". Во время похоронъ Элеоноры Авелингъ театрально проявилъ свое горе. Слѣдствіе у коронера открыло только фактъ самоубійства. Друзья Элеоноры по разнымъ соображеніямъ не сочли нужнымъ раскрыть все, т. е. то, что Авелингъ убѣдилъ жену кончить вмѣстѣ самоубійствомъ. Авелингъ унаслѣдовалъ послѣ Элеоноры то, что осталось отъ денегъ, завѣщанныхъ Энгельсомъ, и сталъ жить съ другою женщиною. Черезъ мѣсяцъ онъ скончался при не вполнѣ выяснившихся еще обстоятельствахъ.
   Такова горестная повѣсть Элеоноры Марксъ, которая, по словамъ Хайндмэна и всѣхъ знавшихъ ее, могла бы свершить очень многое, еслибы жила... Практичный англичанинъ и финансистъ сказывается въ заключительныхъ строкахъ главы, посвященной исторіи Элеоноры Марксъ. Мой товарищъ по журналу H. С. Русановъ подѣлился въ свое время съ читателями своими воспоминаніями о четѣ Лафарговъ, кончившихъ самоубійствомъ. H. С. Русановъ трогательно разсказалъ про то, какъ старый идеалистъ, считая безнравственнымъ получать проценты на капиталъ, раздѣлилъ свои 70 тысячъ руб. на равныя доли съ тѣмъ разсчетомъ, чтобы денегъ хватило до 70 лѣтъ. Когда этотъ возрастъ наступилъ, Лафаргъ и жена его, слѣдуя примѣру геродотовскихъ гиперборейцевъ, сами пошли на встрѣчу смерти. Хайндмэна во всемъ этомъ эпизодѣ поражаетъ только то, что "старику никогда не приходило, повидимому, въ голову, что вмѣсто раздѣленія денегъ на десять равныхъ кучекъ) гораздо разумнѣе и практичнѣе было бы купить полисъ съ пожизненнымъ доходомъ" {Reminiscences, стр. 147.}.
   

IV.

   Хайндмэнъ зналъ многихъ русскихъ, захваченныхъ бурей на родинѣ и прибитыхъ потомъ къ берегамъ Англіи. "Изъ всѣхъ революціонеровъ, когда-либо встрѣченныхъ мною,-- говоритъ авторъ Воспоминаній -- русскіе, по моему мнѣнію, самые рѣшительные, безстрашные и наиболѣе способные на самопожертвованіе. Безъ сомнѣнія, ни съ одними революціонерами не поступаютъ такъ безпощадно, какъ съ русскими... Прямо поразительны тѣ страданія, которыя выпали на долю всѣхъ русскихъ революціонеровъ, начиная отъ террористовъ до очень умѣренныхъ. Какъ бы ни была сильна реакція, большинство тѣхъ русскихъ, которыхъ я встрѣчалъ, никогда не падали духомъ. Все сказанное относится не только къ мужчинамъ, но и къ женщинамъ. Еслибы не смѣлость и не преданность послѣднихъ, ихъ товарищи мужчины, вѣроятно, не были бы способны на столь отчаянную борьбу... Когда исторія борьбы человѣчества за лучшую долю будетъ написана и когда память борцовъ будетъ праздноваться ежегодно,-- самое почетное мѣсто по праву будетъ принадлежать русскимъ" {Ib. 369-370.}. Хайндмэнъ дальше разсказываетъ объ удивительныхъ конспираторскихъ способностяхъ русскихъ. Дѣло идетъ о съѣздѣ соціалистовъ-революціонеровъ въ Лондонѣ, состоявшемся въ 1908 году. "Никогда въ жизни не встрѣчалъ я ни въ одной странѣ заговорщиковъ, подвергавшихся такому риску и такъ дешево цѣнившихъ свою жизнь, какъ русскіе,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Когда партія соціалистовъ-революціонеровъ устроила съѣздъ въ Лондонѣ, она первымъ дѣломъ, конечно, захотѣла законспирировать мѣсто, гдѣ происходили засѣданія. Одинъ изъ моихъ русскихъ друзей спросилъ, что, по моему мнѣнію, надо сдѣлать, чтобы навести непріятеля на ложный слѣдъ. Я сдѣлалъ нѣсколько предложеній. По моему мнѣнію, лучше всего было бы нанять парусное судно и отправиться на немъ на нѣсколько дней въ плаванье по одному изъ тихихъ заливовъ у береговъ Англіи, напр., по Уошъ (на восточномъ берегу). Предварительно однако, по моему мнѣнію, делегатамъ слѣдовало раскошелиться на цирульниковъ и пожертвовать слишкомъ обильной растительностью на головѣ и на щекахъ, такъ какъ вслѣдствіе ея эти дѣти Украины и другихъ наиболѣе дикихъ частей Россіи обращали на себя слишкомъ много вниманія. Мой планъ показался слишкомъ сложнымъ и слишкомъ грандіознымъ. Затѣмъ обсуждались другіе проекты. Наконецъ, делегаты стали собираться въ клубѣ, или въ часовнѣ (Chapel) этическаго общества, находящейся входной изъ боковыхъ улочекъ, ведущихъ къ Nothing Hill. Съѣзду удалось законспирировать свои засѣданія, такъ какъ делегаты послѣдовали моему совѣту на счетъ буйной растительности на головѣ и щекахъ. Только два англичанина были посвящены въ тайну и посѣщали засѣданія; я да Фредерикъ Гринъ. Втеченіе шести дней никто въ Лондонѣ не зналъ про то, гдѣ собираются делегаты. Все знающіе репортеры были искусно наведены на ложный слѣдъ. Даже шпіоны я тѣ были сбиты съ толка. Только на седьмой день, когда съѣздъ кончался уже, тайна раскрылась" {Reminisesnces, стр. 378--379.}.
   Я припоминаю, какъ суетились репортеры вечернихъ газетъ, стараясь раскрыть, гдѣ происходитъ съѣздъ, и какъ они являлись къ намъ, постороннимъ русскимъ, чтобы вывѣдать то, чего мысами не знали. Теперь, послѣ всего того, что раскрылось, можно бы прибавить кое-что къ словамъ Хайндмэна. "Тайна", въ дѣйствительности, раскрылась не на седьмой день, потому что "тайны" совсѣмъ не было: однимъ изъ делегатовъ Лондонскаго съѣзда былъ Азефъ, участвовавшій въ предварительныхъ совѣщаніяхъ, какъ лучше законспирировать съѣздъ отъ шпіоновъ.
   Хайндмэнъ, говоря о русскихъ эмигрантахъ, которыхъ онъ зналъ, "съ удивленіемъ" констатируетъ, что революціонеры становятся въ Англіи сторонниками радикаловъ и либераловъ. "Меня поражала эта симпатія англійскимъ радикаламъ,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Мои знакомые русскіе революціонеры безъ сомнѣнія смѣшивали политическія права и свободу слова, печати и союзовъ съ экономической эмансипаціей". Ни Степнякъ, о которомъ говоритъ Хайндмэнъ, ни другіе видные русскіе эмигранты, конечно, такого смѣшенія не дѣлали. Симпатія англійскимъ радикаламъ объясняется, мнѣ кажется, гораздо проще. Насъ, русскихъ, изображаютъ за-границей всегда анархистами по натурѣ и разрушителями ради разрушенія. Забывается постоянно, что отрицались институты, разложившіеся уже три вѣка назадъ и представлявшіе съ тѣхъ поръ собою только трудъ Сида-Кампеадора, крѣпко привязаннаго въ сѣдлѣ. О законности, объ уваженіи къ порядку, о "незыблемыхъ основахъ" можно говорить только въ тѣхъ страдахъ, гдѣ законъ не представляетъ собою "дышло", которое можно повернуть въ любую сторону, гдѣ "порядокъ" не означаетъ обсолготный произволъ большихъ и малыхъ Держимордъ и гдѣ "незыблемыя основы" не нарушаются простымъ распоряженіемъ. Сквозникъ-Дмухаповскій не становится культурнымъ европейцемъ отъ того, что украшенъ "кавалеріей" и отдаетъ приказы не черезъ Держиморду, а по телефону и телеграфу. И, когда русскіе "отрицатели" получаютъ возможность изучить страну, допускающую эволюціонные методы борьбы, въ нашихъ соотечестненникахъ выступаетъ съ особенной яркостью коренная чорта русскаго характера -- гуманность, т. е. чувство, которое культивировала русская литература. Увлеченіе англійскими порядками, разумѣется, не означаетъ смѣшиванія политической свободы съ экономическимъ освобожденіемъ. Русскіе "нигилисты", изучавшіе Англію, приходили въ восторгъ отъ того, что этого освобожденія можно добиваться гуманными