Шмелев Иван Сергеевич
Забавное приключение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

И. С. Шмелев

Забавное приключение

   И. С. Шмелев. Избранное
   М., "Правда", 1989
   

I

   С имением дело наконец выяснилось. Генеральша ответила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах вести хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и перебить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то набивается Провотархов.
   Карасев пробежал эти пустяки, ища главного -- сколько просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал генеральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное -- рядом с его заводом.
   С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стремена. Со свояком, москательщиком, скупил он на последние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бритым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кнопка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недавно отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.
   Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать "саратовскому болвану" зубами держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было понятно, что -- "напильниками меня зарезали" да -- "этой сталью я ему морду утру",-- Карасев приказал готовить автомобиль в дорогу.
   После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему делу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астрами в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо послать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопилась и жарилась с ребятами на солнце. "Да и ей надо завезти,-- подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке,-- ждет, шельма..." Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с которым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять "такой пуз". Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:
   -- Кто еще там?..
   -- Да все ваша.
   На новый звонок он подбежал к телефону, в простыне, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце "аля карман" и ехать на Дмитровку ему никак не придется. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.
   -- Нет, дудки-с!
   Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта первая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он утешал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чегонибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, красавица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вчера миллионер Сандуков, директор четырех банков, выслала своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объединиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного путейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел рядом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревожно, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.
   Он принялся за кофе -- прежде он пил чай с калачами-- и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. Приказав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:
   -- Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!
   Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.
   -- К ночи буду.
   Он сунул в бумажник пачку петровок -- на десять тысяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в чеках! -- прибавил тысячу сотенными -- для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя "френч", с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими консервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.
   

II

   Во дворе, на боковом подъезде, он не без удовольствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, залитый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сыроватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была -- шестидесятисильный "фиат", гоночная, приземистая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша,-- где садятся,-- и мягкой окраски лакированного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта "калоша" не нравилась и доживала последние дни,-- вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англичанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на рулевом колесе, готовый хоть на край света.
   -- На завод, к пяти...-- бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.
   Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.
   Кашлянув раза два, вынырнула машина из ворот на почтительно козырявшего городового, вильнула и завертелась по переулкам. С Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажного дома: надо было завезти Зойке деньги.
   Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за кофе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.
   -- А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...
   Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.
   -- Но какого черта этот самовар шляется! -- сердито сказал он, высвобождая губы.
   Она наивно вскинула брови:
   -- Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с тобой!-- захлопала она в ладоши, давая ему розовые пальцы-коротышки, которые он называл -- "ляпульки".
   -- Я на завод, по делу...-- сказал Карасев, хмурясь.-- Больше ста верст.
   -- И сегодня вернемся?! Нет, я еду!
   Это значит -- лететь, как птица, как на гонке.
   -- Только с тобой и ни с кем больше! Это ему понравилось.
   -- Сегодня мы поедем с кузнечиком! -- сказала она загадочно, ускользнула от его рук и крикнула: -- Одеваться.
   А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисееву, чтобы немедленно приготовили "компактный дорожный завтрак". Потом терпеливо шагал и думал: как, однако, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалуется, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки -- "да скорей лее, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?" -- все это приятно щекотало. Он прислушивался и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, купленного за двести рублей,-- "это будет наш мальчик",-- сказала Зойка,-- и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ковер пятьсот, за тигровую шкуру -- не настоящую, но кто разберет! -- триста.
   -- Сейчас! -- крикнула Зойка, и лицо Карасева засияло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-кузнечик.
   Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... босая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний "святой чертенок": это был кузнечик с головкой женщины, дразнивший его яркой окраской рта" и тонко тронутыми наводкой прелестными синими глазами.
   Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.
   -- Нравится?..-- спросила она задорно и упорхнула в переднюю.
   В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сливочным зайчиком, а она шепнула:
   -- А к ночи ко мне?..
   И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почувствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!
   И швейцар, распахнувший парадное, и господин почтенного вида, с портфелем, и даже шофер -- все смотрели, как эта зеленая женщина порхнула в автомобиль. Все дивились ее стройным ногам в тугой розоватой лайке, почти до колен открытым зеленой юбкой, тонкой и вольной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, легкой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.
   -- Сейчас половина третьего,-- сказал он шоферу.-- К семи чтобы на заводе.
   

III

   По дороге они захватили "компактный дорожный завтрак", тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и питательное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом "брефест", которое Карасев насмешливо переделал в "брейхвост".
   Вынесло на шоссе -- и открылся синий простор в позолоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем слепило с прудков и луж, радовало красной тряпкой на прясле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом первой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кулаками настороженного шофера мягко заносилась она на заворотах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз отшвыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.
   -- Ах! -- крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.
   -- Ходу! -- заревел Карасев, перегнулся к бурому затылку шофера и поднял щиток от ветра.
   Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежали, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки,-- стога ли, избы ли,-- не видать.
   -- Свежо-о?! -- крикнул Карасев Зойке в лицо, чмокнул и прикрыл пледом.-- Дудуська-а!..
   Слова срывались и уносились ветром.
   Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам -- эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!
   -- Ходу!!
   Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зелеными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и остановиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебирали копытцами.
   -- Гони к чертям!
   А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полушубке и продавленном котелке; уставился иконным ликом на Карасева и попросил на табак.
   -- Гони чертово стадо! -- крикнул на него Карасев, задрожав щеками.
   -- Чертово-то без ног бегает, черта возит...-- сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.
   Выехали,-- и только теперь Карасев заметил, как пусто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засвежело и засинело впереди, справа.
   -- Я совсем замерзаю...-- кисло сказала Зойка.-- Ничего интересного...
   -- Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!
   Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказалось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.
   -- Теперь скоро.
   -- И почему без верха! Предпочитаю каретку...
   -- Это гоночная машина... портить фасон! Да и не думал, что тебе вздумается ехать.
   -- Не знаю уж, кому вздумалось! -- сказала она капризно.-- Ваши затеи все.
   От синевы справа сильней наливало ветром, и по серой полосе было видно, что там идет дождь.
   -- При чем тут мои затеи! -- ворчнул Карасев, чувствуя на лице первые брызги.
   -- Ах, оставьте!
   У ней покраснели глаза и заслезились.
   -- Ходу!
   Опять неслись по пустой дороге, словно чем дальше -- меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.
   -- Как бы не перехватил, черт...-- забеспокоился Карасев, вспомнив по лесу о Провотархове.-- Надо было телеграфировать! Да или нет? -- загадал он Зойке.
   -- Ах, отстаньте... Ну да, да! Она знала эту его привычку.
   Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, перекусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Теперь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый -- конъюнктура! И профессора говорят, что конъюнктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюнктура. И уж не дождаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.
   -- Что ты записываешь? -- полюбопытствовала Зойка.
   -- А чтобы Зойке потеплей было...-- наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.
   -- Ужо поговорим! -- крикнул он в душивший его ветер, а ей послышалось: "В Рим!" -- и она крикнула:
   -- Поедем в Рим?! да?!
   -- К черту на рога! -- во весь дух крикнул он и хлопнул шофера по плечу: -- Ходу! предельную!!
   Шофер отмахнул затылком -- весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что -- не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже -- вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть -- ходу! -- дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.
   Лопнуло колесо под Карасевым.
   Шофер молча вылез, молча достал из ящика инструменты и полез чиниться.
   -- Ужасно хочется есть...-- сказала Зойка.-- Должно быть, я промочила ноги.
   Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.
   -- Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.
   Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего -- черт с ними! -- поласкал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало настойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять капюшон.
   -- Ойойой... -- истерично засмеялась Зойка. -- Ужасно ты похож на моржа!
   -- А ты на кого похожа!
   Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкраска смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хмуро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.
   -- Ну, скоро ты там?! -- крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.
   -- Выдумали катать в какой-то калоше! Только мальчишкам ездить в ваших коробчонках...
   -- Эта "коробчонка" стоит восемнадцать тысяч! -- обидчиво сказал Карасев.-- Ее и сандуковская не накроет.
   -- О господи... Да у него салон, спать можно!
   -- Только о постелях и думаете...
   -- Ах, вот что!..
   Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.
   -- Нечего дуру строить... погляди на себя!
   Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пузыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый странник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо пригляделся и попросил басом:
   -- Капните пятачишко, господа аристократы...
   Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
   -- Еще потягаюсь, кто дармоедней...-- сказал странник и тоже плюнул.-- Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!
   Шофер уныло сказал -- готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у генеральши!
   -- Чего болтал тебе Сандуков?
   Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собравшейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
   -- Это еще что?!
   -- А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
   Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спереди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло целым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло дождем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
   -- Тише!..-- пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.
   И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
   -- Что еще?!
   Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
   -- Какого еще черта...
   -- Ехать дальше нельзя...-- объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.
   -- Почему нельзя?! -- крикнул Карасев, грузно подымаясь в ковше.
   Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:
   -- Баббит...
   -- Что это?! -- спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.
   -- Баббит...-- растерянно повторил шофер.
   -- Так исправляй, черт возьми!
   Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшипники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засорилась масленка и не подавала масло... Перегрелись подшипники, и баббит растекся...
   -- Значит, совсем болван?!
   И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объяснял про подшипники и опять повторил -- баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.
   -- У меня лужа под ногами! -- крикнула Зойка.-- Вот ваша проклятая ловушка!..
   Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зеленоватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.
   -- Вот...-- сказал Карасев растерянно,-- придется идти пешком.
   Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умевшие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:
   -- Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..
   -- Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не наворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!
   Карасев вылез из машины.
   -- Я вам докладывал, где брать масло...-- плаксиво сказал шофер.-- Я вам докладывал, жульническое пошло масло...
   Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и потыкал:
   -- Я тебе доложу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!
   Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни -- Труски или Хруски -- верст восемь. Место было унылое. По сторонам тянулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается княжеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и имение генеральши.
   -- Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...
   -- Никуда не пойду! -- крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать
   телегу. Карасев подумал.
   -- Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...
   -- Так точнос,-- сказал шофер.-- Пили из речки.
   Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.
   -- Останешься при машине,-- сказал Карасев шоферу,-- а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.
   Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.
   -- Вылезай,-- сказал.-- Там обсохнем.
   Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо,-- так заляпало ее грязью,-- и отряхнулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мокрую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщился и помурлыкал.
   -- Дернул же черт меня...-- ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал плечами и крикнул:
   -- Да погоди... взять же надо!..
   Вытащил чемодан и компактный завтрак -- теперь он был очень кстати -- и побежал догонять Зойку. Приостановился и послушал -- может быть, едут? Не было ничего слышно,-- только шуршал по болоту дождик.
   -- Вот проклятая сторона... как передохли!
   

IV

   Путаясь в долгополой непромокайке, давно промокшей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как болотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.
   -- Ничего, дудуська...-- одобрительно замурлыкал он,-- сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей -- и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!
   -- Ужасно,-- примирительно сказала она.-- Даже кофе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...
   -- Да уж собьемся как-нибудь, справим...-- в тон ей плаксиво сказал Карасев.-- Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим...-- продолжал он смачно, поглядывая на баульчик.-- А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... маленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком -- и катай по горам, по пропастям! Сколько народу погибает!
   -- Замолчите, глупо! -- крикнула Зойка, убив ногу о камень.-- Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами вашими!
   -- Вы noтише... вам эти "жулики" деньги платят!
   -- Деньги!..-- крикнула она вне себя.-- Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!
   -- Халда -- халда и есть,-- крикнул Карасев, отшвыривая ее руку.
   Они остановились в луже и переругивались, припоминая все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что прикрылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и таскалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обсаленными актеришками и лакеями, со всякими котами!
   -- Смеете оскорблять меня?! актрису?! -- крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.
   -- Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...
   Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.
   -- Ну тебя к черту!
   Так они постояли под неустанным дождем, поругиваясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.
   -- Пойдешь наконец?! -- крикнул Карасев и решительно двинулся вперед.
   Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.
   -- Вот он, лес...-- сказал Карасев, прислушиваясь к гулу.-- Где-то тут и сторожка...
   Но как ни вглядывался,-- ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.
   -- Надо перебраться на пашню, оттуда видней...
   Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.
   -- Но я же боюсь одна! -- крикнула Зойка.
   Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щиколотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было видно, как мотались мохнатые лапы елей -- вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки -- таинственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.
   -- Я не пойду...-- робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.
   -- Зачем нам туда, мы краем...-- нерешительно сказал Карасев. -- Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.
   Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой старой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы,-- еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.
   -- Угол! Да где же сторожка?..-- неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.
   Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.
   -- Там кто-то стоит...-- пугливо шепнула Зойка.
   Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвижно, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.
   -- Мужик...-- сказал Карасев.-- Окликнуть?..
   И позвал нерешительно:
   -- Эй, дядя!
   Мужик и не шевельнулся.
   -- Да это же... куст!-- с облегчением сказал Карасев, разглядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.
   -- Вот черт, совсем на морду похоже...-- сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:
   -- Стора-аж!!
   Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза -- ближе и дальше -- отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.
   -- Говорил, что есть! -- крикнул радостно Карасев, размахивая чемоданом.-- Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.
   Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная собака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде чемоданом и продолжая кричать:
   -- Стора-аж!
   Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в раму. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматриваясь, кто там.
   -- Какого лешего...-- разобрал Карасев недовольный голос.
   -- Отворяй, Никита! -- крикнул он голове.-- Лошадей нам нужно!..
   И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:
   -- Кто такой... ты, что ль, Пашка?
   -- Не Пашку, а лошадей нам нужно! -- весело сказал Карасев.-- Гони Никиту за лошадьми.
   -- Чтой-то, гоосподи...-- подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку.-- Микиту?!
   -- Ну, разговаривай... Светить бы надо! -- крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.
   

V

   В избе было угарно, жарко и крепко накурено махоркой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в синеватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадьми. И сейчас же все разглядел.
   Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза -- так они были тусклы -- и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Рядом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и праздничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торопясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:
   -- А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.
   -- Гулянки им...-- грубо сказал солдат.
   Зойка состучала с башмаков грязь и присела на скамейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо расстегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:
   -- Вот что, братцы... А где же Никита?!
   -- Был Микита -- теперь Максим...-- хмуро сказал лесник.-- Где ж ему быть -- чай, воюет! А вы кто такой?
   -- За лошадьми послать надо! -- сказал Карасев настойчиво.
   -- А вы... кто такой!! -- возвысил голос лесник, тряхнулся и поднял голову.-- Чиновник... или што?!
   -- Прошибся... адрестом! -- крикнул пьяно солдат.-- На пункт надоть!
   Карасев прикинул -- помягче надо.
   -- Я-то кто? -- сказал он с усмешкой.-- Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.
   -- Сам Карасев! Слыхали...-- пригляделся, тараща глаза, лесник.-- Зять у тебя служил... слыхали...
   Тут подошла баба.
   -- Как же, зятек служил...-- сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника.-- Еще когда прогорали, жаловнишка не платили...
   Карасев надул щеки.
   -- Так вот... за лошадьми бы послать...
   -- Теперь раздулся...-- сказал лесник, руки в боки.-- Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша...-- выругался он к солдату,-- Сергеева, с краюто!.. в услужении в Москве... двоих родила!
   Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: Хха!
   -- Ну, так лошадей надо! -- возвысил Карасев голос.-- Кого-нибудь послать надо... заплачу.
   -- А вот нету у нас посланников...-- подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. -- Чай вот пьем! Что, барышни... аи намокши?
   -- Пришла вошь -- вынь да положь! -- сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.
   -- Чай чаем,-- нахмурился Карасев на солдата,-- а у меня дело казенное!
   -- Деньги-то казна делает, знаем...-- отозвался лесник, продолжая пить чай.
   -- Сами казенные...-- сердито сказал солдат.-- Бери ероплан -- вот те и... весь план!
   -- Во какой браток -- ирой! -- обрадовался лесник.-- С им тру-удно! Ему хрест даден!
   Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.
   Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-нескладеха, в синей рубахе и в пиджаке,-- до этого он лежал на лавке,-- отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:
   -- Чего такой?..
   -- Во какой! -- так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде.-- Деньгами оделяет! -- крякнул он парню.-- Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, барышни, мы ругаться не дозволяем...
   Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связываться,-- и спросил с сомнением уставившегося на него парня:
   -- Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.
   Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за собой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.
   -- Желаете... ружье продаю?..
   Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар,-- что-то такое празднуют.
   -- Не желаете... наплевать! -- выговорил после раздумья парень.
   -- Не ночевать же здесь!..-- капризно сказала Зойка. Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела
   она у печки. На нее глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив голову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и еще чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув все, Карасев тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постегивает дождем в окошки.
   -- Не желаете... наплевать...-- повторил парень, возя ружьем.
   Баба выхватила у него ружье и сунула под лавку.
   -- Куда ж им таким... пьяные!
   -- Шуми не шуми -- некому! -- отозвался лесник на настойчивое требование Карасева.-- Вот браток у меня пришедчи... в моем дому... еще племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! -- погрозил он к парню.
   -- Обязательно...-- сказал парень.-- И его сиятельства... гоф... гов... менстера... Язык не тово...-- растянул он в улыбку рот и замотал головой.-- Гоф... гофнейстера! -- крикнул он радостно.
   -- Будет с им толковать... энту сюды зови, чай пить с нами! -- сказал солдат, но лесник остановил рассудительно:
   -- Барышни... им слушать такое не годится.
   -- Видали барышнев... За мной сама графыня ходила... я у ей руку целовал, она меня... хрестила!
   -- Не ругайся! -- крикнул Карасев.
   -- А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь нету... Пострашней тебя видали... дерьмо какое!
   Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.
   -- А ты, господин Карасев, не шуми... в моем дому! -- сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. -- Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму... семь верст в Хруски надоть?..
   -- Бабу сгоняй, дам пятерку.
   -- Аи уж сбегать, Максим Семеныч! -- всполохнулась баба.-- Какие деньги сулят!..
   Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив белые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.
   -- Чисто короли какие... От всего могут откупиться!..-- выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. -- Что тебе наша баба, лошадь?!
   Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое лицо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза -- так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщилось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.
   -- Прихватило,-- понизил голос лесник. -- Почки у его сгнили.
   Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к двери, но лесник окликнул:
   -- Марья, постой! Как это так... праздник, у меня браток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи... Не желаю!
   -- Чего ж ломаешься?! -- крикнул Карасев.
   -- А вот... не желаю! Браток вроде как помирать явился... в моем дому... во какое дело...-- вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар.-- У его ноги водой пошли... как его почитать надо! а?! -- поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке.-- Становь опять самовар! -- крикнул он дожидавшейся у двери бабе.-- Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать...
   Баба сердито сорвала шаль и швырнула на сундучок. В углу задрожала красная занавеска. И в зыбке забился кашлем ребенок.
   -- У ей дитё... горить-бьется...-- хмуро сказал лесник,-- а ты деньгами бабу блазнишь... Вот какое ваше... необразование!.. Становь ему опять самовар!!
   Карасев принялся доказывать, что завод ждет, может остановиться работа, и тогда всем нагорит. Но лесник не слушал. Он растрогался от своих слов, ухватил солдата и полез целоваться.
   -- Браток... отпиться тебе надоть... -- жалостливо затянул он, наливая солдату из бутылки.-- Счас отпустит. Ему хрест даден! -- погрозил он пальцем.-- В укладочке у него, в баночке... Какие мидали дадены! Барышни, желаете чаю горячего?..
   -- Ну, что поделаешь! -- сказал Карасев Зойке.
   Она сверкнула глазами и закинула ногу на ногу, выставив острое колено...
   -- Не буду я здесь торчать, в вони! Дайте больше и прикажите.
   -- Те-те-те... барыня-сударыня, чего тебе надомно! -- разгульно крикнул лесник, выпив с солдатом, и его лицо стало опять праздничным.-- Пей чай горячий!
   -- Сыру ей......... надоть! -- сказал солдат.-- Они, такие, сыыр любют...
   Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжелыми глазами и облизнул сухие синие губы:
   -- Какая... зеленая!..
   -- Во какой у меня браток -- ирой! -- покрутил головой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зойку.-- А вы, барышни, не серчайте... мы вам ничего, чего не след, не... дозволяем. А выпимши... это так. А то мы благородно... Лошадки, говорю, заморены... хлеб возют, убирают... народ притомился, спит непокрыто сном... Я деликатно могу сказать... как у меня в дому барышни...
   -- Ну, хорошо, хорошо,-- сказал Карасев.-- Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.
   -- Эн чего, не обижу! -- сказал солдат, потирая поясницу.-- А можешь ты обидеть?! Не обижу!..
   Мотавшийся на лавке конторщик -- он все раскуривал папироску -- вдруг вскинулся и взмахнул руками:
   -- Не имеют права... в душу его!..
   Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.
   -- Счумел, чумовой... Что с ими сделаешь,-- сказала она оторопело.-- Вы их, господин, не слушайте.
   -- Не таким морду набивал...-- удушливо выговорил солдат, растирая поясницу.-- Что не воюет?! -- крикнул он, перекосив лицо.-- Почему такой с девками... дознать про его надоть! Какие данный?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю...
   -- Глотку-то придержи! -- крикнул вне себя Карасев, задрожав щеками.
   -- Я отечеству заслужил... имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые... всех казнить!
   Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятерней и сказал строго:
   -- Он правильно, по закону. Тревожить его не дозволю... в моем дому. Потому, он ирой... и все может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать... нет, не можешь,-- продолжал он угрюмо и поглядел к Карасеву из-под сбившихся на глаза волос.-- Покуль я тут,-- пристукнул он кулаком,-- ни бабу мою, ни деток... Обижали, будя! -- тряхнулся он и выкатил кровяные глаза.-- У меня за господами попропадало! попили моей крови ......! Судиться только не желаю, канителиться... были б им рестанские роты!
   -- Я его... роздознаю... -- устало выговорил солдат, положил кулаки и привалился.
   В избе затихло. Было слышно, как хрипло дышал солдат да тарахтело тягой в самоварной трубе. Шарахало с поля ветром, а лес порывами словно набегал к окошкам и угрожал -- шууу...
   -- Чего больного человека тревожишь! -- понизив голос, строго сказал лесник.-- Видишь, мается все... схватит и отпустит. Тихо-мирно без тебя было. Сидели по-хорошему... Давеча самовар к боку приставляли... Барышне вот желательно заночевать, могу дозволить... а бабу не погоню... куда она нам с дожжу! Хочешь, на сеновал ступайте... для разговору... Дохтор говорил в гошпитале... говорит, в кадку его надоть сажать, почти греть...
   -- Пятерку сулят, живо бы обернулась...-- попросилась баба.
   -- Дура... Какие ноньче деньги пятерка!
   Конторщик поймал папироской епичку, пососал, втянув щеки, выпустил клуб дыма, подавился и выговорил тонко-тонко:
   -- Нонче курц... очень хороший!
   -- Знает, почем цыплята! -- мигнул лесник, взял кусочек красного сахару, положил аккуратно на край стола и подвинул пальцем.-- За этуто сволоту, господи... рупь! -- всплеснул он руками, с удивлением, вглядываясь в кусочек.-- А?!! Хрунье!..-- рванул он рубаху,-- чего плачено, знаешь?! Краснота-то!! В твой, может, карман побегли... Красит рака горя!..
   -- Сколько же тебе надо? -- спросил Карасев сквозь зубы и взглянул на часы.-- Час целый канителимся!
   -- Сколька?.. А вот... прикину.
   Лесник выкатил из-под налитых век пьяно косящие глаза в кровяных жилках и хитро уставился на Карасева. С минуту смотрели они друг на друга, не уступая взглядом.
   -- Долго же прикидываешь,-- сказал Карасев, чувствуя, как начинает рябить в глазах.
   -- Сколькаа...-- повторил лесник, криво ухмыляясь.-- А... полторы красных!
   -- Гони.
   -- Дал!! -- недоуменно сказал лесник и оглядел избу.
   -- Дал, гони...-- повторил Карасев с задорцем.
   -- Чего такой, постой! -- крикнул солдат, встряхнувшись и размахивая рукой, словно хотел сказать.-- Как так, полторы красных?! Погоди, никак нельзя... стой! Пьяного обманывает! Чего, полторы красных? Четвертной, никак не меньше... Сдурел, черт...-- крикнул он леснику и задохнулся, даже посинело его лицо.-- Четвертной...
   -- А ведь верно, што четвертной... никак не меньше,-- сказал лесник виновато, покачав пальцем.-- Правда, што... четвертной. Погода.
   -- Сотню с его гнать надоть... говорил! -- хрипнул солдат, и лицо его колыхнулось, как студень.-- Выкуси вот!
   Карасев решил дать и четвертной, но не сразу: еще, пожалуй, накинут, если сразу. Он удивленно повел глазами и сказал твердо:
   -- Нет, брат... дудки! Не видать вам моего четвертного! Сам пойду лучше, а не позволю...
   -- Хха! -- ощериваясь, сказал солдат.-- Взяло.
   Конторщик приложил к глазам кулаки и пригляделся, будто в бинокль.
   -- Не дам! -- повторил Карасев, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата.-- Это уж разбой называется!
   -- Дайте же! -- настойчивым шепотом сказала Зойка.
   -- Да это же... возмутительно! -- крикнул Карасев, показывая глазами.
   Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.
   -- Разбоой...-- осклабясь, покрутил головой лесник.-- Чего скажет... Это у тебя... разбой-то! Какой раздулся... С ее за полсапожки-то кто дует, а?! Разбо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! денежки целей будут.
   -- Все чтобы крепостные .........! -- крикнул солдат с надрыву.
   -- Вот и вали лесом, три версты выгадаешь...-- сказал лесник, тяжело поднялся, пошел, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову.-- Не пужайтесь, барышни, я ничего... Духом добегешь, болотцем только обойти... Дипломат-то у тебя какой знатный,-- ливнем не продерет.
   -- Мчите, господин... на Гарище! -- крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.
   Он все прикладывал кулаки и всматривался в Карасева, но на него не обращали внимания.
   -- Четвертной -- деньги тоже не малые...-- продолжал лесник, старательно расчесываясь и стряхивая гребень.-- Да не тревожьтесь, барышни... я вам ничего... Рублишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки таки четвертные...
   -- А с патретами... хха!-- сказал солдат.-- Зеленая краска...
   -- Каковы! -- крикнул Карасев Зойке.
   -- Всякие есть! -- сказал лесник.-- Мяконькова захотел?!
   -- Я сам ......... сухари жевал!.. во какой стал... гладкий! -- крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.
   -- Гони!
   -- Дал?!
   -- Сказывал, сотню даст...
   -- А может, шутишь? -- пытал лесник.-- Ну, коли желательно... твой верх. Ступай им, Мария. Ай передумаешь?..
   -- Гони!!!-- крикнул Карасев.
   Баба схватила шаль и шмыгнула к двери, но солдат воротил:
   -- Стой-погоди!
   -- Далась я вам -- обувайся да разувайся! -- крикнула в сердцах баба.-- Ну, чего еще?
   -- Деньги наперед, обманет...
   Карасев дернулся, но только посмотрел на солдата, словно хотел ударить.
   -- Мало чего... А может, у него и денег нет!
   -- Верно, наперед надоть,-- сказал лесник.-- Теперь никому не верь!
   -- Даю. А не подведете?! -- сказал Карасев, кусая губы, и щелкнул об стол бумажником.
   -- Как так не приведет -- приведет... -- тяжело навалился лесник на стол и уставился на тугой бумажник. Давай знай!
   И солдат привалился, раздул щеки и дышал хрипло. Карасев поймал его напряженный взгляд и отошел к печке. Там он вытянул четвертную и отдал бабе. Она схватила и скрылась под занавеску, но лесник с солдатом враз вскрикнули:
   -- А покажь!
   -- Тетенька, покажьте...-- сказал, поматываясь, конторщик.-- Всем приятно...
   -- Чего баба в деньгах понимает... счас покажь! -- крикнул лесник бабе и подтряхнул головой солдату.-- Я счас разгляжу, какие его деньги. А то намедни в Хрусках корову такто... за три полтинника у бабенки выхватили взаместо сериев... купцами были!
   Баба сердито швырнула на стол бумажку:
   -- Глядите, нате!
   -- Стой-постой...-- прохрипел солдат, глянув на Карасева и захватывая горстью.-- Знак такой, на свет чтоб. Где знак?! Печатают тоже чисто... Где тут...
   Он держал за края бумажку и глядел на лампу разинув рот.
   -- Дайкась, увижу...-- потянул лесник, но солдат не дал.
   -- Батюшки, раздерут...-- заметалась баба, протягивая и принимая руки.
   -- Я тышши держал! -- рыкнул на нее солдат и оглянул избу.-- Не вижу знаку настояшшого!
   -- У тебя, может, глаза неправильные... счас увижу,-- сказал лесник, вытягивая у солдата бумажку, и пощурился на Карасева.-- Надоть все по порядку.
   Он разложил ее на столе, разгладил бумажку лапами и оглядел. Потом прихлопнул, словно бил муху, чтобы примять, и оглядел еще.
   -- Энто тебе не газета.
   -- Про... каторжные работы...-- бормотал конторщик, отпихивая не пускавшую его бабу.-- Счас могу... про каторжные работы?..
   -- Нну, ежели не годится! -- вскрикнул лесник к лампе.
   Карасев наблюдал от печки, покусывая губы: так бы и дал по этой широкой роже!
   -- Счас распробуем...
   Лесник взял бумажку на зуб,-- туго ли рвется,-- поглядел так и этак на огонек, отставил от себя подальше и прочитал по складам:
   -- Четвер...тной... билет! Да!
   -- Сгодится, ладно,-- сказал он, складывая, и отдал бабе.-- Ну уж, беги им... куда знаешь! -- погрозил он к окну.-- Даа... И всето ноньче у нас дорого...-- сказал он устало и со вздохом, свертывая покурить.-- И, сталоть, энтот у вас...-- полизал он бумажку,-- ахтомобиль поломался? И вы, сталоть, на дожжу!..
   Баба вышла. Слышно было, как она кликала Цыганку и побежала под окнами. Карасев вынул платок, вытер лицо и внушительно высморкался.
   -- Растревожили карактер, мочи моей нет...-- отдышался солдат.-- С чего такое?..
   -- На Котюхи помчала! -- сказал лесник, потирая красную шею, и позевал протяжно. -- Ай остатнее на покрышку... замрет, может?
   -- Давай, замрет, может...-- отозвался солдат и вдруг, поняв что-то, так и заколыхался и замотал головой, хоть и боль была на лице. -- Бес-баба... На Котюхи?!
   -- Обязательно на Котюхи. Никак дожж опять?..
   Дождь все точил и точил, и все шумело в лесу порывами.
   

VI

   Лесник достал из-под лавки бутылку, взболтнул на огонек и разлил по чашкам. Солдат понес, расплескивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинул брови: стало его лицо сизым. Конторщик выпил и дернулся, словно его проткнули. Лесник покрестился и проглотил, выпучил глаза и крепко задумался -- на стол.
   -- Дюже зла...-- сказал он сипло после раздумья.-- Лавошникова много мягче... декох.
   Принялись за селедочные головки. Конторщик поерошил рябчика, стукнул его головкой о край стола и сказал уныло:
   -- Сытый... самая-то пора! Господин хороший, купи у меня ружье... у тебя денег много... Этих набьешь...
   -- Не требуется мне ружья,-- сказал Карасев.
   -- Не требуется... А чего... требуется?..
   -- Не знаешь чего?.. -- отозвался солдат и сказал нехорошее.-- Ну его... Я у тебя... отдышусь, куплю. Зайцев буду... казнить!
   И стали говорить,-- хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вот ноги. Горбатый вон тысячами теперь ворочает.
   -- А, шут горбатый,-- с досадой сказал солдат.-- Бабу его любил до страсти... совокупно... Все-то у меня разладилось, себя не узнаю...
   -- Не миновать тебе торговать! -- сказал лесник.-- Я тебе устрою... скажешь потом... при деньгах будешь! За наши леса милиён дают, два просим... Казна подсылала, только дай!
   -- Куда ему деньги, лысому... у него пять милиёнов!
   -- Семь милиёнов...-- выговорил конторщик, запихивая в карман рябчика,
   -- А вот... сидит, милиёнами обклался, а все хочет... А тут бьешься-бьешься, с дыры на дыру перекладаешь... только и делов. Денежки-то туды пылят...-- показал он костью на Карасева.
   -- До хорошего дожжу... -- устало сказал солдат,-- уже невмочь ему было,-- отгреб со стола и привалился.
   Лесник покликал Мишутку с печи, дал сахарку и погнал спать. Конторщик все еще возился с рябчиком. Карасев с Зойкой тихо переговаривались у печки.
   -- Кажется, угомонились. Что, устала?
   -- Когда это только кончится... Есть хочется,-- шепнула она, вынула из сумочки зеркальце и попудрилась.
   -- Там уж как следует закусим...
   Карасев развязал баульчик, достал пакетик, и стали закусывать на скамейке. У стола затихли совсем. Солдат похрипывал: было видно, как подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, с беловатой проплешинкой, темя. Только лесник сидел, подперев голову кулаком, и сонно глядел на стол. Ходики на стенке, над плакатом со швейной машинкой и красной барыней, отстукивали четко-четко, будто за стеной отбивали косу.
   -- Какой ужас... -- шепнула Зойка. -- Почему они тебя знают?..
   -- Как же меня не знать,-- вся округа знает...-- сказал Карасев, жуя телятину.-- С ними надо умеючи. Коньячку бы теперь хватить...
   -- Посмотри... -- тронула его за рукав Зойка.
   Покачивая головой, смотрел к ним из-под кулака лесник. Волосы его взмокли и закрыли лоб, и пристально, не моргая, высматривали глаза.
   -- Как смотрит...
   -- Я еще поговорю с ним...-- шепнул Карасев значительно.-- Завертится!
   -- Желаете... чаю горячего?..-- пьяно спросил лесник, не сводя глаз.
   -- Не желаю.
   -- Я барышнев страшиваю... Желаю угощать.
   Зойка мотнула головой.
   -- Гордый...
   Он важно выдвинулся из-за стола, упер руки в колени и поглядел исподлобья.
   -- Почем же теперь деньги-то ходят...-- подумал он вслух и покрутил головой. Помолчал. -- Дела... И опять помолчал.-- С деньгами-то чего исделали... Барышни-то тебе как... для забавки? -- неожиданно спросил он, пристально глядя на голые ноги Зойки.
   -- Поменьше разговаривай, лучше будет! -- строго сказал Карасев.
   -- Лучше?! Нуну... еще лучше будет? Барышни ничего, хорошенькии...
   Зойка посмотрела пугливо и поджала ноги.
   -- Дрова почем? -- спросил Карасев резко.-- Вашего управляющего хорошо знаю, Скачкова... повидаюсь завтра...-- добавил он неспроста, хоть раз всего и видал этого Скачкова. Подумал: раньше бы сказать надо!
   Лесник шевельнул бровью, смазал с лица хмельную паутинку и поглядел пытливо и недобро.
   -- Та-ак...-- сказал он, вдумываясь, и на пухлых губах его залегла усмешка. -- Жаловаться, может, хочешь... ограбили тебя! Ну, жалуйся... жалуйся... Жалуйся!!-- крикнул лесник, метнув глазами.-- Ах ты, дело-то какое... не знамши-то...-- озабоченно сказал он и затеребил бороду. И вдруг весь затрясся красной горой, засмеялся пьяно и отвалился к стенке, раскинув ноги.-- Эх, горе твое... свистит твой Скачков Сашка! по весне еще прогнали, воровал шибко! Тебе, может, дрова переправлял... на завод? Барин, жалуйся -- ступай... В Нижнем мукой торгует. Далеко...
   Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не смеялись.
   -- Что вам за охота, не понимаю! -- сказала Зойка.-- Дерзостей хотите.
   -- Чудак человек... с чего мне на него жаловаться! -- примирительно сказал Карасев.
   -- Аа... Теперь, сталоть... не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем... Ладно-с... У меня в лесу... волки тоже, шутют...
   Они продолжали тихонько закусывать. А лесник поглаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.
   -- Господин-барин... как вас?.. Господин Карасев!-- громче окликнул он неотозвавшегося Карасева.-- А что я тебе желаю сказать... желаю вам спросить... Ружьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?
   -- А не требуется, голубчик.
   -- Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о... цены нет! а? Кому не надоть -- сто монет без разговору, а?
   -- Да говорю, не требуется!
   -- Все не требуется... А ты погляди-ка, я тебе счас... приставлю...
   Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружье.
   -- Оставь ты... не надо! -- озабоченно сказал Карасев.
   -- Ничего, что вы... чай, не махонький. Гляди, на! -- сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам.-- Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки... ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! -- сказал он, тряхнув ружье о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасеву.
   -- Ну, ты поосторожней...
   Лесник дернул затвор и разломил двустволку.
   -- Механика! -- крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружье и повел к лампе.
   -- Что он делает! -- испуганно зашептала Зойка, дергая Карасева.
   -- Осторожней, ты! -- тревожно остерег Карасев, встав со скамейки.
   -- Мушку гляжу... неяственно...-- наводя в лампу, сипло выговорил лесник.-- А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать...-- повел он к печке ружьем.-- Все яственно...-- пьяно повторил он, виляя ружьем.-- Какая правильная... мушка...
   -- Ты!..-- сдавленно крикнул Карасев, виляя от упрямо нащупывавших его черных дул.
   -- Боже мой... оставьте! -- вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.
   Лесник рванул ружье на колени.
   -- Под руку не... дрогнуть могу! -- крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз.-- В случае... не отвечу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать... а вы чего под руку!
   И опять поднял ружье.
   -- Прошу тебя!..-- не своим голосом крикнул Карасев, пригнувшись.
   -- Стой! мушку пробую... яственно! Ты!!!
   -- Да господи...-- сказал лесник благодушно, и лицо его стало праздничным.-- Ужли ж я не понимаю... без понятия? Пьяный, а... все соображаю. Убить могу!
   -- Мало ли бывает, по неосторожности...-- сказал упавшим голосом Карасев, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья.-- Ну-ка, дай поглядеть...
   -- Чего поглядеть? -- грубо сказал лесник, отмахивая ружьем.-- Не желал глядеть, как давали... нечего! Аи боишься? -- усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасева, в пятнах.-- Смерти-то и ты боишься! Надоть... она ноне ходит...
   И вдруг вскинул ружье и навел на лампу:
   -- Мушку не вижу, с чего?! -- сказал он озабоченно, принял ружье и прощупал мушку. -- А ты не пужайся. Пьян, а все соображаю. Привыкать надоть, приготовляться... всем она достигнет... кому предел. Вишь, Степашка спит... все равно! Браток все смерти видал... Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о... они барышни деликатные... Эх, запалю! -- вскрикнул он и так засмеялся, что по телу Карасева побежали мурашки.
   Солдат поднял голову от стола, промычал и опять привалился.
   -- Пустое, барин... пустое! -- сказал лесник благодушно.-- Сам гляди, на... пустое. На вот, гляди! ну, гляди... ну? Игде тут чего? Гляди, на... суй пальцем!
   Он рванул затвор и разломил двустволку.
   -- Скрозь гляди, на... Ну, гляди в его, гляди... игде... тут? -- выкрикивал он, тыча ружьем к лицу Карасева.-- Дуй в его! -- крикнул он в дуло и со свистом выдул.-- А выто напужались!..
   Карасев хотел что-то сказать, как услышал поскрипыванье телеги и узнал лошадиный шаг.
   -- Лошади вам, никак...-- сказал лесник, сощелкнул ружье и поставил в угол.-- Вот вам и удовольствие.
   -- За это удовольствие...-- начал Карасев и не захотел говорить.
   В избу вбежала запыхавшаяся баба:
   -- Насилу-то, насилу упросила... не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три красненькие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хорошие...
   -- Хорошо, что хоть скоро,-- ворчнул Карасев, собираясь.-- Чего так копаешься...-- раздраженно сказал он Зойке, возившейся с башмаками.
   -- Прямо упарилась, бежамши... Рядилась-рядилась...
   -- Дура... -- сказал лесник,-- рядилась! Что тебе, чужих денег жалко! На Котюхи ходила?!
   -- Ну, на Котюхи... -- нехотя отозвалась баба.
   -- Чего ж долго-то, с версту не будет!
   Карасев слышал, но теперь важно было одно: поскорей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он помог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.
   -- Камедия...-- выговорил лесник и крикнул: -- Становь самовар!
   Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился -- совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохнатые лапы елей все так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках луны: гривы непонятных лесных коней.
   Карасев укрылся под капюшон. Было на душе как после мутного сна,-- тревожно-гадко. Он рванул набежавшую на него косматую ветку и крикнул:
   -- Да погоняй, черт!
   Жавшийся на передке мальчишка задергал веревками.
   -- Далече, барин... не довезет...-- сказал он робко. Наконец выбрались на шоссе.
   -- Наши огни...-- сказала Зойка.
   Далеко внизу, может быть с версту,-- было видно с горы,-- светились огни машины. Они казались заброшенными, неживыми. Карасев вспомнил про шофера: "Не евши, промок",-- и ему показалось, как это давно было.
   Тянулись черные стены леса,-- так и пойдут верст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасев все курил и глядел,-- лес и лес. Открыл чемодан, нащупал коньяк и выпил жадно и с наслаждением.
   -- Ладно, ничего...-- подумал он вслух, чувствуя приятную теплоту.-- Черти.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые -- в сб. "Слово", кн. 7. М., Книгоиздательство писателей в Москве, 1917.
   Стр. 157. Петровка -- пятисотрублевая ассигнация, на которой был изображен император Петр Первый.
   ...кепку с большими консервами... -- Консервы -- здесь: очки с дымчатыми или синими стеклами для защиты глаз от слишком яркого света, пыли и проч. (от франц. conserves -- защитные очки).
   Стр. 158. ...позвонил Елисеев)... -- речь идет об известном до революции магазине гастрономических товаров "Елисеевы братья", Тверская ул., дом 40 (ныне Гастроном N3 1).
   Стр. 159. Брефест (искаж. англ. breakfast) -- утренний завтрак.
   Стр. 164. Баббиты -- металлические сплавы, употребляемые для заправки вкладышей подшипников.
   МОСКВОЙ. Впервые -- в сб.: И. Шмелев. "Богомолье". Белград, "Русская библиотека". 1935.
   Стр. 240. "Изведи из темницы душу мою!.." -- Псалом, 141, 7.
   Стр. 241. "Кресту Твоему..." -- см. прим. к стр. 284.
   Стр. 243. ...с Воробьевки на Болото... -- Воробьевы (ныне Ленинские) горы, место огородов и садов старой Москвы; Болото -- Болотная площадь, между Водоотводным каналом и кварталами, примыкающими к Москвереке, место розничной торговли.
   Стр. 244. Храм Спасителя -- кафедральный собор Христа Спасителя, заложен в 1839 г. в память избавления России от нашествия французов. Стены и свод купола были расписаны братьями Маковскими, Прянишниковым, Верещагиным, Марковым, Семирадским. Вмещал до 10 тысяч человек и имел высоту 48 1/2 сажени.
   Стр. 246. ...Сухареву башню, где колдун Брюс сидит...-- Брюс Яков Вилимович (1670--1735) -- русский государственный и военный деятель, сподвижник Петра I; переводил иностранные книги, ведал московской типографией, помещавшейся в Сухаревой Башне. Ему приписывается календарь 1709--1715 гг. с предсказаниями, который при позднейших переизданиях был дополнен пророчествами относительно погоды и исторических событий вплоть до 1996 г. В народном представлении Брюс остался астрологом, "чернокнижником", "волшебником", "колдуном".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru