Вальтер Скотт Суд в подземелье Повесть (Отрывок) ---------------------------------------------------------------------------- Перевод В. Жуковского Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 20 М.-Л., "Художественная литература", 1965 ---------------------------------------------------------------------------- I Уж день прохладно вечерел, И свод лазоревый алел; На нем сверкали облака; Дыханьем свежим ветерка Был воздух сладко растворен; Играя, вея, морщил он Пурпурно-блещущий залив; И, белый парус распустив, Заливом тем ладья плыла; Из Витби инокинь несла, По легким прыгая зыбям, Она к Кутбертовым брегам. Летит веселая ладья; Покрыта палуба ея Большим узорчатым ковром; Резной высокий стул на нем С подушкой бархатной стоит; И мать-игуменья сидит На стуле в помыслах святых; С ней пять монахинь молодых. II Впервой покинув душный плен Печальных монастырских стен, Как птички в вольной вышине, По гладкой палубе оне Играют, резвятся, шалят... Все веселит их, как ребят: Той шаткий парус страшен был, Когда им ветер шевелил И он, надувшися, гремел; Крестилась та, когда белел, Катясь к ладье, кипучий вал, Ее ловил и подымал На свой изгибистый хребет; Ту веселил зеленый цвет Морской чудесной глубины; Когда ж из пенистой волны, Как черная незапно тень, Пред ней выскакивал тюлень, Бросалась с криком прочь она И долго, трепетна, бледна, Читала шепотом псалом; У той был резвым ветерком Покров развеян головной, Густою шелковой струей Лились на плечи волоса, И груди тайная краса Мелькала ярко меж власов, И девственный поймать покров Ее заботилась рука, А взор стерег исподтишка, Не любовался ль кто за ней Заветной прелестью грудей. III Игуменья порою той Вкушала с важностью покой, В подушках нежась пуховых, И на монахинь молодых Смотрела с ласковым лицом. Она вступила в божий дом Во цвете первых детских лет, Не оглянулася на свет И, жизнь навеки затворя В безмолвии монастыря, По слуху знала издали О треволнениях земли, О том, что радость, что любовь Смущают ум, волнуют кровь И с непроснувшейся душой Достигла старости святой, Сердечных смут не испытав; Тяжелый инокинь устав Смиренно, строго сохранять, Души спасения искать Блаженной Гильды по следам, Служить ее честным мощам, И день и ночь в молитве быть, И день и ночь огонь хранить Лампад, горящих у икон: В таких заботах проведен Был век ее. Богатый вклад На обновление оград Монастыря дала она; Часовня Гильды убрана Была на славу от нее: Сияло пышное шитье Там на покрове гробовом, И, обложенный жемчугом, Был вылит гроб из серебра; И много делала добра Она убогим и больным, И возвращался пилигрим От стен ее монастыря, Хваля небесного царя. Имела важный вид она, Была худа, была бледна; Был величав высокий рост; Лицо являло строгий пост, И покаянье тмило взор. Хотя в ней с самых давних пор Была лишь к иночеству страсть, Хоть строго данную ей власть В монастыре она блюла, Но для смиренных сестр была Она лишь ласковая мать: Свободно было им дышать В своей келейной тишине, И мать-игуменью оне Любили детски всей душой. Куда ж той позднею порой Через залив плыла она? Была в Линдфарн приглашена Она с игуменьей другой; И там их ждал аббат святой Кутбертова монастыря, Чтобы, собором сотворя Кровавый суд, проклятье дать Отступнице, дерзнувшей снять С себя монашества обет И, сатане продав за свет Все блага кельи и креста, Забыть Спасителя Христа. IV Ладья вдоль берега летит, И берег весь назад бежит; Мелькают мимо их очей В сиянье западных лучей: Там замок на скале крутой И бездна пены под скалой От расшибаемых валов; Там башня, сторож берегов, Густым одетая плющом; Там холм, увенчанный селом; Там золото цветущих нив; Там зеленеющий залив В тени зеленых берегов; Там божий храм, среди дерев Блестящий яркой белизной. И остров, наконец, святой С Кутбертовым монастырем, Облитый вечера огнем, Громадою багряных скал Из вод вдали пред ними встал, И, приближаясь, тихо рос, И вдруг над их главой вознес Свой брег крутой со всех сторон. И остров и не остров он; Два раза в день морской отлив, Песок подводный обнажив, Противный брег сливает с ним: Тогда поклонник пилигрим На богомолье по пескам Пешком идет в Кутбертов храм; Два раза в день морской прилив, Его от тверди отделив, Стирает силою воды С песка поклонников следы. - Нес ветер к берегу ладью; На самом берега краю Стоял Кутбертов древний дом, И волны пенились кругом. V Стоит то здание давно; Саксонов памятник, оно Меж скал крутых крутой скалой Восходит грозно над водой; Все стены страшной толщины Из грубых камней сложены; Зубцы, как горы, на стенах; На низких тягостных столбах Лежит огромный храма свод; Кругом идет широкий ход, Являя бесконечный ряд Сплетенных ветвями аркад; И крепки башни на углах Стоят, как стражи на часах. Вотще их крепость превозмочь Пыталась вражеская мочь Жестоких нехристей датчан; Вотще волнами океан Всечасно их разит, дробит; Святое здание стоит Недвижимо с давнишних пор; Морских разбойников напор, Набеги хлада, бурь, валов И силу грозную годов Перетерпев, как в старину, Оно морскую глубину Своей громадою гнетет; Лишь кое-где растреснул свод, Да в нише лик разбит святой, Да мох растет везде седой, Да стен углы отточены Упорным трением волны. VI В ладье монахини плывут; Приближась к берегу, поют Святую Гильды песнь оне; Их голос в поздней тишине, Как бы сходящий с вышины, Слиясь с гармонией волны, По небу звонко пробежал; И с брега хор им отвечал, И вышел из святых ворот С хоругвями, крестами ход Навстречу инокинь честных; И возвестил явленье их Колоколов согласный звон, И был он звучно повторен Отзывом ближних, дальних скал И весь народ на брег созвал. С ладьи игуменья сошла, Благословенье всем дала И, подпираясь костылем, Пошла в святой Кутбертов дом Вослед хоругвей и крестов. VII Им стол в трапезнице готов; Садятся ужинать; потом Обширный монастырский дом Толпой осматривать идут; Смеются, резвятся, поют; Заходят в кельи, в древний храм, Творят поклоны образам И молятся мощам святым... Но вечер холодом сырым И резкий с моря ветерок Собраться нудят всех в кружок К огню, хозяек и гостей; Жужжат, лепечут; как ручей, Веселый льется разговор; И наконец меж ними спор О том заходит, чей святой Своею жизнию земной И боле славы заслужил И боле небу угодил? VIII "Святая Гильда (говорят Монахини из Витби) вряд Отдаст ли первенство кому! Известна ж боле потому Ее обитель с давних дней, Что три барона знатных ей Служить вассалами должны; Угодницей осуждены Когда-то были Брюс, Герберт И Перси; суд сей был простерт На их потомство до конца Всего их рода: чернеца Они дерзнули умертвить. С тех пор должны к нам приходить Три старших в роде каждый год В день вознесенья, и народ Тут видит, как игумен их Становит рядом у честных Мощей угодницы святой, Как над склоненной их главой Прочтет псалом, как наконец С словами: _все простил чернец!_ Им разрешение дает; Тогда _аминь!_ гласит народ. К нам повесть древняя дошла О том, как некогда жила У нас саксонская княжна, Как наша вся была полна Округа ядовитых змей, Как Гильда, вняв мольбам своей Любимицы святой княжны, Явилась, как превращены Все змеи в камень, как с тех пор Находят в недре наших гор Окаменелых много змей. Еще же древность нам об ней Сказание передала: Как раз во гневе прокляла Она пролетных журавлей И как с тех пор до наших дней, Едва на Витби налетит Журавль, застонет, закричит, Перевернется, упадет И чудной смертью отдает Угоднице блаженной честь". IX "А наш Кутберт? Не перечесть Его чудес. Теперь покой Нашел уж гроб его святой; Но прежде... что он претерпел! От датских хищников сгорел Линдфарн, приют с давнишних дней Честн_ы_х угодника мощей; Монахи гроб его спасли И с гробом странствовать пошли Из земли в землю, по полям, Лесам, болотам и горам; Семь лет в молитве и трудах С тяжелым гробом на плечах Они скиталися; в Мельрос Их напоследок бог принес; Мельрос Кутберт живой любил, Но мертвый в нем не рассудил Он для себя избрать приют, И чудо совершилось тут: Хоть тяжкий гроб из камня был, Но от Мельроса вдруг поплыл По Твиду он, как легкий челн. На юг теченьем быстрых волн Его помчало; миновав Тильмут и Риппон, в Вардилав, Препон не встретя, наконец Привел свой гроб святой пловец; И выбрал он в жилище там Святой готический Дургам; Но где святого погребли, Ту тайну знают на земли Лишь только трое; и когда Которому из них чреда Расстаться с жизнию придет, Он на духу передает Ее другому; тот молчит Дотоль, пока не разрешит Его молчанья смертный час. И мало ль чудесами нас Святой угодник изумлял? На нашу Англию напал Король шотландский, злой тиран; Пришла с ним рать галвегиан, Неистовых, как море их; Он рыцарей привел своих, Разбойников, залитых в сталь; Он весь подвигнул Тевьотдаль; Но рать его костьми легла: Для нас Кутбертова была Хоругвь спасением от бед. Им ободрен был и Альфред На поражение датчан; Пред ним впервой и сам Норман Завоеватель страх узнал И из Нортумбрии бежал". X Монахини из Витби тут Сестрам линдфарнским задают С усмешкою вопрос такой: "А правда ли, что ваш святой По свету бродит кузнецом? Что он огромным молотком По тяжкой наковальне бьет И им жемчужины кует? Что на работу ходит он, Туманной рясой облачен? Что на приморской он скале, Чернее мглы, стоит во мгле? И что, покуда молот бьет, Он ветер на море зовет? И что в то время рыбаки Уводят в пристань челноки, Боясь, чтоб бурею ночной Не утопил их ваш святой?" Сестер линдфарнских оскорбил Такой вопрос; ответ их был: "Пустого много бредит свет; Об этом здесь и слуху нет; Кутберт, блаженный наш отец, Честной угодник, не кузнец". XI Так весело перед огнем Шел о житейском, о святом Между монахинь разговор. А близко был иной собор, И суд иной происходил. Под зданьем монастырским был Тайник - страшней темницы нет; Король Кольвульф, покинув свет, Жил произвольным мертвецом В глубоком подземелье том. Сперва в монастыре оно _Смиренья кельей_ названо; Потом в ужасной келье той, Куда ни разу луч дневной, Ни воздух божий не входил, Прелат Сексгельм определил Кладбищу осужденных быть; Но наконец там хоронить Не мертвых стали, а живых: О бедственной судьбине их Молчал неведомый тайник; И суд, и казнь, и жертвы крик - Все жадно поглощалось им; А если случаем каким Невнятный стон из глубины И доходил до вышины, Никто из внемлющих не знал, Кто, где и отчего стенал; Шептали только меж собой, Что там, глубоко под землей, Во гробе мучится мертвец, Свершивший дней своих конец Без покаяния во зле И непрощенный на земле. XII Хотя в монастыре о том Заклепе казни роковом И сохранилася молва, Но где он был? Один иль два Монаха знали то да сам Отец аббат; и к тем местам Ему лишь с ними доступ был; С повязкой на глазах входил За жертвой сам палач туда В час совершения суда. Там зрелся тесный, тяжкий свод; Глубоко, ниже внешних вод, Был выдолблен в утесе он; Весь гробовыми замощен Плитами пол неровный был; И ряд покинутых могил С полуистертою резьбой, Полузатоптанных землей, Являлся там; от мокроты Скопляясь, капли с высоты На камни падали; их звук Однообразно-тих, как стук Ночного маятника, был; И бледно, трепетно светил, Пуская дым, борясь со мглой, Огонь в лампаде гробовой, Висевшей тяжко на цепях; И тускло на сырых стенах, Покрытых плеснью, как корой, Свет, поглощенный темнотой, Туманным отблеском лежал. Он в подземелье озарял Явленье страшное тогда. XIII Три совершителя суда Сидели рядом за столом; Пред ними разложен на нем Устав бенедиктинцев был; И, чуть во мгле сияя, лил Мерцанье бледное ночник На их со мглой слиянный лик. Товарищ двум другим судьям, Игуменья из Витби там Являлась, и была сперва Ее открыта голова; Но скоро скорбь втеснилась ей Во грудь, и слезы из очей Невольно жалость извлекла, И покрывалом облекла Тогда лицо свое она. С ней рядом, как мертвец бледна, С суровой строгостью в чертах, Обретшая в посте, в мольбах Бесстрастье хладное одно (В душе святошеством давно Прямую святость уморя), - Тильмутского монастыря Приорша гордая была; И ряса, черная как мгла, Лежала на ее плечах; И жизни не было в очах, Черневших мутно, без лучей, Из-под седых ее бровей. Аббат Кутбертовой святой Обители, монах седой, Иссохнувший полумертвец И уж с давнишних пор слепец, Меж ними, сгорбившись, сидел; Потухший взор его глядел Вперед, ничем не привлечен, И, грозной думой омрачен, Ужасен бледный был старик, Как каменный надгробный лик, Во храме зримый в час ночной, Немого праха страж немой. Пред ними жертва их стоит: На голове ее лежит Лицо скрывающий покров; Видна на белой рясе кровь; И на столе положены Свидетели ее вины: Лампада, четки и кинжал. По знаку данному, сорвал Монах с лица ее покров; И кудри черных волосов Упали тучей по плечам. Приорши строгия очам Был узницы противен вид; С насмешкой злобною глядит В лицо преступницы она, И казнь ее уж решена. XIV Но кто же узница была? Сестра Матильда. Лишь сошла Та роковая полночь, мглой Окутавшись как пеленой, Тильмутская обитель вся Вдруг замолчала; погася Лампады в кельях, сестры в них Все затворились; пуст и тих Стал монастырь; лишь главный вход Святых обители ворот Не заперт и свободен был. На колокольне час пробил. Лампаду и кинжал берет И в платье мертвеца идет Матильда смело в ворота; Пред нею ночь и пустота; Обитель сном глубоким спит; Над церковью луна стоит И сыплет на дорогу свет; И виден на дороге след В густой пыли копыт и ног; И слышен ей далекий скок... Она с волненьем вдаль глядит; Но там ночной туман лежит; Все тише, тише слышен скок, Лишь по дороге ветерок Полночный ходит да луна Сияет с неба. Вот она Минуты две подождала; Потом с молитвою пошла Вперед - не встретится ли с ним? И долго шла путем пустым; Но все желанной встречи нет. Вот наконец и дневный свет И на небе зажглась заря... И вдруг от стен монастыря Послышался набатный звон; Всю огласил окрестность он. Что ей начать? Куда уйти? Среди открытого пути, Окаменев, она стоит; И страшно колокол гудит; И вот за ней погоня вслед; И ей нигде приюта нет; И вот настигнута она, И в монастырь увлечена, И скрыта заживо под спуд; И ждет ее кровавый суд. XV Перед судилищем она Стоит, почти умерщвлена Терзаньем близкого конца; И бледность мертвая лица Была видней, была страшней От черноты ее кудрей, Двойною пышною волной Обливших лик ее младой. Оцепенев, стоит она; Глава на грудь наклонена; И если б мутный луч в глазах И содрогание в грудях Не изменяли ей порой, За лик бездушный восковой Могла б быть принята она: Так бездыханна, так бледна, С таким безжизненным лицом, Таким безгласным мертвецом Она ждала судьбы своей От непрощающих судей. И казни страх ей весь открыт: В стене, как темный гроб, прорыт Глубокий, низкий, тесный вход; Тому, кто раз в тот гроб войдет, Назад не выйти никогда; Коренья, в черепке вода, Краюшка хлеба с ночником Уже готовы в гробе том; И с дымным факелом в руках, На заступ опершись, монах, Палач подземный, перед ним, Безгласен, мрачен, недвижим, С покровом на лице стоит; И грудой на полу лежит Гробокопательный снаряд: Кирпич, кирка, известка, млат. Слепой игумен с места встал, И руку тощую поднял, И узницу благословил... И в землю факел свой вонзил И к жертве подошел монах; И уж она в его руках Трепещет, борется, кричит, И, сладив с ней, уже тащит, Бесчувственный на крик и плач, Ее живую в гроб палач... XVI Сто ступеней наверх вели; Из тайника судьи пошли, И вид их был свирепо дик; И глухо жалкий, томный крик Из глубины их провожал; И страх шаги их ускорял; И глуше становился стон; И наконец... умолкнул он. И скоро вольный воздух им Своим дыханием живым Стесненны груди оживил. Уж час ночного бденья был, И в храме пели. И во храм Они пошли; но им и там Сквозь набожный поющих лик Все слышался подземный крик. Когда ж во храме хор отпел, Ударить в колокол велел Аббат душе на упокой... Протяжный глас в тиши ночной Раздался - из глубокой мглы Ему Нортумбрии скалы Откликнулись; услыша звон, В Брамбурге селянин сквозь сон С подушки голову поднял, Молиться об умершем стал, Недомолился и заснул; Им пробужденный, помянул Усопшего святой чернец, Варквортской пустыни жилец; В Шевьотскую залегший сень, Вскочил испуганный олень, По ветру ноздри распустил, И чутко ухом шевелил, И поглядел по сторонам, И снова лег... и снова там Все, что смутил минутный звон, В глубокий погрузилось сон. 1808 КОММЕНТАРИИ Суд в подземелье Отрывок из поэмы "Мармион" (песнь II). Р. Самарин