Раннее утро 15-го іюня 1903 года. Въ пріемной врача, сидя за письменнымъ столомъ, занимается студентъ-медикъ Редпенни -- это его фамилія -- имя же никому неизвѣстно, и никому нѣтъ до этого никакого дѣла. Онъ правая рука доктора: ведетъ его переписку, играетъ роль ассистента въ домашней лабораторіи и является лицомъ во всѣхъ отношеніяхъ незамѣнимымъ. Все это онъ дѣлаетъ съ цѣлью отблагодарить патрона за тѣ неуловимыя преимущества, которыя доставляютъ студенту близость съ представителемъ его науки и положеніе скорѣе сотрудника, чѣмъ ученика. Редпенни не пренебрегаетъ ничѣмъ и дѣлаетъ все, что отъ него требуется, забывая о чувствѣ собственнаго достоинства, лишь бы требованія эти предъявлялись въ дружескомъ тонѣ. Онъ здравомыслящій, расторопный, довѣрчивый добродушный юноша, рано начавшій жить самостоятельно. Прическа и одежда мало говорятъ о текущемъ перевоплощеніи неряшливаго юнца въ элегантнаго доктора.
Занятія Редпенни прерываются появленіемъ старой экономки, совершенно незнакомой ни съ кокетствомъ, ни съ предразсудками и отвѣтственностью, налагаемыми на женщину красотой, ни съ вспышками ревности и прочими спутниками этого природнаго дара. Цвѣтъ лица цыганки, которой кожа недоступна никакимъ косметикамъ, и, хотя на лицѣ этомъ нѣтъ настоящей бороды и усовъ, способствующихъ представительности и красотѣ мужского, зато все оно усѣяно родинками, поросшими волосами. Въ рукахъ ея метелочка, путешествующая по всѣмъ окружающимъ предметамъ, и едва покончивъ съ однимъ, старуха немедленно устремляется къ другому. Разговаривая, она какъ бы не замѣчаетъ своего собесѣдника, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда сердится. Манера обращенія со всѣми одна и та же; манера старой прижившейся няньки со своимъ воспитанникомъ, едва начинающимъ ходить. Безобразіе обезпечивало ей людскую снисходительность, невѣдомую ни Клеопатрѣ, ни Розамундѣ, а также и преимущество относительно этихъ послѣднихъ, состоявшее въ томъ, что качества ея лишь росли, а не уничтожались съ теченіемъ времени. Эта трудолюбивая старуха, всѣмъ читавшая нотаціи, являлась живымъ доказательствомъ суетности женскаго тщеславія. Подобно имени Редпенни, никому не было дѣла до ея фамиліи, и во всемъ докторскомъ районѣ отъ Кавендишъ-скверъ до Морилебонъ-родъ -- она была извѣстна подъ именемъ Эмми.
Въ кабинетѣ два окна, выходящія на улицу Королевы-Анны. Между окнами консоль съ мраморной группой на бронзовой подставкѣ, заканчивающейся когтями сфинкса. Громадное простѣночное зеркало почти не исполняетъ своего назначенія, благодаря приклееннымъ къ его поверхности тщательно выписаннымъ изображеніямъ пальмъ, папоротниковъ, лилій, тюльпановъ, подсолнечниковъ. По этой же стѣнѣ каминъ, передъ каминомъ, два мягкихъ кресла. Стоящему передъ этимъ уголкомъ не видны другія стѣны комнаты. Вправо отъ камина или, вѣрнѣе, вправо отъ человѣка, стоящаго передъ каминомъ -- дверь. Налѣво отъ двери столъ, за которымъ занимается Редпенни. На столѣ царитъ безпорядокъ -- тутъ имѣется микроскопъ, множество колбочекъ, спиртовая лампочка и трупа бумагъ, разбросанныхъ какъ попало. Посрединѣ комнаты параллельно камину стоитъ кушетка, образуя прямой уголъ съ консолью. Между кушеткой и окномъ стулъ, въ углу -- другой. Еще одинъ у окна. На окнахъ зеленыя венеціанскія сторы и репсовыя занавѣси. На потолкѣ люстра, приспособленная къ электричеству. Обои и ковры -- зеленые, въ тонѣ съ люстрой и венеціанскими сторами. Домъ обставленъ еще въ половинѣ девятнадцатаго столѣтія, но все устроено съ такой предусмотрительностью, что сохраняетъ приличный видъ и по настоящее время.
Эмми, входя, немедленно устремляется къ кушеткѣ и обмахиваетъ съ нея пыль. Тамъ сидитъ какая-то барыня; пристаетъ ко мнѣ, чтобы я доложила о ней доктору.
Редпенни раздражительно. Да, но это совершенно напрасно. Сколько разъ я вамъ говорилъ, Эмми, что докторъ не принимаетъ новыхъ паціентовъ, и вотъ стоитъ кому-нибудь позвонить, какъ вы сейчасъ же являетесь и спрашиваете, не можетъ ли докторъ принять.
Эмми. А кто же васъ объ этомъ спрашиваетъ?
Редпенни. Да вы же.
Эмми. Нѣтъ, я только говорю, что какая-то барыня пристаетъ ко мнѣ и проситъ доложить о ней доктору. Я и не думала васъ ни о чемъ спрашивать, я только сказала.
Редпенни. Если барыня пристаетъ къ вамъ, то это еще не причина, чтобы вы приставали ко мнѣ.
Эмми. Газеты-то прочли?
Редпенни. Нѣтъ.
Эмми. А про награды ко дню рожденія его Величества знаете?
Редпенни внѣ себя. Что еще тамъ, чортъ возьми.
Эмми. Потише, потише, батюшка!
Родпенни. Какое мнѣ дѣло до рожденія его Величества, подумаешь? Перестаньте пожалуйста болтать. Докторъ Роджонъ сейчасъ выйдетъ, а я еще не кончилъ съ письмами. Уходите отсюда.
Эмми. Доктора Роджона больше нѣтъ, молодой человѣкъ. Замѣтивъ пыль на консолѣ, устремляется въ ту сторону.
Редпенни вскакиваетъ и бросается за нею слѣдомъ. Что такое?
Эмми. Докторъ получилъ рыцарскій санъ. Доктора Роджона больше нѣтъ. Серъ Колензо Роджонъ -- вотъ кто онъ теперь. Самъ король будетъ его крестнымъ,
Редпенни. Ахъ, какъ я радъ!
Эмми. А мнѣ такъ досадно! Я привыкла уже считать всѣ его великія открытія -- бреднями. Глаза бы мои не глядѣли на всѣ его сткляночки съ жидкостями да съ кровяными капельками. А теперь онъ мнѣ за это отплатитъ.
Редпенни. И по дѣломъ! Какая дерзость съ вашей стороны соваться въ научные разговоры. Снова отправляется къ письменному столу и принимается работать.
Эмми. Не очень-то высокаго мнѣнія я объ этой вашей наукѣ, вотъ поживите съ ней столько же, какъ я,-- сами скажете то же самое. Мнѣ впору только дверь отворять. Вонъ старый серъ Патрикъ Кулленъ ужъ заявлялся съ поздравленіемъ. Зайти-то онъ не могъ -- торопился въ больницу, а непремѣнно хотѣлъ поздравить первымъ,-- сказалъ, что зайдетъ попозже. Скоро явятся и другіе; цѣлый день только и знай, что впускай да выпускай гостей. Боюсь, какъ бы докторъ, сдѣлавшись серомъ Роджономъ Колензо, не вздумалъ, по примѣру прочихъ, нанять себѣ лакея. Слушайте: поговорите-ка съ нимъ, голубчикъ, скажите, что ему не найти прислуги лучше меня. Ужъ я знаю, кого впускать, кого нѣтъ. Вотъ опять и вспомнилась эта барынька. Надо бы ее принять. Онъ такихъ любитъ. Обметаетъ пыль съ бумагъ Редпенни.
Редпенни. Говорятъ вамъ, что онъ никого не приметъ. Исчезните, Эмми, вѣдь не могу же я работать, когда вы поднимаете такую пылищу.
Эмми. А кто вамъ велитъ работать -- да и что это за работа -- писать письма... Кажется, звонятъ. Смотритъ въ окно. Докторскій экипажъ! Навѣрно поздравитель. Собирается отворять, но въ это время въ дверяхъ появляется серъ Колензо Роджонъ. Яички-то скушали, батюшка?
Роджонъ. Съѣлъ.
Эмми. А жилетку-то новую надѣли?
Роджонъ. Да.
Эмми. Вотъ онъ, мой голубчикъ! Смотрите же не запачайтесь! Сейчасъ придутъ поздравители. Уходитъ.
Серъ Колензо человѣкъ лѣтъ пятидесяти, но, повидимому, не прочь еще пожить. Благодаря условіямъ жизни и сношеніямъ съ людьми всевозможныхъ сословій, онъ пріобрѣлъ развязныя манеры и порою не стѣсняется въ выраженіяхъ, будучи по натурѣ скорѣе робкимъ и деликатнымъ. Лицо довольно морщинистое, движенія болѣе плавныя, нежели, напримѣръ, у Редпенни, а бѣлокурые волосы уже утратили долю блеска. Впрочемъ ни его внѣшность, ни манера держаться не соотвѣтствуютъ возрасту врача, удостоеннаго рыцарскаго сана. Хотя на лицѣ и замѣтны слѣды переутомленія и склонности къ скептицизму, но послѣднія являются скорѣе результатомъ ненасытности желаній и любопытства, нежели возраста. Только что освѣдомленный о монаршей милости, онъ нѣсколько опьяненъ успѣхомъ и довольно надмененъ и рѣзокъ по отношенію къ Редпенни
Роджонъ. Газеты читали? Надо бы измѣнить подпись, если она еще не поставлена.
Редпенни. Только что узналъ новость отъ Эмми. Не умѣю сказать, до чего я...
Роджонъ. Довольно, довольно, юноша. Дѣло самое обыкновенное.
Редпенни. Давно бы слѣдовало отличить васъ передъ другими.
Роджонъ. Это бы и было такъ, если бъ мои посѣтители не принуждены были терпѣть Эмми въ качествѣ лакея.
Эмми, докладывая въ дверяхъ. Докторъ Шуцмахерь. Скрывается. Входитъ субъектъ среднихъ лѣтъ, съ привѣтливымъ, отчасти заискивающимъ выраженіемъ лица, какъ бы не вполнѣ увѣренный въ ожидающемъ его пріемѣ. Въ его мягкихъ движеніяхъ и соотвѣтственной имъ манерѣ говорить проглядываетъ привычка къ сдержанности. Добродушныя, но черезчуръ рѣзко выраженныя черты лица изобличаютъ семитическое происхожденіе; это красивый интеллигентный еврей, который, несмотря на свои тридцать лѣтъ, все еще узкогрудъ и тщедушенъ, подобно большинству молодыхъ евреевъ; впрочемъ въ общемъ видъ крайне представительный.
Шуцмахеръ. Не узнаете? Шуцмахеръ. Университетъ -- улица Бельзайцъ. Леони Шуцмахеръ, не помните?
Роджонъ. Да неужели Леони! Привѣтливо пожимаетъ ему руку, Нѣтъ, милый человѣкъ, не узналъ; я считалъ васъ давно умершимъ. Садитесь. Шуцмахеръ садится на кушетку, Роджонъ на стулъ. Гдѣ же скитались всѣ эти долгіе годы?
Шуцмахеръ. За исключеніемъ послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ -- практиковалъ. А теперь отретировался.
Роджонъ, И прекрасно сдѣлали, Леони! Будь у меня возможность отретироваться, я бы сдѣлалъ то же самое. Вы практиковали въ самомъ Лондонѣ?
Шуцмахеръ. Нѣтъ.
Роджонъ. Стало быть на модныхъ курортахъ?
Шуцмахеръ. Нѣтъ, развѣ я могъ разсчитывать на большую практику среди интеллигенціи? У меня не было ни гроша за душой. Ни одинъ паціентъ не заплатилъ мнѣ больше ЗО-ти шиллинговъ за визитъ -- больше не могутъ заплатить какіе-нибудь откупщики или арендаторы. Я рѣшилъ отправиться въ одинъ фабричный центръ Англіи и открылъ тамъ маленькую амбулаторію, платя шесть шиллинговъ въ недѣлю за помѣщеніе,
Роджонъ. И дѣло пошло на ладъ?
Шуцмахеръ, Да, признаться мнѣ крайне посчастливилось. У меня теперь есть домъ въ Херфортширѣ, помимо нашей городской квартиры.
Роджонъ, Вотъ бы у васъ, богачей, поучиться, какъ добывать деньги!
Шуцмахеръ. Но у васъ есть имя!
Роджонъ. Чортъ бы побралъ это имя! Мнѣ нуженъ комфортъ. Я пухну отъ зависти при видѣ вашихъ автомобилей и помѣстій, врачи-практиканты! Въ чемъ только секретъ вашего успѣха?
Шуцмахеръ. Что касается моего, то онъ крайне простъ; впрочемъ, признаюсь, я не желалъ бы открывать его многимъ. Боюсь, что мой пріемъ найдутъ отчасти предосудительнымъ.
Роджонъ. О, я совсѣмъ не педантъ. Въ чемъ же состоитъ этотъ секретъ?
Шуцмахеръ. Всего въ двухъ словахъ.
Роджонъ. Неужели: "безплатныхъ не принимаютъ"?
Шуцмахеръ испуганно. Нѣтъ, нѣтъ. Конечно, нѣтъ!
Роджонъ заискивающе. Ну, конечно, нѣтъ. Я спросилъ въ шутку,
Шуцмахеръ "Успѣхъ гарантированъ", -- вотъ мои два слова.
Роджонъ оторопѣвъ. Успѣхъ гарантированъ?
Шуцмахеръ. Ну, да. Собственно вѣдь подобное требованіе предъявляется каждому врачу, не правда ли?
Роджонъ. Да вѣдь это откровеніе свыше, дорогой Леони! Вы написали это на вывѣскѣ?
Шуцмахеръ. Нѣтъ, собственно вывѣски у меня не было, а на витринѣ по красному фону черными буквами была сдѣлана надпись: Докторъ Лео Шуцмахеръ принимаетъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей. Совѣтъ и лѣкарство -- шесть пенсовъ. "Успѣхъ гарантированъ".
Роджонъ. И гарантія эта изъ десяти случаевъ оправдывалась въ одномъ?
Шуцмахеръ нѣсколько смущеннный. Нѣтъ, что вы, гораздо больше. Получивъ разумный совѣтъ и соблюдая всѣ предписанія врача -- многіе выздоравливаютъ Мое средство дѣйствительно прекрасное -- это Соматозъ Парриша, -- препаратъ фосфата, какъ вамъ извѣстно. Столовая ложка на полѣлитра воды. Великолѣпно помогаеть отъ всѣхъ недуговъ.
Роджонъ. Запишите, Редпенни! Соматозъ Парриша.
Шуцмахеръ. Признаться, я самъ принимаю его, когда нездоровится. А теперь позвольте откланяться. Значитъ мое посѣщеніе не было вамъ непріятно? Мнѣ лично такъ хотѣлось васъ поздравить.
Роджонъ. И великолѣпно, дорогой Леони. Въ слѣдующую субботу давайте позавтракаемъ вмѣстѣ. Заѣзжайте за мной на своемъ автомобилѣ, и мы вмѣстѣ отправимся въ Херфортъ.
Шуцмахеръ. Съ наслажденіемъ! Спасибо. До свиданья Роджонъ, проводивъ его до двери, возвращается.
Редпенни. Тутъ, пока вы еще не выходили, заѣзжалъ старикъ Падди Кулленъ. Ему непремѣнно хотѣлось поздравить васъ первымъ.
Роджонъ. Вотъ какъ! А кто вамъ позволилъ, дерзкій юноша, называть сера Патрика Кулленъ старикомъ Падди Кулленъ?
Редпенни. Вѣдь прежде вы всѣ его иначе не называли?
Роджонъ. Да, прежде, но не теперь, когда я самъ сталъ серъ Колензо Роджонъ. Вы, пожалуй, и меня переименуете въ старика Колли Роджонъ?
Редпенни. Васъ такъ всѣ и зовутъ въ клиникѣ св. Анны.
Роджонъ. Ну, вотъ. Какъ противно, что у современнаго студенчества положительно ничего нѣтъ святого. Ничего -- ничего -- ничего.
Эмми, появляясь въ дверяхъ. Серъ Патрикъ Кулленъ. Исчезаетъ.
Серъ Патрикъ Кулленъ, болѣе чѣмъ на двадцать лѣтъ старше Роджона, еще не полная развалина, но уже близокъ къ тому, и совсѣмъ не молодится. Его репутація, ясный, отчасти скептическій складъ ума, своеобразная манера говорить и представительная внѣшность совершенно чужды того елейнаго колорита, который является отличительнымъ признакомъ стараго англійскаго врача и свидѣтельствуетъ о незавидномъ положеніи представителей этой корпорація въ былое время. Онъ истый ирландецъ, хотя, проживъ всю жизнь въ Англіи, вполнѣ акклиматизировался здѣсь, Въ разговорѣ со своимъ любимцемъ Роджономъ онъ проявляетъ какъ бы отеческую нѣжность по отношенію же къ остальнымъ суровъ, рѣзокъ и ограничивается зачастую лишь отрывистыми восклицаніями; пользуясь преимуществами своего возраста, никогда не насилуетъ себя, чтобы доставить удовольствіе собесѣдникамъ. Дружески пожимая руку Роджона, онъ насмѣшливо подмигиваетъ ему.
Серъ Патрикъ. Ну, молодой коллега, выросли на цѣлую голову?
Роджонъ. Даже больше. И всѣмъ обязанъ исключительно вамъ.
Серъ Патрикъ. Глупости, дружите. А все-таки спасибо. Садится на кресло передъ каминомъ. Захотѣлось съ вами немножко поболтать. Обращаясь къ Редпенни. Ну-ка, юноша -- исчезните.
Редпенни, забравъ свои бумаги, идетъ къ двери. Сію минуту, серъ.
Серъ Патрикъ. Вотъ спасибо. Хорошій малый. Редпенпи исчезаетъ. Молодежь все мнѣ прощаетъ, потому что я старикъ, -- развалина, не то, что вы. Вы только притворяетесь старикомъ. Видали, какъ юнцы ухаживаютъ за своими усиками? Ну вотъ и врачи среднихъ лѣтъ продолжаютъ ту же комедію со своей сѣдиной.
Роджонъ. Господи, пожалуй, что вы и правы. А я, по правдѣ сказать, считалъ себя давно уже чуждымъ всякаго тщеславія. Скажите на милость, когда, наконецъ, человѣкъ перестанетъ быть дуракомъ?
Серъ Патрикъ. Вспомните анекдотъ о французѣ, который спросилъ свою бабушку: въ какомъ возрастѣ человѣкъ перестаетъ любить? Старуха отвѣчала, что пока она еще не можетъ отвѣтить на этотъ вопросъ. Роджонъ смѣется. Вотъ и я вамъ отвѣчу то же самое. Признаюсь вамъ, Колли, жизнь начинаетъ и меня крайне интересовать.
Роджонъ, И наука, конечно?
Серъ Патрикъ. Несомнѣнно и наука. Вѣдь современная наука -- явленіе крайне любопытное. Взяіь хотя бы ваше открытіе! Вообще великія открытія! Что они изъ себя представляютъ? Не болѣе не менѣе, какъ открытія и идеи моего бѣднаго отца, а ужъ сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ умеръ. Развѣ все это не любопытно?
Роджонъ. Ужъ не хотите ли вы сказать, что мы пошли назадъ?
Серъ Патрикъ. Не толкуйте ложно моихъ словъ, другъ мой. Я ни мало не претендую на то, чтобы умалить вашу заслугу. Вѣдь черезъ каждыя пятьдесятъ лѣтъ у насъ начинается періодъ открытій, а съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлано ваше, прошло ни мало ни много полтораста. Такъ что вы можете даже гордиться. А все же открытіе ваше не ново. Это самая обыкновенная прививка, а отецъ мой дѣлалъ прививки до 1840 года, когда они были признаны преступными и запрещены. Это уложило въ гробъ старика. Теперь же оказывается, что онъ былъ совершенно правъ; вы вернули насъ къ прививкѣ.
Роджонъ. Я не имѣю понятія объ оспѣ. Моя спеціальность туберкулезъ, тифъ и чума. Но несомнѣнно принципъ лѣченія одинъ и тотъ же.
Серъ Патрикъ. Туберкулезъ? Гм... гм... гм! Вы вылѣчиваете скоротечную чахотку?
Роджонъ. Думаю, что да.
Серъ Патрикъ. Такъ, такъ. Это крайне интересно Какъ бишь это говоритъ старый кардиналъ у Броунинг? "Я знавалъ двадцать четыре личности, именовавшихъ себя вождями революціи". Такъ вотъ-съ и я'знавалъ штукъ тридцать врачей, вылѣчивающихъ скоротечную чахотку. Отчего же смертность-то не прекращается, Колли? Ужъ не подлость ли людская тому причиной? Былъ у моего отца одинъ старый пріятель родомъ изъ Суттонъ-Гольдфильда, звали его Жоржъ Боддингтонъ. Въ 1840 году онъ предложилъ лѣченіе свѣжимъ воздухомъ. Ему не повезло, и онъ потерялъ практику, благодаря тому, что открывалъ окно въ комнатахъ своихъ паціентовъ. Теперь же мы лишаемъ своихъ туберкулезныхъ больныхъ даже крыши. Все это, разумѣется, крайне,-крайне интересно наблюдать старому врачу.
Роджонъ. Эхъ вы старый циникъ, вѣдь вы, поди, вотъ настолько не вѣрите въ мое открытіе. Показываетъ копчикъ пальца.
Серъ Патрикъ. Нѣтъ, нѣтъ, это вы уже преувеличиваете, Колли. Но все же совѣтую вамъ не забывать о жени Маршъ.
Роджонъ. О жени Маршъ? Не помню.
Серъ Патрикъ. Да неужели не помните?
Роджонъ. Нѣтъ, не помню.
Серъ Патрикъ. Вы не помните женщину съ туберкулезнымъ нарывомъ на рукѣ?. Роджонъ, вдругъ вспомнивъ. А, кажется дочь вашей прачки? Развѣ ея имя жени Маршъ? Совершенно позабылъ.
Серъ Патрикъ. Быть можетъ вы забыли также, что дѣлали надъ ней опыты впрыскиванія коховской сыворотки?
Роджонъ. Да, и вмѣсто того, чтобы выздоровѣть, несчастная лишилась руки. Помню, помню. Бѣдная жени! Впрочемъ, кажется, благодаря этому она живетъ безбѣдно, такъ какъ постоянно теперь фигурируетъ на лекціяхъ.
Серъ Патрикъ. Надѣюсь, не это же являлось цѣлью лѣченія?
Роджонъ. Ничего не подѣлаешь, пришлось рискнуть.
Серъ Патрикъ. А какъ вы полагаете, сама жени рискнула бы своей рукой, или нѣтъ?
Роджонъ. Паціентъ долженъ рисковать ради научнаго опыта, безъ опытовъ не было бы и открытій.
Серъ Патрикъ. Къ какому же открытію привелъ васъ случай съ жени?
Роджонъ. А къ такому, что инъекція, вмѣсто того чтобы помочь, въ иныхъ случаяхъ убиваетъ.
Серъ Патрикъ. Это я вамъ могъ бы сказать и раньше. Я самъ много разъ прибѣгалъ къ лѣченію сывороткой. Нѣкоторые мои паціенты умирали, иные выздоравливали; но, признаюсь, я никогда не могъ утверждать, помогу я или убью.
Роджонъ, доставъ, изъ ящика письменнаго стола брошюру и протягивая ее Патрику. Вотъ, на досугѣ прочтите и узнаете, почему вы никогда не можете этого утверждать.
Серъ Патрикъ, ворча что-то себѣ подъ носъ, роется въ карманахъ, ища очки. Ну, что тамъ еще такое въ вашей брошюркѣ? Чего вы тамъ понаписали? Читаетъ, Опсонинъ? Чортъ возьми, что за штука опсонинъ?
Роджонъ. Опсонинъ есть вещество, которымъ должны быть пропитаны бактеріи, чтобы послужить пищей для кровяныхъ шариковъ. Садится на кушетку.
Серъ Патрикъ. Это не ново. Я уже слыхалъ, что эти бѣлыя кровяныя тѣльца, или какъ тамъ ихъ называетъ Мечниковъ?..
Роджонъ. Фагоциты.
Серъ Патрикъ. Да, да, да -- фагоциты, совершенно вѣрно. Ну-съ, такъ вотъ объ этой теоріи фагцигозъ я слыхалъ гораздо ранѣе, чѣмъ она стала общественнымъ достояніемъ. Но вѣдь фагоциты не всегда же убиваютъ микробовъ?
Роджонъ. Всегда, если они пропитаны опсониномъ.
Серъ Патрикъ. Чепуха!
Роджонъ. Нѣтъ, не чепуха. Данныя нашей практики говорятъ слѣдующее: фагоциты не убиваютъ микробовъ лишь въ томъ случаѣ, если послѣдніе недостаточно пропитаны опсониномъ. Паціентъ самъ изготовляетъ это вещество, служащее пищей для микробовъ, и открытіе мое состоитъ въ томъ, чтобы, возбуждая кровообращеніе, тѣмъ самымъ увеличивать, по мѣрѣ надобности, образованіе опсонина. Природа, какъ вамъ извѣстно, сама по себѣ ритмична, и впрыскиваніе служить лишь средствомъ для возбужденія ея дѣятельности. Если бы мы подвергли впрыскиванію жени Маршъ въ періодъ усиленнаго выдѣленія опсонина, то мы бы спасли ея руку. Но мы попали какъ разъ въ періодъ упадка питанія микробовъ, и она потеряла ее. Періодъ усиленнаго выдѣленія опсонина я называю повышеніемъ питанія, или прогрессивнымъ періодомъ, періодъ уменьшенія выдѣленія опсонина,-- періодомъ упадка питанія, или негативнымъ. Все зависитъ отъ своевременности впрыскиванія. Паціентъ, подвергнутый инъекціи во время негативнаго періода -- умираетъ, тогда какъ подвергнутый той же инъекціи въ прогрессивный періодъ -- выздоравливаетъ.
Серъ Патрикъ. А скажите пожалуйста, какимъ же образомъ вы узнаете, въ какомъ изъ этихъ двухъ періодовъ находится въ данное время вашъ паціентъ?
Роджонъ. Стоитъ только послать каплю его крови въ лабораторію св. Анны, и черезъ четверть часа вамъ будетъ извѣстенъ процентъ содержащагося въ ней опсонина. Если количество его достаточно, то впрыскиваніе дастъ благопріятные результаты, въ противномъ случаѣ окажется гибельнымъ для паціента. Вотъ сущность моего открытія: важнѣйшаго открытія въ области кровообращенія со временъ Гаровея. Мои туберкулезные больные больше не умираютъ,
Серъ Патрикъ. А мои слѣдовательно умирали лишь благодаря несвоевременности впрыскиванія, да?
Роджонъ. Несомнѣнно такъ. Подвергнуть паціента впрыскиванію, не установивъ предварительно процентъ содержащагося въ его организмѣ опсонина, -- это все равно, что подвергнуть его смертельной опасности, что и дѣлаютъ многіе мои уважаемые коллеги. Если бъ мнѣ понадобилось убить человѣка, то я примѣнилъ бы именно данный способъ.
Эмми, показываясь въ дверяхь. Барыню одну не примете? У ней мужъ боленъ чахоткой.
Роджонъ раздражительно. Нѣтъ. Сказано вамъ, кажется, что я больше никого не принимаю! Серъ Патрику. Живешь, буквально въ какомъ-то осадномъ положеніи съ тѣхъ поръ, какъ разнесся слухъ, что я магъ и чародѣй, одной капелькой сыворотки исцѣляющій чахоточныхъ. Эмми. Больше, пожалуйста, не приставайте ко мнѣ съ больными, раньше не записавшимися на пріемъ. Я не приму никого.
Эмми. Ладно, я скажу, чтобы она немножко подождала.
Роджонъ свирѣпо. Вы скажете ей, что я принять не могу, и попросите ее уйти, поняли?
Эмми невозмутимо. А доктора Кутлера Валь по ль примете? Онъ не лѣчиться пришелъ, а поздравить.
Роджонъ. Ну, конечно, приму. Просите. Эмми поворачивается и собирается уходить. Подождите. Серъ Патрику. Мнѣ бы хотѣлось минутки двѣ поговорить съ вами наединѣ. Эмми. Эмми, попросите господина доктора обождать минутки двѣ, мы сейчасъ кончимъ.
Эмми. О, онъ съ удовольствіемъ обождетъ. Онъ занялся тамъ съ этой бѣдняжкой. Уходитъ.
Серъ Патрикъ. Въ чемъ дѣло?
Роджонъ. Только не смѣйтесь, пожалуйста. Я нуждаюсь въ вашемъ совѣтѣ,
Серъ Патрикъ, Въ медицинскомъ?
Роджонъ. Да. Со мной что-то не ладно. Я и самъ не разберусь, въ чемъ дѣло.
Серъ Патрикъ. Я тѣмъ менѣе. Вы, конечно, изслѣдовали себя?
Роджонъ. Ну, конечно. Органы всѣ въ порядкѣ до извѣстной степени. Но я чувствую все время какое-то странное недомоганіе, неподдающееся изслѣдованію. Иногда мнѣ кажется, что у меня непорядки въ сердцѣ, иногда въ спинномъ мозгу. Болей я не чувствую никакихъ, а какое-то неопредѣленное безпокойство. Что-то безусловно не въ порядкѣ. Затѣмъ еще нѣкоторые болѣзненные симптомы. Меня преслѣдуютъ обрывки какихъ-то мотивовъ, я начинаю вслушиваться, и они оказываются самыми банальными мелодіями.
Серъ Патрикъ. А голоса слышите?
Роджонъ. Нѣтъ.
Серъ Патрикъ. Это меня радуетъ. Когда мои паціенты приписываютъ себѣ честь открытія болѣе значитЕльнаго, нежели открытіе Гаровея, и при этомъ жалуются на галлюцинаціи слуха, то я запираю ихъ.
Роджонъ. Вы думаете, что я сошелъ съ ума? Признаться, и мнѣ не разъ приходило это въ голову. Что жъ, говорите правду: я въ силахъ ее выслушать.
Серъ Патрикъ. Вы совершенно увѣрены, что не слышите голосовъ?
Роджонъ. Совершенно увѣренъ.
Серъ Патрикъ. Въ такомъ случаѣ это еще не сумасшествіе.
Роджонъ. А въ вашей практикѣ встрѣчались подобные случаи?
Серъ Патрикъ. О, да, и нерѣдко Чаще всего это случается въ періодъ между 19-ю и 20-го годами. Рецидивы бываютъ въ сорокъ. Вы не женаты. Ничего серьезнаго, если будете осторожны.
Роджонъ. Въ пищѣ -- или...
Серъ Патрикъ. Нѣтъ; просто слѣдите за собой. Спинной мозгъ вашъ здоровъ, сердце также. А вотъ что касается здраваго смысла, то онъ не въ полномъ порядкѣ". Умереть-то вы не умрете, а рискуете превратиться въ идіота. Поэтому совѣтую вамъ слѣдить за собой.
Роджонъ. Я вижу, что вы не вѣрите въ мое открытіе. Впрочемъ, я и самъ часто въ немъ сомнѣваюсь. Спасибо, во всякомъ случаѣ. Теперь можетъ быть впустимъ Вальполя?
Серъ Патрикъ. Конечно, конечно. Роджонъ зсонитъ. Этотъ вашъ Вальполь ловкій хирургъ, надо отдать ему справедливость, хотя и принадлежитъ къ любителямъ хлороформа* Въ мое время жертву напаивали виномъ, а служители и студенты укладывали ее на столъ и держали; бывало стиснешь зубы, да мигомъ и покончишь. Теперь устраиваются вполнѣ комфортабельно, и паціентъ чувствуетъ боль лишь когда врачъ, получивъ гонораръ и забравъ свои инструменты, уѣдетъ изъ дому. Много несчастій породилъ хлороформъ, увѣряю васъ, Колли. Онъ далъ возможность каждому олуху именоваться хирургомъ.
Роджонъ Эмми, явившейся на звонокъ. Попросите господина Вальполя.
Эмми. Онъ заговорился съ барыней.
Роджонъ внѣ себя. Что вамъ сказано? Эмми исчезаетъ, не обративъ ни малѣйшаго вниманія. Роджонъ съ покорнымъ видомъ прислоняется къ консолю.
Серъ Патрикъ. Знаю я вашего Вальполя и ему подобныхъ. Они сдѣлали открытіе, что организмъ человѣка, яко бы, полонъ, остатками совершенно лишнихъ старыхъ органовъ. Благодаря хлороформу появилась возможность удалить съ полдюжины этихъ органовъ; паціентъ все вынесетъ, поплатившись лишь болью да стоимостью всей этой комедіи. Лѣтъ пятнадцать тому назадъ я хорошо изучилъ ихъ. Огецъ мой за пятьдесятъ фунтовъ подрѣзалъ маленькій язычокъ, да въ продолженіе года ежедневно приходилъ вспрыскивать шею оперированнаго ѣдкимъ каліемъ; и это обходилось паціенту по два фунта въ день. Зять его вырѣзалъ шейныя железы за двѣсти гиней, пока не сталъ получать баснословный гонораръ, начавъ практиковать по женскимъ болѣзнямъ. Кутлеръ тщательно изучалъ анатомію, выискивая, что бы еще можно вырѣзать безнаказанно, наконецъ обрѣлъ нѣчто называемое червеобразнымъ отросткомъ. Съ него и пошла эта мода. Паціенты платятъ ему по двѣсти фунтовъ за операцію. Съ такимъ же успѣхомъ можно бы было отрѣзатъ и волосы, если бъ они не такъ быстро росли. Теперь стоитъ пойти на какой-нибудь обѣдъ, и вы непремѣнно услышите отъ своего сосѣда, что онъ перенесъ эту ненужную операцію.
Эмми докладываетъ. Докторъ Кутлеръ Вальполь. Уходитъ.
Кутлеръ Вальполь -- энергичный сангвиникъ лѣтъ сорока. Рѣзкія, правильныя черты лица, красивый прямой носъ и окладистая треугольная бородка. По сравненію съ нѣжнымъ поблекшимъ лицомъ Роджона и старчески расплывчатыми чертами сера Патрика лицо это кажется только что вышедшимъ изъ отдѣлки, какъ бы отшлифованнымъ, но отчасти худоватымъ. Смѣлый, проницательный взглядъ говоритъ о жизнерацостности и кипучей энергіи. Сомнѣніе, повидимому, чуждо этому человѣку и, дѣлая ошибку, онъ поступаетъ увѣренно, опираясь на извѣстное основаніе. Короткія руки съ красивыми выхоленными ногтями. Фигура скорѣе приземистая, чѣмъ толстая. Одѣтъ элегантно: на немъ пестрый жилетъ, цвѣтной галстукъ съ изящной булавкой, на цѣпочкѣ масса брелоковъ, поверхъ сапогъ надѣты гамаши, въ общемъ, нѣсколько самодовольно-спортсменская внѣшность. Подходитъ прямо къ Роджону и трясетъ его руку.
Вальполь. Дорогой Роджонъ, позвольте вамъ принести самое искреннѣйшее поздравленіе и пожеланіе успѣха! Вы вполнѣ этого заслуживаете.
Роджонъ. Благодарю васъ.
Вальполь. Но, какъ человѣкъ, разумѣется. Исключительно какъ человѣкъ. Вашъ опсонинъ -- чепуха, это вамъ скажетъ каждый порядочный хирургъ. Впрочемъ всѣ мы въ восторгѣ, что ваши неотъемлемыя качества признаны теперь всѣми. Какъ живете, серъ Патрикъ? Недавно послалъ вамъ одну брошюрку по поводу своего изобрѣтенія -- совершенно новая пилка для резекціи плеча.
Серъ Патрикъ подумавъ. Да, получилъ, получилъ. Прекрасная пилочка -- вполнѣ цѣлесообразная.
Вальполь радостно. Я былъ увѣренъ, что вы оцѣните всѣ ея преимущества.
Серъ Патрикъ. Помню лѣтъ 65 тому назадъ я видалъ точно такую пилочку.
Вальполь. Да что вы? Гдѣ же?
Серъ Патрикъ. У столяра.
Вальполь. Что вы говорите! Какіе пустяки! У столяра!
Роджонъ. Оставьте его въ покоѣ, Вальполь. Ему просто завидно.
Вальполь. А propos, надѣюсь я не помѣшалъ вашей бесѣдѣ?
Роджонъ. Нѣтъ, нѣтъ, садитесь, Я просто совѣтовался съ нимъ. Что-то плохо себя чувствую, вѣроятно переутомился.
Вальполь. Понимаю, что съ вами! Сейчасъ же угадалъ по лицу, по рукопожатію!
Роджонъ. Ну-съ?
Вальполь. Зараженіе крови..
Роджонъ. Зараженіе крови? Что за пустяки?
Вальполь. Могу васъ увѣрить. Девяносто девять процентовъ народонаселеніи страдаетъ зараженіемъ крови и, благодаря этому, вымираетъ. Азбучная истина! Вашъ червеобразный отростокъ наполненъ продуктами гніенія не переваренной пищи и распада животной ткани! Послушайтесь моего совѣта, Роджонъ: позвольте мнѣ освободить васъ отъ этой штуки. Послѣ операціи вы сдѣлаетесь совершенно другимъ человѣкомъ.
Серъ Патрикъ. А въ настоящемъ видѣ развѣ онъ вамъ не нравится?
Вальполь. Нѣтъ. Мнѣ не нравится ни одинъ человѣкъ съ плохимъ кровообращеніемъ. Даже скажу больше: въ культурной странѣ недопустимо терпѣть такихъ субъектовъ; они являются носителями заразы! Операція должна быть обязательна для всѣхъ: она неизмѣримо раціональнѣе всевозможныхъ впрыскиваній!
Серъ Патрикъ. А позвольте спросить, себѣ-то вы вырѣзали червеобразный отростокъ?
Вальполь торжествующе. У меня его нѣтъ. Взгляните на меня! Ни малѣйшаго признака. Я безусловно здоровъ. Пять процентовъ народонаселенія также вполнѣ здорово. Вотъ вамъ примѣръ. Вы вѣдь знакомы съ миссисъ Жанъ Фольямбе -- съ этой элегантной миссисъ Фольямбе? Такъ вотъ, на Пасхѣ я оперировалъ ея невѣстку леди Порронъ и извлекъ у нея червеобразный отростокъ небывалой величины. Вмѣстимость его равнялась двумъ унцамъ. Тогда миссисъ Фольямбе была не въ состояніи вынести, чтобы ея невѣстка превратилась въ здоровую, цвѣтущую женщину, тогда какъ она для цвѣта лица принуждена была употреблять косметики, и немедленно настояла на томъ, чтобы ей была сдѣлана операція. Клянусь, я не нашелъ у нея червеобразнаго отростка. Ни малѣйшаго слѣда, ни малѣйшаго признака! Я былъ такъ ошеломленъ, -- такъ пораженъ, что даже забылъ извлечь изъ брюшины губку, и если бъ не сидѣлка, зашилъ бы ее тамъ. Кое-какъ мнѣ потомъ удалось доказать, что у моей паціентки былъ вырѣзанъ отростокъ также небывалой величины. Садится на кушетку и, оправивъ манжеты, подбоченивается.
Эмми въ дверяхъ. Докторъ Ральфъ-Блумфильдъ Беннингтонъ.
Длинная напряженная пауза. Всѣ смотрятъ на дверь, но гость не показывается.
Роджонъ, потерявъ терпѣніе. Ну, что же?
Эмми оглядываясь. Батюшки, я думала онъ идетъ за мной а онъ разговорился тамъ съ этой барыней.
Роджонъ вскипѣвъ. Вѣдь я же вамъ приказалъ передать ей. Эмми исчезаетъ.
Вальполь, вскакивая. Вотъ въ чемъ дѣло, Роджонъ, хорошо что вспомнилъ. Я только что разговаривалъ также съ этой несчастной. Она хлопочетъ о мужѣ, воображаетъ, что у него туберкулезъ; обычно ошибочный діагнозъ врачей: этимъ проклятымъ практикантамъ слѣдовало бы запретить приближаться къ больному, безъ контроля спеціалиста. Она сейчасъ назвала мнѣ симптомы ясно какъ день: жесточайшее зараженіе крови! На операція ей не по средствамъ. Посылайте ее ко мнѣ. Я сдѣлаю безплатно. Подкормлю его, вылѣчу и сдѣлаю ихъ снова счастливыми обоихъ. Я всегда готовъ помочь людямъ... Направляете къ стулу у окна.
Эмми въ дверяхъ. Пожалуйте.
Серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ впархиваетъ въ комнату. Полный субъектъ, съ яйцевидной головой. Въ свое время вѣроятно былъ строенъ по къ шестидесятилѣтнему возрасту отрастилъ брюшко. Очертаніе свѣтлыхъ бровей свидѣтельствуетъ о добродушіи и отсутствіи скептицизма. Чрезвычайно мелодичный голосъ дѣйствуетъ какъ пѣніе, и обладатель его очевидно самъ упивается звуками своихъ рѣчей. Во всей его, внѣшности просвѣчиваетъ необычайное самодовольство. Одно его появленіе уже дѣйствуетъ благотворно на всякаго больного и мнимо больного. Привѣтливая внѣшность какъ бы сулитъ полное выздоровленіе. Какъ будто параличный долженъ подняться, заслышавъ звукъ его голоса. Независимо отъ своей спеціальности онъ врачъ по призванію и вѣритъ въ свое предназначеніе подобно апостоламъ Христа. Принимаясь о чемъ-либо говорить или спорить онъ проявляетъ не меньшую энергію, чѣмъ Вальполь, но характеръ краснорѣчія вкрадчивый, многословный, количествомъ доводовъ обезоруживающій противника и аудиторію; дѣлающій невозможнымъ какое-либо возраженіе, всегда настоятельно требующій къ себѣ исключительнаго вниманія -- что вполнѣ обезпечиваетъ ему довѣріе и уваженіе посредственныхъ умовъ. Въ обществѣ докторовъ онъ извѣстенъ подъ именемъ Блумфильдъ Беннингтонъ; зависть, внушаемая коллегамъ его громадной богатой практикой, смягчается отчасти его репутаціей шарлатана въ ученомъ мірѣ, и, будучи въ сущности ни болѣе ни менѣе компетентнымъ, нежели его коллеги, зачастую проявляетъ такую полную безпомощность, что заставляетъ усомниться въ своей пригодности къ чему бы то ни было,
Блумфильдъ Беннингтонъ. А! Серъ Колензо. Серъ Колензо, вѣдь такъ? Добро пожаловать, новоиспеченный рыцарь!
Роджонъ, пожимая ему руку. Спасибо, Блумфильдъ Беннингтонъ!
Беннингтонъ. Кого я вижу, серъ Патрикъ! Какъ поживаете? Немножко простужены? Мерзнете? Въ сущности же здоровѣе и умнѣе всѣхъ насъ вмѣстѣ взятыхъ! Серъ Патрикъ ворчитъ. А, Вальполь! Что вы этонадѣлали, а?
Вальполь. Что такое?
Беннингтонъ. Неужели забыли прелестную пѣвицу, которую я направилъ къ вамъ для удаленія опухоли въ горлѣ?
Вальполь, вскакивая съ мѣста. Боже мой! Да неужели же, милѣйшій, вы послали ее ко мнѣ для операціи въ горлѣ?
Беннингтонъ лукаво. Ага! Грозя ему пальцемъ. А вы вырѣзали ей червеобразный отростокъ. Ничего не подѣлаешь -- привычка. Ну, да, не безпокойтесь. Голосъ вернули, а дѣвица считаетъ васъ величайшимъ хирургомъ въ мірѣ, и она права безусловно права...
Вальполь трагическимъ шопотомъ. Зараженіе крови! Да, да, зараженіе крови! Снова усаживается на свое мѣсто.
Серъ Патрикъ. А какъ поживаетъ высочайшее семейство, при которомъ вы имѣете честь состоять, серъ Ральфъ?
Беннингтонъ. Нашъ другъ Роджонъ, несомнѣнно, будетъ доволенъ, услыхавъ отъ меня, что я крайне успѣшно примѣнилъ его способъ лѣченія къ маленькому принцу.
Роджонъ взволнованно и испуганно. Какимъ образомъ?..
Беннингтонъ, не давая ему кончить. Я установилъ діагнозъ тифа. Раньше оказывается заболѣлъ тифомъ сынъ главнаго садовника, и вотъ я, переговоривъ съ больницей св. Анны, получилъ порцію вашей сыворотки. Къ сожалѣнію васъ тогда не было тамъ.
Роджонъ. Надѣюсь вамъ дали соотвѣтственныя указанія.
Беннингтонъ, относясь къ его вопросу какъ къ излишнему. Къ чему, любезнѣйшій, къ чему мнѣ эти указанія? Жена моя дожидалась въ экипажѣ, я спѣшилъ, я не могъ еще разговаривать съ вашими студентами. Но я же самъ прекрасно знаю. Слава Богу, я употреблялъ сыворотку съ перваго момента ея открытія...
Роджонъ. Но она гибельна, если употребляется несвоевременно.
Беннингтонъ. Само собою разумѣется. Всѣ средства гибельны, разъ они употребляются несвоевременно. Яблоко за завтракомъ вещь полезная, -- яблоко за ужиномъ можетъ уложить въ постель на цѣлую недѣлю. Для впрыскиванія существуютъ два правила. Первое правило: не надо его бояться,-- второе: производить впрыскиваніе три раза въ день за четверть часа до ѣды. Роджонъ совершенно ошеломленъ. Ваше средство сдѣлало чудеса. Температура маленькаго принца повысилась; я тотчасъ же уложилъ его въ постель, а черезъ недѣлю онъ уже совершенно былъ здоровъ и притомъ на всю жизнь обезпеченъ отъ заболѣванія тифомъ, Счастливые родители были прямо трогательны, выражая свою признательность, но я заявилъ, что вся заслуга принадлежитъ вамъ, Роджонъ, и чрезвычайно счастливъ, что такимъ образомъ содѣйствовалъ проявленію монаршей милости по отношенію къ вамъ.
Роджонъ въ изнеможеніи падаетъ на кресло. Гл) боко признателенъ.
Беннингтонъ. О, нѣтъ, нѣтъ, Заслуга принадлежитъ исключительно вамъ. Что съ вами?
Роджонъ. Пустяки. Немножко голова закружилась. Должно быть переутомленіе.
Вальполь. Зараженіе крови!
Беннингтонъ. Ерунда! Какое тамъ переутомленіе! Я работаю за десятерыхъ, а голова у меня не кружится. Нѣтъ, если уже появляется дурнота, слѣдовательно, вы больны. Быть можетъ не серьезно, но во всякомъ случаѣ больны. А гдѣ болѣзнетворное начало?-- Несомнѣнно въ бациллахъ, проникнувшихъ въ вашу кровь. Способъ лѣченія?-- Излѣдованіе рода бациллъ и уничтоженіе послѣднихъ!
Серъ Патрикъ. А если таковыхъ не окажется?
Беннингтонъ. Немыслимо, серъ Патрикъ: бациллы должны найтись -- безъ бациллъ нѣтъ болѣзни.
Серъ Патрикъ. Назовите мнѣ пожалуйста бациллу переутомленія?
Беннингтонъ. Я ее не знаю; но почему ей не быть? Извѣстныя намъ бациллы также вѣдь невидимы, серъ Патрикъ. Это прозрачныя, безцвѣтныя тѣльцы, подобныя стеклу или водѣ, Чтобы сдѣлать ихъ видимыми, мы должны ихъ окрасить, и конечно, дорогой Падди, иныя изъ нихъ легко могутъ ускользнуть отъ нашего наблюденія. Существуютъ невѣжды, которые утверждаютъ, что бациллъ не существуетъ вовсе, убѣдительно, но тогда откуда же болѣзни? Жалобнымъ тономъ. Попробуйте, напримѣръ, окрасьте бациллъ кошенилью, метилиномъ или фіолетовымъ генціаномъ, ни по чемъ вы этого не сдѣлаете. Поэтому никто кромѣ насъ, мужей науки, не знаетъ объ ихъ существованіи. Неужели же вы рискуете отрицать ихъ существованіе? Какимъ же образомъ вы объясняете тогда происхожденіе болѣзней? Какимъ образомъ вы докажете, напримѣръ, наличность дифтерита, не доказавъ наличности дифтеритной бациллы?
Серъ Патрикъ. Это невозможно, но наличность дифтеритныхъ бациллъ безъ дифтерита я могу вамъ доказать и даже въ вашемъ собственномъ тѣлѣ.
Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, серъ Патрикъ. То совершенно другой видъ бациллъ, къ несчастью, онѣ только крайне сходны другъ съ другомъ и зачастую поэтому принимаются за тождественное. Каждое изъ этихъ крохотныхъ созданьицъ, дорогой мой серъ Патрикъ, имѣетъ своего двойника, точь въ-точь какъ люди. Существуетъ настоящая дифтеритная бацилла, открытіе которой принадлежитъ Лефлеру, и существуетъ ея двойникъ, который легко можете найти и въ моемъ тѣлѣ..
Серъ Патрикъ. А какъ же вы различаете настоящихъ отъ ложныхъ?
Беннингтонъ. Крайне просто: если у васъ въ тѣлѣ Лефлеровская бацилла, то вы заболѣваете дифтеритомъ; если же ея двойникъ, то вы чувствуете себя какъ нельзя быть лучше. Мудренаго ничего не существуетъ, -- научныя истины просты и глубоки въ одно и то же время. Однѣ лишь половинчатыя истины ведутъ къ заблужденіямъ. Невѣжественные теоретики, по нѣсколькимъ поверхностнымъ наблюденіямъ надъ жизнью бациллъ, пишутъ газетныя статьи и тѣмъ самымъ лишь дискредитируютъ науку и вводятъ въ заблужденіе многихъ вполнѣ достойныхъ, уважаемыхъ людей. Наука же всегда отвѣчаетъ подобнымъ субъектамъ одной фразой, примѣнимой ко всякому случаю:
Поверхностное знаніе опасно;
Испей кубокъ до дна иль не касайся вовсе.
Я отнюдь не желаю умалить этимъ достоинствъ вашихъ современниковъ, серъ Патрикъ: многіе изъ старыхъ практикантовъ творили чудеса своей проницательностью и клинической опытностью! Но, припомнивъ образъ дѣйствія вашихъ современниковъ-хирурговъ, потрошившихъ направо и налѣво, заражая своихъ паціентовъ бациллами съ собственнаго костюма и инструментовъ, и сравнивъ способъ ихъ лѣченія хоть бы съ этимъ моимъ послѣднимъ простымъ и въ высшей степени научнымъ пріемомъ у постели больного принца, я только могу гордиться воспитаннымъ на теоріи микроорганизмовъ поколѣніемъ своихъ современниковъ -- мужей науки -- этихъ ветерановъ необозримой арены эволюціи 70-хъ годовъ. Конечно, мы можемъ ошибаться, но тѣмъ не менѣе мы настоящіе, жрецы науки! Вотъ почему я беру подъ свое покровительство ваше открытіе, дорогой мой Роджонъ. Оно имѣетъ будущее, оно вполнѣ научно. Садится на стулъ рядомъ съ софой.
Эмми въ дверяхъ. Докторъ Бленкенсонъ.
Докторъ Бленкенсонъ рѣзко отличается отъ всѣхъ присутствующихъ. Онъ тщедушенъ, слабъ, изнуренъ и плохо одѣтъ. Морщины между бровями свидѣтельствуютъ о наличности совѣсти, другія же, разсѣянныя по всей физіономіи, о непрестанныхъ лишеніяхъ и воспоминаніяхъ о болѣе счастливыхъ дняхъ жизни. Онъ раскланивается со своими коллегами на правахъ однокашника и товарища по клиникѣ, но и тутъ проявляетъ неувѣренность, свойственную всѣмъ бѣднякамъ, щепетильнымъ по отношенію къ людямъ, находящимся въ привилегированномъ положеніи. У него черные коротко остриженные волосы, круглое лицо, съ расплывчатыми чертами, и наклонность къ одутловатости и двойному подбородку, которая, благодаря худобѣ, выразилась лишь въ области кожи.
Роджонъ. А, здравствуйте, Бленкенсонъ,
Бленкенсонъ. Пришелъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе и пожелать всѣхъ благъ. Господи, всѣ знаменитости ужъ собрались здѣсь.
Беннингтонъ покровительственно и дружелюбно. Какъ поживаете, Бленкенсонъ?
Бленкенсонъ. И вы здѣсь, серъ Патрикъ! Серъ Патрикъ ворчитъ.
Роджонъ. Съ Вальполемъ, конечно, знакомы?
Вальполь. Мое почтеніе.
Бленкенсонъ. Первый разъ имѣю честь. Среди моей немногочисленной практики не было случая познакомиться съ такою знаменитостью. Я никого не знаю, кромѣ своихъ товарищей по клиникѣ св. Анны, Роджону. Съ нынѣшняго дня серъ Колензо, да? Какъ себя чувствуете въ новомъ положеніи?
Роджонъ. Прежде всего комичнымъ. Не будемъ объ этомъ говорить.
Бленкенсонъ. Къ стыду своему долженъ сознаться, что не имѣю понятія, въ чемъ собственно состоитъ ваше великое открытіе. Но, въ качествѣ стараго коллеги, все же явился поздравить.
Беннингтонъ. Неужели не знаете? Вѣдь вы всегда были на высотѣ своей науки.
Бленкенсонъ. О, мало ли что было. У меня было двѣ или три прекрасныхъ пары, нѣсколько фланелевыхъ рубашекъ, въ которыхъ я по воскресеньямъ отправлялся кататься на лодкѣ. А теперь, вотъ, сами взгляните: это мой лучшій костюмъ, и я долженъ доносить его до Рождества. Что подѣлаешь? Тридцать лѣтъ какъ практикую и ни разу не заглянулъ въ книжку. Прежде еще бывало просмотришь, по привычкѣ, какой-нибудь медицинскій журналъ, но сами знаете, какъ быстро утрачивается эта привычка, да, къ тому же, и достать не откуда. Впрочемъ, всѣ эти журналы стали сплошными рекламами. Отъ науки я отсталъ. Переучиваться поздно. У меня, правда, большая клиническая опытность, а вѣдь, пожалуй, самое главное это наблюденія у постели больного?
Беннингтонъ. Несомнѣнно, если предположить, что вы обладаете правильной теоретической подготовкой для провѣрки вашихъ наблюденій. Одно наблюденіе еще ничего не даетъ. Если, напримѣръ, моя собака будетъ присутствовать вмѣстѣ со мной у постели больного, то хотя она и будетъ наблюдать то же, что наблюдаю и я, но не вынесетъ изъ этого ничего. Вы спросите почему? А потому, что собака не знакома съ научными теоріями.
Вальполь. Мнѣ прямо смѣшно слушать эту болтовню ученыхъ и практикантовъ. Что вы можете наблюдать у постели больного, кромѣ внѣшности паціента, да, абсолютно ничего, если дѣло не касается накожной болѣзни. Самое главное это наблюдать внутренности человѣка, а онѣ доступны нашимъ наблюденіямъ лишь на операціонномъ столѣ. И вотъ что я вамъ скажу: двадцать лѣтъ я практикую въ качествѣ хирурга и не знаю ни одного случая правильнаго діагноза, поставленнаго практикующимъ врачомъ. Какъ бы ни былъ простъ случай -- вѣчно эти предположенія насчетъ рака, артрита, аппендицита и всевозможныхъ "итовъ", тогда какъ любой опытный хирургъ сейчасъ же пойметъ, что все дѣло въ зараженіи крови.
Бленкенсонъ. Хорошо вамъ толковать, господа! А что бы вы стали дѣлать на моетъ мѣстѣ? У меня лѣчится исключительно трудовой районъ -- чиновничество, купечество. Мои паціенты не могутъ болѣть, не должны болѣть. Какого сорта лѣченіе могу я имъ предложить въ случаѣ потери трудоспособности? Вы можете направить своихъ паціентовъ въ С.-Морицъ или Египетъ, можете посовѣтовать имъ кататься верхомъ или на автомобилѣ, пить шампанское и въ продолженіе шести мѣсяцевъ наслаждаться чистымъ деревенскимъ воздухомъ. Моимъ паціентамъ все это доступно въ той же мѣрѣ, какъ путешествіе на луну. Самое же скверное это то, что я самъ благодаря своей бѣдности утерялъ здоровье, которымъ могъ бы имъ импонировать. У меня несчастнѣйшій желудокъ и потому крайне больной видъ. Какъ могу я внушать довѣріе въ качествѣ врача? Безпомощно опускается на софу.
Роджонъ раздражительно. Перестаньте, Бленкенсонъ -- это ужасно. Ничего нѣтъ ужаснѣе, какъ больной врачъ.
Вальполь. Да, признаюсь, онъ напоминаетъ лысаго, распространяющаго средство отъ выпаденія волосъ. Слава Богу, что я хирургъ!
Беннингтонъ. А я никогда въ жизни не болѣлъ. При всемъ желаніи не могу припомнить ничего подобнаго. Уже одно это обезпечиваетъ мнѣ довѣріе моихъ паціентовъ.
Вальполь заинтересованный. Какъ! Неужели правда вы никогда не были больны?
Блумфильдъ Беннингтонъ. Никогда.
Вальполь. Это чрезвычайно интересно. Должно быть у васъ также нѣтъ червеобразнаго отростка. Позвольте мнѣ какъ-нибудь васъ поизслѣдовагь.
Блумфильдъ Беннингтонъ. Благодарю, другъ мой, но я слишкомъ занятъ въ настоящее время.
Роджонъ. Никогда больше не буду жаловаться. Когда вы входили, Бленкенсонъ, я какъ разъ жаловался этимъ господамъ на переутомленіе.
Бленкенсонъ. Если это не будетъ дерзостью съ моей стороны давать совѣты въ присутствіи такихъ знаменитостей -- вѣдь за мной все же не мало клинической опытности -- то я бы порекомендовалъ вамъ кушать ежедневно фунтъ спѣлыхъ сливъ за полчаса до обѣда. Я увѣренъ, что вамъ это будетъ чрезвычайно полезно. Сливы же теперь дешевы.