Скалон Дмитрий Антонович
Забытый фельдмаршал

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Очерк деятельности Главнокомандующего в Русско-турецкую войну 1877-1878 г.г. на Балканском полуострове).
    Текст издания: журнал "Русская Старина". 1907. No 11.

Дмитрий Антонович СКАЛОН

ЗАБЫТЫЙ ФЕЛЬДМАРШАЛ

(Очерк деятельности Главнокомандующего в Русско-турецкую войну 1877 -- 1878 г.г. на Балканском полуострове)

("Русская Старина". 1907. No 11. С. 235 -- 258; No 12. С. 525 -- 545).

   На Туркестанской выставке В.В. Верещагина в числе картин была одна: "Забытый", -- это убитый русский воин, оставленный в степи. Государь Император Александр Николаевич нашел ее тенденциозной и выразил свое неодобрение. Верещагин ее уничтожил.
   В Петропавловском соборе, среди царственных могил, покоится также "забытый русский воин", и это победоносный полководец, Генерал-Фельдмаршал, Великий Князь Николай Николаевич. Цель настоящего очерка -- нарушить это забвение.
   

ВСТУПЛЕНИЕ
Восточный вопрос.
Его развитие до войны 1853-1856 г., включительно

   Начало возникновения восточного вопроса во всемирной истории определить трудно. Мнения историков в данном случае резко расходятся. Многие считают его началом крестовые походы, когда Европа, поднявшаяся на защиту Гроба Господня, двинулась на борьбу с Исламом. С течением веков борьба эта в большей степени перешла в руки Польши, стремившейся к освобождению славянских христианских народов на Балканах от ига турок. Но Польша впоследствии оказалась не в силах продолжать эту борьбу, и Россия, заместившая последнюю во главе славянства, приняла ее на свою долю. Таким образом, подчиняясь неизбежному ходу исторических событий, наследие крестоносцев перешло в наши руки. Спрашивается, что выдвинуло Россию на арену этой вековой борьбы? Многие историки приписывают это естественному стремлению к Черному мору Русского Государства и вытекающему из этого стремления возрастанию нашего влияния среди народов Балканского полуострова, связанных с нами религиозным и кровным родством. Первые признаки этого стремления относятся к древнейшим временам нашей истории, а именно к походам на Царьград Олега, Святослава и других.
   Рельефнее оно обозначилось, начиная с средины XVII века, т.е. как раз к началу окончательного ослабления польского королевства. В течение всей второй половины XVII века взаимные отношения Московского государства и Турции были враждебны.
   Первая турецкая война вспыхнула около 1672 года и являлась следствием нашей политики в Малороссии и Польше. С этого времени становится заметной также связь между Турецким и Польским вопросами относительно нас. Польша, ослабнув, не имела более сил бороться с Турциею, но должна была отстаивать свою самостоятельность от посягательств России. Естественным ее союзником против нас оказалась, очевидно, Турция, и таким образом, Польша из врага сделалась союзником последней!
   В правление царевны Софии в Европе образовался "Священный союз" христиан против турок. Инициаторами этого союза были: Император Леопольд I-й, король Польский Ян Собесский и Венеция. Россия примкнула к этому союзу, ради чего заключила даже с Польшею "вечный мир".
   Этими фактами ограничивается борьба Московского государства с Турциею в течение до-Петровского периода нашей истории.
   Но вот настает время великих реформ Императора Петра I-го. В своем стремлении к морю молодой государь немедленно обращает свой взор на восток, и результатом его первых походов было приобретение Азова. Северная война и колоссальные внутренние реформы отвлекают внимание царя от восточного вопроса, но в 1711 году происходит вторая серьезная война с Турцией, окончившаяся для нас неудачно. Одной из причин этой войны было стремление защитить веру христианскую и одноплеменные славянские народности от турецких гонений. Причина эта легла в основу возникновения всех наших последующих войн с Турцией.
   В течение всего XVIII столетия Россия опять неоднократно вступала в борьбу с Турцией. Русские войска, имея во главе своих талантливых генералов, наносили удар за ударом турецкими ордам, и к концу царствования Великой Екатерины могущество Оттоманской империи было сломлено навсегда.
   В течение первой половины XIX века, до обнародования Парижского трактата 1856 года, и до наших дней, Порта играла в большинстве случаев роль ширмы в руках западно-европейских дипломатов, под прикрытием которой последние развивали целую сеть интриг, направленных против благосостояния и могущества России.
   Война 1806 -- 1812 года кончилась благоприятным для России Бухарестским миром; удача эта была тем более важна, что в то время мы переживали грозный период Наполеоновских войн; однако же мир оказался непродолжительным. Вспыхнувшие восстания против Турции в Морее и Валахии дали повод последней произвести неслыханные зверства, -- тогда Россия возвысила голос на защиту турецких христиан. Но Европейские правительства ее не поддержали из опасения, как бы восставшая Греция и Дунайские княжества не подчинились влиянию России.
   Хотя Император Александр желал сохранить всеобщий мир, но в октябре 1825 года был вынужден объявить, что заставит Турцию силою оружия исполнить требования России. Этот решительный шаг был вызван тем обстоятельством, что Порта открыто нарушала наши права и договоры. Однако же войну эту пришлось вести уже только его преемнику, Императору Николаю I-му.
   Греческий вопрос был разрешен путем соглашения с Англиею и Франциею, приведшего Турцию к Наваринскому погрому, а разрешение чисто русских вопросов Россия взяла на себя. В 1829 г. мы блестяще закончили кампанию переходом через Балканы и заключили Адрианопольский мир. С этого момента в наших отношениях произошла перемена к лучшему, и мы становимся даже на сторону Турции в ее борьбе с Египетским пашою Мехмед-Али. Однако, возрастание нашего влияния на турецкие дела не давало покоя европейским кабинетам, и в особенности Англии. Последняя не жалела средств, чтобы ослабить Россию и создать ей возможно большие затруднения. Усилия эти достигли цели, и наше влияние стало заметно ослабевать.
   В 1853 году Порта, поддерживаемая западными державами, отказала России в ее требованиях по охране прав наших единоверцев в Палестине. Война с Турциею и ее союзниками становилась неизбежною. Тяжело было перенести нашей Родине борьбу с тремя сильнейшими державами, много крови верных сынов ее было пролито на защиту родной земли и ее чести, но грозная Севастопольская эпопея покрыла неувядаемой славой защитников своих, и дорогою ценою купили враги свою победу.
   Результат войны был для нас неудачен, и по Парижскому трактату 1856 года мы обязаны были сделать уступки, поставившие Россию в положение, недостойное великой державы. Ясно, что положение это продолжиться долго не могло, оно требовало изменений, и разрешение его вылилось в виде войны 1877 -- 1878 годов.
   

Политическое положение России к началу войны 1877 -- 1878 гг.

   Проследив, таким образом, в кратких чертах историческую борьбу России с Мусульманским миром в течение почти двух веков, перейдем к выяснению политической обстановки, в которой находилась Империя -- к началу ее последней войны с Турцией.
   В нашей дипломатии царило тогда два направления. Первое указывало, как способ разрешения всех наших вопросов с Портою: -- согласие и полную солидарность с Европейскими державами, допускало их вмешательства в наши дела и отрицало всякую попытку с нашей стороны самостоятельно решать последние, опасаясь более всего неудовольствия Англии или Австрии. Второе, наоборот, требовало полной самостоятельности в действиях, считало унизительным для России подчиняться требованиям иностранных правительств и ставило себе целью восстановление влияния России в Константинополе, в связи с недопущением на Балканский полуостров ни одной Западно-Европейской державы.
   К сожалению, взгляды высших сфер министерства иностранных дел были тождественными со взглядами представителей первого направления, и отсюда вытекало, что какой бы результат войны ни был, нам нельзя было обойтись без вмешательства Англии или Австрии, и, по окончании ее, приходилось подчиняться требованиям последних относительно условий мира с Турциею.
   Втянуть Россию в борьбу с Турцией представлялось желаемой целью для западных держав, так как, воспользовавшись неминуемым ослаблением первой после перенесенной войны, легко было уронить ее влияние в делах востока. Такая политика была особенно выгодна Австрии и входила также в политические расчеты Англии, всегда готовой создать нам затруднения. Германия, встревоженная нашими тогдашними отношениями к Франции, хотя и объявила себя нейтральной, но втайне поддерживала Австрию.
   Такое враждебное отношение к нам держав было не всем известно, снаружи казалось, будто Европа искренно готова оказать нам содействие в разрешении восточного вопроса.
   Но скоро в этом пришлось разочароваться; уже на Константинопольской конференции мы убедились, что державы не только не хотят оказать содействие, но, наоборот, преследуют исключительно свои выгоды, стремясь исключительно к ослаблению и унижению России.
   И тут наша дипломатия, вместо того, чтобы мужественно отстаивать интересы своего государства, постыдно шла на все уступки, лишь бы только не вызвать неудовольствия Англии и Австрии.
   Что же втягивало Россию в борьбу с Турцией? Начиная с средины семидесятых годов политический горизонт на Балканах сильно омрачился; различные славянские народности -- Сербы, Черногорцы и другие, не будучи более в силах переносить турецкое иго, подняли знамя восстания. Очевидно, что их плохо вооруженные и недисциплинированные войска не могли долго держаться против регулярных войск Турции. Сербская армия была на голову разбита в сражении под Джунисом 17 октября 1876 года, и Черногория, оставшись одна, не была в состоянии выдержать борьбу. Силою обстоятельств на поддержку угнетенных турецких христиан выдвигалась единоверная и единокровная Россия, общественное мнение которой высказывалось в пользу восставших.
   Император Александр II не желал войны и всеми силами старался ее избегнуть. Тогдашние обширные внутренние реформы и плохое состояние наших финансов делали какое бы то ни было столкновение весьма тяжелым для России, но обстоятельства решали иначе: нам, против нашего желания, приходилось подымать оружие на защиту балканских славян и связанных с разрешением этого вопроса наших интересов.
   Итак, война была неизбежна, война началась. Государственный канцлер и его ближайшие сотрудники считали первой необходимостью сохранение европейского концерта и не признавали самостоятельного решения вопросов без одобрения последнего; так как "европейский концерт" открыто осуждал гонения и зверства турок, то мы в праве были ожидать сочувствия и поддержки со стороны держав, составляющих этот "концерт". В действительности же вышло иначе, и вместо союзников мы нашли только врагов, преследующих личные цели.
   Как только обнаружилось настоящее отношение к нам западных держав, сейчас же явился вопрос, -- чем жертвовать? "Европейским концертом", или облегчением участи Балканских славян; -- честь России требовала немедленного решения в пользу последних. Но какое-то рабское, слепое преклонение пред западом и трусливое подчинение всем требованиям его кабинетов не давало достаточно мужества нашей дипломатии решить вопрос прямо и открыто, даже в случае могущей произойти войны с Англией или Австрией, -- обстоятельства же с своей стороны не позволяли совершенно отказаться и от восточного вопроса. И вот мы, благодаря дипломатии, стали точно вымаливать себе позволение воевать с Турцией, а затем, в продолжение всей войны, постоянно находились под гнетом неблагоприятной политической обстановки.
   

I.
Стратегия и дипломатия

"Без дельной политики счастливое
ведение войны невероятно".
Барон Кольмар фон-дер-Гольц.

"Политика влияет решительным образом
как на начало, так и на конец войны".
Граф Мольтке.

   Генералу Гейсману первому принадлежит честь справедливой оценки положения, в которое был поставлен Главнокомандующий во время турецкой войны 1877-1878 гг., как со стороны дипломатии, так и высшей администрации.
   В своем почтенном труде "Русско-Турецкая война 1877 -- 1778 гг." Г.-м. Гейсман совершенно справедливо указывает, что несоответствие между тем, что было достигнуто победами армии, и окончательными результатами войны должно быть отнесено к отсутствию надлежащей связи между политикою и стратегиею. "Дипломатия не дозволяла стратегии (представляемой высшею администрациею) установить надлежащие между ними отношения, препятствовала ей в достижении сколько-нибудь удовлетворительных результатов при каких бы то ни было ее попытках к разъяснению сущности дела, создавая, таким образом, как бы некоторый заколдованный круг, из коего не было возможности выбраться [1], иначе сказать: деятельность нашей дипломатии находилась в полном несоответствии в отношении к стратегии".
   В подтверждение сказанного считаю себя обязанным сообщить известные мне обстоятельства, так как на Военно-Историческую Комиссию было возложено Высочайше одобренным докладом Военного Министра -- "составить полное систематическое описание всех событий войны, не вдающееся в несвоевременную критику, но излагающее с полною правдивостью фактическую их сторону", а Комиссия, в своем обращении к читателям, признает, что в настоящем описании "Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг. на Балканском полуострове" многие иногда и существенные исторические вопросы не находят себе удовлетворительного ответа и, сознавая это, просит читателей, участвовавших в войне, сообщить свои замечания и дополняющие материалы.
   В официальном издании тома II, стр. 12 приведено, что "Император Александр II, вообще желавший сохранить полное согласие со всеми прочими державами, склонен был для достижения этого ограничить и самые пределы неизбежной войны: одно время даже после объявления войны он полагал возможным для успокоения Англии удовольствоваться занятием части Болгарии по Балканы, и в этом смысле 18 мая послана была русскому посланнику в Лондоне гр. Шувалову инструкция для сообщения ее английскому министру лорду Дерби". В примечании к изложенному сказано: "Об этом обстоятельстве, как видно из дневника, веденного адъютантом Великого Князя Николая Николаевича Старшего полковником Скалон, Главнокомандующий узнал лишь 29 мая".
   Невольно рождается вопрос: каким это образом Главнокомандующий не был осведомлен о таком важном решении, тем более, что Государь Император в сопровождении Военного Министра прибыл в Плоэшти еще 25-го мая?
   Когда Его Высочество был вызван в Ливадию, и Государь объявил ему о назначении Главнокомандующим, то на вопрос Его Высочества: какую Государь ставит окончательную цель кампании, Его Величество ответил: "Константинополь!". К этой цели Его Высочество неустанно стремился во всю кампанию и достиг ее вместе с своей победоносною армиею, рассеяв врага и лишив его возможности какого-либо сопротивления; но в эту роковую для Турок минуту неожиданной их заступницей и непреодолимым для нашего окончательного успеха врагом снова выступила наша же дипломатия, неотступно преследовавшая свои виды успокоения Англии, породившие инструкцию от 18 мая.
   Об ограничении театра действий Балканами до Главнокомандующего доходили слухи, побудившие Его в письме от 5 декабря 1876 года обратиться к Его Величеству с следующим вопросом: "В газетах прочел я, что, будто, если будет решено военное занятие Болгарии, то только дозволено будет дойти до Балкан; если это верно, то для нас весьма важно, чтоб южный склон гор и все проходы и перевалы были за нами, как-то: города София, Слатица, Казанлык, Сливна, Карнабад, -- потому что, при могущем случиться разрыве, во время оккупации все важные и трудные перевалы были бы в наших руках, что значительно облегчило бы наши действия".
   Одновременно Государь Император в письме от 7 декабря 1876 года сообщает Главнокомандующему:
   "В четверг, или субботу, условия наши должны быть объявлены Порте в виде ultimatum. Если она их примет, что весьма неправдоподобно, то дело разрешится мирным путем, что, разумеется, было бы самым лучшим результатом. В противном случае, нам придется немедля начать военные действия, с надеждою, что Англия не будет нам препятствовать, так как она связана будет вместе с прочими державами общею подписью представленных Порте условий.
   Тогда придется тебе приводить с возможною быстротою в действие тот план кампании, о котором мы условились здесь перед твоим отъездом".
   В письме от 16 мая 1877 года Государь пишет Главнокомандующему:
   "Сношения наши с Англиею весьма натянуты, но я не полагаю, чтоб она решилась на открытое вмешательство до прохода нашего через Балканы, о чем мы успеем с тобою переговорить". Как выше сказано, Государь Император с Военным Министром прибыли в Плоэшти 25 мая, и об изменении плана кампании не было речи.
   Утром 29 мая Его Величество с Главнокомандующим выезжали к проходящим колоннам войск.
   Был жаркий весенний день.
   В садах цвел виноград и фруктовые деревья. Воздух был насыщен дивным ароматом весны.
   После завтрака у Государя Великий Князь возвратился домой и лег отдохнуть. Воспользовавшись свободною минутою, я пошел навестить секретаря Министра Иностранных Дел, князя Горчакова -- барона В.А. Фредерикса.
   Мы были приятелями, и оба, как виолончелисты, сообща играли и сходились на музыкальных вечерах.
   Фредерикс обрадовался моему приходу, но был в ужасно удрученном расположении духа.
   -- Бога ради, помогите мне уйти отсюда, -- обратился он ко мне, -- устройте меня в армию, попросите Великого Князя принять меня в армию, как бывшего преображенца, и назначить в любой армейский полк.
   -- Что это значит, Владимир Александрович? -- спросил я. -- Как Вас понять? Ужели это увлечение войной Вас побуждает проситься в строй? А где же здоровье? Разве Вы можете вынести утомление в походе и бою? У Вас нет для этого необходимых сил, и с первого бивака, после дождя или ночной сырости, Вам придется отправиться в дивизионный лазарет и эвакуироваться по госпиталям домой. Лучше оставить это увлечение.
   -- Нет, -- перебил он меня, -- не это меня побуждает к такому шагу, но полный душевный разлад -- сознавать всю возмутительную деятельность, в которой я вынужден принимать безвольное участие. Ведь это Бог знает, что у нас творится!
   -- Что же такое может Вас так возмущать?
   -- Помилуйте, мы только что открыли кампанию, не успели сделать первых шагов, как уже ограничиваем себя в действиях.
   -- To есть, как это ограничиваем себя в действиях? Я Вас не понимаю и ничего подобного не слышал.
   -- Мы дали обещание за Балканы не идти.
   -- Как, за Балканы не идти! -- воскликнул я, словно ужаленный.
   -- Разве Вы этого не знаете?
   -- Ничего не слыхал, и почти уверен, что Его Величество этого не знает.
   -- Не может быть! Об этом еще 18 мая была послана Шувалову инструкция для сообщения лорду Дерби. Меня возмущают до глубины души эти вечные опасения и успокоения Англии. Я не разделяю этих воззрений и страдаю от этого угодничества, доходящего до унижения.
   -- Понимаю Вас, Владимир Александрович, но в строю Вам все-таки не место. Успокойтесь, поживем -- увидим.
   Пораженный таким неожиданным открытием, я быстро простился с бароном, которого потребовали к князю Горчакову, побежал домой, разбудил Великого Князя.
   Едва я отворил дверь, как Его Высочество, всегда замечательно чутко спавший, не открывая глаз, спросил:
   -- Что такое?
   -- Я узнал от Фредерикса, -- отвечал я, -- что дано обещание Англии за Балканы не идти. Если Вашему Высочеству это уже известно, то простите, что потревожил.
   Великий Князь приподнялся и воскликнул:
   -- Что ты говоришь? Какой вздор! Кто это тебе сказал?
   -- Секретарь Горчакова, Фредерикс.
   -- Не может быть! Давай его сюда!
   -- Неудобно, Ваше Высочество. Он мне доверился, думая, что я это знаю. Можно иначе убедиться. До Вас мог дойти слух из-за границы, так как это обещание сообщено лорду Дерби 18 мая, а у нас сегодня 29-е; в каких выражениях -- не знаю.
   -- Попроси тогда ко мне Гамбургера.
   -- Слушаю-с.
   Через десять минут Гамбургер был у Великого Князя.
   -- До меня от иностранных корреспондентов дошел слух, -- обратился к нему Его Высочество, -- будто бы нами обещано Англии ограничить театр войны Балканами. Правда ли это?
   -- Правда, Ваше Высочество, в таком смысле 18 мая послана была инструкция Шувалову для сообщения лорду Дерби.
   Его Высочество поблагодарил Гамбургера и тотчас же отправился к Государю.
   Его Величество потребовал к себе князя Горчакова.
   В ожидании выхода Великого Князя, я ходил по садику и в первый раз в жизни рассматривал цвет винограда. Мысли мои роились, как пчелы; тишина в воздухе, аромат от цветенья, щебетанье птичек! Перед глазами идиллия, а в душе буря, так как рядом в доме решается вопрос кампании: остается ли в силе первоначально данная цель -- Константинополь! -- столь увлекательная для русского сердца, или опять осада крепостей и несносный четыреугольник. Его Высочество вышел. Один взгляд на него, и я успокоился. Вижу, что цель кампании не изменилась. На обратном пути Его Высочество рассказал мне происшедшее объяснение, которое дословно записано в моем дневнике.
   "По прибытии 25 мая в Плоэшти в главную квартиру действующей армии, -- пишет Домонтович в составленном им "Обзоре Русско-Турецкой войны", -- в особом совещании был возбужден вопрос, следует ли инструкцию графу Шувалову и данный Англии ответ -- понимать в смысле обязательства не переходить Балканы. Так как при этом было высказано, что такое обязательство в угоду Англии произвело бы крайне неблагоприятное впечатление в армии и весьма стеснило бы свободу действий в боевом отношении, то Государю угодно было тогда же по телеграфу приказать гр. Шувалову воздержаться от представления Англии посланных ему, как выше сказано, инструкции и ноты.
   Эта телеграмма была отправлена в Лондон 30 мая, на которую граф Шувалов тотчас же отвечал, что им уже было передано английскому министру иностранных дел о наших целях действий и требованиях от Турции.
   Умеренности этих требований тогда же удивлялся кн. Бисмарк".
   Из сопоставления всего вышеприведенного ясно, что представление инструкции не было остановлено вслед за особым совещанием 25 мая, как было решено и приказано Государем, и телеграмма воздержаться пошла только 30 мая, после вышеописанного совершенно случайного выяснения. Вот почему Главнокомандующему об изменении окончательной цели кампании ничего не сообщалось.
   В Бухаресте я получил нижеследующее письмо от барона Фредерикса, помеченное 2 июнем.
   

"Любезный Дмитрий Антонович!

   Позвольте злополучному дипломату, силою обстоятельств поставленному в положение солидарности с образом действий, уже давно идущему в разрез с его личными убеждениями, -- и выносившему эту нравственную пытку в течение стольких месяцев, -- поделиться с Вами затаенной радостью при прочтении прилагаемой у сего передовой статьи "Гражданина". Не скрою от Вас, как тяжело в настоящую минуту, -- хотя и незаслуженно, -- сознавать себя той мишенью, в которую так метко направлены выстрелы, предназначенные дипломатии вообще, но бьющие специально в нас!
   Но Вы знаете, -- и эта мысль меня утешает, -- что я давно уже не разделяю взглядов, преобладающих в высших сферах нашего Министерства Иностранных Дел, и в этом-то и заключается безотрадность положения подчиненного, приговоренного заранее нести часть ответственности за действия, которым, по скромности своего служебного положения, он не в силах противодействовать.
   Я даже не имею права открыто заявлять об этом разладе и только могу конфиденциально поверить другу то чувство злорадства, с которым прочел я филиппику "Гражданина".
   Прошу Вас возвратить мне по прочтении и не выдавать

Искренно преданного Вам
В. Фредерикс".

   Вот содержание статьи от 22 мая 1877 года, которую мне прислал для прочтения барон Фредерикс, и которая характеризует деятельность высшей дипломатии. -- Должно оговориться, что граф Игнатьев и Александр Иванович Нелидов к ней непричастны. Это люди -- душой и сердцем преданные своей Родине.
   

Нечто о новых замыслах дипломатии

   Это невероятно, это печально, но тем не менее это факт.
   В минуту отъезда Государя нашего в армию дипломатия решила помимо вопроса о желаниях России и независимо от достоинства и признания Русского Государя, -- что Россия, одна проливающая кровь за свободу славян, должна подчинить себя безусловно Англии и Австрии -- относительно условий мира с Турцией.
   Побежденная или победительница -- Россия-де примет те условия, которые предпишут ей Англия и Австрия.
   А условия эти следующие:
   Первый пункт: полная неприкосновенность Турецкой Империи. Дальнейшие пункты -- постановление Константинопольской конференции, бывшей зимою, и больше ни строки.
   Дипломаты Европы это решили, и как видно из общего смысла статей органов русской дипломатии: бельгийская газета "Nord" и "Journal de St.-Petersbourg" в Петербурге, она-де вполне этому решению сочувствует.
   И так еще раз наступает страшная и критическая минута для истории России -- быть в зависимости относительно своей чести, достоинства своего Государя и своей задачи от самых непримиримых своих врагов.
   И так еще раз дипломатия, после позорного своего фиаско, хочет вмешаться в решение восточного вопроса и обратить поток русской крови на поле битвы в шутку и забаву.
   И так дипломатия хочет посмеяться над этою войною и дать ей значение военной прогулки.
   И так то, что, как мысль, заставляло краснеть каждого русского, то дипломаты хотят сделать фактом.
   Россия будет признана не воюющею державою, даже не первостепенною державою, а чем-то в роде вассального народца Англии и Австрии, получающего предписание драться с Турками, дойдя до известного пункта, и там принять мир от Турции, на условиях, предварительно решенных Турциею, Англиею и Австриею сообща.
   Словом, дипломатия решила, что Россия будет пушечным мясом для Турции по поручению Европы, и больше ничего, и что бы она, т.е. Россия, ни делала, мир с Турциею не будет иначе подписан, как на условиях позорной Константинопольской конференции, где, по уверению самих дипломатов Европы, главная цель Англии и Австрии была насмешка над Россиею.
   Поворот в дипломатии происходит решительный под влиянием дипломатического давления из Лондона и Вены.
   Произошло трогательное и единодушное согласие дипломатов на следующих началах: русское правительство сделало большую ошибку, объявляя войну Турции, вопреки желанию Англии и Австрии, еще большую ошибку сделало, вняв желаниям русского так называемого народа.
   Германия могла не дозволить вмешательства Европы в войну ее с Франциею, потому что она -- Германия, цивилизованное -- Европейское государство, -- но Россия должна зависеть от Европы, ибо она полуварварское государство, без армии и без денег, которое Европа и даже Англия вместе с Австрией могут стереть с лица земли и т.д.
   Надо все пощечины, все унижения, все перенести, скорее чем идти на войну с Англиею и Австриею из-за чести России. При подписании мира главным должно быть обеспечение Турции, второстепенным -- улучшение участи христиан на Балканском полуострове.

. . .

   Уже один тот ужасный факт, что после ноты Лондонского кабинета Петербургскому, оскорбившей дерзостью и насмешкою не только Русского Государя и его народ, но даже вековые традиции Европейской дипломатии, дипломаты наши за границею не только не почувствовали этой пощечины своему Государству, но настойчиво требуют униженных и заискивающих вымаливаний милости у того же Английского кабинета для Русского Царя.
   Русское Государство показывает, до какого низкого и безнародного нравственного уровня может дойти дипломатия, когда ею руководят не чувства народной чести, а какое-то рабское пресмыкание перед Европою.
   Быть русским значить -- чувствовать себя в передней и чувствовать, следовательно, себя неловко; цель действий должна быть забота удостоиться войти в гостиную к господам: господа -- это Европа. Затем, войдя в гостиную, следует почтительно заверить господь, что честь быть приглашенным в гостиную господами так велика, что если господам угодно бить по обеим щекам и забавляться этим, то столь высокое доказательство интимности тысячу раз приятнее участи быть в передней, т.е. русским и в России.
   Вот в трех словах политический катехизис дипломатов, требующийся Лондону и Вене поворот в Русской политике по Восточному вопросу.

...

   И что бы ни делали дипломаты, ни Лондонскому, ни Венскому, никому не удастся теперь, когда Россия в упоении воинственной доблести и любви за проливших свою кровь воинов отдала себя всецело своему делу и связала с ним вопрос жизни или смерти -- обратить эту Россию в холопа Европы и в труса.
   Всякая смерть всякому русскому краше и честнее этой повешенной над Россиею дипломатами ее участи -- позора и оскорбления -- самого Бога, и измены -- тысячелетней русской истории".

Кн. В. Мещерский.
("Гражданин" No 20 -- 22 мая 1877 г.).

   
   А вот содержание статьи от 15-го мая 1877 года No 19, которую привожу как пророчество.
   
   "Новый слух... Наглость всего, что под разными видами, даже сенсационных телеграмм и пробных шаров, исходит из английских источников, может только достигать одной цели: усиления без того уже сильного раздражения России и ее народного мнения против Англии.
   Английские деятели, по-видимому, поставили себе задачею: доводить до последних пределов оскорбление русского национального чувства.
   Сегодня пущен слух из несомненно английского источника, в виде депеши из Берлина, гласящей так:
   "Полагают, что Россия не противилась бы протекторату Англии над Константинополем и Суэзским каналом, если бы Англия с своей стороны не оказала противодействия протекторату над Румыниею, Болгариею, Сербиею и Черногориею, с присоединением Эрзерумского виляета к России".
   Можно ли что-нибудь наглее выдумать в виде слуха, заключающего в себе новую пощечину России.
   Россия, как один человек восстанет, но не даст протектората Англии над Константинополем, вот что думает и чувствует каждый из 80 м. русских. Этого не могут не знать английские дельцы в восточном вопросе, но все-таки пускают этот наглый слух, полный презрения к России, по свету.
   Для чего?
   В надежде, что снова появится в "Nord" или в каком-нибудь ином органе русских дипломатов статейка авторитетного характера, в которой на зло всей России и на радость Англии будет сказано, что Россия, проливая свою кровь и издерживая деньги своего народа, спросит у Европы после войны: на каких условиях изволите приказать мне принять с почтением и преданностью мир от Турции?.. Не надо волноваться такими слухами и статьями, но надо быть на стороже... У России изменников и врагов много".

Кн. В. М.

   
   Замечательно, что князь Мещерский -- этими словами пророчествует о том, что совершилось через год. Конечным результатом инструкции от 18 мая было, что Англия не замедлила заявить свой протест, как только войска наши, покончив с Плевною, перешли Балканы. После войны Его Высочество посетил свою Августейшую сестру королеву Виртембергскую Ольгу Николаевну.
   -- Объясни мне, пожалуйста, -- обратилась она к Великому Князю, -- как брат, такой верный в слове, нарушил его и допустил ваш переход через Балканы?
   -- Очень просто, -- ответил Его Высочество, -- потому что он такого слова никогда не давал, а напутал все это Горчаков.
   

II.
Стратегия и высшая администрация

   План кампании Его Высочества совершенно соответствовал плану войны.
   Главнокомандующий был проникнут тем, что единственный верный способ действия против турок -- это быстрый наступательный, как указывал Государь в письме от 7 декабря 1876 года, и как было проектировано планом войны. Но для этого само собою необходимо было соответствие сил с поставленною целью, которых Главнокомандующему не было дано. Напротив того, в последнем отношении произошел целый ряд затруднений со стороны высшей администрации, о которых будет ниже изложено.
   В "Описании Русско-Турецкой войны 1877-1878 г.г. издания Военно-Исторической Комиссии" совершенно произвольно сказано: "Не трудно заметить, что соображения Великого Князя Главнокомандующего 4 марта 1877 г., желавшего покончить войну одним ударом, основаны были на том предположении, что турки не в состоянии дать русской армии отпор достаточно сильный, уступая ей в числе, качестве, оперативной способности и, как предполагали тогда, в умении вести бой" [2].
   Далее говорится, что "срок, данный Турции с начала ноября 1876 года и до объявления войны в апреле следующего года, всецело обратился в ее пользу" [3]. Затем, что действительно положение турок значительно изменилось против прежнего. Теперь требовалось гораздо больше напряжения со стороны России. Хотя это и сознавалось руководящими кругами, но тем не менее нельзя не заметить, что предыдущее оптимистическое настроение с русской стороны, основанное на низкой оценке боевых сил турок, оставило некоторые следы в умах и выказало известное влияние на последующие соображения и действия за Дунаем" [4].
   Еще до кампании, заблаговременно в 1872 г., Великий Князь имел случай видеть и составить себе ясное понятие о Турецкой армии, поэтому не разделял и не мог разделять этого оптимизма и выдержал целую борьбу для получения соответственных сил, чтобы исполнить возложенную на него задачу и принятый им план кампании, от которого он, в основных его чертах, не уклонялся и, получив требуемые силы, быстро довел армию до поставленной ему цели -- Константинополя.
   В 1872 г., совершая путешествие по Востоку и Святым местам, Великий Князь осмотрел турецкие войска: в Рущуке, Шайтанджике (куда был выставлен отряд из Шумлы), Константинополе, Смирне, Бейруте, Дамаске, Иерусалиме и Каире.
   В Рущуке произошла наша первая встреча с турецким воинством; потом мы имели случай познакомиться с ним поближе во время путешествия по Сирии, Палестине, и, признаюсь, я стал смотреть на турецкого солдата с большим уважением, заметив в нем прекрасные качества и, между прочим, способность безропотно переносить трудности похода и голод.
   По-видимому, самую слабую сторону турецкой армии составляют: офицеры, высшее начальство и администрация. В Дамаске Его Высочество смотрел учение бригады пехоты Акифа-Паши с двумя батареями и двумя эскадронами драгун [5].
   Мы смотрели на весьма стройное ученье с продолжительною пальбою [6] после каждого перестроения и атаками. Учение производилось полтора часа, при 28® Реомюра в тени, и за все время Акиф-Паша дал людям только раз оправиться [7]. Во время плавания по Дунаю от Базиаша до Рущука Великий Князь, сидя на мостике парохода, осматривал берега Дуная. В описании путешествия Его Высочества мною нарочно вскользь была отмечена местность от Никополя до Рущука и упомянуты: Никополь, Систово и Зимница, причем указано [8], что внимание Его Высочества обратили на себя, "немного ниже Систова, три наносные отмели, постоянно изменяющие свое очертание". Это и было место, избранное Его Высочеством для нашей переправы. Из приведенных выписок, печатавшихся в "Русском Вестнике" за 1876 год, ясно видно, что Великий Князь Главнокомандующий, знавший отлично быт и службу войск [9], во время своего путешествия имел возможность составить себе верное представление о достоинствах и качествах своего противника и знал, против кого ему придется действовать.
   Вот почему, вопреки взгляду, господствовавшему в высшей администрации, неверно оценившей, как говорит Гейсман, "силу сопротивления Турции, и в особенности численность ее армии, могущей принять участие в обороне своей территории против нас" [10], -- Главнокомандующий не причастен.
   Его Высочество, получивший указание цели войны -- Константинополь -- и остановившись на плане кампании -- с путем наступления через среднее течение Дуная на Шипку, Адрианополь, Константинополь, был отлично осведомлен о том, что Турция не даром потеряла время за всю зиму и оттого, в видах желания быстрых и решительных действий, признавал, что силы, достаточные в 1876 году, не могли быть достаточны спустя почти год, и целым рядом представлений просил о соответственном увеличении его армии. Наконец Главнокомандующий считал Турецкую армию лучше вооруженною, и убеждение это подтвердилось с первых столкновений при переправе и под Никополем, где захваченными дальнобойными пушками Его Высочество тотчас же перевооружил одну 4-х ф. батарею, затем такая же батарея была перевооружена на Шипке, а Скобелев перевооружил всю 16 див. ружьями Генри-Мартини, которыми были вооружены 70 % турецкой пехоты.
   Еще до объявления войны, в Кишиневе, Его Высочество уже стал настаивать на увеличении армии, чтобы иметь действительную возможность исполнить установленный план, в особенности же, когда Государь решил прислать в армию Цесаревича Александра Александровича и Великого Князя Владимира Александровича, а затем и сам пожелал приехать в армию, чтобы "разделить с своими славными войсками их труды, опасности и славу".
   Великий Князь доказывал, что это еще сократит численность его сил, потому что потребует обеспечения достаточными силами командование таких лиц, как Цесаревич, Великий Князь и, главное, личное присутствие в армии Государя.
   В одно утро Великий Князь возвращается от Государя такой радостный и веселый и говорит мне:
   -- Слава Богу! Государь согласился и дал мне гвардию. Цесаревич поддержал мои доводы, сказал Государю: "Если ты желаешь, папа, чтобы я принял командование в армии, то прошу, дай мне гвардию, с которой я сжился, и которую знаю, чтобы назначение мое в армию принесло дяде существенную помощь и силу, а без гвардии один я только затрудню Главнокомандующего устройством для меня соответственного командования".
   Но -- высшая администрация была убеждена в слабости Турции и считала возможным "обойтись тем, что есть".
   Поход гвардии был отменен, еще не доезжая Москвы, о чем, сколько помню, телеграфировал Его Высочеству Цесаревич. А когда Государь сам прибыл в Плоэшти, то, несмотря на повторенные представления Его Высочества о необходимости усиления армии, согласия не последовало.
   В своем труде Г.-м. Гейсман говорит: "Однако имеются основания допускать, что он (Главнокомандующий) считал назначенные силы недостаточными и неоднократно ходатайствовал об увеличении численности армии гораздо большим, чем предполагал составитель плана войны" [11].
   Далее сказано: "Во имя справедливости должно признать, что от погрешностей никто не застрахован, а главная ответственность, хотя бы за погрешности высшего командования, поставленного в подобные условия, падает не на это командование, но прежде всею на высшую военную администрацию, которая "в военное время не давала высшему командованию необходимых сил и средств и не освобождала его от известной опеки" и т.д. [12].
   В дневнике Высочайшего пребывания за Дунаем, на стр. 70 и 71, говорится: "Таким образом упреки, высказанные Русскому Главнокомандующему в иностранной печати по поводу его мнимых ошибок, были совершенно неосновательны. План его был превосходный и по смелости, и по соображению, и пользованию обстоятельствами.
   Овладев сперва Дунаем и Балканами отважными движениями, он перекидывал стотысячную армию к Адрианополю, оторопевшему и готовому уже сдаться (как впоследствии оказалось), становился у Царьграда в то время, когда турецкие войска плыли из Черногории, не чая сокрушительного наступления. Фланги были обеспечены, а с ними тыловые сообщения. Все это было достижимо с одною армиею, хотя, конечно, выгоднее было бы иметь две армии: одну -- для действий решительных, другую -- на всякий непредвидимый случай. Одна шла бы на Константинополь, другая оберегала бы от Турок край Предбалканский. Это уже давно и имелось в виду.
   Главнокомандующий неоднократно представлял о необходимости значительного усиления войск, ему вверенных.
   Но с одной стороны громадность новых издержек, уже и без того тягостных для государства, долго останавливала исполнение домогательства, скорее осторожного, чем существенного. Но, как всегда бывает, непредвидимое вступило в свои права".
   Слова эти показывают, что представления Великого Князя об увеличении армии были известны в Императорской Главной Квартире. В кратких словах здесь высказан план Главнокомандующего, который он принял и привел в исполнение, несмотря на все затруднения, происшедшие от недостаточности назначенных для него сил. Его Высочество считал, что восемь раз входил с представлением о необходимости увеличения армии для исполнения возложенной на него задачи, но все представления ни к чему не приводили, пока обстоятельства, предвиденные Главнокомандующим, не стали ясны и для высшей администрации, и не вынудили восстановить должное отношение между заданием и силами для его осуществления.
   
   В письме из Зимницы от 28 июня / 10 июля Государь писал Его Высочеству:
   "Кроме этого в конце докладной записки Непокойчицкого к Воен. Министру, полученной сегодня, он упоминает о твоем желании усилить твою армию еще двумя дивизиями, что признаю решительно невозможным, так как нельзя совершенно оголять наши Западные губернии и подавно Царства Польского и обе столицы. Затем остаются две резервные дивизии, которые формируются, но на которые нельзя смотреть, как на вполне организованные, боевые войска".
   
   Последний раз Его Высочество просил об этом из Поликрата, но уже под очень щекотливым предлогом, в письме от 29 июня.
   "Я никогда бы не просил усиления меня войсками, если бы армия моя не была бы осчастливлена присутствием при ней своего возлюбленного Императора, но заботы мои о сохранении Его Величества вынудили меня просить и высказать, что для этой цели у меня войск мало, потому что при какой бы части ты ни находился -- менее бригады, а иногда и дивизии, невозможно тебе оставлять, а тем числом войск уменьшается у меня резерв, которым я мог бы двигать по усмотрению в ту или другую сторону. Я находил и нахожу своим священным долгом это высказать".
   
   Вот что на это ответил Государь письмом от 30 июня/12 июля из Зимницы.
   "То, что касается Моего присутствия в армии, произвело на Меня самое неприятное впечатление.
   Я, кажется, достаточно доказал тебе, что ни в чем не могу стеснять твои распоряжения. Но зная, что воля Моя -- есть разделять с нашими славными войсками их труд, опасность и славу, не подобает Тебе изыскивать всякие предлоги, чтоб удалить Меня от театра военных действий, так как Я не с тем приехал в армию, чтобы следовать в тылу с обозами и парками".
   
   Письмо это очень расстроило Великого Князя, и вслед за тем 18 июля произошла вторая неудача под Плевной.
   19-го июля Его Высочество был вызван Государем в Белу и наконец получил желаемые силы, даже с излишком. -- Государь "приказал мобилизовать весь Гвардейский корпус, -- как сказано в официальном издании, -- за исключением лишь Кирасирских полков, а также 24-ю и 26-ю пехотные дивизии, из коих гвардия и 24-я дивизия предназначались для немедленного усиления главных сил Действующей армии",
   -- Я отлично помню, что Его Высочество, перечисляя данные Ему подкрепления, назвал еще и Гренадерский корпус, и при этом прибавил:
   "Я благодарил, но заметил, что теперь получу эти силы пакетиками и буду задержан в исполнении своего плана. Лучше было бы дать хотя бы и меньшее число войск, но своевременно".
   
   Как уже было выше сказано, Его Высочество неуклонно стремился к указанной ему цели -- и в основе во всю кампанию не отступал от принятого им плана. Отклонения, вызываемые обстоятельствами и деятельностью противника, только временно задерживали его исполнение, но при первой возможности Его Высочество брал инициативу в свои руки и преследовал свою цель.
   Великий Князь, настаивая на увеличении армии, был убежден, что обстоятельства вынудят к этому высшую администрацию, по той же причине он так дорожил представившеюся возможностью захватить проходы в Балканах.
   
   В официальном издании приведено письмо Его Высочества от 27-го июня о движении за Балканы и ответ Государя от 27-го июня, и выведено заключение, что "Государь не одобрил план движения за Балканы. Получив такой ответ, Великий Князь пока отказался от движений с главными силами за Балканы и решился с 8 корпусом остановиться в Тырнове, до прибытия не только 11-го, но и 4-го корпуса". Но при этом не приведено письмо Его Высочества от 29 июня, в котором он пишет:
   "В Моем новом плане действий я отнюдь не намеревался и не намечал двигаться далее за Балканы, пока не узнаю, что будет делать неприятель.
   Я находил и нахожу теперь более еще после быстрого занятия Тырнова, необходимость воспользоваться этим для имения в своих руках хотя бы один, или, если возможно, то и два перевала через горы. Этим пока хочу ограничиться для того, чтоб во всякое время быть в состоянии, смотря по обстоятельствам, двинуться за Балканы, когда это найду возможным и нужным воспользоваться успехом, бывшим в Тырнове. Нахожу необходимым это сделать, т.к. по всем сведениям Турки и по сие время находятся в панике. Долго ли это продолжится -- это вопрос! но она есть, а потому я решил: генералу Гурко занять проходы -- своим отрядом, 9-ою пехотною дивизиею -- занять Тырново и Габрово для поддержки генерала Гурко. -- 14-ая дивизия останавливается у Боруш, дабы быть в возможности ею поддержать войска Наследника, в случае если Турки атакуют Его на Янтре и т.д.".
   
   Государь Император действительно непосредственно ни в чем не стеснял распоряжения Главнокомандующего за весьма редкими исключениями, напротив того, Его Высочество неоднократно высказывал, что присутствие Государя благодетельно в том отношении, что Великий Князь имел всегда возможность личного доклада Его Величеству, и "что было бы, если бы Государь не был среди армии и обо всем пришлось бы входить с докладами через высшую администрацию", говорил Его Высочество. -- Но присутствие Государя и командование на восточном фронте Цесаревича в известном отношении стесняли свободу распоряжений Главнокомандующего. "Если бы войска на восточном фронте, -- сказал однажды Его Высочество перед третьей Плевной, -- не были под начальством Цесаревича, Я бы, пользуясь своим центральным положением, покончил бы с Османом-Пашой, а так Государь беспокоится, и Я не могу ослабить Цесаревича". Вместо того, чтобы усилить свой резерв перед Плевненским боем, Главнокомандующий был вынужден направить на восточный фронт перед самою третьею Плевною, из Радомирц, еще и 2-ю бригаду 3 див. -- Что Государь непосредственно не стеснял Главнокомандующего относительно исполнения общего плана кампании, может служить доказательством еще нижеследующее письмо от 7-го августа командира 14-го корпуса, которое было передано Его Высочеству только для сведения, и ни на что не повлияло. Привожу его, как критику принятого Его Высочеством плана кампании.
   

"Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

   Ваше Высокопревосходительство, может быть, изволите найти настоящее письмо мое неуместным; решаюсь, однако, откровенно доложить вам мое мнение о предстоящих военных действиях. Пишу собственно для одних вас и, вполне полагаясь на ваше великодушие, покорнейше прошу прочесть снисходительно и никому не сообщать этого письма.
   После отъезда отсюда вашего сына я получил частные сведения, что в Главной Квартире армии решено, по прибытии подкреплений, продолжать исполнение прежнего плана войны, главная идея которого -- движение за Балканы. Историки военные, разбирая этот план, произнесут, конечно, строгое осуждение; и теперь уже пресса, дружелюбная России, начинает его порицать. Сущность плана состояла в том, чтобы, перейдя Дунай, идти тотчас прямо за Балканы, оставя перед Рущуком отряд для блокады или осады. Полагали, что появление наше за Балканами возбудит общее восстание тамошних христиан. Катастрофа, последовавшая за отступлением ген. Гурко из занятых им местностей -- избиение христиан, оставит надолго в среде населения того края самое неблагоприятное для нас впечатление.
   Еще в бытность мою в Киеве, в апреле, я имел разговор с генералом Игнатьевым, от которого слышал, что он указал на проход Шипку, и что решено идти через этот перевал на Адрианополь с двумя корпусами; я возражал, доказывая трудность и опасность этого предприятия и прибавляя, что вероятно это побудит Англиию к неприязненным действиям.
   В Главной Квартире в Плоэшти говорил я генералу Левицкому, что рациональнее было бы заняться сперва осадою Рущука, а после падения его идти к Шумле и осаждать ее; за Балканы же посылать небольшое отряды, и что вероятно взятием Шумлы окончилась бы война. Ген. Левицкий отвечал, что утвержден уже другой план.
   Известный четыреугольник крепостей составляет главную силу Турции, пренебречь им нельзя.
   Вообще в Главной Квартире заметил я господство мнений, считавших турецкие войска очень слабыми и малочисленными, и убеждение, что быстрые налеты кавалерийских отрядов дадут важные результаты.
   По прибытии подкреплений, вероятно, предпринята будет снова атака Плевны.
   Полагаю, однако, что Осман-Паша не даст себя окружить и уйдет через Ловчу на юг -- может быть за Балканы. Если мы тотчас пойдем снова за Балканы и потерпим там неудачу, то результат ее будет несравненно хуже дел под Плевной.
   По моему мнению, следовало бы по прибытии подкреплений, если Плевна будет брошена неприятелем, идти к Разграду и стараться им овладеть, затем, остаться там и деятельно заняться осадой Рущука. После падения его, что может произойти в конце сентября, идти на Шумлу, устроить себе подвоз запасов по железной дороге и осадить Шумлу.
   Можно полагать, что Шумла не будет долго сопротивляться.
   Падение Шумлы будет решительным ударом для Турции, после которого она, вероятно, согласится на выгодные для нас мирные условия.
   Решаюсь сказать, что Болгары не стоят того, чтобы об них много заботиться.
   Румыния создана Россией, однако, большой благодарности и сочувствия к Русским в румынах не видно. То же будет и с Болгарами.
   Если бы осада Шумлы долго затянулась, то следует продолжать ее и зимой.
   После переправы через Дунай у Зимницы, если бы главные силы двинулись на Рущук и Разград, то теперь вероятно Рущук был бы взят и Разград занят.
   Ошибка нашего плана войны состояла в том, что заняли слишком большое пространство и тем раздробили силы.
   В Азии была сделана подобная же ошибка. Необходимо, чтобы неудачи наши послужили уроком и заставили переменить план войны, иначе произойдут еще большие бедствия.
   Войну с турками следует вести, наступая медленно, осторожно. Здесь нельзя делать такие быстрые движения, как в Средней и Западной Европе.
   Не понимаю, как армия наша обеспечит себе продовольствие за Балканами. Не случись первого дела под Плевной, то может быть два корпуса с Великим Князем перешли бы Балканы, и тогда Осман-паша зашел бы им в тыл.
   Думать о зимовке нашей за Балканами едва ли можно. Занятие Адрианополя усложнит наши отношения с Англией и Австрией.
   Кажется, благоразумнее было бы ограничиться взятием Шумлы. Может быть, изволите меня упрекнуть в излишней осторожности; полагаю, что нам надо отказаться от решительных предприятий. Забочусь о сохранении вверенных мне частей войск, а не о том, чтобы искать случаев писать пышные реляции.
   От всего сердца желаю, чтобы я ошибся в своих суждениях, представляя себе будущее в неблагоприятном свете, но до сих пор, к несчастию, сбывалось то, что я предвидел".
   
   По счастию, желание от сердца генерала Циммермана исполнилось, и на этот раз предвидение его не сбылось.
   

III.
Переход через Балканы и наступление к Константинополю

   "На войне люди ничего не значат, все делает один человек".
   Наполеон.
   
   
   Между тем, наступили тяжелые дни оборонительных действий, впредь до прихода ожидаемых из России подкреплений.
   Быстрый и решительный ход кампании был задержан до сосредоточения всех предоставленных Главнокомандующему сил, но как только представилась малейшая возможность, Его Высочество тотчас же начал подготовлять задуманный им план решительного наступления и перехода через Балканы. В этих видах, с приходом Гренадерского корпуса, еще до падения Плевны, Главнокомандующий решил двинуть гвардию с генералом Гурко на Балканы [13].
   Противником этого движения был помощник начальника Штаба генерал Левицкий, представлявший Его Высочеству свои более или менее веские соображения, но предложения генерала Гурко совпадали с целями Великого Князя и восторжествовали. Привожу об этом следующие два письма ко мне Начальника Штаба Генерала Гурко -- Д.Н. Нагловского, которые объясняют, почему Его Высочество считал своевременным движение Гурко на Балканы.
   
   а) письмо первое:
   

"Многоуважаемый
Дмитрий Антонович!

   Горька наша судьба -- всегда приходится иметь двух неприятелей, одного спереди, другого, в виде К... сзади.
   Против нас стоит в настоящее время от 35 до 40 батальонов турецкой пехоты. Но какой пехоты? На три четверти состоящей из мустафизов последнего призыва, еще не совсем оправившейся от недавнего панического страха. Разбить и уничтожить эту сволочь дело не особенно хитрое. Но К... стоит на дороге и мешает исполнить это дело. Что же выйдет? Пройдет две-три недели, подойдут подкрепления, войска турецкие увеличатся количественно, улучшатся качественно, погода, теперь пока еще великолепная, испортится, и дело сделается до крайности трудным.
   Пора перестать трусить, пора перестать бояться одного имени Мехмета-Али. Надо пользоваться обстоятельствами. У нас теперь 43 отборных батальона, 52 эскадрона, 174 орудия. Неужели это не сила? Неужели она не сломит 37 батальонов слабых численностью и бедных духом,
   Боятся Дубняков, -- но ведь за Дубняком следовал Телиш. Где надо было действовать по-Дубнякски, мы действовали по-Дубнякски; где можно было действовать по-Телишски, мы действовали по-Телишски. Все зависит от обстановки. Вблизи дела виднее, чем издали. Помогите получить нам разрешение действовать сообразно с обстоятельствами, а не с видами и соображениями К..., который уже много доказывал, что он имеет дар давать самые глупые и несообразные с обстоятельствами советы.
   Наша кавалерия заняла с боя Врацу и в настоящее время вероятно заняла Берковац, который был очищен турками, как то доносил нам граф де-Бальмен. Она теперь оперирует на сообщениях Виддина с Софиею и, конечно, сбивает с толку турок. Этим операция против турецких войск около Орхание значительно облегчается: Софийские и Нишские войска не придут скоро на помощь Орханийским, которые уже вывозят все из Орхание и жгут запасы сена и хлеба. Ясны признаки, что сопротивляться сильно не будут.
   Время драгоценно; ничем его не воротишь, худо потерять его; употребить во зло еще того хуже. Не позволять нам действовать сообразно с обстоятельствами есть употребление во зло этой драгоценной вещи.
   Покорнейше прошу Вас и Михаила Александровича помочь нам и выхлопотать для нас свободу действия. Право, не употребим во зло эту свободу.
   До свидания, дорогой Дмитрий Антонович; сообщите, что говорится о нашей экспедиции и, если можно, то пришлите копию с записки, поданной К...
   Кланяюсь Михаилу Александровичу.
   Мы устроили очень удовлетворительно нашу базу в Радомирцах и обеспечены более чем на месяц.
   Хлебопечение идет весьма удовлетворительно.

Глубоко уважающий Вас Дмитрий Нагловский".

   
   б) второе письмо:
   от 24 Октября 1877 года, д. Дольний Дубняк.
   

"Многоуважаемый
Дмитрий Антонович!

   Из прилагаемого при сем рапорта Гурко к Великому Князю Вы увидите наши планы и наше воззрение на современное положение дел. Надеюсь, что Вы согласитесь с ними и с Вашей стороны поддержите нас. Личный интерес побуждал бы меня к пассивной блокаде, потому что мы устроились довольно комфортабельно, совершенно безопасно и имеем в перспективе, за падение Плевны, щедрые награды! Но привыкши руководить свою деятельность другими мотивами, мы от этого отказываемся и предлагаем сравнительно более трудную деятельность. Следовательно, упрекнуть нас погонею за славою нет никакого основания. Я это пишу не для Вас, потому что вполне уверен, что Вы настолько хорошо меня знаете, что ни минуты не подумаете упрекнуть меня в побуждениях личного свойства. Пишу же для крикунов и клеветников, которых и в Главной Квартире Великого Князя немало.
   Все мотивы нашего предложения изложены в рапорте. Здесь же прибавляю, что если Великий Князь не согласится с нами, то я предсказываю, что недели через две или три Его Высочество все-таки будет вынужден, для сохранения уже приобретенных успехов над Плевною, привести те же две дивизии, которые мы просили. Но разница будет та, что вместо того, чтобы бить неприятеля, они будут только отбиваться от него; вместо того, чтобы нам иметь инициативу, ее будут иметь турки. Прибавлю еще, что на горах ясно видны громадные стада овец и рогатого скота. Следовательно, продовольствия у Османа еще много, и я думаю, что нам придется проживать здесь не менее месяца. А месяц пассивной блокады создает Бог знает какие трудности.
   И так, надеюсь, что Вы окажете нам содействие, а главное устроите дело так, что рапорт минует разные клоаки и попадет прямо в руки Великого Князя. Пускай решает дело Его Высочество сам, по личным своим взглядам и убеждениям, а не по совету разумных советников.

С глубоким к Вам уважением остаюсь весь Ваш Д. Нагловский".

   
   Газенкампф в своем дневнике от 26 октября заносит: "Непокойчицкий отстранил Левицкого от распоряжений по этому плану, очевидно, вследствие обнаруженного им несочувствия: Левицкий считает этот план рискованным и вчера высказал это Непокойчицкому и Великому Князю". Приводя данные против этого движения, Газенкампф заключает: "Все это небезосновательно, но тем не менее план соблазнителен. Без риска никогда и ни в чем нет крупного выигрыша; а нам нельзя тянуть кампанию; если не добьемся решительного результата до весны -- непременно вмешается Англия" и т.д.
   Далее за день 31-го октября: "Сегодня Левицкий прочел Великому Князю и Непокойчицкому составленную им записку, возражающую против движения Гурко к Орхание и далее. Суть записки в том, что движение это преждевременно и опасно, и надо обождать падения Плевны. Великий Князь выслушал и сказал, что переговорит лично с Гурко".
   2-го ноября Великий Князь с Непокойчицким ездил на свидание с Гурко, Тотлебеном и Имеретинским и приказал Гурко овладеть Орханиею и, заняв горные проходы, до падения Плевны дальше не идти.
   "Уже на последнем совещании Государь Император высказался в пользу Забалканского похода, -- пишет Домонтович. -- Затем на третий день после взятия Плевны Государь собирает у себя военный совет, на котором в принципе решено было безотлагательно двинуться за Балканы".
   Государь, как было выше упомянуто, никогда не препятствовал Главнокомандующему в исполнении плана кампании и одобрил переход через Балканы, вопреки инструкции от 18 мая, которая от Него не исходила и распутать последствия которой Он предоставлял Князю Горчакову.
   Согласие Государя на переход через Балканы может служить доказательством, что Его Величество не считал Себя связанным данными инструкциею обещаниями. Тотлебен, Имеретинский и Скобелев были также против движения на Балканы, причем Михаил Дмитриевич изложил свои взгляды в письме ко мне от 2 и 3 ноября. Тотлебен предлагал, после падения Плевны, заняться осадой крепостей.
   Письмо ко мне Скобелев писал, будучи контужен в ночь со 2 на 3 ноября, а 4 ноября Его Высочество, обеспокоенный этою контузиею, лично навестил Михаила Дмитриевича. При этом мне удалось переговорить с ним и уверить, что Главнокомандующий преследует свою определенную мысль и цель, от которой не отойдет.
   
   В траншеях на Зеленой горе.
   "Уважаемый Дмитрий Антонович, позвольте мне совершенно по-товарищески поговорить о некотором касающемся нашего здесь, за Дунаем, положения, не одного меня наводящего слишком часто на размышления. Я буду говорить коротко, по пунктам, исключительно для Вас и с Вами, к мнению которого я научился относиться с уважением:
   1) Ранее падения Плевны наступательные действия вредны. Они могут повести к поражениям под Тетевеном, Врацею, как мы уже испытали за Балканами.
   2) Движение, о котором приходится слышать, на Орхание или Софию, может повести к двум Плевнам сразу (или к отбитому штурму), особенно с недостаточными силами.
   3) После взятия Плевны можно выбрать один из способов для действия:
   А. Идти через Балканы и наступать к Адрианополю.
   В. Идти на Софию и зимовать там. В первом случае: при успехе война может быть кончена до весны; при неуспехе последствия трудно исчислить. Вернее, что поход через Балканы не будет решителен; за Балканами мы встретим где-нибудь новую Плевну и остановимся перед нею. Неудобства этой остановки могут быть значительнее, чем в настоящее время, ибо:
   1. Подвоз затруднительнее -- Дунай дальше.
   2. В тылу Балканы с дорогами, зимою и весною непроходимыми.
   Другие невыгоды движения за Балканы:
   1. База так же не обеспечена, как и при начале войны в июне; за полгода мы ее не уширили; ей по-прежнему грозит с левого фланга Сулейман, а с правого, даже после Плевны, может грозить какой-нибудь Шефкет-паша, который в Орхание, или в другом пункте (не считая Виддина) создаст нам еще Плевну.
   2. Наш фронт будет по-прежнему узок, а коммуникационные пути относительно не обеспечены. В общем мы повторим первоначально нами, в эту кампанию, уже сделанное, еще в сильнейшей степени.
   Мы двинулись к Балканам и за них, не обеспечив себе широкой базы по Дунаю, и не собрав достаточно войск и средств для их довольствия.
   Двинувшись за Балканы после падения Плевны, мы пожалуй соберем достаточно войск, но средств продовольственных нет. Двигаясь за Балканы в начале кампании, мы могли быть отрезаны от Дуная, двигаясь за Балканы после 7 месяцев борьбы, с целью окончить кампанию, мы по-прежнему можем быть отрезаны от Дуная и, кроме того, по времени года можем быть отрезаны от Дуная и неприятелем и Балканами.
   Окончу: если уже двигаться за Балканы, то грешно пускать главные силы по проходам, нам еще неизвестным.
   Во втором случае:
   После Плевны идти к Софии и зимовать там, считая этот пункт передовым к стороне Константинополя, до весны. Зимою очистить всю полосу к западу от линий: София, Ускюб, Черногория, от турок.
   При этом турки изгоняются из Боснии и Герцеговины; Сербия, Черногория и Румыния получают определенные районы для действия. С занятием Ускюба Греция может быть приглашена к участию.
   Выгоды:
   1. К весне, при союзниках, вся эта полоса может быть занята ими, а 120.000 русских будут готовы двинуться в любом направлении.
   2. База наша расширится всею полосою Румынии до Виддина, Сербиею, Герцеговиною и, при известной широте плана, быть может, мы свой правый фланг упрем в море (особенно при участии Греции) и получим содействие своего флота.
   Вышеизложенный план должен вести к систематическому отнятию от Турции всех местностей с не турецким населением.
   Этот план в связи с развитием наших успехов в Малой Азии, источнике мусульманского населения, приведет в действительной победе.
   С принятием этого способа действий на других театрах войны казалось бы было целесообразно:
   1. Войскам Цесаревича оставаться в оборонительном положении, чтобы не натолкнуться на нашем левом фланге на новую Плевну и не сделать того, что желательно неприятелю. Вообще при всяком плане наступление с этой стороны казалось бы излишне, ибо здесь неприятель сам, вероятно, перейдет в наступление, увидя, что ни Рущук, ни Разград, ни Шумла не приносят той пользы, которую от них ожидали.
   2. Войскам князя Шаховского прикрывать на оборонительной позиции путь к Тырнову.
   3. Войскам Ф.Ф. Радецкого занять гарнизонами в сильных укреплениях Шипку и Ханкиой, а массу войск отвести на зиму в Тырново и Габрово.
   При принятии в трех этих массах строго оборонительных действий, образовать из них резерв, в размере двух, даже трех дивизий, которые держать в Горном Студне, например.
   С занятием нами Софии и с захватом всей страны по Черногорию турки могут:
   1. Ударить на наш левый фланг.
   2. Перевести армию Сулеймана к Филиппополю.
   3. Собрав массу сил, переправиться в Силистрии или в другом пункте через Дунай.
   Первый план парализуется оборонительными позициями Наследника и князя Шаховского, при резерве в Горном Студне.
   Второй план затруднит наше движение из Софии к Филиппополю. При принятии неприятелем этого плана нам придется подать наш резерв из Горного Студня, например, несколько на Запад.
   Третий план наиболее решителен и может причинить нам наиболее хлопот. Для парализования его необходимы сильные укрепления в Калафате и, быть может, Журжеве и резервный корпус около Бухареста.
   Заняв Софию и всю страну к северо-западу от нее, мы можем, с позднею весной:
   1. Продвигаться прямо к Филиппополю.
   2. Искусно перекинуть массу войск от Софии снова к Тырнову, и через Ханкиой и Шипку, двинуть в обход Филиппополя, на Адрианополь.
   3. При готовности Греции начать войну, из Софии, заняв Ускюб, двинуться долиною Вардаря к Салоникам и овладеть этим портом.
   Этим движением мы ограничим район турецких владений почти одною Румелиею, отрезываем от нее Албанию, которой даем самостоятельность, и Македонию, которую присоединяем к Греции.
   От Ускюба до Салоник около 200 верст. С занятием Салоник мы можем перевести туда весь свой флот, который может искать битвы с турецким. Успех приведет к лишению Турции Болгарии, Боснии, Герцеговины, Албании, Македонии, что, в связи с нашим продвижением вперед в Малой Азии, даст возможность иметь славный и результатный мир.
   Европа отдаст подвластным Турции народам свободу, если мы захватим эти области действительно.
   При движении же прямо на Адрианополь, вопросы о Греции, Герцеговине, Черногории и Македонии могут быть решены иначе, а мы, взяв Адрианополь, отступим в Россию и оставим Турции достаточно сил, пространства и населения, чтобы еще много раз иметь войны с нами.
   Война с Турциею будет для России последнею, если у Турции будут отняты Болгария, Босния, Герцеговина, Албания и Македония.
   Недостаток предложенного плана наиболее веский есть сопротивление Австрии и Англии.

Вас уважающий
М. Скобелев".

   
   Михаилу Дмитриевичу было многое неизвестно из того, что знал Главнокомандующий.
   Перед тем, что начался последний период кампании, наступивший после падения Плевны и сдачи армии Османа-Паши, -- Его Высочеству пришлось выдержать еще одну борьбу с Радецким и своими ближайшими помощниками.
   Федор Федорович Радецкий не решался на предложенную ему атаку Весселя-паши и 11-го декабря прислал своего Начальника Штаба генерал-майора Дмитровского с представлением о затруднительности движения на Шипку и предпочтением выждать, -- пока Гурко, перевалив через Балканы, выйдет в тыл Шипкинской позиции турок. Его Высочество, несмотря на все доводы Дмитровского, спокойно и внимательно их выслушал, но своего решения не изменил.
   21-го Его Высочество получил известие от Гурко об окончательном переходе 19-го через Балканы, 24-го о занятии Софии, 27-го о занятии Трояновского перевала 3 пехотной дивизией генерала Карцова. 27-го Его Высочество перешел из Богота в Ловчу.
   28-го, в 4 ч. вечера, получена телеграмма Реуфа-паши с предложением вступить в переговоры; а в 10 ч. вечера -- Радецкого о сдаче Шипкинской армии Весселя-паши.
   Гигантская преграда Балканскою горного хребта была преодолена.
   Известие это вызвало в нас необыкновенный подъем духа и радость до опьянения.
   Его Высочество был в восторге. И было от чего! Задуманный, и несмотря на все препятствия, наконец вполне осуществленный план перехода через Балканы -- свершился, и это как раз в то время, когда турки уже входили с предложением вступить в переговоры!
   Для Великого Князя успех этот, кроме того, имел огромное личное значение, как для полководца, который всю свою жизнь посвятил излюбленному им делу и завершил его такою блистательною военною операциею.
   Понятно, что, под силою этого переполнения чувств, Великий Князь со всеми нами, как пишет Газенкампф -- "встал и начал приплясывать по комнате, а вслед за ним и мы, не исключая старика Непокойчицкого", который, притопывая, вдруг остановился и укоризненно обратился к Левицкому:
   -- А кто меня ночью поднял и уговаривал идти к Его Высочеству и упросить остановить наступление Радецкого?
   -- Виноват, виноват, -- повторял, добродушно улыбаясь, Казимир Васильевич.
   -- Как это было, Ваше Высокопревосходительство? -- подхватил я. -- Когда это Казимир Васильевич не мог успокоиться и потревожил Вас и Его Высочество?
   -- А это когда уезжал Дмитровский, -- ответил начальник Штаба. -- Казимир Васильевич, уже поздно ночью, уговорил меня, и я пошел к Его Высочеству. Великий Князь нас принял в постели, выслушал и говорит: "Помните, Артур Адамович, наш уговор, когда вы в Петербурге впервые мне представились, тогда я сказал, что буду выслушивать все представления и обсуждения, но -- когда решусь и скажу вам: "Я так решаю" -- тогда кончено, и Я не изменю своего решения". Затем Его Высочество сказал: ... "Я так решил!". Я поклонился, извинился, что потревожили. Мы удалились, и вот блестящий результат твердости нашего Главнокомандующего!
   
   "Теперь для нас нет более Балкан, -- заключил Великий Князь телеграмму к Государю от 20-го декабря из Ловчи [14], -- в суровую зиму славные войска Вашего Императорского Величества преодолели эту грозную преграду и сломили отчаянное сопротивление врага на всем пространстве от Софии до Хаинкиоя и Твардицы. Начатый разгромом Софийской армии, переход наш через Балканы завершился пленением армии Шипкинской. Возблагодарим Бога, даровавшего нам столь полную победу.
   Везде войска наши идут вперед".
   
   -- Завтра мы выступаем в Сельви, 30-го -- в Габрово; 31-го перевалим через Балканы и встретим Новый год в Казанлыке, -- объявил Великий Князь.
   -- А как же сообщение с отрядами, Ваше Высочество? -- спросил я. -- Для этого еще ничего не сделано, оно на время прервется.
   -- Ничего, -- ответил Великий Князь, -- теперь важнее всего пресечь путь на Адрианополь и Константинополь Сулейману. Я знаю моего Федора Федоровича и спешу его обнять.
   Великий Князь высоко ценил отличительные достоинства своих сподвижников, но и знал их недостатки.
   Федора Федоровича Радецкого Его Высочество считал незаменимым в минуту опасности, которая вызывала в Радецком необыкновенную энергию, находчивость и деятельность, но когда она проходила, он успокаивался [15].
   Последняя черта объясняла поспешность, с которою Его Высочество отправился за Балканы с ограниченным числом лиц своего Штаба [16].
   После объезда славной 14 пехотной дивизии, и у деревни Шипки войск, принимавших участие в сражениях 27-го и 28-го декабря, Великий Князь скомандовал:
   -- Слушай, на краул! -- и, сняв фуражку, провозгласил:
   -- Генералу Радецкому ура!
   Войска с воодушевлением подхватили "ура", а Его Высочество обнял и расцеловал Радецкого. Затем мы двинулись к Казанлыку.
   Подъезжая к лесу, Великий Князь увидел вытянувшийся строй кавалерии.
   -- Это что такое? -- обратился он ко мне. -- Узнай, спроси Федора Федоровича.
   Я подъехал и повторил вопрос Его Высочества.
   -- Это, знаете, 1-я дивизия; они очень просили представиться Его Высочеству после труднейшего перехода со Скобелевым.
   Великий Князь с места приказал отправить один полк на Ямболь, а два, под начальством Струкова, в авангард Скобелева, чтобы войти в потерянное соприкосновение с отступившими отрядами турок и продолжать наступление.
   "Если бы Великий Князь не поспешил за Балканы лично, наступательное движение началось бы не скоро, -- пишет Газенкампф. -- Радецкий с Дмитровским вовсе не были расположены трогаться с места. Дмитровский спорил против немедленного наступления так же горячо, как месяц тому назад против идеи обхода Шипки".
   Это и была причина нашего спешного перехода в долину Тунджи, -- чтобы лично взять в свои руки дальнейшее наступление, воспользоваться достигнутыми победами и довести дело до конца.
   3-го января взят Филиппополь, 4-го -- занят город Сливно, и Гурко отбросил турок под начальством Фуад-паши в горы Деспотодаг, за Еникиой и Ласкову, причем путь на Адрианополь через Хаскиой им окончательно отрезан.
   Скобелев занял: Сейменли, Трнов, Гютерли и Херманлы.
   8-го января Струков занял Адрианополь.
   
   "События так быстро совершаются и опережают всевозможные предположения (телеграфирует Великий Князь Государю), что если так Бог благословит далее, то мы скоро можем быть невольно под стенами Царьграда. В виду этого для Твоих политических соображений сообщаю, что 15 января надеюсь быть в Адрианополе. К тому времени войска Гурко могут быть по дороге на Демотику, куда он мною направлен от Хаскиоя. Часть пехоты Скобелева 2-го теперь уже в Адрианополе. Радецкий будет там около 15-го. Голова гренадер тоже 15-го у Херманлы. Полагаю двинуть 17-го пехоту по дорогам от Адрианополя на Константинополь. Если не встречу особых препятствий, то к концу месяца могу быть у стен Константинополя".
   Казанлык, 10 января, 1 ч. дня.
   
   "Турецкое население, уничтожая все свое имущество, увозит семейства, которые по дорогам гибнут тысячами.
   Паника страшная, неописанная, равно и сопровождающие ее потрясающие события. В виду всего этого долгом считаю высказать мое крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь останавливаться, и в виду отказа турками условий мира, необходимо идти до центра, т.е. до Царьграда и там покончить предпринятое Тобою святое дело. Сами уполномоченные Порты говорят, что их дело и существование кончены, а нам не остается ничего другого, как занять Константинополь. При этом занятие Галлиполи, где находится Турецкий отряд, неизбежно, чтобы предупредить, если возможно, приход туда англичан, и, при окончательном расчете, -- иметь в своих руках самые существенные гарантии для разрешения вопроса в наших интересах. Вследствие этого не буду порешать с уполномоченными до получения ответа на эту депешу и с Богом иду вперед".
   Казанлык, 10 января, 3 ч. дня.
   
   "Последние две телеграммы составлены самим Великим Князем, -- пишет Газенкампф. -- Созревшая в Великом Князе решимость идти безостановочно на Константинополь и Галлиполи одновременно -- вполне соответствует необычайно и неожиданно-благоприятной для нас обстановке. Такие исторические минуты очень редки и никогда не повторятся, их надо хватать на-лету".
   14-го мы прибыли в Адрианополь.
   21-го назначено наступление.
   12-го февраля Его Высочество вступил в С.-Стефано.
   19-го был подписан мир.
   
   Затем началась дипломатическая борьба с Англиею и Австрией. Злое семя -- "18 мая" -- дало свои плоды. Время для занятия Константинополя было давно упущено. После ряда недоразумений возникло неудовольствие, и Главнокомандующий был отозван 2-го апреля.
   
   "Упущенный момент не вернется во веки".
   "Время на войне ценится секундами".
   Наполеон.
   

Отъезд из армии

   Пятнадцатого апреля 1878 года прибыл к нам в Сан-Стефано вновь назначенный главнокомандующий генерал-адъютант граф Эдуард Иванович Тотлебен.
   Когда он пришел представиться Его Высочеству, Великий Князь приказал мне провести его к себе в спальню.
   Это была самая отдаленная комната в занимаемом нами доме Аракель-бея-Дадиан. Я встретил гр. Тотлебена и, попросив его подняться наверх, провел к Его Высочеству. У Великого Князя находился уже начальник Штаба Артур Адамович Непокойчицкий.
   Я запер дверь и остался в своей соседней комнате.
   Вскоре разговор стал шумный; до меня долетали отдельные фразы все возвышавшего свой голос гр. Тотлебена.
   -- Как это, Ваше Высочество, Вы позволили себе не исполнить приказания Его Величества! -- и что-то тому подобное.
   Затем послышался возвышенный, раздраженный голос Великого Князя:
   -- Эдуард Иванович, вы забываетесь! Не вам мне делать замечания! Вы забываете, кто я! Довольно...
   Эдуард Иванович затих. Вслед за тем он вышел с раскрасневшимся лицом, с блуждавшими глазами и машинально поворачивая голову направо и налево.
   Я заметил из прежнего времени, что когда он бывал возбужден, то ворочал голову и, когда приходил, в особенности от своего рассказа, в удовольствие, то обыкновенно медленно с самодовольствием на лице, плавно поворачивался всем корпусом и плечами.
   Я проводил его по лестнице и вернулся к Великому Князю. Его Высочество был бледен и сильно взволнован.
   -- Ты слышал, -- обратился он ко мне, -- Эдуардус забылся до того, что стал возвышать на меня голос, и я должен был его оборвать.
   -- Слышал, Ваше Высочество. Вижу, что это отголосок Петербурга и резкой Государя к Вам телеграммы.
   Артур Адамович стоял бледный, переминаясь на ногах и повторял:
   -- Это Бог знает что! Не принимайте, Ваше Высочество, это к сердцу. Вы свято исполнили Ваш долг. Дело само за себя говорит.
   Разговор с Тотлебеном, видимо, очень расстроил Великого Князя.
   -- Ваше Высочество, -- заметил я, -- ведь это иначе и быть не может. Вы продолжаете пожинать Ваши лавры.
   Помните, что я сказал Вам в Казанлыке, когда была получена первая телеграмма после перехода через Балканы, выражавшая в то время совершенно непонятное для Вас неудовольствие.
   Это был первый листок из Вашего лаврового венка, а теперь он весь обозначился.
   17-го апреля Его Высочество простился с нашими гостеприимными хозяевами. Великий Князь пошел в верхний этаж дома, где они помещались; я нес за ним серебряный жбан, наполненный червонцами. Хозяйка, жена Аракель-бея, за все время нашего пребывания лежала больная в кровати.
   Взяв жбан от меня, Его Высочество передал его госпоже Дадиан, поблагодарил за радушное гостеприимство и поцеловал ручку, прося принять жбан на память, так же, как и серебряный чайный сервиз. Аракель-бей получил звезду ордена Станислава 2-й степени.
   Дадианы, казалось, были стеснены денежным подарком, но я объяснил старику, что отказаться от этого нельзя, так же, как Великий Князь не отказывался от их хлеба-соли.
   До пристани Его Высочество в сопровождении гр. Тотлебена и старших начальников прошел пешком среди расставленных шпалерами войск и оглушительного "ура".
   Мы сели в паровой баркас и поехали на "Ливадию". У всех было тяжело на сердце. Наш поход на восток кончился. В душе, сердце и уме ощущалась какая-то пустота; что-то будто оборвалось в нас. Мы отчалили. Берег с пристанью стал удаляться. Еще доносится "ура" нашей славной победоносной армии... берег унизан солдатами... еще можно отличить среди них офицеров, машущих фуражками и платками... Но вот отдельные лица стали сливаться в линии, голос многотысячной толпы стал относиться ветром, вот берег совсем удалился и слился в общую полосу зданий и садов.
   Его Высочество молчал. -- Да, тяжело было на сердце нашего бывшего главнокомандующего, который, не взирая на все препятствия, неустройства, недоразумения, связанность в свободе действий -- после Олега снова победоносно привел русское войско к вратам Царь-града и должен был удержаться от страшного искушения -- взять Царь-град и водрузить Крест на Св. Софии, а затем видеть, как все наши победы стали таять и терять свою силу, а положение победоносной армии становилось все более и более затруднительным, разбитая же турецкая армия сосредоточилась в Константинополе и едва не была в торжествующем, по сравнению с нами, положении. Обидно! Досадно! Грустно!
   Вот прошли Стамбул, башню Леандра, Золотой Рог. На встречных судах и стационерах люди стояли по вантам и реям; с военных турецких судов выбегали клубы дыма салютов.
   Дольма-Бахче, вдали Илдыс-Киоск, направо Бейлербей, налево мрачный Румели-Иссар, Буюк-Дере -- все это вновь промелькнуло перед глазами, как сновиденье, вызывая в душе смутные воспоминания чего-то далекого, хорошего.
   Все это должно было быть нашим, как наследие Византии, все это было в нашей власти, лишь стоило сделать один, последний шаг, -- но... нас задержали, а потом сказали: "Зачем не взял", когда время прошло и когда не было решительно уже никакой возможности взять то, что давалось нам в руки. И так кампания кончилась. Мы перешли Дунай, перешагнули Балканы и стихийной волной нас принесло к вратам Царь-града. Целый ряд успехов сломил нашего исконного врага; мы держали в своих руках Царь-град, к которому со времен Олега, Игоря и Святослава нас направляли исторические пути, что возможность взять Константинополь была вполне достижима, вошло в наше сознание, а затем мы видели и пережили, как все, что трудами, лишениями и кровью было достигнуто, -- неудержимо таяло, ускользало из рук, и плоды побед были у нас вырваны.
   Было над чем задуматься.
   Великий Князь и с ним все мы чувствовали ту роковую силу, которая не дала нам возможности воспользоваться достигнутыми успехами.
   Его Высочество был удручен и глубоко расстроен; все молчали.
   Совершенное отсутствие ветра, подернутая белой, прозрачной мглой лазурь небес и тишина на море способствовали сосредоточенности настроения и тихой грусти, которая забиралась в глубь души.
   В таком настроении мы наконец достигли Одессы. Вот она, родная земля! Казалось, в виду ее все можно было забыть. Но, нет!
   Неудовлетворенность отравляла естественное чувство радости.
   Первая депеша, которую Великий Князь получил, вступивши на родную землю, была -- "чтобы поезд Его Высочества миновал Москву".
   Великий Князь обратился ко мне:
   -- Ты понимаешь это распоряжение?
   -- Конечно, понимаю, -- ответил я.
   В таком удрученном настроении мы через Вильну стали подъезжать к Петербургу. Великий Князь был сосредоточен и молчал. Я сидел против него.
   Проехали Гатчино, Царское.
   Его Высочество был необыкновенно бледен и, видимо, томился.
   -- Ваше Высочество, отчего Вы так страдаете?
   -- Хорошо тебе! Ты куда едешь? Домой! Тебя встретит жена, дети, а кто меня встретит? Он! и я к Нему пойду.
   -- Ваше Высочество, а сознание исполненного долга. Чем Государь может Вас попрекнуть! Ведь Вы испрашивали разрешение довести дело до конца -- взять Константинополь, когда была возможность, и он был в Ваших руках. Государь тогда запретил. Ведь не Вы остановились перед Константинополем, а Вас остановили.
   -- Все это так, -- ответил Великий Князь, -- но когда желают или считают нужным, чтобы я был виноват... Разве ты не понимаешь, какое здесь настроение? Разве ты не понял из хода дел и нашей переписки и наконец -- поведение со мною Эдуарда. Мне предстоит тяжелое объяснение с Государем. Он убежден, что дал мне приказание взять Константинополь, и что я не исполнил, а потому всю неудачу сваливает на меня и винит меня.
   Мы стали подходить к платформе; поезд замедлил ход; послышалась команда, заиграла музыка. Вдали на платформе виден был Государь, окруженный своей свитой. Поезд остановился, Великий Князь вышел. Государь поцеловал его и предложил принять почетный караул.
   При криках "ура" окружавшей толпы, Его Высочество обошел почетный караул, пропустив который Его Величество сел вместе с Великим Князем в коляску и поехал в Зимний дворец.
   На следующий день я отправился к Его Высочеству. Великий Князь был спокойнее, сидел за столом и разливал чай.
   -- Ну, что, Ваше Высочество, обошлось благополучно! Государь сам встретил Вас. Ведь мог и не приехать.
   -- Да, -- ответил Великий Князь, -- когда мы ехали в коляске во дворец, Государь объяснил мне, что Он для того меня лично встретил, чтобы народ меня не освистал.
   -- Бог знает, Ваше Высочество... что Вы говорите! -- воскликнул я.
   -- Государь раздражен политическими неудачами, -- заметил Великий Князь, -- и приписывает всю вину мне, что я не исполнил Его приказания и не взял Константинополя, а я Ему ответил, что такого приказания не получал.
   
   Причиною неудовольствия Государя было недоразумение, основанное на телеграммах от 29 и 30 января.
   Государь был убежден, что посланная Им телеграмма от 29 января служила выражением Его непременной воли и категорического приказания -- "занять Константинополь". Его Величество телеграфировал следующее:
   "Из Лондона получено официальное извещение, что Британский кабинет, узнав от Леярда об опасном, будто бы, положении христиан в Константинополе, дал приказание части своего флота идти в Царьград для защиты своих подданных. Нахожу необходимым войти в соглашение с турецкими уполномоченными о вступлении и наших войск в Константинополь с тою же целью. Весьма желательно, чтобы вступление это могло исполниться дружеским образом; если же уполномоченные воспротивятся, то нам надобно быть готовыми занять Царь-град даже силою. О назначении числа войск предоставляю твоему усмотрению, равно, как и выбор времени, когда приступить к исполнению, приняв в соображение действительное очищение турками Дунайских крепостей".
   
   "По объяснению лица, близко стоявшего к Императору Александру II, -- пишет Домонтович-Шильдер, -- телеграмма от 29 января была лично составлена Государем под впечатлением сильного гнева, вызванного политикой Англии. Первоначальный текст этой телеграммы Государь прочел Военному Министру, но, выслушав его доклад и признав, что занятие нашими войсками Константинополя не согласовалось бы с прежде данными Англии по этому поводу заявлениями, Его Величество поручил генерал-адъютанту Милютину составить новую телеграмму. Это и была депеша от 30 января, в тот же день отправленная Главнокомандующему".
   
   Спустя несколько часов и Государь посылает свою телеграмму от 29 января, не изменив числа на бланке.
   О посылке этой телеграммы Его Величество сообщил г.-ад. Милютину спустя несколько дней.
   Другая депеша от 30 января, полученная 1 февраля и опередившая телеграмму от 29 января, полученную 2 февраля, содержала в себе такие указания:
   "Вступление английской эскадры в Босфор слагает с нас прежние обязательства, принятые нами относительно Галлиполи и Дарданелл.
   В случае, если бы англичане сделали где-либо высадку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл с тем однако же, чтобы избегать непосредственное столкновение с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно".
   
   Однако же положение дел перед Константинополем совершенно изменилось со времени заключения перемирия и к тому же не в нашу пользу.
   "С каждым днем, -- доносил Его Высочество 4 февраля в ответ на телеграммы от 29 и 30 января, -- занятие войсками нашими Константинополя становится затруднительнее, в случае, если Порта добровольно не согласится на наше вступление, потому что числительность турецких войск увеличивается с каждым днем войсками, приведенными из оставляемых крепостей. Предупреждаю об этом для того, чтобы не считал занятие Царьграда столь же легким, как то было две недели тому назад.
   Затрудняет переговоры распущенный в Царьграде слух о предполагаемой будто бы Европейской Конференции, до исхода которой мир не будет считаться окончательным".
   
   Упущенный момент не вернется во веки! Время на войне ценится секундами, говорит Наполеон.
   Если бы наступление 21 января не было задержано, Константинополь был бы взят почти без сопротивления и "там было бы покончено предпринятое святое дело", как телеграфировал Великий Князь Государю 10 января.
   Наконец телеграмма от 29 января не представляла решительно высказанного приказания, оно значительно ослаблялось теми оговорками, которые ее выполнение ставили в зависимость от тогдашнего общего положения дел на театре войны.
   Если бы даже телеграмма от 29 января пришла своевременно, т.е. ранее телеграммы от 30 января, и тогда бы Великий Князь не мог принять ее "за категорическое приказание, потому что время было упущено".
   
   "Геройские усилия войск, отстоявших Шипку, овладевших Плевною и перешедших зимой Балканы, могли, -- пишет Шильдер, -- совершить новые подвиги; перед ними можно только благоговеть, а не основывать на них политических расчетов.
   То благоприятное для нас время, когда мы в январе могли сделать все, что хотели, прошло безвозвратно".
   
   Неудовольствие Государя усугубилось, когда Великий Князь на телеграмму от 18 марта [17], в действительности неисполнимую, в особенности при требовании -- "отнюдь не подвергать предприятие какому-нибудь риску" -- ответил:
   "Шифрованную телеграмму получил; все будет принято к сведению и буду действовать по обстоятельствам".
   
   "Ответ твой на Мою шифрованную телеграмму от 18 марта, -- телеграфировал Государь, -- получил вчера вечером, во время Инвалидного концерта. Удивляюсь, что ты принял ее только к сведению, а не к исполнению и руководству, о чем подтверждаю тебе наистрожайше".
   
   Заметим здесь, что эта телеграмма была отправлена открытою, а не шифром. Великий Князь, будучи крайне огорчен этою телеграммою, поспешил ответить Государю, что всегда свято исполнял и исполнит Высочайшие повеления, но обезоружить стотысячную армию и флот считает положительно невозможным.
   Предъявление Турции этого требования в ту минуту, когда она объявит себя нейтральною, могло бы возобновить всю ее ненависть к нам и неминуемо заставит ее перейти на сторону Англии.
   Поэтому Великий Князь и донес, что будет иметь вышеупомянутое повеление в виду: -- против совести было бы донести Государю Императору, что будет исполнено то, что по ходу дел невозможно [18].
   
   Злополучная инструкция от 18 мая приносила свои горькие плоды.
   Как было выше выяснено, в существе своем она не исходила от Государя и была предъявлена помимо Его воли, а между тем она влияла на развитие дипломатических сношений, давши повод Англии представлять свои требования, опираясь на нарушенное обещание "не идти за Балканы".
   Вместо того, чтобы доводить дело до конца, как испрашивал Великий Князь, приходилось делать уступки Англии и терять время, которое на войне ценится "секундами", а это привело к тому, что "упущен был момент, который не вернется во веки".
   Понятно, что неудачи эти раздражали Государя, вложившего в дело освобождения христиан столько сердца и души. У Государя сложилось убеждение, что Великий Князь не исполнил Его приказание, и это повлекло за собой все неудачи. Однако, установившиеся тяжелые отношения с Великим Князем тяготили Государя.
   После похорон Государя, через несколько дней, кн. Юрьевская просила Его Высочество приехать.
   Великий Князь поехал.
   -- Ваше Высочество, -- обратилась она к нему, -- я считаю своим долгом сообщить Вам о том, как Государь тревожился, и как Он тяготился установившимися отношениями с Вами. За несколько дней до смерти Он выразил это следующими словами: "Мне очень жаль брата, и ты увидишь, как Я его восстановлю". Богу было угодно, чтобы высказанное желание Государя не осуществилось, а потому я считаю своей обязанностью передать эти слова Вам.
   
   Когда Великий Князь мне это рассказал, я невольно воскликнул: "Вот видите, Ваше Высочество, как хорошо, это должно примирить Вас с покойным Царственным Братом".
   Из всего вышеизложенного видно, что Главнокомандующий во всю кампанию не уклонялся от своего первоначального плана и, получив потребные для его исполнения силы, вслед за падением Плевны, приступили к продолжению временно прерванных действий, причем события развернулись и следовали с молниеносною быстротою: -- совершился геройский переход через Балканы, и наша славная армия со своим победоносным полководцем стихийной волной дошла до Царьграда -- тысячелетней мечты русского сердца.
   Затем! Затем дипломатия свела почти на "нет" все наши успехи.
   За время 18 месяцев кампании Его Высочество только два раза испытал чувство глубокого удовлетворения: -- это успех переправы через Дунай и переход через Балканы.
   Как то, так и другое, всецело принадлежало ею дарованию. Сдача Османа-Паши его радовала, как окончание терпеливо выдержанного испытания; а стройное исполнение наступления от Балкан до Константинополя и разгром турецкой армии радовали, но только как прямое последствие славного перехода через горный хребет, и как блестящее заключение кампании.
   Затем! Затем в походе: -- постоянная работа, беспокойство, выжидания, интриги, борьба с людьми, физическое утомление, а затем -- по возвращении целый ряд неудовольствий и огорчений.
   Но и в эти тяжелые, последующие годы у Его Высочества было несколько отрадных дней, когда он выезжал к войскам, когда ему высказывалось столько истинной любви и увлечения. Так было в 1881 году, на Ходынском поле, необычайный сердечный порыв гренадер к своему бывшему Главнокомандующему. Тоже в 1882 году на смотрах в Чугуеве, встреча с героями Шипки -- Орловцами, Брянцами, Ельцами и Севцами, с Ф.Ф. Радецким во главе; также в лагере 3-й пехотной дивизии под Нижним-Новгородом в 1883 году и в Красном Селе, после вечерней зари в Высочайшем присутствии в 1890 г., где гвардия провожала Его Высочество, и это было в последний раз, с таким душевным увлечением и высказала столько неподдельной любви и обожания, что Его Высочество был потрясен до глубины души и, возвратившись во дворец, весь в слезах от умиления, долго не мог успокоиться.
   Наконец, в неоднократных поездках на смотры и маневры в Варшавский округ и в последний раз в 1890 г. в Варшаве, на обеде у Иосифа Владимировича Гурко, когда Гурко обратился к Его Высочеству с глубокопрочувствованною речью, в которой очертил Великого Князя, как человека, начальника, учителя и победоносного полководца.
   Затем! Затем страдальческая кончина и почти совершенное забвение.
   
   Но вот минули годы, прошла целая четверть столетия, появился дневник М.А. Газенкампфа, описание Турецкой войны 1877 -- 1878 г.г. Гейсмана, и туман, заволакивавший деятельность нашего полководца, начинает редеть, и светлый облик Великого Князя Главнокомандующего снова выясняется: всегда ровный, приветливый, наставляющий спокойно, безобидно, снисходительный к ошибкам, если они быстро исправляются, чарующий в обращении, уважающий во всяком его человеческие достоинства, знающий отлично быт и службу войск, твердый в преследовании служебного долга, всегда вызывающий чувство радости при своем появлении, Великий Князь снова станет дорог памяти русского воина, будет признан, и обаяние его личности, столь знакомое всем его сослуживцам, будет доблестным примером всякому, кто призван руководить людьми.

12-го апреля 1907 года.
Дмитрий Скалон.

   

ПРИМЕЧАНИЯ Д.А. СКАЛОНА:

   1. Предисловие, стр. VII.
   2. Стр. 15.
   3. Стр. 16.
   4. Стр. 15.
   5. Путешествие по Востоку, Стр. 20.
   6. В дневнике "Высочайшего пребывания за Дунаем" гр. Сологуба говорится: "В Плевне изумила также беспрерывность ружейного, батального огня", стр. 51.
   7. Там же, стр. 162.
   8. Путешествие по Востоку и Св. Земле, стр. 18 -- 19.
   9. Г.-м. Гейсман. "Русско-турецкая война 1877 -- 1878 г.г.". Выпуск 1, стр. 96.
   10. Там же, стр. 117.
   11. Стр. 290.
   12. Стр. 290 и 291.
   13. 1-я и 2-я гв. пех. див., гв. стрелковая бригада, Л.-гв. Саперный батальон и 2-я гв. кав. див. с 2-ю бригадою 3 пех. дивизии и Кавказскою казачьею бригадою.
   14. Дневник Газенкампфа VI, стр. 27.
   15. Как французский маршал Вандом (Vendоme).
   16. Дневник Газенкампфа VI, стр. 40.
   17. "Разрыв с Англиею почти неизбежен. Мы должны неотлагательно все приготовить к решительным действиям и только тогда, когда все будет готово, потребовать от Порты категорического ответа: как намерена она действовать в случае враждебных действий Англии? -- Если заодно с нами -- то немедленно должна передать в наши руки укрепления Босфора, по крайней мере, на Европейском берегу и войти с тобою в соглашение о распределении ее военных сил. Если же она считает себя слишком ослабленною для участия в войне против Англии, -- то должна, сдав нам означенные укрепления, прекратить все вооружения, распустить или удалить войска, затрудняющие наши действия, разоружить остающиеся в Черном море суда и поставить их в те порты, которые нами будут указаны, и воспретить своим подданным всякое участие во враждебных нам действиях.
   В том и другом случае мы не должны вступать в Константинополь, но утвердиться только на берегах Босфора, заняв несколько пунктов, чтобы эшелонировать заграждения. -- Начинать решительные переговоры и действия следует только тогда, когда все будет вполне подготовлено, и при том отнюдь не следует подвергать предприятие какому-либо риску, а для сего желательно заранее притянуть ближе к Босфору наибольшие силы, какие признаешь возможным. (Телеграмма от 18 марта 1878 г.)".
   18. Шильдер. 49.
   
   (Подготовка текста к новой публикации -- М.А. Бирюкова).
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru