Смирнова Надежда Александровна
А.И. Южин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Князь Александр Иванович Сумбатов-Южин. Воспоминания. Статьи. Исследования
   М., 2007. -- (Библиотека Малого театра)
   

Надежда Смирнова

А.И. ЮЖИН

   Мне было 13 лет, когда я впервые увидела "его" на сцене, и это решило мою судьбу. Он играл Мортимера в шиллеровской "Марии Стюарт". Меня пленил его голос, звучавший, как виолончель, и столь подходящий к пылким монологам шиллеровской трагедии. До конца дней сохранил он свой замечательный голос. Он прекрасно владел им и умел выразить разнообразнейшие оттенки чувств. На сцене Южин никогда не был "как в жизни". Играл ли он трагедию или комедию -- это всегда было празднично, театрально, он уводил от житейских будней туда, где все особенно ярко, красочно, приподнято. Каждой новой ролью, в которой я его видела, он вносил мне в душу потоки новых чувств, новых мыслей, всегда возвышенных, всегда благородных, всегда чистых: юноша Мортимер, отдающий жизнь за любимую королеву, граф Дюнуа в "Орлеанской деве", образец благородного рыцаря, граф Эгмонт в трагедии Гете, идущий на смерть за освобождение народа, Карл в "Эрнани", произносящий блестящий монолог у гробницы Карла Великого. Какие часы подъема, восторга, душевного трепета переживала я в театре, и за эти переживания, вызванные Южиным, я его полюбила, полюбила со всей страстностью своего юного сердца. Он слился с образами воплощаемых им героев. Человек, умевший передавать их чувства, стал равен им и стал героем моих детских грез и мечтаний. Со спектакля я всегда приходила взволнованная, восторженная, конечно не могла лечь спать, садилась и писала ему письма. Вероятно, очень искренно звучали все эти излияния молодой души. Сужу по тому, что однажды я ему написала: "Я очень прошу Вас ответить мне одно слово на все мои письма, слово, которое убедило бы меня, что Вы меня понимаете". Я просила его ответить мне на почтамт до востребования на определенный номер. Мою переписку с "актером" я должна была тщательно скрывать. В те времена считалось неприличным, чтобы молодая девушка, да даже и не девушка, а девочка, переписывалась с мужчиной, а особенно с актером. На почту получить письмо пошла моя приятельница: сама я не решалась -- мне казалось, что все будут смотреть на меня, как на преступницу. С трепетом ждала я ее прихода. Она пришла, неся в руке драгоценный конверт из толстой блестящей бумаги, на котором была отпечатана золотая монограмма А.С. с короной наверху (Южин был князем Сумбатовым). Дрожащими руками разорвала я конверт. Там через всю страницу вложенного в него изящного листа бумаги, тоже с его монограммой, вкось было написано слово "Верю" и подпись. Восторгу моему не было границ. Он поверил в мою искренность, в правду моих чувств. Это письмо окрылило меня. Я часто бывала в Малом театре. У старшей сестры почти всегда была ложа на премьеры в Малый театр, и она брала меня, если я хорошо училась. Конечно, я хорошо училась, лишь бы попасть в Малый театр. Меня брали на подходящие моему возрасту пьесы. В то время новые пьесы давались часто, не реже как через две недели. Меня брали на лучшие из спектаклей, и это были большей частью пьесы классического репертуара. Я помню во всех подроб-
   ностях сборы, волнения, приход в Малый театр, запах газа, празднично освещенный зал, нарядную публику. Вот за этим занавесом, на котором написана какая-то беседка на берегу моря, обвитая розами, сейчас откроется жизнь, волшебная жизнь, и я погружусь в эту чужую жизнь на целый вечер и буду участвовать в ней всем своим существом, буду смеяться и плакать, вместе с этими чародеями. Помню спектакль "Дон Карлос". С каким волнением шла я на него! Это был бенефис Южина, и поставил он "Дон Карлоса" для меня, а в моем лице для всей московской молодежи. Летом перед этим сезоном я читала "Дон Карлоса" Шиллера. Меня пленил образ маркиза Позы. Конечно, его должен был играть Южин! Я ему написала, что ужасно хочу видеть его в роли маркиза Позы, ну что стоит ему в свой бенефис (актер имел право для бенефиса выбирать любую пьесу) поставить эту великолепную трагедию Шиллера, тем более что в ней и все остальные роли так же блистательны.
   Я просила ответ на это письмо передать одному нашему общему знакомому, с которым он должен был на днях встретиться. Знакомого просила не открывать моего инкогнито. Через несколько дней ответ был получен: "Постараюсь исполнить просьбу".
   Зимой "Дон Карлос" шел в его бенефис. Легко представить себе мой восторг и гордость, что мне Москва была обязана этим прекрасным спектаклем.
   Когда Южин вышел на сцену, от волнения на несколько минут я потеряла сознание. Монолог маркиза Позы перед Филиппом -- впечатляющая вещь, да еще произносимый голосом Южина! Последние слова: "Свободу мысли дайте, государь" -- были покрыты бурей аплодисментов. Впечатление от спектакля было огромно. Я ликовала и, придя домой, писала опять ему длинное послание благодарности и восторга. Южину я обязана тем, что стала актрисой, что так, а не иначе прошла свой актерский путь.
   Маленькой девочкой я проявляла актерские способности. У меня был сделанный мною собственноручно картонный театр, в котором играли дергаемые за ниточки картонные актеры. Шел в нем спектакль "Конек-Горбунок". Текст читала я. Затем, когда мне было девять лет, мы с сестрой и
   братом разыгрывали сочиненные мною незамысловатые пьески, которые с удовольствием смотрели моя няня и ее друзья и знакомые, приглашавшиеся на эти спектакли. Происходили они, когда родителей не было дома. При них мы стеснялись. Мать моя, хотя сама была из театральной семьи, театра не любила и не хотела, чтобы кто-либо из ее детей пошел на сцену. Моя любовь к театральным представлениям ее тревожила, и она очень огорчилась, когда я ей сказала, что хочу быть актрисой. А было мне тогда десять лет. С тех пор мысль эта меня не покидала, но я таила ее про себя. Окончив гимназию, я решилась сказать об этом матери. Мне было шестнадцать лет. Мать пришла в ужас, она плакала и умоляла меня не делать этого, рисуя мне все ужасы актерской жизни, о которой многое знала. Что делать? Как быть? Огорчить глубоко чтимую и любимую мать я не хотела. С кем посоветоваться, кто может мне что-нибудь сказать, кому могу я поверить? Ну, конечно, только "герою мечты моей" -- Южину. Но как пойти к нему? В ту пору молодых девушек моего круга без провожатого не пускали на улицу, а мой поход к актеру должен быть строгой тайной. Но сила желания была велика, был изобретен путь. Пойду будто к подруге в гости в сопровождении горничной, постою в подъезде и, когда она уйдет, пойду к нему. Задумано -- сделано. Пишу ему письмо, в котором прошу принять меня по очень важному делу. Получаю ответ: "В тот день, когда я не занят в спектакле, приходите ко мне в 6 часов, я вас выслушаю". Читаю афиши и в первый же день, когда он свободен, лечу к нему, проделав сперва всю комедию с походом к подруге. Вот он, дом в Леонтьевском переулке, где он живет. Я давно знала этот дом и всегда ходила мимо него с благоговейным трепетом, завидуя стенам, которые ограждали его жилище. Иду по лестнице, дрожащей рукой дергаю колокольчик. Отворяет мне горничная, и я, обезумевшая от волнения, попадаю в объятия жены Южина, Марии Николаевны Сумбатовой, потому что все закружилось у меня перед глазами, и я не устояла на ногах. Поняв мое волнение, она принесла мне стакан воды, успокоила меня и, когда я пролепетала, что
   пришла к Александру Ивановичу по его письму, она провела меня в кабинет. Я оглядывала это "святилище" и удивлялась, что здесь все, как в обыкновенной квартире, а не как в волшебном замке. Вот вошел Александр Иванович, протянул мне руку, большую, крепкую, такую мужскую руку, и, крепко пожав мою холодную, трепетавшую ручонку, предложил сесть в большое кресло возле письменного стола, а сам стал ходить. И тут, у себя дома, в домашнем костюме, он был необыкновенный, не простой, а какой-то картинный, не просто человек, а артист. Прежде всего, видя мое волнение, он успокоил меня, сказал, что видит во мне не просто любопытствующую барышню, пришедшую поглядеть, каков актер у себя дома, а верит, что я пришла по серьезному делу, и готов меня выслушать. Это вступление успокоило меня, и я принялась излагать цель моего прихода. Он внимательно слушал, то ходя, то присаживаясь, и, когда я кончила, произнес монолог, продолжавшийся очень долго. Я жадно ловила каждое слово. Он говорил о том, что только поистине талантливый человек должен итти на сцену, а определить, есть ли у него талант, очень трудно. Должен пройти по крайней мере год занятий. "За этот год вы вкусите уже яд прикосновения к театру, к соблазнительным огням рампы, увидите, как приготовляется все то, что вы, как зритель, воспринимаете уже в готовом виде. Вы потеряете способность верить во все волшебство театра, вы будете уже знать всю закулисную сторону дела. Если вы сами станете талантливой актрисой, способной занять ведущее место в театре и играть то, что вы хотите, что воплощает лучшие чаяния души вашей, то стоит потерять эту девственность театрального восприятия. Если же нет, то это потеря большая и невозвратимая. Да, предположим даже, что вы талантливы, вы добьетесь положения в театре. Сможете ли вы при существующих условиях сказать со сцены то, чего просит ваша душа? Нет! Вы не сможете. Вот вы говорите о том впечатлении, о тех высоких чувствах и мыслях, которые пробуждает в вас "Эгмонт" Гете. А много ли таких, как вы? Их хватит на один спектакль, много -- на два. Большинству же более понятна "Вторая молодость" Невежина.
   И в то время как на третьем спектакле "Эгмонта" театр уже не был полон, "Вторая молодость" Невежина сделала двадцать аншлагов, билетов достать невозможно, и после последнего действия мы устали выходить на вызовы. А "Эгмонт" с музыкой Бетховена -- это красиво, это благородно, это возвышенно, я сам испытываю огромную радость и наслаждение, играя эту роль, а публика едва вызовет после последнего действия три раза. Много разочарований ожидает вас. Еще не на такой высокой ступени стоит театр, и не так высок уровень публики. Я уже не говорю о том, что встретит вас, молодую, неопытную девушку, за кулисами театра. Неизбежна борьба самолюбий, зависти, мелких человеческих страстей".
   У Александра Ивановича было явное намерение отговорить меня быть актрисой. Говорил он красиво, складно, убедительно. Он был хорошим оратором, и, очевидно, мои восхищенные взгляды и все мое существо, выражавшее самое глубокое внимание, подзадоривали его еще больше. Я упивалась его голосом, словами, тем, что все это обращено ко мне, все говорится только для меня, и странно, чем решительнее он меня отговаривал, тем крепче росло во мне желание быть актрисой, убедиться на деле в том, о чем он говорит, бороться, побеждать, ставить на своем. Он кончил,
   -- Ну что? -- спросил он меня. -- Как думаете вы поступить после всего того, что слышали от меня?" -- Я пойду на сцену, -- сказала я, -- будь что будет, но я пойду. Мысль, что, быть может, я на какие-то человеческие души хоть раз в жизни произведу то впечатление, которое вы производите всегда, меня окрыляет. А может быть, и выйдет из меня актриса.
   На самом же деле мечты мои были скромнее. Я не сказала ему, что в своем детском дневнике написала когда-то, что мечтаю лишь о том, чтобы сыграть безмолвного пажа и подать ему, Южину, на сцене шляпу и шпагу.
   "Ну, уж если ваше решение непоколебимо, то дайте мне слово, что вы сначала поступите в школу, но пойдете туда держать экзамен не раньше, как через три года. Если через три года ваше решение не изменится, то приходите ко мне, я вас прослушаю и сам отведу к великолепному педагогу Александру Павловичу Ленскому.
   Он проэкзаменует вас в большом зале Театрального училища и решит вашу судьбу. Сам я преподаю в Филармоническом училище, но туда итти вам не советую. На драматических курсах при Малом театре дело поставлено гораздо лучше, да и я преподаватель плохой".
   -- Почему через три года?" -- опросила я с ужасом.
   -- Так будет лучше, -- сказал он мне. -- Раз вы мне верите, уж верьте да конца.
   У меня на минуту сжалось сердце. Ждать три года!.. Но так хотел он, и я сказала, что даю слово поступить, как он советует.
   Этот разговор определил всю мою дальнейшую жизнь. Благодаря ему я поступила в Театральную школу не семнадцати, а двадцати лет. Я выдержала трехлетнее испытание, доказавшее мне, что мечта быть актрисой -- не детская фантазия, а серьезное и глубокое стремление.
   Эти три года ожидания не прошли даром. Я занялась, и довольно успешно, педагогической деятельностью и дополнила свое гимназическое образование серьезным изучением иностранных языков и чтением. Я выросла внутренне и созрела для жизни и борьбы.
   Я пошла не к Южину, а прямо на экзамен в Театральное училище, куда меня и приняли. Уже будучи ученицей школы, я встретилась с Южиным на именинах у Михаила Прововича Садовского. Я очень волновалась -- узнает ли, вспомнит ли он меня. Конечно, я сильно изменилась, а он был все тот же. "Мы с вами немного знакомы, -- робко начала я, -- вглядитесь в меня хорошенько, может быть и вспомните".
   -- Не знаю, -- ответил он, -- что-то хорошее, светлое, словно запах леса весной вспоминается мне при взгляде на вас, но подробностей не помню". Я стала ему напоминать, и он вспомнил.
   -- Ну, как же, верно я сказал, что пахнуло весной. Боже мой, как наивны, каким ребенком вы были тогда.
   -- А почему же вы взяли с меня обещание, что я только через три года пойду в школу?
   -- Вот именно поэтому, -- сказал он, улыбаясь. -- Ведь вы воображали себя взрослой, а я в ужас пришел, что такое дитя попадет в условия театральной жизни. Через три года, думалось мне, может быть и желание пройдет, а не пройдет, так окрепнет, и из школы уже выйдет взрослая девушка, а не наивное дитя.
   -- Я благодарна вам и всегда буду благодарна. Вы отнеслись ко мне бережно и внимательно", -- сказала я. И действительно, я осталась ему благодарна на всю жизнь, так как он спас меня от многих ошибок и ложных шагов. После этой встречи я видела Александра Ивановича только издали, на сцене Малого театра.
   Я кончила школу, восемь лет служила в провинции, в 1904 году поехала первый раз за границу. В Ницце я встретила Александра Ивановича. Я издали заметила его элегантную монументальную фигуру в сером костюме и серой шляпе. Он не шел, а шествовал. Я была за границей с моим первым мужем, известным провинциальным режиссером и актером Андреем Георгиевичем Аяровым. Муж был знаком с Южиным. Мы встретились радостно, прошлись по набережной, наслаждаясь красотой голубого моря и чудесной теплой погодой, и условились в один из ближайших дней вместе пообедать. Я, признаюсь, с волнением ждала этого дня. Мне хотелось рассказать Южину о моих театральных делах, сомнениях, надеждах. Но наша встреча за обедом разочаровала меня. Александр Иванович был рассеян, светски любезен и оживился лишь, когда мы пошли в казино, где играли в petits chevaux. Я выиграла три раза подряд. Это произвело сенсацию. Южин поразился такой удаче и стал уговаривать меня ехать немедленно в Монте-Карло поиграть в настоящую рулетку. "Вам так везет, этим надо пользоваться". Я ему обещала, что приеду завтра утром, так как сегодня очень устала. Александр Иванович жил в Монте-Карло. На следующее утро мы поехали туда. Южин уже с утра был в казино. Отвратительное впечатление произвел на меня знаменитый игорный дом. За столами -- люди с жадными глазами, с дрожащими губами, судорожно следящие за вертящимся шариком и грудой золота, которое длинной лопаточкой сгребает и пододвигает выигравшим вылощенный, завитой, с отделанными ногтями крупье. Молодые, старые, средних лет люди, женщины и мужчины, все напряженные, то радостные, то отчаявшиеся, резкие возгласы крупье: "Делайте вашу игру, господа", звон золота, -- от всего этого повеяло такой пошлостью, мелкими человеческими страстями! Как можно было проводить тут время? И мой Эгмонт, маркиз Поза, рыцарь Дюнуа каждый год ездил сюда испытывать судьбу и счастье и проводил здесь весь пост, когда обычно театры были закрыты. Горький осадок оставил у меня в душе вид Александра Ивановича, всецело погруженного в перипетии игры.
   Впоследствии я поняла Южина -- он был по натуре страстный игрок. Он был щедр, добр, широк и много помогал людям, и в игре его увлекал не выигрыш, а игра случая, причудливые повороты колеса судьбы. Он, как и все настоящие игроки, был уверен, что возможно открыть законы, по которым вращается таинственный шарик рулетки, делал какие-то выкладки, расчеты, изобретал систему. Но все это ни к чему не приводило, и по большей части он проигрывал. Александр Иванович очень много работал, но вечера часто проводил за карточной игрой в Английском клубе, членом которого он состоял, и в Литературно-художественном кружке. Его монументальную фигуру можно было видеть не только около столов, где велась азартная игра, но и за спокойным классическим "винтом".
   В 1906 году я поступила в театр Корша и вышла замуж за Николая Ефимовича Эфроса, который был дружен с Южиным. Мужу я, конечно, рассказала о своей детской любви к Южину. Александр Иванович стал нашим частым гостем, и мы бывали у него запросто. Наши дружеские отношения продолжались, неизменно укрепляясь, до самой его смерти, последовавшей 17 сентября 1927 года.
   У нас часто собирались после спектакля поужинать и побеседовать друзья-артисты, художники, писатели. После ужина загорались споры, в которых Южин всегда принимал самое горячее участие. Он хорошо спорил и заставлял с интересом слушать его доводы и возражения. По большей части спорили о методах работы Малого и Художественного театров. Александр Иванович вступал в схватку с кем-нибудь из актеров Художественного театра или с Вл.И. Немировичем-Данченко.
   Южин очень уважал Художественный театр, всегда посещал его, но находил, что общей системы быть не может и каждый актер индивидуальным методом добивается того, чтобы хорошо сыграть роль и произвести впечатление на зрителя. Часто на наших вечерах устраивались импровизированные представления, пародии, шутки, в которых принимали живое участие Москвин, Климов, Блюменталь-Тамарина. Южин любил эти шуточные представления, много смеялся, но сам никогда не принимал в них участия, он был как-то слишком важен и импозантен для этого. За ужином, конечно, пили вино, и Южин, что называется, "умел" выпить, но никогда я не видела, чтобы вино сколько-нибудь меняло его обычную манеру вести себя. Может быть, его речь становилась немного оживленнее, он горячее спорил, и только; он мог просидеть и проспорить всю ночь до утра, а затем являлся на репетицию как ни в чем не бывало: всегда свежий, бодрый, полный жизни.
   В 1908 году я, по приглашению директора Теляковского вступила в труппу Малого театра. В том же 1908 году Теляковский после смерти А.П. Ленского предложил Южину место управляющего труппой. Время для Малого театра было трудное. Симпатии публики были перенесены на вошедший тогда в славу Художественный театр, сборы упали. Брать в свои руки управление труппой, а вместе с этим и составление репертуара, поднимать расшатавшееся дело и вернуть театру интерес публики было нелегко. Южин после долгих колебаний согласился и успешно справился со своей задачей. Он обладал всеми данными для занятого им ответственного положения в Малом театре. Его уважали, его хорошо знала публика и как актера, и как писателя, и как общественного деятеля. Ленский был тончайший художник и великолепный режиссер, но малосведущий в практических делах. Южин, может быть, был менее требователен к спектаклям, чем Ленский, и не обладал его огромным режиссерским талантом, но он мог легче, чем Ленский, справиться с возложенной на него задачей. Он составил строгий план спектаклей и крепко взял в руки бразды правления. Труппа встретила назначение Южина с большой радостью.
   Много ума и такта надо было Южину, чтобы примирить желания, претензии и обиды актеров. Александру Ивановичу это удавалось. Он очень хорошо поставил себя; сохраняя товарищеские отношения, он в то же время не допускал фамильярности, и мы все его немного побаивались. Дверь его кабинета, одновременно и актерской его
   уборной, всегда была открыта, не требовалось никаких докладов, введенных последующими директорами, но когда, бывало, идешь к нему с какими-нибудь объяснениями, то как-то страшновато было постучать в эту дверь. У меня с Александром Ивановичем всегда шли горячие споры по поводу очередей в ролях. Я была противницей очередей. Он же настаивал на том, что очереди, во-первых, дают работу вдвое большему числу актеров, а во-вторых, избавляют от замены спектакля по болезни актера. В этом он был прав, но и мои аргументы против очереди были вескими: из-за очередей в ролях вдвое сокращалось количество репетиций, а все счастливые подробности и находки в роли невольно перенимались другой актрисой, что стесняло свободное самостоятельное творчество. Надо принять во внимание, что мы играли тогда не три--четыре пьесы в сезон, как теперь, а девять--десять. Значит, на каждую пьесу выпадало мало репетиций, и каждая отнятая репетиция вызывала досаду. Мне приходилось играть в очередь с М.Н. Ермоловой и Е.К. Лешковской. Всегда напрашивались сравнения, и это нервировало в работе. Но... споры наши с Южиным оканчивались всегда тем, что он делал по-своему, и мне очень мало ролей пришлось играть без очереди. Только в роли леди Макбет я настояла на своем, потому что эта труднейшая трагедия была поставлена в два месяца, и я не могла бы приготовить роли, если бы у меня отняли хотя бы одну репетицию.
   В конце моего первого сезона в Малом театре я сыграла главную роль в пьесе Южина "Вожди" в очередь с А.А. Яблочкиной. Все пьесы Южина были очень сценичны, с великолепными ролями, но они грешили некоторым многословием. Южин любил влагать в уста действующих лиц длинные и подчас скучные монологи. В провинции мы, не смущаясь, сокращали их, но тут сам же автор играл главную роль. Мне с трудом удавалось убедить его сделать вымарки.
   Играя в его пьесе, я очень волновалась. Моя детская мечта исполнилась: я играла с ним в Малом театре, в его пьесе, -- это были хорошие минуты жизни.
   В провинции я переиграла почти все пьесы Южина. Особенно я любила его пьесу "Измена". Роль Зейнаб создала мне большой успех
   в провинции, и я сыграла ее с самим Александром Ивановичем во время наших гастролей в Одессе. Он играл Отар-бека.
   Много ролей я с ним переиграла и на гастролях Малого театра в Петербурге и Варшаве.
   В гастрольных поездках Александр Иванович становился милым, веселым, исчезал оттенок начальничества, и он делался интереснейшим собеседником и товарищем в прогулках и поездках.
   С особым волнением я играла с ним леди Макбет. Я видела в леди Макбет не исчадие ада, не злую и сильную женщину, которая побуждает мужа совершить убийство. Я не чувствовала в леди Макбет силы. Для меня леди Макбет была женщиной до мозга костей, начиная с внешности. Мне она рисовалась необыкновенно красивой и влияющей на мужа чарами своего женского обаяния. Да, она хотела быть королевой, ее пожирало честолюбие, но сама она убить боялась -- это должен был сделать для нее Макбет. В ночь убийства она для храбрости выпила вина. После убийства короля Дункана она заболела, не выдержав тяжести преступления; все остальные убийства Макбет совершал без нее, скрывая от нее свои планы. Она надломилась, сошла с ума.
   Мне было очень трудно согласовать с Александром Ивановичем мое понимание роли; ему виделся другой образ леди Макбет. Сначала я репетировала с М.Ф. Лениным, и мы очень шли друг другу навстречу в наших общих сценах, но Ленин отказался играть в срок, назначенный Южиным для первого спектакля "Макбета". Он говорил, что роль у него еще не готова, а для него, молодого актера, не выступавшего в таких больших ролях перед Москвой, ответственность слишком велика, и он может выступить только во всеоружии и полном самообладании. Для Южина, игравшего в прежние годы ответственейшие роли с десяти репетиций, доводы Ленина были неубедительны, и он решил играть сам. Много раз игранная роль, конечно, Южина интересовала уже не так, как молодого актера, впервые создающего роль. С Лениным мне было интереснее играть. Но была особая прелесть в том, что я играла с Южиным. Я всегда считала, что смогу назвать себя настоящей актрисой, лишь когда сыграю какую-нибудь шекспировскую роль. Это будет венцом моих достижений, кульминационной точкой моей актерской жизни. И вот я добилась цели: я в Малом театре играла шекспировскую роль, люди, которым я верила, хвалили мое исполнение, и моим партнером был Южин, тот самый Южин, который отговаривал меня итти на сцену...
   Еще памятна сыгранная вместе с Александром Ивановичем его пьеса "Ночной туман", имевшая успех и шедшая несколько лет, неизменно делая сборы. Роль, говорят, мне удалась, и Южину нравилось мое исполнение. Мне же роль, сперва не понравилась, и я хотела отказаться от нее, но мой муж Н.Е. Эфрос уговорил меня: "Я заметил, что если тебе роль не нравится и ты протестуешь и говоришь, что она у тебя не выйдет, то всегда хорошо ее играешь". Я припомнила несколько таких случаев из прошлого и согласилась. Чем это объяснить? Мне думается, что когда играешь роль, мысли и чувства которой совпадают с твоими, вносишь чересчур много личного, а личное менее доходчиво до зрителя, чем создание творческого воображения.
   Мне доставляло большую радость играть с Южиным в "Стакане воды" Скриба роль герцогини Мальборо. Пришлось спешно выучить ее в одну ночь и играть с двух репетиций: Южин гастролировал в одном из летних театров, и из актрис, исполнявших роль герцогини в Малом театре в Москве, кажется, в это время никого не было. Пьесу я хорошо знала, но, конечно, первый спектакль сошел недурно только благодаря нервному подъему, привычке быстро овладевать ролью и благодаря тому, что Южин очень легко вел диалог. Он так умело "подавал" нужные слова и так скользил по проходящим словам, что модуляции его голоса воспринимались словно музыка. Весь текст доходил до слушателя, ни одно слово не пропадало. Южин, подобно Ольге Осиповне Садовской, не любил сложных мизансцен. Он знал, что все внимание зрителя будет приковано к его словам. В первом действии "Стакана воды" мы стояли посреди сцены и лишь не надолго присаживались к столику, не разбивая внимания публики никакими лишними движениями, но зрители напряженно слушали остроумный диалог, прерывая его лишь веселым ободряющим смехом. Южин был немолод, его фигура отяжелела, но он так ловко двигался, так
   умел стать, сесть и поклониться, так звучал его великолепный голос, что любой молодой человек мог ему позавидовать. А как блестяще он играл Фигаро, несмотря на свои годы! "Женитьба Фигаро" шла в сезоне 1909/10 года. Казалось, что слышишь французскую речь в легко бросаемых репликах, в быстро сыплющихся словах. Монолог последнего акта Александр Иванович говорил горячо, умно, убедительно, ни на одну минуту не затягивая темпа.
   Последняя комедийная роль, в которой я всегда любовалась Александром Ивановичем и слушала с наслаждением каждое его слово, стоя за кулисами и готовясь к выходу (я играла графиню-внучку), -- была роль Фамусова. Александр Иванович тонко чувствовал стиль бессмертной комедии, и грибоедовский стих лился у него непринужденно, никогда не превращаясь в прозу.
   Настал 1917 год. Прошла сперва Февральская, потом и Октябрьская революция. Мы с энтузиазмом начали играть в образовавшихся рабочих клубах, с напряженным интересом вглядываясь в новую, необычную публику, которая воспринимала спектакль по-особенному, очень искренно и непосредственно.
   У нас в Малом театре форма управления много раз менялась, но при всех переменах Южин всегда так или иначе оставался у власти и играл ведущую роль. Когда во главе театра были совет и правление, он состоял председателем совета. Когда во главе стала дирекция, состоявшая из пяти выборных лиц, он был ее председателем, а затем, уже в 1923 году, он стал единоличным директором.
   Когда Южин был председателем дирекции, в некоторой части труппы возникло недовольство им, и я находилась в числе недовольных, несмотря на то, что была его другом и лично ничем не была обижена. Решили выбрать председателем дирекции Правдина. Южин, конечно, узнал об этом и до начала выборного собрания отказался баллотироваться. Этот отказ вызвал много волнений в той части труппы, которая хотела его выбрать, и много укоров услышала наша группа по своему адресу. И действительно, вновь выбранный председатель не оправдал наших надежд, и мы обрадовались, когда Южин вновь стал во главе театра.
   У Южина был большой такт и большой ум. Он зорко приглядывался к тому, что совершается в стране,
   чутко прислушивался к новым, все громче звучавшим на наших собраниях голосам молодежи и технического персонала. Он прекрасно понимал, что искусство не может стоять в стороне от бурлящей и перестраивающейся жизни страны. Надо пересмотреть все старые ценности, знаменитые "традиции" и вводить новое, что со всех сторон стучалось в двери. За стенами, да и внутри нашего театра раздавались голоса о том, что должно быть изменено не только содержание театральных пьес, но и форма. Южин дал постановку пьесы А. В. Луначарского "Медвежья свадьба" режиссеру Эггерту, который привел с собой художника Триваса. Малый театр впервые увидел обстановку, ничуть не похожую на жизнь. Какие-то кубы, ступени, конструктивные фокусы, в которых мы с нашей манерой игры плохо двигались, не умея их обыгрывать.
   Помню, когда Южину принесли макеты, долженствующие изображать внутренность жилища, и он увидел косые лестницы, наклоненные архитектурные фигуры, он вздохнул и трогательно сказал: "Ну, хоть потолки сделайте".
   Южин был правдив до конца, и если он чего-нибудь не понимал и не принимал, то никакие выгоды не могли его заставить пойти против себя. За это его все ценили и уважали. Мне в годы его директорства приходилось с ним много говорить и спорить по поводу дел театральной школы, а затем Студии Малого театра. Александр Иванович понял, что надо готовить новые кадры молодежи. По его инициативе при Малом театре вновь была открыта драматическая школа. Первый год я вместе с В.Н. Пашенной преподавала драматическое искусство, затем Пашенная ушла из-за перегрузки работой в театре, и весь курс перешел ко мне. Из этого курса, который я довела до конца, проработав с ним четыре года, образовался молодой театр, получивший название "Студии Малого театра". О направлении учебы, о том, чтобы дать молодежи самостоятельно работать и искать свои пути на основе фундамента, заложенного школой Малого театра, мне приходилось
   постоянно беседовать и много спорить с Южиным. Больших трудов стоило подписать устав нового, молодого театра. Южин считал, что это ненужная затея и что молодежь должна вступить в труппу Малого театра. А молодежь хотела жить и работать по-своему. Все-таки Южина удалось уговорить, он подписал устав, и молодой театр начал существовать.
   Мое последнее и печальное, но величественное воспоминание об Александре Ивановиче -- это похороны артиста, человека, друга, рядом с которым прошла вся моя актерская жизнь. Когда я стояла в последнем почетном карауле и передо мной высился гроб, весь утопавший в цветах, лились звуки торжественно-скорбного похоронного марша, в моей памяти пронеслось все, что связывало меня с этим ушедшим человеком, которою я до конца жизни буду вспоминать с неизменным уважением и любовью.
   
   СМИРНОВА Надежда Александровна (1873--1951) -- заслуженная артистка РСФСР, с 1908 по 1927 гг. -- артистка Малого театра, педагог, режиссер. Публикуется по изданию: Смирнова Н.А. Воспоминания. ВТО. М., 1947.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru