Lib.ru/Классика: Шмелев Иван Сергеевич. Туман

Ив. Шмелев

Туман

Ив. Шмелев. Избранные рассказы

Издательство имени Чехова. Нью-Йорк, 1955

Я спускался с нагорий к морю. Зачем? За виноградным жмыхом -- за нашим хлебом. И еще за чем-то. На виноградниках, под Кастелью, у Голубевской дачи, оставался еще огромный чан с синеватыми выжимками, от которых шибало перегаром. В них позволяли рыться, выискивать комья посытнее.

Винодел обнадеживал с усмешкой:

-- Если с ученой точки, то процентика два белков обязательно найти можно, а в зернышках и жирков несколько найдется. Но только вот несваримая оболочка для млекопитающего желудка. И вот куры, ну, до чего жиреют с этого самого жмыху! Растирайте камнями и варите, и будет некоторая питательность. Как говорится, последний научный крик.

Я спускался с мешком, в рваной германской куртке, прикрываясь мешком от ливня. Под тряпками, на груди, хранилось письмо -- за горы. За горы не пускали. Прибыл товарищ Месяц-Райский с какой-то "тройкой" -- "искоренять бандитов". На всех дорогах поставили заставы, к Перевалу. Приказ угрожал расстрелом за самовольный выезд, за неявку на регистрацию, -- которую по счету? -- и все прижались. Искали офицеров, полицейских, судейских, фабрикантов -- всех, убежавших когда-то в Крым, ныне -- в Крыму застрявших, "заклятых врагов народа". Товарищ Месяц шырял по дачам, выхватывал и угонял на Ялту, где суд короткий. Кто отважится пронести письмо? Называли какого-то Семена Лычку, с дачи "Эльмаз", профессора Чернобабина, -- под Кастелью где-то. Брал пустяки -- рубаху. Не было у меня рубахи, и нес я ему подметки, оставшуюся редкость. Нес и тревожно думал: да возьмет ли кожу? и как я его найду, неведомого Лычку, в просторах под Кастелью? и кто я ему, Семену Лычке, что доставит он мое письмо? Возьмет -- и бросит. И как он туда пробьется, за Перевал, в такую непогоду?..

Погода была ужасная: конец ноября, дожди. С Бабугана сползали тучи, полные киселя-тумана, разверзавшиеся в долине ливнем. Рваные клочья их дымно тащились по деревням, мутью сплывали с камня. За ними громыхало приглушенно странным каким-то громом, удушливым и теплым-тяжким. Молний не видно было. С моря, с теплой еще воды, тянуло давящим паром, густым туманом, с редкими пятнами провалов, в которых мерцало чернью. Не было ни земли, ни неба; а между ними, где-то, плавали-колыхались глыбы, громады камня, потерявшие всякий вес, таявшие в тумане смутно, -- темные льды воздушные, -- не по земному странно.

Я скатывался с горок на дощечках, -- на деревянных сандалиях, скользя по умершей травке, по склизкому шиферу, по глине, схватываясь за сучья граба. Всё налилось водою, -- рытвины, тропы, ямы, -- плескало, скрежетало. С отвесов неслись потоки, срывались водопадцы. В балках, заваленных туманом, шумели камни. Море ворчало, под туманом. Трудно было дышать: давило паром. Я шел и думал: так же, должно быть, было и при начале мира, -- туман и грохот, и Дух над бездной. Та же и ныне бездна, а над нею -- товарищ Месяц, с винтовками, шныряет. Начало, конец... хаос.

Подкрадывались мысли: да что же это? Но я отгонял привычно: нельзя, не думай. Беги и гляди в туман. Направо, налево, -- балки, крутым обрывом, не соскользни. Помни: узкий хребет, из шифера. Беги и слушай: и плеск, и грохот.

Вот, наконец, и море. Слышно глухое рокотанье. Какой туман! где же моя дорога?..

А вот она: совсем незнакомая, строится. Где же дачи за кипарисами, на холмах? Всё -- туман. Бежит подо мной дорога, скрежещут камни. Шумит из туманных балок. А где поворот на дачу профессора Чернобабина, к Семену Лычке? За "Профессорским Уголком", к Кастели. А где -- не видно. И "Черновских Камней" не видно.

Шумит впереди, в тумане. Прорвали промоины дорогу? Берег реки у ног! Никогда ее не было, теперь -- есть; сбило потоком мостик. Я ныряю по рытвинам, прыгаю по камням в прорывах. Прет на меня коряжина рогами, плывет из тумана дерево, цепляет. Сесть на него, и -- в море. Несите, волны, в неведомое царство, в сказку!

Туча по небу идет,

Бочка по морю плывет...

Туман и грохот.

На новой реке -- остров. Я прыгаю на остров. Виден другой в тумане. Всматриваюсь в туман: чернеет высокая фигура! Сгинула -- и опять чернеет. С черными крыльями, человек!? Вижу, как взмахивают крылья. Носящийся Дух Хаоса? Бухает по воде, ко мне...

-- Господи... где земля?!. -- слышу я голос человека.

-- Идите сюда... на камни, на островок!..

Человек машет крыльями. Вскакивает ко мне, размахивая пледом. Мы теснимся на островке, молчим. Нас поливает ливнем. Он дышит свистом. Дрожит, -- чувствую я плечом.

-- Туман, кошмар... не вижу, куда идти. Скажите, дорога это?.. Была дорога!.. Ничего не вижу... а надо версты четыре в город. Экстренное дело... кошмар! Вы... постоянный, здешний? Ну, да... сразу, по голосу. Теперь по голосу отличишь. Трудно дышать, пары... и астма еще. Что же будет?! Слышите, странный какой-то гром, подземный? Что за кошмар!.. Плечи ломит от пледа... намок. Надо передохнуть. Среди хлябей с вами... Не отдышусь никак. Что? Профессора Чернобабина? Бо-же мой, Алексея Афанасьевича! Знали? О, какой это был!.. Три года уж, как скончался, после первого обыска, ударом. Как же, соседи были... И замечательный гидрограф... Не раз говорил, что здесь размоет, и эти холмы сползут! Всё ползет... А который час? Нет? украли? А у меня как раз сегодня, золотые часы... и всё! Даже воротник, оторвали, бобровый воротник... камчатский, восемьсот рублей в Харькове, с уступкой... оторвали! Кошмар!

Он был без шапки, повязана голова платочком.

-- Дышать нечем, ффу... как под колпаком! Астма у меня. Но так не могу оставить... Лишить последнего права!.. Зверь -- и тот имеет право на логово... jus bestiarum. Но у зверя клыки и когти, а... Сорок лет стоять на охране права... и... Кошмар!..

Он встряхнул пледом, в который кутал плечи и голову, и я увидал осклизлые клочья ваты, где когда-то был воротник с бобром. Он был высокий, сухой, строгий, с лицом Мефистофеля в седой бородке, коротко остриженый под-бобрик, в пенснэ в роговой оправе.

-- И шапку сняли, котиковую. Но тут не вещи, а... человек, субъект, права! Бегу в уголовную милицию, или... как там у них?.. Какое-нибудь, должно же быть право?! Как? никакого права?.. Значит, мы... только вещи?! Абсурд! У людоедов, у последних дикарей, есть! естественное право, jus naturale! У каннибалов... есть! У римлян было право рабов!.. jus servorum. Император Юстиниан... право колонов! Глядите кодекс Юстиниана, о!.. У каторжников даже... свое, своеобразно-логичное, каторжное право! Хаоса и они страшатся... -- ткнул он в поток, в туман. -- Вот в этом, в этой проклятой мути... нет никакого права! Как-с?.. Профессора Чернобабина?.. Но он скончался! Ах, да... дача еще стоит. Так он... что? Предсказал давно, что эти холмы сползут. К нему как?.. Позвольте... отсюда поворот... через две промоины, за балкой, где дача Варшева. Знаете его? Бывший народник, вегетарианец... кошмар! Уцепились за корову с женой, и теперь у них эта корова... в кабинете! от воров! И на нее взирают с одной стенки почтенный Златовратский, с другой -- почтеннейший Михайловский и... всепочтеннейший Чернышевский! А она им... хвостом, понимаете... и именинные пироги!.. Кошмар!.. Увидите!.. Пьют молочко, кушают маслице и стонут, что их ограбили. Распродали по высокой цене участки, вырезали себе кусочек и ухитряются получать паек за... социалистическую шкурку-с! И их не грабят. Навестите, непременно навестите... И послушайте, как поют! А я... за право! и буду! Пусть всё отнимут, последнюю рубаху снимут, но... пусть... пусть мне точно нормируют объем моих прав, хотя бы право последнего раба, право червя, но... право строго хранимое!.. чтобы я не был взвешен, как какая-то пылинка в вихре!.. Иначе... кошмар!..

Он резко сорвал пенснэ и стал протирать привычно, кусочком пледа. Синие его губы дергались, кривились едко.

-- Нет, я обязан потребовать точно определенных норм. О-бя-зан!.. Как не хватает воздуха... у меня не хватает... фуу. Я ждал, охранял первичное мое, мои вещи... И вот... Пусть издадут специальную новеллу хотя бы для изгоев! Вы же тоже изгой?! Прекрасно. Вчера вечером я колол дрова. Засветло еще было. Приходят трое, лица в тряпках, вымараны сажей... с ружьями. Ясно, кто. Хватают моих внучек... малюток трех и пяти лет... за волосы!.. и грозят стукнуть головками друг о дружку!.. Кошмар!.. И требуют золотой портсигар! Прекрасно ориентированы каким-нибудь негодяем. У меня был портсигар восемьдесят четыре золотника, девяносто шестой пробы, от друзей-сослуживцев, в день сорокалетия моей службы в магистратуре... как прокурор Палаты... юбилейный, на черный день. Выдал, после короткой реплики. И всё, что было тщательно спрятано. Иначе грозили разбить головки Лидусе и Марочке!.. Вы представляете этот... кошмар?! Семь верст от города, в глубине балки... ну, что я мог?! Стащили с постели почтенную женщину, мою жену... нашу дорогую бабушку...-- сжал он меня за плечи, и его синие губы запрыгали, -- которая лежала в параличе, от всех этих потрясений... распороли перину и -- всё! Сколько-то выигрышных билетов... кажется, двадцать семь... экономия всей жизни... всех трех займов... семнадцать империалов, лично ее от экономии... давали на-зубок нашим детям... с годами рождений!.. понимаете?!. ее приданные бриллиантовые сережки... свадебное колье дочери, известной артистки... она пела перед войной в Италии... и это муж, богатый итальянец, подарил ей... стоило двадцать тысяч... этих... лир, что-ли? Мои золотые часы с монограммами, подарок корпорации... прокуратуры окружного суда, когда я получил назначение в Палату... бриллиантовые запонки, обручальные кольца, медальон матушки с прядью ее волос... У меня весь реестр "выемок"... -- показал он на боковой карман, -- на прежний счет тысяч на пятьдесят, не считая акций Азовско-Донского Банка!.. Было два обыска, пока, но бабушку не стаскивали официально, если так можно выразиться... и под ней всё хранилось. Для меня, это место, в ее перине... было наисвященнейшее пристанище! Понимаете... это уже последнее право, право одра болезни, юс морби, что-ли! Право лежать -- больного человека! а они стащили на пол полуживого человека, почтенную женщину, сняли с нее сорочку, ошаривали всё тело!.. Кошмар!.. Пусть их немедленно задержат и привлекут!! одного я признал -- солдат с кордона, ихний! Я уличу... и докажу, что нельзя лишать последнего человеческого права... права умереть спокойно! Даже у зверей, живущих стадно... например, гуси... Я им укажу на Брэма!.. Они издают декреты, и они должны...

-- Как, вы хотите туда?!. -- перебил я его, стараясь овладеть мыслями.

Он вдруг запахнулся пледом и прыгнул в воду.

-- Докажу!.. -- крикнул он из тумана, чернея крыльями. -- Сорок лет на основе права!..

Мелькнули в тумане черные его крылья и пропали. Я крикнул:

-- Постойте!.. стойте!!.

-- Что?.. -- крикнуло глухо из тумана, и я увидал смутную фигуру.

-- Там же новая регистрация!.. -- крикнул я, -- товарищ Месяц... грозит расстрелом!..

-- Это к уголовной милиции... производить дознания и я в отставке! Два раза обыскивали... Пусть они оградят право своих рабов, которые вынуждены были... мое право! Если первичные нормы права разрушены... -- хаос! Сорок лет я оберегал незыблемость закона и не могу!.. Дело не в портсигаре, а...

И он провалился в муть.

Я долго искал дачу профессора Чернобабина. В плеске, ливне и грохоте крепко-трескуче билось в моих ушах: пра-во, прра-во! и я повторял его, это крепкое слово -- право. Оно навязло на языке, завязло в мыслях, отдавалось в прыжках по лужам. Оно воплощалось, становилось чем-то, таинственным существом каким-то, вертелось со мной в тумане. Бобровый воротник, портсигар, бандиты, детские милые головки, людоеды, гуси, рабы, расстрелы... -- вместе с ним вертелось, черными крыльями махало, и всё -- туман!

Я глядел в душную гущину тумана. Там разверзались хляби. Там разнималось, рушилось в пустоту.

Я нашел, наконец, дачу профессора Чернобабина но -- никакого Семена Лычки.

-- Лычка? Лы-чка... -- бессмысленно повторял чуть державшийся на ногах старик, варивший под навесом с другим таким же, татарином, лошадиные маслаки в котле, вонявшие кислым клеем. -- Такого что-то и не было... Лычка!.. У меня брат был, Степан... так он Дыч-ка... и я тоже, Никифор Дычка... с Полтавщины, давно здесь. Хороший садовник был, всякие розы умел ухаживать, при покойном Ликсей Опанасьице. Другая неделя пошла, как помер. Мы с Якиром и закопали его, без покрова-погребения, в клунбе вон закопали... -- показал старик на большую клумбу со свежим холмиком, засаженную голыми деревцами роз.

-- Нема Степан... -- отмахнул головой старик-татарин и заморгал на клумбу. -- Ушла далеко.

-- А Лычки не было. Это вам про Степана нашего говорили: Степан Дычка, мол! Верно, Степан ходил до Симхверополя, носил добрым людям и письма. Вино носил, на мучку выменивал. Так и жили. А теперь... коня дохлого варим, нашли в балке, кости уж... Побили нашего Степана за горами, шибко побили... кормильца нашего. И вино отняли. Насилу дополз до дачи... три дня всё полз, помирать дома. Лег и не вставал... всё жаловался... Сердце ему отбили. Четыре денька подышал. Это Степан Дычка. А Лычки... такого нет. И не было никогда. Что за Лычка?.. Такого не было.

-- Зима пришел, ничего нема... -- покивал татарин.

-- Голова болит стал... живот болит стал.

И тонко, жалобно, как ребенок, заплакал в руки.

Я пошел от этих двух стариков. Долго бродил в тумане, искал дачу Варшева с молоком, с коровой.

К ночи пришел на горку ко мне сосед, рассказывал:

-- А вот чего случилось, милицейский рассказывал. Прибежал к ним сумасшедший человек один. Оказывается, который судебной палаты был, дача у него за Варшевым, "Светлодар". Жили тихо. На базар одежку носил, выменивал. И прибег жаловаться, ограбили его, будто, ночью. За беспорядки жаловался, законов у вас нет! Наш, в высокой шапке-то который, словно халдей какой... начальник розыска, как его... Семыкин! Ну, всё записал, чего ограбили. На боле сто милиенов! Так и ахнули! Как так, у вас столько раз леквизовали, и такой нашей власти убыток от вашего обмана? Всё и записали в протокол. И легистрацию велел подписать, какого происхождения. Выходит, поркурор! Сейчас его с милицейскими к Месяцу прямо в лапы! под расписку! А Месяц в автомобиль садился, в Ялту ехать. Подхватил его с собой, помчал. "Вот дак орла поймали!" -- говорит. Смеялись там. Говорят там уж без разговору. Говорят, сколько тыщ народу от него страдали на каторге, самый для народа вредный был. А подручных Месяц послал на дачу, забрать всех, и в подвал, до его приезду, и всё забрать. А тот их пушил!.. Так разносил, ничего не боится! Раз сумасшедший, за себя уж не отвечает. На самого даже Месяца накричал!.. Ну, теперь уж без разговору...

Март, 1928 г.

Париж.

Оставить комментарий Шмелев Иван Сергеевич (bmn@lib.ru) Год: 1928 Обновлено: 17/07/2013. 15k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шмелев Иван Сергеевич Туман

Шмелев Иван Сергеевич
Туман