Слезкин Юрий Львович
Господин в цилиндре

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Юрий Львович Слёзкин

Господин в цилиндре

   ...Кто этот господин в цилиндре, всегда одинокий, всегда печальный? Может быть, это иностранец, случайно попавший в нашу страну? Или он носит с собою такое сокровище, которое никому не смеет доверить? Все же в веселые дни Карнавала это самая интересная маска...
(Из старого переводного романа, в котором вырвана страница с именем автора)

I

   Если у Сергея Матвеевича заводилось два франка в кармане, он ехал на Place de l'Opéra в café Бризак и садился за столик под навесом. Конечно, это было очень длинное путешествие от улицы Пастер, где находилась первая от его дома станция метро.
   Еще с утра Сергей Матвеевич, оставшись один, вынимал из бархатной пунцовой шкатулки аккуратно завернутые в папиросную бумагу белые перчатки и галстук, подаренный ему прошлым рождеством Жоржеттой. Потом медленно вдевал опаловые запонки в манжеты, плотно садился в бамбуковое кресло перед зеркалом, брился и долго разглядывал лицо свое, массируя складки на лбу и у глаз.
   Когда туалет приходил к концу, Сергей Матвеевич доставал из картонки цилиндр и, любовно проводя двумя пальцами по ворсу, насвистывал "Мариетту" [Возможно, имеется ввиду "Песенка Мариетты" из "Баядеры" Имре Кальмана]. Цилиндр был великолепен. Во всяком случае, теперь ему такого не купить. Увы, прошли счастливые дни Аранжуэзца! Ах, что бы сказал князь Любецкий, если бы он сейчас встретил Сергея Матвеевича здесь, в этой обстановке...
   Черная шелковая марка на дне цилиндра, где золотой лев раскинулся под восходящим солнцем -- о, она знала еще пышную прическу, до сих пор хранит она едва уловимый запах помады "Azur du ciel" ["Небесная лазурь" - фр.] и чуть лоснится... Ба, так же лоснится, как лоснится час за часом, день за днем округляющаяся лысина Сергея Матвеевича. Печальные мысли, печальные мысли...
   Серые, поблекшие глаза Сергея Матвеевича с тонкой и частой сетью красных жилок на белках заволакивались меланхолической влажной дымкой. Он смотрел на дно цилиндра, на пожелтевшие края белой шелковой подкладки и неизменно подымал глаза, останавливаясь долгам взглядом на небольшом овальном портрете, висящем у изголовья кровати, похожей на Ноев ковчег.
   -- Лиза... ты должна понять меня, Лиза...
   Может быть, скупая, мутная слеза щекотала кончик носа Сергея Матвеевича, но он тотчас же сердито отворачивался, губы его вытягивались, вновь высвистывая прерванный мотив "Мариетты", а зеркало отражало его чуть сгорбленную, но все еще легкую фигуру, его бритое, слегка припудренное лицо, большие глаза с разбегающимися от них гусиными лапками и великолепный цилиндр, надетый с тем шиком -- немного назад и набок,-- с каким умеют его носить только парижане.
   С pardessus [пальто - фр.], небрежно брошенным на левую руку, с тростью в правой спускался Сергей Матвеевич по винтовой лестнице вниз, в вестибюль, где за стеклянной стеной с неизменной вышивкой в руках сидела madame Гару.
   Чуть склоняя стан, приподымал Сергей Матвеевич над головою цилиндр и держал его так, пока в ответ на его "Bonjour, madame" ему не говорили раскатистым контральто: "Bonjour, monsieur".

II

   Сейчас же, во втором доме от угла, в табачной лавке покупал Сергей Матвеевич сигару в двадцать пять сантимов, долго крутил ее между пальцев, потом обрезал на машинке конец и, прикурив у газового рожка, шел дальше.
   Он полузакрывал глаза, вдыхая дым сигары и бензина, чуть улыбаясь краями губ -- немного презрительно, но втайне довольный. Конечно, это не то, что в былое время... Могли он предполагать, что станет когда-нибудь курить гаванну в двадцать пять сантимов? Что ж делать! Он приехал сюда впервые с пятьюдесятью тысячами в кармане и во всяком случае не собирался застрять здесь навсегда. Но Жоржетта... Нет, нет, об этом не следует думать. Он не в праве... Жоржетта не могла поступить иначе... Чувство родины -- такое святое чувство!.. К тому же она актриса, ей нужна сцена как вода рыбе. И потом, кто знает, мог ли бы он сам расстаться с Парижем... Там, в России, все потеряно... Друзья... но где они? Да, да -- нужно уметь жить: дело не в цене сигары, если ее куришь так, как курит джентльмен.
   И, спускаясь в подземелье метро по кафельным плитам лестницы, расставшись поневоле с окурком сигары -- там, у входа, стиснутый оживленно гудящей толпой, забывал Сергей Матвеевич, что ему пятьдесят два года, что лучшие дни давно уже прожиты. Особенный запах гуттаперчи, дешевых духов и краски напоминал о далеких путешествиях, о вокзалах, о незнакомых городах. Резкие свистки кондукторов, гул сотрясаемого подземелья, электрический свет, мелькающие желтые вывески шоколада "Menier", стук затворяемых дверей, несмолкаемый говор веселых модисток,-- все снова и снова, как и в первый день приезда в Париж, пьянило и радовало.
   Сидя у окна, смотрел Сергей Матвеевич, чуть прищурив левый глаз, на свою vis-Ю-vis -- полненькую француженку, без умолку болтавшую со своим соседом. Иногда, мельком, она взглядывала на Сергея Матвеевича, едва уловимо улыбалась ему в ответ, и он чувствовал, как постепенно новая струя жизни вливалась в его дряхлеющее тело.
   Когда же подымался он по лестнице на свежий воздух, сжатый со всех сторон, взволнованный нечаянными прикосновениями женских рук, вдыхал запах женских волос,-- он казался себе юношей, легкомысленным фланером, каких тысячи в Париже.
   Это было неопределенное, дразнящее, радостное настроение, беспредметная влюбленность, заставляющая сильнее биться сердце. В эти минуты он похож был на тех бульвардье, которые часами прохаживаются по Булонскому лесу, по Тюльери в смутной надежде мимолетной встречи. Ах, ничего не поделаешь,-- он стал парижанином пятидесяти лет... Слыхали вы о такой породе людей? В какой другой стране сыщете вы поседевшего мужчину, покупающего себе цветок для бутоньерки на углу двух улиц?..
   Сергей Матвеевич любил мимозу,-- он всегда покупал одну ветку этих желтых, пушистых, вкрадчиво пахнущих медом цветов.
   Сидя за столиком кафе Бризак под холщовым навесом, потягивал он через соломинку холодный рубиновый "mélange" [здесь: коктейль - фр.], и ему казалось, что он участвует в общем хороводе: в шуме, треске, говоре.
   Блеск солнечных лучей на цилиндрах, на шитых золотом кепи; цветная радуга женских нарядов, проворные руки гарсонов, колебание парусинового тента,-- все смешивалось и плясало перед глазами.
   До восьми часов было много времени. Можно было выпить два mélange и выкурить еще одну сигару. Этот маленький праздник стоил ему ровно два франка. Как тяжело рассчитывать сантимы...
   Теперь в Варшаве, должно быть, еще холодно: в Лазенковском саду деревья голы, а по дорожкам разлились лужи... Как часто гулял он в эту пору с Лизой... Над ними неистово горланили грачи, клубились медленные серые облака. Сев на скамью, Лиза воткнула зонтик в мягкую хлюпающую землю, и когда она его подняла, Сергей Матвеевич видел, как медленно наполнялась водою вдавленная зонтиком ямка... А Лиза сказала тогда... Пустяки! Что она могла ему сказать?..
   Потом в Размайтостье он познакомился с Жоржеттой Ригаду... Это случилось вскоре после того, как он остался... когда Лизы уже с ним не было. "Ты, конечно, простишь меня -- я не виновата"... Боже мой, разве он считал ее виновной в чем-либо перед ним?.. Лазенковский парк и облака, и галки, и мутные лужи под ногами,-- все это он помнит, не может забыть. Когда он ехал с Жоржеттой в автомобиле из Размайтостья, он не видел неба, деревья смутно мелькали за зеркальным окном, а лужи под толстыми шинами колес обращались в грязные брызги.
   ...Может быть, он это сделал назло и только после привязался к Жоржетте. Спору нет, Жоржетта до сих пор прекрасна. Ее глаза, ее грудь, ее голос... Не так давно он пьянел при взгляде на нее. Но Лиза... как странно все в жизни. Она ушла от него, сказав: "Ты не будешь на меня сердиться?",-- таким голосом, точно ничего не случилось, и -- он отпустил ее и целовал Жоржетту.
   Ему удалась только одна маленькая хитрость, один маленький обман. Он сумел это сделать -- зачем? Бог весть... Но Жоржетта до сих пор ничего не знает: над их кроватью, над их брачным ложем, над этим Ноевым ковчегом он повесил небольшой овальный портрет... Жоржетта называет его портретом "madame la mére". "Это портрет моей матери",-- сказал Сергей Матвеевич своей возлюбленной. Разве от этого черты лица на портрете перестали ему напоминать о Лизе? Его маленькая хитрость. Зачем она ему нужна? Разве что-нибудь приходит вновь? Конечно, нет. Он не знает, мог ли бы сейчас, увидя перед собою живую Лизу, почувствовать к ней то, что чувствовал раньше.
   Безоблачное, бледно-зеленое небо поднялось выше, когда зажглись фонари, гул гиганта-города стал гуще и поплыл ниже. Длинные полосы белого света протянулись по тротуарам, острее пахло апельсинными корками, оседающим на асфальт дымом от каменного угля.
   Поеживаясь от предательской сырости под тонким своим pardessus, медленно шел Сергей Матвеевич вдоль бульвара, где, пронзительно взвизгивая, мчались один за другим автомобили, поводя перед собою огненными глазами, и жужжала серая толпа окончивших свои работы приказчиков и модисток.
   Нужно было спешить обедать, чтобы поспеть вовремя в театр, где играла Жоржетта, но Сергей Матвеевич не хотел снова опускаться вниз, в подземелье.
   Он постукивал тростью по асфальту тротуара, стараясь идти прямо, не горбиться, хотя несколько часов, проведенных на весеннем воздухе, давали себя чувствовать.
   Проходя мимо торговки с бананами, он собрался было купить один банан, но тотчас же вспомнил, что его два франка уже истрачены, что осталось только десять сантимов на метро. Невольно краснея, поднимая плечи, точно желая втянуть в них голову, он пробежал вперед несколько шагов, стыдясь своей слабости и вместе с тем чувствуя непреодолимое желание, какое бывает у детей,-- во что бы то ни стало съесть лакомый плод. Потом, заглушая в себе это волнение, он опять выпрямился и пошел дальше, стараясь ни о чем не думать.
   Так редко случалось ему гулять по этим бульварам. Чаще всего он оставался дома и, сидя у окна, один на один играл в шахматы. Он боялся самого себя. Что делать -- открытые кафе, цветы, фрукты всегда привлекали его, а Жоржетта редко оставляла ему деньги.
   -- Ты мальчишка, бестолковый мальчишка,-- говорила она,-- ты тратишься по пустякам; мне это совсем не нравится. Мы с тобой не богаты, старина. Вспомни, сколько осталось от твоих ста двадцати тысяч франков. Если завтра румяна мне уже не помогут, нам придется довольствоваться одним только супом. К тому же ты знаешь, как мне дорого одеваться, актрисе! А ты такой разиня,-- потерял даже свой бумажник и не можешь равнодушно видеть автомобиль!..
   Но зачем она говорит неправду? Он никогда не терял своего бумажника,-- она это знает лучше его самого. Автомобили, ах, эти автомобили! Когда он приехал сюда впервые с Жоржеттой, они не слезали с автомобиля. Тогда еще он распоряжался деньгами. Автомобиль ждал их у подъезда гостиницы и у подъезда театра, где играла Жоржетта. Сидя тесно прижавшись друг к другу, они смотрели на зеленый газон Тюльери, в бесконечную даль Елисейских полей, на Триумфальную арку и Эйфелеву башню... В такие сумерки ветер несся им навстречу...
   Там, в Варшаве, Лиза, стоя с ним на Маршалковской, сказала ровно за месяц до того, как ушла от него: "Мне кажется, что меня когда-нибудь раздавит автомобиль. Скажи, ты плакал бы, если бы узнал о такой моей смерти после того, что я тебе уже не была бы женой?"...
   Ему казалось, что она при этих словах улыбнулась. Но шел дождь, и ресницы у нее были мокрые. Может быть, она плакала?..
   А после, много после, стоя с Жоржеттой на самом верху Эйфелевой башни, с нежностью держа ее за руку, почему подумал Сергей Матвеевич, что вот один прыжок -- и он умрет, не успев долететь до земли? Это было очень высоко, даже голуби не подымались до них, а дворец Трокадеро напротив, с его бассейном, казался игрушечным.
   Сергей Матвеевич вздрогнул: он снова поймал себя на непростительной слабости -- он сгорбился как дряхлый старик. Allons donc [полноте -- фр.], нужно взять себя в руки, не распускаться! Но ноги шли все медленнее, и лаковые ботинки жали пальцы. Пожалуй, лучше сесть в омнибус, на самый верх, на империал. Это будет похоже на мальчишескую эскападу, на воскресный пикник.
   В густые сумерки подъезжал Сергей Матвеевич к Одеону. У подъезда в театр гудели моторы, а по галерее, вокруг него, горели кое-где электрические лампочки у книжных ларей. Сергей Матвеевич не сразу вошел в вестибюль. Он прошелся вокруг театра, вдоль темнеющих книжных шкафов, где пахло сыростью, пылью бумажной и кожей.
   Там, остановясь перед витриной с эстампами, неясно выступающими из-под тускло мерцающего стекла, вынул поспешно Сергей Матвеевич из кармана платок и дрожащей рукой приложил его к глазам. Цилиндр съехал ему на лоб, худые плечи топорщились кверху, в книжном шкафу напротив тень его можно было принять за фантастическую тень маленького, сгорбленного старичка.

III

   На кружевной скатерти туалетного стола, перепачканной гримировальными красками, в беспорядке валялись банки с помадой, бутылочки с эссенцией и пудреницы. В ярко освещенном зеркале выступало нарумяненное лицо когда-то красивой женщины -- подведенные густо-черные брови, с горбинкою нос, малиновые губы, двойной подбородок.
   Подымая полные набеленные руки, поправляла Жоржетта Ригаду прическу, отчего видны были у нее под мышками черные волосы, а из корсажа подымалась высокая грудь.
   Обволакивая себя клубами сизого дыма, сидел, конечно, как всегда, на потертой кушетке, Ренэ Кадо, театральный рецензент бульварной газетки. Высоко подтянув на мясистых коленях брюки, отчего видны были его сиреневые носки, округляя толстые, похотливые губы, морща все свое одутловатое плоское лицо, рассказывал он новый скабрезный анекдот.
   Яркий свет, табачный дым, острый, приторный запах разгоряченного женского тела и крепких духов ошеломили на время вошедшего в уборную Сергея Матвеевича. Проводя рукою по лысине, остановился он в нерешительности.
   Жоржетта, не поворачивая головы, крикнула ему:
   -- Добрый вечер, мой Бобо, mon petite drôle! [Мой забавный малыш! ( фр.]
   Ренэ Кадо воскликнул ей в тон:
   -- Черт возьми, вы не дали мне времени поухаживать за Жоржеттой!
   Смущенно Сергей Матвеевич ответил:
   -- У вас, может быть, есть дела? В таком случае я могу выйти...
   Но не дав ему докончить фразы, загрохотал Кадо, выпуская новые клубы дыма:
   -- Parbleu! [Черт возьми! -- фр.] Эти русские неисправимы! У них нет ни на сантим чувства юмора!
   Потом, приходя в меланхолическое настроение, он произнес печально:
   -- Боже мой, как мало в нашей жизни смеха!.. В нас уже нет прежнего французского крепкого юмора Рабле и Вольтера. Мы даже не умеем веселиться, как следует...
   Умное, циничное лицо старого пройдохи, человека, видавшего виды, давно продавшего свой ум и темперамент бойкой газетке, в которой он писал, вся грузная, но живая его фигура слова заволоклась дымом.
   Сергей Матвеевич, опускаясь в кресло, поставив цилиндр на пол, с беспокойством посмотрел на Жоржетту. Кажется, она немного возбуждена сегодня. Должно быть, публика не очень дружно приняла ее. Ноздри ее короткого носа нервно ширятся и не ладится прическа... Когда причесывалась Лиза... Нет, здесь нельзя думать об этом, не нужно... здесь, за кулисами французского театра... Он никогда еще не чувствовал себя столь одиноким, совершенно одиноким, кинутым на произвол судьбы... Разве Жоржетта его понимает? Смешно сказать, но они думают на разных языках. Она так и не научилась говорить по-русски. Впрочем, раньше ему нравилось, как она коверкала слова, когда он заставлял ее говорить ему: "люблию тиеба".
   Сейчас ему знакомо каждое ее движение, но не только родной язык у них разный. Ах, русская женщина, русская женщина...
   Он не заметил, как начал говорить вслух. Последнее время это с ним случалось. Неужели так приходит старость?
   -- Русские женщины, русские женщины,-- бормотал он, закрывая свои глаза,-- в них есть какое-то особенное очарование...
   Ренэ Кадо перебил его, хлопая себя по ляжкам.
   -- M-r Serge, вы говорите непонятные вещи... Что с вами? Неужели весенний воздух так на вас действует? Ах, весна в этом году бесподобна, и карнавал мог бы быть необычайным. Но, увы, он умирает. Он обошел почти весь мир и не оживет больше. Балы-маскарады все реже и реже... Даже бал в Grand OpИra ни что иное, как грустное воспоминание о прошедшем...
   Поднявшись с места и поправляя корсаж, Жоржетта перебила его:
   -- Но ты забываешь бульвары! Они полны каждый год, и я не сказала бы, чтобы это было весело...
   Ренэ Кадо ее не слушал. Должно быть, подготавливал заметку к карнавальному номеру.
   Жоржетта поставила ногу на стул, подтягивая чулок. Можно было видеть всю ее ногу -- ее щиколку, твердые икры, полоску розового тела.
   -- Ба,-- кричал Кадо, выпуская вместе со словами новые клубы дыма,-- вот новости! Да если бульвары еще полны народу после двенадцати в день Mardi-Gras [последний день карнавала, широкая масленица], то в этой толпе вы вряд ли насчитаете больше сотни масок... И каких масок! Несколько несчастных детей, наряженных в офицеров, и несколько пьяниц в юбках! А в свете? Там еще печальнее. Два-три костюмированных вечера, несколько обедов -- вот и все!.. Можно подумать, что у нас, кроме глаз, есть еще какой-то странный страх перед комичным -- ridicule! [смешно! -- фр.] Мы стыдимся смеяться, стыдимся развлекаться и не любим, когда нас видят, как говорится, нараспашку.
   Он помолчал мгновение, перестав дымить. Сергей Матвеевич увидал его лицо, жирное, обрюзгшее лицо, большую бородавку, лоснящуюся на подбородке. Что думал этот француз? Почему он говорил ему, Сергею Матвеевичу, о карнавале? Может быть, ему приятно было слушать свой собственный голос? Или он издевался над русским? Чепуха, что за чепуха!
   -- А почему раньше? Почему же раньше? -- опять патетически заговорил m-г RenИ.-- Во Вторую империю все было иначе. Судите сами. Вот балы, которые были даны в 1860 году всего лишь за одну карнавальную неделю. Всюду звенели les grelots de la folie! [веселые бубенчики -- фр.] В сыропустную субботу [предпоследний день перед великим постом, когда в пищу можно употреблять только сыр, молоко и яйца] министр двора дал вечер Людовика XV и Людовика XVI: все дамы были одеты пастушками Ватто, а кавалеры -- маркизами. В понедельник у m-me Фульд принцесса Клотильда появилась в костюме сардинской крестьянки, а принцесса Матильда -- маркизой Людовика XV в пудренном парике. Царицами бала были: m-me де Кастеллане, одетая египтянкой, и m-me Жюберт -- Галатеей. Среди мужчин граф де Ниаверкерна одет был в форму капитана времен Генриха IV, Теофиль Готье, Мьесонье, Рокеплан -- скрывались под домино. На avenue Montaigne у дюка де ла Москова, первого канцлера его величества, состоялся изумительный бал, бал Дианы. Было всего лишь сто пятьдесят человек приглашенных. Вестибюль, передняя, залы украшены были трофеями охоты. Вверх по лестнице, по обе стороны стояли доезжачие, псари, загонщики, трубачи с рогами у губ. Сама музыка носила охотничий характер. Играли зорю, туши, сбор, начало гона... Все приглашенные были пернатой и пушной дичью. Наконец, к концу недели дан был бал, оставшийся знаменитым. Сам император [имеется в виду французский император Наполеон III (1808--1873), пришедший к власти в результате военного переворота в 1852; в 1870 г. был изгнан из Франции.] появился в венецианской мантии gris-perle! [перламутрово-серый -- фр.] Князь d'Henin и княгиня Меттерних устроили триумфальный выход в "Incroyables" [щеголи -- фр.], скопировав гравюру DИbucourts'a -- "Les Tuilleries". Что же еще? О, была целая свадьба Ватто, руководимая дюком de Cestries. И еще, но это уже анекдот,-- был маркиз de Galliffet в розовом трико...
   Ренэ Кадо мог, кажется, говорить до бесконечности. Но, к счастью, зазвонил звонок, в двери постучали, и Жоржетта, колотя себя по бедрам, выбежала из уборной.
   Все ниже опускаясь в кресле, сидел Сергей Матвеевич, а около него на полу стоял перевернутый цилиндр.
   Горничная поспешно прибирала на туалете, потом загасила у зеркала лампочку.
   В красноватом, колеблющемся полумраке, в густом воздухе, пропитанном духами, потом и дымом, Сергей Матвеевич плохо видел Ренэ Кадо, а Кадо плохо различал Сергея Матвеевича... Оба сидели по своим углам. Бесшумно между ними двигалась горничная.
   Сергей Матвеевич каждый вечер видел в уборной Жоржетты этого журналиста.
   M-r Ренэ делал ей рекламу. Она говорила, что он полезен. "Когда женщине за сорок, нужно находить себе верных друзей",-- твердила она. Но почему он тут каждый вечер? И притом она ничуть его не стесняется... Часто они ездят вместе завтракать. Он знакомит ее с нужными людьми. У них свои дела между собою... Ах, что за дикие мысли приходят сегодня в голову Сергею Матвеевичу...
   -- Доброй ночи, старина!
   Неужели он так забылся, что не услышал, как подошли к нему...
   Ренэ Кадо смеялся! Он всегда доволен, этот француз.
   -- Однако вы начинаете не на шутку стариться! -- кричал он, хлопая по плечу Сергея Матвеевича.-- Вам нужно встряхнуться. Завтра карнавал. Не думаете ли вы, что можно немножко кутнуть?..
   Держа на плече Сергея Матвеевича пухлую руку свою, Кадо, посмеиваясь, глядел на него. Стараясь не встречаться с ним взглядом, старик ответил поспешно,-- ему трудно было говорить это:
   -- Но вы знаете, monsieur, что у меня нет денег...
   Ренэ улыбался ещё откровеннее. Он медлил минуту. Потом вынул бумажник с русской монограммой "С. Т." и вытащил оттуда пятифранковую бумажку.
   -- Мы со временем сосчитаемся с вами,-- сказал он серьезно.
   Сергей Матвеевич взял деньги и жалко улыбнулся. На губах его блуждала улыбка, он чувствовал, как была подла эта улыбка, но не мог спрятать ее. Коленки начали дрожать, сердце колотилось бешено. И только когда Ренэ Кадо медленно отошел от него, делая ему ручкой, и скрылся за дверью, Сергей Матвеевич сжал кулаки, прошептав в бешенстве и по-русски:
   -- Подлец, подлец, ах, какой подлец!

IV

   Поздней ночью стоял Сергей Матвеевич у широкого окна в своей единственной комнате пятого этажа огромного отеля.
   Жоржетта легла спать. Она слегка похрапывала на супружеской своей кровати.
   Электричество было потушено,-- Ригаду не любила спать при свете. В помочах, в белой рубахе стоял Сергей Матвеевич и сверху вниз смотрел на черную улицу, где горланили несколько ряженых пьяниц.
   В открытое окно несло сыростью реки, дымом. Над розоватым туманом города, как призрачный палец, подымался ажурный шпиц Sainte-Chapelle. Громыхали телеги с овощами; далеко со стороны Saint-Lasare [вокзал Сент-Лазар в Париже, откуда отправляются поезда в восточном направлении] неслись ночные свистки поездов. Поездов... Кто-то ехал в Россию.
   Может быть, там теперь еще снег... А завтра здесь по бульварам пойдут густые толпы масок. К вечеру все улицы на два вершка будут застланы ковром из конфетти... Зеленых, синих, желтых конфетти.
   Закрывая и вновь открывая большие утомленные серые глаза свои, продолжал стоять на одном месте Сергей Матвеевич, не чувствуя холода.
   Жоржетта только что ворчала на него за то, что он не хотел ложиться спать. Что за дурацкие нежности. Сколько ему лет в самом деле! Конечно, это печально. Но можно ли не спать из-за этого? Завтра она даст ему денег, он пойдет отслужить панихиду,-- так поступают все порядочные люди. Но где это видно, чтобы мужчина в пятьдесят лет плакал от того, что у него умерла старуха-мать? Что за глупая сантиментальность... Но он молчал, он все-таки не лег. Он остался стоять у окна. Ведь он сказал Жоржетте о смерти матери так, только для того, чтобы она оставила его в покое, чтобы как-нибудь объяснить свои необъяснимые слезы.
   Мать его давно умерла. Но почему же он плачет? Что, если он сам начинает путать?.. Что, если его хитрость, его маленькая ложь свела его самого с ума?
   Поспешно подымая руку, проводил Сергей Матвеевич холодными пальцами по влажному лбу, при свете затуманенной луны с трудом всматриваясь в темный овал на стене и ничего не видя. Путаясь, сбиваясь, не понимая значения слов, повторял он шепотом русские слова, простые русские слова:
   -- Почему я плачу? Неужели я так стар? Что, если сейчас поехать в Россию? Да, да, сейчас, сию минуту.
   Нелепо начинал тыкаться во все углы Сергей Матвеевич, захлебываясь от слез, забирающихся ему в рот, капающих непроизвольно тяжелым каплями.
   Но ведь поздно... Понимаешь ли ты, что поздно? И как он поедет? А Париж, а Жоржетта?
   Он остановился и тупо глядел перед собою.
   -- Лиза, ты слышишь меня... Поверь мне, Лиза, я никогда не...
   Внизу на улице шла целая процессия с факелами и пела "Мальбрука".
   В зеленеющем воздухе взвизгивали свистки. Они неслись со стороны Saint-Lasar'а.
   Еще один поезд уходил в Россию.
   
   Январь 1916 г.
   Петроград

Примечания

   Впервые -- Солнце России, 1916. No 8.
   Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.
   Рассказ высоко оценил М. Булгаков в своей статье "Юрий Слёзкин (Силуэт)": "...подлинное проникновение и откуда-то из глубины идущая печаль водят пером Слёзкина. Прекрасно и вдохновенно пишет он об униженном и нищем стареющем любовнике актрисы Жоржетты Ригаду". О последних строках рассказа Булгаков замечает: "Если бы я обладал скверной привычкой к сравнениям, я бы сказал, что это -- чеховский финал".
   "Господин в цилиндре" неоднократно переиздавался и был переведен на польский, чешский и немецкий языки.

----------------------------------------------------------------

   Источник текста: Слёзкин Ю. Л. Разными глазами. -- Москва: Совпадение; 2013
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru