Въ Швабіи, близь Розенфельдской хижины, виднѣются въ разсѣлшіѣ холмовъ, прилегающихъ къ тѣмъ высокимъ горамъ, на коихъ возвышаются феодальныя развалины древней Германіи, -- два небольшіе домика. Они привлекаютъ взоры путешественника потому, что будучи бѣлыми, блестятъ при восхожденіи солнца, отражая его первые лучи. Когда я проѣзжалъ Германію съ безпечностію молодаго юноши, я остановился въ прекрасной Розенфельдской долинѣ.
Сіи два домика съ красною черепичною кровлею, зелеными ставнями, узкими дверями; вершины фруктовыхъ деревьевъ, выказывающихъ свою зелень на скатѣ холмовъ; готическій куполъ бѣдно-выстроенной колокольни; деревня и большая аллея листвянницъ, ведущая на холмъ, на которомъ нѣсколько камней, нѣсколько крестовъ и нѣсколько кустарниковъ показываютъ сельское кладбище, -- все сіе напомнило мнѣ и творца Емиля съ жилищемъ его мечтаній, и сіи тихія и священныя страны, возбудившія вдохновеніе Гёте и Виланда. Вдругъ услышалъ я шаги людей, идущихъ по тропинкѣ; они пѣли идучи. Голоса, мною слышанные, не произносили веселыхъ звуковъ; но гармонія была простая и важная, и ни одинъ голосъ не былъ непріятнымъ. Слова пѣсни были слѣдующія: "счастіе обитаетъ подъ кровлею человѣка свободнаго и благотворительнаго; работа и доброе д123;ло служатъ лучшею приправою ужина, и смерть есть только сонъ." И сіе выраженіе старинной народной баллады разносилось въ воздухѣ гармоническими звуками.
Я подошелъ къ тѣмъ двумъ домикамъ: они были пусты. Вечеромъ, когда въ трактирѣ Чернаго Ангела въ Розенфельдѣ, Келлеръ поставилъ на мой столъ бутылку Рейнскаго вина, и между тѣмъ, какъ мой хозяинъ теіn herr braunberg помогалъ мнѣ въ одно время опорожнить мою бутылку и картузъ кнастеру, коимъ наполнилъ онъ огромную трубку, сдѣланную изъ корня вяза съ чудесной вырѣзкой, изображающей Турецкую голову въ чалмѣ, съ бородою и усами весьма длинными, я просилъ миленькую Лисхенъ, прислуживавшую намъ во время стола, разсказать мнѣ, почему помянутые два домика совершенно оставлены.
Дѣвушка сія подошла къ намъ, не робѣя облаковъ голубоватаго дыма, которымъ мы наполняли комнату Чернаго Ангела, узкую, съ низкимъ потолкомъ и съ деревянными рѣзными почернѣвшими украшеніями.
-- Съ годъ тому назадъ, сказала она, два семейства жили въ долинѣ. Одно было Г-на Ланггана, который, послѣ смерти своей жены уступилъ засѣку, которую имѣлъ, въ Розенфельдѣ, и удалился на долину съ своимъ сыномъ Карломъ; другое Г-на Стамлера, прежняго пастора нашей деревни: онъ занималъ съ своею дочерью Матильдою тотъ домикъ, который ближе къ Розенфельду.
-- Говорятъ, что Карлъ и Матильда любили другъ друга взаимно... Тутъ Г. Браунбергъ сдѣлалъ ужасную гримасу и послѣ было замѣтно, что онъ хотѣлъ принудить себя разсмѣяться. Онъ прервалъ разсказъ и продолжалъ уже оный голосомъ не такъ пріятнымъ, какъ у Лисхенъ.
-- Да, они любили другъ друга съ дѣтства, сіи любезныя дѣти; я видѣлъ ихъ крещеніе въ святомъ храмѣ Господнемъ, въ одинъ и тотъ же день, тому назадъ девятнадцать лѣтъ. Отецъ Лангганъ мнѣ часто говаривалъ, съ перваго года послѣ ихъ рожденія, что ихъ родственники назначили соединить оныхъ одинъ съ другимъ. Дѣти учились вмѣстѣ у стараго Стамлера, который любилъ ихъ съ одинаковою горячностію, какъ будто они были его дѣти. Они были такъ прекрасны! Если бы вы видѣли ихъ, сударь, приходящихъ въ Воскресенье къ обѣдни въ Розенфельдъ! Я никогда неупускалъ случая ихъ перецѣловать.... (Тутъ бѣдный Браунбергъ заплакалъ).... Лисхенъ.... добрая моя Лисхенъ! разскажи барину, что онъ хочетъ.... я никогда не могу этаго.... Бѣдныя дѣти!
И самымъ нѣжнымъ голосомъ Лисхенъ продолжала разсказывать.
"Да, они любили другъ друга; я это знала очень хорошо, но не смѣла говорить. Въ танцахъ они не оставляли другъ друга и въ ихъ движеніяхъ было такое согласіе, что когда они вальсировали вмѣстѣ, то можно было сказать, что одинъ человѣкъ кружился въ тактъ. Да, сударь! всякій вечеръ въ долинѣ оба семейства собирались вмѣстѣ, и прежде молитвы Матильда брала арфу, Карлъ -- флейту, и оба вмѣстѣ играли любимыя аріи своихъ отцевъ. Я иногда бывала на сихъ маленькихъ концертахъ; иногда мы пѣли Тирольскую на три голоса и прекрасные Вѣнскіе романсы. О! какъ хорошо мы согласовались, а старики радостно били тактъ! Часто они просили сыграть имъ давно забытые вальсы, которыхъ голосъ напѣвали; тогда они улыбались, какъ во дни своей юности. Какъ были всѣ тогда счастливы въ долинѣ!
"Два года тому назадъ, въ Маѣ мѣсяцѣ, при наступленіи весны, помолвили Карла и Матильду.
"Однимъ вечеромъ, въ слѣдующемъ Сентябрѣ мѣсяцѣ, былъ необыкновенно сильный дождикъ, три дни безпрестанно гроза свирѣпствовала въ долинѣ, вѣтеръ, громъ, молнія, шумъ воды, низвергавшейся съ горъ потоками, разпространяли безпокойство и смятеніе. Одинъ путешественникъ постучался у дома отца Матильдина: оба семейства были тогда въ ономъ вмѣстѣ. Поспѣшили отворить дверь. Путешественникъ просилъ ночлега: будучи купцомъ и имѣя съ собою значительную сумму денегъ, онъ боялся идти далѣе. Его приняли. Это былъ человѣкъ высокаго росту и видный собою; черные и густые волосы выказывали блѣдность его лица продолговатаго и оживленнаго. Матильда мнѣ часто говорила, что онъ могъ назваться даже красавцемъ, если бы не имѣлъ въ глазахъ какого-то особеннаго выраженія, такъ что они казалось какъ будто кроваваго цвѣта. Чужестранецъ просилъ не прерывать для него домашняго концерта; даже, казалось, находилъ въ ономъ удовольствіе, и съ живостію вставъ, открылъ свой чемоданъ и подарилъ Матильдѣ тетрадь съ новѣйшими музыкальными произведеніями, которую купилъ въ Страсбургѣ. На другой день поутру весьма рано путешественникъ ушелъ.
"Вечеромъ того же дня вздумалось Матильдѣ посмотрѣть, какія музыкальныя штуки заключала; въ себѣ тетрадь чужестранца. Это была необыкновенная смѣсь; тамъ находилось болеро, барсароль, контрдансы, Англійскія пѣсни, Шотландскія аріи, Нѣмецкія ронды и наконецъ Соната. Матильда съ радостію замѣтила, что всѣ ноты были писаны для арфы и флейты. Перелистовавъ тетрадь, она остановила свое вниманіе на Сонатѣ и хотѣла оную попробовать.
"Съ самыхъ первыхъ аккордовъ она была изумлена пышностію и странностію сей композиціи. Карлъ и его родственники раздѣляли ея удивленіе. Скоро мелодія ужасная, фантастическая, идеальная, страшная, смѣшала ее до такой степени, что она поблѣднѣла, проливала слезы и видѣла себя принужденною остановишься на минуту. Карлова флейта издавала звуки неопредѣленные и печальные, и старики слушали въ молчаніи съ изумленіемъ сію ужасную, удивительную музыку. Матильда продолжала; и тогда раздались звуки плачевные и продолжительные, похожіе на тѣ, которые издаютъ Эоловы арфы, поставленный на вершинѣ высочайшихъ горъ. Вскорости аккорды сдѣлались быстрѣе, какъ будто дрожали; можно было различить смѣхъ, крики, погребальную пѣснь, и потомъ шумную и грубую выходку, потомъ молчаніе и меланхолическое эхо. Матильда, утомленная до чрезвычайности, едва могла окончить Сонату. Карлъ трепеталъ подъ вліяніемъ неестественнаго страха; старики, расходясь, благословили дѣтей своихъ, и прощанія были хладны и молчаливы.
"Со всѣмъ тѣмъ Матильда каждый вечеръ повторяла свою Сонату; самъ Карлъ, казалось, любилъ раздирающія душу чувства, которыя невольно тѣснились въ груди его; одни родители осуждали только таковое предпочтеніе, но они уступали желанію дѣтей своихъ. Такимъ образомъ всякій день, въ одномъ изъ домиковъ долины, раздавались звуки Сонаты. Но каждый день болѣе и болѣе непостижимая, неописанная грусть разпростирала надъ обѣими семействами покровъ печальнѣйшихъ предчувствованій.
"Наступилъ Розенфельдской праздникъ: это было Рождество Христово. Карлъ и Матильда долженствовали быть обвѣнчаны въ началѣ новаго года. Они прибыли въ Розенфельдъ. Ихъ родственники зашли къ нимъ. Это былъ вечеръ удовольствія: оспоривали награду за вальсъ. Отличный баранъ всегда дается въ награду той парѣ, которая, начавъ танцовать при зажженіи небольшой свѣчки, вальсировать не перестаетъ и тогда, когда оная угаснетъ. Надобно быть очень сильнымъ и легкимъ, чтобъ получить сію награду. Карлъ и Матильда остались побѣдителями. Матильда показала намъ смѣючись на барана, украшеннаго лентами, и всѣ мы, шутя и играя, побѣжали на большой дворъ, не обращая вниманія на суровый зимній холодъ.
"Мѣсяцъ спустя, Матильда впала въ сильную болѣзнь, и лекарь Розенфельдской объявилъ, что нѣтъ болѣе надежды: праздничный вальсъ убилъ молодую дѣвушку. Мы провожали ее на кладбище, всѣ одѣтыя въ бѣлое платье, и въ этой аллеи высокихъ листвянницъ пѣли Псалмы. О! Боже мой! я видѣла ее, сударь, на смертной постелѣ, съ открытымъ лицемъ, и на головѣ ея было свадебное покрывало и вѣнокъ смерти! Несчастный Карлъ слѣдовалъ за нами издали; онъ кусалъ себѣ руки, и когда мы удалились, онъ пошелъ плакать надъ могилою. Не прошло пятнадцати дней, какъ уже Карлъ впалъ въ тягостную болѣзнь; онъ требовалъ Матильду и мгновенно былъ пораженъ сильною горячкою.
"Посреди испытываемыхъ имъ мученій, когда отецъ Матильды и его отецъ были въ слезахъ около его постели, и пробило восемь часовъ вечера, Карлъ всталъ, взялъ свою флейту, сдѣлалъ пальцомъ знакъ, чтобъ всѣ замолчали, потомъ сѣлъ подлѣ Матильдиной арфы, и тамъ, сдѣлавъ небольшую прелюдію, клалъ на флейту свои блѣдныя и увядшія губы; онъ начиналъ извлекать изъ оной ужасные звуки Сонаты. Никогда онъ не могъ окончишь оную совершенно: останавливался какъ будто кого-то упрашивая, вскричалъ: "еще Матильда, еще, прошу тебя!" Онъ дѣлалъ потомъ печальный знакъ прощанія и падалъ безъ чувствъ.
"Въ продолженіи одиннадцати дней, Карлъ вставалъ подобнымъ образомъ; онъ показывалъ, что видитъ тѣнь Матильды прокрадывающуюся потихоньку въ комнату и садящуюся за свою арфу. На двѣнадцатый день часы остановились; Карлъ съ безпокойствомъ разсматривалъ часовую стрѣлку, бывшую неподвижной. Была полночь, и любезное привидѣніе не появлялось; вдругъ Карлъ вскочилъ съ своей постели и закричалъ: "подожди, Матильда, подожди моя милая подруга! еще Сонату, одинъ разъ только!" Онъ попросилъ своего отца, чтобъ освѣтить комнату съ большимъ великолѣпіемъ, самъ нарядился какъ дитя и взялъ свою флейту. Никогда еще Карлъ не извлекалъ изъ оной столь прекрасно-трогательныхъ звуковъ. Онъ сыгралъ всю Сонату до конца, и тогда особенно страннымъ голосомъ вскричалъ: "теперь я твой, Матильда!"
"Два дни спустя, новая процессія слѣдовала вдоль аллеи листвянницы; но на сей разъ это были молодые мальчики, пѣвшіе Псалмы и несшіе тѣло.
"Съ сего времени долина совершенно оставлена."
"Шесть мѣсяцовъ тому назадъ, увидѣли на большой улицѣ Розенфельдской иностранца, подарившаго Матильдѣ Сонату. Всѣ двери заперлись при его приближеніи. Онъ сидѣлъ верхомъ на черной лошади, закутнный въ красную мантію. Дѣти увѣряли, что видѣли его въѣхавшимъ на вершину горы, у подножія коей находится Тейфельскальдъ (Чортовъ лѣсъ)."