средствами. Теперь и англійскіе писатели школы, появившейся послѣ революціи 1905 года, начинаютъ понимать причины русскаго "нигилизма" (забытый у насъ терминъ пользуется еще правомъ гражданства въ Англіи) и постигаютъ, что вся Россія не населена "анархистами", которыхъ начальство, охраняя культуру, законъ и порядокъ, поставлено въ необходимость смирять желѣзной рукой. Классическимъ доказательствомъ такого пониманія является только что вышедшая книга Готэй -- Рейнольдса "Му Russian year". "Я не понималъ, что означаетъ свобода, покуда не оставилъ Англію и поселился въ Россіи,-- говоритъ Рейнольдсъ.-- Точно такимъ же образомъ я постигъ культурность англійскаго народа только послѣ того, какъ пожилъ въ Германіи. _Мы начинаемъ думать о существованіи воздуха только послѣ того, какъ попадаемъ въ подвалъ... Въ Россіи отсутствуютъ элементарныя гарантіи свободы. Меня удивляли, когда я впервые пріѣхалъ въ Россію, рѣчи про необходимость такого закона, какъ Habeas Corpus. Я вспоминалъ, что въ школѣ, маленькимъ мальчикомъ, дѣйствительно, училъ про такой законъ и даже помнилъ годъ его изданія. Я никакъ не могъ понять, какимъ образомъ взрослые, серьезные люди говорятъ про что-то школьное, ученическое. И очень быстро я убѣдился, что "школьное" и "ученическое" является недосягаемымъ идеаломъ для русскихъ. Мой знакомый былъ арестованъ по обвиненію въ политическомъ преступленіи. Такъ какъ его держали въ тюрьмѣ уже нѣсколько мѣсяцевъ, а власти не торопились, повидимому, предать его суду, то я явился къ министру внутреннихъ дѣлъ (г. Макарову) съ просьбой сказать мнѣ, когда моему знакомому дадутъ возможность оправдаться въ очень туманно формулированныхъ обвиненіяхъ. Министръ не зналъ, но воспользовался случаемъ, чтобы указать мнѣ, что въ Россіи нѣтъ закона, который запрещалъ бы властямъ держать обвиняемаго сколько угодно въ тюрьмѣ до суда. Мой знакомый предсталъ передъ судомъ только черезъ полтора года и былъ оправданъ... У министра внутреннихъ дѣлъ есть простой способъ, при помощи котораго населеніе цѣлаго города сразу ограничивается въ правахъ. Въ городѣ, а то и въ цѣлой области вводится усиленная охрана. При помощи такого простого средства губернаторъ получаетъ право высылать, кого захочетъ, безъ суда, такъ называемымъ административнымъ порядкомъ. Такимъ образомъ, человѣку, живущему, напр., въ Кіевѣ, приказываютъ въ 24 часа оставить городъ и отправиться въ Архангельскъ. И совершенно напрасно высылаемый сталъ бы указывать на то, что его раззоряютъ, что семья его умретъ съ голоду. Надо отправиться въ ссылку и безполезно даже добиваться причины ареста" {"Му Russlan Year". стр. 161--162.}.
   Англичанинъ привыкъ съ дѣтства думать, что "порядокъ" означаетъ гарантію каждому того успѣха въ жизни, котораго онъ самъ добился. "Если я лавочникъ, адвокатъ, докторъ, конторщикъ или мастеровой, то раззорить меня и отнять у меня и моихъ дѣтей хлѣбъ могутъ только моя неспособность или превратности судьбы, но ни въ коемъ случаѣ не вмѣшательство властей",-- разсуждаетъ англичанинъ. И, видя, какъ однимъ почеркомъ пера раззоряютъ сотни людей или какъ отнимаютъ у молодежи возможность стать полезными общественными дѣятелями, англичанинъ, сочувствующій командующему классу, какъ, напр., Рейнольдсъ, приходитъ къ заключенію, что начальство не столько борется съ анархіей, сколько съ безобидными гражданами, не столько укрѣпляетъ порядокъ, сколько разрушаетъ его, и не столько вводитъ законность, сколько подкапывается подъ элементарныя понятія о ней.
   "Быть издателемъ русской газеты очень опасное дѣло,-- продолжаетъ Рейнольдсъ.-- Это до такой степени опасно, что редакторами либеральныхъ газетъ являются часто подставныя лица. Редакторъ теоретически, конечно можетъ, помѣстить какую хочетъ статью, Но дѣлаетъ это на собственный страхъ и отвѣтственность. И, если статья или замѣтка не поправится губернатору, на редактора налагается штрафъ. Иногда начальство указываетъ, за что оштрафована газета; но иногда и эта формальность считается излишней. Если штрафъ не внесенъ, редактора отправляютъ въ тюрьму на срокъ, указанный губернаторомъ. Цѣлый рядъ газетъ, выходившихъ въ провинціи, были систематически задушены штрафами". Англичанинъ, сочувствующій начальству, находитъ однако, что подобная расправа съ либеральными газетами, не содержавшими ничего разрушительнаго, не можетъ быть названа борьбой за порядокъ и законность. Рейнольдсъ приводитъ фактъ, "поразительный" для англичанина, но совершенно простой и обычный для русскаго. "Одна и та же статья появилась въ газетахъ, выходящихъ въ Ригѣ и въ Ревелѣ. Одна газета подверглась штрафу, другая нѣтъ" {Му Russlan Year* стр. 262.}. Англичанинъ привыкъ къ свободѣ собраній и слова. Онъ считаетъ вполнѣ нормальнымъ, когда въ его консервативной газетѣ, рядомъ съ рѣзкими обличеніями радикальнаго правительства со стороны ораторовъ -- консерваторовъ, утромъ за завтракомъ читаетъ такія рѣчи, произнесенныя наканунѣ: "Женщины никогда не должны выходить на улицу безъ молотка и никогда не должны оставлять безъ должнаго вниманія почтовые ящики. Нѣкоторыя женщины не имѣютъ достаточно мужества, чтобы разбить стекла, но всѣ могутъ налить кислоту въ почтовый ящикъ, не рискуя попасться. Женщины должны разбивать всѣ стекла, если только это возможно, и наливать кислоту въ каждый почтовый ящикъ, если, нѣтъ опасности попасться. Женщины должны дѣйствовать такъ, чтобы у мужчинъ зарождался вопросъ: "Что будетъ завтра съ статуями и сокровищами Британскаго музея или съ картинами Національной галлереи?" Пусть милитантки сдѣлаютъ жизнь въ Лондонѣ невыносимой для рядового обывателя" {Изъ рѣчи произнесенной г-жей Энни Кэни. "Times", January 31 1913.}. Рейнольдсъ повѣствуетъ, какъ обстоитъ "свобода собраній" въ Россіи.
   Вотъ почему въ Англіи совершается въ "нигилистахъ" переворотъ, о которомъ говоритъ Хайндмэнъ. Вотъ почему русскіе становятся, коли хотите, "англоманами", хотя не въ обычномъ смыслѣ слова. Русскимъ дороже всего свобода индивидуальности и они высоко цѣнятъ въ Англіи тѣ условія, которыя даютъ возможность этой индивидуальности развиться.
   

V.

   Крайне любопытна глава "The Revoit of Women" т. e. "Женскій мятежъ", въ которой Хайндмэнъ говоритъ о феминистскомъ и милитаристу юмъ движеніи въ Англіи. "Хотя я стою за то, что женщины должны имѣть избирательныя права, разъ онѣ ихъ требуютъ,-- говоритъ Хайндмэнъ -- но, долженъ сознаться, феминистское движеніе само по себѣ никогда не вызывало во мнѣ особаго энтузіазма. Достиженіе политическихъ правъ можетъ быть только средствомъ, но не самою цѣлью. Неразвитые избиратели очень часто являлись громадной опасностью для самихъ же голосующихъ. Въ вопросѣ объ избирательныхъ правахъ мы находимся въ заколдованномъ кругу, когда имѣемъ дѣло съ невѣжественнымъ и неразвитымъ населеніемъ. Если у него не будетъ избирательныхъ правъ, оно не имѣетъ возможности развиться. Если же оно получитъ доступъ къ избирательнымъ урнамъ, покуда оно еще невѣжественно, то много шансовъ за то, что населеніе употребитъ свои права во вредъ себѣ. Къ несчастью, у насъ въ Англіи до сихъ поръ не было еще Фридриха Великаго, который руководствовался бы правиломъ, заимствованнымъ у Раблэ и гласящимъ, что широкое развитіе и образованіе абсолютно необходимы при нынѣшнихъ условіяхъ... Я поэтому -- продолжаетъ Хайндмэнъ -- никогда не могъ разсматривать право участія въ выборахъ только съ абстрактной точки зрѣнія. Абстрактная справедливость въ вопросахъ политическихъ для меня не существуетъ" {Въ данномъ случаѣ Хайндмэнъ, не замѣчая того, повторяетъ аргументы, выставлявшіеся консерваторами противъ избирательныхъ законовъ 1832, 1867 и 1884 годовъ. Столь нелюбимый Хайндмэномъ Гладстонъ отвѣтилъ на этотъ аргументъ въ 1884 году такъ: Указаніе на невѣжество сельскихъ работниковъ и на то, что они не понимаютъ великаго значенія политическихъ правъ, -- лучшій доводъ въ пользу того, что избирательная реформа необходима. Она научитъ значительную часть населенія цѣнить политическія права".}. По мнѣнію Хайндмэна, большинство англійскихъ женщинъ такъ неразвито, что оно, несомнѣнно, злоупотребитъ политическими правами. Правда, соціалисты всегда стояли за допущеніе женщинъ къ избирательнымъ урнамъ, полагая, что такая реформа будетъ имѣть воспитательное значеніе; но, съ другой стороны, "въ Англіи есть писатели-соціалисты, неустанно указывающіе, что женщины при нынѣ дѣйствующихъ законахъ пользуются привилегіями, которыхъ не имѣютъ мужчины. И, когда съ женщинами въ нѣкоторыхъ случаяхъ обращаются такъ, какъ поступили бы съ мужчинами при подобныхъ же условіяхъ,-- женщины всегда ссылаются на свое привилегированное положеніе". Для доказательства того, что женщина въ Англіи, если подучитъ права, явится, вѣроятно, реакціонной силой, Хайндмэнъ приводитъ результаты муниципальныхъ выборовъ съ тѣхъ поръ, какъ въ нихъ участвуютъ женщины. Прежде муниципалитеты и графскіе совѣты находились въ рукахъ прогрессистовъ. Со времени же выступленія женщинъ въ роли избирателей, верхъ въ мѣстномъ самоуправленіи взяли "умѣренные", т. е. консерваторы, отмѣнившіе рядъ важныхъ реформъ, введенныхъ "прогрессистами". Женщины-избиратели усилили партію, стоящую за передачу въ частныя руки ряда муниципальныхъ предпріятій (напр. трамваевъ), партію, которой дорога поповская школа. "Женщины всюду голосовали противъ соціалистовъ,-- продолжаетъ Хайндмэнъ -- хотя соціалисты больше всѣхъ боролись за предоставленіе женщинамъ избирательныхъ правъ, а въ графскихъ и муниципальныхъ совѣтахъ всегда были за улучшеніе условій повседневной жизни работницъ". Эмансипація женщины, по мнѣнію Хайндмэна,-- "усилила партію реакціонеровъ и рабовладѣльцевъ" во всѣхъ муниципалитетахъ {"Reminiscences", стр. 289.}. Старый тори-марксистъ скептически улыбается въ длинную бороду свою, когда слышитъ слова "порабощеніе женщинъ". Онъ знаетъ, конечно, экономическое порабощеніе, не оно почти одинаково какъ для женщинъ, такъ и для мужчинъ. Что же касается "порабощенія женщинъ", какъ понимаютъ это феминистки, то старый тори-марксистъ остается при особомъ мнѣніи. "Мой опытъ убѣдилъ меня, что, хотя женщины во многихъ случаяхъ, въ соціальномъ отношеніи, не имѣютъ такихъ правъ, какъ мужчины, но поработить ихъ, женщинъ, индивидуально очень трудно",-- говоритъ Хайндмэнъ. Этотъ взглядъ онъ развивалъ передъ Кристабэль Панкхэрстъ, которую онъ зналъ съ дѣтства. И въ результатѣ было то, что молодая милитантка не захотѣла подать старому другу ея отца руку. Что касается милитантской политики суффражистокъ, то, по мнѣнію Хайндмэна, она представляетъ собою классическій примѣръ "анархическаго саботажа". "Я не стану поднимать здѣсь вопроса объ анархизмѣ вообще и о sabotage, какъ средствѣ пропаганды,-- говоритъ Хайндмэнъ.-- Всю жизнь я возставалъ противъ того и другого. Всѣ средства борьбы, до самыхъ крайнихъ включительно, по моему мнѣнію, допустимы только тогда, когда нѣтъ свободы печати, слова и союзовъ. Не такъ обстоитъ дѣло въ Англіи, гдѣ женщины имѣютъ въ своемъ распоряженіи всѣ средства пропаганды, достигнутыя мужчинами послѣ многовѣковой борьбы; гдѣ вопросъ о политической эмансипаціи женщинъ идетъ впередъ. Въ Англіи анархическій саботажъ безполезенъ, а потому его нельзя оправдать" {"Reminiscence**, стр. 296. *}. Вопросъ объ эмансипаціи женщинъ сложенъ и заключаетъ въ себѣ три движенія: дѣло идетъ объ экономическомъ, соціальномъ и политическомъ освобожденіи женщины. Суффражистки сконцентрировали все вниманіе только на политическомъ освобожденіи, причемъ имѣютъ въ виду, главнымъ образомъ, эмансипацію состоятельныхъ женщинъ. Но авторъ Записокъ признаетъ энтузіазмъ, энергію и готовность на самопожертвованіе, проявленныя суффражистками. "Назовите это истеричностью, энтузіазмомъ или какъ хотите, но надо сознаться, что суффражистки показали мужчинамъ въ Англіи примѣръ своею настойчивостью и рѣшительностью, -- говоритъ Хайндмэнъ.-- Я не вѣрю въ пользу избирательнаго права, распространеннаго только на богатыхъ и состоятельныхъ женщинъ; но суффражистки вѣрятъ и пускаютъ въ ходъ всѣ свои привилегіи, предоставленныя имъ законами, выработанными мужчинами, чтобы воевать за эмансипацію... Большинство суффражистокъ по происхожденію, по соціальному положенію и по богатству принадлежитъ къ высшему и выше-среднему классамъ. Это обстоятельство имѣетъ одно важное преимущество: касса феминистскихъ обществъ всегда полна. Кто участвовалъ въ широкой агитаціи по поводу какого-нибудь важнаго вопроса, понимаетъ все значеніе полной кассы. Энтузіазмъ и религіозный жаръ, конечно, могутъ сдѣлать многое; но безъ денегъ самые пылкіе энтузіасты часто вынуждены бываютъ спустить флагъ. Въ распоряженіи суффражистокъ всегда имѣются громадныя суммы. Я не вѣрю, чтобы феминистки пожертвовали такія же громадныя суммы, еслибы вопросъ шелъ о политической эмансипаціи всѣхъ женщинъ. Теперь феминистское движеніе въ Англіи все больше и больше становится борьбой пола противъ пола. Правда, это отрицается, но я читалъ всю литературу суффражистокъ, слышалъ ихъ рѣчи и остался при моемъ мнѣніи" {Ib., стр. 293.}.
   "Записки" Хайндмэна очень интересны, хотя это книга такого рода, къ которой можно часто обращаться, но которую безполезно переводить. Въ одномъ мѣстѣ Хайндмэнъ говоритъ, что тридцать лѣтъ назадъ "всѣхъ англійскихъ соціалистовъ можно было бы усадить въ одинъ кэбъ". Теперь на конгрессѣ независимой рабочей партіи, засѣдающемъ, когда я пишу эти строки, въ Лондонѣ, собрались представители 1.800,000 сочленовъ. И послѣдній фактъ интересенъ въ высшей степени вотъ почему. Хайндмэнъ уменъ, очень образованъ, даже талантливъ и преданъ дѣлу; но послѣ тридцатилѣтней агитаціи непосредственныхъ послѣдователей его можно усадить, если не въ кэбъ, то въ одинъ вагонъ трамвая. Между тѣмъ независимая рабочая партія, выросшая на идейной почвѣ, расчищенной въ извѣстной степени Хайндмэномъ, насчитываетъ почти два милліона сочленовъ. Почему это? Чѣмъ это объяснить? У Хайндмэна есть простое объясненіе: съ одной стороны, люди глупы и не въ состояніи понять его, единственнаго и настоящаго англійскаго марксиста; съ другой, -- люди безчестны и воспользовались истиной, которую раскрылъ передъ ними Хайндмэнъ, для достиженія карьеры. Хайндмэнъ, напр., много разъ пытался выставить свою парламентскую кандидатуру въ Burnley, т. е. въ городѣ, большинство населенія котораго извѣстно своимъ радикализмомъ. Нигдѣ въ Англіи соціалисты не имѣютъ столько сторонниковъ, сколько въ Burnley. И, несмотря на многократныя попытки, Хайндмэнъ каждый разъ терпѣлъ пораженіе, когда хотѣлъ попасть въ парламентъ, который, по мнѣнію его, представляетъ собою "national seat of organised humpug" (національное мѣсто организованнаго надувательства). Авторъ записокъ объясняетъ свои безпрерывныя пораженія, съ одной стороны, глупостью избирателей въ Burnley, а съ другой -- коварствомъ, интригами и мошенническими продѣлками радикаловъ (о мѣстныхъ консерваторахъ онъ отзывается съ похвалою), боявшихся, что въ лицѣ Хайндмэна въ палатѣ общинъ передъ ними предстанетъ "ангелъ смерти". Одинъ разъ Хайндмэна побѣдилъ въ Burnley Филиппъ Стэнгопъ, выставленный радикалами. И авторъ Записокъ не останавливается передъ тѣмъ, чтобы написать такую не особенно приличную фразу: "За деньгами, конечно, у либеральнаго кандидата дѣло не стало. И приданое графини Толстой, на которой женатъ Стэнгопъ, пошло впрокъ. Я поэтому тогда сострилъ, что выборы выиграны при помощи русскихъ рублей и "воскресенія" радикаловъ" {Ib., ор. 69.}.
   Чѣмъ объяснить фактъ безпрерывныхъ пораженій Хайндмэна на выборахъ, когда въ парламентъ проходятъ соціалисты, неизмѣримо менѣе талантливые, чѣмъ авторъ "Записокъ"? Чѣмъ объяснить, что онъ, не смотря на свой умъ, знанія и преданность своимъ идеаламъ, остается въ Англіи, въ сущности, одинокимъ, тогда какъ дѣло демократіи стремительно развивается?
   Авторъ "Записокъ" нашелъ опредѣленное міровоззрѣніе, опредѣленную экономическую доктрину и захотѣлъ ее перенести всецѣло въ Англію, не считаясь совершенно съ мѣстными условіями. "Жизнь должна приспособиться къ теоріи, а не теорія къ жизни",-- разсуждалъ Хайндмэнъ. Онъ поступилъ, какъ альпинистъ, нашедшій высоко въ горахъ великолѣпный рододендронъ и пожелавшій пересадить его у себя, въ долинѣ, въ палисадникѣ, не считаясь ни съ барометрической высотой, ни съ почвой. "Рододендронъ растетъ на горахъ, а потому долженъ цвѣсти у меня въ палисадникѣ",-- разсуждаетъ альпинистъ.
   Каждая идея, какъ растеніе, подчиняется окружающимъ условіямъ, въ зависимости отъ которыхъ видоизмѣняется. Хайндмэнъ -- уменъ, образованъ, но онъ упрямъ, какъ старый тори, и не желаетъ признавать законовъ приспособленія идеи къ средѣ. А между тѣмъ ни одна страна въ Европѣ не обладаетъ такими характерными особенностями, какъ Англія, а потому нигдѣ идея не видоизмѣняется такъ, какъ здѣсь. Другіе, неизмѣримо менѣе талантливые и менѣе знающіе люди, чѣмъ Хайндмэнъ, поняли это и они стали во главѣ того мощнаго движенія, которое наблюдается теперь въ Англіи.

Діонео.

"Русское Богатство", No 2, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru